Глава IV.

Под опасным прикрытием

Путч «молодых офицеров»

...Машина неслась по узким улицам. Встречные автомобили прижимались к обочинам, рикши шарахались на тротуары, сыпались проклятья на голову отчаянного водителя.

За рулем был Рихард. Он торопился: полковник Отт просил как можно скорее приехать в посольство — ему нужно обсудить с Зорге серьезное дело. Рихард догадывался — какое.

Еще весной 1935 года была раскрыта группа, готовившая покушение на членов правительства и крупнейших сановников: князя Сайондзи, графа Макино и барона Вакацуки. Об этом Рихард докладывал в Центр. А во время пребывания Зорге в Москве Японию буквально потрясло новое покушение, на этот раз удавшееся, — был убит начальник военного департамента генерала Тецедзана Нагата. Покушение было совершено прямо в здании Военного министерства. И наконец, в январе нового, 1936 года был раскрыт заговор против главного инспектора обучения императорской армии, одного из прославленных японских генералов Дзётаро Ватанабэ. Что это? Обычные дворцовые интриги? Личная месть? Нет, во всех трех случаях жертвами стали лидеры умеренных кругов во дворце и в правительстве, а за террористическими актами стояла одна и та же группировка — фашистская организация «Молодое офицерство».

Рихарду был ясен скрытый механизм, приводивший в движение разновеликие шестерни японской государственной машины.

Одна группировка, связанная со старейшими банкирскими домами, — так называемая «Корпорация государственных старейшин», ближайших советников императорского дома, возглавляемая девяностолетним князем Сайондзи, выступала против плана немедленного нападения на Советский Союз и развязывания «большой войны». Считая эти планы опасными для Японии, «Корпорация» не торопилась с установлением в стране военно-фашистской диктатуры. Конечно же, не потому, что боролась за мир; просто умудренные опытом «старейшины» понимали, что империя еще недостаточно подготовлена к такой войне и нужно ждать, когда начнется нападение на СССР с Запада. Кроме того, позиция этих сановников определялась и борьбой старых монополий с новыми военными концернами, претендовавшими на особую долю добычи.

Во главе другой группировки стоял воинственный генерал Садао Араки, бывший военный министр, лидер военно-фашистского движения в Японии, идеолог «Молодого офицерства». Он ненавидел Россию. У Араки имелись на то и личные причины: еще в 1916 году он был арестован в Иркутске как японский шпион. В 20-е годы Араки открыто поддерживал белогвардейцев, антисоветские организации, а главное, постоянно требовал начать «континентальную войну», бросить японскую армию на Монгольскую Народную Республику и Советское Приморье. С этой навязчивой идеей он носился на протяжении всех последних лет. Еще в 1933 году, занимая пост военного министра, он выступил на совещании губернаторов с заявлением: «В проведении своей государственной политики Япония неизбежно должна столкнуться с Советским Союзом, поэтому Японии необходимо военным путем овладеть территориями Приморья, Забайкалья и Сибири». После того как Араки за авантюризм был снят, не без участия князя Сайондзи, с поста военного министра, он возглавил движение «Молодое офицерство», которое поставило своей задачей создание Великой Японской империи в Азии, а в самой стране — ликвидацию политических партий и парламента, установление военной диктатуры. Араки, в противовес «Корпорации государственных старейшин», старался доказать, что каждый «упущенный» теперь день уменьшает шансы Японии на победу. Генерал был сторонником сближения с гитлеровской Германией.

Итак, какая группировка возьмет верх?

Еще в минувшем году, вскоре после возвращения из Москвы, Рихард написал для журнала «Цайтшрифт фюр геополитик» статью, которая называлась «Японские вооруженные силы». (Мы приводили выше ее текст с незначительными сокращениями.) Он писал в ней: «Каждый, кто внимательно следит за развитием Японии, знает, что это состояние противоречий и внутренней нерешительности не может продолжаться долго. Во внутренней политике что-то неизбежно должно произойти. И японская армия, являющаяся — по крайней мере, сегодня — единственной значительной силой, которая ищет новые пути, будет играть в этих возможных грядущих внутриполитических изменениях решающую роль».

Зорге недвусмысленно, решительно характеризовал эти «новые пути». Он писал, что японская военщина после захвата Маньчжурии взяла на себя помимо военных функций так же руководство хозяйственным и политическим развитием в стране. Она поставила целью проведение «тотальной мобилизации» любой ценой уже в мирное время. Она провозгласила «всемирную миссию Японии», которая готова «распространить дух японской морали по всему миру».

...В первые дни февраля страна отпраздновала начало весны. Отцы семейств перед храмами и своими домами пригоршнями разбрасывали бобы, приговаривая при этом:

— Счастье — в дом! Черти — вон!

По давнему поверию, это заклинание должно было на целый год предохранить людей от козней злых духов. В этот же день праздника весны людям «несчастливого» возраста предстояло съесть столько бобов, сколько им лет. Это тоже отводило несчастье. Несчастливыми считали мужчин в возрасте от двадцати пяти до сорока двух лет, а женщин — от девятнадцати до тридцати трех. Рихард, улыбаясь, съел бобы и за себя, и за Катю. Только вот перед своим домом он их не разбрасывал пригоршнями...

Теперь, с опозданием на полмесяца, сведения о намеченном в Японии перевороте поступили, наверное, и в германское посольство. Разумеется, военный атташе в этом случае спешил обсудить их со своим негласным советником. Рихард не возражал.

Зорге жал на педаль акселератора. Машина мчалась на предельной скорости...

* * *

Рихард не ошибся. Полковник Отт, с удовольствием потирая руки, стал выкладывать свои наблюдения, на основании которых он ожидал в ближайшем будущем «разительные перемены».

— Как ты думаешь, когда конкретно это может произойти? — спросил он у Зорге.

Уклоняться от ответа не имело смысла. Наоборот, следовало лишний раз показать свою проницательность. Тем более что Центр уже давно знал о предстоящем перевороте и был готов к его последствиям.

— Я думаю, — ответил Рихард, — это может произойти уже в конце месяца, числа двадцать пятого — двадцать седьмого.

— Превосходно! — потирал руки атташе. — Ты понимаешь, дорогой, что я делаю ставку на Араки. Его призыв «убивайте безжалостно» мне весьма импонирует, хотя, конечно, сам понимаешь, мы не можем согласиться с его утверждением, что японцы выше других народов на Земле. Мы-то знаем, кто выше! — Отт понизил голос и доверительно сказал: — Однако чем скорее произойдет японский «поджог рейхстага», тем лучше!

— Вы, Ойген, большой шутник, — улыбнулся Рихард. А сам подумал: «Приход к власти «фюрера» Араки — это начало войны...».

* * *

26 февраля на рассвете Рихарда поднял с постели телефонный звонок.

— Поздравляю! Свершилось! — Зорге узнал голос Отта.

Да, оправдались худшие опасения: «Молодые офицеры» совершили в Токио военно-фашистский путч. Новости поступали одна за другой, одна тревожнее другой: отряды заговорщиков захватили резиденцию премьер-министра, здание полицейского управления, телеграфно-телефонный узел... Убиты многие деятели из «Корпорации государственных старейшин» — генерал Ватанабэ, лорд-хранитель печати адмирал Сайто, министр финансов Такахаси... Премьер-министр адмирал Окада спасся от заговорщиков, спрятавшись в гробу с телом своего убитого шурина...

Германское посольство гудело. Никто из немецких дипломатов не сдерживал торжествующих улыбок. Связь с Берлином — круглосуточная. Гитлер горячо одобрял переворот.

«Свершилось непоправимое? — Рихард понимал, какое значение имели эти события. — Неужели все повторится и в этой стране: разгул банд со свастикой на ременных бляхах, уничтожение памятников тысячелетней культуры, ужасы концлагерей?..»

Как ни тяжело ему было здесь работать, но он полюбил эту страну, ее приветливый, трудолюбивый и философски видящий природу народ. Полюбил крестьян и рыбаков, ремесленников и художников, людей, которые боролись с землетрясениями и тайфунами, наводнениями и засухой, что так часто обрушивались на острова; людей, умевших радоваться даже малым радостям и так поэтично праздновавших и рождение детей, и время цветения вишни, и день влюбленных, когда звезды Ткачихи и Пастуха, разделенные Серебряной Рекой — Млечным Путем, сближаются на полночном небосводе. Хоть и приходится ему жить в этой стране под маской, но Рихард — друг японского народа. И с болью понимает: война столь же опасна для Японии, как и для его родины.

Мятеж, казалось, разрастался. Но время шло, и радость на лицах немецких дипломатов начала сменяться выражением тревоги.

— Да, заговорщиков больше полутора тысяч, они захватили все центральные районы Токио, но почему же их не поддержали гвардейская императорская дивизия, морская пехота, жандармские части? — делился своей тревогой с Рихардом военный атташе. — Почему Араки открыто не возглавил движение «Молодые офицеры»? Араки — хитрая лиса. Тут что-то не так!..

Мимолетная встреча с Ходзуми в парке Хибия. Японский журналист, как всегда, спокоен. Провожая взглядом скользящих по воде лебедей, высказывал свое мнение:

— Заговор должен провалиться. Крупнейшие дзайбацу — на стороне сановников. Кроме того, уже ясно, что заговорщиков не поддерживают офицеры военно-морского флота: морское командование против «континентального плана» Араки. Оно за «оборону на севере и продвижение вперед на юге», то есть за войну на Тихом океане. «Молодых офицеров» не поддержали и гарнизоны в других городах.

Рихард и Ходзуми прогуливались по аллее, останавливались у цветущих деревьев розовой мимозы.

— Но даже если заговор и провалится, все равно усилится влияние фашиствующей военщины на внешнюю политику страны, — говорил Ходзуми. — Какой бы ожесточенной ни была драка между группировками, они расходятся лишь в методах подготовки к войне и в сроках ее развязывания.

* * *

Одзаки оказался прав. Через четыре дня мятеж организации «Молодые офицеры» был «умиротворен». Дольше всех сторонники диктатуры держали оборону в здании недостроенного парламента. В обращении к заговорщикам правительство просило «неразумных детей» с миром вернуться в казармы, говоря, что оно даже оправдывало мотивы, побудившие их восстать. «Отдайтесь на милость императора — и вам ничего не будет, — взывало официальное обращение. — Мы поражены вашим мужеством и лояльностью. Вы можете подчиниться, не опасаясь, что вас будут презирать...».

Мятежники отступили. Генерал Араки, тайный вдохновитель заговора, подал в отставку. За ним последовало более пятисот высших офицеров — почти все генералы армии, члены Высшего военного совета, начальники управлений Военного министерства и Генерального штаба, командующие дивизиями, бригадами, полками и даже батальонами. Впрочем, в случае войны их обещали вновь призвать под знамена императора.

Одзаки оказался прав и в другом своем предположении. Заговорщики хотя и потерпели поражение, но оказали влияние на изменение политики империи: вновь сформированное правительство во главе с бывшим послом в Советском Союзе, а затем министром иностранных дел Коки Хиротой стало опираться на поддержку фашистского офицерства.

В «Берлинер берзенцайтунг» в дни после неудавшейся попытки переворота публиковались статьи токийского корреспондента газеты доктора Зорге. Журналист писал:

«Разочарованы новым кабинетом все левые круги. Они полагали, что после неудачи государственного переворота, подготовленного праворадикальными кругами, наступит эра либерально-парламентская. Вместо этого генералитет под диктовку военных образовал кабинет, соответствующий пожеланиям правых...

В течение четырнадцати дней — с 26 февраля по 10 марта — Япония завершила свой путь от парламентаризма к авторитарно-военному государству... В эти четырнадцать дней было свергнуто не только правительство, но и вся система. Япония захлопнула за собой двери парламентского строя...».

Зорге писал о том, что хотя новый кабинет и называется кабинетом Хироты, но в действительности управление государством сосредоточено в руках военного министра генерала Терауци, который добивался выполнения своих требований.

В следующей статье Зорге, опубликованной на страницах той же берлинской газеты, говорилось, что и список министров нового кабинета, и сама правительственная программа составлены в соответствии с требованиями генералитета. Все кандидатуры на министерские посты были просеяны в Генеральном штабе, фамилии перечеркнуты с пометками: «либерал», или «партийный человек», или «ненадежный». Из четырнадцати портфелей в Совете министров десять были распределены согласно пожеланиям армии.

Зорге указывал, что одним из пунктов правительственной программы было принято «улучшение внешней политики», что должно означать более твердую позицию по отношению к Китаю и СССР и усиление вооружений, на что предусмотрено ассигновать новые сотни миллионов иен. Отныне руководство Министерства просвещения объединено с Министерством внутренних дел и полиции. «Страна больше, чем когда-либо, управляется генералитетом. Из военного заговора вышли победителями не левые, а правые», — заканчивал Зорге.

Стоит ли говорить, насколько обстоятельно и оперативно готовились доклады Рамзая в Центр, в Москву? Отчет о военном путче Рихард направил в Москву 6 марта, когда с токийских улиц еще доносились выстрелы. Одновременно он радировал о переброске трех эшелонов войск из Японии на континент.

Вслед за этим Зорге передал со связником развернутый доклад о политической обстановке в империи. В этом докладе он делал такие выводы:

«Японская военная готовность в результате событий 26 февраля 1936 года отодвинута на многие месяцы, даже, возможно, и годы. Если война не будет вызвана как крайний выход из неожиданных сильных внутренних противоречий и будет подготавливаться планомерно, то в этом году войны не будет. Даже при указанных выше условиях ее вероятность без одновременного выступления Германии становится все меньше. Япония одна все более и более не в состоянии вести войну. Но тот факт, что Германия в 1937 году закончит важнейшую часть своего вооружения, означает необычайное обострение опасности к началу или середине 1937 года. С чисто военной точки зрения подготовка к войне, несмотря на смуту, вызванную событиями 26 февраля, развивается усиленными темпами. Особенно надо подчеркнуть большие усилия в деле развития авиации и танкового вооружения, а так же обучения на «точках»...».

За кулисами схватки

К 1935 году первая задача, поставленная заговорщиками, оказалась решенной: маленькая островная Япония создала на Азиатском континенте гигантский плацдарм, охватывавший Маньчжурию, Внутреннюю Монголию и Северный Китай. Эти огромные территории с их человеческими и природными ресурсами, попав в руки Японии, могли использоваться и были использованы для подготовки будущей агрессии.

Многие высокие государственные и военные деятели приложили руку к этому делу. Одни из них активно участвовали во всем происшедшем (генералы Хондзё, Минами, Умэдзу, Тодзио, полковники Хасимото и Доихара), другие (в первую очередь члены Тайного совета — министры и премьеры Окада, Сайто, Гото, Коноэ, а так же министр — хранитель печати маркиз Кидо) благословляли военных и сочувствовали их действиям. Некоторые из перечисленных лиц попали затем на скамью подсудимых Токийского процесса 1946 — 1949 годов, другие судорожно ухватились за возможность свидетельствовать и удержались, а кое-кто просто вовремя умер...

На первом этапе заговора его подлинной закулисной рабочей пружиной стал человек, который всегда в решительный момент оказывался в самой гуще событий, — Кэндзи Доихара. Человек этот вплоть до конца Второй мировой войны был весьма удачлив. В 1928 году, в день гибели Чжан Цзолиня, он — еще обыкновенный полковник в скромной роли адъютанта генерала Нанао. Прошло всего тринадцать лет, и на груди Доихары засверкали многочисленные ордена, в их числе наиболее почитаемые в Японской империи орден «Священное сокровище» всех пяти степеней, ордена Тигра, Золотого коршуна, Двойных лучей восходящего солнца. Плечи же этого баловня фортуны украсили эполеты полного генерала. Для японской армии такой темп продвижения по службе был исключительной редкостью. Но тут были особые причины.

Успехи, от которых ликовал Доихара, оказались совсем некстати, когда он оказался в столь знакомом ему пышном зале японского Военного министерства перед лицом одиннадцати судей, важно восседавших на фоне национальных флагов своих стран. Со старым, добрым довоенным миром, где Кэндзи Доихара чувствовал себя как рыба в воде, произошло что-то страшное и непоправимое. Столпы Страны восходящего солнца — на скамье подсудимых, а в судейских креслах в числе других — подумать только! — китаец, индиец, новозеландец и даже филиппинец. «Пигмеи решают судьбу гигантов, — подумал Доихара и постарался придать своему и без того бесстрастному лицу непроницаемость каменного изваяния. — Пусть видят, каков настоящий самурай в дни неудач и испытаний!»

А в далеком 1913 году молодой кадровый офицер, разведчик Кэндзи Доихара прибыл в Китай и провел там к началу маньчжурских событий 18 лет. Упорный, трудолюбивый и весьма способный службист, Доихара обладал еще одним отнюдь не бесспорным достоинством — полным отсутствием моральных устоев, что, однако высоко ценится в разведках некоторых стран. Одаренный лингвист, Доихара свободно владел тринадцатью языками, в том числе почти всеми европейскими, в совершенстве знал китайский и монгольский. Ко всему он досконально изучил Китай и его политических деятелей.

Невысокий, полный, с большой головой, посаженной на широкие плечи, он всегда стригся коротко, под машинку. Это выразительно подчеркивало ширину его лба и крупные, слегка оттопыренные уши. Мясистый нос, узкий у переносицы, книзу резко расширялся. Круто вырезанные ноздри придавали лицу хищное выражение. Из-под небольших приподнятых бровей смотрели умные, глубоко посаженные, внимательные глаза, в которых время от времени загорались хитрые огоньки. Улыбался он одними губами, обнажая неровные зубы.

Природа наделила Доихару отличной головой и на редкость жестоким, холодным сердцем, в котором не оказалось и крохотного местечка для человечности. Жизнь других людей для Кэндзи Доихара была не более чем разменной монетой в крупной игре, которую он упорно вел десятилетиями. Мог ли он, находясь у истоков власти и могущества, хоть на миг предположить, что последней ставкой в этой игре окажется его собственная голова? Такое предположение было просто нелепым для жизнелюбивого Доихара, умевшего и крепко поработать, и изрядно выпить, и вовсю пожуировать.

Долгие годы Доихары был талантливым представителем Японии в «борьбе умов», как иногда называют соревнование разведок различных стран. Успех, казалось, являлся его постоянным спутником, а у победителей, как известно, много друзей. И не случайно, что Доихара был весьма популярен и авторитетен в кругах японской правящей элиты.

В первые месяцы Токийского процесса видный ученый-юрист советский обвинитель С.А. Голунский дал в одном из своих публичных выступлений такую характеристику этому подсудимому:

«Генерал Доихара, прозванный японским Лоуренсом{2}, специализировался по шпионской и подрывной деятельности против СССР и Китая. Он был организатором взрыва поезда Чжан Цзолиня, он организовал вывоз из Китая последнего представителя императорской династии Генри Пу И, чтобы сделать из него марионеточного императора захваченной японцами Маньчжурии. Доихара в течение многих лет занимался вербовкой предателей в Северном Китае, инсценируя там автономистские движения и организуя всякого рода марионеточные режимы».

Итак, на извилистых тропах разведки успех, как тогда казалось, был постоянным спутником «японского Лоуренса». Однако теперь, когда изучена во всех подробностях жизнь выдающегося советского разведчика Рихарда Зорге, некоторые биографы утверждают, что пути Зорге и Доихары пересекались дважды и оба раза эти встречи заканчивались не в пользу японского генерала.

...Стояло невыносимо жаркое токийское лето 1934 года. Рихард Зорге идеально вошел в свою роль в Японии. И вот однажды Ойген Отт решил сделать своему другу Рихарду сюрприз: преподнес ему пригласительный билет на прием в Академии японского Генерального штаба по случаю выпуска нового отряда штабных офицеров. По традиции на таких приемах присутствовала вся военная элита: ведь когда-то каждый из ее представителей тоже выходил на широкую дорогу из стен этой академии. Отт не без основания считал, что участие в подобном торжестве, возможность личного знакомства с видными японскими генералами будут очень полезны его другу Рихарду, который аккредитован в японской столице в качестве корреспондента германских газет.

Вот там-то и состоялись встреча и знакомство Зорге с Доихарой, их короткий светский разговор. Но у Рихарда Зорге было явное преимущество: он хорошо знал, кто такой Доихара. Что касается японского генерала, то последний был убежден, что ведет беседу с немецким корреспондентом, представляющим солидные органы нацистской печати. Только много лет спустя, когда Рихард Зорге был арестован, Доихара, вероятно, вспомнил, что в стенах Академии Генерального штаба еще в 1934 году вел непринужденный разговор с шефом советской разведки в Японской империи. Такие просчеты во всех странах засчитываются контрразведчикам как фиаско.

О втором эпизоде, связанном с именем Рихарда Зорге, Доихара, надо думать, так никогда и не узнал. В 1937 году генерал летел из Токио в Китай. Его случайной спутницей оказалась очень привлекательная, со вкусом одетая молодая дама. Доихара, неравнодушный к женским прелестям, стал напропалую ухаживать за ней и очень жалел, что его спутница летит в Шанхай, а ему по делам службы необходимо в другой город. Прощаясь, Доихара назвал свое имя. Случайной спутницей его была Анна Клаузен, жена Макса Клаузена, соратника и радиста Рихарда Зорге. Она везла в Шанхай для передачи советскому разведывательному Центру фотокопии секретных японских документов, добытых группой Зорге.

Но если бы даже, находясь на скамье подсудимых, Доихара узнал об этом малоприятном для него эпизоде, он бы нисколько не огорчился; в годы Токийского процесса его тяготило только одно: прошлые успехи. Здесь, в здании, где когда-то японские генералы решали судьбы мира, трибунал решал теперь их собственную судьбу, и прошлые большие успехи подсудимых на поприще войны квалифицировались как тягчайшее военное преступление, как путь к эшафоту. Если бы умный и дальновидный Доихара мог предвидеть такое, скажем, лет на пятнадцать раньше! Но тогда он не был бы Кэндзи Доихарой, избранным сыном и адептом Японской империи двадцатых-тридцатых годов ХХ века.

...Это произошло давно, утверждает народное предание, — тогда, когда в Париже, на Гревской площади, преступникам еще рубили публично головы. Однажды приготовлялась очередная казнь. На эшафоте стоял преступник, уличенный в тягчайших преступлениях, но и не помышлявший о раскаянии, хотя его полностью изобличили во всех совершенных злодеяниях. По старому доброму обычаю, палач, прежде чем приступить к делу, разрешил этому человеку обратиться с последним словом к народу, заполнившему площадь. Смертник был немногословен: «Главное, друзья мои, никогда и ни в чем не признавайтесь!»

Эти слова не только юмор висельника. В них была и своя безнравственная логика: какой смысл в признании, когда человек совершил множество тягчайших преступлений, каждое из которых карается только смертью? Смягчить наказание оно уже не может. Облегчить собственную совесть? Но ведь она давно потеряна. Полное же отрицание всего, каким бы смешным и нелепым оно ни выглядело на суде, оставляет хоть тень надежды. Ведь, как известно, утопающий хватается за соломинку, а надежда умирает последней...

Схватился за соломинку и Доихара, зажатый в клещи неопровержимых улик. На вопрос председателя трибунала, признает ли он себя виновным, Доихара нагло категорически ответил: «Heт». Впрочем, тут Доихара не был оригинален: все подсудимые избрали тогда позицию полного отрицания своей вины, но каждый при этом действовал по-своему.

Слышали ли когда-нибудь «японский Лоуренс» и его сообщники предание о преступнике, или, попав на скамью подсудимых, инстинктивно выбрали именно такую линию поведения — не имеет ровно никакого значения ни для истории, ни для нас с вами, читатель. Интересно другое. Токийский процесс длился два с половиной года. И только один раз за все это время в зале суда раздался голос Кэндзи Доихары, когда он произнес несколько слов, отрицая свою вину. Разумеется, в ходе судебных заседаний он вполголоса переговаривался иногда с соседями по скамье подсудимых, иногда со своими адвокатами. Но официально ни он к суду, ни суд к нему больше не обращались. Говорили, действовали только его адвокаты. И здесь Доихара тоже был не одинок. Еще 8 обвиняемых из 25 молчали и отрицали свою вину. Это — бывшие премьер-министры Хиранума и Хирота, бывший вице-премьер-министр и министр финансов Хосино, бывший министр иностранных дел и посол в разных странах Сигэмицу, а так же генералы — бывший военный министр Хата, бывший начальник одного из бюро Военного министерства Сато, бывший член Высшего военного совета и заместитель военного министра Кимура и наконец тоже бывший заместитель военного министра, ранее командующий Квантунской армией Улэдзу.

Как могло происходить такое — будет рассказано чуть позже.

Итак, мы уже знаем, что на первом этапе заговора, в 1928 — 1935 годах, Кэндзи Доихара действовал весьма энергично. Но его почему-то мало беспокоил именно этот первый этап. Ну участвовал в убийстве старого хунхуза Чжан Цзолиня, ну устроил небольшой взрыв на Южно-Маньчжурской железной дороге и тем дал повод к оккупации Маньчжурии, ну содействовал восшествию на престол ублюдка Пу И и наконец немало сделал, организуя марионеточные режимы в Северном Китае. Все это верно и, главное, доказано. Однако все это относится к его деятельности в разведывательной службе, а в масштабах государства он тогда не был фигурой первого плана. Но даже не это являлось решающим. Кэндзи Доихара был глубоко убежден: за то, что он делал до 1936 года, большинство судей не отправят его на эшафот. Ведь с тем, что он совершал, безропотно мирились все эти годы те самые государства, чьи судьи здесь теперь заседают.

И разве не лучшее доказательство правильности таких рассуждений судьба семидесятидевятилетнего маразматика Кэйсукэ Окады? Ведь именно в 1928 — 1935 годах, когда Доихара и другие энергично создавали в Маньчжурии, во Внутренней Монголии и в Северном Китае японские плацдармы на Азиатском континенте, Окада занимал пост намного выше разведчика полковника Доихары. Он был тогда военно-морским министром и даже премьером. Как доказала на процессе защита, Окада обо всем этом знал, благословлял и, более того, санкционировал все действия преступников. И что же? Дальше свидетельского пульта его не отправили! Да, защита здорово отделала этого старого кретина, попутно еще раз доказав, что глупость вовсе не помеха на пути к посту премьера! Жаль только, что одновременно стали заметны «ослиные уши» заговора против мира, как бойкие трибунальские юристы окрестили войну. Но в данном случае кадровый военный Доихара хорошо понимал адвокатов: в пылу сражения артиллерия нет-нет да и ударит по своим...

Бывшему премьеру Окаде, конечно, крупно повезло на процессе. Не в пример Доихаре, он не только удержался в рядах свидетелей, но еще и фигурировал как жертва японских экстремистов, чудом оставшись в живых. И нечто похожее в самом деле имело место. В тревожные февральские дни 1936 года мятежники ворвались в резиденцию премьера, но Окада успел скрыться. Тогда, то ли по ошибке, то ли сознательно, инсургенты убили не Окаду и до неузнаваемости обезобразили труп. Затем по захваченной радиостанции сообщили всему миру, что премьер Кэйсукэ Окада уничтожен...

Мятеж был подавлен, его организаторы арестованы, а перепуганный Окада все не решался покинуть свое убежище. Дело дошло до того, что император особым письмом выразил соболезнование семье «погибшего» премьера. С обезображенным трупом на траурной церемонии попрощалась вся токийская знать. «Покойному» премьеру воздали последние почести, готовились возложить венки. И вдруг свершилось невероятное... появился сам Окада, наконец понявший, что беда миновала. И тут в похоронную музыку явственно и нелепо вплелся веселый водевильный мотив...

Так было. А в большой политике подобное не прощается. Ведь сам император с его соболезнованием оказался в смешном положении. Окаде оставалось одно: уйти в отставку и навсегда покинуть политическое поприще. Что он и сделал. И, как доказало время, в этом ему тоже повезло: те, кто тогда презрительно подшучивал над ним, 10 лет спустя попали на скамью подсудимых, а Окада выступает в роли правдивого свидетеля...

Но вернемся к Доихаре. Нам уже известно, что во время процесса его тревожила не столько прошлая служба в разведке, сколько деятельность в качестве боевого генерала, начавшаяся в 1937 году. И для тревоги имелись серьезные основания... Пока же он угрюмо наблюдал, как одно за другим ложатся на судейский стол доказательства того, что Япония была активным организатором марионеточных правительств на оккупированных территориях.

Именно он, Доихара, отлично знавший китайский политический мир и обладавший особым чутьем на предателей-коллаборационистов, приложил руку к организации всех марионеточных правительств — начиная от Маньчжурии и Внутренней Монголии и кончая автономистскими режимами в Северном Китае. Это подтвердили на Токийском процессе и свидетели, и документы.

В конце двадцатых — начале тридцатых годов японская пропаганда неоднократно утверждала, что отделение Маньчжурии от Китая было следствием стихийного движения самого маньчжурского народа, стремившегося к созданию своего государства. Однако на Токийском процессе из показаний Пу И была неопровержимо установлена лживость этого утверждения.

Но все это обнаружилось лишь во время суда. А раньше японцы пытались убедить мировую общественность в обратном. Для этого им надо было создать в Маньчжурии хотя бы видимость автономного правительства и ликвидировать феодальные распри среди разношерстных маньчжурских лидеров. В сложившихся условиях объединить маньчжуров мог только один человек — бывший император Китая и последний из императоров маньчжурской династии Генри Пу И. Убедить же бывшего императора всего Китая принять малопочетную роль правителя одной из провинций его бывшей обширной империи было поручено Доихаре.

Когда следователи союзных держав допрашивали Доихару, ему пришлось признать, что, будучи мэром Мукдена, он получил такое поручение от командующего Квантунской армией Хондзё и что последний при этом приказал передать Генри Пу И, что «Квантунская армия будет приветствовать его».

По словам Доихары, экс-император прекрасно понял, что в действительности означает такое предложение. Доихара так же заявил следователю, что Итагаки просил его не прибегать к силе, чтобы добиться переезда Пу И из Тяньцзиня в Мукден.

Но Пу И колебался, и тогда... Впрочем, лучше предоставим слово ему самому.

Допрошенный токийским трибуналом, экc-импepaтop показал, что еще до его восхождения на престол в оккупированном японцами Мукдене существовала автономистская китайская организация под названием «Местный комитет по сохранению мира». Она была создана японцами, и одним из активных ее членов был Доихара, в то время мэр Мукдена. Пу И показал, что Доихара оказывал большое давление на китайских чиновников, которые остались в Мукдене, «с целью организации там марионеточного режима». По этому поводу Доихара был с визитом и у него, но Пу И предложение отклонил. Естественно, что экс-императора тут же спросили, почему во время «маньчжурского инцидента» в 1931 году он перебрался из Тяньцзиня, где жил с 1924 года, в Маньчжурию, в Порт-Артур, поближе к Мукдену. Пу И разъяснил, что решился на переезд потому, что вокруг него стало происходить «очень много подозрительных событий... шла целая серия угроз и террористических актов» и он стал опасаться за свою жизнь.

И тут экс-император тоже был близок к истине. Токийский процесс убедительно показал, что в Тяньцзине действовала рука того же вездесущего Доихары. Хозяева приказали ему не пускать в ход силу, но ведь никто не запрещал шантажировать страхом. А в делах такого рода он слыл мастером своего дела, и не случайно американский журналист Марк Гейн, наблюдавший за Доихарой в зале заседаний Международного военного трибунала, охарактеризовал его как «одного из величайших политиканов и тайных агентов нашего века, шпионы которого кишели по всей Азии».

И подсудимые, и защита стремились затянуть процесс, затруднить установление истины. Они, так же как в Нюрнберге, рассчитывали на спасительную роль времени, на «холодную войну», которая, по их расчетам, каждый час могла перерасти в войну настоящую.

Что касается Доихары, то он, как опытнейший разведчик, яснее всех других понимал, что эшафот неизбежен, к нему равно ведут оба пути — признание и отрицание. Так для чего же Доихара ухватился за соломинку — отрицание? Действуя так, он полагал, что работает на историю. Придет время, и Кэндзи Доихара станет национальным героем и мучеником. Так какой же смысл в признании? Та же смерть, но не величественная, а жалкая. В этом был весь Доихара. Опаснейший и нераскаявшийся преступник из породы тех, кого жизнь ничему не учит. И надо сказать, что тайная мечта Доихары не была столь уж иллюзорной. Разве не подтверждение тому памятник на горе у города Нагоя, где в числе имен семи самураев-мучеников высечено и имя Кэндзи Доихары...

Прав был главный обвинитель Кинан, подчеркнувший в своей речи, что вернуть свободу этим людям — значит разрешить им начать все сначала: ведь, отрицая свою вину, они тем самым признают все содеянное ими естественным и законным.

Однако не все подсудимые, дружно ухватившиеся вместе с Доихарой за соломинку — отрицание, руководствовались теми же мотивами, что и он. Многих на этот путь толкнула отчаянная надежда уцелеть. Степень участия подсудимых в преступном заговоре была различной. То, что делал Доихара, не делали Того и Сигэмицу, не делали другие. Ведь даже в Нюрнберге, рассуждали обвиняемые, не всех казнили, некоторых лишили свободы, троих же вообще оправдали. И каждый из подсудимых по-своему надеялся, по-своему лгал, по-своему защищался. Большинство рассчитывало хотя бы частично утопить правду в болоте многословия, елико возможно затянуть процесс. Почти год — с 24 февраля 1947 года по 12 января 1948 года — защита представляла свои доказательства. Эти усилия адвокатов получили отражение в стенограмме, включавшей 20 171 страницу. Суду было представлено 1527 документов и 524 свидетеля. 31 день длилась заключительная речь защиты, объем стенограммы составил 6033 машинописные страницы. Для сравнения укажем, что обвинение произносило заключительную речь 14 дней, а объем стенограммы составил 3126 страниц. И столь широкие, необоснованно широкие возможности были предоставлены для защиты тем, кто, находясь у власти, казнил, пытал, заключал без суда и следствия в концентрационные лагеря многие сотни тысяч ни в чем не повинных людей.

Однако Кэндзи Доихара не пытался использовать эти возможности. Как проницательный разведчик, он был способен вернее других оценить силу улик, собранных обвинением. Однако заставить совсем молчать своих адвокатов, как молчал он сам, Доихара, конечно, не мог. Да и не хотел этого: ведь полный отказ от фазы защиты мог быть истолкован как его молчаливое согласие с тем, что утверждало обвинение. Когда же адвокаты вступили в дело, то, кроме неприятностей и конфуза, это ничего не дало матерому разведчику, хотя его время защиты и было самым коротким на процессе.

Защита, например, пыталась доказать, будто Кэндзи Доихара был другом китайского народа и ни в каких интригах, связанных с организацией автономных правительств по всему Китаю, он, разумеется, участия не принимал. Подтвердить это был призван свидетель Макото Аидзава, служивший под командованием Кэндзи Доихары — главы военной миссии в Мукдене с апреля 1933 по март 1936 года. Пока зачитывались показания Аидзавы (он ведал отделом прессы при военной миссии в Мукдене), все шло гладко. Но вот выступил обвинитель китайский судья Ни.

Вопрос. Когда вы работали под командованием Доихары, знали ли вы, что в 1935 году он предпринял политическое наступление для создания независимого государства в Северном Китае под угрозой послать пять дивизий за Великую Китайскую стену и посадить императора Маньчжоу-Го в Пекине?

Ответ. Я ничего не знаю об этом.

Вопрос. Знаете ли вы, что он был в районе Пекина и Тяньцзиня в ноябре 1935 года в связи с вышеназванным движением?

Ответ. Да.

Вопрос. Знаете ли вы, что газеты всего мира сообщали о деятельности Доихары в районе Тяньцзиня и Пекина в связи с организацией движения за автономию пяти провинций?

Ответ. Печать, может быть, в то время и помещала подобные сообщения, но я не помню их сейчас. Я не думаю, что генерал Доихара имел какое-нибудь отношение к сепаратистскому движению пяти провинций Северного Китая.

Вопрос. Поскольку вы занимались сбором сведений как лицо, ведавшее отделом прессы, вы читали эти газетные сообщения?

Ответ. По-моему, я читал их.

Вопрос. Кому миссия передавала различные собранные сведения?

Ответ. Командующему. (Имеется в виду командующий Квантунской армией. — Авт.)

А вот вопросы к свидетелю — генерал-лейтенанту Канази Ядзаки:

Обвинитель. Но генералу Доихаре были известны боевые задачи, стоящие перед его армией в случае войны с Советским Союзом, не так ли?

Свидетель. Генерал Доихара знал об оперативном плане на случай возникновения войны, но только постольку, поскольку это касалось Пятой армии.

Вопрос. Были ли известны вам, офицеру штаба Квантунской армии, содержание оперативного плана войны против СССР в 1939 году и задачи Пятой армии по этому плану?

Ответ. Да, мне это было известно.

Вопрос. Не предусматривались ли оперативным планом войны против СССР в 1939 году операции по захвату советской Приморской области? И не должна ли была Пятая армия участвовать в этих операциях?

Ответ. Командующий не знает о своих военных обязанностях до тех пор, пока не начнется война...

...За участие в подготовке, развязывании и ведении агрессивных войн, за нарушение законов и обычаев ведения войны Кэндзи Доихара был приговорен Международным военным трибуналом к смертной казни через повешение.

22 ноября 1948 года генерал Макартур, который в качестве главнокомандующего союзными войсками на основании устава трибунала имел «право в любое время смягчить наказание или каким-либо образом изменить приговор, но не повысить наказание», утвердил решение, вынесенное Международным военным трибуналом. При этом он указал, что «не может найти никакого упущения или упущений в ходе судебного разбирательства, чтобы оправдать вмешательство в приговор».

Как только это стало известно осужденным, Доихара, разумеется не без помощи американской защиты, стал искать выход. И, как ни странно, нашел его: ловкий разведчик подал апелляцию... в Верховный суд США.

Столь же неожиданный ход сделал и генерал Макартур. Вместо того чтобы выполнить требование устава и отдать приказ о приведении приговора в исполнение, он направил жалобу Доихары в Верховный суд США. А примеру Доихары тут же последовали подсудимые Хирота, Кидо, Ока, Сато, Симада, Того...

6 декабря 1948 года Верховный суд США стал решать вопрос, принять ли эти жалобы для рассмотрения по существу. Жалобы составлены были с нарушением азов юриспруденции. В них содержалась просьба о пересмотре приговора, вынесенного международным судом, а адресовалась она суду национальному. Пятью голосами против четырех члены Верховного суда США решили принять жалобы к рассмотрению и назначили разбор дела на 16 декабря 1948 года.

16 декабря 1948 года Верховный суд США отложил рассмотрение апелляций, а через несколько дней вообще отказался рассматривать подобные жалобы.

Так улетучилась надежда Кэндзи Доихары. 22 декабря 1948 года ровно в 24 часа во дворе тюрьмы Сугамо в Токио началась казнь. Через тридцать минут все было кончено. Главные японские военные преступники Тодзио, Хирота, Доихара, Кимура, Мацуи, Муто, Итагаки были повешены в присутствии членов союзного совета для Японии. Приговор привел в исполнение американский сержант Джон Вуд, тот самый, который выполнял аналогичную миссию в отношении главных немецких военных преступников, осужденных в Нюрнберге...

* * *

В 60 — 70-х годах автор газеты «Известия», Председатель Верховного Суда СССР Л.Н. Смирнов, участник работы Токийского трибунала во всех подробностях рассказывал нам о поведении бывших японских милитаристов, тех, кто казнил Рихарда Зорге. В 1933 — 1938 годах Зорге по официальным и разведывательным каналам вскрывал деятельность Токио, стремившегося, с одной стороны, утвердить свой диктат на Дальнем Востоке, оказать давление на США и Англию, а с другой — крепить отношения с Германией, шантажировать, держать в напряжении и прямо угрожать пограничным районам Советского Союза. Вот, что писал Рихард Зорге в статье « «Военное хозяйство» вместо «открытых дверей»», опубликованной во «Франкфуртер цайтунг» 17 декабря 1938 года.

Япония претендует на гегемонию в Китае

Воля Японии добиться гегемонии в Китае и Восточной Азии пробудилась, естественно, отнюдь не в один день. Не говоря уже о попытках, которые предпринимал в средние века Хидэёси, эта воля совершенно отчетливо проявилась в японской политике по отношению к Китаю еще во время Первой мировой войны. Ее отчетливым выражением является так называемое «21 условие», направленное Китаю в 1915 году. А оккупацию Манчжурии, основание Маньчжоу-Го следует рассматривать как первые шаги к достижению гегемонии Японии в одной части бывшей Китайской империи; эти события послужили исходным пунктом решительного спора о господстве в Восточной Азии. Соответственно этому уже в 1934 году тогдашний министр иностранных дел Хирота в выступлении перед японским парламентом указал на начало «новой эпохи в истории Восточной Азии». Еще яснее высказался потом — это было весной 1934 года — представитель Министерства иностранных дел, выступивший с требованием к иностранным державам, которое стало известно как «заявление Амау», воздерживаться от какого-либо вмешательства в японо-китайский спор.

Однако на всех дипломатических переговорах — в особенности на переговорах с Англией и Соединенными Штатами — о новой японской политике в Маньчжоу-Го, а позднее в Северном Китае Япония упрямо держалась за утверждение, что она не отменяла, не нарушала в этих областях принципы «договора девяти держав». По мере прогрессирующего расширения территорий, на которых внедрялась японская экономика, после включения Внутренней Монголии и всех оккупированных японскими войсками территорий Китая в японо-маньчжурский «блок иены» это утверждение стало вконец несостоятельным. Факт непреложного господства Японии в этих областях вынудил приспособить политические формулы к мерам, которые Япония сочла необходимым принять в этих областях. Законную силу принципов, которые лежали в основе «договора девяти держав», пришлось если не тотчас отменить, то все же существенно ограничить; это и было сделано посредством японского правительственного заявления от 3 ноября 1934 года.

Противоречие между теорией «открытых дверей» и фактическим соотношением сил в Китае показало себя поначалу в хозяйственной области. Ибо так же, как полностью развитое японское военное хозяйство устраняет последние остатки свободного хозяйства в самой Японии, свободная хозяйственная деятельность иностранных хозяйственных групп должна быть исключена и в областях, перешедших в сферу японского военного хозяйства. Включение оккупированных Японией частей Китая в «блок иены» означает распространение на эти области сферы применения строгого японского военно-хозяйственного законодательства. Это значит, что и в этих местностях действует японский запрет на вывоз валюты; тем самым и ввозу на эти рынки, коль скоро он связан с расходованием валюты, установлены весьма узкие границы. Привилегия важных в военно-хозяйственном отношении предприятий на обеспечение сырьем, которая введена и здесь, должна так же повлиять на сокращение экспорта из оккупированного Китая в неяпонские страны. Уже одного только факта, что важнейшие пути сообщения и торговые центры попали в руки японских вооруженных сил, достаточно, чтобы отдать японским хозяйственным потребностям решительное предпочтение перед всеми остальными. Может быть, ссылки почти на двести инцидентов, которые перечислены в списке, представленном английским послом в Токио, и содержавшиеся в американской ноте протеста жалобы на то, что японские меры якобы препятствуют торговле, вполне оправданны формально с точки зрения принципов политики «открытых дверей». Но они неоправданны с точки зрения принципов войны, которую ведут японцы, и выдвинутого Японией требования признать сложившееся в данный момент соотношение сил в Китае. И то, и другое — и состояние войны, и новое соотношение сил — автоматически и более или менее полностью закрывает «открытые двери» и ставит на место «максимальных привилегий» всех держав монополию хозяйственных потребностей Японии.

В этой новой области, входящей в «блок иены», есть только одна брешь — иностранные концессии в Тяньцзине, Шанхае и Кантоне, международно-правовая основа которых допускает игнорирование японских законов о военном хозяйстве; поэтому они становятся важными опорными пунктами иностранных и китайских мероприятий, направленных на подрыв хозяйственной и политической гегемонии японцев. И поэтому за намерением Японии отменить или существенно ограничить действие принципов «договора девяти держав» кроется вопрос об отмене или ограничении самостоятельности иностранных концессий и даже об экстерриториальности иностранцев (которая уже отменена в Маньчжоу-Го). Тем самым, конечно, затрагиваются вопросы, которые могут оказаться «начиненными взрывчаткой». Решимость японского руководства сделать со временем все выводы из факта, что важнейшие районы Китая уже оккупированы, была выражена в правительственном заявлении от 3 ноября как-то смутно. Напротив, представитель Министерства иностранных дел и вся японская пресса, которым в данном случае не оставалось ничего иного, как воспроизвести официальную версию, интерпретировали смысл правительственного заявления со всей резкостью. Представители министерства и комментарии прессы подчеркивали в особенности, что договор девяти держав практически уже лишился силы, что следует-де лишь официально заявить о его недействительности. И был выдвинут принцип, что впредь всякое использование западными державами гарантированных в прошлом хозяйственных прав в Китае будет ставиться в зависимость от признания ими военной и политической гегемонии Японии в Китае.

Особенно резко это было дано понять Англии и Франции, политическая неприязнь к которым выражается намного сильнее, чем к Советскому Союзу, едва упоминаемому. Бросается в глаза, что Америка по-прежнему настаивает на действенности «договора девяти держав», бросается потому, что как раз Соединенные Штаты в довольно резкой ноте 6 ноября потребовали от Японии разъяснений, а кроме того, они слывут «отцом договора девяти держав». Если в Токио и не верят в совместный дипломатический демарш трех главных держав (Соединенных Штатов, Англии и Франции), а в совместные хозяйственные репрессии этих держав не верят и подавно, то уже одна мысль о теоретической возможности «хозяйственных санкций» достаточно неприятна. В Токио очень хорошо знают, что даже сильно ограниченные военные потребности более чем наполовину удовлетворяются ввозом из англо-американских хозяйственных областей. А поэтому, кажется, существует намерение применять новую японскую политику в Китае по отношению к Соединенным Штатам эластичнее, чем по отношению к Англии и Франции. Одновременно видны усилия обосновать новую восточноазиатскую политику не только изменением в соотношении сил, но и идеологически. При этом особую роль играет попытка поставить гегемонию в Восточной Азии на одну доску с борьбой против коммунизма, которую ведет Япония. Но наряду с этим японские притязания на гегемонию сравниваются с американской «доктриной Монро». Кроме того, «договор девяти держав» объявляется «несовместимым» и «с независимостью нового Китая». Этот договор стал-де колониальным эксплуататорским договором, и Япония должна требовать его отмены.

В ближайшее время должен начаться дипломатический спор с главными участниками «договора девяти держав». Между тем ответ на американскую ноту протеста уже дан, однако государственный департамент в Вашингтоне объявил его «неудовлетворительным». Англия тоже дожидается продолжения переговоров о так называемых нарушениях ее прав в Китае. А адресованные Франции японские протесты по поводу снабжения Китая оружием через Индокитай заставляли ожидать резких формулировок. Однако еще важнее, чем достижение признания западными державами новой роли Японии в Восточной Азии, была задача дополнить уже обеспеченное военное господство такими хозяйственными и политическими достижениями, которые включили бы Китай в сферу японского господства не только теоретически, но и практически. За границей, особенно в Англии, сомневаются в способностях и хозяйственных силах Японии, необходимых, чтобы справиться с этой чрезвычайной задачей после того, как только ее военная сторона вызвала в Японии значительные хозяйственные и финансовые трудности. Однако Япония, то есть ее руководство и особенно ее вооруженные силы, ни на минуту не сомневается в успехе новой восточноазиатской политики.

Все политические точки расставлены по своим местам.

Дом на Софийской

Наташа Звонарева доложила:

— Товарищ комкор, Иван Иванович в приемной.

Урицкий, не отрываясь от бумаг, кивнул.

Иван Иванович, по должности — помощник начальника управления, а по существу — завхоз, застыл в дверях.

Семен Петрович поднял голову.

— Дом военведа на Софийской набережной знаешь?

— Как не знать! Номер тридцать четыре.

— Забронированные для нас комнаты свободны?

— Только-только освободились... — уклончиво начал Иван Иванович.

— Выбери большую, самую светлую. Чтобы и для малыша подходила. Подбери мебель. Словом, надо устроить одному человеку праздник.

Завхоз кивнул:

— Понятно... А на кого прикажете оформлять?

Урицкий помедлил. Потом сказал:

— На имя Максимовой Екатерины Александровны. Ее адрес: Нижне-Кисловский переулок, дом восемь дробь два, квартира двенадцать.

В доме на Софийской, большом, толстостенном, с овальными венецианскими окнами и широчайшими коридорами, Иван Иванович согласно приказу отобрал на четвертом этаже самую хорошую, на свой взгляд, комнату: два окна смотрели на Москву-реку, на Кремль, где видна Спасская башня. Завез новую, еще пахнущую клеем мебель. И с ордером торжественно отправился в Нижне-Кисловский. В своей хлопотной работе он особенно любил эти торжественные и такие редкие моменты вручения ордеров.

Но его ждало разочарование: дверь комнаты Максимовой оказалась на запоре. Каково же было удивление Ивана Ивановича, когда дверь не открылась перед ним ни назавтра, ни послезавтра, ни через неделю... Приказ есть приказ — и завхоз по дороге на работу и возвращаясь домой, днем, вечером и даже на рассвете наведывался в Нижне-Кисловский. Однако владелица ордера не спешила объявиться. Ничего не могли сказать и соседи.

— Представляешь? — поделился Иван Иванович с Наташей. — Кто она такая? Вроде и не наша?

— Наша, — ответила Наташа и сама, разволновавшись, препроводила его в кабинет комкора.

— На работе не поинтересовался? — прервал Урицкий сетования Ивана Ивановича.

На заводе секрет таинственного исчезновения Екатерины Александровны тотчас открылся: на «Точизмерителе» выполняется ответственный заказ, весь коллектив встал на вахту. А тут, как на грех, заболели оба бригадира — сменщики Максимовой. Чтобы не сорвать задание, Катя работала все это время за них, руководила по очереди тремя бригадами. Спала тут же в конторке, на железной солдатской койке.

Прямо в цехе Иван Иванович и передал Кате ордер и ключ от ее новой квартиры.

...Вахта закончилась 13 марта. Катя переехала на Софийскую набережную. Взяла с собой из Нижне-Кисловского только самое необходимое: пусть в новом доме начнется новая их жизнь. Книги перевезла все до одной — его книги и свои. Книги на русском и немецком. На полке выстроились в ряд глиняные фигурки женщин разных стран. Те, что ей он подарил.

У большого окна, там, куда падали в полдень и не угасали до вечера солнечные лучи, оставила свободное место...

С очередной оказией Катя послала Рихарду письмо. Рассказала об их новом жилище. В каждой строке радость и надежда: «Жду. Целую. Твоя Катя».

Через месяц пришел ответ, датированный 9 апреля 1936 года.

«Милая моя Катюша!

Наконец я получил о тебе радостную весть, мне передали твои письма. Мне так же сказали, что ты живешь хорошо и что получила лучшую квартиру. Я очень счастлив всем этим и невероятно радуюсь вестям о тебе.

Единственное, почему я грустен, это то, что ты одна все должна делать, а я при этом не могу тебе чем-либо помочь, не могу доказать свои чувства любви к тебе. Это грустно и, может быть, жестоко, как вообще наша разлука... Но я знаю, что существуешь ты, что есть человек, которого я очень люблю и о ком я здесь, вдали, могу думать, когда мои дела идут хорошо или плохо. И скоро будет кто-то еще, который будет принадлежать нам обоим.

Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени?

С моей стороны, я хотел бы изменить этот уговор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы «К». Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась. Или же дай этому новому человеку два имени, одно из них обязательно должно быть твоим. Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь решить вопрос о его имени.

Я, естественно, очень озабочен тем, как все это ты выдержишь и будет ли все хорошо. Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы я сразу, без задержки, получил известие.

Сегодня я займусь вещами и посылочкой для ребенка, правда, когда это до тебя дойдет — совершенно неопределенно. Будешь ли ты дома у своих родителей? Пожалуйста, передай им привет от меня. Пусть они не сердятся за то, что я тебя оставил одну. Потом я постараюсь все это исправить моей большой любовью и нежностью к тебе.

