Месяц, забытый фельдмаршалом

Говоря об организации первого, по его подсчетам, штурма Севастополя, Манштейн пишет, что он назначил это наступление или, вернее, был вынужден начать это наступление только во второй половине декабря 1941 года, а именно 17 декабря. Таким образом, мы видим, что с момента, когда части Приморской армии вышли в район Севастополя и заняли там оборону, то есть с 10 ноября, до этого наступления 17 декабря выпадает больше месяца, о котором Манштейн не говорит ничего — кроме нескольких общих слов о подготовке нового [168] наступления. Это не простая забывчивость, а нежелание вспоминать о делах, не прибавляющих фельдмаршалу лавров. Именно в эти дни генерал Петров и руководимые им войска причинили Манштейну очень много неприятностей.

Что же произошло в течение этого месяца? Утром 11 ноября, на следующий день после выхода частей Приморской армии в секторы обороны, части 11-й армии Манштейна перешли в наступление на первый и второй секторы обороны — вдоль берега моря и Ялтинского шоссе в направлении на Балаклаву. В течение всего дня продолжались тяжелые бои. Противнику удалось окружить 149-й полк 40-й кавалерийской дивизии и овладеть несколькими важными высотами и деревней Варнуткой. Контратакой 154-го полка положение было восстановлено. Не добившись успеха, Манштейн решил ослабить оборону мощной бомбардировкой войск, города и кораблей в порту. 12 ноября в течение всего дня фашистская авиация была в воздухе. Гитлеровцы заявили в этот день, что они разбомбили город до основания. Конечно, это не соответствовало действительности, но разрушения были большие. Более 20 самолетов врага накинулись на крейсер «Червона Украина», в корабль было шесть прямых попаданий. Несколько часов боролся экипаж за спасение корабля, но все же он затонул. 13 ноября гитлеровцы вновь ринулись в наступление, ожидая, что после такой отчаянной бомбежки сопротивление наших войск уже сломлено. В тяжелом бою комендант первого сектора полковник Новиков ввел в бой все, чем располагал, вплоть до охраны штаба. Ранен командир 383-го полка полковник Н. Г. Шемрук. К концу дня противник окружил часть 40-й кавдивизии.

Генерал Петров, чтобы помочь войскам в этом секторе, решил отвлечь отсюда силы врага, нанеся удар противнику в других секторах. Этот неожиданный удар принес успех. 8-я бригада морской пехоты овладела деревней Эфендикой и рядом высот.

Опасаясь развития успеха наших частей на этом направлении, Манштейн перебросил сюда часть 22-й пехотной дивизии и таким образом ослабил нажим на балаклавском направлении.

Генерал Петров немедленно приказал частям второго сектора, как только они почувствовали это ослабление, перейти в контрнаступление. Это было осуществлено, [169] части полковника Ласкина овладели важными высотами и потеснили противника на один-два километра. Но это еще не обеспечивало безопасности Балаклаве, поэтому генерал Петров продолжал изыскивать возможности улучшить позиции на этом участке и вызволить из окружения части 40-й дивизии. Он подготовил наступление в первом и втором секторах и назначил начало атаки на утро 14 ноября.

Но противник упредил наши части и сам на рассвете перешел в наступление. Однако, несмотря на то что гитлеровцы перешли в атаку, части второго сектора после получасовой артиллерийской подготовки поднялись им навстречу и с криками «ура» тоже пошли вперед. Отважно действовал 514-й полк под командованием подполковника И. Ф. Устинова. Он овладел господствующими высотами, и тут же ему навстречу поднялись и пошли на прорыв части окруженной 40-й кавалерийской дивизии. В результате этих совместных действий кавалеристы вышли из кольца.

С утра 15 ноября гитлеровцы силами четырех дивизий опять кинулись на штурм. Удар по-прежнему наносился вдоль Ялтинского шоссе, в направлении на Камары и высоту с Итальянским кладбищем. Бои здесь были кровопролитными. Только 514-й полк за день до этого боя потерял до 400 человек. Генерал Петров, ощущая напряжение в этом секторе, находился на его наблюдательном пункте. Полковник Ласкин все время следил за высотой с Итальянским кладбищем и деревней Камары. Петров тоже хорошо знал местность в этом районе и значение каждой высоты, поэтому сказал командиру дивизии:

— Высоты надо взять обязательно. Противник несет большие потери, и надо продолжать бить его всюду днем и ночью. Главное — уметь правильно и вовремя использовать артиллерию. У вас в секторе она сильная.

Отдав все необходимые распоряжения и высказав уверенность, что войска сектора продержатся, генерал уехал на другой участок. На следующий день он опять прибыл на НП Ласкина, пригласил к себе командование второго сектора и сказал:

— Положение у Балаклавы достигло критического напряжения, противник овладел высотой 212,1 — последней перед Балаклавой. Нам надо отбить высоты, являющиеся ключевыми пунктами на этом направлении. Тогда вся группировка противника, действующая в [170] районе Балаклавы, окажется в ловушке. Одновременно мы укрепим оборону на всем южном участке. Но для этого надо нанести удар по флангу противника со стороны вашего сектора.

Выслушав мнение и советы командиров, командующий армией приказал:

— Силами Пятьсот четырнадцатого полка, командир подполковник Устинов, и местного стрелкового полка, командир подполковник Баранов, в ночь на двадцатое ноября провести атаку и овладеть высотой 440,8, чтобы существенно улучшить положение обороняющихся в первом секторе. Проведение этой операции возлагаю на вас, полковник Ласкин. А коменданту первого сектора полковнику Новикову очистить от противника высоту 212,1 и осуществить захват высоты 386,6.

Постоянно заботясь о внезапности, избегая шаблонов, учитывая, что атаковать нужно превосходящего противника, Петров приказал провести эту атаку ночью. Конечно же ночь усложняла и сам бой, и руководство им, и осуществление поставленных целей. И все же командующий оказался прав. 514-й полк подполковника Устинова внезапным ударом ночью в ближнем бою уничтожил свыше двух рот гитлеровцев и овладел высотой 440,8 и окопами в восточной части Камар. Части первого сектора овладели высотой 212,1. Неудачно действовал только полк Баранова. Рано утром генерал Петров прибыл на наблюдательный пункт и не стал ругать ни подполковника Баранова, ни полковника Ласкина, а, как бы приняв часть вины на себя, сказал Ласкину:

— Мы слишком поздно передали полк Баранова в ваше распоряжение. Вы не успели, видимо, отработать все необходимые вопросы. Но ничего. Зато Устинов молодец, очень удачно действовал.

Командарм сказал, что противник понес на этом участке значительные потери и это надо использовать. Надо переходить в новое наступление и продолжать теснить врага. Вечером 20 ноября подполковник Устинов доложил, что противник начал окапываться на занимаемом рубеже; это подтверждает, что он понес большие потери и, наверное, завтра не собирается наступать. Генерал Петров приказал немедленно, не ожидая рассвета, переходить в атаку.

Командующий оказался прав — контратака принесла успех, фашисты были застигнуты врасплох. Они [171] не ожидали, что после таких тяжелых боев, которые проходили днем, советские части рискнут перейти в наступление, и опять-таки ночью. Полк Устинова освободил Камары и захватил много пленных.

21 ноября противник, подтянув свежие подразделения, перешел все же в наступление на Камары. Гитлеровцам удалось захватить высоту и вклиниться в оборону 514-го полка. Но подполковник Устинов, не раз убеждавшийся в успешности контратак, на которые его постоянно нацеливал командарм, и в этот раз поднял остатки полка навстречу врагу.

В этот момент Устинов был ранен, но контратака все-таки достигла своей цели: деревня Камары была взята (командовать полком стал комиссар Караев).

Захваченный в этих боях немецкий ефрейтор показал:

«В 72-й пехотной дивизии в первой линии находятся все три полка и все понесли очень большие потери от артиллерийского огня и контратак русских. В ротах осталось не более как по 30 солдат. Поэтому на нашем участке были введены в бой два саперных батальона».

Из этих показаний пленного можно увидеть, как хорошо чувствовал пульс боя генерал Петров, как он улавливал нужный момент для контратаки — именно в минуты наибольшей слабости противника. Этот опыт, это умение Петрова чувствовать ритм и накал боя помогали, как видим, частям не только удерживать занимаемые позиции, но и постоянно улучшать их.

Тактика, выбранная Манштейном в этом наступлении, заключалась в следующем: атаковать наши войска с нескольких различных направлений и тем самым распылить наши силы, не дать им сконцентрироваться на одном участке фронта.

Как мы могли убедиться из описания боев, генерал Петров разгадал эту тактику Манштейна. Благодаря быстрой и точной реакции на все перипетии боя он нашел возможность не только останавливать вклинивающиеся на различных участках части гитлеровцев, но даже и контратаковать их. Этими активными действиями Петров сумел остановить продвижение противника, нанести ему ощутимые потери и в конечном счете вынудить на данном этапе отказаться от наступления. [172]

В общем, к концу ноября севастопольцы добились того, что наступательный порыв гитлеровцев иссяк. Их потери были так велики, что требовалась пауза для их возмещения и пополнения боеприпасами. Наступило относительное затишье, если можно так назвать боевую жизнь фронта с ее повседневными бомбежками, артобстрелами, перестрелками и схватками на отдельных участках, постоянной охотой снайперов и ночной охотой разведчиков.

Пытаясь оправдать безуспешность действий своих войск, Манштейн ссылается и на такие причины:

«В Крыму начались непрерывные дожди, которые в кратчайший срок вывели из строя все дороги без твердого покрытия... С началом дождей армия практически теряла возможность обеспечивать свое снабжение автогужевым транспортом, во всяком случае на участке от материка до Симферополя. К 17 ноября уже вышло из строя по техническим причинам 50% нашего транспорта. На материке же, на севере, уже свирепствовал лютый мороз, который вывел из строя 4 паровоза из 5, имевшихся тогда в нашем распоряжении южнее Днепра. Таким образом, снабжение армии ограничивалось теперь 1–2 эшелонами ежедневно».

Гитлеровские генералы не раз прибегали для оправдания своих неудачных действий к ссылкам то на зиму и морозы, то, как видим здесь, на дожди и плохие дороги. Они забывали, что советские войска отбивали их наступление при тех же морозах и дождях и пользуясь теми же самыми дорогами.

Но вот еще что пишет Манштейн о боях, проходивших именно в эти дни:

«В горах Яйлы действовал штаб румынского горного корпуса с подчиненной ему 4-й горной бригадой, так как здесь с самого начала развернулось сильное, хорошо подготовленное партизанское движение. Партизанские отряды получили большое пополнение за счет рассеянных в горах частей Приморской армии и постоянно угрожали нашим коммуникациям как на дороге на Феодосию, так и на севастопольском фронте южнее горной гряды». [173]

Так что не дожди, не морозы и не выведенный из строя транспорт не позволяли гитлеровцам нормально снабжать войска, идущие к передовой. Очень существенный вклад в общую борьбу вносили партизаны.

