Читая первое издание книги Г. К Жукова "Воспоминания и размышления", я удивлялся, что Георгий Константинович, называя своих командиров — Уборевича, Сердича и многих других, говорит об их высоких командирских качествах, прекрасных отношениях с ними и на этом ставит точку. А о том, что они были расстреляны, он, прямой и смелый человек, упоминает вскользь или вообще умалчивает. Все это выглядело тем более странно, что книга была написана им уже после XX съезда КПСС — первое ее издание вышло в 1969 году, когда вроде бы не было причин для недомолвок или умолчания.
Все прояснилось, когда на моем письменном столе оказался наконец-то первый вариант воспоминаний Жукова{5}.
Знакомясь с рукописью Георгия Константиновича, я нашел на ее полях замечания "руководящих товарищей", которые высказывали пожелания не только по поводу репрессий, но и по поводу освещения тех или иных боевых действий, оценок некоторых генералов и т. д.
Были, например, такие строгие вопросы: "Надо ли это ворошить?", "В этом нельзя кого-либо отдельно обвинять". Жуков на эти замечания писал короткие ответы, под каждым расписывался и ставил дату. Таких "перебранок" на полях рукописи много. Вот одна, характерная. Сначала приведу замечание, на которое Жуков реагировал:
"Что касается оценок действий генералов — ради бога, сведите их к минимуму.. невозможно над всеми "и" поставить точки... Ведь все это так или иначе описано в Истории, как полной, так и краткой... Я думаю — оставлять только принципиально важное, находить мажорное (ведь было же оно) при общем бедствии, которое уже сто раз описано...".
Жуков перевернул эту страницу, на полях ему было тесно, и размашистым своим почерком ответил:
"1) Я пишу то, что было, и не стараюсь подделаться под тех, кто писал Историю.2) Писать только мажорное — значит допускать большие погрешности против правдивости. Прилизанная и приглаженная история сослужит отрицательную роль в раскрытии хода Отечественной войны".
Жуков, как видим, сопротивлялся, а "правщики" и члены специальных "комиссий", выполняя указания "всесильных", убирали из текста целые страницы, особенно то, что касается репрессий. В этом я окончательно убедился, прочитав главу "Командование 3-м кавалерийским и 6-м казачьим корпусами". Опубликованный в книге Г. К. Жукова текст не совпадает С текстом его рукописи.
Я приведу рукописный текст с некоторыми сокращениями, и, думаю, без объяснений читателям станет ясно и отношение Жукова к сталинским репрессиям, и то, как он сам едва не стал одной из жертв этого истребительного беззакония.
Вот что писал об этом Жуков:
"1937 год в истории советского народа и Советских Вооруженных Сил занимает особое место. Этот год был тяжелым испытанием идейной крепости советского народа, идущего под знаменем марксизма-ленинизма вперед к коммунизму.Двадцать лет существования Советской власти, двадцать лет тяжелой борьбы и славных побед, одержанных советским народом в борьбе с внутренней контрреволюцией и внешними врагами, развитие экономики и культуры, успехи, достигнутые на всех участках строительства социализма, продемонстрировали величие идей Октябрьской революции.
...Своей борьбой, своей кровью народ доказал непоколебимую преданность делу нашей ленинской партии. Однако советскому народу и партии пришлось тяжело поплатиться за беспринципную подозрительность политического руководства страны, во главе которой стоял И. В. Сталин.
В Вооруженных Силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов Военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений, частей. Шли массовые аресты и среди крупных честных работников органов государственной безопасности.
В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял. Люди стали бояться друг друга, избегали встреч и разговоров, а если нужно было — старались говорить в присутствии третьих лиц — свидетелей. Страх породил небывалую по размерам клеветническую эпидемию. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха оказаться человеком, подозреваемым в нелояльности. И эта тяжелая обстановка продолжала накаляться.
Большинство людей от мала до велика не понимало, что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимающуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью в тюрьму по какому-нибудь клеветническому доносу.
По существующему закону и по здравому смыслу органы должны были бы вначале разобраться в виновности того или иного лица, на которого поступила анонимка, сфабрикованная ложь или клеветническое показание арестованного, вырванное под тяжестью телесных пыток, применяемых следственным аппаратом по особо важным делам органов государственной безопасности. Но в то тяжкое время существовал другой порядок — вначале арест, а потом разбирательство дела. И я не знаю случая, чтобы невиновных людей тут же отпускали обратно домой. Нет, их держали долгие годы в тюрьмах, зачастую без дальнейшего ведения дел, как говорится, без суда и следствия.
