Первые дни мира

Сначала не верилось, что война кончилась. Внутренняя настороженность, тревожное ощущение опасности, готовность к бою некоторое время, как электрический заряд, пульсировали в подсознании.

Потом пришла радость. Безграничная, легкая, светлая, с маленьким сомнением в глубине души: неужели и вправду все кончилось?!

Это личные ощущения. Не могу утверждать, что все фронтовики (да и те, кто жил в тылу) чувствовали то же, но нечто похожее несомненно. А в масштабах исторических, государственных наступал новый этап бурного двадцатого века. Ох и грозный век выпал на нашу долю! Только в первой половине его прогремели две самых истребительных мировых войны.

Наше поколение узнало, как начинается война и как перемалывают ее безжалостные жернова миллионы людей. Теперь мы познали на себе, что означают слова — война есть продолжение политики иными (вооруженными) средствами. Предстояло спокойно оглядеться и понять, что же мы натворили? Об этом мудрец сказал: «История — это политика, обращенная в прошлое». Опять политика! Но эти две политики мы уже попробовали. А какая политика начинается? Конец войны — начало чего? Мы знали об этом по учебникам, книгам, кинофильмам да картинам в музеях. Что же вспомнилось? Как завершались войны и как люди вступали в мир? Захват, дележ добычи, месть за погибших родственников и друзей, пьянство и обжорство в домах побежденных, насилие над женщинами, мародерство [10] и постепенное разложение армии. Во все века завоеватели грабили, разрушали, жгли захваченные города. В древние времена жителей истребляли или обращали в рабов. Извините за хрестоматийные примеры, других просто нет. История одна, в ней ничто не меняется.

Так в 147 году до нашей эры римляне после трехлетней осады штурмом взяли Карфаген и не только разрушили до основания один из красивейших городов того времени, но еще и распахали его территорию, чтоб никогда не возродился! Жители Карфагена были обращены в рабов и распроданы.

После вступления в Москву Наполеона от нее осталось пепелище. Правда, французам помогали жечь патриоты, но как бы там ни было, а от первопрестольной после врагов тлели одни головешки да несколько обгоревших каменных строений.

Однако бывало и иное — русские войска, изгнав Бонапарта, вступили в Париж и не тронули его жителей, пощадили, не мстили за убитых в боях, да и без боев, соотечественников, не рушили, не грабили дома, как это делали французы на нашей земле.

По замыслу Гитлера, после захвата Москвы, ее надлежало сравнять с землей и затопить. Там, где находился город, должно образоваться море, чтобы никогда не возродилась столица русского народа. Ни один ее житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не должны покинуть Москву — всех уничтожить! Фюрер явно хотел превзойти завоевателей Карфагена!

И, повторяя благородство своих предков, российские воины (немцы всех советских воинов независимо от национальности звали русскими), войдя в Берлин, не грабили, не разрушали, не мстили. Наша армия проявляла великий гуманизм и благородство. И было это не легко и не просто. Ну, а если и случались поступки, похожие на те, что творили завоеватели в далекие времена, так это были единицы, к тому же за такое карали.

Жуков обошел пешком центр города, ездить по улицам еще было невозможно, они были завалены обломками рухнувших зданий, побитой техникой, вражеской и нашей.

3 мая Жуков в сопровождении генералов и офицеров [11] своего штаба пришел к рейхстагу. Об этом эпизоде, небольшом, но значительном в историческом плане, мне пришлось услышать достоверный рассказ полковника Зинченко Федора Матвеевича:

— Я командовал 756 стрелковым полком 150 стрелковой дивизии. 24 апреля мы первыми ворвались на окраину Берлина, а 30 апреля наши бойцы водрузили знамя победы над рейхстагом.

— Кто придумал, кто начал делать надписи на стенах рейхстага? Может быть, ваши бойцы, как только вышли к его стенам?

— Нет, мы еще вели бой внутри здания, а надписи уже появились. Я вышел из рейхстага после боев, смотрю, уже весь низ исписан. Стали подниматься выше, на плечи друг другу вставали. А потом лестницу нашли в подвале, притащили и расписали весь дом до самых карнизов.

— Жуков тоже расписался?

— Да, и он, и сопровождавшие его генералы.

— А как это произошло?

— Первым его встретил один из моих комбатов — капитан Неустроев, а потом и я подошел, как только мне сообщили, что командующий фронтом прибыл. Жуков читал надписи на стенах, улыбался, был очень доволен. Спросил: «Как же наверх, до карнизов добрались?» Я рассказал, показал лестницу. Неустроева спросил: «Ну, вы, конечно, первым расписались?» «Никак нет, товарищ маршал, — ответил капитан, — пока мы фашистов внутри добивали, тут уже другие свои надписи сделали».

Жуков больше часа беседовал с солдатами, которые ходили за ним вокруг рейхстага, а потом и сам расписался на одной стене...

* * *

Я был в рейхстаге в шестидесятых годах, внутри на первом этаже немцы устроили выставочный зал. Все здание еще не было капитально отремонтировано, однако снаружи стены оштукатурены и все надписи, в том числе и подпись Жукова, уничтожены.

В связи с этим мне вспомнились слова Георгия Константиновича, которые он сказал капитану Неустроеву, в утешение, что бойцы его батальона не первыми расписались на рейхстаге: [12]

— Это не беда, свои имена вы и без того вписали в историю на веки вечные!

* * *

Немцы боязливо выглядывали из подвалов — ждали обещанной гитлеровской пропагандой кровавой расправы.

Но загадочные русские стали расчищать улицы, гасить пожары.

Позднее, на пресс-конференции Жукову был задан такой вопрос:

— Для многих в мире осталось загадкой — как удалось сдержать гнев и мщение, когда советские солдаты вступили в Берлин, изгнав врага, допустившего невиданные зверства на нашей территории?

Жуков ответил:

— Честно говоря, когда шла война, все мы, и я в том числе, были полны решимости воздать сполна фашистам за их бесчинства на нашей земле. Но мы сдержали свой гнев. Наши идеологические убеждения, интернациональные чувства не позволили отдаться слепой мести. Огромную роль тут сыграла воспитательная работа и великодушие, свойственное нашему народу.

Да, непросто было проявить наше извечное благородство! И дело не только в душевных переживаниях. Гнев сдержать — это полдела. Истинное благородство было еще и в огромных трудах. Город был переполнен трупами людей и животных. Только в метро, затопленном по приказу Гитлера (вот уж точно по поговорке: «как сельди в бочке»), тоннели и станции были забиты трупами женщин, детей и стариков.

Надо было спасти уцелевших жителей от эпидемии, которая неминуемо разразилась бы в наступившей жаркой погоде.

Четыре миллиона жителей, оставшихся в каменных джунглях без воды и продовольствия, надо было накормить и напоить. Голодные, обессилевшие (многие раненые) люди лежали в развалинах и подвалах, некоторых трудно было отличить от трупов. Обходя ближние к штабу улицы, Жуков все это видел. Он приказал войскам оказать помощь населению Берлина. [13]

Были развернуты пункты питания. Армейские полевые кухни готовили пищу на перекрестках улиц и здесь же выдавался хлеб. Солдаты вместе с недавно враждебным населением расчищали улицы, вывозили раненых и трупы. Через несколько дней город был приведен в удовлетворительное санитарное состояние. По расчищенным улицам стало возможным регулярно подвозить продукты.

Вскоре были отремонтированы и заработали больницы, школы, кинотеатры.

«Где можно найти в истории такую оккупационную армию, — писал Отто Гротевюль, — которая пять недель спустя после окончания войны дала бы возможность населению оккупированного государства создавать партии, издавать газеты, предоставила бы свободу собраний и выступлений?»

Все эти огромные труды и усилия происходили, конечно же, не только по доброте и желанию наших солдат и офицеров. Нужна была четкая организация и соответствующее материальное обеспечение. И главным организатором, как в дни боев, стал маршал Жуков.

Военный совет, под руководством Жукова, для поддержания порядка создал в городе комендатуру — первым комендантом Берлина стал один из тех, кто умело освобождал город от фашистов, генерал-полковник Берзарин. Были созданы комендатуры и в других городах.

Учитывая наступившую весну, советское командование организовало посевную, населению были выделены тракторы, горючее, семена, делалось все необходимое для восстановления хозяйства.

Между тем, уцелевшие руководители фашистского рейха не теряли надежды сохранить не только себя, но и нацистское государство.

Как известно, Гитлер перед тем, как покончить жизнь самоубийством, написал два завещания — одно личное и второе политическое.

Выполняя волю фюрера, гросс-адмирал Дениц сформировал правительство и обосновался с ним в городе Фленсбурге, который находился в английской зоне оккупации.

Я считаю, мне и читателям очень повезло: передо мной сидит человек, который говорит: [14]

— Я, с группой офицеров, участвовал в аресте последнего правительства фашистской Германии во главе с адмиралом Деницем.

Генерал-лейтенант Трусов Николай Михайлович знаком читателям по моей книге «Полководец». Он соратник генерала Петрова И. Е., был начальником разведки Северо-Кавказского фронта в 1942 году.

В Берлинской операции Трусов был начальником разведки в штабе Жукова. О том, как я с ним познакомился, вы подробно узнаете в следующей главе.

Последняя операция, проведенная маршалом Жуковым

Обычно считают последней операцией в полководческой деятельности Жукова взятие Берлина. Но это не так. Подписание акта о безоговорочной капитуляции подводило итог сражениям на поле брани и фиксировало полный разгром гитлеровской армии.

Операция, о которой я поведу рассказ, была не сражением, а, пожалуй, политической акцией или, если назвать совсем казенно, мероприятием. Но дело это было боевое, опасное, и связано с большим риском для его участников.

Читатели, особенно участники войны, наверное, напрягают память — о какой же операции ведет речь автор? Что это за загадочная акция, которую не сразу вспомнишь?

И действительно, это была необычная, последняя схватка, и знали о ней тогда немногие. Проводилась она с соблюдением секретности. И, может быть, поэтому, даже после успешного завершения, о ней мало знали и мало писали. В трудах военных историков и журналистов об этой акции упоминалось обычно в общих чертах. Я не претендую на лавры первооткрывателя. Но не стану умалять и проделанную мной работу. Тем более, что значение этого моего труда объективно оценивает известный историк, профессор и доктор наук, автор многих [15] широко известных книг Г. Л. Розанов. В своей книге «Конец третьего рейха», которая, на мой взгляд, представляет собой не только художественно-публицистическое произведение, но и фундаментальное историческое исследование, профессор, касаясь операции, о которой я хочу рассказать, делает такое примечание:

«В мае 1982 г. генерал-лейтенант Н. М. Трусов подробно рассказал о своей миссии во Фленсбург известному советскому писателю В. Карпову. Опубликованные последним в «Литературной газете» (18 мая 1982 г.) материалы использованы в настоящей главе».

Мне хочется отметить порядочность и благородство Германа Леонтьевича Розанова, потому что в наши дни (да и раньше) некоторые пишущие «сдирали» и присваивали факты и мысли, изложенные другими авторами. Привожу я эту сноску еще и потому, что она свидетельствует — до 1985 года, спустя 40 лет, даже такой широко информированный ученый-историк, каким является Розанов, еще не знал многих подробностей и деталей той операции.

Ну, а теперь поведу рассказ по порядку.

Каждая военная или политическая акция, операция осуществляется в конкретной боевой и исторической обстановке. В ней принимают участие две или несколько сторон. Задействованы на каждой стороне определенные силы. Ход операции развивается по планам ее участников, с соответствующими изменениями или крушениями этих планов, в зависимости от успешных или неуспешных действий сторон.

Обстановка, вызвавшая необходимость проведения мероприятия маршалом Жуковым, была такова. После подписания Кейтелем акта о безоговорочной капитуляции многие крупные группировки немецких войск прекратили сопротивление и сдавались в плен. Однако немало еще было мест, где бои продолжались, особенно на юге (группа Шернера).

16 мая была опубликована в наших газетах последняя сводка Советского информбюро о том, что советские войска закончили прием сдавшихся в плен немецко-фашистских войск по всему советско-германскому фронту. [16]

Таким образом, на нашей стороне был полный порядок — выполнялись обязательства перед союзниками и условия акта о капитуляции. Но на территории, оккупированной союзниками, как стало известно, было очень далеко до наведения такого же порядка. И даже напротив — творились очень странные дела.

В английской зоне не были расформированы и не переведены на положение военнопленных около 1 миллиона солдат и офицеров, с которыми даже проводились занятия по боевой подготовке. Кроме того, сохранила свой штаб и два корпуса, численностью более 100 тысяч человек каждый, армейская группа Мюллера, переименованная в группу «Норд». Гитлеровцы ходили в своей форме, носили награды, приветствовали друг друга прежним нацистским вскидыванием руки. Единственное, что изменилось — это возглас, поскольку Гитлер был мертв, теперь осталось просто «Хайль», а кое-кто уже добавлял «Хайль Дениц».

