Гвардейцы

Во второй половине марта Сафонова срочно вызвали в штаб авиации. Пробыл он там несколько часов. Ожидавшие его на командном пункте командиры по выражению лица Сафонова поняли, что неспроста отрывался он от своих дел.

Для озабоченности действительно имелись достаточно веские основания: 20 марта был подписан приказ об организационных изменениях в авиации флота. Во 2-й гвардейский смешанный авиационный полк передавался личный состав 78-го полка со всей техникой. Бывшая сафоновская эскадрилья из 2-го полка перешла в 78-й полк, а на базе двух других его эскадрилий формировался новый, 27-й истребительный полк. Командиром 2-го гвардейского был назначен Б. Ф. Сафонов.

— Вот теперь и мы стали гвардейцами, — закончил Борис Феоктистович рассказ о привезенных новостях.

Переформирование 2-го полка прошло сравнительно безболезненно и существенно не отразилось на боевой деятельности вошедших в него подразделений. Но трудности определенные возникали. Столкнулся с ними и сам Сафонов. Смешанный характер состава полка заставил его основательно заняться проблемами боевого применения бомбардировщиков и тактики их действий совместно с истребительной авиацией.

Одну из таких проблем составляла отработка использовании звеном тяжелых бомбардировщиков торпедного и минного оружия. Это подразделение, возглавляемое старшим лейтенантом Иваном Яковлевичем Гарбузом, прибыло во флот в сентябре сорок первого с Балтики. Там оно входило к состав 1-го минно-торпедного авиационного полка, которым командовал Герой Советского Союза полковник Е. Н. Преображенский. Уже в то время этот полк пользовался известностью: его экипажи в начале августа первыми совершили дерзкие налеты на Берлин. От их бомбовых ударов враг нес немалые потери на суше и на море.

Так что звено старшего лейтенанта Гарбуза уже имело определенный опыт участия в боевых действиях. Но оно и на Балтике, и первое время в Заполярье использовалось лишь в бомбардировочном варианте — это диктовалось тяжелым положением на театрах войны в тот период. Теперь же, когда сухопутный фронт в Заполярье стабилизировался, летчики звена начали подготовку к боевому применению торпед. Этим они занимались и раньше, но урывками, между вылетами на бомбежку и разведку войск, морских баз и коммуникаций противника. А сейчас появилась возможность для того, чтобы освоить наконец новое оружие в боевых условиях.

Этого настоятельно требовала и обстановка на Карельском фронте. Потерпев фиаско в своих расчетах на молниеносный успех в Заполярье, враг вынужден был усиливать морские перевозки. В условиях бездорожья на суше он морем доставлял завязшим в тундре войскам вооружение, боеприпасы, продовольствие, а с Севера вывозил никель. За счет разработок в северной Финляндии и Норвегии промышленность Германии на три четверти удовлетворяла свои потребности в этом стратегическом сырье. И успех борьбы с противником во многом зависел от срыва его перевозок в Баренцевом море. Решение этой задачи командование возлагало главным образом на авиацию и подводные лодки.

Борис Феоктистович и начальник штаба полка майор Дмитрий Михайлович Беляков прекрасно понимали, что в новых условиях звено дальних бомбардировщиков целесообразнее всего использовать в качестве торпедоносцев. Именно торпедное оружие могло дать наибольшую эффективность в уничтожении фашистских транспортных судов и кораблей охранения. Поэтому Гарбузу, глубоко убежденному в этом, считавшему себя по призванию летчиком-торпедоносцем, не пришлось доказывать новому командиру полка преимущества торпеды перед бомбой при поражении морской цели. Когда он попытался было излагать свои доводы, Сафонов прервал его:

— Убеждать меня не надо. Безусловно, основным оружием вашего звена должна стать торпеда. Вот и давайте думать над тем, как быстрее пустить это оружие в ход, но так, чтобы разить фашиста наверняка.

Гарбуз доложил, что нужно для этого и что уже сделано. Они обговорили детали совершенствования минно-торпедной службы, складывавшейся в полку на основе технического состава звена дальних бомбардировщиков во главе с воентехником II ранга В. М. Мальковым.

— Без такой четко отлаженной службы мы многого не добьемся, — говорил Сафонов. — А главное, без нее нечего и рассчитывать на осуществление вашей, а теперь и моей мечты о создании в полку торпедоносной эскадрильи.

