Глава 1

Уже несколько раз писала Вера настойчивые заявления в военкомат с просьбой об отправке ее на фронт.

Заявления рассматривали и отвечали отказом. Вера понимала, что это справедливо: работа аппарата сотрудников Московского городского комитета партии по своей напряженности, оперативности, ответственности — та же передовая. По-военному четко решались сложнейшие вопросы: перебазирование на восток страны предприятий, прием эвакуированных, следующих через Москву из Прибалтики, Белоруссии, с Украины; формирование отрядов народного ополчения; организация госпиталей, сбор теплых вещей для посылки на фронт... Круглые сутки работал горком партии, загруженный неотложными делами, но инструктор орготдела Вера Тихомирова рвалась на фронт: не давая покоя, преследовала мысль, что она — летчица, и не на фронте! После очередного отказа Вера снова упрямо писала заявления и снова начинала ждать.

...В феврале сорок второго на заводе «Серп и молот» готовился к пуску новый прокатный стан. Сутками не уходили с завода рабочие, инженеры, техники, и сутками инструктор горкома партии Тихомирова была на заводе. Надо ли говорить, что значит для страны, для фронта новый прокатный!

В тот памятный для Веры день в ночную смену должен был состояться пуск стана. Пожалуй, это впервые случилось: так волновалась, что за весь день ни разу не вспомнила о заявлении!

И вдруг:

— Тихомирова! — перекрывая шум и лязг металла, донесся до Веры охрипший голос. — Тебе звонили из военкомата, просили немедленно приехать!

Неужели сбудется? Неужели?..

Вера бежала, не замечая стужи, не видя ничего вокруг. Два последних года время, словно спрессованное тисками событий, мчалось непрерывным потоком. Теперь оно замерло, будто остановилось. Путь от заставы Ильича до Красной Пресни был, казалось, бесконечен. Неужели сбудется?..

Сбылось! Обещали: скоро вызовут — и на фронт! Пойдет в авиационный полк, будет водить на врагов самолет У-2, так хорошо ей знакомый: до войны несколько лет водила У-2 по линиям ГБФ.

Вера ничего не сообщила мужу. Он служил недалеко: его авиаполк защищал Москву. Петр Тихомиров, капитан, инженер полка, ее муж, ее любимый, ее друг... А как хотелось сказать! Раз даже сняла телефонную трубку, начала вращать диск, но тут же решительно нажала на рычаг...

Вера мучительно ждала вызова: дни мчались напряженным потоком, и, как медленная лодка, плывущая навстречу его движению, тянулось ожидание...

В ясный апрельский день сорок третьего Вера Ивановна Тихомирова была приглашена начальником Главного политического управления Рабоче-Крестьянской Красной Армии Александром Сергеевичем Щербаковым.

— Партия оказывает вам большое доверие: вы назначаетесь заместителем командира по политической части пятьсот восемьдесят шестого авиационного истребительного полка. И, увидев, как метнулись ясные серые глаза, добавил уверенно: Комиссаром полка назначаетесь — непреходяще значение этого высокого слова. — Помолчал. — Дело трудное, время тяжелое. Но вы — коммунист, которому не впервой преодолевать трудности. Думаем, не оробеете?

— Постараюсь оправдать доверие партии.

Вера не узнала своего голоса так изменило его волнение. Она тихонько закрыла дверь, постояла минутку в коридоре — ноги не слушались. Минуты хватило, чтобы обрести привычную решительность. Захотелось, чтобы рядом был сейчас Петр. Кто, как не он, поймет и порадуется за жену, поддержит своей в нее верой.

Конечно, она разволновалась: поймала себя на том, что направляется в Колобовский переулок, в дом, который разрушен немецкой бомбой... А когда обнаружила промах, посмеялась над собой (нарочно вслух — коротко и сердито), решительно повернула и зашагала к Маяковке.

Дома она подняла на окне светомаскировочную штору, легла навзничь, подложив руки под голову, и стала думать. Вспомнила все, что узнала в политуправлении о 586-м истребительном. Это — один из женских авиационных полков, сформированных Героем Советского Союза Мариной Расковой.

Комиссаром при формировании полка была Ольга Павловна Куликова, кадровый военный. Она сумела в короткий срок сплотить юных патриоток в боевой коллектив, зажечь их сердца. Немалая заслуга комиссара Куликовой и в том, что сегодня полк успешно сражается в составе Войск ПВО.

...Черное небо, отраженное, умноженное волжской водой, пронизанное лучами прожекторов, загрохотало от зенитных разрывов. Немецкие бомбардировщики шли на Саратов, к мосту через Волгу, но повернули, не пробившись через огневой щит. И лишь один фашист уверенно приближался к важному военному объекту. «Юнкерс» схватили со всех сторон лучи прожекторов. И тут стремительной молнией сверкнул в луче «ястребок», вонзилась в самолет красная стрела трассирующих пуль... Так открыла боевой счет полка лейтенант Валерия Хомякова, выпускница, а потом инструктор аэроклуба...

Вера напряженно смотрит в окно. Весна... Но, словно символ, перечеркнута крестами на стеклах глубокая синева последней московской ее ночи. Хомякову она уже не увидит в полку. Валерия погибла в бою над горящими степями Сталинграда.

Вера досадовала на то, что не была в полку с первого дня, не разделила его судьбу с самого начала, хотя понимала — далеко еще до Победы...

Небо начало светлеть. Вера подошла к телефону, взяла трубку. Соединили очень быстро.

— Петя... — Голос дрогнул, но Вера собралась и спокойно закончила: — Постарайся быть в десять утра на Центральном аэродроме, я улетаю на фронт.

— Подожди, подожди... — Он, видимо, собирался с мыслями. — Ты что же, неправду говорила мне про медицинскую комиссию, которая тебя начисто забраковала?

— Уговорила я комиссию... — И вдруг рассердилась: — Я теперь тоже капитан, и мы равны по званию... — И тут теплая волна захлестнула сердце, и тревога за мужа, и боль. Может, в последний раз говорить доводится, а она-то... — Петя, родной мой! Я летчик, партийный работник. Сейчас самое важное — одолеть войну. Иду в пятьсот восемьдесят шестой авиационный истребительный замполитом вместо заболевшей майора Куликовой, приказ о моем назначении подписан. Что молчала — прости. Думала: вдруг не выйдет, а ты волноваться будешь. — И неожиданно для себя самой добавила: — Я очень люблю тебя...

