Первый рекорд

Генерал-майор авиации, заслуженный летчик-испытатель СССР Владимир Константинович Коккинаки живет в Москве, на Ленинградском проспекте, напротив Центрального аэродрома. В раскрытые окна его квартиры доносится гул моторов, отсюда видно, как поднимаются и опускаются самолеты. Многим из них он дал в свое время «путевку в жизнь».

В небольшом кабинете летчика на книжных шкафах, вытянувшихся вдоль всей стены, стоят модели крылатых машин. Крошечные самолеты выточены из слоновой кости и дерева, вырезаны из плексигласа, отлиты из алюминия и стали. Это миниатюрные копии машин, «крестным отцом» которых был хозяин кабинета. Моделей много, но книг куда больше. Плотными рядами они выстроились в книжных шкафах, лежат на письменном столе. В углу комнаты — объемистая пачка еще не просмотренных томов, видно, только что доставленных из магазина.

Коричневые томики сочинений В. И. Ленина соседствуют с зелеными переплетами книг Анатоля Франса, теоретические работы «отца русской авиации» Н. Е. Жуковского — с фундаментальной историей древней Греции, записки Бисмарка — с «Жизнью животных» Брэма... Но больше всего в кабинете книг по изобразительному искусству — альбомы репродукций и монографии о мастерах живописи на русском, немецком, английском и итальянском языках... На столе внимание привлекает роскошно изданный альбом, воспроизводящий картины известной коллекции президента Индонезии Сукарно.

Летчик — знаток и ценитель живописи. Он давно уже собирает картины русских художников и даже более охотно беседует об искусстве, чем о полетах.

Над его письменным столом висит прекрасная картина — волны грозного штормового моря подбрасывают маленькую парусную шхуну.

— Люблю Айвазовского, — говорит летчик, — непревзойденный поэт моря, нашего Черного моря... Смотрю на эту картину, и кажется, будто доносится до меня соленый ветер моей юности.

...Коккинаки родился в Новороссийске, в пыльном и шумном портовом городе, где то бывает нестерпимая [12] липкая жара, когда воздух чуть колышется от горячего марева, то дует свирепый норд-ост, которого побаиваются даже бывалые рыбаки.

Все в этом городе дышало романтикой дальних странствий по океанским дорогам. И, конечно, каждый мальчишка в Новороссийске мечтал стать моряком. «Наши ребятишки умеют плавать раньше, чем научатся ходить», — шутили в городе, и в этом была какая-то доля истины.

Володя Коккинаки вырос буквально в двух шагах от воды. Семья портового весовщика Константина Павловича Коккинаки ютилась в полуразрушенной будке на Каботажном молу.

Жалованье весовщик получал небольшое, а в семье было семеро ребят.

— Очень остро стояла проблема штанов, — с грустной улыбкой вспоминает летчик. — Без брюк в школу не пойдешь, а купить их было не на что!

Володе было неполных одиннадцать лет, когда он пошел зарабатывать себе штаны. [13]

Мальчик стал работать на знаменитых виноградниках завода шампанских вин «Абрау-Дюрсо» в двадцати пяти километрах от родного дома. На палящей жаре, повязав голову мокрой тряпкой, медленно двигался он от лозы к лозе, снимая с горячих листьев жучков-вредителей, а потом таскал на своей спине тяжелый железный баллон с купоросным ядом и опрыскивал растения. И так изо дня в день по много часов.

— До сих пор мне кажется, что виноград имеет солоноватый привкус, — признается Владимир Константинович, — привкус пота и слез.

Новороссийск жил морем и его дарами. Самыми уважаемыми среди портового люда были удачливые вожаки рыболовецких ватаг. К одной из них и примкнул не по годам рослый и крепкий подросток Володя Коккинаки, или просто «Кокки», как его звали друзья-товарищи.

Он успешно сдал «экзамен», которому его подвергла рыболовецкая артель. В первую же ночь, выйдя на добычу, он греб тридцать километров и восемь раз входил в холодную воду тянуть сеть. Зато утром паренек принес матери мешок, в котором бились еще не уснувшие рыбы. Мешок весил полтора пуда.

Некоторое время был он матросом-юнгой на старых, дырявых суденышках «Ингула» и «Шалупа», которых нещадно болтало при малейшем ветре.

Чтобы помочь семье, юноша стал работать грузчиком. В изнуряющую жару, когда нечем дышать, в дождь и в холод бегал он по сходням кораблей, спускался в трюмы, таская на своей спине тяжелые тюки и мешки. Коккинаки был самым молодым в артели грузчиков, над «молокососом» слегка подтрунивали бывалые портовики, и Володя решил показать им, на что способен. Этих людей, простосердечных и темных, тяжким трудом добывавших свой хлеб, можно было главным образом удивить силой. И однажды Коккинаки взвалил на свою широкую спину тюк мануфактуры весом в 18 пудов (288 килограммов). Никто из грузчиков не таскал столько.

У Володи дрожали колени. Пошатываясь под непомерной тяжестью, он шел по сходням, показавшимся на этот раз бесконечно длинными. Стиснув зубы, повторял себе: «Врешь, не упаду, врешь, не упаду!» Он шел, окруженный толпой грузчиков, взволнованных экспериментом [14] «молокососа», не слыша ни криков, ни смеха, шел, обливаясь потом. На зыбких сходнях, у самого борта корабля, юноша поскользнулся и чуть не угодил в воду. Ценой огромного напряжения он удержался на ногах. Вот, наконец, и трюм. Володя сбросил тюк со спины и радостно засмеялся.

Так Владимир Коккинаки поставил свой первый рекорд.

О нем долго говорили в порту. Впрочем, имя Коккинаки тогда нередко упоминалось в Новороссийске: юный грузчик был неплохим спортсменом. Он установил рекорд Северного Кавказа по толканию ядра, участвовал в боксерских матчах, плавал, как чемпион, прекрасно работал на гимнастических снарядах, долго был вратарем сборной футбольной команды города.

Талантливый наш писатель Борис Горбатов, друживший с летчиком, так писал о юных годах Владимира Коккинаки:

«Из него вышел крепко сколоченный, могучий советский парень с руками, знающими прелесть труда, веселый, горячий, смелый, всегда любимый товарищами, готовый на любой риск, на подвиг, но умеющий и долго учиться; немного своевольный, самолюбивый, но умеющий подчиняться и знающий вкус дисциплины — словом, настоящий советский парень, кандидат в герои». [15]