Не зная страха

Алексей Хлобыстов сидел возле окна купе, подперев щеку рукой, и задумчиво смотрел на медленно проплывавшие за окном вагона леса, белые снежные наносы, громадные черные валуны. А вот невдалеке показалось озеро. В центре его — чистая ровная ледяная площадка, будто кто ее специально расчищал. Да только кто тут будет этим заниматься, если согласно статистическим данным плотность населения едва достигает трех человек на один квадратный километр...

Три человека! Эта цифра как-то сразу напомнила Ленинград, его шумные, многоголосые улицы. Как он любит Ленинград! Бывало, вырвется из гарнизона на часок-другой в будний день и то за праздник считает. Так бы и ходил по улицам, рассматривал лепку на домах, решетки садов, мосты...

— Да вы не печальтесь, товарищ командир, — вывел его из задумчивости неожиданно прозвучавший голос соседа. — Полюбится вам наш северный край, сердцем прикипите. Уезжать не захочется.

— А я... ничего... не печалюсь, — пытался было отказаться от разговора Алексей. Но сосед оказался настойчивым и мало-помалу втянул Алексея в беседу.

За разговором время побежало быстрее. Но память настойчиво возвращала туда, в Ленинград, где остались друзья по 153-му истребительному авиационному полку; напоминала до мелочей каждый полет, каждый воздушный бой. Ну и, конечно же, тот, за который получил орден Красного Знамени.

* * *

...Солнце еще только золотило верхушки сосен, а летчики и техники уже приехали на аэродром. Наземные специалисты сразу направились к укрытым ветками [276] «чайкам», летчики пошли на берег озера. Алексей Хлобыстов с разбегу сделал переворот через голову, поднял подвернувшийся под руку плоский камешек и пустил его над водой. Тот, подпрыгивая, летел по воде, оставляя за собой круги.

— Тишина-то какая! — тихо, ни к кому не обращаясь, произнес Алексей. — И чего ему надо от нас?! Ведь все равно разобьем. Сколько бы он сейчас на нас ни бросал танков и самолетов, всех уничтожим. Мыслимо ли нападать на Советский Союз?

— Это ты верно сказал, — поддержал Алексея командир звена старший лейтенант Николай Макаренко, — сокрушим Гитлера.

— Послушай, а не искупаться ли нам?

На лице Алексея появилась озорная мальчишеская улыбка, серые с голубинкой глаза стрельнули молниями. Он быстро расстегнул портупею, разделся и бросился в воду. Вынырнул метрах в десяти от берега, шумно выдохнул воздух, а потом легко, ровно и красиво вытягивая руки, поплыл к середине озера.

Как он любил вот такие минуты! Они напоминали ему детство, Москву-реку.

Накупавшись, Алексей поплыл к берегу, согнал руками с мускулистого тела воду, зажав ухо, попрыгал на одной ноге, стал одеваться.

Над аэродромом взлетела зеленая ракета. Оба летчика сразу стали серьезными, бросились к самолетам. Механики мгновенно разбросали ветки, техники крутнули винты, и спустя несколько минут «чайки» уже летели над лесом в сторону границы.

«Юнкерсы» шли на Ленинград. Алексей их заметил первым и знаком показал ведущему. Тот кивнул головой и показал рукой на левого: мол, я беру его на себя. Алексей согласился и увеличил обороты. «Чайка» затряслась, но подчинилась воле летчика и быстро «полезла» вверх.

Наши летчики знали о преимуществах Ю-88 в скорости, знали о его мощном вооружении, и еще на земле договорились использовать великолепные маневренные качества «чайки», выходить на ближний бой, чтобы бить наверняка. Макаренко решил напасть на «юнкерсы» сверху сзади, отрезав им обратный путь.

Вот они оказались сзади и выше «юнкерсов». Какое-то время, словно примериваясь, шли тем же курсом. Потом разом ринулись на фашистов. Но вражеские стрелки не дремали. Как только советские истребители [277] устремились в атаку, они дружно открыли огонь. Пули прошили плоскость и чудом не задели Алексея.

«Юнкерсы» начали маневрировать. «Чайки» не отставали. И вдруг на очередном вираже Алексей заметил, как вспухла плоскость самолета ведущего, пулеметная очередь, видимо, прошила машину Макаренко.

Алексей, не отрывая взгляда от своей цели, косил глазом на друга и успел заметить, как тот, словно сосредоточив в последнем рывке все силы машины, приблизился к «юнкерсу» и выпустил в мотор и тупорылую кабину заряд всех четырех пулеметов. Ю-88 вспыхнул. Фашистский летчик попробовал было скоростью сбить пламя, но огонь прочно окутал машину, и, не долетев до земли, она взорвалась.

Алексей, последовав примеру ведущего, так же энергично провел атаку и поджег второй самолет. Проследив, как тот, разматывая огненно-черный шлейф, упал в лес, бросился на поиски друга. «Чайка» Макаренко, медленно снижаясь, шла на болото. Это было правильное решение, потому что всюду под крылом были лес и камни. Убедившись, что Макаренко сел удачно, Алексей круто развернул самолет и, качнув крыльями, пошел за помощью. Авиаторы, выехавшие на поиски командира звена, довольно быстро нашли его и доставили на аэродром.

Это было в начале июля 1941 сода, а в конце месяца комбриг, прославленный летчик, Герой Советского Союза А. С. Благовещенский вручил им ордена Красного Знамени. К тому времени Алексей имел уже четыре десятка боевых вылетов. Летал на разведку, штурмовку позиций, вступал в единоборство с численно превосходящим противником. Словом, показал себя бесстрашным бойцом, проявил исключительное самообладание, отвагу и мужество.

И вот однажды его и еще нескольких летчиков 153-го полка вызвали в штаб. Навстречу им из-за стола поднялся начальник штаба бригады генерал-майор авиации Н. П. Абрамов. Пожав каждому руку, он приветливым взглядом окинул летчиков. Напомнил, что враг наступает. Что упорные бои ведутся на всем протяжении от Черного моря до Северного Ледовитого океана. Что Советское правительство принимает меры по организации отпора врагу. И как доказательство этого — новые самолеты, поступающие на вооружение. [278]

— Хотите переучиваться на новый самолет? — спросил генерал, обращаясь сразу ко всем. Алексею же показалось, что вопрос относится прежде всего к нему. Словно боясь опоздать и будто читая мысли друзей, сказал:

— Конечно, товарищ генерал.

— Другого ответа от вас и не ждал. Вы лучшие летчики полка. Освоили полеты днем и ночью, летаете в самых сложных метеорологических условиях, отлично стреляете из бортового оружия, вам, как говорится, и карты в руки. Но есть одно условие.

Генерал помолчал. Медленным взглядом обвел всех присутствующих и продолжил:

— Осваивать новую технику придется в разных полках. А те, кто освоил полеты ночью, поедут на Север.

«Как? — хотелось спросить Алексею, — в такую трудную для Ленинграда минуту бросить его? Правильно ли это?!»

Генерал-майор Н. П. Абрамов, будто прочитав мысли Хлобыстова, тут же пояснил:

— Летать на Севере, товарищи, очень сложно. Скоро там начнется ночь. По данным разведки, враг сосредоточил на Мурманском направлении полки ночных бомбардировщиков. И воевать с ними, как вы сами понимаете, могут лишь те, кто освоил полеты ночью. Кроме того, сейчас любой участок фронта важен в не меньшей степени, чем здесь. Представьте себе, что будет, — генерал энергично подошел к карте, взял указку, — если враг перережет Кировскую железную дорогу. Нарушится связь с Севером, с нашими союзниками.

...И вот он на Севере. Мурманск встретил его без единого огонька. Попутчик, как выяснилось, потомственный рыбак, выйдя из вагона на перрон, глубоко вздохнул и, мягко улыбнувшись, сказал:

— Ну вот мы и дома.

Алексей не разделял восторга бородача. После памятной беседы с начальником штаба бригады генерал-майором Н. П. Абрамовым он стал внимательно изучать все, что касалось Севера. И однажды, развернув газету, обнаружил статью американского писателя Дейва Марлоу о Мурманске: «Суровый мир полумрака и жестокого холода, обжигающего лицо... Нужно быть упрямым, чтобы выносить это, даже в мирное время. А теперь, при недостатке пищи, тепла и нормального [279] крова, когда линия фронта всего в сорока милях, при нескончаемых ночных налетах и постоянном риске оказаться убитым... Нужно быть русским, чтобы выдержать здесь».

Слова американского писателя не прибавили оптимизма, но зато четко обрисовали картину. Алексей уже знал, что на днях Красная Армия отбросила фашистские войска от Москвы, Волхова, Тихвина. Однако враг вводил в бой все новые и новые силы, рвался к Мурманску, пытался задушить Ленинград. И теперь, выйдя из вагона и окунувшись в тот самый «полумрак», окончательно убедился в правоте командиров: кому же, как не тем, кто освоил ночные полеты, защищать Север?

Он уже другими глазами посмотрел на перрон, на старые деревянные постройки, на редких прохожих, подхватил чемодан и направился к помощнику военного коменданта.

Ночь он провел в гостинице. А вечером следующего дня уже был в 147-м истребительном авиационном полку. Командир звена старший лейтенант Алексей Павлович Поздняков сразу пришелся Алексею по душе. Простой, доступный, такого же, как Хлобыстов, среднего роста крепыш, он, после того как были решены все организационные вопросы, ввел летчика в курс дела.

— Давит, понимаешь, фашист. Первая его задача — сжечь Мурманск. Вторая — перерезать Кировскую железную дорогу. Ну а третья вытекает сама по себе из первых двух: захватить Север.

— Большая тут у него сила? — спросил Алексей.

— Большая. Пятый воздушный флот, что-то около четырехсот самолетов, да финских пятьсот.

— А наших?

— Воюем. Держимся. Значит, и наших немало.

Командир звена не присутствовал на совещаниях высшего командования и потому не знал, что в Заполярье и Карелии мы в тот момент могли противопоставить врагу всего лишь 273 самолета. Что только за счет исключительного героизма, мастерства и находчивости летчики воздушной армии и Северного флота удерживали натиск численно превосходящего противника.

Алексей еще на подходе к штабу увидел издалека какой-то необычный трехлопастный истребитель.

— Это что за машина? — спросил он у Позднякова. [280]

— «Киттихаук». Вообще-то это самолет американской фирмы «Кертисс». Но в сороковом году лицензию на его строительство купила Англия.

— Ну и как?

— В целом воевать можно. Машина маневренная, с шестью пулеметами калибра двенадцать и семь десятых миллиметра. Одно плохо — скоростёнка мала, да и описания все на английском языке. И собирать, и изучать пришлось, как говорится, вслепую.

Несколько дней Алексей Хлобыстов посвятил изучению техники. Любознательный от природы, он до всего старался дойти сам. Но даже при беглом знакомстве с техническим описанием требовалось знание языка, и он часто обращался к товарищам. Командир звена, вернувшись из очередного полета, поощрял:

— Чаще, чаще спрашивай, Алексей. Чем больше узнаешь на земле, тем меньше вопросов возникнет в воздухе.

А Алексей, сочувствуя уставшим от частых вылетов однополчанам, приходил в ярость и говорил:

— Выпускайте в воздух! Не могу я сидеть на земле, когда мои товарищи воюют.

— Э-э, нет, братишка. Ты нам нужен живой. А потерять голову много ума не надо. Ты погибнешь, другой погибнет, кто же тогда Мурманск защищать станет? — остужал боевой пыл подчиненного Алексей Поздняков.

Хлобыстов запускал пальцы в свою красивую шевелюру и продолжал изучать описание самолета. Вскоре Поздняков был повышен в должности, и в тот же день Алексею разрешили самостоятельный вылет на «киттихауке».

— Значит, так, — наставлял Поздняков, — ручку тянуть на себя не торопись. Это тебе не «чайка». Потяни малость, дай машине набрать скорость. Смотри, не увлекайся. Круг над аэродромом — и на посадку.

— А если фашиста увижу?

— Ни в коем случае не связывайся! Тебе окрепнуть надо. Понял? Хватит и на твою долю этих мерзавцев.

Медленно увеличивая обороты мотора, Алексей осторожно вырулил на полосу. Дал полный газ, отпустил тормоза, пробежался по взлетной. Вернулся, все повторил сначала. И только в третий раз дал волю машине, пошел на взлет. [281]

В тот день они вылетели в паре с Поздняковым на разведку. Облетев район аэродрома, Поздняков посмотрел на четко пилотировавшего ведомого, качнул крылом: «Следуй за мной!»

Хлобыстову только этого и надо было. В считанные минуты они долетели до Мурманска. С высоты птичьего полета осмотрели город, увидели следы пожаров, прошли к порту. Посмотрели на корабли конвоя. Потом набрали высоту, зашли на Туломскую ГЭС, направились вдоль железной дороги и уже в сумерках вернулись домой.

— Вот это и есть основной наш район, — сказал Поздняков. — Но в нашу задачу входит прикрытие и другого участка в направлении Алакуртти — Кандалакша. Там от границы до железной дороги рукой подать. К тому же финский аэродром в десяти минутах лета от нашей территории. Так что приходится быть постоянно настороже. А гитлеровцы, как ты уже заметил, ходят большими группами и под многочисленным прикрытием.

Разговор затянулся. О тактике и повадках врага Поздняков рассказывал Алексею и в столовой, и потом, после ужина.

— Теперь давай поспим малость. Ночью наверняка налет будет.

— Меня возьмешь?

— Нет. Сначала днем полетай.

— Но ты же видел, как я пилотирую?

— Видел. Можешь. И все-таки потерпи. Дойдет до тебя очередь.

Дошла... Буквально на следующий день. На Мурманск шла армада более чем из ста фашистских самолетов. В воздух были подняты все истребители.

По давней привычке, отработанной еще в 153-м полку в полетах с Макаренко, Хлобыстов, словно привязанный, летел за Поздняковым. На них несколько раз набрасывались «мессершмитты». Но Алексеи мгновенно доворачивал самолет и пулеметными очередями отгонял стервятников. Во взаимодействии с истребителями других авиационных полков они разогнали врагов, заставили сбросить бомбы на сопки и не позволили прорваться к городу.

Вернувшись домой, Поздняков сказал:

— Молодец! Словом, за хвост я не опасаюсь. Но и ты будь осторожен. Лезешь на рожон, будто... заговоренный. [282]

— А я и есть заговоренный, — поддержал ведомый. — Таких, как я, смерть не берет.

После ужина в ожидании команды на вылет друзья не раздеваясь прилегли на койки, которые Алексей Поздняков, с той поры как утвердили Хлобыстова его ведомым, поставил рядом. Ему все больше нравился этот парень. Чистый, бесхитростный, готовый последним поделиться с товарищем, Хлобыстов уже одним этим вызывал уважение и симпатию. К тому же вел себя всегда ровно, никогда не пытался выделиться, хотя орден Красного Знамени вроде и давал для этого основание, В полку немногие имели такое отличие.

Но окончательно покорил Позднякова ведомый в воздухе. Как-то раз, возвращаясь из разведки, Поздняков не заметил подкравшийся к нему «мессершмитт». Хлобыстов уже готовился к посадке, как это принято, впереди ведущего, повернул голову и увидел «мессершмитт». Он тут же увеличил обороты, набрал высоту и атаковал противника. На все это ушли считанные секунды. И если бы Алексей не обладал молниеносной реакцией, Поздняков был бы сбит.

К весне 1942 года фашисты активизировали боевые действия. Выполняя приказ Гитлера любой ценой захватить Мурманск и перерезать Кировскую железную дорогу, они все чаще и чаще стали совершать массированные налеты. Большими группами, численностью от 30 до 120 самолетов, пытались прорваться к порту, нанести удар по городу. Иногда их бомбы достигали цели, и тогда останавливалось движение поездов.