После этой беседы командир полка побывал у командующего авиацией и изложил свои соображения. А затем последовало указание произвести пробное торпедометание по гранитной береговой скале в Кольском заливе. Выполнить эксперимент решил сам Иван Яковлевич. За его действиями наблюдали представители командования военно-воздушных сил и штаба флота.

Времени на подготовку к необычному вылету у командира звена и экипажа его самолета было немного, но все подучилось блестяще. По расчетам штурмана Ларина, Гарбуз с 600 метров до скалы сбросил торпеду. Самолет круто рванул вверх, а смертоносная стальная сигара вошла в воду и устремилась к берегу. Она угодила точно в заранее определенное место. Ее мощный взрыв вместе с клубами дыма шмстнул высоко в воздух целые глыбы гранита.

Ну, Иван Яковлевич, в добрый путь, — напутствовал Гарбуза Борис Феоктистович и улыбнулся: — Отныне будем считать тебя отцом североморской торпедоносной авиации.

Сказал как бы в шутку, а на деле эти его слова попали в точку: Гарбуза так и стали называть в полку.

Вскоре после этого эксперимента командование приняло решение с прибытием с Тихоокеанского флота звена таких же самолетов сформировать в составе сафоновского полка торпедоносную эскадрилью.

Гарбуз горячо взялся за обучение летчиков новому делу, непрестанно работал над совершенствованием тактики торпедометания, дооборудованием и освоением поступавших самолетов, не приспособленных к использованию торпедного оружия. Примером для него был командир полка, который не щадил себя ни в бою, ни в повседневных делах, самое ответственное и опасное брал на себя. Как радовался Гарбуз вместе с Сафоновым, когда в полку весной сорок второго появилась первая торпедоносная эскадрилья! Ее возглавил тихоокеанец капитан Г. Д. Попович. Гарбуз же при формировании 24-го минно-торпедного полка был назначен командиром 3-й эскадрильи, состоявшей из экипажей, ранее летавших на разведчиках МБР-2. Считалось, что именно Иван Яковлевич лучше других может обучить их торпедометанию. И он многого сумел добиться в этом. Но не успели полностью раскрыться его незаурядные способности: во время налета вражеских самолетов на аэродром капитан Гарбуз погиб.

Недолгим, но славным был его боевой путь. 96 вылетов совершил он для нанесения бомбовых и торпедных ударов по врагу, потопил два фашистских транспорта.

Но самая большая его заслуга — это созданное и выпестованное им звено, которое к концу войны превратилось в грозную силу — минно-торпедную дивизию. Из 53 североморских авиаторов — Героев Советского Союза — 20 летчиков являются представителями торпедоносной авиации, на их счету более ста фашистских транспортов и боевых кораблей.

Но это было потом. А в начале сорок второго шло становление новой эскадрильи, и Сафонов постоянно вникал и ее дела и нужды, оказывал ей посильную помощь, поддержку и содействие.

Имя Бориса Сафонова, широко известное на флоте, становилось все более популярным во всем Заполярье. Прославленного летчика хотели видеть моряки, артиллеристы, пехотинцы. И конечно, мурманчане. Борис Феоктистович использовал каждую возможность, чтобы принять приглашение, рассказать о своих соколах, о том, как полны их сердца жаждой победы, стремлением не пускать фашистский не гробов в родное небо. Немногословный в повседневных буднях, Сафонов преображался, выступая с трибуны. Своей искренностью, страстной верой в победу он зажигал слушателей, вызывал ответные сильные чувства.

Многие очевидцы помнят выступление Б. Ф. Сафонова Ни антифашистском митинге молодежи в Мурманске. В ответ на его страстный призыв отдать все силы приближению разгрома врага молодые мурманчане поклялись не щадить ни сил, ни самой жизни во имя Победы.

Выступление Сафонова на том митинге, приводившееся и печати, вызвало большой интерес во всех частях Северного флота и широко использовалось в партийно-политической работе. Взволнованно читали воины заключительные слова сафоновской речи:

«Дорогие друзья! Будем же в первых рядах бесстрашных борцов против гитлеровских бандитов... Вперед! Вперед на врага! Мобилизуем все наши силы на полный разгром фашизма, изгоним фашистских захватчиков с нашей священной земли, освободим все человечество от смрадной, зловещей коричневой чумы! Пусть же под нашими могучими ударами скроется тьма! Пусть же в результате победы восторжествует свобода и счастье человечества!

