Содержание
«Военная Литература»
Биографии

Глава четвертая.

Сражение века

1

Тяжелое ранение, нервное напряжение последних дней обороны Севастополя дали о себе знать. К тому же Николай Иванович не был моряком, а подводная лодка не самый подходящий транспорт для морского круиза. Она уходила из Севастополя на большой глубине, ее преследовали самолеты и катера противника, вокруг рвались глубинные бомбы. Крылову трудно дался этот переход, почти все время он находился в забытьи.

Но и для заслуженного отдыха обстановка не благоприятствовала. Севастопольцы получали новые назначения. И. Е. Петрова вызвали в Москву, другие командиры поступили в распоряжение командования Северо-Кавказским фронтом. Врачи потребовали для Крылова дополнительного лечения, и его отправили в Астрахань, в глубокий тыл Северо-Кавказского фронта, и просили составить подробный отчет о Севастопольской обороне. Николай Иванович сел за первый свой труд по теории военного искусства, хотя душой рвался в дело, быть может, еще и не очень-то понимая в те дни значение чисто теоретической работы.

Обстановка на фронте была очень тревожной; враг рвался к Волге и Кавказу.

Даже по сдержанной информации в сводках Совинформбюро, человек, с первых дней войны приобщенный к большой штабной работе, мог составить достаточно четкое представление о том, что немецкое командование, несмотря на серьезное поражение своих войск в декабре сорок первого и в начале сорок второго года, в результате чего война принимала затяжной характер, не отказалось от реализации своих планов по захвату Советского Союза. Из тех же сводок можно было заключить, что ни в чем не изменились его оперативные методы. Все те же прорывы моторизованных групп, все та же тактика охвата. [150]

Неосторожность с наступательной операцией войск Тимошенко под Харьковом во многом облегчила для немцев летнее наступление. Они прорвались к Воронежу, захватили Донбасс, овладели Ворошиловградом и вновь ворвались в Ростов. Развернулись большие бои в излучине Дона.

Крылову были чужды панические настроения.

И в самые тяжкие дни обороны Одессы и Севастополя он никогда не сомневался в окончательной победе советского народа над фашистской Германией, ибо героизм его превосходил стратегию и тактику гитлеровского командования, двигаемого политической авантюрой, которую он, со своим опытом боев, оценивал более чем трезво. Он был далек от недооценки военного искусства противника, его сил, понимал, что у немецкого командования еще есть средства для создания беспримерных трудностей для советских войск, но уже на примере Севастополя убедился, что недалек тот час, когда эти силы и средства, растрачиваемые для решения неосуществимой задачи завоевания нашей страны, в затяжной войне иссякнут и свершится поворот во всем ее ходе. Весь вопрос: где и когда он свершится? В дни астраханского «сидения» Крылова эта точка еще не определилась. Себя он чувствовал забытым и рвался хоть в какое-либо дело.

Он с восторгом принял вызов в штаб Северо-Кавказского фронта, благодарил Петрова, что вспомнил о нем. Петров был назначен командующим 44-й армией и предложил Крылову пост начальника штарма.

Но Крылов отнюдь не был забыт. Вспомним свидетельство А. М. Василевского, что в Ставке Верховного Главнокомандования и в Генеральном штабе Крылова уже держали на примете, как человека, которому можно было бы вверить руководство штабом армии на особо трудном и особо опасном участке фронта.

К середине августа определилось, что решающим участком фронта в сорок втором году становится Сталинград. И сейчас же последовал приказ из Москвы о назначении Крылова начальником штаба 1-й гвардейской армии, выдвинутой на Сталинградском направлении.

Но пока Крылов добирался до штаба Сталинградского фронта, изменилась обстановка под Сталинградом, изменилась и его военная судьба.

7 августа резко ухудшилось положение в полосе фронта, обороняемой 62-й армией. 6-я полевая немецкая армия [151] под командованием генерал-полковника фон Паулюса, усиленная двумя армейскими корпусами, нанесла сильный удар по флангам 62-й армии западнее Сталинграда, намереваясь взять ее в окружение и уничтожить, чтобы тем самым открыть себе прямой путь к Сталинграду. 62-я армия перешла на левый берег Дона. Начиналась, пока на дальних подступах, борьба за Сталинград.

12 августа в Сталинград были командированы представители ГКО, прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования начальник Генерального штаба А. М. Василевский.

Перед 62-й армией была поставлена задача оборонять полосу от озера Песчаное до устья реки Донская Царица и прикрыть кратчайшие пути к Сталинграду.

Командование фронта и представитель Ставки угадывали, что, как бы ни было трудно и другим армиям, оборонявшим дальние подступы к городу, именно 62-й придется оборонять город.

Фронтовой КП в те дни размещался в школьном здании у Даргоры.

Из Махачкалы до Сталинграда Крылов летел на транспортном самолете Ли-2. Сталинградский аэродром не принял самолет, немецкая авиация нанесла по нему удар. Самолет сел на левом берегу Волги, в Капустном Яре. Бесперебойно работала переправа, Крылову в те часы и в голову не приходило, что спустя некоторое время эта переправа станет объектом его особых забот, что город, каким он сложился в его памяти до войны, с новыми жилыми кварталами, заводскими корпусами, город, встревоженный приближением врага, но еще мирный, предстает таким перед его глазами в последний раз.

Когда Крылов прибыл на КП фронта, его незамедлительно принял командующий генерал-полковник А. И. Еременко. И не один, а в присутствии члена Военного совета фронта и начальника Генерального штаба А. М. Василевского.

С такого ранга военачальником Крылов встретился впервые. Поздоровались, Василевский пригласил Крылова сесть и спросил:

— Как себя чувствуете, товарищ Крылов?

— Вполне в рабочем состоянии, товарищ генерал-полковник !

— А как ваша рана? Не дает себя знать?

— Я с этой раной в Севастополе воевал, а сейчас прошло столько времени... — уверенно сказал Крылов. [152]

— Стало быть, в строй готов? — уточнил Еременко.

— Вижу, что готов! — согласился Василевский. — Окончательно залечивать раны придется после войны...

Он взял в руки указку и подошел к большой карте, почти полностью прикрывающей ученическую доску.

— Товарищ Крылов, — начал он, — я введу вас вкратце в сложившуюся обстановку. Вы прибыли в самый центр событий на фронте. С юга на Сталинград наступает четвертая танковая армия генерала Гота. Гитлер только что повернул ее с Кавказского направления. По прямой, с запада и северо-запада на Сталинград нацелена шестая полевая армия генерала Паулюса. По нашим данным, на сегодня это самая сильная армия в немецких войсках. Она имеет значительно большие силы, чем одиннадцатая армия при последнем штурме Севастополя. Обе эти армии имеют в своем составе до сорока дивизий, не менее семи тысяч орудий и минометов, больше тысячи танков... Поддерживает их четвертый воздушный флот Рихтгофена, а это больше тысячи самолетов. Учтите и еще одно обстоятельство, с которым вам, пожалуй, не приходилось сталкиваться при обороне Одессы и Севастополя... Это возможность у немецкого командования свободно маневрировать подвижными соединениями в степи. В моторизации своих войск на сегодняшний день они нас превосходят...

Указка скользнула к участку фронта, где была нанесена линия обороны 62-й армии.

— Смотрите сюда! — пригласил Василевский. Крылов, пока Василевский водил указкой по карте, искал линию обороны 1-й гвардейской и очень удивился, что начальник Генерального штаба привлек его внимание к 62-й армии.

Василевский уловил его недоумевающий взгляд.

— В первую гвардейскую вы, товарищ Крылов, видимо, не поедете! — объяснил он. — Думаем направить вас в шестьдесят вторую к генералу Лопатину, если Ставка утвердит наше предложение. Я уверен, что утвердит... Речь идет о том, что в самом скором времени ваш опыт обороны городов может пригодиться и здесь!

Яснее не скажешь!

Василевский не захотел забегать вперед. Умеющий оценить обстановку должен был понять, что предстоят бои за город...

И все же Василевский счел возможным добавить:

— Противник готовится форсировать Дон в полосе [153] шестьдесят второй, а это уже угроза городу... Запомните, Сталинград мы обязаны отстоять во что бы то ни стало... Сдать Сталинград невозможно, этого никому не дадут сделать и никому не простят!

Ставка согласилась с предложением начальника Генерального штаба, пришло утверждение Крылова заместителем командующего 62-й, а через час с небольшим он уже находился в воздухе на связном У-2. Самолет взял направление к Дону.

2

О Сталинградской битве много писали, значительно больше, чем об обороне Одессы и Севастополя, пожалуй, эти страницы в истории Великой Отечественной войны изложены полнее других. Есть воспоминания участников битвы всех степеней и званий, о ней рассказывают в своих воспоминаниях Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, А. М. Василевский, ей посвящены монографии военных историков, о Сталинградской битве наиболее подробно писали и немецкие генералы.

В обороне Сталинграда были задействованы несколько фронтов и армий, почти безвыездно во время Сталинградской битвы на фронтах находились представители Ставки. Мы здесь, как и в предшествующих главах, стоим все перед той же задачей — выявить в этом событии роль Николая Ивановича Крылова, занимавшего тогда сравнительно скромные посты. Заместитель командующего 62-й армией с 19 августа по 3 сентября, с 3 сентября по 9 сентября ее командующий, с 9 сентября начальник ее штаба.

Его роль проявилась и стала заметной в этой битве, насыщенной разнообразными событиями, только потому, что в силу сложившегося хода военных действий на 62-ю армию выпала особая задача — оборона города. Она должна была устоять и сковать в Сталинграде значительные силы противника, чтобы Родина получила нужное время для подготовки решительного перелома в ходе войны.

То, о чем умолчал, наставляя, начальник Генерального штаба, должно было свершиться, ибо в тот момент немецкое командование сумело сосредоточить на Дону и на подступах к Сталинграду значительно превосходящие силы.

Военные историки и авторы воспоминаний до сих пор [154] спорят о тех или иных решениях Ставки, связанных с ходом летней военной кампании, о решениях командующих фронтами и армиями, ищут в ошибочных решениях тех или иных инстанций объяснение, почему немецким войскам удалось прорваться к Сталинграду. Бесспорной ошибкой была, конечно, попытка начать лето сорок второго года наступлением советских войск под командованием С. К. Тимошенко, без подготовленных стратегических резервов. После катастрофы под Харьковом и на Керченском полуострове, даже и при безошибочных решениях командиров и командующих всех степеней, предотвратить прорыв немецких войск к Сталинграду было очень и очень трудно, если не сказать невозможно. Слишком неравны были силы, сосредоточенные в сражении в большой излучине Дона и на Сталинградском направлении.

Советские солдаты сделали все возможное, чтобы остановить врага, но иссякали силы, а уничтожить преимущество в подвижности моторизованных дивизий было нечем.

И если в отдельных эпизодах первый командарм 62-й В. Я. Колпакчи и вслед за ним сменивший его А. И. Лопатин в иных случаях вступали в спор с командованием фронта, то Николай Иванович Крылов уже такой возможности не имел. Слишком мало времени оставалось у него, чтобы внести что-то свое в оборонительные бои на дальних и ближних подступах.

Его служба в 62-й началась 19 августа, за четыре дня до рокового прорыва 14-го немецкого танкового корпуса к Волге и уничтожения города с воздуха 23 августа.

Единственно, на что у него оставалось время, — это познакомиться с армией, с ее рядовым и командным составом.

62-я армия была новым войсковым объединением. Формировалась она в Сталинграде и еще совсем недавно числилась в резерве Ставки как 7-я резервная. В Сталинграде она проходила и боевую подготовку, еще до начала битвы за Дон. И только 10 июля получила наименование 62-й и была выдвинута шестью дивизиями за Дон. Армия не прошла испытаний сорок первого года, опыт приобретался с нарастанием боев в Донских степях.

Но все же и на ее счету были уже и контрудары, и прорывы отдельных ее частей из окружения, и жестокие оборонительные бои в открытой степи под ударами с воздуха. [155]

С высшим командованием армии Николаю Ивановичу и здесь повезло.

Колпакчи он ужо не застал, армией командовал генерал-лейтенант Антон Иванович Лопатин. Он был намного старше Крылова. Когда Николай Иванович еще только обучался на пулеметных курсах настоящему военному делу, Лопатин уже вступил в партию и командовал прославленной 4-й кавалерийской дивизией в 1-й Конармии. И опыт гражданской войны, и огромный военно-политический опыт выработал у Лопатина волевой характер, он не терял спокойствия в самых экстремальных ситуациях и уже принял боевое крещение в боях с немецкими захватчиками. Даже в осажденном Севастополе знали его имя, он командовал в 41-м году 37-й армией, которая отличилась в боях за Ростов, вынудив танковую армию Клейста к поспешному отходу, а в начале войны на Украине вывел из окружения свой корпус. Этот человек, не повышая голоса, добивался безукоризненного выполнения своих поручений и заданий, там, где бессильны были крик и угрозы. Кто мог бы лучше оценить это, чем Крылов, который провел с Лопатиным хотя и недолгие, но, пожалуй, самые ответственные в обороне Сталинграда дни, когда надо было сдерживать противника всеми силами и свыше всяких сил и в то же время отводить армию, чтобы она осталась боеспособной, чтобы она смогла удержать город до подхода новых подкреплений, чтобы не дать врагу овладеть Сталинградом с ходу.

Отношение к людям в трудные часы и дни их жизни — это тоже черта характера, раскрывающая душевное богатство. Доброжелательность, чувство товарищества, отсутствие ревности к коллеге — это черты достаточно редкие, когда они проявляются не на словах, а на деле. Позже, когда уже развернулись бои в черте города и командующий фронтом генерал-полковник А. И. Еременко, по причинам, только ему известным, счел необходимым снять Лопатина с командования армией и назначить командармом Крылова, Николай Иванович не воспринял это как военную необходимость, но обстановка не давала возможности оспорить этот приказ, как это было сделано в Севастополе в защиту И. Е. Петрова. Приказ в отношении Лопатина был не совсем обычен. Отстраненный командующий не получил нового назначения, он даже не отзывался в распоряжение командования фронтом. Покинуть Сталинград без приказа он не [156] мог, в звании не понижен. Он вынужден был остаться на армейском КП, что в иных обстоятельствах могло создать ненормальное положение. Но такт Крылова, а также и Лопатина снял остроту в подобной ситуации. Генерал с таким богатым боевым опытом, конечно же, был полезен рядом. И Крылов и Лопатин сработались даже и в этой ситуации. Спустя много лет Крылов счел возможным дать оценку своему командарму, под началом которого он прослужил всего лишь пятнадцать дней. «К Антону Ивановичу, — писал Крылов, — у меня сохранилось большое уважение, как к мужественному человеку, опытному и дальновидному военачальнику».

Не менее значительной личностью оказался и член Военного совета армии дивизионный комиссар Кузьма Акимович Гуров. Они сразу и навсегда подружились, и не только потому, что были почти ровесниками и судьбы их были сходны. Им обоим была присуща простота в отношениях с людьми, сочетающаяся с требовательностью в деле, не знающая никаких послаблений.

В первые часы знакомства, когда выдалась свободная минутка отвлечься от боевых дел, Гуров спросил:

— Стало быть, ты саратовский... А я вот из-под Калуги, есть там такая деревенька — Панево.

Тут Николай Иванович вспомнил командира летного дивизиона Масленникова, свой неудачный полет на «ньюпоре», его рассказы о чудаке-ученом, имя которого уже давно преодолело ореол чудаковатости и уже связывалось в сознании и современников, и Крылова не только с фантастическими планами полетов к иным планетам, но и с вполне реальными достижениями ракетной артиллерии. Разговорились о Калуге и о Циолковском.

— Детские воспоминания иногда очень обманчивы, хотя, как правило, точны, точнее всяких иных, — заметил Гуров. — В деревне я хоть из молодых, совсем мальчишкой, но грамотеем слыл. Успел закончить четыре класса сельской школы. Мужики частенько ездили в Калугу на базар. Приезжали, рассказывали... Какие-то, дескать, чудаки из учительского сословия с горы над бором пускают в воздух разные чудеса. С обрыва над бором. Приметное место в Калуге бор, и обрыв — окраина города. Макушка холма... Из бумаги клеют огромный шар, а под ним разводят огонь. И вдруг этот шар поднимается, и без ветра все выше и выше...

— Монгольфьер... — подсказал Крылов.

— Это мы сейчас с тобой знаем, что монгольфьер, [157] а тогда мужикам чудом казалось, а иным и чертовщиной. А мне пришлось видеть почуднее. Как-то с отцом поехали по какой-то нужде в город. Публика валом валит к обрыву над бором. То ли зима, то ли еще весна дохнула, того не помню, а вот что на санях до города добирались, то помню. Отец к бору повернул. Гляжу, один с реденькой седой бородкой, у другого борода рыжая, и поблескивают золотые очки. Прилаживают какое-то устройство. И сравнение запомнилось. Вроде бы как столб на какой тын навешивают, а верхушку зарубают остро, чтобы дождь обтекал. Вроде бы высотой в человеческий рост. Ну вот с тебя, что ли. Поставили они под него железные полозья, как под сани. Приладили. Кто-то махнул зеленым флажком, это у них сигнал, чтобы расходились и не очень-то пугались. Тот, с седой бородкой, подпалил фитиль и отбежал... Эта штуковина вдруг задымилась, из хвоста у нее пламя, и пошла по полозьям, а потом и полетела. Над оврагом высоко взвилась, а потом будто бы остановилась, задержалась, подвешенная в воздухе, и рухнула наземь. До сих пор помню ее огненный хвост, очень похож на огненные хвосты, когда бьют гвардейские минометы. Теперь-то я знаю, что с седой бородкой был Константин Эдуардович Циолковский, а в очках с золотой оправой — директор Калужского реального училища...

