I. Счастливая встреча

Трудным был для Ленинграда сентябрь 1941 года. Армия, флот, народное ополчение, все жители города в тяжелейших боях отражали начавшееся в начале августа наступление гитлеровских войск, действующих одновременно с запада, юга и востока.

8 сентября фашистские дивизии, отбросив наши обороняющиеся войска за Неву, захватили город Шлиссельбург, и 13-го вышли на побережье Финского залива от Лигово до Мартышкино. Враг окончательно замкнул кольцо блокады Ленинграда и Ораниенбаумского плацдарма. Теперь связь с Большой землей можно было поддерживать только при помощи самолетов или кораблей Ладожской флотилии.

Фашистское командование непрерывно, днем и ночью, подтягивало все новые и новые резервы, вводило их в бой. Им было приказано разгромить советские войска, обороняющие Ленинград, ликвидировать корабельные и береговые силы Балтийского флота, а сам город — символ Революции — сровнять с землей. Враг бомбил Ленинград, начались жесточайшие артиллерийские обстрелы отдельных районов. Были сожжены важнейшие склады продовольствия, затруднена эвакуация населения, оборудования предприятий, культурных и исторических ценностей. Не хватало оружия, боеприпасов, топлива. Городу грозил голод.

В августе обком партии, Ленсовет и командование фронта обратились к населению с воззванием: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск. Враг пытается проникнуть к Ленинграду. Он хочет разрушить наши жилища, захватить фабрики и заводы, разграбить народное достояние, залить улицы и площади кровью невинных жертв, надругаться над мирным населением, поработить свободных сынов нашей Родины. Но не бывать этому!..»{1}

Наступил критический момент в обороне города на Неве. Предельной стала боевая нагрузка на авиацию фронта и флота. Круглые сутки она отражала налеты, штурмовала и бомбила, совместно с дальнобойной артиллерией сдерживала продвижение гитлеровских войск, нанося им значительные потери.

Существенную помощь Ленинграду, особенно в период этого полуторамесячного штурма, оказывали войска, моряки и авиаторы флота, продолжавшие в глубоком тылу врага удерживать Моонзундские острова и полуостров Ханко. Они приковывали к себе значительное количество войск и авиации противника, предназначенных для штурма города, а главное, до декабря 1941 года преграждали путь в Финский залив боевым и транспортным соединениям фашистского флота. Однако силы смельчаков постепенно таяли.

Командование фронтом и Балтийским флотом приняло решение: в течение двух суток сформировать из состава ВВС фронта и флота специальную группу истребителей на самолетах И-16 и И-153 ( «чайка»).

Да, мы начинали войну именно на этих машинах. Для нас, чья молодость пришлась на середину тридцатых годов, они были, можно сказать, эталоном авиационной боевой техники. Еще бы! Их впервые поднял в воздух Валерий Чкалов, они прекрасно зарекомендовали себя в Испании и на Халхин-Голе. Да и сказать по правде, не так много у нас в то время было машин лучше, чем И-16. Этот самолет пользовался среди советских летчиков особой любовью, «ишачок» — ласково называли его авиаторы. Маленький, верткий, с прекрасным горизонтальным маневром и сильным пулеметно-пушечным вооружением, он был способен нести еще одно грозное оружие — реактивные снаряды.

Но уже первые недели войны показали, что у этих самолетов были существенные недостатки: обшивка сделана из фанеры, следствием чего являлась легкая воспламеняемость и недостаточная бронезащита, открытая кабина — недостаток, особенно заметный во время дождя, снегопада, но время полетов над морем и в северных районах, и целый ряд других. Однако это не умаляло его несомненных достоинств. И как же нам, фронтовикам-летчикам, обидно слышать теперь необъективные, пренебрежительные слова об этом истребителе. Ведь это неуважение не только к отличной для своего времени машине, но и к сражавшимся на ней летчикам. Ведь именно на И-16 они в первые месяцы войны вогнали в землю не одну сотню фашистских самолетов, которые по многим параметрам превосходили нашего «ишачка». Нельзя забывать, что на войне многое решает не просто техника, а в первую очередь вера в справедливость и правоту своего дела, мастерство и мужество.

Наша группа именно на этих самолетах должна была перебазироваться на остров Эзель (Сааремаа) в Балтийском море, чтобы прикрыть войска и силы флота на Моонзундских островах. Долететь до пункта назначения можно было только с подвесными баками и с промежуточной посадкой для дозаправки горючим на аэродроме полуострова Ханко.

16 сентября шестерка И-16 от авиации флота перелетела на Комендантский аэродром, расположенный в западном пригороде Ленинграда. В этой шестерке я командовал вторым звеном. В тот же день на аэродром сбора должны были прилететь еще одно звено И-16 и два звена И-153 от авиации фронта. Однако мы напрасно прождали их до самой ночи. К сожалению, и 17 сентября нам не удалось собрать всю группу. С утра начались массированные удары фашистской авиации по войскам переднего края, аэродромам на Карельском перешейке и Ленинграду. Но, как выяснилось, к исходу дня главной целью врага были боевые корабли и тяжелая артиллерия флота. Именно огонь боевых кораблей, рассредоточившихся на Кронштадтском рейде и в устье Невы, береговой и подвижной артиллерии на железнодорожных платформах стал для противника непреодолимой преградой у стен города.

Для отражения вражеского наступления на Ленинград были задействованы все самолеты, в том числе и нашей специальной группы. Начались непрерывные бои с численно превосходящими силами противника в воздухе и на земле. В массированных налетах фашистской авиации одновременно участвовали до 250–400 самолетов. Наши истребители поднимались на перехват, а отразив налеты, сами наносили бомбоштурмовые удары по войскам противника, перешедшим к решительному штурму Ленинграда на всех направлениях.

Битва в воздухе с большими потерями с обеих сторон длилась почти до конца сентября. 27-го был отбит последний массированный налет авиации противника. Штурм захлебнулся, враг прекратил наступление, спешно перешел к обороне, а в воздухе — к ночным ударам одиночными самолетами по Ленинграду и Кронштадту.

За сентябрь фашистская авиация совершила 23 крупных массированных налета на Ленинград и Кронштадт. В них участвовало более 2700 самолетов. Но благодаря мужеству советских истребителей и зенитчиков к городу на Неве удалось прорваться лишь 480 самолетам.

В целом же вражеская авиация за период штурма потеряла более 500 самолетов, из них только над Ленинградом и Кронштадтом-272 (152 сбито зенитчиками, 120– истребителями){2}.

Но и наши войска понесли ощутимые потери. В эскадрильях и полках оставалось всего по нескольку экипажей, а в нашей шестерке уцелели три летчика и два самолета. Остаток группы передали в состав 13 истребительного авиационного полка (ИАП) флота, который действовал по всему кольцу блокады города и Ораниенбаумского плацдарма.

6 октября в Москве была принята радиограмма с острова Эзель: «Радиовахту закрываю, идем в последний и решительный бой».

Тем временем поступила новая команда: собрать за 3–4 часа два звена на самолетах И-16 от 13-го ИАП, перелететь на аэродром Ханко и оттуда обеспечивать прикрытие вывоза войск с северной части островов Эзель и Даго на полуостров Ханко. Новая шестерка самолетов, где я командовал вторым звеном, долетела до Ханко, потеряв один самолет. Там мы и воевали вместе с героическим гарнизоном полуострова Ханко и острова Осмуссаар до 2 декабря 1941 года.

А через два месяца судьба вновь свела меня с 13-м авиаполком, теперь уже носящим наименование 4-й гвардейский, куда меня назначили на должность командира третьей эскадрильи.

На аэродром Выстав под Кобоной полк перелетел в ноябре 1941 года. Здесь его задачей было прикрыть с воздуха восточную часть ледовой Дороги жизни, как ее называли ленинградцы. По ней с появлением прочного льда пошли на запад через Ладожское озеро вереницы автомашин — Большая земля посылала ленинградцам хлеб, соль, мясо, сахар, пушки и снаряды — драгоценный груз, сосредоточенный на перевалочных базах Лаврове и Кобона. А на восток в этих же машинах эвакуировали детей, истощенных жителей города и тяжело раненных бойцов.

Трудно переоценить значение этой дороги для блокадного Ленинграда в ту первую страшную зиму сорок первого. В городе перестал работать водопровод и электростанции, резко снизились нормы выдачи продовольствия, достигнув в ноябре — декабре своего предела — 250 граммов суррогатного хлеба в день для рабочих и 125 граммов для иждивенцев и детей. Ленинградцы умирали — как и жили — с твердой верой в победу. И не было тогда для летчиков задачи важнее, чем защитить, не дать перерезать эту единственную тоненькую артерию жизни, которая связывала город с Большой землей.

Принимая эскадрилью, знакомясь с ее личным составом и боеспособностью, я понял, что меня, лейтенанта, многие летчики принимают холодно, замкнуто: мол, прислали «варяга». В сердце закрадывалась досада, чувство незаслуженной обиды. Хотя нетрудно было понять моих новых подчиненных. Многие из них имели боевой опыт и все основания для повышения по службе. К тому же некоторые были на одну-две ступени старше меня по званию.

Лишь рукопожатия штурмана эскадрильи лейтенанта Кузнецова, которого я знал еще по боям на Ханко, и командира звена старшего лейтенанта Кожанова были по-дружески крепкими. Я обратил внимание, что Кожанов в эскадрилье единственный из летчиков был одет в форму сухопутной авиации. Присмотрелся к нему — коренастый, широкоплечий, подтянутый.

Такой, как все? Нет, пожалуй, не такой. Открытое лицо со следами недавних ожогов. А глаза — серо-голубые, веселые, с прищуром — смотрят прямо на собеседника. Чувствовалось, что он относится к людям с добрым расположением. Надо сказать, что он был также секретарем партийной организации эскадрильи. А я очень рассчитывал, что именно она станет живой основой всего уклада боевой жизни и хороших взаимоотношений между людьми в нашем подразделении.

Хотя и говорят, что первое впечатление обманчиво, что-то в парторге сразу же подкупало: простота ли в общении или доброжелательность, а может быть, ожоги, выдававшие в нем бывалого фронтового летчика, уже не раз встречавшегося с врагом в открытом бою.

Вечером в землянке собрался руководящий состав эскадрильи и командиры звеньев, чтобы поближе познакомиться друг с другом, выяснить степень готовности к выполнению боевой задачи. На совещание последним пришел Кожанов. Закрывая за собой дверь, сказал:

— Извините за опоздание, я проводил собеседование с летчиками-сержантами и только что узнал о совещании.

Беседа показала, что летная выучка и боеспособность звеньев находится на хорошем уровне, а вот тактику авиации и средств ПВО противника руководящий состав знает поверхностно. Высказав свои соображения по этому поводу, я поставил задачу заместителю по летной части и адъютанту: организовать изучение этих вопросов и каждый боевой и учебно-боевой вылет тщательно готовить. Инженеру эскадрильи был отдан приказ — срочно, за ночь, поставить на самолеты командиров звеньев радиостанции. На остальные самолеты — в течение трех суток. Летчикам хорошо изучить рацию, особенно ее настройку и использование на земле и в воздухе.

Парторг Кожанов на этом совещании сидел молча, ничего не записывал в блокнот. Но по выражению его лица было видно, что он к происходящему относится с пониманием и одобряет мои действия. В отличие от большинства присутствующих он, похоже, не испытывал чувства обиды и ущемленности, связанного с назначением нового командира. Честно говоря, ситуация была не из приятных, чтобы разрядить обстановку, надо было действовать спокойно, не «давить» на своих подчиненных. Я и сам хорошо понимал — командиров, начинающих с ходу менять заведенные порядки и навязывать свои, как правило, принимают в штыки. Поэтому и решил сначала выполнить два-три боевых вылета с разными летчиками, посмотреть их в воздухе, а потом браться за дело.

. Доложив командиру и комиссару полка о вступлении в должность, попросил завтра любые первые два-три задания поручить выполнить 3-й эскадрилье. Командир охотно согласился: «Есть боевая задача на три бомбоштурмовых удара эскадрильскими группами по дальнобойной артиллерии врага. Но учтите, там сильный зенитный огонь, к тому же район Погостья и Мга постоянно патрулируют «мессеры».

Вечером в моей землянке, где также жили комиссар и адъютант (она же являлась и командным пунктом эскадрильи), при свете двух гильзовых коптилок я занялся подготовкой к предстоящим боевым вылетам.

Часы показывали одиннадцать, а соседей все еще не было. Удивившись этому, решил поискать их, а заодно пройтись по ночной стоянке эскадрильи.

В одной из больших землянок услышал громкий разговор. Прислушался: речь шла о моем назначении.

Не хотелось мешать этому разговору, но тут донеслись слова заместителя комэска капитана Агуреева: «Пусть летает с сержантами, а я завтра подаю рапорт о переводе меня в другую эскадрилью. Или в другой полк!»

Тут я не выдержал. Распахнул дверь. В накуренной землянке собрались все командиры звеньев, были тут комиссар, адъютант, инженер и парторг эскадрильи. Мое появление внесло некоторое замешательство, воцарилась неловкая тишина.

— Хорошо, что застал вас в полном сборе, — сказал я как ни в чем не бывало. — Утром первыми летим на штурмовку тяжелой артиллерии в район Погостья. Состав групп и порядок выполнения задания объявлю завтра. Летчиков прошу не извещать, пусть спокойно отдыхают. Вам тоже советую проветрить землянку и спать. Инженеру к шести утра подготовить восемь самолетов и один для запаса. Ну а ваш сегодняшний разговор и другие возникшие за день вопросы обсудим завтра после выполнения боевых заданий. Доброй ночи!