Советским авиаторам приходилось нелегко. Летчики делали по два-три вылета ночью, неоднократно поднимались на отражение налетов днем. Из жестоких схваток нередко прилетали на изрешеченных осколками и снарядами машинах. Техники, механики, мотористы сутками не отходили от поврежденных самолетов, ремонтировали их, восстанавливали. И спустя десять — двенадцать часов машины возвращались в строй. Летчики с громадным уважением относились к своим боевым помощникам.

Алексей Хлобыстов стал командиром звена, затем заместителем Позднякова, который принял эскадрилью. Все чаще стал он задумываться о своем месте в жизни, с любопытством присматривался к коммунистам. Старался понять, чем они отличаются от [283] остальных. Вот Поздняков, например. Алексей тщательно анализировал его жизнь и приходил к выводу: да, комэск — настоящий коммунист. Первым начинает бой и ведет его до победного конца. А если потребуется, отдаст свою жизнь не колеблясь.

«А я? — думал Алексей. — Смогу ли я быть таким, как он?»

Возвращаясь с аэродрома, он подошел к Позднякову и, шагая плечо в плечо, спросил его, каким должен быть коммунист. Поздняков остановился. Внимательно и молча посмотрел на друга. Тот понял взгляд по-своему. Встревожился и спросил:

— Ты чего?

— Да вот смотрю и радуюсь. Растешь ты, Алексей. Хороший из тебя человек получается.

— Постой, ты ответь на вопрос.

— Вопрос твой, Алексей, насколько прост, настолько и сложен. Понимаешь, коммунист — это прежде всего предельно честный человек. В работе, в общении с людьми, в семье. Это качество особенно четко проявляется здесь, на фронте. И если ты в самую трудную для государства и своего народа минуту думаешь о партии, значит, ты и есть самый честный человек. Ну а все остальное — смелость, мужество, отвага — это приходит со временем, с опытом. Так что подавай заявление. Такие, как ты, партии нужны.

Вскоре Алексея Хлобыстова на партийном собрании эскадрильи приняли кандидатом в члены ВКП(б). По роковой случайности день 8 апреля 1942 года, когда в полк приехала партийная комиссия, чтобы утвердить решение партийного собрания и вручить ему кандидатскую карточку, стал для Алексея и самым счастливым и самым тяжелым.

С утра вдвоем с Поздняковым они летали на разведку. Затем сходили на штурмовку, после чего к Хлобыстову подошел парторг полка.

— Как полет, Алексей Степанович?

— Нормально. Дали фашистам жару.

— Партийная комиссия приехала. Приглашают тебя на заседание.

— Партийная комиссия? Сейчас приду, — сказал Алексей.

Он легко выбросил свое тело из кабины, отстегнул парашют, сменил шлемофон на предупредительно поданную механиком шапку-ушанку, надел телогрейку [284] и, стараясь унять волнение, торопливо направился в штаб...

— Расскажите свою биографию, — попросили его.

Алексей набрал полную грудь воздуха, стал рассказывать.

— Родился в восемнадцатом году в селе Захарове Рязанской области. Отец погиб под Царицыном. Вскоре умерла мать. В колхозе окончил семь классов, потом уехал в Москву. Устроился учеником электромонтера на завод. Там же записался в Ухтомский аэроклуб. По окончании его поступил в Качинскую школу летчиков, которую закончил в сороковом году. По окончании получил назначение в Ленинград, а с января этого года нахожусь в сто сорок седьмом истребительном полку.

— Все?

— Все.

— Вот тебе на. Прожил человек чуть не четверть века, а вся биография уложилась в несколько фраз. Может быть, скромничаете? — спросил батальонный комиссар. — Тут вот сказали, что вы награждены орденом Красного Знамени. За что? Когда?

— «Юнкерс» сбил. Под Ленинградом. В июле прошлого года.

— И что... Страшно было?

Алексей улыбнулся и сказал:

— Нет.

— Он у нас, товарищ батальонный комиссар, — вставил комиссар полка Громов, — заговоренный. Ничего не боится, в самое пекло лезет. Фашисты от него шарахаются, как от огня.

— Ну что ж, мы ознакомились с протоколом партийного собрания, — сказал председатель комиссии. — Ваши товарищи хорошо отзываются о вас.

И, обратившись к членам комиссии, спросил:

— Голосуем, товарищи?

Спустя некоторое время прямо к самолету пришел батальонный комиссар и, крепко пожимая руку, вручил Алексею кандидатскую карточку.

— Теперь, Алексей Степанович, еще крепче бейте врага. Пусть знают, что собой представляет коммунист, выступивший на защиту своей социалистической Родины.

И от того, что партийный документ ему вручили прямо возле боевой машины, Алексей разволновался: [285]

— Спасибо, товарищ батальонный комиссар. Я постараюсь.

В эту минуту взлетела зеленая ракета. Летчики, механики, техники бросились к самолетам. Командир эскадрильи капитан А. Поздняков закричал:

— Семеньков, Фатеев, Бычков, Юшинов, по машинам! Хлобыстов, пойдешь замыкающим. Смотри за молодыми!

Взревели моторы. Истребители, вздымая снежные вихри, устремились на взлет. Алексей Хлобыстов внимательно следил за горизонтом и за молодыми летчиками. Он по себе знал, каково приходится при первых встречах с врагом.

В какое-то мгновение он посмотрел на землю. Кажется, сотни раз ее видел. И вдруг только сейчас понял, насколько она ему дорога — северная, скалистая, покрытая снегом. А главное, он знал, что это его земля. И ни клочка, ни камешка ее он не отдаст врагу, хотя бы за это пришлось заплатить жизнью.

Он первым заметил «юнкерсы». Вместе с истребителями прикрытия их было двадцать восемь.

«Двадцать восемь — это много, — подумал Алексей. — Если хоть один или два прорвутся к городу, много зла принесут. Пропускать нельзя. Любыми путями надо заставить сбросить бомбы на сопки».

Алексей нажал кнопку радио и доложил Позднякову.

— Вижу. За молодыми смотри. Иду в атаку, — ответил тот.

Самолет Позднякова прибавил скорость и пошел на сближение с противником. «Мессершмитт-110» довернул было на Позднякова с намерением открыть огонь, но было уже поздно: командир эскадрильи нажал на гашетки. Огненные струи впились в тело стервятника, и тот, кувыркаясь, пошел к земле. Поздняков потянул ручку управления на себя и влево, ушел на боевой разворот, готовясь к новой атаке.

Фашистские истребители почувствовали свое численное превосходство и стали атаковать беспрерывно. Хлобыстов с трудом успевал уворачиваться. Бросаясь то на одного, то на другого, то пикируя, то уходя свечой вверх, он дрался, забыв о себе.

И вот в какое-то мгновение снизу из-под него вынырнул двухместный «Мессершмитт-110». Алексей быстро оглянулся и обнаружил еще трех. Дело принимало плохой оборот. Он нажал гашетку пулеметов, но [286] патроны кончились. Добавил газ, догнал самолет противника и правой плоскостью ударил его по хвостовому оперению. Фашист врезался в сопку. Те трое, что висели на хвосте у Хлобыстова, подумали, видимо, что он тоже упадет, и на две секунды раньше крутым виражом ушли в сторону.

Но Алексей не упал. Машина хоть и отяжелела, однако слушалась. С трудом он вытянул ее наверх. Наши самолеты стали в оборонительный круг. В этот момент Поздняков, выполнив крутой разворот, снова устремился в атаку. Все это произошло почти мгновенно. Фашист, видимо, не успел сообразить и отвернуть в сторону, как самолет Позднякова врезался в него. Обе машины рухнули на землю. В следующую секунду Хлобыстов увидел сразу два «мессершмитта», направившихся к нему. Поняв, что маневрировать ему не удастся, Алексей нажал кнопку радио:

— Принимаю команду. Атакую. Прикройте хвост.

И снова — таран. Алексея бросило на приборную доску. Если бы не привязные ремни, разбил бы голову. Машина вошла в штопор. По привычке летчик надавил левую педаль до отказа и понял, что самолет еще послушен, что он вытащит его из этой смертельной круговерти.

Фашисты, ошарашенные тремя таранами подряд, решили не испытывать дальше судьбу. Открыв бомболюки, они высыпали свой смертоносный груз на голые сопки, развернулись и ушли на запад. «Мессершмитты», разогнанные советскими летчиками, беспорядочно последовали за ними.

Потом, много лет спустя, прославленный летчик трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин скажет: «Где, в какой стране мог родиться такой прием атаки, как таран? Только у нас, в среде летчиков, безгранично преданных своей Родине. Таранные удары были гордостью советских летчиков, как нельзя лучше характеризовали их упорство и волю к победе».

Алексей вытащил-таки из штопора свою израненную машину, убедился, что враг не прошел, и только тогда развернулся домой. Семеньков не выдержал, спросил:

— Командир, как идешь?

— Ничего иду, — ответил Алексей.

Машина кренилась, падала. Ее надо было удержать в воздухе, и он держал сколько было сил. И сумел-таки посадить на своем аэродроме. [287]

К нему сразу сбежались люди: техники, механики, мотористы. Батальонный комиссар сжал его в своих железных объятиях. Но ему было не до них: он потерял друга.

Хоронили Алексея Павловича Позднякова утром следующего дня. Обложив еловыми лапами гроб, который стоял на вездеходе, товарищи провожали Позднякова в последнюю дорогу. Не в первый, да и не в последний раз авиаторы хоронили своих соратников. Но к гибели друзей привыкнуть невозможно. Каждая смерть оставляла неизгладимый след, вызывала ожесточение, желание мстить. Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Алексей с трудом, боясь разрыдаться, выдавил из себя несколько слов о том, что погиб прекрасный человек и верный товарищ. Что память о нем навсегда сохранится в сердцах однополчан.

После гибели друга он стал молчалив, часто уединялся, часами, даже когда не дежурил, сидел в кабине самолета, ожидая команды на вылет. И как только в небо взлетала ракета, первым выруливал на старт. Первым бросался в бой.

Вместе с однополчанами он наносил удары по аэродромам противника, прикрывал союзнический конвой, защищал дорогу, город, Туломскую ГЭС.

Гитлеровцы снова активизировались. Особенно широко действовала вражеская авиация на участке Кировской железной дороги от станции Кандалакша до станции Лоухи. На западе в 75 километрах, то есть в десяти минутах полета от дороги, фашисты сосредоточили на аэродроме 25 бомбардировщиков Ю-87 и столько же истребителей прикрытия Ме-109. Кроме того, там постоянно находились разведчики Ю-88 и ФВ-189.

Маршрут полета фашистских самолетов пролегал над глухой лесисто-болотистой местностью, где почти не было наших постов ВНОС. Это позволяло противнику появляться в районе дороги внезапно, наносить ощутимые удары, иногда закупоривать движение.

И все-таки магистраль жила! Летчики-истребители 147-го полка бдительно охраняли дорогу.

Для завоевания господства в воздухе по личному распоряжению Гитлера на Север была направлена группа летчиков-асов. На шее у каждого из них висели своего рода амулеты в виде игрушечных ботиночек на красных шнурочках. Но и амулеты им не помогли. [288]

В тот день, 14 мая 1942 года, солнце уже с раннего утра стояло в зените. Жаркие лучи его ослепляли. Алексей Хлобыстов сидел на крыле самолета, читал газету «В бой за Родину». Враг все дальше и дальше проникал в глубь страны. В материалах рассказывалось о зверствах фашистов, об издевательствах над мирным населением.

Алексей читал и думал о том, что вел себя до этой минуты неправильно. Его бесстрашие граничило с безрассудством. А это плохо. Надо как можно больше уничтожить врагов. Для этого следует быть более осмотрительным, хитрым, осторожным.

В полку уже знали, что на него послали представление на присвоение звания Героя Советского Союза. Знал об этом и Алексей. И это тоже, как и вступление в партию, обязывало быть собранным, смелым и решительным.

Над аэродромом взвилась зеленая ракета. Алексей быстро занял место в кабине. И уже две-три минуты спустя его «киттихаук», подпрыгивая на неровностях летного поля, мчался на взлет. Следом за ним — летчики эскадрильи, которой еще месяц назад командовал А. Поздняков.

По радио сообщили, что северо-западнее Мурманска появилась группа фашистских бомбардировщиков под прикрытием истребителей.

Прием обычный. Истребители прикрытия коршуном бросались на советские самолеты, а бомбардировщики в это время устремлялись вперед, к намеченной цели. И тогда в городе начинались пожары, в порту, где шла разгрузка судов союзнического каравана, рвались бомбы.

Обнаружив на горизонте черные точки, Алексей нажал кнопку передатчика:

— Атакую ведущего. Прикройте хвост.

Группы самолетов сближались. Истребители прикрытия вырвались вперед и завязали бой. «Мессершмитты» лобовую атаку не принимали. Они уходили от удара, нападали сами, все дальше и дальше уводя советских летчиков от бомбардировщиков.

«Не выйдет у вас этот номер!» — подумал Алексей. Он вырвался из круговерти боя и устремился за бомбардировщиками. Подчиненные поняли замысел своего командира и последовали его примеру. Воздушная карусель теперь переместилась вперед, ближе к городу и оказалась на пути бомбардировщиков. Те, пытаясь [289] прерваться, бросались то вверх, то вниз, то в сторону, но всюду натыкались на пулеметные очереди советских истребителей. Вот задымил один «юнкерс», со снижением ушел к себе второй. И в этот момент на Алексея Хлобыстова свалилась пара «мессершмиттов». Одно мгновение его хвост остался незащищенным, и враг воспользовался этим.

Одна пуля угодила в руку, вторая — в грудь, самолет загорелся.

Превозмогая боль, Алексей выровнял истребитель и, заметив тенью промелькнувших перед его носом «мессеров», устремился за ними. «Только бы догнать! Только бы не упустить!» — теряя сознание, думал пилот. Его машина тряслась от напряжения. А он, стиснув зубы, давил на сектор газа.

Вот до хвоста стервятника осталось не более десяти метров, пяти... трех... Летчик самолетом обрушился на хвост «мессершмитта». Раздался короткий, сухой, как выстрел, хрустящий треск. Но и машина Хлобыстова перестала быть управляемой. Алексей с трудом перевалился через борт и дернул кольцо парашюта.

И на этот раз он остался в живых. Упав на скалистые сопки, Алексей вскоре был найден морскими пехотинцами и отправлен в военно-морской госпиталь.

Но пролежал он там недолго. Еще не затянулись раны, как Алексей стал проситься на фронт.

— В полку я быстрее вылечусь, — говорил он врачам.

Но те, понимая, что летчику, совершившему третий таран, нужен покой, хотя бы месячный отдых, изо всех сил старались удержать Хлобыстова в госпитале. Лечащий врач Сергей Иванович Дерналов пошел даже на хитрость: при очередном осмотре «обнаружил» у раненого аппендицит и настоял на немедленной операции.

— Нужна операция? — удивился Алексей.

— Да. И чем скорее, тем лучше.

— А надолго она меня здесь задержит?

— Суток на десять.

Ровно через десять суток Алексей Хлобыстов сбежал из госпиталя. И как раз вовремя: 21 июня 1942 года полку вручали гвардейское знамя. Член Военного совета Карельского фронта корпусной комиссар А. С. Желтов огласил приказ о переименовании 147-го авиационного истребительного полка в 20-й гвардейский [290] и вручил командиру полка знамя. Тот, преклонив колено, поцеловал край бархатного полотнища с изображением В. И. Ленина и произнес первые слова. Полк гулко повторял священную клятву гвардейцев: «Слушайте нас, великий советский народ, чудесная наша Родина, героическая партия большевиков!