Связали Крылова и Гурова еще и воспоминания по службе на Дальнем Востоке. И хотя места их службы разделяло тогда огромное расстояние: Крылов в Благовещенском УРе, Гуров на границе с Монголией, но вдали от Дальнего Востока расстояние не воспринималось как огромное, казались друг другу чуть ли не земляками. Гуров занимал крупные военно-политические посты еще до войны. Он был военным комиссаром Артиллерийской академии, потом начальником Военно-педагогического института, во время Харьковской операции занимал пост члена Военного совета Юго-Западного фронта, вывел из окружения часть танковой бригады, был послан членом Военного совета Сталинградского фронта и по личной просьбе начальника Главного политического управления Красной Армии А. С. Щербакова остался в 62-й, ибо было очевидно, что ей предназначается совершенно особая роль.

Крылов мог оценить его высокий такт и почувствовать дружескую руку, еще до того, как им пришлось сойтись на КП в Сталинграде. [158]

...Пришла телеграмма Военного совета фронта: Лопатин смещался с поста командующего, а командующим 62-й армией назначался Крылов.

Николаю Ивановичу не представлялось возможности понять необходимость этой замены. Дело было, конечно, не в скромности. Какой солдат не хочет стать генералом, а генерал получить под командование крупное войсковое объединение, на котором можно раскрыть свои способности, применить свои военные знания. Крылов считал, что Лопатин как раз тот командующий, который нужен 62-й, а в сложной обстановке смена командующего не улучшает дело. Но Гуров понимал, что речь идет не о достоинствах Лопатина, а о том, что командующий фронтом Еременко не чувствует за собой уверенности в спорах с Лопатиным.

Однако оспаривать решение Военного совета фронта не было никакой возможности.

— Быть может, так и надо! — согласился Крылов. — Я человек военный, и приказ есть приказ. Но зачем так поступать — не понимаю?

— Ну а я вот понимаю! — ответил Гуров. — Главное сейчас — не отдать город врагу, а об остальном еще будет время подумать...

Но смена командующих произошла в сентябре, а были еще трудные дни августа, и самый трудный из них — двадцать третье августа...

3

23 августа 62-я армия занимала линию обороны по излучине Дона от устья Донской Царицы, где она сходилась своим левым флангом с 64-й армией, до озера Песчаное. Отсюда, от озера Песчаное, и до стыка 62-й армии с 4-й танковой, было неблагополучно. Немецким войскам было приказано захватить Нижне-Гирловский, а в последние дни расширить плацдарм. Сплошной линии обороны здесь не было, она проходила по опорным пунктам. Песковатка и Вертячий оказались в руках противника. Именно отсюда и ожидали удара, по знать, где противник нанесет удар, это еще не значит, что его можно отразить. Дивизии 62-й армии сильно поредели в предыдущих боях. Недоставало артиллерии, а та, что имелась, очень слабо была обеспечена боеприпасами. Командование фронтом при содействии Ставки пыталось поправить дело, но времени не хватило. [159]

6-я полевая армия Паулюса со своими главными силами перешла в наступление.

Штаб 62-й в этот день находился в Карповке. В Карповке в ночь с 22 на 23 августа собрались командарм, Крылов и Гуров.

Решался главный вопрос: как в сложившейся обстановке залатать прорехи в линии обороны? Точка, где могло произойти несчастье, была определена точно. Вертячий. Командарм Лопатин настоял перед командованием фронта, чтобы ему разрешили выдвинуть из резерва в направлении на Вертячий часть 87-й дивизии и два полка этой дивизии со среднего обвода обороны. Военный совет армии утвердил это решение, и ночью Лопатин передал приказ командиру дивизии полковнику А. И. Казарцеву.

Крылов собирался выехать к Казарцеву, чтобы проследить за выдвижением полков, но все переменилось.

Только начало рассветать, едва-едва посерело небо, когда со стороны Песковатки и Вертячего, с расстояния в двадцать пять километров, донесся гул канонады. Люди в боях бывалые, научились отличать артиллерийскую канонаду от бомбовых разрывов. Еще не поступило донесений от тех частей, что оборонялись под Песковаткой и Вертячим, а Лопатин, Гуров и Крылов уже догадались: противник перешел в наступление.

Донесения подтвердили догадку. Сначала поступило сообщение из-под Песковатки, что противник пытается прорваться в направлении на Карповку, затем поступило донесение из 98-й стрелковой дивизии, что противник ввел в бой танки. Связь тут же оборвалась. Связь рвалась не только с 98-й стрелковой дивизией, а и со многими частями на этом направлении.

Командование армией в первые часы немецкого наступления не могло определить, что происходит на правом фланге.

В это время не менее ста танков противника, а за ними и мотопехота, пронзив слабую оборону перед Вертячим, достигли среднего оборонительного обвода у Малой Россошки и, опрокинув слабое прикрытие, устремились по прямой к Сталинграду.

Военный совет армии узнал об этом от командования фронтом. Для командования фронтом этот прорыв тоже оказался полной неожиданностью. В Сталинграде в штабе фронта узнали об этом не из донесений командиров частей, доложил об этом летчик, пролетавший над полосой движения немецких танков. Еременко в первое [160] мгновение даже не поверил летчику, столь глубокий и стремительный прорыв казался просто невероятным.

Но еще прежде чем войска 14-го немецкого танкового корпуса достигли города, немецкое командование, убедившись, что прорыв совершен на всю оперативную глубину, бросило все силы воздушного флота Рихтгофена на уничтожение города в расчете посеять панику среди гражданского населения и сломить волю к сопротивлению советских войск.

На КП 62-й армии, в Карповке, на полчаса раньше узнали, что ожидает Сталинград.

Над Карповкой, строго на восток, в пятом часу вечера, надсадно гудя от перегрузок, прошли сотни бомбардировщиков. Знакомая картина для Севастополя перед последним штурмом. У Крылова не оставалось сомнений. Массированная бомбардировка перед штурмом города, хотя еще в штарме никто и не предполагал, что штурм вот-вот уже начнется.

От Карповки до Сталинграда по прямой чуть больше тридцати километров, и, хотя ровная лежит степь, он скрыт за горизонтом. Но и в Карповке увидели, как потемнело над Сталинградом небо, как начало заволакивать его черным дымом. Хотя новый город был каменным, огромные пожары от массированной бомбардировки зажгли не только старый город со множеством его деревянных домов и бараков, они не пощадили и каменных зданий. Камень не горел, но все, что могло в домах гореть, выгорало дотла.

Совершенно безнаказанно прошла еще одна волна бомбардировщиков. Кто-то не выдержал и открыл по ним стрельбу из винтовки. В обычное время это было опасно, немецкие летчики не гнушались и малой целью, но сегодня у них была одна цель — уничтожить город.

Небо темнело, дым расползался по всему пространству над Волгой. Можно было догадаться, что это уже горят нефтехранилища.

Все до единого, кто присутствовал в это время на КП армии, вышли в тополевую посадку возле блиндажей. Тяжкое молчание. Многие сняли пилотки, как при похоронах, Крылов заметил, что одному майору стало совсем плохо.

— Что с вами, майор? — спросил он.

— Я — сталинградец, товарищ генерал! Гибнет мой город...

— Ваша семья сейчас там? [161]

— Точно не знаю... Несколько дней тому назад была в городе...

Между тем события развертывались значительно трагичнее, чем это могли предполагать в Карповке, на КП армии, оказавшемся изолированным из-за обрыва всех видов связи, кроме радио.

За час до того, как на город обрушился массированный удар всего 4-го немецкого воздушного флота, 16-я танковая дивизия 14-го немецкого танкового корпуса вырвалась к Волге и захватила пригородные поселки Акатовку, Латашанку и ударом на Рынок начала просачиваться в город. Коридор был пробит шириной в 8 километров. Вслед за танками устремились моторизованные части двух моторизованных дивизий и нескольких пехотных. Танки появились в полутора километрах от Тракторного завода и начали обстрел его цехов. По боевой тревоге рабочие завода, в спецовках, прямо от станка кинулись в бой.

Во всех исследованиях, очень во многих воспоминаниях при описании этого драматического момента обычно приводятся выписки из воспоминаний первого адъютанта 6-й армии В. Адама. Нам тоже кажется целесообразным привести эту выдержку, ибо в нее должны быть внесены некоторые уточнения. В. Адам пишет: «Советские войска сражались за каждую пядь земли. Почти неправдоподобным показалось нам донесение генерала танковых войск фон Виттерсгейма (командир 14-го танкового корпуса). Пока его корпус вынужден был драться в окружении, оттуда поступали скудные известия. Теперь же генерал сообщил, что соединения Красной Армии контратакуют, опираясь на поддержку всего населения Сталинграда, проявляющего исключительное мужество. Это выражается не только в строительстве оборонительных укреплений и не только в том, что заводы и большие здания превращены в крепости. Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в окоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонились над рулем разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели. Генерал фон Виттерсгейм предложил командующему 6-й армией отойти от Волги. Он не верил, что удастся взять этот гигантский город. Паулюс отверг его предложение, так как оно находилось в противоречии с приказом группы армий «Б» и верховного командования. Между обоими генералами возникли [162] серьезные разногласия. Паулюс считал, что генерал, который сомневается в окончательном успехе, непригоден для того, чтобы командовать в этой сложной обстановке».

Все здесь как будто бы на месте. И удивление мужеству сталинградских рабочих, и даже поклон их мужеству, высказанные офицером противника. Но мы отметим, что, быть может, Адаму и фон Виттерсгейму и не приходилось видеть до прорыва к Сталинграду, как гражданские лица брали в руки винтовки и шли на немецкие танки. Скорее всего ни Адам, ни Виттерсгейм не знали, что происходило в Ленинграде, и, конечно, не знали, как мужественно встретили врага севастопольцы. Не армия, не моряки, а гражданское население Севастополя. Не видели они и других примеров мужества народных ополченцев. Но неправильно было бы вслед за Адамом считать, что Виттерсгейма ужаснуло мужество гражданского населения. Не рабочие в спецовках испугали его, а ясное понимание того, что в Сталинграде происходит нечто отличное от обычного хода событий после танковых прорывов. Он первым понял, что те преимущества, которые давали немецким войскам степные просторы, будут съедены городскими боями. А вдали от Германии, от стратегических баз, при невероятно растянутых коммуникациях, сражение в равных условиях может быть чревато и поражением, а поражение для армии, начавшей завоевательный поход на Волге, грозит неисчислимыми катастрофами, быть может, даже и поражением в войне.

Нет слов, прорыв танковых и моторизованных дивизий к Волге был очень опасен для всей обстановки на юге страны, но армии Юго-Западного и Сталинградского фронтов не были уничтожены противником, они были способны продолжать оборонительные бои, котла наподобие киевского или вяземского не получилось.

В связи с этим, по-видимому, имеет смысл обратиться к воспоминаниям другого немца, тоже участника Сталинградской битвы на всех ее этапах, офицера армейской разведки Иоахима Видера. Он ничего не говорит о Виттерсгейме, но передает ту атмосферу, которая царила среди высших немецких офицеров, располагающих информацией, не искаженной гитлеровской пропагандой. Даже удача в ходе Харьковской операции, окружение крупных частей советских войск, не радовала тех, кто заглядывал в будущее. Тогда уже немецкое командование [163] располагало данными о том, что советская сторона начала вводить в бой крупные танковые соединения. Немецкие генералы видели, что советские военачальники научились вести маневренную войну, что отступление войск Южного фронта совсем не похоже на те отступления, которые совершались в сорок первом году. В то же время продвижение немецких войск, несмотря на то, что полоса их действий в сорок втором году значительно сузилась по сравнению с сорок первым годом, было слишком медленным, срывалось по срокам и не отвечало поставленным Гитлером задачам овладеть Кавказом и Волгой. «В ходе работы, — пишет Видер, — я убедился, что, начиная с весны 1942 года, обстановка на фронте изменялась под влиянием совершенно новых факторов, которые вначале вызывали у меня живой интерес, а затем гнетущую тревогу».

А изменилось вот что. 23 августа танковые и моторизованные дивизии прорвались к Волге, но в город не вошли. Пробитый коридор был перехвачен контратаками советских войск. С юга через Абганерово рвались на помощь 6-й немецкой полевой армии танковые дивизии 4-й танковой армии Гота, пытаясь отсечь 62-ю армию от города и опрокинуть 64-ю армию. Гот продвигался, но это продвижение стоило ему потерь и не вело к искомым результатам.

Отрезать и уничтожить 62-ю армию не удалось. До 31 августа она вела упорные оборонительные бои, сдерживая войска 6-й немецкой армии. В ночь на 31 августа она оторвалась от противника и отошла на средний обвод обороны города.

Однако вернемся назад. Итак, 23 августа командование 62-й армии, потеряв связь с некоторыми частями, было озабочено тем, какие принять меры, чтобы стабилизировать оборону. Прежде всего надо было найти полки из дивизии Казарцева. Эта миссия выпала на долю Крылова.

КП дивизии обнаружено было километрах в десяти от Карповки. Но Казарцев не мог доложить Крылову о ее состоянии. Выдвинутая по приказу Военного совета армии в направлении на хутор Вертячий, она снялась с занимаемых позиций и, находясь на марше, оказалась на пути немецких танков, в то же время подверглась сильнейшему удару с воздуха. Бой ее полкам пришлось принять в степи, где не было оборудовано никаких рубежей. [164]

Казарцев докладывал Крылову:

— Когда мы увидели вдали какие-то бугорки, мы приняли их за копны убранного хлеба. Но бугорки двигались. В бинокль я различил, что это танки, и танки немецкие... Но их здесь не должно было быть. Если они здесь, то что же случилось на оборонительном рубеже? Мы начали их считать, досчитали до девяноста и перестали.

Дивизия приняла бой, но остановить танки не смогла, они рассекли ее надвое.

В тот же день, 24 августа, Крылов мог воочию убедиться, что комдив сделал все возможное, что не с его силами было остановить прорыв противника. На КП дивизии наблюдатели доложили, что по степи движется колонна автомашин. Крылов и Казарцев поднялись на пригорок. И без бинокля простым глазом было видно, что движется мотопехота противника. Движется по прямой к Сталинграду. В дивизии ни одного орудия, ни одного крупнокалиберного миномета. Бессилен комдив, и бессилен заместитель командарма. Под рукой и в Карповке ничего не было, а здесь и тем более. За одной колонной вторая, третья. Их сопровождали танки, с воздуха прикрывали «мессершмитты». Безнаказанное движение. Но нет! За горизонтом послышался залп эрэсов, затем увидели девятку Илов. Бойцы дивизии кричали «ура!». Но, видимо, слишком малые силы встали на пути движения моторизованных частей. Бой скоро замолк.

В ночь на 31 августа командование фронтом отдало приказ об отходе 62-й.

Николай Иванович не раз возвращался в своих размышлениях к этому моменту, и каждый раз он приходил к одному и тому же выводу, что Андрей Иванович Еременко припозднился с приказом, недооценил опасности, понадеялся, что временное окружение частей 14-го танкового корпуса, прорвавшихся к Волге, закончится их разгромом.

Командующий армией Лопатин поставил вопрос об отводе армии 25 августа, предполагая, что отход может быть совершен при более или менее благоприятных обстоятельствах и будет выиграно время для закрепления на позициях среднего обвода обороны города. Не надеясь на решительность в этом вопросе Еременко, а, быть может, уже и зная его отрицательное отношение к этому маневру, Лопатин днем 25 августа дал одновременно и телеграмму начальнику Генерального штаба. Лопатин [165] собрал Военный совет и поставил об этом в известность членов Военного совета, начальника артиллерии армии Н. М. Пожарского и исполняющего обязанности начштарма С. М. Камынина.

— Дело сделано, — сказал Лопатин. — Всю тяжесть ответственности я взял на себя, но мне хотелось бы знать ваше мнение...

Гуров сидел на пеньке. Он встал и, пригибая голову, хотя потолок в блиндаже был не совсем низок, подошел к Лопатину.

— Антон Иванович, покажи! Покажи телеграмму!

— Передали по рации, а текст я уничтожил... Не время такие документы под рукой держать...

— А почему сразу в Генеральный штаб?

— Я уверен, что эта мера срочная и отлагательства не терпит!

— Но ведь держим оборону! Один Калач чего стоит!

— А немцы никогда не идут, где оборону держат, с флангов, с флангов заходят...

— Этак мы приблизим фронт на тридцать километров к Сталинграду! — вырвалось у Гурова.

Вот тут и вмешался Крылов. Он давно оценил, еще в Одессе и в Севастополе, значение уплотнения войск в обороне. Данными о том, как усложнилось положение 62-й и 64-й армий, штарм в тот момент не располагал, но логика подводила Николая Ивановича к тому, чтобы согласиться с Лопатиным.