У меня дела идут хорошо, и я надеюсь, что тебе сказали, что мною довольны.

Будь здорова, крепко жму твою руку и сердечно целую.

Твой Ика ».

И вдруг с Катей случилось несчастье: она заболела. Врачи сделали все, чтобы она скорее выздоровела. Но матерью стать Катя не смогла...

«Моя дорогая Катюша!

Получил из дома короткое сообщение и теперь знаю, что все произошло совсем по-другому, чем я предполагал.

Пожалуйста, извини меня, но на основании двух предыдущих известий от тебя мне казалось, что все благополучно. И надо добавить, что я этого очень хотел.

Скоро я должен получить от тебя письмо, рассчитываю — через 3 — 4 недели. Тогда я буду в курсе дела и буду вообще знать, как у тебя дела и чем ты занимаешься. Твои письма меня всегда радуют, ведь так тяжело жить здесь без тебя, да еще почти в течение года не иметь от тебя весточки, это тем более тяжело. Те немногие дни сделали наши отношения более определенными и более крепкими. Я очень хочу, чтобы это состояние постоянной разлуки теперь длилось не так долго и чтобы мы выдержали это.

Я мучаюсь от мысли, что старею. Меня охватывает такое настроение, когда хочется скорее домой, домой в твою новую квартиру. Однако все это пока только мечты, и мне остается положиться на обещанное, а это значит — еще выдержать порядочно времени.

Рассуждая строго объективно, здесь тяжело, очень тяжело, но все же лучше, чем можно было ожидать.

Напиши мне, пожалуйста, о твоей комнате, в каком районе она расположена и как ты в ней устроилась?

Вообще прошу, позаботься о том, чтобы при каждой представляющейся возможности я имел бы от тебя весточку, ведь я здесь ужасно одинок. Как ни привыкаешь к этому состоянию, но было бы хорошо, если бы это можно было изменить.

Будь здорова, дорогая.

Я тебя очень люблю и думаю о тебе не только когда мне особенно тяжело. Ты всегда около меня.

Сердечно жму руку, целую тебя.

Большой привет друзьям — твой Ика ».

* * *

«Милая Катюша!

Наконец-то я получил от тебя два письма. Одно очень печальное, видимо, зимнее, другое более радостное — весеннее.

Благодарю тебя, любимая, за оба, за каждое слово в них. Пойми, это был первый признак жизни от тебя — после долгих дней, а я так жаждал этого.

Сегодня я получил известие, что ты поехала в отпуск. Это должно быть прекрасно — поехать с тобой в отпуск! Сможем ли мы это когда-нибудь осуществить? Я так хотел бы этого! Может быть, ты и не представляешь, как сильно? Нет, ты, конечно, это понимаешь, и я не нуждаюсь в словах.

Рад, что ты имеешь новую квартиру, хотел бы в ней пожить вместе с тобой... Когда-нибудь это время и наступит.

Здесь сейчас ужасно жарко, почти невыносимо. По временам я иду к морю и плаваю, но особенного отдыха здесь нет. Во всяком случае, работы полно, и если ты спросишь о нас, тебе ответят, что нами довольны и я не на последнем счету. Иначе это не имело бы смысла для тебя и для всех нас дома.

Были здесь напряженные времена, и я уверен, что ты читала об этом в газетах, но мы миновали это хорошо, хотя мое оперение и пострадало несколько. Но что можно ждать от «старого ворона», постепенно он теряет свой вид.

У меня к тебе большая просьба. Катюша, пиши мне больше о себе, всякие мелочи, все, что ты хочешь, только больше. Напиши так же, получила ли ты все мои письма от прошлого года?

Ну, пока всего хорошего! Скоро ты получишь еще письмо и даже отчет обо мне. Будь здорова и не забывай меня. Привет друзьям. Шлю сердечный привет, жму руку и целую. Ика ».

«Август 1936 г.

Милая К.!

На днях получил твое письмо от 6.36. Благодарю за строчки, принесшие мне столько радости. Надеюсь, что ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула? Была ли ты в санатории по путевке твоего завода или моего учреждения, а может быть, просто съездила домой? На многие из этих вопросов ты не сможешь дать ответ, да и получу я его тогда, когда будет уже холодно и ты почти забудешь об отпуске. Между тем я пользуюсь возможностью переслать тебе письмо и небольшой подарок. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят тебе удовольствие.

Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших здесь место. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу двигаются.

Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно из-за влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи.

Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу — совсем легком, состоящем главным образом из раздвигаемых стен. На полу плетеные коврики. Дом совсем новый и даже «современнее», чем старые дома, и довольно уютен. Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все, что нужно, варит обед, если я обедаю дома.

У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно.

Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что-либо случиться, а потому, что ты одна и так далеко. Я постоянно спрашиваю себя — должна ли ты это делать. Не была ли бы ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать. Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год. Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и, более чем когда-либо, хочу вернуться домой, к тебе.

Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению важной работы.

Ну, милая, будь здорова!

Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть. Пиши и ты мне чаще и подробней.

Твой Ика ».

«Октябрь, 1936.

Моя милая К.!

Пользуюсь возможностью черкнуть тебе несколько строк. Я живу хорошо, и дела мои, дорогая, в порядке.

Если бы не одиночество, то все было бы совсем хорошо. Но все это когда-нибудь изменится, так как мой шеф заверил меня, что он выполнит свое обещание.

Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь, и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима, по крайней мере, внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом.

Если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки — плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству.

Как видишь, обстановка довольно своеобразная. И вообще тут много своеобразия, я с удовольствием рассказал бы тебе. Над некоторыми вещами мы бы вместе посмеялись, ведь когда это переживаешь вдвоем, все выглядит совершенно иначе, а особенно при воспоминаниях.

Надеюсь, что у тебя будет скоро возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем. А если ты будешь больше и чаще писать, я смогу представить, что я к тому же еще и «милый» парень.

Итак, дорогая, пиши, твои письма меня радуют. Всего хорошего.

Люблю и шлю сердечный привет — твой Ика ».

Будни разведчиков

По Гиндзе шествовала необычная процессия. Парадный полицейский эскорт расчищал ей путь, оттеснял к обочинам автомобили и рикш. С тротуаров на процессию глазела толпа.

Триста человек, стараясь держать равнение, шагали по центральной улице японской столицы, улыбались и приветственно махали руками. Над их головами плыли транспаранты с фашистской свастикой, портреты Гитлера, флаги рейха. В первой шеренге вышагивал длинноногий человек — сам посол Германии Герберт Дирксен. Рядом с ним семенил министр иностранных дел Японии Хитиро Арита. За ними маршировали все немцы токийской колонии. Этим торжественным шествием 26 ноября 1936 года был ознаменован заключенный накануне в Берлине «антикоминтерновский пакт».

Рихард шагал почти в самой голове колонны, рядом с Оттом. Где-то в хвосте колонны, среди промышленников и инженеров, шел и Клаузен, глава недавно открытой фирмы «Макс Клаузен и К°» по выпуску фотопечатных изделий — начинающий преуспевать коммерсант.

Шествие завершилось у фешенебельного ресторана «Токио кайкан» — традиционного места правительственных приемов. Здесь торжества были продолжены: начался обмен речами. Выступил Дирксен. Он говорил, что германо-японский союз — это «сердечное сближение арийцев с самураями». Министр Арита разглагольствовал о «красной опасности», давая понять, что их соглашение направлено против Советского Союза.

Разумеется, ни тот, ни другой и словом не обмолвились о секретных статьях подписанного в Берлине пакта. Но для кого секретных?..

Выдались напряженные месяцы. Уже на первом заседании нового кабинета премьер Хирота, как стало известно Рихарду, заявил, что Япония намерена приступить к переговорам с гитлеровской Германией. Зорге насторожился: цель этих переговоров? Но в посольстве он ни у кого не мог выведать, начались переговоры или нет. Естественно, первым приоткрыл завесу все тот же Отт:

— Мне поручено узнать, как далеко намерен Хирота идти в укреплении связей с рейхом. Для этого надо использовать мои и ваши связи.

— Не лучше ли действовать по дипломатическим каналам? — спросил Рихард.

— Ни в коем случае! Это задание строго конфиденциально, о нем не знает даже посол. Я получил его не из МИДа, а от Генерального штаба.

Зорге насторожился: дело нешуточное, если Берлин действует даже в обход Дирксена.

Вскоре от военного атташе он получил подтверждение: в Берлине еще с осени ведутся в обстановке строжайшей секретности переговоры между Риббентропом и японским послом Осимой.

— Дирксен узнал о переговорах и официально предупредил меня, что в это дело я могу посвятить только тебя, — передал Рихарду атташе.

А при следующей их встрече сказал:

— Я только что вернулся из японского Генштаба, нужно было кое-что проверить и уточнить. Могу с полной уверенностью сказать: фюрер ведет переговоры в Берлине о заключении двустороннего военного и политического соглашения с нами. А из Берлина мне сообщили, что скоро к нам пожалует высокий гость.

— Заваривается каша? — небрежно проговорил Зорге.

...Действительно, через несколько дней в Токио пожаловал уполномоченный фон Риббентропа советник Хаак. Впрочем, Отт по-приятельски уведомил Рихарда, что этот советник на самом деле секретный сотрудник из ведомства адмирала Канариса.

При встрече Хаак обменивался пустыми любезностями, не выспрашивал, но сам ни о чем серьезном не говорил. Зорге посоветовал атташе тоже не обогащать приезжего сведениями. Пусть сначала сам сообщит, зачем пожаловал.

Хаак наконец это понял и сказал, что цель его приезда — установить, «до какого предела» готово идти правительство Хироты в будущем военно-политическом союзе с Германией.

Зорге без промедления радировал в Центр:

«Немецко-японские переговоры о заключении пакта ведутся в Берлине. Вскоре ожидается информация о переговорах. Рамзай ».

Рихарду уже стало известно: агрессивный блок, который сколачивался под видом германо-японского союза, будет замаскирован под «антикоминтерновский пакт».

И Ходзуми Одзаки, и Бранко Вукелич — каждый по своей линии — добывали все новую информацию. Вукелич сообщал, что в посольствах западных стран тоже получены сведения о секретных переговорах, которые вызывают у англичан, французов и американцев явную тревогу. Американский посол Грю даже обратился к Хироте за разъяснениями. Японский премьер заверил посла, что эти переговоры имеют значение только в отношении к Советской России.

Через некоторое время информация о переговорах пошла по официальной дипломатической почте. Теперь Зорге был уже в курсе всех перипетий. Через Ойгена Отта проходили документы, присылавшиеся из Берлина, и материалы, которые поступали из Генштаба японской армии. Каждый новый документ атташе старался обсудить со своим негласным советником. Через секретаря принца Коноэ в курсе событий был и Одзаки. Важные сведения добывал Ётоку Мияги, писавший в то время портреты многих генералов Генштаба.

В результате советский разведчик смог узнать не только основное содержание военного соглашения, приложенного к договору о пакте, но и все его важные подробности. Зорге удалось передать в Центр тексты документов, раскрывающие позиции Германии и Японии. И едва представители Гитлера покинули Токио, как полный текст всего этого сверхсекретного соглашения уже лег на стол в кабинете в тихом московском переулке.

Особенно трудно в те дни было Максу Клаузену. Он выходил в эфир ночами и на рассвете, в разгар дня или по вечерам, каждый раз меняя места передачи, чтобы пеленгаторы полковника Номуры не засекли рацию. Он передавал донесения из разных квартир: из своей, от Бранко, от Мияги. Он обеспечивал стабильную радиосвязь с Центром в любую погоду, в любое время суток. Сконструированный им передатчик легко умещался в небольшом чемодане, который в руках «делового человека», каким слыл глава фирмы «Клаузен и К°», не вызывал ровно никаких подозрений. И все же Макс счел это недостаточным. Он проявил максимум изобретательности для того, чтобы и Анна имела возможность при необходимости переносить передатчик с квартиры на квартиру. Уложив части аппарата в корзинку, она преспокойно шла по городу. Ни одному полицейскому не могло прийти в голову, что под пучками зелени или пакетиками с рисом лежала в разобранном виде радиостанция...

Первое время Макс прятал аппаратуру у себя в спальне. В стене было отверстие: тут проходила печная труба. Клаузен привязывал отдельные блоки передатчика к веревке и спускал все вниз. Тайник вполне надежный. Единственное неудобство состояло в том, что уходило какое-то время, чтобы поднять аппаратуру наружу.

Как-то раз, убирая квартиру, Анна заметила, что одна из стен под окном на втором этаже — полая. Острым ножом Макс вырезал две планки и ахнул: перед ним открылась вместительная ниша, сделанная будто для них. Лучшего места для хранения аппаратуры и не придумать. В нишу можно было легко поместить не один, а целых два передатчика. Конечно, не таких, который оставил ему в наследство Бернхард.

Тот «гроб» занимал столько места, что Макса прямо-таки в дрожь бросало при одном воспоминании о нем. Мало того, что он был громоздок, он отличался ненадежностью. Максу пришлось потратить много усилий, чтобы избавиться от бесполезной груды металла. Ведь его нельзя было взять и просто так выкинуть на ближайшую свалку. Каждая деталь, попади она на глаза полицейскому, а то и специалисту, могла стать уликой.

Посоветовавшись с Рихардом, Макс решил утопить аппарат где-нибудь за городом. Он разобрал передатчик. Части сложил в два увесистых чемодана. В первое же воскресенье они вместе с Бранко сели в машину и отправились в пригород Токио. Все шло хорошо. По дороге их никто не остановил. Они благополучно добрались до небольшого отеля с рестораном, стоявшего на берегу залива. При отеле имелась лодочная станция. Друзья решили взять лодку, погрузить в нее чемоданы и в открытом море выбросить опасный груз.

Бранко подогнал машину к входу в отель. Макс быстро договорился с хозяином насчет лодки. Оставалось погрузить в нее чемоданы. Бранко открыл багажник, и в тот же миг около него оказался бой отеля, поднял чемоданы и — крякнул:

— Что это у вас такое тяжелое?

Макс тут же нашелся:

— Мы захватили с собой пива. У вас в ресторане его, кажется, не держат.

— Вы ошибаетесь, господа, у нас всегда отличное пиво.

— Теперь будем знать, — сказал Макс и щедро расплатился с носильщиком.

Они отплыли подальше от берега и с облегчением вытряхнули в воду содержимое чемоданов.

Хотя Макс и обладал теперь компактным и совершенным передатчиком, который можно создать только кустарным способом, работа на нем была сопряжена со многими опасностями. Начать хотя бы с того, что, как только Макс нажимал на ключ, в доме падало напряжение, снижался накал в лампах, и они мигали. Приходилось закрывать окна шторами. И это при нестерпимой духоте, когда во всех соседних домах окна распахнуты настежь и люди рады малейшему дуновению ветерка.

У себя дома Клаузен работал на втором этаже, в маленькой, выходящей окнами в сад комнате, куда никто, кроме него, обычно не входил. О появлении в доме гостей его предупреждал громкий звонок в передней. У него всегда было в запасе несколько минут для того, чтобы выключить передатчик, собрать бумаги и как ни в чем не бывало спуститься вниз. И все же опасность угрожала ему постоянно.

Как-то рано утром Клаузен вышел в эфир и, держа руку на ключе, отстукивал группы цифр. Работы было много. Вниманием радиста владели лишь листы бумаги с ровными колонками цифр да крошечная лампочка, мигавшая в такт с нажатием ключа. Точка... тире... точка... тире... Незримое сообщение уносилось в пространство, покрывало тысячекилометровые расстояния.

Макс мысленно представил себе своего корреспондента: какой-нибудь молоденький связист в защитной гимнастерке сидит у приемника и отстукивает на машинке текст сообщения, которого с нетерпением ждут там, в Москве. Макс никогда не видел этого связиста. Но он знал: у этого парня отличный «почерк».

«Вернусь в Москву — обязательно отыщу его», — думал Макс, машинально нажимая на ключ.

Макс работал с увлечением. Сколько радиограмм он передал! И все же перед каждым выходом в эфир он испытывал одно и то же чувство волнения. Из всех членов группы он был единственным, кто почти каждый день слышал обращенный к ним голос Москвы.

Неожиданно Макс почувствовал, что его что-то отвлекает и раздражает. В тишину утра вкрались посторонние шорохи. Клаузен огляделся: в комнате никого не было. Но шорохи усиливались. Радист взглянул на окно и обомлел. На суке большого дерева, росшего перед самым окном, бесцеремонно усаживался какой-то человек с большой черной брезентовой сумкой на груди.

— Какого черта вам тут надо? — грозно крикнул Клаузен.

— Извините, господин. Я из управления службы озеленения города, — широко улыбнулся японец. — Ваше дерево слишком разрослось. Нужно подрезать отдельные сучки.

Клаузен захлопнул створки окна, опустил шторы. Сердце громко стучало. Что это? Случайность? Или полиция подослала агента?

Mакс закончил передачу и тут же разобрал аппаратуру. Несколько дней он ходил сам не свой. Но, к счастью, все обошлось благополучно.

Было и еще немало случаев, когда Клаузену казалось, что японские ищейки напали на его след.

Однажды он возвращался от Вукелича. Передатчик в чемодане лежал у него на коленях. Вдруг машину остановил полицейский. Стал спрашивать, куда он едет и откуда. Подозрительно посмотрел на чемодан.

— Я еду из немецкого клуба, — решительно сказал Макс и протянул полицейскому визитную карточку.

К счастью, тот не потребовал открыть чемодан.

В другой раз, когда Клаузен вел передачу из своей комнаты на втором этаже, в дом вошел полицейский инспектор.

— Где хозяин? — спросил он у жены Макса. — Он мне срочно нужен!

Анне удалось задержать инспектора на несколько минут, пока Макс лихорадочно разбирал передатчик и прятал его в нишу. Он едва успел заложить отверстие в стене, как полицейский поднялся в комнату:

— Господин Клаузен, вы задерживаете уплату очередного взноса пожарного налога!

Только-то и всего... Фирма «Клаузен и К°» на следующий день заплатила пожарный налог вперед за целый год.

Хотя эти инциденты были случайными, Рихард требовал еще более тщательной конспирации:

— Разведчики обычно и попадаются на мелочах!

В середине ноября поверенный в делах Японии в СССР Сако официально уведомил наркома иностранных дел, что слухи о подготовке «какого-то пакта» лишены основания и ему поручено опровергнуть их.

Однако Москва благодаря Зорге располагала неопровержимыми сведениями. 18 ноября ТАСС опубликовало заявление о том, что такие переговоры не только имели место, но уже завершились:

«Хотя в этом соглашении, подлежащем опубликованию, и говорится о борьбе с коммунизмом, на самом деле это соглашение является прикрытием для секретного японо-германского договора о согласованных действиях Японии и Германии в случае нахождения одной из них в войне с третьим государством».

Советский посол в Токио заявил от имени правительства СССР, что такое соглашение может нанести тяжкий ущерб советско-японским отношениям.

О том, что острие «антикоминтерновского пакта» направлено прежде всего против Советского Союза, сообщил японский журнал «Дайямондо»:

«Поскольку Советский Союз — чрезвычайно мощная держава, Япония одна не в состоянии выступить против него и поэтому вступила в соглашение со страной, которая так же считает СССР своим смертельным врагом. Если бы генеральные штабы Германии и Японии объединили свои планы, то попытки СССР обороняться были бы тщетными... По отношению к СССР может быть только одна линия — оттеснение Советского Союза в скованные льдом районы Севера».

Посольства западных стран, поощряя японцев, одобряли пакт. Его содержание сводилось к двум основным целям: обе страны взаимно обязывались информировать друг друга о деятельности Коммунистического интернационала и вести против него борьбу в тесном сотрудничестве; принимать необходимые меры «против тех, кто внутри или вне страны, прямо или косвенно действует в пользу Коминтерна».

Пакт оформлял союз агрессивных держав для совместной борьбы за мировое господство. Он был тесно связан с политикой гитлеровской Германии в Европе. Весной 1936 года немецкие батальоны вступили в демилитаризованную Рейнскую зону и вышли к границе с Францией. В октябре, за месяц до подписания пакта с Японией, Гитлер заключил с Муссолини соглашение о создании оси Берлин — Рим и о разграничении будущих сфер влияния на Балканах, в Дунайском бассейне, в Средиземноморье, о совместной интервенции против республиканской Испании.

Активизировалась и японская военщина. Империя стала накапливать войска в Северо-Восточном Китае, участились провокации на границе СССР и Маньчжоу-Го. Однако когда гитлеровский Генштаб запросил своих токийских коллег о цели этих действий, Генштаб японской армии ответил: «О расширении конфликта и перерастании его в развернутые военные действия не может быть и речи, — и, в свою очередь, поинтересовался: Не будет ли предполагаемое увеличение численности японских войск в Маньчжурии отвечать так же и интересам германского Генерального штаба?» Из Берлина подтвердили «заинтересованность», однако предостерегли от «преждевременного выступления». Зорге был в курсе этих событий и переговоров и так же сообщал о них в Центр.

В Москве отмечали:

«Информации Рамзая по основным вопросам развития японо-германских отношений и военно-подготовительным мероприятиям Японии и Германии были своевременными и полноценными. А, в частности, по вопросу японо-германских отношений и переговоров о военном сотрудничестве дана полная картина содержания и хода переговоров, основанная на ознакомлении с подлинными секретными документами германского посольства. Освещена деятельность японского посла Осимы в Берлине, позиция германского Генштаба и точка зрения германского посла Дирксена и военного атташе Отта на проблему японо-германского сотрудничества».

14 декабря, как бы оценивая работу Рихарда и его товарищей за весь этот тяжелый 36-й год, заместитель начальника Разведуправления писал Рамзаю:

«...Не могу не отметить очень полную Вашу информацию во всех стадиях японо-немецких переговоров, приведших к соглашению. Вы правильно нас информировали и помогли нам всегда быть на высоте в этом вопросе».

Какие новые испытания принесет новый, рождающийся в тревоге и опасностях 37-й год?..

«1 января 1937 г.

Милая К.!

Итак, Новый год наступил. Желаю тебе самого наилучшего в этом году и надеюсь, что он будет последним годом нашей разлуки. Очень рассчитываю на то, что следующий Новый год мы будем встречать уже вместе, забыв о нашей длительной разлуке.

Недавно у меня был период очень напряженной работы, но в ближайшее время будет, видимо, несколько легче. Тогда же было очень тяжело. Зато было очень приятно получить за последние месяцы два письма от тебя и несколько строчек от В. Твои письма датированы августом и сентябрем. В одном из них ты писала, что была больна, почему же теперь не сообщаешь, как твое здоровье и чем ты больна. Я очень беспокоился о тебе. Поскорее сообщи о своем здоровье. За письма же сердечно благодарю. Я, по крайней мере, представляю, где и в каком окружении ты живешь. Месторасположение твоей квартиры, видимо, очень хорошее.

Ты, наверное, удивишься, что у нас здесь сейчас до 20 градусов тепла, а у вас теперь приблизительно столько же градусов мороза.

Тем не менее я предпочитал бы быть в холоде с тобой, чем в этой влажной жаре.

Ну, всего наилучшего, милая, мне пора кончать. Через два месяца получишь снова весточку от меня, надеюсь, что более радостную.

Ты не должна беспокоиться обо мне. Все обстоит благополучно.

Целую тебя крепко, милая К.

И.».

Через несколько недель Рихард с «оказией» получил ответ Кати:

«Спасибо, дорогой Ика, за твое письмо, полученное мной сегодня. Благодарю тебя так же за новогодние пожелания. И я надеюсь, что это будет последний год нашей разлуки, но как долго он еще протянется...

Мои дела идут хорошо. Я весела и здорова. С работой дело обстоит так же хорошо. Жаль только, что нет тебя.

Не беспокойся обо мне, живи хорошо, но не забывай меня. Желаю тебе всего хорошего и крепко тебя целую.

К.»

Первые же недели нового, 1937 года не давали передышки. Чем интенсивнее работала группа «Рамзай», тем больше сведений, нуждавшихся в обработке, скапливалось у Рихарда. Он сообщал в Москву о развитии японо-германских отношений после подписания пакта, о состоянии японской армии и усилении разногласий между командованием сухопутных войск и флота. Эти разногласия имели очень важное значение, и не только в связи с прошлогодним неудавшимся путчем организации «Молодые офицеры», а и для будущего: в каком направлении будут развиваться планы агрессоров?..

Очень много данных черпал Зорге в беседах с Оттом и из документов, которые тот ему показывал. Рихарду удалось передать в Москву содержание докладов Дирксена и Отта, адресованных в Берлин. В одном, отправленном 31 января, говорилось о Японии как о будущем военном союзнике Германии:

«Оба они (Дирксен и Отт. — Авт.) подчеркивают наличие кризиса в Японии и считают необходимым, чтобы страна имела несколько лет передышки, прежде чем она сможет развить внешнеполитическую деятельность. Они хотят предостеречь отечественные власти от переоценки японцев как союзников, имея в виду притормозить возможные намерения отечественного руководства энергично выступить, опираясь на Японию. Оба они настроены по отношению к японцам более скептически, чем прошлым летом, когда они отчитывались в Германии о заключении договора».

Такое мнение складывалось у германского посольства не только на основании того, что они сами наблюдали, но и в значительной степени благодаря усилиям самого Рихарда, который исподволь, но настойчиво убеждал Дирксена, Отта и других немецких дипломатов в слабости и неподготовленности Японии к вероятной войне.

В одной из бесед Ойген, разоткровенничавшись, посетовал и на положение дел в германской армии и промышленности:

— Вооружение вермахта потребует больше времени, чем предполагалось: мало квалифицированных кадров, техники, много оружия устаревших образцов. Очень тяжелое положение и с сырьем. Каучука в стране только однодневный запас, меди, цинка, олова — не больше чем на один-полтора месяца.

— Значит?.. — направил в нужное русло разговор Рихард.

— Значит, Германия сможет рискнуть на серьезную войну не раньше чем через четыре года. Не забудем о последствиях кризиса...

И эту беседу Рихард дословно передал в одной из январских радиограмм. Донесения Рамзая были высоко оценены в Центре. Зорге и Клаузену объявлена благодарность в приказе по Разведуправлению РККА.

Рихард узнал последние сведения о жене кружными путями. Поехал в Гонконг и там встретился с Василием, который и рассказал о Кате, о ее росте по работе.

Рихард был горд:

— Молодец она у меня!

Василий же передал ему и письмо в несколько строк за подписью «Старик».

— Старик вернулся?

— Да, снова все в его руках.

Рихард задумчиво улыбнулся:

— Опять Старик... А у меня почему-то все время было такое чувство, что он здесь, рядом, — в Особой Дальневосточной.

Василий покачал головой:

— Ну, из этих краев он уже давно уехал. — И с особой серьезностью добавил: — Побывал в самом центре Европы, в самом пекле...

— В Испании, — догадался Рихард.

«Но пасаран!»

В полночь 18 июля 1936 года радиостанция порта Сеута, расположенного у Гибралтарского пролива в Испанском Марокко, передала в эфир условную фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо» — сигнал к военно-фашистскому мятежу против молодой Испанской республики. Мятеж был подготовлен международной реакцией после того, как в феврале 1936 года на выборах в кортесы одержал победу Народный фронт и к власти пришли левые республиканцы, поддерживаемые коммунистами и социалистами. Заговорщики рассчитывали, что по их сигналу восстание реакционных групп вспыхнет по всей стране и максимум через двое суток республика будет свергнута. Но в Мадриде и Барселоне, в других крупных городах путчистов сразу же разгромили. Тогда на сцену вышли истинные вдохновители заговора — фашисты Германии и Италии. В Берлине был создан специальный штаб для оказания помощи главарю мятежников генералу Франко и для подготовки интервенции. Штаб возглавил Геринг. В портах республики бросили якоря гитлеровские крейсеры и эсминцы, в испанские воды вошел линкор «Дойчланд». Началась подготовка к открытой интервенции. Германия и Италия оценивали события в Испании как прелюдию к мировой войне и на полях сражений за Пиренеями собирались отработать свою военную стратегию и тактику, испытать новую боевую технику. Уже в ноябре 1936 года на помощь франкистам прибыл первый эшелон гитлеровского легиона «Кондор» в составе 5 тысяч солдат, усиленный танковыми подразделениями и авиаэскадрильями. Всего же за три года испанской войны Гитлер послал на подмогу франкистам 50 тысяч солдат, а Муссолини — 250 тысяч, из них сразу 40 тысяч — в 1936-м.

Республиканское правительство Испании призвало на помощь все демократические страны. Но капиталистические государства — Англия, Франция, США — предпочли не услышать этого призыва, тем более что они тайно сами участвовали в подготовке мятежа. Западные «демократические» правительства поспешили заявить о своем «невмешательстве» и этим, по существу, развязали руки агрессорам, сделали все, чтобы помешать справедливой борьбе испанского народа.

Однако честные и мыслящие люди во многих странах мира поняли, что франкистский мятеж — это первый удар по миру в мире, и поспешили в Мадрид и Барселону, чтобы вступить в интернациональные бригады республиканской армии.

Через несколько дней после начала фашистского мятежа на Красной площади состоялся митинг протеста. Его участники приняли Обращение к испанскому народу:

«Трудящиеся столицы Советского Союза, города Москвы, собравшиеся на митинге в количестве 120 тысяч человек, выражают свою братскую солидарность с испанским народом, героически защищающим демократическую республику и независимость своей родины против мятежа фашистских генералов, злейших врагов испанского народа, агентов итальянского и немецкого фашизма. Трудящиеся Москвы выражают твердую уверенность, что при прочности единого Народного фронта испанский народ выйдет победителем в своей благородной героической борьбе против фашистских извергов и их иностранных покровителей.

Трудящиеся Москвы обращаются к трудящимся Советского Союза с призывом организовать сбор средств в фонд помощи бойцам Испании, с оружием в руках защищающим Испанскую демократическую республику. Да здравствует свобода и независимость Испании! Да здравствует демократическая республика Испания! Долой кровавый фашизм!»

Советские люди повторяли слова, впервые прозвучавшие у стен Мадрида: «Но пасаран!» ( «Они не пройдут!») — и с волнением следили за событиями в далекой стране. К октябрю они собрали в фонд помощи Испании более 50 миллионов рублей. Правительство СССР предоставило республике кредит в 85 миллионов долларов и начало поставлять ей оружие. Советские морские транспорты с танками, самолетами, орудиями и винтовками отважно шли сквозь заслоны фашистских подводных лодок. На рабочем столе отца одного из авторов этой книги, Ильинского Михаила Ильича, начальника Отдела правительственной связи И.В. Сталина, легли учебники испанского языка.

16 октября Центральный комитет ВКП(б) направил ЦК коммунистической партии Испании телеграмму:

«Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную помощь революционным массам Испании. Они отдают себе отчет, что освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров есть не частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества. Братский привет!»

Советское правительство одновременно с поставками оружия и боевой техники разрешило выехать в Испанию нашим добровольцам — кадровым военным: танкистам, летчикам, артиллеристам, инженерам, опытным командирам. В числе первых добровольцев подал рапорт наркому обороны заместитель командарма Особой Дальневосточной Ян Карлович Берзин.

В Мадриде Старик был назначен главным военным советником республиканского правительства. Он возглавил группу наших инструкторов и всю работу по военной помощи, оказываемой Страной Советов сражающейся Испании.

Берзин пробыл в Испании до середины 1937 года. Он участвовал в сражениях под Мадридом, на Хараме и у Гвадалахары. Правительство СССР высоко оценило его деятельность: Ян Карлович был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

Когда Берзин вернулся в Москву, его ждало назначение — снова на должность начальника Разведывательного управления РККА. Это было в июне 1937 года.

Ось Берлин — Токио

«Антикоминтерновский пакт» вступил в действие. Сомкнулись две коварные силы, тянувшиеся навстречу друг другу благодаря наиболее реакционным группировкам Германии и Японии. В Берлине, как заявил позднее Риббентроп, Гитлер еще в 1933 году обсуждал вопрос, не мог ли рейх вступить в более тесные отношения с Японией. Со своей стороны, в Токио генерал Синсабуро Мадзаки, правая рука Араки и тоже кумир «Молодых офицеров», введенный после февральского переворота в состав Императорского военного совета, недвусмысленно заявил в марте 1936 года: «Надо смотреть на Запад и искать там друзей для большой войны. Японии одной будет трудно». И вот теперь вполне оформилось сотрудничество «братьев по духу».

Германские концерны «И. Г. Фарбениндустри», «Стальной трест» и другие заключали соглашения с «Мицуи», «Мицубиси», «Ясуда» и другими дзайбацу. А сами эти промышленно-финансовые олигархии почти треть всех своих капиталов вкладывали в облигации японских военных займов. В Токио что ни день прибывали немецкие военные специалисты для работы на артиллерийских, моторостроительных, авиационных и металлургических заводах, а японские военные миссии выезжали в рейх для изучения общей обстановки. На токийский и другие аэродромы стали прибывать «мессершмиты», «хейнкели», средние и тяжелые бомбардировщики «юнкерсы». По морю доставлялось военное снаряжение.

Результаты военно-политического союза не замедлили сказаться. Квантунская армия, расположенная на континенте у советской границы, к 1937 году была увеличена более чем в пять раз по сравнению с 1932 годом, танковый парк Императорской армии — в одиннадцать, артиллерийский — вчетверо, и вместо 180 самолетов у Японии их уже было более 500.

Генеральный штаб РККА поставил перед группой «Рамзай» задачу: тщательно изучать все аспекты реорганизации японской армии, и особенно тех ее частей, которые могут быть в первую очередь брошены против СССР. Задание сложное: в Императорской армии действовали особо строгие меры по соблюдению секретности. Правительство приняло закон, по которому смертная казнь грозила не только за разглашение военной тайны, но и за одну попытку узнать ее. Неимоверно разросся в армии аппарат контрразведки. Офицеры стали более осторожными в разговорах.

Но резидентура Рамзая продолжала действовать.

Достаточно осведомленным было германское посольство. Ценные сведения продолжал сообщать Ходзуми Одзаки. Бранко Вукелич, поселившийся в фешенебельном токийском квартале Усигомэ-ку, частенько принимал у себя английского военного атташе генерал-майора Фрэнсиса Пиготта. А тот тоже был профессионалом высокого уровня. Через корреспондента газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» Джозефа Ньюмана, который состоял в приятельских отношениях со многими сотрудниками американского посольства, Бранко добывал самые разнообразные ценные данные.

Сам Рихард всевозможными путями расширял источники информации, работал энергично и изобретательно. Он устроил так, что германский военный журнал «Вермахт» попросил его написать статью о современном состоянии японской армии. С этим письмом, полученным из Берлина, Зорге обратился прямо к начальнику Центрального управления Военного министерства генералу Муто. И тот, лично вызвав к себе сотрудников кемпэйтай, приказал им помочь уважаемому господину корреспонденту выполнить задание «братьев по оружию».

Рихард побывал на маневрах Квантунской армии, командование которой оказывало особое влияние на агрессивную политику Японии. Там Зорге узнал новейшие данные о численном составе и оснащении войск. Летом 1937 года в «Вермахте» появилась его статья «Японская армия сегодня: от самурая к танковым войскам». Публикация вызвала самую благоприятную реакцию в Токио. Но значительно раньше этой статьи куда более полный обзор уже лег на стол в кабинетах Центра.

Несмотря на возраставшие трудности, группа «Рамзай» имела информацию о важнейших событиях и располагала всеми фактами, которые были известны в стенах германского, американского, английского и французского посольств. Поток поступавшей информации ширился. Чтобы с большей безопасностью передавать радиодонесения, Клаузен весной 1937 года снял летний домик в Шигазаки, недалеко от Йокогамы, на самом берегу океана. Японская хижина стояла на сваях, позади нее был разбит маленький сад. Ночами Макс вырыл прямо между сваями тайник для рации. В дополнение к передачам в прежних местах он передавал донесения и отсюда. Иногда приходилось просиживать за ключом всю ночь напролет. К тому же теперь он сам и шифровал радиограммы, причем каждый раз, выходя в эфир, менял код. Сложной системой шифровки Макс овладел быстро.

Рихард был сердечно признателен радисту такого высокого класса.

После вступления в силу «пакта» нужно было не только наблюдать за ходом перевооружения и ростом японской армии, но и за развитием отношений Германии и Японии. Сначала сговору препятствовало резкое столкновение интересов в Китае. К этому времени Третий рейх, оттеснив Англию и Францию, занял уже второе место после Соединенных Штатов по импорту в Китае и не намерен был уступать приоритеты никому. Но Рихард Зорге видел, и по множеству фактов становилось очевидным многим: Япония готовилась к нападению на Китай. Вскоре события полностью подтвердили это.

Творцы японо-германского альянса стремились к тому, чтобы пакт, заключенный в Берлине 25 ноября 1936 года, толковали в западных странах так, как желательно было Германии и Японии. Оценив все это, Р. Зорге весьма тонко анализировал первые шаги нового правительства князя Коноэ в Токио. Вот что он писал в одной из своих корреспонденций.

КНЯЗЬ КОНОЭ СОБИРАЕТ СИЛЫ ЯПОНИИ

ЕГО ТЯЖЕЛАЯ ЗАДАЧА — СОЗДАНИЕ ВОЕННОГО ХОЗЯЙСТВА

Токио

И на этот раз, как при каждой смене кабинета в Японии, жилище персоны, назначенной новым главой правительства, превратилось в так называемую «штаб-квартиру по формированию кабинета». Внешним признаком такой «штаб-квартиры» является палаточный городок, вырастающий, как из-под земли, перед входом в жилище премьера, где суматошное скопление посетителей, просителей, охотящихся за новостями журналистов и недоверчивых детективов день и ночь подглядывает за каждой фазой возникновения нового правительства. Сотни автомобилей на улице и треск мотоциклов усиливают впечатление безнадежной неразберихи. Такова и на этот раз была картина, которая три дня и три ночи развертывалась в фешенебельном современном токийском квартале Хибия перед официальной резиденцией вчерашнего председателя Верхней палаты принца Коноэ. Сегодня, когда завершился отбор всех министров, усиленные наряды полиции вновь создали вокруг дома нового премьер-министра атмосферу почтительной пустоты. Но сходство формирования нынешнего правительства с многочисленными предыдущими на этом заканчивается.

В большинстве не столь внешних подробностей выявляются заметные отличия от церемоний формирования кабинетов, имевших место в последние годы. Особенно броским и новым фактом следует считать то, что сухопутные силы и военно-морской флот на этот раз без всяких условий и видимого вмешательства в подбор других членов кабинета первыми представили своих военных министров в распоряжение премьер-министра. Раньше этот этап образования кабинета редко обходился без долгих дискуссий между премьером и вооруженными силами. Второй достойной упоминания новинкой является включение в кабинет двух представителей партий, не связанных обязательством выйти из своих партий. Уже перед восстанием военных в Токио в феврале 1936 года это выдвинутое армией условие имело успех у тогдашнего премьер-министра Окады. После упомянутых токийских событий два очередных правительства решительно отклоняли какой-либо учет интересов партий. Еще больше достойно внимания обоснование, с помощью которого князь Коноэ оправдал объединение в своем кабинете членов партий с правительственной бюрократией и представителями вооруженных сил. Он ясно сказал в своем правительственном заявлении, что основой его руководства будет «сплочение всех политических сил» страны. Сверх того на первом заседании кабинета он потребовал, чтобы становившиеся до сих пор все более резкими «противоположности воззрений были преодолены путем отказа каждого отдельного лица от одностороннего выполнения своих целей».

Здесь отнюдь не предстоит возврат к явно партийным правительствам; это не означает и разрыва с недавними воззрениями князя. Напротив, князь Коноэ неоднократно выдвигал устно и письменно принцип, чтобы ни партии, ни государственная бюрократия, ни военные не имели притязаний на руководство государством. Их-де участие в управлении правительственными делами будет определяться императором, и только им. Тем самым князь передает решение об отвечающем моменту специфическом весе этих трех признанных в политической жизни Японии сил в руки императора, то есть в руки «советников у трона». Благодаря этому и решение о соотношении сил трех группировок в стоящем у власти правительстве должно быть четко отделено от борьбы таковых между собой. Принц Коноэ как раз в этом усматривает «особенности японской конституции». Тем самым князь становится представителем политических принципов «узкого круга советников у трона», и как премьер-министр он становится практическим проводником действующих на протяжении десятилетий воззрений «государственных старейшин», а тем самым старого «генро» князя Сайондзи. Для Сайондзи вопрос о том, должно ли быть основано партийное — полупарламентское — правительство или авторитарное правительство в духе военных, является чисто прагматическим вопросом, который решается от случая к случаю «высшим государственным авторитетом». При этом как раз «государственные старейшины» всегда придавали большое значение тому, чтобы по возможности не допускать одностороннего диктаторского перевеса ни одной из трех политических сил. Не случайно, что князь Коноэ стал как премьер-министр представителем государственной доктрины «генро». Старая традиция знаменитой семьи Фудзивара, из которой вышли все Коноэ, заранее делает его членом «узкого круга у трона». К тому же на его духовное развитие с ранних лет оказывал решающее влияние князь Сайондзи. Коноэ говорит об этом старом «генро» как о своем отце, считая себя его сыном. Понятно поэтому, что принципы тех, кто со времен реставрации Мэйдзи играл роль посреднической, стоящей над борющимися политическими группировками «власти за кулисами», являются так же принципами нового премьер-министра.

Пусть начатое усилиями Коноэ развитие выглядит чуть ли не как шаг назад от «авторитарного государства», к которому безуспешно стремился Хаяси. Большинство японцев смотрит на это не так. Не так смотрит на это и руководство японской армии, наиболее чувствительной в данном отношении. Для нее сегодняшний поворот не имеет никакого принципиального содержания. Отсюда быстрая готовность армии к сотрудничеству. Однако этому способствовали не только сформулированные Коноэ принципы и его персона как таковая, но и ясные практические соображения. Неоспоримо, что премьер-министр Хаяси, человек армии, был одним из самых неудачливых и нелюбимых глав правительства. Сегодня, в пору возрастающей социальной и международной напряженности, армия не хочет снова идти на риск такой внутриполитической неудачи. Для армии оказалось относительно легким делом при полном соблюдении гарантированного ей императором особого положения примкнуть к «кабинету национальной собранности». И нельзя полагать, что в ближайшее время армия изменит свою точку зрения и станет опасностью в глазах правительства Коноэ. Правительству не следует так же ожидать опасностей со стороны обеих партий большинства. Внешне они выглядят недовольными составом кабинета и своим незначительным влиянием в новом правительстве. Но в принципе они, пожалуй, рады, что в ходе чрезвычайно острой борьбы с Хаяси и армией им счастливо удалось одержать видимость победы над Хаяси. Они достаточно хорошо знают, что их основа слишком слаба, а будущее не обеспечено, чтобы заявлять правительству о действительно серьезных претензиях на власть. Едва ли может повредить и отсутствие единства в персональном составе кабинета, в особенности из-за персоны премьера. Естественно, устранить недоверие между министрами от партий и министрами от вооруженных сил довольно трудно, как и напряженность между министром внутренних дел д-ром Бабой, в прошлом малопопулярным министром финансов в правительстве Хироты, и новым, значительно более молодым министром финансов Кайей, от которого многого ждут хозяйственные круги. Не очень радостно воспринято некоторыми и назначение Хироты министром иностранных дел. Этому министру иностранных дел в правительстве, предшествовавшем 26 февраля 1936 года, с его «политикой силы в отношении Китая», и премьер-министру правительства, сформированного непосредственно после восстания, некоторые круги приписывают ответственность за возникновение внутри- и внешнеполитических трудностей и споров, решение которых причисляют к важнейшим задачам правительства Коноэ. Хироте князь Коноэ дал тяжелое поручение «не только сохранить мир, но даже упрочить его».

Действительно серьезных трудностей и опасностей новому правительству нужно ожидать скорее от других проблем. Уже сейчас хозяйственное напряжение Японии, вызванное ускоренным вооружением страны, привело к многочисленным трудностям. Очень отчетливо выяснилось, что сырьевая база Японии совершенно недостаточна, что промышленный аппарат теперь далеко не отвечает растущим потребностям сухопутных сил и военно-морского флота и что обе эти слабости отнюдь не компенсируются фактическим развитием японской внешней торговли. Вслед за начинающимися трудностями в изыскании капиталов для промышленного скачка и заботами, связанными с покрытием растущего государственного долга, встает угроза серьезных валютных проблем. Зашедшее за международную отметку повышение цен сказалось на углублении социальной напряженности в Японии. При этом широкое вооружение армии лишь началось; флот же включается в международную гонку вооружений в следующем году. Пожалуй, здесь и следует ждать самых серьезных трудностей в будущем. И во внутриполитической жизни новые течения и развитие партий начинают выдвигать значительные проблемы. Становятся заметными оживление праворадикальной оппозиции и рост тенденций к сплочению этих расколотых группировок. Руководство этим движением находится исключительно в руках бывших офицеров, которые были связаны с повстанческим движением февраля 1936 года. С другой стороны, не сложившаяся окончательно, наполовину социал-демократическая «социальная массовая партия», переживающая резкий скачок, начинает, исходя из результатов выборов, посягать на монопольное положение обеих партий большинства. Так впервые в Японии серьезно намечается современный раскол на «правых» и «левых» на широкой основе.

Правительство князя Коноэ в сегодняшних обстоятельствах является самым подходящим для Японии. Уже одно его сформирование облегчило чрезвычайно запутанное внутриполитическое положение и приблизило разрядку. У него лучшие, чем у других правительств, перспективы справиться с будущими трудностями. Оно не рассматривается как переходное правительство. Оно представляет самую перспективную в данный момент попытку внутриполитической концентрации сил, направленную на то, чтобы решить большие военно-хозяйственные задачи, которые ставит перед любым японским правительством напряженное международное положение.

«Франкфуртер цайтунг»,

27 июня 1937 года

* * *

— Мы должны как можно тщательнее замаскировать истинные цели нашего соглашения с Токио, — говорил Дирксен на совещании ведущих сотрудников немецкого посольства в начале 1937 года. — Фюреру нужны время и относительная свобода действий для более тщательной подготовки к неизбежному столкновению с Англией и Францией. Насколько нам известно, Япония добивается того же для нового вторжения в Китай.

Дирксен был хорошо осведомлен о планах самураев. К этому времени премьер Хирота ушел в отставку. В июне 1937 года кабинет министров возглавил принц Фумимаро Коноэ. Да, провидец Ходзуми умно делал ставку на «восходящую звезду». Что ж, Рихард доволен: теперь благодаря своему другу, который и теперь находился в самом ближайшем окружении принца, он будет получать сведения из первых рук.

Через месяц после своего утверждения на посту премьера Коноэ развязал войну с Китаем. В ночь с 7 на 8 июля японские воинские части внезапно напали на китайский гарнизон, расквартированный в Люкоуцзяо в Северном Китае.

А уже на следующее утро в сообщениях крупнейших телеграфных агентств мира замелькало название старинного моста Марко Поло, ставшего объектом еще одного японского нападения в Китае. Налет японцев отбили китайские войска. Начались переговоры по урегулированию инцидента. Но они продолжались ровно столько, сколько требовалось времени для того, чтобы японцы подтянули дополнительные силы с артиллерией и танками. Вся эта бронированная лавина двинулась к Пекину. Вероломное нападение японцев всколыхнуло весь Китай. Планы японского Генерального штаба на молниеносную победу провалились. Рихард был одним из первых иностранных журналистов, указавших на вероятность затяжного характера новой войны. Пользуясь временным превосходством, Япония захватила Тяньцзинь и Шанхай, а так же столицу Китая Нанкин. Эти временные удачи не обманули военно-политическое чутье Зорге. И когда ему стало известно о начале переговоров между Советским Союзом и Китаем, он горячо одобрил дипломатическую инициативу Москвы, отметил, что советско-китайский договор о ненападении укажет всем странам путь борьбы с военной угрозой, оздоровит политическую обстановку в Азии.

Тем временем развертывались события и в Европе. В ноябре 1937 года к «антикоминтерновскому пакту» присоединилась фашистская Италия. Муссолини заявил о своей солидарности с политикой Японии на Дальнем Востоке.

Гитлер в речи в Мюнхене торжественно заявил: «Соединились три государства. Сначала европейская ось. Теперь — великий мировой треугольник».

«Мир катится к большой и кровавой войне, — думал тогда Зорге. — Теперь войны не избежать».

* * *

Конец 1937 года и начало 1938-го Рихард провел в поездках по Японии и снова побывал в Китае. Внешне цель этих путешествий была оправданна: сбор материалов по заданиям газет и журналов.

Он видел, как проходит формирование японских дивизий резервистов, как провожают солдат. Все улицы в городах украшались флагами, люди шли от одного синтоистского храма к другому, размахивая знаменами и крича «банзай». Все провожавшие склонялись в низком поклоне перед новобранцами.

Статьи Зорге печатались в те месяцы во «Франкфуртер цайтунг», в журнале «Цайтшрифт фюр геополитик» и других немецких изданиях. Но даже в этих статьях, написанных якобы с позиций буржуазного журналиста, Рихард убедительно показывал всю опасность воспитания народа в духе ненависти и жертвенности, рисовал картины того, что несет простым японцам бремя войны.

В статье «Настроение в Токио», помещенной на страницах «Франкфуртер цайтунг» в ноябре 1937 года, он писал:

«Трудно сказать, насколько японский народ убежден в том, что военные действия в Китае, как они развертывались в течение трех последних месяцев, являются для Японии неизбежной судьбой. Но, пожалуй, средним японцем вопрос так и не ставится... Чего следует ожидать от исхода войны с Китаем? На то, что будет положен конец дальнейшей военной активности и даже дальнейшему, еще более усиленному вооружению, едва ли можно рассчитывать, сколько бы этого ни хотелось. Ведь уже сегодня общественности напоминают о том, что действительные противники Японии — Советский Союз и Англия, не намерены терпеть монопольное владычество Японии на Дальнем Востоке, вступили в результате китайско-японской войны в еще более сильное противоречие с Японией и что войну желательно было бы продолжить в том или другом направлении».

Поездки на места боев помогли Рихарду подробно ознакомиться с методами ведения войны японской армией, с ее слабыми и сильными сторонами. В целом же эти поездки были необходимой составной частью деятельности Рамзая как разведчика. Позже, характеризуя свою работу, он писал в «Тюремных записках»:

«Наконец, я должен сказать о том, какую пользу для изучения Восточной Азии сыграли мои многочисленные поездки... Я то и дело отправлялся в путешествия. Не для того, чтобы просто посмотреть на страну, а чтобы внимательно наблюдать за жизнью важнейших городов и районов. Я изучал историю и экономику не для сбора информации, а для того, чтобы лучше узнать страну и ее народ. Я стремился как можно больше развить в себе способность непосредственного восприятия — основы такого изучения. Так я совершил поездку по прибрежным районам Японского моря; познакомился с местностью восточнее города Ниигата, часто посещал города Нара и Киото, тщательно изучил весь полуостров Кии; побывал в Кобе, Осака, на побережье Внутреннего японского моря, пересек остров Сикоку и объехал весь остров Кюсю, был даже на острове Катосима. По воскресным дням я часто выезжал в места, расположенные близ Токио, западнее Атами... В свои поездки я никогда не брал никого из членов разведывательной группы, считая, что это очень опасно. Было, правда, исключение, когда я однажды встретился в Нара с Одзаки, но эта встреча была очень короткой... Я был уверен, что абсолютно необходимо по возможности полно разбираться во всех проблемах государства, в котором я нахожусь, в данном случае Японии. Осуществляя такую исследовательскую работу, я мог оценить степень важности того или иного вопроса, того или иного события как с точки зрения внешней политики Советского Союза, так и с точки зрения политики и истории в широком смысле слова... В результате такой исследовательской работы я мог отличить информацию от обычных слухов. По сравнению с Европой на Дальнем Востоке в информацию в громадных количествах примешиваются слухи и предположения, поэтому способность такой оценки для моей секретной работы имела очень важное значение.