Потом с минуту стояла, сжав горячими ладонями виски. «Вот и сказала». Успокоилась. Осмотрела комнату — точно в прошлое заглядывала: все ненужное во фронтовой жизни из вещей аккуратно сложено, убрано. Давно готовилась она к этому дню!

Осталось в ее строго разработанном плане последнее: письмо маме. Надо написать его спокойно и просто. Она знала: мама не заплачет, все поймет правильно. Работница-ткачиха, еще до революции мама помогала партии в подполье. Там, в родной Кинешме, впервые Вера пошла с матерью на фабрику «Томна», оттуда в красной косынке мать уезжала на партийный съезд делегаткой... Конечно, мама согласится, что дочь-летчица не может оставаться в тылу, как бы ни важна и нужна была здесь ее работа.

Слова ложились на бумагу спокойные, уверенные. Вере казалось, что мама, подперев рукой щеку, сидит напротив и смотрит на нее одобрительно. Словно бы такое состояние души когда-то уже было. Давно, далеко... Синее довоенное небо, небо ее нелегкого и все равно счастливого детства, светилось над ней, медленная Волга отражала белые перистые облака, Вера убегала по какому-то важному и ответственному делу, а мама улыбалась ей вслед, стоя на пороге старенького дома. Мать гордилась дочерью. Одна из первых в Кинешме пионервожатых — Вера Тихомирова. Первый пионерский отряд, первый сбор — все организовывалось при ее участии.

Письмо маме она убрала в карман шинели. В одной руке — легкий чемодан (точно такой же купила Петру, положила на видное место — это ему сюрприз), в другой — огромная нитка «бус» из металлических кружек, весело звенящих и сверкающих (подарок девушкам от рабочих «Серпа и молота»). Тяжелая дверь подъезда хлопнула глухо — будто отсекла прошлое.

Центральный аэродром совсем рядом, полчаса езды. Скоро она увидит Петра. Сердце колотилось так, словно шла на первое свидание, хотя поженились почти десять лет назад. Десять лет! Помнит: сероглазый авиамеханик рядом с ее самолетом. Когда она вернулась из рейса, он ждал ее. Потом он всегда ждал ее из рейса.

Почти десять лет они любят друг друга, а сегодня, может быть, расстанутся навсегда...

«Брось, Верка, что это ты размякла!» — сказала себе сердито.

Петра она увидела издали. Гремя кружками, кинулась к нему, и больно сжалось сердце, когда разглядела, какое усталое, расстроенное у него лицо. Обоих в миг встречи пронзила да так и не отпускала мысль: может, видятся в последний раз...

С напускной веселостью, оглядев ладную фигуру жены в новенькой военной форме, Петр сказал:

— А ты у меня молодец, товарищ капитан!

Вера с обостренным, почти материнским чувством смотрела в родные глаза, сжимала жесткие вздрагивающие ладони, и болело, болело о нем сердце...

— Эх, Петр, накупаемся мы в Волге в первое мирное лето! Вот тебе слово: два часа из воды не вылезу...

Это она нарочно, чтобы не осталось у него горького чувства. И решила: пусть теплая летняя послевоенная Волга под Кинешмой, где всегда проводили отпуск, останется как маяк надежды в дни разлуки...

К вестибюлю аэровокзала подошла машина, из нее вышли генерал-майор Антонцев, заместитель командующего Войсками ПВО страны, и его адъютант. Готовый к вылету, Ли-2 ждал на взлетной полосе.

— Ну, пора. До встречи, родной, — тихо сказала Вера мужу. — Пиши мне почаще.

Антонцев летел в район дислокации 586-го истребительного под Воронеж, с ним — новый замполит полка.

Прорулив совсем немного, Ли-2 пошел на взлет, без круга лег на курс.

Прижавшись лбом к холодному иллюминатору, Вера далеко внизу увидела Петра. Вот и все, прощайте, Москва, дом, муж... Она старалась быть спокойной, ей казалось, что у нее это получается. Но генерал Антонцев вдруг тихо положил руку ей на плечо:

— А вы не стесняйтесь, Вера Ивановна, это у каждого трудно проходит, так и быть должно. Даже советую: поплачьте — при мне можно, — и все пройдет. Вот вам шоколадка из эн-зэ. — Отошел и начал рыться в портфеле — пусть одна посидит, придет в себя.

Но Вера уже была спокойна.

— Простите, товарищ генерал, это не повторится, — сказала твердо.

А он улыбнулся ей совсем по-отечески:

— Молодцом, товарищ комиссар!

Глава 2

Воронеж она увидела из иллюминатора — и не узнала. Руины вместо домов, обгорелые деревья, одиноко торчащие на развалинах заводские трубы, серые беззвучные столбы взрывов, встающие то тут, то там. Ей объяснили: фашисты заминировали при отходе все, что могли, — покореженные кровати, печи в домах, рухлядь, сложенную горкой в сарае. Возвращались в разбитый город голодные, оборванные люди, дотрагивались до того, что осталось от прежней, мирной жизни, и — взрыв, смерть...

Вера Тихомирова работала в Воронеже в тридцать пятом году пилотом в отряде спецприменений и очень любила этот радостный город. Увидев Воронеж сейчас, особенно серые, слабые взрывы, впервые обжигающе остро поняла, что такое гитлеризм. Ненависть к врагу закипела в груди, погасив опасения, сомнения — справится ли? Теперь Вера чувствовала: она сильная, вынесет все.

...Полк базировался под Воронежем с февраля сорок третьего года. Задачей полка было: во время бомбардировочных налетов противника прикрывать город, и также Лиски, Касторное, подходящие к ним участки железнодорожных веток и мостов через реки Дон и Воронеж, по которым непрерывно шли эшелоны.

Аэродрома в привычном понимании не было: на территории разрушенного гитлеровцами авиационного завода расчистили от мин часть прежнего испытательного поля. С этой взлетной полосы среди рассеянной фашистами минной смерти взмывали на «ястребках» советские летчицы, словно презирая смерть.

