Жребий брошен
Кессельринг или Роммель?
Мировой сенсацией № 1 стала прозвучавшая в эфире информация о заключении сепаратного мира между Италией и англо-американскими союзниками. Роммель воспринял это известие с некоторым облегчением — закончились недели и месяцы тягостного ожидания и, по крайней мере, теперь у Германии были развязаны руки по отношению к выступившему на вражеской стороне бывшему партнеру по «Оси». Вместе со штабом, который долгое время находился в районе Мюнхена, группа армий «Б» погрузилась в эшелоны. Перед генерал-фельдмаршалом стояла задача разоружения итальянских дивизий в Верхней Италии, через которую проходили все коммуникационные линии германского Южного фронта, ведущего ожесточенные бои с союзническими армиями. Передислокация прошла быстро и без особых осложнений, так же, как несколькими неделями раньше Роммелю удалось взять под контроль перевал Бреннер и обеспечить выдвижение немецких войск к Адрии на востоке и к Генуэзскому заливу на западе.
Роммелю предстояло разоружить мощные и хорошо вооруженные подразделения итальянцев, имея в своем распоряжении значительно уступающие противнику по численности и огневой мощи немецкие войска. Операция в Италии стала очередной проверкой полководческого таланта фельдмаршала, демонстрацией его первоклассной выучки и богатейшего [190] арсенала воинской хитрости. Так, в результате дерзкой операции удалось вынудить к капитуляции гарнизон одного из крупнейших городов Италии — Милана. Роммелю противостояли 40000 солдат и присоединившиеся к ним бойцы Сопротивления, но маршал разработал и осуществил хитроумный план: после ложного сигнала воздушной тревоги разведывательные роты немцев проникли в город и захватили ключевые позиции в оборонительных порядках неприятеля, а после «отбоя тревоги» захватили в плен и разоружили выбирающихся из укрытий итальянцев!
Тем временем немецкий Южный фронт севернее Неаполя едва сдерживал удары превосходящих сил противника, так что миланская интермедия едва ли могла преуменьшить всю серьезность создавшегося положения в средиземноморском регионе. Положение германских войск на юге было крайне тяжелым. Силы стремительно таяли, а протяженные коммуникации подвергались ежедневным воздушным налетам, и с каждым днем снабжение войск ухудшалось. В то время, как Южный фронт истекал кровью, в расположении группы армий Роммеля царила гротескная идиллия: после разоружения итальянской группировки 7 или 8 дивизий практически остались без дела, если не считать мелких стычек с партизанскими бригадами Тито под Горицией и Фиуме. Ни о какой координации действий не могло быть и речи, потому что на тот момент в Италии было два главнокомандующих: Южным фронтом руководил Кессельринг, а в Северной Италии командовал Роммель. Создалась совершенно недопустимая с военной точки зрения ситуация, и Роммель в который уже раз указал Йодлю на всю шаткость немецких позиций. Маршал потребовал принять четкое и взвешенное решение: установить [191] единоначалие в целях успешной обороны Италии, сокращения потерь и концентрации имеющихся сил.
Наконец, последовал долгожданный вызов, и, захватив с собой все необходимые документы, Роммель вылетел в штаб-квартиру фюрера для «уточнения положения на вверенном ему участке фронта». В дополнение к повестке вечернего совещания генерал-фельдмаршал высказал свои соображения по итальянскому театру военных действий, подкрепляя выступление обширным картографическим материалом. Главным доводом его выступления был очевидный факт, что, «исходя из имеющихся в наличии сил, стационарные позиции в Италии непригодны для обороны». К тому же не следовало исключать возможность, что «в один прекрасный момент напряженное положение на других фронтах могло потребовать от ОКБ передислокации определенного контингента германских войск из Италии». Не было никакой необходимости проливать кровь в Южной Италии для того, чтобы уже через несколько недель или месяцев все равно оставить не удерживаемые в принципе позиции. Генерал-фельдмаршал Роммель настаивал на необходимости построения глубоко эшелонированных оборонительных порядков в Северных Апеннинах и позднее у южных отрогов Альп. Одновременно он планировал проведение контратакующих операций силами 2-х или 3-х моторизованных пехотных и танковых дивизий. С помощью выделенных мобильных соединений можно было бы сдерживать наступательную активность врага, глубоко вклиниваться в его боевые порядки, связывать силы, стягивать на себя резервы, затем неожиданно перегруппировываться и наносить удары на другом направлении. Одним из непременных условий успеха такой тактики ведения боевых действий является [192] массированная воздушная поддержка. Воздушный флот союзников в Средиземноморье насчитывал около 4000 боевых самолетов, а в самой Италии было задействовано не менее 1000 крылатых машин. Люфтваффе могли противопоставить им не более 250 истребителей и бомбардировщиков, из которых только 50 % были в боеспособном состоянии.