Да здравствует могучая, прекрасная наша Родина — Союз Советских Социалистических Республик!

Да здравствует великая Коммунистическая партия Советского Союза!»

Газета оставалась в некотором роде привязанностью Сафонова: через нее он мог поделиться опытом с большим кругом летчиков, газета давала возможность донести до многих людей самое наболевшее, выстраданное. А иной раз — и просто отчитаться, рассказать читателям о достигнутом, о лучших людях полка. Горячий отклик вызвало выступление Сафонова в новогоднем номере областной газеты «Полярная правда». Трудящиеся города и Мурманской области хорошо знали о славных боевых делах и победах героя-североморца, одержанных в смертельных схватках над Кольской землей, на подступах к Мурманску. И когда кто-либо из летчиков сбивал над городом вражеский самолет, им казалось, что это сделал непременно Сафонов.

«Много было замечательных событий в прошедшем году, — писал Борис Феоктистович, — и одно из самых замечательных то, что наши славные соколы по-настоящему расправили свои могучие крылья. Многие из нас в прошлом году получили боевое крещение в боях с коварным врагом».

Рассказав о самых характерных и памятных эпизодах борьбы в заполярном небе, Сафонов отмечал в заключение:

«Впереди еще много жарких дней Великой Отечественной войны. К ним мы готовы и знаем, что победа будет за нами. Ведь нас воспитала Родина, она всегда заботится о том, чтобы у нас была хорошая техника. Ну а мы уж постараемся все взять от техники, не пожалеем своих сил для этого.

Мы не сложим своих могучих крыльев до тех пор, пока не будут истреблены все подлые оккупанты, пробравшиеся на священную советскую землю.

Трудитесь, товарищи мурманчане, спокойно! В новом году мы обещаем бить врага с утроенной силой».

В полк на имя Сафонова шли письма и телеграммы. Ему писали со всех концов страны, из различных частей флота. Североморцы и труженики тыла выражали свои теплые чувства к отважному соколу, восхищение его боевыми успехами, желали новых побед. Обычно обязательный во всем, Борис Феоктистович сокрушался, что не имеет возможности отвечать своим многочисленным корреспондентам.

— Негоже это, — посетовал он как-то в разговоре с военкомом, — совесть постоянно мучает.

Проняков постарался успокоить командира:

— Напрасно ты так, Борис Феоктистович, ведь люди понимают, до большой ли переписки в такое время, особенно тем, кто воюет. Я так считаю: лучшим ответом на эти письма служат боевые дела — и твои, и всего полка.

Кажется, эти доводы «сработали», Сафонов не возразил против них, лишь сказал:

— Так-то оно так... — но после короткой паузы, улыбнувшись, извинительно добавил: — А все-таки лучше бы как-то ответить...

Много, очень много забот было у Бориса Феоктистовича ни новом месте. Но самой большой из них, пожалуй, была организация взаимодействия самолетов полка с кораблями и наземными частями в различных видах боевой деятельности, и прежде всего в осуществлении противовоздушной обороны. С самого начала боев на Севере он, возглавляя еще эскадрилью, на плечи которой легла тяжесть первых боев с врагом, может быть, как никто другой, остро чувствовал слабость такого взаимодействия. Конечно, почти ни один воздушный налет противника на объекты флота не проходил безнаказанно. Но все более становилось очевидным, что, если бы действия истребительной авиации, наземных и корабельных зенитчиков были четко согласованы, эффективность отражения воздушных атак врага была бы значительными и потерь от его авиации флот нес бы меньше. Борис Феоктистович неоднократно высказывал эти соображения, обосновывал и развивал их на совещаниях у командира полка, и когда возглавил истребительный авиаполк — у командующего авиацией. Его настойчивость во многом способствовала совершенствованию организации противовоздушной обороны, особенно в 1942 году, когда были значительно усилены все ее средства. Истребительные авиачасти были сведены в 6-ю истребительную авиационную дивизию, которая в оперативном отношении подчинялась начальнику ПВО флота. Совершенствовалась также система базирования истребителей: если в 1941 году они действовали лишь с одного аэродрома, то теперь — с трех.