Вернувшись в землянку, я долго лежал с закрытыми глазами. Видимо, бессонница мучила комиссара и адъютанта, они ворочались с боку на бок. Вспомнил разговор с комиссаром полка после доклада о приеме эскадрильи: «Товарищ комиссар, что за летчик и человек командир звена Кожанов? Ведь он секретарь парторганизации». Немного помолчав, комиссар ответил:

— Я в полку тоже человек новый. Не успел всех подробно изучить. Кожанов в составе звена прибыл к нам из авиации Ленинградского фронта. Оно должно было войти в группу нашего полка, улетевшую 7 октября 1941 года на полуостров Ханко. Но было уже поздно, и это звено в октябре передали нам. Вот Кожанов и ходит до сих пор в армейской форме одежды. Правда, вопреки мнению комиссара эскадрильи коммунисты избрали его секретарем парторганизации. Видимо, ошиблись. Летает он много, храбрый, особенно хорошо выполняет задания над сушей. Но как только посылают на задание над Ладожским озером, сразу возражение: кораблей не знаю, все они для меня одинаковые, плохо ориентируюсь, выдвигает и другие причины. Наверное, моря боится. С комиссаром эскадрильи не всегда ладит.

Я поблагодарил за информацию и собрался уходить.

— А что же не спрашиваешь о комиссаре эскадрильи Никонорове? — с усмешкой спросил батальонный комиссар.

— Хочу разобраться сам, — ответил я и, подумав, добавил:

— Жаль, что он не летает. В бою сразу видно человека.

Дело в том, что в силу авиационной специфики в начальный период войны большинство политработников и комиссаров эскадрильи назначались из других родов войск. Все это происходило потому, что тогда еще не готовили специально летчиков-политработников. Естественно, подобное положение серьезно сказывалось на политработе. Одно дело, когда комиссар находится на земле, и совсем другое, если он личным примером ведет в бой однополчан, участвует в ожесточенных воздушных схватках, бомбовых ударах, штурмовках.

Вернулся с командного пункта полка, а из головы не выходит шумная землянка, где оказались все мои заместители, а главное — комиссар. Да, нелегко работать в такой обстановке. И вдруг вспомнились сентябрьские сборы для перелета в глубокий тыл врага. Как же звали командира одного из звеньев, которое должно было присоединиться к нам от авиации фронта? Кажется, Кожанов. Неужели это парторг эскадрильи? Вот так встреча! Надо будет спросить его после полетов...

Летный день начался с построения в шесть утра. До вылета осталось три часа. В военных условиях это не так уж мало. Для подготовки к выполнению боевого задания все собрались в землянке-столовой. У входа меня поджидал секретарь парторганизации Петр Кожанов.

— Разрешите, товарищ командир! — Вид у него усталый, но голос звучит твердо, чувствовалось, что парторг готовился сказать что-то важное.

— Меня беспокоит настроение некоторых летчиков, особенно руководителей. Ваше назначение они восприняли как свое унижение: лейтенант будет командовать...

— Спокойнее, товарищ Кожанов, я тоже хотел поговорить об этом.

— Товарищ командир, я почему волнуюсь, ведь прекрасно понимаю, что следствием этого может быть неслаженность действий в воздухе, а вы знаете, к чему это приводит в авиации, да и не только в авиации.

Ну что ж, не ошибся я, значит, в парторге. Именно он решился на столь необходимый новому командиру разговор перед первым боевым вылетом. Похоже, у старшего лейтенанта есть отличные задатки, чтобы стать политработником. Главное, он понимает, что значит в боевых условиях полное взаимопонимание между комэском и летчиками эскадрильи. Его принципиальность и честность не позволили ему промолчать, когда дело стало принимать опасный оборот, когда стало ясно, что ситуация может помешать нашей основной задаче — борьбе с врагом.

Поняв, что у меня в эскадрилье есть единомышленник, я уже более спокойно сказал:

— Давайте в первую очередь как можно тщательнее подготовимся и постараемся таким образом застраховать себя от возможных промахов. А за предупреждение — спасибо. Я вчера определял, кого и где поставить в боевых порядках, и решил вашу пару сделать замыкающей в группе обеспечения. Это самое ответственное место в общем боевом порядке эскадрильи.

— Спасибо за доверие, — ответил Кожанов. Мы вошли в хорошо освещенную землянку. Окинув взглядом присутствующих, я понял, что летчики эскадрильи готовы к выполнению задания. Их полетные карты были сложены так, чтобы был виден весь ближайший к Погостью район.

— Товарищи! — обратился я к присутствующим. — За железнодорожную станцию и деревню Погостье войска 54-й армии несколько суток ведут ожесточенные бои. Тяжелая артиллерия гитлеровцев наносит большие потери нашим войскам. Она находится километров восемь — десять южнее и юго-западнее Погостья. Наша задача — в течение дня вместе со штурмовиками фронта подавить его активность. Мы будем первыми наносить удары по одной из батарей.

Боевой порядок назначаю следующий: ударное звено Веду я, ведомый — сержант Герасименко. Вторая пара:

лейтенант Кузнецов и старший сержант Бакиров. Звено обеспечения: ведущий — капитан Агуреев, ведомый — старший лейтенант Петров. Вторая пара — замыкающая; ведущий — старший лейтенант Кожанов, ведомый — старший лейтенант Цыганов. Маршрут полета по схеме, вывешенной адъютантом, перенесите в полетные карты. Линию фронта пересечем в районе Малуксинских болот на предельно малой высоте. Первый удар, а он должен быть внезапным, нанесем ракетами и пулеметным огнем с высоты не более четырехсот метров. Полет до цели при полном радиомолчании.

Запомните: позиции батарей, а их в том районе три, будут видны по темным конусам на снегу, направленным широкой стороной к Погостью. Пуск реактивных снарядов производить прицельно с дальности 350–400 метров по дворикам орудийных позиций. Они будут находиться в десяти — пятнадцати метрах от вершины черного треугольника. Атакуем орудие парами.

Далее... Выходим из атаки в южном или западном направлении в сторону тыла врага. Там меньше зенитных средств. Обратный перелет через линию фронта в 15–18 километрах восточнее Погостья. В случае повреждения одного из самолетов в паре из боя выходить вместе с напарником.

Подавлять зенитные средства, а это потребуется при повторной атаке, должны или ведомые в паре, или замыкающая пара в звене. Бой с истребителями ведем всей группой и только на малой высоте методом встречно-пересекающихся курсов... Еще раз напоминаю: на маршруте до цели — полное радиомолчание, скорость над территорией

врага повышенная. Ясно?

Летчики закивали, лица их были внимательны, а лицо парторга прямо светилось улыбкой в предвкушении предстоящего боя.

— Вылет через пятнадцать минут. Времени мало. Поэтому прошу, товарищ Кожанов, сказать свое напутствие

коммунистам.

Кожанов встал, окинул взглядом присутствующих, и в притихшей большой землянке негромко прозвучали слова, произнесенные парторгом:

— Товарищи! На задание сегодня летят только коммунисты, прошу от имени партийного бюро выполнять свои обязанности в боевом расчете как священный долг перед Родиной.

И вот, прижавшись к макушкам чахлых сосен Малуксинских болот, на большой скорости, на предельно малой высоте — десять — пятнадцать метров — углубляемся в тыл врага. Наверное, уже работают радиостанции и телефоны фашистов, сообщая войскам и объектам районов Любани и Киришей, что группа И-16 пролетела на малой всоте. А мы, сделав крюк с двумя разворотами в другую сторону, летим в район Погостья.

Секундная стрелка часов подошла к расчетному времени. Небо, насколько видит глаз, чистое. Воздушного патруля пока нет. Плавно набираю высоту 150 метров, напряженно ищу цель и ловлю себя на мысли, что не страшат ни десятки зенитных установок «эрликонов», ни «мессеры». Нет! Волнуюсь за летчиков, с которыми никогда не летал в одном строю. О чем думают они сейчас? И вспоминаю с благодарностью слова Кожанова: «Товарищи!.. прошу от имени партийного бюро выполнять свои обязанности... как священный долг...»

А вот и черные пятна на снегу, огненные вспышки, черные султаны от взрывов снарядов. Идет артиллерийская дуэль.

Зенитки пока молчат. То ли не видят нас, то ли еще не опомнились от неожиданности. Дорого же им обернется этот зевок.

Энергично набираю высоту 450 метров и доворачиваю влево для атаки. Вижу, что летчики понимают каждое движение и маневр. Последний беглый взгляд на строй группы и осмотр воздушной сферы.

Четыре пары «ишаков», нацелившись, опускают тупые носы и переходят в пологое пикирование. Все четче в моем прицеле орудийный дворик — подковообразный снеговой пал вокруг длинноствольного орудия. Видно, как мечется прислуга. Два реактивных снаряда, показав языки пламени, сорвались с плоскостей и через полторы секунды взорвались внутри «подковы». Длинная очередь из пулеметов — три трассы упираются в дымящийся круг.

Выйдя на высоте пятнадцать метров из атаки, доворачиваю вправо — на запад. Смотрю назад — вся группа летит за мной, и только две запоздалые трассы тянутся вдогон.

Поистине дорога каждая секунда! Внезапность — залог победы. Резкий набор высоты. И вновь четыре пары И-16, нацелившись на врага, переходят в атаку.

Навстречу уже летят огненные струи трасс крупнокалиберных пулеметов, и сержант Герасименко, отвернув немного влево, пикирует на зенитку, от которой тянется трасса. Молодец сержант! Его примеру следует старший сержант Бакиров — ведомый Кузнецова. Боковым зрением вижу, как пара Кожанова устремилась вниз на зенитную батарею, успевшую дать залп. Ай да парторг! Сейчас для группы обеспечения главное подавить самые опасные зенитные точки.

Повторная атака тоже оказалась успешной. На батарее противника взметнулись еще два взрыва.

Уходя от цели, вижу всех своих. К сердцу подступает теплая волна, замысел удался полностью. Теперь также на малой высоте над болотами летим домой.

Приземлились на аэродроме благополучно. Осматриваем самолеты. Больших повреждений нет. Первым из группы подбежал ко мне Кожанов. Лицо его сияет.

— Товарищ командир, задание выполнено. — чуть ли не кричит он.

— Видел, видел вашу работу. Поздравляю, — ответил я.

— Как по нотам разделали батарею! И главное — без потерь, — восхищался он. — Хочу поговорить с летчиками и техническим составом, объяснить, почему с такого тяжелого задания все самолеты вернулись, не имея серьезных повреждений. Я думаю, главное — внезапность.

— Конечно, плюс взаимодействие и четкое выполнение летчиками своих обязанностей. А во втором вылете подобной внезапности достигнуть будет трудно, поэтому нужен другой план удара и состав группы придется изменить. Через 20 минут разбор и указания на повторное задание, не задерживайтесь, — сказал я парторгу.

На разборе поблагодарил всех за хорошее понимание маневра ведущего и особенно за скоротечную, смелую вторую атаку и дружное подавление зенитных средств, в результате чего не было потерь и тяжелых повреждений самолетов. Однако предупредил: при втором ударе подобной внезапности не будет. Поэтому изменим состав тактических групп и тактику нанесения удара. Применим своеобразную хитрость: отвлечение зенитных средств.

Полетим так же, через тылы врага. В пятнадцати километрах от цели разделимся. Я, Герасименко, Агуреев, сержант Виктор Голубев (мой однофамилец), Кожанов и лейтенант Куликов — ударная группа; Кузнецов и Бакиров — группа отвлечения, повторяю, именно отвлечения зенитною огня! Ее задача-выйти на 30–40 секунд раньше восточнее цели и с высоты 1400–1500 метров, применяя противозенитный маневр, сымитировать бомбовый удар по артбатарее, а мы шестеркой с одного захода с западного направления с высоты 250–300 метров ударим всеми «эрэсами» и пулеметным огнем по трем орудиям. Из атаки выйдем правым разворотом в южную сторону на лесной массив. Туда же выходит и пара Кузнецова.

Истребители противника на этот раз будут патрулировать обязательно. Их высота, как правило, 2500– 3000 метров, но в зоне сильного зенитного огня они не действуют. Бой произойдет в районе нашего сбора и на обратом маршруте. Будем драться на малой высоте с отходом к востоку...

Перед вылетом на стоянке самолетов Кожанов подошел ко мне. Вижу, что он опять хочет что-то сказать.

— Ну что, парторг, волнуешься за сложность задания? — спросил его, перейдя на «ты».

— Волнуюсь, товарищ командир, за пару Кузнецова. Уж очень мала их группа — пара.

— Чем больше группа отвлечения, тем больше и риск потерь, — объяснил я. — Кузнецова знаю по Ханко, подобные задания мы там часто выполняли. Он разумный воин И опытный пилот, думаю, и сегодня обведет вокруг пальца фашистов.

...Второй раз летим в тыл врага, но теперь значительно дальше, чем в первом вылете. Солнце светит точно в хвост, затрудняет просмотр задней сферы воздушного пространства. По расчету до цели — 2,5 минуты. Покачиваю крылом, и пара Кузнецова, приняв сигнал, обгоняет группу. «Теперь все зависит от ее действий. Сумеет ли она взять на себя огонь зенитчиков?» — подумал я и, отвернув влево, снизился до макушек леса и увеличил скорость.