Наступившее затишье позволило Петрову оглядеться, обдумать и взвесить общий ход войны и положение своей армии.

В Крыму стояла дождливая осень с неожиданными прорывами яркого крымского солнышка днем и холодными ветрами ночью. Белокаменный Севастополь даже в непогоду выглядел нарядно. Листва шуршала на деревьях и под ногами. 27 ноября выпал первый снег. Петров побывал в городе, постоял на Графской пристани.

Мы, естественно, не знаем, о чем думал генерал, стоя на Графской пристани, но, наверное, не будет ошибкой предположить, что он, читавший недавно в Ташкенте заочникам академии лекции по истории военного искусства, вспоминал о славных предках, об адмиралах Нахимове и Корнилове, поднимавшихся здесь когда-то от моря, сравнивал оборону тех дней с нынешней. Какие удивительные переклички возможны в истории! Сто лет назад русская армия отходила от реки Альмы через горы, через Бахчисарай к Севастополю. По тем же дорогам шла сюда и Приморская армия. Приморцы тащили на веревках и лямках орудия и повозки, ящики с боеприпасами и продовольствие. А тогда дороги, наверное, были еще хуже. В 1854 году осада началась осенью — сначала 7, позднее 36 тысяч русских отбивались от 67 тысяч англичан и французов. И тогда не было подготовленной обороны с суши, войска все строили своими руками. Тогда, как и сейчас, были созданы три полосы обороны и передовая позиция. Сочетание огня, траншей и блиндажей было началом позиционной обороны, здесь ее применили впервые. Вот и Петров, наверное, думал об опыте первых севастопольцев и о том, как использовать его в новых условиях. Узнав о дне первого штурма, Корнилов, чтобы ослабить натиск врага, применил огневой контрудар всей своей наземной и корабельной артиллерией. Он нанес врагу такие потери, что тот не смог перейти в атаку в назначенный час. А почему бы и теперь не воспользоваться этим примером? Адмирал Корнилов погиб в день того штурма. А Нахимов отбил еще множество атак. 349 дней и ночей стояли насмерть [174] севастопольцы. А сколько продержимся мы? Не то оружие, не те возможности у врага, одна авиация чего стоит! Но и мы не одни здесь, вся страна сражается, фронт — от моря и до моря. Дела наши вроде бы поправляются. Под Смоленском и Ельней нанесены сильные удары. Ленинград держится. На юге наши отогнали врага за реку Миус и освободили Ростов.

Это наступление советских войск в непосредственной близости от сражающегося Севастополя конечно же воодушевляло защитников города-героя.

В эти дни Гитлер был вынужден впервые заговорить об отступлении своей «непобедимой» армии. За оставление Ростова он снял с должности командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Рундштедта, назначил на его место фельдмаршала Рейхенау.

После провала первого штурма Севастополя Манштейн стал готовиться к наступлению более фундаментально. Штаб 11-й армии разместился в Симферополе. А сам Манштейн с начальником штаба и группой офицеров-операторов расположился в поселке Сарабуз — в том самом, где Петров совсем недавно советовался с командирами, куда идти, в Керчь или в Севастополь! Манштейн жил в здании правления колхоза, и, как он пишет, «на этой скромной квартире мы оставались до августа 1942 года, лишь дважды, в июне 1942 года, когда наш штаб находился под Севастополем, отлучась на КП на керченском участке».

Как видим, Манштейн относился к тому типу командующих, которые не очень подвижны при управлении своими войсками. Много ночей и дней провел Манштейн в этой квартире над картами, отыскивая способ, как же взять Севастополь — единственную оставшуюся в Крыму опору советских войск. Гитлер неоднократно и торопил и упрекал Манштейна за медлительность, он хотел как можно скорее избавиться от этого севастопольского клина, который мешал беспрепятственному продвижению гитлеровских войск на Кавказ.

Документы позволяют нам сегодня знать гораздо больше, чем было известно Петрову. Чтобы читатель яснее представлял себе общую картину разгорающегося сражения, познакомим его с соображениями самого Манштейна о замысле наступления и о направлении главного удара: [175]

«Для того чтобы сломить сопротивление крепости (Севастополя. - В. К.), необходимо было в качестве предварительного условия по возможности скорее поставить под свой контроль порт — бухту Северную. Пока крепость имела морские коммуникации, при нынешнем положении дел противник по технической обеспеченности, а быть может, и по численности постоянно сохранял бы превосходство над нами. Поэтому главный удар должен был наноситься с севера или северо-востока в направлении бухты Северной, следовательно, совсем не так, как наносили удар союзники в Крымской войне, когда они имели господство на море. Для нас важен был не город, а порт. Только на севере наша армия могла использовать свою мощную артиллерию для поддержки наступления.

Исходя из этих соображений, командование армии приняло решение наносить главный удар с севера или северо-востока. На юге решено было вести вспомогательное наступление, главным образом с целью сковывания и отвлечения сил противника.

На севере должен был наступать 54 ак, которому для этой цели были подчинены четыре дивизии (22 пд, 132 пд, 50 пд и только что подтянутая 24 пд), а также большая часть тяжелой артиллерии.

Сковывающий удар на юге должен был наносить 30 ак, имевший для этого в своем распоряжении, кроме 72 пд, также переброшенную от Керчи ПО пд и румынскую горную бригаду. Со стороны Керчи была подтянута также 73 пд, которая должна была составить резерв войск, наступавших с севера».

На Керченском полуострове из немецких частей остались лишь штаб 42-го корпуса и 46-я пехотная дивизия.

Наступление Манштейн назначил на 27–28 ноября.

Генерал Петров, зам командующего СОРа по инженерной обороне генерал А. Ф. Хренов и начинж Приморской армии полковник Г. П. Кедринский проделали огромную работу по укреплению и ремонту дотов, дзотов в секторах обороны, развитию траншейной системы. Совершенствовались и укреплялись тыловые рубежи обороны на случай прорыва противника.

О том, что представляла собой оборона, ее размах и очертания, мне кажется, лучше расскажет Аркадий [176] Федорович Хренов своим точным инженерным языком — я попросил его об этом в одной из наших бесед: — За десяток дней, прошедших после прекращения немецкого наступления, жизнь в городе изменилась необычайно. Поражала непривычная тишина — вражеская авиация снялась с крымских аэродромов и направилась под Ростов и Таганрог, где войска нашего Южного фронта предприняли успешное контрнаступление. Воздушные налеты на Севастополь прекратились. Конечно, тишина была относительной — артобстрелы продолжались. Но к их периодичности уже приспособились и почти не замечали их. Бригады МПВО успели разобрать завалы, образовавшиеся на месте разрушенных бомбами домов. В восьми школах, переведенных в подземные помещения, начались прерванные занятия. На улице Карла Маркса начал ходить трамвай. Конфигурацию передового рубежа определял установившийся после боев передний край обороны протяженностью сорок четыре километра. Здесь и раньше не было сплошной линии укреплений, а теперь, с потерей двух узлов сопротивления, строительство приходилось вести, по существу, заново. Главный рубеж за немногими исключениями сохранил свое прежнее начертание. Длина его составляла, как и раньше, около тридцати пяти километров, а глубину предстояло довести до четырех — шести километров. Ему-то согласно плану и уделялось основное внимание. На этом рубеже намечалось создать сорок два батальонных района обороны. Костяками таких районов должны были стать доты и дзоты, находящиеся во взаимной огневой связи. Промежутки между ними заполнялись стрелковыми, пулеметными, минометными и артиллерийскими окопами. Все эти сооружения связывались в единую огневую систему ходами сообщения. По переднему краю и в глубине предполагалось устроить противотанковые и противопехотные заграждения. Создавался и тыловой рубеж глубиной от двух до четырех километров с двумя отсечными позициями. Время затишья было использовано для интенсивной работы. Если к первому октября по всему фронту было построено сто тридцать дотов, то к середине декабря их уже было двести семьдесят. Число окопов за это время возросло до трех с лишком тысяч, протяженность проволочных заграждений — до девяноста километров. Было установлено большое количество противотанковых и противопехотных мин и фугасов. И все [177] же для создания прочной и надежной обороны всего этого было мало. Глядя правде в глаза, надо признать, что при нынешних средствах борьбы не может быть абсолютно неприступной обороны. Противник способен сосредоточить такое количество сил на узком участке и нанести такой удар, перед которым не устоит ни одна твердыня. Другое дело, решится ли он на неизбежные огромные потери или надолго оставит нас заблокированными у себя в тылу. В любом случае, — заключил Аркадий Федорович, — понесет ли враг потери или мы прикуем к Севастополю его крупные силы — это наш выигрыш. Значит, надо готовиться к длительной, упорной борьбе. У нас, кроме обороны, альтернативы нет, самим нам, без помощи извне, Манштейна не одолеть. Но если мы продержимся до наступления наших войск на материке или же в Крыму, то Севастополь еще скажет свое веское слово!..

Штаб Приморской армии занимался перегруппировкой и пополнением войск из маршевых батальонов, которые стали прибывать на кораблях с Кавказа. Из частей первого сектора генерал Петров сформировал стрелковую дивизию, назначив ее командиром полковника П. Г. Новикова. В эту дивизию вошли части 2-й кавалерийской дивизии, сводный полк НКВД, которым командовал Г. А. Рубцов, 383-й стрелковый полк под командованием подполковника П. Д. Ерофеева, 1330-й стрелковый полк (командир майор А. Т. Макеенок) и 51-й артиллерийский полк, командиром которого был майор А. П. Бабушкин.

За время боев у Перекопа, при отходе к Севастополю, при отражении первого наступления гитлеровцев Приморская армия потеряла тысячи командиров, сержантов. Быстрой замены их с Большой земли ожидать, конечно, не приходилось. Петров, пользуясь наступившей передышкой, находит возможность пополнить комсостав здесь, на месте. Создаются краткосрочные курсы строевых командиров, на них зачисляются отличившиеся в боях сержанты. Учеба длится десять дней, после чего курсанты получают звание младших лейтенантов и назначение командирами взводов. Сержантам, которые командовали взводами в бою и проявили при этом уменье и мужество, командарм присваивал звание младших лейтенантов без окончания курсов. На должности политработников было выдвинуто около двухсот активных, отличившихся коммунистов. Для подготовки младших [178] командиров создаются школы сержантов в дивизиях.