Еще командуя эскадрильей, Сафонов стремился детально ознакомиться со всей системой противовоздушной обороны флота, установить деловые связи с командирами зенитных батарей, прикрывавших Мурманск, главную базу и другие наиболее важные объекты Кольского полуострова. Гораздо больше возможностей для этого стало у него в период, когда он стал командовать авиаполком — 78-м, а затем 2-м гвардейским. И сам командир полка, и его помощники и боевые соратники не упускали случая, чтобы побывать у артиллеристов и моряков кораблей, обговорить с ними возможности усиления взаимодействия, укрепления боевой дружбы. Тесные отношения у сафоновцев установились с батареями старших лейтенантов Казарина, Старцева, Тамразяна и другими артиллерийскими подразделениями. Зенитчики метким огнем не раз поддерживали действия летчиков, надежно прикрывали аэродромы от ударов вражеской авиации. Самолеты сафоновского полка, в свою очередь, участвовали в отражении налетов фашистской авиации на артиллерийские позиции, обеспечивали береговые батареи и корабельных артиллеристов необходимыми данными для ведения огня по противнику, вместе с боевыми кораблями прикрывали свои и союзные караваны судов, а вместе с зенитчиками и армейскими летчиками — важнейшие народнохозяйственные объекты.

В конце марта враг предпринял очередной налет на поселок Колу и Туломскую ГЭС — одну из основных заполярных гидроэлектростанций, питавших промышленные предприятия Мурманской области. На помощь 426-му зенитному дивизиону старшего лейтенанта Тамразяна вылетели два звена истребителей во главе с Сафоновым — уже подполковником: это звание было присвоено Борису Феоктистовичу буквально накануне.

Соотношение сил создалось неравное: во вражеском налете участвовало вчетверо больше самолетов. Начался воздушный бой.

Сафонова окружили шесть «мессершмиттов». Приняв бой, комполка стал уходить в сторону дивизиона Тамразяна. Вражеские истребители стремились взять Сафонова в плотное кольцо. Когда это им удалось и фашистам казалось, что участь дерзкого летчика решена, Сафонов резко взмыл вверх и скрылся в облаках.

Наблюдавшие за этим боем Тамразян и его зенитчики догадались, что этот неравный поединок ведет Сафонов. А через минуту батарейцы стали свидетелями его мастерской атаки: истребитель, столь же стремительно вынырнув из туч, настиг один из «мессершмиттов» и пулеметной очередью срезал хвостовое оперенье. Ме-109 рухнул на вершину сопки, а Сафонов снова исчез за облаками. Потом он опять показался, но уже с другого направления. Когда «мессеры» ринулись к нему, Сафонов решил подвести их ближе к зенитным батареям. Тамразян понял замысел летчика и выстрелом из орудия младшего сержанта Ивана Шумкина точно обозначил свое месторасположение. Лишь теперь фашистские летчики разгадали замысел советского летчика. Они попытались перестроиться, чтобы прикрыться советским самолетом, но Сафонов крутым разворотом ушел от них, и тут же заговорили зенитки. Иван Шумкин первыми выстрелами сбил ближний «мессершмитт», который упал в Тулому, подняв огромный столб воды. Другие «мессеры» стали преследовать Сафонова, совершавшего в районе батареи головокружительные виражи.

Тем временем к месту боя приблизилась новая группа самолетов противника. Заметив ее Борис Феоктистович направил свой истребитель в лобовую атаку против головной вражеской машины. Фашист не выдержав, стал отворачивать, но уйти из-под удара не успел. Сраженный сафоновскими короткими очередями, «мессершмитт» взорвался в сопках. Еще один Ме-109 сбили зенитчики, усилившие заградительный огонь.

Фашистские истребители повернули назад. Сафонов в тот же день побывал в зенитном дивизионе и от души поблагодарил Тамразяна, Шумкина и других артиллеристов за слаженные, умелые действия в совместном бою. Затем он обговорил с командиром дивизиона детали взаимопомощи в борьбе с фашистской авиацией.

Возвращался в полк Борис Феоктистович в отличном расположении духа. Ему было необыкновенно хорошо от сознания, что наконец-то наступает время, о котором он мечтал с первых дней войны, — численному превосходству воздушного противника флот противопоставляет не только высокое воинское мастерство летчиков и артиллеристов, но и тесное взаимодействие всех средств противовоздушной обороны. Вот теперь можно с полным основанием говорить, что защитники Заполярья бьют вражескую авиацию не числом, а умением.