Но этим дело не ограничивается. В случае возникновения каких-либо новых вопросов я мог дать общую оценку степени их важности для Советского Союза. Ни разу не было случая, чтобы меня критиковали за то, что я не обратил внимания на какой-либо новый важный вопрос или важное обстоятельство и не изучил его.

Наконец, благодаря своей исследовательской работе, я не только мог собирать необходимую информацию и точно передавать ее — я был в состоянии давать свою собственную оценку положению с точки зрения экономической, политической, военной. В отправлявшихся мной радиограммах и докладах содержался не только основной материал, в них было много такого, что заключало в себе анализ, вытекавший из отдельных донесений. Моим правилом было сообщать о вещах, в отношении которых для меня существовала полная ясность. Когда я считал, что мое мнение или политический анализ правильны, я без колебаний сообщал об этом в Москву.

Нельзя думать, что наша работа заканчивалась посылкой по радио донесений. Такие донесения составляли всего лишь одну сторону нашей разведывательной деятельности и тем более не были главной ее частью. В многочисленных донесениях, направляемых в Москву, содержались не только документы и другие материалы; в них имелись и доклады, написанные мною. Я писал доклады о внутриполитическом, международном положении, а так же доклады по военным вопросам. В них содержалось краткое изложение и анализ развития важнейших событий после того, как были посланы соответствующие донесения. Опираясь на обширную информацию и результаты моей исследовательской работы, я старался нарисовать правильную, объективную общую картину изменившейся обстановки и развития основных событий за прошедшие несколько месяцев. Такие доклады, требовавшие большого труда, были бы немыслимы, если бы не была проведена глубокая исследовательская работа и отсутствовали глубокие знания. В отличие от Берлина и Вашингтона Москва лучше знала все, что касалось положения в Китае и Японии, поэтому ее нельзя было ввести в заблуждение. Знания, которыми обладал Советский Союз в отношении проблем Дальнего Востока, были намного выше тех, какими располагали американское и германское правительства. Москва просила меня через каждые несколько месяцев посылать доклады, основывающиеся на прочной базе, полностью освещающие проблему. На мой взгляд, я могу сказать, что высокий уровень требований московских органов я полностью удовлетворял. И делал я это именно потому, что постоянно занимался изучением страны.

Хотя я и вел исследовательскую работу, однако она не мешала мне совершенствоваться как специалисту-разведчику. Если это было необходимо, я всегда выполнял свои обязанности быстро, решительно, смело, со знанием дела...».

В феврале 1938 года Зорге совершил длительную поездку по маршруту Кантон — Юго-Западный Китай — Гонконг. Поводом было задание журнала «Цайтшрифт фюр геополитик» подготовить обстоятельный материал о положении в этом районе. По возвращении Зорге написал большую статью «Гонконг и Юго-Западный Китай в японо-китайском конфликте», которая была опубликована в седьмом и восьмом номерах журнала.

В Гонконге Рихард встретился со связником из Москвы. Передал ему почту. В сопроводительном письме Зорге указал: «Эта почта содержит подлинные документы из бюро Отта и Дирксена... Обращаю Ваше внимание на то, что документы в большинстве своем дают важные сведения о роли Отта и Дирксена. На основании учета этой роли Вы сможете сделать вывод о характере сотрудничества немцев и японцев». С этим же связником Рихард посылал и доклад, в котором давал оценку военно-политической обстановке на Дальнем Востоке и в заключение писал:

«На основании многочисленных материалов и ранее высказанных мною соображений напрашиваются следующие выводы: война против СССР не начнется ни весной, ни летом 1938 года. Предвидеть события дальше этого срока, разумеется, вне человеческих возможностей».

Вскоре из Москвы поступила радиограмма: «Присланные материалы представляют большую ценность... Благодарность за работу».

Ему казалось, что вот-вот придет и распоряжение: «Возвращайся».

Он тосковал по Москве, Кате, испытывал острую потребность хотя бы ненадолго освободиться от напряжения, в котором находился днем и ночью, каждый час, каждую минуту.

Распоряжение об отъезде не приходило. Он не выдержал, 26 апреля сам послал радиограмму в Центр:

«Причины моего настойчивого желания поехать домой вам известны. Вы знаете, что я работаю здесь уже пятый год, и вы знаете, как это тяжело».

Ответ заставил ждать.

* * *

Четырехмоторный «фокке-вульф» «Кондор», закончив бег по посадочной полосе, замер у аэровокзала. Самолет был пассажирский, но с опознавательными знаками германских ВВС — черными крестами на фюзеляже и крыльях, с фашистской свастикой в белом круге на хвосте. Апрельское жаркое солнце вспыхивало на пропеллере.

Рихард гаркнул: «Хайль!» — и шагнул к трапу самолета.

— Поздравляю, герр генерал! — радостно улыбаясь, сказал он, пожимая руку Отта. — Поздравляю и могу заверить, что ваше новое назначение — осуществление моей заветной мечты!

Генерал ощутил столько искренности в голосе журналиста, что растрогался и, нарушая этикет, обнял его:

— Спасибо, Рихард! Прошу тебя, не обращайся ко мне столь официально. Для тебя я тот же Ойген. Просто Ойген.

Во второй половине дня в посольстве состоялся большой прием. Отт и его супруга стояли на мраморной площадке у входа в анфиладу залов. Гости пожимали генералу руку, целовали перчатку Терезы, рассыпались в поздравлениях и — спешили к столам.

Отт, снова приняв от Рихарда поздравления, задержал его руку в своей:

— Я — твой должник...

Тереза с трудом сдерживала самодовольную улыбку.

Зорге прошел в зал. Гостей собралось много. Слуги, умело лавируя, обносили их подносами с коньяком, саке, шампанским. Рихард прошел вдоль столов, наполнил свою тарелку закуской и расположился у стены в углу, у колонны.

Первый тост за здоровье и успехи нового германского посла произнес старейшина дипломатического корпуса. Тосты на разных языках звучали один за другим. Потом отдельные слова потонули в общем гуле.

Рихард ел, пил, тоже произносил тосты, а сам привычно наблюдал за этой многоликой толпой дипломатов, министров, офицеров, явных немецких нацистов и полуявных японских фашистов, за дамами в роскошных европейских платьях и кимоно, стариками в аксельбантах и звездах — людьми, участниками очень сложной большой политики.

Итак, Ойген Отт — генерал и посол. Зорге при поздравлении на аэродроме не пришлось кривить душой. Назначение Отта на пост германского посла в Японии было осуществлением стратегического плана Рихарда, успешным завершением целого этапа пятилетней работы его группы.

«Двадцать восьмого апреля тридцать восьмого года... Запомним этот день», — подумал Рихард.

Перед ним колыхалась, перемещалась по залу карусель лиц. Он в шутку группировал их: «Эти — подшефные Бранко. Эти — подопечные Ходзуми. Генералы — ведомство Ётоку. Ну а эти — эти мои!.. — Он оглядел из своего угла большой зал посольства. — Все повторяется. Приемы. Бокалы... Только на новом уровне, в, иное время...».

Вспомнил слова Томаса Карлейля: «Человек не должен жаловаться на времена; из этого ничего не выходит. Время дурное: ну что ж, на то и человек, чтобы улучшить его...».

Да, не будем жаловаться. Как бы там ни было, Ойген Отт — генерал и посол, а значит, у Рамзая и у Москвы теперь больше возможностей «улучшать это дурное время...».

После того как закончился прием и гости разъехались, Отт, по обыкновению, пригласил Рихарда к себе. Но на этот раз не в комнату военного атташе — в огромный кабинет чрезвычайного и полномочного посла рейха.

— Располагайся, как дома, — сказал Отт, когда они остались наедине. — Ты по-прежнему нужен мне. Даже больше, чем прежде. Я помню, дорогой друг, что и мои генеральские погоны, и эти апартаменты, и этот высокий пост — не без твоей помощи. И можешь быть уверен — в долгу я не останусь.

— О чем ты говоришь? — поднял брови Рихард.

— Да, я знаю твою скромность... Ладно. К этому разговору мы еще вернемся. А теперь давай вместе обсудим чрезвычайно важные новости, которые я узнал в штабе нашего Верховного командования, в МИДе и лично от фон Риббентропа. — Голос Отта приобрел торжественность.

Зорге почувствовал: генерал приготовился сообщить ему нечто очень важное. Он откинулся на спинку кресла и приготовился внимательно слушать и запоминать.

— Тебе, конечно, известна последняя речь фюрера в рейхстаге? Он сказал, что германское правительство «будет добиваться объединения всего немецкого народа», что «Германия не может оставаться безучастной к судьбе десяти миллионов немцев, которые живут в двух соседних странах». Ты понимаешь, что за этим скрывается?

— Фюрер говорил, конечно, об Австрии, — отозвался Рихард. — Но кто на очереди второй — я не знаю.

...Уже почти месяц, как Австрия была присоединена к рейху. Первая жертва на пути осуществления планов, которые фюрер провозгласил еще 13 лет назад, в своей книге «Майн кампф». Тогда главарь немецких фашистов писал, что «Австрия должна снова вернуться к великой германской отчизне». Еще в 1934 году гитлеровские агенты попытались осуществить в этой стране фашистский переворот. Они захватили в Вене радиостанцию и на весь мир объявили по радио об образовании национал-социалистского правительства страны. Наемники Гиммлера проникли в здание федеральной канцелярии и застрелили австрийского канцлера в его кабинете. Но тогда, в 34-м, попытка переворота сорвалась. Теперь Гитлер решил действовать в открытую: всей мощью германской армии. 11 марта 1938 года он отдал приказ о вступлении войск в пределы этой страны. Уже через два дня в Вене был принят закон, по которому Австрия присоединялась к рейху — аншлюс! Кругом по всей стране повис флаг со свастикой. В газетах публиковались снимки: фюрер с самодовольной улыбкой на лице совершал многозначительную поездку от Браунау — городка, где он родился, — до поверженной Вены...

Рихард превосходно понимал, какая страна теперь подлежала гитлеровскому захвату, но предпочел скрыть это и спросил Отта:

— Так кто же теперь на очереди?

— Скажу тебе по секрету: Чехословакия. Фюрер уже отдал приказ армии начать подготовку к новой операции. — Посол удовлетворенно рассмеялся: — Но все это — только начало. Австрия — отличный стратегический плацдарм для захвата Чехословакии, а Чехословакия — для наступления на Юго-Восточную Европу, на Балканы и... — Он сделал многозначительную паузу, потом снова заговорил, еще более воодушевленно: — Ты знаешь, я поражен, буквально поражен тем, что увидел теперь в Германии. Это совсем другая страна, чем два года назад. Вся нация готова к войне. Не говорю об армии. А в армии сейчас полтора миллиона солдат и офицеров — почти вдвое больше, чем было у кайзера накануне мировой войны. Сто дивизий — и это не считая отрядов штурмовиков и СС!

Рихард воочию представил эти банды коричнево- и чернорубашечников, вспомнил костер на площади Оперы... Тогда горели книги, а теперь?..

А генерал продолжал:

— Но эти сто дивизий — не вильгельмовские, с винтовками без патронов. У вермахта на вооружении уже три тысячи танков, три тысячи семьсот боевых самолетов! И ты думаешь, вся эта мощь нужна нам только для того, чтобы прибрать к рукам какую-то Чехословакию? — Он понизил голос: — В армии большие перемены. От руководства отстранены все, кто проявляет нерешительность или не поддерживает курс на большую войну. Генерал-фельдмаршалу фон Бломбергу предложено уйти в отставку. На его место назначен генерал Кейтель.

— Какой это Кейтель? — удивился Зорге. — Я знал одного коммерсанта...

— Что ты! Потомственный прусский солдат, отпрыск старой юнкерской династии, в мировую войну он был начальником штаба корпуса во Фландрии! Фюрер приближает к себе только кадровых военных!

«Фландрия... У меня о ней память на всю жизнь... Какими мы были сопливыми юнцами-патриотами и как ловко завлекали нас на бойню эти кейтели...», — мелькнуло в сознании Зорге.

— Герману Герингу фюрер присвоил звание генерал-фельдмаршала, — продолжал Отт. — Военное министерство упразднено, и руководство всеми вооруженными силами взял на себя наш вождь. Теперь он верховный главнокомандующий. Он сказал: «На мою долю выпало основать Великую Германскую империю!» Теперь ты понимаешь, что это значит?

Рихард понимал: «Да, это значит, что мир стоит на пороге новой войны. Это значит, что фашисты открыто приступают к жестокому переделу Европы».

Ответил он, однако неопределенно:

— Да, трудное дело — политика. Как сказал один француз: «Политика — самое великое из всех знаний».

— Хоть и француз, а правильно подметил, — согласился посол. — Ну а теперь нам с тобой предстоит куда больше забот и работы, чем когда я был скромным военным атташе.

— Ничего, — ободрил посла Зорге, — тот же самый француз сказал и другое: «Высокие посты быстро учат высокие умы».

В голосе Рихарда не было и тени насмешки. Да он был просто в превосходном настроении. Прошелся по кабинету, напевая:

—  «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!..» — и заговорил: — Да, Германия превыше всего! Все народы должны жить под знаком нашей свастики. Согласись: не будь на земле немцев, история всех других народов вообще не имела бы смысла. Другие народы — просто навоз для сдабривания почвы, на которой должна процветать наша раса.

Рихард не раз перечитывал «Майн кампф» Адольфа Гитлера и поэтому умело определял военно-политическую стратегию будущей экспансии фашизма. Вот что писал сам фюрер: «Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени. Мы начинаем там, где Германия кончила шестьсот лет назад. Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землякам на востоке. Мы прекращаем наконец колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к политике будущего — к политике территориального завоевания.

Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства. Сама судьба как бы указывает этот путь...».

Токко и кемпэйтай взяли след

Полковник Номура включил вентилятор. Его лицо покрывала испарина. Кончики пальцев нервно бегали по краю обитого зеленым сукном стола. Шеф второго отдела токийской военной контрразведки переживал один из тех приступов бессильной ярости, против которых не было никаких лекарств, кроме единственного целителя — времени.

Последние недели ему явно не везло. Прежде всего эта дурацкая история со сгущенным молоком. Провалился старый опытный японский агент, который работал в Европе еще с конца Первой мировой войны. Погибла отличная резидентура, и все из-за непредсказуемой оплошности.

Вместе с женой и сыном агент регулярно из Брюсселя в Париж возил секретную информацию об английском военно-морском флоте. Каждый раз полицейские на границе осматривали его багаж и — пропускали. И надо же, один из сотрудников таможни, опытный контрразведчик, осматривая вещи, оставил отпечатки своих пальцев на банке со сгущенным молоком. Когда агент появился на границе во второй раз, контрразведчик обратил внимание на то, что путешественник вез опять банку. Он задержал все семейство и исследовал эту банку. Она имела двойное дно: агент вез важнейшие сведения. А Номура-то послал за ними в Париж своего специального курьера. Пришлось вернуться ни с чем.

История с банкой — лишь одно звено в цепи неудач. Англичане поймали и еще одного опытного японского агента — известную оперную певицу, которая, совершив турне по Америке, не успела уследить за капризами европейской моды. На границе какому-то сверхбдительному офицеру бросилась в глаза ее накрахмаленная нижняя юбка, каких уже не носили в Европе. Певицу задержали. Юбку обработали химическими реактивами — она оказалась сплошь покрытой тайнописью.

А сколько энергии и фантазии потратил Номура, готовя эти разведоперации! Начальство восхищалось его гением. Сам Мицуро Тояма одобрительно хлопал его по плечу: «У вас блестящее будущее, полковник!»

Номура подставил лицо под струю воздуха, которую гнал вентилятор, но не почувствовал облегчения. Его отсутствующий взгляд остановился на маленьком листе бумаги, белевшем на зеленом сукне стола. На листке — всего две цифры. Они-то и не давали ему сейчас покоя.

Служба перехвата сообщала о появлении в Токио анонимного радиопередатчика. Хотя он и работал на любительском диапазоне, но для контрразведки было ясно, что это не любитель. Радист регулярно слал короткие шифрованные телеграммы, содержание которых оставалось загадкой. Сотрудники шифровального отдела безуспешно бились в поисках ключа. Все напрасно.

Сегодня незнакомец снова вышел в эфир. Две цифры на листке бумаги означали время начала передачи и количество переданных знаков.

Злополучным передатчиком уже заинтересовались во 2-м отделе Генерального штаба — главном японском разведывательном центре. Слухи о его существовании дошли до руководителей «Черного дракона». Генерал Осава, который еще совсем недавно говорил о Номуре с трепетом, смотрел теперь на него с нескрываемым пренебрежением. И Номура прекрасно понимал, что это естественно. Появление неопознанного передатчика в сердце империи было оскорбительным вызовом японской контрразведке — такой безукоризненно отлаженной, мощной организации, тайному стражу островной империи.

Более чем половину жизни провел Номура в этом тайном мире. Это была особая сфера со своими законами, обычаями и философией. Здесь привыкли к победам и не признавали поражений. Здесь не считали деньги: кое-какие операции обходились в десятки миллионов иен. Их агенты работали в Европе и Америке, в России, на Ближнем Востоке и в Австралии. Их люди «наводнили» Китай. Они выведывали, выслушивали, покупали и похищали политические и военные секреты стран, важнейшие государственные тайны.

Чего стоит только один генерал Доихара — этот «дальневосточный Лоуренс». На его счету такие великие дела, как организация восстания войск китайского генерала Ши Юсаня в Северном Китае против власти, похищение единственного потомка трехсотлетней маньчжурской династии Генри Пу И, посаженного японцами на императорский престол в Маньчжоу-Го. За каких-нибудь пять-шесть лет этот Доихара совершил головокружительный скачок от полковника до генерал-лейтенанта. Это он создал в Маньчжурии настоящий диверсионно-разведывательный центр, который готовил отряды из белогвардейцев для переброски в Советскую Россию. Царский атаман Семенов и генерал Кислицын были у него ну прямо «мальчиками на побегушках».

А закулисный диктатор Мицуро Тояма, глава «Черного дракона», — сколько высших правительственных чиновников и военных прошли его школу! В «Черном драконе» начинал свою карьеру министр иностранных дел и даже глава кабинета Коки Хирота. Этот служил рядовым секретным агентом в Корее, Маньчжурии и никогда не стыдился говорить об этом открыто.

Номура чувствовал, что от всех этих мыслей о прошлом ему становится тяжелее. Прошло то время, когда он занимался черновой работой. Теперь он сам охранял тайны страны. И всякий, кто захотел бы в них проникнуть, должен был непременно столкнуться с ним, помериться силами в уме и находчивости. Номура всегда выходил победителем из таких поединков. Тут у него был прекрасный принцип: каждый разведчик должен быть отличным контрразведчиком, и наоборот — в этом залог успеха.

Он ходил из угла в угол, усталый и рассвирепевший. Окаянный передатчик не выходил у него из головы. Казалось, он, Номура, сделал все. Поставлен на ноги радиотехнический отдел. Тайные агенты обшаривали весь город. За всеми подозрительными установлена двойная слежка. Расставлены сотни изощренных ловушек. Но ловушки пока пусты. Осторожный, но и дерзкий противник предусмотрел все капканы Номуры. Он действовал хладнокровно и наверняка.

Номура ни на минуту не сомневался, что это — иностранец. Полицейский контроль и система слежки в городе почти полностью исключали возможность для японца надолго укрыться от наблюдения. В девяносто девяти случаях из ста на него обязательно донесли бы соседи, знакомые или даже родственники. Или он раскрылся бы сам.

Полицейское управление Токио уже давно развесило по всему городу объявления о том, что оно «охотно будет принимать тайные сообщения от граждан на любую тему с целью поддержания безопасности». Между тем полиция только еще более усугубляла атмосферу поголовной подозрительности.

Итак, это — иностранец. Но вряд ли он работает один. Скорее всего, радист обслуживает какую-то разведывательную группу, действующую на территории Японии. Возможно, ее члены живут в Токио. Возможно, они лишь присылают своих связных к радисту, чтобы передать ему собранные сведения.

Ясно одно: группа хорошо законспирирована. И единственным доказательством ее существования был пока только передатчик. Номура схватил эту нить, но она никуда не вела. Но разве он не установил за всеми иностранцами самое пристальное наблюдение? Разве он не приказал своим людям докладывать ему обо всем подозрительном? Все это так. И тем не менее время шло, а на след разведчика напасть не удалось. Агенты Номуры не сообщали ничего нужного. Он, казалось, даже не обращал внимания на неотступно следовавших по его пятам сыщиков, шпиков.

Ну да этот этап работы можно считать завершенным. Мелкая сошка свое дело сделала — настала очередь вводить в дело фигуры покрупнее.

Номура поставил на стол узкий черный ящичек с плотными белыми карточками в нем. Наугад вытащил несколько листков.

«Ну что ж, начнем с этих», — решил он, вглядываясь в приклеенные к листкам фотографии иностранцев. Потом нажал кнопку. Появился адъютант.

— Вызовите ко мне Цая, Кайга, Эйдзи. Первого ровно в десять. Остальных — с интервалом в пятнадцать минут.

— Эйдзи, — доложил адъютант.

— Пусть войдет, — приказал полковник.

Мацукава боком проскользнул в дверь и замер.

— Есть новости?

— Да, господин.

— Выкладывай.

— Он несколько раз был у меня. Мы много говорим о политике. Судя по всему, он заядлый национал-социалист, думает только о карьере. Высоко отзывался о талантах Гитлера. Считает, что Япония и Германия должны обязательно сблизиться.

— Это — все?..

— Да, господин.

— А как он насчет женщин?

— У меня такое впечатление, что все его мысли отданы работе. Но женщин любит. Связи есть.

— Где он поселился?

— Улица Нагадзака-мати, дом тридцать. Прислуга, естественно, предупреждена.

— Что у тебя дальше?

Мацукава сделал неопределенный жест:

— Намерен продолжать наблюдение. Впрочем, у меня есть одна идея...

Полковник Номура слушал осведомителя без всякого интереса. Нет, этот иностранец, германский журналист доктор Зорге, его не интересовал...

— Действуй!

Но шеф второго отдела кемпэйтай не снял наблюдения за доктором Зорге. Это — в общем порядке. А главную слежку ведет особая служба полиции — токко...

Авария

Рихард с мучительным чувством открыл глаза. Маленькая чистая комната. Окно — во всю стену. Белые шторы. Белые занавески. Белая спинка кровати. И вдруг — яркое красное пятно. Оно расплывалось, прыгало, превращалось в обжигающий огненный шар. Шар катался в воздухе, исчезал, снова появлялся... Рихард подумал было поймать его. Протянул руку — резкая боль полоснула по всему телу и вернула к сознанию. Теперь он ясно различал над собой чье-то закутанное в марлю лицо. Открыты были одни глаза под широкими бровями, исполненные сострадания. Над глазами — красное пятнышко: аккуратный крестик на ослепительно белой косынке...

«Ханако... Госпиталь... Катастрофа!» — пронеслось в голове Рихарда.

...В последние дни пришлось здорово потрудиться. Москва запрашивала новые данные о возможном развитии событий на Дальнем Востоке. Снова встречи с Одзаки, Вукеличем, Мияги. А каждую встречу надо было тщательно готовить. С Ходзуми — на бейсбольной площадке в уютном парке Хибия, с Мияги — в выставочном салоне, с Бранко — на пресс-конференции или в прокуренных коридорах агентства Домей цусин, где иностранные корреспонденты получали бюллетени новостей. Механизм, созданный Рихардом, работал четко и эффективно. Но главная забота все равно лежала на его плечах. Из отдельных штришков он должен был создавать полную картину.

А картина получалась зловещей. Захватив Австрию, Гитлер уже не скрывал своего желания как можно скорее ринуться в большую войну. Но он хотел обеспечить себе тылы. Для этого фюреру нужно было отвлечь внимание и силы Советского Союза на Дальний Восток. Фашистские дипломаты развернули бурную деятельность. Посол Отт все чаще отправлялся в японское Министерство иностранных дел. И вот последствия: токийская печать начала антисоветскую кампанию. На 600-километровой советско-маньчжурской границе участились провокации.

Временами Рихарду казалось, что мир висит на волоске. Однако последние свои планы японское правительство сохраняло в глубочайшей тайне. И как раскрыть ее? Принц Коноэ не делился своими планами даже с ближайшими советниками — и на сей раз Ходзуми был бессилен помочь Зорге. Разведчик провел не одну бессонную ночь, мысля, сопоставляя факты. Нет, Япония пока не готова к войне с Советским Союзом — несомненный вывод. Но все же Зорге предупредил Центр о том, что в ближайшее время со стороны Японии могут последовать попытки обострить обстановку на Дальнем Востоке, произведя разведку боем.

Доклад подготовил в четверг. А в пятницу, 13 мая, Клаузен сообщил о том, что ему удалось наконец найти для Рихарда «отличную игрушку». Этой игрушкой был новенький «Цундап», который, по словам Клаузена, только и «мечтал, чтобы его оседлал лихой наездник-мотоциклист».

«Фирма» Клаузена помимо выполнения фотопечатных работ занималась импортированием и продажей мотоциклов. Это было доходно (деньги шли на нужды разведработы группы «Рамзай») и служило объяснением частых встреч известного журналиста с коммерсантом. Рихард, естественно, оказался среди первых его покупателей. Но, видимо, ему достался плохой мотоцикл. Что ни день — он ломался. Зорге звонил в контору Клаузена и сердито требовал, чтобы его машину немедленно отремонтировали. Иногда происшествие случалось прямо на улице. По телефонному вызову Макс являлся на указанное место. Зорге насмешливо величал его «господином директором», а Клаузен, в свою очередь, почтительно называл журналиста «господином доктором». Завязавшиеся при таких обстоятельствах отношения никого насторожить не могли.

Но все равно каждую встречу для передачи донесений Зорге обставлял по всем правилам конспирации. К примеру, договаривался с Максом по телефону о свидании в ресторане «Лохмейер» в обед, и это означало: Клаузен должен прийти в бар «Дай ити» на пять часов позже указанного времени.

Однако на сей раз никакого тайного смысла в словах Макса не было: действительно, Рихард уже давно просил его подобрать хороший мотоцикл и с удовольствием предвкушал тот момент, когда после стольких дней адского напряжения сможет развеять себя быстрой ездой. Предельная скорость, точный расчет, выдержка, смелость — это соответствовало его натуре.

Стоял солнечный весенний день, когда он выкатил сверкавший «Цундап» на улицу и завел мотор. Машина была сильная. Рихард с наслаждением дал газ, рванулся вперед. «Цундап» быстро набрал скорость и понес его навстречу никак не предвиденному. На одном из поворотов, на улице Окасака Мицуке, перед Рихардом внезапно вырос велосипедист. Услышав шум приближающегося мотоцикла, велосипедист совсем растерялся. Все решали доли секунды. Рихард сделал рывок в сторону — заднее колесо попало в лужу, и машину, развернув, со всего маху бросило на глухой забор...

Когда Рихарда привезли в госпиталь Святого Луки, он был в полусознательном состоянии. Кровь залила его лицо. Большая рана на голове, сломанная челюсть, глубокие ссадины по всему телу.

— Незамедлительно на стол, — услышал он чей-то категорический приказ и внутренне ужаснулся: ведь это — катастрофа. При приготовлении к операции его обязательно разденут... Одежду унесут, а там, в кармане пиджака, агентурный материал. По правилам конспирации он не мог оставить его на квартире. Если этот материал попадет в руки японцев — все пропало. Погибнут товарищи.

Собрав последние силы, превозмогая боль, Рихард приподнялся на носилках.

— Срочные новости для агентства, — с трудом проговорил он; каждое слово давалось ему мучительно, вызывало острую боль. — Немедленно сообщите... вот по этому телефону...

Врач запротестовал:

— В вашем положении лучше всего ни о чем не думать, господин Зорге.

— Мой долг журналиста… — настаивал Рихард.

Врач, удивленный такой настойчивостью, согласился.

Клаузен появился через пятнадцать минут, а Рихарду показалось, что прошла вечность.

— Здесь телеграммы для агентства… — сказал Рихард, передавая Клаузену бумаги. — Немедленно отправить...

Больше он ничего не сказал и не помнил потом.

Из больницы Клаузен помчался на квартиру Рихарда, нельзя было терять ни минуты. Японцы не преминут воспользоваться случаем, чтобы при случае обшарить жилище Рихарда. Зорге жил один, и под предлогом «охраны имущества пострадавшего» они явятся в дом, составят подробную опись вещей и затем опечатают все входы и выходы: таков был в Токио порядок.

Рихард не держал у себя на квартире конспиративных документов. Копии всех его докладов и телеграмм уничтожались немедленно после того, как они передавались в Москву. Но у него могли оказаться некоторые секретные документы из германского посольства, а это — не для глаз японской тайной полиции. У нее мог возникнуть вопрос: почему корреспондент «Франкфуртер цайтунг» имеет доступ к сверхсекретной переписке этого посольства?

Клаузен успел: едва он закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по улице, как к дому Рихарда подкатил черный лимузин с темно-синей занавесью на окнах…

* * *

Женщина в косынке с красным крестом склонилась над Рихардом. Это была Исии Ханако, его давний добрый друг.

Они познакомились несколько лет назад и подружились. Она работала в баре, и Зорге там часто бывал. Рихард подробно, с юмором рассказывал ей, возвращаясь из своих дальних поездок, о дорожных приключениях. Время от времени приглашал ее на концерты, в театр «Кабуки». О своем прошлом говорил мало. Однажды он сказал Ханако, что его работа опасна.

«Конечно, — подумала она, — все время в разъездах, да еще по местам боев».

Она и не могла понять истинного смысла его слов.

14 мая она получила телеграмму от одного их общего знакомого: «Скорей приходи в госпиталь Св. Луки. Зорге ранен», — и помчалась к другу.

* * *

Вынужденное безделье тяготило Рихарда. И как только его здоровье пошло на поправку, он снова попытался включиться в работу группы. Больничная палата — не самое лучшее место для разведчика. Но источники информации являлись к нему собственной персоной: иногда навещал Отт, чаще приходил новый военный атташе майор Фридрих Шолль, наведывался руководитель отделения агентства ДНБ Виссе. Они делились с Зорге последними политическими и дипломатическими новостями.

Особенно полезными считал Рихард встречи с Шоллем, бесцеремонным и шумным толстяком, питавшим, подобно своему предшественнику, а ныне послу, безграничное доверие к корреспонденту «Франкфуртер цайтунг» и рассчитывавшим повторить с помощью Рихарда карьеру своего шефа. Сам того не подозревая, Шолль приносил для Москвы важнейшую информацию о японском военно-промышленном потенциале. Совсем недавно Рихарду приходилось самому собирать сведения по этим вопросам. Он обзавелся широким кругом знакомых среди немецких дельцов и инженеров в Токио. Но все эти люди отличались очень узким кругозором. Каждый был специалистом в какой-либо отдельной отрасли и к тому же боялся, что сведения, сообщенные им Рихарду, могут попасть в руки конкурентов. Это очень осложняло работу. И тогда Рихарда осенила мысль. Он убедил Отта в том, чтобы само немецкое посольство готовило обстоятельные доклады для Берлина об экономическом положении Японии. Отту очень понравилась эта идея. Составление таких докладов было поручено майору Шоллю. Когда у военного атташе накапливалось достаточно материала, он приходил

к Рихарду, и они вместе готовили очередное донесение в Берлин.

Для Шолля Рихард был высшим авторитетом в Токио. На рабочем столе он держал вырезки его статей. Вот одна из них.

ЯПОНСКИЕ НАСТРОЕНИЯ.
ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ ЗАХВАЧЕНО ВРАСПЛОХ

Токио

Когда в Японии оглядываются на события 7 июля 1937 года — дату, которая в книгах по истории будет охарактеризована как начало второй большой японо-китайской войны, то чувствуют себя захваченными врасплох и отнюдь не радуются последствиям, которые имела одна из частых мелких стычек между китайскими войсками и солдатами местного японского гарнизона близ Бейпина. Ибо, как бы ни оценивались основная причина и внешние обстоятельства, приведшие к началу конфликта, сегодня, пожалуй, уже твердо установлено, что в Японии не предвидели начала такой национальной войны. Это касается не только хозяйственных и политических кругов страны, которые усматривали множество опасностей для Японии во всякой большой войне, но и руководства армии и флота.

Японское армейское руководство было честным, когда в начальной стадии конфликта дало ему безобидное название «северокитайский инцидент». Ибо оно не хотело распространения военных действий по Северному Китаю, возможно, даже за пределы окрестностей Бейпина и Тяньцзина. И оно отнюдь не хотело, чтобы какой-то «инцидент», этот типично дальневосточный метод сочетания вооруженной акции с политико-дипломатическими переговорами, превратился в настоящую войну. Эти факты не опровергаются и тем, что сначала армия, а позднее и гражданские группы правительства с надеждой настроились на начавшиеся между тем военные действия и что они даже, может быть, не сделали всего, чтобы сразу же закончить их сносным компромиссом. Сухопутные войска уже давно были озабочены развитием событий в Северном Китае. Ибо эти события угрожали превратить желанную стратегическую позицию, повернутую фронтом к Советскому Союзу, в опасный тыл, и они постепенно поставили под вопрос все политические, хозяйственные и прочие особые права, которые Япония со времени создания маньчжурского государства с трудом завоевала в ходе кровавых и бескровных мелких «инцидентов». Поэтому возможность путем несколько более радикальной акции обеспечить наконец более прочную базу японским интересам приветствовалась, и особенно в самом японском гарнизоне в Северном Китае. И если в конце концов была проявлена даже готовность к большим боям, то это случилось главным образом из-за предположения, что центральное правительство в Нанкине не только не хочет и не может воевать, но даже будет взирать на разгром слишком независимой от него 29-й армии в Северном Китае с известной надеждой на увеличение своего собственного влияния в этой части страны.

Политическую позицию самого японского правительства, и прежде всего премьер-министра Коноэ, по отношению к первым боям в области Бейпина и Тяньцзина нельзя объяснить только теми мотивами, которыми руководствовалась армия. Но правительство надеялось таким путем получить в свои руки действенные средства давления, чтобы с помощью широкой дипломатической акции Японии в Нанкине вскрыть наконец одним ударом нарыв китайско-японской проблемы во всей ее совокупности. Наконец, хозяйственные круги потому с самого начала, хотя и не без колебаний, отнеслись положительно к «северокитайскому инциденту», что они надеялись, что тем самым Англии будет сделано ясное предостережение не рисковать в Китае большими кредитами и капиталовложениями, которые волей Японии в любое время могут быть поставлены под угрозу.

Хозяйственные выводы — перестройка японского хозяйства на военный лад — отчасти уже на протяжении многих лет пропагандировались военными кругами, которые требовали принципиального подчинения всех частнохозяйственных интересов военно-государственным целям. Но на этот раз военно-хозяйственная организованность является не только требованием военных, но главным образом горькой необходимостью переживаемого момента. Кажется, без такой перестройки не могут быть удовлетворены даже хозяйственные потребности теперешнего, поначалу воспринятого слишком беспечно конфликта с Китаем. Через несколько недель после его начала, в то время, когда речь шла еще только о «северокитайском инциденте», только военная мобилизация и первые бои в Северном Китае уже обошлись в 526 миллионов иен (1 иена по официальному курсу равна 0,72 имперской марки). Сегодня, когда конфликт превратился в национальную борьбу между правительствами Токио и Нанкина, он потребует в ближайшие четыре месяца расходов на сумму 2,04 миллиарда иен. На только что окончившейся сессии парламента эта сумма была утверждена, а на очередной сессии, созываемой в декабре, будет обсуждаться вопрос о дальнейшем финансировании конфликта. Согласно этим новым требованиям, расходы японского государственного бюджета возросли с 2,8 миллиарда примерно до 5,4 миллиарда иен, то есть почти вдвое. При этом уже первоначальный бюджет в 2,8 миллиарда считался рекордным. Борьба в Маньчжурии в 1931 году за первые семь месяцев не стоила и 50 миллионов иен в качестве особых расходов. И за полный первый год маньчжурского инцидента (1932/33 финансовый год) расходы на это предприятие не превысили 200 миллионов иен.

Первоначальный бюджет на текущий год размером в 2,8 миллиарда иен, составленный до начала конфликта с Китаем, предусматривал образование государственного долга размером около 900 миллионов иен. Это значит, что уже тогда более трети всего бюджета не могло быть покрыто за счет нормальных доходов. Ставшие теперь необходимыми дополнительные средства придется целиком (за исключением каких-то 120 миллионов иен поступлений от новых налогов) изыскивать за счет долгов. Итак, весь бюджет покрывается нормальными доходами едва ли на одну треть; две трети должно принести размещение новых государственных займов. Но уже первоначальные 900 миллионов нового государственного долга часто рассматривались как крайний предел на период текущего финансового года. Если теперь с сентября 1937 по март 1938 года должны быть размещены государственные долги на сумму, как минимум, 3,3 миллиарда иен, то это может произойти отнюдь не «нормальным» образом, а только с помощью «исключительных мероприятий», отвечающих чрезвычайному положению нации.

Положение Японии осложняется неблагоприятным влиянием китайского конфликта на японскую внешнюю торговлю, которая уже до этого попала в тяжелое положение. Вследствие увеличения импорта, связанного с ростом вооружения, и вследствие роста цен на мировом рынке, которые сказываются на японском импорте несравненно сильнее, нежели на продажной цене японских экспортных товаров, за первые восемь месяцев текущего года возник рекордный перевес импорта над экспортом на сумму около 800 миллионов иен. Надежда, что этот дефицит уменьшится в ближайшие месяцы в дальнейшем ходе «экспортного сезона», стала из-за конфликта очень маленькой. Ибо теперь ввоз всех товаров, прямо или косвенно идущих на военные нужды и нужды вооружения, вступил в полосу нового сильного оживления. Кроме того, столь важный по значению вывоз японских товаров в Китай практически упал до мертвой точки — во-первых, из-за боев, а так же потому, что бойкот японских товаров китайцами вспыхнул, естественно, с новой силой. Этот бойкот организуется китайскими торговцами и в других тихоокеанских странах. С начала года Японии уже пришлось ради покрытия своих импортных потребностей уступить загранице значительную часть (400 миллионов иен, или более четверти) своего золотого запаса.

Наконец, чрезвычайные государственные притязания на рынке капитала, с одной стороны, и ставшее необходимым сокращение импорта (в том числе импорта иностранных машин, лицензий и так далее), с другой, ведут к трудноразрешимому противоречию с необходимостью основательного расширения промышленных производственных мощностей. Именно князь Коноэ и его хозяйственные советники указывали на слабость военно-хозяйственной базы Японии не только в отношении сырья, но и прежде всего в отношении производственных возможностей имеющегося японского индустриального аппарата. Китайско-японский конфликт ежедневно приносит все новые доказательства того, что возможности японского хозяйственного аппарата, в особенности его тяжелая и военная промышленность, все еще не отвечают политическому положению Японии в мире и ее великим целям.

Правда, китайский конфликт, кажется, вынудил Японию отказаться от систематического расширения всей военно-хозяйственной базы. Но Японии не так-то просто примириться с этим, в особенности из-за ясного понимания того, что не только военная промышленность страны в узком смысле, но и связанная с вооружением экономика вообще едва ли смогли бы удовлетворить потребности борьбы с более серьезным военным противником, нежели Китай.

«Франкфуртер цайтунг»,

1 октября 1937 года.

* * *

В больнице Рихард узнал от Шолля: Япония купила в Германии несколько лицензий на производство синтетического бензина. Очень важная новость. Бензин — хлеб машин. Для разведчика стратегический запас горючего, которым располагает противник, говорит больше, чем иные планы генеральных штабов. Зорге стала известна и еще одна важная новость. Немецкая компания «Хейнкель» разместила в Японии секретный заказ на производство авиационных двигателей. Заключением этой сделки занималась специальная комиссия немецких инженеров, посланная в Японию по личному приказу фюрера. Комиссия тщательно обследовала крупнейшие японские авиационные заводы и составила подробнейший доклад о состоянии японской авиационной промышленности и возможностях ее сотрудничества с гитлеровским люфтваффе. Шолль показал этот доклад Зорге. И вскоре Клаузен передал Рихарду, что Центр очень заинтересовался этим докладом и благодарил резидента за работу.

Много важного Зорге узнавал из газет — обычных массовых изданий, каждое утро разлетавшихся по всей стране. Умный разведчик умел читать между строк. Кроме того, ему многое говорило, кого в сообщении представляет тот или иной орган печати. Подобно тому как в Берлине каждая газета выражала взгляды определенных кругов: центральный фашистский листок «Фёлькишер беобахтер» находился в ведении «теоретика» нацизма Альфреда Розенберга, еженедельная правительственная «Дас Рейх» отражала взгляды ее хозяина Йозефа Геббельса, «Националь цайтунг» принадлежала Герману Герингу и отстаивала интересы магнатов Рура, «Дойче альгемайне цайтунг» была рупором министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, а гестаповская «Дас шварце кор» — Гиммлера, так и в Токио газеты отражали интересы разных дзайбацу и военно-правительственных группировок и были связаны с полицией. Аналитическое чтение газет помогало Рихарду не только собирать важные конкретные факты, представлявшие интерес для Москвы, но и уточнять особенности позиций различных кругов, определявших ход политики империи в целом.

Сознание того, что он небесполезен даже в больнице, ободряло Рихарда. Придавали сил ему и друзья. Часто навещал его Вукелич. И тоже не просто так. Они подолгу, анализируя факты, говорили о том, как развиваются события в Европе. Великие державы явно потворствовали агрессивным планам Гитлера, подталкивая его на новые авантюры.

— А это значит, — заключал Рихард, — что главное еще впереди. Фашистскую агрессию может остановить только сила. Если в ближайшие годы Гитлер решится напасть на Советский Союз — сила к тому времени должна быть на нашей стороне…

* * *

Через некоторое время Зорге перебрался из больницы в свой дом. Здесь вместе с домашней работницей за ним все так же заботливо ухаживала Ханако. Она делала перевязки, приносила газеты, принимала гостей, набивала табаком его трубки. Когда Рихард писал, лежа в постели, она усаживалась рядом на татами и читала. Однажды в его библиотеке она нашла «Майн кампф», переведенную на японский язык. Прочитала и, удивленная, спросила у Рихарда:

— Что это за бредовая книга? Почему ваш фюрер хочет уничтожать целые народы?

Зорге внимательно посмотрел на нее и ответил:

— Гитлер — фашист.

Это она знала и сама. Но ее поразил тон, с каким произнес слово «фашист» Рихард.

Как-то ее вызвали в полицейское управление, расположенное как раз неподалеку от дома Зорге.

— Нам известно, что вы бываете у германского журналиста. Мы не возражаем. Но интересуемся им, как и всяким иностранцем, живущим на священной земле Ямато. Мы будем признательны, если вы станете информировать нас о его занятиях, о том, с кем он видится у себя дома, и принесете нам черновики рукописей, над которыми работает Зорге. Для вашей же безопасности ни в коем случае не говорите германскому журналисту о нашей беседе.

Последняя фраза полицейского прозвучала угрожающе.

Ханако передала этот разговор Рихарду. Он рассмеялся:

— Пусть они приходят прямо ко мне — я им покажу!

Каждое утро он с жадностью набрасывался на газеты и — мрачнел. Его начинали все более тревожить участившиеся в июньских номерах публикации крикливых и провокационных заметок по поводу якобы агрессивных намерений СССР на Дальнем Востоке, о сосредоточении частей Особой Дальневосточной армии на границе. К японской печати как нельзя больше подходила русская пословица: «С больной головы — на здоровую». Рихард понимал истинные цели, подоплеку этой клеветнической кампании. Одзаки и Мияги подтверждали его мысль: для японских политиков и военных успешная акция на советской границе поднимет авторитет императорской армии, погрязшей в трясине бесконечной войны с Китаем. Милитаристы Японии рассчитывали, кроме того, что их нападение на Дальний Восток заставит Советский Союз отказаться от помощи Китаю, который поэтому вынужден будет тогда капитулировать. Ну а все это, вместе взятое, ускорит нападение Германии на СССР…

Вскоре явились и факты: к озеру Хасан, в район между заливом Петра Великого и государственной границей СССР с Маньчжоу-Го и Кореей, перебрасываются японская дивизия, полевая и зенитная артиллерия, бронепоезда.

20 июля посол Японии в Москве передал Советскому правительству ноту, в которой Токио требовал удалить части Красной армии с высоты Заозерная у озера Хасан, ибо она «является частью территории Маньчжоу-Го». Послу были предъявлены соглашения и карты, не оставлявшие никаких сомнений в том, что Заозерная — часть советской земли.

Но японская военщина шла напролом. 29 июля две колонны императорских войск вторглись на советскую территорию и атаковали Безымянную и Заозерную высоты.

Район для нападения, выбранный японским Генштабом, был удален от основной территории Приморского края на многие десятки километров. Заболоченный, пересеченный озером Хасан, с одной шоссейной дорогой, он не давал возможности Красной армии быстро сосредоточить и развернуть свои части. Противник, в случае его захвата, мог угрожать большому району Советского Приморья.

31 июля японская пехота захватила обе высоты. Бои в районе озера Хасан ожесточились. Сюда были переброшены свежие части Особой Дальневосточной армии.

Через девять дней захватчики были изгнаны с советской территории. Посол Сигемицу поспешил в Наркомат иностранных дел с предложением «об урегулировании конфликта».

11 августа, ровно в полдень, боевые действия в районе озера Хасан были прекращены. Провал этой агрессивной вылазки, на которую возлагалось столько надежд, отрезвил Токио. Зорге понимал: это — ненадолго. События на озере Хасан свидетельствовали об увеличении опасности войны.

И не время теперь возвращаться домой.

«Пока что не беспокойтесь о нас здесь. Хотя нам здешние края крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все теми же упорными и решительными парнями, как и раньше, полными твердой решимости выполнить те задачи, которые возложены на нас великим делом. Сердечно приветствуем вас и ваших друзей. Прошу передать прилагаемое письмо моей жене и приветы. Пожалуйста, иногда заботьтесь о ней... Рамзай. 7 октября 1938 г.», — писал Рихард в Центр.

* * *

Это стало правилом. Каждое утро Отт приглашал Рихарда к себе на второй завтрак, и за чашкой кофе они обсуждали последние новости.

Как-то раз генерал сказал:

— Взгляни-ка, что прислали нам из японской контрразведки. — Он протянул Рихарду украшенный гербами официальный бланк.

Зорге взял бумагу, пробежал глазами.

— Насколько я понимаю, они хотят, чтобы германский электротехнический концерн «Сименс» продал им свое новейшее оборудование для радиопеленгации. Любопытно! Жаль, что они не пишут, зачем оно им понадобилось.

— Им об этом стыдно говорить, — усмехнулся Отт. — Под большим секретом я недавно узнал от Доихары, что здесь, в Токио, уже давно действует неопознанный передатчик. Кроме того, кемпэйтай установил утечку информации из исследовательского отдела концерна Южно-Маньчжурской железной дороги. Этому концерну доверил какую-то секретную информацию штаб военно-морского флота. Их контрразведка буквально сбилась с ног. Полковник Номура заработал на этом деле инфаркт. Секретная служба считает, что в Токио работает крупная разведывательная группа. И неизвестно чья...

— Обычная японская шпиономания, — махнул рукой Рихард. — Убежден, что они принимают за разведчиков своих же радиолюбителей. В наше время хоть отбавляй любителей поболтать в эфире. Недавно мне кто-то рассказывал об одном таком полоумном из Гамбурга. Он собрал передатчик и ночи напролет слал в эфир одно и то же послание: три восьмерки. На языке радиолюбителей это означает: «Я вас люблю». Беднягу сцапало гестапо. Ну и вытрясли из него душу. А он оказался шизофреником, с манией величия: решил объясниться в любви всему миру. Его упрятали за решетку по обвинению в симпатиях к коммунистам. Ведь те могли принять его слова на свой счет…

— Вы неисправимый юморист, Рихард! — захохотал Отт. — Но японцы убеждены: что-то нечисто. Правда, других данных, кроме работы передатчика и малоосязаемой «утечки информации», у них пока нет. Однако и этого вполне достаточно. Придется отправить «Сименсу» письмо: надо же помочь «братьям по оружию».

— Отправляйте, господин посол, — с иронией посоветовал Рихард, а сам подумал: предупредить Клаузена о пеленгаторах, а Ходзуми Одзаки — об утечке: это он, сотрудничая в ЮМЖД, добывал в концерне секретную информацию.

* * *

Весной 1935 года посол Японии в Берлине Осима и Риббентроп начали переговоры о германо-японском союзе. В августе 1936 года кабинет Коки Хироты сформулировал декларацию о «национальной политике». В отношении СССР суть ее состояла в следующем: Япония «должна была стремиться уничтожить русскую угрозу на севере» (цитаты из декларации о «национальной политике», попавшей в руки союзных держав). Особое внимание должно было уделяться упрочению военной мощи Кореи и Маньчжурии, чтобы Япония могла «нанести удар русским в самом начале войны».

«Изучение этой декларации... показывало намерение напасть на Советский Союз с целью захвата части его территории», — говорилось в резюме Военного трибунала.

Переговоры Осимы и Риббентропа быстро пришли к успешному концу, и 25 ноября 1936 года Япония и Германия подписали так называемый «антикоминтерновский пакт», к которому через год присоединилась и Италия. Опубликовали только ту часть пакта, где говорилось о том, что стороны будут информировать друг друга о деятельности Коммунистического интернационала и принимать необходимые меры обороны. Однако к пакту было приложено секретное соглашение, захваченное союзниками после окончания Второй мировой войны. Соглашение было оглашено потом обвинением на Токийском процессе. Интересна оценка, которая дана в приговоре этому антикоммунистическому дипломатическому документу:

«Как было указано бывшим государственным секретарем Соединенных Штатов Корделлом Хэллом, «хотя пакт внешне был заключен для самообороны против коммунизма, фактически он являлся подготовительным шагом для дальнейших мер насильственной экспансии со стороны разбойничьих государств».

Пакт в первую очередь был направлен против СССР.

Подтверждением такого вывода может служить, например, оглашенная трибуналом телеграмма тогдашнего японского посла в Германии Мусянокодзи в Японию, министру иностранных дел. Текст ее был согласован с самим Риббентропом: «Твердо убежден, что только вышеупомянутое секретное соглашение (к «антикоминтерновскому пакту». — Авт.) будет решающим для будущей политики Германии в отношении СССР».

А министр иностранных дел Арита, выступая на заседании Тайного совета Японской империи, утвердившего этот пакт 25 ноября 1936 года, заявил: «Отныне Советская Россия должна понимать, что ей приходится стоять лицом к лицу с Германией и Японией».

Советское правительство и его дипломатия поняли это правильно и своевременно. По поводу «антикоминтерновского пакта» нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов сказал:

«Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести эти переговоры в течение пятнадцати месяцев и чтобы вести эти переговоры надо было поручить с японской стороны генералу (Осима. — Авт.), а с германской — «сверхдипломату» (Риббентроп. — Авт.)... Все это свидетельствует о том, что «антикоминтерновский пакт» фактически является тайным соглашением, направленным против Советского Союза... Не выиграет так же репутация искренности японского правительства, заверившего нас в своем стремлении к установлению мирных отношений с Советским Союзом...».

В официальном заявлении японского Министерства иностранных дел, опубликованном в прессе, отрицалось существование каких бы то ни было секретных статей, приложенных к пакту: соглашение-де не направлено против Советского Союза или какой-либо другой отдельной страны.

За всеми переговорами об «антикоминтерновском пакте» чувствовались режиссерская рука и дипломатический почерк Ёсукэ Мацуоки...

Американский обвинитель Тавеннер на Токийском процессе огласил подлинник записи первой беседы между только что назначенным министром иностранных дел и колоний Мацуоки (Ёсукэ Мацуока был официальным чиновником Южно-Маньчжурской железной дороги) и германским послом в Токио генералом Оттом. Беседа эта происходила 1 августа 1940 года. Процитируем отрывок из нее. «Я считаю, — говорил Мацуока, — что фюрер Гитлер и немецкий министр иностранных дел должны знать так же хорошо, как ваше превосходительство, что я являюсь одним из инициаторов японо-германского «антикоминтерновского пакта».