Очень плодотворно работала разведка штаба Черноморского флота под руководством ее начальника Намгаладзе. Армейская, флотская разведка и крымские партизаны доносили командованию Приморской армии о происходящей перегруппировке противника, о возможной подготовке его к наступлению. О том, что генерал Петров и его штаб своевременно разгадали замысел противника, свидетельствует доклад Петрова, сделанный 26 ноября на совещании Военного совета, где он сказал, что противник готовится к наступлению. В связи с этим он отдал директиву своей Приморской армии, в которой, кстати, говорилось: «Переход противника в наступление возможен во второй половине дня 26.11.41 года».

Как видим, Петров определил даже начало наступления, которое было назначено Манштейном на 27 ноября.

Но ни 27, ни 28 ноября Манштейн не смог перейти в наступление. Причинами, помешавшими осуществить это наступление, Манштейн, как уже сказано, считал русскую зиму, плохие дороги, плохую работу транспорта и т. д. и т. п. Только к 17 декабря он смог завершить подготовку наступления. Вот его запись:

«Итак, с опозданием на три недели, опозданием, которое, как оказалось, решило исход этой операции, 54-й армейский корпус на северном участке и 30-й армейский корпус на юге были наконец готовы к наступлению».

Нет, совсем не те причины, о которых говорит Манштейн, вынудили его отказаться от наступления. Вернее, не только они. 26 ноября, в день, который генерал Петров определил как возможное начало наступления противника, защитники Севастополя нанесли по скоплению немецких войск удары артиллерией и авиацией. Не раз в этот день вспомнил Петров добрым словом Корнилова, опыт которого он использовал! В артиллерийском ударе участвовала вся артиллерия Севастополя, включая и батареи береговой обороны. Вели огонь также и боевые корабли, находившиеся в это время в севастопольском порту. Нанесла бомбовый удар и вся авиация, имевшаяся в распоряжении защитников Севастополя. [179] Все это конечно же причинило немалый урон войскам противника и, как в далекие годы первой севастопольской обороны, не дало ему возможности ринуться вперед. Это была своеобразная историческая перекличка двух героических поколений.

5 декабря 1941 года советские войска перешли в контрнаступление под Москвой. За короткое время они опрокинули группу армий «Центр», нанесли ей огромные потери и отогнали от столицы.

Разгром гитлеровцев под Москвой переполнял радостью все сердца. Может быть, в те дни Петров еще полностью не осознал, что в этом сражении произошел крах «молниеносной войны», но то, что наступает перелом, это он видел и понимал отчетливо. Хотелось найти возможность поддержать это наступление на севере, но таких сил, которыми можно было ударить по врагу, у него не было.

— Удержим Севастополь, приковав к себе мощную Одиннадцатую армию, это тоже большая помощь — может быть, сил этой армии как раз и не хватило под Ростовом или Москвой! — говорил Петров, охваченный волнением.

Немецкое командование все свои неудачи сваливало на русскую зиму. В директиве от 8 декабря 1941 года Гитлер писал:

«Преждевременное наступление холодной зимы на Восточном фронте и возникшие в связи с этим затруднения в подвозе снабжения вынуждают немедленно прекратить все крупные наступательные операции и перейти к обороне... Главными силами войск на востоке по возможности скорей перейти к обороне на участках, определяемых главнокомандующим сухопутными войсками, а затем, выводя с фронта в тыл в первую очередь танковые и моторизованные дивизии, начать пополнение всех соединений... Как можно быстрее захватить Севастополь (решение относительно дальнейшего использования основных сил 11-й армии за исключением частей, необходимых для береговой обороны, будет принято по окончании там боевых действий)».

В одном из своих выступлений Иван Ефимович сказал, как бы обращаясь к гитлеровскому командованию:

— Разве, господа, вы раньше этого не знали? Неведомо [180] вам было, что в России стоит холодная зима? Это любому немецкому школьнику известно! Просторы велики? Так что же, у вас карт не было? Дорог мало? Но мы передвигаемся по тем же дорогам, и морозы, и снега, и дожди нас не минуют. Вот и получается: ищете вы объективные причины, чтобы спрятать за них свои неудачи. Хотите оправдать лихие расчеты, составленные по картам, но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Нет, господа, главный ваш просчет в том, что мы оказались не те, какими вы нас представляли!

Новый штурм. Декабрь 1941 года

17 декабря утром, когда еще не рассеялся полумрак ночи, на все секторы севастопольской обороны обрушился шквал артиллерийских снарядов. Одновременно гитлеровская авиация бомбила боевые позиции наших войск, город и порт.

Зазвонили, зазуммерили телефоны, информация о начале артподготовки поступила из всех секторов. Иван Ефимович всегда стремился на передний край, в самое трудное место. Куда выехать сейчас? Вражеская артиллерия готовит атаку по всему фронту. Знать бы, где нанесет противник главный удар, туда бы и выехал и резерв подтянул бы. Но где он, этот главный удар?

Что было известно Петрову перед началом наступления о противнике? Готовится. Подтягивает свежие части. Пополнил боеприпасы. 15 декабря ночью из третьего сектора доложили по телефону о том, что у противника слышны шум, движение, идет какое-то перемещение. В тот день в шесть часов утра Петров, как это было заведено у него, поднялся, умылся, наскоро позавтракал и пришел в общую комнату командного пункта, куда уже собрались командиры, которых по его просьбе вызвал Крылов. Здесь были начальник разведки майор Потапов, начальник артиллерии Рыжи, начальник оперотдела Ковтун.

Полковник Крылов, дежуривший ночью, доложил коротко обстановку.

— Немцы готовят какую-то пакость, — сказал Петров. — Наверное, ночью они уплотняли боевые порядки. Надо быть начеку, особенно на левом фланге. — Спросил Потапова: — Сколько может быть у немцев дивизий с учетом вновь прибывших? [181]

— От девяти до одиннадцати. Я сверил эти данные у разведчиков флота.

Петров позвонил контр-адмиралу Жукову, сообщил о поведении противника и свой вывод о готовящемся наступлении. Адмирал спросил: «Ну и что будет дальше?» Петров спокойно ответил: «Надеюсь, все будет в порядке, мы выдержим».

Командарм приказал всем частям усилить наблюдение и быть в готовности к отражению атаки противника.

И вот началось...

После двадцатипятиминутной артиллерийско-авиационной подготовки пехота и танки противника ринулись в атаку. Севастопольцы их встретили огнем. На фоне снега танки были хорошо видны, и артиллеристы сразу же подбили несколько машин врага. Но в настойчивом движении противника ощущалась непреклонная решимость.

Постепенно в ходе боев прояснилась обстановка. Комендант первого сектора генерал-майор Новиков доложил о том, что противник ворвался на высоту 212.1, но пограничники Рубцова вернули эти позиции. К вечеру первый сектор продолжал удерживать свои рубежи полностью.

Во втором секторе гитлеровцам тоже при первой атаке удалось овладеть несколькими высотами, однако дивизия под командованием Ласкина уверенно отражала дальнейшее продвижение врага.

В третьем секторе дело дошло до рукопашной. 287-й полк 25-й Чапаевской дивизии и 2-й Перекопский морской полк под натиском превосходящих сил отступили к Камышловскому оврагу.

Очень тяжелые бои шли в четвертом секторе. После неоднократных контратак, понеся большие потери, 8-я бригада морской пехоты Вильшанского была выбита с высоты Азиз-Оба.

Петров усилил четвертый сектор своим резервом — 40-й кавалерийской дивизией полковника Ф. Ф. Кудюрова и 773 полком. Командарм приказал контратаковать и вернуть высоту Азиз-Оба. Батареи береговой обороны и полевой артиллерии начали артиллерийскую подготовку, однако гитлеровцы, упредив наши части, сами пошли в наступление. Начался кровопролитный встречный бой, в котором малочисленная, но стойкая кавдивизия Кудюрова стала теснить врага. Однако [182] 773-й полк вышел несвоевременно, не включился в контратаку войск сектора, попал под сильный артогонь и под натиском пехоты и танков противника стал отходить. В результате этого отхода попал в окружение 241-й полк.

На командном пункте Петрова отовсюду по телефонам и радио слышались доклады, донесения, просьбы из секторов и запросы вышестоящих инстанций.

Командарму сообщали:

— Семьсот семьдесят третий полк продолжает отходить. Комендант четвертого сектора Воробьев, чтобы закрыть прорыв, направил туда Сто сорок девятый кавполк и несколько тыловых подразделений.

— Все наши контратаки в третьем секторе не имели успеха, несмотря на переданный туда ваш резерв.

— Восьмая бригада морской пехоты потеряла тысячу семьсот человек, из пяти батальонов в ней осталось два, и то неполных.

Вечером с наступлением темноты атаки противника прекратились. Командарм приказал армии выяснить на местах точное положение частей, помочь в восстановлении их боеспособности, пополнить боеприпасами, вывезти раненых, накормить бойцов, организовать ночью отдых и подготовить войска к отражению новых атак утром.

Сам Петров выехал к контр-адмиралу Жукову, исполняющему обязанности командующего Севастопольским оборонительным районом. Жуков уже доложил в Ставку о новом решительном наступлении врага на Севастополь и попросил у адмирала Октябрьского (который находился на Кавказе) крейсер для огневой поддержки, так как в Севастополе было лишь несколько тральщиков и катеров. Жуков вместе с Петровым решили формировать резервные батальоны и роты из тыловых подразделений морской базы, а в Приморской армии — из выздоравливающих раненых. Связались с городскими партийными организациями и попросили у них помощь людьми.

В течение следующего дня, 18 декабря, не удалось восстановить положение в третьем и четвертом секторах.

Крылов доложил:

— Наши потери убитыми и ранеными за два дня три тысячи пятьсот человек.

Петров сказал:

— Продолжать контратаки ради восстановления [183] прежнего положения пока не можем, не имеем права. Контратаковать будем только в случаях прорыва обороны, и силы надо беречь для этого. Главное сейчас — закрепиться на нынешних рубежах. Подготовьте такой приказ частям.

После начальника штаба Петров говорил с начальником артиллерии армии полковником Рыжи. Командарм приказал:

— Чтобы ослабить натиск врага и помочь нашим войскам, организуйте и проведите артиллерийский удар, попытайтесь сорвать утром атаки врага или ослабить их насколько это возможно.

— Сделаю все возможное, товарищ командующий, — ответил Рыжи, — но прошу вас еще раз ускорить подвоз боеприпасов с Большой земли. То, что Ставка приказала нам завезти, так и не доставлено. Полевая артиллерия частей скоро останется без снарядов, а минометы — без мин.