Вихрем пронеслось все это в голове замполита, когда она ступила на «полосу жизни».

Осмотрелась. Сразу бросились в глаза два красавца-»яка», стоящие на старте. Алые звезды сияли в лучах солнца, и даже здесь, на земле, «ястребки» казались стремительными. В кабинах замполит увидела девичьи лица в шлемофонах. Девушки настороженно следили за небом. Вера тоже подняла глаза и сразу заметила взвивающуюся зеленую ракету. В ту же минуту оба «яка», как две блестящие стрелы, ушли в небо. Девушки-техники в синих комбинезонах быстро убрали колодки, трап, инструменты, а к взлетно-посадочной полосе выруливала очередная пара «ястребков», чтобы застыть в боевой готовности.

— Товарищ генерал! — услышала Вера спокойный голос командира полка майора Гриднева. — Личный состав несет боевое дежурство в воздухе. Два самолета подняты на перехват цели.

Генерал Антониев принял рапорт, по его глазам Вера поняла: он доволен деловитой четкостью только что происшедшего на старте. Вместе со всеми они направились к санитарной машине, дежурившей на старте. Там — пункт связи. Взволнованные техники и вооруженцы толпились у машины. Их лица, огрубевшие от ветра и солнца, были совсем юными, и гордость за девушек, которую Вера ощутила в Москве, стала еще сильнее.

— Разведчика обнаружила служба оповещения. — Лукаво играя яркими глазами, высокая, статная летчица с прекрасной русой косой дружелюбно-испытующе смотрела на замполита. — Командир первой эскадрильи старший лейтенант Раиса Беляева.

Этих минут замполит не забудет никогда. Перед ней стояла сложная задача: в тяжелейших условиях военных действий стать душой, поддержкой, примером для каждой из юных летчиц, техников, оружейников, связисток, стать настоящим комиссаром — стойким, спокойным, мудрым и чутким другом.

— Ловко они пошли, правда? — улыбнулась Рая. — Вот увидите, вам у нас понравится, товарищ капитан.

«Понравится, понравится...» — по-хозяйски думала Тихомирова, знакомясь с условиями жизни и боевой работы девушек. Тревожно замерло сердце, когда увидела совсем недалеко от взлетной предупреждающие знаки «Осторожно: мины!», и сделала в блокноте первую запись: «Нажать на минеров». Ведь чуть промахнись при посадке (единственная полоса — не бетонная вовсе, просто укатанная земля) и — взрыв! «Сегодня же выясню у командира», — сердясь на кого-то, думала Вера.

Опускался на землю вечер. Беседуя, шли по самолетной стоянке первой эскадрильи генерал-майор и командир полка. Часть истребителей заруливала на ночь в капониры. Готовились к полету экипажи ночников. Технари, подстриженные под мальчишек, с челками, хлопотали у машин. Лица у девушек были очень усталые.

«Знакомиться с людьми буду завтра, — подумала Вера. — Сегодня моя задача — все осмотреть». Она направилась к серому полуразбитому зданию, видимо бывшему заводоуправлению, в котором расположилось общежитие.

Тоненькая девушка-дневальный лихо козырнула и улыбнулась приветливо:

— С прибытием, товарищ капитан! Дверь слева у лестницы — в вашу комнату.

Лестница — и не лестница вовсе: четыре широкие доски оперты на перекрытие второго этажа, скреплены поперечинами. Вместо пола слой свежего песка. Стоит большущая бочка с водой.

— Вода чистая, питьевая, товарищ капитан, — заметив вопрос в глазах замполита, охотно объясняла дневальная. — Водопровод разрушен, а девушки — чистюли, им воды много нужно. Нам ее издалека привозят — все колодцы вокруг гитлеровцы засыпали или отравили.

На войне — как на войне. Вера Ивановна приоткрыла плохо пригнанную фанерную дверку и вошла в свое новое жилище. Видимо, здесь был умывальник: узенький топчан едва помещается рядом с тумбочкой. На тумбочке коптилка — стреляная гильза, сжатая сверху, фитиль торчит судорожным комочком. В комнатке пахнет бензином, за мутным окном громоздятся покореженные бетонные балки, вывороченный взрывом фундамент ближайшего к заводоуправлению цеха бывшего завода. Вера задумалась на минутку. Вот так же сегодня утром стояла она в своей московской комнате. Неужели сегодня? Давно и очень далеко была прежняя ее жизнь. И Петр... Вера тряхнула головой: «Не раскисать!» Поставила в угол легонький чемодан и вышла.

Под лестницей висела стенгазета. Вера глазами быстро пробежала ее. Заметки были неконкретные, совсем без критики, рисунков мало. Да и старый номер, незлободневный. Под цифрой «2» она вывела в блокноте: «Стенная печать».

— Первая эскадрилья! На ужин становись! — Звонкий девичий голос произнес слово «ужин» так аппетитно, что у Веры засосало под ложечкой, — она и забыла, что целый день ничегошеньки не ела, кроме шоколадки из эн-зе генерала Антонцева.

Столовая — серое, наспех сколоченное здание, словно нахмурясь, стояло на отшибе за полуразрушенной узкоколейкой. Неуютно было в столовой. Тусклые алюминиевые тарелки на столах, вместо кружек — банки из-под консервов «слезинка Черчилля»: так называли озорные девчонки союзническую фарш-колбасу. Ужин был невкусный. «Тут тебе, комиссар, тоже предстоит работа. Девушек надо кормить вкусно». Вера поймала себя на том, что мысленно ей, не освоившейся, кто-то в ней же самой, решительный, опытный, все замечающий, постоянно приходит на помощь. Она усмехнулась: «Раздвоение личности, но вполне объяснимое. Ничего, Верка, не робь, скоро и вторая половина на место встанет».

А когда кончился ужин, вытащила из вещмешка кружки и с веселым звоном опустила их на стол:

— Девушки! Это подарок специально для вас от рабочих завода «Серп и молот». Когда мне его передавали обер-мастер Честноков и лучший прокатчик Туртанов, кружки были еще теплые — сталь не успела остыть.

А мне казалось, что это жар сердец людей, которые гордятся вами, склоняются перед вашим мужеством и героизмом.