Видимость неограниченная — «миллион на миллион», как шутят летчики, и я стараюсь отвлекающую пару не терять из вида. Через полторы минуты Кузнецов набрал высоту. Тут же заклубились вокруг «ишаков» разрывы зенитных снарядов, десятки разноцветных трасс потянулись вверх. Я-то знаю, как ведущий сейчас ведет пару — непрерывный, едва заметный маневр по высоте, курсу и скорости. Вот слышу одно спокойное слово в наушниках шлемофона: «Шестерка», значит, Кузнецов видит шесть истребителей. Он понимает — в зону своего зенитного огня «сто девятые» е войдут.

Огонь все нарастает.

В эти томительные и опасные для двух «ишачков» секунды я ответил Кузнецову: «Набор!» — и мы, подняв высоту до нужной, спешно ищем орудийные дворики. Мельком глянул в гущу зенитных разрывов — Кузнецов и Бакиров, как будто заколдованные от огня, завершали разворот перед пикированием.

Вот и орудия врага показались на лесной поляне... Сигнал: «Ласточки, атакуем!»

Через пару секунд ответил Агуреев:

— Вижу, атакую!

Кожанов молчит. Смотрю на его пару, она уже нацеливается вниз, чуть доворачивает влево — понимает и видит, молодец!

Сведена с центром дворика сетка прицела. Навстречу первые струи пулеметного огня. Еще две секунды, и, мигнув пламенем из-под плоскостей, полетели четыре реактивных снаряда. Самолет вздрогнул, как от чужого удара, в это же время блеснули огнем «эрэсы» Герасименко. Восемь снарядов накрыли позицию орудия.

На выходе из пике слышу голос Кузнецова:

— Вас вижу, атакую зенитку. — А через 10–15 секунд вновь его голос:

— Севернее шестерка «тонких» (так называли «мессеров»).

— Понял. Всем сбор! — передал я команду и, выйдя Ни лесной массив, встал в вираж, ожидая пару Кузнецова.

Замысел и второго удара оправдался. 24 реактивных снаряда и сотни пуль, выпущенных нами, для трех орудийных двориков — порция солидная. Теперь надо уходить.

Бой с истребителями противника завязался в районе сбора. На малой высоте, на встречных курсах пар, мы отбили несколько атак «мессеров». Вдруг они прекратили бой и повернули в сторону Погостья. Прослушивая эфир, понимаю, что там наши штурмовики наносят удары по войскам противника.

Домой мы вернулись без потерь.

После посадки принял доклады командиров пар. Кузнецов с виноватым видом доложил:

— Товарищ командир, задание выполнил, да неудачно: оба самолета требуют большого ремонта. Как они не развалились в воздухе?

— Ничего, Толя! — назвал я лейтенанта по имени, Это четверть беды, я думал, что тебя больше не увижу... Идите с ведомым на отдых до вечернего разбора, с вас сегодня хватит.

В полку тоже приняли решение — эскадрилью сегодня на задания не поднимать.

После детального осмотра самолетов инженер эскадрильи доложил, что на восстановление нужно трое суток. И завтра в строю будет только шесть И-16.

А если попросить помощь от соседних АЭ? И сделать ремонт за сутки, — спросил я инженера.

— У них тоже свободных людей и запасных частей нет, — ответил он.

— Ну что ж, делайте ремонт своими силами, но побыстрее. Летать неполными звеньями нельзя — бои напряженные.

Еще днем, до разбора, Кожанов нашел время побывать у технического состава первой и второй эскадрилий, съездил в полковую ремонтную мастерскую. Что он там говорил людям, не знаю. А потом собрал коммунистов из технического состава нашей эскадрильи, пригласил на эту беседу летчиков Кузнецова и Валериана Бакирова.

— Товарищи гвардейцы, здесь присутствуют штурман эскадрильи лейтенант Кузнецов и старший летчик старший сержант Бакиров. Они сегодня, рискуя собой, сумели отвлечь на свою пару весь зенитный огонь в районе удара по немецкой батарее. А мы в это время с другого направлена нанесли удар по трем орудиям огнем всего запаса «эрэсов» Но фашистам все же удалось сильно повредить их самолеты — вы это знаете. Только благодаря умелому взаимодействию в тактических группах мы сегодня в двух вылетах сумели выполнить боевую задачу без потерь в летчиках и самолетах.

Помолчав немного, парторг добавил:

— На войне четкое взаимодействие — один из главных факторов победы. Почему же вы, коммунисты, не проявляете инициативы, плохо взаимодействуете с коммунистами и беспартийными соседних подразделений в вопросах ремонта и срочного восстановления самолетов. Вот, например, инженер эскадрильи заявил командиру, что на ремонт самолетов Кузнецова и Бакирова нужно трое суток. Это значит, что в эти дни мы будем воевать ослаб ленными звеньями. Последствия вы себе можете пред ставить. Я был у соседей, рассказал им о героизме наших летчиков, и особенно о подвиге пары Кузнецова, попросил помочь нам за сутки отремонтировать два самолета. И они не отказали. Дали гвардейское обещание сделать все возможное. Теперь многое зависит от вас самих, товарищи коммунисты...

Вечером на разборе подвели итоги боевой работы. Определили примерную расстановку сил на следующий день.

В боевой работе в воздухе и на земле можно и нужно многое предусматривать заблаговременно. К сожалению, нельзя предусмотреть заранее некоторые человеческие поступки.

После разбора на КП зашел капитан Агуреев и... подал репорт на имя командира полка о немедленном переводе и другую эскадрилью.

Я приказал дежурному телефонисту пригласить на КП комиссара, адъютанта, инженера и секретаря парторганизации. Когда собрались, прочитал рапорт Агуреева и напиисал на нем: «Командиру полка. Сожалею, но не возражаю». Потом спросил:

— Может быть, кто-нибудь из присутствующих собирается перейти в другую эскадрилью? Извольте сегодня же подать рапорт.

Поднялся комиссар и заявил, что он свое желание изложит комиссару полка лично, но пока будет работать так, как требует служебный долг.

— Служебный долг нелетающего комиссара требует присутствовать среди летчиков в период их вылета и возвращения, а вас сегодня там не было, — сделал я замечание комиссару.

Наступила тишина. И вдруг резко поднялся молчавший до этого парторг Кожанов. Его лицо побледнело, в голосе слышалась обида, он заговорил взволнованно:

— Я вчера и сегодня беседовал со многими летчиками и техниками, коммунистами и комсомольцами и как секретарь парторганизации сделал вывод, что командование не ошиблось в назначении нового командира. А два вылета на штурмовку наглядно показали, как нужно готовиться и выполнять боевые задачи, тем более на штурмовые действия. Результат налицо: операции проведены без потерь. Я и в боях с первых дней войны, в полку не новичок и не помню подобного случая... — Он обвел взглядом присутствующих и, переводя дыхание, твердо высказал:

— Товарищи командир и комиссар! Я вынужден собрать внеочередное заседание партбюро, чтобы заслушать коммуниста Агуреева.

Агуреева ожидала основательная проработка, но я понимал, что даже самые хорошие советы близких и друзей сейчас ему не помогут. Нужно какое-то время, чтобы улеглась душевная обида на начальство, незаслуженно задержавшее его продвижение по службе. Поэтому предложил Кожанову не собирать партийного бюро, а провести через десяток дней открытое партийное собрание с повесткой дня о роли коммунистов в повышении боеспособности эскадрильи.

Кожанов сосредоточенно молчал, видимо, ждал мнения комиссара... Потом улыбнулся и ответил:

— Я согласен, думаю, и партбюро поддержит, и коммунисты охотно примут такую повестку дня собрания.

— Ну что ж, товарищи, давайте сегодня на этом и закончим нелегкий день войны, — сказал я, закрывая вынужденное совещание.

Последним из землянки уходил парторг. Я взгляну. на его широкие плечи, подумал: «Какая счастливая встреча и как жаль, что она не состоялась раньше — в октября 1941 года, когда мы вместе должны были выполнять специальное задание в глубоком тылу врага! Вот кому надо быть летающим комиссаром эскадрильи...»

II. Земное испытание

Третьи сутки в должности командира эскадрильи принесли новое испытание. Ночью разыгралась вьюга с сильным, порой шквалистым ветром, мороз под 25 градусов. Снежные заряды с шумом и треском проносились по опушке лесе, где размещались самолеты да два десятка землянок и Налиток. Пришлось поднять весь личный состав по тревога. В кромешной темноте, буквально на ощупь техники, механники и летчики закрепляли самолетные и моторные чехлы, укутывали боезапас, ставили дополнительные крепкий я к палаткам, особенно к тем, где ремонтировались поврежденные самолеты.

Непогода внесла свои коррективы в ход срочного ремонтa. Личный состав, прибывший из первой, второй эскадрилий и мастерской, вернулся в свои подразделения. По собственному опыту я знал, такая ладожская непогода всегда приносит и другие осложнения: растут прямо на глазах сугробы снега на стоянках, на рулежках, заносит землянки и палатки, а главное, ложатся рядами косые наметы по всему полю аэродрома, делая его непригодным для взлета и посадки.

И этой суматохе весь личный состав гарнизона, вся техника были брошены на сохранение хотя бы частичной боеготовности.

К утру через двойную брезентовку — «дверь» — я пролез в палатку, где ремонтировались самолеты Кузнецова и Бакирова. При тусклом освещении трех переносных аккумуляторных лампочек там копошились с десяток людей. Среди них оказалось пять летчиков: секретарь комсомольской организации сержант Виктор Голубев, мой ведомый сержант Герасименко, лейтенант Кузнецов, старший сержант Бакиров и, конечно, парторг, старший лейтенант Кожанов. Они, надев технические ватные куртки, трудились на ремонте самолетов вместе с техниками и механиками звена управления. Окинув взглядом их усталые лица, подумал: «А ведь парторг опять на передовой! Не только сам пришел, но и других летчиков сагитировал. Молодцы ребята, никакой работы не чураются — раз надо, значит, надо».

— Ну что, друзья, остались без помощи соседей?

— Они ушли спасать свои самолеты, спасибо, что запчастей натащили. Если вьюга прокрутит двое суток, то сами закончим ремонт, — ответил мне старший техник звена управления Бороздин.

Потом, подтаскивая тяжелую стойку шасси, сказал Кожанов:

— Я звонил на метеостанцию, «ветродуи» ответили, что циклон продержится более двух суток, так что успеем закончить ремонт.

— Закончить, наверное, успеете, да вот летать вам, летчикам, после этого не дам. Боюсь, «мессеров» проспите воздухе, дороже обойдется, чем ваша помощь в ремонте. Поэтому работать только до ужина. Потом спать! Ладожские циклоны мне знакомы — внезапно начинаются, внезапно и прекращаются. Я ведь сам ладожанин, знаю, да и до войны в этих местах много летал...

Внимательно смотрю на самолеты — оба полностью разобраны, ремонт только начинается, и людей, оставшихся для этого, явно недостаточно. Направляясь к выходу, подбадриваю Бороздина:

— Сейчас позвоню старшему инженеру полка и начальнику ремонтной мастерской, попрошу оказать вам помощь.

— Не звоните, товарищ командир, — подал голос из-под плоскости самолета Кожанов. — Я уже звонил в мастерскую. Через два-три часа вернут пять механиков и сварщика, которые здесь работали до начала пурги, так что справимся, все будет в порядке...

Удивительные организаторские способности были у старшего лейтенанта Кожанова. Когда только он все успевал! Сумел найти в этой неразберихе людей, уговорил соседей, у которых и своих забот полным-полно, помочь нам, ну и, конечно, сам принял участие в этом сложном ремонте. В который раз поймал себя на мысли: повезло эскадрилье с парторгом.

В непроглядной метели и нечеловеческом напряжении прошло двое суток. Наконец ветер начал постепенно стихать, но хлопья снега продолжали засыпать аэродром, где два трактора непрерывно таскали тяжелые треугольники из толстых бревен — волокуши, стараясь сохранить пригодной для взлета и посадки хотя бы одну полосу.

...На командном пункте телефонист передал мне приказание, только что полученное по телефону: «Прибыть в штаб полка». Выпив кружку горячего чая, тронулся напрямую через аэродром туда, где в склоне высокого пригорка были отрыты три большие землянки — штаб и КП полка.

В теплой, сухой и хорошо освещенной землянке за длинным столом сидели командир полка полковник Кругов, комиссар Хахилев, начальник штаба майор Ройтберг и, чего не ожидал, три моих ближайших подчиненных: зам. по летной части, комиссар и инженер.

«Кажется, после буранного циклона сейчас начнется тайфун», — подумал я и доложил:

— Лейтенант Голубев по вашему приказанию прибыл!

— Садись! — Резко сказал комполка и указал на стоящий в стороне от стола стул. — Вот, товарищ лейтенант, кроме рапорта капитана Агуреева я получил еще два — от комиссара и инженера. Не хотят они работать под твоим командованием. Что нам делать? Принимать решение или ждать еще кучу рапортов?

— Я тоже с ними не собирался работать, меня ведь назначили командиром эскадрильи приказом по авиабригаде, а там их мнение в расчет не брали. А ждать вам новых рапортов незачем. Вот возьмите еще мой и примите решение сразу по всем четырем.