В стенах «Волчьего логова» не часто звучали смелые и решительные речи подобного рода. Роммель и сопровождавшие его офицеры не без тревоги прибыли в Ставку, зная болезненную реакцию фюрера на одно только упоминание об отступлении. Во время доклада Йодль укоризненно покачивал головой, а Кейтель переминался с ноги на ногу, всем своим видом демонстрируя неловкость за очевидную промашку своего подопечного, осмелившегося говорить такое в лицо фюреру. К всеобщему удивлению Гитлер неожиданно тихо произнес:
— Наверное, вы правы, Роммель. Я разделяю ваше мнение. Хорошо, я назначу вас главковерхом в Италии. Ждите, в ближайшее время вы получите подписанный приказ...
Потом он взял лежащий у него на столе проект приказа и продемонстрировал его Роммелю. Там, среди прочего, были и такие слова — «назначить генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля главнокомандующим экспедиционными войсками рейха в Италии с подчинением ему всех сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил». Согласно этому же приказу фельдмаршал Кессельринг и офицеры его штаба переводились в оперативный резерв фюрера.
Казалось, что здравому смыслу Роммеля удалось одержать верх! Окрыленному маршалу показалось в тот момент, что в недалеком будущем ему, возможно, удастся навсегда отучить Гитлера от замашек азартного [193] игрока и даже изменить его мировосприятие. Фельдмаршал немедленно вылетел в Италию и уже на следующий день собирался выехать в Рим — принять от Кессельринга командование Южным фронтом. Увы, этим мечтам так и не суждено было сбыться. Преисполненного энтузиазма Роммеля спустила с небес на землю шифровка из оперативного отдела Йодля, в которой его уведомляли о некоторой отсрочке вступления в должность — дескать, в Ставке он видел только черновик проекта, сам приказ еще не подписан, поэтому придется несколько дней подождать...
Беспокойство Роммеля нарастало с каждым днем, а в ответ на настойчивые запросы начштаба генерала Гаузе приходил стереотипный ответ — ждите, фюрер еще не поставил свою подпись. В конце концов терпение маршала лопнуло, он связался с Кейтелем и без всяких церемоний задал тому прямой вопрос:
— Не могу понять, что происходит. Фюрер показал мне приказ, в котором черным по белому было написано, что он назначает меня главнокомандующим в Италии. Я не хочу вступать в бой, когда опять будет уже слишком поздно что-либо изменить. Когда придет приказ и почему, черт возьми, он не пришел до сих пор?
Кейтель долго подбирал слова и, наконец, произнес:
— Фюрер пока не принял окончательного решения. Вас уведомят...
Только после этого разговора Роммель окончательно понял, что ему уже никогда не удастся дождаться поступления приказа, а спустя несколько часов пришла очередная шифровка из ОКВ, откладывающая вступление в должность на неопределенный срок... [194]
Прожекты Кессельринга
Между тем в штаб-квартиру Роммеля на озере Гарда пришло сообщение, объясняющее маловразумительную историю с «приказом фюрера»: оказалось, что после визита фельдмаршала в Ставке побывал Кессельринг. Он нарисовал радужную картину состояния дел на Южном фронте и утверждал, что на юге не только можно, но и необходимо держаться. Искрящийся оптимизмом Кессельринг договорился до того, что обещал благосклонно внимавшему ему Гитлеру сбросить в море англо-американский десант. В своем докладе Роммель даже не упомянул о такой возможности, потому что на самом деле ее и не было — англичане и американцы основательно закрепились на юге при мощной поддержке с моря и с воздуха, а неуемный оптимизм Кессельринга преследовал совершенно иные цели.
