ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА --[ Биографии ]-- Карпов В. В. Полководец

Через Восточные Карпаты

Итак, 2 сентября 1944 года из Ставки поступила новая директива об одновременном наступлении 1-го Украинского фронта, его левого фланга (там находилась 38-я армия), и 4-го Украинского фронта, его правого фланга, где располагалась 1-я гвардейская армия. 2-й Украинский фронт должен был содействовать их наступлению ударом на Клуж.

В тот же день в 22.30 И. Е. Петров принял решение: силами одного стрелкового корпуса 1-й гвардейской армии, усиленной несколькими танковыми, артиллерийскими и инженерными соединениями и частями, прорвать оборону противника в районе Санок на фронте протяжением 4 километра, нанося удар в общем направлении на Каманьчу.

О том, в каких трудных условиях готовилась эта операция — при катастрофической нехватке времени, при очень сложных природных условиях, при малом количестве войск, истомленных предшествующими боями, — уже говорилось в предыдущей главе. К этому добавлялась еще одна трудность: нахождение двух участвующих в наступлении армий, 38-й и 1-й гвардейской, в разных фронтах усложняло планирование и руководство операцией.

Вообще с самого начала организации 4-го Украинского фронта так и напрашивалось 38-ю армию, тоже вышедшую к предгорьям Карпат, включить в состав войск этого фронта. Это дало бы возможность маршалу Коневу сосредоточить все внимание на продвижение в глубь Германии, не отвлекаясь на одну из многих своих армий, упершуюся в Карпаты. А генерал Петров, получив 38-ю армию, руководил бы всеми войсками в Карпатах и более целеустремленно, без долгих согласований, вел бы здесь боевые действия. Позже Ставка исправила это положение — 38-я армия была включена в состав 4-го Украинского фронта.

Но операция началась вот при таком построении, когда 1-й и 4-й Украинский фронты наносили удар своими соседствующими флангами.

8 сентября перешла в наступление 38-я армия под командованием генерал-полковника, ныне маршала К. С. Москаленко. Она наступала на главном направлении. Суть ее задачи была следующая: быстро разгромить [619] врага в предгорьях Карпат и стремительным продвижением кавалерийского и танкового корпусов упредить противника и занять Дуклинский перевал, захвату которого должны содействовать словацкие войска, заверившие в своей готовности наступать навстречу Красной Армии. Глубина операции была 90–95 километров, и пройти это расстояние части 38-й армии должны были за 5 дней.

На следующий день, 9 сентября, перешла в наступление 1-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника А. А. Гречко.

Петров находился на наблюдательном пункте генерала Гречко и, не сковывая его инициативу своим присутствием, внимательно следил за развитием наступления, для того чтобы реагировать за изменением обстановки в масштабе всего фронта, а также увязывать и поддерживать взаимодействие с соседом справа, 1-м Украинским фронтом.

К. С. Москаленко так вспоминает это наступление:

«Атака войск 38-й армии началась 8 сентября в 8 часов 45 минут. Ей предшествовала 125-минутная артиллерийская подготовка. ...Наша артиллерия сопровождала пехоту и танки, как и планировалось, на глубину 1,5 километра... Спустя час вклинились в оборону противника на 1,5 километра».

В течение дня армия продвинулась вперед до 12 километров. На этом, собственно, продвижение частей прекратилось. Повторные атаки 9 сентября успеха не имели и, как продолжает Москаленко:

«В ходе двухдневных боев войска 38-й армии не смогли прорвать тактическую зону обороны, уничтожить противостоящие войска и развить стремительное наступление к перевалам Карпат».

На 4-м Украинском фронте события развивались несколько иначе. 9 сентября, на сутки позже, перешел в наступление один корпус 1-й гвардейской армии (с целью содействовать 38-й армии) и в течение первого [620] дня операции прорвал оборону противника на участке в 12 километров и продвинулся до 6 километров в глубину.

Противник стал подтягивать сюда части с других участков фронта, желая локализовать, остановить здесь наступление. Как только об этом стало известно Петрову, он тут же отдал приказ перейти в наступление 17-му гвардейскому стрелковому корпусу. Этот гвардейский корпус под командованием генерал-майора А. И. Гастиловича, находясь на самом левом крыле фронта, занимал очень широкую полосу обороны — до ПО километров и имел к тому времени сугубо оборонительную задачу.

Но как только на участке 1-й гвардейской армии удалось создать для противника трудное положение, Петров не побоялся двинуть в наступление часть сил из обороняющихся на широком фронте. Это смелое решение командующего полностью себя оправдало. За три дня наступления частям корпуса удалось продвинуться в центре до 15 километров, а на фланге — от 30 до 60 километров и приблизиться к основным перевалам на этом участке.

Стремясь остановить наши войска теперь уже на этом направлении, противник двинул сюда резервы с соседних участков. И опять как только об этом узнал от разведчиков Петров, он по предложению командарма-18 Е. П. Журавлева приказал 17 сентября перейти в наступление и частям 18-й армии. Эта армия оборонялась на широком 170-километровом фронте. Петров и Журавлев очень рисковали, оставляя на остальных 150 километрах всего две дивизии и посылая вперед остальные части армии. Но риск этот был оправдан — генерал Петров видел, как гитлеровцы заметались, стремясь заткнуть бреши, в таких условиях им было не до наступления.

В течение 5 дней войска 18-й армии прорвали фронт противника на ширину до 30 километров и продвинулись в глубину на 30–40 километров. Таким образом, операция 4-го Украинского фронта, несмотря на многие трудности, развивалась успешно благодаря своевременному и умелому анализу всего происходящего на участке фронта его командующего генерала Петрова.

Приведу один только боевой эпизод из той сложной горной операции.

Приятно было генералу Петрову услышать 20 сентября [621] 1944 года доклад командира 3-го горнострелкового корпуса А. Я. Веденина о том, что первым из советских войск вступил на землю Чехословакии 1-й стрелковый батальон 897-го горнострелкового Севастопольского полка. К 12 часам дня границу перешли все части этого корпуса.

Можно было бы радоваться этому обстоятельству, но левый фланг 38-й армии почти не продвинулся, и поэтому правый фланг 3-го горнострелкового корпуса остался открытым, что немедленно использовала танковая дивизия СС. Она ударила в стык между 3-м горнострелковым корпусом и 38-й армией. Части 38-й армии стали отходить.

Об этих критических минутах командир горного корпуса А. Я. Веденин пишет:

«Гитлеровцы контратаковали соседа справа, части 155-й стрелковой дивизии 67-го стрелкового корпуса (38-й армии. - В. К.), которые отошли на 2–3 километра на северо-восток и начали закрепляться на новом рубеже. Чтобы не допустить дальнейшего продвижения противника, мы решили ввести в бой 318-ю горнострелковую дивизию Героя Советского Союза генерал-майора В. Ф. Гладкова, находившуюся в это время в районе Гурны. Дивизия успешно решила поставленную перед ней задачу: она не только отбила вражеские контратаки, но и отбросила противника на Мошанец. Большую роль сыграла помощь, оказанная 318-й дивизии и всему корпусу командующим 4-м Украинским фронтом И. Е. Петровым и командующим 1-й гвардейской армией А. А. Гречко. Они внимательно следили за ходом боевых действий корпуса и по нашей просьбе срочно перебросили в район Вислок-Дольны три истребительных противотанковых полка. Враг, стремясь не допустить нашего дальнейшего продвижения в Чехословакию, перебрасывал на наш участок все новые и новые силы».

Отметим опять личное вмешательство в ход боя генерала Петрова в критический момент: когда в контратаку шли танки дивизии СС, он из своего резерва послал на это направление три истребительно-противотанковых полка, чем очень своевременно способствовал [622] отражению танковой контратаки. И еще хочу напомнить: мастерски отбивала наступление эсэсовцев и сама перешла в контратаку 318-я дивизия под командованием того самого Гладкова, которого читатель, наверно, помнит по героическому эльтигенскому десанту.

К 21 сентября дивизии 1-й гвардейской армии вышли на границу Чехословакии и достигли перевалов, а 18-я армия и 17-й гвардейский стрелковый корпус подошли к перевалам на своих направлениях еще раньше. Таким образом 4-й Украинский фронт, который имел силы лишь для выполнения оборонительных задач, совместно с 1-м Украинским фронтом перешел в наступление на участке шириной в 300 километров, сломил сопротивление противника и пробился в труднейших горных и погодных условиях к перевалам главного Карпатского хребта!

Я рассказываю о том наступлении коротко, но прошу читателя представить, как в течение этих дней непрерывно, один за другим, следовали тяжелейшие бои, как наши бойцы и командиры в холод и грязь, под дождем и в туман, днем и ночью буквально прогрызали оборону противника в горах.

В этих условиях войскам очень помогла та учеба, та подготовка к особенностям ведения горных боев, которую так настойчиво вел генерал Петров. Вот как об этом говорит маршал Гречко:

«Необходимо отметить... широкое применение маневра во всех войсковых звеньях... Почти каждая задача в масштабе дивизии и полка решалась с применением обходов и охватов опорных пунктов противника, с проникновением через незанятые промежутки во фланг и тыл противника по горам, оврагам и долинам, покрытым лесами... Фронтальные атаки применялись, как правило, для отвлечения внимания противника и оковывания его главных сил. Основное же решение задачи достигалось обходом и охватом опорных пунктов, расположенных по высотам, причем обход и охват в зависимости от конфигурации и рельефа местности осуществлялся с одного или одновременно обоих флангов».

Хочу напомнить об очень важном обстоятельстве этой труднейшей горной операции. Ожидаемое содействие [623] в захвате перевала со стороны восточно-словацкого корпуса не состоялось, части Петрова, постоянно ожидавшие этого обещанного удара в тыл врагу, так и не получили столь необходимой помощи. Но и без этого 4-й Украинский фронт пробился к перевалам на своем участке, опередив 38-ю армию 1-го Украинского фронта, на которую был возложен главный удар.

Командование 1-го Украинского фронта и командующий 38-й армией К. С. Москаленко постоянно помнили главную задачу, поставленную в директиве Ставки, — помочь восстанию. Они представляли себе, в каком трудном положении находятся сейчас восставшие на территории Словакии, и поэтому искали любую возможность прорваться к ним и оказать помощь. Движимый, видимо, такими соображениями, маршал Конев в полосе 38-й армии ввел 4-й гвардейский танковый корпус, чем добился перелома в борьбе.

Следует сказать и еще об одном обстоятельстве. Командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко очень бережно отнесся к 1-му чехословацкому корпусу, поставив этот корпус во второй эшелон наступающих; таким образом, основные трудности по прорыву укрепленной полосы обороны возлагались на советские части, наступавшие в первом эшелоне. Но вот когда настал момент вводить вторые эшелоны и 1-й чехословацкий корпус был двинут в бой, неожиданно проявились некоторые отрицательные качества не самого чехословацкого корпуса, а его командира генерала Кратохвила.

Он был ставленником лондонского правительства и в соответствии с полученными от него указаниями не только сам не проявлял активности, но и всячески препятствовал энергичным действиям подчиненных ему частей. Вот как об этом пишет генерал С. М. Штеменко:

«Генерал Кратохвил... был назначен по настоянию правительства Бенеша командиром 1-го чехословацкого армейского корпуса, но не справился с возложенными на него задачами: он отсиживался на тыловых позициях и злоупотреблял привезенным с собой британским виски, в то время как солдаты и офицеры его корпуса штурмовали в Карпатах с большими потерями оборону сильного и упорного врага. [624]
Поэтому Конев отстранил тогда Кратохвила от командования корпусом и вместо него назначил генерала Свободу, а после того доложил И. В. Сталину. Верховный Главнокомандующий одобрил решение командующего фронтом...»

С назначением генерала Людвика Свободы положение в чехословацком корпусе улучшилось. Корпус за несколько дней совместно с советскими частями вышел к границе своей родины и овладел Дуклинским перевалом.

Это произошло 6 октября 1944 года. С тех пор день 6 октября, когда чехословацкий солдат впервые ступил на свою родную землю и положил начало ее освобождению, празднуется как День чехословацкой Народной армии.

Именно в боях за Дуклинский перевал родилась крылатая фраза — «С Советским Союзом — на вечные времена!».

На месте боев около Дукли сейчас создан мемориал, символизирующий нерушимую братскую дружбу чехословацких и советских воинов.

Вспоминая эту операцию, генерал Штеменко пишет, что в Генеральном штабе была высоко оценена инициатива Петрова по развитию операции и по использованию малейших возможностей для перехода в наступление по всему фронту, особенно на выгодных направлениях. Однако по замыслу Генерального штаба ключом, позволяющим открыть путь на Карпаты, считалась 38-я армия Москаленко. А войска Петрова действовали более активно и вроде бы перехватывали инициативу.

Далее Штеменко пишет:

«При этом было замечено, что И. Е. Петров, пытаясь обойти горные хребты, отворачивал свои силы от направления на Команьчу, намеченного Ставкой. Это расстраивало взаимодействие с 38-й армией, наступавшей в трудных условиях. Обстановка требовала не разобщения, а тесной взаимосвязи и взаимопомощи всех сил, участвующих в операции.
По докладу Генштаба советское Верховное Главнокомандование обратило тогда внимание И. Е. Петрова на необходимость уточнить его решения и приказало: [625] основным направлением наступления фронта иметь Команьча — Гуменне — Михальовце.
Верховный Главнокомандующий, стремясь всеми возможными средствами ускорить продвижение наших войск в Карпатах, велел своему заместителю маршалу Г. К. Жукову, находившемуся тогда у К. К. Рокоссовского на 1-м Белорусском фронте, побывать у И. С. Конева и И. Е. Петрова, чтобы лично разобраться в обстановке и подумать, нельзя ли там ускорить наше наступление. Он дал маршалу право, если потребуется, приказывать от его имени».

19 сентября Жуков был на 1-м Украинском фронте. Ознакомившись с обстановкой и состоянием частей, он коротко доложил Сталину:

«У Москаленко мало стрелковых дивизий, а действующие — переутомлены, малочисленны».

20 сентября Жуков был уже у Петрова. Он подробно разобрался здесь в обстановке и доложил Сталину следующее:

«Ознакомившись с группировкой сил и средств армии Петрова, я считаю, что силы и средства нацелены правильно. Лично Петров правильно понимает построение операции и свое дело знает неплохо».

Во время этого визита маршал Жуков внес коррективы в проведение совместной операции 1-го и 4-го Украинского фронтов. 38-й армии для наращивания успеха были даны дополнительные средства усиления, и все же это не дало того результата, к которому стремилась Ставка. 4-й Украинский фронт, несмотря на меньшие силы и вспомогательную роль, отведенную ему в операции, продолжал наступать более успешно. Его войска овладели перевалами и вступили на землю Чехословакии. Эти активные и успешные действия войск фронта были отмечены Верховным Главнокомандованием: [626]

«ПРИКАЗ
ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Генерал-полковнику ПЕТРОВУ
Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление, преодолели Карпатский хребет и, овладев перевалами — Лупковский, Русский, Ужокский, Верецкий, Вышковский, Яблоницкий, Татарский, продвинулись в глубъ территории Чехословакии от 20 до 50 километров на фронте протяжением 275 километров...
В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за преодоление Карпат, представить к присвоению наименования «Карпатских» и к награждению орденами.
Сегодня, 18 октября, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 4-го Украинского фронта, преодолевшим Карпаты, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за преодоление Карпат.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. СТАЛИН
18 октября 1944».

Будет справедливым высказать здесь и такое суждение: в успешных действиях 4-го Украинского фронта сказалось именно полководческое мастерство генерала Петрова, знающего специфику горной войны, к тому же он сумел научить свои войска действиям в горах, что было тоже немаловажным фактором.

Выполняя указание Ставки и внеся соответствующие коррективы в действия своих войск, генерал Петров всячески старался осуществлять тесное взаимодействие [627] на своем правом фланге с 38-й армией 1-го Украинского фронта. Но он продолжал использовать и малейшие возможности для проведения активных наступательных действий на других участках своего фронта. Не стану утомлять читателей изложением подробностей этих боев, скажу лишь о том, что они были, как все горные бои, тяжелыми. Для доказательства того, какие блестящие результаты были достигнуты войсками под руководством Петрова, приведу лишь два документа и тоже в сокращенном виде:

«ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Генерал-полковнику ПЕТРОВУ
Войска 4-го Украинского фронта сегодня, 26 октября, овладели на территории Чехословацкой республики промышленным центром Закарпатской Украины городом Мукачево — важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника у южных отрогов Карпат...
В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городом Мукачево, представить к присвоению наименования «Мукачевских» и к награждению орденами.
Сегодня, 26 октября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 4-го Украинского фронта...»
На следующий день новый успех и еще один салют в столице нашей родины!
«ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Генералу армии ПЕТРОВУ
Войска 4-го Украинского фронта в результате стремительного наступления сегодня, 27 октября, овладели на территории Чехословацкой республики главным городом Закарпатской Украины Ужгород — крупным [628] узлом коммуникаций и важным опорным пунктом обороны противника.
В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение Ужгородом, представить к присвоению наименования «Ужгородских» и к награждению орденами...»

Так 4-й Украинский фронт под командованием генерала И. Е. Петрова преодолел на своем участке Восточные Карпаты и прорвал созданную на этом хребте оборону противника.

Нелегкие задачи

В боях за Восточные Карпаты советскими бойцами и командирами было совершено много смелых, благородных подвигов. У меня нет возможности рассказать обо всех, да даже и о немногих (повесть моя и так уже разрослась, а может, кому-то покажется, и затянулась). Но несколько эпизодов из деятельности Ивана Ефимовича мне все же хочется здесь воспроизвести.

Вот, к примеру, что произошло при взятии Ужгорода. Предоставляю слово тому, кто был тогда рядом с Петровым — бывшему заместителю командира 317-й стрелковой дивизии полковнику И. Ф. Хомичу. Вот о чем он вспоминал в статье «Флаги над Ужгородом»:

«Вечером 13 октября 1944 года командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров пригласил меня к карте, на которой была нанесена боевая обстановка, и сказал:
- Нам предстоит освободить два крупных города: Мукачево и Ужгород, главное — Ужгород.
- Трудная задача, товарищ генерал.
- Да, нелегкая, — согласился он. — И особенно тяжело будет танкам и артиллерии. — Генеральский карандаш скользнул по карте. — Видите, полковник, горы, масса рек и речушек. В довершение всего — слаборазвитая сеть дорог и горных проходов. А тут еще дожди. [629] .. Наступать всем фронтом — значит, надо иметь подвижные группы, которые будут действовать смело, решительно и настойчиво. Где нельзя пройти напрямик — обходный маневр. Вот так. Одну подвижную группу возглавите вы, полковник Хомич».