Военный атташе, а затем посол в Берлине генерал Хироси Осима (осужден к пожизненному заключению) приверженец тесного японо-германского союза, поклонник Гитлера и его политики и враг Советского государства, в августе 1939 года получил чувствительный удар: Риббентроп, с которым Осима был в дружеских отношениях, незадолго до своей поездки в Москву предупредил его о возможности соглашения Германии с СССР… Прошло несколько дней, и советско-германский пакт о ненападении стал реальностью. Генерал Осима был потрясен, так же как и все японское правительство, для которого такое соглашение явилось полной неожиданностью. В статье второй секретного соглашения при «антикоминтерновском пакте» было записано, что «Высокие Договаривающиеся Стороны не будут заключать без взаимного соглашения никаких политических договоров с Союзом Советских Социалистических Республик, которые не соответствуют духу настоящего соглашения». И вдруг — такой коварный удар!

26 августа 1939 года японский министр иностранных дел Арита поручил Осиме передать германскому правительству, что японское правительство рассматривает пакт о ненападении и договор, который недавно был заключен между германским правительством и правительством Союза Советских Социалистических Республик как противоречащие секретному соглашению, приложенному к «антикоминтерновскому пакту».

Однако Хироси Осима поступил наперекор собственному правительству. Он вручил протест не 26 августа, а только 18 сентября 1939 года. Дата была выбрана не случайно: вермахт как раз успешно закончил польскую кампанию, и Осиме было чем «подсластить пилюлю». По докладной записке статс-секретаря германского Министерства иностранных дел фон Вейцзекера, события развернулись следующим образом:

«Сегодня японский посол поздравил нас с успехами польской кампании. Затем, чувствуя себя несколько неловко, он вынул бумагу, датированную 26 августа, и сказал: «Как вам известно, в конце августа я отказался выразить резкий протест, как мне это поручило сделать японское правительство. Но я не мог действовать наперекор этому предписанию, поэтому я только телеграфировал, что последовал приказу, и ждал конца польской кампании. Я полагал, что этот шаг тогда не был так важен...».

Такое поведение посла по отношению к своему правительству — случай весьма редкий в истории дипломатии. Но единомышленник Мацуоки был послом особого рода: один из обвинителей на процессе сказал, что Осима был больше нацистом, чем японцем.

28 августа 1939 года было опубликовано заявление кабинета Хиранумы об отставке. В нем, в частности, говорилось: «Поскольку в Европе создалась новая, сложная и запутанная обстановка... возникла необходимость в отказе от прежней политики и выработке нового политического курса... Именно в тот момент первоочередной задачей стал поворот в политике и обновление состава кабинета».

Зaбыв о поражении, которое советские войска нанесли японцам летом 1938 года у озера Хасан, правительство Хиранумы предприняло в начале мая 1939 года значительно более масштабные военные действия на реке Халхин-Гол, проходящей по территории Монгольской Народной Республики. Стратегическая цель этой акции заключалась в том, чтобы перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль и в случае успеха отделить Дальний Восток от Советского Союза. Но японские войска, переправившиеся через Халхин-Гол, были окружены и уничтожены в ходе совместных действий советских и монгольских соединений. Японские потери оказались весьма значительными: более 50 тысяч убитыми, ранеными и попавшими в плен. Было захвачено или уничтожено большое количество японских танков, орудий и самолетов.

Когда спустя несколько лет Хиранума занял свое место на скамье подсудимых, события на Халхин-Голе стали одним из самых серьезных предъявленных ему обвинений.

Промелькнул август 1939 года, миновали осень, зима и весна 1940 года. События разворачивались с молниеносной быстротой. К июлю 1940 года Германия захватила Норвегию, Голландию, Бельгию и Францию. В руководящих японских кругах не исключалась тогда возможность, что Гитлер осуществит свой широко рекламируемый нацистами план: высадит войска на Британских островах и в быстротечной кампании разгромит англичан.

Жарким летом 1940 года японские политики только и думали о том, как бы не опоздать к разделу колоний, принадлежавших Франции, Голландии и Великобритании в Азии, в районе южных морей. Там была заветная нефть, цветные и черные металлы — словом, все то, чего не было в Стране восходящего солнца.

«С другой стороны, после Хасана и особенно Халхин-Гола у правителей Японии остыло желание наносить первый и основной удар по СССР. В Токио предпочитали сражаться не с сильными, а со слабыми. Поворот же в сторону южных морей требовал безопасного тыла на севере, а следовательно, временного урегулирования отношений с Советским Союзом», — так мыслил Р. Зорге и соответственно ориентировал действия своего «друга» — германского посла О. Отта.

Советско-германский договор о ненападении уже не рассматривался как предательство по отношению к Японии, а нормализация отношений между СССР и Третьим рейхом создавала возможность использовать Берлин в качестве посредника в урегулировании японо-советских отношений.

Зорге все это прекрасно понимал.

Перемена кабинета министров стала необходимостью. Армия единогласно поддержала кандидатуру князя Коноэ. «Назначение министра иностранных дел представило наибольшую трудность. Он (Анами. — Авт.) сказал мне, что армия оставит это полностью на усмотрение князя Коноэ».

Так в этой сложной, неясной и тревожной обстановке пал кабинет Ёнаи и к власти пришел кабинет Коноэ, а в кресле министра иностранных дел оказался Ёсукэ Мацуока. К шестидесяти годам сбылась мечта его жизни: в решающие для истории дни он оказался на решающем месте. Очевидно, Мацуока был так уверен в своем будущем, что еще до объявления о его назначении он конфиденциально информировал о близящихся переменах германского посла и выразил ему свое желание установить дружественное сотрудничество с Германией.

В течение формирования кабинета Коноэ Германия благодаря Мацуоке была в курсе событий японской политической жизни. 20 июля 1940 года посол Отт сообщил своему правительству, что «назначение Мацуоки безусловно приведет к переориентации японской внешней политики».

Надо сказать, что в период пребывания Мацуоки на новом посту обстоятельства благоприятствовали ему.

К августу 1940 года Гитлер понял, что Англия не только не повержена, но — что еще хуже — не ищет мира. Разговоры о возможности в любой день и час осуществить высадку на Британских островах на самом деле была просто дешевой пропагандой. Для осуществления такой задачи Германия, во-первых, не обладала соответствующей военно-морской мощью и необходимыми средствами десантирования и, во-вторых, не сумела «в битве за Англию» добиться абсолютного превосходства в воздухе. А без этого высадка была обречена на провал. Помощь Великобритании от США все усиливалась. В этой ситуации борьба против Англии была немыслима без мощного военно-морского флота. А главное, не исключалась возможность вступления в войну самой Америки. В этих условиях опора на одну Италию становилась явно недостаточной. Война грозила расшириться и затянуться. Гитлер хорошо помнил ответ Людендорфа кайзеру Вильгельму II в годы Первой мировой войны: «Если Италия выступит против нас, достаточно шестидесяти дивизий, чтобы ее разгромить; если она станет нашим союзником, потребуется восемьдесят дивизий, чтобы ее поддержать». Операции Муссолини в Испании, Африке, Албании и Греции говорили Берлину, что мысль Людендорфа отнюдь не устарела и в новой войне итальянский солдат может оказаться «в снегах без сапог».

Сложившаяся обстановка породила в рейхсканцелярии потребность найти мощного союзника в лице Японии. В Токио же стремились не опоздать к разделу колониального пирога в Юго-Восточной Азии.

Загадка Халхин-Гола

«Мы стоим на своем посту и вместе с вами встречаем праздник в боевом настроении. Рамзай. 21 февраля 1939 года».

Первый сигнал тревоги подал Мияги.

— Я пишу портрет одного генерала Квантунской армии, — рассказал он Рихарду. — Вчера генерал потребовал, чтобы я срочно закончил работу, потому что его отзывают из отпуска в Маньчжоу-Го. Он намекнул, что предстоит такая же «работа», как в прошлом году на озере Хасан.

Потом позвонил Одзаки. Его голос даже в телефонной трубке звучал необычно взволнованно:

— Нам обязательно нужно встретиться, Зорге-сан!

...Они встретились в книжном магазине на Минамото-мати. Магазин большой, с антресолями. Кругом пестрые от книжных корешков длинные полки. Рихард и Ходзуми были здесь постоянными покупателями, и на них уже не обращали особого внимания. Тут они могли сколько угодно рыться в книгах.

Они встретились в самом дальнем конце антресолей, между полок. Убедившись, что рядом никого нет, Ходзуми начал тихо сообщать, листая томик стихов:

— Я позвонил вам сразу, как только вышел от принца Коноэ. Вчера вечером у него было совещание с деятелями армии. А сегодня утром он вызвал нас, экономических и финансовых советников, и предложил срочно произвести расчеты материалов и средств, необходимых для переброски войск в район Барги. Это на территории Маньчжоу-Го, но у самой границы с Советской Россией и Монголией. Во время разговора принца по телефону я уловил названия: Буир-Нур и Халхин-Гол. Первое — озеро, второе — река на территории Монголии и Китая. Думаю, что готовится новая провокация.

— Вы должны сделать расчеты для переброски какого количества войск? — спросил Рихард.

— Сначала — для одного пехотного и одного кавалерийского полков, но потом — для нескольких дивизий, танковых и артиллерийских частей, нескольких авиаполков... Эти масштабы тревожат...

— Очень важная информация, — задумчиво сказал Зорге. — Держите меня в курсе всех новостей, даже незначительных.

* * *

В посольстве Отта не оказалось.

— Он еще не вернулся из Министерства иностранных дел, — грустно улыбаясь и глядя на Рихарда преданными, влюбленными глазами, сказала Хильда, секретарь посла. Хильде он уделял иногда особое внимание.

Зорге прошел к военному атташе.

— Как вам нравится эта новая заварушка, которую затевают японцы на Халхин-Голе? — спросил Шолль после того, как они обменялись приветствиями.

— О чем вы говорите, дорогой? — небрежно бросил Зорге.

— Как, даже вы не знаете? — удивился майор. — Полчаса назад мне и генералу Отту сообщили...

Дома Рихард развернул на столе карту. Вот она, река Халхин-Гол. Государственные границы СССР и МНР, горный хребет Большого Хингана.

Новости, сообщенные Мияги, Одзаки и так же Шоллем, не были неожиданными для Рихарда. Он еще раньше обратил внимание на то, что японцы развернули строительство новой железной дороги, ведущей в этот пустынный, необжитый край, к самой границе Монголии. Они увеличивали пропускную способность и ранее существовавшей дороги Харбин — Хайлар. Одновременно с этим Япония отклонила предложение Советского правительства о заключении пакта о ненападении.

Сюда, на Дальний Восток, докатывалось эхо грозных событий, происходивших в Европе. Германия завершила захват Чехословакии. Гитлер объявил Чехию и Моравию германским протекторатом. И тотчас же Геббельс начал кампанию в печати и по радио за присоединение к рейху всех территорий, где проживают немцы. В Берлине тиражировали так называемую «лингвистическую карту Европы», на которой в число стран с немецким населением были включены Польша, Венгрия, Литва, Югославия... Советский Союз не оставался безучастным к таким проискам. И чтобы отвлечь его внимание, Германия стала натравливать на СССР своего дальневосточного партнера по агрессивному блоку. В японской печати участились нападки на Советский Союз. А теперь, вероятно, решили воспользоваться подходящей ситуацией и генералы.

Но что это означает? Начало войны? Или как летом прошлого года у озера Хасан, на высотах Заозерная, Безымянная и Пулеметная Горка — еще одна разведка боем прочности наших рубежей и боеспособности Красной армии?

Для окончательных выводов сведений еще недостаточно. Но уже ясно: нападение готовится более тщательно и масштабы его крупнее, чем в прошлом году.

Рихард снова склонился над картой. Сейчас он поставил себя на место генералов японского Генштаба. Да, этот район — более выгодный плацдарм для нападения на СССР, чем приморский, у Хасана. Отсюда открывается кратчайший путь в Советское Забайкалье. Это уже угроза всему советскому Дальнему Востоку. И все же: война или провокация? Может быть и другой вариант: провокация, которая в случае успеха перерастет в войну... В любом случае проба сил, проверка боем, вызов, противоречивший всем заверениям о «ненападении».

Как бы там ни было, Москва должна знать: Халхин-Гол!

Клаузен передал радиограмму в Центр.

Еще в январе 1939 года правительство принца Коноэ ушло в отставку. Премьер-министром стал барон Киициро Хиранума, близкий друг генералов Араки и Мадзаки. На тайном заседании кабинета он принял окончательное решение: выступить против Советского Союза.

И вот название монгольской речки замелькало на страницах газет всего мира: «Халхин-Гол — провокация или большая война?»

В середине мая первое нападение — силами двух батальонов пехоты и конницы — было отбито.

В конце мая восточнее Халхин-Гола сосредоточено более двух тысяч «штыков и сабель», орудия, бронемашины, самолеты. Советское правительство заявило, что, верное договору с МНР, оно будет защищать границы Монгольской Народной Республики так же, как свои собственные, — и отдало приказ о переброске в этот район войск Красной армии. Японцы понесли тяжелые потери и отошли на территорию Маньчжурии.

Еще только подтягивались к району боев японские свежие полки, а Рихард уже имел подробный план «второй волны»: в ней должны были принять участие около 40 тысяч японских солдат, — и даже «третьей волны», наступления, которое должно развернуться в августе силами целой армии.

Самому Рихарду не удалось выехать на места боев. Зато Вукелич добился назначения специальным корреспондентом агентства Гавас при штабе Квантунской армии и присылал под видом заметок и информации донесения прямо с театра военных действий. Внимание всех других своих помощников Зорге сосредоточил в это время на выяснении одного: какие подкрепления посылает Япония на монгольскую границу. Эти сведения помогали Рихарду делать выводы о возможном разрастании конфликта. Клаузен регулярно передавал в Центр радиограммы об обстановке в Японии и на Халхин-Голе.

В начале июня Зорге подготовил для Москвы обстоятельный доклад с важными оценками и выводами о военно-политическом положении на Дальнем Востоке, о перспективах военного сотрудничества Японии, Германии и Италии и вероятных сроках готовности Германии и Японии к большой войне. Основные положения этого доклада сводились к следующему:

«1) Военное выступление Германии и Японии против СССР в ближайшее время маловероятно. Германия всецело поглощена подготовкой захвата Польши и борьбой против Англии и едва ли в ближайшем будущем сможет проявить непосредственный интерес к вопросу войны против СССР. В течение нескольких ближайших месяцев должна решиться судьба Польши. Тогда, после разгрома Польши, перед германской армией всплывут новые, непредвиденные, необозримые возможности развития, которые могут оказать определенное влияние на действия Японии.

2) Затянувшаяся война в Китае вызывает напряжение всех сил Японии. Об одновременном развязывании войны против СССР без поддержки со стороны Германии не может быть и речи. Японские вооруженные силы — армия, флот, авиация — требуют основательной реорганизации и перевооружения. По данным германского ВАТа, завершение этой реорганизации потребует еще 1,5 — 2 года, то есть Япония будет готова к «большой войне» не ранее чем в 1941 году.

3) Вступая в союз с Германией и Италией, японцы не будут себя связывать так безоговорочно, как Германия и Италия. Однако в своей политике на Дальнем Востоке они будут держать равнение на Германию и Италию. Если Германия и Италия развяжут войну, то Япония предпримет на Дальнем Востоке определенные враждебные акты против Англии и Франции и, в частности, не пройдет в своих действиях мимо Сингапура».

Свои выводы Рамзай подкрепил докладом о состоянии экономики Японии. И главное: «Япония, несмотря на агрессию в районе Халхин-Гола, не готова к развязыванию большой войны против Страны Советов». Для того чтобы прийти к этому выводу и передать его, требовались высочайшая ответственность, смелость, ум. Но именно таким разведчиком был Рихард Зорге.

* * *

Генерал Отт был в ярости. Он носился по кабинету, сыпал проклятиями:

— Щенки! Сопляки! Дармоеды, черт их побери! И это на них работает наша промышленность, им прислали мы лучших наших специалистов! Это им за «спасибо» поставляем мы самолеты, оружие, снаряды! Безмозглые идиоты!..

Он судорожно заглотнул воздух, опустился в кресло, начал массировать сердце. Зорге подал ему стакан воды.

— Доведут они меня до инфаркта... Скажи, Рихард, ты мог предвидеть такой крах?

Действительно, последнее, решающее наступление японцев в районе Халхин-Гола — их «третья волна» — окончилось полной катастрофой. В начале августа главное командование сосредоточило на исходных рубежах 75-тысячную армию, более 500 орудий, около 200 танков, 350 самолетов. Казалось, на этот раз победа гарантирована — тем более что, по сведениям разведки, императорской армии должны были противостоять лишь незначительные силы советских и монгольских пехотных и кавалерийских частей, пограничники.

И вдруг, буквально за несколько часов до сигнала к общему наступлению, на рассвете 20 августа на передний край обороны японцев, на тылы и артиллерийские позиции советские бомбардировщики обрушили с неба лавину фугасов. Потом ударили тяжелые орудия. И началась общая атака советско-монгольских войск по всему фронту: хлынули пехота, конница, танки, в тыл противника высадились авиадесантные части... Через три дня японская армия оказалась полностью окруженной. А затем советская пехота при поддержке авиации и танков стала расчленять ее на отдельные группы, словно бы разрезая блин на куски, и уничтожать ее по частям.

В последней конфиденциальной сводке, полученной Оттом (эта сводка и вывела генерала из себя), сообщалось, что 31 августа японские войска «оказались вынужденными» полностью очистить территорию Монгольской Народной Республики. Большая часть 6-й армии генерала Риппо уничтожена. Потери только убитыми составили 25 тысяч человек, противник захватил 175 орудий, тысячи винтовок, десятки тысяч снарядов, миллионы патронов. Только в августовских боях императорские военно-воздушные силы потеряли свыше 200 боевых самолетов. Разгромлены отборные части, многие попали в плен. Министерство иностранных дел уведомляло Германию, что оно вынуждено будет просить Москву о мирном урегулировании конфликта.

Задним числом, уже через свою агентуру, германский посол узнал, что советскому командованию удалось ввести в заблуждение японские войска благодаря широкому применению дезинформации. Советские и монгольские штабы передавали ложные сводки о строительстве оборонительных сооружений и посылали ложные запросы на инженерное имущество; мощная звуковещательная станция имитировала забивку свай, создавала впечатление, что по всему фронту ведутся долговременные оборонительные работы. А войска передвигались только ночью. Чтобы противник не услышал шума танковых моторов, когда машины сосредоточивались на исходных позициях перед наступлением, в небе рокотали бомбардировщики, а на земле то и дело вспыхивала бессистемная стрельба. Японские части были застигнуты врасплох. Однако ни их командованию, ни генералу Отту так и не стало известно, кто же раскрыл карты императорского штаба перед Москвой.

— Ты можешь это объяснить, Рихард?! — снова взревел Отт. — Русским удалось одурачить всех нас. Когда они успели подтянуть к Халхин-Голу столько войск? О, черт побери!

— Стоит ли так переживать из-за этих самураев? — пожал плечами Рихард. А сам подумал: «Наверняка Москва заключит перемирие с японцами, показывая этим нашу волю к миру».

—  «Стоит ли переживать»! — иронизировал посол. — Э, ничего ты не понимаешь, хоть и слывешь великим специалистом по Японии! Дело гораздо опаснее, чем ты думаешь. Мне наплевать на дохлых самураев и даже на наши сбитые самолеты. Я опасаюсь другого: как бы разгром на Халхин-Голе не заставил их отказаться в будущем от большой войны против Советов.

— За одного битого двух небитых дают, — усмехнулся Рихард. И подумал: «Генерал абсолютно прав. Теперь, прежде чем вновь сунуться, они еще сто раз подумают. Им-то лучше быть небитыми. И Япония дважды в одну реку не пойдет...».

Генерал отхлебнул воды, поморщился:

— Не очень-то понятно мне, что происходит в Берлине. Этот пакт...

Зорге понял, на что намекает Отт, хотя и не решается высказать свое мнение вслух. Неделю назад, 23 августа, в Москве подписан пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом. Этот пакт предусматривал, что оба государства будут воздерживаться от всякого насилия, агрессивных действий и нападения друг на друга как отдельно, так и совместно с другими державами, будут разрешать все спорные вопросы только мирным путем. Пакт заключен сроком на 10 лет.

Двусмысленность положения германского посла в Токио заключалась в том, что фюрер подписал пакт, даже не уведомив предварительно своего дальневосточного «брата». Возмущению в правительственных кругах Токио не было предела. Министр иностранных дел Японии Арита пригласил к себе Отта и сухо заявил ему:

— Правительство Японии рассматривает заключенный правительством Германии пакт о ненападении с СССР как прекращение переговоров о пакте трех держав оси. Правительство Японии выражает правительству Германии протест.

25 августа Зорге передал в Центр текст телеграммы, отправленной Оттом в Берлин:

«Японская пресса и общественное мнение были потрясены текстом пакта о ненападении». От себя Рихард добавлял, что кабинет премьер-министра Хиранумы расценивает этот шаг Германии как нарушение ее обязательств по «антикоминтерновскому пакту».

…Теперь генерал Отт, понизив голос, как будто опасался, что его подслушают в его собственном кабинете, с огорчением сказал Рихарду:

— Не могу понять, чем вызван такой шаг. Конечно, Красной России такой договор выгоден. Но в каком виде выглядим теперь мы перед приверженцами национал-социализма? Пакт с коммунистами! Как объяснить его в свете наших тотальных целей?

Отт многозначительно посмотрел на журналиста и перевернул несколько плотных, с золотым обрезом страниц «Майн кампф».

—  «Новая германская империя должна будет в таком случае снова выступить в поход по дороге, давно уже проложенной тевтонскими рыцарями, чтобы германским мечом добыть нации насущный хлеб, а германскому народу — землю, — цитировал он. — Это громадное государство на Востоке созрело для гибели... Мы избраны судьбой стать свидетелями катастрофы, которая явится самым веским подтверждением правильности расовой теории».

Генерал бережно закрыл том.

— Неужели фюрер... — И сам же отогнал эту крамольную мысль: — Нет, когда придет время — фюрера не остановит этот клочок бумаги, подписанный в Москве.

Да, ход событий всех лет с момента прихода Гитлера к власти, и особенно событий последнего года, убеждал Рихарда, что фюрер меньше всего считался со своими договорными обязательствами.

В прошлом году, расправившись с Австрией, он сразу же начал готовить захват Чехословакии, предъявив оскорбительное для Праги требование: отдать рейху Судеты. В своей речи Гитлер клятвенно заверил союзников Чехословакии — Англию и Францию, что его интересует только вопрос о немецком меньшинстве, которое якобы угнетается в этой стране. Пусть отдадут Судеты — и больше ничего ему не надо. «Это — последнее территориальное требование, которое я выдвигаю в Европе», — лицемерно заверил он. Париж и Лондон уговорили чехословацкое правительство пойти на уступки. В конце сентября 1938 года в Мюнхене была оформлена позорная сделка с Гитлером. В этой сделке приняли участие Англия, Франция и Италия. Правительство США, хотя формально и не участвовало в Мюнхенской конференции, полностью одобрило ее решение. Чехословакия пала.

И сразу же на очередь встал «польский вопрос». И тоже по испытанному приему: для начала требование о «свободном городе Данциге».

Как стало известно Рихарду от посла Отта, фон Риббентроп заявил в Берлине, что Данциг должен быть частью германской империи, что Польша должна разрешить создание экстерриториальных автомобильной и железных дорог через свою территорию для прямой связи рейха и Восточной Пруссии. Польша, конечно же, была против. Ее поддерживали Англия и Франция. Но Гитлер и не думал отказываться от своих притязаний. Лондон и Париж пошли на попятную — Данциг был отдан Германии...

Генерал Отт прошелся по мягкому ковру из угла в угол кабинета.

— Хотя за Халхин-Гол нам не ждать крестов, но утешение есть: добрые вести из фатерлянда. Помнишь, я говорил тебе, что фюрер не удовольствуется одним Данцигом и начнет войну с Польшей? — Генерал приосанился. — Наш великий вождь выполняет свои обязательства перед Германией. Вот! — Он протянул Рихарду бланк телеграммы с грифом «Особо секретно. Господину послу. Только для личного ознакомления».

Из текста телеграммы следовало, что в ночь на 31 августа группа солдат польской армии совершила нападение на радиостанцию в немецком городе Глейвице, расположенном у самой границы с Польшей. Фюрер не может потерпеть такого оскорбления и — вынужден объявить войну. 1 сентября, в 4 часа 45 минут утра, вооруженные силы рейха перешли польскую границу.

— Какое сегодня число и который сейчас час? — прервал его мысли Отт.

— Что за шутки, Ойген? — Рихард посмотрел на часы. — Сегодня — первое сентября, двадцать три часа семнадцать минут.

— Значит там — полдень... — Генерал сделал многозначительную паузу. — Следовательно... уже семь часов тридцать две минуты, как началась большая война! — Господин генерал любил точность и был превосходно осведомлен. Но о размерах войны он еще не мог знать...

1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война.

Схватка над пропастью

Итак, Вторая мировая война ворвалась в двери Старого Света.

Рихард Зорге в статье «Ветер богов», рассказывая об отношении островной империи к вспыхнувшей в Европе войне, писал:

«В воскресенье 3 сентября продавцы экстренных выпусков газет, пронзительно звеня специальными колокольчиками и до хрипа надрывая голоса, оповестили вечерний Токио о том, что Англия объявила войну Германии. Казалось, что на какую-то долю секунды скопище людей на Гиндзе, главной торговой улице города, замерло. Сильное напряжение, в котором Токио находился с момента первых боевых действий на польской границе до объявления войны Англией 3 сентября, быстро разрядилось. Биржа вскоре зафиксировала большое повышение курсов, все мало-мальски стоящие японские гостиницы заполнили оптимистически настроенные представители делового мира. Одна из особенно близких к японским хозяйственным кругам газет даже сравнила новую войну в Европе с тайфуном, вошедшим в японскую историю под названием «Ветер богов», тайфуном, который в конце тринадцатого столетия спас Японию от величайшего национального бедствия — нашествия монголов под водительством Каблай-хана...».

* * *

В кабинете посла Отта появилась большая карта Польши. На ней генерал, получая очередную сводку событий из Берлина, наносил бумажными флажками со свастикой линию фронта. Эта линия стремительно продвигалась в глубь польской территории, к Варшаве. Но даже не глядя на эту карту, можно было понять, что Польше не выстоять перед натиском бронированных фашистских колонн: она обречена.

Не спешили на помощь Польше ее союзники Англия и Франция, взявшие торжественное обязательство совместно бороться против возможного германского вторжения. Правда, они объявили войну рейху, но слали не войска, не авиацию и флот, а всего лишь словесные угрозы. Их расчеты были прозрачны: может быть, Гитлер не остановится на восточной польской границе, а двинется дальше? Фюрер же повел себя в отношении союзников Польши очень решительно: в первый день объявления Англией войны подводная лодка рейха торпедировала английский пассажирский пароход «Атения». Это было начало ожесточенной подводной охоты фашистских субмарин.

— Слава богу, что Англия и Франция топчутся на месте, — размышлял вслух в присутствии Рихарда у карты генерал Отт. — Ведь на Западе двум десяткам наших дивизий противостоит сто десять вражеских...

Как и предполагал Зорге, «нападение на радиостанцию в Глейвице» послужило поводом для развязывания войны. Еще в мае Гитлер заявил своим военачальникам: «Вопрос о том, чтобы щадить Польшу, отпадает. Остается решение: напасть на нее при первом удобном случае... Не Данциг является нашей целью. Речь идет о завоевании жизненного пространства на Востоке». За несколько дней до открытия боевых действий он предупредил командование вермахта: «Действовать самым беспощадным образом! Никакого сострадания! Право — на стороне сильного. Предельная жестокость!.. Я дам сигнал, когда открыть пропагандистскую кампанию, и дам повод к войне. Неважно, будет он правдоподобен или нет. Победителя не судят». Фюрер заведомо знал, что союзники Польши не представляют для него угрозы. На том же совещании он сказал: «Я видел жалких червяков Чемберлена и Даладье в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы напасть... Единственно, чего я боюсь, — это приезда ко мне Чемберлена или какой-либо другой свиньи с предложением изменить мои решения. Но он будет спущен с лестницы, даже если бы мне самому пришлось дать ему ногой в брюхо на глазах у фотокорреспондентов!»

Но этого Гитлеру не пришлось делать.

Эсэсовцы приступили к выполнению задания фюрера: найти повод к войне. Гиммлер подготовил много вариантов. Выбор пал на один. Инсценировку готовили начальник гестапо Гиммлер и его заместитель Гейдрих. По их заданию в 150 польских военных мундиров переодели говорящих по-польски эсэсовцев. Из местного отделения гестапо в Глейвице и немецких тюрем привезли несколько десятков заключенных, их так же переодели в польскую форму. В ночь на 31 августа заключенных отравили ядом. Уже после этого им нанесли огнестрельные раны, и трупы разбросали на площади около радиостанции. Переодетые в форму польских солдат эсэсовцы «захватили» радиостанцию и обратились по радио к местным жителям на польском языке с призывом: пора свести счеты с ненавистным врагом — Германией, сделали несколько выстрелов у микрофона и скрылись. Тотчас на «место инцидента» Геббельс пригласил иностранных корреспондентов. Им показали трупы убитых — доказательство «провокационного нападения». В тот же день фюрер отдал приказ по армии. «После того как были исчерпаны все политические возможности мирным путем устранить тяжелое положение для Германии на ее восточных границах, я решился прибегнуть к насильственным мерам!» — заявил он.

А на Востоке? Как все это знакомо! Разве японская военщина устраивала не такую же инсценировку под Мукденом для того, чтобы найти повод к войне с Китаем?..

Прошло всего три недели. Польша пала. К рейху присоединены Данцигский коридор, Верхняя Силезия, Вертегау, а остальная территория объявлена «польским генерал-губернаторством». Правителем новых оккупированных земель назначен Франк.

Посол Отт собрал иностранных журналистов на демонстрацию нового, только что полученного из Берлина документального фильма.

Экран прорезала готическая вязь: «Огненное крещение». Перед глазами замелькали зловещие кадры: в небе плыли армады геринговских бомбардировщиков с крестами на крыльях. Из открытых люков сеялись бомбы. На земле клубился дым. Рушились стены…

* * *

«Дорогой мой товарищ. Получили ваше указание остаться еще на год; как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу. С благодарностью принимаю ваши приветы и пожелание в отношении отдыха. Однако если я пойду в отпуск, это сразу сократит информацию. 1 января 1940 года. Рамзай ».

* * *

Центр предупредил руководителя группы «Рамзай», что теперь он должен особенно тщательно следить за развитием взаимоотношений между Германией и Японией. Зорге и сам понимал, что это для него — главное. Наблюдая за ходом событий, он все больше задумывался над скрытыми течениями политики этих двух стран. Течения были неровны, изобиловали водоворотами, большей частью неразличимыми с поверхности, сверкающей гладью дипломатических улыбок и взаимных любезностей.

Как ни парадоксально, но Япония в 1939 году тормозила заключение всеобъемлющего военного союза с Германией, считая его не очень-то выгодным. Токийские стратеги, предвидя, что рейх развяжет в скором времени войну в Европе, не хотели связывать себя обязательствами немедленного присоединения к ней на стороне стран оси. Их гораздо больше устраивало, если бы захватнические планы фашистов были направлены исключительно против Советского Союза. На этот путь они (одновременно с Англией, Францией и США) подталкивали Гитлера. Еще более помешал сближению заключенный Берлином советско-германский пакт о ненападении. Из-за него вынужден был подать в отставку сторонник германской ориентации премьер Хиранума, а следом за ним — и посол Японии в Берлине генерал Осима. Это не нравилось генералу Ойгену Отту.

Однако после начала войны в Европе, как и предвидел Зорге, взаимоотношения между Германией и островной империей вновь стали улучшаться, хотя японские военные заняли выжидательную позицию, помня о недавнем плачевном опыте Халхин-Гола. В Генштабе все более склонялись к одобрению плана экспансии в направлении южных морей: в колониальных странах этого района и вообще в Юго-Восточной Азии имеются как раз те виды военно-стратегического сырья, в которых нуждалась империя. К тому же Англия и Франция теперь не смогут оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление. Но не отказывались от своих замыслов и сторонники северного направления агрессии, стратегические стрелы которого давно прочерчены на штабных картах через Китай, Корею и Маньчжоу-Го в сторону Советского Союза. Какая группа в правительстве и армии возьмет верх? Юг или Север? Это предстояло выяснить Рихарду и его товарищам в ближайшее время.

В первые дни и месяцы 1940 года бурную активность развернул посол Отт. Он сам, военный атташе и другие высокопоставленные чиновники германского посольства то и дело устраивали встречи с японскими политическими деятелями и генералами: убеждали их отказаться от выжидательной политики и приступить к активным действиям. О конкретном характере этих действий речи пока еще не было.

Рихарда тревожили и сообщения, которые поступали из Берлина. Вермахт набирал мощь. В 1938 году под ружьем в рейхе находились 52 дивизии, а в 1939-м — уже 103, формировались все новые бронетанковые и авиационные части. Вскоре после подписания с СССР пакта о ненападении фюрер в узком кругу заявил: «Я долго сомневался, начать ли мне с нападения на Восток, а затем уже на Запад... Вынужденно получилось так, что Восток на ближайшее время выпал... У нас имеется договор с Россией. Однако договоры соблюдаются лишь до тех пор, пока они выгодны...».

За Польшей настал черед других стран. Во Франции, вдоль границы с Германией, шло сооружение оборонительной «линии Мажино». В Париже расхваливали наисовременнейшие фортификационные сооружения, их грозное вооружение. Немецкое командование делало вид, что проявляет огромный интерес к этой линии, в Германии распускались слухи, что именно здесь немцы попытаются совершить прорыв. И вдруг 9 апреля гитлеровские войска без боя вторглись и оккупировали соседнюю Данию, высадили десант в Норвегии, на следующий день вступили в пределы Голландии, Бельгии и Люксембурга и, обойдя с севера «линию Мажино», развернули широкую наступательную операцию против Франции. Ее союзница Англия принялась сосредоточивать свою экспедиционную армию на франко-бельгийской границе лишь с первых чисел мая. Когда вермахт оккупировал Бельгию, английские войска выступили. Однако едва придя в соприкосновение с немецкими войсками, они тут же повернули вспять, оставляя без прикрытия французскую армию.

Они отошли в район Дюнкерка и по приказу из Лондона начали в спешке погрузку на суда. И тут произошло нечто поразительное: целую неделю английские дивизии эвакуировались с континента, а рядом, на расстоянии в несколько километров, стояли гитлеровские бронетанковые соединения и не препятствовали противнику, хотя могли окружить и полностью уничтожить его.

— Чудовищный просчет? — терялся в догадках Отт. — А может быть, наш великий вождь хочет договориться с Англией и приберегает силы для более важной акции?

Рихард разделял эту точку зрения.

Франция капитулировала. Победа гитлеровских полчищ в Европе все больше туманила голову самураям. Им казалось, что наступает самый выгодный момент для осуществления и их захватнических планов. Теперь уже Министерство иностранных дел Японии само, через Отта, уведомило Берлин, что империя желает вступить в более тесное сотрудничество с рейхом.

К чему поведет укрепление союза агрессоров?

— Чем вы обеспокоены? — спросил Рихард генерала, застав его за рюмкой саке. Отт пил один, только когда хотел взбодрить себя и принять особо трудное решение.

— Не обеспокоен, а озадачен, — хмуро ответил посол. — Они, — он кивнул в прикрытое солнцезащитными жалюзи окно, за которым плавал и плавился июньский день, — доводят «до сведения» нашего правительства, что намерены установить «новый порядок в Азии, как это сделала Германия в Европе», и проявляют «особенную заинтересованность» в судьбе колоний поверженных нами государств. — Отт выразительно, с сарказмом процитировал эти фразы из японского документа и воскликнул: — Видишь ли, эти колонии теперь оказались без хозяев — и самое время прибрать их к рукам! А это — Индокитай, Бирма.

— Ну и что же? — спросил Рихард. — Разве это не соответствует и планам Берлина?

— Нет, ты подумай: сами они не в состоянии отхватить даже клочок джунглей под своим носом, а вот воспользоваться плодами наших великих побед — тут как тут! Уверен, что послание, — он небрежно отбросил на стол письмо с печатью японского МИДа, — не вызовет восторга у Риббентропа.

— Но вы, генерал, конечно же знаете, что нужно сделать в данном случае, — многозначительно проговорил Зорге.

— Что именно? — выжидающе посмотрел на него Отт.

— Сопроводить послание самураев письмом и в нем убедительно изложить Берлину ваши справедливые соображения. Кстати, не следует забывать и о германских интересах в Китае. Эти «братья» не очень-то с ними считаются. И заодно стоит намекнуть о вашей позиции представителям дружественной нам прессы.

— Правильно! — оживился посол. — Я как раз и думал обо всем этом. — Он невольно кивнул в сторону бутылки. — А намекнуть прессе — это уже твоя забота.

— Ваше распоряжение, господин посол, будет выполнено незамедлительно. — И Рихард направился к двери.

Вскоре немецкая печать начала открыто выражать недовольство тем, что «дальневосточный брат» пытается таскать каштаны из огня чужими руками. Холодно принял предложения Токио и Риббентроп. И все же Зорге понимал: это лишь кратковременная отсрочка: общие интересы агрессоров в этих исторических условиях были сильнее, чем их противоречия. К тому же Япония, видимо, намеревалась не только пожинать плоды и возлечь на лавры чужой победы, но и сама хотела включиться в «большую игру». Об этом лишний раз свидетельствовало распространенное агентством Домей цусин мнение военно-промышленных кругов о том, что «победа Германии в Европе сама по себе не приведет к улучшению экономического положения Японии, и поэтому нужно установить автаркию{3} Восточной Азии, тем самым сделав еще один крупный шаг по пути строительства новой Восточной Азии».

В конце июля 1940 года в Токио снова произошла смена кабинета — и снова премьер-министром стал принц Коноэ. Пост министра иностранных дел в правительстве занял Мацуока, ярый сторонник агрессивной политики. Это не предвещало ничего хорошего.

Но все же Рихард встретил известие с облегчением: принц более осторожен, чем другие претенденты на кресло премьера, к тому же Ходзуми Одзаки снова сможет получать важнейшие сведения непосредственно «из кухни, где стряпают пищу». При новой встрече с Зорге — на этот раз в купе местного поезда, шедшего из Токио в пригород, — советник премьера изложил Рихарду ближайшие намерения нового кабинета:

— Коноэ решительно настроен выжать все возможное из европейской ситуации: добиться окончательной победы в Китае и приступить к созданию великой империи, в которую должна быть включена практически вся Азия, от французского Индокитая, Голландской Индии, Индонезии и Малайи до Австралии и Новой Зеландии.

— А каковы намерения Коноэ в отношении СССР?

— Генеральному штабу поручено сделать общие наметки плана нападения на советский Дальний Восток, — ответил Ходзуми.

— Что ж, это в духе Мацуоки... Хочет переплюнуть и Гитлера?

В те дни Зорге еще не знал, что 21 июля в Берлине фюрер отдал приказ главнокомандующему сухопутными войсками рейха фельдмаршалу Браухичу подготовить план войны против Советского Союза и что спустя десять дней на секретном совещании с главарями вермахта уже решил развязать эту войну. Не дожидаясь разработки плана, фюрер приказал начать переброску новых германских войск с западных рубежей в «Польское генерал-губернаторство».

В начале августа Коноэ официально, в заявлении для прессы, подтвердил намерения, о которых сообщил Рихарду в купе поезда Ходзуми. Заявление было составлено туманно, но за фразами о том, что «империя стремится к установлению нового порядка в Великой Восточной Азии», ясно был виден истинный замысел японских империалистов.

Развернуло деятельность и Министерство иностранных дел. Мацуока пригласил Отта на беседу.

— Он сказал мне, что было бы замечательно, если бы Германия и Япония заключили между собой пакт, — поделился потом генерал с Зорге.

— Ну и что же?

— Сделаю запрос в Берлин.

Вскоре пришел ответ: Гитлер и Риббентроп встретили предложения японского министра иностранных дел благосклонно. Они восприняли их как официальное согласие приступить к переговорам. Зорге допускал мысль, что у фюрера появился особый интерес к Японии. А это не предвещало ничего хорошего.

Ближайшие события подтвердили его предположения. В начале сентября в Токио прибыл полномочный представитель фон Риббентропа — нацистский дипломат в ранге посланника Генрих Штаммер. Вместе с Оттом он начал секретные переговоры с Мацуокой. В этих переговорах в качестве неофициального советника принял участие и Зорге. Обе стороны быстро договорились по всем пунктам. В Токио вызвало нескрываемую радость донесение берлинского посла Курусу о том, что Германия концентрирует свои войска на советской границе.

Агрессивный договор, получивший название Тройственного пакта, был подписан 27 сентября в Берлине. Весь ход переговоров, все секретные приложения к пакту, точно так же, как и четыре года назад документы «антикоминтерновского» сговора, стали известны Москве.

Тройственный пакт открыто провозглашал намерение Германии, Италии и Японии установить «новый порядок в Европе и Азии». В статье первой пакта говорилось, что Япония «признает и уважает руководство Германии и Италии в деле создания нового порядка в Европе, а Германия и Италия признают и уважают руководство Японии в деле создания нового порядка в Великом восточноазиатском пространстве». В статье третьей подчеркивалось, что тройка союзников обязалась поддерживать друг друга всеми политическими, хозяйственными и военными средствами в случае нападения на одного из них «со стороны какой-либо державы, которая в настоящее время не участвовала в европейской войне и в китайско-японском конфликте».

Особо выделенная пятая статья пакта гласила, что договор «никоим образом не затрагивает политического статуса, существующего... между каждым из трех участников соглашения и Советским Союзом». Одзаки заметил интерпретацию Зорге слов принца Коноэ: «Новый пакт — это план превращения «антикоминтерновского пакта» в военный союз, направленный в основном против Советской России».

В подкрепление этих слов последовало и заявление Мацуоки. Он выразил желание, чтобы Германия усилила свои угрозы в отношении СССР, «это создаст нужные условия для дальнейшего японского нажима на Советское правительство». Не теряла Япония времени и на юге: в конце сентября она бросила войска в Индокитай и вскоре оккупировала все его северные районы.

Тройственный пакт добавил огня в костер мировой войны.

В это сложное время Зорге слал и для открытой печати далеко не «обтекаемые» корреспонденции. Приведем, например, такую из Токио.

ОБОСТРЕНИЕ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Токио

(от нашего корреспондента)

В Токио состоялся большой праздник по поводу первой годовщины японо-китайского конфликта. Указы и программные заявления правительственной организации по поводу «духовной мобилизации» позволили распознать характер торжества. Оно не ограничилось массовыми демонстрациями, факельными шествиями и присяганием на верность перед императорским дворцом; главной целью всех мероприятий этих дней и недель является, скорее, «тотальная мобилизация » родины. Причины этого внимания, особо обращенного на создание «фронта родины», обнаружить нетрудно. Поход против Китая не нашел у населения того отклика, какой семь лет назад вызвала оккупация Маньчжурии, и в особенности теперь, когда ожидавшаяся поначалу карательная экспедиция превратилась в форменную войну, конца которой еще не видно даже сегодня, год спустя после начала событий.

Сильнее всего эту перемену чувствуют массы населения. Жизненный уровень неотвратимо снизился. Только тонкий слой квалифицированных рабочих и служащих может сбалансировать или ослабить действие неуклонного повышения цен посредством увеличения доходов. Одновременно жизненный уровень подвергается посягательствам еще и с другой стороны. По настоянию нового министра экономики и финансов важной составной частью программы «духовной мобилизации» сделано требование существенного, охватывающего все слои населения ограничения ежедневного потребления. Для чиновников и части служащих этот поход за экономию принял даже характер принудительного мероприятия. Для той части населения, которая зарабатывает от пятидесяти до восьмидесяти иен в месяц, — а таких большинство, — устранение нескольких процентов дохода означает известное лишение. И однако же министр финансов Икеда считает, что только посредством таких мер можно обеспечить размещение многих миллиардов новых государственных займов и удовлетворение потребностей фронта.

Ограниченность запасов сырья и важных в военном отношении материалов вынуждает к принятию крутых мер на родине. Резко сокращено потребление для невоенных целей 32 товаров широкого потребления, включая дерево, железо, бензин и кожу. Появляются заменители. С 1 июля запрещена реализация чистой шерсти и хлопка. В ткани должно добавляться до тридцати процентов искусственных волокон. Упрощение меню должно способствовать экономии продовольствия. Ввоз многих иностранных товаров, потребность в которых стала насущной и для японца, уже давно приостановлен или сведен до ничтожных размеров. Между тем мобилизация военнообязанных мужчин продолжается. Естественно, нельзя сказать, сколько их уже оторвано от своих профессий и семей и призвано на военную службу. Однако можно, пожалуй, считать, что число их сегодня в пять раз превышает контингент, требуемый для действительной службы в мирные времена. Как раз в эти дни появление на токийских улицах большого количества мужчин с вымпелами и красными шарфами служит указанием на продолжение призывной кампании. В качестве главной причины хозяйственных явлений этих месяцев, а отчасти и нерешительного ведения войны в Китае приводятся недостаточная сырьевая база Японии и пассивный платежный баланс, который при незначительных запасах иностранной валюты в Японии не позволяет ввозить в больших количествах некоторые недостающие товары. От этого страдает даже импорт некоторых продуктов, важных в военном отношении. Эти трудности должны возрасти в той мере, в какой поход из стадии имевших до сих пор место проволочек будет переведен в стадию войны с широким размахом. При этом некоторые иностранные наблюдатели считают, что даже в случае существенного обострения военных действий требования этой войны еще далеко не отвечали бы требованиям современной кампании в европейском смысле.

В последние недели совершился переход к энергичному ведению войны, с усиленным использованием людей и материала. После почти целого года усилий премьер-министру Коноэ удалось получить свободу рук для беспощадного ведения войны. На протяжении года Коноэ приходилось осуществлять политическое руководство походом с помощью кабинета, который был сформирован в намного более легких и мирных условиях. Перестройка на военный лад давалась этому кабинету с весьма большим трудом. Армейское руководство, критиковавшееся радикальными элементами как «военный генеральский центр», вводило японские силы в дело по капле и не без колебаний, придерживаясь многократно опровергнутого мнения, что Китай-де неспособен на серьезное сопротивление. Министр иностранных дел Хирота тоже не полностью отвечал потребностям войны в Китае. И даже дельные сами по себе министры экономики и финансов оказались отчасти в слишком большом затруднении перед лицом совершенно новых задач перестройки хозяйства на военный лад. Переформирование кабинета полтора месяца назад было призвано положить конец этому состоянию.

Можно назвать чуть ли не иронией то, что премьер-министру Коноэ пришлось при этом передать два особо важных поста — военного министра и заместителя военного министра — ярко выраженным представителям Квантунской армии. Итагаки и Тодзио вместе с другими приобретшими известность офицерами принадлежат к этой «особой армии» в Маньчжурии с ее «духом Квантунской армии»; так же, как и радикальные офицеры, они являются резкими противниками упомянутого выше «военного генеральского центра». Однако Квантунская армия с ее известным лихачеством стояла как раз на точке зрения строгого ограничения китайской кампании Северным Китаем, чтобы не создать помех ускоренному вооружению Маньчжурии. Лишь после того, как военного решения не последовало и выяснились выгоды, которые предоставляло китайцам неуверенное ведение военных действий, Квантунская армия превратилась в энергичную поборницу решительной войны с Китаем до уничтожения всякого китайского сопротивления. Но назначение Итагаки на пост военного министра вопреки воле многих генералов с более продолжительным стажем соответствовало не только его общепризнанной репутации выдающегося руководителя, но и накопленному им лично в качестве командира дивизии на северокитайском фронте мрачному опыту в отношениях с нерешительным руководством господствовавшего до сих пор «военного центра».

Однако дальше этого мнимая ирония судьбы не идет. Коноэ, этот столь близкий к придворным кругам совершенно «невоенный политик», путем дальнейшего вовлечения бывшего генерала и неоднократного военного министра Угаки в правительственную деятельность на посту министра иностранных дел и назначения знаменитого генерала Араки министром образования придал своему переформированному кабинету характер ярко выраженного военного кабинета. Никогда в истории современных японских правительств военный элемент не выступал столь сильно на первый план. При этом с внутриполитической точки зрения весьма значительным является то, что, включив в кабинет Араки, Итагаки и Тодзио и оставив на посту министра внутренних дел адмирала Суэцугу, князь Коноэ создал себе большие гарантии в среде более радикальных элементов страны.

Включение в кабинет крупного финансиста треста Мицуи Икеды не ослабляет «сильного характера» преобразованного кабинета. Правда, во время офицерского бунта в Токио Икеда значился в «черном списке» молодых офицеров. Однако с той поры, в особенности во время китайского конфликта, позиция крупного капитала в государстве и в общественном мнении существенно изменилась. Общепризнанная зависимость сегодняшнего ведения войны от активного сотрудничества японского крупного капитала, будущее которого зависит от исхода сегодняшней кампании в Китае, привела к значительному слиянию интересов. Сегодня и генерал Угаки, которого армия еще полтора года назад считала «невыносимым», будучи новым министром иностранных дел, не означает ослабления более радикального курса, взятого князем Коноэ. Угаки, как и все другие министры, стоит на той точке зрения, что китайский вопрос является центральной проблемой Японии, переросшей все остальные, и что отношения с другими великими державами почти исключительно определяются их практической позицией касательно конфликта в Китае. От этой позиции зависит дружба и сближение с Японией или возрастающее отчуждение от нее этих держав. Но существует, кажется, и единство в отношении того, что отчуждение с Англией и Советской Россией не должно заходить так далеко, чтобы могли возникнуть новые военные осложнения с этими странами — и это до тех пор, пока не окончен поход в Китае и пока обстоятельства в Европе не допускают изменения этой точки зрения.

На своем втором году китайская кампания вступает в новую, более острую стадию. Можно полагать, что Япония продолжит и дальше свой победоносный поход во внутренние области Китая. Однако речь теперь идет не только о том, чтобы выигрывать сражения, а о том, чтобы выиграть войну, избежав при этом перенапряжения, на которое надеются другие великие державы.

«Франкфуртер цайтунг».

А это уже не классика военно-политической публицистики Зорге. Знаменитая корреспонденция «Ветер богов». Вот ее полный текст.

ОТНОШЕНИЕ ЯПОНИИ К ЕВРОПЕЙСКОЙ ВОЙНЕ

Токио

(от нашего корреспондента)

В воскресенье 3 сентября продавцы экстренных выпусков газет, пронзительно звеня специальными колокольчиками и до хрипа надрывая голоса, оповестили вечерний Токио о том, что Англия объявила войну Германии. Казалось, что на какую-то долю секунды скопище людей на Гиндзе, главной торговой улице города, замерло. Сильное напряжение, в котором Токио находился с момента первых боевых действий на польской границе до объявления войны Англией 3 сентября, быстро разрядилось. Биржа вскоре зафиксировала большое повышение курсов, все мало-мальски стоящие японские гостиницы заполнили оптимистически настроенные представители делового мира. Одна из особенно близких к японским хозяйственным кругам газет даже сравнила новую войну в Европе с вошедшим в японскую историю под названием «ветра богов» тайфуном, который в конце тринадцатого столетия спас Японию от величайшего национального бедствия — нашествия монголов под водительством Каблай-хана. Естественно, раздаются и голоса (в их число входит и голос нового премьер-министра Абе), предостерегающие от таких преувеличений. Тем не менее в вышеупомянутой позиции находит выражение мнение хозяйственных и политических кругов страны.