Полковник с довольной улыбкой взял положенный мною на стол рапорт и, не читая, спросил:

— Отказываетесь от командования эскадрильей? В такой обстановке решение разумное, — добавил он и начал читать...

Улыбку с его лица как вьюгой слизнуло.

— Послушайте, — обратился он к комиссару и начальнику штаба полка и зачитал мой рапорт, в котором возбуждалось ходатайство назначить на должности заместителя по летной части командира звена второй эскадрильи старшего лейтенанта Байсултанова, инженером — техника звена, воентехника 1-го ранга Бороздина, комиссаром...

— Подумайте только, — возмущенно высказал комполка, — Кожанова. — Помолчав минуту, добавил:

— Ладно, первые два в полку служат давно, воюют с первого дня, гвардию завоевали... А Кожанов? Да он о морской авиации понятия не имеет и в полку четырех месяцев не прослужил.

Тут я не выдержал и твердо заявил:

— Товарищ командир полка, вы же с комиссаром в полку тоже всего второй месяц... А Кожанов воюет с первого дня, и воюет смело и разумно... Если в моей просьбе командование полка откажет, буду вынужден обратиться с подобным рапортом к командиру и начальнику политотдела бригады.

Неловкое молчание нарушил комиссар полка Хахилев:

— Товарищ командир! Давайте этот вопрос обсудим со всеми руководителями полка, а потом наше мнение доложим в бригаду. Тем более что назначение на эти должности не входит в нашу компетенцию.

Командир полка молча сложил рапорты в ящик стола. Лицо его выражало недовольство. Похоже, все произошло совсем не так, как рассчитывал полковник, подумал я и спросил разрешение убыть в эскадрилью.

— Идите, товарищ Голубев, а мы тут еще поговорим...

О чем шел разговор после моего ухода — неизвестно, но ровно через три дня в большой землянке-столовой я представил личному составу эскадрильи комиссара — старшего лейтенанта Петра Кожанова, заместителя по летной части — старшего лейтенанта Алима Байсултанова и инженера эскадрильи — воентехника 1-го ранга Михаила Бороздина. Сообщение об их назначении было встречено дружными аплодисментами.

В тот же день новый комиссар переселился жить на командный пункт. Теперь наши кровати в землянке были рядом, как и самолеты на стоянке. В первый же вечер, перед тем как улечься спать. Кожанов вдруг обратился ко мне с вопросом:

— Василий Федорович, я знаю, что на войне многое происходит неожиданно — и бои, и поражения, и награды, и новые назначения, но почему вы меня даже не предупредили? Трудно привыкнуть... комиссар! Это ведь ответственность какая! А вдруг не справлюсь?

— Брось, Петр. Должность свою ты заслужил честно, в боях. Да и сам видел, как эскадрилья отнеслась к твоему назначению. А насчет того, что справишься, у меня даже сомнений нет.

— Я, конечно, приложу все силы, но ведь дело для меня новое, что конкретно предпринять — не совсем ясно. В одном убежден: хотя я не первый месяц в полку, но авторитет комиссарский придется зарабатывать по новой. И искать его надо в бою. Ведь если комиссар в воздухе не ошибается, все делает так, как требует обстановка, то и летчики эскадрильи будут тянуться за ним. Для себя я решил — теперь только вперед! Личным примером, делай, как я!

— Правильно решил, Петр. Только помни, что дела воздушные и наземные для комиссара одинаково важны.

На следующий день состоялось заседание партийного бюро эскадрильи. Секретарем партийной организации единогласно избрали старшего сержанта Валериана Бакирова.

III. Бой — всегда экзамен

«Нет худа без добра» — гласит народная мудрость. Приход молодых, отважных и в то же время уже опытных воздушных и наземных бойцов поднял боевой дух личного состава эскадрильи. А успешные штурмовые удары по объектам, имеющим сильное зенитное прикрытие, разрядили конфликтную ситуацию, вызванную назначением лейтенанта-»варяга» на должность командира эскадрильи.

Мои боевые друзья — командиры звеньев, воевавшие под Таллином и на Ханко, старшие лейтенанты Михаил Васильев и Геннадий Цоколаев — получили назначение на должности командиров 1-й и 2-й эскадрилий. Одновременно в эти подразделения были назначены летающие комиссары из числа лучших коммунистов — командиров звеньев.

Радостью новых перемен в руководстве боевых эскадрилий в гвардейском полку я поделился с Кожановым. Он немного задумался, потом озабоченно поделился своими мыслями.

— Василий Федорович! Вот уже скоро восемь месяцев как воюю. И только с вашим приходом перестал сожалеть, что я попал в морскую авиацию. Ведь раньше мне казалось, что здесь я не совсем полноценный летчик, а значит, и комиссар из меня вряд ли получится такой, какой нужен морским авиаторам. Ведь не учили меня летать и воевать над морем. Как разобраться с воздуха в классах и типах кораблей, я понятия не имею. А раньше, до вашего назначения, как было: дают задание лететь на разведку плавсредств и морских береговых объектов в Ладожском озере. А это озеро для меня, словно бескрайняя водная пустыня, особенно северная часть. Там острова, островки, мысы, полуострова, где что плывет, что стоит на месте? Ничего не понимаю. Только по интенсивности зенитного огня чувствую, что здесь что-то есть.

Прилечу, спрашиваю ведомых, ну что видели, докладывайте. Я ничего не видел, кроме разрывов и огненных трасс. Сержанты удивляются и упрекают, зачем я заводил звено прямо на стоянки финских кораблей и баз — так ведь собьют всех не за понюх табака, надо со стороны вести наблюдение... Прошу комэска и начальника разведки полка: не посылайте меня на такие задания, пошлите на сухопутный участок фронта, там любые данные соберу. А мне прямо в глаза: «Трусишь, вот и не видишь ничего».

Как-то послали к острову Валаам штурмовать десантные баржи... Остров нашел сразу, а как разобраться, где тут баржи, а где огромные камни? Сделал два больших круга, вижу, ведомый сержант Бугов покачал крыльями, вышел вперед. Смотрю, пикирует в маленькую бухточку, я за ним. И только по разрывам его реактивных снарядов, а мы их тогда пускали с дистанции более километра, заметил несколько плоских суденышек, стоявших у скалистых берегов бухточки. Выпустили «эрэсы», обстреляли из всех пулеметов. Какие были результаты — не понял. Сержант Бугов доложил, что повредили прямым попаданием одну баржу.

От командира эскадрильи опять получил нагоняй и последнее предупреждение.

Чуть ли не со слезами обратился к комиссару эскадрильи капитану Сербину. Хороший был комиссар, и летчик отличный, участник финских событий — его перевели на должность комиссара полка в нашу же бригаду. Он поговорил с командиром, потом пошел к комиссару полка. После этого прекратили посылать с заданиями в Ладожское озеро. Но недоверие осталось. Новый нелетающий комиссар поставил вопрос на заседании партбюро о переизбрании секретаря. Но члены бюро с этим не согласились. И, по-моему, зря. Отношения наши — парторга и комиссара — стали натянутыми...

Кожанов стянул с головы шлемофон:

— А в этот период на Тихвинском и Волховском направлениях положение было не из легких. Фашисты наступали, рвались на Новую Ладогу и Свирь, чтобы соединиться с финскими войсками и сомкнуть второе блокадное кольцо.

В воздухе напряжение было предельным. Наш полк непрерывно бомбил и штурмовал немецкие войска под Тихвином и Киришами. Фашисты, не считаясь с потерями, как заведенные, продвигались к Волховстрою-1 и 2, Волховская ГЭС, казалось, была у них в руках. Летчики полка вылетали по пять-шесть раз за светлое время суток. Но что особенно плохо — мы летали, как правило, звеньями, а многое ли может звено, когда войска противника прикрыты сильным зенитным огнем и истребителями.

На одном из полковых разборов я предложил посылать на штурмовку эскадрильями или хотя бы, как минимум, по два звена. Одно штурмует войска, другое обеспечивает удар. Но майор Охтень, тогда командир полка, грубо прервал меня. Садись, пехота, говорит, чтобы задержать войска, нужно над ними висеть непрерывно, а у нас даже звеньев на это не хватает.

Из этого разбора, Василий Федорович, я понял одно:

я не умею воевать над морем, а многие морские летчики, видимо, еще не научились бить вражеские войска на сухопутье...

Кожанов замолчал, устало сел на заскрипевшую кровать, опустил голову и тяжело вздохнул. Я тоже молчал. Стали укладываться спать. Однако мне хотелось понять, что же сейчас тяготит комиссара? Почему ходит как в воду опущенный?

Помолчав некоторое время, я продолжил наш разговор:

— Недавно от командира звена Цыганова случайно узнал, что вы уже однажды провели очень удачную штурмовку в районе Киришей и ты был ведущим. Расскажи, если, конечно, в сон не клонит.

— Да что ты, Василий Федорович, какой сон! Последнее время уснуть — для меня целая проблема. Фашисты оккупировали Курскую область, а там у своих родителей осталась моя жена и маленькая дочь, которую я видел только на фотографии. Они так и стоят у меня перед глазами, только ты уж никому не говори об этом, ведь такое горе сейчас у многих, в том числе и в нашей эскадрилье. Чем облегчишь их горе?.. Вот и надо, чтобы подчиненные всегда во мне свою опору видели. А насчет штурмовки могу рассказать.

Признаюсь, то, что близкие Кожанова находились в оккупации, я знал. Но горькие слова о них я от него слышал впервые. Он всегда был приветливым, жизнерадостным, старался добрым словом, живым человеческим участием помочь, поддержать своих товарищей. Делал он это искренне, честно, без малейшей рисовки. Думаю, здесь сказывался его поистине комиссарский характер. Рассказ же Петра о проведенной штурмовке еще раз подтвердил правильность, избранной нами тактики воздушного боя.

Тот памятный комиссару бой произошел двадцать пятого ноября. Рано утром его звено вылетело на разведку расположения войск противника в районе Киришей. Задание — обнаружить, по каким дорогам соединения врага подходят к линии фронта в направлении железнодорожного узла Волховстрой-1 и Волховской ГЭС. Самолеты, обойдя заданный район с запада над болотами на высоте 100– 150 метров, пролетели вдоль шоссе, идущего по левому берегу Волхова, а потом развернулись и обследовали лесную дорогу километрах в десяти западнее реки, ведущую к железнодорожной станции. Здесь-то и были обнаружены три большие колонны крытых фургонов, груженые машины, артиллерия и десятки конных повозок. Головные машины первой колонны уже подходили к деревне Оломны, расположенной в густой лесистой местности. Стало очевидным — эти войска идут к железнодорожной станции.

В тот день было очень холодно, около тридцати градусов мороза, а следовательно, последняя остановка войск перед выходом на передовую будет в Оломнах.

Доложив о результатах разведки. Кожанов попросил разрешения нанести штурмовой удар. Получив «добро» и вооружив каждый самолет шестью «эрэсами», эскадрилья вновь поднялась в воздух. Выбрав обходной маршрут полета, Кожанов решил выйти к деревне с юго-запада, откуда противник меньше всего ожидал нападения. Но еще до подхода к цели самолеты оказались в полосе снегопада. Видимость ухудшилась до 2–3 километров. Высоту более 300 метров набирать было нельзя. Здесь-то и пригодилось умение Петра отлично ориентироваться над сухопутьем. Группа вышла к деревне точно с юго-запада. Сквозь снежную пелену разглядели: вся улица, а она там единственная, забита автомашинами, артустановками, фургонами, цистернами, большим количеством солдат. Кожанов подал сигнал — глубокие покачивания крыльями ( «действуй, как я») — и с пологого пикирования произвел три залпа по два реактивных снаряда, а потом длинными очередями из всех пулеметов обстрелял разбегающихся во все стороны солдат.

Проскочив деревню, летчики сразу сделали разворот на сто восемьдесят градусов и начали штурмовку с другого конца деревни.

Противник уже опомнился и на этот раз встретил истребители пулеметными очередями. «Эрликоны» стояли на двух открытых бортовых автомашинах. Но тут отлично сработали ведомые, сержанты Бугов и Голубев, мгновенно подавив огневые точки. На дороге и у домов лежали убитые, горели машины, цистерна с горючим. Дым и гарь еще не развеялись, как И-16 вновь обрушили всю огневую мощь на машины, стоявшие плотными рядами в деревенских дворах. Снегопад усиливался, и от еще одного штурмового удара пришлось отказаться. Группа поспешила на аэродром для подготовки к повторному удару.

Через час сорок минут самолеты вновь подлетали к Оломнам. Снег все еще сыпал, но видимость улучшилась. Сделали два захода, применив в каждом «эрэсы» и пулеметный огонь. И хотя на этот раз зенитные средства противника открыли огонь своевременно, удалось зажечь четыре дома и несколько машин, уничтожить две зенитные точки, а главное, нанести удар по скоплению живой силы врага. Спасаясь от гибели, гитлеровцы бежали в разные стороны и, как мыши, пытались зарыться в сугробы снега. Но везде их настигала карающая пуля.

Потери фашисты понесли большие. Позже волховские партизаны подтвердили — в Оломнах под удар нашей авиации попала пехотная часть, усиленная артиллерией и минометами. С наступлением темноты потрепанное войско отошло в район Киришей на переформирование.

За эти вылеты Петр Кожанов был награжден орденом Красной Звезды. Увлеченно рассказывал комиссар о той операции, но чувствовалось, не только подробности удачного боя волновали его.