Всматриваясь в состав группы, которую создал командующий фронтом (5-я гвардейская танковая бригада: 20 средних и 32 легких танка, 875-й самоходно-артиллерийский полк, истребительно-противотанковый артиллерийский и зенитно-артиллерийский полки, разведывательная рота армейского запасного полка), видишь, как хорошо он понимал специфику боя в горах, потому что группа имела не только ударные танковые подразделения, но и артиллерийско-противотанковые для отражения атак танков противника и зенитно-артиллерийский полк для прикрытия подвижной группы с воздуха.

Непросто было выполнять поставленную задачу: в горах, покрытых лесом и кустарником, все проходы и дороги взорваны противником на большом расстоянии, к тому же погода дождливая, туманная. О том, как все это преодолевалось, опять рассказывает полковник Хомич:

«... Посоветовавшись с командиром танковой бригады полковником Морусом и командирами артиллерийских полков, мы решили сами пройти на хребет, взяв саперов и несколько человек водителей танков, самоходок и шоферов зенитных систем, и на месте решить: где и как должна пройти подвижная группа.
Продвигаясь в тумане, вехами намечали путь по склонам гор, указывали, что и где взорвать, что засыпать. Главными советчиками были водители танков и шоферы, а исполнителями — саперы. С трудом мы достигли хребта. Был отдан приказ вести группу новым маршрутом. Только сознание высокого долга перед родиной, уверенность в наших солдатах и офицерах помогли нам преодолеть неимоверные трудности».

Мужество людей, их самоотверженность в выполнении долга приносили свои плоды. Подвижная группа, созданная Петровым, неожиданно появилась в тылу [630] гитлеровский войск и вышла к Ужгороду. А генерал Петров не только отдал приказ и следил за боевыми действиями подвижной группы, он по своему характеру не мог усидеть на наблюдательном пункте и сам перебрался вперед, для того чтобы быть поближе к войскам. Он знал по опыту, что иногда бывает необходимо вовремя подсказать, а порой и потребовать от командиров более энергичных действий, подтолкнуть их.

Так было и на этот раз. Шофер Ивана Ефимовича — Сергей Константинович Трачевский мне рассказал:

— Когда мы приехали на командный пункт Восемнадцатой армии, генерал-лейтенант Журавлев доложил, что подвижная группа приблизилась к Ужгороду. Генерал Петров сказал, что он хочет сам поехать туда и увидеть это. Генерал Журавлев предостерег — это опасно, там идет бой, ехать сейчас туда нельзя. Но Ивана Ефимовича этим не испугаешь. Он сел в машину и сказал мне: «Поехали вперед». Когда мы приблизились к городу, там действительно все грохотало и было в дыму. Но приехали мы, как оказалось, очень вовремя. На окраине мы увидели колонну наших танков. Она стояла. Генерал Петров приказал вызвать командира. Вскоре прибежал командир Пятой гвардейской танковой бригады Морус. Генерал спросил: «Почему вы стоите, почему не продвигаетесь вперед?»

Морус доложил, что мосты взорваны, а берега реки бетонированы и танки не могут по крутым, бетонированным склонам спуститься в реку и тем более выйти на противоположный берег, тоже крутой и бетонированный.

Иван Ефимович строго сказал: «Ну и сколько же. вы будете здесь стоять перед этими берегами? Берега бетонированы в городе. Надо выйти из города и обойти город с фланга, за городом же берега не будут бетонированными. Садитесь в машину, поедем со мной».

Мы быстро выбрались из улиц и, огибая пригород, выехали на берег реки. Здесь река Уж была широкая и, видимо, не глубокая. Генерал сказал командиру бригады: «Вот смотрите, нет никаких бетонированных берегов, давайте переправляйте вашу бригаду на тот берег».

Командир танковой бригады тут же сам стал проверять, [631] глубоко ли, и пошел через реку. Мы видели, что ее можно преодолеть вброд. Иван Ефимович спросил: «Ну как, Сергей, переедешь?» — «Да, надо полагать, переберемся», — ответил я. Затем я снял ремень с вентилятора автомобиля. Иван Ефимович встал на переднее сиденье и так стоял, держась за стекло. Я повел машину вперед. Течение оказалось очень быстрым и сильным, а дно каменистым. Машина дрожала, переваливалась с боку на бок, того и гляди нас могло опрокинуть.

Генерал показал мне куст на противоположном берегу и сказал: «Держи на тот куст». Я старался двигаться в том направлении, но машину все время сносило. Генерал, что бывало с ним очень редко, обругал меня крепким словом, а я изо всех сил старался все-таки выйти к указанному кусту.

Наконец мы выбрались на противоположный берег. А командир танковой бригады, возвратясь обратно с середины реки, стал выдвигать к этому месту свои танки. Иван Ефимович с этой стороны оглядывал подступы к городу.

И вдруг с окраины города вырвалась машина с немецкими автоматчиками и устремилась прямо к нам.

А мы одни, только наша легковая машина, в ней я, адъютант Кучеренко и один автоматчик, больше никого нет. Мы схватились за оружие и приготовились защищать командующего. Немцы приближались. Хорошо, что эту опасность заметил командир бригады. Он тут же послал первый прибывший танк к нам на помощь. И вовремя. Танк успел переправиться через реку и сразу же хлестнул по автомашине из пушки.

В машину он не попал, но она остановилась, и немцы выпрыгнули и залегли. Танк дал еще несколько выстрелов и застрочил из пулемета. Смотрю, несколько немцев стали поднимать руки. Мы приблизились к ним, стреляя над головами из автоматов. И всех, кто остался живым из этой машины, мы обезоружили и взяли в плен. Конечно, командующему фронтом так вести себя не полагается: ведь не успей на помощь танк, еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Но такой уж у него был характер и так сложились обстоятельства...

К счастью, к этому времени подоспела танковая бригада и благодаря подсказанному Петровым маневру неожиданно ударила с фланга, ворвалась в Ужгород, [632] захватила много пленных, а на железнодорожной станции — десятки составов, подготовленных к отправлению.

Так предусмотрительность Петрова, своевременно создавшего подвижную группу и то, что он лично руководил ее действиями, по сути дела, спасли Ужгород от долгих уличных боев и разрушений, не говоря уж о многих спасенных жизнях воинов и жителей города.

С овладением городами Ужгород и Мукачево 4-й Украинский фронт выходил на равнину вдоль реки Тисы, и таким образом завершалось преодоление Восточных Карпат, а в целом и Восточно-Карпатская операция. Она вошла в историю военного искусства как операция, в ходе которой впервые в истории войн было преодолено такое мощное препятствие, как Карпатские горы, большими массами войск, причем на широком фронте — почти в 300 километров.

Другой важной особенностью этой операции является то, что она была осуществлена войсками, которые, ввиду своей малочисленности, предназначались для обороны и наступали следуя своему интернациональному и союзническому долгу, желая оказать помощь восставшему словацкому народу.

В боях за Карпаты понесла большие потери гитлеровская армейская группа «Хейнрици», в состав которой входили 1-я немецкая танковая армия и 1-я венгерская армия. Немецко-фашистские войска лишились важного стратегического рубежа в Восточных Карпатах.

Одним из результатов этой удачной операции было историческое событие, которое произошло в городе Мукачево на 1 съезде Народных комитетов Закарпатья. 26 ноября 1944 года этот съезд принял Манифест о воссоединении Закарпатской Украины с Советской Украиной. Съезд постановил:

«1. Воссоединить Закарпатскую Украину со своей великой матерью Советской Украиной и выйти из состава Чехословакии.
2. Просить Верховный Совет Украинской Советской Социалистической Республики и Верховный Совет Союза Советских Социалистических Республик включить Закарпатскую Украину в состав Украинской Советской Социалистической Республики». [633]

Решение 1 съезда Народных комитетов Закарпатья получило поддержку советского народа и трудящихся Чехословакии. 29 июня 1945 года правительства СССР и Чехословацкой республики подписали договор, согласно которому Закарпатская Украина воссоединялась с Украинской ССР.

Вот такие крупные военные и исторические события были результатом Восточно-Карпатской операции.

Здесь мне еще раз хочется подчеркнуть ту энергию и то мастерство, которые проявил при руководстве этой операцией И. Е. Петров. Военное дело — такое же точное, как математика. И здесь при противоборстве сторон взвешиваются все «за» и «против», скрупулезно учитываются все возможности, вплоть до последней пушки, вплоть до усилий отдельного солдата. И вот, когда фронт, не имеющий реальных сил для наступления, тем более в таких исключительно трудных условиях, какие были в Карпатах, несмотря на это приводит стремительную операцию и преодолевает этот горный массив, тут, кроме реальных сил, осуществляющих это наступление, громадную роль играет, конечно, и то, кто и как руководил такой операцией.

Несомненно, опыт генерала Петрова, его талантливость и мастерство в проведении предшествовавших операций, особенно его умелые действия в горных условиях на Кавказе самым положительным образом сказались и на результатах Восточно-Карпатской операции. За нее Петрову было вновь присвоено звание генерала армии. Приказ, отданный на другой день после взятия Мукачева, 27 октября, был уже адресован генералу армии Петрову с благодарностью «руководимым Вами войскам» за освобождение города Ужгорода.

После освобождения Ужгорода и Мукачева боевые действия не прекращались ни на один день и ни на один час. Противник постоянно контратаковал наши части.

Находясь в горячке боев, генерал Петров думал и о дальнейшем развитии операции. Как это бывало уже не раз, в непрерывной сумятице постоянных телефонных звонков, вызовов по радио, взволнованных докладов командующих армиями, требующих немедленно реакции и решений, Петров как бы разделил свою работу на сиюминутную, повседневную, требующую [634] полной отдачи, внимания, сил и нервов, и каким-то вторым зрением, отрывающимся от всего происходящего сегодня, устремлялся вперед, всматривался в глубь обороны врага и прикидывал дальнейшие действия войск своих и противника.

Всесторонне оценивая обстановку, складывающуюся сегодня, в ближайшие дни и в перспективе, генерал Петров выработал решение на операцию и доложил его 5 ноября Верховному Главнокомандующему. Коротко это решение можно изложить так: 1-й гвардейской армии в составе трех корпусов продолжать наступление по сходящимся направлениям и выйти на рубеж Медзилаборце — Гуменне — Михальовце. 18-й армии наступать вместе с ними, но только частью сил — одним стрелковым корпусом. А два корпуса этой армии и 17-й гвардейский корпус, то есть три корпуса, в которых находится 10 стрелковых дивизий, из боя вывести и готовить для активных действий при выполнении последующей задачи операции, ее второй части, которую Петров намеревался развивать после выхода 1-й гвардейской армии на рубеж Гуменне, Михальовце.

Предполагаемую операцию Петров думал начать 15–17 ноября, то есть просил на ее подготовку 10–12 дней.

Четыре дня в Ставке рассматривали этот план Петрова, 9 ноября он был утвержден. Однако Ставка просила Петрова дать объяснение: как будет выполняться первая часть этой операции, если половина всех имеющихся во фронте дивизий его решением выводится в резерв армии и фронта?

Петров дал объяснение своего замысла, но, видимо, оно не удовлетворило Ставку. 14 ноября поступило указание:

«Ввиду того что 2-й Украинский фронт ведет наступление всеми силами и его действия тесно связаны с действиями 4-го Украинского фронта, ослаблять наступление войск Вашего фронта нельзя.
Ставка считает, что количество дивизий, используемых Вами для наступления, недостаточно для решения задачи выхода на рубеж Медзилаборце, Гуменне, Михальовце. Ставка расценивает вывод Вами почти половины дивизий в резерв фронта и армий как стремление [635] считаться только с интересами своего фронта, не заботясь о положении соседа и общих интересах.
Исходя из указанного, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. Оставить в резерве фронта и армии не более пяти-шести дивизий, остальными силами при улучшении погоды, дающей возможность использовать артиллерию и авиацию, развернуть наступление и выйти на рубеж Медзилаборце, Гуменне, Михальовце. Если обстановка потребует, то для решения этой задачи ввести в бой и выведенные в резерв дивизии...»

Как видно из этих указаний Ставки, она требовала от генерала Петрова активных наступательных действий и самого решительного содействия 2-му Украинскому фронту, то есть его левому соседу.

Но не успел Петров еще как следует вдуматься в указания Ставки, не говоря уж о принятии решения, как в тот же день, 14 ноября, вслед за только что отданной директивой, из Ставки пришло еще одно указание, в котором предписывалось передать из состава 4-го Украинского фронта во 2-й Украинский фронт два корпуса: 30-й стрелковый в составе трех дивизий и 18-й гвардейский в составе двух гвардейских стрелковых дивизий.

Мне кажется, здесь нет необходимости в пространных комментариях, любому, даже невоенному, человеку понятно, что изъятие такой большой силы, как два корпуса, из состава фронта, имеющего вообще всего две армии, — это настолько значительное ослабление сил, что даже не очень понятно, как можно после этого требовать от 4-го Украинского фронта самых активных наступательных действий.

Генерал Петров после изъятия двух корпусов из состава фронта ждал уточнения своей задачи, однако новых указаний не поступило — задача осталась прежней.

Иван Ефимович стал искать выхода из очень трудного положения и нашел его в более тщательной подготовке к наступлению тех войск, которые у него остались. Опыт ему подсказывал: чем тщательнее подготовка, чем лучше люди знают задачу, чем полнее обеспечение операции всем необходимым, тем надежнее ее осуществление. И он начинает со своим штабом, [636] с командующими 1-й и 18-й армиями тщательно готовить войска к выполнению полученных задач.

Как это бывало уже много раз прежде, самым труднопреодолимым было недостаточное количество артиллерии. А от нее зависит продвижение пехоты. Но генерал Петров хорошо знал: малым количеством стволов и боеприпасов можно достигнуть необходимого эффекта в подавлении противника за счет более точного огня, то есть за счет мастерства артиллеристов. Вот этого от них добивался командующий в ходе подготовки операции.

23 ноября в 8 часов 30 минут началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась 50 минут. Благодаря скрупулезно проведенной подготовительной работе, артподготовка дала очень хорошие результаты, у противника было нарушено управление, подавлены его артиллерия и минометы, а также огневые точки в траншеях. Об этом свидетельствует показание пленного:

«Роты и батальоны в результате артподготовки русских потеряли до 50% личного состава. Несколько дней назад солдатам зачитан приказ, подписанный командиром дивизии, в котором говорилось, что данный рубеж будет удерживаться до последнего солдата, пока не будет готов зимний оборонительный рубеж в районе Кошице».

И вот, несмотря на крепкую оборону и такой строгий приказ, противник не удержал своих позиций. Дивизии 107-го и 11-го стрелковых корпусов и 1-й гвардейской армии прорвали фронт на ширину 16 километров и продвинулись в глубину до 11 километров. Продолжая наступление 25 ноября, отбивая контратаки противника, 1-я гвардейская армия упорно продвигалась к Михальовце.

Очень хорошо показал себя в этом наступлении выдвинутый генералом Петровым на должность командующего 18-й армией генерал-майор А. И. Гастилович. Разрабатывая план наступления своей армии в этой операции, он принял весьма остроумное решение — нанести главный удар на участке 17-го гвардейского стрелкового корпуса севернее Чопа (того самого Чопа, [637] через который многие из читателей проезжают государственную границу, направляясь в туристские поездки или в командировки за границу). Превосходства над противником на этом участке у Гастиловича не было, но он рассчитывал на внезапность, потому что противник не ожидал наших активных действий на таком болотистом участке.

Болотистая местность действительно не позволит нашим войскам набрать высокий темп в наступлении. Что же выгодного видел для себя в этой столь неблагоприятной местности новый командующий армией?

Предлагая свой план Петрову, он обосновал его так:

— На болотистом пространстве у противника нет сплошных глубоких траншей. А это значит, что все, кто находится в мелких траншеях, будут уязвимы для артиллерии и минометов. Кроме того, оборона противника из-за болотистых пространств тяготеет к населенным пунктам — именно в них, как в более сухих местах, созданы узлы обороны. И это позволяет нам вести сосредоточенный огонь по небольшим площадям этих населенных пунктов, что обеспечит хорошую массированность огня и, следовательно, подавление противника.

Генералу Петрову понравилась убедительная логика молодого командующего, и он утвердил его решение. И со своей стороны очень весомо помог ему. Он дал указание командующему 8-й воздушной армией генерал-лейтенанту авиации В. Н. Жданову поддержать 400 самолетами действия 18-й армии Гастиловича. Причем Петров посоветовал своеобразно спланировать действия авиации: не наносить удары по участкам прорыва, а не допустить подхода резервов противника, и особенно танковых частей, к месту прорыва. Оградив таким образом армию от подхода новых резервов противника, авиация даст Гастиловичу возможность своими силами разгромить врага на первых позициях.

В 9 часов 20 ноября громовые раскаты артиллерии потрясли широкую болотистую равнину к юго-западу от Ужгорода. За 45 минут артиллерийской подготовки вражеская оборона действительно была подавлена. Противник понес значительные потери в живой силе и огневых средствах. Также надежно были подавлены опорные пункты на более сухих местах населенных [638] пунктов. Как выяснилось позже, враг действительно не ожидал, что наши части осмелятся здесь наступать.

Наступление началось, но происходило оно в невероятно трудных условиях.

Только вера в способность наших бойцов и командиров преодолевать невиданные трудности позволила Гастиловичу принять и осуществить свое решение. Пехотинцы и артиллеристы, увязая в болотной жиже, не только продвигались сами, но, несмотря ни на что, тащили за собой пулеметы и пушки. Причем шли они, обходя опорные пункты, не ввязываясь за них в бои, а значит, продвигались по самым топким местам.

В результате таких умелых и героических действий к исходу дня был совершен прорыв шириной 15 километров, и части продвинулись в глубину обороны врага до 16–17 километров.

Таким образом, удачно пошли вперед 1-я гвардейская и 18-я армии. Только на участке 95-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор И. И. Мельников, положение складывалось тяжелое. Корпус встретил очень сильное сопротивление противника. Петров немедленно прибыл на этот участок.