Мы, сыны твои, склоняем наши головы перед заслуженным в боях гвардейским знаменем и клянемся, что будем беспощадно драться с врагом, громить и истреблять фашистских зверей, не ведая устали, презирая смерть».

Алексей произносил эти суровые слова и думал, как точно они отображают его личные чувства.

«Если не хватает патронов в бою — таранить врага! — вот наш боевой девиз. Пусть содрогается фашистская гадина при встрече с летчиками-гвардейцами!»

Гвардейцы были в приподнятом настроении. Желание делом ответить на высокую оценку партии и Верховного Главнокомандования не покидало всех авиаторов. И они не щадили себя, защищая родное небо Заполярья.

Алексей Степанович Хлобыстов летал до середины декабря 1943 года. За это время он совершил 335 боевых вылетов, сбил 7 вражеских самолетов лично и 24 в групповых боях. Таков был счет мести летчика-гвардейца за нашу нарушенную мирную жизнь, за погибших друзей.

12 декабря 1943 года, когда Заполярье окуталось мглой, Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Хлобыстов, человек, не знавший страха и презиравший смерть, не вернулся с боевого задания.

* * *

В поселке Килп-Явр, неподалеку от Мурманска, есть средняя школа, которая носит имя Героя Советского Союза Алексея Степановича Хлобыстова. В этой школе действует музей боевой славы. Юные следопыты проводят большую работу по розыску героев, защищавших небо Заполярья. Они собрали уникальные сведения о многих летчиках, пропавших без вести.

Ведя поисковую работу, юные следопыты школы установили связь с опытным заводом ВНИИМетМаша, где А. С. Хлобыстов работал до поступления в Качинскую школу летчиков. Узнали, что Алексей Степанович, [291] получив в 1942 году в Кремле Золотую Звезду Героя, посетил завод. Любительская студия завода создала о нем короткометражный фильм. Там же, на заводе, в тенистом уголке парка установлен памятник герою. Возле него постоянно живые цветы.

К порту Мурманск, за который сражался и погиб отважный летчик, приписана плавучая база с именем Алексея Хлобыстова на борту.

Никто не забыт и ничто не забыто. На примере героя-летчика юноши и девушки нового поколения учатся любить Родину, быть мужественными и смелыми, готовыми, если понадобится, отдать жизнь за счастье людей.

М. Ялыгин. Сокол — птица гордая

В далеком заполярном поселке Килп-Явр, в районе известного в годы войны аэродрома Шонгуй, на территории которого построен и ныне активно работает Мурманский аэропорт гражданской авиации, комсомольцы и пионеры — красные следопыты восьмилетней школы создали музей боевой славы. Они посвятили его героическим подвигам летчиков 19-го (бывшего 145-го) и 20-го (бывшего 147-го) гвардейских истребительных авиаполков, которые летали с этого аэродрома на боевые задания, геройски защищали небо Советского Заполярья, громили ненавистного врага на дальних северных подступах к городу Ленина.

В день открытия музея, 23 февраля 1966 года, комсомольцы и пионеры этой школы послали письма бывшим воинам 19-го и 20-го гвардейских истребительных авиаполков. Они писали:

«Четыре суровых года в жарких боях мужали и несли Родине славу воины-авиаторы.

Мы восхищаемся вашим мужеством, великим самопожертвованием, безграничной любовью к Родине.

Из ваших полков вышли замечательные герои: Фомченков, Кривошеев, Миронов, Гальченко, Кутахов, Дмитрюк, Бочков и другие.

Среди живых нет Константина Фомченкова, Романа Середы, Виктора Миронова, Евгения Данилевского, Петра Хижняка, Владимира Габринца и многих, многих других. [292]

Они любили жизнь, но больше жизни любили Родину. За нее, за наше счастье они отдали горение своих молодых сердец.

О всех тех, кто в годы войны уходил на боевые задания с аэродрома Шонгуй (поселок Килп-Явр), кто готовил боевую технику, кто своим трудом приближал час победы, решили мы собрать документы, материалы, фотографии, создать музей боевой славы».

В музей боевой славы Килп-Явра пишут и приезжают многие ветераны-авиаторы. Они привозят сюда фотографии и различные документы военных лет, делятся воспоминаниями о жестоких воздушных схватках с врагом в суровом небе Заполярья, рассказывают о героических подвигах своих товарищей, о радости побед и горечи утрат.

Много интересных материалов о летчиках-героях Заполярья накоплено школьным музеем. Есть здесь и стенд, посвященный Герою Советского Союза Виктору Петровичу Миронову, имя которого в годы войны было широко известно не только в Заполярье, но и в Ленинграде.

* * *

Виктор Миронов был летчиком-истребителем. Его боевая жизнь оказалась короткой и яркой, как вспышка молнии. Она оставила глубокий след в памяти всех, кто вместе с ним сражался в небе Заполярья.

Он родился 29 сентября 1918 года в крестьянской семье села Тупичино на Смоленщине. Жизнь складывалась нелегко: в 1920 году умерла мать, потом ушел из дома отец, оставив маленького Витю на попечение бабушки — Татьяны Ивановны Бурцевой. До 1933 года бабушка воспитывала и растила внука, заменив ему и мать и отца, поэтому и не было у него человека ближе и дороже, чем она.

Мать и отца Витя не помнил. Впоследствии не раз силился вспомнить лицо матери, но оно расплывалось, ускользало из памяти. Лишь во сне иногда видел ее ласковые и очень знакомые глаза, чувствовал на своей голове прикосновение ее натруженной, но нежной руки.

В 1926 году Витя поступил в сельскую школу. Учился с удовольствием и хорошо, стал пионером. Рос, как и все сельские мальчишки: то на покосе, то в ночном с лошадьми, то с удочками на рыбалке. Любил природу, особенно родную реку Ворю, которая [293] протекала близ села. Небольшая речка, но глубокая, чистая, рыбная. Частенько сиживал он на крутом ее берегу или, растянувшись на душистой луговой траве, глядел в небо, где вились и щебетали ласточки и заливались трелями жаворонки, мечтал. Однажды увидел в небе аэроплан. Об аэропланах рассказывал в школе учитель. Трудно было поверить, чтобы человек летал, как птица. И вот увидел. Летит большая-пребольшая птица, стрекочет в небе и не падает. Побежал было по берегу следом за аэропланом, но куда там: и след его простыл. Осталась в небе удаляющаяся точка да утихающий стрекот. «Вот бы мне так полететь», — думал Витек.

И так ему тогда захотелось полететь, что прямо с бугра разбежался и, как был в посконной рубашке и штанах, прыгнул с обрыва в воду. Первый раз прыгнул. Раньше боялся, а тут откуда и смелость взялась. С тех пор пристрастился к этим прыжкам, восхищая сверстников.

Это были его первые полеты, если не считать падения с большого вяза. Полез он на него, чтобы посмотреть гнездо грачей, да не долез — сорвался. Падая, больно ушибся, поцарапался и раскровянил нос, но не заплакал. Поднялся с земли, посмотрел на разорванную рубашку, задрал голову вверх, чтобы кровь из носа не текла, и стал смотреть на верхушку дерева, где на ветру покачивались два гнезда, на круживших над деревом и встревоженных грачей. Смотрел и прикидывал — откуда падал и сколько пролетел.

— Высоко-о-о! — сказал дружкам и, шмыгнув носом, полез снова. На этот раз не спешил и до гнезда добрался, посмотрел на грачат, окинул взглядом с высоты свое село и стал осторожно спускаться вниз. И так ему захотелось спрыгнуть с высоты и, словно птица, взмыть в небо! Когда до земли осталось метра три, он все-таки спрыгнул...

С тех пор парнишку влекла к себе высота. Не было в селе и его окрестностях ни одного высокого дерева, на которое бы он не забрался. Любил вскарабкаться на крышу дома с запущенным змеем. Хорошо было сидеть возле трубы, чувствуя в руках туго натянутую и все время подрагивающую от ветра нить, смотреть в голубую бездонную даль неба, на плывущие в нем облака.

После того как в первый раз увидел аэроплан, Витя сильно изменился: стал много читать, особенно любил [294] книжки об авиации, о летчиках, часто задумывался о чем-то, уходил в сарай, доставал старые отцовские инструменты и что-то мастерил. Очень хотелось ему сделать аэроплан, да такой, чтобы полетел. Но аэроплан не получался. Он часто снился ему, легкий, красивый и быстрый, и каждое утро Витек снова и снова брался за инструменты. Помог учитель — рассказал, как делают модели самолетов, и вскоре первый Витин аэроплан полетел.

В 1933 году Витя окончил сельскую семилетку. Бабушке посоветовали отдать способного подростка в город на рабфак. Она написала письмо своей сестре в Москву, рассказала о Вите. Сестра согласилась взять паренька к себе. Правда, поступить на рабфак ему не удалось: жить было трудно — пришлось поступать на работу. Витя оформился лебедчиком в московский «Метрострой». Там ему дали место в общежитии, помогли определиться на учебу в вечернюю школу, привили вкус к активной производственной и общественной работе. Вскоре Виктор стал ударником производства, в 1934 году вступил в комсомол, проявил себя способным спортсменом. Спорт он любил с детства, а в Москве особенно увлекся стрельбой.

Пареньку очень хотелось поступить в летную школу, но годы его для этого еще не подошли. Чтобы не терять времени даром, он поступил на рабфак Московского медицинского института.

Казалось, жизнь Виктора Миронова была теперь заполнена до предела, каждый день рассчитан до минуты, но товарищи чувствовали, что ему чего-то недостает. Расспрашивали. Общительный, открытый и сердечный, Виктор не скрывал своей мечты об авиации. Товарищи помогли ему и в этом — отвели в Московский аэроклуб.

В 1935 году Виктора Миронова зачислили учлетом аэроклуба. Занимался он с огромной охотой и усердием.

Мечта юноши сбывалась: небо, с детства манившее его к себе, становилось все более близким и родным. Парашютные прыжки, полеты на планере, полеты с инструктором на самолете, а затем первый самостоятельный полет на спортивном самолете — то были незабываемые события его жизни.

И вот аэроклуб окончен. Шел 1937 год. Вопрос, куда идти дальше, перед Виктором не стоял: не колеблясь, он выбрал свой путь, единственный — авиацию. [295] Все у него сложилось, как надо. Пошел в райком комсомола и вышел оттуда с заветной комсомольской путевкой в военно-авиационную школу. Сердце ликовало. Еще бы! Он будет летчиком-истребителем.

Полтора года учебы в военно-авиационной школе пролетели быстро, хотя и не были легкими. Он много читал, часто засиживался за книгами и конспектами за полночь, чтобы выполнить все учебные задания. Уже в первом полугодии Миронов выдвинулся в число лучших курсантов своего набора. Преподаватели хвалили его за упорство, высокую работоспособность и добросовестное отношение к учебе. Товарищи люби та за жизнерадостность, общительность, доброту и отзывчивость, видели в нем верного товарища, готового всегда прийти на помощь.

Военная школа сильно изменила Виктора. Он стал серьезным, сдержанным, спокойным, хотя его улыбчивое лицо, веселые с озорными искорками глаза нет-нет да и выдавали в нем того вездесущего и бойкого сельского мальчишку, каким был он в свои детские годы. Это не совсем еще ушедшее от него детство особенно часто проявляло себя в часы курсантского досуга, в дни отдыха или во время коротких пауз между занятиями. То он расскажет какую-нибудь смешную байку и рассмешит всю группу, то затеет борьбу или какую-нибудь шумную игру вроде «чехарды».

В незабываемые дни первых самостоятельных полетов в жизнь Виктора вошла Аня — его будущая жена. Она жила недалеко от аэродрома.

Летом 1939 года, окончив в звании младшего лейтенанта летное училище, Виктор Миронов получил направление в 145-й истребительный авиаполк. Вскоре Виктор и Аня поженились и переехали в один из пригородов Ленинграда, куда был перебазирован этот авиаполк. Там и началась самостоятельная летная работа молодого летчика-истребителя Виктора Миронова.

* * *

В ноябре 1939 года в связи с резко обострившейся обстановкой на советско-финской границе 145-й истребительный авиаполк был перебазирован в район Мурманска.

В сложных условиях полярной зимы летчики полка охраняли Мурманск, другие города и важные объекты от налетов вражеской авиации, летали на разведку и штурмовку войск противника, его автоколонн и [296] обозов, артиллерийских батарей и других огневых точек, вели воздушные бои с финскими истребителями и бомбардировщиками, пытавшимися прорваться к Мурманску, Кандалакше и другим важным центрам Заполярья и Карелии.

За мужество и отвагу, проявленные во время боевых действий, Виктор Миронов был награжден медалью «За отвагу».

После советско-финляндского вооруженного конфликта 145-й истребительный авиаполк на прежнее место не вернулся. Постоянным местом базирования авиаполка стал полярный аэродром Шонгуй, расположенный в нескольких километрах от Мурманска. Недалеко от аэродрома раскинулось большое озеро Килп-Явр, так же назывался и поселок, хотя назвать две-три бревенчатые избы поселком можно было только условно. Аэродром достаточно просторный, хотя с одной стороны был прижат к озеру, а с другой — к сосновому лесу, сплошь усеянному огромными валунами. За лесом протекала река Кола, а за ней высились Хибинские горы.

На аэродроме Шонгуй стоял и еще один истребительный авиаполк — 147-й. Оба полка вместе со 137-м скоростным бомбардировочным полком, размещенным на другом аэродроме, входили в 1-ю смешанную авиадивизию, которой командовал полковник И. Л. Туркель.

К лету 1941 года летный состав 145-го истребительного авиаполка почти наполовину состоял из молодых неопытных летчиков. Многие из них еще только отрабатывали технику пилотирования самолета-истребителя в простых метеоусловиях и полеты в составе звена. Поэтому в начавшуюся войну с фашистской Германией они вступили, не имея достаточной подготовки к боевым действиям в сложных условиях Заполярья. Доучиваться пришлось в боях.

Среди «стариков» было немало летчиков с боевым опытом, которые достаточно хорошо освоили самолеты-истребители И-15-бис, И-16 и И-153, которые были на вооружении полка. Летчики Леонид Гальченко, Виктор Миронов, Иван Бочков, Константин Фомченков и другие были отмечены наградами за мужество и отвагу. В процессе боевой подготовки «старики» особое внимание уделяли освоению накопленного опыта, особенно полетов в сложных метеоусловиях Заполярья, в сумерках и ночью. [297]

Несмотря на более чем трехкратное численное превосходство немецко-фашистской и финской авиации, с первых же дней войны на Севере она получила достойный отпор от советских летчиков. Только за шесть дней войны, с 25 по 30 июня 1941 года, ударам советской авиации в общей сложности подверглись 39 аэродромов противника на территории Финляндии и Северной Норвегии. В воздушных боях и на аэродромах было выведено из строя более 130 вражеских самолетов.

Геройски и самоотверженно сражались с врагом и летчики 145-го истребительного авиаполка.

Днем 27 июня в районе Мурманска в тяжелом воздушном бою командир звена лейтенант Иван Мисяков, расстреляв все боеприпасы и заметив, что один из «мессершмиттов» заходит на цель для бомбежки, таранил его своим «ястребком». Двухмоторный Ме-110 рухнул на землю и взорвался. В этом смертельном поединке с врагом погиб и лейтенант Иван Мисяков.

10 июля во время штурмовки колонны автоцистерн противника на дороге в районе Западная Лица в самолет летчика лейтенанта А. З. Небольсина попал зенитный снаряд. Машина загорелась. Понимая, что спастись уже невозможно, комсомолец Небольсин направил свой пылающий «ястребок» в самый центр вражеской автоколонны и этим своим последним огненным ударом уничтожил более пяти автоцистерн противника.