В 1937 году был арестован как "враг народа" командир 3-го конного корпуса Данило Сердич. Что же это за "враг народа"?
Д. Сердич, по национальности серб, с первых дней существования Красной Армии встал под ее знамена и непрерывно сражался в рядах Первой Конной армии с белогвардейщиной и иностранными интервентами. Он был храбрейшим командиром, которому верили, и смело шли в бой за ним прославленные бойцы-конармейцы. Но вот и Сердича арестовали. Кто из хорошо знавших Сердича мог поверить в его виновность?
Через несколько недель после ареста комкора Сердича я был вызван в город Минск, в вагон командующего войсками округа.
Явившись в вагон, я не застал командующего войсками округа, обязанность которого в то время выполнял комкор Мулин, который месяца через два сам был арестован как "враг народа", хотя он был старым большевиком и многие годы просидел В царской тюрьме за свою революционную деятельность В вагоне меня принял только что назначенный член Военного совета округа Голиков Филипп Иванович (ныне Маршал Советского Союза)...
Задав мне ряд вопросов биографического порядка, он спросил, нет ли у меня родственников или друзей, которые арестованы. Я ответил, что не знаю, так как не держу никакой связи со своими многочисленными родственниками Что же касается близких родственников — матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне в Угодско-Заводском районе И работают в колхозе в деревне Стрелковка. Из знакомых и "друзей много арестованных. Голиков спросил:
— Кто именно? Я ответил:
— Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора Вайнера, комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива Бориса Верховского, комкора Грибова, комкора Рокоссовского.
— А с кем из них вы дружили? — спросил Голиков.
— Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем С Рокоссовским учился в одной группе на Курсах усовершенствования командного состава кавалерии в Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в инспекции кавалерии. Я считал этих людей патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами,— ответил я.
— А сейчас вы о них такого же мнения? — глядя на меня в упор, спросил Голиков.
— Да, и сейчас.
Голиков резко встал с кресла и, побагровев, грубо сказал-
— А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?
Я ответил, что не знаю, за что их арестовали, но думаю, что произошла какая-то ошибка Я почувствовал, что Голиков настроился по отношению ко мне на недоброжелательный тон, видимо, он не был удовлетворен моими ответами. Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал, а потом сказал.
— Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что вы бываете до грубости резким в обращении с подчиненными, командирами и политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических работников Верно ли это?
— Верно, но не так, как вам пишет Юнг,— ответил я — Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно относится к выполнению порученного ему дела и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач; тех, кто занимается критиканством требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость.
— Есть сведения, что без вашего ведома ваша жена крестила в церкви у попа вашу вторую дочь Эллу. Верно ли это? — продолжал Голиков.
Я ответил:
— Это очень неумная выдумка Поражаюсь, как мог Юнг, будучи неглупым человеком, сообщить такую чушь, тем более что он, прежде чем писать, должен был бы произвести расследование.
Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполняющего должность командующего войсками Округа Мулина. Раньше я никогда не встречался с Мулииым, но слышал о нем немало хорошего. После предварительного короткого разговора Мулин сказал:
— Военный совет округа думает назначить вас на должность командира 3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?
Я ответил:
— Готов выполнять любую работу, которая мне будет поручена.
— Ну вот и отлично,— сказал Мулин.
Член Военного совета Голиков молча протянул Мулину донесение комиссара 3-го конного корпуса Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным карандашом.
Мулин прочитал это донесение и, немного подумав, сказал:
— Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Голиков молчал.
— Езжайте в дивизию и работайте Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус.
Распростившись, я уехал в дивизию и принялся за работу.
Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Голиковым и Мулиным, а решение из Москвы все не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков, видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое у него сформировалось на основе лживого донесения Юнга. Откровенно говоря, я отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших работников со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как "враг народа" и пропал, бедняга, в подвалах НКВД. С другой стороны, дела в 4-й кавалерийской дивизии шли по-прежнему хорошо, и я радовался за дивизию .
Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса...
Через две недели мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса, и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая работа командного состава, понизилась его требовательность к личному составу, а как следствие понизилась дисциплина и вся служба. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки "вражеского подхода" к воспитанию личного состава...