Маршал неоднократно утверждал, что «южные позиции не пригодны для долгосрочной обороны, а их коммуникационные линии слишком растянуты и уязвимы». Полупарализованные люфтваффе были уже не в состоянии обеспечить безопасную доставку снабжения из долины р. По на фронт и защитить безоружные транспорты от систематических налетов бомбардировочной и истребительно-бомбардировочной авиации противника. Роммель выступал за радикальное решение вопроса: самим своевременно оставить не защищаемые по определению позиции, а не цепляться за них ценой ненужных и непомерных для вермахта потерь, чтобы в конечном итоге все равно отступить.
Фельдмаршал предполагал, что за спиной Кессельринга стоит одиозная фигура Йодля, который недоброжелательно отнесся к его реалистичному докладу [195] о положении на средиземноморском театре военных действий, а в ответ на утверждение о подавляющем превосходстве противника в воздухе развязно бросил:
— Ну, Роммель, нельзя же все видеть только в черном цвете. У союзников просто не может быть столько самолетов...
Роммель тут же предъявил ему статистическую информацию и аэроснимки — ответом была пренебрежительная гримаса.
Злонамеренный оптимизм Кессельринга при оценке ситуации на Южном фронте и послужил главной причиной его назначения на пост главнокомандующего вооруженными силами Германии в Италии — пост, обещанный фюрером Эрвину Роммелю. В который уже раз Гитлер пошел по пути наименьшего сопротивления и сделал выбор в пользу удобного, но малоэффективного решения, отказавшись от услуг фельдмаршала.
Внешне события первых недель и даже месяцев развивались по сценарию Кессельринга. Оказалось, что Южный фронт действительно можно удержать, но только ценой таких усилий и привлечением таких средств, которые не соответствовали масштабам поставленных задач. Фронтовые командиры скептически относились к его стилю руководства, а самые злые языки утверждали, что за исходящими из штаба приказами стоят люди, у которых «душа не болит за армию». На пользу Кессельрингу шли его открытость и дружелюбие, а свои мужество и решительность он не раз демонстрировал на переднем крае немецкой обороны. После войны его оппонент на этом участке фронта, британский генерал Ричи, отмечал:
— Солдаты Кессельринга воевали с нами честно и по-рыцарски. [196]
Вопреки прогнозам Роммеля Южный фронт продолжал держаться. За кажущейся ошибочностью позиции маршала крылось нечто большее, чем стойкость немецких солдат или мудрость армейского руководства. Едва ли союзники не воспользовались бы зияющими семидесятикилометровыми брешами в оборонительных порядках немцев, если бы изначально намеревались продвигаться вперед. Союзники вели выгодную им «сантиметровую войну», исходя из стратегической концепции «битвы за Средиземноморье». Их интересовали не территориальные завоевания в Италии, а планомерное уничтожение немецких дивизий (как и предсказывал фельдмаршал Роммель), чтобы не опасаться удара с тыла после запланированного вторжения во Францию. Оставались еще и итальянские дивизии: минимального давления с их стороны было вполне достаточно для того, чтобы окончательно сковать обескровленную немецкую армию.
Военная стратегия союзников всецело подчинялась далеко идущим политическим целям, а итальянская кампания — самое яркое подтверждение этому. Англичане и американцы воевали «малой кровью» и этим серьезно отличались от испытывавших тотальный дефицит сил и средств немцев, вынужденно руководствовавшихся другими принципами ведения боевых действий. Британский полковник, захваченный в плен на итальянском фронте, изящно сформулировал различия в подходах:
— Вы, немцы, бережете технику и бросаете в бой солдат. Мы бережем солдат и бросаем в бой технику! [197]
Самообман или ложь?