Эту позицию можно объяснить двумя причинами: во-первых, японской убежденностью в том, что чем сильнее европейские страны будут заняты сами собой, тем меньше у них будет возможностей вмешиваться в дела Дальнего Востока; во-вторых, важную роль играет то обстоятельство, что в последние месяцы Япония перенесла ряд ощутимых внешнеполитических ударов. Они вызвали в широких кругах чувство, что японская политика в Восточной Азии зашла в тупик. Казалось, японцы совершенно увязли в китайской войне, а расторжение Соединенными Штатами торгового договора разрушило так же надежды на понимающую позицию Америки в отношении японской политики в Китае. Стала твердой поначалу столь уступчивая позиция Англии, переговоры о тяньцзиньских инцидентах, начавшиеся столь перспективно, забуксовали в песке. Уже обозначились колебания в примирительной позиции сторонников Ван Цзиньвэя (представитель коллаборационистского течения в китайских верхах, вступивший в качестве марионеточного правителя в прямое сотрудничество с японцами) по отношению к Японии. Наконец, неожиданно пришло известие о заключении немецко-русского пакта о ненападении. Усилилось чувство изолированности — чувство, которое современный японец, в противоположность японцу времен Реставрации, переносит тяжело. Компромисс с англосаксонскими державами в Китае казался влиятельным кругам, недовольным радикальной политикой армии, единственным выходом. Одновременно усилилась напряженность в Европе, перспективы локализации европейского конфликта все больше исчезали. Оставались еще только известная неясность по поводу будущей позиции Соединенных Штатов и вопрос, не использует ли Советская Россия немецко-русское соглашение, скажем, для того, чтобы энергичнее выступить на Дальнем Востоке. Правда, зато и главнейшие противники в Китае — Англия и Франция были исключены на время войны из числа активных участников спора на Дальнем Востоке. И определяющим для Японии стало в конце концов это значительное облегчение всей ситуации.

Война в Европе вновь предоставила Японии возможность перейти во внешнеполитическое наступление. Правда, сегодня оно направлено против Китая. Насколько велики ожидания, которые Япония после начала войны в Европе возлагает на упрочение своих позиций на Дальнем Востоке, настолько велика и осторожность, с которой теперешнее правительство страны подходит к осуществлению своих целей. Именно неудачи последних месяцев, и в особенности невозможность предвидеть сроки и исход войны в Европе, а так же неясность относительно будущей позиции Соединенных Штатов и Советского Союза сделали осторожность определяющим качеством нового японского правительства. Вот почему это правительство говорило с полной убежденностью, когда оно заявило, что-де не собирается вмешиваться в европейскую войну, по крайней мере, пока. Это намерение означает практически заявление о нейтралитете по отношению ко всем державам, вовлеченным в европейскую войну, — хотя, конечно, лишь настолько, насколько речь идет о войне в самой Европе. Оно не означает непременно и заявления о нейтралитете по отношению к политике этих держав в Китае. Скорее, Япония еще резче, чем это имело место в Тяньцзине, будет бороться с оказанием одной из воюющих держав помощи Китаю и отвечать на возможное сопротивление японской политике в Китае контрмерами, направленными против этих держав.

Очень скоро после начала войны японское правительство в предостережении, адресованном воюющим державам, дало знать о своем желании, чтобы Англия и Франция отвели свои войска и корабли, стационирующиеся в Китае. Во всяком случае, Япония выказала решимость считаться в будущем с особыми правами Англии и Франции в Китае еще меньше, чем до сих пор. Действия против особых прав иностранных держав, могущих помешать японской политике в Китае или свести ее на нет, сдерживает, по существу, кажется, лишь неуверенность в том, как отнесутся к резким мерам Японии Соединенные Штаты. Если бы Соединенные Штаты, отвлеченные, скажем, событиями в Европе, стали проявлять меньше интереса к дальнейшему развитию событий в Китае, то, пожалуй, можно было бы считать, что Япония в значительной мере покончит с особыми правами, которые еще остаются там у иностранцев.

При этом Японии фактически достаточно лишь косвенных мер. Ибо война в Европе дала чрезвычайно сильный толчок планам превратить Ван Цзиньвэя и его сторонников в деятелей нового «национального движения» и «центрального правительства» в Китае. Поэтому кажется не лишенной основания надежда японцев на то, что они смогут во время войны в Европе добиться значительных успехов в осуществлении двух своих главных целей — устранения или существенного ослабления влияния других держав в Китае и создания нового центрального правительства, которое было бы, во всяком случае, влиятельнее предшествующих временных «правительств» в Северном Китае или в других частях страны. Эти цели и являются главными пунктами внешнеполитической программы правительства генерала Абе. Правда, уже в вопросе о методах, которые должны привести к желанной цели, перед новым премьер-министром встают известные трудности. Очевидно, правительство Абе хочет достигнуть того, к чему оно стремится, дипломатическим путем, а стало быть, на основе предупредительного понимания, которого оно ожидает от английской стороны. Сторонники этого метода считают, что соблюдение Японией нейтралитета должно значить для Великобритании больше, нежели ее некоторые особые права в Китае, считавшиеся до сих пор неотторжимыми; при этом они хотели бы предоставить дальнейшему развитию войны в Европе решение вопроса о том, не уместно ли будет позже перейти, скажем, к применению более резких методов.

Этому воззрению, имеющему особенно большое хождение среди представителей крупной промышленности, в финансовых и придворных кругах, противостоит воззрение одной значительно более радикальной группировки; это то самое течение, которое еще до начала войны в Европе выступало за более тесное сотрудничество с Германией. Эта группировка рекомендует решительные действия против Англии, с тем чтобы, используя единственную в своем роде возможность, созданную войной в Европе, сделать неприкосновенной гегемонию Японии в Восточной Азии. В интересах этой политики ее сторонники были бы готовы и к тому, чтобы сделать определенные выводы, касающиеся отношений между Японией и Советской Россией. Множатся голоса, которые советуют вывести «устранение наслоений» в отношениях между обеими странами за рамки перемирия во Внешней Монголии. Это считается шансом полностью сконцентрировать японскую внешнюю политику на решении китайского конфликта, а стало быть, и возможностью окончательно решить связанный с ним «английский вопрос».

«Франкфуртер цайтунг».

«ИМПЕРАТОРСКИЙ ПУТЬ»

(О назначении японской внешней политики)

Токио

(от нашего корреспондента)

Японец любит ошарашивать людей и народы. Зато он питает явную нелюбовь к неожиданностям, которые доставляют ему другие. Ему нужно удивительно много времени, чтобы отреагировать на неожиданные, внезапные повороты. Эта исключительно своеобразная черта стала в Японии политическим фактором. Заключением номонганского перемирия на монгольско-маньчжурской границе, завершившим один из кровопролитнейших «инцидентов» (речь идет о событиях на Халхин-Голе, которые один американский историк назвал впоследствии «крупнейшим сражением Второй мировой войны в дальневосточном секторе»), и в японо-русских отношениях начался, казалось, принципиальный поворот, аналогичный повороту, уже совершенному Германией и Советским Союзом. Казалось, что Японии стало так же ясно, что ее главным противником в Восточной Азии является Англия, а не Советский Союз. Однако дело пока ограничилось, по меньшей мере, локальным перемирием.

До сего дня внутренние споры вызывали у японской внешней политики своего рода «паралич». Внешнеполитический «паралич» является не только следствием сверхчувствительности японцев по отношению к нежелательным неожиданностям. Он имеет так же реальные политические причины. Не нужно забывать, что со времен «маньчжурского инцидента» и создания Маньчжурской империи японская армия возвела необходимость военно-хозяйственной, политической и чисто военной подготовки к войне с Советским Союзом прямо-таки в догму. Хотя неизменной целью японской экспансии на протяжении чуть ли не тысячелетий служит Китай. Японская армия полагала, что в войне с Китаем найдена возможность «генеральной мобилизации» для считавшейся неизбежной борьбы с Советским Союзом. Форсировавшееся на протяжении ряда лет вооружение было сориентировано главным образом на русского противника, а военная и идеологическая сила и роль Квантунской армии превзошли все пропорции. Армия, однако не удовольствовалась только выполнением этой по преимуществу военной задачи. Она использовала свое положение в японском государственном руководстве, чтобы сделать эту войну с Советским Союзом фундаментом идеологического сплочения японского населения. Японская армия стала главным носителем идей «всемирной миссии японского духа», «императорского пути», которым обосновывались все ее великоазиатские экспансионистские цели.

Европейская война с ее драматической перегруппировкой фронтов внезапно спутала так же внешнеполитические планы и подготовительные мероприятия японской армии касательно Советского Союза. Тенденция признать главным врагом японской политики в Китае Англию и поставить себе задачей «успокоение» отношений с Советским Союзом проявляется теперь все яснее, в том числе и в армии. Однако этим кругам, начинающим понимать правильность взятого Германией нового внешнеполитического курса, пока еще приходится проявлять известную сдержанность по отношению к противникам их былой и нынешней внешнеполитической переориентации. Этими противниками являются те же круги крупного хозяйства, военно-морского флота и близких к императорскому двору лиц, которые уже не первый год образуют внутри- и внешнеполитический противовес проводимому армией радикальному политическому направлению в Японии. Было бы, однако ошибкой полагать, что эти круги, господствующие в правительстве Абе, будут и впредь форсировать удивительный для японских условий поворот армии в направлении «политики успокоения» Советского Союза. Правительство Абе заинтересовано исключительно только в «успокоении» на Севере, а не в окончательном, гарантированном договором, принципиально новом оформлении японо-советских отношений. Ибо любой шаг за пределы «политики успокоения» в возможном направлении «договора о дружбе и границах» противоречил бы не только внутреннему настрою придворных кругов и представителей крупного хозяйства; он рассматривается и как препятствие к осуществлению главных внешнеполитических целей — а именно, к использованию сегодняшней европейской войны для мирного взаимопонимания с Англией и Америкой. Правительство Абе — Номуры, которое проводит политику придворных кругов, надеется на возможность, пока идет европейская война, заключить выгодный по преимуществу для Японии компромисс с Англией и Америкой относительно Китая. А, как, кажется, опасается правительство, базирующиеся на «договоре о дружбе» отношения с Советским Союзом могли бы при сегодняшних обстоятельствах отрицательно сказаться на расположенности Англии и Америки к компромиссу.

Тем самым японская политика в отношении Советского Союза, несмотря на все принципиальные перемены во всемирно-политическом положении, остается непроясненной и не отличающейся большим развитием. Более радикальные элементы при всем наличии у них явной готовности еще не обнаруживают достаточного воодушевления по отношению к ней. А противоположный лагерь не хочет создавать осложнений своим якобы большим перспективам на мирное взаимопонимание с западными державами относительно Китая. Однако большие успехи германского оружия явно способствуют падению английского престижа на Востоке. Мысль об изгнании Англии с ее позиций в Китае становится все более привлекательной. Надежда на возможность достигнуть с Англией и Соединенными Штатами единства по китайскому вопросу, которое удовлетворило бы вооруженные силы и население Японии, исчезает на глазах. Поэтому и оппозиция могла бы изыскать возможность выдвинуть свое старое требование о решительных действиях против Англии в Китае, усиленных политикой, которая позволила бы не беспокоиться о тылах на Севере или даже могла бы создать дополнительные гарантии посредством широкого преобразования отношений с Советским Союзом.

«Франкфуртер цайтунг».

Выпускал ли в это время Зорге из круга зрения вопросы японо-американских отношений? Ответ на этот вопрос в его статье.

ПРИЗРАК «ЧЕРНЫХ КОРАБЛЕЙ»

Японско-американская напряженность

Токио

(от нашего корреспондента)

Позиция японцев по отношению к американцам со времени первого соприкосновения обеих стран, стало быть — с 1854 года, характеризуется особой чертой, отличной от обычного отношения японцев к другим народам. В ней содержится элемент, позволяющий японцу после длительного пребывания в Соединенных Штатах «американизироваться». Эта способность не находит параллелей у японцев, длительное время подвергавшихся воздействию немецкой или прочих европейских культур. Своеобразное влияние «американского» находит свое политическое соответствие в политической позиции Японии по отношению к Соединенным Штатам. Неэффективная в отношениях с другими странами «сентиментальность» создает японской внешней политике — начиная с времен переговоров с первым официальным иностранным дипломатом, американским консулом Харрисом, и кончая самым последним временем — предпосылки для стоящей выше всяких сомнений дружбы между обеими странами, особая забота о которой стала принципом японской внешней политики. Это часто приводит к дружественным отношениям, которые иногда кажутся мало-мальски восприимчивому наблюдателю лишенными приятности и наводят на предположение, что «черные корабли коммодора Перри», чье появление у берегов Японии в 1853 — 1854 годах вынудило ее отказаться от своей изолированности, все еще оказывают известное психологическое воздействие.

Японской империи нет нужды рассыпаться в благодарностях перед Соединенными Штатами — ни за то, что она была вовлечена в мировую политику с помощью американских военных кораблей, ни за особый тип американского миссионера и «round the world»{4} путешественника, ни даже, пожалуй, за отнюдь не бескорыстную помощь американцев во время катастрофического землетрясения 1923 года.

Зато Соединенные Штаты причинили японцам тяжелейшее оскорбление тем, что обращаются с японскими иммигрантами как с «нежелательными азиатами». Это Соединенные Штаты уже в 1902 году добились принятия политики «открытых дверей» в Китае, нацеленной против Японии, Германии и России. Эта политика привела после мировой войны к заключению направленного непосредственно против японской политики в Китае пакта девяти держав, который уже вынудил Японию однажды к уходу из Китая, а сегодня вновь используется Соединенными Штатами в качестве оружия против Японии. Казалось, европейская война — «ветер богов Японии» — устранила последние воздвигавшиеся за границей препятствия к окончанию войны в Китае и к решению китайского вопроса в японском духе. Англия и Франция вышли из игры. Само собой разумевшаяся дружба с Соединенными Штатами, казалось, не допустит создания по ту сторону Тихого океана никаких трудностей в становившейся все более рентабельной торговле с Японией. Желательное воздействие, кроме того, были призваны оказывать бесчисленные «good will missions»{5}, путешествовавшие по Соединенным Штатам, и штаб прояпонски настроенных американских пропагандистов. Возвратившемуся в Токио из отпуска из Соединенных Штатов американскому послу был устроен осенью 1939 года шикарный прием. Устраивались всякого рода манифестации дружбы. Новый министр иностранных дел Номура возвел японо-американское единение в главный пункт своей программы, более важный, нежели политика в Китае.

Но уже несколько дней спустя после прибытия в Токио американский посол огласил на одном обеде, данном в его честь, возложенное на него президентом Рузвельтом поручение. Если отвлечься от всех миссионерских формул, смысл его был следующий: Соединенные Штаты требуют от Японии извинения и возмещения ущерба, вызванного якобы имевшими место шестьюстами с лишним случаями посягательства на американские права в Китае, в чем, по американскому утверждению, виновны японская армия и военно-морской флот. Кроме того, они требуют гарантии от повторения таких «инцидентов» посредством строжайшего соблюдения международных договоров об «открытых дверях, территориальной неприкосновенности и суверенитете Китая». Только после выполнения этих требований Вашингтон согласен возобновить уже расторгнутый торговый договор с Японией и восстановить старые дружественные отношения. Воздействие этих требований на правительство и круги, которые ради дружбы с Англией и Америкой препятствовали налаживанию тесных отношений с Германией, было почти ошеломляющим.

Ибо, сведенное к своей прозаической сути, требование американского посла означало прекращение всех военных акций Японии в Китае, вывод японских войск, отказ от уже созданного монопольного хозяйственного и политического положения Японии, а стало быть, ликвидацию государственных трестов и созданных под крылышком японских оккупантов «временных правительств» и «автономных административных органов». Американцы, правда, намекнули, что они готовы заключить «новый» пакт девяти держав, в котором могли бы быть учтены особые интересы Японии в Северном Китае.

На случай, если Япония не примет эти требования, была заготовлена угроза невозобновления расторгнутого торгового договора между обеими странами и указано на возможность применения хозяйственных «санкций». При определенных обстоятельствах эта угроза могла бы иметь серьезные последствия, ибо в своей внешней торговле Япония в сильной мере односторонне зависит от Соединенных Штатов. Одно только невозобновление японо-американского торгового договора могло бы принести ощутимый вред внешней торговле Японии и ее судоходству (из-за автоматического повышения тарифов). Японский экспорт в Соединенные Штаты составлял 15 процентов всего вывоза и примерно 40 процентов японского вывоза, связанного с приобретением иностранной валюты. Две трети этого вывоза состояли из шелка-сырца, от которого Соединенные Штаты могли бы отказаться. Далее, с помощью Соединенных Штатов Япония покрывала примерно 35 процентов всех своих импортных потребностей и 70 процентов потребностей во ввозе материалов, важных в военном отношении. К этому добавлялось то, что европейская война сильно ограничила возможности внешнеторговой переориентации Японии.

Японское правительство, вопреки всем своим склонностям, не может выполнить требования Соединенных Штатов. Отказавшись от Южного и Центрального Китая, оно вызвало бы опасность тяжелых внутренних потрясений. Оно лелеет надежду, что Америка «блефует» и еще возвратится к приемлемым отношениям. Пока оно стремится прийти с Соединенными Штатами к промежуточному решению, способному создать замену торговому договору, срок которого истекает 26 января, благодаря чему можно было бы избежать такого состояния, когда обе страны не связывали бы больше никакие договорные отношения.

С другой стороны, американское правительство рассчитывало на весомость своих хозяйственных угроз, на якобы еще живое воспоминание о «черных кораблях коммодора Перри» и на удивительную способность Востока неожиданно находить компромиссные решения. Американские торговцы охотно продолжили бы без помех ведение весьма прибыльных дел с Японией. Так оба государства состязались в «войне нервов», которая, конечно, должна быть закончена до 25 января 1940 года. Но важнейшим политическим последствием японо-американской напряженности, превосходящей по значению напряженность в отношениях между Японией и Англией, было расширение оппозиции, направленной против англо-американской ориентации руководящих слоев Японии.

«Франкфуртер цайтунг»,

29 декабря 1939 года.

А следующая статья многих политиков в Японии и Германии повергла в шок, стала примером журналистской аналитической мысли.

«БОЛЬШОЙ ПОВОРОТ»

( «Ревизия» японской внешней политики в связи с Тройственным пактом)

Токио, начало ноября

Правительство Коноэ в течение первых двух месяцев пребывания у власти приняло важное решение, перед которым уже стояли три предшествовавших японских правительства. После этого решения, которое нашло свое выражение в Тройственном пакте, Япония на сегодняшний день прошла уже значительное расстояние по своему новому внешнеполитическому пути. При падении кабинета Ионаи — Ариты в июле этого года рухнула последняя попытка удовлетворить растущие притязания Японии на «жизненное пространство» под знаменем «традиционной внешней политики Японии», то есть в духе взаимопонимания с англо-американскими державами. Считают, что уже конфликт с Китаем лишил реальной почвы складывавшуюся на протяжении десятилетий внешнеполитическую традицию Японии; ибо напряженность между Японией и ее двумя «традиционными друзьями», которая прежде проявлялась лишь изредка, вылилась в ходе китайской войны в неразрешимые противоречия. А европейская война и большие политические и военные успехи Германии и Италии сделали из этой внешнеполитической традиции ошибку, которая поставила под угрозу саму реальность японской экспансии. Однако сила воздействия старой внешнеполитической ориентации, чрезвычайная важность поворота в политике, нацеленного на союз с Германией и Италией, вызвали на короткое время среди японских руководящих кругов определенные колебания и страх перед последним решительным шагом. Некоторые влиятельные слои, особенно те, которые неохотно признавали конец традиционной внешней политики страны, сочли себя обязанными рекомендовать новую ориентацию, которая была призвана позволить Японии в гордом одиночестве, не вступая в союз ни с одним из двух больших противоборствующих лагерей, пожать плоды великой борьбы в Европе. Эта концепция опиралась на то, что Германия после заключения пакта о ненападении с Советским Союзом слишком сосредоточилась, дескать, на борьбе в Европе, чтобы у нее вообще остались время и интерес заниматься Восточной Азией и поддержанием тесных отношений с Японией. Однако эти утверждения в середине сентября были опровергнуты ясными доказательствами немецкой готовности к сотрудничеству. Тем самым прошло и время колебаний для Японии. За какие-то две недели был подписан Тройственный пакт. Курс на новую внешнюю политику был взят при помощи новых методов и при активном содействии руководства японской армии и флота. Этот пакт от 27 сентября 1940 г. в отличие от «антикоминтерновского пакта» 1936 г. существенно конкретизировал цели трех стран, провозгласивших своей основной задачей в начавшейся между тем Второй мировой войне «создание и поддержание нового порядка в Европе и Азии».

Поворот в японской внешней политике следовало бы охарактеризовать как чрезвычайно радикальный — во-первых, в отношении главного направления, или территориально-целевой установки активной внешней политики, затем и в отношении потенциального противника и наконец в отношении роли Японии как договорного партнера Германии и Италии. Основное направление японской экспансии с древних времен (с 364 г. н. э.) до сегодняшних дней всегда оставалось неизменным: через Корею как мост в Китай, а точнее, в Северный Китай с Маньчжурией и провинцией Шаньдун. Аннексия принадлежавшего некогда Китаю острова Формоза ничего не меняет в принципиальных установках этой прослеживаемой через века основной цели японской внешней политики. Современная японская территориальная политика подчеркнула свою заинтересованность в северных областях Китая еще путем того, что она уже во время первой китайской войны 1894/95 годов видела единственного потенциального военного противника в России, так как уже тогда Китай рассматривался лишь как цель, а не как противник, которого следует принимать всерьез. Так возникло почти общепринятое мнение, что Россия, дескать, была, есть и будет заклятым врагом Японии. Даже сегодняшняя война в Китае началась с намерением расширить и обезопасить районы развертывания войск фронтом на север путем покорения Северного Китая и Монголии. Только воздействие «китайского пространства» как оружия в борьбе, а затем потрясение англо-французских позиций на Востоке в связи с немецкими победами в Европе позволили возникнуть «Великой Восточной Азии» как истинному жизненному пространству Японии с центром тяжести в Среднем и Южном Китае и юго-западной части Тихого океана. В то время как англо-японский союз 1902 года признавал только господствующие позиции Японии в Корее и ее особые интересы в Китае, Тройственный пакт признает за Японией в обязательном порядке это новое жизненное пространство «Великой Восточной Азии». Тем самым старое предвидение великого Хидэёси, который мечтал о зоне господства Японии от Китая до южных окраин Тихого океана, стало современной целью Японии и договорно признано победоносными великими державами Европы. Это действительно радикальный поворот в японской экспансионистской политике, какой она оставалась на протяжении минувших шестнадцати столетий. В кратчайший срок центр тяжести, почти минуя переходную стадию, переместился с северной части Азиатского континента на южные районы Тихого океана, включая Китайское море.

Тем самым одним махом сменились и «потенциальные» военные противники. Интерес к русскому «заклятому врагу» утрачен; на русских даже начинают взирать по-новому, как на возможных дружелюбных соседей. Но тем острее становится теперь столкновение с Англией и Соединенными Штатами, ибо они были властителями «великоазиатского пространства» и, пожалуй, продолжают претендовать на эту роль и сегодня. Именно эти две державы главным образом на протяжении десятилетий пытались ради сохранения своих тихоокеанских владений подтолкнуть Японию к экспансии на север континента. Сегодня вполне возможно, что Владивосток, который еще недавно называли «кинжалом, направленным на Японию», утратит свое острие. Сингапур же, напротив, уже сегодня является символом англо-американской враждебности по отношению к японской политике большого пространства на Тихом океане. Однако речь здесь идет не только о новоявленной политической вражде из-за территорий между Японией и англо-американцами. Япония с некоторых пор знает, что острота экономических угроз Англии и Америки в ее адрес объясняется тем, что она очень поздно осознала хозяйственное значение тихоокеанских областей, в основном Индокитая и Голландской Индии. Япония сегодня сознает, что традиционная дружба с Англией и Америкой в значительной мере выполняла роль функции экономического подчинения ее англо-американскому хозяйственному блоку. Длившиеся на протяжении десятилетий дружеские отношения заставляли японскую экономику идти по пути наименьшего сопротивления. Нефть, железо, хлопок доставались крупным японским концернам от американских и английских друзей с меньшими трудностями и большими прибылями, чем это было бы возможным при экономической и политической борьбе за отчасти еще не развитые области южной части Тихого океана.

Сила, с которой Япония открывает новую страницу на своем внешнеполитическом пути, зависит, стало быть, не только от содержащегося в Тройственном пакте условия всеми средствами оказывать поддержку при создании больших жизненных пространств в Восточной Азии и в Европе и отвечать войной новым державам, которые захотели бы вмешаться в европейскую или китайскую войну. Еще сильнее, чем эти обязательства, на японцев действует сознание политической враждебности США и Англии к ее «великоазиатской» политике и совершенно особое сознание необходимости посредством заново сформулированной политики как можно скорее освободиться от старой экономической зависимости. Тем самым можно предвидеть применение Японией значительных сил в качестве союзницы Германии и Италии. Так, стала отчетливей решительная позиция Японии по отношению к первым мероприятиям Америки и Англии, вызванным новой японской внешней политикой. Ни введение эмбарго на железо и сталь, ни открытие Бирманской дороги, ни, тем более, мобилизация американского Тихоокеанского флота и отзыв американцев из Восточной Азии не смогли поколебать Японию в ее движении вперед по новому внешнеполитическому пути.

«Франкфуртер цайтунг»,

13 ноября 1940 года.

ЯПОНИЯ СОПРОТИВЛЯЕТСЯ БЛОКАДЕ

Токио

(от нашего корреспондента)

Недавно плановое ведомство японского кабинета приняло решение при организации поставок необходимых для военного хозяйства товаров в будущем больше не рассчитывать на завоз из так называемых третьих стран. Стало быть, ориентируясь на плановую поставку товаров, следует принимать в расчет только хозяйственные мощности японской империи и стран Восточной Азии, уже связанных с японской хозяйственной зоной более тесными узами, то есть хозяйство Маньчжоу-Го, контролируемого нанкинским правительством Китая, Индокитая и до известной степени Таиланда. Тем самым японское правительство практически впервые учло факт, что Япония подвергнута почти полной блокаде со стороны Соединенных Штатов, Британской империи, контролируемого чунцинским правительством Китая и Нидерландской Индии. В качестве исходного пункта блокады следует рассматривать расторжение Соединенными Штатами торгового договора в 1939 году. За расторжением существовавшего с 1911 года торгового договора, которое было задумано в качестве предостережения, последовали различные меры, целью которых было воспрепятствовать ввозу в Японию некоторых важных в военно-хозяйственном отношении товаров. Затем в качестве ответа на оккупацию японскими вооруженными силами Южного Индокитая последовало замораживание всех японских активов в Соединенных Штатах, в Британской империи и в Нидерландской Индии, благодаря чему ограничение ввоза превратилось в почти полную блокаду Японии.

Каково же значение этой блокады для Японии? До расторжения торгового договора с Соединенными Штатами и последовавшего вскоре после этого начала европейской войны японская хозяйственная политика строилась на расширении внешнеторговых сношений именно с так называемыми третьими странами. Увеличение экспорта, гарантирующего приток иностранной валюты для оплаты возросших потребностей Японии в сырье и вооружении, долгое время было лозунгом японской торговой политики. Одновременно в условиях былой торговой политики Японии прогрессировала зависимость Японии от англо-американских хозяйственных областей как в отношении направления японского экспорта, так и в особенности в отношении происхождения импортных потоков. Соединенные Штаты и Британская империя покрывали свыше 50 процентов импортных потребностей Японии. Что касается импорта материалов, важных в военно-хозяйственном отношении, то здесь эти две страны играли еще большую роль. Вместе с Нидерландской Индией эти три области, являющиеся сегодня инициаторами блокады Японии, удовлетворяли 70 процентов потребностей Японии в военно-хозяйственных материалах. По таким статьям, как неочищенная нефть и газолин, зависимость от них была еще больше. Так блокада и в этом отношении вынуждает Японию к радикальному разрыву с прошлым.

Блокада вышла за пределы чисто хозяйственной стадии. С учетом географического положения района Чунцина, Сингапура, малайских государств, Нидерландской Индии и Филиппин она начинает превращаться в военно-политическое окружение. Чтобы она стала полной, нужно вовлечь в число ее участников Советский Союз с Владивостоком в качестве опорного пункта. Обозначение «Владивосток — северный Сингапур» уже начинает играть известную роль в политической дискуссии.

Япония начала борьбу с блокадой. Первые предпосылки для успешного сопротивления Япония создала уже в начальной стадии войны с Китаем. С суровостью, которая была воспринята многими кругами как безжалостная, она ограничила ввоз всех не нужных непосредственно для ведения войны товаров, на приобретение которых требуется валюта. Так, например, хлопок-сырец (одна из важнейших статей японского импорта из Соединенных Штатов и Индии) ввозился только с целью вывоза текстильных товаров в третьи страны, хотя еще не развитая тогда промышленность по производству искусственного волокна не могла целиком удовлетворить нужду японцев в одежде. Вслед за этим правительство сделало шаг дальше, вынудив неподготовленную японскую автомобильную промышленность производить грузовики для японских вооруженных сил, поставлявшиеся раньше из Соединенных Штатов. Как-никак посредством этого из пассивного баланса торговли с Соединенными Штатами была вычеркнута еще одна обширная графа.

С другой стороны, экономия позволила увеличить завоз важных в военном отношении сырья и материалов, что не только сделало возможным чрезвычайное увеличение и улучшение японских вооруженных сил, но и позволило создать запасы, объем которых остается неизвестным. Эти запасы создают вторую предпосылку для сегодняшнего сопротивления Японии блокаде. Война в Китае вынудила так же создать контрольный аппарат, столь необходимый для сегодняшнего сопротивления блокаде, и соответствующие плановые органы. У Японии было четыре года на то, чтобы поэтапно решить эту важную организационную задачу. Эта сторона японского военного хозяйства наверняка еще не свободна от недостатков; но создана основа, на которой перед лицом блокады можно не только заготавливать, но и целеустремленно использовать важнейшее сырье и продукты. Решающую контрмеру, направленную против блокады, можно увидеть в упомянутой резолюции планового ведомства. Блокада вынуждает Японию с наивозможнейшей интенсивностью использовать контролируемые ведомством территории, которые включают в себя пространства вплоть до Южного Индокитая. Из-за удобных коммуникаций с так называемыми третьими странами многие из тамошних источников сырья разрабатывались недостаточно решительно или слишком медленно. Теперь их расширяют, невзирая на издержки производства и транспортные трудности. Так развертывается напряженное соревнование между изолирующим воздействием блокады и использованием всех хозяйственных сил в районах влияния японского военного хозяйства, которые как-никак стали довольно обширными. Они могут предложить железо, уголь, важнейшие металлы, хлопок, каучук, рис и многое другое.

Остается еще не удовлетворенной только одна из существеннейших потребностей всякого военного хозяйства. Ни в одной из доступных Японии областей не сыщешь достаточного количества нефти. В непосредственной близости от сферы японского господства находятся два нефтеносных района — Северный Сахалин и Борнео, причем Сахалин оценивается как менее значительный. Устранение нехватки нефти могло бы, стало быть, являться лишь вопросом времени, причем, конечно, приходится оставлять открытым вопрос, возможно ли добиться обеспечения Японии достаточным количеством нефти из этих районов только путем мирных переговоров с владельцами нефтеносных участков. В японском сопротивлении есть одна сила, ставящая предел как суровости блокады, так и самой политике окружения, проводимой противником. Это японские вооруженные силы. Отнюдь не легко разгадываемый, иногда очень взрывчатый характер японца все время держит врагов Японии настороже, не давая им решиться на беспощадное осуществление блокады и политики окружения. В этом заключается суть японской силы сопротивления.

«Франкфуртер цайтунг»,

4 сентября 1941 года.

* * *

«Ни в одной из доступных Японии областей нет достаточного количества нефти». А как быть в условиях интенсивного ведения военных действий? Без горючего и смазочных материалов победа немыслима, и Зорге развивал эту мысль.

Нефтяные заботы Японии

Одно из самых слабых мест в экономической структуре Японии — снабжение нефтью. На заре развития японской индустриализации и моторизации местные нефтяные резервы покрывали, правда, весьма значительную часть нужды в них, но год от года они все больше отставали от растущих потребностей. Хотя в 1936 году добыча нефти-сырца в стране увеличилась до 370 000 тонн — на 28% по сравнению с 1935 годом и на 80% — по сравнению с 1933-м, она покрывала всего около 6% потребности в ней; после того как отставание в добыче нефти на протяжении последних двух десятилетий ценой больших усилий было преодолено, возможность дальнейшего роста ее добычи представляется сомнительной. Таким образом, Япония почти целиком зависит от ввоза чужой нефти, прежде всего из Соединенных Штатов, Нидерландской Индии и Советского Союза. В 1936 году ей удалось, правда, ввезти свыше 200 000 тонн со своих собственных нефтяных концессий на Северном Сахалине, но поскольку большие надежды на добычу значительного количества нефти из нефтеносных сланцев в созданном Японией марионеточном государстве Маньчжоу-Го до сих пор не сбылись, источники добычи самого важного для нее объекта импорта продолжают оставаться далеко за пределами сферы ее собственного военного и политического влияния.

С чисто хозяйственной точки зрения зависимость Японии от иностранных поставок нефти стала несколько менее ощутимой благодаря успешному развитию ее собственной крупной нефтеперерабатывающей промышленности. Из общего количества ввезенных нефтепродуктов, которые в 1936 году обошлись Японии в 181 миллион иен (против 124 миллионов иен в 1934 году и 60 миллионов иен в 1926 году), продуктов нефтепереработки, которые раньше составляли большую часть всего импорта, было ввезено лишь на 51 миллион иен.

Чтобы, на худой конец, как-то уменьшить свою зависимость от заграницы на случай войны, японское правительство издало недавно закон, на основании которого отечественные, а так же иностранные импортеры нефти обязаны иметь кроме необходимых торговых запасов резервные запасы в объеме полугодовой потребности ввоза. Военно-морские силы, потребляющие нефти значительно больше, чем сухопутные войска, располагают помимо этого собственными значительными резервами нефти; поэтому военно-морской министр заявил недавно, что в случае войны флот будет иметь в своем распоряжении запас нефти, достаточный для ведения длительных боевых действий, но военный министр не сделал подобного заявления.

Министр промышленности и торговли заявил недавно, что потребность в бензине, которая в 1936 году составляла 13,5 миллиона гектолитров (причем только 0,8 миллиона гектолитров могли быть покрыты переработкой собственной нефти-сырца), к 1943 году возрастет примерно до 24,7 миллиона гектолитров; в то время как потребность в тяжелом масле, которая в 1936 году составляла 16 миллионов гектолитров (причем из местного сырья производилось 1,6 миллиона гектолитров), возрастет до 28,6 миллиона гектолитров. Он предложил одновременно план, по которому не зависящее от заграницы производство бензина в Японии должно увеличиться к 1943 году до 15,2 миллиона гектолитров, а производство тяжелого масла — до 12,8 миллиона гектолитров. В этом плане, который хотя и очень оптимистичен в своем подсчете возможностей, но все же далек от надежд на полную независимость от заграницы, главную роль играет сжижение угля. Путем прямого сжижения угля через шесть лет должно производиться в год 6 миллионов гектолитров бензина и 4,2 миллиона гектолитров тяжелого масла. Синтетическим методом ожидается получить 3,9 миллиона гектолитров бензина и 2,1 миллиона гектолитров тяжелого масла, а дистиллизацией угля — 0,4 миллиона гектолитров бензина и 5,1 миллиона гектолитров тяжелого масла. 4 миллиона гектолитров бензина должно быть заменено спиртом, который в обязательном порядке примешивается к горючему, в то время как от местных нефтеносных залежей надеются получить 1 миллион гектолитров бензина и 1,5 миллиона тяжелого масла.

Чтобы, однако, покрыть таким образом на базе местного сырья 45% потребности в бензине и 44% потребности в масле, как предусматривает план, необходимы капиталовложения в размере примерно 700 миллионов иен; это значительная сумма для ограниченного японского рынка капитала, который и без того столь интенсивно используется для постоянно растущих государственных займов. Для осуществления этих планов необходимо ориентировочно 9 миллионов тонн угля ежегодно, причем Япония может добыть у себя только половину этого количества, в то время как еще две четверти должны быть ввезены из японских колоний и из Маньчжоу-Го. Еще 95 миллионов иен потребуется на поддержку государством производителей искусственной нефти, чтобы в течение ближайших 7 лет покрыть разницу в ценах между естественными и синтетическими нефтепродуктами.

Учитывая опыт, накопленный за последние годы Южно-Маньчжурской железнодорожной компанией и концернами «Мицуи» и «Мицубиси» в создании промышленности синтетических нефтепродуктов, полагаться только на частные компании не собираются. Наоборот, решено создать полугосударственное промышленное объединение «Тайкоку» — общество по разработке горючих материалов, которое должно энергично стимулировать и поддерживать частную промышленность. Эта компания, которая должна действовать главным образом как посредница при государственных капиталовложениях в частные предприятия, помогать в решении технических проблем и осуществлять контроль за всем развитием новой индустрии, не занимаясь сама производством синтетической нефти, должна быть конституирована в ближайшее время на основе имперского закона, с основным капиталом в 100 миллионов иен. Сумму эту внесут поровну шестью годовыми платежами государство с одной стороны и частные кредиторы — с другой. В дальнейшем компания выпустит облигации на сумму 300 миллионов иен, процентное начисление по которым и пятипроцентные дивиденды от акций, находящихся в частных руках, должны быть гарантированы государством. Рассчитывают на то, что предприятия, в которые намерена вложить свои капиталы эта компания, должны будут со своей стороны инвестировать 350 миллионов иен.

Токио

«Дер дойче фольксвирт»

* * *

18 ноября 1940 года Зорге представил Центру свой анализ положения в Японии, на Дальнем Востоке и свои соображения о возможной агрессии гитлеровской Германии против Советского Союза.

План «Барбаросса»

В последний месяц 1940 года еще никто в Токио не знал, что 19 декабря начальник Оперативного управления германского Генерального штаба Хойзингер собрал у себя в кабинете ближайших сотрудников и ознакомил их с содержанием пакета, доставленного из ставки фюрера и под грифом «Совершенно секретно». Это была директива верховного командования германских вооруженных сил от 18.12.40 г. №21, озаглавленная «Вариант «Барбаросса». Текст директивы гласил:

«Немецкие вооруженные силы должны быть готовы к тому, чтобы еще до окончания войны с Англией нанести в быстром походе так же поражение Советской России... Для этого армия должна будет предоставить все находящиеся в ее распоряжении соединения, с тем лишь ограничением, что оккупированные области должны быть защищены от всяких неожиданностей... Приказ о наступлении на Советскую Россию я дам в случае необходимости за восемь недель перед намеченным началом операции. Приготовления, требующие более значительного времени, должны быть начаты (если они еще не начались) уже сейчас и доведены до конца к 15.5.41 г.».

В директиве особо подчеркивалось: «Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть не были распознаны». На листе — подпись Гитлера.

Ни о совещании в Генштабе вермахта, ни о тексте директивы №21 Зорге не знал, однако собирая по крупицам разрозненные сведения, при любой возможности беседуя с прибывающими в Токио немецкими военными или просто подданными рейха, анализируя различные аспекты политики Гитлера, он понял главное: фюрер замышляет нападение на СССР.

Что давало советскому разведчику повод для такого предположения? Все приезжавшие рассказывали, что в Германии проводится строжайший учет запасов сырья, товаров и ресурсов, продовольствия и рабочей силы. Где только можно вместо мужчин нанимают на работу женщин. Геринг распорядился снять все железные решетки, ограды и ставни в домах, бронзовые колокола в кирхах: империи нужно создать запас металла.

Приезжавшие из рейха сетовали на то, что месяц от месяца сокращается выдача продуктов по карточкам.

Уже само по себе накапливание продовольственных и сырьевых запасов убеждало Зорге, что страна готовится к большой войне. Еще одним характерным симптомом было создание многочисленных организаций по изучению Востока под руководством Альфреда Розенберга. В посольство начали поступать всевозможные периодические издания: «Восточная природа», «Восточная экономика», «Восточная культура»... Не свидетельство ли это того, что идет подготовка специалистов при освоении восточных пространств?

В печати на все лады превозносились подвиги германских солдат, и что характерно — особенно в годы Первой мировой войны, в боях против России.

И все же это были косвенные улики, пока новый военный атташе Кречмер, заменивший отозванного в Берлин майора Шолля, прямо не сказал Рихарду Зорге: «В Кёнигсберге создана штаб-квартира вермахта. Она руководит исключительно широкой подготовкой к войне с СССР. С атлантического побережья в Польшу перебрасываются войска». (Эта информация немедленно пошла в Москву.)

Теперь Зорге, не ослабляя внимания к политике Японии на Дальнем Востоке, поставил перед собой наиглавнейшую задачу: разгадать истинные планы Гитлера против Советского Союза. Так незримо вступили в единоборство весь огромный аппарат германской разведки, контрразведки абвера и гестапо и — маленькая группа «Рамзай».

Как и чем завершился этот поединок?..

* * *

Наступил 1941 год...

В начале февраля Одзаки сообщил Зорге, что на секретном заседании японского кабинета с представителями командования утверждена программа внешней политики Японии, разработанная министром иностранных дел Мацуокой и озаглавленная «Принципы ведения переговоров с Германией, Италией и Советским Союзом».

Рихард уже знал из сообщений, которые по дипломатическим каналам поступали в германское посольство, что Мацуока собирается отправиться с официальным визитом к Гитлеру, и предупредил об этом Москву.

Через несколько дней, 11 марта, «Рамзай» снова радировал:

«Среди высшего немецкого офицерства и кругов Гиммлера проявляются резкие антисоветские тенденции. Военный атташе Германии в Японии считает, что после окончания войны с Англией должна начаться ожесточенная борьба Германии против Советского Союза».

Вскоре посол Отт сообщил Зорге, что выезжает в Берлин.

— Желаю хорошо провести отпуск, мой генерал!

— Какой отпуск? Ты что, с луны свалился? Берлин готовит прием Мацуоке. Я должен проконсультировать Риббентропа и Геббельса, что нужно сделать и как пустить пыль в глаза министру.

Вскоре следом за Оттом выехал в Германию Мацуока. По дороге он сделал остановку в Москве и довел до сведения Советского правительства, что Япония заинтересована в заключении с СССР пакта о ненападении и что он вернется к этой теме на обратной дороге.

Уже через день японский министр прибыл в Берлин. Зорге, воспользовавшись информацией, поступавшей в посольство, сообщал в Центр, что японскому министру будет оказан «чрезвычайно радушный прием», чтобы «сделать его действительным другом Германии и заставить идти в ногу с германской политикой». Рихард уведомлял Москву, что Гитлер хочет получить от Мацуоки «заверения, что в случае ухудшения отношений между Германией и Советским Союзом Япония встанет на сторону Германии».

27 марта Риббентроп в беседе с Мацуокой заявил:

«На востоке Германия держит войска, которые в любое время готовы выступить против России, и если Россия займет позицию, враждебную Германии, то фюрер разобьет Россию. В Германии уверены, что война с Россией закончится окончательным разгромом русских армий и крушением государственного строя».

Гитлер в присутствии Отта повторил японскому министру то, что сказал Риббентроп, и добавил: Японии необходимо тоже начать военные действия против России одновременно с рейхом.

Мацуока не нуждался в агитации в пользу агрессии:

— Япония всегда была лояльным союзником, она целиком отдаст себя общему делу.

Тут он добавил: договор о ненападении с Советским Союзом, который еще не подписан империей, будет, как только Германия начнет войну на Востоке, тотчас разорван в клочки.

— Никакой японский премьер-министр или министр иностранных дел не сумеет заставить Японию остаться нейтральной в случае конфликта между Россией и Германией, — сказал он. — Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете.

Мацуоку провожали так же пышно, как и встречали. Перед отъездом он заявил:

— Я прибыл в Германию с оптимистическим настроением. После бесед с Гитлером, который рассказал мне о своих планах, я стал еще более оптимистичным. Я верю в победу Германии.

И этот же самый Мацуока на обратной дороге, в Москве, поставил свою подпись на пакте о нейтралитете между Японией и СССР.

Однако Москва не была введена в заблуждение.

Отт досадовал на Мацуоку.

— Этот пакт излишне связывает японцев, — говорил он Рихарду. — Мацуока, эта хитрая лиса, может быть, и действительно согласен его разорвать... А вдруг его самого выдворят из министерского кресла? Но он почему-то не говорил, что «любой премьер или министр может разорвать пакт в клочья»!

Впрочем, «хитрая лиса» и поддерживающие ее агрессивные круги спешили подтвердить свои намерения действием. От Ходзуми Одзаки и Ётоку Мияги Рихарду стало известно, что японский Генштаб завершил разработку наметок плана нападения на СССР. По этому плану на первом этапе войны намечалось занять Владивосток, Ворошилов, Благовещенск, Куйбышевку и район Рухлово, а на втором — захватить Северный Сахалин, Петропавловск Камчатский, Николаевск-на-Амуре, Комсомольск-на-Амуре и Советскую Гавань. Правда, этот план основывался на том, что сразу же после нападения Германии советское командование, рассчитывая на пакт с Японией, перебросит свою Особую Дальневосточную армию на Запад.

Утечка информации из кабинета министров

16 июля 1940 года кабинет Ёнаи ушел в отставку. Но, как мы уже знаем, задолго до этого Мацуока начал непосредственные сношения с Берлином, оповестив не только о том, что он — будущий министр иностранных дел в кабинете Коноэ, но и о планах нового правительства. 19 июля 1940 года, за три дня до сформирования нового кабинета, Коноэ, Мацуока, а так же намеченные военным министром Тодзио и военно-морским — Ёсида собрались на важное совещание. Эти четыре человека уже чувствовали себя хозяевами положения. Они разработали программу внешней политики, которая включала сближение с Германией и Италией.

Министерство иностранных дел предложило правительству «скромную» программу — «установление нового порядка в Восточной Азии»: подразумевалось в качестве первого этапа покорение всего Китая, Гонконга, Французского Индокитая, Таиланда, Малайи, Голландской Ост-Индии, Филиппин и Новой Гвинеи. На втором этапе намечался захват Австралии, Новой Зеландии, Бирмы и Восточной Индии. Этот второй этап должен был до поры до времени держаться в секрете даже от союзников — Германии и Италии, ибо они после большой победы могли и сами иметь виды на перечисленные территории. Кроме того, неумеренный аппетит их дальневосточного союзника мог раньше времени вызвать тревогу, раздражение и сомнения как в Берлине, так и в Риме. Так что и по первому этапу экспансии Японии следовало хранить в секрете свои планы.

Япония рассчитывала на германскую поддержку и сотрудничество как против Соединенных Штатов, так и против Советского Союза... Япония не примет на себя обязательство вмешиваться в европейскую войну, а, скорее, объявит о своем намерении начать самостоятельно войну против Великобритании, когда будет решено, что «благоприятный момент настал». Все эти расчеты исходили из уверенности, что аналогичные обязательства в отношении Японии примут на себя Германия и Италия. В качестве же ближайшего мероприятия было решено «заключить пакт о ненападении с Советским Союзом, сделать Маньчжоу-Го и Монголию (MHP) участниками нового соглашения». Поскольку агрессию решено было начать на юге, японо-советский пакт рассматривался в Стране восходящего солнца как временное мероприятие, необходимое, чтобы избежать возможности войны на два фронта. В политике всегда лучше подстраховаться дополнительными гарантиями.

Мацуока быстро выбрал себе помощников. Главным советником стал генерал Тосио Сиратори, заместителем министра — Тюити Охаси, которого Мацуока хорошо знал по совместной работе в Маньчжурии, где Охаси был так же заместителем министра (а фактически — министром) иностранных дел, но только правительства Маньчжоу-Го.

Столь же быстро Мацуока разделался в аппарате своего министерства со всеми, кто не разделял его взглядов и казался ему «умеренным».

23 августа 1940 года Мацуока объявил об отозвании многочисленных послов, посланников, советников и консулов, заявив прессе, что это необходимо «для обеспечения» новой внешней политики, которую он проводит. Впрочем, к смене караулов в Токио давно привыкли.
Кабинет Коноэ санкционировал действия Мацуоки и образовал комиссию из двадцати четырех лиц, призванных планировать ведение всех государственных дел на авторитарной основе. Это соответствовало взглядам не только Мацуоки, но так же и Коноэ, и Тодзио, и министра — хранителя печати маркиза Кидо.

1 августа 1940 года состоялась встреча Мацуоки с немецким послом генералом Ойгеном Оттом. Мацуока был, как обычно, многословен и выражался туманно:

— Я не настроен ни прогермански, ни проанглийски, — говорил он, — я настроен, так сказать, прояпонски. Поэтому я осмеливаюсь возражать против того, чтобы решать нашу судьбу было предоставлено какой-либо другой стране или иностранцу.

Затем, напомнив послу, что он один из инициаторов «антикоминтерновского пакта», а позднее — последовательный сторонник тесного японо-германского союза, Мацуока пытался прозондировать позицию партнера:

— Я не смогу убедить премьера Коноэ и других членов кабинета в моей правоте, если не буду знать, по крайней мере, общий характер намерений Германии...

Генерал Отт, однако не имел полномочий раскрывать намерения Германии.

— Как вы знаете, я терпеть не могу дипломатических или туманных терминов, поэтому я хочу выразить свою мысль свободно, — продолжал министр. — Япония намерена создать новый порядок в Великой Восточной Азии. Она желает освобождения всех наций и рас в этой части земного шара... их сопроцветания. Говоря другими словами, я возражаю против подчинения и эксплуатации, я протестую против этого, даже если это делается Японией. Конечно, может быть, некоторые японцы думают о подчинении и эксплуатации этих районов, но этому их учат некоторые европейцы и американцы, они находятся под влиянием Америки и Европы. Я протестую против этих средств, исходят ли они от японских, европейских или американских властей. Я решил сопротивляться и спорить, если Япония посмеет совершить подобные деяния...

Кадровый разведчик генерал Отт с удивлением взирал на маленького, коротконогого человека, обрушившего на него потоки демагогии. Зачем? Шла совершенно конфиденциальная дипломатическая беседа представителей двух стран, связанных пактом. Но посол есть посол — он должен был терпеливо и учтиво слушать. Слушать и ждать, пока собеседник не перейдет к сути дела. Но тут пошел поток зондирующих вопросов:

— Каково отношение Германии к японскому курсу на южных морях?.. Чего хочет сама Германия в районе южных морей?.. Что она может сделать по вопросу русско-японских взаимоотношений?.. Что хочет сделать Германия в отношении Америки и что она может сделать для нас, учитывая взаимоотношения Японии и Соединенных Штатов?..

Отт был взбешен: этот министр учинил форменный допрос послу Германии, страны в зените могущества.

Но он сдержался.

— Ваши вопросы совершенно естественны, — сказал он, — но я хочу знать прежде всего, каковы, по вашему мнению, границы южных морей?

— Я выражаю свое личное мнение, — ответил Мацуока, — они будут включать Сиам... — И после паузы многозначительно добавил: — Но они могут быть расширены постепенно в будущем, согласно любым изменениям обстоятельств.

Отту стала ясна стратегия нового кабинета и его министра: Германия сокрушила Францию, Голландию, скоро добьет Англию, а здесь, в Токио, собираются прибрать все колонии этих стран в Азии, да еще рассчитывают, что Германия прикроет их в этой акции и от Советского Союза, и от Соединенных Штатов. Надо информировать Берлин и получить инструкции, а пока вежливо, но твердо осадить этого не в меру самоуверенного японца.

— Я выражаю свое личное мнение. Сейчас Германия воюет с Англией, и есть возможность в будущем уничтожить Британскую империю. Вот тогда Германия и подумает, что ей делать с районом южных морей...

Далее Отт намекнул, что, по его опять-таки личному мнению, раздел колониального наследства разбитых держав в районе южных морей будет целиком зависеть от того реального вклада, который внесут в войну Германия и Япония.