Пришлось резко вмешаться, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посылались донесения в округ с жалобами Голикову — члену Военсовета, письма в органы госбезопасности "о вражеском воспитании кадров"" со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова Г. К. и т. п.
Вскоре после принятия корпуса мне позвонил командир 27-й кавалерийской дивизии Белокосков Василий Евлампиевич и сообщил, что в его частях резко упала дисциплина. Спрашиваю:
— А что делает лично командир дивизии Белокосков?
Он ответил, что командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму. По телефонному разговору я понял, что Василий Евлампиевич Белокосков серьезно встревожен, если не сказать больше. Подумав, я ему сказал:
— Сейчас же выезжаю к вам в дивизию. Через два часа буду.
В штабе дивизии меня встретил В. Е. Белокосков. Я поразился его внешнему виду. Он был чрезмерно бледен, под глазами залегли темные впадины, губы нервно подергивались после каждой фразы. Я спросил:
— Василий Евлампиевич, что с вами? Я ведь вас хорошо знаю по 7 и Самарской кавдивизии, где вы отлично работали, были уважаемы всей парторганизацией, а теперь вас просто не узнать. В чем дело?
— Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание,— ответил он,— там сегодня меня будут исключать из партии, а что будет дальше — мне все равно. Я уже приготовил узелок с бельем.
Началось партсобрание. Повестка дня: персональное дело коммуниста Белокоскова Василия Евлампиевича. Докладывал секретарь дивизионной парткомиссии Суть дела: коммунист Белокосков был в близких отношениях с врагами народа Сердичем, Рокоссовским Уборевичем и так далее, а потому он не может пользоваться доверием партии. Кроме того, Белокосков недостаточно чутко относится к командирам, политработникам, слишком требователен по службе. Обсуждение заняло около трех часов. Никто в защиту Белокоскова не сказал ни единого слова. Дело явно шло к исключению его из партии. Исполняющий должность комиссара корпуса Новиков по существу поддержал выступавших и сделал вывод, что Белокосков не оправдал звание члена партии.
Я попросил слова и выступил довольно резко. Я сказал:
— Давно знаю Белокоскова как примерного члена партии, чуткого товарища, прекрасного командира. Что касается его связей с Уборевичем, Сердичем, Рокоссовским и другими, то эти связи были чисто служебными, а кроме того, пока еще неизвестно, за что они арестованы, Сердич и Рокоссовский. А так как никому из нас не известна причина ареста, зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, кто с ними был связан по вопросам, за которые их привлекли к ответственности. Что касается других вопросов, то это очевидные мелочи и они не имеют принципиального значения, а товарищ Белокосков сделает для себя соответствующие выводы.
В этом выступлении было что-то новое, и члены партии загудели:
— Правильно, правильно. Председатель спросил, будет ли кто еще выступать. Кто-то сказал:
— Есть предложение комкора Жукова ограничиться обсуждением.
Других предложений не поступало. Постановили:
предложить В Е. Белокоскову учесть в своей работе замечания коммунистов.
Когда мы шли с партсобрания, я видел, как Василий Евлампиевич украдкой вытер глаза. Я уверен, что он плакал от сознания того, что остался в рядах нашей славной большевистской партии и может продолжать в ее рядах работу на благо нашего народа, на благо нашей великой Родины Я не подошел к нему, считая, что лучше пусть он наедине с собой переживет миновавшую тяжелую тревогу за свою судьбу и душевную радость за справедливость партийной организации.
Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки, я сделал вид, что не заметил следов слез на его лице Он не сказал мне ни слова, но его горячее рукопожатие было убедительнее и дороже всяких слов Я был рад за него и не ошибся в В Е Белокоскове.
Всю свою жизнь (он умер в 1961 году) Василий Евлампиевич был достойнейшим коммунистом, скромным тружеником и умелым организатором всех дел, которые ему поручались... Был всегда спокойным и надежным товарищем, а не заступись я за него в 1937 году, могло быть все иначе.
К сожалению, многие честные коммунисты погибли, не получив товарищеской помощи при обсуждении их в партийных организациях, а ведь от партийной организации много тогда зависело, так как после исключения из партии тут же, как правило, следовал арест.
3-м конным корпусом я командовал месяцев семь В связи с назначением командира 6-го казачьего корпуса Елисея Ивановича Горячева заместителем командующего войсками Киевского Особого военного округа мне была предложена должность командира 6-го казачьего корпуса. Я принял предложение...