Не дождалась утра замполит. Да и нужно ли было? Долго разговаривали они в тот вечер — самый первый фронтовой вечер капитана Тихомировой.

Продолжался разговор в комнате штаба полка, самой большой комнате общежития, где при неверном, колеблющемся свете коптилки на планшете белела подробная карта района, разделенная на квадраты, лежал микрофон для наведения. Нежными, совсем невоенными были лица, склонившиеся над столом. Но когда, знакомясь, девушки крепко жали замполиту руку, у каждой в глазах Вера Ивановна прочитала решимость и отвагу, а на самом донышке — сосредоточенность, которую определила для себя словами — «опаленность войной»...

Словно спелые крупные вишни, глаза у Зулейхи Сеид-Мамедовой. Козыряет жесткой ладошкой:

— Штурман полка...

Вера Ивановна знала еще в Москве: Зулейха — первая девушка-азербайджанка, пришедшая в клуб Осоавиахима, ставшая летчицей, инструктором парашютного спорта. Казалось, в ней, Зулейхе, тысячелетняя покорность женщин Востока, дерзавших только в молитвах смотреть на небо, взорвалась словно пружина и выросла в страстную потребность завоевать небо. Штурманский факультет Военно-воздушной академии имени Жуковского окончила лейтенант Сеид-Мамедова в мае сорок первого...

Саша Макунина — начальник штаба. Она спокойно и уверенно смотрит на Веру Ивановну голубыми глазами, и трудно поверить, что еще совсем недавно с шумной стайкой подружек бегала Саша на лекции в Московский университет. С первых дней формирования женских полков, еще в Москве, студентка Макунина начала проходить курс военной науки.

У Анастасии Кульвиц — начальника связи полка — настоящая военная выправка: сказываются опыт и знания (за год до войны Анастасия окончила Ленинградский институт ГБФ). Ее тонкое большеглазое лицо выражает волю и высочайшую ответственность; еще бы, ведь хорошая связь в истребительном полку — первейшее условие успеха. И Вера Ивановна видит, как, знакомясь, разговаривая, улыбаясь, привычно вслушивается Анастасия в сообщения постов ВНОС, принимаемые оперативной дежурной. Посты ВНОС глаза и уши аэродрома. На значительной территории вокруг по всей линии фронта сидят в поле девушки с передатчиками и неотрывно смотрят в темнеющее небо. «Але, алё, доносится до них по радио хрипловатый и усталый голосок, — квадрат...» Быстро склоняются над чпртой девушки, уходит, шипя, в небо зеленая ракета, и к тот же миг срывается со старта дежурная пара истребителей: не пропустить врага к охраняемым объектам — эту задачу полк решает блестяще...

А потом открылась дверь и вошла очень красивая и статная девушка: глаза синие-синие, и словно песня в них. Только вот не понять сразу Вере: веселая та песня или грустная? Поймала себя на том, что улыбается, — так понравилась ей девушка. «Славный и сильный она человек», — подумала и очень обрадовалась, когда девушка сказала тепло:

— С приездом, товарищ капитан. — И представилась: — Парторг полка старший лейтенант Касаткина.

Вера и потом замечала: где появится Клава, там словно лучик света прибавится — такая ясная и открытая у нее душа.

— Расскажите нам про Москву! попросила Клава, и Вера увидела, как загорелись у всех глаза.

Инструктор горкома партии Вера Тихомирова хорошо знала, как героически живет и трудится Москва, и долго рассказывала об этом, умолкая лишь тогда, когда звучали позывные связи...

Дважды за эту ночь вылетали «ночники» навстречу невидимому врагу. Дважды ждал аэродром их возвращения. Пары вернулись благополучно: охраняемые объекты опасности не подвергались — самолет противника прошел на дальних подступах.

Перед тем как лечь спать, Вера написала коротенькое письмо: «Петр, дорогой мой! Не волнуйся — у меня все в порядке. Завтра решающий, очень важный день — приступаю к выполнению обязанностей. На днях напишу письмо длинное-длинное...»

Когда вышла, чтобы опустить письмо в ящик полевой почты, ахнула от неожиданности: хлынул на нее весенний воздух. Дурманяще пахли пробудившаяся земля и какие-то неведомые первые цветы. Небо — темное, синее, в ярких мерцающих звездах: не было природе до войны дела...

Глава 3

Так было уже не раз в ее жизни: перед важным событием оживал для нее памятный день.

...С замирающим сердцем Вера впервые без инструктора садится в самолет. Осторожно выруливает, осматривает пространство: не заходит ли кто на посадку, свободна ли взлетная; несмело поднимает руку, следя за дежурным по полетам. Старт! И вот он — первый стремительный взлет, первый разворот! Время как бы останавливается, и сердце тоже готово остановиться от счастья. Вдруг в наушниках — отрезвляющий голос инструктора: «Так, так, не торопись, убирай газ, тяни, смотри у меня, чтобы посадка была на три точки!» Взмокшая от волнения, идет она к своему учителю и судье, и сердце теперь стучит радостно...

Этой ночью Вера испытала все заново. Возможно, она спала и то был лишь сон, но такой отчетливый, что, вроде и не просыпаясь, услышала Вера торопливый топот сапог по сходням, увидела солнце, просвечивающее сквозь развалины за окном, и вскочила с тюфячка. «Неужели проспала?»

Она быстро взглянула в осколок зеркала, приделанный на стене, одернула гимнастерку, а когда посмотрела на часы, оказалось, что половина пятого утра!

— Давай, давай, Дробович, торопись, а то опять на построение опоздаешь! — послышался насмешливый, но ласковый девичий голос.

Вера Ивановна увидела маленькую девушку с переброшенными через плечо огромными кирзовыми сапогами. На ногах у девушки были неопределенного вида и цвета тапки. Вразвалочку она догоняла своих подруг.

— Что делать, — объяснила, горько улыбаясь, Клава Касаткина, — ножка у Дробович малюсенькая, тридцать третьего размера, а сапоги ей пришлось выдать ровно на десять номеров больше! Вываливается она из них при ходьбе, а когда стоит — только сапоги и видно.

У Веры сердце екнуло. «Ничего, — сказала, — наладится с обувкой». Теперь она уже не доставала блокнота: четко работал мозг, отмечая, запоминая, анализируя, вчерашней растерянности как не бывало.