На минуту задумавшись, он сказал:

— Вот ношу этот единственный орден и переживаю. Казалось бы, радоваться должен, а мне покоя не дает вопрос, почему остальные летчики остались без наград? Ведь все сработали отлично.

Мысленно представив себе все детали штурмовки, я все больше утвердился в мысли, что старший лейтенант Кожанов отличный воздушный боец — грамотный, смелый, инициативный. Такой удар по наземным целям может служить образцом для молодых летчиков эскадрильи. Ну а что касается морских целей, в которых комиссар пока разбирался не очень хорошо, то это дело наживное. Чуть побольше практики — и все будет в порядке. Сомнений в Кожанове быть не могло.

— Не переживай! — сказал я. — Будет еще много подобных заданий, да и старые заслуги наших летчиков, думаю, вдвоем-то мы не забудем...

— Да это не главное, — ответил Кожанов. — Бились же мы насмерть в первые месяцы войны на всех участках фронта без наград. Да и какие могли быть награды, когда приходилось оставлять наших людей и родную землю под фашистским гнетом... Но тогда мы знали, что учимся воевать, из каждого удачного и неудачного боя, из каждой штурмовки и разведки делали выводы. Почему же с ноября отказались от детальных полковых разборов? Все, будь то хорошее или плохое, обсуждается только в эскадрильях, да и то не всегда. Как же перенимать опыт летчиков из других эскадрилий и полков, как передавать наш? Взять хотя бы, к примеру, наш новогодний позор — почти треть полка потеряли... Да вы, наверное, об этом знаете?

— Знаю, но лишь в общих чертах. Расскажи, Петр Павлович. Ночь большая — выспимся. Сейчас нам главное — понять, как не надо действовать.

Кожанов неторопливо поднялся, подправил фитилек на снарядной коптилке, снова лег в постель и глубоко вздохнул:

— В тот день мы еще многого не знали. Причина наших потерь вскрылась позже — после 10-го января, когда сняли с должности командира и комиссара полка. 30 декабря разведка ВВС фронта сообщила, что немцы сосредоточили на ближайших аэродромах на Ладожском направлении большое количество бомбардировщиков и истребителей и планируют нанести несколько массированных ударов по перевалочным базам на западном и восточном берегах озера, по ледовой трассе и волховским мостам.

В ночь на Новый год командир авиабригады полковник Романенко предупредил Охтеня, что есть достоверные данные о нанесении первого января массированных ударов по объектам в южной части Ладожского озера. И потребовал провести тщательную подготовку полка к отражению ударов.

Одновременно комбриг выразил неудовлетворение боевыми итогами полка за декабрь: «Теряете летчиков и самолеты, а сбитых «юнкерсов» и «мессеров» пока нет. Будем надеяться, что Новый год полк ознаменует более успешными боевыми делами». А в заключение указаний полковник Романенко добавил:

— Поздравьте личный состав с Новым годом и учтите:

придется вести бои с превосходящими силами врага, с действиями во всем районе истребителей-»охотников». Поэтому надежнее прикройте перевалочные базы Кобона, Лаврове и аэродром.

Вечером после ужина майор Охтень собрал на командном пункте своих заместителей, инженера полка, командиров и комиссаров эскадрилий.

Наш командир, майор Рождественский, был болен, лежал в госпитале, вместо него был заместитель — капитан Агуреев.

Охтень не спросил никого из присутствующих о состоянии дел в подразделениях. Вкратце сообщил о разговоре с командиром авиабригады:

— Полковник Романенко требует надежно прикрыть трассу и перевалочные базы на берегу... Придется держать в воздухе две группы патрулей одновременно. Поэтому в каждой эскадрилье надо создать по две тактические группы и при вылете на патрулирование одну держать в районе трассы, другую — над Кобоной — Лаврово. По тревоге поднимать от каждой эскадрильи по одной группе, вылет остальных — по дополнительной команде с КП полка.

На такое тактически неграмотное решение возразил только капитан Агуреев:

— В третьей эскадрилье всего семь исправных самолетов, в двух других еще меньше. Если их разделить на группы, будем бить численно превосходящего противника не кулаком, а растопыренными пальцами; лучше иметь одну группу в эскадрилье, но сильную.

— Вы не рассуждайте, а выполняйте приказ! — отрубил Охтень и предоставил слово комиссару полка.

— Товарищи! Через три часа наступит Новый год. Мне известно, что некоторые летчики и техники и даже руководители подразделений готовятся его встретить тостами и выпивкой, а завтра в бой... Я требую, чтобы командиры и комиссары тщательно проверили все землянки и дома в деревне, где размещается личный состав. Праздновать будем, когда кончится война!

Так и разошлись летчики, не получив ни одного совета, ни одного указания по тактике и взаимодействию с другими группами и особенно по прикрытию самолетов от «охотников» на посадке.

Пришлось нам заниматься не подготовкой летчиков и самолетов к утренним боям, а выполнением указаний комиссара полка, хотя все в полку прекрасно понимали сложность ситуации и ни о какой пьянке не могло быть и речи.

Утром 1 января мороз достиг 38 градусов. На востоке пламенела заря, погасли звезды. Вконец измотанные техники все же закончили подготовку семи самолетов. Теперь дело было за нами — летчиками. Я понимал, в такую ясную погоду бои могут начаться с рассвета и будут продолжаться до темноты. Выдержит ли молодежь такую нагрузку? Собрал на 10–15 минут коммунистов-летчиков. Напомнил некоторые тактические положения при ведении воздушного боя с бомбардировщиками, которых прикрывают истребители. И тут же слышу упрек сержанта Бакирова:

— Ждем численно превосходящего противника, а готовимся вылетать звеньями...

Прямой ответ на такой упрек дать нельзя — приказ командира полка, а ответить надо.

— Радио пока на самолетах нет, поэтому советую ведущим, а они все коммунисты, во время патрулирования держаться на расстоянии визуальной видимости между звеньями. Тогда в случае необходимости можно поддержать взаимодействия в звеньях.

И опять у меня мелькнула мысль — не ошибся в подборе летающего комиссара!

Кожанов вылез из-под одеяла, снова сел на кровать, надел унты, на плечи накинул одеяло, спросил:

— Не спишь, Василий Федорович?

— Нет, говори как можно подробнее, мне очень интересно знать о проведенных боях — хороших и неудачных, все это нужно для побед в будущих сражениях.

— Мороз заставил многих надеть меховые комбинезоны, двойные перчатки-краги, в унты пододеть чулки-унтята, лица закрыть масками из кротового меха. Ох уж это зимнее одеяние! В нем не только вести воздушные бои, но и просто пилотировать истребитель с открытой кабиной трудно.

Вылеты на прикрытие по графику начались с восхода солнца. Одна группа держалась над участком Кобона — Лаврове, другая — над ледовой трассой. Но воздушные бои разгорались не в нашем районе, а у западного берега озера — у соседей. Мы на своем участке периодически отражали атаки отдельных пар «охотников» и безрезультатно пытались перехватить высотных разведчиков, которые, как по расписанию, каждые полтора часа пролетали на высоте 4,5–5 тысяч метров над Кобоной и Лаврове. Чувствовалось, враг прощупывает силу нашего прикрытия.

До обеда каждая эскадрилья выполнила по два вылета. Воздушные бои, как я уже говорил, в это время проходили над западной частью Дороги жизни. Там немцы в течение двух часов упрямо бомбили береговые перевалочные базы и автоколонны.

Истребители и зенитчики дрались до последнего патрона и снаряда, до последнего литра горючего. В воздушном сражении с обеих сторон было сбито несколько десятков самолетов. Некоторые наши истребители без горючего садились прямо на лед рядом с трассой. Но все же враг нанес ощутимый ущерб на берегу и на ледовой трассе.

Во второй половине дня фашисты начали массированный удар по нашему району. На западном участке озера в это время они наносили мелкие сковывающие удары. С небольшими интервалами по времени к району Кобона — Лаврове подходили группы бомбардировщиков под прикрытием истребителей. В это же время в воздухе находились два патруля от первой эскадрильи: над Кобоной — звено, три самолета, под командой комиссара эскадрильи Семена Дмитриевского, а над трассой — пара Петра Шишацкого.

— Кстати, Василий Федорович, — продолжал Кожанов, — Дмитриевский утром после первого вылета пошел к комиссару полка и потребовал больше не посылать группы из пяти самолетов, поделенные на два патруля. А перед вылетом сказал мне: «Вернусь с задания, позвоню комиссару авиабригады, скажу: пора командиру полка думать о тактике наших истребителей, слушать наши мнения и предложения, да и самому летать, а не сидеть месяцами в землянке на КП». — «Давайте, Семен Наумович, лучше я в авиабригаду позвоню по этому вопросу — ведь я парторг, лицо выборное...» — «Не надо, — ответил он, — меня в бригаде знают хорошо».

А звонить-то нужно было еще утром... Погиб Дмитриевский в неравном бою, и ведомый его, сержант Ефим Дмитриев, тоже был сбит, покинул горящий самолет.

Как только начался бой, подняли по звену летчиков от второй и нашей эскадрилий. Их повели Геннадий Цоколаев и Александр Агуреев.

Не успели набрать высоту 2000 метров, как завязался неравный бой с «мессерами». Пользуясь численным превосходством, фашисты всячески старались сорвать атаку И-16. А наши летчики, отгоняя вьющиеся вокруг «мессершмитты» огнем пушек и пулеметов, упрямо шли к своей цели. Ведь в этом бою их главной задачей были немецкие бомбардировщики. В первую очередь надо было их остановить, не дать прицельно отбомбиться. Все же опытные ведущие, поддерживая друг друга, сумели выйти в лобовую атаку на девятку Ю-88, сбить их с боевого курса и заставить сбросить бомбы, не доходя до цели.

В этом бою были подбиты три ведомых — сержанты Забойкин, Бакиров и Щеголев. Прикрывая Бакирова от наседавших Ме-109Ф, попал под прицельную очередь и Агуреев. Самолет загорелся, высоты, чтобы покинуть его, нe было, и капитан, несмотря на ранение, сумел посадить машину на мелколесье. Только он успел выбраться из кабины, как самолет взорвался.

Вторая волна бомбардировщиков и истребителей появилась со стороны Шлиссельбурга. Подняли мою четверку, в которой вторую пару вел Евгений Цыганов, а от второй эскадрильи взлетела последняя пара летчиков (резерв для прикрытия посадки самолетов) — Алексей Лазукин и Григорий Семенов — участники боев на Ханко. И опять без команды, чувством взаимной поддержки мы собрались в одну группу. Так тремя парами, помогая друг другу, двадцать минут вели бой. В этой схватке я убедился, как грамотно воюют Лазукин и Семенов. Не зря шла слава на весь флот об их успешных действиях в районе полуострова Ханко.

В этом бою я вновь увидел, что слабой стороной наших летчиков является недостаточная боевая выучка сержантов. И в нашей группе самолеты Бугова и Виктора Голубева получили повреждения. Они вышли из боя и с трудом дотянули до аэродрома. Хорошо, что в этот момент не появились «охотники»...

Туго пришлось бы нашей единственной на весь район прикрытия четверке «ишачков», если бы к месту боя не подоспели три группы истребителей с Волховского фронта и Новой Ладоги...

И все же в первый день нового года летчики свою задачу выполнили, но какой дорогой ценой! Наш полк потерял комиссара эскадрильи Дмитриевского, пять летчиков получили ранения, три самолета сгорели и семь были сильно повреждены.

Вот так мы поплатились за непонимание некоторыми командирами простой истины: каждый бой — это прежде всего экзамен боевой тактики, летного мастерства, правильности командирских решений.

Вечером собрались на полковой разбор, который проводили комиссар и заместитель командира полка по летной части. Первым высказался инженер полка Николаев:

— Еще два таких боя, и в полку не останется самолетов. Поедем тогда в тыл за «тамагавками», которые поступают нам по ленд-лизу и на которых сами американцы давно перестали летать.

От его слов, прозвучавших как справедливый укор летчикам и руководству полка, мы еще ниже опустили головы... Но разве только мы виноваты, думал в этот момент каждый из летчиков?

Смотрел я на командиров 1-й и 2-й эскадрилий и руководителей полка, а в груди так и жгло: «Почему же вы еще вчера не готовили летчиков к большому и тяжелому сражению, почему никто из вас не летал сегодня на боевые задания, почему во всем вы вините подчиненных? Ведь они просили, убеждали не делить эскадрильи на мелкие, небоеспособные группы...»

Не выдержал я, встал и, не спрашивая слова, выпалил все накопившееся на сердце. К удивлению, никто из руководителей не возразил и не оборвал меня. Но я понял: теперь любой мой промах будет рассматриваться с особым пристрастием.

Разбор заканчивал заместитель командира полка, он приказал в каждой эскадрилье из оставшихся наиболее подготовленных летчиков создать по одной тактической группе. Да и как иначе, если на две группы не только людей не хватит, но и самолетов. Было решено: вылеты на любые задания выполнять только под руководством командиров эскадрилий, а мне временно вступить в должность командира 3-й эскадрильи. Так что хотя и немного, но и я побывал в должности комэска, — закончил Петр Павлович.

Да, не очень приятно было вспоминать о потерях и неудачах. Но без этого нельзя — завтра ждали новые бои, и провести их нужно успешнее...