Почему же такое происходило?

Перед самоубийством Гитлер своим преемником определил гросс-адмирала Деница и назначил министров его правительства. В политическом завещании была изложена программа действий этого правительства.

Дениц в те дни находился в Фленсбурге, за Кильским каналом. Английские войска в ходе боевых действий, продвигаясь вперед, не заняли эту территорию.

Выполняя завещание фюрера, Дениц принял на себя общее руководство, сформировал правительство, объявил его единственным законным правительством Германии.

Сохранилась запись первой короткой речи Деница, с которой он обратился к своим сотрудникам:

«Друзья, нам должно быть ясно, что мы полностью находимся в руках противников. Наша будущая судьба мрачна. Что они с нами сделают, мы не знаем. Но мы хорошо знаем, что должны делать сами. Политическая линия, которой мы должны следовать, очень проста. Ясно, что мы должны идти вместе с западными державами и сотрудничать с ними в оккупированных западных областях, ибо [17] только при помощи сотрудничества с ними сможем потом надеяться, что отнимем наши земли у русских».

Надо признать, в стрессовой ситуации, после полного разгрома армии, гибели фюрера и партии, адмирал был очень прозорлив, ориентировку нашел правильную, цель поставил далекую, но заманчивую и мобилизующую. Шутка ли, через несколько дней после подписания акта о капитуляции, когда, как говорится, еще и чернила не просохли, уже заявляет: «отнимем наши земли у русских». И опору и силы нашел — недавних врагов англичан, превратив их в своих союзников. Задача на первый взгляд фантастическая, бред сумасшедшего! И это действительно было бы так, если бы наши союзники были таковыми не только на бумаге (в договорах), но и на деле, в повседневной жизни. А в этой самой повседневной Черчилль уже давно дал ориентировку своим военным деятелям перестроиться на сближение с немцами. Он опасался сильной, победоносной Советской армии, считал, что она без труда может промаршировать оставшуюся часть Европы и выйти к океану. Боялся сам и пугал Трумена. Он не скрывал своей давней, «с младых ногтей», ненависти к большевикам и считал: после того, как коммунисты уложили миллионы солдат ради спасения своего Отечества, а заодно и Англии, теперь пришло время разделаться с уставшими от войны большевиками.

Черчилль позднее в мемуарах не скрывал своих предательских (как союзник) намерений по отношению к «русским». Приведу лишь одну, хотя и широко известную цитату, из директивы, данной им Монтгомери:

«Тщательно собирать германское оружие и складывать его, чтобы его легко можно было раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжилось».

Монтгомери все понимал прекрасно и позднее в мемуарах писал: «Германские военные руководители, которые спаслись от русских, весьма охотно хотели стать друзьями англичан и выполняли бы что мы хотели. Однако в оплату за это сотрудничество [18] они ожидали, что с ними будут обращаться как с союзниками англичан против русских».

В общем, все друг друга понимали и поэтому, состоящая из англичан и американцев Союзная Контрольная комиссия, прибывшая 13 мая во Фленсбург, вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности по реализации акта о капитуляции, превратилась (как определили сами немцы) в «связующий орган между союзниками и правительством Девица».

А гросс-адмирал уже избавился от пессимистического предположения: «что они с нами сделают — не знаем», теперь он уверенно говорил сотрудникам: «Англо-американцев едва ли можно все еще рассматривать как врагов, — Германия и Западные страны в самом недалеком времени образуют общий фронт против большевизма».

Вот такова обстановка очень коротко, в самых общих чертах.

Что же делать, когда выявляется новое руководство (очень опытное!), обладающее мощными группировками войск (около 2-х миллионов немецких солдат и офицеров), а в случае конфликта не останутся в стороне и недавние, на бумаге все еще союзные английские и американские войска?

Наша разведка работала неплохо, сведения о происходящем в зонах союзников легли на стол Сталина. Верховный Главнокомандующий, как известно, человек был крутой (тем более, после такой громовой победы). Он начинает действовать быстро и решительно.

Проведение операции он поручает маршалу Жукову.

Подготовка и начало этой акции в воспоминаниях маршала зафиксированы точно и определенно:

«В кабинете Верховного, кроме него, находились В. М. Молотов и К. Е. Ворошилов.

После взаимных приветствий И. В. Сталин сказал:

- В то время, как мы всех солдат и офицеров немецкой армии разоружили и направили в лагеря для военнопленных, англичане сохраняют немецкие войска в полной боевой готовности и устанавливают с ними сотрудничество. До сих пор штабы немецких [19] войск во главе с их бывшими командующими пользуются полной свободой и по указанию Монтгомери собирают и приводят в порядок оружие и боевую технику своих войск.

- Я думаю, — продолжал Верховный, — англичане стремятся сохранить немецкие войска, чтобы использовать позже. А это прямое нарушение договоренности между главами правительств о немедленном роспуске немецких войск.

Обращаясь к В. М. Молотову, И. В. Сталин сказал:

- Надо ускорить отправку нашей делегации в Контрольную Комиссию, которая должна решительно потребовать от союзников ареста всех членов правительства Деница, немецких генералов и офицеров.

- Советская делегация завтра выезжает во Фленсбург, — ответил В. М. Молотов».

Далее Жуков пишет о том, что Сталин сообщил ему о решении союзников создать Контрольный совет по управлению Германией, куда войдут представители всех четырех стран: от США — генерал армии Эйзенхауэр, от Англии — фельдмаршал Монтгомери, от Франции — генерал Делатр де Тассиньи.

«Мы решили, — сказал Стали», — поручить Вам должность Главноначальствующего по управлению Германией от Советского Союза. Помимо штаба Главкома нужно создать советскую военную администрацию. Вам нужно иметь заместителя по военной администрации. Кого вы хотите иметь своим заместителем?

Я назвал генерала В. Д. Соколовского. Сталин согласился».

Далее, после изложения еще некоторых деталей этого разговора, Жуков напишет:

«Получив эти указания, я вскоре отправился в Берлин. На следующий же день по прибытии ко мне явился с визитом генерал Д. Эйзенхауэр...»

Здесь необходимо внести ясность в ход событий.

Георгий Константинович в своей книге не описывает подробно весь состоявшийся тогда разговор и то, как была осуществлена эта операция. Я не думаю, что маршал недооценивал военно-политическое значение факта ареста правительства Деница.

Можно предположить, что Жуков, как человек [20] сугубо военный (сам не раз признавал, что он не политик), не хотел описывать, что было за пределами боевых действий и лежало в русле политики.

Есть еще одно обстоятельство, которое может объяснить отсутствие полного разговора со Сталиным, да и описания хода самой операции. Над рукописью Жукова «потрудились» несколько комиссий. Возможно, одна из них посчитала необходимым опустить несколько страниц из воспоминаний, касающихся этого «деликатного», секретного дела.

Такое предположение мне позволяет сделать анализ опубликованного текста воспоминаний Жукова. Как известно, Эйзенхауэр «явился» и впервые встретился с Жуковым 5 июня 1945 года. И это не может быть «на следующий день» после получения указаний об аресте правительства Деница потому, что акция эта была подготовлена и проведена в период с 15–23 мая 1945.

Значит, или сам Жуков, или его редакторы объединили два события, происходившие в разное время, в один день. Если Жуков имеет в виду «получив эти указания...» — назначение его представителем СССР в Контрольном совете по управлению Германией, тогда «на следующий день» (т.е. 5 июня) он мог встретиться с генералом Эйзенхауэром. Но, повторяю, к этому времени уже прошло 13 дней после завершения операции по аресту Деница и его правительства.

Ясность вносит непосредственный исполнитель этой акции — бывший начальник разведывательного управления 1 Белорусского фронта генерал Трусов:

«15 мая 1945 года маршал Жуков вызвал к себе в кабинет и объявил, что Верховный утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства Деница...»

Следовательно, решение об этой операции и назначение исполнителя было принято лично Сталиным задолго до 5 июня, т. е. дня встречи Жукова с Эйзенхауэром.

Дальше я считаю необходимым сделать очень пространное отступление, касающееся лично меня, ведущего этот рассказ. Отваживаюсь на это лишь потому, что (как, надеюсь, убедится читатель) воспоминания эти имеют самое прямое отношение к [21] сюжету. Разумеется, рискую быть неправильно понятым: касающиеся меня суждения со знаком плюс и кое-кто может заподозрить и бросить в мой адрес реплику Чапаева комиссару Фурманову в фильме «Чапаев»: «К чужой славе примазаться хочешь?»

Фурманову, как рассудила история, чужой славы не нужно, ему и своей хватило. Вот и меня поймите правильно — главное, к чему я стремлюсь, чтобы у читателей создалось через меня впечатление присутствия, соприкосновения с людьми, участвовавшими в тех далеких теперь событиях.

Отступление это придется начать с процедуры очень печальной, с похорон человека, от которого во многом зависела моя судьба. В 1952 году хоронили генерала Сурина Сергея Ивановича.

Он был начальником одного из управлений Генерального штаба. Во время войны это управление занималось организацией и ведением войсковой разведки. Другими словами, вся разведка, которую вели войска от штаба фронта до ротного наблюдателя в траншее, — все это было в сфере деятельности управления Сурина и не только в смысле добывания данных о противнике, но их обобщения, анализа и определенных выводов о группировке врага и вероятных его намерениях на многочисленных участках огромного фронта боевых действий.

В поле деятельности управления Сурина не входила агентурная разведка. Этими хитрыми делами занималось другое управление.

Все время пребывания на фронте (за исключением штрафной роты) служил я в 629 полку 134, стрелковой дивизии от рядового разведчика до начальника разведки этого полка, или, как еще называли, ПНШ-2, что расшифровывалось, как второй помощник начальника штаба. Следовательно, все эти годы я был подчиненным Сурина, не ведая о том, что есть такое войсковое управление.

А вот Сурин, как выяснилось, знал меня. Разумеется, по бумагам, из донесений. Они стекались к нему тысячами о поисках, засадах, налетах, вылазках в тыл, о языках и их показаниях. Сурин был, наверное, единственный генерал, который знал подробнейшим образом о поведении и жизни противника за линией фронта на глубину армейских и [22] фронтовых позиций. Я говорю, что он был единственный, кто все это знал потому, что он не докладывал начальству все мелочи. Руководству требовались «сгустки», выводы. А он, действительно, знал все.

В донесениях главными были сведения о противнике. А о тех, кто добывал эти данные, ловил языков, иногда упоминалась фамилия и то, что разведчик (или несколько) были ранены или погибли. И очень редко представлены к награде.

Вот и моя фамилия, видимо, не раз попадалась на глаза Сергею Ивановичу. А потом он обратил внимание и на то, что фамилия эта попадается чаще других, и, может быть, даже отмечал про себя: все еще не погиб и опять отличился.

О том, что Сурин меня запомнил, свидетельствует и то, что он обнаружив меня, как преподавателя тактики разведки на академических курсах Генштаба в 1949 году, позвонил мне на квартиру и пригласил на беседу.

Я пришел в назначенное время в небольшой старинный двухэтажный особняк, в одном из тихих переулков, недалеко от Земляного вала.

Сурин встретил меня очень радушно. Поговорив о делах фронтовых, прямо спросил:

— Не скучно тебе сидеть со старыми пердунами на преподавательской работе? Давай к нам. Здесь настоящая, кипучая жизнь.

— А чем вы теперь занимаетесь, войсковой разведке вроде бы делать нечего в мирное время?

— Ну, брат, ты, я вижу, совсем не в курсе дела. Во-первых, мы занимаемся обучением разведывательных подразделений в войсках. Мы в Москве не сидим, почти все время в командировках. Ты же настоящая энциклопедия для нового поколения разведчиков. И еще мы обобщаем опыт войны, пишем учебные пособия, издаем сборник «Войсковая разведка». Я слышал, ты учишься на вечернем отделении Литературного института.

Я подтвердил.

— Вот видишь, ты для нас настоящая находка — и опыт фронтовой огромный, и изложить все можешь в лучшем виде. Это не каждому под силу. У меня есть офицеры-ассы в нашем деле, а как дело [23] касается написания или редактирования материала для издания, как говорится, ни в зуб ногой. В общем, давай к нам, ты наш, твое место здесь.

Я согласился. Работа мне понравилась. И генерал Сурин лег на душу, редко встречаются такие знающие и доброжелательные начальники.

Но переход мой на новую должность оказался не простым и не легким. Недели через две начальник отдела кадров шепнул мне:

— На тебя есть приказ знаешь куда? Был на беседе?

— Могу переходить?

— Нет, наш генерал Кочетков заупрямился, велел не сообщать тебе о новом назначении. Хочет поломать это решение.

— Почему?

— Жалко тебя отдавать.

Через несколько дней позвонил мне на квартиру Сурин:

— Почему на работу не приходишь?

— Мне приказ не объявили.