— Мы с Жуковым еще раз запрашивали, Октябрьский ответил: загружается транспорт «Чапаев», прибудет к нам двадцатого декабря. Вслед за ним выйдет «Абхазия». Но адмирал предупредил нас — это весь боезапас, находившийся в Новороссийске.

— В артполку Богданова осталось триста восемнадцать снарядов. К минометам прямо от станков возим мины, которые изготовляют в городе. Их делают около тысячи в день — для таких боев это же слезы!

Начался третий день наступления.

8-я бригада, окончательно ослабленная боями, не удержала рубеж, гитлеровцы захватили Аранчи. Образовался разрыв между бригадой и дивизией Кудюрова.

Резервов у командарма не было. Снимать части из других секторов нельзя, всюду идут бои. Оставалось одно — отвести на севере части четвертого сектора на заранее подготовленные в их тылу позиции.

Из второго сектора сообщили — ранен командир 7-й морской бригады Е. И. Жидилов, убит начальник штаба А. К. Кернер, бригадой командует ее комиссар Н. Е. Ехлаков.

— Не нужно туда никого назначать, — сказал Петров. — Ехлаков справится.

Только разобрались с этим, новое сообщение:

— Убит, а может быть, тяжело ранен начальник штаба артиллерии Васильев.

Однако вскоре уточнили: он, оказывается, упал в [184] обморок от нервного истощения — не спал все трое суток штурма.

К концу третьего дня противнику удалось вклиниться в стык между третьим и четвертым секторами у станции Мекензиевы Горы. Здесь прорвалось до батальона пехоты противника. Ни у командиров дивизий, ни у командарма резервов уже не было. Остановить вклинившихся фашистов было нечем. Нужен был хотя бы один батальон.

Петров позвонил контр-адмиралу Жукову и просил Гавриила Васильевича хоть чем-нибудь помочь. Контр-адмирал обещал срочно найти людей, и действительно вскоре они прибыли. Только командира батальона он просил назначить распоряжением самого Петрова.

Быстро припомнив, кто еще из боевых командиров жив и может быть назначен на эту должность, Петров остановился на кандидатуре майора-пограничника Шейкина. В свое время Шейкин формировал пограничный полк, а затем передал его Рубцову. Сейчас Шейкин был заместителем Рубцова. Майор Шейкин уже немолод, служил в армии с 1919 года. В Красную Армию пришел с Путиловского завода. Во время боев в Одессе проявил себя мужественном, настойчивым и находчивым командиром.

Получив вызов по телефону, Шейкин прибыл из-под Балаклавы очень быстро. И в этом уже чувствовалось, что он сам понимает и ответственность момента, и то, что дорога каждая минута. Несмотря на долгие тяжелые бои, он был подтянут, на нем еще была форма пограничника с зелеными петлицами, в руках автомат, на груди бинокль, на боку полевая сумка.

Генерал Петров рассказал майору Шейкину о стоящей перед ним задаче:

— Вы назначены командиром батальона моряков, который только что сформирован и перебрасывается на машинах в район кордона Мекензия номер один. Туда доставят сейчас и вас. Представитель штаба сектора встретит вас у кордона Мекензия и уточнит задачу и обстановку. Запомните одно: немцы, прорвавшиеся в наши тылы, должны быть уничтожены.

Шейкин не задал ни одного вопроса. Он понимал, что на месте все детали будут уточнены, а сейчас надо действовать немедленно. Командарм и начальник штаба Крылов пожали майору руку, и тот побежал к ожидавшей его машине. [185]

Плохо было то, что большинство краснофлотцев, собранных в батальон, до этой поры друг друга не знали. И уж совсем плохо, что они никогда не воевали на суше. А бой предстоял с опытным и сильным противником.

Комбат Шейкин, комиссар батальона старший политрук Шмидт и начальник штаба старший лейтенант Алексеев тоже встретились впервые. Шейкин очень жалел, что у него нет хотя бы одного дня на тактические занятия.

Батальон состоял из 500 краснофлотцев, их разбили на три роты, комбат, комиссар и начальник штаба распределили, кому с какой ротой идти в бой.

Начальник артиллерии сектора организовал огневую поддержку. Не теряя ни минуты, батальон пошел в атаку.

Бой был тяжелым. Приданные три танкетки оказались бесполезными: они застряли в чащобе на пнях.

Рота, которую вел начальник штаба батальона, полегла почти целиком, погиб и старший лейтенант Алексеев. Не раз сам майор Шейкин возглавлял атаки, ложился к пулемету. Краснофлотцы били фашистов гранатами и штыками, пускали в дело только что захваченные немецкие автоматы.

Результаты действий моряков превзошли все ожидания. Ударный отряд гитлеровцев, прокладывавший путь своей дивизии, был разгромлен. Там, где прошел сводный батальон моряков, остались несколько сот убитых немецких солдат и офицеров, все их оружие.

Батальон Шейкина выполнил свою задачу до конца. Войдя в азарт, моряки вырвались даже за линию фронта, существовавшую до начала штурма, побывали в немецких окопах, а затем вернулись в свои. С этого рубежа уже никто не отошел ни на шаг. Этот рубеж держали до следующего штурма Севастополя, до июня 1942 года.

Героический батальон существовал всего около двух суток, затем он влился в состав полков Чапаевской дивизии, краснофлотцы пополнили поредевшие роты. А сам Касьян Савельевич Шейкин стал начальником штаба 54-го Разинского полка. Это пример и героизма защитников Севастополя и находчивости генерала Петрова, который быстро нашел энергичного командира и ликвидировал опаснейший прорыв в обороне.

Контр-адмирал Жуков отправил телеграмму: [186]

«Сталину, Кузнецову, Октябрьскому, Рогову.

Противник, сосредоточив крупные силы, часть свежих войск, при поддержке танков, авиации в течение трех дней ведет ожесточенные атаки с целью овладения Севастополем. Не считаясь с огромными потерями живой силы, материальной части, противник непрерывно вводит свежие силы в бой. Наши войска, отбивая атаки, упорно отстаивают оборонительные рубежи... Большие потери материальной части, оружия, пулеметов, минометов... Войска отошли на второй рубеж. Резервы и пополнение не получены. Снарядов 107-мм корп. артиллерии, 122-мм гаубиц, 82-мм минометных нет. Остальной боезапас на исходе. На 20 декабря с целью усиления частей, действующих на фронте, вводится личный состав кораблей, береговых и зенитных батарей, аэродромной службы и т. д.

Дальнейшее продолжение атак противника в том же темпе — гарнизон Севастополя продержится не более трех дней.

Крайне необходима поддержка одной стрелковой дивизией, авиацией, пополнение маршевых рот, срочная доставка боезапаса нужных калибров.

19.12.1941 г.

Жуков, Кулаков».

Ставка немедленно ответила директивой в адрес командующих Закавказским фронтом и Черноморским флотом:

«1. Подчинить СОР Закавказскому фронту.

2. Октябрьскому немедленно выбыть в Севастополь.

3. Командующему Закавказским фронтом немедленно направить в Севастополь крепкого общевойскового командира для руководства сухопутными операциями.

4. Перебросить в Севастополь одну стрелковую дивизию или две стрелковые бригады.

5. Выделить авиацию для нанесения ударов.

6. Немедленно направить 3000 человек маршевого пополнения и боезапасы».

Содержание третьего пункта директивы показывает, что готовивший эту директиву был плохо информирован или даже кем-то дезинформирован в отношении руководства [187] боями сухопутных войск. Читатель, знающий ход событий, тоже несомненно будет удивлен, прочитав этот третий пункт. Кстати, это указание обернется для Петрова незаслуженными неприятностями.

Генерал Петров, которого осведомили, видимо, лишь об идущей помощи, посоветовавшись с членом Военного совета Кузнецовым, решил для поддержания стойкости войск сообщить им об этом:

«Командирам дивизий, бригад и полков.

Принять к сведению: решением Ставки ВГК гарнизону Севастополя направлена крупная поддержка свежими войсками — пехотой, авиацией. Помимо этого, направлено много пополнения, боеприпасов. Первые эшелоны ожидаются в течение 24 часов. Задача войск — ни шагу назад, до последней возможности защищать свои рубежи, дабы обеспечить возможность развертывания прибывающих частей. Это сообщение довести до командиров и военкомов батальонов, вселить в войска уверенность и стойкость. Всем политработникам и политорганам во главе с комиссарами дивизий, полков направиться в полки, батальоны, роты с задачей укрепить стойкость бойцов и командиров. Особо на это обращаю внимание III сектора.

Петров, Кузнецов, Моргунов, Крылов».

21 декабря рассвет был пасмурный, на море лежал туман. Выполняя директиву Ставки, этим утром к Севастополю подходили боевые корабли. Должны были быть доставлены 79-я морская стрелковая бригада, 10 маршевых рот, боеприпасы. На крейсере «Красный Кавказ» под флагом командующего Черноморским флотом шел вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Петров ждал у причала. У генерала был план — немедленно ввести в бой прибывающую бригаду, дорога была каждая минута, на передовой положение было почти критическим.

Несмотря на благоприятную для маскировки погоду, отряд кораблей всё же был обнаружен на подходе к Севастополю и стал прорываться в Севастопольскую бухту уже под обстрелом артиллерии противника. Петров с волнением смотрел на поразительную картину: шли один за другим корабли, а вокруг них вскидывались белые фонтаны воды. Там, на этих кораблях, была последняя надежда Петрова, резерв, силами которого он хотел укрепить оборону, [188] и вот этот резерв и все надежды, возлагаемые на него, могут сейчас на глазах пойти на дно! И самое обидное, что, видя все это, Петров не мог ничем помочь! Единственное, что можно было сделать, это подавить батареи врага своей артиллерией. И Петров слал гонцов к телефонам:

— Огня! Больше огня артиллерии!

Обеспечивая прорыв кораблей, открыла огонь и береговая и армейская артиллерия. Вылетела на помощь и немногочисленная авиация. Она стала штурмовать огневые позиции батарей противника. Благодаря совместным усилиям артиллерии и авиации боевые корабли вошли в бухту и быстро там ошвартовались.

В эти минуты шли кровопролитные бои в районе станции Мекензиевы Горы. Раненые не уходили с позиций, не на кого было их оставлять. Бойцы буквально стояли насмерть. Понимая, что дорога каждая минута, генерал Петров, как только, с разрешения Октябрьского, высадилась 79-я бригада, поставил боевую задачу полковнику Потапову, приказав ему немедленно выдвигаться в район Мекензиевых Гор и кордона Мекензия № 1 и быть готовым контратаковать противника в направлении Камышлы.

Воспоминания. Год 1977

Летом 1977 года я встретился в Севастополе с контрадмиралом Александром Илларионовичем Зубковым, который в 1941 году командовал крейсером «Красный Крым». На его крейсере прибыли в Севастополь основные силы 79-й морской бригады.