19 июля, возвращаясь после разведки вражеского аэродрома, командир эскадрильи капитан Л. А. Гальченко в тяжелом воздушном бою с шестеркой «мессершмиттов» перехитрил фашистов, в результате чего один Ме-109, преследовавший Гальченко, на полной скорости врезался в сопку.

4 августа в районе Шонгуй в ожесточенном воздушном бою семерки советских истребителей с тринадцатью «мессершмиттами» командир эскадрильи капитан А. П. Зайцев сбил знаменитого фашистского аса, награжденного несколькими Железными крестами и названного геббельсовской пропагандой «непобедимым», а товарищи Зайцева уничтожили еще два «мессершмитта».

Вот с какими летчиками крылом к крылу сражался Виктор Миронов. С первых дней войны вместе с ними по нескольку раз в день вылетал он на боевые задания. [298]

Миронов быстро постигал вершины искусства воздушного боя и воздушной разведки, и не случайно командир эскадрильи капитан Л. А. Гальченко все чаще брал его своим ведомым. Гальченко был одним из самых лучших и опытных летчиков полка. За мужество и отвагу в боях в 1939–1940 годах он был награжден орденом Красного Знамени. Свои выдающиеся способности воздушного бойца и разведчика Гальченко проявил и с первых дней войны с фашистской Германией.

После того как в неравном воздушном бою 19 июля фашистам удалось сбить ведомого у капитана Гальченко, новым ведомым он определил к себе лейтенанта Виктора Миронова. И комэск не ошибся, ни разу не разочаровался в нем.

Уже после войны, 8 мая 1962 года, в письме сыну В. П. Миронова Леонид Акимович Гальченко писал: «С Виктором Петровичем мы встретились в Заполярье на аэродроме Шонгуй. В то время я командовал истребительной эскадрильей, а Виктор прибыл из школы летчиков и включился в нашу боевую семью. С первых дней боевой работы он показал себя способным летчиком и хорошим товарищем, и я его взял к себе «напарником» — ведомым. Много боевых вылетов в паре с ним мы совершили в глубокий тыл противника на фотографирование аэродромов и «свободную охоту», много воздушных боев провели с численно превосходящим противником.

С Виктором у меня связаны лучшие воспоминания в годы Великой Отечественной войны».

Особенно много совместных вылетов на боевые задания произвели Гальченко и Миронов во время возобновившегося в начале сентября 1941 года наступления немецко-фашистских и финских войск на мурманском и Кандалакшском направлениях. Это наступление гитлеровское командование считало решающим.

В те дни горнострелковый корпус «Норвегия» генерала горных войск Дитля снова рвался к Полярному и Мурманску. Его наступление поддерживали 280 самолетов.

К началу этого нового наступления войска нашей 14-й армии заняли и хорошо укрепили в инженерном отношении оборонительные позиции на рубеже реки Западная Лица.

Располагая данными о подготовке нового наступления фашистских войск, командование фронта предприняло самые энергичные меры по установлению с [299] помощью всех видов разведки силы основных группировок вражеских войск и предполагаемых направлений их атак. Большую и очень важную работу выполнили в те дни воздушные разведчики.

Только Виктор Миронов в течение последней декады августа 1941 года произвел десять боевых вылетов на разведку глубокого тыла и аэродромов противника, каждый раз привозя командованию ценные данные. За это же время он 14 раз штурмовал войска и переправы противника. Особенно успешной была штурмовка фашистских войск в районе Титовки и Большой Западной Лицы 25 августа.

6 сентября Гальченко и Миронов получили задание вылететь парой на разведку в глубокий тыл противника.

— Гитлеровцы готовятся к новому наступлению, — сказал им перед вылетом командир полка. — Как следует посмотрите дороги к линии фронта — что там на них делается, «поползайте» над лесами и населенными пунктами, по берегам рек и озер, особенно на подходах к переправам, поищите новые сосредоточения войск и боевой техники, вновь появившиеся артиллерийские батареи и другие огневые точки.

Погода в тот день благоприятствовала воздушным разведчикам. Большие кучевые облака помогли им скрытно миновать линию фронта и углубиться на территорию противника. Они сразу заметили оживленное движение на дорогах. Сомнений не было — противник подтягивал к фронту свежие силы.

В некоторых местах Гальченко и Миронов снижались чуть ли не до бреющего полета, осматривая подозрительные лесные урочища, нижние склоны сопок, берега рек и озер, поросшие лесом и кустарником. Пролетая над населенными пунктами, внимательно осматривали каждую улицу, каждый двор. Они обнаружили много новых скоплений вражеских войск и боевой техники, вновь появившихся артиллерийских батарей и других огневых точек. В одном населенном пункте заметили особенно оживленное движение.

«Наверное, какой-то штаб. Надо бы проштурмовать это гнездо», — подумал Виктор Миронов и как раз в это время увидел, что летящий впереди Гальченко покачал крыльями, что означало: «Атакуем!»

Через несколько секунд пара «ястребков» обрушила на обнаруженный штаб врага мощный и меткий огонь своих пулеметов. [300]

Основательно проштурмовав фашистский штаб, Гальченко и Миронов повернули домой и, вновь прикрываясь облаками, без особых помех миновали линию фронта и вернулись на свой аэродром.

На следующий день лейтенант Миронов вновь вылетел на разведку в районы Салми-ярви, Луостари, портов Петсамо и Линахамари. Успешно преодолев главные узлы сопротивления противника, он вышел в заданный район, прошел Салми-ярви, внимательно осматривая и фиксируя на полетной карте скопления войск противника. По нему стреляли изо всех видов оружия, но он спокойно и уверенно делал свое дело. Прошел Луостари, повернул на север и пролетел над шоссейной дорогой до Петсамо. Здесь тоже отметил оживленное движение войск, особенно по дороге от Петсамо на Титовку. С трудом вырвавшись из огненного кольца разрывов зенитных снарядов и переплетения светящихся пулеметных трасс, взял курс дальше на север, в сторону порта Линахамари, временами ныряя в проплывавшие рядом большие облака. Зафиксировав в порту разгрузку транспорта, повернул к дому. Но когда снова пролетал над дорогой Петсамо — Титовка, увидел двигавшуюся по ней большую автоколонну с войсками и военными грузами.

Прямо из облака со стороны солнца он перевел свой истребитель в глубокое пике. Снизившись до пятидесяти метров, вихрем пронесся над автоколонной. От его меткого пушечно-пулеметного огня вспыхивали и взрывались автомашины с горючим, боеприпасами. На шоссе сразу же возникла пробка. Не успевшие притормозить грузовики врезались друг в друга, другие поспешно съезжали в стороны. Повсюду из автомашин выскакивали солдаты и в панике разбегались кто куда. Миронов развернулся и прошел еще раз, теперь уже над застопорившей автоколонной, прошивая ее огнем своих пушек и пулеметов...

Ценные разведданные, привезенные Мироновым в тот день, имели немаловажное значение в подготовке наших войск к отражению нового наступления горнострелкового корпуса фашистов, начавшегося на следующий день. Командование высоко оценило боевую работу лейтенанта В. Миронова. Он был награжден орденом Красного Знамени.

А сколько их было, таких полетов! О них не раз писала армейская газета «Часовой Севера». В одном из своих сентябрьских номеров 1941 года она привела [301] хронику боевых вылетов капитана Гальченко, лейтенанта Миронова и некоторых других летчиков прославленной эскадрильи. 19 сентября 1941 года по просьбе редакции этой газеты под рубрикой «Истребители рассказывают...» с заметкой «Бой в облаках» выступил и сам лейтенант Виктор Миронов.

«О чем же вам рассказать? Сразу даже и не придумаешь. Особенного со мной ничего такого и не было. Летаю много, бьем мы фашистов крепко, житья им не даем ни на земле, ни в воздухе. Но выдающегося чего-нибудь не припомню.

Вот командир у нас товарищ Гальченко. Он действительно герой-летчик: дерется бесстрашно, а уж самолет водит — любо смотреть. Мастер своего дела. Я больше с ним летаю, вся его работа мне видна. Однажды на аэродром пришло сообщение, что фашистские самолеты летят к пункту М. Через несколько минут мы уже мчались им наперерез. Облачность была тогда густая, низкая. В такую погоду врага трудно заметить, а немцы этим и пользуются.

Ведет нас командир Гальченко на небольшой высоте, и мы за воздухом наблюдаем. Вдруг заметил я три черные точки под облаками. Дал знать командиру.

Свалились мы на фашистов, как снег на голову. Каждый себе по цели выбрал и атаковал. Немцы сразу врассыпную. Я одного Ю-88 догнал и всадил в него длинную очередь. Он закачался и... нырнул в облака. Кинулся за ним, да разве найдешь в таком тумане. Походил, походил в облаках — никого не видно. Спустился пониже и увидел второй Ю-88. Думаю: «Этому ни за что не дам уйти». Завязался бой. Я на немца пикировал, градом пуль его обдал. Фашистский стрелок по мне из пулемета бил, а летчик старался в облака удрать. Но не успел он. Задымился фашист и вниз рухнул. Один есть.

Я барражировать начал и вскоре увидел разрывы зениток. Бросился туда. Ю-88 летел выше меня. У самолета обычно скорость на подъеме падает. Пока я его догонял, фашист далеко успел уйти, но скрыться ему так и не удалось. Боеприпасов у меня мало осталось. Я в фашиста весь остаток и послал.

Бомбы мы немцам сбросить не дали. Их уцелевшие бомбардировщики убрались восвояси. Да немногие уцелели. После этого боя на земле нашли обломки нескольких машин. Может быть, здесь и моя работа [302] сказалась. Разве точно установишь, кто сбил? И не так уж это важно. Сбит фашист — значит, все в порядке».

Воздушная схватка, о которой рассказал в своей заметке лейтенант Миронов, произошла 15 сентября. В тот день пятерка наших истребителей, возглавляемых капитаном Гальченко, атаковала большую группу фашистских бомбардировщиков, нацелившихся на Мурманск. Во время ожесточенного боя с ними советские летчики сбили четыре фашистских бомбардировщика Ю-88, а сами без потерь вернулись на свой аэродром.

Не менее результативными были вылеты В. Миронова в составе групп на штурмовку войск противника, вклинившихся в расположение наших частей. Эти вылеты были 22 и 29 сентября. А на следующий день он вместе с капитаном Гальченко вновь вылетел на воздушную разведку в глубокий тыл противника. Лететь пришлось бреющим. Приспосабливаясь к складкам местности, они тщательно осмотрели районы Большой Западной Лицы и Титовки, после чего взяли курс на крупный фашистский аэродром. Подойдя к нему, обнаружили на его поле два истребителя-бомбардировщика «Мессершмитт-110». Гальченко покачал крыльями, что означало «Атакуем!». Но именно в это время Миронов заметил, что выбегающие из землянок фашисты направляются к замаскированным орудиям.

Виктор решил обезвредить зенитную батарею. Он сделал небольшой вираж и, снизившись до бреющего, обрушил огонь всех своих пулеметов на зенитную батарею и подбегавших к ней зенитчиков.

А Гальченко тем временем штурмовал стоявшие на аэродроме «мессершмитты».

Зенитная батарея, подавленная огнем Миронова, так и не успела открыть огонь по советским самолетам. Это позволило капитану Гальченко разделаться с застигнутыми на аэродроме «мессершмиттами».

27 сентября Миронов в паре с летчиком Ваулиным, производя разведку портов Петсамо и Линахамари, обнаружил у причалов транспорты, из которых выгружались войска, а на территории порта — их большие сосредоточения. Советские летчики атаковали порт, обрушив огонь своих пулеметов на разгружавшиеся транспорты. На кораблях и причалах началась паника. Уничтожив несколько десятков солдат и офицеров, советские истребители скрылись так же внезапно, как и появились. [303]

Таких боевых вылетов у Виктора Петровича Миронова к концу сентября насчитывалось 117. За три месяца войны он провел двадцать пять воздушных боев, и на фюзеляже его самолета было нарисовано пять звездочек — счет сбитых фашистских самолетов. 30 сентября командование представило его к высшей награде — званию Героя Советского Союза. В тот же день к званию Героя Советского Союза был представлен и капитан Л. А. Гальченко.

После ожесточенных сентябрьских боев на фронте постепенно наступило затишье. В сентябрьской наступательной операции немецко-фашистским поискам так и не удалось решить свою основную задачу — овладеть Кольским полуостровом и Кировской железной дорогой. По-прежнему неприступными для них оказались Мурманск, Полярный и Кандалакша. За три месяца боев немецко-фашистские и финские войска потеряли около 40 тысяч убитыми и свыше 30 тысяч ранеными. Большие потери понесла и авиация противника — к концу 1941 года летчиками Северного фронта было сбито 124 вражеских самолета. За это же время на аэродромах противника ими было уничтожено еще 37 самолетов.

Заканчивался 1941 год. На Север надвигалась длинная полярная ночь.

За полгода войны Виктор Миронов прошел путь от лейтенанта и командира звена до капитана и командира эскадрильи, стал коммунистом.

Большие перемены произошли и в полку. За полгода войны в нем выросла большая плеяда замечательных летчиков-истребителей. Имена Л. Гальченко, В. Миронова, П. Кутахова, И. Бочкова, И. Гайдаенко, К. Фомченкова, Е. Кривошеева, И. Павлова и многих других были известны всему фронту. Их подвиги прославили 145-й истребительный авиаполк, который 4 апреля 1942 года был переименован в 19-й гвардейский истребительный авиаполк.

А вскоре у гвардейцев произошло еще одно знаменательное событие — митинг в честь присвоения звания Героя Советского Союза майору Л. А. Гальченко и капитану В. П. Миронову.

К концу 1942 года в летной книжке капитана В. П. Миронова было записано 356 боевых вылетов, а на фюзеляже его истребителя красовались 25 звездочек — по числу сбитых им самолетов противника. Из 25 Миронов десять сбил лично, а пятнадцать — в групповых [304] боях. Сам же он за это время ни разу не был ни сбит, ни ранен.

В январе 1943 года капитана Миронова перевели в 609-й истребительный авиаполк на должность командира 2-й эскадрильи и вскоре командировали за получением нового отечественного истребителя Ла-5.

Ла-5 представлял собой модернизированный истребитель ЛаГГ-3, с которым Миронов был знаком давно. Поэтому ему было несложно после ознакомления с новым истребителем и нескольких тренировочных полетов на нем перегнать его на свой аэродром.

Но перегнать новый самолет еще не означало уметь летать, особенно воевать на нем. Этому надо было еще учиться.

В феврале 1943 года из-за плохой погоды и слишком короткого светлого времени и наша и немецкая авиация летали очень мало. Летчики 609-го истребительного полка использовали светлое время для тренировочных полетов на новом истребителе. Такие тренировочные полеты были намечены и на 16 февраля.

Виктор Миронов в тот день взлетел первым. Он должен был произвести разведку погоды в районе полетов, сообщить о ней на командный пункт, а затем, если погода позволит, идти в зону на пилотаж. От аэродрома уходил с набором высоты. Ровно гудел мотор. Самолет уверенно набирал высоту: тысяча метров, полторы, две с половиной, три...

«Пожалуй, достаточно», — подумал Виктор и пошел на круг. Погода в районе полетов была хорошая — редкие кучевые облака, умеренный ветер, отличная видимость. Описав большой круг, доложил руководителю полетов о состоянии погоды и, получив разрешение, развернул самолет по направлению к зоне. Пройдя по намеченному маршруту несколько минут, вошел в длинный коридор между двумя большими облаками и обратился по радио к руководителю полетов:

— Подхожу к зоне. Разрешите выполнять пилотаж.

— Как машина? — спросил командир полка.

— Полный порядок! — ответил Миронов.