30 сентября 1943 года, когда борьба за единоначалие в Италии была еще в самом разгаре, Роммель приехал в Ставку вместе с офицером своего штаба, оберстом Моллем — критически настроенным ветераном африканских баталии, с лучшей стороны проявившим себя и в сражениях за плацдарм Неттуно. Молль присутствовал на оперативном совещании и был представлен Адольфу Гитлеру, который, стоя у большой штабной карты, сам в этот день анализировал обстановку на фронтах. Полковник впервые лицезрел ближайшее окружение фюрера в рабочей обстановке и был потрясен до глубины души. Спустя несколько часов после совещания он записал в своем дневнике:
— ...Затем фельдмаршалы Кессельринг и Роммель доложили фюреру о трофеях, захваченных в ходе операции разоружения итальянских дивизий. Фюрер потерял дар речи от изумления и отказывался верить, что у итальянцев, вечно жаловавшихся на «бедность» и на то, что «им нечем воевать», было конфисковано столько техники и оружия. «Я просто не в состоянии поверить этому», — произнес он несколько растерянно. Когда то же самое подтвердил и Кессельринг, возмущению его не было границ: «Как же эти калеки докатились до такого?» Импульсивный Геринг воскликнул: «Итальянцы и дуче вместе с ними годами занимались саботажем. Они попросту разворовывали технику и самолеты. Дуче и не пытался глянуть дальше своего носа, да только за одно это его нужно поставить к стенке!» Этот выпад не понравился Гитлеру и он возразил, что главная вина лежит на короле и его генералах, которые с самого начала замыслили измену и с нетерпением дожидались капитуляции...
В связи с боевыми действиями в Южной Италии фюрер особо подчеркнул, что каждый день, каждая неделя и каждый месяц, пока мы сдерживаем наступление врага, [198] важен для рейха: «Нужно выиграть время, в этом залог нашей грядущей победы. Знаю, что вашему фронту тяжело, но и у остальных серьезные проблемы с техникой и резервами. Держитесь, а когда вам покажется, что совсем не осталось сил, подумайте о том, что в ходе любой войны наступает такой момент, когда победа зависит не от числа выигранных сражений, а от силы духа и прочности человеческого материала. В этой войне победит тот, кто стиснет зубы и не сломается. Время, нам нужно время и еще раз время».
Потом рассмотрели ряд общих вопросов. Среди прочих Кейтель и Йодль эмоционально обсуждали, целесообразно или нецелесообразно использование вьючных животных в пехоте. Кейтель утверждал, что мулы и ослы так же хорошо, как и лошади, могут тащить тяжелые орудия, только их в одну запряжку пойдет больше, чем лошадей. Йодль яростно возражал, что мол ничего подобного, «...точно знаю, что не потянут — да я почти всю свою жизнь имел дело с ослами и прекрасно их знаю». (Йодль начинал военную карьеру в горнострелковых частях.) За столом раздался дружный хохот, а Кейтель слегка покраснел!
Вечернее совещание началось в 20.30 и продолжалось до 23.00. Рейхсминистр Шпеер докладывал фюреру о производстве вооружения за сентябрь и назвал следующие цифры: 440 зенитных орудий, 450 танков и самоходных орудий, 80 «Тигров». Судя по всему, фюрер был вполне удовлетворен. Однако в своем рапорте Шпеер не упомянул вражескую производственную статистику, а надо бы... Дело в том, что русские производят на своих заводах минимум 1900 танков ежемесячно, а еще от 400 до 1000 танков каждый месяц поступают из Америки. Поэтому вполне уместно сравнивать отечественное производство с вражеским, ведь только таким образом можно получить достоверную картину происходящего. Не сопоставленные показатели — это либо попытка самообмана, либо наглая ложь. Особенно плохи наши дела в самолетостроении. Только к 1 мая 1944 года Геринг планирует выйти на уровень 1000 истребителей ежемесячно. Тем временем противник (США) производит от 8000 до 10000 самолетов в месяц. Похоже, что это никого не беспокоит. [199]
Потом представитель министра иностранных дел, рейхсляйтер Борман{24}, ознакомил нас с последними политическими новостями — в устном и письменном виде.
Фюрер зачитывал вслух отдельные документы и комментировал их. Мне запомнилось, какую характеристику он дал нашим союзникам: «...венграм и румынам больше нельзя доверять. Те и другие начинают воротить от нас нос и воюют по инерции. С болгарами дела обстоят не намного лучше». Дипломатическая нота венгерского правительства — дескать, они готовы продолжать борьбу, вызвала следующее замечание фюрера: «Мышиная возня в духе Бадольо...» Подшитые в два толстых тома жалобы Антонеску на стычки с немцами фюрер с усмешкой передал министру иностранных дел и не преминул заметить: «Времени у вас предостаточно, ознакомьтесь. У вас теперь нет возможности обмениваться нотами, так что делать все равно нечего».