Небольшого роста, коренастый, с глазами цвета морской воды, контр-адмирал говорил мягким спокойным голосом. В его очень правильной речи чувствовалась начитанность, своеобразная военная интеллигентность, отличающая кадровых моряков. Был он человеком обаятельным, и матросы, наверное, его очень любили. Мы о многом говорили с контр-адмиралом Зубковым, выходили на берег моря и к причалам, где швартовался крейсер. Вот что рассказал мне Александр Илларионович о тех очень ответственных часах в обороне Севастополя:

— Мы готовились к десантной операции, намечалась высадка десанта в Керчи и Феодосии. Этим были заняты уже много дней. И вдруг поступил приказ: выйти на помощь [189] Севастополю и перевезти туда Семьдесят девятую бригаду. Двадцатого декабря около семнадцати часов крейсеры «Красный Кавказ», «Красный Крым», лидер «Харьков», эскадренные миноносцы «Бодрый» и «Незаможник» под флагом командующего флотом вышли из Новороссийска в Севастополь. Вся палуба моего крейсера и все помещения были заняты бойцами Семьдесят девятой морской стрелковой бригады. Когда наши корабли вышли на траверз Керченского пролива, начался шторм до шести-семи баллов. Море заволокло туманом. Пришлось сбавить ход, и вместо раннего утра двадцать первого декабря, когда мы рассчитывали ошвартоваться в Севастополе, мы подошли к нему только к одиннадцати часам. Тут как раз начал рассеиваться туман и стал виден берег. Соответственно и нас тоже стало хорошо видно с берега. Артиллерия противника открыла огонь, налетели вражеские бомбардировщики. От всплесков воды, которые поднимали бомбы и снаряды, некоторое время даже не были видны корабли, идущие рядом. Самолеты врага сбрасывали бомбы и одновременно обстреливали корабли из крупнокалиберных пулеметов, а у меня вся палуба забита бойцами морской бригады! Наши зенитчики приложили все усилия, чтобы отбить налет бомбардировщиков, и это им удалось. Очень смело прикрывали наши корабли и немногочисленные самолеты, которые базировались здесь, в Севастополе. Наше приближение к бухте осложнялось еще и тем, что вокруг в море были мины и мы двигались по фарватеру в минном заграждении. Не было никакой возможности для маневра. Поэтому мы решили использовать только единственное оставшееся в нашем распоряжении — скорость. Несмотря на опасность быстрого движения по узкому фарватеру, мы на полной скорости, на какой корабли никогда в бухту не входят, ворвались в бухту и быстро под бомбежкой и обстрелом противника стали швартоваться. И не просто ошвартовались, а тут же включились в огневую поддержку защитников города. Нам сообщили, что идут очень напряженные бои на подступах к Севастополю, и поэтому мой крейсер, да и другие корабли сразу же открыли огонь по тем целям, которые нам были указаны. У причала нервно прохаживался худощавый генерал в пенсне. Это и был Петров. К генералу подошли командир прибывшей морской бригады полковник Потапов и комиссар Слесарев. Пока бригада быстро разгружалась, Петров ввел Потапова в курс дел. [190]

Я спросил Зубкова:

— Александр Илларионович, для меня, человека сухопутного, не совсем ясно: почему же так удачно, без потерь вы проникли в бухту?

— Как потом нам сказал вице-адмирал Октябрьский, он, принимая решение об этом маневре, надеялся, что все командиры кораблей опытные моряки и справятся с такой сложной задачей. И, как видите, он не ошибся. Что же касается стремительного входа «Красного Крыма» в Южную бухту; то его сравнивали с полетом Чкалова под мостом, потому что раньше через узкий вход в эту бухту корабли заводили только буксиры.

Сейчас в центре Севастополя воздвигнут величественный мемориал. Здесь увековечены номера воинских частей и названия кораблей, защищавших город. Когда мы подошли к этому мемориалу, Александр Илларионович с гордостью показал на одну из строк и сказал:

— Вот, как видите, записан и подвиг экипажа крейсера «Красный Крым». Наш крейсер участвовал в пятидесяти восьми боевых операциях, защищал Одессу, Севастополь, Новороссийск, Керчь, Феодосию. За смелость и героизм крейсер «Красный Крым» и его экипаж приказом народного комиссара Военно-Морского Флота от восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорок второго года удостоены гвардейского звания. Но теперь уже нет нашего корабля-ветерана. В память о прославленном крейсере его имя передано большому противолодочному кораблю Черноморского флота, на котором был торжественно поднят гвардейский флаг. С тех пор он называется «Красный Крым». Конечно, я дружу и с командованием и с экипажем этого нового корабля. И не только я — многие члены экипажа старого крейсера бывают в гостях у нынешних моряков «Красного Крыма». Мы поддерживаем и передаем наши боевые традиции новому поколению моряков.

Вместе с контр-адмиралом Зубковым я побывал в гостях у экипажа нового гвардейского корабля. С нами пришли и многие офицеры старого экипажа крейсера. Нам повезло: мы были в дни, когда экипаж пополнялся матросами нового призыва. Когда мы поднялись по трапу на борт, командир «Красного Крыма», высокий, баскетбольного роста капитан 3-го ранга, подал команду и подошел к адмиралу с рапортом:

— Товарищ контр-адмирал! Экипаж гвардейского противолодочного корабля «Красный Крым» по большому [191] сбору по случаю приема молодого пополнения гвардейцев построен. Командир корабля капитан третьего ранга Еремин.

Адмирал повернулся к строю матросов, поглядел на них уже не строгим командирским, как бывало прежде, а добрым отеческим взглядом и поздоровался.

— Здравия желаем, товарищ адмирал! — дружно ответили ему моряки.

После короткого разговора с адмиралом командир корабля подал команду:

— К принятию гвардейской клятвы приступить! Один из моряков встал перед строем. Зазвучали торжественные слова гвардейской присяги:

— Мы, сыны советского народа, сегодня вступая в ряды славной гвардии, клянемся постоянно совершенствовать боевое мастерство, крепить воинскую дисциплину, ежедневно готовить себя к подвигу, свято продолжать боевые традиции моряков-гвардейцев крейсера «Красный Крым»...

А напротив строя молодых моряков стояли те самые ветераны, чьи боевые традиции клялись продолжать молодые моряки.

После клятвы ветераны подходили к матросам и вручали им гвардейские ленточки. Моряки надевали их на свои бескозырки. Черно-желтые ленты развевались по ветру и словно оттеняли этими цветами боя молодые лица моряков. Они делали призывников отныне причастными к делам славным, боевым, гвардейским. Лица у пожилых и у молодых моряков были просветленные, растроганные.

Я тоже был взволнован и понимал состояние моряков. Да, принять присягу, дать гвардейскую клятву — это бывает раз в жизни и запоминается навсегда. Тем более что гвардейскую ленточку вручает участник боевых операций, за которые этому кораблю дано столь высокое отличие!

В каюте командира я беседовал с двумя командирами «Красного Крыма» — прежним и нынешним. Спросил Зубкова:

— Сколько вам было лет, Александр Илларионович, когда вы командовали «Красным Крымом»?

— Тридцать восемь, — ответил Зубков.

— А вам? — обратился я к Еремину.

— Мне поменьше — тридцать четыре, — ответил он. Оказалось, что они оканчивали одно и то же Высшее [192] военно-морское училище имени Фрунзе, в разные годы, конечно.

— На днях я должен сдать командование кораблем и отбыть на учебу в Военно-морскую академию, — добавил Еремин.

— Скажите, пожалуйста, Василий Петрович, как помогает вам дружба с ветеранами? Влияет ли она на службу, на дела экипажа?

— Естественно. Все матросы хорошо знают о героических подвигах корабля. Мы гордимся этими подвигами, стараемся высоко нести гвардейскую честь, прежде всего оправдать ее делами. Я доволен экипажем. Мы уже не первый год имеем звание отличного корабля, являемся одним из лучших кораблей нашего соединения. Награждены переходящим Красным знаменем.

А на палубе тем временем ветераны и молодые разошлись группами и беседовали между собой. Я подошел к одной из групп и тоже включился в разговор. Спросил капитан-лейтенанта Кошмана:

— Петр Антонович, кем вы были на старом «Красном Крыме»?

— Я был командиром отделения сигнальщиков.

— А кто сейчас сигнальщик? — спросил я матросов. Вперед выступил улыбчивый, немного веснушчатый моряк и доложил:

— Гвардии старшина второй статьи Андрющенко, командир отделения сигнальщиков.

— А вы какого класса специалист?

— Я специалист первого класса.

— А вы кем были? — обратился я к капитану 1-го ранга Григорию Прокофьевичу Михальченко.

— Командиром батареи главного калибра.

— А сейчас я командую главным калибром, — весело сказал гвардии старший лейтенант и представился: — Моя фамилия Ивлошкин. Только главный калибр у нас теперь другой. Раньше были пушки, а теперь ракеты.

Интересным был рассказ Бориса Владимировича Философова:

— Я был командиром зенитной батареи, прослужил на «Красном Крыме» всю войну. А сейчас председатель совета ветеранов корабля, поэтому часто бываю здесь в праздники. У меня с «Красным Крымом» есть еще и особенная связь. Сейчас здесь, на новом корабле, [193] служит мой сын Юра. Он старший помощник командира.

Юрий в этот день был на вахте, занят неотложными делами, но иногда все же подходил к нам. Тепло поглядывал на отца и его боевых товарищей.

Когда мы сошли на берег, бывший командир сигнальщиков «Красного Крыма» повернулся к борту и что-то просигналил.

Я спросил Александра Илларионовича:

— Что он передал? Адмирал ответил:

— Так держать!

С борта ответил флажками нынешний командир отделения сигнальщиков. И я опять поинтересовался: что же он отвечает? Адмирал расшифровал мне морскую азбуку:

— Спа-си-бо ве-те-ра-нам!

Хорошая это была встреча. И хоть я не моряк, но хотелось мне на прощание пожелать всем по-флотски: «Так держать!»

Штурм продолжается

А теперь вернемся в тот день и час, когда крейсер «Красный Крым» под командованием Зубкова прорвался в Севастополь и шла его разгрузка...

Командир 79-й стрелковой бригады полковник Алексей Степанович Потапов был знаком генералу Петрову еще по Одессе. Там он, будучи в звании майора, тоже возглавлял первый присланный из Севастополя на помощь одесситам отряд моряков-добровольцев. Потапов был горячий, смелый и очень решительный командир. Однажды там, под Одессой, он на свой риск провел настоящий рейд в тыл противника. Поскольку на этот рейд он не получил предварительного разрешения, ему тогда досталось. Но в то же время его наградили — за причиненные противнику потери. В той вылазке Потапов был ранен в руку и эвакуирован. Теперь у него левая рука плохо двигалась, и, взглянув на нее, Петров сразу вспомнил о той вылазке в Одессе.