— Задание выполнять разрешаю. Только в пределах первого тренировочного варианта, не более, — твердо сказал командир.

— Есть! В пределах первого варианта, — повторил летчик.

— После высшего пилотажа в зоне Миронов возвращался [305] на аэродром и на подходе ввел машину в глубокое пике, чтобы побыстрее снизиться. Уже через две-три секунды он понял, что самолет перестал слушаться рулей. А еще через пару секунд он вошел в штопор...

На аэродроме сразу увидели, что с самолетом Миронова творится что-то неладное, и забеспокоились.

— Что случилось? — спросил летчика по радио командир.

— Штопорю... Что-то с управлением... Пытаюсь вывести, — с трудом ответил Виктор.

«Лавочкин» продолжал штопорить. В эти секунды борьбы с переставшим слушаться самолетом Виктор вдруг отчетливо осознал то, что смутно беспокоило его перед полетом. Педали! Он ясно вспомнил, что и в прошлом полете был такой момент, когда ему они чем-то не понравились. Он тогда после полета сказал технику, чтобы как следует проверил управление, но на педали его внимание не обратил. Управление техник проверял, приглашал инженера. Никаких неполадок они не обнаружили. И вот на тебе: заело!

— Миронов! Витя! Не рискуй. Приказываю покинуть самолет! — спокойно, но требовательно передал приказ командир полка.

— Витька, прыгай! — в несколько голосов кричали в микрофон товарищи.

— Нет! Сокол — птица гордая! Вытащу я его...

Это были последние слова Виктора Миронова. Он не покинул самолет. Почти до самой земли боролся за его спасение. И вырвал-таки из смертельного штопора. Но поздно. До земли оставались считанные метры. Их оказалось слишком мало...

Е. Баулин. Ушедший в бессмертие

Почти все летчики полка отправились на Большую землю за истребителями. Новые боевые машины по скорости, маневренности и вооружению намного превосходили те, на которых им приходилось воевать. За самолетами ехали, как на праздник.

Друзья уехали, а заместитель командира эскадрильи Константин Фомченков остался. Ему очень хотелось [306] тоже отправиться вместе с ними. Прежде он всегда находился в числе первых кандидатов, кому доверяли получать новые машины, и за образцовую перегонку самолетов даже отмечался командованием. По на этот раз его оставили в полку. Прибыла группа молодых летчиков, и надо было побыстрее вводить их в строй: ознакомить с районом боевых действий, обучить практике полетов в трудных условиях Заполярья, подготовить к боям. По традиции обучение новичков во фронтовых условиях поручали «старикам» — летчикам, прослужившим в Заполярье не один год, имевшим боевой опыт. Вот Фомченкову и приказали возглавить это дело.

Но недолго пришлось ему Заниматься обучением молодежи. Поступил новый приказ: отправить шестерку истребителей на другой аэродром. Фомченкова назначили старшим группы.

— Задачу вам поставят на месте, — по тону командира полка Фомченков почувствовал, что работа предстоит горячая. Да и обстановка на фронтах напоминала об этом. Шел февраль 1944 года. Советская Армия проводила одну за другой крупные наступательные операции. Врага гнали с Украины, Вели наступление войска Ленинградского и Волховского фронтов. Видимо, дошла очередь и до Карельского фронта.

...Почти все стоянки аэродрома, куда прилетела группа Фомченкова, были заняты самолетами — штурмовиками Ил-2. Опытному летчику не представляло труда определить, что готовится крупная наступательная операция. Уж очень близко к фронту концентрировались значительные силы штурмовиков!

В прошлом году Фомченков познакомился с появившимися под Мурманском штурмовиками, не раз сопровождал их на боевые задания. Тогда и началась их фронтовая дружба. Прежде они летали небольшими группами по четыре-пять самолетов. А здесь, он прикинул, целая дивизия! Вот это мощь!

На КП Фомченков получил боевую задачу. Правда, о ней он сразу же догадался, когда прилетел на аэродром. На командном пункте ему только детализировали задание. Предстояло прикрывать штурмовики, которые должны были помогать наземным войскам «прогрызать» вражескую оборону.

— Слушайте боевую задачу, — сказал товарищам Фомченков, появившись в землянке, где их разместили. [307] Вынул из планшета карту и развернул ее на грубовато сколоченном столе. — Завтра утром идем на сопровождение штурмовиков. Они наносят удар по ледовому аэродрому. Нашли? — Фомченков показал на карте.

Летчики внимательно слушали командира, делали пометки на своих картах.

— В полете идем впереди штурмовиков, — продолжал командир. — А когда достигнем цели, то блокируем аэродром. Наша задача — не дать взлететь истребителям. Боевой порядок: Сверкунов, Журавлев, Лелик и я составляем ударную группу, Фабристов с Рябовым — группу прикрытия. Все ясно? Если вопросов нет — всем спать. Завтра предстоит трудный день.

Вскоре в землянке стало тихо. Летчики быстро уснули. Только к Фомченкову сон не шел. Кажется, не первый его боевой вылет, их уже перевалило за три сотни. И опыт накоплен немалый. Предстоящий полет разложен по полочкам и для беспокойства вроде бы оснований нет. И все же его мысли снова и снова возвращались к завтрашнему дню. Трудно предугадать, как сложится полет. Но он твердо знает: друзья не подведут и задание выполнят.

Фомченков приподнялся на нарах, посмотрел на спящих товарищей. Вот Николай Сверкунов — командир звена, грамотный летчик. Смел, энергичен, напорист. И есть у него еще одно очень ценное качество — интуитивное чутье на изменение обстановки. Четко взаимодействует в бою.

Чуть подальше Сверкунова — Фома Журавлев. Человек интересный и видный в полку.

Фомченков вспомнил канун 1944 года. Тогда редакция газеты воздушной армии «Боевая вахта» проводила новогоднюю анкету. Журналисты вручили ее Фоме Журавлеву и ему. Три вопроса задала газета: какое самое важное событие было у вас в личной жизни, ваши замыслы, мечты на новый год?

Он, Фомченков, ответил, что самый памятный эпизод — бой четверки истребителей под командованием Ивана Бочкова с четырнадцатью «мессершмиттами», когда они сбили семь немецких самолетов. Самое важное событие — присвоение звания Героя Советского Союза. А мечта — больше уничтожить фашистских стервятников.

Фома написал, что для него самый памятный эпизод — воздушный бой, в котором он сбил первый немецкий [308] истребитель и открыл счет мести за убитых фашистами мать и брата. Заветная мечта: стать таким же воздушным бойцом, как его учителя — Герои Советского Союза Павел Кутахов и Константин Фомченков. Самое важное событие — нашел друга Колю Сверкунова.

Да, Фома Журавлев и Николай Сверкунов неразлучные друзья, готовые отдать жизнь друг за друга. Однажды, когда они в составе восьмерки сражались с тринадцатью «мессершмиттами», пара немецких истребителей зашла в хвост самолета Сверкунова. Считанные секунды — и пушечно-пулеметные очереди прошили бы машину. Журавлев, увидев, в каком тяжелом положении находился его друг, бросился на выручку и оказался между самолетом Сверкунова и немецкими истребителями. Вся мощь огня «мессершмиттов», предназначенная истребителю Сверкунова, могла обрушиться на Журавлева. Но он в эти минуты не думал о себе. Только бы спасти Сверкунова! И атаковал с такой яростью, что гитлеровцы в первое мгновение растерялись. Сверкунов был спасен, а один из «мессершмиттов» рухнул на землю.

Виктор Лелик — тоже опытный воздушный боец. А ведь еще недавно ходил в новичках. На фронте люди растут быстро. Горяч. Но в бою надежен.

Остальные двое хотя и новички в полку, но по стажу летчики опытные. Николай Фабристов участвовал в советско-финляндской войне 1939–1940 гг. Имеет около трехсот боевых вылетов, два ордена. У Петра Рябова послужной список скромнее, но и в нем уже есть несколько побед. Все летчики боевые. А он, Фомченков, старший из них. Завтра ему исполняется двадцать шесть лет.

Константин улыбнулся. Возраст такой, что можно подводить определенные итоги: чего успел достичь:

В авиацию он пришел в 1937 году, когда ему было девятнадцать лет. Сначала авиашкола, потом служба в 145-м истребительном авиаполку, который базировался под Мурманском. Военная авиация в конце тридцатых годов еще только «обживалась» в Заполярье. Многого не хватало. А суровые северные условия создавали дополнительные трудности. Но они закаляли характер, воспитывали в летчике необходимые ему качества: выносливость, умение преодолевать трудности, смелость и инициативу в принятии решений.

В боях советско-финляндской войны в 1939–1940гг. [309] он участвовал уже как зрелый, хорошо подготовленный летчик и за образцовое выполнение заданий был награжден медалью «За отвагу».

И вот Великая Отечественная война. В первые ее месяцы защитникам Заполярья пришлось особенно трудно. Немецкие войска, опьяненные легкими победами в Европе, рвались к Мурманску. Ожесточенные кровопролитные бои не утихали ни днем ни ночью. Где только ему не приходилось тогда сражаться: над рекой Западной Лицей и городом Мурманском, над полуостровом Рыбачьим, над Туломской ГЭС и районом с причудливым названием Ура-Губа. Враг имел значительное численное превосходство в авиации. А им, летчикам-истребителям, помимо «своей работы», приходилось бомбить вражеские позиции на суше и катера в море, уничтожать артиллерийские батареи и огневые точки, штурмовать войска на марше.

За первый год войны он совершил около сотни боевых вылетов, провел свыше десятка воздушных боев. Участвовал в знаменитом воздушном бою 15 июня 1942 года, когда шестерка истребителей под командованием Ивана Бочкова на подступах к Мурманску сражалась с тридцатью немецкими самолетами и уничтожила девять из них. Тогда он сбил два самолета и вскоре получил третью награду: к медали «За отвагу» и ордену Красной Звезды прибавился орден Красного Знамени.

Еще один памятный бой — 12 марта 1943 года. Тогда они сбили четыре «Мессершмитта-109», одного из которых сразил он. Правда, и его самолет был сбит. Летчик вражеского истребителя выбросился с парашютом и попал в плен. А он, Фомченков, был ранен и несколько месяцев провел в госпитале.

Позднее, не раз анализируя тот бой, он искал ответ на вопрос: как же его сбили? Конечно, в чем-то был допущен просчет. И старался сделать для себя выводы. Он любил анализировать проведенные бои. Рисовал схемы боев, описывал их в специально заведенной для этих целей тетради. За эту страсть друзья в шутку прозвали его «академиком».

Впрочем, таким «академиком» в полку он был не единственным. Эффективные приемы боя постоянно искали и другие летчики. Искали и в одиночку и сообща, вместе. Ведущие групп, как правило, сразу же после боя, по горячим его следам, разбирали действия [310] каждого летчика и поведение противника. Проводились и летные конференции.

Однажды Фомченкову предложили поделиться с молодыми летчиками опытом, как эффективнее вести бой с «Мессершмиттами-110». Этот двухмоторный истребитель был многоцелевым самолетом (он мог выполнять роль штурмовика, истребителя и разведчика). «Ягуар», как называли его немцы, интенсивно использовался в Заполярье.

В боях с Ме-110 у Фомченкова уже накопился опыт. В беседе он подробно рассказал об уязвимых местах этой машины и дал немало конкретных советов.

— Стройте атаки так, чтобы прежде всего поразить стрелка, а Затем перенести огонь на моторы и бензобаки, расположенные рядом в центроплане, — наставлял он молодежь.

Каждый фронтовой год был для Фомченкова примечательным. В апреле 1942 года стал гвардейским авиаполк, в котором он сражался. В 1943 году Фомченкова приняли в партию и присвоили звание Героя Советского Союза. К 24 августа, дню присвоения звания Героя, он сбил в тридцати семи воздушных боях тридцать четыре самолета (восемь лично и двадцать шесть в группе). Не только в полку, но и в дивизии, даже в воздушной армии тогда не так уж много было летчиков, имевших такой солидный боевой счет.

Звания коммуниста, Героя и гвардейца обязывали сражаться еще лучше. Об этом ему напомнил командующий воздушной армией генерал И. М. Соколов, когда вручал Золотую Звезду и орден Ленина:

— И впредь будьте примерным воздушным бойцом и воспитателем новых, таких же стойких воинов. Только помните, что в бою задор должен быть здравым, расчетливым. Бейте врага только наверняка. Бессмысленно не рискуйте ни собой, ни товарищами. Учитесь сами и учите молодежь расчету и хладнокровию в бою.

На первый взгляд, генерал, может быть, сказал обычные слова и напомнил известные истины. Но напомнил с умыслом и со значением.

...Проснулся Фомченков рано утром. Летчики еще спали. Только Фома Журавлев, имевший привычку подниматься раньше всех, уже бодрствовал, деловито разбирая что-то в своем походном чемоданчике.

— Доброе утро! — приветствовал его Фомченков, [311] поеживаясь от холода. Потом сделал несколько приседаний.

— Как она?

— Погода, что ли? Как и вчера, пасмурная...

Фомченков недовольно поморщился. Не торопясь, причесал свой каштановый чуб и вышел из землянки.

Небо было затянуто тучами. Шел густой снег. За ним, словно за стеной, скрылись окружающие аэродром деревья.

«Может быть, погода разгуляется? — подумал Фомченков. — Она здесь капризная. Сколько раз случалось, когда за какие-нибудь пару часов небо вдруг настилали невесть откуда — появившиеся густые облака, или, наоборот, тучи, затянувшие все небо, неожиданно быстро растаскивал ветер и начинало проглядывать солнце. Неужели сегодня погода не изменится?»

Вернувшись в землянку, он вынул из походного чемоданчика бритву, мыло, помазок и принялся за бритье. Еще никто и никогда не видел его небритым. Пример командира стал законом и для подчиненных.

Проснулись и остальные летчики.

— Интересно, немцы еще спят или тоже поднялись? — обратился к Журавлеву Сверкунов.

— Ты меня спрашиваешь? — откликнулся тот. — Конечно, встали. Ждут не дождутся, когда к ним пожалует гвардии лейтенант Николай Сверкунов.

— Ты, Фома, все остришь. А я серьезно. Интересно, когда у них подъем, когда завтрак? Немцы — народ педантичный. У них все точно, минута в минуту. Вот хорошо было бы нагрянуть к ним во время завтрака.

— Поторапливайтесь, ребята! — Фомченков, закончив бритье, складывал бритвенные принадлежности в чемодан. — Полчаса на сборы — и в столовую! Как говорит Сверкунов, надо успеть к завтраку фашистов.

В столовой рассаживались шумно, с шутками и прибаутками. Официантка принесла котлеты с кашей и чай с бутербродами. Лелик тоном, каким обычно делали сообщение на летных разборах, сказал:

— Журавлев — Лелик идут на боевое задание. Встретился противник. Пара переходит к активным действиям...

Он пододвинул к себе тарелку, взял нож и вилку:

— Если котлету считать врагом, то мы берем его в клещи и обрушиваемся всей мощью своего огня, — с [312] этими словами он вонзил в котлету нож и вилку. — Вот так!..

— За столом у вас получается очень здорово, — усмехнулся Сверкунов. — А если все произойдет наоборот. Не вы возьмете врага в клещи, а он вас? Что тогда?

— А тогда, — Лелик повернулся в его сторону, — нам на помощь придет гвардии лейтенант Сверкунов. Смелой атакой он нанесет разящий удар по врагу и выручит из беды своих товарищей.

— Вы с утра уже о боях, — заметил Журавлев. — А сегодня у нашего командира день рождения. Вот я и хотел бы от всех нас поздравить его с этим днем!

