Жизнь под колпаком

Итак, маршал проспал пятнадцать дней и когда немного пришел в себя, встал вопрос — как жить дальше?

Русский богатырь Илья Муромец тридцать три года просидел «сиднем», набирался сил, а затем начал вершить подвиги во славу Отечества. Русский богатырь Жуков сорок три года отдал ратным делам и вот теперь ему предстояло превратиться в «сидня».

Он жил среди людей, они были в соседних квартирах, встречались на улицах, в магазинах. Но те, кто служил с ним раньше, завидев издали, переходили на другую сторону улицы, чтобы не встретиться. Полная изоляция в окружении живых людей оказывается возможна. Газеты, журналы, радио, телевидение, даже когда рассказывали о сражениях, которыми руководил Жуков, не упоминали его. Да, что там эти дешевые ежедневные угодники и прислужники, откройте в Советской Военной энциклопедии первый том, стр. 493–497. (Вышел в 1976 г. через два года после смерти Жукова). Статья «Битва под Москвой». [309]

В этой битве, где блестяще проявился полководческий талант Жукова, — (надо же докатиться до такой подлости — не нахожу другого подходящего слова) не названо имя предводителя наших войск и победителя в этом великом сражении, спасшем столицу!

В 12-томной «Истории второй мировой войны» (вышла в 1973–1982 гг.), в 10 томе, при описании Берлинской операции Жуков упоминается на стр. 327 только потому, что войска под его руководством не смогли взять Зееловские высоты при первом штурме. И все — больше ничего Жуков в Берлинской операции не совершил! Если вы посмотрите титульные листы этих изданий, где указаны составители и ответственные редакторы, то встретите там много знакомых имен, но нет в их числе главного оскорбителя и уничижителя — Хрущева, он только указания давал!

Вот так, через четверть века после Октябрьского Пленума 1957 года продолжалась травля и предпринимались усилия в государственных масштабах, направленные на то, чтобы придать забвению, вычеркнуть из истории маршала Жукова.

Как же нелегко было ему, человеку гордому и благородному, переносить эти унижения и надругательства! Только несгибаемый характер и железная воля помогли Георгию Константиновичу не сломиться и пережить все это. И еще большая любовь. Все эти годы рядом с ним была горячо любимая Галина Александровна. Можно без преувеличения сказать, что она спасла Жукова, травмированного стрессовыми ситуациями. Своим теплом, вниманием и заботами продлила его жизнь и помогла Георгию Константиновичу совершить еще одно дело величайшей важности, я имею в виду его работу над книгой «Воспоминания и размышления».

Много написано и рассказано о создании мемуаров маршала и, как во многих других случаях, немало и вокруг этой его работы порождено слухов, легенд и выдумки. Располагая достоверными документами, я не буду вдаваться в дискуссии, кого-то и что-то опровергать. Просто по порядку изложу, как все происходило в действительности.

Мысль о написании воспоминаний пришла Жукову без чьей-либо подсказки. Появилось много свободного [310] времени. Одолевали размышления о случившимся. Хотелось не оправдаться, он не чувствовал себя в чем-то виноватым, хотелось написать правду. Придет время, люди прочтут его записи, узнают, почему с ним так обошлись.

Размышляя о наболевшем, Георгий Константинович расширял свои намерения. Почему писать только о несправедливостях последних лет? Надо бы и о войне сказать правду. Появилось много мемуаров и всё они какие-то причесанные, не передают реальный ход событий, приукрашивают, скрывают трудности. Война получается фальшивая, победы легкие, враги всегда глупы, их громить не представляло трудностей. Надо, обязательно надо изложить все, как было.

Еще будучи министром обороны, Жуков, понимая ценность опыта войны, специальным приказом от 15 июня 1957 года создал группу военных историков для написания фундаментального военно-исторического труда «развитие военного искусства в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». В эту группу вошли 49 генералов и 11 полковников, опытные военачальники и ученые историки. Возглавлял этот авторский коллектив начальник военно-исторического Управления Генерального штаба генерал армии Курасов В. В.

Был включен в эту группу мой старый знакомый, участник войны, кандидат военных наук, полковник Стрельников Василий Семенович, в то время старший научный сотрудник военно-научного Управления Генерального штаба.

Он не только рассказал мне о событиях, которые будут изложены ниже, но и ознакомил с дневниковыми записями тех лет. Так что принцип — вести рассказ через участника или очевидца событий — нам поможет пробиться к истине и в этом случае.

Во время разработки вопроса о контрнаступлении под Москвой в декабре 1941 года авторы создаваемого труда оказались в очень сложном положении. В связи с «развенчанием» Жукова появилось несколько статей, излагающих те события по-разному. К тому же в докладе на Октябрьском Пленуме Хрущев требовал навести порядок в изложении хода войны, что на практике означало снизить заслуги Жукова до минимального предела. [311]

На одном из заседаний, когда опять был поднят вопрос, как же поступить, чтобы правду соблюсти, но (это прямо не высказывалось) и на себя не навлечь недовольства больших руководителей, выступил с предложением полковник Стрельников:

— Лучше всех знают и скажут правду участники того контрнаступления — маршал Соколовский был начальником штаба Западного фронта, генерал Покровский был начальником оперативного управления. Ну и, наконец, сам командующий этого фронта маршал Жуков жив и здоров.

При упоминании опального маршала Жукова наступила тишина. Никто не знал, как выйти из затруднения, в которое всех поставил Стрельников. Чтобы разрядить обстановку, объявили перерыв. Через несколько дней Стрельникова вызвал генерал Курасов.

— Вот прочтите эти вопросы, может быть, еще какие-то посчитаете нужным добавить? Поедете к Жукову. Мы договорились о встрече.

И по лицу Стрельникова был виден вопрос — почему я? Но потом вспомнилась шуточная армейская поговорка «Не проявляй инициативу, ибо тебе придется ее осуществлять». Да и встреча с Жуковым предстояла интересная.

А генерал, уловив немой вопрос, сказал:

— Вы сами предлагали такую встречу, не хотим у вас отбирать хлеб.

Жуков назначил встречу в воскресенье 23 ноября 1958 г. (прошел первый год после Октябрьского Пленума). И поскольку день воскресный, маршал приглашал Стрельникова к себе на дачу с семьей, и машину прислал свою. Жена полковника не могла поехать из-за болезни сына. Стрельников прибыл с дочерью Леной. Их встретил во дворе сам маршал, в непривычном гражданском костюме. Было только лицо Жукова, весь в этой одежде он как-то не воспринимался. Отправив дочку на попечение домочадцев, маршал предложил гостю прогуляться по саду.

— Эта дача государственная, ее мне дал Сталин. Я после напряженных боев за Москву спал в штабе. Верховный очень удивился, что у меня нет дачи и приказал немедленно подыскать. Мне ее как бы за победу под Москвой определили пожизненно. [312]

Жуков был бодр и спокоен, говорил как всегда четко и уверенно, будто и не было совсем недавно больших потрясений. Стрельников признался, что не ожидал увидеть маршала таким, как прежде.

— Я конечно не мог остаться неуязвимым, — сказал Жуков. — Своего обычного состояния я не утратил. Я только потерял веру в людей. Самые близкие и надежные оказались мелкими и подлыми.

Вот хотя бы Конев. Мы с ним много лет служили, как говорится бок о бок. Я его не раз спасал от неминуемой гибели. Первый раз после разгрома 19 армии, которой он командовал. Я буквально уговорил Сталина не отдавать Конева под трибунал. И вскоре даже продвинул его на должность командующего фронтом. А второй раз обстоятельства для Конева сложились еще более трагично. Он умудрился засадить в окружение под Вязьмой пять армий! Все главные силы Западного фронта. Расправа над ним, как и над Павловым, была предрешена. В штаб приехала специальная комиссия, в ее составе были такие серьезные и опытные в смысле репрессий деятели, как Молотов, Берия и Маленков. И опять я спас его. Отговорил Сталина, попросил оставить моим замом, а потом опять выдвинул на самостоятельный — Калининский фронт. И как же он мне отплатил? На заседании Президиума перед октябрьским Пленумом, когда Микоян сказал, что и Конева надо бы разобрать, он друг Жукова, я видел сам (он сидел напротив меня), как Конев дрожащими руками оторвал лист из блокнота и написал записку Хрущеву, а тот зачитал ее: «Я никогда не был и не являюсь сейчас другом Жукова». Ну, а потом, после Пленума, он опубликовал в «Правде» разносную статью против меня. Как же после этого верить другим, если такой близкий человек поступает так предательски? Да разве один Конев оказался таким «другом»!

Погуляв еще недолго, собеседники вошли в дачу. Их встретили жена маршала Александра Диевна, небольшого роста, явно болезненная женщина, две дочери — Элла и Эра, муж старшей, майор, летчик Василевский (сын маршала Василевского).

Стрельников беспокоился, успеет ли он выполнить свою миссию и задать все вопросы по списку генерала Курасова. Но Жуков сказал: [313]

— Сейчас будем обедать.

Перед обедом Жуков предложил рюмочку настойки для аппетита. Стрельников стал отказываться. Маршал пообещал:

— Я вас не выдам, пейте!

Он сам и майор показали пример, бойко опрокинув рюмки. За обедом Стрельников еще больше убедился, общительность и предупредительность, к такому, казалось бы, не маршальских масштабов гостю, объясняется тем, что Жуков прожил этот год очень одиноко. Георгий Константинович не скрывал этого:

— Вы второй посетитель.

— Но Василевский ваш родственник.

— Общаемся только по телефону, да через Игоря. Мы не можем дать повод для каких-нибудь фантазеров, что два маршала затевают заговор.