— В Одессе и в Севастополе к такому маневру приходилось прибегать не единожды, а когда получали подкрепления, то отвоевывали позиции обратно. Наши позиции здесь имели бы неоценимое значение, если бы мы могли контратаковать. Для контратаки армия не располагает возможностями, пассивная оборона — самый худший вид обороны. Я за то, чтобы уйти на средний обвод, ликвидировать прорехи в линии обороны и подготовить позиции...

Гуров согласился с Крыловым. Но комфронта не поддержал Лопатина, а 3 августа сложилась обстановка, когда потребовались неимоверные усилия, чтобы вывести армию из-под угрозы окружения... Но и на среднем оборонительном обводе удержаться не удалось. Противник прорвал оборону 64-й армии и занял станцию Басаргино. Это означало выход в тыл 62-й. На этот раз командование не стало медлить, в ночь на 2 сентября, в ненастье, [166] армия отошла на внутренний оборонительный обвод: Песчанка, Алексеевка, станция Гумрак, Городище.

К моменту выхода 62-й армии на позиции внутреннего оборонительного обвода соотношение сил с противником, действовавшим против нее, складывалось очень тяжело. Перед фронтом 62-й и правым флангом 64-й всеми видами армейской разведки было выявлено до 18 пехотных, моторизованных и танковых дивизий противника. В стрелковых частях 62-й армии в это время числилось всего лишь 33 тысячи активных штыков. Было над чем задуматься.

Ни в Одессе, ни в Севастополе до городских боев на улицах не дошло, хотя внутренне Николай Иванович был готов к этому последнему акту обороны городов. И в Одессе, и в Севастополе не было никакой надежды на выручку извне, то были примеры классической осады городов. Здесь, на внутреннем обводе, тоже не так-то много оставалось надежд, но все же это не была законченная осада. Войска Сталинградского фронта начали контратаки с севера, войска Юго-Западного фронта удерживали контратаками продвижение армии Гота. Надежды были, шли уже и подкрепления для 62-й, но они не поспевали, и поспей даже и вовремя, они мало что могли изменить. 6-я армия Паулюса рвалась в город, невзирая ни на какие потери, это была цель кампании, а оборонительный обвод, даже и внутренний, не был приспособлен, как в Севастополе, для отражения.

А тут еще сомкнулись войска 6-й полевой и 4-й танковой Гота. Камынин ушел в группу Горохова, Николаю Ивановичу пришлось на себя взять заботы по штабу. Армейский КП в это время находился на станции Садовая, первая станция пригорода.

— Вот что, — сказал Лопатин, — если уж мы держим в мыслях, что придется сражаться в городе, так надо поберечь его главную тактическую точку... Высоту с отметкой сто два... Сталинградцы со стародавних времен называют ее почему-то Мамаевым курганом. Быть может, и действительно Мамай в древние времена поставил там свой шатер, когда в Орде боролись за власть разные ханы. Если это так, то не глуп был Мамай... Высота господствует над местностью, она как бы узел, который развязывает весь город. Вот там и быть запасному армейскому КП и штарму... Очень важно, чтобы противник не овладел этой высотой...

Так родилась еще одна группа в 62-й — группа генерала [167] Крылова, перед которой стояла задача, в случае прорыва противника, удержать во что бы то ни стало Мамаев курган. Это были дни, когда чуть ли не каждый день рождались группы, которые существовали всего лишь несколько часов. Так, группа Крылова, которой были подчинены разнородные части для защиты Мамаева кургана, просуществовала всего лишь два дня. Но и за эти два дня — 4 и 5 сентября и на ее долю пришел приказ контратаковать противника, прорвавшегося в Поляковку. Оборона активная, но сил не хватало. План контратаки, по документам, выглядел внушительно, вплоть до охвата противника мотострелковой бригадой. Только вот что охватывать одной бригадой? Несколько дивизий противника? И все же эти удары приносили противнику немало беспокойства.

А в ночь на 6 сентября группа Крылова перестала быть группой. Последовало его назначение командующим армией, приказ он выполнил, хотя и после длительного нелегкого объяснения с Гуровым. И вот уже к нему, как командарму, пришел член Военного совета Гуров.

В блиндаже на южном склоне Мамаева кургана они остались вдвоем.

— Что будем делать, товарищ командующий? — спросил Гуров.

Вопрос правомерный. Если в северной части города в районе Тракторного завода фронт стабилизировался, то в центре полосы обороны, занятой армией, противник непрерывными атаками вынуждал поредевшие части армии пятиться. Обещанные пополнения не приходили.

— Трудно подписывать первый приказ, — ответил Крылов. — Но приказ будет таким. Половину, а где и все тыловые службы немедленно послать на пополнение стрелковых подразделений. Сами себя не защитят, защитить их некому. Продержаться хотя бы несколько дней, несколько часов до подхода подкреплений...

— Несколько часов продержимся, — заметил Гуров. — А скажи мне, Николай Иванович, как на духу: Сталинград мы удержим? Ты веришь, что Сталинград не отдадим?

Ох, как не любил подобные вопросы Николай Иванович! Много раз приходилось ему выслушивать такие вопросы и под Одессой, и в Севастополе. Казалось бы, кому, как не командарму, быть готовым к ответу. В его руках все данные о соотношении сил своих и противника. Но Сталинград не Одесса и не Севастополь, и обороняет [168] его не единственная Приморская армия, а несколько фронтов, и роль 62-й армии, как бы она ни была ответственна, далеко не все определяет.

— Мы, Кузьма Акимович, мы — шестьдесят вторая, Сталинграда не удержим! — ответил Крылов. — Страна — удержит Сталинград.

— Ты в это веришь, что страна удержит? — не успокаивался Гуров.

— Веровать, Кузьма Акимович, можно в бога, в сатану, в чох и дурной глаз. А здесь надо соображаться не только с военной наукой, но и со всем политическим настроем народа... Если по военной науке, то ведь Приморская армия ни Одессы, ни Севастополя не сдала. Она их оставила. Почему оставила? Одессу оставили, нужно было выручать Севастополь, Севастополь оставили — противник прервал морские коммуникации. Одесса и Севастополь стояли в изоляции, как морские острова. Сталинград не остров... Ты спросил, Кузьма Акимович, удержим ли мы Сталинград. Давай иначе сформулируем вопрос: есть возможность его удержать?

— О возможности речи нет! Сталинград мы не можем сдать!

— А Минск — столицу Белоруссии, можно было сдать? А Киев — столицу Украины? Севастополь — базу Черноморского флота? Я понимаю, Кузьма Акимович, о чем ты недоговариваешь! По той же причине и Гитлер не может не взять Сталинград! А вот возможность удержать Сталинград есть! С точки зрения военной науки возможность вполне реальная, хотя и совсем не простая, и даже жестокая...

— Я не в сомнениях, я хочу понять, какие мы сегодня имеем преимущества перед Киевом, перед другими городами?

— Ну об одном преимуществе я от тебя хотел бы услышать... Это сравнительно с Киевом!

— Это понятно! — перебил Гуров. — За Киевом была спина... Донбасс, Ростов, ну и Волга, а за Волгой спины нет! Ты мне с точки зрения военной науки. Сегодня наука другая...

— Другая! — согласился Крылов. — Так вот — город... Когда хотят взять город, то начинают с азов, с тех азов, которые выработаны при взятии крепостей. Окружение, полная осада. Сталинград не может быть взят в осаду. Волга! Переправиться через Волгу, имея на севере наш Сталинградский фронт, немецкие войска не могут. [169]

Если нет полной блокады, то вот тебе первое условие, при котором город можно отстоять. Все эти дни мы сдерживали врага на стенных просторах, и хорошо сдерживали. Все его сроки сломаны. Не июль на дворе, не август даже, а сентябрь и близкое ненастье. В степи за немецкими войсками преимущество в маневре. Петр Первый, одержав победу под Полтавой, пил за учителей. Чему он научился? Русский солдат и при Петре был смел, вынослив и не любил тех, кто с мечом приходил на его Родину. Надо было перестроить войско, надо было обучить младших командиров и научиться отражать стройные колонны шведских рейтар. Войско Петр перестроил, а под Полтавой воздвиг редуты. Об эти редуты шведские полки разбились, как ледоход разбивается о быки перед мостами. Все их преимущество плотного строя сошло на нет. В Сталинграде сходит на нет преимущество противника в маневре. Вот тебе второе условие, в силу которого Сталинград может быть удержан. Не хочется об этом думать, но уже очевидно, уличных боев нам не миновать. Город странный, построен, как казачья станица, в одну линию. В длину семьдесят километров, в ширину порой и трех километров не достигает. Стало быть, город станет линией фронта. В чем была паша слабость в Севастополе, при всех его береговых батареях? Боеприпасы! Боеприпасы доставлялись морем, а здесь артиллерийские силы могут быть расположены на другом берегу. Каждый солдат — корректировщик. И это третье условие по военной науке. Под Севастополем немцы потеряли триста тысяч человек, а, замечу, уличных боев мы там не вели. Было бы бесперебойное снабжение боеприпасами да уличные бои — потери увеличились бы вдвое! Ну а как нам страна поможет, это уже по твоей части Кузьма Акимович!

— Настроение мне твое нравится! — сказал Гуров. — Моя задача довести эту пауку до каждого солдата. Ну а страна поможет, для тех, кто в Сталинграде, за Волгой земли нет!

4

На другой день, 6 сентября, явилось и подтверждение, что степь и город в военном деле далеко не одно и то же. Общая обстановка в полосе 62-й армии оставалась тяжелой, и каждый час приносил ее ужесточение. [170]

Противоборствующие стороны в разгар военных действий обычно видят только свои трудности, не предполагая их у противника или не имея времени в них вдуматься. Командование 62-й армии, командование фронта и Ставку тревожило одно: враг медленно, но неуклонно вдавливал армию в черту города. Армия сражалась уже не за километры, а за метры, но эти метры были дороже километров. Крылов искал последние резервы, чтобы на самых опасных участках хоть как-нибудь подкрепить тех, кто, истекая кровью, уже не мог держаться. А в это время в штарм вдруг пришло донесение от командира мотострелковой бригады полковника П. С. Ильина, занимавшей небольшой участок обороны у Яблоневой балки. Бригада контратаковала противника, продвинулась на два километра и выбила немцев из Треугольной рощи в районе Даргоры. Донесение невероятное. После упорного сопротивления в Калаче, когда одна эта бригада сдерживала до двух дивизий противника, ее ряды поредели, поредели и во время отхода на внутренний оборонительный обвод. В боевом строю она насчитывала всего лишь 96 человек.

Будь это не Ильин, а кто-либо другой, Крылов усомнился бы в правдивости донесения. Ничего подобного невозможно было свершить в степи. 96 человек атаковали две немецкие роты, поддержанные танкетками. Танкетки уничтожены, немецкие солдаты бежали в панике, были взяты пленные. Этот блистательный успех, конечно, не мог повлиять сколь-нибудь существенно на обстановку в полосе обороны армии. И дорог был не только мужеством, проявленным и комбригом, и его солдатами. Весь страдный путь 62-й армии с берега Дона и Сталинграда был ознаменован не меньшими подвигами мужества и патриотизма.

Когда поступило по линии Гурова подтверждение сообщению Ильина, Крылов и сказал, как бы продолжая ночной разговор:

— Вот оно! Началось! В городских боях каждый командир сам себе и командарм, а каждый солдат — сам себе командир! Нужна мгновенная ориентировка на месте, атака, контратака, обходное движение, отход, чтобы обойти то или иное здание. Вот увидишь, все уличные бои в штарм будут доходить в отраженном свете. Мы будем рассуждать, как удержать ту или иную улицу или перекресток, а ее уже сдадут и вновь, с другой стороны, выбьют противника... Здесь все тактическое искусство [171] немецких генералов, вся их практика разобьются о каждый дом, о каждый подвал. Наш солдат защищает родной дом в глубине, в сердце России, их солдат, при всей его дисциплинированности в чужом доме, в нескольких тысячах километров от сердца Германии. Он понимал, что работает на себя, когда захватывал чужие города, чужие земли, но здесь, в Сталинграде, он потеряет ориентировку, ради чего гибнуть в мясорубке, уготованной ему в развалинах чужого города...

Вот оно, началось... — повторял про себя Крылов полюбившуюся фразу. — Началось, можно будет в городе навязать свою волю противнику даже и при пятикратном и более его преимуществе...

Все дни были заполнены отражением непрерывных немецких атак и подготовкой обороны уже внутри города. Натиск противника не ослабевал ни на час. Были части, где солдаты дрались без сна уже третьи сутки.

Дивизии числились только на бумаге, по своему составу иные уже были меньше полка. Армия Паулюса медленно выдвигалась в город. Все эти первые дни сентября Крылов был занят проблемой увязать воедино стойкость пехоты и централизованное управление артиллерией. Прежде всего с начартом армии генерал ом Н. М. Пожарским он по севастопольскому образцу организовал централизованное управление армейской артиллерии. 62-я армия по тем трудным временам кое-что для этого имела: шестьсот орудий и минометов, исключая 50-миллиметровые. Подбрасывали артиллерию и из-за Волги. На окраинах города и в городской черте было где замаскировать позиции батарей от изнуряющих ударов с воздуха. По поручению Крылова начарт связался с начартом фронта. На левом берегу Волги устанавливали тяжелые батареи. Их огонь должен был быть так спланирован, чтобы в любое время, по вызову начарта армии, они могли сосредоточить огонь в любой точке города. Полевые батареи, конечно, уступали в мощности береговым батареям, но их было больше, и расстояния были гораздо меньше. Минутами казалось, уже ничем нельзя сдержать натиск врага в той или иной полосе, но открывала сосредоточенный огонь вся армейская артиллерия по этой полосе, ее поддерживала артиллерия с левого берега. Причем день ото дня эта поддержка становилась мощнее и мощнее.

Гуров приехал с передовой переднего края.

— Вот что хотел бы тебе сказать, — начал он раздумчиво. [172] — В разных дивизиях два комбата высказали мне сегодня чуть не слово в слово одно и то же: нигде они до сих пор не видели перед своими окопами столько мертвых фрицев. Оба воюют, между прочим, с прошлого лета — специально поинтересовался. Так что им есть с чем сравнить. На Дону и под Россошками, где мы тоже порядочно фрицев уложили, я такого ни от кого не слышал. Вот и подумалось: а ведь это же что-нибудь да значит...

— Во время штурма Севастополя многие этакое видели... Немецкие трупы штабелями считали, а я, грешный, поколениями. Гитлер собственному народу устроил геноцид, хотя и ставит немецкую расу превыше всего... Недаром тогда фон Манштейн получил звание фельдмаршала. Стоил ему этот жезл трехсот тысяч жизней немецких юношей! И этот фон, как его, Паулюс, фон Паулюс, не меньше уложит, а поди и больше...

— Другой раз, — продолжал Гуров, — сомневаешься, подписывая сводку о потерях противника. У меня ко всякой дутой цифре отношение, как к обману. Самого себя, что ли, обманывать? А вот комбат и говорит, как артиллерия поработает, так сразу у них переформировка идет... Сколько они еще смогут так на нас жить при таких потерях...

— Сейчас, Кузьма Акимович, Сталинград главное у них направление удара. Со всего фронта, со всех земель соберут, а сюда доставят человеческое мясо. Тут уже не на десятки и не на сотни тысяч мер... И все же иссякнут, если мы продержимся на этой полоске земли. А ведь продержимся, Кузьма Акимович! И не только по науке продержимся, выше всякой науки человеческое мужество и смекалка, а с наукой вместе — сие неодолимо...

Ни Крылов, ни Гуров в тот час не знали, что усилия советских войск в обороне Сталинграда, в том числе и 62-й армии, уже дали свои результаты. Впереди еще было много трудностей, но они оправдывались тем, что слагалась обстановка для полного разгрома немецких войск в Сталинграде, что не могло не привести к оставлению немцами Кавказа.

Именно в эти часы Г. К. Жуков и А. М. Василевский впервые на докладе у Сталина заговорили о возможности не отдельных контрударов, а о широком и мощном контрнаступлении. Ни Гуров, ни Крылов ничего об этом не знали, но чутье военных людей, а Крылову [173] и знание законов военного искусства подсказывали, что победа закладывается здесь, в боях за город, за каждую улицу, за каждый дом, что немцы сами идут навстречу своей гибели. Те небольшие события, которые имели значение для армии, для ее дивизий, те метры, которые отстаивались, все боевые операции тактического значения работали на большие стратегические перемены.