Что же касается 2-го гвардейского смешанного авиаполка, то он, Сафонов, не уставал повышать летно-тактическое мастерство гвардейцев, учитывая малейшие изменения в приемах и методах ведения противником воздушного боя. А сафоновцы были очень чутки на эти изменения. Борис Феоктистович первым заметил, что враг, испытав сокрушающую силу ударов советских летчиков, отказался от массированных налетов на объекты флота. Теперь гитлеровское командование предпочитало удары мелкими группами бомбардировщиков и обязательно в усиленном охранении «мессершмиттов».

«Выходит, фашист стал здорово побаиваться наших истребителей», — в который уж раз с удовлетворением отметил про себя Сафонов, возвращаясь от зенитчиков. Он откинулся всем телом на спинку сиденья машины и незаметно потянулся. Ему захотелось немного расслабиться на оставшемся отрезке пути, забыться. Но мысли невольно возвращали его к заботам, которыми жил каждодневно и ежечасно.

Борису Феоктистовичу вспомнились события последнего нремени, позволившие почувствовать себя увереннее в роли командира смешанного полка. С назначением в эту часть ему стало значительно труднее. Если раньше он совершенствовался и преуспевал в одном, сугубо «своем» — истребительном деле, то теперь ему предстояло стать авиационным командиром широкого профиля, быть организатором действий бомбардировщиков и истребителей. Нелегкой оказалась эта задача. Пришлось подналечь на самообразование, глубже вникнуть в тактику бомбардировочной авиации, осмыслить накопленный в Заполярье опыт нанесения бомбовых ударов по вражеским войскам и объектам, организации взаимодействия разнородных сил авиации. В этом он опирался на свой штаб и на опыт начштаба майора Белякова.

Сафонов старался еще больше уплотнить свое рабочее время, оставляя лишь на сон несколько часов. Зато он испытывал огромное удовлетворение от того, что его решения и действия по совместному использованию бомбардировщиков и истребителей полка были успешными. Все более повышалась точность и мощь бомбоштурмовых ударов гвардейцев, постоянно возрастала эффективность действий истребительных эскадрилий. Особенно ощутимо это проявилось в период весеннего наступления войск Карельского фронта, предпринятого с целью отбросить противника на запад и обеспечить безопасность Мурманска, Кировской и Обозерской железных дорог.

Между тем приближался Первомай. Еще вчера и Сафонову, и военкому полка Пронякову казалось, что первый «военный» Первомай пройдет в эскадрильях так же, как проходили с началом войны и другие торжества, — в напряженной боевой работе и схватках с врагом.

Но накануне поступило указание в праздничный день найти время для церемониала вручения полку гвардейского знамени. Этого почетного акта сафоновцы ждали более четырех месяцев: приказ наркома Военно-Морского Флота о преобразовании полка во 2-й гвардейский смешанный Краснознаменный был объявлен 18 января, и лишь теперь завершалось это важное событие в жизни североморской авиации и всего флота.

Стало известно, что вручать знамя будет член Военного совета Северного флота дивизионный комиссар А. А. Николаев. Узнав об этом, Филипп Петрович Проняков невольно подумал, что не случайно это. Сафоновцами, воевавшими смело, дерзко и с большим эффектом, восхищались все североморцы. Но Николаев, как и Головко, по всеобщему мнению, питал к ним, и прежде всего к Сафонову, особую симпатию. Он хорошо знал людей полка, глубоко вникал в их боевые дела и настоятельно требовал и добивался, чтобы опыт сафоновцев становился достоянием всего летного состава.

Пронякову вспомнился последний приезд Александра Андреевича на аэродром вместе с начальником политического отдела военно-воздушных сил флота полковым комиссаром И. М. Комиссаровым. Член Военного совета детально интересовался, как политотдел и он, военком полка Проняков, организуют изучение и пропаганду передового опыта, что уже сделано и что намечается сделать.

— Не забывайте, что вы первые гвардейцы в нашей авиации и на всем флоте, — говорил он Филиппу Петровичу. — Ваши лучшие примеры, все наиболее рациональное в ведении воздушного боя и нанесении бомбовых ударов — это наше бесценное богатство, которым должен владеть каждый авиатор. Особое внимание надо обращать на секреты боевых успехов, на то, как добываются победы летчиками.

Проняков, отвечая, подчеркнул, что работу эту облегчает сам командир полка — он хорошо понимает ее значение. И не только понимает — умело организует и активно в ней участвует.