В тот вечер полковник задал все вопросы не только по перечню Курасова, но показал Жукову и свой список.

Маршал, ознакомясь с ним, сказал:

— Ваши вопросы интереснее официальных я на них отвечу при следующей встрече. Оставьте ваш листок.

Стрельников не смел даже надеяться еще на одну беседу и вдруг сам Жуков ее предложил. Она состоялась через месяц 20 декабря 1958 и опять в воскресенье. На той же даче в Рублево.

Кроме других очень интересных подробностей, которые касались различных операций в годы войны, Жуков во время этой встречи высказал свое намерение написать воспоминания, и поскольку Стрельников был ученый историк, маршал попросил его помочь составить периодизацию войны. Стрельников предложил два варианта. Жукову понравился первый, и он захотел, чтобы к следующей встрече Стрельников подготовил письменный план его книги и выразил надежду, что и в будущем Стрельников будет помогать ему в этой работе. Так зародилась деловая дружба с, маршалом не на один год.

Жукова очень заинтересовали советы Стрельникова, он явно желал встретиться поскорее, на этот раз машину прислал через неделю, в следующее воскресенье, понимая, что в обычные дни полковник может быть занят на службе. На этот раз Стрельников как [314] и обещал, привез два письменных варианта плана для мемуаров маршала. И еще он взял в библиотеке Академии Фрунзе проект программы по истории современного военного искусства, в нем, хотя и схематично, но последовательно излагались операции войны и даты их проведения.

— Мне бы еще пригодились даты назначения командующих фронтами, — сказал Жуков.

— Я их подготовлю в следующий раз.

В следующий свой приезд Стрельников показал маршалу статью, опубликованную в «Военной мысли» № 10, 1958 г., в ней генерал-лейтенант Платонов и полковник Грылев обвиняют Жукова, как командующего 1 Украинским фронтом (тогда маршал в конце февраля 1944 года заменил раненого Ватутина) в том, что он упустил возможность завершить окружение и уничтожение 4-й танковой армии Манштейна в районе Каменец-Подольска.

Оказалось, что Жуков не только читал, но уже написал подробный анализ-опровержение на эту публикацию.

— Вот мои возражения этим клеветникам, мой ответ на их путаные размышления, в которых концы с концами не сходятся.

Жуков принес карту и, показывая на ней, коротко изложил ход операции трех украинских фронтов по освобождению правобережной Украины.

Стрельников сказал:

— В бытность мою преподавателем Военной академии Фрунзе я многократно читал лекции и по этой стратегической операции. Знаю немало других публикаций о ней, но такой трактовки, как неудача 1-го Украинского фронта не встречал. Это авторы, наверное, сделали по заказу. Дайте мне ваш ответ, я посмотрю и сверю кое-какие данные.

Жуков попросил:

— Не только сверьте, но и передайте два экземпляра генералу Китаеву, он с вами работает в авторской группе, попросите его от моего имени передать их главному редактору журнала «Военная мысль».

О дальнейшей судьбе этой статьи Стрельников мне рассказал:

— Я пришел к генерал-лейтенанту Китаеву и вручил ему два экземпляра статьи Жукова. И передал [315] разговор с маршалом. Китаев не сумел скрыть испуга. Он даже не взял в руки статью и отказался передавать ее в журнал. Меня это очень удивило, ведь Китаев был порученцем у Жукова, еще полковником. Маршал представлял его к генеральскому званию и не к одной правительственной награде. Пришлось мне самому идти к главному редактору журнала «Военная мысль» генералу Радецкому и передавать рукопись и просьбу Жукова. Но и здесь меня ожидал неприятный сюрприз. Радецкий рукопись взял (два экземпляра), но как-то по особому, как что-то горячее, словно обжигающее ему руки. Он был тоже испуган и, преодолев заминку, сказал:

— Передайте автору (даже фамилию не назвал!), что статья едва ли будет напечатана.

Для читателей (особенно молодых), которые не представляют обстановку тех дней (осенью 1958 года), мне кажется, необходимым дополнить рассказ Стрельникова следующими пояснениями.

Наращиванием травли Жукова после Октябрьского пленума были статья маршала Конева в «Правде» 3.11.1957 года (полный текст в приложении) и статья генерал-лейтенанта Платонова и полковника Грылева в № 10 журнала «Военная мысль».

Конев осуждает Жукова в морально-нравственном плане: заносчив, груб, склонен к авантюризму, не любит политработников.

Статья в журнале еще более оскорбительная, в ней авторы пытаются развенчать маршала как полководца, Видимо, они взялись за это не по своей инициативе, а по подсказке «сверху». Предметом обсуждения избрана Проскурово-Черновицкая операция.

Авторы статьи, искажая уже состоявшееся историческое событие, взялись доказывать, что не было в этой операции, приписываемого Жукову окружения 1 танковой армии немцев, он, якобы, упустил возможность окружить и уничтожить эту танковую армию.

В действительности обстоятельства в том далеком теперь 1944 году сложились так.

После завершения Корсунь-Шевченковской операции в Ставке обсуждался вопрос о дальнейших действиях. Все склонялись к тому, что весенняя оттепель и распутица не позволят проводить активные действия, все дороги и аэродромы «раскисли». Так же [316] оценивало положение и гитлеровское командование, надеясь отдышаться после неудач. А Жуков на том совещании Ставки предложил использовать фактор внезапности — продолжать наступление. После сомнений и обсуждения, члены Ставки и, в первую очередь конечно, Сталин, согласились с дерзким, но сулившим, в случае удачи, немалый успех предложением Жукова. Ему и было поручено осуществлять координацию действий фронтов, которые будут проводить эту операцию.

Жуков все подготовил, создал необходимую группировку войск, отработал с командованием соединений вопросы взаимодействия. Но случилась беда: за несколько дней до начала наступления, во время выезда в войска, попал в засаду, устроенную украинскими националистами (был ранен, а позднее скончался) командующий 1-м Украинским фронтом генерал Ватутин Николай Федорович. Верховный Главнокомандующий Сталин в такой стрессовой ситуации нашел очень правильный выход — назначил командующим 1-м Украинским фронтом Жукова, который был в курсе всех тонкостей операции, начиная от ее замысла.

Маршал Жуков в полном соответствии со своим характером и опытом, зажал в смертельные клещи группировку Манштейна, кстати, одного из талантливейших полководцев в плеяде гитлеровских маршалов.

В своих мемуарах, написанных после войны, Манштейн пытается обелить свою репутацию и пишет, что ему удалось вывести из окружения основные силы танковой армии. Фельдмаршала понять можно — спасал свою репутацию. Но никак, кроме злонамеренной клеветой не назовешь генштабовцев Платонова и Грылева, в распоражении которых были фронтовые документы. Вопреки действительности они взяли за основу воспоминания битого Манштейна и объявили, что Жуков упустил реальную возможность окружения 1-й танковой армии и какой он слабый и неумелый полководец.

Жуков написал письмо в редколлегию журнала «Военная мысль», а копию послал министру обороны маршалу Малиновскому Р. Я. (знал откуда ветер дует!). [317]

Опираясь на документы, Жуков поэтапно описывает ход боевых действий, восстанавливает правду и доказывает, что в Проскурово-Черновицкой операции (не он, а советские войска) уничтожили 24 вражеских дивизии, продвинулись на 350 километров, вышли к предгорьям Карпат, чем разрезали надвое весь восточный фронт гитлеровцев, лишив их возможности маневра и взаимодействия. Из окружения вырвалась лишь небольшая группа 30–40 танков, которая обеспечивала выход штаба Манштейна.

Войска 1-го Украинского фронта, благодаря умелому руководству Жукова, угрожали выходом в тыл всей группировке противостоящей 2-му Украинскому фронту, которым командовал Конев, и 3-му Украинскому фронту под командованием Малиновского. Этой угрозой окружения Жуков во многом облегчил продвижение и успех соседних фронтов. А если бы перед началом операции из 1-го Украинского фронта ставка не вывела 4-ю общевойсковую армию, 2-ю и 6-ю танковые армии и не передала бы их 2-му Украинскому фронту (Малиновскому), то Жуков завершил бы окружение и разгром противника значительно быстрее и с еще большим эффектом.

И вот спустя много лет Конев и Малиновский, кому так помог Жуков, обеспечив фактически успешные действиях их фронтов, пытаются путем подлога снизить значение крупнейшей стратегической победы, одержанной 1-м Украинским фронтом под руководством маршала Жукова. Забыли оппоненты, поступая, как Иваны, не помнящие родства, что именно за эту операцию Жуков был награжден орденом Победы № 1.

Поскольку статья Жукова не была опубликована, привожу ее в приложении. Маршал использовал ее при написании соответствующей главы своих мемуаров. [318]

Ни минуты без слежки

Все годы пребывания в опале Жуков постоянно находился под бдительным оком КГБ. Велось подслушивание не только его телефонных разговоров, но и вообще все, о чем он говорил с близкими, а тем более с гостями в своей квартире или на даче.

Невозможно приводить все документы, подтверждающие это, они займут не меньше страниц, чем все в этой книге. Приведу, как пример и документальное подтверждение сказанному, только один случай негласного наблюдения за Жуковым в годы опалы. Вскоре после возвращения Жукова из Свердловска в 1953 году, когда он стал заместителем министра обороны, он получил письмо (4 мая 1953 г.) из лагеря в Тайшете, от заключенного, бывшего генерал-лейтенанта Крюкова, с просьбой помочь ему снять вымышленные обвинения. Он был осужден на 25 лет, по модной тогда статье 58 пункт 10 — антисоветская агитация.