Комиссар бригады полковой комиссар Иван Андреевич Слесарев тоже участвовал в боях под Одессой, в сентябре, когда наносился контрудар; он был комиссаром морского полка, высадившегося у Григорьевки. [194]

На причале, пока шла разгрузка бригады, генерал Петров рассказал Потапову, что сейчас происходит на передовой, и определил задачу: в течение ночи сосредоточиться в районе кордона Мекензия № 1 и быть готовыми к атаке. Под командный пункт для 79-й бригады был определен домик дорожного мастера в километре южнее кордона. Здесь генерал Петров еще раз уточнил обстановку и приказал ему к 8.00 22 декабря быть в полной готовности к атаке.

Положение на фронте в этот момент было крайне напряженным. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт: всего за полтора часа до разговора с Потаповым генералу Петрову по телефону сообщили из штаба третьего сектора:

— Полковник Кудюров убит. Танки противника у нашего КП. Больше говорить не могу, ликвидируйте мои позывные...

Там произошло следующее. Танки противника прорвались между двумя нашими кавалерийскими полками. В одном из них оставалось около восьмидесяти бойцов, в другом — не больше ста человек. Танки подошли к командному пункту дивизии, и все, кто находился на КП, стали отбивать их. Здесь было несколько противотанковых пушек, которые вели огонь по танкам. Когда погибли расчеты этих пушек, полковник Кудюров сам встал к противотанковой пушке и был убит разрывом вражеского снаряда. Оставшиеся в живых бойцы все же пока сдерживали врага. Командующий перебросил на помощь разведывательный батальон 95-й дивизии и саперный батальон. Положение на некоторое время было стабилизировано. В командование дивизией вступил начальник ее штаба И. С. Строило.

В 2 часа ночи 22 декабря Петров закончил организацию предстоящей утром контратаки. Ввиду того, что в прежних контратаках не участвовало сразу столько сил, эту называли контрударом. 79-й бригаде предстояло разгромить противника, вклинившегося в районе Камышловского оврага. Справа от этой бригады должен был наступать 287-й полк Чапаевской дивизии, а слева — два полка 388-й дивизии. Поскольку 388-я дивизия в предыдущих боях показала себя не с лучшей стороны и все еще не была должным образом сколочена, генерал Петров послал туда работников штаба армии и политотдела, чтобы мобилизовать людей на эту атаку. 388-я дивизия тоже понесла потери, но все-таки она [195] насчитывала не меньше бойцов, чем вся свежая 79-я бригада.

На рассвете 22 декабря после короткой артиллерийской подготовки, в которой участвовали артиллерия сектора и корабли, 79-я бригада и ее соседи справа и слева пошли вперед. И вдруг в это же время перешли в наступление и противостоявшие им части противника. Произошел встречный бой. 79-я бригада оказалась очень хорошо сплоченной. Она опрокинула противника и упорно продвигалась вперед вдоль шоссе на Бельбек. Не отставал наступавший справа 287-й полк Чапаевской дивизии. К вечеру потаповская бригада вышла к высотам перед Камышловским оврагом, и линия фронта на этом участке почти полностью была восстановлена. Был выручен из окружения полк, которым командовал капитан Дьякончук.

Огорчало Петрова и опять-таки усложняло обстановку только положение слева в четвертом секторе, которым командовал генерал Воробьев. Два полка 388-й дивизии не выполнили свою задачу. И генерал Воробьев даже не мог пока точно доложить, где они находятся. Командующий Приморской армией немедленно выехал в этот сектор.

На месте генерал Петров выяснил, что противник продвигается в направлении Любимовки. А Любимовка находилась у моря! И это, следовательно, угрожало окружением войск, оборонявшихся за Бельбеком. Для контратаки, для того, чтобы отрезать клин противника, необходимых сил у командарма не было. По докладу Петрова, вице-адмирал Октябрьский разрешил генералу Воробьеву отвести левофланговые части к Бельбеку, чтобы они не остались в окружении. Сокращающийся по протяженности фронт давал возможность коменданту четвертого сектора Воробьеву стабилизировать и прочно удерживать более узкий участок.

Кроме того, командующий приказал вступить в командование 388-й дивизией комбригу С. Ф. Монахову. После многих неудачных действий этой дивизии и в связи с тем, что положение здесь не улучшалось, командарм вынужден был прибегнуть к этой крайней мере. Таким образом, из-за ослабления этого фланга участок фронта, совсем недавно бывший самым отдаленным от города, теперь становился одним из самых близко расположенных если не к городу, то к бухте Северной. [196]

Выход противника на этот рубеж позволял ему прицельно обстреливать и город и бухту.

После контрудара 79-й бригады и сокращения фронта четвертого сектора положение обороняющихся войск несколько стабилизировалось. Во всех секторах наступление гитлеровцев успешно отражалось. А на левом фланге третьего сектора бригада Потапова даже продолжала развивать свой успех и захватила несколько высот у Камышловского оврага. Ее надежно поддерживал правый сосед, 287-й стрелковый полк чапаевцев под командованием подполковника Н. В. Захарова. Захаров воспользовался тем, что противник связан боем с потаповцами, и тоже нанес удар во фланг, продвинулся вперед и захватил вражеские позиции. За этими успешными действиями наблюдал генерал Петров и с радостью и с сожалением. С радостью, потому что были правильно рассчитаны все действия, которые удалось осуществить в этом контрударе. С сожалением, потому что командарм чувствовал: можно было бы развить успех, нарастить его, продолжить наступление, но в его распоряжении не было для этого никаких резервов.

А как расценивал ситуацию командующий противоположной стороны Манштейн? Вот что он пишет:

«Нет возможности подробно излагать здесь ход наступления... Основную тяжесть боя несла храбрая 22-я Нижнесаксонская пехотная дивизия во главе с ее отличнейшим командиром генерал-лейтенантом Вольфом; от нее же зависел успех. Она очистила от противника полосу обеспечения между реками Кача и Бельбек, вместе с наступавшей южнее 132-й пехотной дивизией штурмовала высоты на южном берегу долины реки Бельбек и прорвалась уже в зону укреплений южнее долины. Но клин наступления становился все уже, так как 50-я пехотная дивизия и 24-я пехотная дивизия, наступавшая с востока в направлении на бухту Северную, не продвинулись сколько-нибудь заметно в поросшей почти непроходимым кустарником гористой местности. В боях за упорно обороняемые противниками долговременные сооружения войска несли большие потери. Начавшиеся сильные холода потребовали крайнего напряжения их сил... Если бы мы имели свежие войска, прорыв к бухте Северной удался бы. Но их не было...» [197]

Вот так — опять виноваты холода, опять не хватает сил! Даже в этой короткой цитате упоминаются четыре полностью укомплектованные перед наступлением пехотные дивизии. И вот эти четыре дивизии, сосредоточенные на узком участке и ударившие в стык между четвертым и третьим секторами, оказались не в состоянии прорвать оборону, которую держали части неполного состава, измученные в предыдущих боях. Таким образом, шел уже седьмой день штурма, а Севастополь не только не был взят (Манштейн приказывал это сделать на четвертый день), но наступающие части еще не прорвали, по сути дела, фронт обороняющихся ни на одном участке. Это конечно же был провал штурма.

23 и 24 декабря на кораблях прибыла в Севастополь 345-я стрелковая дивизия под командованием подполковника Н. О. Гузя. Генерал Петров в это время находился в войсках у генерала Воробьева. Положение в четвертом секторе по-прежнему внушало ему самые большие опасения. Командарм приказал командиру 345-й дивизии, пока разгружаются его части, прибыть на рекогносцировку. Сориентировавшись в обстановке, подполковник Гузь тут же возвратился в штольни в районе Инкермана, где расположился штаб его дивизии. Положение на фронте было очень серьезным. Ожидать полного сосредоточения всех частей не было времени. Поэтому по мере их прибытия Гузь ставил им задачу — занять оборону в промежутке между третьим и четвертым секторами.

И вот в момент, когда чаши весов колебались и готовы были склониться в ту или другую сторону, если одному из командующих сражающимися армиями удастся бросить на них весомую поддержку, в эти напряженнейшие минуты в расположении наших войск происходит поистине потрясающая неожиданность. Лично для Петрова возникала в высшей степени стрессовая ситуация, которую нельзя обойти молчанием. Лучше всего об этом расскажет очевидец. Первым, кто столкнулся в штабе армии с этой неожиданностью, был майор Ковтун, в те дни начальник оперотдела штаба армии. Вот как он вспоминает об этом:

«Я был на своей вахте (привыкаю к морскому языку), то есть дежурил с двух часов ночи. Сидел над картой и отрабатывал ее — пересчитывал количество оставшихся [198] батальонов, орудий, танков, авиации и писал на карте данные.

Часов около шести утра в помещение вошел генерал-лейтенант. Спрашивает, кто я. В свою очередь называет себя:

- Назначен командармом. Фамилия — Черняк. Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза.

Я был, конечно, удивлен. Он спросил, где Петров. Узнав, что отдыхает, но скоро встанет, не велел будить.

- Что это вы делаете? — подошел он к карте. Внимательно посмотрел мою работу, спросил: — Академию кончали?

- Нет.

- Сразу видно. Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.

Молчу.

Он еще раз прочитал таблицу.

- У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва. Но я вас расшевелю!

Его замечание меня удивило. Я сказал:

- Нельзя же наши дивизии равнять с немецкими — там полные полки трехбатальонного состава, а у нас половина полков двухбатальонного состава, да и батальоны неполные, иногда воюют и отдельные подразделения...

Он оборвал меня. Приказал приготовить доклад о состоянии армии.

Все же я разбудил Петрова. Он вышел и представился Черняку. Я ушел в отдел.

Вскоре меня вызвал Петров. Он был удручен — вероятно, также и тем, что был оставлен заместителем Черняка. Мы тоже были расстроены: не видя ошибок в его действиях, не могли понять — за что же его понизили?

Петров приказал готовить приказ о вступлении Черняка в командование армией. Сел в машину и уехал в войска, сказав, что будет у Воробьева.

Вскоре пришел к нам в отдел и Крылов. Черняк из его кабинета связывался с командирами дивизий.

После обеда Черняк дал распоряжение готовить приказ о наступлении. Как же так? Не успел приехать, не был в войсках, не знает, что делается на фронте, — и вдруг наступать... [199]

«Ну, хорошо, — думаю, — пойдем наступать. А чем? Ведь мы с трудом сдерживаем атакующего противника... Где возьмем силы? А какие будут потери... Не пахнет ли здесь авантюрой?»