* * *

Оборона Сталинграда с 12 сентября возлагалась на 62-ю армию и войска 64-й армии Н. М. Шумилова. Войска 62-й армии должны были оборонять северную и центральную части города, а 64-я армия — южную часть города (Кировский район, отрезанный от остальных). Глубина обороны 62-й и 64-й армий была небольшой. Удаление переднего края от Волги в районах Орловки и Красноармейска не превышало 10–12 километров. Это ограничивало маневр силами и средствами как из глубины, так и по фронту. Особенно остро стоял вопрос об организации бесперебойного снабжения войск через Волгу. Линия фронта перед 62-й и 64-й армиями была непрерывной и проходила на протяжении до 65 километров вдоль правого берега Волги от района поселков Рынок, Орловка на севере и дальше по западной окраине города к его южной оконечности в Кировском районе до Малых Чепурников. Войска 62-й и 64-й армий, защищавшие Сталинград, большое внимание уделяли организации взаимодействия, инженерному обеспечению боевых действий войск. Командование армий оперативно реагировало на быстро меняющуюся в ходе острой борьбы «.боевую обстановку. С большой настойчивостью и упорством штабы этих армий и их начальники Крылов и Ласкин проводили необходимые меры, направленные к обеспечению бесперебойной связи, взаимодействию родов войск, постоянно обменивались информацией, разведданными. Такие меры, проводимые 62-й и 64-й армиями, способствовали действенно и оперативно проводить в жизнь приказы и решения командования и Военного совета этих армий.

12 сентября Жуков, Василевский и Сталин обсуждали вопрос о контрнаступлении. В Сталинграде этот день ознаменовался началом боев в черте города. Бои продолжались до вечера, над городом висели весь день немецкие бомбардировщики. Поздно вечером плащ-палатка в блиндаже Крылова распахнулась, и, сильно пригибаясь [174] из-за своего роста, вошел генерал-лейтенант богатырского телосложения.

Николай Иванович в эту минуту разговаривал по телефону. В боевой обстановке, когда связь могла прерваться в любой момент, он не счел возможным прервать разговор. Генерал-лейтенант назвался:

— Я — Чуйков!

И не сказав больше ни слова, положил на стол предписание о назначении его командующим армией.

Николай Иванович представился столь же кратко:

— Я — Крылов!

Фамилия Чуйкова была ему известна. Заместитель командующего 64-й армии. В боях за Сталинград человек не новый. Самолюбие Крылова не было задето, что прислан новый командующий. Себя он в большей степени считал штабным специалистом.

Николаю Ивановичу понравилось, что новый командующий не впал в амбицию, а внимательно вслушивался в его телефонные переговоры, относящиеся к подведению итогов дня, запросу подкреплений и боеприпасов. Разговаривая с каким-либо подразделением, Крылов указывал Чуйкову точку, с которой он был на связи, тем самым вводя его в курс дела. Ни в одно из его распоряжений командарм не вмешивался.

Чуйков застал Крылова в то время, когда он по телефону выговаривал командиру танкового корпуса за то, что тот без согласования с командованием армии перенес свой КП с высоты 107,5 на самый берег Волги и оказался в тылу командного пункта армии.

В блиндаж пришел А. Гуров. Представился новому командующему, пытливо вглядываясь в его фигуру, от которой стало тесно в блиндаже.

Наконец в телефонных переговорах наступила пауза.

Василий Иванович Чуйков дал телеграмму командованию фронтом, что вступил в должность командарма. Крылову и Гурову понравилось, что не тратил он времени на пустые формальности, а уже из разговоров своего предшественника по телефону с комдивами и командирами полков сумел уяснить себе хотя бы в общих чертах сложившуюся обстановку. А когда образовалась телефонная пауза, попросил соединить его с командиром танкового корпуса, который перенес КП на берег с Волги.

Он назвал себя комкору и спросил: [175]

— Объясните мне, почему вы без разрешения сменили командный пункт?

Крылов и Гуров переглянулись. Командарм показывал свой характер. Ждали, что последует.

— Товарищ командующий, создалась неустойчивость в управлении войсками. Несем неоправданные потери. Под минометным огнем невозможно работать!

— Прицельный огонь по КП? — попросил уточнить Чуйков.

— Не знаю... Похоже, что по площадям...

— Связь с КП армии была в тот момент, когда вы принимали решение?

— Не знаю, сейчас выясню...

— Выясните и немедленно с комиссаром явитесь ко мне на Мамаев курган.

Пока комкор и его комиссар добирались до армейского КП, в блиндаже собралось все командование армии: начарт Н. М. Пожарский, начальник штаба С. М. Камынин, начальник разведки армии М. З. Герман.

Явились вызванные.

— Так была связь с КП армии или но было? — спросил их Чуйков, едва они вошли и представились.

— Была! — выдавил из себя комкор.

— Стало быть, вы имели возможность согласовать свое решение с командующим?

Командир корпуса молчал.

— Теперь еще вопрос, — продолжал Чуйков. — Надо полагать, что улучшилось управление войсками и они уже не несут неоправданных потерь? Что изменилось в картине боя?

Комкор молчал.

— Ваше молчание не есть ли подтверждение, что ничего не изменилось с переносом КП? Не так ли?

— Картина боя не изменилась! — ответил комкор.

— Тогда скажите мне, генерал, как вы лично будете смотреть на то, если ваши подчиненные командиры л штабы отойдут без вашего разрешения в тыл? Как вы сами расцениваете свой поступок в свете приказа двести двадцать семь? — И комкор и комиссар молчали.

— Ну если нет у вас мужества самим дать определение, я вам его подскажу. Ваш самовольный отход в тыл — это настоящее дезертирство с поля боя. Пока примите это как предупреждение. А сейчас, ночью, приказываю вернуться на прежний КП. А если он занят противником, отбить у противника! [176]

Когда ушли командир танкового корпуса и его комиссар, Чуйков обратился к оставшимся.

— Какие решения готовятся на завтра? — спросил он.

— Исходный принцип всех решений, — ответил Крылов, — драться до последней возможности каждому бойцу на каждом рубеже. Конкретно доложу после того, как проанализируем с Гуровым и Камыниным по вечерним сводкам всю обстановку.

— Все так! — согласился Чуйков. — Наверное, наши взгляды не расходятся. Меня спросили на Военном совете фронта, как я понимаю свою задачу в шестьдесят второй армии? Сказал, что понимаю так: сдать Сталинград мы не можем, не имеем права — это подорвало бы моральный дух народа. Я поклялся, что отсюда не уйду, что город отстоим или тут погибнем! А нам помогут. Я вижу, что вас интересует, какие с собой привел подкрепления новый командующий. Журавлей в небе я не любитель ловить, пока у нас с вами только синица в руках. Командующий фронтом заверил, что на подходе серьезные подкрепления. Я не имею права не верить столь ответственному заявлению, но сверх всякого права уверен, что это правда! Страна, народ не оставят Сталинград без поддержки! А пока, — Чуйков улыбнулся и разрядил обстановку, — у вас вообще кормят или обходятся сводками?

Кроме консервов, предложить командарму было нечего, но скованность после этих его вполне приземленных слов исчезла.

Крылов и Чуйков остались в блиндаже одни.

Известно, что этих двух людей до конца их жизни связала крепкая и, не испугаемся этого слова, нежная дружба. Столь разные по своим судьбам, и особенно по характерам, они понимали друг друга с полуслова, разница в характерах сглаживалась взаимным тактом. Один из них суров, честолюбив до крайности, другой скромен, в делах боевых непреклонен, не знающий ревности и честолюбия. Мы имеем немало примеров, когда фронтовые друзья этого масштаба после войны вдруг становились недругами, когда наставал час делить прошлую славу. Этого никогда не было между Крыловым и Чуйковым, каждому воздано свое. Их дружбу во многом определила первая встреча.

— Тебе известно, Николай Иванович, — начал Чуйков, — мы с тобой почти годки, и ты, наверное, слыхивал [177] от старших, что в давние времена по Руси немало бродило паломников и богомольцев. Что это за явление, нам сейчас не разобрать, а вот встречались где-нибудь на поляне у костра или на перекрестке дорог и спрашивали один другого: «Как веруешь?» Много было заключено в этом вопросе, и не только двумя перстами крестится или тремя, вопрос хватал и поглубже! Вот и я тебя хочу спросить: «Как веруешь?» Клятву я дал, что из Сталинграда не уйду, знаю уже, что и ты не уйдешь! Не надо думать, что наши с тобой две жизни перевешивают жизни тех, кто сегодня умирает в бою в ротах и батальонах... Не уйти и погибнуть — это в наших силах, это от нас зависит, а вот как не уйти, а врага здесь остановить? Знаю, что без подкреплений — неисполнимо. Но о подкреплениях — это первое, о чем мне сказали в штабе фронта, Будут! А вот о Лопатине мне сказано, что он не верил, что Сталинград можно удержать! Откуда у него, у этого опытного командарма, такая неуверенность?

— Это неправда! — сказал Крылов. — Я с ним бок о бок стоял. Никогда такого от Лопатина не слышал... Напротив! Он был за то, чтобы без изнуряющих потерь отвести армию в город и встретить противника в городском бою. Здесь за нами тактическое преимущество... А о подкреплениях и он говорил, и я скажу, хотя на сегодня у нас еще есть силы и самим удерживать позиции. Удерживать, медленно отступая и изматывая противника...

— Скажу тебе, Николай Иванович, и еще об одном, о чем поделились со мной, назначая на армию. В штабе фронта единодушное было мнение утвердить тебя командармом. Но вот Александр Михайлович Василевский взглянул на это иначе. Никуда от него не уйдет, сказал он, и командование армией, а быть может, и того более... Сейчас, подчеркнул он, нет важнее задачи, чем удержать Сталинград. Здесь каждое звено должно работать четко. Учитывая его исключительный опыт в обороне городов Одессы и Севастополя в роли начальника штаба, целесообразно и здесь всю штабную работу сосредоточить в его руках. Вот и скажи мне, исходя из своего опыта, что надо, чтобы враг не овладел Сталинградом?

— Прежде о себе! — сказал Крылов. — Никаких ревнивых чувств твое назначение, Василий Иванович, у меня не вызывает! У командарма ответственности куда больше. В личном плане я рад... — Крылов сделал паузу. [178] — Нет, пожалуй, это слово не подходит. Скажу по-иному. Ни в Одессе, ни в Севастополе не пришлось додраться до конца. Мы уходили из этих городов, отсюда не будет приказа уходить. Сколь я понимаю, и общая конфигурация фронта такова, что немцам нас отрезать не удастся. А это значит, что ежели не опомнятся и не придут в себя, то здесь в уличных боях завязнут, как мухи на липкой бумаге... И это будет решение уже не тактической задачи, а стратегической. Иначе и нет смысла оборонять эту полоску земли, а надо было бы нашей Ставке искать другое решение. Похоже, Василий Иванович, что здесь немцам уготованы Канны...

— Я понял! — сказал Чуйков. — Говорили мне, что ты и гражданскую сломал. Это с каких годочков-то винтовку в руки взял?

— В шестнадцать из винтовки, а в семнадцать лет уже из пулемета стрелял, а год спустя командовал пулеметным взводом... Сначала на Кавказе с азинской дивизией...

— Азинской! — воскликнул Чуйков. — А ну погоди! Как это с азинской?

— Так вот и с азинской! — ответил несколько удивленный Крылов и поднял глаза на Чуйкова. — Самого Азина уже не было, а дивизия-то азинская. По номеру ее никто промеж нас и не звал, и соседи называли нас — азинцы!

— Стало быть, комдива ты не видел?

— Нет! Только легенды о нем слышал, да с его боевым порядком пришлось знакомиться и во всяком деле считаться!

Чуйков вдруг встал, пригибаясь под низким потолком, сделал два шага к Крылову и обнял его.

— Это тебе за Азина! — объяснил он. — За Азина, потому как и я азинец! Только в отличие от тебя видел комдива, воевал с ним... Рано умер, а был он талантливый военачальник! Как удивительно сошлось!

5

11 и 12 сентября 1942 года в Ставке Верховного Главнокомандования в Москве у Сталина обсуждались первые наметки крупнейшей наступательной операции, которая должна была коренным образом изменить весь ход войны и вырвать стратегическую инициативу из рук немецкого командования. Боям в городе в этой разработке [179] придавалось огромнейшее значение по уничтожению живой силы противника.

12 сентября в Виннице, в своем бункере, Гитлер устроил разгром своим генералам и потребовал от командующего группой армий «Б» генерал-полковника фон Вейхса в течение ближайших дней полностью овладеть Сталинградом. На совещании присутствовал и командующий 6-й немецкой полевой армией фон Паулюс. Приказ, естественно, относился и к нему. В опубликованных документах после войны указания Гитлера выглядели таким образом: «Русские на грани истощения сил. К ответным действиям широкого стратегического характера, которые могли бы быть для нас опасными, они больше не способны. Кроме того, северный фланг на Дону получит значительное подкрепление со стороны союзников... В остальном надо заботиться о том, чтобы скорее взять город в свои руки, а не допускать его превращения во все пожирающий фактор на длительное время».

Начало «решающего» штурма города было назначено на 14 сентября. 13 сентября Паулюс начал разведку боем по всей линии обороны 62-й армии.

В ночь на 13 сентября Крылов и Чуйков прилегли отдохнуть перед самым рассветом, их ночная беседа затянулась. Но поспать не пришлось. Подняли их близкие разрывы бомб. И командарм, и начальник штаба сразу же оказались на ногах.

— Это что, обычная музыка на рассвете? — спросил Чуйков.

— Не совсем обычная! — ответил Крылов и поспешил к ведру с водой освежить после дремы лицо. Чуйков шагнул к выходу из блиндажа. Крылов догадался, что он поспешил к стереотрубам, что были прикрыты у входа в блиндаж земляной крышей.

Крылов сразу отметил, что самолетов было значительно больше, чем накануне. Обработке подверглась вся линия обороны армии. Особенно жестоким был налет на Мамаев курган, где размещался КП армии.

Самолеты еще продолжали обработку переднего края, начался артиллерийский и минометный обстрел.

— Ну как, Николай Иванович, — спросил Чуйков, — начинается испытание азинцев?

— Надо ждать атаки! — подтвердил Крылов. — Несколько дней было сравнительно тихо, они перегруппировались, похоже, что день будет горячим. [180]

Но горячий день — это еще не понятие генерального штурма. Командование 62-й армии в этот день имело право рассчитывать, что на генеральный штурм фон Паулюс не решится, ибо еще не прекращались удары по его флангам с севера 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий, и еще не погасла надежда, что им удастся прорваться к Сталинграду.

На 13 сентября самое большое удаление от переднего края немецких войск до Волги не превышало 10–12 километров. Сам город имел протяженность обороны 35–40 километров. Его наибольшая ширина достигала всего лишь пяти километров. Можно понять гнев Гитлера на своих генералов. Прошли тысячи километров, осталось всего лишь пять километров, а пройти не могут.

Немецкое наступление началось около семи часов утра сразу на нескольких участках. Удары последовали в районе Городищ, Песчанки, Садовой и Разгулявки. Из Разгулявки двинулось до полусотни танков, поддерживающих удар целой дивизии на Мамаев курган.

С Мамаева кургана и Крылов и Чуйков могли видеть в стереотрубы всю картину развернувшегося сражения. Чуйкову еще было трудновато ориентироваться, боевые позиции войск он знал еще только по карте, Крылов везде побывал и все видел своими глазами. Он знал каждую высотку, каждый овраг, каждое здание, которое могло войти в систему оборонительного рубежа. Он все промерил, где шагом, а где ползком.

— Вот что, — сказал Чуйков. — Сегодня боем тебе руководить! Некогда рассуждать и советоваться, а я погляжу, мне привыкнуть надобно...

И он был прав, карта не могла дать полное представление об обстановке. К городу из степи подходили овраги, балки, они были удобны противнику для накопления войск, да и сама местность имела понижение к городу.

Сражение разворачивалось довольно странно. И Чуйков и Крылов единодушно пришли к мнению, что противник задействовал всю свою авиацию, очень сильной была артиллерийская подготовка, но к середине дня стало очевидно, что свои пехотные части он придерживает.

— Не нравится мне малая активность немцев... — заметил Чуйков. — Не ведет ли он всего лишь разведку боем? Не прощупывает ли, куда ему нанести удар завтра? [181]

Крылов с удовлетворением отметил, что новый командующий, еще как следует не познакомившись с обстановкой и впервые увидев армию в бою, точно ухватил главную особенность развернувшихся боев. По многим признакам угадывалось, что Паулюс ищет слабые места в обороне, чтобы на другой день бросить в наступление все свои силы.

Еще и еще раз предстояло взвесить, что можно противопоставить немецкому наступлению.

На правом фланге стойко обороняется так называемая северная группа полковника Горохова в составе двух стрелковых бригад и полка 10-й стрелковой дивизии НКВД. Район Орловки, который во всех оперативных документах значится как Орловский выступ, удерживает 115-я стрелковая бригада полковника Андрюсенко. В центре армейской полосы, в междуречье Мокрой Мечетки и Царицы, прикрывают подступы к городу 112-я стрелковая дивизия полковника Ермолкина, 23-й танковый корпус генерала Попова, 38-я мотострелковая бригада полковника Бурмакова и 42-я морская стрелковая бригада полковника Батракова. И, наконец, на левом крыле от Царицы до Купоросного пока не отступили ни на шаг 244-я и 35-я стрелковые дивизии, 10-я стрелковая бригада и полк той же дивизии НКВД. Так что разведка боем немцам нужного результата может и не принести.

Крылов высказал свои соображения командарму и добавил:

— Вчера составлял сводку в штаб фронта, так пока перечислил все дивизии и бригады армии, рука устала. Кто-нибудь незнающий, прочитав все это, сказал бы, наверное, ну и силища. А на самом-то деле ведь едва тысяч двадцать пять людей наберем да сотню танков.