Крюков напоминал в письме маршалу свою долгую и верную службу Отечеству. В первой мировой был прапорщиком. В 1918 году добровольцем вступил в Красную Армию. В годы гражданской войны прошел путь до командира полка. В войне с Финляндией прорывал со своим полком линию Маннергейма, за что награжден орденом Ленина. В годы Великой Отечественной командовал дивизией и корпусом. За успешные боевые действия удостоен более десяти самых высоких орденов, а так же звания Героя Советского Союза. И вот 18 сентября 1946 года арестован. (Напоминаю читателям, именно тогда предпринималась, по указанию Сталина, вторая попытка создать «заговор Жукова»).

«Меня обвиняли в участии в заговоре, во главе которого якобы стоит маршал Жуков», — пишет Крюков.

Вот как он описывает допросы:

«Я не отказываюсь давать показания, но я не знаю, что вам показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нем не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь». Следователь задает вопрос: «Бывал на банкетах у Жукова и Буденного? — «Да, бывал». «Какие [319] вопросы решались там?» — «О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и все». «Врешь, перестань упорствовать, нам все известно». «Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами». «Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?» «В чем же заключается мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы воспрещалось участие на банкетах, причем официальных». «Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю 10 минут на размышление, после чего эта резиновая палка «походит» по тебе». Я сидел у столика и ждал своей участи, следователь разгуливал по кабинету с резиновой палкой в руке. «Ну, — говорит следователь, — будешь давать показания?» — «Никаких ложных показаний я давать не буду». Следователь позвонил по телефону, на его звонок пришел какой-то майор, как видно тоже следователь. Капитан Самарин схватил меня за плечи, ударил по ногам и повалил на пол. И началось зверское избиение резиновой палкой, причем били по очереди, один отдыхает, другой бьет, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в «бокс». На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырех дней и днем и ночью. На пятый день меня вызвал зам. н-ка следственной части полковник Лихачев в присутствии следователя кап. Самарина. Первый вопрос, который задал мне Лихачев, был: «Ну и после этого ты будешь упорствовать?» Я заявил: «Я ложных показаний давать не буду». «Ну, что же, начнем опять избивать. Почему ты боишься давать показания? Всем известно, что Жуков предатель, ты должен давать показания и этим самым ты облегчишь свою участь, ведь ты только «пешка» во всей этой игре. Подумай о своей участи и начинай давать показания».

Не буду дальше цитировать письмо генерала, на 11 страницах он описывает подобные издевательства, [320] длилось это мучение три года! — арестован 18.9.48 г., осужден в ноябре 1951 года. Приведу несколько заключительных фраз:

«Избитый, голодный, приниженный, бессонные ночи тоже давали себя знать. Я не выдержал и подписал. До сих пор я себе простить не могу. Но у меня теплилась надежда, что придет время и я смогу сказать правду, почему я подписал.

Но у следователей на этот счет был большой опыт. Перед беседой с прокурором об окончании следствия следователь предупредил: «...если вы начнете отказываться (уже говорит на «вы»!) от ваших показаний и вообще начнете разговоры о ходе следствия, вы только себе напортите. Опять начнем следствие протянется год, другой. ...Начнем все сначала, да так, что будет покрепче, чем в первый раз».

Из беседы перед судом:

«...если откажетесь от ранее данных показаний и скажете об избиениях — сгноим в тюрьме. А у вас перспектива поехать в лагерь, а там жить можно. Помните одно — ваша участь решена безвозвратно и ничего вам не поможет. Всем вашим заявлениям никто не поверит. И еще советую вам, когда попадете в лагерь, не подумайте писать жалобы. Помните одно, куда бы вы ни писали, все попадет ко мне и дальше моего стола никуда не попадет, а вас мы за это «запрячем» в такой лагерь, откуда никакой связи с миром нет, где вы закончите свое «существование».

Напутствуемый такими «советами» следователя, я на суде признал себя виновным по всем пунктам».

Редко, кто осмеливался в те годы сказать слово в защиту арестованного, а тем более осужденного. Жуков мог отправить это письмо по инстанциям с резолюцией — проверить. А учитывая, что Крюков все же дал показания и подписал протокол, признающий Жукова организатором заговора, Георгий Константинович имел все основания обидеться за этот оговор. Но маршал знал, как фабрикуются такие обвинения. И еще он верил своему товарищу по фронту. Он не просто принял меры, а дал ход делу на самом высоком уровне: Жуков обратился официально к главе государства и партии. И приложил письмо Крюкова.

Вот что писал Жуков: [321]

«ЦК КПСС товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.

Ко мне поступило заявление бывшего командира кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Крюкова В. В., арестованного в 1948 году, с просьбой передать его в ЦК КПСС.

Крюкова В. В. знаю с 1931 года как одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков.

Прошу Вас, Никита Сергеевич, по заявлению Крюкова дать указание.

Г. Жуков

2 июня 1953 года № 83-н.»

Хрущев ознакомил с этими материалами членов Президиума ЦК. Вскоре генерал Крюков и его жена, известная артистка Русланова, были из лагеря освобождены. Надо ли говорить о безмерной благодарности этих осчастливленных людей маршалу Жукову за его бесстрашие не только в бою, но и по отношению к КГБ.

Воспользовавшись тем, что дело генерала Крюкова решилось положительно, Жуков не раз и на разных уровнях поднимал вопрос о необходимости пересмотра подобных дел других генералов. Вот еще один документ, подтверждающий это. К Жукову обратилась с письмом жена бывшего маршала Кулика с просьбой установить судьбу ее мужа. Жуков поручил главному военному прокурору генералу Ворскому Е. И:

«Почему не говорят правду о Кулике? Я прошу Вас срочно подготовить и дать ответ его жене. Мне кажется, что Кулик осужден невинно.

17.5.55 г.

Жуков ».

По служебному положению, как заместитель министра, маршал не имел права действовать в обход министра обороны. Но Булганин, причастный к репрессиям, сам не поставил бы вопрос о реабилитации осужденных генералов. Я убежден, что документ, который будет приведен ниже, хотя и подписан Булганиным, появился по инициативе и по настойчивости Жукова. Если учесть, что такая попытка была предпринята почти за три года до XX съезда, после [322] которого начались массовые реабилитации и были еще «при власти» Маленков, Молотов, Каганович (да и сам Хрущев) и другие вожди, причастные к репрессиям, поднимать этот вопрос при том, что Жуков сам всего три месяца назад избавился от опалы, такой поступок маршала свидетельствует об исключительном его бесстрашии и кристальной порядочности. Но не считаться с мнением Жукова, который всего месяц назад активно участвовал в аресте Берия, уже не могли, даже те, кто в тайне побаивался возникновения дел о реабилитации.

Это была первая ласточка оправдания невинно осужденных. До массового освобождения тех, кто еще томился в тюрьмах и лагерях, а так же реабилитации погибших, пройдет немало лет.

Итак, познакомьтесь с документом, о котором идет речь.

«Совершенно секретно

В ПРЕЗИДИУМ СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР

Товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.

Произведенной тщательной проверкой дел на арестованных генералов и адмиралов Советской Армии и Флота и осужденных в период с 1941 по 1952 год установлено, что многие из них были арестованы и осуждены необоснованно.

Аресты их производились органами МГБ по непроверенным и необоснованным материалам, а расследование предъявленных им обвинений в антисоветской и иной вражеской деятельности проводилось необъективно, при этом многолетние положительные аттестации по службе в расчет не принимались.

Несмотря на то, что арестованные находились под следствием до 10 и более лет, фактов, оправдывающих или смягчающих их вину, не собиралось.

К отдельным арестованным применялись незаконные методы следствия с целью понудить их признать вину в «преступлении» или добиться от них клеветнических показаний на других лиц.

Так, например, по указанию АБАКУМОВА при отсутствии каких-либо компрометирующих и других [323] материалов, без санкции прокурора 10 апреля 1948 года был арестован крупный ученый, Лауреат Сталинской премии, доктор технических наук, профессор, начальник кафедры военно-морской академии кораблестроения и вооружения, вице-адмирал ГОНЧАРОВ Леонид Георгиевич, 1885 года рождения.

После ареста АБАКУМОВ дал указание быв. сотруднику МГБ КОМАРОВУ добиться от арестованного ГОНЧАРОВА признаний в шпионаже в пользу английской разведки.

Несмотря на применение физического воздействия, ГОНЧАРОВ признательных показаний не дал и на 17 день после ареста умер. В постановлении о прекращении дела от 29.V.1948 года указано, что ГОНЧАРОВ якобы умер от приступа грудной жабы, тогда как из материалов дела видно, что смерть его наступила в результате избиений.

При проверке также выявлено, что из общего числа арестованных в течение 1941–1942 гг. умерли до суда 12 генералов и адмиралов, большинство из которых было арестовано и содержалось много лет под следствием необоснованно.

Установлено также, что при судебном рассмотрении дел на генералов и адмиралов Военная Коллегия в ряде случаев подходила к установлению их виновности в предъявленном обвинении без учета прошлой положительной их службы в Советской Армии, вынося обвинительные приговоры за разговоры, которые по существу не носили антисоветского характера, или за проступки по службе, которые не должны были повлечь уголовной ответственности.

Всего в период с 1941 по 1952 год было арестовано генералов и адмиралов 101 чел. Из них: осуждено Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР — 76 генералов и адмиралов и 5 человек — Особым Совещанием при быв. МГБ СССР, 8 генералов были освобождены из-под стражи за отсутствием состава преступления и 12 генералов умерли, находясь под следствием.