Поделился мыслями с начальником штаба артиллерии Васильевым, с Костенко. Они были такого же мнения.

Вечером Черняк бегло просмотрел представленные мной материалы и занялся с Крыловым приказом на наступление. Потом предупредил, что с утра поедет на Мекензиевы Горы — там он намечал полосу для наступления, — и ушел.

После его ухода приехал Петров. Выслушав, что произошло в его отсутствие, покачал головой и смолчал. Потом ушел с Крыловым в свой каземат. О чем они там говорили — не знаю».

Крылов в своих воспоминаниях тоже не пишет, о чем с ним говорил тогда Петров, надо полагать, Иван Ефимович едва ли жаловался на судьбу, наверное, он больше заботился об армии, о людях и давал советы начальнику штаба. Об этом эпизоде Крылов говорит в общих чертах:

«Все это было как снег на голову.

Держался Черняк корректно по отношению к Петрову да и ко всем нам уважительно. Петров, проявив огромную выдержку, ничем не выдавал своих переживаний. Не раз потом доводилось мне видеть военачальников, внезапно узнавших о своем смещении, но мало кто был в состоянии встретить это так, как тогда Иван Ефимович.

Над развернутой картой начался деловой разговор о состоянии фронта. Затем новый и старый командующий отправились вместе в войска.

Выдержка генерала Петрова послужила всем на КП примером. Взбудораженные новостью работники штарма занялись своими делами. Но общее недоумение, понятно, не рассеивалось. Ни я, ни комиссар штаба Глотов не могли этому помочь. Приходившие к нам товарищи не скрывали чувства горечи. Люди, близко соприкасавшиеся с Иваном Ефимовичем Петровым, глубоко уважали и любили его.

О генерале Черняке известно было мало. Кто-то из [200] служивших у нас участников войны с белофиннами рассказал, что он командовал дивизией, отличившейся при прорыве линии Маннергейма, за что был удостоен звания Героя Советского Союза...»

Неожиданным было назначение нового командующего, неожиданным было и его решение о наступлении, чем он буквально ошеломил новых подчиненных. В наступлении должны были участвовать вновь прибывшие 345-я дивизия, бригада Потапова, бригада Вильшанского, полк Дьякончука. Конечно же подобное решение не было проявлением какого-то самодурства или же безграмотности со стороны нового командующего. Несомненно, он был ориентирован на наступление еще в Тбилиси, в штабе Закавказского фронта, где не слишком реально представляли себе обстановку в Севастополе.

Узнав о решении нового командарма, Петров, официально назначенный его заместителем, не стал комментировать это решение. Но он конечно же думал о бедах, которые, несомненно, подстерегают обороняющиеся части. Да и сама судьба Севастополя повисла на волоске.

Что должен переживать человек, с которым обошлись не только несправедливо, но и оскорбительно? Не было никаких оснований для отстранения Петрова от должности. Он показал свои способности еще в боях за Одессу. Он наладил оборону Севастополя еще до того, как к нему прорвалась Приморская армия, когда его защищали только разрозненные отряды моряков и батальоны местного формирования. Он организовал отражение первого штурма Севастополя. К 21 декабря под руководством Петрова фактически был сорван новый, хорошо подготовленный немецкий штурм. Да, не просто обида, а самое настоящее оскорбление заключалось в таком несправедливом отношении вышестоящего командования. Но Петров прежде всего защищал Родину. Он отстаивал Севастополь, много уже сделал для этого и не мог, конечно, из-за чувства обиды опустить руки, отстраниться от дел и принести тем самым вред войскам, замечательным людям — защитникам Одессы и Севастополя, с которыми ему уже так много пришлось пережить. Петров продолжал руководить боями. [201]

В эти дни проявились благородство и принципиальность старших морских начальников, с которыми Петров отстаивал Одессу и Севастополь. Не всегда гладко складывались его отношения и с Октябрьским и с Жуковым, но в беде эти люди оказались не только честными, но и смелыми. Нелегко и непросто возражать Ставке и командованию фронта после подписания ими приказа! И все же контр-адмирал Жуков неоднократно связывался с Октябрьским, просил защитить Петрова, а вице-адмирал Октябрьский и член Военного совета Н. М. Кулаков, рискуя вызвать большое неудовольствие воим поведением, послали такую телеграмму:

«Экстренно. Москва. Товарищу Сталину.

По неизвестным нам причинам и без нашего мнения командующий Закавказским фронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерала Петрова И. Е., снял его с должности.

Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить генералу Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он безусловно заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений».

25 декабря был получен ответ:

«Севастополь. Октябрьскому.

Петрова оставить командующим Приморской армией. Черняк назначается Вашим помощником по сухопутным частям.

Основание: Указание нач. Генерального штаба Красной Армии Шапошникова: Краснодар. 25. XII. Козлов, Шаманин».

26 декабря С. И. Черняк объявил приказ о своем вступлении в должность помощника командующего Черноморским флотом по сухопутным частям, а генерал Петров издал приказ о вступлении в командование Приморской армией. [202]

Вот какие драматические ситуации случаются в жизни полководцев, причем создаются они не противником, а своими начальниками, от которых не ожидаешь такого удара. Видно, в каждом деле есть свои бюрократия и верхоглядство, проявлялись они, к сожалению, и в делах военных, в чем мы убедимся еще не раз и на примере дальнейшей судьбы Петрова.

* * *

А тяжелые бои на севастопольских рубежах между тем продолжались.

Не проявив амбиции, не показав оскорбленное(tm), Петров продолжал руководить войсками. Судьба города, жизнь приморцев, победа над гитлеровцами были для генерала превыше личных обид.

Начальник разведки доложил командующему, что Манштейн назначил новый срок взятия Севастополя — 28 декабря.

— Хочет сделать новогодний подарок Гитлеру, — сказал майор Потапов.

— Мы ему устроим свой подарочек! — саркастически улыбнулся Петров.

27 декабря в бой в районе станции Мекензиевы Горы были введены уже все полки дивизии Гузя. Иван Ефимович теперь ближе познакомился с новым комдивом. Николай Олимпиевич рассказал, что он старый русский солдат, еще в годы первой мировой войны был награжден двумя Георгиями.

Петров на местности определил участок каждому полку, а Гузю сказал:

— Этого ни в каком уставе нет, но на ближайшее время примите к исполнению такую схему: от командира роты до бойцов в передовом окопе — сорок метров, от командира полка — четыреста, ну а от вас максимум восемьсот — девятьсот. Иначе в такой обстановке и на такой местности управлять дивизией не сможете.

После рекогносцировки Петров уехал к Воробьеву.

Теперь направление главного удара противника определилось окончательно: четвертый сектор. Как мы знаем, Иван Ефимович предполагал такое еще до начала наступления, он говорил об этом Крылову 15 декабря. Но беспокоили его здесь не только главные усилия противника.

Находясь почти постоянно эти дни на командном пункте Воробьева, командарм окончательно убедился, [203] что комендант сектора в создавшейся обстановке не справляется со своими обязанностями, он более склонен к штабной работе, в динамике боя у него нет должной решительности. В разговоре с Крыловым Петров еще раз проверил свое мнение и, посоветовавшись с ним, решил усилить командование четвертого сектора. Произошло перемещение одного из генералов, и, поскольку это касается оценки его действий, считаю лучше дать ее не от себя, а словами его непосредственного начальника — Крылова:

«Военный совет армии пришел к выводу, что нельзя более медлить с заменой коменданта четвертого сектора. Последние дни подтвердили: на этом посту нужен сейчас командир более инициативный и волевой, с живой организаторской стрункой, способный лучше обеспечивать выполнение собственных приказов... Было решено вверить 95-ю стрелковую дивизию и четвертый сектор обороны полковнику А. Г. Капитохину, командиру 161-го полка... Василий Фролович Воробьев отзывался в распоряжение штаба армии».

Кстати, в эту же ночь появился в Приморской армии еще один генерал. После обычного ночного совещания, подводящего итоги боевого дня, Петров улыбнулся и с явным удовольствием объявил:

— Как нам только что сообщили, постановлением Совета Народных Комиссаров от двадцать седьмого декабря полковнику Крылову Николаю Ивановичу присвоено звание генерал-майора. — Петров первым поздравил и обнял своего начальника штаба.

Назначив новый срок взятия Севастополя, Манштейн стремился тем самым загладить свои прежние неудачные попытки овладеть городом. Кроме того, на фоне краха наступления на Москву удача здесь, на юге, подняла бы престиж командующего. В общем, на карту было поставлено все, и Манштейн ни перед чем не останавливался ради достижения цели. Он гнал в бой истекающие кровью дивизии, стремясь во что бы то ни стало выйти к бухте Северной.

26 декабря началась высадка нашего десанта на Керченском полуострове. В Севастополе об этом пока не знали. Более ста мелких судов Азовской флотилии, [204] которой командовал контр-адмирал С. Г. Горшков, в штормовую погоду высадили десант, который благодаря смелости личного состава закрепился в районе мысов Зюк, Хрони и Тархан. Другой десант был высажен на берегу Керченского пролива в районе Камыш-Бурун и Эльтиген. Шторм задержал дальнейшую высадку и переброску войск. Непогода была настолько сильной, что вице-адмирал Октябрьский обратился в Военный совет Закавказского фронта с просьбой отложить десант на два-три дня. Однако, поскольку операция уже началась, командующий Закавказским фронтом генерал Козлов ответил Октябрьскому, что обстановка требует начать операцию в срок и что Военный совет настаивает на проведении операции с привлечением всех сил -и средств флота, включая линкор.

В ночь на 29 декабря группа кораблей под командованием капитана 1-го ранга Н. Е. Басистого, несмотря на сильный шторм, подошла к Феодосии и открыла артиллерийский огонь по порту из орудий всех калибров. Этот артиллерийский огонь был полной неожиданностью для гитлеровцев, продолжавших праздновать рождество.

После сильного артналета десантные подразделения стали высаживаться прямо на причалы порта и немедленно бросались в бой. Вскоре бои перекинулись на улицы Феодосии. Высадка проходила под сильным ответным артиллерийским огнем противника. На крейсере «Красный Кавказ» вражеский снаряд пробил башню и разорвался в боевом отделении. Загорелись боеприпасы, оставалось несколько минут до взрыва. Благодаря самоотверженности и храбрости краснофлотца В. М. Покутного, комендора П. Пушкарева и электрика П. Пилипенко был предотвращен взрыв огромной силы и гибель корабля.