Отт, человек военный, конечно, знал, что у Японии был мощный океанский военный флот, а у Германии его не было, и нужны долгие годы, чтобы его создать. От Токио до южных морей рукой подать, Германии же надо преодолеть моря и океаны. Так что уничтожить Британскую колониальную империю в Азии Берлину было легко в дипломатической беседе, но невозможно на деле. Это знал и Мацуока.

Посол резко изменил тему:

— Каким образом Япония намерена урегулировать вопрос с Китаем?

— Собирается свергнуть Чан Кайши, — ответил Мацуока.

— А разве нет какой-либо возможности договориться с Чан Кайши? Я думаю, было бы неплохо сначала переговорить с ним.

Теперь возмутился Мацуока: Германия вмешивается в китайские дела!

— Точка зрения японцев такова, что нет другого средства, кроме свержения Чан Кайши.

И первая беседа между германским послом и новым японским министром иностранных дел заканчивается снисходительной фразой Мацуоки:

— Во всяком случае, Япония способна своими средствами урегулировать китайский конфликт.

Зорге и Отт так интерпретировали это заявление: у географии есть свои законы, и Германия практически не может воспрепятствовать Японии хозяйничать в Восточной Азии, если у нее для этого достаточно сил. Военное же превосходство Германии в Европе и Африке было очевидным. Летом 1940 года нацисты продемонстрировали наличие у них наиболее боеспособных на Западе вооруженных сил. Обе стороны не без основания считали, что в этих условиях объединение только усилит их позиции на трех континентах — в Европе, Африке, Азии.

В первых числах сентября 1940 года Риббентроп командирует своего главного советника по вопросам Азии Генриха Штамера в Токио. 9 и 10 сентября Штамер и Мацуока согласовывали документы вокруг проекта «пакта трех».

Зорге обо всем информировал Центр:

«Мацуока вел переговоры со Штамером на своей личной загородной вилле. Они велись в такой тайне, что даже начальники отделов Министерства иностранных дел не знали об этом, пока не был выработан определенный план. В курсе дела были только дипломатические советники министерства».

12 сентября «пакт трех» был согласован. Этот договор был решающим шагом на пути перерастания европейской войны в войну мировую. Вот его основные положения:

«Правительства Германии, Италии и Японии признают, что предпосылкой длительного мира является то, чтобы каждая нация мира получила необходимое ей пространство... Важнейшей своей целью они считают установление и поддержание нового порядка, способного обеспечить преуспевание и благополучие проживающих на этих пространствах народов... чтобы можно было осуществить их стремление к конечной цели — миру во всем мире.

В соответствии с этим правительства Германии, Италии и Японии согласились о следующем:

Статья 1. Япония признает и уважает руководство Германии и Италии в деле создания нового порядка в Европе.

Статья 2. Германия и Италия признают и уважают руководство Японии в деле создания нового порядка в Великом Восточно-Азиатском пространстве.

Статья 3. Германия, Италия и Япония согласны сотрудничать на указанной выше основе. Они далее берут на себя обязательства поддерживать друг друга всеми политическими, хозяйственными и военными средствами, в случае если одна из трех Договаривающихся Сторон подвергнется нападению...

Статья 5. Германия, Италия и Япония заявляют, что данное соглашение никоим образом не затрагивает политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трех участников соглашения и Советским Союзом.

...Подписали этот документ двадцать седьмого сентября пятнадцатого года эры Сёва, то есть 1940 г. после Рождества Христова, то есть восемнадцатого года фашистского летосчисления» (от 1922 года — прихода к власти в Италии Муссолини).

Договор был согласован молниеносно. Необычайно быстро, спустя всего семнадцать дней, он был подписан в Большом зале новой рейхсканцелярии, а затем в тот же день ратифицирован в Берлине, а так же императорским рескриптом в Токио. В документе указывалось: «Мы выражаем свое глубокое удовлетворение по поводу заключения пакта между тремя державами».

* * *

12 марта 1941 года японская делегация отправилась в Москву. Мацуока в третий раз видел просторы Сибири. Приглушенно стучали колеса салон-вагона. За окном двигалась суровая и величественная панорама.

Мацуока был погружен в свои мысли. Вот и безбрежный Байкал, вот Уральский хребет, вот ворота в Азию. На мрачном лице Мацуоки вдруг заиграла улыбка. Он почему-то вспомнил растерянность Риббентропа, когда в 1939 году посол Сато заявил германскому министру, что позиция Японии проста: в Азии хозяин один — Страна восходящего солнца, остальные — только гости...

Наступало время, когда решалась судьба мира.

24 марта 1941 года Мацуока прибыл в Москву и в тот же день был принят Сталиным и Молотовым. Беседа продолжалась свыше часа. В то время, как свидетельствует в своих мемуарах маршал Александр Михайлович Василевский, «с февраля 1941 года Германия начала переброску войск к советским границам. Поступавшие в Генеральный штаб, Наркомат обороны и Наркомат иностранных дел данные... свидетельствовали о непосредственной угрозе агрессии. Но в это не верили в Кремле».

В кабинете Сталина сидели, как обычно, за длинным столом: по одну сторону русские, по другую — японцы. Сталин часто вставал, медленно прохаживался по кабинету, дымя своей трубкой. Сам говорил мало, очевидно, знал любовь Мацуоки к туманному многословию и давал возможность гостю выговориться.

Вот как сам Мацуока рассказывал об этой встрече спустя три дня Гитлеру и Риббентропу. (Запись этого рассказа оказалась в руках союзников, так же как и протоколы бесед Мацуоки в рейхсканцелярии. Союзные державы обнаружили эти документы в архивах гитлеровского МИД.)

«Как союзник он (Мацуока. — Авт.) должен был представить объяснения о своей беседе со Сталиным в Москве германскому министру иностранных дел и хотел бы сделать это на утренней конференции, если бы германский министр иностранных дел не был неожиданно вызван. Теперь же он намерен сообщить об этом вождю.

Он разговаривал с Молотовым около 30 минут, со Сталиным в течение часа. Он объяснил Сталину, что морально японцы — коммунисты. Эта идея передавалась от отцов сыновьям с незапамятных времен. Но в то же время он заявил, что не верит в политический и экономический коммунизм.

Для того чтобы объяснить, что он имел в виду под моральным коммунизмом, Мацуока привел в пример свою собственную семью. Но японская идея морального коммунизма была низвергнута пришедшими с Запада либерализмом, индивидуализмом и эгоизмом.

Однако в Японии есть еще люди, хотя их и меньшинство, которые достаточно сильны, чтобы успешно бороться за восстановление старого кредо японцев. Эта идеологическая борьба в Японии чрезвычайно сильна. Но те, кто борется за восстановление старого идеала, убеждены в своей конечной победе. В основном англосаксы ответственны за проникновение вышеупомянутой западной идеологии. Для восстановления старого, традиционного японского идеала Япония вынуждена поэтому бороться против англосаксов. Также и в Китае она борется не против китайцев, а против Великобритании в Китае и китайского капитализма в Китае.

Он объяснил Сталину, что Советы, со своей стороны, тоже борются за что-то новое и он верит в то, что будет возможно урегулировать трудности, существующие между Японией и Россией после поражения Британской империи. Он обрисовал англосаксов как общих врагов Японии, Германии и Советской России».

Понятно, что такие хитрые, нелепые высказывания не могли сбить с толку Иосифа Виссарионовича Сталина.

Так что же, единственной темой Мацуоки в Кремле был «моральный коммунизм» японского империализма? Нет, в конце концов японский министр перешел к делу.

Вот как это выглядело в его изложении в рейхсканцелярии в Берлине. Он (Мацуока) предложил русским заключить пакт о ненападении, на что Молотов ответил предложением подписать соглашение о нейтралитете. В Москве он должен был первым предложить заключение пакта о ненападении. Он хотел воспользоваться этой возможностью и для того, чтобы побудить русских уступить северную часть Сахалина. Там нефтяные источники, а русские затрудняют их эксплуатацию. Мацуока считал, что на этих месторождениях можно добыть 2 миллиона тонн нефти, и он предложил русским купить у них Северный Сахалин.

На вопрос Риббентропа, готовы ли русские продать эту территорию, Мацуока ответил, что это оказалось весьма сомнительным. Молотов на этот счет даже спросил его: «Это что, шутка?»

Но Мацуока не все рассказал немецким друзьям. И для этого у него были серьезные основания.

Во время первого визита в Москву он заявил, что ему даны полномочия заключить пакт о ненападении, что же касается договора о нейтралитете, то он должен сначала запросить мнение своего правительства, а о результатах сообщит на обратном пути из Берлина в Токио. Но это было лишь отговоркой: уже в Москве Мацуока мог в течение нескольких часов обменом шифрованными радиограммами решить этот вопрос. Все дело в том, что надо было выяснить мнение Берлина по этому вопросу.

25 марта Мацуока покинул Москву и 27-го появился в рейхсканцелярии. Он, разумеется, не знал тогда того, что узнал только в 1946 году в тюрьме Сугамо: еще 3 марта того же 1941 года Гитлер издал совершенно секретную директиву, в которой, в частности, говорилось:

«Целью сотрудничества, основанного на пакте трех держав, является вовлечение Японии, возможно скорее, в активные операции на Дальнем Востоке. Большие силы Англии будут связаны этим, и центр внимания США будет перенесен на Тихий океан... План «Барбаросса» создает особенно благоприятные политические и военные предпосылки для этой цели.

Нужно быстро разбить Англию и тем самым удержать Америку от вступления в войну...

Захват Сингапура — опорного пункта Англии на Дальнем Востоке — станет решающим для успеха всей войны, которую ведут три державы...».

Только в тюрьме Сугамо американский следователь ознакомил Мацуоку и с другим совершенно секретным документом — докладом главнокомандующего германским флотом гросс-адмирала Редера фюреру, датированным 18 марта 1941 года.

«Япония должна действовать возможно скорее, чтобы захватить Сингапур... Япония готовится к этой операции, но, согласно заявлениям японских офицеров, она проведет ее только в том случае, если Германия осуществит высадку в Англии. Следовательно, Германия должна сосредоточить все свои усилия, чтобы понудить Японию действовать немедленно.

Согласно заявлению адмирала Номуры, министр Мацуока испытывал большие затруднения по русскому вопросу и сделает запрос специально об этом. Поэтому главнокомандующий морскими силами в личном разговоре с фюрером рекомендует осведомить Мацуоку о планах в отношении России».

В ходе бесед в рейхсканцелярии Гитлер и Риббентроп, возможно по совету Редера, убеждали Мацуоку, что Япония может спокойно начать агрессию на юге, не опасаясь за свой тыл на севере. Эту мысль настойчиво внушали японскому министру и фюрер, и Риббентроп.

Из Берлина Мацуока информировал Токио о планах рейха. В этой ситуации для правительства Коноэ, которое в то время готовилось к вторжению в Южный Индокитай и Голландскую Ост-Индию и по-прежнему стремилось к покорению Китайской Республики, пакт с Советским Союзом о нейтралитете был вполне приемлемым.

7 апреля 1941 года Мацуока снова появляется в Кремле, имея в портфеле полномочия своего правительства о заключении советско-японского пакта о нейтралитете.

7, 9 и 11 апреля состоялись три встречи Мацуоки с Молотовым.

Задача японского министра заключалась только в том, чтобы, не выказывая излишней торопливости, закончить переговоры в наиболее короткий срок.

Мацуока снова поставил вопрос о Северном Сахалине. Тогда советская сторона напомнила о несправедливости Портсмутского договора, навязанного Японией царской России в 1905 году, и о целесообразности теперь для обеих сторон в интересах добрососедства пересмотреть некоторые его статьи. Мацуока тотчас забыл о сахалинском вопросе. Он стал настаивать на обязательстве уважать территориальную целостность и независимость Маньчжоу-Го, на что ему для Советской России выдвинули в ответ требование об аналогичной гарантии для Монгольской Народной Республики.

12 апреля состоялась четвертая встреча со Сталиным и Молотовым. Пакт о нейтралитете был принят, и 13 апреля 1941 года в Кремле состоялось его торжественное подписание.

В тот же день Мацуока покидает советскую столицу. В сообщении о его отъезде, как всегда, перечислялись официальные лица, провожавшие высокого гостя на Ярославском вокзале. Затем указывалось: «Перед отходом поезда на вокзал приехали тов. И.В. Сталин и тов. В.М. Молотов, которые попрощались с г. Мацуока».

Лицо японского министра расплылось в широкой улыбке: приезд Сталина на вокзал говорил о том значении, которое придавало советское руководство пакту в условиях того времени. Мацуока решил не остаться в долгу. В тот же день из Ярославля он послал две телеграммы.

Сталину : «...Я верю, что этот пакт окажется источником вдохновения для обеих наших наций в проведении внешней политики, которая отныне будет характеризоваться взаимным доверием и дружбой».

Молотову : «Подписанным сегодня пактом мы направили наши нации на новый путь дружбы. Я верю, что этот документ послужит нам маяком в улучшении наших отношений... Я уношу с собой только очень приятные воспоминания о своем временном пребывании в вашей великой стране».

21 апреля с пограничной станции Маньчжурия Ёсукэ Мацуока дал сразу три телеграммы. Первая — в редакцию газеты «Правда»:

«В тот самый момент, когда я покидаю пределы Советского Союза... я хочу выразить через любезное посредничество вашей газеты народам Советского Союза свою искреннюю благодарность за оказанное ими внимание и гостеприимство за все время моего проезда через СССР и пребывания в его прекрасной столице — Москве.

Я уношу с собою только самые приятные воспоминания об этом сердечном приеме, оказанном мне правительством и народами СССР, а равно самое положительное впечатление от того гигантского достижения, какое я наблюдал на этот раз во всех отраслях государственной и народной жизни Советского Союза в сравнении с тем, что было 8 лет тому назад, когда я был в Советском Союзе проездом в Женеву».

Вторая телеграмма адресовалась И.В. Сталину:

«...Прошу разрешить мне заверить Вас, что я уношу с собой самые приятные воспоминания о своем временном, явившемся наиболее долгим в течение моей нынешней поездки пребывании в Вашей великой стране, где я был удостоен сердечного приема и где я с восторгом и пониманием увидел прогресс, достигнутый в жизни народов СССР.

Сцена нецеремонных, но сердечных поздравлений по случаю подписания Пакта останется, без сомнения, одним из счастливейших моментов моей жизни, а любезность Вашего Превосходительства, выразившаяся в Вашем личном присутствии на вокзале при моем отъезде, всегда будет оцениваться как знак подлинной доброй воли не только по отношению ко мне одному, но так же и к нашему народу.

Я могу так же добавить, что девизом всей моей жизни было и будет — всегда быть верным своим словам».

Третью телеграмму Мацуока направил Молотову.

В день ратификации пакта о нейтралитете — 25 апреля 1941 года — он послал еще две телеграммы, льстивые и лицемерные.

Сталину : «...Я не сомневаюсь и верю в то, что благодаря содействию Вашего Превосходительства взаимоотношения между Японией и Советским Союзом еще более укрепятся. Пользуясь этим случаем, повторяю, что надолго останется в моей памяти как приятнейшее воспоминание о том, как мы без дипломатических условностей, после прямых и ясных бесед, завершили встречи, а равно о том, как у нас, после подписания Пакта, в дружественной и непринужденной обстановке состоялся обмен добрыми пожеланиями».

Молотову: «...Я снова подтверждаю клятвой девиз, соблюдаемый мною много лет, быть до конца верным своим словам... Надолго останется в моей памяти как одно из приятнейших воспоминаний та радостная атмосфера, которая создалась вокруг г-на Сталина после подписания Пакта».

* * *

Генерал Ойген Отт сопровождал Мацуоку в его поездке в Берлин. Он присутствовал на беседах Гитлера и Риббентропа с японским министром. Вместе с ним в конце апреля Отт вернулся в Токио. С кем, как не с Рихардом Зорге, поделиться сенсационными новостями, привезенными из Берлина?.. И целый вечер, до глубокой ночи, посол говорил, говорил... а Зорге напряженно слушал и запоминал, запоминал каждое слово, включая ставшую известной фразу Мацуоки: «Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете».

Наутро в Москве знали обо всем, что произошло в рейхсканцелярии во время визита Мацуоки в Берлин, и с абсолютной точностью.

* * *

Положение, которое Зорге занимал в немецкой колонии, не только давало ему широкие возможности и независимость, но и налагало массу обременительных обязанностей. Без Рихарда не обходился ни один мало-мальский прием в германском посольстве или немецком клубе. И, разумеется, Зорге был всегда непременным участником «вечеров берлинцев».

Эти вечера устраивались в парадных залах посольства раз или два в год «для поднятия патриотического духа» немцев. Обычно они приурочивались к приезду какого-нибудь эмиссара Гитлера или «бонзы» из Министерства иностранных дел.

Вот и теперь, отправляясь на очередной такой вечер, Рихард знал: среди гостей будет какой-то высокий чин из Генштаба, «специалист по России». Накануне Отт сказал Зорге, что этот офицер ехал в Токио через Советский Союз и «хорошо смотрел по сторонам». Это означало: во время своего длительного путешествия офицер собирал разведывательную информацию. Но какую именно — посол не сообщил. Зорге не стал у него спрашивать: узнать это от самого «гостя» вернее.

В большом посольском зале для торжественных приемов собралась почти вся немецкая колония. В центре на массивном столе из голых досок возвышался огромный дымящийся котел. У котла, одетый в накрахмаленные белые поварские халат и высокий колпак, стоял улыбающийся Рихард и продавал национальные, баварские сосиски. Один за другим к нему подходили гости. Многие из присутствующих были увешаны орденами и знаками отличия за безупречную службу и особые заслуги перед рейхом.

Скоро пиво и шнапс подняли настроение. Образовались оживленные группы «по интересам».

Когда публика наконец насытилась и начались танцы, Рихард сбросил с себя маскарадное одеяние и принял участие в общем веселье. Он пригласил первую же даму — ею оказалась Хильда, секретарь Отта, — и закружился с нею в вальсе. Одетая в черное бархатное платье, раскрасневшаяся и возбужденная, Хильда была на верху блаженства. Их встречи всегда были такими короткими, и каждый миг теперь приносил ей невыразимое удовольствие. Но Рихард танцевал почти машинально. Его внимание было занято совсем другим. В этой роящейся толпе нужно было поскорее отыскать генштабовского офицера. Рихард вальсировал круг за кругом, внимательно обводя взглядом присутствующих. В дальнем конце зала, положив ноги на бархат стоявшего напротив кресла, блаженно храпел военно-морской атташе Венеккер. Пуговицы его сюртука были расстегнуты. Какие-то молодые люди тянули посольских стенографисток к выходу. Но приезжего офицера нигде не было. Куда-то запропастился и Отт.

Музыка кончилась. Рихард раскланялся с раскрасневшейся Хильдой и хотел было отправиться на поиски Отта, когда его вдруг окликнул майор Кречмер.

— Неужели вам не надоел весь этот бедлам, Зорге? — спросил майор с обычной для него бесцеремонностью. — Кстати, вы для чего-то нужны его превосходительству. Вот вам благовидный предлог, чтобы смыться.

Рихард удивленно приподнял бровь:

— Вы, кажется, хватили лишнего, майор. У меня нет ни малейшего желания покидать эту волнующую встречу лучших представителей нашей великой нации...

Кречмер оторопел и скрылся в толпе. Рихард еще раз оглядел зал. Человека, которого он искал глазами, по-прежнему не было.

«Значит, он у Отта», — решил он и пошел к послу.

* * *

— А вот и доктор Зорге! Знакомьтесь!

Поджарый человек с тонким профилем, впалыми щеками привстал со стула:

— Полковник Шильдкнехт.

— Рихард Зорге, корреспондент «Франкфуртер цайтунг».

— Скажите, дорогой Рихард, нет ли у вас каких-либо срочных дел в России? — заговорил Отт после этого обмена приветствиями.

— Мне кажется, что господин посол всегда осведомлен о целях своих подчиненных, — ответил Рихард, скрывая крайнее недоумение.

— Я рассчитываю на это, — самодовольно улыбнулся Отт. — Но вот господин полковник настоятельно рекомендует мне освободить вас от всего на свете и отправить в гости к русским. Он считает, что такой бесценный наблюдатель, как вы, мог бы с большой пользой провести там несколько недель и собрать за это время интересующий вермахт материал. Как вам нравится такое предложение?..

— Россия — загадочная страна, а загадки всегда будоражат воображение, — ответил Рихард. — Но боюсь, что ведомство господина полковника серьезно заблуждается, останавливая свой выбор на мне. Моя стихия — Восток. К тому же я совершенно не готов к выполнению особых поручений.

— Я ценю вашу скромность, доктор Зорге, — вмешался в разговор Шильдкнехт, — но вы явно преувеличиваете трудности. Все гораздо проще. Вот вам пример. Стоило мне один раз проехаться по Транссибирской магистрали, и я получил полное представление о ее пропускной способности. Разъезды, стрелки, станционные сооружения для опытного глаза — это настоящий свод сведений. Теперь мы знаем об этой артерии русских абсолютно все.

— Поздравляю вас, полковник. Надеюсь, что Рыцарский крест вам обеспечен, — сказал Рихард. — Беда только в том, что я не создан для такой работы. Будь я на вашем месте, я наверняка проспал бы половину разъездов, не говоря уже о стрелках. Ведь ничто так не убаюкивает, как стук колес...

Громче всех рассмеялся Отт. Ему понравилась шутка Рихарда.

— Я уже говорил вам, полковник, что доктор Зорге слишком нужен здесь, в Токио. А уж если вам так хочется воспользоваться его услугами, то я не буду возражать, если он проинформирует вас обо всем, что касается здешних дел. Смею вас заверить, господин полковник, что вы получите самые точные и исчерпывающие сведения.

Полковник Шильдкнехт, казалось, только того и ждал. Один за другим посыпались вопросы. Рихард обстоятельно отвечал на них. За долгие годы работы в Токио он уже привык к такого рода доверительным беседам. Знал он и другое: в Берлине внимательнее всего прислушивались к таким сообщениям, которые там хотелось услышать. Чаще всего такого рода сведения расходились с истиной, но об этом там никто не догадывался. Зорге прекрасно знал, что именно хотели услышать в Берлине, и поэтому многие из германской разведки в Токио считали его «незаменимым человеком». Он для них служил не просто источником информации — он считался «безоговорочным авторитетом», знания, опыт и осведомленность которого всех восхищали. И вот в Берлин летели секретные донесения и доклады со стереотипными фразами: «Зорге сказал...», «По мнению господина Зорге...», «По данным господина Зорге...».

Постоянное соперничество и подозрительность, царившие среди приближенных к Гитлеру нацистских главарей, привели к тому, что многие из них старались иметь своих шпионов как внутри Германии, так и за ее пределами. Министр иностранных дел Германии фон Риббентроп, боясь подвохов со стороны Гиммлера, Бормана и прочих «коллег», создал собственную разведку. Для этого он превратил в осведомителей почти весь персонал своего министерства. В этом помогало ему доверенное лицо — старый дипломат, убежденный нацист Герман Хеньке. Хеньке подбирал надежных людей, когда инструктировал их. Фамилия посла Отта в его обширном досье стояла на одном из первых мест. Из Токио приходила такая информация, которая часто вызывала неподдельное воодушевление у Риббентропа. Иногда посол называл источник своей осведомленности: «...заслуживающий полного доверия доктор Зорге». Опираясь на информацию «от Зорге», министр удивлял фюрера своей прекрасной осведомленностью в дальневосточных делах.

Но сбором внешнеполитической информации занимались, по меньшей мере, еще три ведомства рейха. Одно из них, так называемую Организацию зарубежных немцев — АО, возглавлял гаулейтер Боле. Он обслуживал Мартина Бормана и лично фюрера. И вот, отыскивая надежные источники информации в Токио, агенты Боле натыкались все на того же «надежного человека» — Рихарда Зорге.

К знаменитому немецкому журналисту приходили и сотрудники гиммлеровского шпионского центра — люди гестапо. Гестапо в Токио руководил полковник Мейзингер. В посольстве он занимал официальный дипломатический пост — атташе полиции.

Йозеф Мейзингер — один из подручных шефа управления безопасности Гейдриха, правая рука гестаповца Мюллера. Приехал он в Токио всего лишь несколько месяцев назад, известный уже всем как палач Варшавы. Его сторонились даже единомышленники. Сам он в открытую бахвалился своей жестокостью, повторяя слова Геринга: «Я не имею совести, моя совесть — Адольф Гитлер».

Здесь, в Токио, он установил тесные связи с кемпэйтай и Министерством внутренних дел Японии. Он из кожи лез, чтобы оказаться на дружеской ноге с влиятельным и столь осведомленным корреспондентом «Франкфуртер цайтунг». Он всецело доверял Зорге. Рихард искусно играл свою роль. Держался с ним по-приятельски, называл не иначе как «ангелочком». Шефа полиции интересовали сведения о крупных политических деятелях Японии, их слабостях, пороках, подробностях интимной жизни. Зорге давал разные и даже весьма нелестные характеристики многим японским милитаристам, на которых собирались делать ставку в Берлине.

Вполне естественно, что информация, поступавшая по всем этим каналам в Германию, бросала тень на дружеские узы между Токио и Берлином. Партнеры по агрессии относились друг к другу все более подозрительно. Да и само окружение Гитлера расходилось в оценках политики и намерений Японии. Между руководителями нацистских ведомств то и дело вспыхивали раздоры и распри из-за ошибок и просчетов в дальневосточной стратегии.

А «надежный человек» — Рихард Зорге — старался каждый контакт с людьми военной, дипломатической, партийной или гестаповской разведки использовать для того, чтобы и получить от них какие-либо новые данные о планах нацистов, и сеять сомнения и подозрительность в их среде.

Он не изменил себе и на этот раз. Подробно отвечая на все вопросы, интересовавшие полковника Шильдкнехта, он незаметно для него взимал с него дань за свои услуги.

Полковник был профессиональным разведчиком, а потому не отличался словоохотливостью. Говорил скупо, придавая вес каждой своей фразе. И вот в конце сообщил весть, от которой Рихард похолодел:

— В Берлине заканчивается разработка плана нападения на Россию.

Рихард призвал на помощь все свое самообладание. Вот она, одна из тех минут, когда от разведчика требуется величайшее искусство скрывать истинные чувства, не выдавать огромного внутреннего волнения. Но как проглотить этот подступивший к горлу комок, если прямо в упор на тебя смотрят внимательные глаза очень зоркого, опытного врага?

— Выходит, вы уговаривали господина посла отправить меня к русским в каске и с солдатским ранцем за плечами? — как можно непринужденнее, весело спросил Рихард.

— О нет! — Полковник отхлебнул из рюмки глоток коньяку. — В вашем распоряжении еще достаточно времени, чтобы не застать там войну. Пока у нас дела в Европе. А воевать на два фронта фюрер не намерен. Подобные «эксперименты» слишком дорого обходились немцам в прошлом. — И он, сделав многозначительную паузу и понизив голос, сказал: — Война против России начнется тотчас после окончания войны в Европе...

* * *

«Вечер берлинцев» все еще продолжался, но Рихарду не хотелось возвращаться в зал. Он был слишком взволнован: война стоит у порога его дома. В Москве должны знать: враг уже приготовился к коварному прыжку.

Он ускорил шаги. Нужно немедленно разыскать Клаузена. Быть может, он все еще там, в зале? Но в зале Макса не оказалось. Тогда в саду? Тут Рихард слышит, как его окликают сразу несколько голосов. Подвыпившие сотрудники посольства требуют, чтобы он обязательно выпил с ними в честь «народного единения». Все подошли к стойке, подняли бокалы. Кто-то полез к нему целоваться.

«Где Клаузен?..»

Наконец Рихард в саду. Радиста нет и здесь. Зорге достает блокнот. На листок ложится текст срочного донесения. Рискованно? Да, но Рихард любил работать «на остряка». И пока не проиграл ни одного раза...

В посольстве встречали еще одного гостя из Берлина — посланника Нидэмэйера. Хотя он в безукоризненном смокинге, но Рихард по его манере держаться словно бы видел на его плечах погоны.

Нидэмэйер являл собою двух лиц — дипломата и полковника Генерального штаба. Едва переступив порог посольства, он поспешил узнать, где корреспондент «Франкфуртер цайтунг»: гость привез рекомендательное письмо от бывшего посла в Японии Дирксена, в котором тот просил Зорге всячески опекать своего друга.

Нидэмэйер без обиняков выложил Рихарду, что ему поручено установить, в какой мере империя сможет принять участие в предстоящей войне рейха против СССР.

— Вопрос ставится теоретически или конкретно? — осведомляется Зорге.

— Какие там теории? В Берлине принято окончательное решение. Мы должны устранить всякую опасность, угрожающую Германии с востока. Кроме того, нам нужны хлеб и сало Украины и два миллиона пленных для использования их в промышленности и на сельскохозяйственных работах в рейхе. Медлить нельзя. Фюрер считает: если нынешний благоприятный момент будет упущен, то другого такого не представится.

Доверительные разговоры с новым берлинским гостем, с Оттом и другими сотрудниками посольства, а итог их — донесение, которое Клаузен 6 мая незамедлительно передал в Центр.

В Токио объявился вдруг старый знакомец Зорге Шолль, бывший военный атташе. Теперь он получил повышение — звание подполковника и новое назначение, хотя и на прежней должности, в Таиланд. У него не могло быть тайн от друзей, с которыми бок о бок работал несколько лет. Гордый своей осведомленностью, он сообщил совершенно секретные сведения о сосредоточенных германских войсках на границе с Советским Союзом!..

Агентурное сообщение «Рамзая» из Токио от 21 мая 1941 г.

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

Новые германские представители, прибывшие сюда из Берлина, заявляют, что война между Германией и СССР может начаться в конце мая, так как они получили приказ вернуться в Берлин к этому времени.

Но они так же заявили, что в этом году опасность может и миновать. Они заявили, что Германия имеет против СССР 9 армейских корпусов, состоящих из 150 дивизий. Один армейский корпус находится под командованием известного Рейхенау{6}. Стратегическая схема нападения на СССР будет взята из опыта войны против Польши.

ЦА МО РФ. Оп. 24127. Д 2. Л. 381.

Пометы: «9 запросов «Рамзая»». На №125: уточните — корпусов или армий. Если корпусов, то не вяжется с понятием корпуса. Д.Голиков. Ответ дан согласно резолюции. 23.05.41 г.».

Второе за сутки агентурное донесение «Рамзая» из Токио от 1 июня 1941 г.

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

Ожидание начала германо-советской войны около 15 июня базируется исключительно на информации, которую подполковник Шолл привез с собой из Берлина, откуда он выехал 6 мая в Бангкок. В Бангкоке он займет пост военного атташе.

Отт заявил, что он не мог получить информацию по этому поводу непосредственно из Берлина, а имеет только информацию от Шолля.

В беседе с Шоллем я установил, что немцев в вопросе о выступлении против Красной армии привлекает факт большой тактической ошибки, которую, по заявлению Шолля, сделал СССР.

Согласно немецкой точке зрения, тот факт, что оборонительная линия СССР расположена в основном против немецких линий без больших ответвлений, составляет величайшую ошибку. Она поможет разбить Красную Армию в первом большом сражении. Шолль заявил, что наиболее сильный удар будет нанесен левым флангом германской армии. (И.В. Сталин считал, что основной удар угрожал Украине. — Авт.)

ЦА МО РФ. Оп. 24127. Д. 2. Л. 422.

Понятно, подобного рода телеграмма не могла скрасить воскресное утро в Генштабе Красной армии. Начальник Разведупра Голиков отреагировал лишь 3 июня 1941 года такой резолюцией:

«№5. Пошлите «Рамзаю» след. запрос:

Прошу сообщить: 1. Более понятно сущность большой тактической ошибки; 2. Ваше собственное мнение о правдивости Шолля насчет левого фланга».

К чему могло привести «собственное мнение» даже в незначительном случае, понимал тогда не только разведчик, тем более такого уровня, как Зорге... А то шифродонесение из Токио от 1 июня 1941 года попало в перечень сомнительных и дезинформационных сообщений, которые накапливались в ящике «Обвинительный материал против Зорге». Наполнял этот ящик разведдонесениями Рихарда Зорге товарищ Голиков...

* * *

В Москву стекалась информация из самых разных источников, которых было несколько сотен и три-четыре десятка самых ценных во всем мире. Из разведмозаики складывалась общая картина положения на каждый день. Вот некоторые секретные материалы и донесения разведки в канун начала войны.

Справка 1 Управления НКГБ СССР по сообщению «Захара»

№106

2 апреля 1941 г.

«Старшина» встретился с «Корсиканцем». «Старшина» сообщил о полной подготовке и разработке плана нападения на Советский Союз его учреждением.

План состоит минимально из следующего: налеты авиации сконцентрируются на важных объектах хозяйственного и военного значения. Поскольку ввиду разбросанности советской промышленности на огромной территории бомбардировкой в небольшой срок вывести страну из нормальной военно-хозяйственной жизни нельзя, то авиация немцев по оперативному плану концентрирует свой удар на железнодорожные узловые пункты центральной части СССР, места пересечения железных дорог в направлениях юг — север и восток — запад.

Планом предусмотрено в первую очередь воздушными бомбардировками парализовать следующие железнодорожные магистрали:

1) Тула — Орел — Курск — Харьков;

2) Киев — Гомель;

3) южная линия, идущая через Елец;

4) южная линия, идущая через Ряжск.

Эти линии, пересекающиеся с путями восточного и западного направлений, явятся объектом бомбардировок первой очереди. Этим планом немцы хотят парализовать экономические артерии северо-южного направления и воспрепятствовать подвозу резервов с востока на запад.

Объектами бомбардировки немецкой авиации, по заявлению «Старшины», в первую очередь будут электростанции, особенно Донецкого бассейна, моторостроительные, шарикоподшипниковые заводы и предприятия авиационной промышленности в Москве. «Старшина» подтверждает, что авиационные базы под Краковом являются одним из основных исходных пунктов воздушных налетов на СССР.

Геринг в своей последней встрече с Антонеску потребовал от него 20 дивизий для участия в антисоветской акции. «Старшина» заверяет в достоверности этих данных, которые он получил из документов, проходивших через его руки в его учреждении. Документально «Старшине» известно о полной готовности к нападению, но решен ли вопрос окончательно о проведении акции Гитлером, ему неизвестно.

Информированные лица из государственных учреждений и офицерских кругов говорят, что нападение на Советский Союз должно состояться.

Сам «Старшина» не уверен полностью, что акция совершится. Из разговоров со своим другом майором Г., который работает в отделе Министерства авиации по разработке оперативных инструкций для личного состава, «Старшина» получил сведения, что акция против Советского Союза совершенно определена и нападение последует в скором времени.

Г. по работе сталкивается с офицерами из Генштаба армии. По его словам, оперативный план армии состоит в молниеносном внезапном ударе на Украину и продвижении дальше на восток. Из Восточной Пруссии одновременно наносится удар на север. Немецкие войска, продвигающиеся в северном направлении, должны соединиться с армией, идущей с юга, этим они отрезают советские войска, находящиеся между этими линиями, замыкая их фланги. Центры остаются без внимания по примеру польской и французской кампаний.

Созданы две армейские группы, которые намечены для выступления против Советского Союза.

В Румынии немецкие войска сконцентрированы на советской границе. Всем армейским частям приданы сильные соединения разведывательной и штурмовой авиации, так как большое значение уделяется совместным действиям авиации и армейских частей.

Финляндия должна так же вступить в войну, но ввиду ее слабости первый удар последует не со стороны Финляндии, как одно время предполагалось, а из Восточной Пруссии. Выступление весной немцы считают наиболее благоприятным временем, так как состояние советских аэродромов в это время затруднит действия русской авиации.

Цехлин, который упоминался раньше, рассказал «Корсиканцу», что он в воскресенье беседовал с референтом Розенберга по СССР Лейббрандтом, который заявил, что вопрос о нападении на Советский Союз является решенным. С 10 апреля будет опубликовано распоряжение о прекращении частных поставок по немецким железным дорогам.

Кампания в прессе должна начаться с 15-го числа. «X» заявил «Корсиканцу», что импорт каучука в Германию с востока решено направлять морским путем, а не через СССР, не считаясь с риском нападения английского военно-морского флота. «Корсиканец» считает, что прекращение транзитных перевозок через СССР является признаком подготовки к акции.

Закс, сотрудник МИД Германии, и Тициенс, референт Министерства хозяйства по Венгрии, ссылаясь на своего знакомого из верховного командования армии, в беседах с «Корсиканцем» сообщили, что вопрос о нападении Германии на СССР решен. По сообщению «Старшины», в германских руководящих и военных кругах события в Югославии восприняты чрезвычайно серьезно. Воздушный штаб проводит активную подготовку действий против Югославии, которые скоро должны последовать.

Для этого воздушный штаб с русского вопроса временно переключился на Югославию. В воздушном штабе считают, что военные операции против Югославии займут 3 — 4 недели, этими действиями отодвигается нападение на Советский Союз и этим самым вызывается опасение, что момент акции против СССР будет упущен.

В результате событий и переворота в Югославии немцы отсрочили полностью подготовленную операцию против Греции. В Грецию прибыло до 90 тысяч человек английских войск с авиацией и танками, что вызвало озабоченность в воздушном штабе Германии.

«Старшина» заявил, что ему неизвестно, повлекут ли события в Югославии отсрочку в выступлении против СССР.

«Лицеист» сообщил, что, по мнению Шмидта и Раше, в результате событий в Югославии ее ожидает участь Чехословакии. События продолжатся 5 — 6 дней, после чего они разрешатся вводом немецких войск в Югославию. Для этого потребуется несколько дней на проведение необходимых военных подготовительных мероприятий.

Шлоттманн, работник бюро Риббентропа «Эсховец», сообщил «Лицеисту», что Германия проводит мероприятия, вытекающие из «Пакта трех», по использованию Болгарии и Венгрии как военных союзников против Югославии.

«Лицеист» доносит, что в связи с возможной военной акцией Германии против СССР усиливаются со дня на день слухи относительно концентрации войск на востоке для нападения на Украину.

Полковник Блау в клубе иностранных журналистов сказал «Лицеисту»: «Мы во время Первой мировой войны умели путем колоссальных перебросок войск замаскировать действительные намерения немецкого командования».

В чем именно заключается эта маскировка, «Лицеист» не конкретизировал. На очередной явке «Захар» уточнит.

«Николай» командирован в Кёнигсберг и Данциг для связи с Цопотом и нашим консульством. По возвращении «Николая» результаты будут сообщены.

ЦА СВР РФ. Д. 23078. Т. 1. Л. 236 — 241.

БЕСЕДА ПЕРВОГО ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАРКОМА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР А.Я. ВЫШИНСКОГО С ПОСЛАННИКОМ КОРОЛЕВСТВА ЮГОСЛАВИЯ В СССР М. ГАВРИЛОВИЧЕМ

3 апреля 1941 г.

В 19 ч. я принял Гавриловича, Симича и Савича. Гаврилович явился один, объяснив это тем, что он не был уверен, смогу ли я принять Симича и Савича. Я выразил желание их принять немедленно. Через 15 минут они приехали.

До их приезда Гаврилович мне рассказал, что:

1. Югославское правительство вступило в переговоры с Турецким правительством по вопросу о взаимопомощи ввиду возможного нападения Германии. Гаврилович поинтересовался, не может ли Советское правительство оказать на турок влияние в дипломатическом порядке.

2. Через Венгрию проходят в быстром темпе германские моторизованные части. Движутся к югославской границе.

3. Итальянское правительство просило Югославское правительство отложить приезд в Рим заместителя председателя премьер-министра Иовановича. Гаврилович думает, что Муссолини, вероятно, решил предварительно посоветоваться с Гитлером.

4. В Румынии общественные настроения заметно складываются против Германии.

На мои вопросы Гаврилович ответил:

1. С хорватами все кончилось хорошо. По сведениям Гавриловича, Мачек согласен войти в правительство. По характеристике Гавриловича, Мачек никогда не был сторонником присоединения Югославии к пакту и пошел на это под давлением Павла и Цветковича.

2. Отношения Югославии с Венгрией вполне нормальны. В Югославии имеются 3 субпрефектуры, где имеется значительное количество венгров, но Венгрия никаких территориальных претензий к Югославии не заявляет, однако Венгрия в руках Германии, а этим сказано все.

3. Гаврилович не может сказать, чего именно добивается Германия от Югославии.

Гаврилович вновь стал говорить о позиции Югославского правительства. Оценку этой позиции, данную мной в прошлой беседе, он сообщил своему правительству.

Я вновь подтвердил, что эта позиция правильна, как правильно и решение не демобилизовывать армию. Воспользовавшись тем, что разговор зашел на эту тему, я сказал, что Югославское правительство должно решительно отстаивать свою независимость, не допускать, чтобы под всякими предлогами немецкие агенты проникли, просочились в разные учреждения, фактически захватили их в свои руки. Нужно не забывать, что независимость страны лучше всего можно поддержать, сохранив сильную армию.

О времени следующей встречи я обещал Гавриловичу сообщить завтра.

А. Вышинский

АВП РФ. Ф. 06. Оп. 3. П. 27. Д. 375. Л. 7 — 10.

Машинопись, заверенная копия. Указана рассылка — Сталину, Молотову.

Сообщение «Рато» из Парижа от 3 апреля 1941 г.

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

Сведения, полученные в результате поездки источников по стране, сводятся к следующему:

1. Франция в данное время разделена на три зоны: запретную зону, оккупированную и неоккупированную зоны.

2. После перегруппировки немецких войск в конце февраля и начале марта в оккупированной ими зоне остались 20 — 25 немецких дивизий.

3. Снятые с оккупированной зоны немецкие войска отправлены в основном на восток и частично в запретную зону, на восток направлена так же авиация летом, а имущество авиабаз продолжает следовать по жел. дороге.

4. Из поступающих сведений видно, что на всем побережье оккупированной Франции проводятся мероприятия оборонительного характера, как-то: установка береговой и зенитной артиллерии и большая концентрация войск.

5. Что касается запретной зоны, то из-за двух установленных границ, тщательно охраняемых немцами, пока проникнуть не могли, но известно, что в запретной зоне войск много, туда прибыли части войск из оккупированной зоны. Граница между оккупированной и запретной зонами проходит по линии: Абвиль, Амьен, Перон, Шони, по реке Сомме и далее по реке «Эн», Ретель, Вузьер, Сэн Менец, Вар Ле Дюк, Шомон и далее на юг до демаркационной линии у города Доль.

Все жел. дор. транспорты из Франции получают назначение на жел. дор. станцию Сен Кантен, главный передаточный пункт в запретной зоне жел. дор. линии Париж — Брюссель, где эшелоны получают дальнейшее назначение до конца.

7. Замечено на вооружении резервных немецких полков французские винтовки.

8. Все больше подтверждаются сведения о недостатках резины для колес и масла для моторов.

9. Места расположения частей, убывших в запретную зону и на восток, содержатся готовыми для размещения войск, видимо, в зависимости от событий на Балканах, возможно, ожидаются большие изменения в существующей группировке сил.

ЦА МО РФ. Оп. 24121. Д. 3. Л. 159 — 160.

Пометы: «т. Дронову. Сведения заслуживают внимания. Мне по карте дайте нем. группировку во Франции и по границам всех этих 3 зон. Голиков. 3.4.41 г.»; «Исполнено 5.4.41 г.».

Из письма премьер-министра Великобритании У. Черчилля к И.В. Сталину

3 апреля 1941 г.

«...Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т.е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это продвижение было отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этого факта».

Перевод с английского из книги, Churchill W. The Second World War. London. 1950. Vol. 3. P. 320. (Письмо передано И.В. Сталину послом Криппсом 21 апреля 1941 г.)

Из записи беседы И.В. Сталина с У. Черчиллем

15 августа 1942 г.

«...Он (Черчилль. — Авт.) предупреждал Сталина о предстоящем нападении на СССР. Первое его сообщение по этому поводу было весьма кратким и имело в качестве своей основы события в Югославии весной 1941 г. В тот день, когда Павел подписал с Гитлером пакт о нейтралитете, немцы издали приказ об отправке трех из пяти танковых дивизий, находившихся на Балканах, в Краков. Немцы начали немедленную погрузку этих дивизий в железнодорожные вагоны. Через десять дней в Югославии произошел переворот, и три танковые дивизии были возвращены для действий против Югославии. Когда он, Черчилль, узнал об этой переброске танковых дивизий с Балкан в Краков, он был уверен в том, что Германия нападет на СССР.

Тов. Сталин отвечает, что мы никогда в этом не сомневались и что он хотел получить еще шесть месяцев для подготовки к этому нападению».

Записка Разведуправления Генштаба Красной армии заместителю начальника 1 Управления НКГБ СССР Судоплатову

№660515сс

17 мая 1941 года

По агентурным данным, в Варшаве на площади Пилсудского находится штаб армейской группы и во дворце Бриля — штаб 4 Армии. Армией командует генерал фон Клюнигер. Штаб 8 Армии, который дислоцировался в Варшаве, якобы перешел в м. Вавер (предместье Варшавы). Кроме того, в Субрудборув (1 км вост. Отвоцк) находится крупный штаб. Начальник штаба — генерал артиллерии фон Ротенберг.

Прошу Вашими средствами установить достоверность дислокации этих штабов в указанных выше пунктах.

Начальник Информационного отдела РУ Генштаба Красной армии (Дронов)

Пометы: «т. Журавлеву. Дайте задание проверить. 19.05. Фитин»; «т. Латышеву. Задание в Киев, Минск — проверить через собственную агентуру. В письмо «Захару» (в Берлин) — проверить через «Ивана». Журавлев. 20.05».

№476

Донесение о военных приготовлениях Германии и Румынии

17 мая 1941 г.

Югославский посол в Румынии сообщил югославскому послу в СССР следующее:

Германская армия продолжает в Румынии делать приготовления, которые указывают на возможность военных операций против Советского Союза в недалеком будущем.

Германские офицеры говорят, что война против СССР начнется в середине июня. Румынская Трансильвания, Валахия и Молдавия полны немцами, которые прибывают из Франции и Германии.

В Молдавии создаются большие новые аэродромы. Согласно некоторым сообщениям, между верховным командованием германской армии и верховным командованием румынской армии в настоящее время ведутся переговоры о сотрудничестве румынских и германских войск на базисе предыдущего соглашения с Болгарией; румынская армия не будет принимать непосредственно участия в войне, но оккупирует Бессарабию уже после того, как она будет захвачена немцами, румыны останутся в Бессарабии, в то время как немцы будут продолжать продвижение на восток.

Далее он сообщает, что всем румынским офицерам выданы русские военные карты.

Концентрация немецких войск подтверждается.

Агентурное сообщение «Косты» из Софии от 19 мая 1941 г.

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

1. В Софии отель «Юнион Палас» отведен для германских высших офицеров, которые прибывают и убывают.

2. Одно близкое нам лицо имеет возможность часто беседовать с компетентными германскими военными и гражданскими лицами. Из собранных сведений можно установить, что в настоящее время Германия сосредоточила в Польше 120 дивизий, а к концу июня на советской границе будет 200 дивизий. В начале июля намечаются серьезные военные действия против Украины. При этом исходят из соображений, что без ресурсов Украины войну невозможно выиграть, т.к., заключают германские компетентные лица, Европа не в состоянии обеспечить продовольствием народы разоренных стран и областей.

Эти сведения я передаю не как фантазию, а как очень серьезные. Подробности передаю по другой линии.

3. Сегодня очень серьезные люди говорили, что Турция приняла германские предложения. Немцы сосредоточивают понтонные лодки для наводки мостов через Дарданеллы.

Сообщение «Доры» из Цюриха от 19 мая 1941 г.

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

От Дианы.

По сообщению швейцарского военного атташе в Берлине от 5 мая, сведения о предполагаемом походе немцев на Украину происходят из самых достоверных немецких кругов и отвечают действительности. Выступление произойдет, только когда английский флот не сможет войти в Черное море и когда немецкая армия закрепится в Малой Азии.

Следующая цель немцев — занятие Гибралтара и Суэцкого канала, с тем чтобы изгнать английский флот из Средиземного моря.

Спецсообщение Разведуправления Генштаба Красной армии «О распределении вооруженных сил по театрам и фронтам военных действий по состоянию на 15.05.41 г.»

№660506сс

15 мая 1941 года

Перегруппировка немецких войск за первую половину мая характеризуется продолжающимся усилением группировки против СССР на протяжении всей западной и юго-западной границы, включая и Румынию, дальнейшим усилением сил для действий против Англии на Ближнем Востоке, в Африке и на территории Норвегии.

Учет и сопоставление поступивших данных дают следующее распределение вооруженных сил Германии по границам и фронтам на 15 мая 1941 г.

1. В приграничной зоне с СССР.

Общее количество немецких войск против СССР достигает 114 — 119 дивизий, включая 6 дивизий, находящихся в районе Данциг — Познань — Торн. Из них пехотных — 82 — 87, горных — 6, танковых — 13, моторизованных — 12, кавалерийских — 1.

Усиление группировки произошло по следующим направлениям:

на Варшавском направлении — до 1 дивизии;

на Краковском направлении — в районе Замостье прибыли две моторизованные дивизии и в район Томашев — 5 артиллерийских полков, из них 2 тяжелых;

на Прешовском направлении в районе Зборов, Прешов, Вранов (Словакия) сосредоточено до 5 дивизий;

в Молдавии — 3 дивизии.

Германские вооруженные силы на нашей границе распределяются:

а) в Восточной Пруссии — 23 — 24 дивизии, в том числе 18 — 19 пехотных, 3 моторизованных, 2 танковых и 7 кавалерийских полков;

б) на Варшавском направлении против ЗапОВО — 30 дивизий, в том числе 24 пехотные, 4 танковые, 1 моторизованная, 1 кавалерийская и 8 кавалерийских полков;

в) в Люблинско-Краковском районе против КОВО — 33 — 36 дивизий, в том числе 22 — 25 пехотных, 5 моторизованных, 6 танковых дивизий и 5 кавалерийских полков;

г) в районе Данциг, Познань, Торн — 6 пехотных дивизий и 1 кавалерийский полк;

д) в Словакии (район Зборов, Прешов, Вранов) — 5 горных дивизий;

е) в Прикарпатской Украине — 4 дивизии;

ж) в Молдавии и Северной Добрудже — 13 — 14 дивизий, в том числе 3 моторизованные, 1 горная, 1 танковая.

2. На Балканском полуострове.

Общее количество германских войск на Балканском полуострове достигает 47 — 49 дивизий, из которых:

в Румынии — 6 дивизий (без Молдавии);

в Югославии — 9 дивизий;

в Греции — 17 — 18 дивизий, из них непосредственно на турецкой границе 6 дивизий;

в Болгарии — 15 — 16 дивизий, из них непосредственно на турецкой границе 6 дивизий.

Созданная армия в Болгарии за счет резервов и частей из Югославии против Турции возглавляется якобы генералом В. Рейхенау.

В то же время отмечается перевооружение болгарской армии за счет материальной части (видимо, трофеи), переданной ей Германией.

По данным источников, Германия передала Болгарии 1200 орудий, некоторое количество самолетов, танков и 2000 автомашин.

3. На африканском фронте.

На африканском фронте военных действий находится 7 германских дивизий.

Имеются сведения, что часть дивизий, находящихся в Греции, должна быть использована против Англии так же в Африке.

4. В оккупированных странах Западной Европы.

а) На северо-западном побережье Франции, Бельгии, Голландии и Дании — 46 дивизий.

б) Внутри оккупированной части Франции — 9 дивизий.

в) На границе с Испанией — 9 дивизий.

По поступившим последним данным, 4 — 5 дивизий подготавливаются для переброски через Испанию для действий против Гибралтара.

г) В Норвегии, как на севере страны, так и на юге за счет перебросок через Швецию и Финляндию, произошло увеличение на одну дивизию, в результате численность дивизий в Норвегии доведена до 14, из которых 5 в северонорвежской группировке (на 5 мая было 4), в том числе 3 горные.