На КП дежурила начальник химической службы полка старший лейтенант Нина Словохотова, застенчивая, сдержанная, с глубоким, задумчивым взглядом.

— Товарищ капитан, идет подготовка планшета к боевой работе, — отрапортовала она.

Вера просматривала сводки, схему расположения постов ВНОС, когда вошел командир полка.

— Знакомитесь? — И тепло улыбнулся своей особенной улыбкой. Только очень хорошие люди так улыбаются: губами, глазами, всем существом. Раньше знала: настоящий боевой командир. Теперь поняла: и человек отличный — душевный, тонкий, терпеливый.

Майора Гриднева перевели из мужского истребительного полка и назначили командиром 586-го, когда по болезни ушла работать в оперативный отдел штаба ПВО страны первый командир полка, замечательная советская летчица подполковник Тамара Казаринова. Знала Вера еще в Москве: заартачился было Гриднев, засмущался поначалу. Но понял быстро: ничуть не хуже летчицы-истребители в женском полку, чем мужчины-асы...

Вот и сейчас, будто угадав мысли замполита, сказал:

— Народ у нас отличный, воевать умеет, вот увидите. — Помолчал и добавил: — День сегодня тяжелый у меня, так что знакомиться сами будете, комиссар.

— Спасибо, товарищ командир. Меня не надо представлять, справлюсь, — чуть даже обиделась Вера. — Думаю пойти на старт, затем к связистам, потом на самолетную стоянку, в столовую для дежурных экипажей. Как вам мой план?

И снова командир улыбнулся дружески:

— Все верно, товарищ капитан, желаю удачи. А вечером соберем партактив и командиров эскадрилий.

Солнце распластало над аэродромом свои лучи. От столовой тянулись летчики, техники, вооруженцы, направлялись к самолетам. Начинался новый боевой день.

Вера тихо шла к старту и думала вот о чем. Воюют девушки, почти девочки, есть среди них восемнадцати-девятнадцатилетние, не вполне окрепшие физически, зато у всех до одной — горячие, отважные сердца. Все пришли в военкоматы добровольно, отправки на фронт добивались с трудом и упорством. А ведь там их ждала кровь и смерть, ждало напряжение всех физических и душевных сил, которое и мужчинам-то порой не выдержать. К тому же условия на полевом аэродроме предполагают оторванность, изоляцию. С каким волнением они про Москву спрашивали, как глазенки разгорелись мечтой и надеждой...

Задачи замполита так же важны, как и командира: политработники закаляют дух. волю. Ибо самый отличный специалист в любой области военных знании, идейно и политически не подготовленный, — еще не боец. Он просто струсит или падет духом, растеряет все свои знания и навыки...

Встал в памяти один далекий день, когда она по путевке ЦК ВЛКСМ в счет «500» вместе с двадцатипятитысячниками начала работать секретарем сельского РК в Хвалынском районе на Волге. В деревне Сосновая Мазо, возвращаясь после комсомольского собрания, у крайней избы Вера услышала крики: «Щас покажу тебе комунию!» Кинулась туда, распахнула дверь и увидела, что здоровенный бородатый мужик держит за растрепанные косы тоненькую девушку. Узнала сразу — учительница! Ах, как он был страшен, когда Вера, схватившись за рукав фланелевой рубахи, взглянула ему в лицо. Это было лицо врага. Но Вера выдержала взгляд, и мужик отпустил девушку. Что говорила тогда, не помнит, но слова находила самые нужные — за ними была правда. Разобрался он во всем и одним из первых вступил в колхоз. В тот день и поняла Вера, что такое сила правды, заключенной в слове. И другое поняла, очень важное для себя: «Есть у меня, оказывается, способность доносить правду до людей...» Потому, наверное, и встал неотвязно в памяти тот далекий день именно сегодня.

...Летная столовая на самом краю аэродрома оказалась чистенькой и маленькой, наспех сколоченной. У санитарной машины, где постоянно работала связь и были известны все новости, замполит познакомилась с труп пой летчиц: Аней Демченко, Ирой Ольковой, командиром звена Клавой Панкратовой. «Именно здесь нужно вывешивать боевой листок и сводки информбюро», — решила Вера.

Целое утро знакомилась она с девушками, во все вникала, обходя звено за звеном. А уже после обеда появился на старте первый боевой листок — выписка из сообщения Совинформбюро: «Войска Северо-Кавказского фронта вели наступательные бои в районе севернее Новороссийска».

Девушки столпились, примолкнув, — читают.

— Совсем другое настроение, девчонки! — зазвенел голос. — Ох и дам же я на радостях фашистам жару!

У замполита комок подступает к горлу: там, у Черного моря, родина Клавы Панкратовой. Составляя первую «молнию», знала Вера Ивановна, что услышит этот звенящий радостью голос командира звена.

Взволнованная, отошла Вера от старта, подошла к «ястребку», стоящему на ремонте. Оглянулась, ища глазами техников, и вдруг заметила на земле скомканный листок бумаги. Подняла — письмо, конверта нет. Она долго стояла в раздумье. Что-то тут не так. Письма на войне ждут, как самое дорогое, как живительную каплю надежды на будущее счастье, потому что они — частица такой далекой, желанной, недосягаемой прошлой жизни. И каждое слово в письме — огромно! За ним встают любимые лица, деревья под родным окном, теплая от солнца дорожка к речке, по которой бегала столько раз, что вспомнишь — и пятки ощущают прикосновение желтых песчинок. Письмо не раз перечитывают: медленно — при свете чадящей коптилки вечером; торопливо — в короткие перерывы между вылетами, под ветром, рвущим из рук дорогие слова. Вот и это письмо прочитано около пробитых вражескими пулями плоскостей самолета. И судорожно брошено комочком на раненую землю. Значит, чья-то горькая беда, и она, замполит, обязана прийти на помощь.

Вера расправила листок и положила его в карман: надо осторожно и как можно скорее узнать, кому из девушек прислано это письмо.

— Товарищ капитан, — услышала она голос адъютанта, — вас вызывают на КП!