Журавлев встал, взял стакан с чаем и, посмотрев с улыбкой на него, сказал:

— По русскому обычаю другим напитком отметим эту дату вечером, после боевых вылетов. А сейчас — чаем. С днем рождения, командир! За твое здоровье и скорую победу!

— Спасибо, друзья, за поздравление, — поблагодарил Фомченков, приподняв свой стакан с чаем.

... В морозный воздух взлетела серия зеленых ракет. Аэродром наполнился гулом моторов. На старт выруливали самолеты и, разбегаясь по летному полю, поднимались в воздух. Первой взлетела группа истребителей прикрытия. За ней — штурмовики. Группа Фомченкова отправлялась на задание последней, но к аэродрому противника должна была прийти первой.

Снегопад прекратился, но облака по-прежнему низко висели над землей. Группа Фомченкова набрала высоту и по прямой взяла курс на цель. Летели в белом молоке облачности. На маршруте гряда облаков стала постепенно редеть.

— Кажется, проясняется, — обрадовался Фомченков.

Но радость оказалась преждевременной. Когда пролетали линию фронта, снова пошел снег. И опять все вокруг затянула пелена облаков, через которую еле-еле просматривалась земля.

— Сомкнуться! — передал команду ведомым Фомченков. — Не терять из виду друг друга!

Две-три минуты полета, и пелена облаков оборвалась так же внезапно, как и появилась. А вот и цель — вражеский аэродром. Под лучами солнца четко просматривались и летное поле, и различные аэродромные сооружения. Самолетов на аэродроме не было. [313] Лишь в стороне от взлетной полосы стояло несколько машин: то ли не успевших взлететь, то ли неисправных. Враг, по всей вероятности, заранее был предупрежден о приближении такой большой группы советских самолетов и успел поднять в воздух истребители.

Оглянувшись, Фомченков увидел только трех ведомых. Последней пары рядом не было. Куда же девались Фабристов и Рябов? Неужели заблудились в облаках?

— Командир! — услышал он тут же в наушниках предостерегающий голос Сверкунова. — Впереди, выше — большая группа «фоккеров».

Шесть пар немецких истребителей, одна за другой, шли им навстречу.

— «Коршун-двадцать»! — предупредил Фомченков ведущего группы штурмовиков, которые находились на подходе к аэродрому. — Я «Ястреб-сто один»! Аэродром противника вижу, но самолетов на нем нет, видимо успели подняться в воздух. Работайте по цели номер два!

Штурмовать аэродром, где не было самолетов, не имело смысла. И Фомченков, как заранее условились, сообщил запасную цель. «Илы» перенацеливались на вражеские войска у линии фронта.

— «Волна»! «Волна»! — настроился Фомченков на позывной командира дивизии. — Я — «Ястреб-сто один»! Встретили шесть пар истребителей противника. Вступаем в бой!

И, сделав небольшую паузу, добавил:

— Высылайте подкрепление в квадрат двадцать шесть — восемнадцать!

На одной с ними высоте находились четыре пары «фокке-вульфов», а внизу ходили две пары «мессершмиттов».

«Пока штурмовики выполняют свою задачу, свяжем вражеские истребители», — решил Фомченков.

И он передал команду ведомым:

— Атакуем «фоккеры» в лобовую, затем переносим атаку на «мессеры»!

Навстречу друг другу с огромной скоростью неслись истребители. Среди немецких летчиков было немало воздушных бойцов не робкого десятка. Но ни один из них не решался применить в бою таран. И как бы они ни имитировали атаку на таран, но в последние секунды отворачивали. Такой прием им был не по [314] плечу. Наши летчики хорошо знали эту боязнь гитлеровцев и умело пользовались ею.

Так получилось и на этот раз. Когда расстояние между группами сократилось примерно до пятисот метров, «фоккеры» взмыли вверх. Нервы у гитлеровцев не выдержали, и они стали уходить, избегая лобовой атаки советских истребителей.

— Огонь! — скомандовал Фомченков ведомым. Он нацелился на ведущего «фоккера». Вот его силуэт уже в сетке прицела. От разящего удара «фоккер» судорожно дернулся, наклонился на левое крыло, затем, перевернувшись, полетел вниз. Сильный взрыв в сосновой роще, куда упал «фоккер», возвестил о заслуженном конце ведущего немецкой группы. Второй «фокке-вульф» загорелся от меткой пушечно-пулеметной очереди Фомы Журавлева. А третьего сразил Николай Сверкунов.

Стремительная атака, умелый маневр и меткий огонь, проведенные в считанные секунды, принесли успех. Теперь можно заняться и «мессершмиттами». А они уже совсем близко, стремятся зайти в хвост нашим «ястребкам».

— Все в круг!

Пока вражеские истребители действовали разрозненно и была свобода маневра, Фомченков с ведомыми вел бой на вертикалях, пикировал до бреющего полета и снова устремлялся ввысь, атакуя то одну, то другую пару. Когда же гитлеровцы сумели организоваться и, используя численное превосходство, начали «зажимать» их, Фомченков перестроил группу. Теперь каждый летчик своим огнем мог защищать от атак противника впереди летящего товарища. Сверкунов прикрывал Фомченкова, Журавлев — Сверкунова, Лелик — Журавлева, Фомченков — Лелика.

Самолеты образовали два круга. Один, маленький, по окружности которого ходили четыре «ястребка», и большой, внешний, который очерчивали «фоккеры» и «мессеры». К ним вскоре подошла еще четверка «фоккеров». Фашистских истребителей стало тринадцать. А наших только четверо. «Надо продержаться до подхода помощи, — рассуждал Фомченков. — Оттянуть на себя «фоккеров» и «мессеров». Подкрепление должно вот-вот подойти. Оно где-то в пути».

Враг продолжал наседать. Замкнутая в круг четверка истребителей отражала его яростные атаки. [315]

Секунды боя казались минутами. А напряжение схватки все возрастало.

В какой-то момент круг, по которому курсировали «ястребки», разорвался. Лелик выскочил из него и оказался без прикрытия. Сзади с разных сторон на него сразу же бросились три «фоккера».

— Сто третий! В хвосте — «фоккеры»! — крикнул Фомченков и сразу же направил свой истребитель на помощь товарищу.

— Сто первый! Прикройте, выхожу из боя! — раздался в наушниках голос Лелика.

— Выходи! Маневр! — Фомченков дал заградительную пулеметную очередь. Удачно: задымил один из «фоккеров». И тут же машина Фомченкова вздрогнула от сильных ударов. На фюзеляже появились языки пламени. Он попытался сбить огонь. Не удалось. Огонь жадно лизал плоскость, быстро подбирался к бензобакам. Когда доберется — взрыв. Счет на секунды. Машину уже не спасешь. Что делать? Прыгать? Внизу занятая врагом территория. Можно, конечно, попытаться после приземления скрыться в лесу, а потом добраться до своих. Это шанс, но насколько он реален?

Нет, не о своей жизни думал он, а о том, как нанести врагу наибольший ущерб.

Боевые друзья Фомченкова видели, как самолет командира покачал крыльями в знак прощания. И уже в следующее мгновенье горящим факелом устремился в сторону аэродрома. Затем истребитель перешел в отвесное пике и врезался в бензоцистерны, стоявшие на окраине летного поля. Мощный взрыв взметнул вверх огромный столб огня и дыма...

Фома Журавлев с трудом посадил сильно поврежденную в бою машину. Вылез из кабины. Тяжелое чувство давило сердце. Вылетали вшестером, а вернулся он один. В памяти вновь проплывали эпизоды только что проведенного боя. Его они начали вчетвером: Фабристов и Рябов так и не появились. Что стало с ними? Из четверки, вступившей в бой, первым погиб командир. Потом, когда подбили Сверкунова, он с Леликом прикрывал его посадку. Истребитель Николая приземлился на небольшой поляне. Остался ли Сверкунов жив? А Лелик погиб у него на глазах. Его истребитель, прошитый вражескими снарядами, с небольшой высоты камнем упал на землю. [316]

Будто во сне Журавлев добрел до штабной землянки. Доложил о выполнении задания. Командир дивизии выслушал доклад и тяжело вздохнул:

— Хорошие были ребята! Орлы.

Еще бы! Он-то, Журавлев, хорошо знал, какие это были летчики.

— А о Фабристове и Рябове известно что-нибудь?

— Отстали от группы в облаках. А когда вышли, на них навалились вражеские истребители. Оба вернулись. Фабристов в бою сбил два самолета. Таким образом, на счету вашей группы шесть сбитых самолетов. Да разве они могут возместить наши потери?!

В список безвозвратных потерь записали фамилии Фомченкова и Лелика. Сверкунова записывать пока воздержались. Его ждали день, второй. Он не появлялся, Судьба Николая стала известна, когда наши войска перешли в наступление и заняли места, над которыми происходил воздушный бой. Неподалеку от аэродрома в сосновой роще нашли самолет Сверкунова, а вокруг — около десятка трупов немецких солдат.

Один из взятых в плен гитлеровцев оказался очевидцем последних минут жизни Сверкунова. На допросе он рассказал, что русский приземлился на поврежденной машине как раз в расположении его роты. Командир приказал взять летчика живым и выделил для этого взвод. Самолет окружили, но русский не хотел сдаваться и не подпускал к себе. Он ползал вокруг самолета и, стоило кому-нибудь приблизиться, открывал огонь. Стрелял метко, наповал уложил несколько солдат и ефрейтора. Когда у русского кончались патроны, одному из солдат удалось подползти и прыгнуть на плечи летчика. Тот в борьбе застрелил его. Но пока они боролись, подбежали другие солдаты. Русский отстреливался, а последний патрон пустил себе в грудь...

Гвардейский истребительный авиаполк, в котором сражались герои, и поныне несет вахту по защите границ нашей Родины. В нем служат уже дети и внуки тех, кто сражался в составе полка в годы Великой Отечественной войны. Молодые воины свято чтут память однополчан, погибших в боях за Родину. Для них герои, каким был Константин Федорович Фомченков, пример образцового выполнения служебного долга.

Герой ушел в бессмертие. [317]

Г. Мурашев. Мастер штурмовых ударов

Детство у Митрофана Петровича Краснолуцкого, как и у большинства ребятишек, родившихся до революции, не было радостным. Семья большая, концы с концами сводить трудно. Когда он отходил четыре года в школу, отец погладил сына по голове, что делал в исключительных случаях, и тихо сказал:

— Грошей нема, Митроша. Пойдешь работать.

Летом Митрофан трудился на ремонте железной дороги, зимой возил на станцию и со станции грузы. Выкраивал время, пахал, сеял, косил для семьи.

Но вот грянула революция. Слобода Калач, так же как и неподалеку раскинувшаяся станица Вешенская, бурлила. Молодежь принимала активное участие в борьбе за Советскую власть. В огне классовых битв твердели характеры, крепла идейная закалка юношей и девушек. Вместе со сверстниками приобщался к строительству новой жизни и Митрофан Краснолуцкий. В 1929 году его избрали секретарем комсомольской ячейки.

Он не захотел дожидаться призыва в Красную Армию — пошел служить добровольно. Был пехотинцем, мотоциклистом, техником самолета, звена, а потом окончил училище летчиков.

* * *

В конце 1939 года началась советско-финляндская война. Жестокий мороз сковал все вокруг, но люди оказались сильнее. Суровой природе они противопоставили волю, мужество, героизм, находчивость. Авиаторы, помогая пехотинцам и артиллеристам, разрушали железобетонные сооружения, бревенчатые накаты блиндажей, коммуникации врага, железнодорожные узлы.

Как-то, возвращаясь из очередного боевого полета, Митрофан Петрович заметил впереди по курсу всплески огня. Он направил туда самолет, но... под крылом оказались лишь редкие кустики и белое безмолвие.

«Показалось или так ловко маскируются?» — подумал пилот. Вернувшись на свой аэродром, доложил [318] обо всем командиру полка. А тот уже знал, что с финской стороны по нашей территории бьет дальнобойное орудие. Судя по тому, где падали снаряды, они были посланы из района, который засек Краснолуцкий.

На следующий день командир полка вызвал летчика, пододвинул ему карту.

— Покажите-ка, старший лейтенант, место, где вы увидели огненные всплески.

— Вот тут, — уверенно показал летчик.

— Не ошибаетесь?

— Нет.

— Хорошо, — сказал командир. — Отыщите это орудие и уничтожьте его.

Краснолуцкий вышел в тыл противника и неожиданно появился над целью. Враг не успел закатить орудие и полностью выдал себя. Старший лейтенант сделал «горку» и с высоты обрушил бомбовый запас. Закамуфлированное орудие подпрыгнуло от взрыва и опрокинулось набок. В воздух поднялся огромный столб огня и дыма. Не было сомнений в том, что летчик прямым попаданием взорвал еще и склад с крупнокалиберными снарядами. За этот полет старший лейтенант Краснолуцкий был награжден орденом Красного Знамени.

К лету 1941 года 65-й штурмовой авиационный полк, командиром первой эскадрильи в котором был капитан Краснолуцкий, перебазировался в лагеря. Сам Митрофан Петрович получил приказ вылететь во главе группы летчиков и штурманов за новыми самолетами Ил-2.

Изучали самолет на заводе по ускоренной программе. Краснолуцкий успел выполнить два полета. По договоренности с директором завода было решено 22 июня всем сделать по два вылета и после этого перегонять самолеты в полк.

Митрофан Петрович вошел в кабинет директора завода. Там уже был командир части, в которой группа летчиков состояла на довольствии. Оба были чем-то озабочены. Директор взглянул на часы, встал и включил радио.

— Говорит Москва! Работают все радиостанция Советского Союза!

В Заявлении Советского правительства было сказано, что фашистская Германия, нарушив договор, без объявления войны напала на Советский Союз. Заявление [319] заканчивалось словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

В тот же день капитан М. П. Краснолуцкий получил приказ шестеркой Ил-2 вылететь в свой полк.

Оказалось, что за это время первая и третья эскадрильи под командованием майора Белоусова перебазировались на Карельский перешеек. Вторая стала костяком еще одного полка, который возглавил подполковник Витрук, впоследствии Герой Советского Союза. Первая эскадрилья уже летала на боевые задания на полный радиус действия.

Краснолуцкий погнал штурмовики в полк Витрука. В течение месяца помогал бывшим однополчанам осваивать новый самолет. С сожалением передал свою шестерку Витруку, а сам на И-15бис, старом, изношенном биплане, вернулся в район дислокации своей эскадрильи.

В конце июля эскадрилья Краснолуцкого в составе 65-го штурмового полка по приказу командующего перебазировалась на безымянный аэродром. Покидать хорошо налаженное хозяйство было жалко, но между Ладожским и Онежским озерами создалась напряженная обстановка. Фашистские войска наступали в направлении Лодейное Поле — Тихвин. Летчикам Краснолуцкого предстояло оказать помощь нашим наземным частям и подразделениям.

Ориентировка над лесистой местностью с массой озер была очень сложной. Приспособились по компасу и времени выходить на крупный ориентир (большое озеро), а дальше уже искать цель методом детальной ориентировки. Короткие белые ночи, частые полеты, большое напряжение предельно утомляли. Но летчики мужественно переносили трудности.

Однажды авиаторов подняли раньше обычного: стрелки часов показывали два часа ночи. Командир полка сообщил, что разведчики обнаружили склад с боеприпасами, с которого по мосту через реку Видлицу подвозят снаряды к вражеским артиллерийским батареям.

— Склад и мост надо уничтожить, — приказал он командиру эскадрильи.

Краснолуцкий ответил: «Есть!» — и быстро направился к самолетам. Летчики поджидали его. Приказав вынуть карты, Митрофан Петрович указал место дислокации объекта, объяснил особенности полетного задания. [320]

Гитлеровцы не ожидали налета в половине третьего утра, а потому советские летчики прошли на цель беспрепятственно и с высоты 900 метров устремились в атаку. Второго захода делать не пришлось: склад взлетел на воздух. А еще через несколько минут так нее удачно был уничтожен мост.