Я рассказал генералу, что мне было известно.

Вскоре вызвал меня генерал-лейтенант Кочетков, начальник наших академических курсов. Тоже человек великолепный. Он был начальником разведки в Сталинградской операции. Разведчик высочайшего класса. Михаил Андреевич говорил со мной откровенно, не скрывая симпатии ко мне и огорчаясь моим намерением уйти.

— Зачем ты это затеял? Через два года защитишь кандидатскую, через пять докторскую. Тебе сейчас сколько лет? Двадцать семь? Вот видишь, в тридцать два будешь доктор. Станешь начальником кафедры.

Я чувствовал себя отвратительно, будто в чем-то подвел заслуженного, искренне уважаемого мной генерала.

— Как-то так получилось. Не хотел я вас огорчать. Сурин предложил, а я согласился. Вроде бы поживее там работа.

— Да теперь поздно, после драки кулаками не машут. Я даже к маршалу Василевскому обращался (тогда он был министром вооруженных сил). Он сказал: «Приказ начальника Генштаба отменять не стану». — Кочетков помолчал и добавил: — Так что иди [24] — прибывай к новому месту службы. Сурин мужик хороший, на другого обиделся бы, на него не могу.

И вот Сергей Иванович скончался. Себя не жалел, скосил инфаркт. После похорон с кладбища родные и близкие, друзья вернулись на его квартиру, чтобы по русскому обычаю помянуть усопшего. Среди его друзей был весь цвет нашей советской разведки: начальство ГРУ, начальники управлений (почти все они бывшие начальники разведки фронтов или армий в годы войны), среди них и Кочетков.

Были приглашены и заведующие отделами нашего управления. Была здесь и Катя — бессменная машинистка Сергея Ивановича многие годы. У Сурина был очень своеобразный почерк. Писал он по линейке, обычно деревянной или пластмассовой, и все завитушки у таких букв, как «у», «д», «р» у него шли вверх, вниз не пускала линейка. Почему и когда он пристрастился к такому писанию — не знаю. Больших текстов он не писал, а резолюции или короткие письма обязательно гнал по линейке: положит ее на бумагу и быстро-быстро пишет, и все завитушки вверх. А потом порой и сам не может прочитать, зовет машинистку: «Катя, ну-ка посмотри, что я тут написал?»

Только Катя могла разобрать его почерк. Кстати, и с самой Катей произошла много лет назад любопытная история. Ее взяли на работу в управление сначала в машбюро. Она не была красавицей, приземистая, широкая в кости, да и лицо с широкими скулами, как сама иногда шутила: «кого-то из моих прабабушек монгол догнал». Но была она безотказная труженица, печатала великолепно, помогала редактировать тем, у кого не очень хорошо выписывалось, причем делала это очень тактично. Доброжелательность и любовь к разведчикам она не скрывала, мы все платили ей тем же. Вот ее и высмотрел Сурин среди других машинисток и стала только она печатать его работы.

Настоящее ее имя было Валя, но при первой встрече с Суриным он сказал:

— Катя, изобразите, если сможете разобрать, то, что я тут нацарапал.

— Меня зовут Валя, товарищ генерал, — поправила его машинистка. [25]

Он посмотрел на нее очень пристально и даже удивленно, а потом твердо сказал:

— Какая ты Валя, ты Катя.

И с той давней поры звал ее Катей, а вслед за ним и офицеры управления, да и она сама привыкла к этому имени.

Я думаю, это не было проявлением самодурства со стороны Сурина. За время службы в разведке он многим придумывал новые имена и фамилии. Порой это происходило по каким-то его ассоциациям с внешностью человека. Вот и с Валей, наверное, так случилось, она ему виделась, как Катя. Никто за это его не осуждал. Сурин был обаятельнейший человек, любой его приказ или поступок воспринимался сослуживцами, как должное.

Кстати, есть у меня очень давняя «подруга» (еще с военных лет, до службы в управлении Сурина) отчаянная разведчица, по тылам гитлеровцев не раз ходила. Имя ее Татьяна, а я и другие разведчики зовем ее по сей день Ольгой. И она в нашем кругу или при редких теперь встречах, или в письмах сама называет себя Ольгой. (Ох, отчаянная голова, наша Ольга, надо бы о ней отдельно написать, да все руки не доходят. А жаль! Лихая баба! Да, именно так — не дама, не леди, вроде Маты Хари, а наша — истинная русская баба — могучая, верная, несгибаемая).

Но вернемся к печальной процедуре поминок на квартире Сурина. В одной, даже самой большой комнате, за столами в два ряда все приглашенные не могли поместиться. Столы были накрыты даже в холле. Вот здесь, где-то почти рядом с дверью, я приглядел себе место. Генералы и полковники, как полагается по должностям, по званиям, по степени близости к покойному, проходили вперед поближе к безутешной вдове, которая сидела в дальнем торце стола. Когда все тихо, без шума и суеты, сели к столам, жена Сурина вдруг спросила:

— А где майор Карпов?

Мне в холле ее вопрос не был слышен, гости стали передавать:

— Майор Карпов? Где майор Карпов?

И когда я обнаружился:

— Иди, хозяйка зовет. [26]

Я, с трудом протискиваясь между стульями, в полном недоумении пробирался к хозяйке.

Рядом с ней были два свободных места — стул и кресло. Перед креслом на столе стояла стопка с водкой, накрытая ломтиком хлеба, — место покойного. На стул рядом с этим креслом вдова указала мне и сказала тихим, ослабевшим от долгих слез, голосом:

— Садитесь здесь. Сергей Иванович Вас очень любил. Он попросил, чтобы вы посидели рядом с ним, когда его не станет.

Растерянный и оглушенный этой невероятной для меня честью, я стоял в полной растерянности. А генералы, те, кто слышал тихие слова вдовы, загудели:

— Садись, садись, Володя (многие именно так меня звали даже на службе), раз он так хотел, садись...

Я сел, охваченный жаром смущения и жаром любви к добрейшему и обаятельнейшему человеку из всех, кого мне довелось встретить за годы долгой и нелегкой военной службы. С ним мог бы сравниться только генерал Петров Иван Ефимович — моя неизменная любовь и привязанность, о котором я написал в книге «Полководец».

Сергей Иванович никогда не говорил мне о своем добром чувстве ко мне, он был человек прямой и строгий. Строгость его к разведчикам была добрая, покладистая, но без «телячьих нежностей». Он знал, каким трудным и опасным делом заняты разведчики, и не скрывал своего уважения к ним. Особое отношение ко мне, которое проявилось только после его смерти, свидетельствует о том, что разглядел он меня где-то в ворохах фронтовых донесений и, зная цену каждому «языку», наверное, понял, как непросто было штрафнику пробиваться к высшей награде Золотой Звезде Героя. Ему было известно, как не раз возвращались представления к этой награде из-за моей «подмоченной репутации». Но он же явно понимал, что за «враг народа» может быть юноша в 19 лет, ставший чемпионом Средней Азии по боксу за два месяца до ареста и за полгода до начала войны.

После такого длинного отступления скажу, для чего я все это изложил. Здесь, на поминках, я познакомился поближе с генерал-лейтенантом Трусовым [27] Николаем Михайловичем, заместителем начальника Главного разведывательного управления. Он сидел со мной рядом, а точнее, я оказался с ним рядом. Раньше я его знал, как своего старшего начальника. Он обо мне, наверное, однажды прочитал в моем личном деле (при переводе в ГРУ) и забыл.

Нас много, всех не запомнишь. Но то, что произошло на поминках, было для меня лучше высшей официальной аттестации.

По ходу повествования вы еще не раз встретитесь с генералом Трусовым. И поступки его подтвердят, что он меня хорошо запомнил. А после того, как оба ушли в отставку, мы даже подружились. Николай Михайлович много рассказал мне для книги «Полководец». Он был в 1942 году начальником разведки на Северо-Кавказском фронте, которым командовал И. Е. Петров.

А теперь для освещения операции, проведенной Жуковым, он помог мне не только устно, но и письменно. Вот несколько слов из его письма:

«Уважаемый Владимир Васильевич!

Посылаю отдельные заметки на четыре группы вопросов, которые были сформулированы в твоей записке. Если эти заметки принесут какую-то пользу, то я буду весьма доволен...

С уважением к тебе

Трусов.

14.3.83»

После одной из бесед я оставил Николаю Михайловичу вопросник, и он, человек обязательный, не забыл ответить.

Так я готовился к написанию этой главы: изучил материалы военного времени, воспоминания Жукова, собрал в архивах документы (буду их цитировать по ходу повествования), но все же, на мой взгляд, самым достоверным станет рассказ живого участника событий того далекого теперь, победного мая 1945 года, а именно генерала Трусова. Теперь его нет в живых, но я не стану править записанные мной беседы с ним. Пусть он останется и в вашем восприятии живым собеседником.

Думаю, для вашего первого знакомства, я должен коротко рассказать о Николае Михайловиче. Он родился [28] в Москве, в 1906 году, в семье рабочего-печатника. Став взрослым, окончил полиграфический техникум и работал в типографии до 1929 года. Затем по партийной мобилизации (член КПСС с 1924) призван в армию. Окончил бронетанковое училище в Орле. До 1934 года в войсках на командных должностях. С 1933 года слушатель Академии механизации и моторизации им. Сталина. В 1936 году офицер ГРУ, заграничная командировка до 1941 года. В общем, почти полвека в разведке. Итак, мы сидим в квартире Трусова на Плющихе, его жена и верная подруга во все годы их жизни, Анна Дмитриевна, поит нас отлично заваренным чаем.

— Каждому событию предшествуют или подготовка, или стечение обстоятельств, порождающих это событие, — сказал Николай Михайлович. — Были такие предваряющие дела и перед той операцией. Они произошли примерно за месяц до того, как назрела необходимость выполнения задания, которое было поручено мне лично маршалом Жуковым и даже Верховным Главнокомандующим.

Накануне самоубийства — 29 апреля — Гитлер подписал документ под названием «политическое завещание». Текст его через несколько дней был у меня в сейфе. В нем назначается новое правительство и верховное командование вооруженных сил Германии. Согласно завещанию посты распределялись: Дениц — президент, Геббельс — имперский канцлер, Борман — министр по делам нацистской партии, Зейсс-Инкварт — министр иностранных дел, Гислер — министр внутренних дел, Ханке — министр по делам полиции, фельдмаршал Шернер — главнокомандующий сухопутными войсками.

Я спросил:

— По каким соображениям Гитлер своим преемником назначил гросс-адмирала Деница? Почему на нем остановил выбор? Ведь раньше официально был назначен Геринг, и несколько лет он числился преемником в случае кончины Гитлера.

Николай Михайлович улыбнулся:

— Геринг, как говорится, не оправдал доверия фюрера, он за его спиной, не согласовав с ним свои действия, а точнее, спасая свою шкуру и богатство, [29] стал вести переговоры с американцами, еще когда германская армия сражалась или делала вид, что сражается с нашими союзниками, наступающими с запада. Разгневанный фюрер расценил это как предательство. Вот тогда и встал вопрос о новом преемнике. Выбор на гросс-адмирала Деница пал не случайно. Он был не только верный сторонник нацизма, но еще имел связи с финансовыми магнатами, он был родственником миллионера и крупнейшего промышленника Эдмунда Сименса. Пушки умолкали, наступала тихая пора действий.

Гросс-адмирал Дениц был очень подходящим человеком для представителей финансовых и промышленных кругов Германии и западных стран, да и оставшихся в живых главарей фашизма.

30 апреля 1945 года в 18 часов 30 минут Дениц получил в городе Плен телеграмму, отправленную из Берлина за подписью Бормана.

Николай Михайлович весело глянул на меня:

— Я сам читал телеграмму, поэтому так точно называю дату и время. В ней говорилось: «Вместо прежнего рейхсмаршала Геринга фюрер назначил вас, гросс-адмирал, своим преемником. Письменные полномочия в пути. С этого момента вам надлежит предпринимать необходимые меры, вытекающие из современной обстановки».

Дениц на эту телеграмму ответил: «Мой фюрер — моя верность вам остается непоколебимой. Я приму все необходимые меры, чтобы облегчить ваше положение в Берлине. Но если судьба принудит меня, как вашего преемника, быть первым человеком немецкого рейха, то я закончу войну так, как того требует неповторимая героическая борьба германского народа».

Дениц перебрался в город Фленсбург и приступил к активным действиям, сформировал правительство и претендовал на то, что оно представляет всю Германию и начинает вести ее новую послевоенную политику. Одним из самых заветных, но, разумеется, тайных желаний этого правительства было намерение поссорить союзников, победителей.

— Непонятно, Николай Михайлович, как же получается — гитлеровская Германия разгромлена, фашистское руководство подписало акт о капитуляции, [30] в котором такое правительство не предусмотрено, а оно функционирует.