К препятствиям, которые были перед наступающими прежде, прибавились еще большие разливы. После проливных дождей реки Лаборец и Ондава вышли из берегов и затопили низины и долины. Образовался не просто разлив, а мощный водный поток.

Форсирование такой серьезной водной преграды требовало самой тщательной подготовки. А переправочных средств для этого не было. Все пригодное для сооружения переправ в этих низинах осталось под водой или было унесено вниз. Мосты, которые после восстановления предполагалось использовать в ходе операции, были полностью снесены.

К тому же из-за этой водной преграды противник интенсивно обстреливал берег Ондавы, занятый нашими войсками.

Петров понимал, что в такой, казалось бы, безвыходной ситуации ни в коем случае нельзя дать возможность врагу опомниться, привести себя в порядок за этой широкой водной преградой и подготовить там новую оборону.

Бывший командир 95-го стрелкового корпуса генерал-майор И. И. Мельников вспоминает о том, как Иван Ефимович осматривал разлив этих двух рек, чтобы [639] лично оценить возможности форсирования огромной водной преграды, присутствовал при наведении новых мостов (опоры были целы), под огнем противника разговаривал с саперами, ободрял их, представил к награде за их тяжкий труд.

«...Профессия самая мирная — сапер, — заметил кто-то из присутствующих.
- На войне нет мирных профессий. Что касается важности предстоящей операции, — продолжал Петров, — наша оценка остается в силе. Преодолеть нужно водное пространство шириной пять-семь километров. Это два Днепра! Войска, сумевшие осуществить эту Задачу, заслужат самой высокой похвалы, люди, совершившие такой подвиг, будут достойны самой высокой награды».

Верный своему принципу растягивать, рассредоточивать силы противника и таким образом давать возможность своим частям бить его, ослабленного, на определенных участках, Петров применил этот принцип и в данной операции. Благодаря активным действиям 18-й армии даже в таких трудных районах, как затопленные водой или болотистые, противник не смог снимать с них части и перебрасывать на участок успешно наступающей 1-й гвардейской армии. А она в силу этого сломила сопротивление частей, находившихся на ее фронте, и к исходу 26 ноября овладела городами Гуменне и Михальовце.

4-й Украинский фронт выполнил задачу, поставленную ему Ставкой, несмотря на то что был ослаблен перед началом наступления изъятием из его состава двух корпусов!

И опять Москва салютовала доблестным войскам 4-го Украинского фронта за овладение на территории Чехословакии городами Михальовце и Гуменне — важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны противника, как было сказано в приказе Верховного Главнокомандующего на имя генерала армии Петрова 26 ноября 1944 года. [640]

Новая директива Ставки

Как уже говорилось, деятельность командующего 1-м Украинским фронтом маршала И. С. Конева несколько осложнялась из-за положения 38-й армии. Его внимание уже целиком было направлено на Берлин, а 38-я армия вела бои в Карпатах, — не подчиняясь при этом командующему 4-м Украинским фронтом, руководящему операциями по преодолению Карпат.

Учитывая эти непростые обстоятельства, Ставка издала директиву о подчинении 38-й армии генерала Москаленко и 1-го чехословацкого корпуса под командованием генерала Л. Свободы командующему 4-м Украинским фронтом генералу армии Петрову. В связи с этим были изменены разграничительные линии фронта и поставлена новая задача. 30 ноября Верховный Главнокомандующий приказал 4-му Украинскому фронту:

«1. Левым крылом и центром фронта продолжать наступление с задачей не позднее 12–15 декабря 1944 г. овладеть рубежом Зборов, Бардеев, Прешов, Кашице. В дальнейшем развивать наступление в общем направлении на Новы-Тарг и частью сил левого крыла фронта на Попрад.
2. 38-ю армию подготовить к наступлению с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Украинского фронта не позже начала января 1945 г. овладеть г. Краков.
3. Свои соображения по выполнению настоящей директивы, с планированием действий по срокам и рубежам представить не позднее 3 декабря 1944 г.».

Началась разработка новой операции. Эту работу генерал Петров проводил вместе с начальником штаба генерал-лейтенантом Корженевичем. Но ни на минуту не прекращались и бои на фронте. Времени для представления в Ставку решения и плана операции до 3 декабря оставалось очень немного — всего несколько дней.

Когда столица нашей Родины салютовала 4-му Украинскому фронту за взятие городов Михальовце и Гуменне, его левый сосед, 2-й Украинский фронт, окончательно приостановил наступление на своем правом [641] фланге, и те два корпуса, которые были переданы ему из 4-го Украинского фронта, тоже перешли к обороне. Наступление, длившееся с 7 по 25 ноября, желаемого успеха 2-му Украинскому фронту не принесло. Оно развивалось медленно. Однако Петров использовал напряженные бои на участке соседа слева и двинул здесь вперед части своего фронта. В результате таких энергичных и инициативных действий Петрова буквально через неделю, а именно 3 декабря, был издан еще один приказ Верховного, адресованный генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта сегодня, 3 декабря, штурмом овладели окружным центром Венгрии городом Шаторальяуйхель — важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника.
В ознаменование одержанной победы...»

И далее все, что обычно указывалось в таких приказах.

В тот же день, когда столица нашей Родины салютовала его войскам, генерал Петров доложил в Ставку, как ему и было приказано, план новой операции.

Я не буду подробно излагать замысел и то, как представлял Петров развитие этой операции, потому что она очень сложна, в ходе ее армии и корпуса неоднократно меняют направления, наносят фланговые удары, помогают друг другу и постоянно продвигаются вперед. Но в общих чертах на первом этапе 1-я гвардейская армия силами 3-го горнострелкового корпуса и 11-го стрелкового корпуса должна была овладеть городом Кошице, и в дальнейшем — Прешовом. На этот же рубеж выходила и 18-я армия.

Далее начинается второй этап операции, который осуществляется силами 38-й армии опять-таки во взаимодействии с 1-й гвардейской и 18-й армиями. Вот с этого-то рубежа 38-я армия должна устремиться на Краков и овладеть им, а 1-я гвардейская армия и 18-я — выйти в долину рек Висла, Одер и дойти до Моравска-Остравы.

Как это часто бывает, так и в этом случае, на бумаге [642] все выглядело обоснованно и достижимо. Но Петров отлично представлял себе трудности, которые встанут на пути, особенно вначале — в боях за город Кошице. Для того чтобы пробиться к Кошице, надо было преодолеть горный хребет Хедьялья. А стояла зима. В низинах между хребтами — вздувшиеся реки, слякоть, ветры, а в горах — морозы, доходившие до 25 градусов. Все пространство между горами, да и сами горы, поросшие лесом и кустарником, занесены снегом. Нет дорог, пригодных хотя бы для гужевого транспорта. Все высоты, в направлении которых придется наступать, заняты противником и господствуют над наступающими частями.

Вот как характеризует этот оборонительный рубеж в своих воспоминаниях маршал А. А. Гречко:

«Вражеские войска занимали оборонительный рубеж «Гизеле штелюнг», что означало «Гизельская неприступная позиция». На этой позиции гитлеровцы рассчитывали продержаться всю зиму, до получения «сверхсекретного» и «сверхмощного» оружия, обещанного фюрером. Это оружие должно было изменить ход войны «в пользу великой Германии», как шумела геббелъсовская пропаганда. Окопы полного профиля, блиндажи, ходы сообщения, доты, проволочные заграждения, минные поля — все было подготовлено к устойчивой и длительной обороне. Подступы к переднему краю «Гизеле штелюнг» прекрасно просматривались, а сама «Гизельская неприступная позиция» была укрыта от наблюдения обширным лесным массивом».

Здесь уже были не те болотистые места, которые недавно преодолевали наши войска, а каменистые горные хребты, позволяющие создать мощную оборону, что и было сделано гитлеровцами.

На участке, где предстояло наступать 1-й гвардейской армии, оборонялся 49-й горноегерский корпус противника. Это тот самый корпус, который в свое время штурмовал Главный Кавказский хребет. Как известно, корпус своих задач там не выполнил и был изгнан с Кавказа. И вот теперь противники как бы поменялись местами — теперь «эдельвейсам» предстояло показать себя в обороне, а нашим частям подтвердить [643] свое мастерство и в наступательных действиях в горах.

Пятый по счету приказ Верховного Главнокомандующего войскам 4-го Украинского фронта от 3 декабря 1944 года адресовался, как я сказал, не только генералу армии Петрову, но и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Корженевичу. Это первое обращение Верховного к генералу Корженевичу. Феодосии Константинович был верным и добрым помощником Ивана Ефимовича на 4-м Украинском фронте. По характеру, да и по биографии своей, он в некотором отношении был похож на Петрова, они с первых дней сработались и в течение всего времени пребывания на этом фронте действовали дружно.

Мне кажется необходимым подробнее познакомить читателей с биографией генерала Корженевича. По возрасту он был на три года моложе Петрова, в 1944 году ему было 45 лет. В Красной Армии он начал служить с 1918 года. В 1919 году окончил командные курсы, а в 1924 году — Высшую объединенную военную школу командного состава в Киеве. В отношении образования Феодосию Константиновичу повезло больше, чем Петрову. До войны, еще в 1931 году, ему удалось закончить Военную академию имени М. В. Фрунзе.

После окончания академии он служил начальником оперативной части штаба 3-го кавалерийского корпуса, потом — начальником штаба 3-й кавалерийской дивизии, начальником штаба 1-го кавалерийского корпуса. А с 1937 года — на преподавательской работе на курсах усовершенствования командного состава и в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Затем он получает повышение, с октября 1940 года он помощник генерального инспектора кавалерии Красной Армии. С началом Отечественной войны Корженевич в июле 1941 года получает назначение начальником оперативного отдела штаба Южного фронта, а позднее — начальником штаба 9-й и 66-й (5-й гвардейской) армий. Его работа в этих должностях была оценена высоко, и Феодосии Константинович опять получает повышение, в течение 1943–1945 годов он был начальником штаба Воронежского, Юго-Западного, 3-го и 4-го Украинского фронтов. Имел большой опыт планирования и проведения крупных армейских и фронтовых операций. Звание генерал-лейтенанта ему было присвоено в 1943 году, в том же году он вступил в партию. [644]

9 декабря после 45-минутной артиллерийской подготовки в 9 часов 45 минут дивизии 1-й гвардейской армии перешли в наступление. Фронт медленно продвигался вперед, вклиниваясь в расположение противника. Гитлеровцы понимали, что это последние горные хребты. Если советские части выйдут на закарпатские равнины, там их не удержать. Поэтому командование оперативной группы «Хейнрици» предпринимало все возможное, чтобы остановить наступление здесь, в горах. Сосредоточив до четырех дивизий, гитлеровцы ударили под основание клина, вбитого в их оборону частями 1-й гвардейской армии. Наше наступление было остановлено.

Однако 16 декабря после 35-минутной артподготовки 11-й стрелковый корпус форсировал реку Ондава и овладел городом Дарговом. Используя этот успех, соседний 107-й корпус с тяжелыми боями продвигался вперед и овладел Давидовом. В течение 18 декабря части 1-й гвардейской отражали ожесточенные контратаки врага, только на участке 107-го корпуса их было девять.

Все эти дни и ночи генерал Петров находился в передовых частях, пристально всматривался в ход тяжелых боев, искал малейшую возможность развить успех. 20–21 декабря происходит скрытая перегруппировка на левый фланг 1-й армии и 22 декабря после артподготовки новый бросок на врага. И опять медленное продвижение наших частей и остервенелые контратаки противника.

Иван Ефимович наблюдал через стереотрубу за тем, что происходило на переднем крае. В горах это понятие было условным, не вырисовывалась даже приблизительно линия фронта — одни подразделения были впереди, другие отстали, к тому же они в отличие от сражающихся на равнине находились на разных уровнях по отношению друг к другу. Петров видел, как солдаты карабкались по каменистым откосам, преодолевая толщу снега, набившегося между кустарниками и деревьями. Солдат поливал дождь. Они были мокрыми не только от этого дождя, но и от таявшего снега и своего пота. А наверху становилось холодно, мороз до 20 градусов, ветер обжигал лицо, руки, пробирался под одежду, леденил разгоряченное взмокшее тело. Шинели, насквозь пропитанные влагой, дубели, стесняли движения, мешали прицельно стрелять. Кирзачи на ногах раскисали, [645] резиновые подметки скользили по льду и камням, отваливались. Мокрые ноги сводило от холода. Люди выбивались из сил, которых, кстати сказать, было не так уж и много. Ведь это не первый бой. Позади месяцы такого же карабканья по скалам. Недоедание из-за трудностей с доставкой продовольствия. Бездорожье, горы, вода и снег — лошади и ишаки пробиваются с трудом и доставляют минимум из минимального и в первую очередь боеприпасы, без которых просто гибель...

А наверху, куда так упорно лезли бойцы, их ждал не отдых, не пища, ждал враг, полный сил. Он сидел в траншеях и дотах, обеспеченный всем необходимым, ему ничего не надо подвозить, он если и отходил, то на новые подготовленные позиции со всеми необходимыми для боя запасами.

И вот, забравшись наверх, наши бойцы, те, кто уцелели под огнем противника, должны были найти (и находили!) в себе силы кинуться в рукопашную и одолеть сытого, полного сил, вооруженного до зубов врага!

И наши бойцы и младшие командиры это совершили! Это ли не подвиг? Правильно говорят — любой из них был героем, хотя каждый был простым, обыкновенным человеком, и, что самое поразительное, они себя не считали героями. Они считали, что делают свою повседневную солдатскую работу — воюют.

Иван Ефимович смотрел на этих прекрасных в своей простоте и несгибаемости воинов, и сердце его, как всегда бывало в таких случаях, переполнялось любовью, уважением и восхищением. Велик советский солдат! И нет ничего выше его ратного подвига!

Хотелось поддержать, облегчить деяния этих замечательных людей, и Петров все силы отдавал поискам реальной помощи. Он не давал покоя командирам, штабам, артиллерии, авиации, тылам, транспорту, медикам, как говорят солдаты, «тряс их, как грушу, выбивал душу», и никто на это не обижался, потому что все понимали, ради чего и ради кого командующий это делает.

Все эти трудности легли на плечи Петрова дополнительным бременем, если сравнивать боевые дела его горного фронта с делами на других фронтах, тоже, конечно, тяжелыми (на войне легких боев не бывает!), но все же в более благоприятных условиях.

Ну, театр военных действий ни улучшить, ни заменить нельзя, какой выпадет на долю полководца, там [646] ему и приходится выполнять свою задачу. А вот боевая обстановка и политическая ситуация может быть сложнее и проще, на нее можно влиять — изменять, поворачивать, чтоб была более выгодной для своих войск и трудней для противника. Делается это не просто, не быстро, и не каждому подвластно.

В сражениях за Карпаты, казалось, все факторы были против Петрова — горный театр, плохая погода, мало своих войск, сильный противник, мощная оборона, недостаточная обеспеченность, отсутствие дорог.

И в дополнение к этому еще одна беда, каких не знали другие фронты. Мне кажется необходимым рассказать о ней, потому что дело это требовало многих дополнительных забот, переживаний, траты сил и нервов. Я имею в виду действия в тылах 4-го Украинского фронта националистических банд. То, что они орудовали в этом районе, общеизвестно. Приведу небольшую выдержку из документа, подтверждающего, что именно Карпаты были определены зоной действия этих фашистских прислужников. Документ этот рассылался по нескольким адресам: в Главное управление имперской безопасности штурмбанфюреру СС Поммерингу; начальнику полиции безопасности и СД в генералгубернаторстве обер-фюреру СС Биеркампфу; начальнику зондеркоманды IV — N — 90/44 — гауптштурмфюреру СС Шпилькеру; СС — и полицейфюреру дистрикта Галиция бригадефюреру СС Димгу.

«Лемберг, 26 мая 1944 г.
Совершенно секретно.
Относительно установления связи УПА с аппаратами вермахта, полиции и гражданского управления.
...Части УПА (Украинской повстанческой армии. - В. К.), которые в Галиции вряд ли смогут противостоять войскам Советов, следует передислоцировать в район боевых действий, который предоставил бы относительно слабым подразделениям УПА обещающую успех возможность отразить дальнейшее продвижение советских войск. Таким благоприятным районом могли бы стать Карпаты.
Немецким оккупационным властям следует быть убежденными в том, что стягивание УПА в Карпатах направлено исключительно против Советов и ни в коем случае против немецких интересов. [647]
Если кто-то будет опасаться, что на своих карпатских позициях УПА захотела бы помешать или предотвратить возможный отход немецких войск, то такое предположение абсолютно нереально».

Из этого документа видно, что даже не все гитлеровские штабы и гражданские инстанции знали о том, что оуновцы (ОУН — организация украинских националистов) были заодно с фашистами. Открыто они действовали как «самостийники», борющиеся за независимую Украину, Подлинное их лицо было глубоко спрятано, его не знали даже многие рядовые члены бандеровских и оуновских организаций, их вслепую использовали руководители этих банд, которые были самыми настоящими агентами гитлеровских секретных служб.

Вот еще одно подтверждение этого, на сей раз из нашего документа:

«Осенью 1940-го органы государственной безопасности перехватили эмиссара центрального провода ОУН. У него нашли указание организациям националистов, в котором, кроме всего прочего, говорилось:
«В будущей войне немцев против Советов националисты должны рассматривать немцев не только как своих освободителей, а, главное, как сообщников. Поэтому от всех организаций и их членов требуется ведение активной подрывной работы еще до начала боевых действий, чтобы на деле доказать Германии, на что способны ее союзники по борьбе с большевиками».

Зверства оуновцев по отношению к населению Советской Украины были составным элементом их «программы», заранее предусмотренной гитлеровцами. Перед нападением фашистской Германии на СССР абвер забросил диверсионные группы именно на базы националистов. В ряде сел они жестоко расправились с мирными жителями.

С началом боевых действий шайки оуновцев развернули подрывную работу в тылу Красной Армии — шпионили, проводили диверсии, пытались сорвать эвакуацию людей и материальных ценностей. Переодетые в военную форму бандиты нападали на отдельные советские [648] части, обстреливали их с чердаков, с заранее укрепленных огневых позиций. А сколько преступлений совершили печально известные бандеровские части «Роланд» и «Нахтигаль», которые под фашистскими знаменами перешли границу СССР в составе оккупационных войск!