Звонили из штаба дивизии: схватка с врагом в воздухе в марте этого года летчиц Памятных и Сурначевской рассматривается по всему фронту в авиачастях как пример отличного ведения боя истребителей при отражении массированного налета.

В такое с трудом верили прославленные асы: две юные летчицы из 586-го истребительного, встретив в воздухе двадцать фашистских бомбардировщиков, вступили с ними в бой и, сбив четырех, обратили остальных в бегство, заставили побросать бомбы где попало...

Вечером шло открытое партийное собрание полка, многие выступали. Потом слово взяла Памятных.

— Я сначала не поняла, что это бомбардировщики: много-много черных точек. Птицы? Потом решила: нет — слишком большая высота, к тому же идут ровными рядами... — Тамара энергично отбрасывает с высокого лба прядку волос, щеки у нее от волнения пылают. — Я Рае просигналила крылом, чтобы за мной держалась, и — на сближение с «птичками». Подходим: внизу под нами десятки фашистов. Пулеметами ощерились, тонны бомб несут на станцию, а станция-то уже близко, ни минуты нельзя терять! Тогда мы с Раей решаем использовать преимущество в высоте и внезапность, чтобы развалить первую группу. Из крутого пикирования открываем огонь по самой середке!

И хоть не раз слышали девушки рассказ отважной подруги, сейчас, когда собрался торжественно весь полк, происходило, может быть, самое важное: осмысление подвига, проникновение в его глубь. Замполит видела, как, сопереживая подвиг подруг, загораются девушки, подтягиваются невольно, готовясь тоже совершить подвиг. Такое обсуждение — необходимо.

— Вышли из атаки — два бомбардировщика горят, к земле приближаются — взрывы столбами. Мы с Сурначевской снова атакуем уже рассыпавшийся строй, сближаемся до предела, я даже стрелка в последнем самолете разглядела... — Тамара на минуту замирает, и все замирают, будто в них целится враг. — Жму на гашетку — загорелся «юнкерс». И тут мой самолет завертело, понесло к земле...

Долго и горячо идет собрание. Собрание — праздник и урок мужества, разбор недавних боев. Осмысленное, оно останется в сердце и памяти навечно.

— Об осмотрительности я забыла начисто, когда увидела, что Томин самолет падает, — вскакивает Раиса, — от отчаяния ка-ак всажу в ближайший «юнкерс» залп в упор! Он вниз, в дыму весь. А у меня в кабине пар, сил нет, смотрю — масло того гляди закипит...

Никто в полку не спал в ту ночь, на КП надрывались телефоны — видели сверху летчицы обломки «ястребка»; неужели погибли подруги? Лишь под утро раздался звонок из штаба дивизии: живы героини, находятся в Касторном, прилетайте за ними!

— Привезли нас на машине в Касторное, — рассказывает Тамара. — На аэродроме встречает секретарь Курского обкома словами: «Видели мы с земли бой. Ну и молодцы вы, ребята!» Отвечаем смущенно: «Мы не ребята». — «А кто же вы?» — удивляется секретарь. Тут же шлемы сняли, волосы рассыпались. Все даже рты раскрыли: «Да ведь это девчонки!»

Ни одной бомбы не упало на Касторное. От двух истребителей, ведомых советскими девушками, улепетывали с позором фашистские асы.

...Ночью Вера Ивановна писала письма Петру, маме. И еще очень важное — в Московский горком партии: «Все в порядке, в строй вошла... С фронтовым приветом В. Тихомирова».

Вера, хоть и не желала себе в том признаться, была довольна первым фронтовым днем. Она гордилась своими однополчанками. Только вот не давала покоя мысль о скомканном письме. Все казалось замполиту, что кто-то предал прекрасную, удивительную девушку...

Глава 4

В самое время пришлось назначение Веры Тихомировой в полк — в историческое время подготовки и проведения великой битвы на Курской дуге.

Перегруппировались советские войска. Враг после поражения под Сталинградом готовился взять реванш. Почти беспрерывно, одно за другим, устремлялись крупные вражеские воздушные соединения и на вверенные под защиту 586-го авиаполка объекты. Летчицы круглосуточно, днем и ночью, прикрывали наземные войска, штурмовали огневые позиции противника, то и дело вступали в небе в жестокие схватки с опытнейшим врагом.

И было очень важно, чтобы аэродром встречал героинь дружной, слаженной, строго организованной жизнью, в которой бился пульс родной страны. Учеба — военная и политическая. Информация обо всем, что происходит на фронтах и в тылу. Душевное тепло и поддержка такие, как если бы это было в семье. Еда в достаточном количестве, чистая постель, наконец, полевые цветы на тумбочке в банке да и многое другое, а вернее, абсолютно все стояло на повестке фронтового дня замполита, парторга, комсорга полка...

А цветы в то лето росли по всей границе аэродрома: синие, белые, розовые, лиловые... Их аромат вселял в сердца легкую, едва различимую тревогу. Она странно не соответствовала напряжению, в котором жили люди, и все же не заметить ее было трудно. Вера видела, как вдруг то одна, то другая девушка вскидывала голову, устремляла взгляд на цветы. Вот тогда они и придумали с Клавой Касаткиной: на каждой тумбочке — букет. Технари и щелчки (так прозвали вооруженцев), несмотря на усталость, с радостью выполняли это поручение.

...Перед обедом выдалось относительное затишье.

Замполит стояла возле старта. Только что получили шифровку о том, что в полк на днях прибудет пополнение — пять новых летчиц. Для дежурящих на старте экипажей привезли обед.

Летчицы собрались у стенда сообщений информбюро: «На полях Саратовской области в настоящее время работает 213 женских тракторных бригад».

— Да, девчонки, не зря мы немцев били под Саратовом. И Лера Хомякова...

Там, на волжском берегу, стояла легендарная их подруга Валерия Хомякова, глядя на обломки сбитого ею «юнкерса». Среди обломков — поверженный враг, с которым один на один вела она ночной бой...

Вера понимала, как много значит для ее девочек это сообщение информбюро.

Клава Панкратова теребит крепкими руками шлемофон. Она веселая, Клава Панкратова, как все очень сильные люди. Любит песни петь: когда ей хорошо — от радости, а когда плохо — чтобы никто не заметил этого.