Рассуждая о наших перспективах в Италии и об ожидаемой активности Муссолини, фюрер высказался в том смысле, что «дуче был и останется римлянином. Вначале он должен конфисковать незаконно приобретенное имущество зятя». Обращаясь к Шпееру, Гитлер произнес: «Возьмите под свой контроль незаконно нажитые капиталы фабриканта, иначе итальянцы разворуют все...»
В самом конце совещания фюрер прокомментировал намерения дуче создать социалистическое государство нового типа. В этом случае Муссолини пришлось бы национализировать промышленные предприятия и препоручить управление рабочим. Фюрер считал такую постановку вопроса абсолютно абсурдной: «Предприятием может руководить только тот, кому оно принадлежит, а уж какие руководители из рабочих — лучше и не говорить. Овеществленный труд как таковой — это единственный долговечный капитал. Фабрика может иметь на банковском счете сто тысяч марок, но если рабочие бездельничают, она обанкротится. Дуче еще предстоит это узнать». [200]
По поводу разрушения электро — и газостанций, а также водоводов в Италии фюрер однозначно заявил, что иначе действовать было нельзя: «Посмотрим, как британцы справятся с этим. Гражданское население пострадало, но, к сожалению, это вынужденная мера. Русские, дай им волю, еще бы и похлеще бесчинствовали у нас».
В самом конце совещания фюрер с удовлетворением отозвался о папе Римском и его призывах к пастве организовать «крестовый поход» против коммунизма.
Полковник Молль впервые присутствовал на совещании такого ранга и воочию наблюдал высшее руководство «Третьего рейха», поэтому последние строки его записей представляют для нашего повествования особый интерес:
Оперативное совещание в штаб-квартире фюрера не произвело на меня должного впечатления: у меня не возникло чувства приобщения к «великим умам», не утратившим ощущения времени и адекватно реагирующим на всю сложность создавшегося положения. Зато я в полной мере ощутил верхоглядство и желание жить только проблемами сегодняшнего дня, едва сводя концы с концами. Касательно наших высших военных чинов я никак не мог отделаться от впечатления, что круг их интересов и общий уровень командования в лучшем случае соответствуют полковому. Эти господа годами просиживают мундиры в ОКБ, но ни один из них так и не побывал на передовой. Несколько раз в течение вечера ко мне обращался рейхсмаршал, потом он отозвал меня в сторону и произнес: «Вам нужно действовать быстро и решительно против итальянцев и ни в коем случае не ждать, пока дуче приступит к своим обязанностям!»
Фюрер выглядел усталым и больным, неподъемный груз ответственности согнул его. Только временами в его речах проскальзывала страстная убежденность в правоте своего дела и окончательной победе над врагом. Уверен, что многое еще можно исправить, но для этого фюрер должен срочно сделать необходимые перестановки в руководстве и раз и навсегда избавиться от своего окружения. [201]
Роммель и Муссолини
К началу октября 1943 года стало окончательно ясно, что «великое противостояние» Роммеля и Кессельринга, представлявшее собой борьбу двух диаметрально противоположных точек зрения и дивергентных военных школ, с помощью Гитлера завершилось в пользу последнего. Это событие продемонстрировало критическое отношение фюрера к маршалу и дало окончательный ответ на вопрос — был ли Роммель на самом деле «партийным генералом», как прозвали его многочисленные завистники и недоброжелатели и величали восхищенные поклонники национал-социалистического толка. Некогда Гитлер способствовал его молниеносной военной карьере, но в большей степени это заслуга самого Роммеля. Его подвигами восхищались и друзья и враги, он всегда был объектом самого пристального внимания «голодной на сенсации» прессы по обе стороны линии фронта, и НСДАП с удовольствием использовала образ «воспитанника фюрера» в пропагандистских целях. В любом случае давно миновали те далекие времена, когда, не важно по каким причинам, намертво прилипшее к нему прозвище «партийного генерала» в какой-то мере и соответствовало действительности.
Его стремительное возвышение из безликого множества генералов вермахта в фельдмаршалы породило вполне объяснимые кривотолки, вызвало «искреннюю» зависть сверстников, недоброжелательство старших по возрасту и антипатию генштабистов. Мало кто тогда удосужился разглядеть незаурядный полководческий талант новичка, и все они ошибочно принимали Роммеля за «очередного выскочку, удачно попавшего в струю», который уже очень скоро получит [202] отрезвляющий урок и вернется на свое место, растворившись в серой массе посредственностей. Многих раздражали навязчивые славословия в адрес фельдмаршала на страницах партийной прессы, а истинную цену его выдающегося дарования знали только те, с кем пересеклась восходящая звезда его карьеры.