Из отдельных фактов вырисовывалась страшная картина: сотни, тысячи расстрелянных, повешенных, зверски замученных граждан на Львовщине, Тернопольщине, Станиславщине (теперь — Ивано-Франковская область). И это только в первые месяцы войны.

Я умышленно назвал все адресаты в гитлеровском документе: они неопровержимо доказывают, кому служили оуновцы и бандеровцы.

По указанию своих хозяев в конце 1944 года Бандера и Стецко были направлены в Краков, в гитлеровскую абверкоманду-202, для того чтобы они были ближе к своим бандам и конкретно руководили их действиями в Прикарпатье.

Формировались банды УПА. Их основателями оказались те, кто еще недавно носил нарукавные повязки немецких шуцманов, а то и офицерские мундиры.

Первым руководителем националистических банд гестапо (а не ОУН!) назначило своего агента Дмитрия Клячковского, который действовал под псевдонимом Клим Савур, а позже — члена центрального руководства ОУН, бывшего командира батальона «Нахтигаль» Романа Шухевича по кличке Чупринка.

Они и их подручные террором загоняли в банду украинскую молодежь, готовили страшную роль братоубийц простым крестьянским хлопцам, далеким от понимания сложных политических ситуаций, возникающих на оккупированной врагом территории.

Бандиты чинили дикие расправы в западных областях Украины, Белоруссии, имея задание уничтожать «прокоммунистический элемент», беспощадно расправляться с каждым, кого можно считать потенциальным партизаном, подпольщиком, кто будет помогать им или хотя бы сочувствовать.

Пылали по ночам усадьбы. После налетов бандеровцев на подворьях, огородах оставались трупы задушенных, зарубленных топорами мужчин, женщин, детей.

Приближение Красной Армии к западным областям Украины вынуждало гитлеровцев и националистов тщательно [649] маскировать и в то же время укреплять свое сотрудничество.

Одно отступление: не хочется, чтобы читатели подумали о моей забывчивости, — ратовал за объективность, за неуместность карикатур в серьезной литературе и вдруг применяет такое слово, как «бандиты», к оуновцам и бандеровцам. В данном случае это не мой огрех, гитлеровцы в официальных документах сами называли их не иначе как бандитами.

Вот выписка из протокола допроса Ильчишина — бывшего члена руководства ОУН. После того как его ознакомили с трофейными документами, попавшими в руки советской контрразведки, он, прочитав их, признался:

« — Да... Обидно, что они, абверовцы, не нашли других слов для нас, как бандиты. Бандиты — и все тут... Разве нельзя было найти другого слова для тех, кто в действительности были их сообщниками?
- А вы, Ильчишин, до сего дня не знали, что и гестапо и абвер вас, националистов, именовали только бандитами?..
- Не знал. Хотя Гриньох (член центрального руководства ОУН. - В. К.) мне рассказывал, что по поручению руководства он просил оружие для УПА, а гестаповский генерал Димг его высмеял и даже сказал: «Вы, любезный, в другом месте можете говорить про УПА, а не здесь. То, что вы называете УПА, мы, немцы, считаем бандой. Но не это самое страшное. Смотрите, чтобы народ не подумал о вас так, как мы, немцы». Я тогда не поверил Гриньоху, а теперь убедился, что он говорил правду».

Разумеется, генералу Петрову не приходилось самому организовывать операции по борьбе с бандами в тылу фронта, для этого были специальные люди и силы. Но информацию о ходе этой борьбы командующий получал регулярно. Главное не в этом. Я напоминаю читателям о том, что происходило в тылу 4-го Украинского фронта, потому, что действия банд отрицательно сказывались на боевых действиях войск. Подвоз боеприпасов, горючего, продовольствия и так был затруднен из-за плохого состояния дорог, а диверсии конечно же [650] еще больше усложняли снабжение. Но основная беда была даже не в этом. Очень большой вред приносили националисты как шпионы гитлеровцев. Находясь среди населения и в тылах войск фронта, они регулярно и быстро передавали разведывательные сведения в немецкие штабы. Многое из того, что задумывало и пыталось осуществить командование фронта, становилось известно противнику, как только начинались перегруппировки, перемещения артиллерии и подвоз боеприпасов к месту готовящегося удара.

Для противодействия клевете и антисоветской пропаганде оуновцев приходилось вести большую разъяснительную работу среди населения. Чтобы не давать ни малейшего повода для разжигания антисоветской пропаганды со стороны националистов, учитывая при этом, что наши войска вышли на территорию соседнего государства, была издана специальная директива:

«1. Разъяснить всему личному составу войск, что Чехословакия является нашей союзницей, и отношение со стороны войск Красной Армии к населению освобожденных районов Чехословакии и к повстанческим чехословацким частям должно быть дружественным.
2. Запретить войскам самовольную конфискацию автомашин, лошадей, скота, магазинов и разного имущества.
3. При размещении войск в населенных пунктах учитывать интересы местного населения.
4. Все необходимое для нужд наших войск получать только через местные органы гражданской администрации чехословаков или через командование чехословацких повстанческих частей.
5. Лиц, нарушающих этот приказ, привлекать к суровой ответственности».

Кроме забот на передовой и в тылу у генерала Петрова немало времени и внимания занимало то, что происходило за линией фронта. Я имею в виду не разведку сил и действий противника, это обычная повседневная работа командующего, а другое. Как уже было сказано, в результате предательских действий со стороны командования восточно-словацкого корпуса этот корпус был гитлеровцами разоружен. Но это совсем не значит, что [651] борьба против фашистов в Чехословакии прекратилась. Народ продолжал вести эту борьбу, партизанское движение разрасталось. Не случайно после того, как гитлеровцы объявили о подавлении восстания и пышно отпраздновали эту победу, им пришлось продолжать вести там боевые операции — на это были брошены две дивизии СС, бригада СС «Дирлевангер», 148-я дивизия «Татра», боевая группа «Шилл», мусульманский полк СС, пять противопартизанских батальонов, спешно формировались две новые дивизии «фольксштурма».

С кем же они боролись? В Чехословакии пылало мощное партизанское движение, поддерживаемое населением. Руководил всем Главный штаб партизанского движения Чехословакии, в который входили коммунисты Карол Шмидке, Густав Гусак и другие. Начальником этого штаба стал майор Красной Армии И. И. Скрипка. Советником от советского командования был полковник Алексей Никитович Асмолов. Многими партизанскими бригадами и отрядами командовали советские офицеры — Петр Величко, Алексей Егоров, Вячеслав Квитинский, Евгений Волянский, Алексей Садиленко, Всеволод Клоков и другие.

При Военном совете 4-го Украинского фронта был представитель центрального штаба партизанского движения, им непосредственно руководили генералы Петров, Мехлис, Корженевич. Такой же представитель был и при Военном совете 1-го Украинского фронта.

Военный совет и представитель штаба партизанского движения 4-го Украинского фронта осуществляли не общее руководство, а разрабатывали и осуществляли конкретные операции в тылу противника силами партизанских отрядов. Приведу для подтверждения этого рассказ полковника (а позднее — генерала) Асмолова:

«В конце января 1945 года партизанская бригада под командованием П. А. Величко получила задание штаба партизанского движения 4-го Украинского фронта освободить до подхода советских войск город Липтовски-Градок, а главное — захватить и удержать мост около Липтовски-Градока, чтобы им могли воспользоваться наши наступающие части. Спустившись с Высоких Татр, отряды бригады внезапно ворвались в город и завязали уличные бои. Партизанам не удалось очистить от врага весь Липтовски-Градок из-за его значительного [652] превосходства в силах. В их руках оказались лишь западная и северо-западная окраины города. Но и это было чрезвычайно важно. Противник не смог вытеснить отряды бригады Величко и вернуть мост, который партизаны удерживали до подхода советских войск. Благодаря этому наши части успешно продвинулись в направлении Липтовского Микулаша.
Успешно взаимодействовало с наступающими советскими частями партизанское соединение, которым командовал А. М. Садиленко. Партизаны находились вблизи поселка Черный Балог, юго-восточнее города Брезно. Штаб партизанского движения 4-го Украинского фронта передал А. М. Садиленко приказ не пропускать к Черному Балогу и Брезно отступавшие части 208-й дивизии гитлеровцев. Как донесла партизанская разведка, сюда двигался 309-й горнострелковый егерский полк этой дивизии, носивший название «Эдельвейс». Непосредственное руководство операцией возлагалось на командира бригады Н. С. Радула, входившей в соединение А. М. Садиленко. Партизаны установили контакты с разведкой 42-й гвардейской дивизии и согласовали свои планы с советским командованием.
В течение одной ночи с помощью местных жителей все дороги, ведущие к Черному Балогу, были завалены деревьями и заминированы. Обильный снегопад и ударивший вдруг мороз завершили это своеобразное блокирование путей передвижения. Для врага оставался только один проход — через ущелье.
И вот 28 января 1945 года сотни вражеских солдат и офицеров начали медленно втягиваться в ущелье. Прозвучала команда, и по черной, растянувшейся на два километра ленте гитлеровцев, четко выделявшихся на ослепительно белом снегу, ударили партизанские пулеметы, автоматы и минометы. С тыла горнострелковый полк фашистов теснили советские подразделения 42-й гвардейской дивизии, а с флангов, с крутых заснеженных горных вершин и с фронта разили огнем партизаны. Несколько раз фашисты бросались в атаку, но безуспешно».

О значении и весомости этих совместных действий советских войск и партизанских отрядов так сказал Г. Гусак в своей речи на митинге в Банска-Бистрице 29 августа 1969 года: [653]

«Если мы говорим о восстановлении чехословацкого государства, о восстановлении нашей национальной жизни, мы должны сказать о том, как мы завоевали эту свободу, кто нам помогал. Конечно, каждый народ, словацкий и чешский, внес большую долю в завоевание свободы. Но могли ли, друзья, Словацкое национальное восстание, партизанское движение в нашей стране иметь сколько-нибудь большую перспективу без помощи и без наступления Советской Армии в направлении наших границ и нашей территории? Мы знаем, что вся наша борьба — и борьба не только чешского и словацкого народов, но и других европейских народов — была связана и зависела от борьбы и жертв Советской Армии и советского народа. Об этом мы должны постоянно напоминать. На основе этого была восстановлена наша свобода, на этом и впредь основаны безопасность и уверенность чехословацкого государства».

Таким образом, во всей полосе 4-го Украинского фронта — там, где шли ожесточенные бои, а также на сотни километров в тылу этих боев и за линией фронта — всюду шла напряженная деятельность многих тысяч людей, и все эти действия обдумывал, направлял и вел генерал Петров со своим штабом.

Победный фейерверк

Наступил 1945 год. Все были уверены, что это последний год войны. Верховный Главнокомандующий всенародно объявил задачу нашим войскам на 1945 год:

«...Довершить вместе с армиями наших союзников дело разгрома немецко-фашистской армии, добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы».

С радостным волнением ждал победного окончания войны и генерал армии Петров. Он уже ясно видел, что идут завершающие операции. Войска 3-го Украинского [654] фронта совместно с частями югославской Народно-освободительной армии вошли в столицу Югославии — Белград. Взят Бухарест, и Румыния объявила войну фашистской Германии, ее войска участвуют в боях совместно с советскими частями. В конце декабря войска 2-го и 3-го Украинских фронтов завершили окружение будапештской группировки противника. 1-й Украинский фронт и 1-й Белорусский фронт уже нацелены на Берлин.

Успешно восстанавливалось народное хозяйство в освобожденных районах Советской страны, и промышленность все более полно обеспечивала всем необходимым Красную Армию.

В такой трудной для себя обстановке на востоке Гитлер решил все же провести крупную наступательную операцию на западе. Может быть, в какой-то степени это была демонстративная операция, своеобразная вспышка гнева против англосаксов, которые все-таки открыли второй фронт.

Видимо, Гитлер надеялся на то, что с руководителями Англии и Америки еще можно договориться, объединиться на почве общего противостояния коммунизму. И вот за то, что они не только открыли второй фронт, но и стали наступать, Гитлер их хотел теперь проучить.

Три немецких армии неожиданно ударили по войскам союзников в районе Арденн.

Работа над этой главой совпала с моей поездкой в Люксембург и Бельгию. Я посетил исходный район, где гитлеровское командование сосредоточивало войска для этого контрудара. Ходил по живописным горам и долинам, которые здесь называют маленькой Швейцарией. Я представлял, как под покровом деревьев прятались танки и артиллерия гитлеровцев. Не случайно был выбран именно этот район: у союзников было господство в воздухе, если бы они обнаружили сосредоточение больших сил, то своей авиацией разбомбили бы их, не позволив перейти в наступление. Но американо-английское командование, увлеченное своим продвижением после высадки, зная к тому же, что главные силы гитлеровцев находятся на Восточном фронте, даже не предполагало о возможности их наступления.

А они ударили. Да еще как! Три армии одновременно рванулись вперед.

В поселке Вилти есть небольшой музей, посвященный [655] битве в Арденнах. Его создал и много лет встречает здесь посетителей очевидец этих боев, господин Швейг. Немолодой, располневший, но бодрый и энергичный, этот господин с большим подъемом рассказывает, как немецкие дивизии громили союзников.

— Им не хватало совсем немного сил, — говорит он. — Если бы немцы достигли Антверпена, где у союзников была главная база горючего, то дело кончилось бы полной катастрофой для американцев и англичан. Немцы заправили бы свои танки и сбросили бы союзников в море.

Много этих «если бы» было в рассказе господина Швейга. Но самый главный его грех в том, что он завершает свой рассказ, не упоминая о финале этой операции и причинах поражения гитлеровцев. На мой вопрос, почему он так поступает, хозяин музея ответил, что у него нет точных данных о том, что происходило в эти дни на Восточном фронте. Я пообещал и действительно послал ему сведения и даже схему действий наших войск, выручивших тогда союзников.

Но это, как говорится, к слову, а теперь я коротко напомню, чем все же завершилась Арденнская операция.

С 16 по 25 декабря гитлеровские войска продвинулись на 90 километров. К концу декабря союзники с трудом остановили их наступление. Но в ночь на 1 января Гитлер преподнес союзникам своеобразный новогодний «подарочек» — более 1000 самолетов нанесли внезапный удар, и фашистские дивизии ринулись в новое наступление в Эльзасе.

Гитлеровцы стремительно двигались вперед. Как известно, Черчилль в личном, строго секретном послании просил Сталина выручить союзников, попавших в такое сложное положение:

«Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы».

Довольно рано союзники заговорили о потере инициативы. Бои после высадки во Франции шли всего несколько месяцев, и при первом же контрударе гитлеровцев [656] союзники потеряли инициативу! Дальше Черчилль спрашивает:

«Можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января?..»

Сталин ответил Черчиллю в своем послании, что обстановка не благоприятствует такому наступлению наших войск, ибо еще не закончена подготовка, да и погода не способствует этому.

«Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандующего решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Исходя из общей стратегической обстановки и из этих обещаний союзникам, Ставка отдала соответствующие распоряжения войскам, в том числе и 4-му Украинскому фронту. Войска 4-го Украинского фронта, взаимодействуя с левым крылом 1-го Украинского фронта, должны были нанести главный удар в направлении Горлице — Новы-Сонч и в дальнейшем на Краков. 1-я гвардейская армия и входивший в ее состав 1-й чехословацкий корпус должны были наступать на Люботин, Новы-Тарг и дальше по польской территории выйти в долину Вислы и Одера в районе Моравска-Остравы. 18-я армия должна наступать в направлении Попрад — Живец.

Основные усилия генерал Петров решил сосредоточить в полосе 38-й армии, где местность была наиболее благоприятной для наступления. Поэтому он выделил для 38-й армии большую часть артиллерии и танков. 1-й гвардейской и 18-й армиям предстояло действовать в горных условиях, и потому танков и артиллерии на усиление им было дано поменьше. В целом же 4-му [657] Украинскому фронту предстояло преодолеть последние западные хребты Карпат и выйти к Моравска-Остравскому промышленному району.

Наступление было назначено на 12 января 1945 года.

Для того чтобы распылить резервы противника, Ставка решила, что первыми перейдут в наступление войска 2-го Украинского фронта — 6 января 1945 года. Это наступление соседнего фронта началось удачно. За два дня боев наступающие вклинились в глубину обороны до 40 километров и подошли вплотную к городу Комарно, хотя взять его не смогли, как не смогли и переправиться через Дунай.

Используя этот успех и учитывая, что внимание противника приковано именно к данному направлению, 12 января перешли к активным действиям войска правого крыла 2-го Украинского фронта, того самого, который прилегал вплотную к 4-му Украинскому. Преодолевая крутые склоны словацких Рудных гор, эти части хотя и медленно, но все-таки продвигались вперед.

В тот же день, 12 января, перешли в наступление войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов. Так началась Висло-Одерская операция.

12 же января Петров приказал наступать 18-й армии. В 10 часов утра после 40-минутной артиллерийской подготовки два корпуса этой армии пошли вперед: Петров стремился этим отвлечь внимание противника от того направления, где он намеревался нанести главный удар силами 38-й армии.

13 января начали наступление 2-й и 3-й Белорусские фронты, осуществляя Восточно-Прусскую операцию.

Таким образом, двинулся вперед весь советский фронт. Гитлеровцам в такой передряге уже было не до союзников, их контрнаступление на западе прекратилось.

До 17 января части 18-й армии вели очень тяжелые бои в горных условиях. Активные действия этой армии заставили противника производить перегруппировки и подбрасывать сюда силы, чтобы сдержать ее наступление. Особенно тяжелые бои развернулись на подступах к городу Кошице, который был превращен гитлеровцами в сильный узел сопротивления.

Подступы к городу прикрывались оборонительным рубежом с системой траншей полного профиля, которые проходили по западному берегу реки Ториса. В системе [658] траншей были построены доты и блиндажи. Доступные танкам участки вне дорог были перекрыты эскарпами и противотанковыми рвами. Все мосты через реки Ториса и Гернад были подготовлены к взрыву, а места, удобные и возможные для переправ, были заминированы и пристреляны артиллерией. Подступы к городу с юго-востока и юга тоже прикрывались сильной линией обороны с траншеями полного профиля, проволочными заграждениями, минными полями, а направления, где могли пройти танки, были перекрыты надолбами, рельсовыми ежами и минными полями.

Непосредственно по окраине города был подготовлен оборонительный обвод, представляющий из себя не что иное, как самый настоящий укрепленный район.

Конечно же, видя такую сильную оборону врага и зная, как трудно придется здесь 18-й армии, генерал Петров находился именно на этом участке.