В связи с изложенным вносим следующие предложения:

1. Обязать Военную Коллегию Верховного Суда Союза ССР пересмотреть дела на осужденных генералов и адмиралов, имея в виду: [324]

а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов и адмиралов: РОМАНОВА Ф. Н., ЦИРУЛЬНИКОВА П. Г., ЧИЧКАНОВА А. С., ГАПИЧА Н. И., ГЕЛВИХА П. А., МОШЕНИНА С. А., ЛЯСКИНА Г. О., ГОЛУТШКЕВИЧА В. С., ЖУКОВА И. И., ТИМОШКОВА С. П., САМОХИНА А. Г., МИНЮКА Л.Ф., ТУРЖАНСКОГО А. А., ВАСИЛЬЕВА А. Ф., ЖАРОВА Ф. И., ИЛЬИНЫХ П. Ф., ЭЛЬСНИЦА А. Г.,ТОКАРЕВА С. Ф., МРОЧКОВСКОГО С. И, БУРИЧЕНКОВА Г. А., ПОПОВА Д. Ф., ШИРМАХЕРА A. Г., БЫЧКОВС КОГО А. Ф., УХОВА В. П., ТЕЛЕГИНА К. Ф., ВОРОЖЕЙКИНА Г. А., ТЕРЕНТЬЕВА B. Г., ФИЛАТОВА А. А., КУЗЬМИНА Ф. К., ИВАНОВА И. И., КРЮКОВА В. В., ВЛАСОВА В. Е., ПЕТРОВА Е. С., БЕЖАНОВА Г. А., ЛАПУШКИНА Я. Я., ВЕЙСА А. А., КЛЕПОВА С. А.;

б) снизить наказание до фактически отбытого ими срока и освободить из-под стражи осужденных бывших генералов: КАЛИНИНА С. А., ГЕРАСИМОВА И. М., РОТБЕРГА Т. Ю.

2. Обязать МВД СССР:

а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов: ЖУКОВА Г. В., ГУСЬКОВА Н. Ф., ДАШИЧЕВА И. Ф., ВАРЕННИКОВА И. С., СИДНЕВА А. М., ИЛЬИНА В. Н., ГЛАЗКОВА А. А., МЕЛИКОВА В. А., ПОТАТУРЧЕВА А. Г., ГОНЧАРОВА Л. Г., НАУМОВА И. А., ПАУКА И. X., ТАМРУЧИ В. С., СОКОЛОВА Г. И.;

б) прекратить дела и освободить из-под стражи членов семей осужденных генералов, подлежащих полной реабилитации.

3. Обязать Министерство обороны СССР обеспечить назначение положенных пенсий семьям полностью реабилитированных генералов и адмиралов, умерших в заключении: ГЛАЗКОВА А. А., МЕЛИКОВА В. А., ПОТАТУРЧЕВА А. Г., ГОНЧАРОВА Л. Г., НАУМОВА И. А., ПАУКА И. X., ТАМРУЧИ В. С., СОКОЛОВА Г. И., ШИРМАХЕРА А. Г.

Н. БУЛГАНИН

Р. РУДЕНКО

А. ЧЕПЦОВ

«11» июля 1953. г. [325]

Став министром обороны, Жуков не раз помогал репрессированным. Он был инициатором восстановления справедливости к попавшим в плен. Долгие годы сотни тысяч военных (и их родственники) ни в чем неповинные, не редко угодившие в плен по вине высоких военачальников, страдали от искусственно создаваемых по отношению к ним недоверия и даже презрения.

О том, что именно Жуков поднял этот вопрос и снял с многих тысяч бывших военнослужащих необоснованные, надуманные обвинения, написал в своих воспоминаниях Константин Симонов.

«В мае 1956 года, после самоубийства А. Фадеева, я встретил Жукова в Колонном зале, в комнате президиума, где собрались все, кому предстояло стоять в почетном карауле у гроба Фадеева. Жуков приехал немного раньше того времени, когда ему предстояло стоять в почетном карауле, и вышло так, что мы полчаса проговорили с ним, сидя в уголке этой комнаты.

Тема разговора была неожиданной и для меня, и для обстоятельств, в которых происходил этот разговор. Жуков говорил о том, что его волновало и воодушевляло тогда, вскоре после XX съезда. Речь шла о восстановлении доброго имени людей, оказавшихся в плену главным образом в первый период войны, во время наших длительных отступлений и огромных по масштабу окружений.

Насколько я понял, вопрос этот был уже обговорен в Президиуме ЦК, и Жукову как министру обороны предстояло внести соответствующие предложения для вынесения по ним окончательного решения. Он был воодушевлен предварительно полученной им принципиальной поддержкой и говорил об этом с горячностью, даже входившей в некоторый контраст с его обычной сдержанностью и немногословием... Видимо, этот вопрос касался таких-то самых сильных и глубоких струн его души. Наверное (по крайней мере мне так показалось), он давно думал об этом и много лет не мог внутренне примириться с тем несправедливым и огульным решением, которое находил этот вопрос раньше. Он с горечью говорил: «Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: каждый, кто попал в плен, — «предатель родины» и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся [326] перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей были замучены немцами в плену, умерли от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в 41-м или 42-м, не лишили себя жизни».

Не помню уже в точности всех слов Жукова, но смысл их сводился к тому, что позорность формулы Мехлиса — в том недоверии к солдатам и офицерам, которая лежит в ее основе, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из-за собственной трусости.

«Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая все-таки остановила и разбила немцев. Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливей? Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате всех постигавших нас в начале войны катастроф?..»

Снова повторив то, с чего он начал разговор, что отношение к этой трагической проблеме будет пересмотрено и что в ЦК единодушное мнение на этот счет, Жуков сказал, что он считает своим долгом военного человека сделать сейчас все, чтобы предусмотреть наиболее полное восстановление справедливости по отношению ко всем, кто заслуживает этого, ничего не забыть и не упустить и восстановить попранное достоинство всех честно воевавших и перенесших потом трагедию плена солдат и офицеров. «Все эти дни думаю об этом и занят этим», сказал он...»

А теперь вернемся, вернее продолжим разговор о теме, которой посвящена эта глава, о повседневной слежке за маршалом, которую я обещал проиллюстрировать только на одном примере, касающемся судьбы генерала Крюкова и его жены Руслановой.

Недолго прожил истерзанный пытками боевой генерал, он умер в августе 1959 года (это уже после [327] Октябрьского Пленума, когда Жуков подвергся не сталинской, а хрущевской опале).

И вот познакомьтесь с документом, подтверждающим то, что КГБ ни на минуту не ослабляло наблюдения за маршалом.

Чтобы не занимать много места, я бы мог привести его в изложении, но разоблачительная подлинность этих строк с адресатом и подписью, мне кажется, будут для читателей более интересны, чем мой пересказ.

ОСОБАЯ ПАПКА

СОВ. СЕКРЕТНО

СССР

КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

7 сентября 1959 г.

№ 2668-ш

гор. Москва

Товарищу Хрущеву Н. С.

19 августа сего года по случаю смерти генерал-лейтенанта КРЮКОВА жена последнего, известная певица Русланова, устроила поминки, на которых в числе других были Маршалы Советского Союза т. т. Буденный С. М. и Жуков Г. К.

В процессе беседы среди присутствующих был поднят вопрос и о принятом Постановлении Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Тов. Жуков по этому вопросу заявил, что если он был бы Министром обороны, он не допустил бы принятие Правительством нового Постановления о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Далее он сказал, что тов. Малиновский предоставил свободу, действий начальнику Главного Политического Управления генералу армии Голикову, а последний разваливает армию.

«В газете «Красная Звезда», продолжал Жуков, изо дня в день помещают статьи с призывами поднимать [328] и укреплять авторитет политработников и критиковать командиров. В результате такой политики армия будет разложена.»

Высказывания Жукова по этому вопросу были поддержаны тов. Буденным.

По имеющимся в КГБ при Совете Министров СССР данным, большинство офицерского состава Советской Армии правильно восприняло Постановление Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Председатель Комитета Госбезопасности А. Шелепин

Эта докладная председателя КГБ была обсуждена 11 сентября 1959 года на заседании Президиума ЦК КПСС. Было принято следующее решение:

«Поручить Секретариату ЦК в соответствии с обменом мнениями на заседании Президиума ЦК принять необходимые меры в связи с фактами, изложенными в записке КГБ (т. Шелепина) от 7 сентября 1959 г.».

Вот какое значение придавалось чуть ли не каждой фразе, сказанной Жуковым. Два военачальника перекинулись, казалось бы, незначительными фразами — о пенсиях, и эти слова обсуждает высший орган в государстве — Президиум ЦК! Да не только обсуждает, а принимает специальное решение, в результате которого проводится несколько важных мероприятий. Какие? А все те же оговор, травля, неотступная слежка за Жуковым.

Маршала Жукова, члена партии с 1919 года и генерала Ревякина, члена партии с 1918 года, вызвали на заседание Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС, который возглавлял старейший партийный деятель Шверник. На этом заседании обоих участников разговора, несмотря на их заслуги и давнее членство в партии, уличали в нежелательных, нездоровых разговорах. Жуков объяснял свои слова тем, что это был простой, ни к чему не обязывающий разговор, тем более, что многим уволившимся из армии старикам действительно будет тяжело жить на небольшие пенсии.

Шверник удивлялся непонятливости Жукова и разъяснял: [329]

— Вы, как старший по званию, и тем более, как бывший министр обороны, должны были разъяснить Ревякину то, что он ведет нездоровые политические рассуждения. Вы не только не дали отпора, а даже поддержали этот непартийный разговор, направленный с одной стороны, против мероприятий партии и правительства, а с другой на дискредитацию нового руководства Министерства обороны СССР.