Крейсер «Красный Крым» при высадке получил несколько прямых попаданий снарядов, понес потери в личном составе, но все же выполнил задачу по высадке десанта. Удачные действия моряков и десантников были отмечены приказом Верховного Главнокомандующего, который поздравил их с победой над врагом, захватом крепости Керчь и города Феодосии и началом освобождения советского Крыма от гитлеровских захватчиков.

Вполне понятно, что высадка десанта у Керчи и Феодосии весьма озадачила Манштейна. Вот его слова: [205]

«Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь».

Бои за Севастополь, казалось, достигли апогея. Невидимая струна, или волосок, на котором держалась оборона, натянулась до последнего предела. В течение 30 декабря на станцию Мекензиевы Горы неоднократно врывались гитлеровцы, и столько же раз их выбивали наши части. Рукопашные бои разгорались здесь один за другим. К вечеру фашистам все же удалось овладеть станцией. В эту ночь от адмирала Октябрьского пришло сообщение:

«Войска Закавказского фронта и корабли Черноморского флота захватили города Керчь и Феодосию. Операции продолжаются... Наши части выходят в тыл противнику, осаждающему Севастополь».

Вот она, радость! Вот десантные операции, о подготовке которых слышали давно. Ради них терпели нехватки в боеприпасах, пополнении — знали, все идет туда, для наращивания сил этих десантов. Наконец-то свершилось!

Получив такое известие, можно было возликовать и расслабиться. Известно немало случаев, когда преждевременное торжество оборачивалось бедой. Но генерал Петров был достаточно опытным военачальником, чтобы допустить такой промах. Он отлично понимал состояние Манштейна, просто видел, как тот мечется на своем командном пункте от сознания, что его радужные планы о новогоднем подарке фюреру, о славе на фоне неудач под Москвой рушатся на глазах. Высадившиеся десанты, для борьбы с которыми Манштейн может снять только части из-под Севастополя, — это для него катастрофа. Спасти его может только взятие Севастополя или хотя бы Северной бухты, из-за которой можно будет артиллерией сровнять город с землей. Понимая все это, Петров не позволил ни себе, ни подчиненным расслабиться ни на минуту. И он не ошибся! Лучшее тому доказательство — позднейшие слова самого Манштейна: [206]

«Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказаться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной?»

И Манштейн идет на этот крайний риск. Вот что он пишет:

«...командование армии приняло решение, даже после высадки десанта у Феодосии, все же идти на увеличивавшийся с каждым часом риск отсрочки в высвобождении войск из-под Севастополя... По согласованию с командиром 54-го армейского корпуса и командирами дивизий должна была быть предпринята еще одна последняя попытка прорыва к бухте Северной».

Это был штурм отчаяния. На карту было поставлено все. И генерал Петров предвидел возможность такого отчаянного шага. Он был тонким психологом и точно разгадал возможные ходы и даже самый отчаянный поступок противостоящего гитлеровского командующего. Но разгадать мало. Чем противодействовать этому последнему удару?

Генерал Петров назначил экстренное совещание руководящего состава частей и соединений не в своем штабе, а на наблюдательном пункте, прямо в боевых порядках.

Командиры понимали — именно чрезвычайные обстоятельства вынуждают собирать их так срочно и в таком месте. Петров, прежде чем начать разговор, посмотрел каждому в лицо, как бы желая определить состояние и внутреннюю решимость подчиненных. Этот взгляд заставлял подобраться, насторожиться в ожидании какого-то необычного разговора.

Генерал заговорил негромко, но жестко:

— В четвертом секторе оставлены очень важные позиции, которые еще больше приблизили врага к ключевой во всей обороне бухте Северной. У нас большие потери. Не хватает боеприпасов. Но войска дерутся геройски, стойкость их достойна восхищения! Гитлеровцы вот-вот выдохнутся, потери их огромны, однако противник сделает еще одну отчаянную попытку, я уверен в [207] этом, слишком много было вложено средств до этого, и теперь ему надо оправдать свои потери во что бы то ни стало. У нас силы на исходе. Но мы должны выстоять! Мы должны отстоять город! — Голос генерала стал еще жестче. — Это приказ Родины, народа, партии! Нам доверили оборону Севастополя, и судьба его — в нас с вами, в нашем мужестве и стойкости. Настал решающий момент в обороне Севастополя! Я как командующий армией приказываю — ни шагу назад! Дороги назад нет, позади море. Я прыгать в море не буду, да и вам не советую. Но если нас все же сбросят — крабов будем кормить вместе. Нам оказано великое доверие, о нас помнят, от нас ждут только победы! — Петров умолк, еще раз оглядел соратников, которые, слушая эту речь, еще больше подобрались, будто даже усталость прошла. Командарм на прощание очень добро сказал: — Ну, товарищи мои дорогие, от чистого сердца желаю боевой удачи!

Иван Ефимович приказал начальнику артиллерии полковнику Рыжи подготовить к утру все артиллерийские средства, все батареи стрелковых войск береговой обороны и кораблей.

На рассвете вся артиллерия открыла мощный огонь по противнику, находящемуся еще на исходном положении. Два часа не могли оправиться гитлеровцы от этого удара, но в 10 часов они перешли в наступление все на том же направлении — от станции Мекензиевы Горы к бухте Северной. Два часа продолжался тяжелый бой, переходивший часто в рукопашную, и все же атака была отбита. Собрав все части, противник опять бросился вперед. И эта атака была отбита. К 16 часам противник, произведя перегруппировку и подтянув все возможные резервы, атаковал третий раз, уже с танками. Наши войска не только отбили натиск врага, но и сами переходили в контратаки, уничтожали противника в рукопашных схватках.

К исходу дня 79-я бригада улучшила свои позиции, продвинулась на левом фланге. 345-я дивизия полностью держала свои рубежи. Части 95-й дивизии и все, кто входил в четвертый сектор под командованием нового коменданта полковника А. Г. Капитохина, неоднократно переходили в контратаки и тоже удержали свои позиции.

Севастопольцы выстояли. И опять же лучшее тому свидетельство — признание врага: [208]

«...попытка штурмом взять крепость Севастополь потерпела неудачу. За нами осталось преимущество более плотного окружения крепости... Мы также захватили удобные исходные позиции для последующего наступления... Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».

В этом признании неопровержимы только слова о понесенных жертвах, потому что, как только Манштейн стал перебрасывать части из-под Севастополя на борьбу с керченским десантом, генерал Петров тут же воспользовался ослаблением противника и за короткое время активными боевыми действиями восстановил многое из того, что было оставлено в недавних боях. Не стану детально описывать эти трудные контратаки истощенных частей, их успех во многом зависел от энтузиазма, от сознания одержанного верха над врагом. В результате этих боев «удобные исходные позиции для последующего наступления», которые якобы захватил Манштейн, остались лишь на бумаге, реальными же были его огромные потери.

Вот она, еще одна яркая и убедительная победа и командарма и защитников Севастополя над превосходящими силами врага. Они не только удержали город, но, приковав к себе главные силы 11-й армии Манштейна, обеспечили успешную высадку десантов в Керчи и Феодосии, создали выгодные условия для наступления высадившимся частям. Очень дорогой новогодний подарок сделали севастопольцы Родине. В предновогодней передовой статье «Правды», которая передавалась и по радио, были такие слова о севастопольцах:

«Несокрушимой стеной стоит Севастополь, этот страж Советской Родины на Черном море... Беззаветная отвага его защитников, их железная решимость и стойкость явились той несокрушимой стеной, о которую разбились бесчисленные яростные вражеские атаки. Привет славным защитникам Севастополя! Родина знает ваши подвиги, Родина ценит их. Родина никогда их не забудет!»

Для Петрова первые дни 1942 года принесли большое огорчение — был ранен начальник штаба армии Крылов, которого Иван Ефимович очень уважал и ценил. Это [209] случилось 8 января. Крылов поехал к станции Мекензиевы Горы, где было напряженное положение. Противник вел сильный артиллерийский огонь и мог предпринять активные действия. И вот стемнело, а Крылов все еще не возвращался. Петров уже не раз спрашивал, где Крылов. Работники штаба звонили на командные пункты, но Крылова не находили.

Последнее место, где он был, — 79-я бригада. Оттуда уехал, но в штаб не прибыл. Тут уже забеспокоились: не случилось ли с ним что-нибудь. И вот неожиданно он сам позвонил начальнику оперативного отдела Ковтуну с квартиры. Кроме каземата в бункере, была у него еще и комнатка в штабе, в обычном доме. Вот из этой комнатки он позвонил и попросил прийти. Ковтун к нему пошел. А Петров на КП, не зная, куда ушел Ковтун, нервничал, подозревая уже, что с Крыловым что-то случилось. Когда Ковтун вернулся, генерал строго стал ему выговаривать:

— Где вы пропадаете? Ни вас, ни Крылова. Узнали, где Крылов?

Ковтун замялся. Петров увидел на его гимнастерке следы крови.

— Откуда на вас кровь?

И, понимая, что произошло неладное, уже строго спросил:

— Что вы от меня скрываете? Где Крылов? Что он, убит или ранен?

Узнав, что Крылов ранен, Петров немедленно пошел в комнатку Крылова. Вместе с начальником медслужбы Соколовским Иван Ефимович сопровождал Крылова в госпиталь и был там, пока делали операцию. Еще дорогой Крылов рассказал Петрову, что с ним случилось.

Он вел наблюдение за противником и, как все из штаба Петрова, работал в его стиле: хотел выбраться поближе. В это время начался минометный налет, и Крылов почувствовал удар в спину. Понял, что ранен, и все-таки сам выбрался из-под кустарников, дошел до своей машины и поехал в штаб. А чтобы никого не тревожить, не велел говорить, что ранен.

Операцию Крылову делал армейский хирург профессор Кофман. Осколок мины был величиной с половину спичечной коробки. Он пробил лопатку и вошел в глубь грудной клетки и едва не дошел до сердца. Медики удивлялись той физической и моральной силе, которую проявил Крылов: получив тяжелое ранение, он самостоятельно [210] передвигался, добрался до машины и потом до квартиры.

Вернувшись из госпиталя, генерал вызвал Ковтуна и сказал ему:

— Теперь основная тяжесть ложится на вас. Надеюсь, что справитесь. А как дальше быть, подумаем. Мне бы очень не хотелось, чтобы Крылова эвакуировали из Севастополя. Тогда он для нас окончательно потерян, вернется не скоро, да и вообще — к нам ли вернется? Некоторые врачи побаиваются ответственности за жизнь начальника штаба и конечно же стремятся отправить его подальше. Но сам Крылов просил меня и врачей, чтобы его не эвакуировали. Он не хочет от нас уезжать. Ну ладно. Надеюсь, что все у него обойдется благополучно. Пока под всеми приказами ставьте подпись Крылова.