Наши части, усталые, понесшие заметные потери, все медленнее, все с большим трудом продвигались вперед. Петров понимал: наступление вот-вот может остановиться. Нужны резервы, хотя бы небольшие. Но их не было. Естественно, командующий не мог допустить невыполнения задачи. Кошице надо взять! Но чем? И вот Петров в который раз изучает карту, всматривается в местность, обдумывает положение своих войск и войск противника. Найти хоть бы маленькую зацепку, из которой можно развить успех! Но ее нет.

С утра 17 января 18-я армия предприняла еще одну попытку взять Кошице. Враг, как показалось Петрову, встретил наши части еще более сильным сопротивлением. За день боя они совсем не продвинулись вперед.

Казалось бы, создалась ситуация, из которой нет выхода. Но Петров не из тех, кто опускает руки в безвыходном положении. Он начинает прикидывать: если противник усилил здесь сопротивление, значит, откуда-то он снял свои части. Подхода резервов наша разведка не обнаружила. С какого же участка переброшены сюда подкрепления? Надо искать! И Петров приказывает разведке всех частей спешно и как можно более точно установить состав войск противника перед собой, его силы.

Выслушав доклады, Петров вдруг уловил в словах командующего 18-й армией то, что искал. Генерал Гастилович доложил, что разведка, высланная от 159-го полевого укрепленного района, установила, что на их [659] участке гитлеровцы стали слабее. Местные жители рассказали, что позавчера противник перебросил отсюда часть войск в район Кошице.

Петров приказывает Гастиловичу немедленно послать в наступление 159-й укрепрайон. На первый взгляд естественное, логичное решение. Но надо напомнить читателям, что укрепленный район (УР) — это формирование, предназначенное для выполнения оборонительных задач. Ему поручается определенная полоса, которую УР оборудует полевыми фортификационными сооружениями, насыщает полагающимся ему по штату оружием и создает таким образом мощный укрепленный район. Подвижность его если и предусматривается, то лишь после завершения боев на этом участке, вперед или назад — это уже зависит от исхода операции. И вот Петров принимает решение послать УР в наступление! Не знаю, было ли где-нибудь такое на других фронтах, я не слышал.

И какой риск! А что, если противник ударит на этом направлении, когда УР уйдет из фортификационных сооружений и лишится своей главной силы?

Да, риск был немалый. Но и выхода другого не было. Вот что пишет командир этого 159-го УР генерал-майор (тогда полковник) И. Н. Виноградов:

«Бросив в бой резервы остальных батальонов, мы к рассвету 18 января прорвали первую оборонительную полосу немцев на всю ее глубину и вышли ко второй... Выяснилось, что и она занята сравнительно небольшими вражескими силами, но все же одних лишь резервных подразделений недостаточно для ее прорыва.
А прорывать ее нужно было немедленно (и этого требовал неотступно Петров! - В. К.), пока вражеское командование не начало подбрасывать сюда подкрепления. Тем более что, взломав и здесь оборону противника, мы получили бы возможность выйти непосредственно к городу Кошице».

Используя успех УР, пошли вперед соседние с ним 318-я и 237-я стрелковые дивизии, противник был сбит с оборонительного рубежа и отброшен на десятки километров. Вот что значит уловить необходимый нюанс в [660] обстановке и двинуть вперед тех, кому даже не полагается наступать!

19 января 1945 года Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный командующему войсками 4-го Украинского фронта генералу армии Петрову и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Корженевичу. В этом приказе говорилось:

«Войска 4-го Украинского фронта, перейдя в наступление 15 января из района западнее города Санок, прорвали сильно укрепленную оборону противника и за 4 дня наступательных боев продвинулись вперед до 80 километров, расширив прорыв до 60 километров по фронту».

В ознаменование этой победы Москва салютовала героическим войскам 4-го Украинского фронта.

В тот же день, 19 января, начался штурм Кошице. На город наступали части 3-го горнострелкового корпуса, а 17-й гвардейский стрелковый корпус наносил удар юго-западнее Кошице. Гитлеровские войска здесь сопротивлялись ожесточенно, потому что Кошице был крупным узлом коммуникаций в Восточной Словакии. И, кроме того, в городе были очень важные для противника заводы. Гитлеровцы стремились удержать Кошице во что бы то ни стало.

Генерал Петров сделал все необходимое для того, чтобы войска не задерживались на подступах к городу, благодаря его инициативному и своевременному руководству, а также и смелым действиям командующего 18-й армией генерала Гастиловича, к исходу дня, сломив сопротивление противника на подступах к городу и на его окраинах, части 18-й армии завязали уличные бои. В этот же день, 19 января, противник был выбит из Кошице с большими для себя потерями. Было взято много пленных.

В боях за город особенно отличились части 159-го полевого укрепленного района полковника И. Н. Виноградова и 318-й горнострелковой дивизии генерал-майора В. Ф. Гладкова.

На следующий день, 20 января, Верховный Главнокомандующий издал новый приказ, адресованный генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу: [661]

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 20 января, с боем овладели на территории Польши городом Новы-Сонч и на территории Чехословакии городами Прешов, Кашице и Бардеев — важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев».

Наиболее отличившимся частям присваивались название Прешовских и Кошицких.

Рассказывая о предыдущих сражениях, я знакомил читателей с теми гитлеровскими полководцами, с которыми приходилось «скрестить шпаги» Ивану Ефимовичу Петрову. Мне кажется, необходимо познакомить читателей и здесь с тем, кто противостоял Петрову в этих завершающих сражениях. Тем более, что 17 января на должность командующего группой армий «Центр» был назначен генерал-полковник Фердинанд Шернер, с которым читателям предстоит еще не раз встретиться до нашей победы. Кстати, Шернер был очередной и последний «оппонент» Петрова, которому даже в ходе гибельных последних боев Гитлер присвоил звание генерал-фельдмаршала.

Необходимость назначить генерал-полковника Шернера на этот участок фронта была вызвана тем, что Моравска-Остравский промышленный район практически оставался единственным, снабжавшим гитлеровскую армию в этих завершающих сражениях. Гитлер все еще надеялся на то, что ему удастся заключить сепаратный мир с нашими западными союзниками и тем самым спасти рейх от уничтожения.

Что касается Шернера, то он действительно был опытный вояка. Начал офицерскую карьеру лейтенантом еще в годы первой мировой войны, показал себя смелым в боях, за что был удостоен ордена. В 1922 году Шернер — капитан, в 1934-м — майор и работник генерального штаба в отделе иностранных армий, в 1937 году — полковник, командует горно-стрелковым полком. Он участвовал в захвате Австрии, Чехословакии, Польши, Бельгии, Голландии и Франции. При нападении на Советский Союз уже был в чине генерал-майора и командовал горноегерской дивизией на мурманском направлении, где вскоре был назначен командиром корпуса и находился там до 1943 года. [662]

Шернер познакомился с Гитлером в 1920 году и, как он сам говорил, «был одним из первых германских офицеров, примкнувших к национал-социалистскому движению еще в период его зарождения». Шернер был убежденный враг коммунизма и заявил: «Мои враги — это большевики!» Всюду, где только была возможность, он с оружием в руках выступал против коммунистов, в частности в 1919 году он принимал участие в ликвидации Баварской советской республики, а также в подавлении революционного движения в Рейнской области.

За действия в захватнических походах в страны Европы Шернер был награжден Рыцарским крестом, а в 1944 году — дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. В том же году, вспомнив о его давней преданности идеям национал-социализма, Гитлер назначает Шернера на пост начальника штаба по национал-социалистскому воспитанию войск при главном штабе верховного командования сухопутных сил. Однако в появлении рядом человека, занимающегося национал-социалистской проблематикой, усмотрел для себя опасность Борман. Они не поладили, и вскоре Шернер был назначен командующим группы армий «А». Здесь, в районе Крыма и Румынии, Шернер также проявил свой, как пишут его начальники и подчиненные, главный тактический и стратегический принцип: любой ценой удерживать позиции.

В июле 1944 года, когда Красная Армия успешно развивала наступательные операции на севере вдоль берега Балтийского моря, Шернер назначается командующим группой армий «Север». Под новый, 1945 год Шернер получает от Гитлера самую высокую награду — бриллианты к дубовым листьям. Насколько это высокая награда, свидетельствует тот факт, что в Германии к концу войны было всего 22 человека, имеющих такую награду, Шернер был двадцать третьим.

Как свидетельствуют сослуживцы Шернера, самой главной чертой его как военачальника, на которой держался его авторитет, была жестокость. Бывший помощник германского военного атташе в Румынии Макс Браун, знавший Шернера на протяжении четверти века, вспоминал:

«Шернер ежедневно разъезжал по какому-либо участку своего фронта, большей частью по тылу. За ним [663] следовал автобус или грузовая машина, служившая для погрузки «преступников». Все солдаты, обратившие на себя его внимание каким-либо нарушением дисциплины, правил движения на дорогах или имевшие при себе неправильно оформленные документы, немедленно задерживались, и он «по собственным законам», лично приговаривал их к тяжелым наказаниям, часто к смерти, якобы за трусость перед противником. «Я не нуждаюсь в суде, я сам у себя судья», — часто говорил Шернер».

Неудивительно, что там, где появлялся Шернер, дрожали все, начиная от солдата и кончая высшими офицерами.

В дни назначения на должность командующего группой армий «Центр», когда он «скрестил шпагу» с генералом армии Петровым, Шернер был предельно ожесточен и полон решимости «спасти Германию», что приказал ему фюрер в личной беседе.

И вот, как видим, в самом начале «единоборства» (если это можно так назвать) Петров наносит Шернеру два чувствительных удара, отмеченных Верховным Главнокомандующим нашей армии.

Гитлеровцы, отступая из Кошице, взорвали и вывели из строя заводы, подожгли вокзал, разрушили жилые дома. Они не щадили ни культурные, ни исторические ценности, ни памятники. Был ограблен музей и вывезено из театра его имущество. То, что осталось в Кошице, уцелело благодаря стремительному наступлению частей генерала Петрова — только это не позволило гитлеровцам окончательно разрушить город.

Жители города встречали советских воинов с большой радостью. Еще рвались снаряды на улицах, а к командирам наших частей приходили горожане и предлагали свою помощь, чтобы провести войска в обход сопротивлявшихся гитлеровцев.

Кошице — второй по величине промышленный и административный центр Словакии. Его освобождение было и политическим актом в жизни Чехословакии: Кошице стал местом пребывания нового чехословацкого правительства. Выражая свою искреннюю благодарность и уважение генералу Петрову, приложившему так много сил для освобождения и спасения Кошице, местные власти присвоили Петрову звание почетного [664] гражданина города. С любовью была изготовлена специальная грамота. Сама эта грамота, сделанная хорошими художниками, представляет собой произведение искусства.

В дни радости и победных боев за город Кошице Петров не упускал из виду главной намеченной цели. Еще готовясь к штурму Кошице, отвлекая сюда много сил противника, командующий фронтом 15 января посылает в наступление 38-ю армию на направление избранного им главного удара. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки враг, не ожидавший здесь такого сильного удара и считавший, что главные усилия в настоящее время сосредоточены в районе Кошице, начал отступать.

16 января к 11 часам утра части наши овладели городом Ясло. В боях за этот город особенно отличились чехословацкие артиллеристы. Отмечая их заслуги, Верховный Главнокомандующий присвоил наименование Ясловских 2-му и 4-му истребительным противотанковым и 5-му пушечному артиллерийским полкам 1-го чехословацкого армейского корпуса.

В честь такой знаменательной победы чехословацких артиллеристов 15 января с тех пор отмечается как День артиллерии в чехословацкой Народной армии.

Чтобы бить противника более быстрыми темпами, командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко ввел в бой свою подвижную группу. Танкисты 31-й и 42-й отдельных гвардейских танковых бригад смело врывались в тыл противника, перерезали пути отхода вражеским частям и создавали благоприятные условия для наступления пехоты с фронта.

В эти же дни войска 1-го Украинского фронта быстро продвигались в направлении Бреслау, Катовице, Кракова, и это создавало благоприятные условия для наступления правого фланга войск Петрова. Иван Ефимович не замедлил воспользоваться этим обстоятельством: 18 января была двинута в наступление 1-я гвардейская армия. Вместе с ее частями наступал и 1-й чехословацкий армейский корпус. В течение дня они продвинулись до 22 километров в глубину и прорвали фронт шириной до 60 километров.

Генерал Петров неоднократно бывал в чехословацком корпусе, его связывали добрые отношения с Людвиком Свободой. Руководя боями, Иван Ефимович с особой заботой и участием относился к командиру 1-го [665] чехословацкого армейского корпуса в эти дни. Он понимал его отцовское горе — дело в том, что в это время пришла весть, что сына Людвика Свободы, Мирека, фашисты зверски замучили в Маутхаузене. В разговорах с Иваном Ефимовичем Свобода сказал и о том, что его очень беспокоит судьба жены и дочери, о которых он ничего не знает с лета 1939 года.

Генерал Петров был очень внимателен ко всем нуждам 1-го чехословацкого армейского корпуса, своевременно снабжал его всем необходимым.

Положение германской армии на всех фронтах, прямо скажем, было плохое. Тем не менее в район, прикрывающий Моравска-Остраву, подбрасывались резервы, взятые отовсюду, откуда только можно, да и откуда даже нельзя было брать. Шернер предпринимал огромные усилия для того, чтобы выполнить приказ Гитлера и удержать этот промышленный район.

Однако генерал Петров, умело маневрируя имеющимися в его распоряжении войсками, несмотря на невероятные трудности ведения боев в горной местности, да еще при плохой погоде, наносил войскам Шернера удар за ударом.

И в конце января вновь следуют один за другим три приказа Верховного Главнокомандующего, адресованных генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 27 января, с боем овладели городами Вадовице, Спишска-Нова-Вес, Спишска-Стара-Вес и Левоча — важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев».

На следующий день опять приказ Верховного:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 28 января, овладели крупным административным центром Чехословакии городом Попрад — важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника». [666]

И на следующий же день новый приказ:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 29 января, овладели городом Новы-Тарг — важным узлом коммуникаций и сильным опорным пунктом обороны противника».

Это уже не просто залпы и не просто салюты нашей Родины в честь доблестных войск 4-го Украинского фронта, руководимых генералом армии Петровым, а настоящий победный фейерверк!

Преодолевая западный Карпатский хребет, войска 4-го Украинского фронта освобождали теперь города и села трех государств: Польши, Чехословакии и Венгрии.

19 января 1945 года был приказ Верховного Главнокомандующего маршалу Коневу — командующему 1-м Украинским фронтом и генералу армии Соколовскому, начальнику штаба этого фронта, отмечающий их умелые действия по освобождению крупного культурно-политического центра союзной нам Польши, города Кракова.

К 11 февраля 1-я гвардейская и 18-я армии 4-го Украинского фронта подошли и завязали бои за город Бельско. Три дня наши войска вели уличные бои, занимая дом за домом, и 12 февраля в полдень выбили противника из города Бельско. И опять был очередной приказ Верховного Главнокомандующего генералу Петрову и генералу Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 12 февраля, штурмом овладели городом Бельско — крупным узлом коммуникаций и мощным опорным пунтом обороны немцев на подступах к Моравска-Остраве...»

Таким образом, в ходе зимнего январско-февральского наступления войска 4-го Украинского фронта, преодолев большую часть Западных Карпат, продвинулись от 175 до 225 километров. Своими успешными [667] наступательными действиями фронт сковал в Карпатах крупные силы врага и тем самым способствовал успеху своих соседей справа, 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, в Висло-Одерской операции по освобождению Силезии и взятию Кракова, а также помогал 2-му и особенно 3-му Украинскому фронту (соседу слева) отразить три мощных контрудара врага под Будапештом.

4-й Украинский фронт внес свою лепту в грандиозное январско-февральское наступление Красной Армии, в ходе которого фронт гитлеровцев был взломан на протяжении 1200 километров. Наши войска в Восточной Пруссии продвинулись на 270 километров и достигли низовьев Вислы. С плацдарма на Висле до нижнего течения Одера советские дивизии прошли вперед на 570 километров, с Сандомирского плацдарма — на 480 километров. За 40 дней наступления было освобождено 300 городов, взято в плен 350 тысяч солдат и офицеров, уничтожено и захвачено 3000 немецких самолетов, 4500 танков, 12 000 орудий.

Подводя итоги этого наступления, Верховный так сказал о командном составе наших войск:

«Генералы и офицеры Красной Армии мастерски сочетают массированные удары могучей техники с искусным и стремительным маневром».

Мне кажется, эти слова имеют прямое отношение и к генералу Петрову.

В ходе успешных операций на завершающих этапах войны некоторые военачальники, командующие фронтами, еще в 1944 году за умелое руководство боями были удостоены высокого звания Маршала Советского Союза. Почти все они носили геройские Звезды на груди.

Думается мне, что и генерал Петров к тому времени тоже вполне заслужил звания и маршала и Героя. Вспомним Одессу, Севастополь, остановку гитлеровцев на пути к бакинской нефти, предотвращение катастрофы под Туапсе, блестящую Новороссийскую операцию, прорыв «Голубой линии» и освобождение Тамани. А сколько раз им было проявлено личное мужество, о чем я здесь рассказал (а еще больше не рассказал!), [668] взять хотя бы эпизод при освобождении Ужгорода. И вот, наконец, подряд десять салютов Родины и благодарственных приказов Верховного Главнокомандующего. Неужели всего этого недостаточно, чтобы отметить Петрова высоким званием и наградой?

Значит, были какие-то сдерживающие мотивы?

Да, к сожалению, были. С великой горечью за Ивана Ефимовича я приступаю к описанию очередной беды, постигшей его. Трудно и горько писать о ней. А как же больно было Петрову пережить все это?

Моравска-Остравская операция

После очередного успеха 4-го Украинского фронта, отмеченного 12 февраля салютом Родины в его честь. Военный совет фронта 13 февраля представил в Ставку план дальнейших боевых операций. Через три дня он был утвержден.

По этому плану предусматривалось сначала провести частную операцию для того, чтобы улучшить исходное положение, а потом осуществить большую, очень глубокую операцию на 450 километров, выйти на рубеж реки Влтавы и освободить столицу Чехословакии Прагу.