Что должен был ответить Жуков на такую тенденциозную, формальную, дундукскую постановку вопроса? Лбом стену не прошибешь и маршал в очередной раз вынужден признать свою вину. Только благодаря такому признанию, КПК решил не накладывать взыскания, а ограничиться обсуждением этого вопроса. О результатах обсуждения докладной КГБ Шверник доложил специальным письмом в ЦК.

Старика маршала Буденного, трижды Героя Советского Союза, члена ЦК и т. д. и т. п. заставили дать ЦК письменное объяснение. Вот его текст:

«В ЦК КПСС

На поставленные мне т.т. Л. И. Брежневым и А. И. Кириченко вопросы о том, что был ли я 19 августа на похоронах и на поминках генерала Крюкова вместе с маршалом Жуковым, где он якобы в моем присутствии говорил о развале армии, о необоснованном возвышении тов. Голикова Ф. И. и принижении тов. Малиновского Р. Я., а также по пенсиям военнослужащих?

Отвечаю:

1. На похоронах генерала Крюкова не был (был занят на заседании Президиума ЦК ДОСААФ).

2. Жукова я видел всего минут 5–10, во дворе дачи Руслановой, когда я вечером (около 7 часов) с женой пошел к Руслановой, чтобы оказать человеку внимание в тяжелую минуту. В это время присутствующие на поминках разъезжались. Среди них был и маршал Жуков.

При этой встрече маршал Жуков ни о чем подобном не говорил.

18.9.59 г.

С. Буденный»

Вот в таких условиях пристального внимания жил изолированный от всех маршал Жуков. [330]

На подступах к мемуарам

Встречи Жукова с полковником Стрельниковым продолжались. Во время одной из них полковник заговорил о книге маршала Еременко «На Западном направлении», в которой действия Брянского фронта под командованием Еременко преподносятся так, будто они предопределили будущую победу под Москвой. Это, конечно же, была фальсификация. Жуков вспоминал и рассказывал действительный ход боев, а в заключении сказал:

— Вранье компрометирует не только Еременко, но и главу нашего правительства, без его согласия книга не могла быть опубликована.

1 марта 1959 года Стрельников с дочерью Леной был на квартире у Жукова, что на улице Грановского. Кабинет Жукова небольшой, весь заставлен шкафами с книгами. На стене картина «Василий Теркин» — подарок автора маршалу к дню рождения. На этот раз зашел разговор о книге «Вторая мировая война» под редакцией генерала Платонова. Маршал был о ней невысокого мнения, нет анализа ошибок, все прилизано. Не отмечены особенности командующих, в общем безликая книга.

Стрельников сказал, что хочет написать статью о нем, о маршале, и просил дать или написать подробную биографию.

— Хронику событий и жизни я дам. А вот осмысление их, оценку, надо, чтобы вам помог сделать Василевский. Он самый компетентный человек в стратегических масштабах. Он знает все тонкости планирования прошлых операций, не только наших войск, но и союзников. Обязательно побеседуйте с ним. Я попрошу, чтобы он дал согласие. Правда, сейчас Александр Михайлович очень болен. Но будем надеяться, скоро поправится.

9 апреля 1959 года на городской квартире после разговоров о боевых делах Стрельников спросил:

— А как писались реляции на награждения? Командующими фронтами и армиями?

— Обычно составлялись списки, кого следовало бы наградить, а официальное представление — заполнение специального бланка и описание, за что награждается, [331] составлялось позднее. Я приходил к Сталину с докладом о завершении операции и в конце давал список, кого следовало бы отметить. Сталин обычно сам определял, кого каким орденом наградить. Иногда дописывал несколько фамилий, вспоминая ход сражения. Разумеется, я свою фамилию в список никогда не включал. После победы под Москвой, где я кое-что сделал для этой победы, Сталин не глядя подписал длинный список представленных к награде. Настроение у него было хорошее, никого не вычеркнул. Список был опубликован в «Правде». Не обнаружив в нем своих фамилий, мы с членом Военного Совета Булганиным только переглянулись, но ничего не сказали никому по этому поводу. И только спустя месяц, на даче Сталина, при работе над картами генерал Антонов как бы мимоходом сказал «А командующего фронтом и члена Военного Совета за московскую битву ничем не отметили». «Как же так!» — удивился Сталин. «А где вы были, товарищ Антонов, раньше, почему не напомнили?» Сталин тут же позвонил Поскребышеву и в тот же вечер по радио было объявлено о награждении меня и Булганина орденами Ленина. За Сталинградскую операцию я получил орден Суворова, причем, номер первый. И орден Победы тоже № 1 за Черновицко-Проскуровский разгром Манштейна, за ту самую операцию, за которую меня ругают в журнале Платонов и Грылев. Все подробности с наградами хорошо знает Поскребышев, он живет в этом же доме. Не раз приглашал меня на охоту, он теперь тоже пенсионер, но я уклонился, разные мы люди.

В 1946 году Поскребышев прислал мне записку: «Существует приказ о хранении секретных документов. Он касается и вас, товарищ Жуков». Прислал эту писульку после негласного обыска в моей квартире и на даче. Я собирал карты и некоторые документы, надеялся, пригодятся для мемуаров. Пришлось все сдать. Тогда описали все наше имущество. То, что я сам купил, то, что мне дарили. За многие вещи пришлось еще раз платить — больше 60 тысяч рублей. Даже за ковер, подаренный немецкими товарищами в Берлине, взыскали три тысячи рублей (тогда это были очень большие деньги! — В. К.). Я не жалуюсь, на жизнь хватает. [332]

Маршал показал постановление правительства о его обеспечении. (Оно было принято через полгода после Октябрьского Пленума. Вспомнили!).

СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

от 27 февраля 1958 года

№ 240, Москва, Кремль.

Об увольнении в отставку и материальном обеспечении маршала Советского Союза Жукова Г. К. Совет Министров СССР постановляет:

1. Уволить маршала Советского Союза Жукова Г. К. в отставку, представив ему право ношения военной формы одежды.

2. Выплачивать тов. Жукову Г. К. денежное содержание в сумме 5.5 тысяч рублей, оклад по воинскому званию и процентную надбавку за выслуги лет, сохранить за ним медицинское обслуживание и лечение, оплату и содержание занимаемой квартиры (на равных основаниях с маршалами Советского Союза, состоящими на службе в кадрах Вооруженных сил СССР), легковую автомашину для личного пользования за счет Министерства обороны СССР.

Обязать Министерство обороны СССР предоставить Жукову Г. К. дачу и содержать ее за счет Министерства.

Председатель Совета Министров СССР Н. БУЛГАНИН

Управляющий делами Совета Министров СССР КОРОБОВ

29 августа 1959 года на квартире у Жукова Стрельников рассказал, что работа над книгой «Развитие военного искусства в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов» завершена, авторская группа расформирована, а он получил новое назначение в редакторский отдел Главного управления боевой подготовки. [333]

Жуков одобрил его согласие:

— Будете ближе к войскам. Эта работа всегда интереснее. Боевая подготовка — это тактика. Тактика — область, где надо смотреть противнику прямо в глаза. Здесь вырабатывается мужество. Мне помогал предвидеть развитие кризиса, на всех его этапах прежде всего характер тактических действий противника, даже тогда, когда был командующим фронтом и представителем Ставки. Помогает предвидению событий и сложных ситуаций, знание военной истории. Трижды был прав Суворов, считавший, что без светильника истории тактика — потемки.

6 февраля 1960 года Жуков позвонил Стрельникову по телефону, просил приехать. Василия Семеновича встретила в прихожей Александра Диевна:

— Приболел. Простыл на рыбалке. На подледный лов на Москва-реку ходил. Скучно ему без дела. Страдает от этого.

Жуков страдал не только от безделья. Угнетало его состояние раздвоенности. Он был порядочный человек и тяжело переносил состояние, в котором оказался. Любимая женщина Галина Александровна с маленькой дочкой Машенькой (она родилась в 1957 году) находилась в Москве. А жить приходится в старой квартире с законной женой. Очень трудно разрубить этот семейно-традиционный узел.

Жуков сидел в кресле, в халате. Извинился за такой вид. Полковник хотел спросить, зачем же позвал, если в таком состоянии? Но воздержался, и так было понятно, тоска от безделья, отсутствие любимой работы угнетали маршала.

Чтобы как-то подбодрить Георгия Константиновича полковник спросил:

— Правда ли, что вам предлагают пост Главнокомандующего всех вооруженных сил Варшавского договора?

— Нет, этого не было. Да и я не согласился бы. Этот пост символический, а не фактический. Главком не имеет никаких прав, даже на инспектирование войск.

Памятуя о совете маршала побеседовать для статьи с Василевским, Стрельников спросил — как здоровье Александра Михайловича.

— Не знаю, я его не видел с 1957 года. Он человек [334] не общительный. Зачислили его в группу инспекторов — в «райскую группу» — обиделся. Ни разу там не был. А меня вот не зачислили. И я не обижаюсь. Жена его очень оберегает. По телефону и то очень редко общаемся. Больше через Игоря. Знаю, недавно он очень переживал, то что семью лишили второй машины.

— А зачем ему две? Он же никуда не выезжает. Жуков пожал плечами и, помолчав, сказал:

— Недавно в поликлинике я встретил Костю Рокоссовского. Костя не тот — постарел, пожелтел, выглядит плохо. Сказал, что истинная причина его отъезда из Польши — нелады с Гомулкой. Костя был против его прихода к власти. И еще Костя сказал, что пишет мемуары, уже накатал больше двух тысяч страниц.