5. В Финляндию продолжают прибывать немецкие воинские части, боеприпасы, снаряжение и др. материалы. Выгружающиеся в портах Финляндии войска (пехота, артиллерия, саперы и связь) следуют автотранспортом на север, однако из прибывших войск по одной дивизии оставлено внутри страны.

6. В Италии — 9 дивизий.

7. Резерв Главного Командования.

а) В центре страны — около 12 дивизий;

б) На территории Австрии и Протектората — 11 дивизий, а всего 23 дивизии.

Кроме того, в составе ВВС имеется 8 — 10 парашютно-десантных дивизий, из которых 1 — 2 дивизии в Греции, 5 — 6 дивизий на северном побережье Франции и Бельгии, 2 дивизии внутри страны.

Вывод:

Увеличение германских войск на границе с СССР продолжается. Основными районами сосредоточения являются: южная часть Генерал-губернаторства Словакия и северная часть Молдавии.

Начальник Разведывательного управления

Генштаба Красной армии

генерал-лейтенант [Голиков]

ЦА МО РФ. Оп. 7237. Д. 2. Л. 109 — 113.

Указана рассылка: Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Кузнецову, Жданову, Жукову, Буденному, Шапошникову, Кулику, Мерецкову, Запорожцу.

Записка наркома обороны СССР и начальника Генштаба Красной армии председателю СНК СССР И.В. Сталину с соображениями по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками

б/н

[не ранее 15 мая 1941 г.]

Докладываю на Ваше рассмотрение соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками.

I. В настоящее время Германия <по данным Разведывательного управления Красной армии> имеет развернутыми около 230 пехотных, 22 танковых, 20 моторизованных, 8 воздушных и 4 кавалерийских дивизий, а всего около 284 дивизий.

Из них на границах Советского Союза, по состоянию на 15.05.41 г., сосредоточено до 86 пехотных, 13 танковых, 12 моторизованных и 1 кавалерийской дивизий, а всего до 112 дивизий.

Предполагается, что в условиях политической обстановки сегодняшнего дня Германия, в случае нападения на СССР, сможет выставить против нас до 137 пехотных, 19 танковых, 15 моторизованных, 4 кавалерийские и 5 воздушно-десантных дивизий, а всего до 180 дивизий.

Остальные 104 дивизии будут находиться <в центре страны в резерве — 22 пд, 1 кд, 1 тд, 1 воздушно-десантная дивизия, всего 25 дивизий; в Дании, Бельгии, Голландии и Франции — 40 пд, 2 кд, 1 тд, 2 возд.-дес. див., всего 45 дивизий: Югославия — 7 пд, всего 7 дивизий; Греция — 7 пд, 1 кд, всего 8 дивизий; Болгария — 3 пд, всего 3 дивизии; Африка — 5 пд, 1 кд, 1 тд, всего 7 дивизий; Норвегия — 9 пд, всего 9 дивизий; всего 93 пд, 5 кд, 3 тд, 3 возд. дес. дивизий; итого 104 дивизии> [в центре страны на западных границах, в Норвегии, в Африке, в Греции и Италии].

Вероятнее всего главные силы немецкой армии в составе 76 пехотных, 11 танковых, 8 моторизованных, 2 кавалерийских и 5 воздушных, а всего до 100 дивизий будут развернуты к югу от Демблин для нанесения удара в направлении — Ковель, Ровно, Киев.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться ударом на севере из Восточной Пруссии на Вильно и Ригу, а так же короткими, концентрическими ударами со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск, Барановичи.

На юге — следует ожидать ударов [одновременного с германской армией — перехода в наступление в общем направлении на Жмеринку — румынской армии, поддержанной германскими дивизиями.

Не исключена так же возможность вспомогательного удара немцев из-за р. Сан в направлении на Львов] <а) в направлении Жмеринки — румынской армии, поддержанной германскими дивизиями; б) в направлении Мункач, Львов; в) Санок, Львов>.

Вероятные союзники Германии могут выставить против СССР: Финляндия — до 20 пехотных дивизий, Венгрия — 15 пд, Румыния — до 25 пд.

Всего Германия с союзниками может развернуть против СССР до 240 дивизий.

Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар.

Чтобы предотвратить это [и разгромить немецкую армию], считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск.

II. Первой стратегической целью действий войск Красной армии поставить — разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее Демблин, и выход к 30 дню операции на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц. <Последующей стратегической целью иметь: наступлением из района Катовице в северном или северо-западном направлении разгромить крупные силы Центра и Северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии.

Ближайшая задача — разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении, выйти на р.р. Паров, Висла и овладеть районом Катовице>, для чего:

а) главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков, Катовице, отрезая Германию от ее южных союзников;

б) вспомогательный удар левым крылом Западного фронта нанести в направлении Седлец, Демблин, с целью сковывания Варшавской группировки и содействия Юго-Западному фронту в разгроме Люблинской группировки противника;

в) вести активную оборону против Финляндии, Восточной Пруссии, Венгрии и Румынии и быть готовыми к нанесению удара против Румынии при благоприятной обстановке.

<Таким образом, Красная армия начнет наступательные действия с фронта Чижов, Мотовиско силами 152 дивизий против 100 дивизий германских. На остальных участках госграницы предусматривается активная оборона>.

* * *

В любом деле Рихарду была чужда роль стороннего наблюдателя. А с тех пор как он послал в Москву первую радиограмму о готовящемся нападении со стороны Германии, его мысли все чаще возвращались к вопросу, каким образом он и его группа могут активно повлиять на дальнейший ход событий, внести свой вклад в оборону Родины.

Кроме разведывательной работы заниматься какой-либо другой деятельностью, например пропагандой или организационными функциями, имеющими политический характер, самому Рихарду и его товарищам было строжайше запрещено. Рихард всегда выполнял это правило. Но теперь он понял, что настал момент сделать исключение. Он решил, что необходимо активно воздействовать на образ мыслей людей в отношении мощи Советского Союза. Рихард позднее писал:

«Это объясняется тем, что если бы Одзаки или я сам, как специалист по политическим вопросам и искушенный советник, соглашались с распространенной в то время низкой оценкой мощи СССР, наше положение сразу стало бы опасным. Именно поэтому наша группа в вопросе об оценке мощи СССР заняла особую позицию. Но это вовсе не означало, что мы занимались пропагандой в пользу СССР. Обращаясь к отдельным лицам, занятым в различных областях, к тем или иным общественным слоям, мы старались объяснить положение дел так, чтобы к оценке мощи Советского Союза они подходили осторожно. Мы не делали ничего, что говорило бы о недооценке мощи СССР, и прилагали силы к тому, чтобы способствовать мирному разрешению спорных вопросов между Японией и СССР», Германией и Советским Союзом.

Конечно, не все члены группы могли вести такого рода пропаганду. Кроме Рихарда более всего шансов на успех было у Вукелича.

Некоторое время назад Бранко пережил семейную трагедию. Еще в студенчестве, в Париже, он женился на датчанке Эдит Олсон, преподавательнице физкультуры. В Токио они приехали вместе, у них родился сын. Но вот что-то недоброе вторглось в их отношения. То ли Эдит догадалась, что муж ее ведет двойную жизнь, и испугалась за себя, то ли разлюбила, но неминуемо надвигался разрыв. И он произошел. Эдит, забрав сына, уехала в Австралию. Бранко тяжело переживал. Однако такие раны излечиваются. Он встретил очаровательную японку Ёсико. На свадьбе Рихард был посаженым отцом. А в 1941 году, в конце марта, когда в семье Вукеличей родился сын, стал крестным. Вукеличу-младшему дали два имени: японское — Хироси и югославское — Лавослав.

Бранко работал с удесятеренной энергией: не только собирал информацию, но и открыто спорил с теми, кто неправильно понимал политику СССР в отношении Японии. Доказывал, что СССР силен, как никогда, — приводил неопровержимые аргументы, которые почерпнул как очевидец во время своих поездок в район боевых действий на Халхин-Голе.

Рихард старался как можно чаще заводить разговоры о Советском Союзе среди немцев — даже членов нацистской партии. Во время таких бесед Зорге высказывал свое мнение:

«Бисмарк говорил, что для осуществления основной политической линии Германии, заключающейся в противодействии англо-французскому блоку, необходимо придерживаться мирной политики по отношению к России. Он решительно протестовал против любого действия, которое хоть в малейшей степени было чревато войной с Россией. Справедливость точки зрения Бисмарка была наглядно подтверждена Первой мировой войной. Советский Союз в отличие от царской России и с точки зрения государственного устройства, и с точки зрения обстоятельств, в которых проходит его историческое развитие, не является агрессивным государством. СССР думает только о самообороне. Но нет большей глупости, как считать, что в случае нападения со стороны Германии или Японии СССР моментально развалится в политическом или военном отношении.

Не колеблясь, я высказывал своим соотечественникам — нацистам свое мнение. И эта точка зрения, твердо отстаивавшаяся мною, была хорошо известна всем. И не нашлось ни одного, кто бы выступил с опровержением меня».

Эту позицию Зорге также занимал и в беседах со знакомыми японцами:

«Японии совершенно нечего бояться нападения со стороны СССР. Приготовления, которые он ведет, даже в Сибири, от начала до конца носят оборонительный характер. Теория, будто СССР считает Японию своим главным врагом, — это всего лишь пропаганда иностранных государств, лишенная исторического основания. Великие державы используют существующее долгие годы враждебное отношение между Японией и СССР лишь в своих интересах...

Я указывал, что посылка японских войск в Сибирь в 1918 — 1921 годах закончилась крахом, она не только не способствовала повышению престижа Японии, наоборот, нанесла ей ущерб.

В сообщениях, которые я посылал в газету «Франкфуртер цайтунг», и в статьях, написанных мною для других немецких газет и журналов, отражалась вот эта точка зрения, причем преподносилась она как мнение хорошо осведомленных японцев. На основании всего этого становилось ясным, что я придерживаюсь мнения, отличного от мнения других немецких корреспондентов, и считаю возможность возникновения войны между Японией и СССР самой незначительной».

* * *

В армии, как известно, приказы и распоряжения командования подчиненными не обсуждаются и подлежат строжайшему выполнению. Зорге и все члены его группы беспрекословно выполняли все установки Центра, занимались сбором военной, политической и экономической информации, не прибегали ни к каким формам, как писал Рихард Зорге в «Тюремных записках», «политической и организационной работы».

Однажды лишь незадолго до войны Зорге позволил себе 18 апреля 1941 года сделать запрос в Центр (в самой общей форме, как бы для получения директив по расширению деятельности для выяснения реакции японского правительства на заключение пакта о нейтралитете между СССР и Японией от 13 апреля 1941 года), а на деле для сохранения возможностей активного поиска информации (Одзаки, Вукелича и других членов группы), но получил, словно окрик, напоминание, безапелляционный, резкий ответ от 24 апреля 1941 года: «Вашей основной задачей является своевременно и достоверно сообщать обо всех конкретных мероприятиях японского правительства и командования в связи с заключением Пакта с СССР, что конкретно ими делается по передислокации войск, откуда и какие части переводятся и куда сосредотачиваются.

Влиять и подталкивать Коноэ и других влиятельных лиц в Вашу задачу не входит и заниматься этим не следует».

Эту шифротелеграмму, цитируемую Зорге в «Тюремных записках», опытный разведчик не мог расценить иначе как «неловкую пощечину». Этакие прописные истины более подходили для нерадивого слушателя разведшколы. Стало ясно: «В Центре стоит атмосфера недоверия, напряженности. Всякая дополнительная, пусть позитивная инициатива, расширение поля оперативных действий опасно и даже наказуемо».

Но после начала войны Германии против СССР Рихард Зорге нашел свое «истолкование» запрету Центра и не стал препятствовать членам своей группы «выходить за рамки их компетенции, заниматься антивоенной пропагандистской деятельностью, высказываться в таких, например, тонах: «Для Японии нет причин опасаться нападения со стороны СССР. Советские военные приготовления, даже в Сибири, носят чисто оборонный характер. Утверждение, что СССР является первым противником Японии, представляют собой иностранный пропагандистский вымысел, лишенный исторической основы. Великие державы получают выгоду от многолетней враждебности между Японией и СССР… Действительные интересы Японии находятся не на Севере, а в Китае и на Юге».

Агентурное сообщение «Рамзая» из Токио от 11 марта 1941 г.

Начальнику Разведуправления

Генштаба Красной армии

Телеграмма Риббентропа послу Отту относительно внезапного наступления Японии на Сингапур имеет целью активизировать роль Японии в пакте трех держав.

Принц Урах (специальный немецкий курьер, прибывший сюда несколько дней тому назад, близко связанный с Риббентропом и которого я уже знаю много лет) сообщил мне, что немцы хотят, чтобы японцы выступили против Сингапура только в том случае, если Америка останется вне войны и если Япония не сможет быть больше использована для давления на СССР. Урах заявил далее, что эта точка зрения — использовать в будущем Японию для давления на СССР — довольно сильно распространена в Германии, особенно в военных кругах.

Новый германский военный атташе (ВАТ) получил от прежнего атташе письмо{7}, описывающее резко антисоветские тенденции среди высшего немецкого офицерства и кругов Гиммлера. Новый германский ВАТ считает, что по окончании теперешней войны должна начаться ожесточенная борьба Германии против Советского Союза. По этим соображениям, полагает он, Япония все еще имеет великую миссию против СССР, однако необходимо достигнуть соглашения и добиться выступления Японии против Сингапура.

Новый германский ВАТ тоже стоит за наступление на Сингапур.

ЦА МО РФ. Оп. 24127. Д. 2. Л. 195 — 196.

Пометы: «Копии т. Сталину, т. Молотову, т. Голикову. Выполнено 14.03.41 г.».

Агентурное сообщение «Рамзая» из Токио от 6 мая 1941 года

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

Я беседовал с германским послом Оттом и морским атташе о взаимоотношениях между Германией и СССР. Отт заявил мне, что Гитлер исполнен решимости разгромить СССР и получить европейскую часть Советского Союза в свои руки в качестве зерновой и сырьевой базы для контроля со стороны Германии над всей Европой.

Оба, посол и атташе, согласились с тем, что после поражения Югославии во взаимоотношениях Германии с СССР наступают две критические даты.

Первая дата — время окончания сева в СССР. После окончания сева война против СССР может начаться в любой момент, так что Германии останется только собрать урожай.

Вторым критическим моментом являются переговоры между Германией и Турцией. Если СССР будет создавать какие-либо трудности в вопросе принятия Турцией германских требований, то война будет неизбежна.

Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика потому, что Гитлер и его генералы уверены, что война с СССР нисколько не помешает ведению войны против Англии.

Немецкие генералы оценивают боеспособность Красной армии настолько низко, что они полагают, что Красная армия будет разгромлена в течение нескольких недель.

Они полагают, что система обороны на германо-советской границе чрезвычайно слаба.

Решение о начале войны против СССР будет принято только Гитлером либо уже в мае, либо после войны с Англией.

Однако Отт, который лично против такой войны, в настоящее время настроен настолько скептически, что он уже предложил принцу Ураху выехать в мае обратно в Германию.

ЦА МО РФ. Оп. 24127. Д. 2. Л. 340 — 341.

Пометы: «НО-9. Дать в 5 адресов (без вычеркнутого). Голиков. 6.05.41 г.»; «НО-9. Включить в выписки. Голиков»; «Разослано согласно резолюции. 7.05.41{8}».

* * *

— Покой, и только покой! Никаких движений. Все это очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем может показаться.

Рихард недоуменно посмотрел на посольского врача.

— И даже не пытайтесь ничего возражать. С сердцем шутки плохи.

Доктор поднялся и спрятал секундомер в жилетный карман.

— Я, конечно, понимаю, что при вашем образе жизни лежать в постели — невероятная мука. И все же придется потерпеть.

Рихард откинулся на подушку и закрыл глаза. Этой беды он совсем не ждал. И нужно же было, чтобы она свалилась на него именно теперь, когда он должен работать с двойным напряжением!.. Москва ждала сообщений из Токио.

Он вспомнил чьи-то случайно услышанные слова: сердце здорово до тех пор, пока ты не чувствуешь, что оно у тебя есть. Теперь Рихард чувствовал свое сердце. Мягкий болезненный комок сокращался неровно, вяло. И каждый удар отдавался во всем теле тупой, ноющей болью.

— Инфаркты становятся модной болезнью, — выговорил Зорге.

Доктор ушел.

* * *

Рихард сбросил с себя одеяло. Нет, сейчас он не может болеть. Просто не имеет права...

Накануне вечером в саду посольства Рихард видел двух дипломатических курьеров. Значит, пришла новая почта. Мог ли он остаться равнодушным к содержимому опечатанных красным сургучом плотных брезентовых мешков, которые привезли из Берлина эти белобрысые громилы? Быть может, в них находились ответы на мучившие его загадки. Быть может, он уже сегодня сумеет узнать дату начала гитлеровского вторжения в СССР.

Рихард стал одеваться. Каждое резкое движение вызывало новые приступы боли. Кружилась голова. Ноги подкашивались и дрожали. Да, это была расплата за многолетнее перенапряжение, расплата за непрекращающееся чрезмерное (но кто знает эту меру?) расходование всех духовных и физических сил.

Почти восемь лет он ни минуты не давал себе передышки. Восемь лет изнуряющей работы. Рихард знал: он не имеет права уставать. Несколько месяцев назад он написал в Центр:

«Я уже сообщал вам, что до тех пор, пока продолжается европейская война, останусь на посту... Мне между делом стукнуло 45 лет, и уже 11 лет, как я на этой работе. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно и, в отличие от других «порядочных» иностранцев, не отправляюсь каждые три-четыре года на отдых. Этот факт может казаться подозрительным.

Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники».

Вода точит камень, но воле подчинялся разум. Здоровье подчиняться отказывалось. Оно требовало передышки, паузы, хотя бы короткого расслабления. Вчера вечером был первый сильный сигнал — сердечный приступ. Круги в глазах, непривычная слабость — требование врача прозвучало убедительно. Ему следовало подчиниться. И все же Зорге пошел в посольство...

* * *

— Входи, входи, дорогой Рихард, — поднялся ему навстречу Отт. — А я уже собрался навестить тебя. Мне передали, что ты болен.

— Пустяки, — улыбнулся Зорге, садясь в кресло. — Думаю, что все обойдется. Просто нужно бросить курить.

— Боюсь, дорогой мой, ты выбрал не самое лучшее время для этого, — многозначительно проговорил Отт. Посол выдержал паузу и продолжал: — Дело в том, дорогой Рихард, что пройдет еще несколько месяцев, и мы с тобой станем получать не эту вот дрянь, — Отт презрительно кивнул на пачку немецких сигарет, лежавшую на столе, — а знаменитые русские табаки. Они, кажется, выращивают их в Крыму. Прекрасный, ароматичный, душистый лист, равный которому трудно найти. А потом, тебе известно такое слово, как «папироса»?

— И когда же все это начнется? — меланхолично спросил Зорге, догадываясь, к чему клонит Отт.

— Точную дату назвать не могу. Но знаю — где-то в июне, в один из воскресных дней.

— Почему — воскресных?

— Неужели ты не знаешь: наш фюрер принимает важные решения всегда в воскресенье. Он верит в особенное, предопределенное значение дней и часов в своей жизни, а воскресенье — самый счастливый его день. Я приказал сотрудникам дежурить в воскресенье и в ночь на понедельник.

Генерал взглянул на часы. До обеденного перерыва в посольстве оставалось десять минут. Он неторопливо направился в другой конец кабинета. Там в стене за портьерой, рядом с портретом Гитлера, был вмонтирован сейф.

Отт достал из кармана ключи на позолоченной цепочке, установил наборный механизм и повернул рукоятку. Массивная дверь плавно отошла в сторону и открыла доступ к металлическим ящикам, каждый из которых так же имел свой замок. Посол выдвинул один из ящиков, достал папку с бумагами и подал ее Рихарду:

— Посмотри. Тут есть кое-что любопытное и для нас с тобой.

— Опять требуют какой-нибудь доклад?

— Черт возьми! — Отт рассмеялся. — У тебя просто дьявольская проницательность, Рихард. Я очень рад, что ты так быстро поправился. Иначе мне пришлось бы очень туго. Предстоит написать целый трактат о внутреннем положении Японии. Ты сам понимаешь, насколько важно Берлину знать перед началом Восточного похода, что творится тут.

«О Восточном походе Отт говорит, как о чем-то уже решенном», — подумал Рихард.

Генерал снова взглянул на часы: стрелка приближалась к двум.

— Извини, Рихард, но мне пора.

Зорге сделал вид, что не расслышал этих слов. Он весь ушел в чтение секретных документов, поступивших из германского МИД. Отт оставил его наедине с бумагами, плотно прикрыл дверь. Разве мог он заметить, каких усилий стоило Рихарду скрывать свое волнение? В папке, переданной ему послом, содержались некоторые сведения по подготовке наступления гитлеровцев на Советский Союз.

Разведчик лихорадочно перебирал тонкие листы бумаги. Цифры, названия местностей, фамилии. Он старался запомнить, но все запомнить невозможно. Стоит перепутать данные, и ценная информация помимо его воли дезориентирует Москву. Подождать еще несколько дней и, когда вновь представится возможность, перечитать эти документы? Но Зорге понимал: всякое промедление может обернуться потерей тысяч жизней в будущей войне. И где гарантия, что он увидит эти документы еще раз?

Рихард взглянул на большие часы, стоявшие в углу кабинета. Посол отправился на обед и мог отсутствовать еще минут двадцать пять — тридцать. Как и большинство немецких чиновников, он отличался крайней пунктуальностью и не нарушал раз и навсегда заведенного распорядка дня.

Делать выписки из совершенно секретных, адресованных лично послу документов строжайше запрещено. Одна эта улика — и полный крах. И все-таки Рихард принимает решение: достает записную книжку, начинает быстро делать заметки...

Когда Отт вошел в кабинет, корреспондент сидел в глубоком кожаном кресле — там, где его оставил, уходя, посол. Аккуратно сложенные бумаги лежали в папке. Ничто не говорило о минутах нечеловеческого напряжения, которые только что пережил Рихард. Разве что неестественная бледность его лица. Генерал заметил ее:

— Мне сдается, что тебе все же надо отдохнуть. — Он положил руку на плечо Зорге.

Рихард как бы нехотя поднялся.

— Если ничего не случится, я буду в посольстве вечером, как обычно, — сказал он, прощаясь.

Генерал проводил его до двери. Из окна кабинета он видел, как Рихард медленно пересек сад, утопавший в белой вуали цветущей сакуры. Зорге глубоко вдыхал ее аромат. Сердце постепенно успокаивалось.

Из дома он позвонил Вукеличу. Бранко приехал через четверть часа. Рихард продиктовал ему короткое сообщение в Центр.

— Радиограмму Макс должен отправить немедленно. Кроме того, подробное донесение вручишь связнику. Он будет здесь через неделю. Запомни: ресторан «Ямато», три часа дня.

Агентурное донесение «Рамзая» из Токио от 1 июня 1941 года

Начальнику Разведуправления Генштаба Красной армии

Берлин информировал Отта, что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95% уверен, что война начнется. Косвенные доказательства, которые я вижу к этому в настоящее время, таковы:

Технический департамент германских воздушных сил в моем городе получил указания вскоре возвратиться. Отт потребовал от ВАТ, чтобы он не посылал никаких важных сообщений через СССР. Транспорт каучука через СССР сокращен до минимума.

Причины для германского выступления: существование мощной Красной армии не дает возможности Германии расширить войну в Африке, потому что Германия должна держать крупную армию в Восточной Европе. Чтобы ликвидировать всякую опасность со стороны СССР, Красная армия должна быть отогнана возможно скорее. Так заявил Отт».

ЦА МО РФ. Оп. 24127. Д. 2. Л. 422.

Помета: «Запросить Гущенко, находится ли в Японии департамент германских ВВС. Голиков»; «Исполнено 3.06.41 г.».

...До начала войны оставались считанные дни. Напряжение чувствовалось повсюду.

Телеграмма посла Японии в Хельсинки в МИД Японии

19 июня 1941 г.

«Учитывая обстановку, существующую здесь, я сжег нижеследующие секретные документы:

1. Все военно-морские шифры, шифры «Канада», «Германия», «Канаэ», «Зеландия», «Аляска».

2. Все телеграммы и секретные отношения, за исключением телеграмм и отношений за 1941 г.

3. Все секретные протоколы.

Если возникнет чрезвычайная обстановка, то я оставлю только шифры «Бельгия», «Перу», «Колумбия» и «Куба», а остальные сожгу.

Подпись:[Сахая]

Курьер в Гонконг

Бранко пришел в ресторан около трех часов дня. Сел за свободный столик возле стойки. Заказал красного вина.

Бранко хорошо знал, что должно произойти дальше, в следующие четверть часа. Ровно в три в ресторан войдет еще один посетитель — европеец. Скорее всего, это будет молодой человек, лет двадцати пяти — двадцати шести. Он подойдет к стойке, достанет длинную гаванскую сигару с золотым ободком и будет держать ее в правой руке, не зажигая. В ответ на этот знак Бранко набьет табаком свою трубку и попытается раскурить ее. Но табак, видимо, отсырел — трубка не горит. Тогда вошедший откусит кончик своей дорогой сигары и зажжет спичку. После нескольких затяжек загорается наконец и трубка Бранко. В воздухе повисает гирлянда сизых колец. Лицо незнакомца выражает явное недовольство. Скорее всего, ему не нравится предлагаемый выбор блюд. Он поворачивается и уходит прочь... Бранко допивает вино и тоже выходит на улицу. Он видит, как «недовольный» посетитель направляется к ближайшему скверу. Бранко следует за ним на некотором расстоянии. На одной из пустынных аллей он поравняется с незнакомцем и услышит от него всего одну фразу: «Привет от Мэри». Сам ответит: «Поклон от Густава». Через мгновение они разойдутся, успев передать друг другу по небольшому аккуратному свертку. Разойдутся, чтобы не встретиться больше никогда...

Бранко взглянул на часы и не поверил своим глазам: было пять минут четвертого. Никто не приходил.

Странно... Точность для таких встреч — непререкаемый, абсолютный закон. Эти встречи расписаны буквально по секундам. Все заранее оговаривалось с Москвой. Дата, место, время. Связник, который не появлялся по своей вине в назначенный час, совершал тягчайший проступок. Бранко знал по своему опыту, что такого никогда еще не было. Оставалось одно: произошло нечто непредвиденное.

«Подожди, не торопись с выводами, — успокаивал себя Бранко. — Внимательно следи за дверью. Смотри! Вот он, твой долгожданный, идет как ни в чем не бывало».

В зал действительно вошел какой-то человек. Но, не остановился у стойки чтобы вынуть дорогую сигару, а плюхнулся на первый попавшийся стул и потребовал дать ему «чего-нибудь холодного».

Потом пришли еще несколько человек. Но ни один из них не подал условного сигнала. Ждать дальше становилось бессмысленным. Бранко допил вино и вышел на улицу.

«Неужели связник провалился? — с болью и горечью думал он. — Неужели пропадут результаты напряженного многодневного труда всей группы?»

Бранко позвонил Рихарду:

— Битый час ходил по магазинам, но твоих любимых сигар нигде нет.

Рихард все понял:

— Ничего страшного, Бранко, большое спасибо за заботу. Что-нибудь придумаем.

Вукелич вышел из телефонной кабинки, мысленно восхищаясь выдержкой своего друга: «Столько поставлено на карту, а он так спокоен!»

Звонок Бранко действительно не расстроил Рихарда. Из Центра сообщили: встреча со связником отменяется. Тот задерживается в Гонконге. Эту радиограмму Рихард получил, когда Вукелича уже нельзя было предупредить.

Но Рихарда одолевали те же заботы. Связник из Центра задерживался, а когда он появится — неизвестно. Если же собранную информацию не отправить в ближайшие дни, многое из того, что удалось узнать с таким трудом, устареет, потеряет актуальность. Значит, нужно искать возможность самим переправить почту в Центр. Для этого кто-то должен поехать к своим людям в Шанхай или в Гонконг. Но кто? Все члены группы слишком нужны здесь. Каждый день может измениться обстановка, возникнуть новые задачи. К тому же после расширения войны в Индокитае японцы запретили свободный выезд за пределы страны. И без того трудная задача еще более осложнялась. Где же выход? Зорге задавал и задавал себе этот вопрос, но ответа не находил. Какую-то часть информации можно передать по радио. Но сообщить обо всем невозможно: Максу сутками пришлось бы не выключать передатчик. Нет, это не выход. Нужен курьер.

Снова раздался телефонный звонок. В трубке звучал голос секретаря посла. Хильда говорила резко:

— Прошу вас, господин Зорге, уделите несколько минут женщине, которая готовилась к этому разговору много дней!

Он опешил: «Ну и ну, что означает такое вступление?..»

— Я слушаю.

— Я понимаю, что заслужила ваше презрение. В часы, когда все должны отдавать себя целиком великому делу, я поддалась низменному чувству. Я вас люблю. Но у меня хватит сил выслушать ваш приговор, который я знаю заранее. Я готова. Говорите же!

Он растерянно молчал: «Вот это оборот... что ей взбрело в голову? Девчонка...».

После паузы проговорил:

— По-моему, вы ошибаетесь в своем чувстве.

— Я не нуждаюсь в вашем снисхождении. — В голосе Хильды звучал гнев. — Я знаю, что виновата, и готова платить. Я не могу оставаться в Токио. Я уезжаю в Берлин.

И тут его осенило:

— Вы действительно собираетесь так поступить?

— В зависимости от вашего ответа.

— Да, Хильда, сейчас каждый должен отдавать все силы великому делу.

— Я была уверена, что вы ответите именно так. Я уже сообщила о своем решении послу и атташе полиции. Они согласились. Первым же рейсом я вылетаю в Гонконг, а оттуда пароходом — в Германию... — Голос ее дрогнул: — Может быть, вы захотите проводить меня до аэродрома?

— Сочту за честь, милая Хильда. Надеюсь, вы не откажете мне в маленькой услуге? Я хотел бы передать с вами одну безделушку другу в Гонконге. Он бы встретил вас прямо у самолета.

— Это только доставит мне удовольствие...

На аэродроме Рихард передал Хильде деревянную фигурку будды. Накануне Макс аккуратно вырезал в ней дупло и вложил в него донесения, переснятые на пленку. Рихард придирчиво проверил, кивнул: ювелирная работа.

— Мой гонконгский приятель будет ждать вас, — сказал он, передавая девушке коробочку. — Он с удовольствием познакомит вас с достопримечательностями города.

Зорге не обманывал: Хильду в Гонконге ждал самый радушный прием.

* * *

— Что с тобой, Рихард? — спросила Ханако, войдя дома в его кабинет.

— Ничего. — Он отвернулся к стене. — Ничего... Извини, я очень устал.

Ханако подошла, подняла с полу газеты и рассыпавшиеся плотные листки — выпуски обзоров иностранной печати, ежедневно готовившиеся агентством Домей цусин. Один листок был резко, так, что перо прорвало бумагу, очерчен на полях и даже по строчкам. Ханако разгладила листок и прочитала: «Обзор московской печати за 14 июня». Обзор начинался словами: «Во всех центральных газетах СССР опубликовано следующее «Сообщение ТАСС»...».

Строчки сообщения подчеркнуты. Ханако поняла, что именно они имеют какое-то отношение к Рихарду, к тому состоянию, в котором он находился. Она стала торопливо читать:

«...В английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны. ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места; 2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными; 4) проводимые сейчас летние сборы запасных частей Красной армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной армии как враждебные Германии, по меньшей мере, нелепо...».

В том же обзоре московской печати перечислялись другие темы, которым были посвящены выступления советских газет: о благоустройстве сел и городов, об осушении болот и заготовке сена, о раскопках гробницы Тимура... Конечно же, не они так взволновали Рихарда.

— Что случилось? — мягко спросила она.

— Ничего... — глухо ответил он.

Он сел на софе. Глаза его были красные, сухие. Глубже обозначились морщины на лице и мешки под глазами. Он выглядел постаревшим.

— Надвигается война, самая жестокая, какая только может быть...

Он оборвал фразу, подошел к столу и вставил лист бумаги в пишущую машинку, быстро застучал по клавишам. Ханако знала: любое огорчение Рихард глушил работой.

* * *

Что делать? Прекратить работу и предоставить самому ходу событий показать, кто прав?.. Первая реакция была именно такой: слишком большими усилиями доставались сведения, которые Макс передавал в Москву, слишком велик риск. Да нет, он не имеет права молчать! Более настойчиво, чем когда-либо, он должен добиваться того, чтобы в Центре поверили и все поняли.

Каждое утро Рихард прежде всего просматривал обзор московской печати. Потом листал токийские газеты. Не выключал радио. Но никакого изменения в позиции Москвы не было.

Агентурное сообщение «Рамзая» от 20 июня 1941 г.

Начальнику Разведуправления

Генштаба Красной армии

Германский посол в Токио Отт сказал мне, что война между Германией и СССР неизбежна. Германское военное превосходство дает возможность разгрома последней большой европейской армии так же хорошо, как это было сделано в самом начале… потому, что стратегические оборонительные позиции СССР до сих пор еще более небоеспособны, чем это было в обороне Польши.

«Инвест» сказал мне, что японский генштаб уже обсуждает вопрос о позиции, которая будет занята в случае войны.

Предложения о японо-американских переговорах и вопросы внутренней борьбы между Мацуока, с одной стороны, и Хиранума, с другой, — застопорились потому, что все ожидают решения вопроса об отношениях СССР и Германии.

ЦА МО РФ. Оп. 24127. Д. 2. Л. 463.

Помета: «К учету 22.06.41 г.».

…Но это уже была война…

В те дни 1941-го все другие разведагентуры сообщали в Москву о возможности начала войны.

Из сообщения «Марса» из Будапешта от 23.05.1941 г.

Словацкий посол и военный атташе считают войну между Германией и Советским Союзом неизбежной. Нападение должно быть произведено исключительно мотомеханизированными и моторизованными частями в ближайшее время… Немцы выступят не позднее 15 июня. В Молдавии на 20 мая сосредоточено 20 немецких и 19 румынских дивизий. Немцы ведут усиленную пропаганду среди румын за возвращение Бессарабии… В Карпатах пока немецких войск нет.

ЦА МО РФ. Оп. 24119. Д. 4. Л. 435.

Имеются пометы.

Сообщения резидентур из разных стран мира

Сообщение резидента НКГБ в Риме «Тит»

19 июня 1941 г.

Вчера в МИД Италии пришла телеграмма итальянского посла в Берлине, в которой тот сообщает, что высшее военное командование информировало его о начале военных действий Германии против СССР между 20 и 25 июня сего года.

ЦА ФСБ РФ. Коллекция документов.

Сообщение «Бранда» из Хельсинки от 17 июня 1941 г.

1. Проведение всеобщей мобилизации в Финляндии подтверждается. Повсюду отмечается большое количество резервистов, следующих по назначению. Мобилизация началась 10 — 11 июня… 12 июня в Тамисаари объявлено осадное положение.

2. В Хельсинки отмечены признаки эвакуации населения…

3. В частях отпуска отменены, находящимся в отпуске приказано немедленно явиться в часть.

ЦА МО РФ ОП. 24120 Д. 3. 1327.

Имеются пометы.

Донесение «Косты» из Софии от 20 июня 1941 г.

…Германский эмиссар здесь сказал, что военное столкновение ожидается 21 или 22 июня, что в Польше находятся 100 германских дивизий, в Румынии — 40, в Финляндии — 6, в Венгрии — 10 и в Словакии — 7…

Курьер, прибывший самолетом из Бухареста, рассказывает, что в Румынии мобилизация окончена и ожидаются военные действия.

Сейчас в Болгарии находятся 10 тысяч солдат немецких войск.

ЦА МО РФ. Оп. 24119. Д. 2. Л. 83.

Донесение «Рамзая» из Токио

26 июня 1941 года. Выражаем наши лучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем упорно выполнять нашу работу.

Р. Зорге

Черные дни

Свершилось. Гитлеровские полчища хлынули через западные границы Советского Союза.

Токийские газеты заполнены ликующими победными сообщениями из Берлина, в эфире — барабанный бой и медноголосые марши.

Гитлер начал агрессию в воскресенье. Несмотря на воскресный день в здании посольства собрались все сотрудники. Оживленные громкие голоса, улыбки и поздравления не могли скрыть общего напряжения. Все понимали, что этот день — переломный: открылась новая страница в истории Германии и всего мира. Исподволь, с первого дня прихода Гитлера к власти и установления фашистской диктатуры Третья империя готовилась к этому событию. Вопреки предостережению «железного канцлера» Бисмарка: Германия никогда не должна воевать против России, — отвергнутому Берлином.

За обеденным, празднично сервированным столом все спешили выразить одну возможную в этих стенах версию: будет «блицкриг» — молниеносная война, которая раз и навсегда повергнет в прах большевистского колосса и откроет для рейха безбрежные жизненные пространства на Востоке.

Зорге угрюмо молчал. Его необычное настроение привлекло внимание Мейзингера:

— Что это вы такой насупленный, дорогой Рихард?

— Нет, ангелочек, я просто пытаюсь представить себе будущее.

— Каким же вы его видите?

Рихард в упор посмотрел на него:

— Есть японская пословица: «И у черта рога ломаются».

Атташе полиции расхохотался:

— Даже в такой момент вы не отказываетесь от шутки!

Он решил, что эта пословица адресована «коммунистическому черту».

За столом зашел разговор о группе Ямаситы. Эта военно-инспекционная группа чуть ли не полгода провела в Германии и Италии, где изучала военный потенциал «братьев по оружию». На днях генерал-лейтенант Ямасита вернулся в Токио и представил обстоятельный доклад императору. Содержание доклада не представляло секрета: копия его была любезно передана германскому посольству.

— Кой-чему они у нас научились, — небрежно заметил военный атташе Кречмер. — Поняли наконец, что в большой войне не всего добьешься штыком. Нужны прежде всего военно-воздушные силы и бронированные кулаки.

— Но как раз с самолетами и танками у японцев дела не очень блестящи, — отозвался военно-морской атташе Венеккер.

— Поэтому Ямасита в своем докладе и предлагает немедленно приступить к реорганизации ВВС и бронетанковых войск, — сказал Кречмер. — Кроме того, он предлагает приступить к созданию воздушно-десантных формирований. И вообще, он считает, что японская армия оснащена устаревшим вооружением и не готова к войне с Советским Союзом или Соединенными Штатами.

Генерал Отт поднял голову:

— Я думаю, что Японии и не придется воевать: не успеет.

Зорге за обедом хранил молчание. Он внимательно слушал высокопоставленных чиновников, вникая в подтекст их слов. Если судить по высказыванию Отта, Германия не хочет втягивать в войну Японию. Но так фюрер, видимо, решил сейчас, а что может произойти завтра, если темпы гитлеровского наступления спадут?

Рихард убежден, что главные бои — впереди. Да, генерал Ямасита не сторонник нападения на Советский Союз. Но другая, наиболее агрессивная группировка японской военщины рвется в бой, чтобы «не прозевать удобный случай, в то время как Германия общипывает мир». К тому же Зорге знал: техническое оснащение императорской армии приспособлено к военным действиям против СССР, войска обучены вести бои на континенте. Вполне приемлемо и нынешнее вооружение армии. Так вступит Япония в войну или не вступит?..

— За победу великой Германии! — поднял к концу обеда тост посол.

Рихард взял бокал, подержал его в руке. И когда все за столом замолчали, поднял его и с особой значительностью произнес:

— За нашу великую победу!

* * *

Первым, с кем встретился Рихард в тот воскресный день, был Макс Клаузен. Наконец-то Зорге хоть на время мог сбросить с себя оцепенение, выговориться начистоту.

— Это черный день, Макс... — сказал он. — Но как бы там ни было, мы будем продолжать работать. Теперь самое главное, самое важное — узнать, собирается ли Япония напасть на Советский Союз. И мы должны сделать все возможное, чтобы предотвратить это нападение или указать его точную дату и силу удара. Прежде всего мы должны тщательно изучать настроения различных групп японской верхушки.

Такое же задание Рихард передал и другим своим товарищам: Одзаки, Вукеличу и всем тем, с кем они были связаны.

В Японии реакция на вторжение Германии в СССР была противоречивой. Главари фашистской военщины в Токио стали требовать, чтобы империя немедленно «сделала правильный шаг». Ходзуми, встретившись с Рихардом, пересказал ему заявление министра иностранных дел Мацуоки — того самого, который всего лишь два месяца назад поставил свою подпись в Москве под пактом о нейтралитете.

— Мацуока явился к императору и заявил: «Сейчас, когда между Германией и Советским Союзом началась война, Япония должна сотрудничать с Германией и напасть на Советский Союз. Рано или поздно — мы должны воевать. Япония будет вынуждена бороться с Советским Союзом, с Соединенными Штатами и Англией. Но прежде всего — нападение на Советский Союз». Волей Мацуоки владели новые дзайбацу, — добавил Одзаки.

Сообщение друга подтверждалось теми сведениями, которыми располагал сам Рихард. Мацуока явился к Отту в первый же день войны, 22 июня. После беседы с министром посол составил донесение в Берлин и, как обычно, ознакомил с ним Рихарда. Текст телеграммы гласил: «Мацуока, как и прежде, считает, что Япония не может в течение долгого времени оставаться нейтральной в ходе этого конфликта».

Мацуока не скрывал своих взглядов и планов. Через три дня, 25 июня, когда советский посол запросил японский МИД, будет ли империя, согласно пакту о нейтралитете, не вмешиваться в войну, он недвусмысленно ответил, что основой внешней политики его государства является пакт трех держав.

За вступление Японии в войну стоял и военный министр Тодзио, хотя и занимал более осторожную позицию. Считал, что все зависит от обстановки на советско-германском фронте. Тодзио заявил: «Престиж Японии исключительно поднимется, если она начнет нападение в момент, когда Советский Союз, как спелая хурма, готов будет пасть на землю».

Сравнение с хурмой было не просто художественным образом. Еще до начала войны в японской верхушке дебатировались два принципа будущих действий: «сибукаки» — принцип «недозрелой хурмы» и «умикаки» — «спелой хурмы». Одна группа в Генеральном штабе и Военном министерстве требовала основные военные действия начать против Севера одновременно с началом действий Германии на Востоке: «Чтобы снять недозрелую хурму, надо потрясти дерево». Эту позицию отстаивал, в частности, начальник Оперативного управления Генштаба Танака — наследник взглядов генерала-фашиста Араки. В соответствии с другой концепцией, островная империя должна усиливать военную подготовку для операций как против Севера, так и в направлении Юга, выжидая благоприятного момента в ходе германо-советской войны, то есть «когда спелая хурма сама упадет с дерева».

Была и третья точка зрения, сформулированная более расплывчато. Сам премьер Коноэ, как рассказывал Ходзуми, чувствует себя глубоко обиженным тем, что гитлеровцы уже дважды без предварительного согласования ставили Японию перед свершившимся фактом в отношении Советского Союза. Поэтому надо обходиться с германским «братом» поосторожней...

Уже на следующий день после начала войны состоялось совещание правительства с высшими руководителями армии и флота. На совещании была разработана «Программа государственной политики империи в соответствии с изменениями в обстановке». Она была передана на утверждение в координационный комитет для согласования точки зрения правительства и главной ставки. Кабинет заседал непрерывно с 25 июня по 1 июля. 2 июля собрался Тайный совет, на котором присутствовали руководящие политические и военные деятели, а председательствовал император. Тайный совет должен был принять окончательное решение...

* * *

После заседания Тайного совета Рихард встретился с Ходзуми среди стеллажей книжного магазина в токийском «Латинском квартале». Зорге и Одзаки переходили от полки к полке, листали книги, и помощник Рихарда неторопливо говорил:

— На заседании Тайного совета принята программа государственной политики империи в соответствии с изменениями в обстановке. В этой программе есть один чрезвычайно важный пункт. — Ходзуми прикрыл глаза и процитировал на память, будто читал стихи: — «Хотя наше отношение к германо-советской войне и определяется духом пакта трех держав, некоторое время не следует вмешиваться в нее, а быстро провести против Советского Союза военную подготовку. Решение о вступлении в войну принимать самостоятельно... — Одзаки сделал паузу, припоминая, и продолжал: — Если развитие германо-советской войны будет проходить особо выгодно для империи, применить оружие и, разрешив этим северную проблему, обеспечить стабилизацию в северных районах». Кроме того, в программе говорится, — добавил Ходцзуми, — что империя не остановится перед войной с Англией и Соединенными Штатами. На Тайном совете развивались планы агрессии против Советского Союза, хотя это и не зафиксировано в принятых документах.

— Что это за планы? — спросил Зорге.

— Приморскую область намечено после захвата присоединить к империи, а районы, прилегающие к Маньчжурии, превратить в «сферу влияния». Сибирская железная дорога будет целиком поставлена под контроль Германии и Японии. Пункт разграничения — город Омск.

— Да-а, далеко идущие планы... — задумчиво проговорил Рихард. — Ну а ты-то сам, Ходзуми, как думаешь: при каких условиях империя решится выступить против СССР?

Одзаки не спешил с ответом. Помолчав, проговорил:

— Если войска Квантунской армии будут превосходить силы Красной армии на Дальнем Востоке и в Сибири не меньше чем втрое. Генштаб еще не забыл Хасан и Халхин-Гол. А самое главное условие: если Гитлер добьется больших успехов, если действительно свершится «блицкриг».

Из этого разговора Зорге сделал вывод: Япония готовится к войне против СССР. Вскоре ему стал известен поразительный факт, совершенно подтверждавший это предположение. Военный атташе Кречмер доверительно сообщил ему, что министр Тодзио по поручению Тайного совета и в полном контакте с германскими военными срочно завершает разработку плана нападения на Россию. План этот носит кодовое название «Кантокуэн» — «Особые маневры Квантунской армии».

А посол Отт тут же поспешил передать донесение в Берлин: «Военные приготовления против СССР ведутся со все возрастающей быстротой».

* * *

Токио первых дней и недель после начала германо-советской войны. Ёсукэ Мацуока еще министр иностранных дел второго кабинета Коноэ. Он упорно проводит свою линию, делая все, чтобы развязать войну Японии против СССР.

Вот выписка из дневника посла СССР в Японии Сметанина от 25 июня 1941 года:

«...Я задал Мацуоке основной вопрос о позиции Японии в отношении этой войны и будет ли Япония соблюдать нейтралитет так же, как его соблюдает Советский Союз в соответствии с пактом о нейтралитете между СССР и Японией от 13 апреля с. г. Мацуока уклонился от прямого ответа... Однако тут же подчеркнул, что «основой внешней политики Японии является Тройственный пакт и если настоящая война и пакт о нейтралитете будут находиться в противоречии с этой основой и с Тройственным пактом, то пакт о нейтралитете не будет иметь силы».

Это явно провокационное заявление японского министра дает основание Отту послать в Берлин следующую оптимистическую телеграмму:

«Директор европейского отдела сообщил мне, что советский посол попросил Мацуока принять его в субботу для неотложной беседы, чтобы по поручению своего правительства получить ответ, считает ли Япония пакт о нейтралитете действующим в связи с настоящей германо-русской войной. Мацуока ему на это ответил, что пакт о нейтралитете не отвечает настоящим событиям. Он был заключен в тот момент, когда германо-русские отношения были, по существу, другими.

Русский посол, который надеялся получить удовлетворительный ответ, был крайне озадачен этим заявлением».

Тремя днями раньше, в день нападения Германии на СССР, Мацуока, хотя и осторожно, но обнадеживал Отта в том, что «он лично по-прежнему считает: Япония не может долгое время занимать нейтральную позицию в этом конфликте...».

Однако позицию министра иностранных дел не поддержали большинство деятелей промышленно-финансового мира, правительства и военной верхушки Японии. Они склонялись к «южному варианту», отлично, однако понимая, что это может вызвать войну и с Соединенными Штатами. На очередь встала другая задача: усыпить бдительность Вашингтона видимостью серьезных переговоров, а потом... А потом, как известно, дело кончилось вероломным, без объявления войны, нападением японского флота на Пёрл-Харбор...

* * *

Москва требовала информации о реакции Токио на начало войны. Зорге работал круглосуточно.

* * *

Отт стоял у большой карты Европы, сменившей на стене его кабинета карту Польши. Теперь она была утыкана черными флажками со свастикой.

Генерал потирал руки от удовольствия:

— Дела идут как по маслу. Ты только взгляни. — Он жестом пригласил Рихарда подойти поближе. — Литва, Латвия, Западная Украина, Белоруссия — и все за какие-нибудь две недели! Если мы сохраним такой темп, то через месяц-полтора войдем в Москву. Представляешь, какое это будет эффектное зрелище! На кремлевских башнях — знамена со свастикой! Ряды войск замерли в ожидании фюрера. Вот он въезжает на бывшую Красную площадь. Гремят барабаны. Делегация русских вручает фюреру ключи от столицы. А? Такого не знал и Наполеон!

— У вас, господин посол, богатое воображение, — сказал Рихард.

Отт довольно улыбнулся:

— По случаю такой победы нам тоже кое-что перепадет. Я бы с удовольствием прикрепил на твою грудь, дорогой Рихард, Рыцарский крест первой степени с дубовыми листьями. А почему бы и нет, черт возьми! Мы с тобой, в конце концов, тоже не сидим сложа руки. — Он снова повернулся к карте, посмотрел на линию флажков. И уже другим тоном спросил: — Как ты думаешь, скоро красным придется начать войну на два фронта?

— Если бы это знать... — медленно ответил Зорге.

* * *

«Если бы это знать...». Этот вопрос самый важный за всю его долголетнюю работу: «Нападет ли Япония на Советский Союз? И если нападет, то — когда?..»

За две недели, прошедшие с начала войны, многое изменилось. Одни перемены радовали, другие вызывали все усиливающуюся тревогу. Если в первый день Отт за обеденным столом заявил, что рейх не нуждается в поддержке Японии для достижения победы, то теперь его мнение, а значит, мнение Берлина резко изменилось. Об этом свидетельствовал вопрос, который посол задал Зорге у карты боевых действий. Об этом говорили и телеграммы, хлынувшие от Риббентропа. Министр иностранных дел рейха требовал от своего посла: «Предпримите все, чтобы побудить японцев как можно скорее начать войну против России... Чем быстрее это произойдет, тем лучше. Наша цель, как и прежде, пожать руку японцам на Транссибирской магистрали еще до наступления зимы».

Генерал Отт поспешил доложить рейхсминистру: «Японская армия усердно готовится... к неожиданному, но не опрометчивому открытию военных действий против России».

Эта телеграмма была отправлена 4 июля. А буквально через два дня из Берлина поступил новый приказ: настаивать на быстрейшем вступлении островной империи в войну против России. В посольстве стало известно, что 9 июля в Берлине Риббентроп встретился с японским послом и тоже сообщил ему: фюрер настаивает на выполнении дальневосточным союзником своих обязательств по пакту.

— Зачем рейху понадобились самураи? — спросил Рихард генерала при очередной встрече. — Ведь еще несколько дней назад...

Отт перебил его:

— За эти несколько дней кое-что потребовало иной оценки. — Он подошел к карте, зло ткнул указкой: — Скажу тебе по строжайшему секрету, наше наступление на Восточном фронте замедляется. Русские оказывают яростное сопротивление.

Зорге с трудом сдержал ликование. Но радостная весть несла в себе и новую опасность: Германия будет добиваться вступления в войну Японии.

Быть или не быть войне на Дальнем Востоке? Ответ на этот вопрос должен был дать исход жестоких сражений, которые шли дни и ночи на тысячекилометровых пространствах от Баренцева до Черного моря. Ответ зависел от стойкости и мужества советских солдат. Но — понимал Зорге — он зависел и от него. Теперь, когда с предельной ясностью определилась главная цель их работы, Рихард по-новому распределил обязанности в группе. Каждый должен был всеми возможными путями собирать информацию о политике Японии в отношении СССР. На Ходзуми лежало изучение всех перипетий борьбы в правительстве, во дворце, среди высшего командования. Мияги добывал сведения об оснащении и передвижении войск, о ходе мобилизации. Вукелич изучал политику Соединенных Штатов и Великобритании в отношении как Японии, так и Советского Союза. Зорге собирал и обобщал всю поступавшую информацию. Кроме того, он под неустанным особым вниманием держал германское посольство. Клаузен передавал донесения, но теперь и ему приходилось работать с удвоенным напряжением.

