Зловещее предзнаменование
Несокрушимый плацдарм!
22 января 1944 года союзники высадились на побережье Тирренского моря в районе Анцио и Неттуно. Я сразу же вспомнил Роммеля и его мысли вслух незадолго до отъезда во Францию: ...мы все равно будем оставлять одну позицию за другой, обильно поливая их своей кровью, а если противник выбросит десант севернее или южнее Рима, то он вынудит нас окончательно отступить — ведь мы уже исчерпали последние резервы...
Роммель предупреждал о неизбежности десантов южнее и севернее Рима и называл места предполагаемой оперативной высадки союзнической армии вторжения — Пизу или Ливорно. Итальянский генштаб рассматривал равнинный регион Гаэта — Неттуно как наиболее подходящий для союзнической операции «море-земля». Судя по всему, Кессельринга эта проблема вообще не беспокоила. Трудно назвать его приказ о передислокации 3-й и 29-й дивизий на линию фронта под Кассино ровно за сутки до начала вражеской операции иначе, чем полным устранением от служебных обязанностей
Тем временем англо-американские десантные суда курсировали вдоль итальянских берегов в пределах визуального наблюдения, а люфтваффе находились уже в таком «разобранном» состоянии, что воздушная разведка или вообще не идентифицировала амфибийные силы противника, или считала их перемещения «не заслуживающими вниманий»! Именно поэтому вражеский десант был полной неожиданностью для ОКБ [212] и повлек такие тяжелые последствия для итальянской группировки вермахта.
Роммель с неослабевающим вниманием наблюдал за развитием «Битвы за Неттуно», ставшей для обеих сторон генеральной репетицией грядущего вторжения во Францию. Союзники связывали с плацдармом Неттуно далеко идущие планы, а успешные оборонительные действия немцев могли повлиять на сроки проведения других десантных операций на европейском театре военных действий. Преподай вермахт предметный урок союзникам, это могло бы вызвать сомнения в целесообразности уже объявленного на весь мир «большого десанта» или же привести к отказу от этой рискованной акции. В том случае, если союзники не откажутся от идеи высадки в Нормандии, даже потерпев поражение под Неттуно, им так или иначе придется перенести день «Д», чтобы более основательно подготовиться к амфибийной операции. В том и в другом случае немцы получали жизненно необходимый им выигрыш во времени и возможность проведения широкомасштабных оборонительных мероприятий. Кроме этого, вот-вот в войска должны были поступить широко разрекламированные пропагандой крылатые ракеты «Фау»{25}. Гитлер и ОКБ особо подчеркивали, что успех или неудача союзников, равно как победа или поражение в грядущих оборонительно-наступательных боях вермахта, окажут решающее воздействие на ход войны в целом.
Главные калибры корабельной артиллерии, эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков обрушили огневой вал на германские позиции. Десант пошел, и вскоре диаметр предмостного укрепления стал достигать 20 километров. Генерал-полковник фон Макензен, [213] брат германского посла в Риме, срочно прибыл с севера Италии и принял командование над дислоцировавшимися в зоне прорыва немецкими частями. Немцы организовали жидкую оборону силами срочно сформированных в Риме сводных подразделений. Первый бой принимали собранные из разных дивизий солдаты и офицеры, «бойцы» интендантских взводов и рот подвоза снабжения, работники штабов и аппарата управления войсками. Патрули останавливали на улицах Рима отпускников, а в венерических диспансерах были срочно «мобилизованы» все проходящие курс лечения военнослужащие. Позже подтянулись строевые части — в основном из северной группировки экспедиционных войск. Благодаря своевременному подкреплению немцам удалось стабилизировать положение, а уже через три недели фон Макензен сконцентрировал здесь достаточно сил для нанесения контратакующего удара.
На этот раз ОКБ не поскупилось, и к Неттуно были срочно переброшены танки, артиллерия резерва главного командования, войсковые и специальные подразделения — среди прочего два 420-мм орудия на железнодорожной установке. Таким образом, удалось достичь приблизительного равенства сил, и фон Макензен получил прекрасную возможность сбросить противника в море. Правда, командованию было не совсем ясно, каким образом следует атаковать хорошо закрепившегося на захваченном плацдарме противника.