(То, что издано, дает нам основание предположить, что воспоминания Рокоссовского не только ополовинили, но и очень пристрастно чистили).

С 1 апреля по 14 июля 1960 года (105 дней) полковник Стрельников после инфаркта пролежал в госпитале и как говорит сам «едва богу душу не отдал». Жуков не забыл своего постоянного собеседника, прислал в госпиталь телеграмму и не раз звонил по телефону — узнавал о состоянии здоровья. И хотя маршал не имел никакой официальной должности, имя Жукова говорило само за себя. Врачи проявили максимальное внимание к «другу маршала Жукова». После выхода из госпиталя Стрельников уволился из армии, но общение с Жуковым не прекращалось. При первой встрече поблагодарил маршала за внимание:

— Меня там приняли за генерала. У маршала не может быть знакомый ниже генерала.

— Они наверное не знают поговорку, что генерал

— это поглупевший полковник, — пошутил Жуков. — А я без вас прочитал все новые мемуарные книги. Удивительно однообразны своей серостью.

— Это их редакторы обстругивают.

— А еще прочитал Радищева и Рылеева. Сходил на партийное собрание. Я ведь на партучете состою в Краснопресненском районе, на заводе «Пресня». Учтите мой опыт — там не наши проблемы, гражданские. Люди живут своими интересами. Вставайте [335] на учет или в военкомате или где-нибудь в Доме Советской Армии.

Разумеется, в годы, о которых шел разговор, Стрельников не был единственным, с кем встречался Жуков. Его навещали генерал Антипенко, маршал Баграмян и еще несколько не опасливых людей, маршал все еще был «персоной нон грата», общение с ним считалось предосудительным и могло навредить ослушнику.

Подтверждением тому, что опала и слежка продолжались даже за пенсионером, находящемся не у дел, в отставке, будет изложено в следующей главе.

Слежка продолжается

Уже шесть лет маршал Жуков жил как обычный гражданин, его не приглашали ни на праздничные, ни на юбилейные вечера, в изданиях о войне его имя вычеркивалось. Но пристальное наблюдение за ним продолжалось. Сменился председатель Комитета госбезопасности, вместо Шелепина назначен Семичастный, но задание Хрущева в отношении маршала Жукова оставалось прежним: следить неотступно.

29 мая 1963 года Хрущев получил записку председателя КГБ Шелепина. (Кто ставил задачу, тому и докладывал). Вот ксерокопия этой «записочки» на трех страницах.

«СОВ. СЕКРЕТНО

СССР

КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

27 мая 1963 г.

№1447-с

гор. Москва

Товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.

Докладываю Вам некоторые сведения, полученные в последнее время о настроениях бывшего Министра Обороны Жукова Г. К. [336]

В беседах с бывшими сослуживцами Жуков во всех подробностях рассказывает о том, как готовилось и проводилось заседание Президиума ЦК КПСС, на котором он был отстранен от должности министра обороны, и допускает резкие выпады по адресу отдельных членов Президиума ЦК:

«Все это дело можно было по-другому отрегулировать, — говорил Жуков, — если бы я мог низко склониться, но я не могу кланяться. А потом, почему я должен кланяться? Я ни в чем не чувствую вины, чтобы кланяться. Все это приписано было конечно с известной целью...».

В разговоре с одним из своих сослуживцев по армии Жуков следующим образом отозвался о Малиновском Р. Я.:

«...Это хитрый человек, он умеет подхалимничать. Он никогда против слова не скажет. «Слушаю». «Есть». Он свое мнение прячет далеко и старается угодить. А такие сейчас как раз и нужны...».

В беседе с генерал-майором в запасе КАРМАНОВЫМ И. М. Жуков заявил:

«У нас... неразумно купеческий размах в отношении помощи. В космическое пространство вылетают миллиарды. На полет Гагарина израсходовали около 4 миллиардов рублей. Никто ни разу не задал вопроса, во что обходятся все эти приемы, все эти поездки, приезды к нам гостей и прочее... Жене БИДО сделали соболью шубу, я видел. Жене другого члена делегации был подарен бриллиантовый набор, в котором находилась бриллиантовая брошь в 12 карат... Это все сейчас доходит до широких масс людей... У СТАЛИНА было много нехороших черт, но в небережливости государственной копейки его никто не может упрекнуть. Приемов он не так много сделал, подарки он никому не давал, кроме своего автографа на книге...».

В другой беседе по поводу издания «Истории Великой Отечественной войны» Жуков говорил:

«...Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращенное, но все-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот История Великой Отечественной войны абсолютно неправдивая.

Вот сейчас говорят, что союзники никогда нам не [337] помогали... Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну... Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали. Разве мы могли быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью. А сейчас представляют дело так, что у нас все это было свое в изобилии.

Эта не история, которая была, а история, которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо прославить, о ком надо умолчать... А самое главное умалчивается. Он же был Членом Военного Совета Юго-Западного направления. Меня можно ругать за начальный период войны. Но 1942 год это же не начальный период войны. Начиная от Барвенкова, Харькова, до самой Волги докатился. И никто ничего не пишет. А они вместе с ТИМОШЕНКО драпали. Привели одну группу немцев на Волгу, а другую группу на Кавказ. А им были подчинены Юго-Западный фронт, Южный фронт. Это была достаточная сила... Я не знаю, когда это сможет получить освещение, но я пишу все как было, я никого не щажу. Я уже около тысячи страниц отмахал. У меня так рассчитано: тысячи 3–4 страниц напишу, а потом можно отредактировать...»

По имеющимся у нас данным, Жуков собирается вместе с семьей осенью выехать на юг в один из санаториев МО. В это время нами будут приняты меры к ознакомлению с написанной им частью воспоминаний.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

В. СЕМИЧАСТНЫЙ»

Меняются генсеки, руководители КГБ, а методы подавления неугодных оставались прежними. Вот в этой записке прямо сказано — не только подслушивают, [338] но и негласные обыски на квартире и даче маршала делают. Уже знают, что он пишет воспоминания. А что в них? Какая крамола? Ведь это будут слова Жукова, а ему народ верит. Надо принимать меры. И Хрущев, не ограничиваясь прочтением записки Семичастного (о чем на ней сделана соответствующая отметка), зачитал ее на заседании Президиума ЦК КПСС 7 июня 1963 года. И соратники по руководству партией отреагировали как надо: было принято специальное постановление Президиума ЦК:

«Поручить т.т. Брежневу, Швернику и Сердюку вызов в ЦК Жукова Г. К. для предупредительного разговора с ним в соответствии с обменом мнениями на заседании Президиума ЦК».

Исполнительные товарищи на следующей неделе вызвали Жукова на Старую площадь и, как было поручено, побеседовали с ним. О чем и в каких тонах был разговор? К сожалению, нет в живых ни одного участника той беседы. Позвонить и расспросить мне некого. Но был бы я плохим разведчиком, если бы в своей стране, при современных благоприятных условиях не добыл бы необходимых нам сведений. Нашел. Достал. Обо всем нам расскажет сам Жуков! Подслушивание продолжалось и после беседы — вот читайте.

ОСОБАЯ ПАПКА

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

СССР

КОМИТЕТ

ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

17 июня 1963 г.

№1651-с

гор. Москва

Товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.

Докладываю Вам, что после беседы товарищей БРЕЖНЕВА Л. И. и СЕРДЮКА З. Т. с Жуковым он рассказал своей жене следующее:

«Мы вызвали вас для того, чтобы поговорить с вами и предупредить вас о некоторых вещах. У вас [339] бывают всякие друзья, и вы бываете у друзей. Мы, конечно, не против того, что вы с кем-то встречаетесь, но вот при встречах у вас ведутся непартийные разговоры. Вы рассказывали, как готовился Пленум в 57 году и при этом давали весьма нелестные характеристики Хрущеву, Брежневу и другим членам ЦК. Значит, у вас до сих пор нет согласия с решением ЦК, и вы где-то нелегально пытаетесь вести борьбу с линией Центрального Комитета. Если это так, то это дело довольно серьезное.

Второй вопрос, что ведутся непартийные разговоры в отношении космоса. Что правительство ведет неразумную политику в отношении чрезмерных затрат на ракеты, чтобы Гагарин полетел, эта ракета стоила 4 миллиарда рублей. Что вообще у нас нет бережливости, руководство с купеческим размахом разбрасывает средства на помощь слаборазвитым странам. Что устраивают всякие приемы, по нескольку тысяч людей созывают, всякие подарки дорогие раздают и прочее. Что, мол, при Сталине было по-другому. Все осудили Сталина, его оторванность от народа и прочее. В то время, как весь народ, вся партия радуются нашим достижениям в отношении космоса, у вас получается несогласие с линией партии в этом вопросе.

Третье. Вы продолжаете разговор о Малиновском, что это весьма подходящая и послушная личность для руководства, что он угодник, подхалим и всякая такая штука. Малиновский пользуется доверием ЦК. Он член ЦК, министр, пользуется доверием Н. С. Хрущева и что такие непартийные разговоры подрывают авторитет ЦК.

Четвертый вопрос. Что у нас неправильно пишется история Великой Отечественной войны, что она лакируется, что пишется она в интересах определенных людей, что умалчиваются заслуги одних и выпирают заслуги тех, кто не заслужил их. Особенно подчеркиваете, кто привел немцев на Волгу. Кто неудачно руководил операцией. И что немецкие генералы пишут историю гораздо правдивее, чем пишут наши, комиссия ЦК. Затем, что я не согласен с оценкой помощи, которую оказывали американцы. В отношении, дескать, транспортных средств, металла и прочего. В то время, мол, каждому ясно, какие жертвы понесли мы и какие американцы. [340]

Шестой вопрос. Что мы вас вызвали поговорить по-товарищески, что эти вещи недопустимы и что если они будут продолжаться, то мы вынуждены будем поставить вопрос на Президиуме ЦК о суровой партийной ответственности.