— Ты, Николай Иванович, с первого дня в этом котле варишься, а я только заступил летом... Чувствую, что большую беду несет эта цифирь с наименованием дивизий, бригад и полков. Для того чтобы понять, что они на самом деле собой представляют, надо увидеть, а на бегу, те, кто прочитывает эти сводки, тот как бы мимо глаз пускает их подлинную численность, а то и похуже. Одолевает иных мыслишка, что командир прибедняется... Расскажу я тебе очень чудное дело. У Чан Кайши я состоял его заместителем. Заместитель главнокомандующего. Казалось бы, ничего от меня не должно быть скрыто в армии. А вот что получилось. Японцы предприняли [182] широкое наступление и зарвались. Можно было учинить им сильный разгром. Я составил план операции. Ну. конечно, опираясь на данные штаба. Где и сколько размещено дивизий. Пришел к Чан Кайши. Докладываю. А он взял черный карандаш и перечеркнул все мои расчеты. Что ты, господин Чуйков, нарисовал? С чем ты против японцев собрался воевать? Эти дивизии только на бумаге. Каждый генерал у нас старается преувеличить число своих войск, чтобы побольше ему отпускали продовольствия... Тогда надо все пересчитать! — заметил я ему. А он в ответ: кто это даст? Генералы от твоего пересчета попрячутся. Не суетись. Япония не может завоевать Китай. И никто не может завоевать Китай. Вот триста лет тому назад считалось, что маньчжуры завоевали Китай. Ведь официальный язык был принят маньчжурский. А ну найди мне сейчас хотя бы одного китайского чиновника, который знал бы этот язык, а в Китае хотя бы одного кровного маньчжура. Растворились, как капля пресной воды в океане. А у нас наоборот. Доносишь в сводке, что дивизия едва доходит численностью до полка, а в иных штабах ее по-прежнему продолжают считать дивизией. Но мы, Николай Иванович, знаем, что такое наша дивизии. И не отрываясь от реальности, скажу, и Паулюс знает, какими мы располагаем силами. Вот и примеряется к завтрашнему дню. Но есть бои, когда, и ты это прекрасно знаешь, Николай Иванович, когда простая арифметика становится совсем не простой. Все зависит от настроя солдата. И особенно — в обороне! Если человек не захочет сойти с места и знает, что сойти нельзя, — его ничем не сдвинешь. В полевом сражении все учесть довольно сложно, в городе на линиях обороны солдат всегда сможет даже в кризисном положении свою жизнь отдать за две, и это не так-то много... Но всякая оборона, Николай Иванович, — продолжал Чуйков, — тогда действенна, когда она активна. Паулюс считал наши дивизии и знает об их составе, он уверен, что мы парализованы, а контратака удивит его. А удивить противника, этому еще Суворов учил, — значит, победить!

И здесь Николай Иванович отметил совпадение взглядов на ведение боя с новым командующим, Все говорило о том, что они сработаются.

Мамаеву кургану в тот день изрядно досталось от бомбовых ударов и от артналетов дальнобойной артиллерии. Беспрестанно рвалась связь с частями. Эту болезнь [183] надо было срочно лечить. Проводная связь по городу явно не годилась, она попадала в зону разрыва бомб и в трудную минуту грозила прервать управление войсками. К концу дня атаки прекратились, не прекратились налеты и бомбовые удары.

— Надо искать новый КП! — сказал Чуйков. — Этот курган станет самым жарким местом. Надо отодвинуться ближе к берегу, чтобы и подразделения могли иметь маневр со своими КП. Мы же сами запретили размещать их позади армейского...

Пока управление штаба переводило командный пункт армии в Царицынское подземелье, на Мамаевом кургане в последний раз на этой высоте собрался Военный совет. Обсуждались возможности контратаки на утро, хотя никто не сомневался, что и противник готов завтра перейти в наступление.

— Упреждающий удар очень много давал нам в Севастополе, — сказал Крылов. — Обстановка та же. Сил для контратаки мало, но и малости хватало, чтобы сорвать если и не наступление, то хотя бы его график.

— Ты скажи, Николай Иванович, — спросил Чуйков, — куда, по твоему мнению, будет завтра наносить свой главный удар противник?

— Тут двух мнений быть не может! — ответил Крылов. — Мамаев курган! Господствующая высота и через него на Центральный вокзал. Не овладев Мамаевым курганом, город не взять!

— Я того же мнения! — сказал Чуйков. — Потому и приказал перенести командный пункт. Отсюда и задача на контратаку. Утром до рассвета ударить во фланг наступающей группировке...

Ближе к рассвету на новый командный пункт поехали командующий и начальник штаба. И ночью над городом кружили самолеты противника. В отблесках пожаров они искали выборочную цель. Пока машины пробирались через завалы, по ним был нанесен бомбовый удар. Но обошлось.

Царицынское подземелье было надежным укрытием. Пожалуй, в Сталинграде и не было надежнее. Блиндаж-туннель был разделен на десятки отсеков еще в то время, когда здесь размещался командный пункт Сталинградского фронта до его перебазирования на левый берег Волги. Потолки и стены обшиты тесом. Толщина верхнего земляного перекрытия достигала десяти метров. Блиндаж [184] имел два выхода: нижний к руслу реки Царица, верхний на Пушкинскую улицу.

Прежде всего командарм и Крылов проверили работу связи. Связисты поработали добросовестно. Связь была восстановлена со всеми частями и с Заволжьем. Проверяя связь с командным пунктом фронта, Крылов соединился с начальником штаба фронта генералом Г. Ф. Захаровым. Крылов и не решился бы заговорить о подкреплениях, хотя и успел подробно доложить свои соображения о подготавляемом штурме города. Захаров выслушал его и сказал:

— Вам готовится серьезное подкрепление. Пусть Чуйков соединится с Еременко.

Командующий фронтом сообщил Чуйкову, что в армию передается полнокровная 13-я гвардейская дивизия под командованием Героя Советского Союза генерал-майора А. И. Родимцева. Использовать дивизию Еременко разрешил только для обороны города. Комфронта и не догадывался, что это указание на другой день будет излишним...

Чуйков распорядился, чтобы были подготовлены все средства для переправы дивизии и для ее встречи. На переправе она должна была появиться к вечеру 14 сентября, стало быть, планировать ее ввод в бой можно было на утро пятнадцатого...

На бывшем командном пункте армии на Мамаевом кургане остался со своими помощниками начарт Пожарский для того, чтобы руководить централизованным огнем артиллерии. К этому времени в систему огня включалась и дальнобойная артиллерия фронта. Начальник артфронта генерал-майор артиллерии В. Н. Матвеев установил оперативную связь с Пожарским.

В ночь на 14 сентября особой заботой Крылова была артподготовка планируемой контратаки и ее авиационное прикрытие. Фронт выделил все свои резервы истребительной авиации.

Приказ о контратаке подписан, к середине ночи были скоординированы все средства ее поддержки, а перед командующим и начальником штаба армии все еще стоял сложный теоретический вопрос.

Матвей Захарович Герман, начальник армейской разведки, только что доложил о последних своих данных. Пленные на допросах себя вели нагло и вызывающе. Один из них даже заявил, что его плен будет недолгим, что его не успеют переправить за Волгу, как Сталинград [185] будет взят, и всем, кто его сегодня допрашивает, завтра «капут». Столь откровенная наглость полностью подтверждала показания других пленных, что есть приказ 14 сентября полностью захватить Сталинград.

— И все же, — говорил Чуйков, — контратаку отменять не будет!

— Не будем! — согласился Николай Иванович. — Главное сейчас — сбить их с темпа...

Это действительно было главным. Только что закончившийся Военный совет армии на Мамаевом кургане пришел к единодушному выводу, что город к оборонительным боям не подготовлен, что намеченный план строительства оборонительных сооружений не выполнен и наполовину.

Николай Иванович дал полный анализ сложившейся обстановки. Даже Одесса, хотя и в меньшей степени, чем Севастополь, была более подготовлена к оборонительным боям, чем Сталинград.

Мощные береговые батареи, надежно укрытые от огня противника, были большим подспорьем. Можно было бы, если бы на то оказалось достаточно времени, превратить в Сталинграде заводы и ключевые здания в неуязвимые опорные оборонительные пункты. Виновных искать бесполезно, их не было. Обстановка на фронте все время колебалась. Если в Одессе заранее было предопределено, что враг достигнет черты города, то здесь уповали на то, что противник к Волге не прорвется. До последнего времени, даже и в эти суровые дни сентября командование фронтом еще рассчитывало, что удары по северным фасам армии Паулюса дадут результаты и три армии прорвутся к городу.

Много было положено сил сталинградцами на сооружение оборонительных рубежей по Дону, тогда никто, конечно, и в мыслях не держал, что враг прорвется к городу. Когда же в мрачный августовский день 23 августа танки прорвались к Волге, а город загорелся «с края на край» под непрерывными ударами с воздуха, очень трудно было сооружать внутренний обвод и городской. А внутренний и городской обводы стали оборонительными рубежами до того, как они были укреплены.

На Военном совете армии обратились к примеру Ленинграда. Но Крылов тут же раскрыл разницу в обороне этих двух городов. Ленинград опять же имел поддержку флота, мощных фортов, и сама его конфигурация более сложна для захвата города и облегчала оборону. Много [186] воды, много каналов, и на какое-то время советским войскам удалось под Ленинградом стабилизировать фронт. К Сталинграду немцы прорвались с ходу. Для обороны город совсем непригоден. Если бы не крайние обстоятельства, если бы не его стратегическое и политическое значение, то оборонять город с такой конфигурацией не имело бы смысла. Растянутый до 40 километров, почти в линейку, он не создавал глубины для уличных боев. Вместе с тем раскидывал на огромную протяженность силы обороняющихся.

Все это, конечно, не значило, что город нельзя отстоять, но, отстаивая его, надо было искать новые тактические решения. И создавать оборонительные точки в ходе боев.

И все же, надо здесь отметить, что никто тогда из членов Военного совета армии даже и не предполагал, что бои перекинутся внутрь города, к его центрам. И контратака, и возросшая активность в обороне, и близкие уже подкрепления вселяли надежду, что врага удастся не пустить на городские улицы...

В 3.00, еще в темноте, началась артподготовка контратаки. Огонь вели все стволы армейской и фронтовой артиллерии по заранее разведанным и скорректированным целям.

Через полчаса, еще затемно, войска ударной группы на центральном участке поднялись в контратаку.

Контратака явилась полной неожиданностью для тех немецких частей, которые накануне сумели продвинуться вперед, и хотя и закрепились на новых позициях, но не очень-то думали об обороне, ибо знали, что 14 сентября вся их армия переходит в решительное наступление. Фактор внезапности сыграл свою роль. Противник попятился, отдавая то, что было захвачено накануне.

Контратака имела целью подрубить клин немецких войск, врезавшихся накануне в оборону 62-й армии. На обоих флангах клина обозначился заметный успех.

Когда рассвело, на позиции сталинградцев обрушились самолеты противника, но на этот раз, несмотря на их пятикратное превосходство, действия для них оказались не столь безнаказанными, как раньше. Командование фронтом подняло в воздух всю истребительную авиацию. Над городом завязались жестокие воздушные бои.

Противник вынужден был подтянуть резервы на направлении контрударов 62-й армии, чем ослабил свои главные силы. Потери в этих резервах при их переброске [187] на фланги клина были огромны. На них обрушилась всей своей мощью заволжская дальнобойная артиллерия.

Но в штабе у Паулюса не собирались менять планы. Общий штурм города, а точнее, удар по его центру контратака отсрочила, но остановить, конечно, не могла. Сначала возросло сопротивление противника на направлениях контратаки, затем на какое-то время установилось что-то похожее на равновесие, но в бой были введены новые контингенты войск, и все, что было возвращено в первые часы боя, пришлось отдать. Паулюс ввел в бой крупные группировки на узком участке фронта: целил на Мамаев курган и на Центральный вокзал. Путь войскам прокладывала авиация ковровой бомбежкой, на отдельных участках прорыва немцы сосредоточили до тысячи орудийных стволов. Таранный удар остановить было нечем. Противник ворвался в Купоросное, в кварталы пригорода Минина, пересек городскую черту и двинулся по долине Царицы. Главный же удар, как и предполагалось, был нанесен в направлении на Мамаев курган. Там завязалось ожесточенное сражение, оно положило начало многим боям за эту высоту во все время обороны Сталинграда. Курган переходил из рук в руки. В четырех километрах южнее острие немецкого клина достигло вокзала Сталинград-1. Вокзал переходил из рук в руки в течение полного дня.

14 сентября начались городские бои, которые не прекращались до середины ноября. Началась борьба за отдельные здания, за руины, за перекрестки, за переходы через овраги и балки, пересекающие город. Как ни пытались операторы в штабе армии хотя бы приблизительно провести на карте линию обороны, она ломалась, получался слоеный пирог. Рвалась связь, были задействованы не только все офицеры связи, эти обязанности пришлось выполнять всем штабным офицерам и офицерам политотдела.

Казалось бы, все было кончено, немцы — хозяева в городе, но это казалось только им. В тылу у них держали круговую оборону не только отдельные группы, но и целые батальоны.

Никто не ждал, что город на Волге будет превращен в поле боя, что в нем развернется грандиознейшее сражение. Это событие было воспринято советским народом как трагедия. Ликовали немецкие солдаты, ликовали офицеры, ликовало командование 6-й армии, ликовали в гитлеровском бункере. Но пора бы было и немецкому [188] командованию обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство. Перевес в силах на их стороне. Город обложен по дуге. Его связывает с тылом всего лишь переправа через Волгу. Штурм начался с выгоднейших позиций, с высот, отделивших город от степи. Город — узкая полоса — не более пяти километров, а местами и меньше. Город насквозь простреливался всеми калибрами артиллерии. И все же огромная ударная сила не смогла преодолеть эти километры, она не пробила город, а лишь местами врезалась в него. Даже танки не смогли пройти до берега.

Уже после войны немецкий генерал Ганс Дерр, участник боев на Волге, признал в своей книге «Поход на Сталинград»: «Начавшаяся теперь на улицах, в домах и развалинах позиционная война нагрянула неожиданно для немецких войск, потери в людях и технике были несоизмеримы с успехами, которые исчислялись квадратными метрами захваченной местности».

Несмотря на то, что рвалась проводная связь, управление армией не было потеряно. Сказался севастопольский опыт. Оборона города заблаговременно была разбита по инициативе Крылова на три сектора: северный, центральный и южный. Каждый из секторов имел возможность действовать автономно, каждый сектор обеспечивался противотанковой, противовоздушной и противо-артиллерийской обороной. Каждый сектор мог вызвать усиление артиллерийского огня армейского подчинения и фронтового.

Все дни политработники вели огромную работу в частях, разъясняя важность обороны Сталинграда. Каждый солдат проникся мыслью, что в Сталинграде он стоит на защите последнего рубежа, все, что отпущено было для отхода, для отступления, — все кончилось, за Волгой для защитников Сталинграда — земли нет.

Это в полной мере обнаружилось именно 14 сентября, в первый день городских боев. Несмотря на то, что еще не подошла дивизия Родимцева, ей пришлось вступить в бои 15 сентября. Мамаев курган уже не раз переходил из рук в руки, а именно на него Паулюс направил самый мощный таран.

К ночи напряжение боев немного стихло. И все же, как только стемнело, отдельные боевые группы начали выбивать немцев из домов, из развалин, вступая в ближний бой...

— Есть данные о ближнем бое? — спросил Чуйков. [189]

— Поступают с каждым донесением! — ответил Крылов. — Действуют в одиночку небольшими группами. Граната вперед, очередь из автомата, и в штыки. Из-за угла, с этажа на этаж!

— Гитлеровцы не выдерживают ближнего боя... Тут им и численный перевес не утеха! — с нервной дрожью в голосе заметил Чуйков. — Это факт! Я сам в этом убедился еще на Аксае! Немецкий солдат — хорошо обученный солдат, это совсем не те фрицы и гансики, которыми кого-то утешают в кинофильмах. Но он хорошо обучен действовать по шаблону. А шаблон прост для солдата. Немецкая школа! Прост шаблон, чтобы не дай бог солдат думать не начал. Удар авиации, артподготовка, вперед танки, он за ними. Ближний бой, стало быть, нет поддержки авиации, в городе танку негде развернуться. Шаблон разрушен. Добывай победу руками, а руками-то — это не броней и не авиабомбой, тут убежденность нужна, ибо без убежденности как же на верную смерть идти? Надо довести до сознания каждого, чтобы наши бойцы...

Гуров перебил Чуйкова:

— Чтобы наши бойцы шли на сближение с врагом еще решительнее, еще смелее! Коммунисты, комсомольцы, уверен, покажут в этом пример!

В этой обстановке начальнику штаба надлежало сформулировать ту тактику, которой должны были придерживаться в боях солдаты. И Крылов в эту ночь продиктовал, что легло потом в наставление для каждого бойца. Первое — максимальное сближение с противником. Выбирать и занимать такие оборонительные позиции, чтобы они находились от вражеских на расстоянии броска гранаты. Прокладывать для этого в развалинах проходы, рыть окопы и ходы сообщения зигзагами. Максимальное сближение, запутанная линия обороны — это мертвая зона для авиации. Вот уже одно преимущество противника — долой!