Жизнь моего предшественника Е И Горячева закончилась трагически. Сразу после назначения заместителем С К. Тимошенко ему пришлось, как и многим другим, перенести тяжелую душевную трагедию. На одном из крупных партсобраний ему предъявили обвинение в связях с "врагами народа" Уборевичем. Сердичем и другими, и дело клонилось к аресту. Не желая подвергаться репрессиям органов безопасности, он покончил жизнь самоубийством. Очень жаль этого командира. С первых дней существования Советской власти он героически сражался в рядах Красной Армии, последовательно командовал эскадроном, полком, бригадой и на всех командных должностях был умелым и отважным военачальником Его любили и уважали бойцы и командиры конармейцы.
В 6-м корпусе мне пришлось столкнуться с большой оперативной работой . В этот период командование войсками округа осуществлял командарм 1 ранга И. П. Белов, который энергично руководил боевой подготовкой войск округа Осенью 1938 года им были хорошо подготовлены и умело проведены окружные маневры, на которых в качестве гостей присутствовали немецкие генералы и офицеры немецкого генерального штаба. За маневрами наблюдали нарком обороны Ворошилов и начальник Генерального штаба Шапошников.
Вскоре командующего войсками И П Белова постигла та же трагическая участь, что и предыдущих командующих, он был арестован как "враг народа", хотя всем было хорошо известно, что И. П. Белов, бывший батрак, старый большевик, храбрейший, способнейший командир, положил все силы на борьбу с белогвардейщиной и иностранной интервенцией, не жалея себя при выполнении задач, которые перед ним ставили партия и правительство Как-то не вязалось:
Белов — и вдруг "враг народа". Конечно, никто этому не верил .
Разве можно забыть тех, кто, выйдя из рабочих и крестьян, был обучен и воспитан в борьбе с внутренней и внешней контрреволюцией, обучен нашей ленинской партией и кто был сердцем военных кадров нашей Родины? Нет! Их забыть нельзя, как и нельзя забыть Преступления тех, на чьей совести лежали ничем не оправданные кровавые репрессии и аресты и высылка членов семей в "места столь отдаленные".
Как-то вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса Фомин. Он долго мялся, ходил вокруг да около, а потом сказал:
— Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го кавкорпуса и 6-го кавкорпуса, будут тебя разбирать в партийном порядке.
— Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? — спросил я.— А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?
— Разговор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, я не в курсе поступивших заявлений,— сказал Фомин
— Ну что же, посмотрим, в чем меня хотят обвинить
На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и пригласили меня на собрание. Откровенно говоря, я волновался, мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык "врага народа" любому честному коммунисту. Собрание открылось чтением заявлений некоторых командиров и политработников 4-й дивизии, 24-й дивизии, 7-й кавдивизии Они жаловались, что я многих командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал их на высшие должности Меня обвиняли в том, что, якобы умышленно "замораживая" опытные кадры, я этим сознательно наносил вред нашим Вооруженным Силам. Короче говоря, дело шло к тому, чтобы назвать меня "врагом народа", я обвинялся в том, что при воспитании кадров применял вражеские методы. После зачтения этих заявлений начались прения.
Как и полагалось, в первую очередь выступили те, кто подал заявления Спрашиваю.
— Почему же раньше об этом молчали? Ведь прошло уже полтора два года со времени событий, о которых упоминается в заявлениях?
— Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами, — последовал ответ. Дальше — больше:
— Объясните ваши отношения с Уборевичем, Сердичем, Вайнером и другими врагами народа?
— Почему Уборевич при проверке дивизии обедал лично у вас, товарищ Жуков?
— Почему к вам всегда так хорошо относились враги народа Сердич, Вайнер и другие?
Наконец, слово взял начальник политотдела 4-й кавдивизии Сергеи Петрович Тихомиров. Все присутствующие коммунисты ждали от него, от политического руководителя дивизии, принципиального выступления, принципиальной политической оценки деятельности командира-единоначальника, с которым он несколько лет проработал в одной дивизии.
Но, к сожалению, его речь была ярким примером приспособленчества. Он лавировал между обвинителями и обвиняемым, в результате чего получилась беспринципная попытка уйти от прямого ответа на вопросы: в чем прав и в чем не прав Жуков?