Работали в те дни много и эффективно. Вот выписка из истории полка: «8 июля эскадрилья, ведомая капитаном М. Краснолуцким, разрушила мост и взорвала склад с боеприпасами; во время второго вылета уничтожила вражескую батарею. 10 июля — роту солдат и несколько танков. 12 июля — автоколонну численностью до 20 машин. 19 июля — штаб бригады в районе Кирка — Руоколахти. 21 июля вывела из строя скопление пехоты численностью до роты и пять вражеских танков».

В районе реки Видлица шли ожесточенные бои. Рано утром 16 августа 1941 года третья штурмовая эскадрилья во главе со своим командиром старшим лейтенантом Караевым ушла на задание с целью нанести удар по автоколонне противника в районе Ведлозера. При подходе к цели попала под сильный заградительный огонь зенитной артиллерии. Несколько самолетов были подбиты. Из-за малой высоты летчики не успели воспользоваться парашютами и погибли. Погиб и старший лейтенант Караев.

Полк тяжело переживал случившееся. Митрофан Петрович, сдержанный и в обычных условиях, на этот раз был особенно молчалив. Он собрал эскадрилью и, почтив память погибших минутой молчания, сделал обстоятельный разбор неудавшегося полета. А в конце сказал, что погибли прекрасные летчики, что долг живых — отомстить врагу.

... К цели шли на бреющем. Это позволяло скрыться на зеленом фоне лесного массива от истребителей противника и избежать прицельного огня с земли.

Вышли на Ведлозеро. Впереди по курсу с небольшим превышением кружился «Мессершмитт-110». Командир эскадрильи решил, что один самолет им не помешает, и, резко набрав высоту, приступил к поиску цели. С высоты 1100 метров обнаружил ее. Качнул крылом, перевел самолет в пикирование, сбросил бомбы. Его маневр повторили подчиненные.

На повторном заходе он услышал треск вражеского пулемета. Оглянулся — точно: на хвосте «висел» «Мессершмитт-109Е». [321]

В кабине что-то посыпалось. Запахло дымом. Уйти от скоростного истребителя непросто. Решил пикировать до самого леса. Расчет оказался точным. Враг, опасаясь врезаться в землю, отстал.

Митрофан Петрович тут же потянул ручку управления на себя, набрал высоту и прямо перед собой увидел еще один «мессершмитт». Фашист шел на него. Краснолуцкий дал очередь. Тот — ответную. Расстояние быстро сокращалось.

До сих пор Митрофану Петровичу не доводилось применять таран. Но он был уверен в себе и, если бы понадобилось, раздумывать не стал. И вот эта необходимость, кажется, пришла. Упустить врага и позволить ему и дальше бомбить, стрелять, наносить разящие удары по советским войскам он не мог. Мгновенно принял решение — таранить!

Другого решения и не могло быть. Как только самолеты пошли в лобовую атаку, командир эскадрильи уже знал, что будет таранить. В сознании всплыл образ матери Павлины Ивановны. «Дождется ли меня?..» — с сожалением подумал Митрофан Петрович, но понимание того, что если и погибнет, то не бесцельно, вселило силы, уверенность. Белесый круг пропеллера вражеского самолета быстро приближался.

Но что это? Перед взором Краснолуцкого возникло на долю секунды желтобрюхое тело чужого самолета. Струсил фашист?!

Митрофан Петрович энергичным движением ручки управления подправил машину и нижней плоскостью и стойкой шасси ударил по хвостовому оперению самолета врага.

Потом, после боя, в котором его семерка тихоходных машин одержала победу над десятью скоростными «мессершмиттами», он будет анализировать свои действия и с удовлетворением придет к выводу: ошибок допущено не было. Все летчики действовали смело, решительно, технически грамотно. Лейтенант Горюн, у которого был сбит самолет, выпрыгнув с парашютом, раскрыл его не сразу, а лишь в нескольких десятках метров от земли и тем самым не дал расстрелять себя в воздухе. Через день он был уже на своем аэродроме и снова повел звено на штурмовку вражеских позиций.

Краснолуцкий еще до этого боя был представлен к награждению орденом. Командование, отдавая должное [322] мужеству летчика, вернуло представление к ордену и представило его к званию Героя Советского Союза. Слух о героическом поведении командира авиационной эскадрильи быстро облетел войска. Имя Митрофана Петровича Краснолуцкого стало широко известно на всех фронтах.

19 августа вражеские войска возобновили наступление на петрозаводском и олонецком направлениях, но встретили упорное сопротивление войск 7-й армии и были остановлены. 65-й штурмовой авиационный полк перебазировался под Петрозаводск. Митрофан Петрович стал заместителем командира полка.

В начале сентября противник вновь перешел в наступление. После тяжелых боев с превосходящими силами противника наши войска 2 октября оставили Петрозаводск.

Немецко-фашистское командование решило захватить Мурманск, перекрыть движение поездов по Кировской железной дороге и лишить таким образом нашу страну связи с незамерзающим портом, а через него — с союзниками. С этой целью оно сосредоточило в Заполярье отборные войска в составе гренадеров-эсэсовцев, горных егерей, тирольских стрелков, а также летчиков-асов 5-го воздушного флота.

65-й штурмовой полк был перебазирован на другой аэродром и уже в составе Карельского фронта, командующим ВВС которого был назначен Герой Советского Союза генерал-майор авиации Т. Т. Хрюкин, принял участие в боевых действиях.

Генерал Хрюкин с первых же дней стал принимать экстренные меры по увеличению численности самолетного парка, подбору кадров, обучению и воспитанию подчиненных. Поощрял умелых летчиков, подмечал все новое, внедрял в жизнь наиболее прогрессивные методы организации учебы и ведения воздушных боев.

Тимофей Тимофеевич Хрюкин, сам отменный летчик, внимательно выслушивал мнения воздушных бойцов. Как-то раз, в беседе с летчиками эскадрильи Краснолуцкого, он услышал:

— Товарищ командующий, а почему мы, штурмовики, летаем большими группами?

— То есть? — живо обернулся на голос генерал.

— Мы вот тут прикинули и пришли к выводу, что летать на штурмовку объектов надо звеньями, а еще лучше парами. Меньше потерь будет.

— Так, так, так... Это интересно. А что скажет заместитель [323] командира полка? — обратился он к Митрофану Петровичу.

— Это мнение общее, товарищ командующий. Мы уже проверили на практике: эффект выше, потерь меньше.

— Ну а как вы фашистов в страхе целыми сутками держите? Расскажите.

— Да просто все, товарищ командующий, — все так же обстоятельно говорил Краснолуцкий. — Не спешим от боекомплекта освободиться. Придем на цель, сбросим бомбочку и уходим. Вернемся, сыпанем очередью из пулеметов и опять скрываемся. Бывает, что и ложные атаки делаем. Фашист по существу труслив. Вот он и сидит, как мышь в норе, боится голову поднять. А в это время наши подразделения перестраиваются, окапываются, подбираются на расстояние прямого выстрела.

— Молодцы! Действительно просто. Но, говорят, вы и ночью летаете, да еще без прожектора?

— Летаем, товарищ командующий. Прожектор у нас есть, но плохонький, отказывает часто. Вот и пользуемся осветительными ракетами.

Живая заинтересованность командующего авиацией фронта была приятна авиаторам. От его внимания не ускользали даже такие мелочи, как наличие водомаслогреек, добротных рукавиц для оружейных мастеров и механиков, шоколада в летных столовых. Самый молодой из генералов в Советских Вооруженных Силах, стройный, красивый, Тимофей Тимофеевич был обаятельным человеком. Обаяние его сказывалось во всем: в отношении к людям, в заботе о них, в умении разделить радость и горе, отметить заслуги...

— Митрофан Петрович, — обратился он при очередной встрече к майору Краснолуцкому, — мне доложили, что вас представляли к званию Героя Советского Союза. Это так?

— Было, товарищ командующий. Как раз перед созданием Карельского фронта.

— Та-а-к, — проговорил Хрюкин. — Ленинградский фронт представлял? Разберусь.

И не забыл, выполнил свое обещание. В январе 1942 года майору М. П. Краснолуцкому было присвоено звание Героя Советского Союза.

День вручения почетной награды командующий ВВС фронта сделал для Краснолуцкого по-настоящему праздничным. Пригласил его в Беломорск, где дислоцировался [324] командный пункт. Собрал командиров, политработников, наиболее отличившихся в боях авиаторов. Член Военного совета Карельского фронта генерал-майор А. С. Желтов под шумные аплодисменты прикрепил к гимнастерке М. П. Краснолуцкого Золотую Звезду Героя Советского Союза.

— Вот и у нас есть теперь свои Герои, — сказал командующий. — Поздравляю вас, товарищ майор, и желаю дожить до победы.

Вскоре после этого, в марте 1942 года, майор М. П. Краснолуцкий был снова приглашен к командующему. На беседе присутствовал командир дивизии полковник И. Д. Удонин. Заканчивая разговор, генерал Т. Т. Хрюкин зачитал приказ, которым «...Герой Советского Союза майор М. П. Краснолуцкий, как опытный методист и умелый организатор боевой учебы, назначается командиром 828-го штурмового авиационного полка». Комиссаром этого полка был назначен майор Полканов Дмитрий Александрович.

Началась новая страница в биографии М. П. Краснолуцкого. Полк формировался из летчиков, прибывших из аэроклубов с Дальнего Востока. В основном это были молодые, малоопытные летчики, да и их не хватало. Командир полка лично летал в Беломорск просить у генерала Хрюкина авиаторов для пополнения.

Тимофей Тимофеевич очень дорожил летным составом, проявлял поистине отцовскую заботу о каждом летчике. Получая документы на списание (а такое случалось), приглашал к себе проштрафившихся, беседовал с ними и, понимая, что в прежнем коллективе им будет не просто служить, оставлял в своем резерве. И когда кому-то требовались летчики, командующий предлагал своих «крестников».

«Крестники», получая возможность вернуться в строй, вели себя так, как того требовала боевая обстановка. Не было случая, чтобы кто-то из них не оправдал доверия, подвел командующего.

Выслушав командира полка, генерал Хрюкин хитро сощурился и предложил Митрофану Петровичу посетить комнату «резервистов». Тот пошел, и первый, с кем он встретился, оказался его старым знакомым, бывшим морским летчиком ВВС Балтийского флота Харитоновым.

— Хотите вернуться в строй? — спросил он бывшего летчика. [325]

— Кто меня теперь возьмет? Отлетался сокол ясный, — горестно махнул рукой Харитонов. — Видно, до конца дней суждено топтать землю-матушку.

Краснолуцкий раскрыл планшет, достал бумагу, карандаш.

— Пишите рапорт с просьбой направить в боевой полк. Я передам его командующему.

Харитонов какое-то время оцепенело смотрел на Краснолуцкого. Затем схватил бумагу, карандаш, присел на корточки и тут же, используя штыковую лопату вместо стола, написал рапорт.

— Что ж, если не возражаете, я возьму вас в свой полк.

— Товарищ майор... — взволнованно произнес Харитонов. Но потом повернулся к молодому пареньку, стоявшему возле окна и напряженно смотревшему на Краснолуцкого, горячо сказал:

— Вот золотой парень, товарищ майор. Не знаю, какой он летчик, но человек чистый. Я бы с ним... крыло в крыло... в разведку... куда угодно.

«Золотым парнем» оказался Анатолий Нечаев. Ему было семнадцать с небольшим. Он рвался на фронт, прибавил себе два года...

В 828-м полку оба летчика — и Харитонов и Нечаев — быстро освоились в коллективе. Харитонов в считанные дни восстановил технику пилотирования. Нечаев несколько позже. И вскоре оба стали водить группы на задание. Отличались спокойным мужеством, умением ориентироваться в сложной обстановке.

Наконец, полк был в основном сформирован, и начались полеты. Молодые летчики на первых порах допускали ошибки, терялись, но желание как можно скорее встать в строй было настолько сильно, что уже через три недели интенсивной работы большинство из них освоили особенности пилотирования И-15-бис и И-153. Затем последовала еще неделя полетов на бомбометание и стрельбу, и первая группа молодых летчиков под командованием командира первой эскадрильи старшего лейтенанта А. Кукушкина ушла на задание.

Краснолуцкий не случайно назначил командиром первой группы Александра Кукушкина. Очень способный, грамотный летчик, Кукушкин пользовался большим авторитетом у молодежи.

Этот вылет состоялся майским солнечным утром 1942 года. Группа в составе шести самолетов И-153 нанесла [326] неотразимый удар по скоплению техники на одном из аэродромов противника. Вернувшись с задания, молодые летчики, переполненные впечатлениями, долго не могли успокоиться. Своими рассказами, кое в чем чуточку приукрашенными, они зажигали остальных. В полку царила радостная атмосфера ожидания полкового вылета, который должен был подвести итоги учебы.

Митрофан Петрович специально выбрал такое задание, чтобы результаты налета были видны сразу. Как и в первый раз, он решил нанести удар по одному из самых крупных аэродромов врага в Заполярье.

Первым взлетел майор Краснолуцкий. За ним — комиссар полка майор Полканов. Затем на взлет пошли эскадрильи: первая, вторая, третья... Полет полком — захватывающее зрелище. Техники, механики, мотористы, мастера-оружейники, официантки, медсестры, писари — все с волнением провожали в полет летчиков.

На подлете к цели начальник воздушно-стрелковой подготовки старший лейтенант Котляревский сбил самолет противника. Откуда этот самолет взялся, молодые пилоты даже не заметили...

Аэродром противника был уже виден. Заметили наших летчиков и фашисты: два их самолета порулили на взлетную, еще на двух завращались винты. Но было поздно. Майор Краснолуцкий круто спикировал на взлетающую пару и двумя очередями из пулеметов уничтожил экипажи. Самолеты гитлеровцев клюнули носами в землю и взорвались. За командиром полка в атаку устремились майор Полканов, капитан Рубанов, старший лейтенант Котляревский. И наконец настала очередь молодежи. Харитонов, Нечаев, Шевердяев смело пикировали на аэродром. Поливая свинцом из пулеметов, бросая начиненные гранулированным фосфором бомбы, пуская ракеты, летчики нанесли сокрушительный удар по стратегически важному аэродрому противника, не дали взлететь ни одному экипажу, уничтожили почти все самолеты врага.

Это была победа, так необходимая молодежному, недавно сформированному полку. Победа не только над противником, но и над своими сомнениями. И в основе ее была заложена большая работа командира полка, мастера штурмовых ударов Героя Советского Союза майора М. П. Краснолуцкого. [327]

М. Ивагин. Звезда Кайкова

В городе Калинине есть улица Кайкова. Она названа так в честь Героя Советского Союза Павла Александровича Кайкова. Имя летчика-героя носит городское профессионально-техническое училище металлистов № 6, расположенное на территории Калининского вагоностроительного завода. Его имя присвоено и школе деревни Межева Конаковского района, в которой в детские годы учился П. Кайков.

Каким же он был, Павел Кайков? Какими подвигами обессмертил свое имя, заслужил такую честь у своих земляков, у советских людей?

О довоенной жизни Павла Кайкова мне стало известно из писем его матери Ксении Николаевны и сестры Анны Александровны. Она мало чем отличалась от жизни тысяч и тысяч его сверстников.