— В том-то и дело! Дениц и его окружение оказались в английской зоне оккупации, да еще за Кильским каналом: Фленсбург находится недалеко от границы с Данией. За канал английские войска вообще не переправлялись, они спешили на восток, навстречу Советской Армии, но не для того, чтобы побыстрее пожать руку союзникам, а с целью побольше захватить немецкой территории. Вот и получилось так — Денис обосновался за Кильским каналом, в порту, где стоит много немецких военных кораблей с неразоруженными экипажами, и вообще здесь, как говорится, не ступала еще нога победителей.

Николай Михайлович помолчал, видимо, вспоминая те дни и продолжал:

— Нам было известно и то, что существует правительство Деница, и чем оно занимается, и какие надежды с ним связывает английская сторона. Черчилль возлагал на это правительство большие надежды, что подтверждает сам факт его существования в английской зоне. Покровительство англичан Деницу, я думаю, было не случайно и объясняется не только заботами тех дней.

Посмотрев на меня с доброй хитринкой, генерал спросил:

— Как вы думаете, не имеет ли это связи с тем, что Дениц во второй половине 1918 года был взят англичанами в плен вместе с частью экипажа с тонущей подводной лодки? На поверхности их подобрал английский эсминец. Только через год, во второй половине 1919 года, Дениц возвратился в Германию. Кроме того, общеизвестно, что бывший гросс-адмирал Дениц на Нюрнбергском процессе, пожалуй, не обвинялся, а опекался со стороны английского обвинения. Заместитель английского главного обвинителя не требовал смертной казни Деницу, а вел такую линию, что Дениц получил минимальный срок наказания. Дениц был единственным обвиняемым на Нюрнбергском процессе, который получил только 10 лет тюремного заключения, хотя гросс-адмирал Дениц не меньше других совершил военных преступлений против человечества, был одним из видных лиц нацизма и полностью ответственен за чудовищные [31] преступления фашизма. Ну, еще напомню, что на смерть Деница, бывшего гросс-адмирала гитлеровского флота, лондонская газета «Тайме» в 1981 году опубликовала некролог в половину газетной полосы. В некрологе самым почтительным образом воздается дань его заслугам, таланту, знанию военного дела и ничего не говорится о его преступлениях перед человечеством во второй мировой войне. Газета «Тайме» цитирует дружеские письма, которые отправляли в тюрьму Шпандау Деницу его коллеги — видные адмиралы и генералы НАТО. Среди корреспондентов Деница, как утверждает «Тайме», был и Уинстон Черчилль. Вот так! Мне же еще в 1945 году было ясно, что английская сторона благосклонно относится к правительству Деница и имеет определенные виды на его использование в своих интересах.

И вот, 15 мая 1945 года маршал Жуков вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что мне срочно надо выехать во Фленсбург, и что Верховный Главнокомандующий утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства Деница, и что завтра из Москвы прилетят несколько офицеров, которые вольются в мою группу. Затем маршал Жуков добавил, что мне поручается на период проведения операции держать связь непосредственно с Москвой, для чего следует взять с собой радиостанцию и необходимые документы для связи с центром. Далее Жуков приказал подобрать группу в 20–25 офицеров по моему усмотрению, 17 мая быть во Фленсбурге и в возможно короткий срок выполнить это задание.

Нелегко было за сутки с небольшим создать и подготовить необходимую группу офицеров. Смелых, надежных людей было много, но в предстоящем деле нужны были качества не только те, которые человек показал в боях, но и большая гибкость, несколько иная находчивость, не говоря уж о смелости в самом прямом понятии: мы ехали в расположение, где еще хозяйничали фашисты, да и на союзников в деле, которое они очень заинтересованы решить по-своему, тоже полагаться не следовало. Заехать-то в их зону мы заедем, но вернемся ли оттуда в случае своей большой настойчивости, да и вообще, если узнаем кое-что такое, что не захотят предавать гласности [32] англичане? Уж кто-кто, а они-то умели заставить замолчать неугодных им людей, этому можно найти подтверждающие факты на любой странице их истории.

Николай Михайлович не подмигнул, а как-то лукаво прищурил оба глаза, уж очень хорошо и просто у него это получалось — ну такой сидит «мужичок-простачок». Как говорят в народе, мухи не обидит, но я-то знал настоящую, большую, государственную цену этому человеку. И было мне очень приятно и тепло оттого, что генерал, пройдя огромную и трудную жизнь, полную опасной, а порой и жестокой по необходимости работы, сохранил для своих друзей вот эту теплоту, непосредственность и обаятельность.

Он после улыбчивого прищура сказал:

— Я уважаю твою трудную фронтовую профессию, Владимир Васильевич, брать «языка» — дело очень рисковое. Но там, при всей опасности, ты в какой-то степени все же хозяин положения. От тебя зависит, сумеешь ли ты хорошо подкрасться, решительно ли бросишься на врага, одолеешь его в короткой схватке, скрутишь и уволочешь. В крайнем случае, если все это не состоится, ты можешь тихо уползти. Ну пожурят, поругают, завтра, глядишь, дело поправится — притащил «языка». В том задании, которое предстояло нам выполнить, не было путей для отступления, был только один — арестовать правительство Деница. Не было возможности подкрадываться к врагам — мы шли в открытую, как в дневной поиск, у всех на виду. И ликвидировать нас могли и враги, и союзники, а своих поблизости ни души. Тебе отход могла артиллерия прикрыть, а нам кто поможет? И учти еще одно — война кончилась, все вокруг ходили со счастливо сияющими глазами от победы, от радости, что остались живы... А мы тоже хотели жить. Вот такие, брат, дополнительные трудности нас обременяли.

В общем, я все подготовил, товарищи чекисты, включенные в мою группу, из Москвы прилетели вовремя, старшим среди них был спокойный, понравившийся мне с первого взгляда Горбушин Василий Иванович. Он ленинградец, как и я, начинал жизнь рабочим Кировского завода. Перед войной был уже мастером механического цеха, и горком направил его [33] работу в органы государственной безопасности. Горбушин пережил ленинградскую блокаду и затем прошел боевой путь до Берлина.

— Как вы добирались до Фленсбурга, это же было неблизко и непросто? — поинтересовался я.

— В то время вопрос с транспортом не представлял трудностей, было много и служебных машин — наши надежные фронтовые «газики» и «виллисы» и трофейные легковые автомобили самых различных марок. Вот такая сборная колонна из двенадцати автомобилей утром 17 мая тронулась на Запад.

— А во что вы были одеты?

— Мы все были в своей армейской форме и даже многие при орденах. Тогда, как известно, фронтовики носили чаще ордена, чем заменяющие их ленточки. Я тоже был в генеральской форме. Отношения с солдатами и офицерами союзников, которые служили в строевых частях, у нас были самые добрые. Когда мы прибыли на контрольно-пропускной пункт и сказали, куда едем, правда, не вдаваясь в подробности нашего задания, нас беспрепятственно пропустили, как добрых боевых друзей. И вот мы помчались к Фленсбургу.

Оказавшись за Кильским каналом, мы как бы попали в довоенную фашистскую Германию: всюду видны старые названия улиц, фашистские указатели, кругом свастика, фашистское приветствие поднятием руки и масса немецких военных в сухопутной, эсэсовской и морской форме, все при орденах, со знаками различия.

Было очевидно: здесь в полной мере продолжал существовать гитлеровский порядок, действовали фашистские законы.

В городе Фленсбурге функционировал городской транспорт, работали магазины, оживленное уличное движение регулировали пожилые полицейские в форме, которую они носили при Гитлере.

Во Фленсбургском порту находилось много немецких вооруженных военных кораблей. Экипажи этих кораблей жили обычной жизнью, уходили на берег, возвращались из городского отпуска. На кораблях отбивались склянки и развевались немецкие флаги со свастикой.

Во Фленсбурге находилось и продолжало функционировать [34] верховное командование фашистской Германий (ОКВ) во главе с генерал-полковником Йодлем! — начальником штаба оперативного руководства.

Как будто не было ни поражения, ни подписания 8 мая акта о безоговорочной капитуляции. Нам тогда показалось, что нацистам оставлена эта территория преднамеренно, дается возможность сохранить кадры, переждать «ненастье». Это был какой-то музей не восковых, а живых фигур, и не только фигур, но и фашистских порядков, образа жизни.

Во Фленсбург раньше нас прибыли американская делегация, ее возглавлял генерал-майор Руке, и английская делегация во главе с бригадным генералом Фордом.

Мы встретились с ними в день приезда — 17 мая и провели совещание по предстоящей работе.

* * *

К этой беседе с генералом Трусовым мне кажется полезным и интересным добавить то, что мне удалось найти из имеющего самое прямое отношение к ходу выполнения описываемой операции. Я разыскал чекиста, включенного в группу Трусова, Василия Ивановича Горбушина, он живет в Ленинграде, генерал-майор в отставке. Василий Иванович разрешил мне использовать в этом рассказе и его воспоминания. Привожу его слова, касавшиеся начала работы во Фленсбурге:

— Генерал Трусов на первой же встрече с руководством комиссий союзников потребовал в соответствии с актом о безоговорочной капитуляции немедленно ликвидировать фашистский государственный аппарат и генеральный штаб ОКВ, арестовать его руководителей как военных преступников, разоружить и интернировать в лагеря весь личный состав армии и военно-морского флота. Генералы Рукс и Форд ответили, что сделать этого не могут, так как в районе Фленсбурга нет сил, которые могли бы осуществить такую большую операцию. Они заверяли, что проведут ее, как только подтянутся к Фленсбургу английские войска. Мы продолжали настаивать на своих требованиях. Ясно, что союзники ведут закулисную игру, предоставляя возможность фашистскому [35] правительству и штабу организованно перебрасывать на Запад ценное имущество, вооружение и личный состав армии.

* * *

Дальше я привожу продолжение рассказа генерала Трусова:

— Бригадный генерал Форд пытался навязать нам такие мероприятия, которые отодвигали бы сроки ликвидации правительства Деница. Мне было известно, что Черчилль писал еще в конце апреля 1945 года Рузвельту: германские военные руководители, спасаясь от русских, охотно становятся друзьями англичан и делают все то, что от них мы требуем. Затем Черчилль 14 мая 1945 года послал записку в МИД Англии, в которой он поставил вопрос о возможности использования правительства Деница, как полезного для западных держав инструмента.

Очевидно, поэтому бригадный генерал Форд пугал советскую и американскую делегации, что если немедленно приступим к ликвидации правительства Деница, то он не исключает вооруженных выступлений во Фленсбурге морских немецких школ, мятежных действий эсэсовских подразделений.

Бригадный генерал Форд, на правах хорошо осведомленного хозяина в этой английской зоне оккупации, пытался представить дело так, что итогом нашей работы во Фленсбурге должно быть «разъяснение» своим правительствам того положения, что группа Деница полезна на данной стадии управления Германией и ее пока не надо ликвидировать.

Нам приступать к выполнению задания немедленно действительно было невозможно, надо было осмотреться, сориентироваться, найти выход. Англичане, как хозяева, предложили нашей делегации несколько вариантов для размещения: в гостинице, в отдельном доме в городе или за городом. Учитывая обстановку, и то, что местные газеты уже сообщили о нашем прибытии, причем явно недружелюбно, надо было располагать группу с учетом безопасности и даже возможности защитить себя в случае нападения. Поэтому я решил поселить нашу группу на пассажирском корабле «Патрия». Он стоял у пирса, связан с землей только трапом, и в случае опасности мы [36] сможем или отплыть в море, или своими силами отстреливаться, не пуская на трап нападающих. Несколько неожиданным для нас было решение английской и американской делегаций тоже поселиться на этом же корабле. Внешне они так поступали из чувства союзнической солидарности, удобства совместной работы, но я понимал: было здесь и намерение постоянно держать нас в поле зрения, знать о передвижениях всех офицеров нашей группы.

В таких условиях, после размещения на корабле, Трусов, не теряя ни минуты, начал действовать, он поставил конкретные задачи всем членам группы и сам за короткое время успел сделать немало. Вот выдержка из его донесения:

«Маршалу Советского Союза товарищу Жукову.

18-го мая беседовал с генерал-полковником немецкой армии Йодлем.

Йодль после ареста Кейтеля занимает пост начальника штаба верховного командования. Штаб верховного командования (ОКВ) разделен на две части. Около 60% штаба находится во Фленсбурге, около 40% — в Петергардене, подробный состав штаба высылаю самолетом. Кроме радиосвязи открытым текстом, никакой другой связи между двумя частями штаба нет».

Далее Трусов докладывает о реальных силах, которыми руководит штаб. И еще о том, что его очень насторожил незаконный дележ немецкого флота между англичанами и американцами.

Не стану приводить весь текст донесения Жукову. Давайте проанализируем только содержание цитаты и оценим работу разведчика, проделанную за одни сутки.

Установил, где и как продолжает функционировать штаб верховного командования (ОКВ) германской армии, проник к начальнику этого штаба Йодлю (не думаю, что это было просто в районе, где хозяйничали гитлеровцы). Фактически допросил Йодля (побеседовал!).