Знание местных условий позволило фон Макензену разработать грамотный план ликвидации вражеского укрепления, но лично от него мало что зависело. Плацдарм Неттуно находился под особым контролем Ставки фюрера и ОКБ. В Рим спешно отправились специальные уполномоченные и представители всех [214] родов войск, которые были задействованы в операции. Каждый «узкий специалист», вне всякого сомнения, обладал большим багажом сугубо профессиональных знаний, чем, например, Макензен, но не имел главного: практического опыта командования и знания сложившейся на береговом фронте ситуации. Эксперты активно включились в разработку плана операции, и каждый из них со своей стороны искренне хотел сделать как лучше, но дальше взаимоисключающих советов и рекомендаций дело не пошло, а в конечном итоге вообще привело к тактической дезориентации. Макензен тщетно пытался объединить усилия и скоординировать действия, но общее руководство операцией потихоньку уплывало у него из рук. Центральное руководство отсутствовало, а армия уже исчерпала лимит доверия к «назначенцам» да и не ждала ничего хорошего от «тыловых академиков». Гитлер регулярно отправлял в «горячие точки» своих специальных представителей и «офицеров по особым поручениям», и в этом проявлялось его недоверие к армии и ее руководству.
Промедление под Неттуно было подобно смерти, но именно форсирование сроков войсковой операции и стало главной причиной грядущего поражения. Теоретически командование располагало достаточным запасом времени, но практика показала, что невозможно осуществить скрытую передислокацию и размещение достаточного количества войск на прилегающей к плацдарму местности. Последние танковые роты и пехотные подразделения подошли к месту сосредоточения в ночь накануне атаки. Многие полковые командиры так и не успели отладить взаимодействие танков и артиллерии или танков и пехоты, не было времени на рекогносцировку местности или установку постов регулирования. Дислоцирующиеся на [215] соседних участках берегового фронта штурмовые подразделения уходили в бой, так и не обговорив планы совместных действий.
Оперативное развертывание немецких войск закончилось ровно за 60 минут до начала операции — это была настоящая атака с ходу. Фронтовые командиры настойчиво требовали отложить начало штурма. Макензен был вынужден поступиться своими убеждениями и отдать приказ атаковать вражеские позиции, но из-за непрекращавшихся дождей, превративших местность в танконедоступное болото, день «Д» был перенесен с 17 на 19 января. Нужно было, в конце концов, решиться на наступление, потому что каждый день отсрочки играл на руку союзникам. Время, увы, работало на них, и с каждым днем противник становился все сильнее.
Метеорологические службы — как и при последующем вторжении во Францию — давали благоприятный прогноз: облачная, туманная и без прояснений погода в первой половине дня на ближайшие 8-10 суток. Применительно к возможностям союзнической авиации метеоусловия большей части светового дня идеально соответствовали немецким намерениям, поэтому было принято решение атаковать, не дожидаясь наступления «летной» погоды для союзнических ВВС.
Вопреки всем громогласным обещаниям, фон Макензен располагал только 50-ю самолетами, каждый из которых мог совершить два боевых вылета в день. Было запланировано несколько ночных бомбардировок разгрузочных причалов союзников на побережье. В самом лучшем случае немцы могли рассчитывать на 100 самолетовылетов ежедневно, а союзники — от 1000 до 1500! При примерном равенстве сил — 600 пушек, включая установленные на стрельбу прямой наводкой тяжелые зенитные орудия, — наша артиллерия [216] имела даже некоторое позиционное преимущество, поскольку имела возможность обрушить шквал огня на уничтожение сконцентрированных на относительно небольшой территории сил противника. Так же, как на Сицилии и в Африке, решающим аргументом в артиллерийской дуэли стала проблема боеприпасов. Артиллеристы вступили в сражение с двумя боекомплектами на каждое орудие — этого должно было хватить на 6 дней боев средней интенсивности. Горючего в принципе хватало, но и его запасы были рассчитаны на строго определенный промежуток времени. Противник же располагал практически неограниченными запасами горючего и боеприпасов. В среднем на каждый немецкий выстрел союзники отвечали 5-ю, 10-ю, а то и 20-ю залпами, то есть на четыре тысячи немецких снарядов союзники отвечали шестьюдесятью! Так при равном количестве орудий противник все же имел ощутимый перевес за счет нелимитированного боезапаса.