Главная сила — мелкие подразделения. Штурмовые группы. Группа сбивается сама, каждый в группе уверен в товарище как в себе. Командир группы назначался не по званию, а по мастерству вести бой, по смекалке. Самое главное в работе штарма и всех штабов — формирование таких групп.

За полночь из штаба фронта наконец пришло известие, что корабли Волжской флотилии выходят из Красной Слободы с передовым отрядом дивизии Родимцева. [190] Народ двинул свои главные резервы на помощь в защиту города...

Вскоре гвардейцы сбросили с Мамаева кургана немцев, но 17 сентября противник начал новое наступление на Мамаев курган и центр города. Атаку пехоты поддерживало не менее ста танков. Замысел ясен: широким прорывом к Волге в центре города рассечь армию надвое. От передового края дивизии Родимцева до берега Волги оставалось несколько сотен метров. Уже и формула «стоять насмерть» становилась в этой обстановке пассивной. Выправить положение можно было только встречными контратаками. И дивизия переходила в контратаки. На Мамаевом кургане доходило до рукопашной, да и только ли на Мамаевом кургане.

Связь с правым флангом, самым ответственным к тому же, значительно осложнилась. Военный совет армии пришел к выводу, что сколь ни надежно Царицынское подземелье, необходимо менять командный пункт. Выбор пал на обрывистый берег между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады», посередине армейской полосы, примерно на одинаковом расстоянии от правого и левого флангов. Конечно, столь надежного укрытия там было невозможно ни найти, ни соорудить, но об этом приходилось забыть. При этом встал вопрос: как перейти на новый КП? Надо было миновать узкое прибрежное пространство, целиком простреливаемое противником. До нового КП по берегу не менее 11 километров. Оставалась одна возможность: переправиться через Волгу в Красную Слободу, по левому берегу проехать несколько километров на машинах и вновь переправиться на правый берег напротив «Красного Октября».

— Ну что ж, пошли! — сказал Чуйков.

Гуров перебрался на новый КП на сутки раньше, перешли туда и многие штабные офицеры. Командарм и начальник штаба уходили последними.

Впереди надо бы идти полковнику Г. И. Виткову, отвечавшему за перебазирование Военного совета. Но Василий Иванович Чуйков не выносил идти сзади кого-либо в боевой обстановке. Он шел первым, с автоматом, перекинутым на грудь, у пояса две гранаты. Так же, за ним следом и почти рядом, Николай Иванович Крылов.

Как-то Николаю Ивановичу был задан вопрос об этом эпизоде:

— И вы с автоматом, Николай Иванович?

Крылов усмехнулся в ответ: [191]

— Автомат — оружие в те дни было дефицитное... Пистолет был при мне. Если бы дошло до автомата, то дошло бы и до пистолета, а в нем последний патрон для себя. Свою задачу я понимал несколько иначе. Нужно было подготовить этот переход таким образом, чтобы нашей группе не понадобилось отбиваться автоматами...

6

Командующий Юго-Восточным фронтом 18 сентября приказал обеим армиям подготовить контрудары. 62-я армия, в составе которой дополнительно поступила 95-я стрелковая дивизия полковника В. Л. Горишного, получила задачу нанести контрудар силами не менее трех дивизий и одной танковой бригады из района Мамаева кургана в южном направлении и очистить от гитлеровцев захваченную часть в своей полосе.

64-я армия должна была подготовить удар на своем правом фланге с задачей разгромить фашистские войска в районе Купоросного и Ельшанки. В состав этой армии передавалась из 57-й армии одна стрелковая дивизия. Для поддержки контрударов привлекалась вся артиллерия фронтовой артиллерийской группы, кораблей Волжской флотилии и авиации 8-й воздушной армии.

Контрудары обеих армий начались с утра 19 сентября и продолжались более двух суток. Однако существенных результатов они не принесли, хотя и создали для противника значительное напряжение. Сказалось отсутствие необходимого времени на подготовку войск и ограниченных сил, привлеченных к контрударам.

Утром 18 сентября Чуйков и Крылов поминутно выходили из блиндажа послушать, не донесется ли гром канонады до города с северных фасов. Канонаду не услышали, да и трудно было ее звукам прорваться сквозь гул канонады в городе. Но одно обстоятельство сильно обнадеживало. Несмотря на ясный день, над городом не появилась немецкая авиация. Но это облегчение оказалось не долгим. Уже через шесть часов, чуть позже полудня, опять небо заслонили «хейнкели» и «юнкерсы». Какого-либо ослабления в атаках противника не наблюдалось.

В этот же день после шести часов вечера командование армии получило приказ командующего фронтом. Его вводная часть смутила Крылова и вызвала негодование у Чуйкова. Он читал вслух:

— «Под ударами соединений Сталинградского фронта, [192] перешедших в общее наступление на юг, противник несет большие потери на рубеже Кузьмичи, Сухая Мечетка, Акатовка. С целью противодействия наступлению нашей северной группировки противник снимает ряд частей и соединений из района Сталинграда, Воропоново и перебрасывает их через Гумрак на север...»

Чуйков остановился и поднял глаза на Крылова. Густые брови сведены на переносице, свидетельство внутреннего гнева.

— Какие соединения вывели немцы из города? — раздался его вопрос.

— У меня об этом сведений нет! — ответил Крылов.

Тут же в блиндаже присутствовал при чтении приказа комфронта начальник армейской разведки полковник Герман.

Он встал и сказал:

— До Гумрака мы не добрались. Из города не снято ни одного солдата. В этом я поручусь головой!

На Военном совете армии приказ комфронта обсуждать не принято. На этом и закончился этот эпизод, но он имел далекое продолжение. Командование армии готовило контрудар совместно с 64-й армией. И в 23 часа 50 минут 19 сентября был подписан боевой приказ, где впервые за время боев города появилось это слово. Это слово тогда сыграло огромную вдохновляющую роль для каждого командира, каждого солдата.

А ночью, когда все неотложные дела были завершены, Чуйков, оставшись наедине с Крыловым, спросил:

— Что сей сон означает со снятыми соединениями и частями из города?

— Боюсь, что комфронта выдал желаемое за действительное! — ответил Крылов, понимая, что не всегда боевыми приказами решается исход сражений.

— Я очень боюсь, как бы с этим наступлением на северном фланге не вышла бы та же история, что и в начале сентября! Если бы там произошло что-либо серьезное, стервятники не вернулись бы в город... Не поспешили ли опять с наступлением? А это новые потери, это разбитые дивизии, которые ох как попригодились бы здесь в городе...

— Быть может, сегодня там была разведка боем, посмотрим, что будет завтра.

Полудня, как это предписывалось приказом комфронта, Чуйков и Крылов не стали ждать. Атаку на Мамаев [193] курган начали утром, благо опять же немецкая авиация не появилась над городом.

Однако контратака вылилась во встречный бой. Паулюс не только не снял каких-либо соединений из города, но, напротив, усилил свои войска.

По-прежнему не пришло никакого облегчения и в центре, где дивизия Родимцева сдерживала атаки многократно превосходящего по силам противника. К середине дня опять над городом появились немецкие самолеты. И Чуйков и Крылов с сожалением констатировали, что и в этот день войска Сталинградского фронта успеха в своем наступлении не имели. Напряжение боев, а также и армейская разведка к концу дня подтвердили, что Паулюс нисколько не ослабил свои войска в городе. Вечером опять поступило указание комфронта продолжать наступление, и 20 сентября всеми силами 62-я в эти дни была усилена двумя дивизиями: 284-й полковника Н. Ф. Батюка и 193-й генерала Ф. Н. Смехотворова. Но в связи с тем, что волжские переправы находились под артиллерийским и минометным огнем противника, очень остро встала проблема, как переправлять вновь прибывшие части.

Штурмовые группы, совершенно самостоятельные боевые единицы, показали свою жизнеспособность. Они и подсказали идею дать дивизиям больше самостоятельности, организовать для каждой дивизии свою переправу и все, начиная от пополнения и кончая доставкой боеприпасов и продовольствия, производить, минуя армейские склады. Встал в связи с трудностями при переправах и серьезный оперативно-тактический вопрос об артиллерии.

Линия обороны сильно приблизилась к Волге. Гаубичные батареи и пушечные полки теперь могли вести своими крупными калибрами огонь с левого берега. Включить их в централизованное управление артиллерийским огнем труда не составляло. Переправить же вместе с новыми дивизиями их артиллерийские средства было крайне трудно и, главное, опасно, вело к неоправданным потерям драгоценной по тем временам техники. Когда же орудия перевозились на правый берег, начинались новые трудности. В армии на правом берегу не было ни тягачей, ни лошадей, и орудия большого калибра было просто невозможно сдвинуть с места, да еще под непрерывной бомбежкой.

Крылов и Пожарский настаивали на том, чтобы орудия [194] оставались на правом берегу. Однако их настояниям воспротивился командующий артиллерией фронта В. Н. Матвеев.

— Как вы собираетесь наступать и преследовать противника, — спросил он, — если артиллерия останется не левом берегу?

Пришлось Чуйкову обратиться к Военному совету фронта.

— Когда дойдет до преследования, — кричал он в телефонную трубку, — мы на руках их перенесем, только началось бы!

Но ничего не началось и 20 сентября. В городе опять изнуряющие встречные бои до полудня, а после полудня вернулась в город немецкая авиация...

Однако неимоверные усилия армии дали кое-какие результаты. Дивизия Горишного перевалила за Мамаев курган и несколько продвинулась на юго-запад.

Комфронта требовал продолжать атаки и 21 сентября, хотя в армии имелись свои разносторонние данные, что ни одного солдата из города на северные фасы Паулюс не перевел. Напротив, к ночи начали поступать в штарм донесения о сосредоточении новых немецких сил на самых ответственных участках фронта.

21 сентября атаковать немцев не пришлось. На рассвете на позиции в центре и на левом фланге армии обрушился артиллерийский огонь огромной силы. Едва развиднелось, начался массированный налет авиации. На это утро северные фасы не оттянули ни одного немецкого самолета. Артиллерийская и авиационная подготовка с первых же минут показала, что готовится очередной штурм города с далеко идущими целями. Как только двинулись танки и пехота, определилось направление главного удара. На узком участке фронта от Мамаева кургана и до зацарицынской части города противник ввел в бой три пехотные и две танковые дивизии.

Николай Иванович умел по очень скупым и коротким донесениям восстановить полную картину событий. Уже в середине дня он сумел представить командарму карту, по которой прочитывались планы немецкого командования.

— Вот тебе и снятые соединения из города! — воскликнул Чуйков.

Еще утром, сразу же после огневого налета, была приведена в действие вся армейская заволжская артиллерия. Немцы несли тяжелые потери, но лезли напролом. [195]

В 12 часов 30 минут полностью прервалась связь с левым крылом армии. Офицеры связи, посланные на левый фланг, не возвращались. Обстановка грозила потерей управления.

Чуйков доложил командующему фронтом о сложившейся обстановке. Доклад делал по рации, и поэтому разговора о том, что происходит в полосе наступления Сталинградского фронта, не было.

Кто-то из присутствующих в это время на КП осмелился задать вопрос:

— Что там на севере?

— Забыть про север! — резко оборвал спрашивающего Чуйков. — Рассчитывать только на свои силы!

А сил было мало. Во второй половине дня Родимцеву пришлось развернуть левый фланг своей поредевшей дивизии на юг, ибо и дивизии грозило окружение.

И с дивизией Родимцева оборвалась связь. Теперь Крылов мог только по сосредоточенному огню немецкой артиллерии и в большей степени по тому, куда пикировали «юнкерсы», определить, что происходит в полосе обороны 13-й гвардейской.

Ночь не принесла ни облегчения, ни тишины. Теперь начали ночной ближний бой штурмовые отряды, отбивая у немцев здания и подвалы, руины и перекрестки. Военному совету армии надо было приготовиться к следующему дню, рассчитывая на солдат, которые без сна сражались вот уже четвертые сутки. А у Крылова еще забота принять и вывести на исходные позиции полк из 284-й дивизии Батюка, который на всех видах плавсредств переправлялся в темноте через Волгу.

Около двух часов ночи раздался зуммер аппарата связи с командующим фронтом Еременко. Чуйков снял трубку. Еременко сообщил, что танковая бригада Сталинградского фронта прорвалась сквозь фронт противника и взяла направление на Орловку.

Чуйков поднял на ноги весь штаб, всех, кто сражался на Орловском выступе, выслал специальные поисковые группы. Но бригада не прорвалась к городу, во главе со своим комбригом вся погибла в немецких боевых порядках.

22 сентября немцы ужесточили свои атаки в полосе 13-й гвардейской. Этот день стал одним из самых трудных дней для 13-й гвардейской стрелковой дивизии. Противник первый раз рассек 62-ю армию и вышел к центральной пристани на Волге. Однако центр города гвардейцы [196] отстояли. И 22 сентября, несмотря на все приказы Гитлера, его войска городом не овладели.

Сентябрьские бои с 18 по 25 сентября нашли различное освещение в военной исторической науке. Послушаем участников этих событий.

Из книги В. И. Чуйкова «Сражение века»:

«Мне трудно поверить, что командование фронтом и армий не учитывало, что скоропалительным контрнаступлением с севера, без надлежащей подготовки и организации взаимодействия, нельзя достигнуть успеха. Организация контрудара 18 сентября выполнялась без увязки действий между армиями, оборонявшимися в самом Сталинграде... 1-я гвардейская, 24-я и 66-я армии наносили контрудар 18 сентября, а 62-я армия получила приказ фронта только поздно вечером 18-го, согласно которому «ударная группа 62-й армии должна нанести контрудар только в 12 часов 19-го», то есть более чем на сутки позднее, когда контрудар наш с севера уже потерял свою силу.

Кроме того, создать ударную группировку в самом городе из остатков сил 62-й армии было невозможно. И все же мы сделали все возможное и невозможное, чтобы 19 сентября соединиться с войсками 1-й гвардейской и 24-й армий. Из Сталинграда на север не было переброшено ни одного полка противника».

Из книги Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления»:

«Со всей ответственностью заявляю, что если бы не было настойчивых контрударов войск Сталинградского фронта, систематических атак авиации, то, возможно, Сталинграду пришлось бы еще хуже».

Из книги Н. И. Крылова «Сталинградский рубеж»:

«Войска левого крыла Сталинградского фронта продолжали атаки до 3 сентября, но их наступление так и не достигло цели. Судить о причинах этого, находясь по другую сторону неприятельского коридора, естественно, было трудно. Вдаваться же в их разбор на основе того, что я мог узнать в дальнейшем, вряд ли здесь уместно. Скажу лишь, что причин, видимо, было немало: и общая неблагоприятная обстановка, и вынужденно поспешная подготовка, и просто недостаток сил. И что греха таить — в сорок втором мы еще не умели воевать и управлять войсками так, как научились потом».

Послушаем теперь противника. Вот выдержки из дневника начальника генерального штаба сухопутных [197] войск Гальдера: «18 сентября: «В Сталинграде новые успехи. Севернее города успешно отражен мощный удар противника (150 танков). На остальном фронте по Дону спокойно».

20 сентября: «В Сталинграде начинает постепенно чувствоваться усталость наступающих войск».

21 сентября: «Успехи Клейста и в Сталинграде».

23 сентября: «В Сталинграде медленное продвижение вперед».

24 сентября: «6-я армия в Сталинграде, в черте города, ведутся местные уличные бои, сопровождаемые сильным артиллерийским огнем... Сегодня русские снова предприняли усиленные атаки пехотой и танками наших позиций на северном участке фронта 14-го танкового и на участке 8-го армейского корпусов. Временные вклинения противника у Татарского вала и к западу от железной дороги удалось ликвидировать в ходе упорных боев. Противник продолжает оказывать неослабное давление на западное крыло 14-го танкового корпуса: ведя интенсивный изматывающий залповый артиллерийский огонь из орудий всех калибров. На участке 8-го армейского корпуса 76-я дивизия с рассветом втянута в тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника, поддерживаемыми многочисленными танками».

«17.00 — наступление русских при весьма напряженном положении с танками на нашей стороне. С боеприпасами крайне трудно.

Намерение: укрепить северный участок фронта частями 48-го танкового корпуса, которые не нужны для боев в Сталинграде».

7

Бои не стихали, нисколько не спадало напряжение. И все же каким-то образом отдельные дни выделялись особым их усилением. Перед каждым новым штурмом, назовем эти особо трудные дни таким образом, немецкое командование проводило перегруппировку своих сил, ибо немецкие войска несли огромные -потери.

Скупо подбрасываемые подкрепления растворялись в огненном пекле. Солдаты и младшие командиры выполняли приказ, но командование армии не могло не задумываться о целесообразности происходящего.

62-я армия была рассечена. Немцы прорвались к Волге южнее Царицы и заняли участок по берегу протяженностыо [198] до 10 километров. Затруднилась переправа подкреплений.