Наладил прямую связь с Жуковым. Выявил, что немецкий штаб (ОКВ) ведет радиосвязь открытым текстом (не зевайте, мол, подслушивайте).

У Трусова уже появился самолет, которым он посылает объемные документы Жукову.

В следующей шифровке Николай Михайлович [37] доносит о том, что ему удалось выяснить в отношении флота.

«Маршалу Советского Союза

товарищу Жукову.

Докладываю:

1. ...установлено, что немцы передали союзникам... всего в зоне от Кильского канала, включая Данию, 2600 сухопутных самолетов и 66 гидросамолетов.

Документы о переданных союзникам самолетах высылаю самолетом.

2. ...после капитуляции англичане захватили в водах Балтийского моря и Северного моря следующий немецкий флот: крейсеров легких и тяжелых 9, миноносцев 12, подводных лодок 195 (далее идет перечисление многих видов кораблей). Всего 258 единиц боевых кораблей. Кроме того, торговых судов 951 единица.

Документальные данные по морскому флоту высылаю...

По данным, полученным из бесед с американскими и английскими офицерами, англичане не намерены выделять Советскому Союзу какую-либо долю из военного и торгового морских флотов.

Американцы не возражают против выделения Советскому Союзу определенной доли морских сил Германии...

(Далее сообщается о препятствиях, которые чинят союзники работе представителям советской комиссии. Поскольку в числе препятствующих и сам Эйзенхауэр, Трусов просит Жукова вмешаться).

Генерал-майор Трусов ».

Николай Михайлович не без удовольствия вспоминает ту горячую работу и ему, действительно, есть чем гордиться: за несколько дней, во враждебном окружении гитлеровцев и при недоброжелательном отношении англичан, он со своими офицерами сумел проникнуть, во все сферы, где находились интересующие Жукова и Сталина сведения.

Его донесения печатаются в строго ограниченном количестве экземпляров и рассылаются только. Сталину, Молотову, Жукову, Булганину, Берия, Антонову (последний был тогда начальником Генерального штаба). [38]

Улыбаясь каким-то своим невысказываемым мыслям, Трусов продолжал рассказ:

— Для того, чтобы как-то парализовать деятельность правительства Деница, хотя бы нашим присутствием, и выяснить некоторые необходимые мне вопросы, я попросил генерала Форда дать мне возможность поговорить с адмиралом Деницем. Бригадный генерал Форд всячески противился моей встрече с Деницем. Дениц якобы все изложит по общей просьбе трех представителей на бумаге и копию этой бумаги англичане передадут представителю каждой стороны. Я настаивал на том, чтобы встреча с Деницем состоялась. После долгих проволочек и многих попыток отговорить меня от встречи генерал Форд все же свел меня с Деницем при условии, что я не буду вести протокол допроса, а выясню у него только некоторые вопросы, касавшиеся деятельности его как главы правительства, составленного по завещанию Гитлера от 29 апреля 1945 года.

В сопровождении нашего полковника В. И. Смирнова и бригадного генерала Форда я вошел в кабинет Деница. Кабинет был большой, старинная строгая деревянная мебель, на стене портрет Гитлера. При нашем появлении Дениц встал из-за стола и пытался приветствовать нас традиционным жестом гитлеровцев. Но увидев наши недовольные лица, как-то неловко опустил руку и показал ею на стоящие вокруг стола стулья.

— Николай Михайлович, опишите, пожалуйста, внешность Деница, — попросил я, движимый своим писательским любопытством.

— Дениц был в форме адмирала. Ему исполнилось 53 года, выглядел свежим, подтянутым военным человеком, среднего роста, приглаженные волосы, с сединой на висках. Взгляд Деница не был сосредоточенным, глаза его бегали, и была заметна какая-то неуверенность в его жестах, хотя внешне он держался спокойно.

Я спросил Деница о составе его правительства. И как вы понимаете, Владимир Васильевич, меня интересовал не столько его сегодняшний состав, а куда делись те, кого предназначал включить в него Гитлер в своем завещании. Мне уже было известно, что тех главарей, которых назвал фюрер, в правительстве нет. [39]

Где же они?

О деятельности своего правительства Дениц отвечал неохотно, правда, назвал полный его состав и много говорил о трудностях при его формировании, потому что лиц, которые были указаны в завещании Гитлера, не оказалось на месте.

Я спросил: «Почему не включены в состав правительства во Фленсбурге Борман и другие руководители рейха?» Дениц заявил, что он неоднократно пытался установить местонахождение этих лиц, в том числе и Бормана, пытался наладить с ним связь, но успеха не имел. Далее Дениц сказал, что к нему приходил Гиммлер и предлагал свое сотрудничество, просил быть вторым лицом. Гиммлеру он отказал, и тот ушел, не сказав, куда направляется.

В течение всей «аудиенции» Дениц не спускал глаз с бригадного генерала Форда, как бы дожидаясь одобрения его ответов на мои вопросы. Я ушел от Деница с полным подтверждением ранее сложившегося мнения о том, что адмирал Дениц находился на службе у англичан, он знал о предстоящем роспуске его правительства и о том, что его лично ожидает: видимо, англичане информировали Деница и его окружение о предстоящих мероприятиях союзников.

Я понимал: пока у Деница и Йодля существует опора на реальную вооруженную силу, проведение нашей операции может не состояться. Поэтому я стал настоятельно требовать выполнения союзниками положений, зафиксированных в акте о безоговорочной капитуляции гитлеровцев, то есть разоружить их воинские части и корабли здесь, во Фленсбурге. После настойчивых и неотступных наших требований английская сторона все же приступила к разоружению фашистов.

Это уже создавало более благоприятные условия для осуществления нашей задачи. Стали вырабатывать план действий по выполнению операции, возложенной на все три группы союзников. И тут опять генерал Форд начал процессуальные выкрутасы, он заявил свое несогласие проводить арест и вообще упоминать этот термин, он предлагал считать пленными Деница и его приближенных, или же называть их интернированными. Но я настаивал на аресте и по форме, и по существу, так как нет уже боевых действий и пленными членов правительства называть [40] нельзя, мы осуществляем именно арест за незаконное их действие, за нарушение достигнутой союзниками договоренности в отношении Германии.

Кроме того, наша делегация настояла на том, чтобы арест провести одновременно, по утвержденному нами списку. А надо сказать, список был немалый — в него мы на совместном заседании включили более двухсот крупных нацистов. Наконец мы обо всем договорились, арест был намечен на 23 мая 1945 года, операция проводится одновременно, по всем известным нам адресам.

Ночью, 22 мая, когда все было подготовлено для -свершения заключительной и решающей части акции, Трусов послал шифротелеграмму:

«Особо важная

Маршалу Советского Союза товарищу Жукову

Докладываю:

Операция по вопросу ареста правительства Деница и штаба верховного командования германских вооруженных сил (ОКВ) намечена 23 мая...»

Далее излагается, как будет проводиться и обеспечиваться операция. А я хочу обратить внимание читателей на то, что генерал Трусов не только выполнял прямое поручение Сталина и приказ Жукова — «об аресте правительства Деница», но по своей инициативе еще прихватил и весь штаб верховного командования Германской армии. Я подчеркиваю «весь штаб», чтобы и зародыша для воскрешения не осталось. Поэтому в донесении сказано, что будет арестована не только основная часть этого штаба (60%) во Фленсбурге. «Часть штаба верховного командования (ОКВ), находящаяся в Берхтесгадене, будет охвачена теми же мероприятиями и аресты там должны быть произведены одновременно».

И еще нашел себе дополнительные хлопоты энергичный генерал, о чем так же сообщает:

«Наши предложения о создании комиссии и об учете архивов приняты».

Напомню важность этой заботы об архивах только тем, как они пригодились на Нюрнбергском процессе, а не прояви инициативы генерал Трусов, многие из эти очень важных документов могли быть уничтожены гитлеровцами или просто утеряны после ареста немецких работников штаба. [41]

Приближаясь к решающим событиям в своем рассказе, Николай Михайлович немного заволновался, щеки его зарумянились, в голосе появилась (не знаю, будет ли это определение точным) своеобразная «детективная» хрипотца. Но если в детективных фильмах это делается для того, чтобы вызвать чувство опасности, то у Николая Михайловича это происходило непроизвольно, без умысла создать напряжение, он действительно переживал, не создавая никаких искусственных эффектов.

— В решающий день, а вернее, ночь у меня возникли большие затруднения. В моей группе двадцать пять человек, арест будут проводить английские солдаты и офицеры. Для того, чтобы осуществить контроль и проявить настойчивость, если таковая потребуется, я распределил своих офицеров в английские группы и соответственно их проинструктировал.

Накануне проведения операции мы получили сведения, которые потребовали от нас срочных активных действий не только во Фленсбурге.

* * *

Тут я передаю слово Василию Ивановичу Горбушину. Он рассказывает:

— Мне и подполковнику Ивлеву удалось установить, что все немецкие документы разведывательного характера о Советской Армии англичане успели вывезти из Фленсбурга в бельгийский город Динст. Я доложил об этом генералу Трусову и просил вступить в переговоры о передаче этих документов нам. Англичане согласились с нашими доводами и поручили одному из своих офицеров сопровождать меня и подполковника Ивлева в Динст.

Было решено, что Горбушин и Ивлев уедут после проведения главной операции во Фленсбурге.

— На рассвете 23 мая операция началась. Группы разъехались по намеченным адресам, а мы, руководители союзных делегаций, вызвали президента и военного министра незаконного правительства Германии — гросс-адмирала Деница, начальника штаба оперативного руководства генерал-полковника Йодля и главнокомандующего военно-морскими силами адмирала Фридебурга. Представителями трех сторон — советской, американской и английской — было объявлено, [42] что с этого момента так называемое правительство Деница распускается, они трое берутся под стражу, все правительственные институты прекращают свое существование, а весь личный состав правительства и чиновники правительственных учреждений берутся под стражу.

Наше объявление о роспуске правительства ни у Деница, ни у Фридебурга, ни у йодля не вызвало удивления. Видно было, что англичане проинформировали их о решении, принятом советской, американской и английской делегациями в соответствии с соглашением, достигнутым на уровне верховных руководителей союзных стран. На будущее что-то пообещали.

После выполнения этой миссии я стал собирать информацию от офицеров советской делегации, они докладывали, что члены правительства и лица, включенные в списки, действительно задержаны, доставлены в установленные пункты и взяты под охрану.

В целом, операция была проведена по намеченному плану и успешно. Правда, из-за невнимательности английской охраны адмирал Фридебург, уже после ареста, попросившись в туалет, отравился бывшей при нем ампулой с цианистым калием.

Тут вновь, как лично присутствовавший при следующем важном событии, пусть продолжит рассказ Горбушин:

— Вскоре после этого англичане информировали генерала Трусова, что в городе Люнебург, примерно при таких же обстоятельствах, покончил жизнь самоубийством рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В связи с этим было решено совместить мою поездку в Динст с заездом в Люнебург.

Рано утром 24 мая я и подполковник Ивлев в сопровождении майора английской армии выехали из Фленсбурга. У шлагбаума на окраине Люнебурга нас ожидал офицер английской армии, указавший дорогу к зданию, где находился труп Гиммлера. Войдя в это здание, мы увидели лежащего на полу Гиммлера — самую кровавую, зловещую личность рейха, рейхсфюрера СС, начальника политической полиции, министра внутренних дел.

Из бесед с английскими офицерами выяснилась следующая картина самоубийства Гиммлера. [43]

В один из майских дней английский патруль задержал на улице в Люнебурге трех неизвестных нарушителей комендантского часа и направил их в лагерь для гражданских лиц, размещенный на окраине города. Как позже стало известно, эти нарушители наткнулись не на англичан, а на двух наших солдат — Ивана Сидорова, уроженца Саратовской области, и Василия Губарева из Рязани. Их, плененных немцами, освободили из лагеря англичане и предложили нести патрульную службу при английской военной комендатуре.

Никто не счел необходимым допросить задержанных. Вскоре один из них сам явился к начальнику лагеря и доверительно заявил, что он Генрих Гиммлер и желал бы встретиться с высокими чинами английской администрации, Начальник лагеря не поверил ему, назвал сумасшедшим. Однако об этом узнал майор английской службы безопасности, который и пригласил Гиммлера на допрос. Допросив Гиммлера, он установил — его биографические данные совпадают с данными розыскной карточки. Номера партийного и эсэсовского билетов также. Затем офицер сличил приметы — они соответствовали данным розыска. Офицер больше не сомневался, что перед ним Генрих Гиммлер. Об этом он немедленно доложил своему начальнику.

Доставив Гиммлера в штаб английских войск в Люнебурге, полковник распорядился его обыскать. Гиммлера раздели, предложили ему открыть рот. Увидев во рту стеклянную ампулу, врач, производивший обыск, попытался ее выхватить, но Гиммлер раздавил ампулу.