IV. На подъеме

Февральские циклоны на Ладоге всегда отличаются частыми метелями и усилением морозов. Только очистили от сугробов стоянки самолетов и рулежки, прокопали тропинки к жилым домам и служебным землянкам, укатали снег на поле аэродрома, как метеоролог дал очередное предупреждение — скандинавский циклон на подходе. Но даже в этот суточный промежуток между циклонами мы успели дважды сразиться с врагом: отбить удары бомбардировщиков и истребителей по автоколоннам на ледовой трассе, а также слетать шестеркой И-16 на разведку в районы Киришей и Любани.

Оба вылета на отражение ударов по трассе выполняли составом эскадрильи. И результат налицо. Как только фашистские летчики обнаруживали «ишаков», идущих в атаку в эшелонированном по высоте боевом порядке, сразу же сворачивали с боевого курса, бросали бомбы, не долетая до цели, и уходили.

Эти короткие схватки, в которых мы сбили «юнкере», еще раз показали, что огневая подготовка, слетанность и взаимовыручка летчиков хорошая, но надо отработать тактику, и особенно осмотрительность, навыки отражения внезапных атак истребителей. Только установка радиосвязи на всех самолетах помогла нам избежать потерь. Но соседние эскадрильи в этот же день потеряли двух опытных летчиков.

Выполняя разведывательный полет над передним краем обороны противника в районе Погостья, погиб командир звена второй эскадрильи младший лейтенант Комчала, а первая в коротком бою над трассой потеряла заместителя комэска старшего лейтенанта Бодаева. Оба они опытные летчики, хорошо понимающие значение осмотрительности, тали жертвой внезапных атак истребителей-»охотников».

С наступлением темноты был проведен полковой разбор. нa нем летчики получили указания по организации и ведению оборонительных боев, по применению взаимной защиты и выручки при внезапных атаках истребителей-»охотников». А главное — по примеру нашей эскадрильи в первой и второй были созданы четырехсамолетные звенья. (Со вре-ленем была подтверждена прогрессивность этого перехода. В феврале 1942 года все полки и отдельные эскадрильи перешли на новую организационную структуру авиационного звена.) Но и на этом поучительном разборе вопросы осмотрительности все же не получили должного освещения. Пришлось своими силами в эскадрилье провести дополнительное занятие по тактике боя с истребителями-»охотниками». Но главное внимание уделили не оборонительным, а наступательным действиям в различных условиях воздушного боя, а также осмотрительности в боевых и учебно-тренировочных полетах. В ходе всего занятия комиссар, используя примеры из своего боевого опыта, вносил предложения, давал подробные расчеты теоретических приемов воздушного боя в одиночных и групповых схватках, настойчиво обращал внимание летного состава на четкую организацию и тесное взаимодействие в различных боевых порядках. А в конце занятия Кожанов, достав из планшета сложенный вдвое лист бумаги, сказал:

— Товарищ командир! Товарищи летчики! Вчера вечером и сегодня в промежутках между боевыми вылетами я набросал черновичок плана по организации и проведению вечерних занятий с летным составом. В нем предусмотрено создание крайне необходимой учебной базы. Без этого качественных занятий не получится. Нам надо сделать так, чтобы все свободное время, а при плохой погоде его бывает много, мы использовали для повышения тактического мастерства, огневой подготовки, детального изучения воздушного и наземного врага. Да и свой самолет, его огневые средства надо знать лучше.

Присутствующие настороженно молчали. Видимо, многих удивило предложение комиссара. Развернуть планомерный учебный процесс в полевых условиях при такой большой боевой нагрузке — на это мало у кого хватит энергии и сил.

Напряжение разрядил шутливый вопрос заводилы игры в «козла» сержанта Бугова — ведомого комиссара:

— Товарищ комиссар! Скажите, помимо занятий время на домино, на «козла» любимого останется?

Грохнул дружный смех. Не удержались и мы с комиссаром. А когда смех затих, комиссар серьезно ответил:

— Вопрос твой, Саша, правильный. Вездесущий «козел» имеет свою положительную сторону — он ведь каждому технику и механику, которые сутками полуголодные готовят самолеты к бою, или летчикам, вернувшимся с трудного боевого задания, дает разрядку. Но есть у «козла» и отрицательная сторона — он съедает вместо капусты очень много свободного времени, так нужного летчикам для учебы. Учиться так же упорно, как и воевать, да что там воевать, просто работать очень трудно. Ведь мы, здесь присутствующие, в большинстве своем до поступления в военные училища заканчивали аэроклубы. Учились летать и постигали азы авиации без отрыва от производства, школ и техникумов и на «козла» время не тратили. Разве мы об этом жалеем?

Кожанов внимательно посмотрел на сосредоточенные лица летчиков и добавил:

— Я, как летчик и комиссар, призываю вас начать учиться.

Скандинавский циклон, бушевавший почти пять суток, приковал и нашу и вражескую авиацию к занесенным снегом аэродромам. Вихри, снегопады, нулевая видимость ограничили даже одиночные вылеты на воздушную разведку. И эта передышка помогла нам многое сделать по созданию учебной базы. Были проведены несколько занятий по тактике боев с различными группами вражеской авиации, по изучению материальной части и вооружения самолетов, а главное — состоялась теоретическая конференция «Наступательный бой с истребителями-»охотниками» и осмотрительность на всех этапах полета».

Впервые среди подразделений авиации Балтийского флота была создана учебно-тренировочная база. Усилиями летчиков и техников были построены нехитрые тренажеры, макеты самолетов противника, оборудована учебная радиостанция, составлены памятки летчикам и техникам. Для проведения занятий мы привлекали самых опытных летчиков, имевших большой боевой опыт и не одну победу над врагом. Особое внимание уделялось умению использовать в схватках с вражескими истребителями реактивные снаряды. Это грозное оружие было еще недостаточно освоено новичками эскадрильи. Как показало будущее, именно «эрэсы» помогли нам одержать первые победы над хвалеными гитлеровскими «охотниками».

И душой нашей фронтовой «школы» всегда был комиссар Кожанов. В боевой учебе на земле еще ярче раскрылись его организаторские способности, умение доходчиво объяснить, научить, передать свой опыт. Наверное, умению находить контакт с людьми, заставить слушать себя помогало то, что до прихода в авиацию в 1939 году Петр несколько лет работал учителем в школе на Белгородчине. Завершилась напряженная работа этих ненастных дней открытым партийным собранием с повесткой дня:

«Поднять боеготовность и боеспособность эскадрильи — долг каждого гвардейца». Собрание удалось на славу. Жаркие споры и откровенный обмен мнениями затянулись до поздней ночи. Последним в прениях слово взял Кожанов, на конкретных примерах он проанализировал причины неоправданных потерь за последние четыре месяца:

— Недостаточная выучка летчиков и плохая осмотрительность, несоответствие между применяемыми нами боевыми порядками, организационной структурой трехсамолетного звена и новой тактикой ведения воздушного боя, приверженность к оборонительным боевым действиям в пресловутом «круге» и, наконец, неумение использовать полностью маневренные и огневые возможности самолета И-16, имеющего дополнительное оружие — реактивные снаряды большой мощности. Устранить недостатки — задача нелегкая. Она по плечу только дружному, сплоченному коллективу коммунистов, комсомольцев и передовых воинов, им и надлежит первыми приступить к устранению недостатков, о которых здесь много говорили гвардейцы. А для нас — комиссара, парторга и партийного бюро — решение партийного собрания будет важным наказом и ориентиром в работе.

Мы с комиссаром вернулись в свою землянку в половине первого ночи. Было довольно холодно, поэтому мы залезли в спальные мешки не раздеваясь. Несмотря на усталость, заснуть не удавалось. Первым не выдержал Петр:

— Василий Федорович! Я сегодня слушал молодых гвардейцев и думал: выдержат ли они такое напряжение? Не крутоватый ли подъем мы избрали для эскадрильи? При столь большой боевой и учебной нагрузке времени на остальное просто нет. А ведь люди-то молодые, большинству по 19–20 лет. И кино вечером хочется посмотреть, книги и газеты почитать, письмо написать, да и просто отдохнуть, расслабиться.

Я лежал молча, пытаясь найти убедительные слова для ответа. Моя заминка оказалась как нельзя кстати, потому что уже в следующую минуту Кожанов сам ответил на свои вопросы:

— Наверное, я зря сомневаюсь. В душе я на сто процентов уверен — справятся наши ребята с такими нагрузками, иначе и быть не может.

Я слушал его, а сам думал, что уже с первых дней пребывания Кожанова на должности комиссара эскадрильи его неутомимая энергия и вера в людей сразу нашли отклик у всех летчиков и техников. И это было естественно, так как обязанности комиссара широки и многообразны. И чтобы справиться с ними с честью, необходимы советы и поддержка боевых друзей. Петр Павлович сумел найти прочную опору и помощь среди коммунистов и комсомольцев эскадрильи.

Комиссар продолжал:

— Нет, пусть будет трудно, но отступать нам нельзя. Главное — нужно постараться свести к минимуму потери летчиков и самолетов. Я должен признаться, что в свое время тоже чуть не стал жертвой собственной неосмотрительности и до сих пор не могу простить себе той оплошности. Это было в начале ноября 1941 года, вылетели мы звеном на штурмовку войск в районе Тихвина. Ведущим был майор Рождественский. Мы своевременно обнаружили автоколонну противника. Истребителей прикрытия не оказалось, и мы без помех трижды атаковали головную часть. Зажгли четыре фургона, уничтожили две автомашины с зенитными установками и, довольные успехом, на высоте трехсот метров полетели домой.

Далеко позади осталась линия фронта. Ничто, казалось бы, не предвещало опасности. Вот я и расслабился... Вдруг откуда-то сверху на нас навалилась четверка «мессеров». Не успели мы замкнуть злосчастный оборонительный «круг», как справа по мотору хлестнула очередь. Самолет затрясло, как в лихорадке, мотор чихнул два раза и замолчал. Пламя и черный дым поползли из мотора к кабине. Медлить нельзя. Резко потянул ручку управления. На остатке скорости набрал высоту метров четыреста и, закрыв левой рукой лицо от огня, выбросился из самолета. Парашют раскрылся буквально над верхушками деревьев. Вот и ношу с тех пор на лице и руках рубцы ожогов как напоминание о необходимости постоянного внимания.

После того боя я твердо усвоил: поднялся в воздух — вращай головой на 360 градусов! Заметил противника первым, значит, ты уже в более выгодном положении. Есть время подумать, рассчитать, подготовиться и атаковать так, как нужно тебе. Ну а проморгал — сам становишься мишенью, да к тому же ставишь под удар не только себя, но и товарищей. Урок тот горький запомнил на всю жизнь.

Длинные вечера и ясные короткие февральские дни пролетели быстро. Упорная учеба давала свои положительные результаты. По нашему примеру и в других эскадрильях начали проводить занятия. Штаб полка развернул наземную радиостанцию, создал два пункта визуального наведения истребителей: один — в Кобоне, второй — на линии фронта в полосе 54-й армии, где во второй половине февраля действовал наш авиационный полк. В это время Ладожский район ПВО на ледовой трассе — остров Зеленец — впервые развернул радиолокационную станцию «Редут-59». Данные о целях стали поступать прямо на КП полка и пункты наведения. Но все это пока были дела наземные, подготовительные, организационные. А воздушные схватки с «охотниками» над линией фронта и ледовой трассой в большинстве продолжали оставаться оборонительными.

Оказалось, что на деле не так-то просто отказаться от привычки вести бой в плотных боевых порядках, выработанной годами, и освоить систему ближней и дальней осмотрительности с учетом повышенных скоростей истребительной авиации и быстротечности маневренного боя.

С улучшением погоды фашистские «охотники» на Ме-109Ф стали частыми «гостями» и над нашим аэродромом Выстав. Они прилетали, как по вызову, к взлету или посадке наших самолетов. Однако благодаря тому, что над аэродромом постоянно барражировали самолеты прикрытия, нам удавалось избежать больших потерь. Но этого было недостаточно. И мы, летчики третьей эскадрильи, перед каждым вылетом разрабатывали два-три варианта наступательно активного боя с «охотниками».

— Нам сейчас как воздух нужна убедительная победа, — сказал летчикам комиссар Кожанов перед одним из заданий. — И не просто победа, а показательная, психологическая, достигнутая на глазах у всего личного состава авиационного гарнизона...

12 марта рано утром полк подняли по тревоге. Командир авиабригады полковник Романенко поставил задачу: полковой группой с наступлением светлого времени нанести штурмовой удар по железнодорожной станции Мга, куда подошли для разгрузки три вражеских эшелона с войсками и боезапасом.

Ударную группу создали из первой и второй эскадрилий, группу прикрытия в составе шести самолетов составляла наша третья эскадрилья. Оставшиеся три самолета предназначались для прикрытия посадки в случае появления «охотников». Как правило, вести группу прикрытия должен командир эскадрильи. Но я принял другое решение.

Проработав задание, я задержал Кожанова и спросил:

— Я надеюсь, что ты, комиссар, понял, почему группу прикрытия ведет Байсултанов, твоя пара в середине, а моя замыкающая?

— Понял, понял, — ответил, улыбаясь, Кожанов. — Если нам удастся добиться внезапности массированного удара по Мге, противник этого не простит, и «охотники» постараются отквитаться, когда мы будем возвращаться на аэродром, особенно при посадке, то есть в тот момент, когда у нас фактически закончатся горючее и боезапас.