На первом этапе генерал Петров решил овладеть Моравска-Остравским промышленным районом. Главные усилия фронта он сосредоточивал на правом крыле, в полосе 38-й и 1-й гвардейской армии. Взятие Моравска-Остравы возлагалось при этом на 38-ю армию. 1-я гвардейская армия должна была ей содействовать, а 18-я армия активными наступательными действиями на левом фланге фронта отвлекать на себя силы противника и не позволять маневрировать ими.

За конец февраля и начало марта эта большая, серьезная операция была тщательно подготовлена.

Общая стратегическая обстановка, а также усилия соседних фронтов благоприятствовали действиям 4-го Украинского фронта. Красная Армия освободила большую часть Польши, вступила на территорию фашистской Германии и глубоко там продвинулась: после форсирования реки Одер до Берлина оставалось всего 60 километров. С запада в сторону Берлина продвигались части наших союзников — английские и американские войска. [669]

Над Германией нависала катастрофа — не только военная, но и экономическая. Для обеспечения дальнейших боевых действий у Германии уже не было больше прежней могучей промышленности — только остатки ее. И одним из главных промышленных районов стал Моравска-Остравский. Там в это время действовали металлургические, химические, машиностроительные, нефтеперегонные, электрокабельные и многие другие предприятия и угольные шахты.

О том, какое значение получил ныне этот район, свидетельствует тот факт, что в Моравска-Остраву в начале марта приезжал Гитлер. Он держал речь перед командным составом, требовал любой ценой удержать этот район и грозил самыми строгими наказаниями в случае отступления отсюда.

До всего личного состава гитлеровских частей было доведено, что этот район представляет собой последнюю надежду рейха. Об этом свидетельствуют показания пленного 473-го пехотного полка 254-й пехотной дивизии:

«4 марта командир дивизии генерал-лейтенант Беккер посетил наш полк и обратился к нам с речью. Он сказал, что от Моравска-Остравской земли зависит теперь 80% военного производства. «Если вы отдадите Моравскую Остраву, — говорил он нам, — вы отдадите Германию»...»

Помимо мер идеологического воздействия и угроз гитлеровское командование строило свои расчеты по удержанию Моравска-Остравы на мощных укреплениях. Конечно, возводить такие укрепления в ходе боев было уже поздно, но случилось так, что Моравска-Остраву прикрывала с востока старая линия долговременных сооружений. Эта линия была создана в двадцатых — тридцатых годах под руководством французских инженеров, которые строили в свое время линию Мажино.

Что из себя представляли эти укрепления, хорошо видно из воспоминаний маршала К. С. Москаленко, который осматривал их уже после взятия:

«...когда мы... уже в конце апреля осматривали эти сооружения, то пришли к выводу: нам прорывать такую [670] долговременную оборону довелось впервые. Добавлю: в дальнейшем, подробно знакомясь с боевыми действиями наших войск на других фронтах, я обнаружил, что в годы войны с фашистской Германией всего лишь на трех участках пришлось прорывать мощную долговременную оборону. Одним из них был Карельский перешеек, другим — граница Восточной Пруссии, третьим — Моравска-Остравский район, на пороге которого и стояла ранней весной 1945 года наша 38-я армия. Возможно, этот перечень неполон, но вряд ли можно его намного увеличить... Подходы к Моравска-Остраве с востока прикрывались тремя долговременными оборонительными полосами... Здесь были построены железобетонные доты различных типов: пулеметно-артиллерийские с 6–8 амбразурами и пулеметные с б, 2 и 1 амбразурами. Почти у всех было также по 2–3 пулеметных колпака, возвышавшихся над землей на 30–50 сантиметров. Полоса состояла из 4 линий укреплений...
Все эти сооружения были тщательно замаскированы, и на расстоянии их нельзя было отличить от множества расположенных вокруг холмов. Соединялись они ходами сообщения. В 75–100 метрах перед дотами были сооружены контрэскарпы с железобетонными опорными стенками. Их продолжением служили надолбы на бетонном фундаменте. Пространство между дотами и впереди контрэскарпов полностью простреливалось».

Генералу Петрову в годы войны не везло во многих отношениях: бои ему приходилось вести почти всегда в крайне трудных условиях — прибрежных, горных, заболоченных местностях, войск обычно не хватало, а вражеские части противостояли сильные. Так было и в завершающих сражениях: на других фронтах войска маневрировали на оперативных просторах, а перед фронтом Петрова — горы и линия долговременных сооружений, на многих участках противник сокрушен и подавлен, а перед 4-м Украинским упорно сопротивляется. Всюду идут ожесточенные бои. Нацистские агитаторы в сопровождении гестаповцев зачитывали в частях вот такой документ, несомненно составленный самим Шернером:

«Теперь дело идет о жизни и смерти. Бояться смерти нам нечего. Смерть предопределена человеку в час его [671] рождения. Идите на фронт и деритесь. Если попадете в плен — вас расстреляют русские, если попробуете убежать в тыл — вас расстреляют свои, а если попробуете перебежать к русским — на родине будут уничтожены ваши семьи. Ну, а теперь вперед на врага...»

Напомню еще раз о том, что в тылах 4-го Украинского фронта действовали гитлеровские разведчики и группы бандеровцев, которые сотрудничали с фашистами и передавали им важную информацию.

Гитлеровскому командованию стало известно о подготовке наших частей к решительному наступлению на Моравска-Остраву. Позднее это подтвердили пленные. Вот несколько выписок из их показаний:

«О наступлении мы были предупреждены вчера, и поэтому ничего неожиданного в нем для нас не было».

Другое показание:

«Вчера вечером, когда я находился в 3-й роте, командиру роты было сообщено, что завтра утром, то есть 10 марта, ожидается генеральное наступление русских. Командиру роты было приказано в 4 часа ночи уйти на вторую линию обороны, оставив впереди только заслон из одного или двух отделений».

И еще:

«9 марта в 24.00 было получено сообщение, что русские утром 10 марта начинают наступление. Нам было приказано в 4.00 по немецкому времени очистить первую линию, оставив в ней одно отделение».

И вот пришло 10 марта, день, назначенный для наступления. Утром дул сильный ветер, небо было затянуто низкой облачностью, начался снегопад. Крутила метель. Видимость упала до минимума. Вести прицельный [672] огонь артиллерией было почти невозможно. Принять участие в обеспечении наступления авиация не могла. В 6 часов 30 минут на наблюдательный пункт 38-й армии прибыл генерал армии Петров. Условия для боевых действий складывались настолько тяжелые, что у военачальников, подчиненных Петрову, возникла мысль просить об изменении срока наступления. Вот что пишет об этом К. С. Москаленко:

«Встретив его (Петрова. - В. К.) вместе с членом Военного совета А. А. Епишевым и командующим артиллерией армии полковником Н. А. Смирновым, я доложил, что войска готовы к наступлению, но условия погоды не позволяют начать артиллерийскую подготовку. Она не принесет ожидаемых результатов, говорил я, так как огонь можно вести лишь по площадям, а не по целям. В заключение изложил просьбу: позвонить Верховному Главнокомандующему и попросить перенести срок наступления.
И. Е. Петров не согласился.
- Сроки утверждены Ставкой, они окончательные, — ответил он. — Просить о переносе времени наступления не буду.
После этого он позвонил командующему 1-й гвардейской армией генерал-полковнику А. А. Гречко, который после доклада о готовности войск к наступлению подчеркнул нецелесообразность начинать артиллерийскую подготовку в сложившихся условиях. Прислушиваясь к разговору, я с теплым чувством подумал об Андрее Антоновиче Гречко: и ему опыт подсказывал необходимость отсрочки наступления, так что вдвоем нам, быть может, удастся убедить в этом И. Е. Петрова. К сожалению, командующий фронтом отклонил и просьбу А. А. Гречко.

Может быть, Петрову следовало согласиться с опытными командармами? Наверное, это так. Но все же думаю, что нежелание Петрова перевести срок наступления зависело не от упрямства. Иван Ефимович знал, что к такой просьбе в Ставке отнесутся неодобрительно. Можно предположить, что Петров, не раз уже «битый» Верховным, на этот раз не обратился к нему, опасаясь его гнева. Не время было просить об отсрочке наступления в условиях, когда наши войска вот-вот нанесут [673] удар на Берлин, когда фашистская Германия фактически доживает свои последние дни. У Петрова были все основания считать, что моральный дух и вообще былое военное могущество гитлеровской Германии сломлено. Он надеялся, что в обстановке успешных действий советских войск на всех фронтах (так, на севере в Курляндии было изолировано до 26 дивизий противника, в Восточной Пруссии около 32 дивизий, большая группировка была окружена и уничтожалась в районе Будапешта) будет достигнут успех и на моравска-остравском направлении.

Итак, наступление все же началось в день и час, установленные Ставкой. Обстановку этого дня можно представить себе по дневниковой записи Константина Симонова. В качестве военного корреспондента он весь этот день провел рядом с Петровым, был вместе с ним на наблюдательных пунктах у К. С. Москаленко и А. А. Гречко, был в «виллисе» комфронта, когда тот объезжал наступающие части. Опираясь на эту запись, опубликованную позже в книге «Разные дни войны», а также на то, что Константин Михайлович рассказывал мне лично, попробуем представить себе, как, в каких условиях развивалась эта операция, что в реальности делал и говорил Петров.

Метель все усиливалась. На горизонте не было видно ничего, кроме сплошной серо-белой пелены. Артподготовка началась точно в 7.45. Рев артиллерии был оглушительный, все вокруг гремело, но сквозь метель были видны только вспышки выстрелов ближайших батарей. В такую метель ни о каком наблюдении за целями говорить не приходилось. Огонь велся по заранее намеченным координатам. Приехавший вместе с Мехлисом на наблюдательный пункт Петров, забравшись наверх, на чердак, приказал выломать кусок крыши и некоторое время наблюдал, высунувшись наружу, но рассмотреть все равно ничего было нельзя. Петров спустился вниз, в помещение фольварка, где размещался наблюдательный пункт 38-й армии. В жарко натопленной комнате сидели Москаленко с Епишевым.

Петров стал обсуждать с Москаленко погоду: по мнению Ивана Ефимовича, на первое время такая погода — это даже неплохо для пехоты. Если она дружно пойдет и сразу прорвет оборону, то при плохой видимости будет меньше потерь. Но если метель затянется надолго, это уже беда. [674]

Москаленко беспрерывно вызывал к телефону то одного, то другого из своих подчиненных, требовал сведений — как идет продвижение, до какого рубежа дошли их части. Настоящей ясности пока не было. Не было ее и в докладе только что приехавшего с передовой офицера связи. Возможно, присутствие многочисленного начальства взволновало его, и он путался при докладе.

Петров обратился к нему:

— Вы на чем, майор, на «виллисе»?

— Да.

— Так вот, садитесь снова на свой «виллис» и поезжайте прямо по дороге до передних порядков пехоты. В общем, доезжайте, докуда сумеете доехать. Не ищите по дороге никаких штабов, а просто догоните пехоту. Определите, где она сейчас. И немедля возвращайтесь назад. Все дело в быстроте вашего доклада!

Майор ушел.

Дальше Петров почти все время сидел молча. Изредка он связывался по телефону с армией Гречко, где наступление развивалось примерно так же, как здесь. В происходящее у Москаленко он почти не вмешивался, только иногда время от времени вставлял несколько слов по ходу телефонных разговоров командарма с его подчиненными.

Симонов особо подчеркивает, что это стиль работы Петрова — предоставлять возможно большую инициативу командармам. Он вносил поправки деликатно, видимо, не желая давить своим присутствием на действия Москаленко.

— Надо вводить мехкорпус, а то опоздаем, — говорит, например, Москаленко.

Петров ничего не отвечает, как будто этих слов не было. Он, видимо, не согласен с предложением Москаленко, но внешне ничем это не выражает. И Москаленко уже не возвращается к сказанному...

По телефону сообщили, что немцы подорвали мост, переброшенный через выемку железной дороги, а там сейчас образовалась большая пробка — стоят и артиллерия и танки...

Инженер докладывает, что материал для восстановления взорванного немцами моста уже подготовлен и его везут сейчас туда, к выемке.

— Володин, не будьте таким нерасторопным, как прошлый раз, — обращается Петров к инженеру. — Сегодня [675] я проверю, способны ли вы поддерживать порядок на дорогах...

Появился новый офицер связи. На нем шинель до такой степени мокрая — видимо, метель постепенно превращается в дождь. Петров впервые за все время говорит с нескрываемым раздражением (до этого он выглядел спокойным):

— Прохвосты прогнозчики!..

Он приказывает позвонить в корпус, в который намерен выехать («Пусть поставят на перекрестках дорог маяков!»), и уезжает от Москаленко.

На первом «виллисе», открытом, без тента, с автоматчиком и постоянным своим спутником лейтенантом Кучеренко — Петров, на втором — Мехлис.

Через несколько километров «виллис» командующего наталкивается на первую пробку. Кучеренко и автоматчик соскакивают с машины и бегут растаскивать пробку. Она образовалась из-за того, что на дороге в два ряда остановились машины мехкорпуса. Пробка такая, что, кажется, она вовеки не сдвинется с места. Лица у всех мокрые, шинели промокли насквозь. Все мерзнут от пронизывающего до костей ветра и дождя со снегом...

Петров со спутниками идут примерно с километр пешком, подходят к железной дороге под аккомпанемент немецкого артиллерийского огня. Двухколейная железная дорога проходит в огромной выемке, глубина которой местами двенадцать и даже пятнадцать метров. Через эту огромную выемку и был перекинут взорванный сейчас немцами мост.

Вдоль дороги — аллея с огромными деревьями. Сейчас их пилят для того, чтобы сделать деревянные клетки и заложить ими железнодорожную выемку.

Петров спрашивает:

— Когда сделаете?

— За ночь.

— Когда точно?

— К пяти утра.

— Точно?

— Точно.

Останавливаемся у самой выемки.

— Вот теперь все ясно, — говорит Петров. — Танки встали и артиллерия встала из-за этого моста. И в этом одна из главных причин задержки наступления. А штабы нам морочат голову по телефону: «Продвинулись, продвинулись». [676]

Он подзывает кого-то и отдает приказание, чтобы, не дожидаясь восстановления моста, часть артиллерии перебиралась на другую сторону; говорит, что танки там не пройдут, слишком тяжелы, а «студебеккеры» с пушками на прицепе могут благополучно пройти.

К Петрову подходят два полковника из мехкорпуса.

— Ну а вы что? — говорит им Петров. — Ваши же танки стоят! Давайте сюда ваших людей, чтобы помогли поскорее мост восстановить.

— Да, теперь все ясно, — повторяет Петров, шагая обратно по шоссе к своему «виллису».

Машина с трудом пробирается через все еще не растащенную до конца пробку и наконец доезжает до штаба корпуса. Петров связывается с Москаленко, говорит ему о пробке, о картине, которую застал у железнодорожной выемки, и добавляет:

— Для того чтобы реально поддержать пехоту, нам неминуемо придется сейчас убрать с дороги часть артиллерии и развернуть ее на огневых позициях пока что по эту сторону железнодорожной выемки.

Поговорив с Москаленко, Петров звонит в соседний корпус, куда он собирается теперь ехать. На этот раз дорога идет через рубеж недавнего переднего края. Снегу за эти шесть-семь часов намело столько, что и воронки, и трупы, и вообще все заметено снегом. Навстречу идут раненые, в такую погоду особенно измученные, с шинелями внакидку.

Доехали до штаба корпуса. Его командир генерал Шмыго, небольшого роста, коренастый человек, спокойно и деловито докладывает о положении на его участке. Петров сидит над картой и проверяет по ней доклад. Выясняется, что за первые восемь часов наступления корпус мало продвинулся — от двух с половиной до трех километров. Но, как выражается Шмыго, в последний час он почувствовал у себя на левом фланге намечающийся успех и предлагает ввести там часть своих вторых эшелонов, чтобы развить продвижение.

— Где крепче всего держатся немцы? — спрашивает Петров.

Шмыго показывает по карте где.

— Как ваше мнение, — спрашивает Петров, — на этом рубеже, в который вы уперлись, сосредоточены их резервы или это просто их вторая линия?

Шмыго колеблется.

— Думаю, что резервы, — говорит он, но в его голосе [677] нет уверенности. Видимо, он еще не решается сделать тот неприятный и для него и для командующего фронтом вывод, что, в сущности, преодолена до конца только первая линия, на которой немцы держали меньшую часть войск. А вторая линия, на которую они успели до начала наступления отвести большую часть сил, хотя в какой-то мере и накрыта огнем во время нашей артподготовки, но не подавлена.

Выслушав Шмыго, Петров сам делает за командира корпуса этот неприятный вывод, договаривая до конца то, что Шмыго имел в виду, но не решился высказать...

Затем под снегом, переходящим в дождь, Петров едет в танковый корпус, отдает там приказание колонне танков свернуть с дороги и встать на ночь неподалеку отсюда, вблизи деревни.

— Пусть люди отдохнут и немного обсушатся по домам.

Поясняя свое приказание, Петров говорит, что сегодня, по всей вероятности, корпус не будет введен в дело и, стало быть, людям незачем мокнуть.

От танкистов он едет к Гречко. По проселочной дороге «виллис» скачет по чудовищным кочкам, переваливает через почти непроходимую канаву и все же застревает. Второй «виллис» проскакивает вперед и начинает на тросе вытягивать первый. Когда наконец все вошли в домик Гречко и сняли верхнюю одежду, ее можно было просто-напросто выжимать...

Гречко ознакомил Петрова с обстановкой: хотя он сегодня действовал меньшими силами, но в полосе его армии наступление развертывалось несколько более удачно, чем у Москаленко. Войска вышли к Висле и даже кое-где переправились через нее. Накануне Гречко вел разведку боем. Во время этого боя была истреблена немецкая рота, взят в плен офицер, и немцы в результате подтянули на первую линию обороны больше войск, чем у них было раньше. Поэтому и артподготовка оказалась более действенной, и продвижение встретило меньше препятствий.

— Да, надо было и на правом фланге провести разведку боем, — сказал Петров. — Это наша ошибка! — И еще раз повторил: — Ошибка!

И опять как существенную черту Петрова Симонов подчеркивает то, что Иван Ефимович не старался из соображений престижа скрыть в разговоре с подчиненным, что у него как у командующего фронтом сегодня [678] пока не все получается так, как хотелось бы, не все в течение дня делалось наилучшим образом.

Гречко дважды сдержанно упомянул о том, что он наступал небольшими силами и что у него в резерве имеется несколько дивизий. Командарм это особо подчеркнул, в сущности, он предлагал подумать о дальнейшем развитии успеха именно в полосе его армии.