— Да, Сафонов есть Сафонов, — в тон военкому проговорил Комиссаров. — Можно сказать, первая величина у нас и авиации. Мы все как-то уже свыклись с тем, что слово «первый» неразделимо с именем Сафонова. Первым добился победы в воздушном бою, первым среди летчиков флота стал Героем Советского Союза, первым он идет в личном боевом счете, полк первым на флоте получил гвардейское звание...

— Не ошиблись мы в нем, — отозвался Николаев. — Словно в воду смотрел командующий флотом, в первые же дни войны охарактеризовав Бориса Феоктистовича как настоящего летчика со всеми данными командира.

— Во всем — и в тактике боя, и в командирской деятельности, и в партийной работе — проявляется особый почерк Сафонова, — раздумчиво проговорил начальник политотдела.

— Я бы сказал, почерк не просто Сафонова, а коммуниста Сафонова, — заметил Проняков. — Он прежде всего человек высоких партийных качеств, и это всегда отличает Бориса Феоктистовича. Особенно это ощущается во всем, что определяет успех дела: и в дружной работе с военкомом Редковым во главе эскадрильи, затем — истребительного полка, а сейчас со мной — во главе гвардейского полка, и в большом труде по воспитанию летчиков, особенно молодых, и в умении повести за собой людей, и в сердечной заботе о человеке, и в творческом отношении к тактике боя, и в личном примере мастерства, самоотверженности в борьбе с сильным и опытным врагом.

День Первомая выдался пасмурным. Дул студеный норд-вест. С ночи валил густыми зарядами снег. Хотя и не праздничной была погода, но она устраивала сафоновцев. Можно было рассчитывать на то, что в воздухе не появится вражеская авиация и не нарушит торжество вручения полку гвардейского знамени.

Ранним утром авиаторы выстроились у своих боевых машин. Перед ними у знамени стояли член Военного совета флота Николаев, командир полка Сафонов, военком Проняков, другие командиры и политработники. Все были взволнованы значительностью события.

В холодном воздухе четко прозвучали слова приказа наркома ВМФ о преобразовании полка в гвардейский. Затем дивизионный комиссар произнес речь, в которой от имени Военного совета и всех североморцев сердечно поздравил авиаторов, призвал их в предстоящих боях приумножить гвардейскую славу, передал приветствия Мурманского обкома партии, исполкома областного Совета депутатов трудящихся, обкома комсомола.

Приняв знамя, Борис Феоктистович, а вслед за ним все воины полка преклонили колено перед алой святыней. В устах Сафонова торжественно прозвучали первые слова гвардейской клятвы, родившейся в полку. Вслед за своим командиром повторяли их боевые соратники прославленного аса:

— Слушай нас, великий советский народ, чудесная наша Родина, героическая партия большевиков!.. Мы, сыны твои, склоняем наши головы перед заслуженным в боях гвардейским Знаменем и клянемся, что будем беспощадно драться с врагом, громить и истреблять фашистских зверей, не ведая устали, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом...

Взоры всех были устремлены к алому полотнищу. Каждый был взволнован, полон решимости идти на новые испытания ради Отчизны, ради свободы и счастья родного народа.

А над шеренгами плыл взволнованный голос Сафонова, произносимые им слова клятвы подхватывали сотни голосов.

— Мы клянемся с честью пронести победоносное гвардейское Знамя через бури и штормы, через огонь Великой Отечественной войны и никогда не запятнать славы и героических традиций советских соколов-летчиков.

Жизнью своей клянемся никогда не отступать перед врагом. Легче вырвать из груди наше сердце, чем запятнать честь гвардейского Знамени, овеянного боевой славой советских летчиков, осененного великим образом Ленина.

За счастье наших отцов и матерей, жен и детей, за великое будущее нашей Родины — вперед и только вперед, до полного разгрома врага! Если не хватит патронов в бою, — таранить врага! Вот наш боевой девиз.

Пусть содрогается фашистская гадина при встрече с летчиками-гвардейцами!

Смерть немецким оккупантам!

Торжественные слова клятвы сменились величественными звуками «Интернационала». Один из лучших командиров эскадрилий полка — В. Н. Алагуров принял от Сафонова знамя и вместе с ассистентами летчиком-истребителем Д. Ф. Амосовым и штурманом бомбардировщика А. А. Ковалем занял место во главе строя. Сафоновцы прошли торжественным маршем под гвардейским стягом.