Армия вылепила из него настоящего человека, а нация обрела в его лице верного сына и патриота Германии. Любовь к своему народу, забота о солдатах и страстное желание стать опорой и защитой своей многострадальной родины красной нитью прошли через всю его жизнь. Два последних года убедили маршала в том, что ему есть что противопоставить всесокрушающей системе. Свидетельством этого могут стать его собственные слова. Во время разговора с единомышленником из генштаба Роммель произнес: «Наверное, я единственный, кто сегодня может что-нибудь предпринять против Гитлера».
Летом 1943 года безрезультатно закончилась совместная с Манштейном попытка оказать влияние на фюрера. Радикальная концепция Роммеля не возобладала и в Италии, где ему пришлось довольствоваться вторыми ролями, а вскоре и вообще покинуть театр военных действий, который он собирался превратить в поворотный пункт всей кампании. Гитлер подсознательно чувствовал, что Роммель уже не тот. После знакомства с подноготной «Волчьего логова» маршал прекрасно представлял себе, чьему влиянию наиболее подвержен фюрер. По свидетельству очевидцев «Роммель действительно изменился и в эти дни о нем можно было говорить что угодно, кроме того, что он «партийный генерал». Маршал шел своим тернистым путем, но с этих самых пор за каждым его словом и делом [203] скрывалось непоколебимое желание дистанцироваться от Гитлера и его образа действий.
Незабываемым воспоминанием для меня останется совместный с Роммелем визит в Гардоне, в штаб-квартиру Муссолини на озере Гарда, 12 октября 1943 года. Пропаганда режима Бадольо вынесла на всеобщее обозрение ворох «разоблачений» и подробностей альковных похождений бывшего диктатора Италии. Следует заметить, что нехитрый трюк удался, и в лагере сторонников и почитателей его учения начались разброд и сумятица. Ореол поблек, а сам образ «вождя итальянского народа» претерпел подвижки к некоторой скандальности и двусмысленности.
Граждане Италии отдавали себе отчет в том, что возвращение Муссолини будет означать либо откат к дискредитировавшей себя в обществе идее фашизма, либо начало новой неофашистской эры. Дуче был «политическим трупом»! Спецподразделения СС и чернорубашечники из батальона «Муссолини» охраняли резиденцию дуче, которая располагалась в миниатюрном дворце на живописных берегах озера Гарда, и совместно патрулировали прилегающие территории. Было несколько непривычно видеть дюжих эсэсовцев, охранявших подходы к рабочему кабинету Муссолини и блокировавших коридор в личные покои недавнего абсолютного самодержца Италии. Совсем не много времени прошло с тех пор, как германские диверсионные подразделения по приказу Гитлера совершили сенсационное освобождение Муссолини, дерзко похитив его из импровизированной тюрьмы у подножья Гран-Сассо в Абруццких Альпах. Дуче выглядел уставшим и поблекшим, даже его знаменитая жестикуляция потеряла присущую ей живость. При встрече маршал в присущей ему жесткой манере сообщил [204] Муссолини все подробности злосчастной африканской кампании. Роммель недвусмысленно дал понять, что считает главной причиной разразившейся катастрофы бездействие итальянского флота и пораженческие настроения большинства высокопоставленных итальянских офицеров. Так же однозначно маршал высказался в пользу разумной минимизации геополитических аппетитов «Оси», поскольку и Германия, и Италия были уже далеко не так сильны, как несколько лет тому назад.