Я сказал, что постановление 1957 года я принял как коммунист и считал для себя законом это решение. И не была случая чтобы я его где-то в какой-то степени критиковал. Я хорошо знаю Устав партии и нигде никогда не говорю за исключением того, что я лично до сих пор считаю, и это тяжелым камнем лежит у меня на сердце. Я не могу смириться с той формулировкой, которая была в постановлении. Постановление было принято без меня, и я не имел возможности доказать обратное, это вопрос об авантюризме. Где же и когда был авантюристом? В каких делах я был авантюристом? Я, 43 года находясь в партии, отвоевав четыре войны, потерял все здоровье* ради Родины, я где-нибудь позволял какие-нибудь авантюрные вещи? Где факты? Фактов таких нет. И, откровенно говоря, эта неправдивая оценка до сих пор лежит тяжелым камнем у меня на сердце. Я вам прямо об этом и заявляю.

Относительно оценки, критики Пленума сказал, что я никаких разговоров не вел. Пусть придет этот человек и заявит здесь в моем присутствии. Я даю голову на отсечение, что я таких разговоров не вел, я вообще никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь. Мало ли меня приглашали люди зайти побеседовать, но я чувствую, что моей особой интересуются, видимо, хотят что-то узнать, послушать, поэтому я избегаю всяких встреч и нигде не бываю, за исключением Карманова — соседа по даче, еще там пара человек, полковник один с женой, человека четыре у меня знакомых и больше никого нет. Я нигде не бываю, вообще ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, что меня на каждом шагу могут спровоцировать... Месяца три спустя после Пленума я встретил Конева. Он спросил, почему я не захожу? Я ответил: «Чего мне заходить, я нахожусь в отставке». Он поговорил как, что, а потом заявил: «Ты все-таки наш старый товарищ, почему не зайдешь поговорить?» Я говорю: «Какой же старый товарищ, когда ты всенародно там сказал, что я никакой [341] тебе не товарищ и не друг». — «Ну тогда мало ли что было, знаешь какая обстановка была. Тогда нам всем казалось, что дело пахнет серьезным...»

Относительно истории Отечественной войны. Это, говорю, разговор в пользу бедных, я по этому вопросу ни с кем не разговаривал. Может быть, в какой-то степени разговор был, но его переиначили. И преподнесли именно так, как говорится здесь. Относительно того, кто привел немцев на Волгу. Персонально никто не может привести, вы же сами понимаете.

Что касается немецких генералов, как они пишут, правдиво или нет. Вы можете посмотреть мои заметки на книгах, которые я прочитал, а их очень много. Я считаю, что более неправдивой истории, чем написали немецкие генералы, я никогда не встречал, не читал. У меня такие заметки, правда, имеются.

«Так что это, говорю, вещь, безусловно, натянутая. Видимо, человек, который об этом говорил или сообщал, он передает свое собственное мнение и приписывает мне. Насчет американской помощи то же самое. Я, говорю, много выступал, много писал статей, в свое время выступал публично и давал соответствующую оценку американской помощи и жертв во второй мировой войне. Так что это то же самое натянутая откуда-то вещь.

Относительно Малиновского я вам прямо скажу, я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал, чтобы я ему симпатизировал. Что касается вот этих разговоров относительно Малиновского. В свое время, как известно, его старая жена написала весьма такое тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский вопреки тому, чтобы вернуться на Родину, задержался во Франции в Марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить до 20-го года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему-то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию. [342]

Эти вещи достаточно известны были в Главном Управлении кадров. Щаденко об этом говорил. И Сталин не доверял Малиновскому. Он в свое время был у меня начальником штаба. Я его просил на Халхин-Гол к себе, но мне было отказано по политическим соображениям, что он не может быть назначен. Какой же это человек? Пользуясь присутствием Хрущева на Дальнем Востоке, он позволил в отношении меня провокационные вещи. Говорил: «Вы смотрите там за Жуковым. Он вас всех там за горло возьмет». Разве я могу уважать такого человека, который так провокационно такую вещь позволил по отношению ко мне? А потом выступает с трибуны съезда и ему вторит Голиков, что это, мол, Бонапарт, это Наполеон, который стремился к захвату власти сначала в армии, потом в стране. Если я стремился, если у меня были какие-то акты в этом отношении, какие-то акции, тогда почему же меня не арестовали? Если действительно какие-то организационные начала в этом деле были заложены. Ясно, что я не только его не уважаю, я ему не доверяю. Это мое личное дело».

На все это ему якобы было сказано: «...Мы же не сами выдумали. Может быть, что-то прибавлено лишнее, но какие-то разговоры были, значит, что-то такое есть. Мы вас обвиняем в том, что вы как коммунист должны были пресечь, резко оборвать этих людей и не допускать разговоров. Тогда обошлось так, вас оставили в партии, создали вам соответствующие условия, и сейчас видите, мы с вами разговариваем не в порядке какого-нибудь такого, а в порядке предупреждения».

На это, по его словам, он ответил: «Я говорю, что не боюсь, пожалуйста. Понимаю, что моей личностью многие интересуются, знают, что я много знаю, поэтому каждый старается где-то слово какое-то услышать. Я это совершенно отчетливо понимаю, поэтому я больше всего боюсь провокаций и всяких сочинительств. Можете, говорю, в партийной организации завода справиться. Никогда там никаких разговоров не велось, несмотря на то, что со мной пытались многие заговорить. Я уклонялся от ответа, или давал такие ответы, какие полагается. Но вот что касается вашего вызова, вашего разговора, то я считаю, что он, безусловно, полезен. Во всяком случае он заставляет [343] меня присмотреться к людям, к моим товарищам, которые меня окружают. Я вам весьма благодарен за то, что вы меня пригласили. У меня спросили: «Значит, вы довольны, что мы вас вызвали?» Я говорю: «У меня нет оснований быть недовольным». Они добивались признания: доволен я или нет, как я реагирую. Я сказал, что я весьма признателен.

Якобы беседовавшие заявили: «Вот видите, мы достаточно чутко и уважительно к вам относимся».

Я говорю: «Спасибо за такую чуткость и за такое уважение». Но потом я говорю: «Вот я пять-шесть лет по существу ничего не делаю, но ведь я еще работоспособный человек». Это я в порядке разведки. «Я физически, слава богу, чувствую себя хорошо и умственно до сих пор чувствую, что я еще не рехнулся и память у меня хорошая, навыки и знания хорошие, меня можно было бы использовать. Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

Мне было сказано: «Да, но это будет зависеть от вашего дальнейшего поведения».

Я говорю: «Поведение у меня всегда партийное, но вот видите, тут не совсем хорошо получается. А потом, почему меня, собственно, отбросили, я не понимаю. Я Родине отдал почти всю жизнь. Меня даже лишили возможности работать в этой группе».

«Я читаю и пишу. Я могу показать то, что я пишу. Ничего плохого я не пишу. Передайте, говорю, привет Никите Сергеевичу, поблагодарите его за внимание».

На вопрос жены: «Но они дружелюбно к тебе относились? Как ты понял?» — Жуков заявил: «Нет, ничего. А Сердюк особенно хорошо. Я бы сказал разговор велся правильно. К ним поступили материалы, они обязаны были разобраться, в чем дело, почему вдруг такие разговоры с моей стороны. Им надо было выяснить лично у меня».

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

В. СЕМИЧАСТНЫЙ

Вот какие случаются метаморфозы в жизни — неприятный для Жукова документ, фактически — политический [344] донос, превратился в архивный экспонат, в котором сохранена даже интонация прямой речи маршала. И характер его непреклонный опалой не сломили, тому подтверждение его безбоязненные слова в лицо высоким представителям Президиума ЦК.

«Я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал...»

О своем образе жизни в эти годы: «...я избегаю всяких встреч и нигде не бываю», «за исключением Карманова — соседа по даче, ...полковник один с женой...» (маршал, наверное имеет в виду Стрельникова, о котором читатели знают). «Я нигде не бываю, ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, меня на каждом шагу могут спровоцировать».

А как маршал скучает по работе, по войскам, по милой его сердцу армии. Он говорит, что вполне работоспособный человек «почему меня отбросили, я не понимаю... Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

Но никаких должностей Жукову так и не предложили. Опала продолжалась. Настало время, когда Георгий Константинович полностью посвятил себя созданию своей замечательной книги — «воспоминаний и размышлений».

Сладкие муки творчества

Кроме Стрельникова, с которым встречи продолжались, у маршала появился еще один интересный для него собеседник. В 1963 году был опубликован роман писателя Василия Соколова «Вторжение». Жуков его прочитал. Книга ему понравилась и он написал на нескольких страницах обстоятельный отзыв и указал на некоторые неточности, касающиеся его, Жукова. В письме Жуков (по-моему, впервые сообщает, как был освобожден из лагеря Рокоссовский). Обычная версия по этому поводу ходит такая: перед войной пересмотрели некоторые дела, так как нужны были командные кадры и в эту полосу попал и Рокоссовский. [345] Оказывается, не так обстояло дело. Жуков заступился за своего бывшего командира дивизии, у которого командовал полком, не испугался страшных обвинений, за которые осужден Рокоссовский, не поверил им, не побоялся неприятностей и для себя за такое заступничество. Вот что написал Жуков в письме Соколову по этому поводу:

«Я просил Сталина освободить его (Рокоссовского) из тюрьмы в 1941 году и направить в мое распоряжение в Киевский Особый военный округ, где он вскоре был мною назначен на 19 механизированный корпус, во главе которого он и вступил в войну».