— Да, Петя, встреча с «охотниками» сегодня должна состояться, и вероятнее всего именно в конце задания в районе аэродрома. Поэтому прошу тебя, не просмотри «мессеров», обеспечь прикрытие группы на посадке, а сам садись последним. За меня не беспокойся. Я своей парой отстану от вас километров на восемь — десять. Лететь буду на 200–300 метров выше вас, боезапас на своем самолете сохраню, в том числе и реактивные снаряды. Ведомый тоже оставит половину пулеметного боекомплекта. Если ты первым завяжешь бой, веди его ложными атаками, на предельно малой высоте, а я помогу тебе сверху. Мне кажется, что «мессеры» жертвой изберут мою пару — отставшую от группы. Я же постараюсь навязать короткий бой в районе аэродрома. Но это тоже все планы...

Полковая группа истребителей И-16, почти прижимаясь к верхушкам деревьев, сделала обходный маневр и к объекту удара зашла со стороны вражеского тыла, чего явно фашисты не ожидали. Несколько десятков реактивных снарядов и пушечно-пулеметный огонь обрушились на противника с двух направлений в тот момент, когда все железнодорожные пути и подъезды к станции Мга были буквально забиты войсками, боевой техникой, платформами с боеприпасами, продовольствием, цистернами с горючим.

Сразу вспыхнуло более десятка пожаров, начались взрывы. К счастью, вражеских истребителей над объектом не оказалось, и наши эскадрильи, преодолевая плотный заслон зенитного огня, произвели повторную атаку с трех направлений, после которой пожары и взрывы охватили всю станцию.

Командир группы старший лейтенант Васильев повел самолеты через тылы врага к Малуксинским болотам, где мы и пересекли линию фронта. Фашистские истребители, поднятые на перехват, рыскали вдоль линии фронта, но обнаружить нас им не удалось.

Теперь мы с комиссаром были убеждены, что «охотники» спешат в район нашего аэродрома, рассчитывая нанести удар по почти беззащитным самолетам.

«Посмотрим, кто кого перехватит...» — подумал я и начал, как было задумано, вместе с ведомым отставать от группы, уделив особое внимание осмотру задней полусферы. И не напрасно. Километров двадцать не долетая до аэродрома, над лесом сзади себя обнаружил пару Ме-109Ф. Дистанция около двух километров. Качнув крыльями, дал сигнал ведомому (по радио переговоры в таком случае были запрещены), он повторил мои действия, что означало — «цель вижу».

Прослушивая эфир и наблюдая за «мессерами», понял, наша группа завершает посадку, а враги летят над лесом и дистанцию не сокращают. Значит, их замысел — быстрый догон и показательное уничтожение наших самолетов над собственным аэродромом. Ну что ж, этого момента я давно жду, ждет и вся третья эскадрилья.

Пора! Постепенно увеличиваю скорость и высоту. Вижу — задымили моторы «мессеров», переведенные на максимальную нагрузку для быстрого догона и атаки снизу. Внимательно слежу за сокращением дистанции и, достигнув центра аэродрома, делаю резкий, с предельной перегрузкой, левый боевой разворот для выхода в лобовую атаку.

Вот когда пригодились теоретическая подготовка, и учет множества вариантов и расчетов на такой маневр!

Завершаю разворот с преимуществом высоты. Противник этого явно не ожидал и был вынужден принять лобовую атаку.

Оба «мессера», задрав желтые носы, пошли на меня, видимо рассчитывая, что я, оставшись без боезапаса, стану их легкой добычей. Да и отворачивать им уже было поздно. Крученые трассы пулеметно-пушечного огня потянулись к моему самолету. Ловлю в прицел ведущего «охотника», дистанция немного больше пятисот метров. Две секунды осталось на все — на жизнь и смерть. Машинально выжимаю общую гашетку трех пулеметов, и очереди пронизывают тонкое тело «мессершмитта», мелькнувшего ниже меня метрах в пяти. Опять бросаю самолет в боевой разворот. И выше себя впереди вижу уходящий вверх второй «мессер». Навскидку прицеливаюсь и пускаю ему вслед четыре PC-82. Черные шапки разрывов накрывают самолет врага, но он еще круче уходит в высоту.

Что такое? Противник, сделав петлю и ведя пулеметный огонь, пошел вниз, потом, продолжая стрелять, уходит на вторую петлю.

Неужели он намеревается дать бой в одиночку? Или хочет увидеть горящий самолет своего ведущего?

Сейчас дорога каждая секунда. Даю команду ведомому бить «мессера» внизу, а сам круто набираю высоту, чтобы встретить его в верхней точке его безумных петель.

На третьей и четвертой петле почти в упор стреляю по мотору и кабине самолета, ведомый атакует его снизу. Но вражеская машина каким-то чудом продолжает свой странный полет. И только тут понимаю, что у «мессера» безвыходное положение: видимо, осколками реактивных снарядов заклинило рулевое управление и повреждена система огня.

На выходе из четвертой петли «мессер» зацепил за макушки елей возле стоянки нашей эскадрильи и рухнул в снег на небольшой полянке. Летчик выскочил из кабины, падая и поднимаясь, побежал в сторону леса, прямо к нашим самолетам. Сообщив об этом по радио, мы произвели посадку.

Победный бой произошел на глазах всего гарнизона, под громкие крики «ура». Сбылась мечта и стремление гвардейцев третьей эскадрильи — первыми сбить неуловимых «охотников».

Подруливаю к стоянке. Меня встречают летчики, техники, почти весь наличный состав эскадрильи. Среди них — комиссар. Он прыгнул на плоскость самолета. Я протянул из кабины руки, и мы молча крепко обнялись, как родные братья после долгой разлуки.

Через четверть часа механики принесли мертвого фашистского летчика. Сил у него хватило только отбежать от самолета. Он умер от ран, полученных в воздухе. Потом мы все вместе подошли к месту, где догорали остатки первого самолета. Затем осмотрели изрешеченный осколками и пулями самолет ведомого, на фюзеляже и киле насчитали 26 знаков — количество сбитых им самолетов. Судя по обозначениям, многие из них принадлежали другим странам, сражавшимся против гитлеровской Германии.

Значит, роль «охотников», летающих на лучших истребителях, выполняют самые опытные питомцы Геринга.

Поэтому наш долгожданный бой стал как бы переломным: он заставил поверить в свои силы каждого летчика.

Наша победа совпала с начавшейся 12 марта наступательной операцией на Любань с целью прорвать блокаду Ленинграда на восточном направлении. И штурмовой массированный удар по скоплению войск и техники на станции Мга стал хорошей поддержкой войскам в первый день наступления. Но главное было впереди.

В середине дня полк получил задачу: с воздуха прикрыть войска 54-й армии в районе Малукса. На это ответственное задание полетела первая эскадрилья. Михаил Васильев, прибежавший поздравить нас с победой над «охотниками», попросил пару «ишачков» для усиления его группы и страховки от атак «охотников».

— Хочу построить боевой порядок в три эшелона и схватиться с «мессерами» и «юнкерсами» над линией фронта. Пора нам, гвардейцам, и там показать настоящую силу.

— Ну что, комиссар, поможем? — обратился я к Ко-жанову.

— Конечно, поможем. Предлагаю временно откомандировать коммунистов: штурмана Анатолия Кузнецова и командира звена Володю Петрова. Эта пара будет сильнее любой четверки.

— Хорошо, Михаил Яковлевич, — ответил я старому боевому другу. — Через десять минут они придут на проработку задания. Желаем боевого успеха.

...И действительно, Васильеву удалось провести второй стремительный и показательный бой. Он двумя группами верхних эшелонов сковал боем истребителей прикрытия, а сам четверкой врезался в строй бомбардировщиков. Сбил три Ю-88 на глазах немецких и наших войск и без потерь o привел эскадрилью на аэродром.

За полдня противник потерял пять самолетов, а мы — ни одного. Такого успеха у нас еще не было.

Под вечер подняли дежурное звено второй эскадрильи на перехват разведчика Хш-126, корректировавшего артогонь противника по автоколоннам на ледовой трассе.

И при выполнении этого задания летчики проявили незаурядное мастерство. Для атаки «хеншеля» они зашли со стороны вражеского тыла, тем самым отрезав ему путь к отступлению, и с первого же захода снарядами PC-82 зажгли фашистский самолет, доведя счет сбитых за день самолетов противника до шести.

— Настал наконец долгожданный день, — сказал Кожанов, когда мы вечером шли на полковой разбор. — Можно и мне, комиссару, слушать разбор с поднятой головой, да и всем пилотам открыто смотреть в глаза.

Полковой разбор был деловым и поучительным. Действиям нашей эскадрильи была дана высокая оценка. Отметили организацию интенсивной учебы, создание учебной базы и как результат — подъем боеспособности эскадрильи и конечно же первые сбитые морскими летчиками вражеские самолеты-»охотники».

Слушая похвалу в адрес эскадрильи, я подумал: «Как вовремя комиссар наладил боевую учебу и как быстро она дала результаты!»

V. Гвардейское знамя

Мартовские бои, начавшиеся для нас столь удачно, были, пожалуй, самыми напряженными за весь осенне-зимний период. Они ознаменовались по-настоящему гвардейским успехом — 54 сбитых фашистских самолета. С нашей стороны погибли два летчика.

О победах 4-го гвардейского авиаполка в боях на Любанском направлении и на ладожской Дороге жизни в те дни писали газеты «Ленинградская правда», «Страж Балтики», «Красный флот». После этого к нам со всей страны стали поступать поздравления и пожелания дальнейших боевых успехов. Особенно приятно было получать слова благодарности от героических ленинградцев, воинов Ленинградского и Волховского фронтов, моряков Балтийского флота.

Все письменные послания и телефонограммы мы доводили до личного состава эскадрильи. Как-то выступая на одном из политзанятий, Кожанов сказал:

— Дорогие друзья! А вы задумывались над тем, почему столько благодарностей поступает в наш адрес в последнее время? Это ведь результат нашей упорной наземной учебы, тщательной подготовки и снаряжения самолетов техническим составом. Главное, мы научились полностью использовать боевые возможности самолета И-16.

Двадцать дней шли ожесточенные воздушные схватки над районом боевых действий 54-й армии генерала Федюнинского, пытавшейся разгромить вражескую группировку севернее Любани. С первых дней нашего наступления фашисты усилили воздушное прикрытие своих войск, ввели в бой свежие эскадрильи бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88, которые группами по 12–15 самолетов под сильным конвоем истребителей наносили удары по переднему краю.

Необходимо было срочно менять тактику. Было решено осуществлять прикрытие войск не двумя раздельными тактическими группами, как это делалось раньше, а действовать одной усиленной эскадрильской группой в составе 10–12–14 самолетов. В полку создали две такие группы. В районе боевых действий они появлялись на высоте более трех тысяч метров в трехъярусном боевом порядке. Это была тактическая новинка, которая еще не вошла в практику ни наших истребительных полков, ни боевых групп фашистов.

Новый боевой порядок, примененный командиром первой эскадрильи Васильевым 12 марта, нами был хорошо освоен. Теперь, чередуясь с Кожановым, мы водили в бой нашу третью усиленную эскадрилью. Каждый раз, провожая боевого друга на задание, я все больше убеждался, что комиссар быстро и до мелочей освоил опыт руководства эскадрильей. Честно могу сказать, не каждому это удается в столь сжатые сроки.

В один из первых дней апреля на аэродром прилетели командир и начальник политотдела бригады. Они внимательно проверили все подразделения и техническую базу полка.

Начполит бригады, приняв мой рапорт, сразу обратился к комиссару:

— Ну как идут дела? Мне комиссар полка сказал, что вы наравне с комэском водите эскадрилью в бой.

— Бывает, — ответил Кожанов. — Нагрузка выпала на командира очень большая, вот и помогаю ему иногда...

— Это хорошо, но эскадрилью обязаны водить командир и заместитель по летной части. А у летающего комиссара кроме боевых вылетов дел на земле больше, чем у любого заместителя. Вот я и решил сегодня посмотреть, как комиссар на земле планирует и ведет работу. В воздухе, говорят, у тебя неплохо получается. Пойдем в твою землянку, посмотрим партийную и комиссарскую документацию, потом пройдемся по жилым и служебным помещениям, побеседуем с летчиками, техниками, с младшими специалистами.

— Комиссарской землянки у меня нет, да и больших бумажных дел не веду. Живу вместе с командиром, а политическая канцелярия всегда со мной, — улыбаясь, ответил Кожанов и достал из планшета толстую тетрадь в коричневой клеенчатой обложке.

Начальник политотдела удивленно посмотрел на Кожанова; похоже было, он впервые встретил комиссара эскадрильи, учет работы которого велся в ученической тетради. Он долго и внимательно листал тетрадь, вчитывался в короткие записи, сделанные то карандашом, то ровным почерком чернилами. За скупыми строками на страничках с большими полями, как у хорошего ученика, оказался подробный учет мероприятий, перспективных замыслов, четко была видна повседневная политическая работа комиссара эскадрильи.

Кожанов регулярно поддерживал связь с родными и близкими летчиков. Только за последние три месяца он написал более двух десятков писем в местные партийные и советские органы различных городов и областей с просьбой об оказании помощи эвакуированным семьям личного состава эскадрильи. Из записей на различных страничках можно было узнать, как воюют летчики, работают техники и механики, как у них идет учеба. Чувствовалось, что комиссар прекрасно разбирается в человеческой психологии, знает, чем живет каждый его боевой товарищ. В любую минуту он был готов прийти на помощь, поддержать словом и делом.