Вскоре после этого Роммель отправился к месту нового назначения, во Францию. За несколько часов до его отъезда я находился в штаб-квартире группы армий «Б» у озера Гарда и имел беседу с генерал-фельдмаршалом. Я только что вернулся из командировки на Южный фронт и как следует не пришел в себя от запечатлевшихся в памяти картин жесточайших и кровопролитнейших сражений, которые вели наши войска севернее Неаполя, у предмостных укреплений реки Вольтурно. Я доложил маршалу о своих впечатлениях, о возрастающей мощи вражеских атак, о разрушительной силе его воздушных ударов, об опустошительных артобстрелах британского ВМФ — и рассказал ему о мужестве и героизме наших быстро редеющих дивизий. Фельдмаршал Роммель внимательно выслушал меня и после непродолжительной паузы произнес:
— Знаете, Кох, все, что вы мне сейчас рассказали, — это лишнее подтверждение тому, что я читаю между строк в оперативных сводках с Южного фронта. Сейчас противник значительно превосходит нас в технике и живой силе, и это превосходство будет еще больше возрастать. Поэтому совершенно бессмысленно пытаться удерживать сегодняшнюю линию фронта на юге ценой таких страшных потерь. Мы все равно будем оставлять одну позицию за другой, обильно [205] поливая их своей кровью, а если противник выбросит десант севернее или южнее Рима, то он вынудит нас окончательно отступить — ведь мы уже исчерпали последние резервы. Если бы все это время армия грамотно маневрировала, а командование щадило солдат и бережно относилось к технике, имея глубоко эшелонированные позиции на севере, в Апеннинах, наше положение не было бы настолько безнадежным. Хочу особо подчеркнуть, что, начиная с 1942 года, мы применяем противотанковые пушки, а не танки — и в этом главное отличие моей стратегии от стратегии Гудериана, например. В 1941-м сразу же стало ясно, что в России нам придется не так легко, как это предполагали некоторые, а в 1942-м наше наступление на востоке окончательно застопорилось. Уже тогда требовалось начинать систематически и без каких-либо иллюзий работать на сильную оборону. В этом скрыта причина наших сегодняшних неудач, а ведь все пошло бы по-другому, осмысли мы тогда новый опыт и примени новейшие военные методики и технологии.
Я включился в беседу и сказал несколько злых слов по поводу роковой беспомощности германских ВВС, которую я считал главной причиной наших военных неудач. Роммель прямо-таки взвился:
— Даже не напоминайте мне о люфтваффе. Когда я слышу слово «Геринг» — у меня желчь подступает к горлу!»
Маршал задержался на несколько дней в рейхе и убыл во Францию для вступления в должность главнокомандующего группой армий «Б». Накануне союзнического вторжения во Францию ОКБ вряд ли смогло бы предложить лучшую кандидатуру на этот пост, учитывая его двухлетний африканский опыт войны с британцами и американцами, доскональное знание боевых возможностей союзников и их менталитета.
А в Италии завершали свой скорбный путь немецкие дивизии под командованием Кессельринга. Пресловутые «приказы фюрера» были бессильны сделать [206] из «невозможного возможное», будь это в русском Сталинграде, африканском Тунисе или в кровавых боях за вольтурнские плацдармы в Италии. В армии стали с подозрением относиться к этим «приказам» после того, как безропотный Кессельринг принял один из них к исполнению, а римский фронт заплатил за гипертрофированный авантюризм фюрера тысячами ненужных жертв.
Как-то я возвращался с переднего края, лежавшего тогда у горного селения Сан-Пьетро-ди-Фине в горловине Миньяно через Роккасекко — забытое Богом высокогорное местечко, приютившее, тем не менее, командный пункт целого корпуса. Тогда, а дело происходило 15 ноября 1943 года, противник захватил все господствующие высоты в горловине Миньяно: Монте-Кезима и Монте-Ротондо — в немецких руках оставалась только ставшая предметом «горячих споров» с союзниками вершина Монте-Камино. На корпусном КП я поделился с офицерами своими впечатлениями о том, что довелось увидеть своими глазами на передовой. Командир корпуса, генерал танковых войск фон Зенгер унд Эттерлин, попросил меня рассказать Кессельрингу о реальном положении дел на фронте в подкрепление его собственных многочисленных рапортов по этому же поводу.