Быть может, тогда впрямую не ставился вопрос о смысле дальнейшего сопротивления в развалинах города на его береговой кромке. Никто этот вопрос в те дни и не решался поставить. Но на что надеяться, если и второе наступление Сталинградского фронта на севере не привело к облегчению? Вместе с тем разведка устанавливала, что каждый день в Сталинград прибывают новые немецкие войсковые части. Где и в чем предел этому безумию?

Немецкое командование имело свои расчеты. Они четко отражены в дневнике Гальдера в записи от 11 сентября: «Штурм городской части Сталинграда — 14 или 15.9 при хорошей подготовке. Расчет времени: для штурма Сталинграда — 10 дней. Потом перегруппировка — 14 дней. Окончание — самое раннее к 1.10».

Никто тогда дневника Гальдера не читал. Стратегический замысел немецкого командования был разгадан советским командованием. И уже полным ходом готовилось мощное контрнаступление. На 62-ю армию, как и на другие армии, обороняющие Сталинград, выпадала задача приковать противника к городу и перемолоть его живую силу. Но об этом замысле в то время знали только три человека: Сталин, Жуков и Василевский.

Но не размышлять о происходящем не могли и в штарме 62-й.

Когда закончились атаки войск Сталинградского фронта на северном фланге немецкой группировки, Крылов попытался проанализировать сложившуюся обстановку и прикинуть ее возможности на ближайшее будущее. Ночью он доложил Чуйкову.

Полоса обороны сузилась до крайности, немцы вышли к Волге на широкой полосе. Затруднено действие крупными подразделениями, не только батальоном, но и ротой. Стало быть, главной боевой единицей становится штурмовая группа. Все контратаки следует проводить только штурмовыми группами. Усложнилась связь. В Севастополе со связью было проще. Еще до войны на большую глубину были проложены кабели берегового командования. Здесь не спасет и Волга. Чрезвычайно затруднена доставка боеприпасов и особенно их хранение. Самая большая трудность с артиллерийскими снарядами. их следует сразу же с берега доставлять в части и не держать никаких складов. [199]

Вместе с тем получает большое преимущество артиллерия, расположенная на левом берегу Волги. Практически все ее стволы достают немецкие передовые позиция и способны доставать места сосредоточения немецких войск для атак. Заволжская артиллерия способна погасить силу любого немецкого наступления при умелом руководстве огнем.

В ночь на 1 октября в состав 62-й армии была включена 39-я гвардейская дивизия Степана Савельевича Гурьева. Знаменательно было то, что ее перебросили из состава 1-й гвардейской армии. Она участвовала в наступлении на северный фланг немецкой группировки 18–20 сентября.

Не означает ли это, размышлял Крылов, что там, на севере, готовится что-то иное, совсем непохожее на бесплодные атаки, начатые 18 сентября? Не приближается ли срок иных действий Ставки Верховного Главнокомандования? И где? Здесь, в Сталинграде, или на каком-то ином участке фронта? Стало быть, задача 62-й армии продержаться до решающих событий, а когда они начнутся, о том можно только догадываться, знать об этом никому не дано, даже и в масштабе командования фронтом.

В своих предположениях, расчетах Крылов делал вывод, что события должны развернуться к тому моменту, когда гитлеровские войска по всему фронту перейдут к обороне на зимний период, ибо зимой проводить широкие маневренные операции они не приспособлены.

А значит, 62-й армии надо держаться еще не менее месяца. По крайней мере до середины ноября.

Возможно ли это?

При условии, что артиллерия с левого берега усилит свою активность, — возможно.

Чуйков целиком согласился с прогнозами Николая Ивановича.

Они даже помечтали вслух, что большое наступление все же развернется в районе Сталинграда. Сама конфигурация фронта подсказывала возможность мощного удара по немецким флангам. Но это была мечта. А реальность — завтрашний тяжкий день.

Армейская разведка установила, что немецкое командование перегруппировало войска и готовится к удару по Тракторному заводу и по заводу «Баррикады», чтобы еще раз рассечь 62-ю армию в наиболее уязвимом для нее месте. Пленные показывали, что наступление готовится на 5 октября. [200]

Крылов прикинул соотношение сил. Приблизительные расчеты показывали, что готовятся к штурму не менее 90 тысяч солдат и офицеров, более 2 тысяч орудий и минометов, около 300 танков и до 1000 самолетов 4-го воздушного флота.

В 62-й в наличии около 55 тысяч солдат и офицеров, 1400 орудий и минометов, 80 танков. Поддержать оборону могут около двухсот самолетов. Полное преимущество на стороне врага. Снять напряжение штарм предложил сильнейшим артналетом по исходным рубежам противника.

Вместе с генералом Пожарским Николай Иванович разработал схему артналета или, точнее, артиллерийской контрподготовки.

Этого рода операция всегда содержит элемент риска: нанести удар в пустоту, по площадям, а не по живой силе. Еще и еще раз были выверены данные разведки. Помогала и близость передовой линии к немецким позициям.

Немецкие войска начали сосредоточиваться на исходных позициях 5 октября. Контрнаступление было назначено на 7 октября.

Чуйков со свойственной ему решительностью не испугался риска. 5 октября с утра вся артиллерия армии открыла огонь с левого берега. Сразу были задействованы 300 орудий и минометов на участке шириной всего лишь в три километра. Ударила и артиллерия правого берега. Плотность артиллерийского огня была доведена до 110 орудий и минометов на один километр. Продолжался артиллерийский налет 40 минут. Не двинувшись с места, немецкие войска понесли тяжелые потери. Наступление было отсрочено на семь суток. В результате в наступлении участвовали не 10 дивизий, как это готовил Паулюс, а всего лишь 8 дивизий. И началось оно в полную силу 14 октября. Много позади было тяжелых, кризисных дней, но того, что случилось 14 октября, армия еще не переживала.

По фронту в четыре километра были введены немецким командованием три полностью укомплектованные пехотные дивизии и две танковые. В этот день немецкая авиация совершила 3 тысячи самолето-вылетов.

Накануне этого грозного дня КП армии переместился еще раз, поближе к месту, где должны были развернуться главные события, в штольню, врытую в крутой берег за заводом «Баррикады». [201]

Особо надежных перекрытий не было, спасал крутой береговой откос.

В ночь на 14 октября на всем протяжении линии обороны установилась относительная тишина. Без боев штурмовых групп не проходила ни одна ночь, но обычно с немецкой стороны била по площадям или по разведанным целям артиллерия, шел обстрел Волги и заведомо известных на ней маршрутов переправ. На этот раз немецкая сторона погрузилась почти в полное молчание.

— Сегодня на рассвете начнут! — сказал Чуйков, прислушиваясь к тишине. — Отдыхают перед штурмом, берегут снаряды.

— Не нравится мне эта тишина! — согласился Крылов. — Отовсюду доносят, что идет на немецких позициях какое-то движение...

Началось в 5.30 утра. Тогда было просто невозможно определить, какую плотность огня сосредоточила немецкая артиллерия. Земля дрогнула под ногами, штольню трясло, как при землетрясении. Сотни бомбардировщиков еще в полутьме рассвета обрушили бомбовый удар. И все это в полосе не шире пяти километров.

Чуйков вышел из блиндажа, но взрывной волной его кинуло обратно в блиндаж. Смрад и гарь повисли над землей. Те, кто в это время мог смотреть с левого берега, увидели над узкой полосой между Тракторным заводом и «Баррикадами» сплошное море огня, а затем и огонь заволокло дымом. В городе ничего нельзя было различить от черного дыма в пяти шагах. В воздухе носилась, не оседая, каменная пыль.

Даже и в блиндаже не слышно стало человеческого голоса.

Три с половиной часа длилась огневая подготовка наступления. В 8 утра двинулись немецкие танки и пехота.

Теперь заговорила заволжская артиллерия. Массированный огонь рвал немецкие боевые порядки, ожили опорные точки обороны.

Чуйков связался с командующим 8-й воздушной армии Т. Т. Хрюкиным и попросил унять немецких летчиков. Хрюкин ответил, что не может поднять в воздух ни одного самолета, все аэродромы заблокированы немецкими истребителями. Он добавил:

— Василий Иванович, за вас взялись всерьез... Первое же окно — мои летчики у вас...

По немецким войскам, продвигающимся к Тракторному [202] заводу, выпустили несколько залпов «катюши». Но немцы шли, продолжали идти.

Этот грозный день явился испытанием всего, что было сделано командованием армии, чтобы армия смогла выдержать самые невероятные трудности. Это было испытанием и той системы управления армией, которая была в предыдущих боях организована, проверена и упрочена штармом и Военным советом.

После сентябрьских боев, после боев в начале октября Крылов предугадывал, что могут сложиться экстремальные условия для управления войсками, при обрыве связи, при потерях в штабах, на командных пунктах соединений и частей, и построил работу так, чтобы, и потеряв связь с КП армии, в частях знали бы что делать.

Связь начала рваться. Сначала под артиллерийским огнем и бомбовыми ударами, затем в ходе боя.

Первая атака, самый сильный и массированный удар был отбит по всей полосе наступления. Горело не менее двадцати немецких танков, а улицы, по которым двигалась немецкая пехота, стали скользкими от крови.

В перерыве между первой и второй атаками удалось установить, что немецкое командование сумело в полосе штурма создать 10–12-кратный численный и огневой перевес.

Полтора часа перерыва, и вторая атака. За второй последовала третья. Утром передний край противника находился в полутора километрах от ворот Тракторного завода. Это расстояние немецкие войска не преодолели и к полудню.

Рвалась связь с дивизиями, армия несла потери, враг продвигался, но очень медленно. В 14 часов телефонная связь была прервана со всеми частями армии. В 15 часов танки противника прорвались к командному пункту армии. Рота охраны штаба вступила с ними в бой.

Казалось, что уже ничто не может удержать противника. Но командование 62-й подготовило атакующим сюрприз. В городе к середине октября оставалось десяток танков Т-34. Военный совет армии принял решение в бой на ходу их не вводить, а врыть в землю и замаскировать на танкоопасном направлении в парке Скульптурный. Именно через парк и наметил свой прорыв Паулюс. Врытые в землю танки вступили в бой в 15 часов. Они подпустили немецкие танки и машины с пехотой на 300–200 метров и открыли по ним кинжальный огонь. [203]

Сразу же вспыхнули больше десятка немецких танков и загородили проход своим танкам. Но, видимо, операция была так спланирована, чтобы не останавливать продвижение. Сзади все подходили новые танки и машины. Тогда по парку Скульптурный был дан залп РС. Атака захлебнулась.

Три дня эта танковая засада сдерживала на этом направлении немцев, пока весь парк и танки не были разбиты немецкой авиацией.

Смяв защитников у полосы перед Тракторным заводом, а точнее говоря, когда не осталось ни одного защитника в живых, немецкие войска прорвались к заводу и к ночи достигли нижних береговых террас на Волге. Армия была разрезана еще раз.

Ночью Чуйков и Крылов склонились над картой. Нанести на нее точную обстановку было нелегко. Связисты еще не восстановили проводную часть. Связаться с частями по радио тоже не везде удавалось. По отрывочным донесениям, с помощью визуального наблюдения, по докладам штабных офицеров картина представала тревожная.

Противник закреплялся на берегу Волги, а реальных сил в армии, чтобы его отбросить от берегов, не было. О том, чтобы с оставшейся в руках армии узкой береговой полосы города ввести крупные силы, если их даст фронт, трудно было говорить. Каждый метр продвижения в городе равно был труден и наступающим немецким войскам, и контратакующим советским.

Если до прорыва к Волге в центре города и на Тракторном заводе можно было думать о стабилизации фронта как о достижимой цели, то теперь стабилизация фронта была крайне нежелательной, ибо опять же возрастали трудности с переправами, возникала опасность ударов армии Паулюса во фланги рассеченной 62-й, и уже вполне достижимыми для десанта становились волжские острова. Их захват отрезал бы все коммуникации 62-й.

Вопрос уже не стоял о том, выстоит армия, удержит или не удержит остатки города. На левый берег никто не собирался уходить начиная от рядового солдата и до командования армии. За Волгой ни для кого земли не было. Выстоят все, в этом не было сомнения, но выстоять, пасть в бою — это еще не значило удержать город. К Тракторному заводу и к «Баррикадам» немцы прорвались, когда на их пути не осталось ни одного живого защитника Сталинграда. [204]

Гурову сообщили из политотдела фронта, что об обстановке в городе доложили Сталину, что в Ставке взвешивают все возможные варианты помощи Сталинграду. Это в какой-то мере обнадеживало командование армии, но вместе с тем и какой-либо реальной возможности резко изменить обстановку командование армии не видело и у Ставки.

— На что мы можем рассчитывать? — спрашивал Чуйков у членов Военного совета.

— Только на артиллерию с левого берега! — ответил Крылов. — А стало быть, мы должны расставить наблюдателей и корректировщиков где это возможно и где невозможно. В Севастополе мы их забрасывали в тыл к противнику. Здесь это тоже возможно...

К ночи поступило сообщение из штаба фронта, что готовится к переправе 138-я Краснознаменная дивизия полковника И. И. Людникова.

— Крепкая дивизия! — заметил Чуйков. — Я ее знаю по шестьдесят четвертой.

— Значит, верят, что мы выстоим! — сказал Гуров.

— Верят, что из Сталинграда не уйдем! — поправил его Чуйков. И обратился к Пожарскому: — Твое слово, Николай Митрофанович! Царица полей — пехота, а бог войны — артиллерия!

— Пока останется хотя бы один корректировщик на нашем берегу, немцам не придется считать операцию в Сталинграде законченной... И на острова они не высадятся, даже если положат все свои пять дивизий в могилу... От их огня нас укрывают руины, по и их они укрывают. И только они вылезут из камней, как тут начнется такая мясорубка, что и им она окажется не по вкусу.

— Одно ясно, — сказал Крылов, — свертывать наши боевые порядки они будут по берегу, а это значит, что подставят они себя целиком под стволы заволжской артиллерии.

15 октября все началось, как и накануне. Опять небо прикрыли самолеты, потускнело солнце, немецкая артиллерия била по всей площади в районе заводов. Противник продвигался, но продвижение нисколько не было похоже на наступление. И все же продвигался. Он уже находился в пятистах метрах от КП, и опять пришлось вводить в бой охрану штаба и штабных работников.

Ночью начал переправу стрелковый полк из дивизии Людникова. Переправа всей дивизии ожидалась не ранее [205] ночи с 16-го на 17-е. В ночь на 17-е на правый берег переправился комфронта А. И. Еременко.

Чуйков и Гуров вышли его встречать на причал, но бронекатер подошел совсем не там, где его ждали. Еременко вошел в штольню и застал там Крылова над картой. Был он хмур, озабочен, но ожидавшихся упреков не последовало.

— Пришел поглядеть, как вы тут живы! — сказал он Крылову. — Товарищ Сталин приказал мне самому у вас побывать и доложить, что здесь творится. Показывай карту!

Но карта ничего нового не могла показать командующему фронтом. Он слушал доклад Крылова о состоянии дивизий и тяжело вздыхал.

Пришли Чуйков и Гуров. Чуйков начал говорить о необходимости маршевых пополнений, о недостатке снарядов.

— Все знаю! — перебил его Еременко. — Снарядов дадим, хотя и сами на голодном пайке... Сам должен понимать, что не одна шестьдесят вторая за Сталинград ответственная! Да будет тебе известно, что неспроста теперь в районе Сталинграда действуют три фронта: Донской, наш Сталинградский и Юго-Западный!

Чуйков улыбнулся.

— Два новых фронта для охвата с флангов всей немецкой группировки!

— Ну это не нам обсуждать! — оборвал Еременко командарма. — Для шестьдесят второй задача остается прежняя: Сталинград отстоять! А командный пункт переводи. Не дело здесь устраивать с гитлеровцами потасовки...

17 и 18 октября бои продолжались с неослабевающей силой и днем и ночью.

Противник проник на территорию завода «Баррикады» и остановился. Его силы явно иссякли, надо было ожидать новой перегруппировки.

Новый командный пункт армии развернули поблизости от устья Банного оврага, напротив Мамаева кургана, в центре расположения армии. Это была последняя смена КП.

Пока налаживалась связь, Военный совет армии обсуждал уже в который раз в последние дни сложившуюся обстановку. Пришли к выводу: для того чтобы повторить с такой же силой новый удар, каким он был 14 октября, [206] Паулюсу понадобится несколько дней на перегруппировку. Немецкие военнопленные из самых различных частей все в один голос показывали, что их части понесли невероятные потери. О том же повествовали захваченные разведчиками письма и дневники немецких офицеров и солдат. Но и 62-й армии нужно было хотя бы три-четыре дня для того, чтобы привести себя в порядок. Ожидалось и новое подкрепление — 45-я дивизия, но принимать ее предстояло в очень трудных условиях.

19 октября Донской фронт возобновил свои атаки на северном фланге немецкой группировки. Опять облегчение наступило только в налетах немецкой авиации. Никаких других существенных перемен это наступление для сталинградцев не принесло. 22 октября перешла в наступление ударная группа 64-й армии. Когда чуть стихало в городе, с армейского КП был слышен отдаленный гул канонады. Бои развернулись в пятнадцати километрах от центра города. Полковник Герман доложил, что немецкое командование перебрасывает 100-ю легкопехотную дивизию под Купоросное. Опять же и это обстоятельство не могло иметь решающего значения, эта переброска не ослабляла сил Паулюса, задействованных в городских боях. Опять же ни войска Донского фронта, ни ударная группа Юго-Восточного фронта нигде не смогли сломать оборону противника.