Таков был рассказ английских офицеров.

Я попросил полковника сделать снимки трупа Гиммлера и письменно изложить обстоятельства его смерти. Полковник просьбу мою выполнил и вечером через офицера связи передал две фотопленки, а также письменное объяснение своих сотрудников и одну из трех ампул цианистого калия, обнаруженных в одежде Гиммлера.

В беседе с полковником я пытался выяснить, кем были двое других задержанных. «Сами не знаем», — ответил полковник.

26 мая мы поехали дальше. В районе Рура переночевали [44] и спустя день прибыли в Динст — в лагерь военных преступников. Коменданта лагеря заранее предупредили о цели нашего приезда, и он сразу же велел принести немецкие, как он выразился, «документы о русских». Нам доставили три больших ящика с бумагами. Документы, составленные на русском и немецком языках, содержали материалы разведывательной деятельности различных ведомств и служб гитлеровского рейха.

Не задерживаясь в этом лагере, мы с Ивлевым выехали в Брюссель, где остановились в отеле «Палас». Там же размещалось и советское посольство. Я сразу пошел к нашему послу и доложил ему о нашей миссии. Через сутки мы выехали обратно во Фленсбург, где и сдали все изъятые документы генералу Трусову.

Николай Михайлович пригубил остывший чай, попросил Анну Дмитриевну заварить нам свежего.

На этом миссия группы генерала Трусова не завершилась. Как было сказано выше, Трусов обнаружил захват англичанами военно-морского и гражданского флотов. Николай Михайлович проделал огромную работу и склонил на нашу сторону американцев, доказав им, что будет более справедливым поделить корабли между союзниками поровну.

Об этом Трусов доложил Жукову. Но поскольку это уже выходило за рамки поручения, данного Сталиным по поводу ареста правительства Деница, маршал в свою очередь переслал докладную Трусова в Москву.

«29.5.45 г. 24.00

Особо важная

Товарищу Антонову

Прошу срочно доложить товарищу Сталину телеграмму товарища Трусова и передать решение Ставки по существу.

Г. Жуков »

А генерал Трусов сообщал, что:

« — Американское правительство материально не заинтересовано ни в боевых кораблях, ни в подводных лодках, ни в торговом флоте Германии. [45]

- Оно согласно, в принципе, поделить флот на 4 части — СССР, Англия, США, Франция.

- Для ускорения решения вопроса раздела германского флота американская сторона считает необходимым в ближайшие дни создать морские комиссии от СССР, Англии и Америки.

- Созыв конференции с участием этих комиссий должен произойти в результате обращения маршала Жукова или Верховного командования к генералу Эйзенхауэру.

- Американцы не будут выступать в совместной линии с англичанами, напротив, подержат наше требование на 1/3 германского флота.»

Трусов, не будучи морским специалистом, рекомендовал назначить председателя комиссии по разделу флота не ниже вице-адмирала и просил дать ответ сегодня же по поводу согласия на проведение предлагаемых мероприятий.

Николай Михайлович усмехнулся.

— Вот видите, до чего мы «обнаглели». Жукову и самому Сталину предлагали давать ответ немедленно.

В заключение скажу о том, что в результате инициативных действий группы Трусова наша страна не упустила значительные трофеи из состава морского флота Германии. А те читатели, кто плавал по Черному морю на теплоходе «Россия», плавали на той самой «Патри», где жила группа Трусова.

Николай Михайлович так подвел итог нашей беседы:

— Из Фленсбурга мы выехали с чувством выполненной миссии, возложенной на нас. Правительство Деница перестало существовать, арест высокопоставленных нацистов способствовал организации Нюрнбергского судебного процесса. Во Фленсбурге нам удалось добыть важные немецкие документы, мы привезли с собой оттуда значительную часть архива германского генерального штаба, материалы которого были использованы на Нюрнбергском процессе и которые раскрывали подготовку и развязывание агрессивных войн в Европе и против СССР.

Во Фленсбурге нам удалось добыть также немецкие карты морского штаба с минной обстановкой по всей акватории Балтийского моря, эти карты [46] значительно облегчили нашим морякам разминирование Балтийского моря и спасли от гибели многих людей и суда многих государств.

Вот такое, Владимир Васильевич, довелось мне выполнять первое задание после войны, и, как видишь, в те годы многое делалось для того, чтобы надолго, а может быть, навсегда сохранить мир в Европе и вообще на земле.

Если акт о безоговорочной капитуляции гитлеровских вооруженных сил фиксировал прекращение боевых действий «на суше, на море и в воздухе», то арест правительства Деница ставил последнюю точку — было ликвидировано нацистское правительство — третий рейх, как государство, перестал существовать не только фактически, но и официально, юридически.

При аресте адмирала Деница, несмотря на то, что англичане и американцы были во Фленсбурге «хозяевами», Горбушин сумел завладеть личным портфелем гросс-адмирала, в котором оказались важные документы. В их числе были подлинники завещания Гитлера. Позднее эти завещания публиковались в сотнях различных изданий, начиная от газет, кончая мемуарами государственных деятелей. Но поскольку эти исторические документы первым обнаружил В.И. Горбушин, офицер в группе, которая действовала по приказу Жукова, считаю приоритетным правом привести текст этих документов. Читайте их в приложении.

Встреча с Гопкинсом

В книге Жукова сказано:

«В конце мая 1945 года И. В. Сталин предупредил меня о том, что возвращаясь после посещения Москвы, проездом через Берлин, мне нанесет визит Гарри Гопкинс, особо доверенное лицо президента США.

Гопкинс, по мнению И. В. Сталина, был выдающейся личностью. Он много сделал для укрепления деловых связей США с Советским Союзом.»

Не первый уж раз придется воскликнуть — ох, уж эти редакторы и правщики! Как же они подводят [47] Жукова! Вот в вышеприведенной цитате опять переврали даты, сдвинули события. Ну, посмотрели бы в старой подшивке газет, в них были официальные сообщения о приезде Гопкинса в Москву, о приемах у Сталина, об отъезде гостя. Из этих официальных публикаций вытекает: не мог Сталин звонить «в конце мая», что Гопкинс уже «возвращается». Представитель президента только прилетел в Москву в конце мая — 25 числа. У него состоялось шесть встреч со Сталиным, последняя — в июне. И, следовательно, раньше этой даты Верховный не мог предупредить Жукова о «возвращении» посланника. Гопкинс вылетел из Москвы утром 7 июня и был в Берлине в полдень.

Жуков позаботился о встрече высокого гостя.

«Прямо с аэродрома Гарри Гопкинс с супругой, очень красивой женщиной лет тридцати, приехали ко мне. Среднего роста, очень худой, Г. Гопкинс имел крайне переутомленный и болезненный вид».

Жуков угостил супругов Гопкинсов завтраком, за которым гость рассказал маршалу о своих встречах со Сталиным. Кстати, первая из них состоялась в июле 1941 года, когда гитлеровцы рвались к Москве. В те дни почти никто не сомневался в скорой победе германской армии. Президент США хотел знать истинное положение, он послал Гопкинса, якобы, для изучения вопроса об американских поставках в СССР. Но главная его задача была выяснить — «как долго продержатся русские». Гопкинс из бесед со Сталиным уверился, что русские будут драться до победного конца, он убедил в этом и президента Рузвельта, чем, несомненно, повлиял на решение президента разработать целую программу помощи Советскому Союзу.

Гопкинс, действительно, дружески относился к нашей стране и его влияние на президента и правительство США принесло немалую пользу в укреплении союзнических отношений между нашими странами, да и в материальной помощи в трудные годы войны. Он приложил много усилий и для принятия закона о лендлизе.

Сталин относился с уважением к доброжелательному американцу. И новый президент Трумен неслучайно прислал именно Гопкинса на переговоры со [48] Сталиным. После окончания войны отношения союзников стали меняться в сторону ухудшения. Западные страны всячески пытались не допустить укрепления наших позиций в Европе. Сталин был тверд в проведении своей политики. И вот, после неудачных попыток сломить советскую сторону на конференции в Сан-Франциско (откуда Молотов уехал до ее окончания) Трумен решил послать Гопкинса, как «друга Сталина», с которым он будет более сговорчив.

Гопкинс уже старый и больной, оставил государственную службу, не выходил на улицу. Но, услышав предложение Трумена, «словно боевой конь» воспрянул духом, почувствовал прилив новых сил и согласился осуществить высокую миссию.

В моей библиотеке есть полная запись всех бесед Гопкинса со Сталиным, но поскольку этот материал довольно объемистый, приведу из него только то, что имеет прямое отношение к Жукову.

Первая беседа состоялась 26 мая в 8 часов вечера, в ней участвовали Сталин, Молотов, Павлов (переводчик, кстати, он жив по сей день, я не раз с ним беседовал). Американскую сторону представляли Гопкинс, Гариман (посол США в СССР), Болен (помощник госсекретаря США).

Сталин встретил Гопкинса очень радушно. Они оба с удовольствием вспоминали свою первую встречу в тревожные и опасные дни июля 1941 года. Вспомнили добрым словом Рузвельта, которого оба очень уважали. Перейдя к делу, касались многих острых тогда политических проблем. Вопрос, касающийся Жукова, был таков. Гопкинс сообщил, что в Контрольный Совет по Германии американским представителем назначен генерал Эйзенхауэр.

Сталин не знал об этом и тут же принял решение назначить не менее значительную фигуру:

— Советским представителем в Контрольный Совет будет назначен маршал Жуков.

Ни минуты не сомневаясь в правильности принятого им решения, но понимая необходимость юридического оформления, Сталин добавил:

— Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время.

Одну из очень важных проблем Сталин решал, уже опираясь на работу, проделанную маршалом Жуковым [49] и генералом Трусовым, описанную мной в предыдущей главе. Это произошло на второй беседе, 27 мая, когда Гопкинс заговорил о разделе германского флота. Сталин, как говорится, был во всеоружии:

— Как нам известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского флота, он тоже капитулировал и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один корабль не был передан русским. Я послал президенту и премьер-министру телеграммы, чтобы по меньшей мере одна треть германских военных кораблей и торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению. Если учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую основание полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского Союза, что я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет крайне неприятно.

Гопкинс заверил Сталина:

— Я говорил по этому поводу с адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого намерения задержать какую-либо часть германского флота, а лишь хотят осмотреть эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований. После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между союзниками. Я думаю, этот вопрос будет решен именно так на предстоящем совещании глав трех правительств.

В конце второй встречи, после трудных и долгих дискуссий по поводу лендлиза говорили о судьбе Польши, которую союзники хотели превратить в «санитарный кордон» от коммунизма путем внедрения в Польшу эмигрантского правительства Миколайчика. После всего этого, утомленный (и не очень здоровый) Гопкинс посчитал нужным еще раз вернуться к одной из вчерашних тем. [50]

— Было бы крайне желательно, чтобы маршал Сталин смог как можно скорее опубликовать сообщение о назначении маршала Жукова советским представителем в Контрольном Совете для Германии, с тем, чтобы этот орган мог поскорее приступить к работе.

Сталин заверил гостя:

— Я готов объявить о назначении маршала Жукова либо завтра, либо еще через день, и вообще, когда вам угодно.

На третьей, тоже продолжительной встрече, решался очень ответственный вопрос о начале военных действий против Японии.

Оговорив непременное обсуждение этого вопроса с Китаем, Сталин обещал, что советские войска начнут боевые действия в августе.

Что бы ни писали о Сталине желающие изображать его только черной краской, но даже из встреч с Гопкинсом виден его колоссальный международный авторитет и несгибаемость в защите интересов нашего отечества. По всем вопросам, даже там, где он соглашался с Гопкинсом и через него с предложениями президента Трумена, в конечном итоге получалось так, что позиции Сталина, интересы нашей страны преобладали.

Например, начать боевые действия СССР обязан был в соответствии с договором с союзниками. И вот при встрече с Гопкинсом Сталин дает себя уговорить в том, что уже давно решено, и при этом оговаривает и новое положение, прямо скажем, весьма и весьма не простое:

— Я считаю, после безоговорочной капитуляции Японии, Россия будет участвовать в фактической оккупации Японии и желает достигнуть с Англией и США соглашения о распределении зон оккупации.

И еще раз в конце третьей встречи Гопкинс напоминает Сталину, что до сих пор нет официального сообщения о назначении Жукова.

Для меня остается загадкой такая настойчивость в отношении кандидатуры маршала Жукова. Боевые действия кончились. Авторитет Жукова в Контрольном Совете способен только подавлять других членов комиссии и усложнить им защиту своих интересов. Зачем так настаивает Гопкинс на его кандидатуре? [51]

Единственное, может быть нелестное для Георгия Константиновича объяснение я вижу в том, что Жуков им хорошо известен, как «военная косточка», прямолинейный строевой командир и никакой не политик, и уж тем более, не дипломат. А наступила пора ораторских баталий, а дипломат, как известно, должен говорить одно, думать другое, а делать третье. Жуков на такие выкрутасы явно не был способен. Может быть, поэтому его тянули в сторону от близких ему военных дел?