Маленькая и быстрая, похожая на задорного воробышка Ира Олькова; Аня Демченко, коротко остриженная, напоминающая мальчишку-подростка, черноглазая, резковатая, — обе задумались, посерьезнели.

В боевой готовности на старте «ястребки» Бурдиной и Лисицыной — заместителя командира полка. Лица у девушек строгие, какие бывают, когда ждут летчицы, сжимая штурвал, сигнала ракеты — «Воздух».

Тишина повисла вдруг над аэродромом — и так же быстро кончилась: на старт выруливал истребитель майора Гриднева. Вера поняла, что командир полка дал по радио сигнал Лисицыной — «Взлет», потому что зеленый огонек ракеты, блеклый в лучах солнца, беспомощно поник в воздухе, когда оба истребителя уже стремительно набирали высоту. И снова, как всякий раз во время такого вот мгновенного взлета навстречу врагу, отсчитывало сердце секунды громкими ударами.

На КП штурман полка капитан Зулейха Сеид-Мамедова сообщила отрывисто:

— Бой будет, враг обнаружен. — И немного погодя: — Они встретились, идет бой.

Весь личный состав полка, замерев, слушает команды с КП. Кто сказал, что время идет одинаково? Видно, человек, который не знает войны. В небе идет смертельный бой. Минуты, словно тягучий, расплавленный металл, прожигают мозг, кажутся бесконечной пыткой. Замполит понимает, что труднее всех сейчас техникам сражающихся самолетов. Нина Шабалина, техник командира полка, обычно неунывающая, с крепкими, как красные яблоки, щеками, стоит белей снега и неотрывно смотрит в облака. И видит замполит, что Катя Полунина, техник Лисицыной, серьезный и сдержанный солдат войны, — девятнадцатилетняя девочка, ранимая и нежная...

На этих девочках — двойное напряжение: тревога за товарищей, своих командиров, и — ответственность. Ведь и они сражались сейчас, ибо их руками пригнан, проверен, смазан каждый винтик боевой машины...

И когда наконец из облаков вырывается и идет к посадочной полосе зеленая краснозвездная птица, переливчатый от счастья девичий визг разрывает напряженную тишину, смешивается с гулом мотора.

Девушки несутся в вихре пыли и песка, поднятых с грунтовой дорожки пропеллером, и замполит бежит за ними к изрешеченной пулями боевой машине. Командир уже стоит у крыла. Снимая краги, улыбается устало, скупо — по-мужски.

— Ну? — глядит на него Вера.

— Четыре... Один «юнкерс» и три «фокке-вульфа»...

— Что — четыре?

— Да сбили мы с Лисицыной четырех фашистов! Гриднев стаскивает с взмокшей головы шлемофон.

— Где Валентина? — Замполит с тревогой смотрит в небо, в ярко-синие просветы среди белой июньской кутерьмы облаков.

— А вот идет. — И действительно, все ближе, ближе ровный, деловитый гул мотора. — За Валю не беспокойтесь, дралась она как надо — под стать лучшему парню... Хватка у дивчины настоящая — истребительская.

— Ой, родные мои! — Катя Полунина опирается на плечо стоящей рядом Ольковой. — Знала же, знала, что все хорошо будет, а сердце едва не выскочило. К Лисичке моей чуть не улетело...

— Так ведь, так ведь, — восторженно щебечет Ира любимую свою приговорку.

И снова несутся к самолету девушки, налетают на Валю, а она, сильная, рослая, улыбается белозубо и озорно, будто и не было жестокой схватки с врагом.

Но замполит видит, как дрожит на донышке Валиных глаз тень только что пережитого напряжения...

Вечером шел теоретический разбор боя. Все летчицы и политсостав полка заново переживали воздушную схватку.

...Майор Гриднев первым увидел Ю-88. Вражеский бомбардировщик шел очень высоко, тысячах на семи, но преимущество в высоте все же было у нас — метров семьсот. Атаковали. Ю-88, не отвечая на вызов, пытался уйти. Снова атака. Вспыхнул правый мотор «юнкерса», он нырнул в облака, пытаясь скрыться. Но лейтенант Лисицына, пронизав облака, нагнала врага третьей атакой. И тут Гриднев увидел над ее самолетом алую ленту трассирующих пуль: прямо против «ястребка» заходил для новой атаки «Фокке-Вульф-190». Молниеносна реакция командира: в самое сердце вражеской машины вошли две пулеметные очереди; почти вертикально, распуская шлейф дыма, «фоккер» пошел к земле вслед за «юнкерсом».

Из облаков вывернулись еще два «фокке-вульфа». Гриднев атаковал. Но истощился боекомплект — замолчали и пулемет, и пушка. «Облака... Надо уходить в облака, дать поискать себя», — думал майор. Когда, пикируя, он вырвался из облаков, один вражеский самолет пошел прямо в лоб «ястребку». «Резко вверх, — тихо приговаривал Гриднев, выводя безотказную, слившуюся с ним машину. — Вот так! И порядок!» Тот, что преследовал его, и тот, что заходил в лоб, столкнулись. Огромным столбом огня и дыма падали они на землю, которую жаждали завоевать...

Вот какой был этот день. Еле успокоился аэродром.

Но для замполита день не кончился с отбоем: в два часа ночи Вера вышла проверять посты на аэродроме.

Техник Саша Ескина из ночного наряда по охране самолетов, подставив веснушчатое лицо лунному свету, задумчиво смотрела в темноту, туда, где колыхалась от ветра гряда цветов на развалинах. Не заметила, как подошла Тихомирова.

— Товарищ капитан, виновата: цветы нюхала...

— Ну и что же? И нюхай. Не отходи только... — Вера положила руку на худенькое плечо девушки.

— Война, а они пахнут... — вздохнула Саша.

Густой запах (хоть набирай в ладони и пей глотками, словно ключевую воду) стоял над аэродромом. Он перекрывал, поглощал все остальные запахи: бензина, масла, горелого металла, пороха...