Командующего и тех, кто был с ним, накормили обедом. Петров сидел в углу и, хотя принимал участие в общем разговоре, все время при этом думал о чем-то своем. Как только кончился обед, он соединился по телефону с начальником штаба фронта, чтобы передать в мехкорпус отмену своего приказания об отводе танковых колонн с дороги. Приказал оставить их там, где стоят.

— Если здесь у вас наметится более очевидный успех, — сказал он Гречко, — может быть, будем вводить мехкорпус у вас.

Темнело. Петров решил ехать в штаб фронта подвести итоги дня, дать распоряжения на завтра.

Когда он со своими сопровождающими вышел из домика Гречко, по-прежнему шел дождь со снегом, а ветер дул еще свирепее, чем раньше...

Так закончился день 10 марта.

11 марта после получасовой артиллерийской подготовки наши войска вновь атаковали противника, но и в этот день продвижение было небольшим — от 2 до 5 километров. Наступление не получило развития и в течение недели. Ударная группировка не вышла на оперативный простор, и наступление хотя и продолжалось, но успешным назвать его было нельзя.

Желая разобраться в причинах неудачи, Петров, как это было не раз и прежде в подобных случаях, поговорил с командующими армиями, опытными военачальниками, с начальником штаба генерал-лейтенантом Корженевичем.

Взвесив все, Петров принял новое решение: использовать успех соседа справа — 1-го Украинского фронта, завязавшего бои за город Ратибор, и направить главный удар 38-й армии генерал-полковника Москаленко на Моравска-Остраву с севера. В соответствии с этим решением были проведены необходимые перегруппировки, даны соответствующие организационные указания, и командующий фронтом отдал приказ о переходе в новое наступление 24 марта. [679]

На этот раз благодаря хорошей погоде удачно действовала наша авиация. После 45-минутной артиллерийской подготовки войска пошли вперед и сравнительно быстро сломили сопротивление противника. К концу дня они освободили больше 20 населенных пунктов, в том числе и город Зорау, находившийся на направлении главного удара.

В течение ночи немецкое командование приняло все меры, чтобы остановить здесь продвижение наших войск, но на следующий же день после 20-минутной артиллерийской подготовки наши части снова пошли вперед. Одновременно, полагая, что активными действиями на участках 1-й гвардейской и 18-й армий он заставит противника ослабить напор на направлении главного удара, генерал Петров двинул и эти армии вперед.

Наступление пошло более успешно. 38-я армия овладела городом Джоры, который уже непосредственно прикрывал подступы к Моравска-Остраве. До Моравска-Остравы оставалось 15–20 километров, цель была близка. 18-я армия в это время тоже наступала успешно, пройдя вперед около 70 километров. 1-й чехословацкий армейский корпус вышел на подступы к городу Жилино. А всего в ходе этих наступательных боев 4-й Украинский фронт продвинулся на 50–70 километров.

Противник приложил много усилий, чтобы остановить наше наступление. На направление главного удара, где наступала 38-я армия, он перебросил две танковые дивизии. Кроме того, гитлеровские части контратаковали на участках 1-й гвардейской и 18-й армий, чтобы сковать все наши наступающие войска. Но этого им не удалось достичь. Ломая сопротивление гитлеровцев, части фронта шли вперед. На главном направлении 38-я армия расширила прорыв до 20 километров и в течение только второго дня продвинулась на 15 километров.

Ни старые укрепления инженеров, строивших линию Мажино, ни новые сооружения гитлеровских фортификаторов не смогли сдержать натиск советских войск. 26 марта был взят город Лослау, а это значит — прорвана главная оборонительная полоса долговременной линии обороны. Все преодолел наш замечательный советский солдат — рвы, доты, эскарпы, надолбы и, главное, стоявших насмерть фашистов... [680]

Но почему-то на этот раз не было приказа Верховного, не гремел салют в Москве в честь этой победы.

Вместо этого опять, как гром с ясного неба, то самое «вдруг», которое уже не раз сотрясало судьбу Петрова: приехал новый командующий фронтом, тот же генерал А. И. Еременко, который сменил Ивана Ефимовича под Керчью.

Что же произошло на этот раз?

Выяснением причин и обстоятельств этого мы и займемся не торопясь в следующей главе.

Что же произошло?

Как это ни странно, писать о реальных событиях труднее, чем сочинять обычную художественную прозу. Писатель при разработке сюжета романа и характеров своих вымышленных героев волен выбирать все, что подскажет ему фантазия. При создании вещи, основанной на подлинных фактах и событиях, писателю надо суметь из имеющихся в его распоряжении материалов воссоздать объективную, исторически правдивую картину. Для этого необходимо понять взгляды, интересы, личные особенности участников событий. И не только понять, но еще подняться выше их субъективных страстей, переживаний, оценок. А затем, поняв и взвесив все это, постараться преодолеть еще и свои авторские симпатии и антипатии. И вот, увязав и приведя в соответствие все это, надо представить себе ход событий в виде живого, происходящего действия (прокручивать в своем воображении что-то вроде фильма, причем многократно), только после этого их можно запечатлевать на бумаге.

Итак, попытаемся с этих позиций, опираясь на факты, разобраться в том, что случилось с Петровым.

Константин Симонов, который был в те дни с Петровым, рассказал впоследствии:

— Мне довелось присутствовать при том, как в марте тысяча девятьсот сорок пятого года Петрова в обстановке абсолютной неожиданности для него самого и для работников его штаба сняли с командования фронтом. В данном случае, как непосредственный свидетель событий, могу утверждать, что к этому моменту [681] нового неожиданного снятия Петрова на фронте, которым он командовал, не только не произошло никакой внезапной катастрофы, но и ничего даже отдаленно похожего на нее.

Ну предположим, что Симонов как корреспондент и писатель, хоть и был рядом с Петровым в эти дни, мог не знать чисто военных, может быть, даже секретных тогда причин снятия Петрова. Но вот что пишет по этому же поводу более осведомленный человек — маршал А. А. Гречко.

«25 марта наступление войск 38-й армии и двух корпусов 1-й гвардейской армии продолжалось. Преодолевая упорное сопротивление врага, наши войска углубили и расширили прорыв, создав угрозу выхода к крупному узлу дорог — городу Лослау.
В этот день (точнее, 26 марта. - В. К.) командующий войсками 4-го Украинского фронта генерал армии И. Е. Петров и начальник штаба фронта генерал-лейтенант Ф. К. Корженевич были освобождены от занимаемых должностей. Командующим фронтом был назначен генерал армии А. И. Еременко, начальником штаба — генерал-полковник Л. М. Сандалов. Истинные причины смены командования фронта генералам и офицерам армейского звена не были известны, но все очень сожалели об уходе с поста командующего генерала Петрова, талантливого военачальника, скромного и отзывчивого человека. Предполагали, что смена связана с неудачными действиями войск фронта под Моравска-Остравой, хотя медленное продвижение войск зависело, в основном, не от командования фронта и армии, а от наличия сил и средств для прорыва долговременной обороны противника и крайне ограниченного количества боеприпасов, выделенного для проведения операции. Стрелковые части и подразделения были вынуждены прорывать хорошо организованную оборону врага без достаточной артиллерийской поддержки и несли большие потери».

Напомню, что еще более посвященный во все события тех дней начальник оперативного управления Генерального штаба генерал Штеменко, рассказывая об истории снятия Петрова со 2-го Белорусского фронта [682] в результате письма Л. З. Мехлиса, заметил при этом, что аналогичные письма от него продолжали поступать и с 4-го Украинского фронта.

Содержание этих писем сегодня неизвестно, но то, что они были, подтверждается тем, что Верховный Главнокомандующий поручил маршалу Жукову во время поездки на 4-й Украинский фронт, кроме дел чисто оперативных, разобраться и во взаимоотношениях Петрова и Мехлиса.

Я уже цитировал докладную Г. К. Жукова Сталину, в которой тот отмечал, что Петров «правильно понимает построение операции и свое дело знает неплохо». Высказав несколько конкретных замечаний по поводу использования некоторых корпусов, маршал Жуков далее сообщал:

«С Мехлисом Петров работает дружно, и Петров никаких претензий к Мехлису не имеет».

Из этих слов Георгия Константиновича можно понять — он беседовал с Петровым и скорее всего, в соответствии со своим характером, прямо спросил о его отношениях с Мехлисом. Может быть, Жуков ничего не сказал Петрову о письмах Мехлиса. Во всяком случае, Иван Ефимович, однажды уже пострадавший из-за Мехлиса, не нашел нужным напомнить об этом Жукову, и хотя его отношения с членом Военного совета после событий на 2-м Белорусском были, очевидно, чисто служебные и «прохладные», Петров все же ответил маршалу: «Отношения нормальные». Об этом Жуков и доложил Сталину.

Любопытен комментарий генерала С. М. Штеменко к этому месту докладной Жукова:

«Эта приписка маршала была свидетельством величайшей личной чистоты и терпимости Ивана Ефимовича Петрова, который разобрался в Мехлисе, понял, если так можно сказать, особые черты его характера и нашел в себе силы сотрудничать с ним, как того требовали долг и совесть коммуниста». [683]

К. М. Симонов, подробно описывая тот день, который он провел рядом с командующим 4-м Украинским фронтом, тоже не отмечал ничего такого, что внешне свидетельствовало бы о каком-то неблагополучии во взаимоотношениях Петрова с Мехлисом. Напротив, эти взаимоотношения выглядят вполне нормально, хотя нормальными считал их только Петров, а Мехлис, будучи как бы вполне доброжелательным, по сути дела, кривил душой и затевал новую интригу против Ивана Ефимовича. Вот свидетельство этого, принадлежащее перу прямого очевидца событий — я имею в виду воспоминания маршала Москаленко, в которых он пишет:

«В один из первых дней наступления, когда уже стало ясно, что оно сорвано, меня вызвали на командный пункт фронта. В домике, где жил И. Е. Петров, я встретил и члена Военного совета фронта генерал-полковника Л. З. Мехлиса. Обстановка была неофициальная. Мы сидели за столом, пили чай, беседовали непринужденно. Командующий фронтом попросил высказать свое мнение о причинах постигшей нас неудачи. (Далее Москаленко перечисляет причины, уже известные читателям. - В. К.). .. Конечно, я не мог не обратить внимание на то, что Л. З. Мехлис во время этого разговора делал записи в небольшом блокноте. По лишь спустя несколько дней мне стало известно, что они нужны были ему для телеграммы в Москву».

И дальше как продолжение этой истории К. С. Москаленко вспоминает, что примерно через неделю после того неофициального разговора (и, добавлю от себя, за 10 дней до приказа о снятии Петрова) ночью ему позвонил генерал армии А. И. Антонов, незадолго до этого назначенный начальником Генерального штаба.

«В столь позднем или, если хотите, раннем вызове не было ничего удивительного, так как Ставка ВГК и Генеральный штаб в период войны работали и ночью. Поздоровавшись, А. И. Антонов спросил о самочувствии и настроении. Я понял, что он стремится дать мне время, чтобы окончательно стряхнуть с себя сон, так как ему доложили, что я только что прилег отдохнуть. [684]
Но сон у нас всех в войну был чуткий: стоило открыть глаза, и его уже как рукой сняло. Выслушав мой ответ, А. И. Антонов приступил к делу.
- Верховный, — сказал он, — поручил мне переговорить с вами о причинах срыва наступательной операции фронта. Что могли бы вы сказать по этому поводу?
- Но я не располагаю данными в масштабе фронта, — ответил я. — Да и как же через голову командующего фронтом?..
- Генерал-полковник Мехлис прислал телеграмму с изложением ваших соображений, и товарищ Сталин хотел бы узнать о них поподробнее.
Мне ничего не оставалось, как проинформировать А. И. Антонова о беседе с командующим и членом Военного совета фронта. Что касается причин неуспеха, то я повторил то, что высказывал И. Е. Петрову и Л. З. Мехлису. Доложил и о том, что просил командующего фронтом о перенесении направления главного удара еще правее, в район Зорау.
- У противника, — сказал я, — силы там небольшие, оборона хорошо просматривается, местность менее пересеченная, чем на прежнем направлении... Позволю себе высказать уверенность, что успех наступления из района Зорау будет обеспечен.
Генерал Антонов поблагодарил за информацию, вежливо простился и положил трубку».

Конечно, писать письма, давать телеграммы вышестоящему начальнику с изложением своего понимания событий не предосудительно, если человек честно и правдиво стремится помочь делу. Но боюсь, что в данном случае автор писем и телеграмм руководствовался не интересами дела и воздействовал не на лучшие стороны характера своего адресата.

И результат не замедлил сказаться.

Все было забыто — благодарственные приказы, салюты в Москве, то, что в 4-м Украинском фронте и войск было меньше, чем в любом другом, да и те были усталые, выбившиеся из сил в тяжелейших боях за Карпаты.

Все это теперь не принимается во внимание. Гнев так и пышет из депеши, прилетевшей из Москвы: [685]

«Лично Петрову и Мехлису.
Ставка Верховного Главнокомандования считает объяснения генерала армии Петрова от 17.3.1945 г. неубедительными и указывает:
1. Командующий фронтом генерал армии Петров, установив неполную готовность войск фронта к наступлению, обязан был доложить об этом Ставке и просить дополнительное время на подготовку, в чем Ставка не отказала бы. Но генерал армии Петров не позаботился об этом или побоялся доложить прямо о неготовности войск. Член Военного совета фронта генерал-полковник Мехлис сообщил в ЦК ВКП(б) о недочетах в подготовке и организации наступления только после срыва операции (обращаю внимание читателей на адрес, куда сообщил генерал, — не в Ставку, не в Генштаб, которые могли бы немедленно поправить дело, а в ЦК ВКП(б) и с явным опозданием. - В. К.), вместо того, чтобы, зная о неполной готовности войск, своевременно предупредить об этом Ставку.
2. Командование фронта и армий не сумело скрыть от противника сосредоточение войск и подготовку к наступлению.
3. Штаб фронта был разбросан и большая часть его находилась в 130 км от участка наступления. (Напомню о том, где находился Петров по рассказу Симонова, и так было каждый день. - В. К.)
Проявленное в указанных недочетах неумение подготавливать операцию и определило ее неуспех. Ставка последний раз предупреждает генерала армии Петрова и указывает ему на недочеты в руководстве войсками.
Ставка Верховного Главнокомандования
Сталин Антонов
17.3.1945 г. 18.30».

«Последнее предупреждение» — вот так! Но ведь до этого не было ни первого, ни последующих...

Дальше происходит что-то совсем уже непонятное.

В тот же день, 17 марта, поступил приказ — передать 5-й механизированный корпус 1-му Украинскому фронту. [686]

По этому поводу маршал Москаленко пишет:

«Что же касается конкретного вопроса о передаче механизированного корпуса 1-му Украинскому фронту, то последний, как подтвердилось впоследствии в результате моих бесед с И. С. Коневым, особой нужды в этом соединении не испытывал. Ведь он имел тогда кроме общевойсковых две танковые армии, да еще и три отдельных танковых корпуса».

О том, что два корпуса недавно были уже отданы согласно директиве Ставки 2-му Украинскому фронту, читатели, наверное, помнят.

Во фронте и так мало сил, Петрова упрекают за медленно развивающееся наступление и, вместо того чтобы оказать помощь, забирают три корпуса. А задача остается прежней!

Константин Симонов высказывал такое предположение:

«Мне показалось, что в Мехлисе есть черта, которая делает из него нечто вроде секиры, которая падает на чью-то шею потому, что она должна упасть, и даже если она сама не хочет упасть на чью-то голову, то она не может себе позволить остановиться в воздухе, потому что она должна упасть... Кажется, что-то похожее на это вышло и с Петровым. Не знаю, быть может, в данном случае это досужее суждение, но психологически это именно так. Думаю, что я не ошибаюсь».

Но это догадки. Справедливые, обоснованные, но все же из области эмоций и рассуждений. А военное дело, как я уже говорил, дело точное, вроде математики, оперирующее конкретными величинами. Давайте же обратимся к точным и конкретным данным.

Петрова отстраняют за «срыв операции», за провалившееся наступление. А наступление продолжается! Да, оно развивалось трудно, но такое нередко бывало и на других фронтах. Не будем углубляться в исторические примеры. Вот рядом правый сосед, 1-й Украинский фронт, он смежным флангом участвовал в этой [687] же «провалившейся» операции. Посмотрим, что происходило в эти дни там. Вот отрывок из воспоминаний Конева:

«Действовавшие вместе с 59-й и 60-й армиями 7-й мехкорпус и 31-й танковый корпус, продвинувшись на 10 километров, потеряли: один — четверть, а другой — треть своих танков. Причина была — ...недостаточная разведка, а в результате — недостаточно мощная обработка артиллерией противотанковой обороны противника».

Чем это отличается от событий на фронте у Петрова? Вспомните день, описанный Симоновым: артиллерия тоже недостаточно из-за плохой видимости обработала передний край. Ну и еще то, что Петров, несмотря на неоднократные просьбы Москаленко, не разрешил вводить в нерасчищенный прорыв подвижную группу, мехкорпус. Поэтому потерь — и в танках и в людях (а о своих потерях Конев сам пишет) — на 4-м Украинском было меньше.

Плохо это или хорошо? Все зависит от результатов: если бы Конев, понеся такие потери, прорвал оборону — все было бы оправдано. Но прорыв не состоялся. У Петрова тоже прорыв не состоялся, но у него не было и таких потерь.

Дальше маршал Конев пишет, что он усилил 60-ю армию (непосредственный сосед Петрова) четырьмя (!) танковыми и механизированными корпусами и двумя артиллерийскими дивизиями прорыва.

У Петрова же не только в армиях, во всем фронте не было ни одного танкового корпуса и ни одной артиллерийской дивизии прорыва. Был один мехкорпус в армии Москаленко, и тот, как известно, 17 марта Ставка забрала.