Как бы там ни было, а на третьей встрече Гопкинс еще раз просит Сталина разрешить вопрос о назначении Жукова. Сталин не привык к такой напористости, да и неловко ему, наверное, было оказаться не хозяином слова после того, что в прошлый раз пообещал.

На следующий день в газетах появилось сообщение:

«О Контрольном Совете по оккупации Германии.

По договоренности между правительствами союзных держав на днях создается Контрольный Совет из представителей Верховного Командования Советского Союза, Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Франции, который будет осуществлять высшую власть союзных держав на время оккупации.

Представителем Советского Верховного Главнокомандования в Контрольном Совете назначен Главнокомандующий Советскими оккупационными войсками в Германии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

31 мая 1945 г.»

Обратите внимание: в этой публикации не сказано, кто принимал решение, нет ничьей подписи, нет ссылки на какой-либо официальный орган. Не знаю, в чем причина такой публикации, может быть, Калинин был болен или в отъезде? Это предположение могу подкрепить тем, что в перечне присутствовавших членов правительства на приеме у Молотова 31 мая и на обеде у Сталина 1 июня, Калинина не было. Но Сталин сказал опубликовать, и этого было достаточно, надо же успокоить высокого гостя. [52]

На третьей беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав, Гопкинс стал вспоминать, как при возвращении с Ялтинской (Крымской) конференции, Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, это будет символично для победы, которую одержат союзники.

Сталин поддержал:

— Я помню, мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.

Так было предопределено место следующей конференции руководителей трех союзных держав, которая войдет в историю под названием Потсдамской.

Нетрудно догадаться, какие огромные труды и заботы легли на плечи маршала Жукова по подготовке, а затем по обеспечению работы этой конференции. Но об этом поговорим в соответствующем месте.

Итак, завершив переговоры с Гопкинсом 6 июня, Сталин позвонил Жукову о прилете «выдающейся личности» и просил уделить ему должное внимание.

Встреча с Эйзенхауэром

5 июня 1945 года после долгих предварительных переговоров было назначено первое заседание Контрольного Совета в Берлине. На этом заседании уполномоченные своими правительствами Жуков, Эйзенхауэр, Монтгомери, Делатр де Тасиньи должны были подписать Декларацию о поражении Германии и взятии на себя верховной власти правительствами четырех союзных держав. Кроме ответственности и высокого доверия в этой миссии на Жукова легли еще и заботы по встрече, размещению, обеспечению безопасности и другие хлопоты, связанные с проведением очень представительной конференции. И действительно, эти четыре военачальника в те дни были самые выдающиеся и знаменитые личности в Европе.

В 12.00 на Темпельхофском аэродроме приземлился самолет главы американской делегации. Его встречали с почетным караулом генерал армии Соколовский и комендант Берлина генерал-полковник Берзарин. Разумеется, было непонятно, почему не [53] встречал Жуков, как полагается, равный — равного (скажу позднее о веской причине).

Генерал Эйзенхауэр, я думаю, специально внес некоторую экстравагантность в момент своего прибытия. Американцы вообще большие любители выкинуть нечто необычайное, особенно запоминающееся. В нарушение принятого во всем мире ритуала встречи почетных гостей, Эйзенхауэр не спустился по лестнице и не пошел по ковровой дорожке к почетному караулу. У самолета опустился кусок борта, превратившись в трап, и из темного чрева выехал новенький, сверкающий на солнце «виллис». В нем сидели двое. За рулем очаровательная, типичная американская красавица в форме лейтенанта, улыбающаяся белоснежными зубками. Рядом с ней в пилотке (и как контраст красавице) морщинистый, но тоже сияющий улыбкой Айк (да, именно Айк, как его звали сослуживцы и вся Америка). Сама простота, сама непосредственность, ни тени заносчивости, язык не поворачивается, не смотря на торжественность момента, называть его полным именем генерал-армии Дэвид Дуайт Эйзенхауэр. Да его так никто и не звал с детства. Отца его тоже звали Дэвид. На это имя откликались оба. К тому же, мать не любила модную манеру сокращать имена в Боб, Эд, Тед, Кэт. Она не стала звать сына Дэви и привилось ему второе имя Дуайт. Родительница была довольна, вроде бы и не сокращается оно. А вот мальчишки в школе сразу дали ему кличку — по аналогии с гадким утенком — Гадкий Айк, потому что у него были светлые волосы и красное лицо. Не стану напоминать читателям всю его биографию и головокружительную карьеру. С 1915 года, за 25 лет он дослужился до подполковника и в феврале 1940 года, когда уже полыхала мировая, еще занимался подготовкой резервистов, будучи работником штаба 15 пехотного полка в Калифорнии.

Айк был типичный провинциальный парень из пыльного ковбойского городка Абелина. Отец его работал механиком на маслобойне. Айк обожал (до конца дней своих) фильмы-вестерны. Романтичная история ковбойских приключений витала в воздухе его детства. Еще недавно в Абелине было больше бандитов и проходимцев, чем в других городах Америки. [54] Ковбои и гуртовщики приезжали сюда развлечься, пьянство, поножовщина, перестрелки были повседневной жизнью этого городишки всего с пятью тысячами коренных жителей. Очень колоритной была фигура Дикого Билла, недавнего шерифа Абелина, который пристрелил более 50 преступников, попадал из кольта в подброшенную монету. Правда, и самого Билла уложили выстрелом в затылок во время игры в карты.

И вот к концу войны в Абелине боготворили самого Айка, который стал Верховным главнокомандующим армий трех держав — США, Англии и Франции. Портреты легендарного земляка были теперь в каждом доме. Но дружок юности, со свойственной американцам склонностью к подначке, писал по этому повод Айку: «Это самые худшие из твоих портретов. Рот у тебя на них, как у Джона Брауна, а другие черты лица вообще ни на что не похожи».

В ответе Эйзенхауэр писал: «Если абилинцы попытаются превозносить меня и величать по титулам, а не называть по имени, я, когда приеду домой, буду чувствовать себя чужаком. Самое худшее в военных чинах заключается в том, что они ведут к изоляции, а это мешает товариществу».

Прошу читателей запомнить последнюю фразу, она поможет вам постоянно представлять манеру поведения, жесты и речь Эйзенхауэра при общении с Жуковым.

Итак, выкатился из самолета на «виллисе» прославленный военачальник, генерал армии Эйзенхауэр и в сопровождении почетного эскорта помчался в отведенную ему резиденцию. Он жаждал скорой встречи с Жуковым, увидеть которого давно хотел, заочно был готов с ним подружиться, выпить и поболтать по-приятельски.

Но не тут-то было! Наша извечная зарегулированность и хроническая бюрократия едва не испортили при первой же встрече отношения с Жуковым. Наверное, самым достоверным на этот счет мнением будет выдержка из мемуаров Эйзенхауэра:

«Заседание было назначено на вторую половину дня, и я воспользовался предоставившейся мне возможностью заехать в штаб к маршалу Жукову, чтобы вручить ему высшую воинскую награду — медаль [55] «Легион почета», которой его удостоило американское правительство. Жуков произвел на меня впечатление приветливого человека с отличной военной выправкой.

По возвращении к себе, где нас временно разместили, я узнал, что поступило сообщение о неожиданной задержке в открытии заседания, на котором маршал Жуков должен был выступать в роли хозяина. Это вызвало досаду, поскольку вечером я должен был вернуться во Франкфурт. В ожидании мы провели долгие послеполуденные часы, а офицер связи из штаба Жукова, говоривший по-английски, не мог дать нам никаких объяснений относительно задержки заседания. Наконец, уже к вечеру я решил ускорить дело. Поскольку я знал, что все документы, которые нам предстояло подписать, были ранее изучены и просмотрены каждым из союзных правительств, я не видел обоснованной причины для задержки, которая теперь выглядела как преднамеренная. Поэтому я попросил офицера связи сообщить маршалу Жукову, что, к моему большому сожалению, я буду вынужден возвратиться во Франкфурт, если заседание не начнется в ближайшие тридцать минут. Однако, когда посыльный уже был готов отправиться с моим заявлением к Жукову, к нам поступило сообщение, что нас ожидают в зале заседаний, куда мы и отправились незамедлительно. Маршал объяснил, что задержка произошла ввиду того, что он ожидал из Москвы последних указаний по одному важному вопросу. Мы приняли объяснение благосклонно, и Контрольный Совет начал работать в атмосфере дружественного радушия».

Эйзенхауэр, в приведенной выше цитате, пишет, что именно при первой встрече, на завтраке, он вручил Жукову высокую награду.

А теперь приведу цитату из книги Георгия Константиновича по поводу его первой встречи с Эйзенхауэром:

«Встретились мы по-солдатски, можно сказать, дружески. Д. Эйзенхауэр, взяв меня за руки, долго разглядывал, а затем сказал:

- Так вот вы какой!

...Мне понравились его простота, непринужденность и чувство юмора». [56]

Далее я опускаю содержание разговора при этой первой встрече и приведу только заключительный абзац:

«Здесь же, в моем кабинете, был устроен для Д. Эйзенхауэра и его спутников завтрак, после чего они вылетели в свою ставку во Франкфурт-на-Майне», (стр. 315 изд. «Новости», 1990).

Обращаю внимание читателей, — Эйзенхауэр «улетел», так как это имеет значение для дальнейшего описания событий. Даю продолжение цитаты из книги Жукова:

«5 июня в Берлин прибыли Д. Эйзенхауэр, Б. Монтгомери, Ж. Латр де Тасиньи для подписания Декларации о поражении Германии.

Перед заседанием Д. Эйзенхауэр приехал ко мне в штаб, чтобы вручить высший военный орден США — «Легион почета» степени Главнокомандующего.

Я позвонил Верховному и доложил об этом. И. В. Сталин сказал:

- Нам в свою очередь нужно наградить Эйзенхауэра и Монтгомери орденами Победы, а Латра де Тасиньи орденом Суворова 1 степени.

- Могу ли я объявить им об этом?

- Да, конечно».

Из приведенных цитат получается, — Эйзенхауэр дважды прилетал и дважды вручал одну и ту же медаль — орден «Легион почета». Первый раз, когда он выкатился из самолета на «виллисе» и, как он пишет, «воспользовался предоставившейся мне возможностью заехать в штаб к маршалу Жукову, чтобы вручить ему высшую воинскую награду — медаль «Легион почета». И затем, как сказано в книге Жукова, «Эйзенхауэр прилетел в конце мая и улетел в свою ставку во Франкфурте-на-Майне, а 5 июня прибыл в Берлин и перед заседанием приехал в штаб и вручил высший военный орден».

Отнесем эту путаницу на счет редакторов рукописи Жукова. Не было двух прилетов, не было возвращения Эйзенхауэра во Франкфурт-на-Майне после первой встречи в штабе Жукова. На этот счет не оставляет никаких сомнений подлинное донесение Сталину, написанное самим Жуковым. Вот выдержки из него: [57]

«Подана 6.6.45 3ч. 39м. (обратите внимание на точность — не 3 часа 40 минут, а именно 39 минут).

Особо важная

Москва.

Товарищу Сталину.

5 июня сего года в Берлин самолетом в 12.00 прибыл глава американской делегации генерал Эйзенхауэр с группой генералов и офицеров... (далее текст о прибытии других глав делегаций).

По прибытии с аэродрома в Венденшлесс генерал Эйзенхауэр пожелал со мной встретиться до начала работы конференции по подписанию Декларации. Встреча произошла у меня в кабинете.

На беседе... вручил мне высший американский орден «Легион почета»... (Далее идет текст о визитах к Жукову других глав делегаций).

...Подписание Декларации состоялось в 18 часов по московскому времени».

Вспомните, как Эйзенхауэр долго ждал, нервничал и едва не улетел в свою ставку. А задержка начала конференции по подписанию давно уж согласованной и отредактированной Декларации произошла потому, что Жуков, получив от Эйзенхауэра высший орден, ожидал решения Президиума Верховного Совета (которое после разговора со Сталиным по телефону, срочно, в течение нескольких часов было оформлено) о награждении Эйзенхауэра и Монтгомери орденами Победа. Маршал Жуков понимал, что этот ответный жест должен произойти сегодня же, безотлагательно. Вот он и ждал.

Далее в донесении Сталину говорится:

«В заключение мною был дан обед для членов делегации, на котором я объявил о награждении советским правительством...

Я и товарищ Вышинский лично проводили на аэродром Эйзенхауэра и Монтгомери, которые вылетели в 19.30 из Берлина. С Эйзенхауэром и Монтгомери я договорился прибыть во Франкфурт-на-Майне 10 июня с.г. для вручения им орденов «Победы»...