Глава 5

О технарях, как ласково называли в полку авиационных техников, замполит думала часто. Физическая нагрузка и моральная ответственность на них лежат огромные. И капитан Тихомирова вместе со всем политсоставом полка старалась чутким отношением, заботой облегчить их тяжелый труд. Ездила в авиакорпус к генералу Василькову, договорилась об обмундировании: ушить, обменять, чтобы удобно работалось да и приятно было, — девушки есть девушки. Сапоги разыскала для маленькой Дробович, и та торжественно выбросила свои потерявшие форму и цвет тапочки. Преобразилась девчонка — откуда-то и выправка, и ловкость взялись. Опаздывать перестала.

...Вера пришла к техникам минут за сорок до отбоя. В комнате чисто, большинство кроватей еще заправлено, несколько девушек улеглись, вытянулись устало. Некоторые сидели за столом вокруг коптилки. Зоя Малькова писала письмо, и лицо ее было озарено тихой радостью: так пишут письма домой с войны, когда нормально идет служба, когда не коснулась смерть друга, командира — того, кто рядом. Зоя была далеко мыслями, даже не слышала, как вошла замполит. Катя Полунина что-то шила, ловко орудуя иглой. Вере хотелось подольше остаться незамеченной, понаблюдать за девушками, угадать, чье письмо носила в кармане гимнастерки уже несколько дней. Но, прервав коротенькую посиделку, все вскочили, приветствуя вошедшую.

— Не помешала я, девочки?

— Конечно, нет, товарищ капитан. Садитесь, расскажите нам что-нибудь о Москве... Мы как раз о Москве говорили, соскучились — ужас! — за всех ответила Катя Полунина.

Катя — комсомолка, очень хороший техник. Замполит присматривалась к ней: по существу, девушка уже коммунист. Того же мнения и Клава Касаткина. Надо поговорить с Катей и всеми техниками о их огромной роли в полку. Тут налицо комплекс: «Летчицы — это да. Они подвиг совершают, а мы, мазюки, возимся день и ночь с мотором, дыры в крыльях латаем. Хотя, конечно, летчикам без нас не обойтись». Замполит уже не раз слышала такое. Что ж, надо работать. Вот с Катюши и следует начать.

Вера устроилась поудобнее на табуретке.

— Я вам самую последнюю московскую новость скажу. Совинформбюро сообщило: в Малом театре прошла премьера пьесы Леонова «Нашествие».

— А? Что я говорила! — Женя Борок даже вскочила. — Я письмо получила от подруги: кинотеатры работают, театры работают! А они мне не верят!

— А пирожные продают в кондитерских? — У Дробович от сладкой этой мысли глаза загорелись.

— Вот пирожных не продают. Всё по карточкам, строго по норме.

«Девочки вы мои, — думала Вера Ивановна, — тяжелейшую мужскую работу несете на плечах, почти без отдыха, а при слове «пирожное» волнуетесь».

— Не слушайте вы ее, товарищ капитан, она у нас просто сластена.

— Уж и помечтать немножко нельзя, — обиделась Дробович. — Я не только про это... Я стихи про Москву сейчас прочту. — Шмыгнула к кровати, достала листочек и с чувством прочла:

Заглянула дневальная в дверь, изобразила лицом какой-то смущенно-настойчивый знак. Вера поняла: отбой, спать пора. Спускаясь к себе, думала: надо про Москву стенд срочно сделать. Много значит для всех нас великое это имя.

На утренней поверке Вера обратила внимание на безучастное лицо Вали Скачковой. Вспомнила: вчера вечером Валя лежала, отвернувшись к стене, хотя чувствовалось, не спит. И сердце стукнуло: ее письмо.

Была Валя знающим техником, со стажем. Вере рассказывала о ней Клава Касаткина, неутомимый парторг, которая знает о девушках все: недаром же она душа полка. Рассказывала Клава и такую историю про Скачкову.

Под Сталинградом пришлось Валиной эскадрилье работать одно время в составе мужского полка. Парни посмеивались поначалу: «Тоже — механики!» В трудную минуту Валя и Саша Ескина парней этих выручили. Крепко их с тех пор ребята уважать стали: «Девчонки — первый класс механики! Люкс!»

Студентка Московского авиационного института Валя Скачкова пришла в полк, как и все, добровольно. Кто же посмел обидеть такую девушку?

Вечером, когда закончились полеты, к капониру, в который уже поставили самолет, подошла Тихомирова.

— Валя, можно мне поговорить с тобой?

Девушка насторожилась, подтянулась, тревожно сбоку посмотрела на замполита. Будто ждет — сейчас ее окликнут откуда-то издалека.

— А что случилось, товарищ капитан?

— Случилось. Ты должна мне помочь разобраться в одной истории.

Она нарочно это сказала: «Должна помочь...» Увидела, как что-то расслабилось, отпустило в девушке. Валя сорвала травинку, задумчиво прикусила ее.

— Чем же я могу помочь?

— Понимаешь, Валя, я нашла письмо — смятое, кинутое.

Валя отбросила травинку и сказала порывисто:

— Хорошо, что оно к вам попало... — На бледном лице выступил нежный румянец, засияли глаза. — Я места себе не находила, да только не из-за себя, боялась, вдруг кто из девчат письмо нашел, прочитал... Несправедливое оно, обидное, слабый и плохой человек его писал. А они, девушки наши, они — замечательные! Боялась я, что он их обидит. Я-то сильная, снесла его несправедливые слова — слишком хорошо знаю этого парня. А они — не знают!

Валя говорила быстро-быстро, видно, натерпелось в молчании ее сердце, слезы блестели в прекрасных серых глазах, и такая злость закипела в душе у замполита, что, попадись он ей сейчас, излупила бы.

— Выбрось ты его из головы и забудь. — Волнуясь, тоже сорвала травинку, ощутила губами терпкий вкус сока.

— Я уже выбросила. Отвечать ему не стану: хорошие мысли не для такого умишка. Пусть до Победы сидит в тылу. Одно только обидно: как он мог на фронт такое письмо написать! А любовь... растаяла сразу, как иней на плоскости моего истребителя утром ранней весною. И Валя улыбнулась сквозь слезы.

Они шли по краю аэродрома. Вера Ивановна обнимала Валю за плечи и думала: прекрасна душа русской, советской девушки, если в минуту крушения первой любви, среди смерти, пороха, жестокости и усталости, не о себе думает она, а о том, что предавший любовь парень мог обидеть тех, с кем она одолевает войну...