Я сказал коммунистам, что ожидал от Тихомирова оценки своей деятельности, но он оказался не на высоте своего положения, поэтому я сам скажу, в чем был не прав, чтобы не повторять своих ошибок, а в чем был прав, от чего не отступлю и надуманных обвинений не приму. Первое — о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, у меня были иногда срывы, и я был не прав, резко разговаривая с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. Я не хочу оправдываться тем, что в дивизии было много недочетов в работе с личным составом, много проступков, много чрезвычайных происшествий,— все это я пытался устранить Вы правы в том, что как коммунист я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозности. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани. Что же касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич — "враг народа", то я должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич, а не "враг народа" Уборевич. Кто из нас знал, что он "враг народа"? Никто. Относительно хорошего отношения ко мне со стороны Сердича и Вайнера могу сказать, что мы все должны бороться за хорошие отношения между начальниками и подчиненными Разве это наша цель — пропагандировать плохие взаимоотношения между начальниками и подчиненными? Нет, вы не должны обвинять меня да то, что ко мне хорошо относились мои начальники Сердич и Вайнер... Что касается замечания начальника политотдела 4-й кавдивизии С. П Тихомирова о том, что я недооцениваю политработников, то должен сказать прямо, да, действительно, я не люблю и не ценю таких политработников, как, например, Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб делу Вы все слышали речь Тихомирова. И, думаю, поняли,, что он далек от совершенства.
Очевидно, моя речь произвела должное действие: собрание не поддержало тех, кто хотел вынести мне партийное взыскание. Меня резко критиковали именно за те недостатки, в которых я сам прекрасно отдавал себе отчет. В решении партактива было сказано — "Ограничиться обсуждением вопроса. Товарищу Жукову Г. К. принять к сведению критику".
Откровенно говоря, для меня выступление начальника политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомирова было совершенно неожиданным С Тихомировым мы работали вместе около четырех лет . Он всегда подчеркивал, что как единоначальник я являюсь полноценным политическим руководи гелем и пользуюсь настоящим партийным авторитетом у офицерского состава, в том числе и у политработников.
Когда кончилось собрание партийной организации, я не утерпел и спросил Тихомирова:
— Сергей Петрович, вы сегодня обо мне говорили не то, что говорили всегда, когда мы работали вместе в дивизии. Что соответствует истине — ваши прежние суждения обо мне или та характеристика, которая была дана вами сегодня?
— Безусловно, та, что всегда говорил,— ответил он. — Но то, что сегодня сказал, надо было сказать.
Я вспылил:
— Очень сожалею, что когда-то считал вас принципиальным человеком, вы просто гнилой интеллигент и приспособленец.
С тех пор при встречах с ним я отвечал только на служебные вопросы.
Хорошо, что парторганизация тогда не пошла по ложному пути и сумела разобраться в существе вопроса. Ну а если бы парторганизация послушала совета Тихомирова и иже с ним — что тогда могло получиться? Ясно, моя судьба была бы решена в резиденциях Берии, как судьба многих других наших честных людей".
И в самом деле — тучи над головой Жукова собирались не раз В его личном деле я обнаружил вот такой документ, привожу его текст полностью:
"Сов. секретноВыписка
из донесений ПУОКРА и политорганов ЛВО на лиц ком. и нач. состава, проявивших отрицательные настроения и о которых поступили те или другие компрометирующие заявления военнослужащих
Московский военный округ.
Жуков — командир 4 и кавдивизии (БВО).
Группа слушателей Академии им Фрунзе из БВО и 4-й кд прямо заявляет, что Жуков был приближенным Уборевича, во всем ему подражал, особенно по части издевательства над людьми.
ВРИД начальника ОРПО ПУ РККА дивизионный комиссар Котов.
10 августа 1937 года"
Вот такого документа в те дни было достаточно для того, чтобы человек был арестован и расстрелян.
К нашему счастью, этого не произошло. Даже наоборот — за короткое время Жуков, как и многие другие уцелевшие в те годы, несколько раз подряд получал новые высокие назначения Он девять лет командовал полком, четыре года кавалерийской дивизией, около двух лет кавалерийским корпусом и в течение двух лет прошел должности от заместителя командующего округом и командующего округом до начальника Генерального штаба и заместителя наркома обороны. Счастье, что мы не потеряли талантливейшего полководца, сыгравшего одну из решающих ролей в достижении победы в Отечественной войне.