Дальше Конев пишет:

«К 22 марта погода наконец исправилась, и армии, наступавшей на Ратибор и Рыбник, была обеспечена не только артиллерийская, но и мощная авиационная поддержка.
Однако немцы дрались упорно... Наши атакующие части продвигались медленно, шаг за шагом. [688]
Такие темпы наступления нас никак не устраивали, и я на помощь 60-й армии ввел два корпуса 4-й гвардейской танковой (!), Танкисты должны были нанести дополнительный удар с севера.
Немцы, в свою очередь, перебросили сюда новые танковые соединения. Мы продолжали продвигаться, но по-прежнему крайне медленно. Изо дня в день шли упорные бои за овладение небольшими населенными пунктами, узлами дорог, высотами и высотками. Войска несли немалые потери. Это, естественно, вызывало чувство неудовлетворенности. Операция протекала явно, не в том духе, не в том темпе, не на том уровне, на которые мы вправе были рассчитывать, исходя из собственного опыта, из своего совсем недавнего боевого прошлого».

Добавлю от себя: и это не вызывало никакого раздражения в Ставке, никого не снимали, никого не упрекали, что, имея такое огромное количество средств усиления, 60-я армия продвигается так же медленно, как армия ее соседа, 4-го Украинского фронта, не имеющая столько танков и артиллерии.

То, что, по рассказу маршала Конева, произошло дальше, совсем плохо согласуется с решением Ставки о снятии Петрова, кажется, что он, наоборот, заслужи — вал бы очередного благодарственного приказа Верховного и салюта в Москве.

«Но вот 24 марта, — продолжает маршал Конев, — после некоторой паузы, левее нас, в полосе 4-го Украинского фронта, возобновила наступление 38-я армия под командованием боевого командарма К. С. Москаленко. Своими решительными действиями она изменила обстановку на левом фланге 60-й армии. Для противника создалась угроза окружения в районе Рыбника и Ратибора. А у нас возникли благоприятные предпосылки для штурма этих городов. 60-я армия взяла Рыбник и одним корпусом переправилась на левый берег Одера южнее Ратибора».

Это происходило 24 марта, когда Петров был еще командующим фронтом. 26 марта его войска завершили [689] прорыв первой линии долговременной оборонительной полосы и взяли город Лослау. И вместо победного салюта — приказ о снятии. В тот же день в сводке Совинформбюро сообщалось:

«Северо-восточнее города Моравска-Острава войска 4-го Украинского фронта в результате наступательных боев заняли города Зорау, Лослау и более сорока других населенных пунктов...»

Вечером Москва салютовала 1-му Украинскому фронту за взятие Штерлена и Рыбника. В приказе не упоминалась помощь 4-го Украинского, а она была немалая — напомню приведенные выше слова маршала Конева о том, как 38-я армия «решительными действиями изменила обстановку», создала «угрозу окружения», создала «благоприятные предпосылки» для левого, взаимодействующего крыла 1-го Украинского в деле овладения Рыбником и форсирования Одера.

Поразительное несовпадение при оценке одних и тех же действий! По словам Конева — это победа. По письму Мехлиса и директиве Ставки — «провал наступления».

Что же все-таки было? Не может же Ставка ни за что снять командующего фронтом!

Из всего рассказанного мною про Моравска-Остравскую операцию, из впечатлений К. М. Симонова об этих днях с несомненностью вытекает только следующее: были крайне тяжелые погодные условия, затрудняющие наступление; Петров, несмотря на просьбы подчиненных, не обратился в Ставку с предложением перенести срок начала наступления. В этом была не только его вина, но и беда. Поступил он так не по своей военной недальновидности, а желая избежать новых осложнений в отношениях с Верховным. Как видим, несправедливость всегда пагубна, даже крупные военачальники под ее тяжестью в какой-то момент утрачивают свою твердость. Если говорить о виновности Петрова в данном случае, то вина и драма его была не в боевых делах, а в том малодушии, которому он поддался, избегая разговора со Сталиным. Наступление в первые дни развивалось медленно, трудно, но завершилось хотя и не блестяще, но вполне успешно — [690] точно такие же обстоятельства и результаты, только с большими потерями, складывались и на соседнем 1-м Украинском фронте. Главной причиной снятия Петрова были письма и телеграммы Мехлиса. Можно предположить, что в них было нечто необъективное, зачеркивающее прежние добрые дела Петрова, всячески акцентирующее личную виновность комфронта.

Высказать такое предположение дает основание необычно резкая реакция Верховного. Чтобы прийти в такое состояние и забыть все прошлые заслуги Петрова, надо было прочесть в письмах Мехлиса что-то очень пачкающее Петрова.

Написав все это, я заколебался: все же Л. З. Мехлис был государственный и партийный деятель, можно ли, следует ли о нем так писать? Ну, следует ли, то есть справедливо ли это — пусть судят читатели. Напомню при этом, что я не оцениваю всю жизнь и деятельность Л. З. Мехлиса, было, конечно, в ней разное — и плохое, и хорошее, я же говорю только об одном эпизоде из его биографии, и к тому, что он совершил по отношению к Петрову, я ничего не прибавляю и не убавляю. Пишу как было.

Теперь я хочу предоставить слово К. М. Симонову (принеся при этом извинения читателям за величину цитаты), ибо в его дневниковых записях того времени необычайно точно, психологически верно отразилось то, как на приказ о снятии Петрова реагировал Л. З. Мехлис и как — сам Иван Ефимович.

«27 марта 1945 года... С утра я... узнал, что Петров еще не уехал. Мне очень хотелось повидать Ивана Ефимовича, а вместе с тем казалось, что человеку, который еще вчера был здесь командующим фронтом, полным хозяином, могут быть неприятны какие бы то ни было попытки выразить ему сочувствие. И все-таки не повидать его теперь, после всего случившегося, казалось мне просто невозможным...
Я поехал в Кенты к нашим ребятам-журналистам, у которых стоял телефон. Собственно говоря, я не очень представлял себе, как и куда мне звонить. Звонить по телефону командующего — боялся налететь на Еременко. В данном случае это было бы совсем некстати... В конце концов я дозвонился до адъютанта и уже при его помощи связался с самим Петровым. [691]
- Слушаю, — сказал Петров своим обычным ворчливым голосом.
- Здравствуйте, Иван Ефимович, это Симонов говорит.
- А-а, Константин Михайлович, здравствуйте.
Обычно следовали или вопрос: «Ну, где же вы пропадали?», или предложение: «Заходите». Сейчас последовала тягостная пауза.
- Иван Ефимович, очень хочу вас повидать, — сказал я.
- Только попозже, — сказал он. — Вы попозже можете?
- Конечно. Я для этого в Кенты приехал. Буду сидеть здесь, ждать.
- Часов в пятнадцать, хорошо?
- Хорошо. Буду ждать.
- А где будете ждать?
Я сказал, что буду сидеть у журналистов.
- -Я вам позвоню, — сказал Петров, и на этом разговор закончился.
Ровно в три, с обычной точностью, раздался звонок.
- Константин Михайлович!
- Да.
- Петров говорит. Приходите. Жду.
Во дворе домика, где жил Петров, было тихо. Ходил только один часовой... Я прошел в приемную. Там сидел только один из ординарцев, которого я и раньше встречал у Петрова.
- Кто-нибудь есть у генерала армии? — спросил я, обходя слово «командующий» и думая о том, что это слово надо будет обходить и в дальнейшем.
Оказалось, что у Петрова сидит секретарь Военного совета.
Через несколько минут он вышел, а я вошел.
Петров сидел за столом, так же, как и всюду, где он бывал, накрытым огромной картой. Он поднялся мне навстречу. Поздоровался. Наступила пауза. Потом Петров сказал:
- У Москаленко-то ничего пошло дело! Двигаются понемножку.
Я сказал, что да, двигаются.
- Вы где были-то?
Я объяснил, где был.
- Да, — сказал Петров. — Хорошо как будто пошло. Если за сегодняшний день и за ночь подойдут к Одеру, [692] то в ближайшие дни могут взять Моравска-Остраву.
- В ближайшие дни? — переспросил я.
- Да. Тут будет одно из двух. Если нам удастся в ближайшие дни форсировать Одер, немцам неоткуда сейчас взять резервы. Чтобы подтянуть их из глубины и в большом масштабе, им понадобится хотя бы два-три дня. А теми резервами, которые они имели под рукой, они уже воспользовались. Рассчитывали на 8-ю танковую и на 16-ю танковую. Но их уже расщелкали. 751-я пехотная в начале боев была у них свежая, но ее тоже разбили. Так что в ближайшем тылу у них не должно быть резервов. Но если день-два не форсировать Одер, эти резервы могут появиться, и тогда будем сидеть под Остравой.
- А сколько еще осталось до Одера? — спросил я без раздумий. Кому же, как не Петрову, это знать! И лишь в следующую секунду вспомнил, что он уже не командующий фронтом и может не знать последней обстановки. Но я оказался неправ.
- Сейчас я вам покажу, — сказал Петров и провел карандашом по карте. — Вот здесь и здесь осталось всего по пять километров. Час назад мне звонил Москаленко. Ночью могут пройти эти пять километров.
Он сделал еще несколько замечаний, касавшихся общего положения на фронте, и мне стало совершенно очевидно, что он не только не желает сам говорить ни о чем, связанном с его отъездом, но и не желает, чтобы на эту тему говорил я. Мне даже показалось, что наш разговор вообще не коснется этого. Но Петров, рассказав о положении на фронте, вдруг спросил как о самом естественном:
- Как, поручения в Москву будут?
И в этом вопросе сказался весь его такт. Он разом дал мне понять, что прекрасно понимает, что я уже наслышан о происшедшем, но что он не намерен касаться этого, а просто, как старый знакомый, раз едет в Москву, предлагает, чтобы я, если захочу, воспользовался этой оказией.
- А когда вы едете?
- Сегодня вечером. До Кракова на машине, а оттуда поездом. У меня свой вагон.
- Спасибо, — сказал я. — Тогда я сейчас схожу, напишу письмо и отдам вашему адъютанту.
- Хорошо, — сказал он. [693]
В кабинет вошел генерал-лейтенант Кариофилли, командующий артиллерией фронта... Понимая, что мне ни к чему задерживаться, я встал и попросил разрешения уйти.
- Всего доброго, — сказал Петров, протягивая мне руку.
Мне хотелось ему сказать разные хорошие слова, но от этого удерживало присутствие Кариофилли. И я лишь немного задержал руку Петрова и пробормотал, что благодарен ему и надеюсь скоро увидеться.
Когда я вышел, у меня в душе была какая-то пустота. Раз Петров ехал отсюда в Москву не спеша, поездом, значит, бродившие у меня до этого мысли, что, может быть, его просто назначают на какую-то другую должность, отзывают в Москву для другой работы, были самообманом. Его не переводили, а снимали, и он ехал теперь в распоряжение Ставки, и неизвестно, долго ли, коротко ли, но будет не при деле, а в конце войны это особенно горько.
По внешнему виду Петрова нельзя было заметить, насколько сильно он нервничал и переживал случившееся. Во всяком случае, он выглядел человеком, твердо решившим держать себя в руках. Даже тот нервный тик после контузии, который подергивал его лицо, когда он волновался, сейчас не был заметней, чем обычно...
Выходя из дома, я встретил на пороге Кучеренко, который был спутником Петрова везде и всюду с первого года войны. Этот толстый, храбрый, обычно говорливый украинец выглядел сейчас ужасно. Он как-то осунулся, почернел. Я почти не узнал его в первый момент. У него был не только совсем другой, тихий, глуховатый голос, но и другое выражение лица. Наверно, потому, что раньше постоянная улыбка была неотъемлемой частью этого лица, а сейчас ее словно вдруг и навсегда стерло. Глядя на Кучеренко, я понял не только то, как сильно переживает он, но и как сильно переживает случившееся сам Петров...»
За день до этого Симонов записал:
«26 марта 1945 года... Не знаю, не мне судить о масштабах его военных талантов, но он, во всяком случае, [694] был хорошим, опытным военным и большой души человеком. И этот удар должен был поразить его в самое сердце.
Минутами, когда я наблюдал его здесь, на Четвертом Украинском фронте, мне самому казалось, что у него выходит что-то не так, как нужно, и выходит не так не оттого, что он не талантлив или не умен, а оттого, что он недостаточно резок, жесток и упрям в самом прямом смысле этих слов для того, чтобы действовать в соответствии с жесткими обстоятельствами войны.
Мне иногда казалось, что он излишне мягко разговаривает с офицерами в такие минуты, когда они этого не заслуживают, слишком мягко и благородно относится к ним, взывая только к их рассудку и чувствам, не проявляя жесткой беспощадности и требовательности, как это делают другие.
Казалось, что Петров относится к некоторым из подчиненных ему офицеров и генералов так, как должен был бы относиться к идеальным офицерам и генералам, которые, может быть, воспитаются у нас через десять лет после войны на основе всего ее опыта.
А между тем со многими из людей, с которыми он разговаривал, которыми командовал... наверное, надо было обращаться, исходя из реального трудного бытия четвертого года войны, а не по идеальным нормам отношения к идеальному офицеру...
И быть может, его неудачи — конечно, не все, потому что кто бы и что бы ни говорил, а на войне огромную роль играет военное счастье, — но какую-то часть его неудач обусловливал характер его отношения к подчиненным. Обусловливал и неудачи, и даже меньший темп продвижения войск, чем тот, которого Петров мог бы добиться, действуя по-другому...
Однако независимо от того, как сам Петров кончит эту войну, — преуспеет он на ней или нет, все равно, когда я буду потом писать роман о войне, туда в качестве фигуры командующего фронтом влезет со своими потрохами не кто-то, а именно Петров, верней, человек, похожий на него, ибо независимо от его неудач именно он мне по-человечески нравится. В нем, как мне кажется, присутствует сохранившееся от старого воспитания редкое сочетание какой-то ласковой грубости и простоты с вежливостью и чувством такта; и все это при большой прямоте, принципиальности, преданности [695] делу, самоотверженности, живущих в нем, как в коммунисте, в лучшем смысле этого слова. А плюс ко всему у него какая-то немножко мешковатая, спокойная личная храбрость, которая для меня бесконечно обаятельна...»

И вот еще одна запись — разговор о происшедшем с Л. З. Мехлисом:

«29 марта 1945 года.
Мехлис повернулся ко мне и спросил:
- Вы знаете, что у нас новый командующий фронтом?
- Знаю, — сказал я.
- Вы были у Ивана Ефимовича?
- Был, — сказал я. — Позавчера ездил к нему прощаться.
- Что он вам говорил? Ну, откровенно.
- Ничего он мне не говорил, — сказал я. — Говорил о ходе операции и на всякие отвлеченные темы. А на основную тему, о которой вы спрашиваете, ничего не говорил. А я, само собой разумеется, не спрашивал.
- Н-да, — протянул Мехлис после долгого молчания.
- Я просто ездил к нему проститься и поблагодарить за гостеприимство, — сказал я.
- А вы давно его знаете?
- Да. Он, по-моему, очень хороший человек.
- Да, — сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. — Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?
- То есть как — болезненный? — переспросил я.
- Так вот. Бывают болезненные люди, но... — Мехлис на секунду остановился. — Но мы об этом с вами поговорим, при других обстоятельствах.
Видимо, он не хотел дальше говорить на эту тему, потому что в машине сидели водитель и автоматчик.
В вопросе Мехлиса «что он вам говорил?» я почувствовал желание узнать, какие чувства испытывает [696] Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису. Так мне, по крайней мере, показалось...
Мы несколько минут ехали в машине молча, потом Мехлис сказал:
- Я накануне только полупростился с Иваном Ефимовичем, а вчера задержался в армии, и, когда позвонил ему, он уже уезжал. Так и не удалось проститься. Пришлось только по телефону.
Он сказал все это обычным своим сухим тоном: в этом тоне не было ни искреннего сожаления, что он не простился с Петровым, ни фальши. Он действительно опоздал и поэтому не простился, а опоздал потому, что был занят делами более важными, чем это прощание. А если бы он не опоздал, то приехал бы проститься, потому что это нужно и правильно было сделать даже в том случае, если человек, с которым он прощался, был снят по его докладу».

И дальше у Симонова идет то самое сравнение Мехлиса с нерассуждающей секирой, которое я приводил выше.

К. М. Симонов, конечно, совершенно прав, когда говорит, что внешне Иван Ефимович был спокоен и не проявлял в связи со случившимся ни растерянности, ни нервозности, но совсем нетрудно представить, каково же было его внутреннее состояние. Не говоря уж о несправедливости происшедшего, видимо, Петров с горечью размышлял и о дальнейшей своей судьбе. Война шла к победному завершению. И вот в такие дни полководец, столько усилий положивший для достижения победы, остается не у дел. И не только остается не у дел, а вообще не знает, что будет с ним дальше, что там, наверху, думают о нем теперь.

Петров, конечно, знал, что все произошло по навету Мехлиса. Об этом свидетельствует и его собственный рассказ мне в более поздние годы, и мнение других его сослуживцев, знавших все детали этого дела, и еще один коротенький документ, с которым меня познакомил генерал армии А. А. Епишев, бывший в 1944 году членом Военного совета 38-й армии. Прочитав первую часть этой повести еще в рукописи, Епишев рассказал мне несколько эпизодов своих встреч с генералом Петровым [697] и показал письмо, написанное ему Иваном Ефимовичем. Вот это письмо.

«26 марта 1945 года, генерал-майору товарищу Епишеву. Уважаемый товарищ Епишев, жму руку. Желаю всяческих успехов. Хорошая и крепкая у вас с товарищем Москаленко сплоченность и боевая дружба. Остается только позавидовать. Привет и всего доброго. И. Е. Петров».

Хочу обратить внимание читателей на дату письма — это день поступления приказа Ставки о снятии Петрова и приезда нового командующего на 4-й Украинский фронт. Прощаясь со своими сослуживцами, Иван Ефимович написал это короткое письмо, невольно выдав в нем сожаление, что отношение члена Военного совета фронта Л. З. Мехлиса к нему так разительно непохоже на то, что соединяло А. А. Епишева с командующим 38-й армией К. С. Москаленко.

А. А. Епишев рассказал мне немало доброго о Петрове как о полководце талантливом, опытном, сделавшем очень много в годы войны, и как о хорошем, порядочном человеке, а в конце задумчиво произнес:

— Очень не повезло Ивану Ефимовичу с членом Военного совета, не могу понять, почему Мехлис так недоброжелательно относился к такому замечательному человеку, каким был Иван Ефимович.

Лучшим доказательством уважения А. А. Епишева к Петрову служит и то, что он до сегодняшнего дня (а прошло сорок лет!) сохранил письмо Ивана Ефимовича, держал его, что называется, под рукой и, как только зашел об этом разговор, тут же открыл сейф и сразу нашел это короткое, но таящее большой смысл письмо.