Кроме письма, Жуков пожелал встретиться с писателем Соколовым. Встреча состоялась на квартире, где Жуков жил с Галиной Александровной, на набережной Тараса Шевченко. Разговор продолжался шесть часов. Поскольку Соколов работал над продолжением романа (который позднее вышел под названием «Крещение»), он использовал эту встречу в полной мере и перед уходом написал несколько вопросов и просил маршала на них ответить. Жуков ответил со всей своей добросовестностью. Два письма первое от 7 января и второе — 2 марта 1964 года, представляют собой, на мой взгляд, выдержки из уже написанных воспоминаний Жукова. Объем их больше тридцати страниц! Эти письма впервые опубликованы в статье Соколова, в сборнике «Маршал Жуков. Каким мы его знали» (издательство Политической литературы. 1988 год. Москва). Письма и беседы очень интересные и содержательные. Но из-за большого объема нет возможности их пересказывать.

Все три письма Жукова были написаны в 1964 году. Я хочу обратить внимание читателей на эту дату и особенно на те числа, в которые встречался с маршалом полковник Стрельников ноябрь 1958 — и последняя в госпитале в апреле 1967 года. Потому, что эти два офицера были первыми, кто помог Жукову собраться с силами и настроиться на написание мемуаров, в какой-то степени освоиться в этом новом, совершенно несвойственном для строевого служаки предприятии. Позднее много появилось претендентов на роль помощников маршала в создании его книги. Они сыграли определенную роль, как стимуляторы и технические помощники, но писал Жуков свои воспоминания [346] самостоятельно. И если бы не повредили правщики и редакторы из комиссий, которые назначались по указанию ЦК (об этом рассказ позже), книга была бы еще динамичнее, правдивее и теплее, не было бы в ней «довесков», видимых невооруженным глазом.

Итак, вот несколько дат и уточнений, которые говорят сами за себя и, как говорится, ставят точки над «и».

Из статьи Евгения Цветаева «Последний подвиг Г. К. Жукова», опубликованной в выше указанном сборнике. К. Симонов и С. Смирнов предлагали Жукову свою помощь в написании книги. Но маршал отказался, не желая, чтобы она звучала по-симоновски или по-смирновски.

«В 1950 году замысел создания книги созрел окончательно».

«В середине 1964 года работа Г. К. Жукова над книгой ускорилась». «В марте 1966 года рукопись была готова».

Из статьи А. Д. Миркиной в сборнике «Маршал Жуков: полководец и человек» (АПН. Москва, 1988 год).

«Летом 1965 года в издательство Агентства Печати Новости пришла телеграмма из Бюро АПН в Париже — предлагалось выпустить серию книг политических и военных деятелей второй мировой войны. Издательство... решило обратиться с этим предложением к маршалу Жукову».

В двух сборниках воспоминаний о маршале Жукове (их названия и реквизиты указаны выше) обращает на себя внимание, что все статьи написаны после 1965 года.

Из статьи генерал-лейтенанта Н. Г. Павленко, бывшего главного редактора «Военно-исторического журнала».

«Первой нарушила сложившуюся нелепость (изоляция Жукова. — В. К.) редакция Военно-исторического журнала. Она опубликовала в 1965 году одну статью Г. К. Жукова о Берлинской операции и в 1966 году три статьи о московской битве.

Полковник А. С. Светлишин в статье «Крутые ступени» пишет: «Первая встреча произошла 18 мая 1965 года...». [347]

Константин Симонов, «Маршал Жуков (заметки к биографии)»:

«На протяжении 1965–1966 годов у меня было несколько особенно длительных бесед с Жуковым». А в конце этих заметок К. Симонов поставил дату их написания: «Апрель-май 1968 год».

Другие статьи датированы: С. Смирнов — 1974 г., В. Песков 1970, 1985 гг.; Е. Ржевская — 1986 г., Е. Цветаев — 1986 г., Ортенберг — 1987 г., Е. Воробьев — 1987 г., В. Соколов — 1987 г., Долматовский — 1987 г.

Что же это за рубеж — 1965 год, с которого начинается всплеск внимания к Жукову? Почему вдруг многие стали такие храбрые, что, не взирая на табу, начали писать о Жукове, интервьюировать его и снимать в кино? Объяснение очень простое — 14 октября 1964 года (октябрь становится роковым для многих, в том числе и для России в целом!) на Пленуме ЦК Хрущев был освобожден от обязанностей 1-го секретаря ЦК и члена Президиума ЦК, за субъективизм и волюнтаризм.

В день двадцатилетия Победы в Великой Отечественной войне 8 мая 1965 года Жуков впервые был приглашен на торжественный вечер в Кремль. Когда он вошел во Дворец съездов, присутствующие встали и устроили грандиозную овацию в честь маршала. А когда в докладе в числе прославленных военачальников была произнесена фамилия Жукова, в зале возникла новая овация, все встали и очень долго аплодировали стоя. Такая реакция озадачила нового генсека Брежнева и опять возникли неприятные для Жукова последствия. В этот день зародилась болезненная ревность к славе маршала у Брежнева, нового всесильного вождя партии и главы государства. Как выяснится позже, Леонид Ильич мелко гадил маршалу, задерживая издание его книги, только потому, что в ней не упоминался новый претендент на историческую роль в войне — полковник Брежнев. Ревность и даже боязнь приветственных оваций была так велика, что генеральный секретарь, не желая видеть и слышать все это, рекомендовал делегату съезда маршалу Жукову, члену партии с 1919 года не появляться на съезде. Вот что об этом пишет А. Миркина.

«Брежнев по телефону спрашивает Галину Александровну: [348]

- Неужели маршал действительно собирается на съезд?

- Но он избран делегатом!

- Я знаю об этом. Но ведь такая нагрузка при его состоянии. Часа четыре подряд вставать и садиться. Сам не пошел бы, — пошутил Брежнев, — да необходимо. Я бы не советовал.

- Но Георгий Константинович хочет быть на съезде, для него это последний долг перед партией. Наконец, сам факт присутствия на съезде он рассматривает как свою реабилитацию.

- То, что он избран делегатом, — внушительно сказал Брежнев, — и есть признание и реабилитация.

- Не успела повесить трубку, — рассказывала Галина Александровна, — как началось паломничество. Примчались лечащие врачи, разные должностные лица, — все наперебой стали уговаривать Георгия Константиновича не ехать на съезд — «поберечь здоровье». Он не возражал. Он все понял».

Но все же после ухода Хрущева с политической арены жизнь маршала стала входить в нормальное русло. В том же 1965 году он официально оформил развод с первой женой Александрой Дневной и зарегистрировал брак с Галиной Александровной. Отныне она стала его законным добрым ангелом-хранителем и вдохновителем на творческий труд над книгой воспоминаний. И вот убедительный штрих, свидетельствующий о безукоризненной дисциплинированности Жукова: будучи уже много лет в отставке, он все же посчитал необходимым написать рапорт:

«В Главное Управление кадров Министерства обороны.

Прошу внести в мой послужной список в связи с расторжением брака с Жуковой А. Д. и регистрацией брака с Семеновой Г. А.

Приложение:

1) Свидетельство о расторжении брака от 18.1.1965 г.

2) Свидетельство о браке от 22.1.65 г.

Маршал Советского Союза Жуков ».

8 февраля 1965 г.» [349]

И еще один документ:

«В 1960 году, марта 8 числа оформлено «Свидетельство об усыновлении». Правильнее было бы сказать об «удочерении», но бюрократический формализм непреодолим и маршал «усыновлял» свою родную дочь Марию, родившуюся 19.6.1957 года в Москве: «с присвоением усыновленной фамилии Жукова и отчества Георгиевна, о чем в книге записей актов гражданского состояния об усыновлении 1960 года марта месяца 8 числа произведена соответствующая запись за № 11».

18 августа 1965 года был подписан договор с АПН на издание книги. При подписании его Жуков сказал:

— Одно непременное условие: книга должна быть опубликована прежде всего в СССР, а потом уже за рубежом.

Договор подписан, но предстояла еще огромная работа над рукописью, о которой подробно рассказала в своих воспоминаниях редактор, ставшая и другом семьи Жуковых, Анна Давыдовна Миркина.

Трудности с рукописью были не столько трудовые, сколько бюрократические. Хотя и литературная работа давалась маршалу нелегко. Жуков целый день работал за письменным столом дома или в архивах. Пять-шесть часов почти ежедневно в архиве с документами и пять-шесть часов в своем кабинете на даче. Стол и полки были заполнены стопами книг по военной истории, мемуарные, философские труды, исследования по экономике и международным отношениям. Все это прочитывалось, делались необходимые выписки.

Наряду с работой над рукописью Жуков вел полемику в печати с авторами книг, искажавшими правду истории. Так например, в журнале «Октябрь» были опубликованы воспоминания маршала Чуйкова В. И. «Конец третьего рейха», в которых он утверждал, что войну можно было завершить в начале 1945 года и Берлин взять раньше — в феврале. И жертв было бы меньше. Редактор Военно-исторического журнала генерал Павленко организовал обсуждение воспоминаний Чуйкова и попросил маршала Жукова дать свою ответную статью. Жуков принял участие в дискуссии и написал статью «На Берлинском направлении», в которой глубоко проанализировал стратегическую [350] обстановку и очень убедительно доказал несостоятельность суждений Чуйкова.

Подробно об этой дискуссии я расскажу в следующей главе.