Родился Павел в январе 1917 года в деревне Межева КонаковскоЕо района Калининской области в семье рабочего. С ранних лет он был смышленым и любознательным, семи лет пошел в школу, к учебе относился с большим прилежанием и глубоким интересом. В школе ему нравилось все: любил читать, увлекался рисованием, физкультурой, участвовал в детской художественной самодеятельности, в оформлении стенной газеты. Как все ребятишки, любил подвижные игры, тихоней никогда не был — случалось, и озорничал, но всегда и во всем был смелым, правдивым и честным. К учителям и старшим относился уважительно, дома был хорошим помощником отцу и матери.

Ксения Николаевна в своем письме рассказывала, что тяга к авиации у него появилась уже в детские годы. Когда же подрос, увлекся авиамоделизмом, читал книги о летчиках. Уже тогда старался выработать характер — усиленно занимался гимнастикой, закалялся, зимой много бегал на лыжах, на коньках, прыгал с крыши дома в сугробы, а когда родители бранили его за это, решительно заявлял: «Хочу стать летчиком. Значит, надо быть сильным и смелым».

Семилетку Павел окончил в Калинине и после этого пошел учиться в ремесленное училище при Калининском [328] вагоностроительном заводе. Там вступил в комсомол, получил специальность токаря и стал работать на заводе. Работа увлекла паренька, но от мечты стать летчиком он не отказался. В Калинине в то время был организован и начал работать аэроклуб. Кайков прибежал туда, наверное, одним из первых, чтобы все разузнать самому. Там ему сказали, чтобы приходил весной, когда объявят набор.

И вот наконец-то пришел этот весенний день 1936 года. Как на праздник собрался Павел в аэроклуб. Его радостное настроение усиливалось теплым солнечным утром, зазеленевшими лужайками, деревьями и кустами, разноголосым гомоном и стрекотом оживших птиц в садах и скверах...

Взглянув на вошедшего в кабинет парня, начальник аэроклуба сразу узнал старого знакомого.

— Ну, здравствуй, — дружелюбно ответил бывалый летчик на приветствие Павла. — Дождался-таки своего дня!

— Дождался! — широко улыбаясь, ответил Павел.

— Проходи, садись, — пригласил начальник и стал внимательно расматривать несколько смутившегося новичка.

— Значит, твердо решил стать летчиком? — спросил начальник, просматривая заявление, медицинскую справку и другие документы Кайкова.

— Решил... Давно уже, еще в школе, — твердо и спокойно заявил Павел.

— Понятно... Нынче почти каждый мальчик мечтает стать Чкаловым. Только не все понимают, что и простым летчиком-то стать может далеко не каждый.

— Я смогу, — уверенно сказал Кайков.

«Крепкий парень!» — подумал начальник аэроклуба, еще раз окинув взглядом плотную мускулистую фигуру Кайкова, его чуть побледневшее от волнения лицо, твердо сжатые губы.

— Зачисляем тебя учлетом. Учись! — начальник встал из-за стола, пожал Павлу руку и пожелал успехов в освоении летного дела.

На завод Кайков летел как на крыльях. В цехе его обступили товарищи, стали расспрашивать, поздравлять...

Первые же занятия в аэроклубе подтвердили предупреждение летчика-инструктора о том, что совмещать учебу с работой будет нелегко. Но Павел очень быстро втянулся в новый режим жизни, с упорством и присущим [329] ему усердием стал осваивать премудрости авиационного дела. Времени на занятия не жалел, учебных часов не пропускал, дома частенько засиживался за полночь, и учеба быстро продвигалась вперед...

В 1937 году Кайков успешно окончил аэроклуб, получив свидетельство пилота-спортсмена. Он был доволен, что мечта его осуществляется. Но ставить точку на этом не собирался. Еще задолго до окончания аэроклуба Павел решил, что следующим этапом будет военное авиационное училище, и своего добился. В 1938 году его призвали в Красную Армию и направили в Одесское военное авиационное училище.

В училище Кайков очень скоро понял, что в аэроклубе овладел лишь азами летного дела. Не раз как зачарованный смотрел он на полеты истребителей, на головокружительные виражи, бочки, петли и другие фигуры, которые выделывали на них бывалые летчики.

«Да, наверное, очень непросто всему этому научиться, — думал он и убеждал сам себя: — Но я обязательно научусь...»

В те дни он прислал домой взволнованное и в то же время очень сдержанное письмо, в котором писал: «Очень хочу быть летчиком-истребителем. А это совсем не то, что в аэроклубе. Надо иметь отличное, без каких-либо изъянов, здоровье. И конечно, очень много и упорно учиться. В настоящее время прохожу основательную медицинскую проверку. Очень переживаю, но не могу даже мысли допустить, что меня забракуют и не зачислят на истребителя».

А спустя неделю от него пришло еще одно письмо, такое же взволнованное, но переполненное радостью, восторгом, счастьем. «Меня приняли... Приняли! — сообщал он. — Не зря я старался, занимался физкультурой, закалял себя. Здоровье меня не подвело. Я очень счастлив и обязательно стану летчиком-истребителем».

Училище Павел Кайков окончил с отличием и за большие успехи был награжден наручными часами и денежной премией. При выпуске из училища ему было присвоено воинское звание младший лейтенант.

После окончания училища он приехал в отпуск в Калинин. Здесь было много встреч с друзьями. Побывал он и на вагоностроительном заводе, навестил ремесленное училище, аэроклуб. Младший лейтенант в новенькой темно-синей летной форме везде был окружен [330] молодежью. Его расспрашивали об авиационном училище, о самолетах, о международном положении...

Отпуск прошел быстро. Родные и друзья проводили Павла на Дальний Восток, куда он получил направление в авиационную часть. Но послужить там ему почти не пришлось. Началась война с Финляндией, и Кайкова, как и многих других летчиков, направили на фронт. Прибыв во фронтовую авиационную часть, он написал домой: «За меня не волнуйтесь. Все будет хорошо. Мы скоро победим». Наверное, вспомнил, как говорила ему мать, когда он поступал в аэроклуб: «Специальность ты себе выбрал очень опасную. Я все время буду за тебя беспокоиться». А он успокаивал ее, убеждал: «Я люблю свою Родину, как я ты, как и каждый советский человек. А ее надо быть готовым защищать от врагов. Что же получится, если каждый будет уклоняться от военных специальностей, трусить?! Капиталисты нас быстро к ногтю прижмут... А моя специальность очень нужная для защиты Родины, и она такая, лучше которой для меня на свете нет. И не волнуйся. Ничего со мной не случится». Мать плакала, но гордилась, что ее сын решил стать военным летчиком, защитником Родины.

В войне с Финляндией Кайков участвовал с первого до последнего дня. В ней он приобрел боевой опыт летчика-истребителя. Ему неоднократно приходилось сопровождать группы наших бомбардировщиков в тыл противника, участвовать в штурмовках вражеских войск и различных военных объектов, вести воздушную разведку, вылетать на связь с нашими частями. Этот боевой опыт универсального военного летчика впоследствии ему очень пригодился...

После окончания войны с Финляндией Кайкова направили в 147-й истребительный авиаполк, базировавшийся на аэродроме в районе Мурманска. Вместе с другими авиационными частями он прикрывал Мурманск, Кандалакшу, Кировскую железную дорогу, наши аэродромы и другие важные объекты Кольского полуострова и Северной Карелии.

В июне Кайков получил путевку в один из черноморских санаториев. По пути заехал домой, в Калинин. Во время этой краткой побывки дома был очень сосредоточен и чем-то озабочен. Обеспокоенная мать расспрашивала, не случилось ли чего. Павел либо отшучивался, либо успокаивал ее словами: «Да не беспокойся ты... Все у меня в порядке. А почему не веселюсь, [331] пойми: время сейчас такое». Родные расспрашивали его о службе, о прошедшей войне, о положении на наших границах. Павел охотно рассказывал. На вопросы о растущей угрозе нашей стране со стороны фашистской Германии отвечал решительно: «Не посмеют... Ну а если нападут, мы готовы!»

В санатории Кайков пробыл недолго. Отпуск его внезапно кончился: 22 июня началась война с фашистской Германией, и он немедленно выехал в часть. Домой с дороги прислал большое письмо, в котором писал, что эта война принесет много горя нашему народу, в ней будет много жертв, но мы все равно победим. В конце написал, как поклялся: «Приложу все силы, а если потребуется, отдам и жизнь, но не дрогну перед врагом... Мы не дадим фашистам захватить нашу советскую землю...»

...С первых же дней войны вражеская авиация получила в Советском Заполярье решительный отпор. По всей стране прокатилась в те дни весть о героических подвигах летчика-североморца Б. Ф. Сафонова, командира звена 145-го истребительного полка И. Т. Мисякова, таранным ударом уничтожившего вражеский двухмоторный истребитель Ме-110, однополчанина Кайкова — командира эскадрильи старшего лейтенанта Леонида Илларионовича Иванова, в одиночку смело вступившего в схватку с семеркой «мессершмиттов», героически погибшего в этом неравном бою, но не пропустившего вражеские самолеты к нашему аэродрому. За ними последовали героические подвиги десятков других летчиков Заполярья и среди них С. А. Мокшанова, А. А. Прокофьева, Н. В. Пискарева, А. З. Небольсина, М. П. Краснолуцкого, Л. А. Гальченко, В. Г. Виноградова.

Многих из этих летчиков Кайков знал еще по войне с Финляндией, с некоторыми не раз вместе вылетал на боевые задания. Особенно хорошо он знал Л. И. Иванова, с которым в июньские дни сорок первого прикрывал один из наших аэродромов на Кандалакшском направлении.

В конце июня авиация Северного фронта, Северного и Краснознаменного Балтийского флотов почти неделю наносила удар за ударом по 39 вражеским аэродромам, Павел Кайков принимал участие в штурмовых ударах по некоторым из этих аэродромов в составе группы командира звена 147-го истребительного авиаполка лейтенанта В. И. Королева. [332]

В. И. Королев проявил себя отважным асом северного неба. В те июльские напряженные дни командование поручило ему временно руководить несколькими небольшими группами истребителей, прикрывавших наши оперативные аэродромы на Кандалакшском и Кестеньгском направлениях. В одну из этих групп входил и Павел Кайков. Нередко эти группы, объединенные Королевым, участвовали и в штурмовках войск противника.

Так, 30 августа 1941 года шестерка Королева, в составе которой был и Павел Кайков, на дороге от Кайралы до Алакуртти штурмовала большую автоколонну с солдатами и военными грузами. По команде Королева летчики сброшенными с малой высоты бомбами уничтожили несколько автомашин. Затем, перестроившись и снижаясь до 20–25 метров, стали обстреливать вражеские машины, разбегающихся солдат в офицеров из пулеметов.

1 и 2 сентября та же шестерка лейтенанта Королева, действуя на Кандалакшском направлении, отлично выполнила боевое задание командования по уничтожению живой силы, артиллерии и танков противника.

В том же месяце, действуя на Кестеньгском направлении, группа Королева в течение двух недель поддерживала боевые действия нашей 88-й стрелковой дивизии. Летчики штурмовали вражескую пехоту, бомбили, обстреливали реактивными снарядами и пулеметным огнем автомотоколониы и артиллерию противника, уничтожив шесть автомашин.

Ряд побед в этих боевых вылетах был записан и на счет Павла Кайкова.

Несмотря на то что в Заполярье в октябре и ноябре по-настоящему светлых дней почти не бывает, в воздухе продолжалась упорная борьба. Советские летчики вели бескомпромиссные воздушные бои, бомбили и штурмовали вражеские позиции, сосредоточения войск, автомотоколонны и обозы противника на дорогах, надежно прикрывали свои войска и важные тыловые объекты от налетов вражеской авиации.

Так было и 29 ноября. Был хмурый полярный день, скорее похожий на вечерние сумерки. На командном пункте 147-го истребительного полка зазвонил телефон. Из отдела разведки сообщили, что в районе Лохивоора замечено значительное скопление вражеских войск и техники. Последовал приказ силами одной эскадрильи [333] полка нанести штурмовой удар по войскам противника в указанном районе.

Эскадрилья быстро собралась, и через четверть часа все ее «чайки» были уже в воздухе. Несмотря на плохую погоду и до предела ограниченную визуальную видимость, эскадрилья уверенно и точно вышла в указанный район штурмовки. Летчики сразу же увидели вражеские войска и технику, скопившиеся в нескольких местах в районе Лохивоора. Появление советских истребителей для противника оказалось совершенно неожиданным. Войска не успели ни рассредоточиться, ни подготовиться к отражению авиационного налета. Штурмовики сначала обрушили на врага бомбы, а потом несколько раз обстреляли войска и технику реактивными снарядами и огнем из пулеметов...

Боевое задание было выполнено, и летчики развернулись на свой аэродром. Кайкову еще перед вылетом на задание комэск приказал внимательно следить за воздушной обстановкой и прикрывать эскадрилью как во время штурмовки, так и при посадке после выполнения боевого задания.

— Патроны прибереги. Во время штурмовки свои пулеметы не трогай.

Кайков хорошо понимал, что такое задание и предупреждение о патронах далеко не лишняя мера предосторожности. Фашистские асы частенько практиковали засады близ наших аэродромов и не раз пытались атаковать наши самолеты при заходе их на посадку, когда у них, как обычно после выполнения боевого задания, патронные ящики пулеметов были пусты.

Подойдя к своему аэродрому, летчики эскадрильи начали по одному заходить на посадку. Кайков барражировал над аэродромом. В это время появились немецкие истребители. Они явно нацелились на приземлившиеся на аэродроме и приземлявшиеся наши самолеты. Кайков не раздумывая решительно бросился им наперерез и завязал воздушный бой. Несмотря на почти полный расход боеприпасов, вступили в бой и летчики, еще не успевшие произвести посадку. Павлу пришлось драться с парой «мессершмиттов». Одного фашистского пилота ему удалось заставить покинуть поле боя и обратиться в бегство. Но второй, видимо более опытный, продолжал воздушный бой. Кайков наседал, но чувствовал, что боеприпасы у него на исходе. Стрелял он очень экономно, короткими очередями, но все равно запас патронов скоро иссяк. Однако Павел [334] не вышел из боя. Никто не знает, о чем думал он в эти секунды, какое принял решение, но все, кто с земли видел ту воздушную схватку, поняли, что Кайков не дрогнет и не отступит. И вот на высоте 150–200 метров советский и фашистский истребители сошлись в лобовой атаке. Фашистские летчики хорошо знали эти лобовые атаки наших летчиков и боялись их, потому что они часто заканчивались таранами фашистских самолетов. В последний момент фашистский летчик не выдержал и попытался с разворотом и переходом на бреющий уйти от удара. Но это ему не удалось. Кайков нагнал его и над самыми верхушками деревьев ударил винтом своей «чайки» по хвостовому оперению «мессершмитта», и тот тут же врезался в землю... Кайков успел выровнять свою машину и даже попытался набрать высоту. Но самолет стал разрушаться. Павел попытался выбраться из него и спастись на парашюте, но не успел: расстояние до земли оказалось слишком малым.

Так, прикрывая и спасая своих боевых товарищей, погиб Павел Кайков. Героя хоронил весь полк. Летчики прощались со своим верным боевым другом и клялись еще крепче бить ненавистного врага.

За пять месяцев Великой Отечественной войны лейтенант Павел Александрович Кайков произвел 67 боевых вылетов. Он много раз успешно штурмовал войска, боевую технику и военные объекты врага, сопровождал группы наших бомбардировщиков, прикрывал аэродромы на Кольском полуострове и в Северной Карелии, отражал налеты на них фашистской авиации.

Кайков участвовал в пяти воздушных боях. Он 110 раз летал к линии фронта и в тыл противника для установления связи с нашими частями, партизанскими группами и отрядами, доставлял им оружие, боеприпасы, продовольствие. И в этих одиночных полетах на связь в 147-м истребительном полку, пожалуй, не было ему равных.

6 июня 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР лейтенанту Павлу Александровичу Кайкову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.