Жуков ».

В своих мемуарах Эйзенхауэр вспоминает: после завершения официальной части конференции, «...маршал [58] Жуков подготовил тщательно продуманный банкет для своих гостей, но я не был готов провести всю ночь в Берлине... Поэтому я сказал Жукову, что мне придется этим же вечером возвращаться во Франкфурт, и довольно рано, чтобы произвести посадку до наступления темноты. Он попросил меня согласиться на компромисс и зайти в банкетный зал на пару тостов и прослушать две песни в исполнении ансамбля Красной Армии. Он обещал мне быстрый проезд через город к аэродрому, сказав, что сам поедет со мной на аэродром и проследит, чтобы не было никаких задержек...

...банкетный стол был заставлен русскими деликатесами».

Далее, для оживления довольно сухих цитат из документов и мемуаров, я приведу небольшую сценку из воспоминаний поэта Долматовского, который присутствовал в том банкетном зале.

«Американец из свиты Эйзенхауэра предупредил, что дама-лейтенант (шофер «виллиса») будет сидеть рядом с высоким гостем. Случай непредвиденный, пришлось докладывать Георгию Константиновичу. Он задумался — вот еще незадача! Приказал найти лейтенанта-связистку... хорошо, если бы она говорила по-английски.

Тут надо представить оперативность офицеров штаба, отдела кадров, хозяйственников. В считанные минуты выявили, привезли, приодели, проинструктировали. В общем, нашли! И какую!

Наша связистка, вполне способная конкурировать с эффектной американской лейтенантшей, сидела рядом с ней, а та, в свою очередь, рядом с Дуайтом Эйзенхауэром. Ее звали — Кай! А вот имя связистки, к сожалению, неизвестно.

Она и ее партнерша мило разговаривали. Причем американка глаз не сводила с медали «За боевые заслуги», сиявшей на гимнастерке советской дамы. Глядела-глядела, потом уже прямо попросила подарить ей медаль, как сувенир.

Маршал Жуков беседовал с Эйзенхауэром, но каким-то боковым зрением уловил и то, что происходило между военными дамами. Он что-то шепнул штабному офицеру, а тот передал нашей связистке — отдай медаль, завтра получишь другую. Наша девушка [59] отдала награду, но не растерялась и, поскольку у американки наград не было, показала на ленточки, украшавшие китель Эйзенхауэра. Тот понял и одобрил обмен улыбкой и жестами. Но развел руками — здесь, мол, нет — только ленточки.

На следующий день прилетел офицер из американского штаба и доставил медаль Соединенных Штатов...»

Подводя итог первой встречи двух прославленных полководцев, отметим главное — они понравились друг другу и подружились. Это помогало им свершить немало полезных дел в поддержке (еще некоторое время) добрых отношений между нашими странами. Позднее пошло охлаждение, обострение — от них не зависящее.

И еще, опираясь на документы и воспоминания участников этой встречи с обеих сторон, уточним — происходили эти события в один день — 5 июня, с 12.00 до 19.00.

Первая пресс-конференция

7 мая в Берлине Жуков по просьбе иностранных и советских журналистов провел, наверное, первую в своей жизни пресс-конференцию с иностранными журналистами. Непривычное это дело, но ничего не поделаешь — времена меняются и положение обязывает. Сначала маршал не хотел соглашаться на это публичное терзание всякими каверзными вопросами, но опытный в таких делах политический советник Вышинский убедил его — отказываться нельзя, не принято, нежелательный резонанс вызовет.

— Да Вы не беспокойтесь насчет вопросов, мы потребуем их задать заранее в письменном виде.

Жуков удивился.

— А так полагается? Резонанса не вызовет?

— Не сомневайтесь, это обычный протокол пресс-конференции. Отберем вопросы, на которые вы сочтете необходимым ответить. Остальные отсеем.

— Хороший у вас протокол, — маршал улыбнулся.

— Могут задать и дополнительные вопросы, от [60] этого никуда не денешься. Но надо подольше отвечать на основные письменные вопросы, чтобы осталось на устные как можно меньше времени.

— Тоже своя тактика, — сказал маршал.

Отмечая незнакомую ему тактику дипломатии, Жуков придерживался и своей особой тактики в отношениях со Сталиным. Зная подозрительность Верховного, его слабость слушать доносчиков и, понимая, что таких информаторов в его окружении немало, Жуков регулярно, почти ежедневно, а по конкретным мероприятиям обязательно, писал Сталину подробные докладные. Информаторы могут перепутать или умышленно исказить факты, пусть лучше Сталин от него получает полную и правдивую информацию. К тому же, являясь официальным заместителем Сталина, маршал как того требовал устав, считал для себя обязательным докладывать устно и писать донесения своему прямому начальнику.

Как пример такого сообщения, приведу донесение Жукова Сталину и Молотову (как министру иностранных дел) о проведенной им и Вышинским пресс-конференции.

Я почти полностью привожу этот документ потому, что он поможет читателям шире познакомиться с политической обстановкой, в которой работал Жуков в те дни.

Итак, вопросы и ответы:

« — Что вы считаете главными задачами союзной Контрольной Комиссии и как вы рассматриваете перспективы существования общей политики четырех держав в отношении Германии?

- В своем ответе я указал, что этот вопрос достаточно полно и ясно освещен в советской печати.

- Сражение за Берлин было заключительным и решающим сражением войны. Могли бы ли вы сообщить о нем некоторые подробности, до сих пор не опубликованные?

- Я кратко охарактеризовал берлинскую операцию, подчеркнув, что мощное оснащение Красной Армии всеми видами военной техники, развертывание атаки ночью с применением прожекторов и большое сосредоточение наших сил позволили нанести противнику сокрушительный удар, который явился окончательным и решающим ударом в этой войне. [61]

- Какие личные отношения допускаются между Красной Армией и немецким населением? Как вы расцениваете возможность лояльного сотрудничества германского народа с союзными народами?

- В своем ответе я подчеркнул два момента:

а) чем скорее немцы сделают для себя правильный вывод из факта поражения Германии, тем будет лучше;

б) отношение, между Красной Армией и немецким населением определяется строгим оккупационным режимом.

- Готовитесь ли вы к суду над военными преступниками?

- В своем ответе я сообщил, что мы сторонники того, чтобы после необходимого следствия быстрее провести открытые судебные процессы над немецкими военными преступниками.

- Могли ли вы сказать что-нибудь о демобилизации Красной Армии?

- Я ограничился кратким указанием на то, что после окончания войны в Европе перед нами встал этот вопрос и мы его изучаем.

- Смог ли бы комитет «Свободная Германия» оказать какую-либо пользу в работе Контрольной Комиссии?

- Я ответил, что этот вопрос считаем не актуальным.

- Какие меры следовало бы, по вашему мнению, принять в деле экономического разоружения Германии и как вы рассматриваете будущность Германии, как индустриальной державы?

- Отвечая на этот вопрос, я сослался на решения Крымской конференции по этому вопросу, заметив, что основная наша задача в том, чтобы не допустить возрождения сильной в индустриальном отношении, агрессивной Германии.

- Считаете ли вы желательным иметь в Берлине, постоянных, иностранных корреспондентов?

- В своем ответе я сообщил, что пресса может оказать пользу в общей работе. Но практически вопрос о работе инкоров в Берлине еще не поднимался ни союзниками, ни нами, так как Контрольный Совет еще не начал свою работу.

После ответов на письменные вопросы инкоры задали [62] мне несколько устных вопросов: просили кратко рассказать мою биографию, спрашивали об операции на Халхин-Голе (о которой я сказал, что эта локальная операция интересна лишь в том отношении, что советские войска за 10 дней окружили и полностью разгромили 6 армию японцев), задавали вопрос о том, известно ли нам что-либо о дальнейшей судьбе Гитлера, просили высказаться о роли кавалерии в современной войне.

В конце беседы Паркер спросил:

- Осуществлял ли маршал Сталин повседневное руководство боевыми операциями, которые выполняли руководимые мною войска?

В своем ответе я сказал, что маршал Сталин повседневно руководил всеми боевыми операциями наших армий на всех фронтах и особенно детально руководил важнейшими операциями на решающих направлениях, в том числе, разумеется, и на Берлинском направлении.

Наше с тов. Вышинским впечатление от пресс-конференции удовлетворительное.»

Не баловал маршал инкоров длинными разговорами, ответы его. коротки и четки, как команды, никакой возможности не дал для кривотолков и рассуждений, ответы однозначные. В наступающей эпохе дипломатических схваток и закулисных махинаций тоже проявился жуковский характер.

Чувство ответственности за ответы на пресс-конференции было для Жукова естественным, он понимал: каждое его слово будет проанализировано и взвешено. Это подтверждается любопытным эпизодом, имеющим отношение к той встрече с журналистами. Вернее к одному из вопросов: «Знает ли маршал что-либо о судьбе Гитлера?». Жуков тогда ответил, что ему ничего не известно.

В своих воспоминаниях Георгий Константинович пишет:

«В 4 часа генерал В. И. Чуйков доложил мне по телефону, что генерал Кребс сообщил ему о самоубийстве Гитлера. По словам Кребса, это произошло 30 апреля в 15 часов 50 минут... Тут же соединившись с Москвой, я позвонил И. В. Сталину... доложил о самоубийстве Гитлера.

И. В. Сталин ответил: [63]

- Доигрался подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?

- По сообщению генерала Кребса труп Гитлера сожжен на костре».

И все, больше нигде и никогда к этому вопросу Жуков не возвращался, и на пресс-конференции честно сказал, что ему ничего не известно. О том, что труп фюрера сожжен, в своем ответе журналистам Жуков не сказал, наверное потому, что подробности этой версии ему не были известны и ходило много слухов, будто Гитлер удрал в Испанию или на подводной лодке в Бразилию. Сам Жуков по этому поводу пишет:

«Обстоятельства вначале побудили меня усомниться в правдивости версии о самоубийстве Гитлера. ...Я тогда подумал: а не удрал ли Гитлер в самый последний момент?..»

В общем, спросили его о «судьбе фюрера» и он ответил, что ничего о ней не знает.

И вот, спустя 20 лет, в 1965 году он прочитал в книге Елены Ржевской подробности обнаружения и опознания трупов Гитлера и Евы Браун. Писательница была переводчицей в комиссии, которая вела расследование в 1945 году в Берлине.

Желая выяснить все подробности, маршал пригласил к себе на дачу Елену Ржевскую. Она описала эту встречу в сборнике воспоминаний о Жукове, опубликованном в 1988 году.

Я давно знаком с Еленой Моисеевной, печатал ее произведения будучи главным редактором журнала «Новый мир».

Кроме ознакомления со статьей Ржевской о встрече с Жуковым, я побеседовал с писательницей. Она рассказала:

— Жуков удивлялся: как же он не знал подробностей обнаружения и опознания трупа Гитлера? Он хотел уяснить это с моей помощью. Это был его главный вопрос. Мне тоже казалось странным, что командующий войсками фронта, первое лицо в Берлине в то время, и вдруг не осведомлен о таком важном эпизоде финала войны. И еще он очень удивлялся, что Сталин, зная детали поиска останков Гитлера, ему, Жукову, ничего об этом не сказал.

— Не может быть, чтобы Сталин знал, — возражал Георгий Константинович. [64]

Я сказала ему, что Сталин не только знал, но по его указанию все было еще раз перепроверено, и ему были доложены результаты расследования и акты опознания трупов. Жуков предположил, что до него эти сведения не доходили потому, что расследование шли по линии НКВД. Но ни Берия, ни Серов, с которыми он часто встречался, ничего ему об этом не сообщили.

Жуков сказал мне, — продолжала Ржевская, — что он оказался в сложном положении: получается, что он лгал в Берлине на пресс-конференции советских и иностранных корреспондентов заявляя, что о Гитлере нам ничего не известно. Это его беспокоило.

Жуков нашел такой выход из создавшегося положения: написал в своих мемуарах, что несколько позже, по результатам расследования стало известно более определенно о самоубийстве Гитлера и что подробно об этом написано в моей книге «Конец Гитлера — без мифа и детектива». (Издательство АПН. Москва, 1965 год).

Но в издательстве или в цензуре, наверное, посчитали, «несолидной» ссылку прославленного полководца на какую-то писательницу. Эти строки сняли, но вроде бы они остались для зарубежного издания.

После беседы с Еленой Ржевской я проверил издания АПН на английском языке. Но железные наши цензоры правили надежно: ссылки на книгу Ржевской в издании 1974 года я не обнаружил. И только в десятом советском издании 1990 года, «дополненном по рукописи автора», восстановлены слова Жукова: «О том, как велось расследование, с исчерпывающей полнотой описано Еленой Ржевской...» (в книге, которую я указал выше).

Жуков всегда был хозяин своего слова и, как видим, даже через много лет добивался полной ясности по отношению к своему ответу на пресс-конференции двадцатилетней давности. [65]