Сведения продолжали поступать противоречивые. Правительство Японии в соответствии с планом «Кантокуэн» приняло решение о мобилизации. Но войска отправлялись и на север, и на юг. Одзаки и Мияги сообщали Рихарду, что части непрерывно следуют в Маньчжурию. Численность Квантунской армии увеличена до 700 тысяч солдат. Быстрыми темпами ведется строительство аэродромов и посадочных площадок в непосредственной близости от советской границы. В Маньчжурии их уже сооружено около 300, на территории Кореи — более 50.

Участились контакты между командованием японских вооруженных сил и немецким генералитетом. Разведка империи стала снабжать абвер сведениями о хозяйственном, политическом и военном положении СССР. Эта «помощь» оказалась настолько значительной, что Риббентроп прислал 15 июля телеграмму Отту: «Поблагодарите японское Министерство иностранных дел за пересылку нам телеграфного отчета японского посла в Москве... Было бы очень хорошо, если бы мы и впредь могли постоянно получать таким путем известия из России».

Существенные изменения происходили и в правительственных кругах. 18 июля был вынужден уйти в отставку самый ярый сторонник агрессии — Мацуока. Правда, сменивший его Тоеда поспешил заверить германского посла, что он будет полностью продолжать политику своего предшественника. Но генерала Отта, уже поднаторевшего в дипломатии, эти заверения не успокоили.

— Что-то крутят они! — признался он Рихарду.

12 августа Зорге радировал в Москву:

«Немцы ежедневно давят на Японию, требуя вступления ее в войну. Но тот факт, что немцы не захватили Москву к последнему воскресенью, как это они обещали высшим японским кругам, понизил энтузиазм японцев».

И все же... И все же это еще не был решительный ответ на вопрос: нападет Япония на Советский Союз или нет?

Одзаки предостерегал:

— Среди правящей верхушки, среди сторонников двух разных направлений агрессии ожесточенная борьба не прекращается. И хотя сегодня большинство предпочитает воздержаться от нападения на Россию и высказывается за нанесение мощного удара в Юго-Восточной Азии, генералитет верит в победу Германии и не оставляет надежд на захват Дальнего Востока и Сибири.

Нет, Зорге еще не может сделать окончательный вывод...

Группа «Рамзай» работала непрерывно. Поиск источников информации, сбор сведений, отсев ложных фактов и выкристаллизовывание крупиц истины. И все это при большой опасности, подстерегавшей на каждом шагу. Работа — на пределе физических сил.

Уже давно тяжело болел Клаузен. Учащающиеся сердечные приступы приковывали его к постели. Тогда за работу бралась Анна. В эти месяцы она стала незаменимой в группе.

Рихард тоже глотал таблетки. Просил Исии делать уколы. Она смотрела на него испуганными глазами. Хотела сказать, что нельзя так много работать: утром и днем, вечером и ночью. Она видела, как он осунулся, похудел, даже как-то весь почернел. Но сказать об этом ему не решалась. Она не знала, какой работой он поглощен, но понимала: если он отдает ей столько сил — значит, это очень важная работа.

Во время очередной встречи с Клаузеном тот поделился с Рихардом:

— Какая-то странная история... Вчера пришел ко мне домой переодетый полицейский. Я его знаю — это Аояма из кемпэйтай. Попросил мою фотографию. Сказал, что старая залита в полицейском управлении чернилами... Что бы это могло значить?

Рихард задумался:

— Если только фотография — чепуха. Твоих фотографий они сколько хочешь могут нащелкать на улице. Может быть, действительно залили чернилами.

Но после этого разговора у Рихарда остался неприятный осадок. Он не хотел тревожить товарища. Однако этот же самый Аояма, которого Зорге тоже знал в лицо, на днях приходил и к нему. Только просил не фотографию, а пишущую машинку. Машинки, как и радиоприемники, полагалось регистрировать в полиции. Через день принес назад. Не чересчур ли много совпадений?..

Однажды, вернувшись домой, он застал в верхней комнате взволнованную Исии.

— Что случилось, вишенка?

— Меня только что вызывали в полицию. Сказали, что я должна следить за тобой, приносить им оставшуюся после твоей работы копировальную бумагу, рассказывать, куда ты ездишь и с кем встречаешься. Я наотрез отказалась. Полицейский, который вел допрос, стал запугивать меня. Он сказал, что они сделают со мной так, что ты сам откажешься встречаться со мной...

— И что ты им ответила?

— Я сказала, что Рихард-сан не такой человек.

— Правильно. — Он помолчал. — Но, может быть, тебе действительно не стоит больше встречаться со мной?

— Что ты!

Он заколебался:

— Во всяком случае, тебе надо быть как можно осторожней.

— Почему? Что случилось? В моем сердце тревога.

— Успокойся, вишенка. Просто сейчас такое тревожное время...

Что он еще мог сказать?

Пять фотографий кемпэйтай

Начальник 2-го контрразведывательного отдела кемпэйтай полковник Номура предвкушал победу. Он готовился к своему торжеству тихо, с бесстрастным лицом: «Наконец-то...». Лишь несколько ближайших его помощников знали о приближающейся развязке. Чересчур дорого стоили полковнику многолетние поиски.

Чего только он не предпринимал! В эфире была установлена круглосуточная слежка. Кроме кемпэйтай к ней подключались станции перехвата токийского радиотелеграфа и почтамта, доверенные люди из клуба радиолюбителей. Действовали полученные наконец из Германии пеленгаторы. Но таинственный передатчик, регулярно славший в неизвестном направлении радиограммы пятизначными цифровыми группами, оставался неуловимым. Оставалось неизвестным, какие сведения скрываются за этими бесконечными цепочками цифр. Усилия десятков специалистов и новейшая аппаратура оказались бессильными перед находчивостью и умом тайных разведчиков. Дешифровальщики не могли «раскусить» коды.

Номура поднял на ноги всех своих агентов не только в Японии, но и в Соединенных Штатах, Германии, Англии и других странах. Все они должны были следить за утечкой секретной информации из империи и сообщать сведения о возможных источниках этой информации. Однако ничего обнадеживающего агенты кемпэйтай сообщить не могли.

Чутье натренированной ищейки вновь и вновь подсказывало полковнику: в тайной группе работают иностранцы. И он, так же как и несколько лет назад, обратился к своей картотеке, в которой заведены досье на каждого чужеземца. Но и картотека не давала ответа.

Тогда полковник составил список всех лиц, имевших доступ к делам государства, изучавших политику и экономику империи: этим людям могли стать известны государственные тайны. День за днем он просеивал список, вычеркивая бесспорно неопасные фамилии. Но и после просеивания остались десятки имен различных высокопоставленных лиц. Будь его воля, Номура всех бы их арестовал и «допросил с пристрастием». Но разве их арестуешь: в списке министры и генералы, дипломаты и коммерсанты, виднейшие журналисты. Все же он решился: схватил одного, показавшегося наиболее подозрительным: английского корреспондента Джеймса Кокса. Оказалось, пустой номер. Чтобы избежать скандала, пришлось инсценировать самоубийство англичанина: выбросить его из окна на асфальт.

И вдруг удача! Нежданно-негаданно, совершенно случайно. В местное отделение кемпэйтай поступил малозначительный анонимный донос на некоего японца, будто бы занимавшегося коммунистической пропагандой. Японца арестовали. В страхе он стал сыпать именами, сочинять небылицы, вспоминать, кто что случайно сказал. Новые аресты. И вот один из людей, попавших в частую сеть, назвал имя художника Ётоку Мияги: «Он был коммунистом. Продолжает интересоваться политикой, в дружбе со многими военными, встречается с иностранцами...».

«Ётоку Мияги? Художник?» — Номура обратился к обширной картотеке, заведенной на соотечественников. Да, Мияги весьма подозрителен.

Остальное решила тщательная круглосуточная слежка. В сферу наблюдения попал Ходзуми Одзаки.

«Советник премьер-министра!» — Полковник почувствовал, как холодок прошел по его спине.

О ходе розыска он доложил только одному человеку — генералу Доихаре, шефу военной контрразведки.

...Полковник Номура сидел в кресле за столом своего кабинета. Перед ним, согнувшись в поклоне, почтительно стоял осведомитель Эйдзи, сотрудник особой полиции. Он продолжал докладывать:

— ...В посольстве пробыл до пяти часов вечера, затем возвратился домой и больше до сегодняшнего утра никуда не выходил. Сегодня проснулся около шести утра. В шесть сорок к нему пришли господин и госпожа Клаузены. Они пробыли в доме до семи пятнадцати. Когда они ушли,

он сел за стол и начал писать. Затем вышел из дома и пешком отправился в Дом прессы. Там я передал его Абаси, так же работнику токко.

— До вечера ты свободен, — кивнул Номура и, когда осведомитель вышел, включил приемник. Японский диктор читал: «Как передает корреспондент агентства Домей Цусин из Берлина, наступление германских войск на Москву успешно развивается. Однако военные специалисты отмечают, что большие расстояния, разрушенные дороги, которые к тому же небезопасны, основательно мешают продвижению пехоты и сильно затрудняют...».

В кабинет вошел генерал Доихара. Полковник вскочил, поклонился.

— Как идут дела?

— Удача наконец-то улыбнулась!

Доихара подошел к приемнику, включил звук громче. Диктор продолжал: «...Советские солдаты фанатичны и прибегают к различным хитростям и уловкам. Но доблестные германские войска...».

Доихара переключил диапазон, поймал волну московского радио. Диктор по-русски читал: «...В боях на Северо-Западном направлении часть полковника Болдырева уничтожила более 9500 немецких солдат и офицеров. Тяжелый танк младшего лейтенанта Зеленцова в одном бою уничтожил огнем своих орудий и гусеницами семь немецких противотанковых пушек...».

— Дерутся... — Генерал выключил приемник. — И у них еще есть танки.

— Почему мы медлим, Доихара-сан? — спросил полковник.

— Да, непростительно. Мы упускаем удачный момент. — Генерал подошел к карте. — Но куда: в Сибирь или на юг, в Индокитай?

— Вы всегда были сторонником «континентального плана», Доихара-сан, — почтительно проговорил полковник.

— Да, на заседании Тайного совета я поддержал план командующего Квантунской армией. Но теперь... Почему наши арийские братья до сих пор не взяли Москву?

— Нам Москва не нужна, Доихара-сан, нам хватит Дальнего Востока и Сибири — до Урала.

— Пока хватит. Но теперь уже конец осени, на носу зима. А ты знаешь, что такое сибирские морозы?

— Никак нет.

— А я знаю. Ты знаешь, что такое русские солдаты?.. А я и это знаю.

— Но история не простит, вы же сами говорили, — с опаской возразил Номура.

Шеф кемпэйтай не рассердился:

— Самое важное — выбрать удачный момент. — Он подошел к столу: — А тебе, кажется, петух снес яйцо? Покажи-ка своих «дружков».

Полковник достал из пакета и разложил на столе пять фотографий. Ткнул в одну пальцем:

— Этот — очень большой человек.

Доихара жестко усмехнулся:

— Для кемпэйтай все равны.

— А эти трое — европейцы.

Генерал молча разглядывал фотографии. Потом проговорил:

— Да... Такого в империи еще не бывало.

— Из-за их проклятого радиопередатчика я обойден уже в двух повышениях по службе, — не удержался Номура.

— Наверстаешь. Когда неудача оборачивается удачей, поражение становится заслугой. — Он взял одну из фотографий: — Думаю, руководитель — этот. Он превосходно знает Японию, Китай и все азиатские проблемы. И помимо всего прочего он ближайший друг германского посла. Но на кого он работает?

— На гестапо? — подсказал полковник. — На абвер?

— От наших арийских братьев можно ожидать и этого. Но зачем тогда тайный передатчик? В посольстве есть радиостанция... — словно бы вслух подумал генерал. — Что дали последние наблюдения?

— Контакты между этими лицами продолжаются, но конкретных улик — никаких.

Генерал молча разглядывал фотографии.

— Чисто работают. Такие разведчики очень дорого стоят. Ты можешь представить, что они знают? Непостижимо! Даже мне ни в одной стране ничего подобного не удавалось.

— Вы очень скромны, Доихара-сан.

— Не льсти. Я знаком с разведчиками всех частей света. Такого не удавалось никому, тем более в нашей империи. Признание у европейцев я вырву сам.

— Когда прикажете брать? — почтительно спросил Номура.

— Европейцев мы не можем арестовать без специального разрешения премьер-министра. Особенно — из наших арийских братьев.

— Нельзя медлить, Доихара-сан! — воскликнул полковник. — Последняя шифровка передана этой ночью. Может быть, сейчас радист снова вышел в эфир.

— Терпение — половина успеха, — охладил его пыл генерал. — Одной радиограммой больше, одной меньше, когда их было около тысячи, уже не имеет значения. Я сам добьюсь во дворце разрешения на арест всех троих европейцев. Пока не следует тревожить и этих двух.

Взяв со стола две фотографии и продолжая разглядывать их, Доихара прошелся из конца в конец кабинета:

— Да, это будет переломный момент и в отношениях с нашими арийскими братьями... Это дело — престиж и посла, и Риббентропа, и Гиммлера. И даже Гитлера.

— Конечно же вы, Доихара-сан, понимаете это... — то ли спросил, то ли подобострастно подтвердил Номура.

— А! Сколько с ними ни лижись, все равно когда-нибудь придется кусаться.

Низко кланяясь, в комнату вошел сотрудник отдела.

— Что у тебя?

— Станция контроля сообщила, что к этому объекту звонил секретарь германского посольства. Он попросил, чтобы объект явился к послу в двенадцать ноль-ноль.

— Хорошо. Иди.

Генерал снова холодно усмехнулся:

— На этот час я тоже приглашен в германское посольство. Посол не может без своего друга даже чихнуть. — Он направился к дверям. — Не торопись. Но не оставляй без наблюдения ни на секунду.

* * *

Рихард проснулся со странным, давно уже забытым чувством легкости и спокойствия. В раскрытых окнах теплый осенний ветер колыхал занавеси. Пахли цветы, расставленные в больших вазах. С вечера этих цветов еще не было.

«Ханако...», — с благодарностью подумал он. И вспомнил: сегодня 4 октября, день его рождения. 46 лет.

Он не изменил распорядка и в этот день. Начал его с просмотра газет. Исчертил полосы разноцветными пометками. Отложил газеты, включил радиоприемник. Сквозь разноголосицу эфира проступил голос диктора: «...Радиослушатели! Передаем «Последние известия». От Советского Информбюро. Вечернее сообщение третьего октября. В течение третьего октября наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте. Особенно ожесточенные — на Западном направлении...».

Рихард встал, прихрамывая, подошел к карте.

«...В воздушных боях сбито шестнадцать самолетов противника. Наши потери — восемь самолетов...».

Из прихожей послышался звонок. Рихард переключил приемник на музыку, спустился на первый этаж, открыл дверь.

— Доброе утро! — На пороге стояли Анна и Макс. — Мы по дороге в контору.

— Заботы поднимают «капиталистов» чуть свет? — усмехнулся Зорге.

Макс ответил ему в тон:

— А всю ночь мучают кошмары: прибыль, убыль, дефицит. Нужен срочно профицит...

— Ну-ну, не прикидывайся! Небось сердце трепещет, когда глядишь на вывеску: «Фирма «Макс Клаузен и К°»!

И, пригласив в гостиную, предложил:

— Чаю или кофе?

— Мы уже завтракали, — сказала Анна. — А у тебя, как всегда, шаром покати? — Она подала пакет с едой.

Они поднялись в кабинет, а женщина осталась внизу у окна.

Макс сказал, что ночью он выходил на связь из машины на Йокагамском шоссе, передал донесение и получил шифровку из Центра.

Рихард взял листок, снял с полки книгу, стал наносить на листок буквы.

— Снова просят ответа: да или нет, — сказал он.

— Да или нет? Я передам в одну секунду.

Зорге прошелся по комнате. Остановился около радиста:

— Но в этой секунде итог всех лет нашей работы здесь... — Он помедлил: — Мы еще не можем дать ответ.

Анна снизу позвала: уже пора идти, служащие в конторе.

— Как она? — спросил Зорге.

— Тревожится, — ответил Клаузен. — Хочет домой.

— Остался последний рывок.

— Ты говоришь так каждый год, Рихард... Ну, я пойду.

— Ты-то сам как?

— Мне что? Я — солдат... Хоть и без погон.

Рихард проводил Клаузена до двери. Анна не удержалась:

— Ты плохо выглядишь.

— Ерунда, — махнул Рихард рукой. — Не вешай нос, Анна.

Когда они ушли, начал собираться и он. Первым на этот день у него был намечен визит в Дом прессы на Гиндзе, где он должен встретиться с Вукеличем.

В кабинете агентства Гавас стены увешаны рекламными плакатами и картами. Флажки на картах, как в каждом учреждении Токио, да и, пожалуй, во всем мире, обозначали положение на фронтах Второй мировой войны. Стрекотал телетайп. Вукелич кричал в телефонную трубку:

— Париж? Париж?.. Мадам, куда, к дьяволу, девался Париж? А, будь оно проклято, разъединили!

Он бросил трубку, подбежал к телетайпу, сорвал ленту и тут только увидел вошедшего Зорге, распростер для объятий руки и приказал находившейся в этой же комнате миловидной девушке:

— Теперь меня ни для кого нет. Я занят, умер, ушел завтракать.

— Понятно, мсье, — отозвалась она и прикрыла дверь.

Зорге проводил девушку взглядом:

— Откуда она у тебя?

— Беженка из Парижа. С рекомендательным письмом от моего патрона.

На всякий случай Рихард посоветовал:

— Будь осторожен, Бранко.

Вукелич улыбнулся. Потом стал серьезным:

— Что-нибудь есть оттуда?

Рихард кивнул:

— Только одно: да или нет? Какие новости?

Бранко протянул ему последние сообщения. Агентство Рейтер передало: в ночь на 4 октября английские самолеты бомбили доки в Дюнкерке, Роттердаме, Антверпене и Бресте. Из Нью-Йорка сообщали: в четырехстах пятидесяти милях от Ресифе танкер «Уайт» торпедирован немецкой субмариной. Аccoшиэйтeд Пресс информировало о гитлеровском терроре в Чехии и Моравии. Стычки с оккупантами в Норвегии... Рост недовольства в Италии...

Зорге отложил листки:

— Весь мир... Чудовищный шабаш!

— А вот послушай! — Бранко начал с волнением читать: — «Ширится партизанское движение в Югославии. Партизаны напали на офицерский дом. Убиты и ранены двадцать два немецких офицера. В Чачаке взорван арсенал. В Крагуеваце уничтожен военный поезд...». Они тоже борются!

Рихард обнял товарища.

— Слушай дальше: «В Загребе взорвана центральная телефонная станция. Убиты сорок усташей{9}...».

В Загребе...

Рихард подошел к окну.

— Так да или нет? Этак можно сойти с ума. Ты понимаешь, какая ответственность? А если мы что-нибудь не учли? Будем терпеливы. И взвесим все. Но прежде скажи: ты не замечал вокруг себя чего-либо подозрительного?

— Нет, — легко отозвался Бранко. — Если не считать шпиков. Как только ухожу — они переворачивают здесь все вверх дном.

— Я серьезно. Ты знаешь, как они поступили с Джеймсом Коксом... Ладно, не будем запугивать друг друга. — Зорге перешел к делу, ради которого и пришел сюда: — Мне необходимо, чтобы ты узнал, какой информацией располагают английское и американское посольства о запасах горючего в Японии. Я думаю, что у империи нет больших запасов, особенно у сухопутных войск. Следовательно, к затяжной войне на континенте Япония не готова. А замедление темпов наступления гитлеровцев на Восточном фронте показало, что и здесь война будет не молниеносной... Сможет ли японская экономика выдержать затяжную войну?

Вукелич широко улыбнулся:

— Я восхищаюсь тобой, Рихард! Трескотня, барабанный бой, «ось», «братья»... А все решают цистерны с нефтью!

Зорге покачал головой:

— Не совсем так. Но у японцев, кажется, хватает осторожности... На днях, сообщил Одзаки, министры и генералы вновь обсуждали вопрос о войне против России.

— Что ж они решили?

— Самый ярый сторонник войны — командование Квантунской армии. Но генералы не хотят воевать зимой. Принц Коноэ поддержал стратегов от военно-морского флота, которые требуют направить войска на юг.

— Это же ответ на вопрос Центра!

Зорге снова покачал головой:

— Сегодня министры и генералы решили одно, а завтра могут решить другое.

— И все же ответ почти что в наших руках. Эх, Рихард, надо было тебе стать дипломатом!

— Нет. Если бы не было на земле фашизма, я занялся бы историей, наукой...

Вукелич оглядел свою комнату:

— А я все равно остался бы журналистом. Люблю готовить эти самые скоропортящиеся продукты — новости. Люблю суету, стук телетайпа, пресс-конференции. И даже телефоны, дьявол их возьми! Они всегда трещат, когда не надо!

— А я всю жизнь мечтаю о тихом кабинете. Чтобы не было никаких звонков. Столько начатого и не законченного!.. Если когда-нибудь моя мечта осуществится, выброшу телефонный аппарат в окно. — Он усмехнулся. — А еще я, Бранко, мечтаю о доме... Как твой малыш? Растет?

Бранко расцвел:

— Чудо! Уже два зуба! Вчера как цапнул меня за палец!

Рихард грустно улыбнулся:

— Ему уже месяцев семь?

— Шесть месяцев и восемнадцать дней. Погоди, позвоню жене.

Он набрал номер. Рихард отошел в сторону — не стал слушать их разговор. Вукелич повесил трубку, повернулся к нему:

— Ёсико просит, чтобы мы на воскресенье поехали к морю. Уже какую неделю я все обещаю и обещаю... Завтра надо бы... Отпустишь?

— Если не будет ничего срочного.

Бранко задумался. Потом спросил:

— Как думаешь, кем станет мой юнак, когда вырастет? Хочу, чтобы журналистом. Или ученым.

Зорге похлопал его по плечу:

— Так и будет, Бранко... Ну, мне пора. Жду твоей информации. Когда получу — можно съездить к морю...

Начал стучать телетайп. Вукелич подошел к аппарату, стал следить за печатающимся текстом. Оживление словно смыло с его лица.

— Что? — насторожился Зорге.

Бранко сорвал лист с барабана, протянул его Рихарду. Это официальное сообщение агентства ДНБ: германские войска вступили в город Орел.

— Да или нет, Рихард?

Зорге стоял молча, потом резко повернулся. В дверях столкнулся с француженкой. Бранко прислушивался к его удаляющимся шагам.

— Вы чем-то взволнованы, мсье?

— Ничего, Николь... Что там у вас?

— Обзор утренней токийской прессы, мсье.

Девушка подошла к нему вплотную:

— Я хочу поговорить с вами.

— Слушаю. — Он вымучил легкую улыбку: — Вам понравился мой друг доктор Зорге?

— Терпеть не могу таких высокомерных. Вы нравитесь мне в сто раз больше.

Бранко усмехнулся:

— Странный у вас вкус. Так о чем разговор?

Девушка медлила. Потом решилась:

— Вы... вы можете все бросить и немедленно уехать?

— Куда и зачем?

— Это не ваша забота, — сказала она. — Мы уедем вместе.

— Взбалмошная девчонка! Что это за причуда?

Но француженка говорила серьезно:

— Уедем завтра же. Иначе будет поздно. Согласны? Да или нет?

Он поправил очки:

— Сакраментальный вопрос. Ну, на это мне очень легко ответить: конечно нет. Даже если сейчас разверзнется пропасть в преисподнюю.

Она устало опустила голову:

— Вы пожалеете об этом.

— Не надо, Николь. — Он, как маленькую, погладил ее по щеке. — Что бы ни было — жизнь прекрасна.

Николь порывалась что-то сказать ему, но сдержалась — и в слезах выбежала из комнаты.

* * *

Рихард едва успел вернуться домой, как позвонили из посольства: доктора Зорге незамедлительно просили прибыть к генералу.

Отт в мундире и при всех регалиях стоял у карты и передвигал флажки.

— Здравствуйте, господин посол.

Генерал обернулся:

— Сколько раз просить тебя, Рихард! Для тебя я просто Ойген — когда мы тет-а-тет, разумеется.

Рихард поклонился:

— Благодарю. Но этот мундир! Чем вызвано такое нарушение этикета?

Посол приосанился:

— Когда идет великая битва, все сыны отечества должны чувствовать себя солдатами, где бы они ни находились.

— Справедливо.

Зорге тоже подошел к карте. Подумал: «Весь мир смотрит сейчас на эти листы...».

Генерал повел указкой:

— Видишь, как успешно развивается наступление? Наши танки уже в Орле. До Москвы осталось триста сорок километров. Неделя.

— Вы в этом уверены?

— Максимум — две. Позавчера фюрер в обращении к войскам сказал: «Начинается последняя, решающая битва этого года».

— Осмелюсь напомнить: по этому же пути шел и Наполеон.

— Что ж, он и взял Москву.

— А что было потом?

Отт строго взглянул на собеседника:

— Странные речи... Наш фюрер — величайший полководец в истории всех времен и народов. Сравнивать его с каким-то Наполеоном!

Зорге кивнул:

— Безусловно, сравнение неуместно. Но Москва — это Москва.

Посол не понял и согласился:

— Да, теперь она имеет еще большее значение, чем при Наполеоне. Тогда этот город стоял на втором месте после Петербурга, а теперь он — сердце России. Как только мы возьмем Москву, Советский Союз перестанет существовать. Сейчас важно знать, сколько у русских танков и самолетов. — Он снова показал на карту, повел указкой: — Здесь — они, тут — наши танки. Ты интеллектуал, а для нас, военных, решающие факторы — мощность двигателей и плотность огня. По этим показателям мы вдвое и втрое превосходим русских. Но и этого мало. Они вгрызаются в землю...

— Чем же вы все-таки так озабочены? — спросил Зорге, показывая на бутылку коньяка, стоявшую на столе.

— Я поднимаю у этой карты тосты за победу германского оружия.

— И все же?..

Отт с интересом посмотрел на Рихарда:

— Впрочем, ты прав. Хотя я сам этого не замечал. Черт возьми, я не перестаю удивляться твоей проницательности! Чего нельзя сказать обо мне... Но что с тобой, Рихард? На тебе лица нет. Опять сердце?

— Пустяки. Немного нездоровится.

— Немедленно отправляйся в постель, я пришлю врача. — Отт запнулся: — Хотя... как раз сейчас... — Он отошел к сейфу, достал папку: — Я получил шифровку из ставки фюрера. Приказано ознакомить японский генералитет с огромными успехами в войне против России. Срочно ознакомить.

— Зачем такая поспешность? — без нажима спросил Зорге.

— Вчера я снова получил телеграмму от рейхсминистра, — пробурчал Отт. — Риббентроп требует, чтобы мы заставили японцев как можно скорее начать войну против России.

— Еще недавно вы утверждали, что вермахт намерен добыть победу один и ни с кем не желает делить лавры.

Генерал взял бутылку, налил рюмку:

— Времена меняются.

— Фюрер решил сделать самураям подарок?

— Каким ты бываешь иногда наивным, Рихард! В данный момент нам нужно силами японцев сковать Особую Дальневосточную армию русских, не дать им возможности перебросить хотя бы часть ее под Москву. Это полностью отмобилизованная боевая армия. Она прошла проверку под Хасаном и на Халхин-Голе.

Он залпом выпил коньяк.

Зорге продолжал разыгрывать роль непонятливого собеседника:

— Но у японцев — пакт о ненападении с Советской Россией.

—  «Пакт»! — генерал даже повеселел. — У нас тоже был пакт. Самураям близки принципы нашей дипломатии. А фюрер однажды сказал, — Отт прикрыл глаза и начал цитировать на память: — «Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и «кодексе чести»... В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков... Умелый посол, когда нужно, не остановится перед подлогом или шулерством». Ну, что скажешь?

— Это высказывание в полной мере достойно фюрера.

Генерал согласился:

— Оно — краеугольный камень дипломатии рейха.

Он посмотрел на часы:

— Сейчас сюда приедут военный министр Тодзио, начальник Генерального штаба Сугиямо и генерал Доихара. Я очень многого жду от этой встречи. Она должна полностью прояснить обстановку.

«Я тоже многого жду», — подумал Рихард, но промолчал.

Генерал одернул мундир, вставил в глаз монокль:

— Пойду встречать. А ты пока просмотри утреннюю почту.

Он вышел. Зорге взял со стола папку с корреспонденцией, расположился за журнальным столиком.

В кабинете появились слуги. Они покрыли хрустящей скатертью стоящий в стороне стол, начали расставлять бутылки и блюда с закусками. Вошли военный атташе Кречмер и военно-морской атташе Венеккер. С порога одновременно вскинули руки:

— Хайль Гитлер!

Следом за ними появился штурмбаннфюрер Мейзингер. Он так же был при полном параде, в черном мундире СС со знаками отличия.

Он цыкнул на слуг, и те вмиг исчезли.

Атташе полиции подошел к Зорге:

— Салют, Рихард!

— Привет, ангелочек.

— Ты, как всегда, уже на посту? А что такой зеленый? Перепил? Прими поздравления.

— С чем? — удивился Зорге.

— Эта глянцевая галоша не сказала? — Мейзингер кивнул в сторону посольского кресла. — Берлин официально признал тебя лучшим журналистом рейха на всем Востоке.

— Я не честолюбив.

— Не ври. Каждый хочет быть лучше других. Но все равно я тебя люблю. — Он достал портсигар: — Закурим?

Подошел коммодор Венеккер:

— Разреши, Йозеф?

Мейзингер протянул портсигар. Вслед за Венеккером его взял Кречмер. Повертел в руках:

— Какая прелестная штучка, штурмбаннфюрер!

— Чистое золото. Это у меня память о варшавском гетто.

— Выкуп? — спросил Кречмер.

Мейзингер сузил глаза:

— За кого ты меня принимаешь? Я — солдат фюрера. Этот портсигар выплавлен из золотых коронок. Причем только дамских. Закуривайте, господа.

Венеккер открыл портсигар, взял сигарету. Кречмер медлил. Мейзингер в упор смотрел на него. И под этим взглядом оловянных, с красными прожилками глаз майор тоже взял и начал разминать сигарету. Гестаповец протянул портсигар Зорге.

— Не хочу.

— Ну и хорошо. — Мейзингер повертел портсигар в пальцах. — Надеюсь, скоро откомандируют из этой гнусной дыры в Россию, в Москву.

Широко распахнулась дверь, и вошел посол, а за ним японские генералы. Атташе выстроились посреди кабинета. Встал и Зорге. Отт представил каждого. Японские генералы пожали им руки.

Доихара задержался перед журналистом:

— Мы с вами давненько знакомы, не так ли?

— Совершенно верно, — ответил Рихард. — С событий в Маньчжоу-Го.

— Если не ошибаюсь, еще до этого я видел вас в Шанхае?

— Возможно. Но тогда я не имел чести знать вас, генерал.

— Надеюсь, мы еще не раз увидимся и в будущем.

Обычный обмен холодными банальными любезностями. Но что-то не понравилось Рихарду. Не в тоне, каким говорил Доихара, а в выражении его колючих немигающих глаз.

Посол пригласил всех к столу. После того как были опорожнены первые бокалы и завершен обмен тостами в честь императора, фюрера, гостей и хозяев, он приказал Кречмеру приступить к делу.

— Наш военный атташе только что приехал из ставки фюрера. Он лично ознакомился с планом наступления на русскую столицу. Прошу!

Кречмер, вооружившись указкой, подошел к карте:

— Господа! Второе, решающее наступление на Москву имеет кодовое название «Тайфун». Это название, которое дал сам фюрер, полностью выражает дух операции: стремительность, мощь, неотвратимость.

Военный атташе в общих словах изложил суть операции, показал по карте направление ударов, объяснил, как будет проходить фронтальное наступление на русскую столицу, как обойдут ее с севера и юга танковые и моторизованные соединения.

— Такой стальной таран не применялся раньше ни в одной операции ни в Европе, ни в России, — закончил он. — Позволю себе добавить, господа, что операция развертывается успешно. Русские войска фактически уничтожены, осталось лишь несколько потрепанных дивизий. Наши действия поддерживаются с воздуха тысячью самолетов, у русских же осталось всего пятьдесят самолетов и десяток танков. Как видите, дни войны сочтены.

Кречмер вернулся к столу.

Японские генералы выслушали его доклад молча. За их официальными улыбками трудно было разгадать, что они думали в действительности. Но уже само их молчание говорило Рихарду о многом. Раньше бы они поторопились высказать свое мнение. Пауза затягивалась.

— Притихли!.. — прошептал на ухо Рихарду Мейзингер. — Зачем мы нянчимся с этими косоглазыми, когда Восточный поход почти завершен?

— Если есть вопросы, прошу, господа!

Военный министр Тодзио еще шире улыбнулся:

— Нам хотелось бы, глубокоуважаемый господин посол, услышать о сроках завершения операции. Хотя бы о приблизительных сроках.

— Могу сообщить вам абсолютно точную дату, — твердо ответил генерал. — Седьмое ноября.

— Нас очень обрадовали ваши слова, господин посол.

Снова наступила долгая пауза.

— Молчат... — прошептал Мейзингер. — Утерли мы им нос.

Отт, однако не выдержал и раскрыл карты:

— Уважаемые гости, наш разговор — сугубо конфиденциальный. Однако и рейхсминистр фон Риббентроп, и сам фюрер хотели бы, хотя бы в общих чертах, знать о ближайших планах дружественной нам Японии в свете успехов нашей кампании на Восточном фронте.

И опять улыбнулся Тодзио:

— Мы восхищаемся подвигами наших арийских братьев на поле брани. И мы полны надежд, что и наша нация, нация Ямато, будет готова к решительным действиям в нужный момент.

— Когда же этот «нужный» момент наступит?..

Рихард видел, что Отт с трудом сдерживает ярость.

— Сразу после того, как доблестная германская армия возьмет Москву. — Тодзио помедлил. — В крайнем случае, когда она возьмет Свердловск. Это будет, конечно, после седьмого ноября?

Опять в кабинете повисла тишина.

— Больше вы ничего не желаете передать фюреру? — ледяным голосом спросил генерал.

— Передайте, что мы всей душой с нашими арийскими братьями. Разрешите поднять тост за ваши успехи на поле брани.

На этом прием был завершен. Выходя вслед за гостями, Отт бросил:

— Доктор Зорге, прошу задержаться.

Рихард сел и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Отт вернулся в комнату, резко захлопнув дверь:

— Что скажешь?

— Обстановка уже яснее, — ответил Рихард.

— По-моему, как раз наоборот. Этот хитрец Тодзио, а особенно молчаливые мумии Сугиямо и Доихара поняли, похоже, почему мы их теперь торопим с вступлением в войну.

— Действительно — почему? — Рихард кивнул в сторону стены, на которой висела карта. — Ведь все идет так победоносно.

— На карте — да, — хмуро проговорил генерал. — Все хорошо на словах и если верить Кречмеру. Я не хотел тебя огорчать, но теперь скажу. Под величайшим секретом. Наши войска встречают под Москвой чудовищное сопротивление. Каждый километр стоит нам целых дивизий! Темпы нашего наступления замедлились. И это — на третий день «Тайфуна». — Отт перегнул указку — она сломалась.

Тут он успокоился:

— Слава Богу, у русских действительно почти не осталось резервов. Ни живой силы, ни вооружения. Но ты понимаешь, что произойдет, если они перебросят под Москву дивизии Особой Дальневосточной армии? Мы этого не должны допустить. Ну почему самураи стали вилять?

— Провал блицкрига и первого наступления на Москву сделал их осторожней. Да и зима не за горами.

— Но их министр иностранных дел в этом самом кабинете два месяца назад...

Зорге мягко прервал Отта:

— Вы сами говорили, что самураи блестяще усвоили принципы дипломатии фюрера. Как сказал Гитлер? «В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра...».

— Хватит! Ты лучше скажи, что нам теперь делать?

— Советую проинформировать Берлин об истинном положении.

— Нет! Решительно — нет!

— Воля ваша, мой генерал. Вы сами просили совета. В Берлине все равно узнают. От кого-нибудь из других. От Мейзингера, например, или Кречмера... И тогда фюрер подумает, что вы... — Он не договорил.

Генерал наклонил голову:

— Это будет еще хуже — ты прав. Но что именно сообщить?

— Разрешите, я набросаю текст? — Рихард взял лист бумаги и начал писать. — Примерно так: «Ведение Японией войны против Дальневосточной армии нельзя ожидать ранее весны сорок второго года».

— Добавим: «Дальневосточной армии, очень сильной в боевом отношении», — мрачно уточнил Отт. — Фиаско. Крах! Эта радиограмма означает, что наша с тобой деятельность потерпела полный провал.

— Во всяком случае, генерал, мы не сидели сложа руки.

Посол вызвал шифровальщика и приказал немедленно отправить радиограмму в Берлин.

Казалось бы, ответ получен. И все же... Все же Зорге не мог принять окончательное решение: нападет Япония на Дальний Восток или нет?.. Не хватало какого-то последнего звена.

На 4 октября у Рихарда были намечены еще две встречи. Одна из них — с Ходзуми Одзаки.

Советник премьер-министра подтвердил:

— Кабинет окончательно решил не выступать против Советского Союза в нынешнем году.

Ходзуми, как обычно, говорил тихо и спокойно, однако глаза его радостно блестели. Рихард с трудом сдерживал желание обнять своего друга.

— Но есть одно «но»... Квантунская армия останется в Маньчжурии до весны будущего года.

— До весны многое может измениться, — проговорил Зорге, но подумал: «Последнее недостающее звено? А вдруг и это решение кабинета — отвлекающий маневр, глобальный обман?..»

* * *

Вечером Рихард встретился с Ханако. Она была в голубом кимоно с широким фиолетовым поясом и серебряным шнуром. Этот наряд очень нравился ему.

Ханако немножко грустна и выглядит очень молодо — такой же, как в этот самый день несколько лет назад, когда они впервые встретились в ресторане «Рейнгольд» и она праздновала вместе с ним его день рождения... потом была первая ночь... их ночь...

День рождения... Он проходит незамеченным для окружающих. Только самые близкие приобщены к этому маленькому празднику. Но Рихарда этот день настраивал на сосредоточенный самоанализ. Он был благодарен Ханако, что она не забывает об этом дне.

Они сидели в том же зале «Рейнгольда» на тяжелых скамьях, стилизованных под пивные бочки. Столик скрашивал букет осенних хризантем. Играл оркестр. Ханако с состраданием смотрела на него.

— Что с тобой, вишенка?

— Вы так плохо выглядите! — Она дотронулась рукой до его лба. — У вас жар... Вы не такой, как всегда...

— В этот день смотришь назад, и вокруг, и вперед... Думаешь, в общем, о смысле жизни... О своем месте в ней...

— Вы такой умный, Рихард-сан!

— Эх, к этому... — он постучал пальцем по лбу, — еще бы и кроху счастья.

У нее на глазах выступили слезы:

— Не надо... Вы всегда были веселым и сильным!

Он рассмеялся:

— Мы любим в женщинах слабость, они в нас — силу. Так будем достойны звания мужчин!

— Со мной вам не нужно притворяться, — еще тише проговорила она. — Хотите, я сыграю?

Она сняла со стены гитару — самисэн, начала перебирать струны и негромко запела.

Когда она замолкла, Рихард попросил:

— Спой еще, вишенка. Я вспоминаю тот первый день... Спасибо. Без нашей дружбы мне было бы намного трудней все эти годы.

Она благодарно улыбнулась.

— Какие вести из дома?

— Мама хворает... Да, вчера вечером приехал мой брат — железнодорожник. Он в Токио проездом. Его срочно откомандировали на юг.

Зорге напрягся. Меланхолия моментально слетела с него:

— Что? Подробней! Все, что знаешь!

Она удивилась:

— Это так интересно? Брат сказал, что вместе с ним из Маньчжурии откомандированы на юг еще триста самых опытных железнодорожников. Они сопровождают военные эшелоны.

— Какие?

— Брат сказал, что это части Квантунской армии. Их будут грузить на корабли и повезут на Тайвань или еще дальше. Очень много эшелонов. Брат сказал, чтобы скоро его не ждали.

— Милая моя! — он взял ее руки и поцеловал. — Это был чудесный обед.

Она опустила голову:

— Он уже кончился?

— Что поделаешь... Посиди минутку, мне надо позвонить.

Он подошел к стойке, на которой возвышался телефон-автомат, опустил монетку, набрал номер, подождал. Ответа не последовало. Он набрал другой номер. Отозвалась Анна.

— А где Макс? Что с ним? Я сейчас приеду.

Повесил трубку. Повернулся. Инстинктивно почувствовал, что за ним наблюдают. Оглянулся. Из двух углов зала на него смотрели настороженные глаза. Что бы это могло значить? Вспомнился утренний рассказ Макса о встрече с переодетым агентом, визит полицейского к нему самому за пишущей машинкой.

Он вернулся к своему столику:

— Пошли, Ханако.

Она внимательно посмотрела на него:

— Что-то случилось, Рихард-сан?

Он помедлил:

— Нет, ничего... Но пока нам не следует встречаться. Все будет хорошо. Скоро я пришлю тебе телеграмму, и мы снова увидимся.

Ханако жила у матери. Телефона там не было, и Рихард обычно посылал ей телеграммы.

— Я буду ждать, — ответила она. Возвратилась к столику, принесла букет хризантем. — Это вам. Будьте счастливы и здоровы, Рихард-сан. Я буду ждать телеграмму.

Он окликнул такси. Усадил ее. Захлопнул дверцу. Она увидела за стеклом его лицо. Спокойное, усталое. Машина тронулась с места. Он приветственно помахал рукой. Она улыбнулась. Могла ли она знать, что видела его последний раз?..

* * *

Зорге приехал к Клаузенам. Встретила его озабоченная Анна. Волосы на ее голове растрепались.

— Как Макс?

— Уже отпустило.

Зорге поднялся в спальню.

— Привет, Рихард! — Макс попытался встать с постели.

— Лежи! — подсел к нему Зорге. — Начинаем разваливаться на ходу?

— Конечно, — проворчал радист. — Когда всю жизнь — на полных оборотах... — И выжидательно повернул к нему голову: — Ну?

— Все, Макс! Можем молнировать: «Нет!» Япония не нападет!

Клаузен сделал движение, чтобы подняться.

— Лежи, лежи! Теперь я окончательно убежден. Но как же передать в Центр?

Радист спустил ноги с кровати:

— Пустяки.

— С сердцем шутки плохи.

Но Макс уже натягивал брюки:

— Буду передавать прямо отсюда.

Рихард понимал: другого выхода нет. Он позвал Анну. Она вошла в комнату и потребовала:

— Макс, немедленно ложись! — Повернулась к Зорге: — Это — безумие!

— Так надо, Анна, — сказал Рихард. — Мы — в бою. В атаку! И пусть пуля летит в грудь! — улыбнулся он.

Она не выдержала:

— Этот бой продолжается уже одиннадцать лет!

Он попытался успокоить ее еще одной шуткой:

— Что ж, Макс стал преуспевающим коммерсантом. Какова конъюнктура фирмы, босс?

— Во всяком случае, все ваши расходы фирма покрывает, и еще кое-что остается, — отозвался радист. (Когда в 1940 году Москва снизила вдвое (!) смету для группы «Рамзай», выживали только за счет фирмы Макса.)

— Ничего, скоро твоя фирма лопнет.

— Почему? — насторожилась Анна.

— Об этом еще успеем поговорить. А сейчас, товарищ «капиталист», засучи рукава.

— Давай сюда наше хозяйство, Анхен!

Она вынула обшивку панели, достала из тайника рацию, генератор, укрепила антенну. Зорге набросал текст, протянул Максу...

— Передавай, Макс!

Клаузен быстро зашифровал текст. Потом надел наушники и, сидя на постели, начал передавать.

— Все!

— Как приняли?

Радист снова застучал по ключу, выслушал ответ:

— Отлично! Слышимость нормальная.

Потом снял наушники, протянул их Зорге. Донесся голос далекого московского диктора: «...Дорогие радиослушатели! Композитор Дмитрий Шостакович написал две части Седьмой симфонии, посвященной Великой Отечественной войне. Работа над Седьмой симфонией идет интенсивно. В боевой обстановке обороняющегося Ленинграда композитор работает изо дня в день. Предлагаем вашему вниманию начало первой части симфонии. Она рисует картину мирной, счастливой жизни свободного народа...».

В наушниках зазвучала музыка.

Рихард нервничал. Поступавшая с Восточного фронта информация заставляла его надеяться только на то, что наши стоят насмерть.

А вот как к октябрю 1941 года складывалась военно-стратегическая обстановка по записям начальника штаба германских сухопутных войск генерал-полковника Ф. Гальдера.

Из военного дневника начальника Генерального штаба германских сухопутных войск генерал-полковника Ф. Гальдера:

На фронте сложилась следующая обстановка: кроме успешного наступления 11-й армии в Крыму и очень медленного продвижения 16-й армии в направлении Тихвина, вся наша операция по преследованию противника после двойного сражения в районе Брянск, Вязьма в настоящее время приостановилась вследствие неблагоприятной осенней погоды.

Танковая армия Клейста близко подошла к Дону в его нижнем течении и уже почти справилась с трудностями в снабжении, так что в ближайшем будущем можно будет подумать об очищении северного берега Дона от противника. Левое крыло танковой армии медленно продвигается через оставленный противником Донбасс, который большей частью разрушен. Очевидно, здесь в скором времени возникнут серьезные продовольственные затруднения для местного населения.

17-я армия медленно следует своим правым флангом вдоль южного берега Донца в юго-восточном направлении. Северный фланг армии не двигается. 6-я армия заняла Харьков и Белополье, однако дальше продвигаются вперед лишь слабые передовые отряды. Здесь из-за трудностей с подвозом снабжения и плохого состояния дорог наступательный порыв войск настолько снизился, что общий пессимизм распространился даже на командование группы армий «Юг». Явно требуются энергичные меры для подъема наступательного духа.

Группа армий «Центр» подтягивает 2-ю армию (усиленную подвижными соединениями) на Курск, чтобы в дальнейшем развить наступление на Воронеж. Однако это лишь в теории. На самом же деле войска завязли в грязи и должны быть довольны тем, что им удается с помощью тягачей кое-как обеспечить подвоз продовольствия.

Танковая армия Гудериана, медленно и с трудом продвигаясь, подошла к Туле.

4-я армия во взаимодействии с танковой группой Гёпнера прорвала оборонительную позицию противника (прикрывающую Москву) на участке от Оки (в районе Калуги) до Можайска. Однако намеченный севернее этого участка прорыв танковой группы Рейнгардта (который принял 3-ю танковую группу от Гота) на Клин из-за тяжелых дорожных условий осуществить не удалось.

9-я армия после тяжелых боев стабилизировала положение в районе Калинина и создала достаточно сильную оборону на своем северном фланге.

На фронте группы армий «Север» 16-я армия, сковав противника атаками местного значения в районе Валдайской возвышенности, продолжала медленное наступление на Тихвин. На остальных участках фронта группы армий существенных изменений не произошло.

Условия подвоза снабжения являются главным фактором, определяющим действия наших войск на всем фронте. Особо трудные условия подвоза — в 6-й армии. Однако медленное продвижение и даже отставание на этом участке фронта не имеют большого значения для общего хода операций. Положение на коммуникациях 4-й армии и танковой группы Гёпнера, идущих через Юхнов и Вязьму, сравнительно терпимое, несмотря на невероятные трудности, испытываемые нашими войсками. Условия подвоза севернее автострады Москва — Минск исключительно трудны, в связи с этим возможность проведения запланированного наступления южнее Московского моря на Клин и Рыбинск представляется сомнительной.

Как сложится обстановка в районе Ленинграда, пока еще неясно. Я думаю, что противник и тут проводит эвакуацию и пытается отвести свои войска в направлении Рыбинска, чтобы сосредоточить все свои силы в районе Москвы (куда сходятся все железные дороги из Азии), и удержать этот район. Этими мероприятиями противник стремится сохранить себе возможность снова перейти в наступление в 1942 году армией, восстановленной за счет сил, собранных на Дальнем Востоке и оснащенных с помощью промышленной базы Урала. Возможно даже, что это контрнаступление последует не в 1942 году, а позже.

Организационные вопросы:

Начата подготовка к переформированию 5-й, 8-й и 28-й пехотных дивизий в горно-пехотные, а кавалерийской дивизии — в танковую. Эти дивизии будут отведены с фронта. Дивизия Шеваллери (99-я) отправится в Норвегию. Две дивизии будут переброшены из Франции в группу армий «Север» взамен дивизий, которые будут сняты с Восточного фронта.

* * *

Тем временем реальная обстановка на Восточном фронте складывалась следующим образом: 16 октября 1941 года была взята немецкими войсками Одесса; возобновилось наступление группы армий «Юг» на Крым; 11-я армия сумела прорваться через Перекоп, и значительная часть полуострова уже находилась в руках немцев.

На московском направлении немецкой группе армий «Центр» за месяц наступления удалось продвинуться на 230 — 250 километров, но Москва, вопреки расчетам и надеждам нацистов, по-прежнему оставалась для них лишь заветной мечтой. Организаторская деятельность Государственного комитета обороны, объединенные усилия Ставки Верховного Главнокомандования, войск Западного, Брянского и Калининского фронтов, помощь фронту трудящихся столицы, Московской, Тульской и Калининской областей при усилиях всего советского народа позволили защитникам столицы сорвать первый натиск гитлеровцев на Москву. Немцы были остановлены на огромном фронте от Селижарова до Калинина, от Волжского водохранилища до Тулы.

Для организации новой попытки захватить Москву противнику пришлось провести двухнедельную подготовку. В зоне столицы занимали позиции сибирские части.

Из записей генерала Гальдера

6 ноября 1941 г.

138-й день войны

Группа армий «Центр»:

а) На участке 9-й танковой дивизии отражена атака противника, предпринятая им вдоль автострады. По предварительным данным, немецкие части, окруженные у Ефремова, вышли из окружения.

б) На участке между Тулой и Епифанью установлено наличие двух новых дивизий противника. В районе западнее Тулы через наш фронт просачиваются части противника.

в) Северо-западнее Москвы установлено действие новых одной стрелковой и одной танковой бригад противника.

г) Обстановка в районе Клина, который все еще находится в наших руках, несколько улучшилась. 2-я танковая дивизия закрыла брешь на фронте южнее 36-й моторизованной дивизии.

д) Наши войска отошли на новый рубеж в районе юго-восточнее Калинина...

Группа армий «Центр»: продолжаются попытки локализовать прорыв противника на участке 34-го армейского корпуса. Однако кавалерийские части противника с артиллерией уже находятся далеко за линией фронта. Положение на участках дивизий корпуса все еще неясное. На остальных участках фронта группы армий атаки противника отражены. В районе западнее Тулы прорвались небольшие силы противника, но этот прорыв настолько глубок, что вынуждает нас оттянуть линию фронта назад. Отвод войск затрудняется гололедицей. На фронте 4-й армии усиленная боевая активность противника, местами вклинившегося в наше расположение. Наши передовые части у Клина отведены назад, и таким образом закрыта брешь в линии фронта. Намечено отойти на рубеж Ламы. В районе юго-восточнее Калинина наши войска так же отведены назад. Предпринята контратака непосредственно юго-восточнее города...

13 декабря 1941 г.

175-й день войны

Группа армий «Юг»: главные силы 125-й пехотной дивизии прибыли на участок 3-го армейского корпуса, 17-я армия приводит свои войска в порядок, не испытывая особого воздействия со стороны противника. На фронте 6-й армии идут бои местного значения.