Из книги Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления»:

«Наступление Донского фронта и контрудар 64-й армии облегчили тяжелое положение 62-й армии и сорвали усилия противника, нацеленные на овладение городом. Не будь помощи со стороны Донского фронта и 64-й армии, 62-я армия не смогла бы устоять и Сталинград, возможно, был бы взят противником».

Из книги Н. И. Крылова «Сталинградский рубеж»:

«Но ни южные наши соседи, ни северные, перешедшие в наступление несколько раньше, и на этот раз не смогли достигнуть сколь-нибудь существенного территориального успеха. Как и при прошлых контрударах, враг оказал и тем и другим ожесточенное сопротивление. Тем не менее одновременные активные действия против обоих флангов фашистских войск, осаждавших Сталинград (а 64-я армия вскоре возобновила их вновь), задержали предпринятую Паулюсом перегруппировку, помогли нам собраться с силами». [207]

Из книги В. И. Чуйкова «Гвардейцы Сталинграда идут на запад»:

«Я склоняю голову перед мужеством солдат и офицеров 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий, которые вступали в бой, не ожидая полного сосредоточения и подхода артиллерии усиления. Отборные комсомольские части, наши десантники шли на штурм укрепленных вражеских позиций, обильно поливая родную землю своей кровью, в то время как армия Паулюса втягивалась в изматывающие ее уличные бои в Сталинграде. Твердая рука и несгибаемая воля маршала Жукова помогли обеспечить эти атаки на вражеские позиции в сентябрьских боях.

И, склоняя голову перед героизмом гвардейцев, я должен сказать, что в те дни и часы вся страна поднялась на защиту Сталинграда... Бог победы — это полное и действенное взаимодействие всего народа, всех его вооруженных сил и в большом и в малом...

Я, как бывший командующий 62-й армией, в свою очередь, со всей ответственностью заявляю, что Сталинград мог быть взят противником лишь при одном условии: если бы все до одного солдата были убиты. Ни один из защитников Сталинграда не перешел бы с правого берега на левый. Мы дали клятву партии и народу: стоять насмерть! От этой клятвы нас могла освободить только смерть. Сие убеждение было продиктовано не только осознанием стратегической обстановки и необходимостью удержать город. Это было веление сердца. Оно отражало тот перелом в сознании советского солдата, который произошел у стен Сталинграда: отступать хватит!»

* * *

Сталинград отстаивали не только войска 62-й и 64-й армий, отстаивала вся наша страна. Поэтому Паулюс не смог снять ни одного солдата из Сталинграда, не вывел ни одной части из района города. Но ему все же удалось, хотя бы и с оттяжкой, перегруппировать свои войска для нового штурма.

Крылов, сводя воедино донесения армейской разведки и частей, анализировал обстановку, видел опасности, но и видел, что усилия немецких войск обречены опять же на провал. Да, потеснить кое-где защитников Сталинграда, быть может, немного немецкому командованию удастся и на этот раз, но какой ценой. Немецкая авиация по-прежнему безраздельно господствовала над городом, но теперь ее воздействие на линию обороны советских [208] войск сильно ограничилось. Расстояние до противника измерялось несколькими шагами. Если до этого из тактического целого немецких наступательных элементов: авиация, танки и за ними пехота — в городских боях были обесценены танки, то теперь выбыло и авиационное звено. Бомбить передовые позиции советских войск немецкие летчики при таком сближении позиций противоборствующих сторон не могли. Вместе с тем каждое их новое сосредоточение войск для нанесения концентрированного удара при корректировке с правого берега попадало под результативное воздействие артиллерии с левого берега.

Все предчувствовали, что так долго продолжаться не может. Никто и не думал, что немцы могут очистить правый берег, это было невозможно, но и единоборство 62-й и 6-й армии Паулюса должно было прекратиться.

Давно замолкла канонада в районе Купоросного. 64-я затаилась как бы перед решающим прыжком. Не приходило известий и о каких-либо контрударах с Донского фронта. Вместе с тем армейская разведка уже располагала данными, что Паулюс получает пополнения с других участков фронта. Даже с Кавказа. На самолетах к нему доставляются саперные батальоны.

Уже стало известно из допроса военнопленных, что Гитлер отдал приказ 14 декабря перейти по всему фронту к обороне, но этот приказ явно не касался Сталинграда.

И в то же время командование фронтом по нескольку раз на день запрашивало штаб 62-й, не замечено ли каких-либо признаков отвода войск из Сталинграда.

Крылов размышлял: что означает это беспокойство? Не готовится ли где-либо на другом участке фронта крупное наступление советских войск? Если об этом каким-то образом проведало немецкое командование, то было бы естественным укрепить тот участок фронта и за счет 6-й армии, которая, как заверял Гитлер, «способна штурмовать небо».

И еще признак, что где-то Ставка накапливает резервы. Несмотря на то, что бои в городе не утихали, заволжская артиллерия была посажена на голодный паек по боеприпасам.

— Не может быть, чтобы готовили что-то ординарное! — говорил Крылов командарму. — Для ординарного не стоило стольких усилий... Весь вопрос — у нас или где-то еще... [209]

— Шестая армия — самая боеспособная! — рассуждал Чуйков. — Если и готовить что-то решительное, то у нас...

— Но не через наши переправы! — констатировал Крылов.

Немецкое командование сосредоточило кулак для удара по центру города, и по заводам, и вдоль берега Волги, дабы отрезать от воды сталинградцев. Вот-вот должен был начаться новый штурм, а из штаба фронта шли запрос за запросом, нет ли каких-либо признаков, что немецкие войска уходят с позиций.

Сильно похолодало, по Волге пошла шуга: и не лед, и не вода. Очень опасный период, шуга и плывущие льдины почти начисто перерезали сообщение с левым берегом.

Этот момент и выбрало немецкое командование для штурма. Они верили, что этот штурм — последний. Паулюс считал, что, бросив шесть дивизий и несколько саперных батальонов в прорыв на узком участке фронта — между Волховстроевской улицей и Банным оврагом, — он наконец раздавит остатки 62-й армии.

В 6 часов утра противник начал артиллерийскую подготовку, сосредоточив на пятикилометровом участке фронта до тысячи орудий и минометов. С рассветом начали выдвижение его танковые и пехотные части. Тут же открыла огонь артиллерия с левого берега, вели огонь одновременно не менее восьмисот орудий. Несмотря на уничтожающий заградительный огонь, немецкие войска поднялись в атаку.

Здесь более выразителен будет рассказ очевидца с немецкой стороны, командира саперного батальона Вельца в его книге «Солдаты, которых предали»:

«С этой высоты нам видна вся полоса наступления — она лежит наискось перед нами... Под покровом ночи подразделения занимают исходные позиции, подтягиваются роты и взводы. Еще раз проверяются оружие и средства ближнего боя. По собственному опыту знаю, что происходит в эти минуты.

Вдруг тишина лопается. Орудийные залпы один за другим, непрерывно. Из черного ковра позади нас к небу взлетают короткие огненные сполохи. Их сотни. Снаряды рвутся на склонах высот и скатах лощин, в руинах, в насыпях. Все дрожит от гула. Над нами прокатываются волны горячего воздуха. Густой чад стелется над землей, сквозь него пробиваются первые рассветные лучи, [210] они освещают взрытую снарядами и бомбами пустынную местность.

На русские позиции обрушивается залп за залпом. Взлетают целые гирлянды снарядов. Там уже не должно быть ничего живого. Если дело пойдет так и дальше, саперам остается только продвинуться вперед и занять территорию. Кажется, так оно и есть. Беспрерывно бьют тяжелые орудия. Навстречу первым лучам восходящего солнца в просветлевшем небе несутся бомбардировщики с черными крестами. Эскадрилья за эскадрильей. Они пикируют и с воем сбрасывают на цель свой бомбовый груз, а за ними — новые и новые».

Вельц, так картинно изобразив начало немецкого штурма, дальше этим как бы драматизирует дальнейшее:

«...Еще каких-нибудь двадцать метров — и они уже займут передовые русские позиции! И вдруг они залегают под ураганным огнем... Глазам своим не верим. Как, неужели после этого ураганного артиллерийского огня, после налета пикирующих бомбардировщиков, которые не пощадили ни единого квадратного метра земли и перепахали все впереди, там все еще жива оборона?

...Но вот наконец становится заметно движение. Через край балки перепрыгивает солдат. Немецкий. Он бежит назад! Ага, наверняка связной с донесением! Но нет, за ним другой, третий, четвертый. Все несутся назад. За ними несколько саперов. Итак, наши отступают! Самое время вводить в бой основную массу батальонов, но ничего похожего не происходит. Еще две-три минуты, и уже видны первые каски русских солдат. Русские постепенно накапливаются, формируются в группы, преследуют беспорядочно отступающих саперов. Где же остальные силы пяти батальонов? Неужели отступающие группы — это все? Все, что осталось?

...Что за наваждение, уж не приснился ли мне весь этот бой? Пять свежих батальонов пошли в наступление, пять батальонов вели бой, как дома на учебном плацу. А результат? Большинство убито, часть ранена, остальные разбиты, разбиты наголову».

Утренние атаки все были отбиты. Они стоили Паулюсу трех тысяч солдат и офицеров и десяти танков. Атаки он возобновил после полудня. Он сузил острие клина. На два полка Горишного бросил две полнокровные дивизии. Один из полков, 241-й, был просто смят. Немцы заняли южную часть территории завода «Баррикады» и вышли к Волге, расчленив в третий раз 62-ю армию. Ширина [211] прорыва не превышала пятисот метров. Атаки возобновились и 12 ноября. Но не с раннего утра. Ясно было, что немецкое командование задержалось с перегруппировкой частей, понесших особо тяжелые потери. Атаки продолжались весь день, обстановка была тяжелой, но к концу дня в штарм начали поступать странные донесения от комдивов. Еще повсюду шел бой, а комдивы, как бы сговорившись, один за другим докладывали, что враг остановлен, что уже не продвинется ни на шаг, что силы его прямо на глазах иссякают, что немцы останавливаются во время броска в атаку и, пятясь назад, натыкаются на горы трупов своих солдат. Эти штабеля трупов приводят их в замешательство не меньше, чем инженерные заграждения.

В сложной боевой обстановке, когда использованы все резервы, применены все тактические средства, когда с точки зрения военной науки все должно завершиться поражением, когда и опыт подсказывает, что уже использовано все, что было возможно и невозможно, у талантливого полководца вступает в силу при его размышлениях интуиция, которая и есть выражение его таланта, величина, в любой отрасли человеческой деятельности ничем не измеримая. Но она или есть, или ее нет!

В этот час, когда Военный совет армии был отрезан от командования фронтом, Крылов, взвесив все донесения с передовой, почувствовал, как его охватил озноб. Чуйков, войдя к нему в блиндаж, при неверном свете моргасика взглянул ему в лицо и удивился:

— Что с тобой, Николай Иванович? Жар у тебя? Озноб?

Ответь кому-либо другому, как он ответил, его слова вызвали бы крайнее недоумение. Но Чуйков понял Крылова, когда тот сказал:

— С Паулюсом покончено!

— Говори, почему? Я это тоже чувствую...

— Я не знаю, — ответил Крылов, — что должно произойти и где, где начнется наше контрнаступление, но оно начнется в момент полного истощения сил немецкой группировки под Сталинградом... Даже если мы сегодня и оставили бы город, то это ничего не изменит... Манштейн тоже нес большие потери, но удар его нарастал в своей силе, Паулюс прошел свой наивысший пик... И я думаю, Василий Иванович, что удар будет нанесен все же здесь, под Сталинградом...

План контрнаступления Ставка держала в строжайшем [212] секрете. Были пущены в ход все средства маскировки и дезинформации. Проводились специальные мероприятия под Вязьмой, чтобы внушить мысль гитлеровскому командованию, что наступление будет предпринято в центре советско-германского фронта.

Обычно сквозь все завесы секретности проникала информация «солдатского вестника». И проникали известия сквозь все преграды, что готовится что-то серьезное. И опять же по нескольку раз на день из штаба фронта задавали все тот же вопрос: «Не замечен ли отход каких-либо частей из города?»

И хотя сила ударов слабела с каждым днем, Паулюс с маниакальной настойчивостью каждый день продолжал свои атаки. Крылов иногда сам передавал сводки по телефону или начальнику штаба фронта, или же Еременко. Тональность их голосов его удивила бы, если бы он не укрепился в предположении, что им известно что-то такое, что неизвестно еще командованию армии. Он докладывал о новых атаках Паулюса и улавливал, что это почему-то радовало командование фронтом.

Оставалось считать только дни: когда, когда же?..

18 ноября, как обычно, Крылов пришел к командарму с докладом об обстановке и с прикидкой, что предпринять на следующее утро. Забот было немало: и группа Горохова, и дивизия Людникова, сражавшаяся в окружении, и недостаток боеприпасов, и многое другое. Раздался телефонный звонок из штаба фронта. И время было обычное для таких звонков. Но сообщение не совсем обычное. Командарма предупредили, чтобы он никуда не отлучался, что скоро будет передан телеграфом важный приказ.

Все замерли. Таких предупреждений за все дни обороны города не бывало. Никто не решался высказать всех осенившее предположение. Решился Кузьма Акимович Гуров:

— Это приказ о переходе наших войск в контрнаступление!

Крылов взглянул на Чуйкова. Всего лишь три-четыре дня тому назад они об этом говорили, а потом замолкли, как бы не желая разочаровываться, если бы предположения не подтвердились. Чуйков нахмурился. Он не любил в чем-либо обманываться, хотя все подтверждало, что Гуров не ошибся.

В полном составе Военный совет армии перешел в блиндаж связи. В полночь застучал аппарат. Чуйков [213] дрожащим голосом читал с ленты, что утром 19 ноября два фронта, Донской и Юго-Западный, а днем позже и Сталинградский переходят в решительное контрнаступление. Сообщение было кратким, но все, кто собрался в эту минуту у аппарата, не нуждались в карте, конфигурация фронта застыла в их памяти, и каждый мог сразу мысленно охватить замысел Верховного Главнокомандования.

Утром опять атаки немцев, будто бы ничего и не произошло. И только после полудня полковник Горохов сообщил по телефону, что они слышат далекий орудийный гул на северо-западе. Это уже было серьезно. Рассеялся туман, но ни одного немецкого самолета над городом.

В оперативной сводке к концу дня Крылов записал: «В результате длительных боев части армии понесли значительные потери, которые до сих пор не восполнены, в силу чего боевые порядки резко ослабли».

20 ноября до армейского КП со стороны Купоросного донесся орудийный гул. Самолеты по-прежнему над городом не появлялись.

С фронтового КП беспрестанно запрашивали, как ведет себя противник, требовали особо тщательной проверки, не начал ли он где-либо отход. Не начал. По-прежнему продолжались настойчивые атаки немцев.

В ночь на 21 ноября началось передвижение в стане противника. К утру разведка установила, что снимаются танковые части. Прекратились атаки, бои продолжались только против участка, который обороняла в окружении дивизия Людникова. 24 ноября к группе Горохова прорвалась 66-я армия генерала А. С. Жадова, войска 62-й армии воссоединились с Большой землей.

Бесспорна истина, что человек познается в беде, в преодолении трудностей, ну а уж в горниле сталинградской обороны все это действительно втройне.

«Такие дни, какие мы все пережили в середине октября, — пишет Крылов в своей книге «Сталинградский рубеж», — теснейше сближают людей, связанных общим делом и общей судьбой. Так вышло у нас с Василием Ивановичем Чуйковым, с Кузьмой Акимовичем Гуровым. Если мы и до того были хорошими боевыми товарищами, успевшими и узнать друг друга, и сработаться, то, пожалуй, именно с тех переломных октябрьских дней стали друзьями навек.

Чуйков мог быть и резок, и вспыльчив, но друг ведь не тот, с кем всегда спокойно. С нашей первой встречи [214] на Мамаевом кургане я считал, что мне посчастливилось быть в Сталинграде начальником штаба у такого командарма — чуждого шаблонов (в той обстановке приверженность к ним могла бы погубить все), до дерзости смелого в принятии решений, обладавшего поистине железной волей. А непоколебимо принципиальный, страстный и в то же время глубоко сердечный Гуров олицетворял партийную совесть нашей армии. То, что эти два человека постоянно находились рядом, значило для меня очень много».

А вот как бы отвечал ему В. И. Чуйков: «До этого мы с ним не встречались и не были знакомы. Я знал, правда, что он был одним из руководителей обороны Одессы и Севастополя. Встреча на дорогах войны. Как много было и у меня и у него таких встреч. Встретились и разошлись. А эта встреча была на всю жизнь, до самого того скорбного часа, когда довелось мне проводить самого родного и дорогого моего друга, которого подарила мне моя долгая жизнь, Николая Ивановича Крылова, Маршала Советского Союза, командующего Ракетными войсками стратегического назначения в его последний путь — на Красную площадь». [215]

Дальше