Тяжелая артбатарея на железнодорожной установке укрывалась от налетов англо-американской авиации в горном туннеле Альбино. Из 420-мм орудий батарея успешно обстреливала акваторию гавани Анцио и (достаточно безуспешно!) аэродром, который под самым носом у немцев использовала разведывательно-корректировочная авиация противника. Дневной боекомплект артиллерии особой мощности исчерпывался десятком снарядов в сутки, поэтому 320-мм и 380-мм орудия делали от силы 6-8 выстрелов в течение светового дня. Корабельные орудия главных калибров союзников производили залп каждые 3 минуты — и так до трех часов ежедневно.
Добросовестно относящееся к выполнению своих служебных обязанностей главнокомандование союзников учло оплошности, исправило ошибки и [217] успешно применило приобретенный в боях за плацдарм Неттуно опыт четыре месяца спустя в Нормандии.
Когда отступает пехота...
Атака захлебнулась. Цейтнот и материальное превосходство противника стали причинами поражения немецких войск под Неттуно. Командование бросило в бой только 150 танков и самоходных орудий, но и они вязли в мягкой как пух пашне Тирренского побережья. Так сразу же вышли из строя первые 10 машин, увязнув по самые башни среди танконепроходимых полей — им даже не удалось добраться до первой линии союзнических окопов, и они заглохли в полукилометре от переднего края немецкой обороны. Остановилась и пехота, которая не могла продвигаться вперед без поддержки. Но главной причиной провала стало явное нежелание немецкой пехоты воевать так, как она делала это до сих пор. Создавалось впечатление, что всегда присущий нашим сухопутным войскам высокий боевой дух бесследно испарился, и с полной самоотдачей сражались только некоторые подразделения. Передислоцированные из Франции войска чувствовали себя дискомфортно в боевых условиях образца 1944 года. В ходе наступления часто можно было увидеть солдат, без видимых на то причин бредущих в тыл. На вопрос «почему и кто отдал такой приказ» следовал ответ: дескать, мы передислоцируемся, а приказ отдал «наш ротный лейтенант», правда, они не знают, где он сейчас...
Подтвердились самые мрачные прогнозы дивизионного, армейского и верховного командования — пехота [218] окончательно выдохлась. Когда Макензен со своего КП сообщил Кессельрингу о наметившейся тенденции, то в буквальном смысле слова натолкнулся на стену отчуждения и услышал в ответ:
— Макензен, если вы и в дальнейшем не собираетесь выполнять мои приказы, считайте, что мы с вами не сработались...
Макензен со всей искренностью ответил:
— Герр фельдмаршал, я прошу об отставке. Я был бы счастливейшим человеком, если бы вы отстранили меня от командования. Здесь я не могу вести войска в бой...
Кессельринг был обескуражен — он не мог поверить в то, что пехота не бросается в бой, как это было всегда, он не понимал, что морально армия уже давно надломлена. Фельдмаршал категорически отклонил саму возможность такой постановки вопроса, считая ее проявлением «низменного пораженчества». На самом деле, прибывшие из Франции войска отвыкли воевать, размякли в тепличных условиях маршевого существования. Сейчас они очутились в горниле жесточайшего сражения под ковровыми бомбардировками противника, и сразу же выяснилось, что сила духа и боевой задор сошли на нет. Да и противостоящие нам англо-американские войска не имели ничего общего с теми, позорно капитулировавшими во Франции в далеком 1940 году. Поэтому я не вижу ничего удивительного в том, что пополнение из Франции оказалось морально не готово, стиснув зубы, сражаться за плацдарм до последней капли крови.