В очередной раз я убедился в бессмысленной жестокости «приказов фюрера», которые нельзя было объяснить ничем иным, кроме мелочного упрямства и стратегической близорукости, но, тем не менее, истекающий кровью фронт был вынужден их выполнять. Неоднократно усилившееся давление противника в районе Сан-Пьетро-ди-Фине требовало не самоубийственного выполнения безответственного приказа Гитлера, а смены диспозиции, маневренного и [207] мобильного ведения боевых действий. Вскоре я уже докладывал по телефону о сложившемся положении фельдмаршалу Кесельрингу. Я говорил, что войска защищают безнадежные позиции под ураганным огнем. Захват противником обеих господствующих высот позволяет его артиллеристам, как в тире, вести огонь на подавление, огонь на уничтожение, огонь на разрушение, огонь на ослепление, беспокоящий, заградительный... и любой другой на его усмотрение, по любой понравившейся мишени, из орудий всех калибров. Поле боя буквально вспахано снарядами — воронка на воронке. Наверное, так воевали наши отцы в 1-ю мировую войну, умирая во Фландрии, под Верденом и на Сомме. Из роты, которую согласно «приказу фюрера» бросили отбивать оставленные позиции, в расположение войск вернулось 5 человек. На других участках фронта предпринимались аналогичные попытки с аналогичным результатом. Есть только две разумные вещи, которые можно сделать в создавшемся положении: во-первых, немедленно прекратить биться лбом о стену в бесплодных попытках вернуть позиции, которые противник давно уже обошел со всех сторон и оставил в своем глубоком тылу; во-вторых, фронтовые командиры сообщают об удобных позициях на обратном скате, и всего лишь в двух километрах от передовой. Целесообразно отступить и занять оборонительные позиции, препятствующие к тому же прицельной стрельбе вражеской артиллерии.
Кессельринг поблагодарил за информацию, но добавил, что не может изменить «приказ фюрера» без... нового «приказа фюрера». Он ждет связи со штаб-квартирой и надеется, что максимум через два часа получит новые указания из Ставки. Я с горечью узнал, что при сложившемся порядке получения «целеуказаний», [208] к великому счастью, в вермахте нашлось достаточно «несознательных» полевых командиров, действовавших в аналогичной ситуации самостоятельно, правда, на свой страх и риск — главнокомандующий фронтом оказался бессилен что-либо сделать.
Стоит ли говорить, что на позициях под Сан-Пьетро так ничего и не изменилось. А район, из которого уже давно нужно было вывести немецкие войска, был захвачен противником приблизительно во время моего телефонного разговора с Кессельрингом. Сан-Пьетро-ди-Фине был утрачен нами навсегда.
По выражению начальника генштаба одной из групп армий: «Гитлер и другие ответственные лица из ОКБ упорно пытались превратить главнокомандующих в простых исполнителей их исходящих приказов». Даже самовластный Фридрих Великий вполне успешно использовал так называемую «проблемную тактику». В королевских указах он только обозначал тактическую цель, предоставляя своим военачальникам право самостоятельно выбирать пути решения поставленной задачи. Во времена Гитлера наряду с задачей жестко указывались и «правильные» пути ее решения, напрочь исключающие творческую инициативу и свободу выбора исполнителя. Так, на Восточном фронте офицерам всех рангов было категорически запрещено отдавать приказ «к отступлению» без одобрения этого решения лично Адольфом Гитлером. Не могло быть и речи ни о каком «вождении полков» в старинном понимании слова «полководец»! Жесткий централизм, совершенно необходимый в рамках общей военной стратегии, был заменен на «приказы фюрера». В кризисной ситуации вермахт платил за упрямство фюрера неоправданно высокую цену — людьми, техникой и в конечном итоге утраченными [209] победами. Гитлер не мог ссылаться на «незнание положения на фронте», во что искренне верили многие фронтовые командиры. Гитлер знал, но в непреоборимом упрямстве продолжал гнуть свою линию и действовать по шаблону, совершая один промах за другим.
Я ни в коем случае не подвергаю сомнению безупречные личностные качества генерал-фельдмаршала Кессельринга, но хочу высказать свое мнение по поводу его командирских способностей. Мне кажется, что он настолько «пропускал через себя» все приказы фюрера, что на определенном этапе они начинали казаться ему «его собственными» — тогда Кессельринг бросался в самую гущу сражения и с неумолимой непреклонностью начинал действовать даже там, где весь его боевой и гражданский опыт должен был бы заставить его, как минимум, остановиться и осмотреться. Он был хорошим исполнителем, но никогда не был творцом. Ему довелось пережить и мгновения триумфа, но первоначальный успех всегда оборачивался неизбежным поражением, уносившим жизни тысяч и тысяч немецких солдат...