Все попытки ликвидации вражеского десанта закончились полным провалом. Несокрушимый плацдарм вонзился ядовитым шипом в тело наших оборонительных порядков. Сохранялась скрытая угроза возможных прорывов в глубокий тыл, вплоть до окружения [219] наших обескровленных войск. Срочно требовалось оперативным путем извлечь «ядовитую занозу», но Кессельринг скептически относился к подобного рода предостережениям и продолжал считать естественное беспокойство фронтовых командиров проявлением самого «черного пессимизма». Немецкий фронт начал пожинать горькие плоды профессиональной близорукости командования после того, как противник прорвал жидкие оборонительные порядки наших войск под Гаэтой и южнее Лигтории, а в пожарном порядке переброшенная сюда дивизия «Герман Геринг», получившая к тому же совершенно невыполнимый боевой приказ, полегла здесь практически в полном составе. Эту дивизию срочно передислоцировали из района Ливорно — Марина-ди-Пиза, где она находилась на отдыхе и доукомплектовании после потерь, понесенных в ходе ожесточенных боев, и бросили в образовавшуюся в результате прорыва союзников брешь севернее Гаэты уже после того, как завершилось соединение англо-американского Южного фронта и группировки войск, захватившей плацдарм Неттуно. Кессельринг поставил приказ «блокировать сектор прорыва и воспрепятствовать возможным попыткам союзников пойти на соединение...». В создавшейся ситуации с такой задачей, может быть, и удалось бы справиться одной или двум армиям, но измотанная в боях дивизия никак не могла сыграть роль заградительного соединения на пути значительно превосходящих сил противника. Еще на марше дивизия «Герман Геринг» потеряла до 80 % личного состава, а из 70 орудий уцелело 6. Около 60 % бронетехники было выведено из строя уже на северных подступах к Риму, а все, что было еще в состоянии самостоятельно передвигаться, становилось легкой добычей вражеских истребителей и пикирующих бомбардировщиков. [220] Тернистый путь на голгофу освещали пылающие вдоль обочины транспортные грузовики...
Горький анекдот о состоянии германских люфтваффе родился во время отступления из Италии: острословы утверждали, что теперь после звания «генерал военно-воздушных сил» следует указывать и количество находящихся в его оперативном подчинении самолетов — причем безжалостно разжаловать тех, у кого окажется меньше... трех крылатых машин! К этому времени у генерал-фельдмаршала фон Рихтгофена, командующего экспедиционным воздушным флотом, в самом деле осталось не более двух дюжин способных подняться в воздух боевых самолетов. Когда союзники перебрасывали к озеру Больсена очередное подкрепление, пытаясь отрезать группировку наших войск, командир одной из немецких дивизий обратился по инстанции с просьбой «провести ночное бомбометание по вражеским позициям на берегу озера». Соответствующий штаб люфтваффе, лучше, чем кто-либо другой, представлявший себе масштабы трагедии — отдадим должное их мужеству, — не без иронии ответил:
— Считаете ли вы необходимым задействовать в ночной операции все два имеющихся в наличии бомбардировщика или же будет достаточно и одного?
Бывший однополчанин Роммеля, его старый и надежный друг, подробно сообщал ему о ходе событий на плацдарме. Общая картина военных действий в целом соответствовала той, которую рисовал себе маршал в ожидании вторжения во Францию. Роммель требовал:
— Нам необходимо иметь мобильные моторизованные соединения за линией фронта. Если это требование, исходя из подавляющего превосходства противника в воздухе, так и не [221] будет выполнено, значит мы потерпим сокрушительное поражение и потребуется иное реально-политическое решение проблемы, чтобы избежать его1
Для Гитлера этот урок пошел не впрок, впрочем, и ОКБ не сделало необходимых выводов. Ровно через четыре месяца рухнул германский фронт в Нормандии. Так поражение под Неттуно стало зловещим предзнаменованием грядущего коллапса «Третьего рейха».