Здесь же, в тетради, были записаны темы собраний, докладов, бесед, наиболее интересных занятий, лучшие примеры из боевой практики, а также упущения гвардейцев в воздухе и на земле. Отдельно несколько страничек с алфавитом, из которых можно узнать, кто обращался к комиссару за советом, помощью или по каким-то личным вопросам.

Закончив просмотр «канцелярии», начполит вернул Кожанову тетрадь и удовлетворенно заметил:

— Ну что ж, молодец. Теперь вижу, что боевые вылеты помогают тебе вести партийно-политическую работу. Давайте посмотрим, как вы здесь живете и готовитесь к выполнению боевых задач. — И, выходя из землянки, не поворачиваясь к нам, спросил:

— Кстати, а почему командир звена старший лейтенант Петров отстранен от боевых полетов? Ведь вы недавно в бригадной газете «Победа» писали о нем как об одном из лучших командиров звена не только в эскадрилье, но и в полку.

А дело было в следующем. Сразу две беды обрушились на нашего друга. Володя получил письмо от школьного товарища, который сражался в партизанском отряде на родине Петрова в Малой Вишере:

«Дорогой друг Володя, ты боевой летчик, будь мужествен. Горе одно за другим свалилось на наши и особенно на твою голову. 16 марта фашистские изверги на площади, имеете с другими жителями, казнили твоего отца и мать. Казнили за то, что ты гвардеец, воюешь за Ленинград, а через два дня узнали, что и над Людочкой — твоей невестой — надругались палачи и угнали ее в Германию.

Володя, друг! Бей фашистских стервятников, вали их на русскую землю, а с этими гадами — карателями и местными предателями мы сами сведем счеты. Наш отряд дал клятву бить их на каждом шагу, до полного изгнания с нашей Родины. На моем счету сейчас одиннадцать уничтоженных гадов. Завтра сведу счет с Федькой-предателем. Держись, дружок, я с тобой до конца жизни!..»

Прочитав письмо, Володя, бледный как полотно, ушел в техническую землянку. Было понятно, что в эти минуты творилось у него на душе. Смерть родителей и надругание над невестой звали к отмщению.

Немного овладев собой, Петров пошел к комиссару. Кожанов, увидев его бледно-серое лицо и отрешенный взгляд, понял — у командира звена что-то случилось.

— Володя, что произошло? Зайдем в землянку, расскажи...

Но Петров, стиснув зубы, так что желваки заходили на скулах, только молча подал письмо.

Дважды прочитав его, Кожанов снял шлем, подошел к Владимиру и прижал его к груди. Комиссар прекрасно понимал состояние молодого летчика — нет ничего страшнее, чем терять близких людей. Сразу вспомнились жена и маленькая дочурка.

Чем мог Кожанов утешить боевого друга? Как можно помочь его горю? Какие найти слова, да и уместны ли они сейчас? Но Петров пришел именно к нему, к комиссару. А Кожанов всегда считал себя ответственным за душевное состояние каждого летчика эскадрильи. Человек ждет помощи именно от него, и он должен сделать все, чтобы облегчить страдания товарища, вернуть летчика в строй.

Немного успокоившись, Володя Петров отрешенно сказал:

— Не знаю, жить дальше незачем... Товарищ комиссар, дайте мне одному слетать с бомбами. Ведь до Вишеры по прямой всего 150 километров. Влеплю им с одного захода — и от фашистской комендатуры, она ведь от нашего дома в двухстах метрах, останутся одни только щепки да угли.

Эти слова насторожили комиссара, он понял, что старший лейтенант находится на грани психического срыва, надо было срочно что-то предпринимать.

— Как жить незачем? — твердо сказал Кожанов и, посадив Володю на стул, добавил:

— Горе твое очень тяжелое, и облегчить его может только время и месть врагу. Но не забывай, что такое же горе у многих из нас в эскадрилье, в полку, да и во всей стране. Повсюду земля залита кровью и слезами. То, что ты предлагаешь, — это всего лишь разовая месть, только кровь за кровь. Нет, Володя! Мы с тобой еще и коммунисты. Знаю, что тебе очень тяжело, но так, как ты думаешь, дело не пойдет. Что же всем нам самоубийством или тараном кончать? А? Ответил одним ударом — и квиты? Разве это месть? Если все так мстить станут, через месяц воевать будет некому. Не-ет, ты мсти со здравой головой каждый день, да так, чтобы самому в живых остаться и завтра еще добавить, а послезавтра — втрое сильнее, и до тех пор, пока мы его, паразита, не прикончим! Ясно? Вот так, дорогой гвардеец! А для этого надо дать время горю осесть, моральных сил набраться. Взять себя в руки. Пойдем к командиру, поговорим. У него ведь тоже почти все родственники в Ленинграде от голода и бомбежек погибли.

Разговор наш с Петровым шел тогда долго, и мы все вместе решили, что Володе лучше будет полетать три-четыре дня на связном самолете У-2 (По-2) и отдохнуть пять суток в бригадном профилактории.

То, что произошло с летчиком Петровым, — лишь один эпизод из той огромной работы, которую вел с людьми Петр Кожанов. Чуткий и внимательный, он мгновенно реагировал на малейшие изменения в настроении товарищей. Комиссар всегда помнил, что усталость, неприятности по службе, плохие вести из дома травмируют летчиков, отрицательно сказываются на их боеготовности. Если что-либо случалось, Кожанов делал все возможное, чтобы помочь человеку, не дать совершить необдуманный поступок. В таких ситуациях он был инициатором временного перевода летчиков на самолеты У-2, которые у нас в полку занимались почтовыми перевозками, направления на отдых в профилакторий или же, если другого выхода не было, добивался, пусть даже с большим трудом, краткосрочных отпусков для устройства семейных дел.

Рассказав все это, я добавил:

— Петров уже сегодня вечером вернется из профилактория. Таких командиров звеньев, как он, пока еще мало. И уберечь его от гибели в момент душевной травмы — наш с комиссаром долг. И, думаю, ошибки в своих действиях мы не совершили.

Начальник политотдела остановился, повернулся, посмотрел на нас и, улыбаясь, сказал:

— Ну хорошо, с Петровым вы поступили правильно, только почему же его звено стал водить комиссар эскадрильи?

— Хорошее звено и водить в бой должен сильный воздушный боец. Иначе командир звена не сможет спокойно отдыхать, — ответил я, и мы пошли к стоянке самолетов. Тут ему на глаза попался один из наших самодельных лозунгов: «Гвардеец, в бою и в труде не оставляй товарища в беде!»

— Кто автор? — поинтересовался он.

— Сами придумали, из своей жизни, — ответил Кожанов. — У нас только за последние три месяца восемь летчиков спасли друг другу жизнь, а технический состав с помощью соседей своими силами восстановил пять самолетов, требующих капитального ремонта. Поэтому этот лозунг у нас воюющий...

— Ну ладно, ладно. Вот посмотрю всю эскадрилью, тогда скажу, где, кто и как у вас воюет, — сказал начполит, и мы еще около двух часов ходили по стоянке самолетов, служебным и жилым землянкам, отвечая на его вопросы.

На следующий день на заснеженной опушке густого елового леса, возле покрытых хвоей и маскировочными сетями самолетов, замер строй четвертого гвардейского истребительного авиаполка с третьей эскадрильей на правом фланге.

В морозной торжественной тишине, кажется, слышно было, как бьются сердца и сдержанно дышат люди. Краем глаза поглядываю на боевых друзей. Как-то по-особому серьезны и сосредоточенны боевой комиссар Петр Кожанов и мой заместитель по летной части Алим Байсултанов. И вот к строю подходят члены военного совета флота но главе с командующим Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмиралом Владимиром Филипповичем Трибуцем Командующий флотом, высокий стройный моряк, приняв рапорт и поздоровавшись с нами, сказал:

— Дорогие боевые гвардейцы! Партия и Советское правительство поручили мне вручить вам, доблестным защитникам Ханко, Таллина, Ленинграда и ладожской Дороги жизни, боевое гвардейское знамя. Вы героически дрались на всех участках Балтики, Финского залива, Ладожского озера, Ленинградского и Волховского фронтов, да и в настоящее время вы лучше других истребительных полков бьете воздушную нечисть в районе Погостья и Любани. Фашисты, теснимые нашими войсками, во многих местах отступают или переходят к обороне. Но враг еще силен. Предстоят решающие бои. Вы защищаете самый ответственный участок Дороги жизни, самые крупные перевалочные базы — Лаврове и Кобона. И я уверен, что под этим знаменем боевые подвиги четвертого гвардейского будут умножены. Да здравствует Родина! Да здравствуют гардейцы! Я с радостью и удовольствием передаю знамя Командиру и комиссару полка и желаю вам успехов.

Командир полка, приняв знамя, преклонил колено, и весь полк последовал его примеру.

Все вокруг замерло, лишь в вышине был слышен мерный рокот четверки И-16, несущих охрану торжественного настроения.

— Родина, слушай нас — эхом разнеслись в морозном, выветренном воздухе слова священной клятвы.

— Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, истреблять фашистских зверей, не зная страха, не ведая жалости, невзирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом. Пусть трепещет враг, не будет ему пощады от гвардейцев. Знамя советской гвардии мы будем хранить и беречь как зеницу ока и пронесем его сквозь бурю войны к светлому Дню Победы.

Командир полка поцеловал уголок знамени, встал с колена, за ним четко поднялся строй.

— Под знамя см-и-р-н-о! — скомандовал начальник штаба полка.

Командир и комиссар со знаменем проходят вдоль строя. Остановились перед нашей эскадрильей. Улыбка разлилась по широкому лицу Петра Кожанова. Он повернул голову к Алиму Байсултанову, и тот, подняв густые черные брови, тоже заулыбался.

Командир полка вручил знамя Владимиру Петрову (еще один педагогический прием Кожанова), и тот в сопровождении своих ведомых встал на правый фланг эскадрильи. Я вижу, как блестят его глаза, кажется, вот-вот заплачет. Но нет, берет себя в руки.

— Полк! Напра-во! Торжественным маршем шагом марш!

Третья эскадрилья с поднятым гвардейским знаменем во главе полкового строя проходит мимо членов Военного совета и руководства 61-й авиационной истребительной бригады.

И опять над лесом звучит громкое приветствие:

— Да здравствует воздушная гвардия!

...Вскоре члены военного совета и руководители бригады улетели, а мы, радостные и возбужденные, долго еще не расходились по эскадрильям. Гвардейцы третьей принимали поздравления командиров подразделений полка и конечно же боевых друзей — летчиков. Подошел Александр Агуреев, крепко пожал руку Кожанову и мне, поздравил с победами и грустно произнес:

— Простите меня, Петр Павлович и Василий Федорович! Глубоко и непоправимо ошибся. Сделал большую глупость, когда ушел из эскадрильи. Не понял тогда ничего. Если можете, простите, не обижайтесь, считайте меня по-прежнему боевым другом и на земле и в воздухе.

В носу предательски защипало, горло перехватило, хотел было поблагодарить Александра за теплые слова, но чувствую — слова сказать не могу: сел голос. И тут, как всегда в трудные минуты, на помощь пришел комиссар.

— Спасибо за откровенность, Саша. Обиды мы и не держим, наоборот, ждем твоего заслуженного повышения, — душевно сказал Кожанов. И мы обнялись, желая друг другу боевых успехов.

Кончился торжественный день, который запомнился на нею жизнь. Завтра опять в бой. И впереди эскадрильи Полетит комиссар.

VI. За синий платочек

Первая половина апреля на Ладоге выдалась на редкость капризной. То буйствовали морозные метели, то вдруг на двое-трое суток наступало потепление. Мокрый снег и дождь выводили из строя аэродром, стоянки самолетов, вода заливала землянки, а ледовые дороги на трассе превращались в сплошную снежную кашу. Для нас, авиаторов, пожалуй, самым трудным и опасным были взлеты и посадки с раскисшего аэродрома. Поэтому для каждого боевого задания приходилось подбирать самых подготовленных летчиков.

15 апреля во второй половине дня на прикрытие ледовой трассы вылетела шестерка под командованием Кожанова. Замыкающую пару вновь после вынужденного перерыва вел командир звена Володя Петров. Перед вылетом он обратился к комиссару:

— Товарищ командир группы! Видимость сегодня минимальная, высота облаков тоже не более 1200 метров. Для «мессеров» вертикальный маневр ограничен. Вы ведите свою четверку на высоте 700–800 метров, а я пойду сзади, в стороне — на удалении километр-полтора, под самой кромкой облаков. За меня не беспокойтесь, вашу группу я буду держать под постоянным наблюдением. Сегодня бомбардировщики вряд ли прилетят, а вот Ме-109 с бомбами будут обязательно...

— Ладно, тактик, я твой замысел понимаю. Свое звено) в таком случае тоже растяну по высоте и дистанции, но смотри, чтобы никаких необдуманных действий.

— Нет! Не беспокойтесь, — радуясь, что его инициативу) поддержали, ответил Петров и побежал к самолету ведомого.

...Первые пятьдесят минут патрулирования прошли спокойно. Группа Кожанова держалась на два-три километра Южнее ледовой трассы, по которой сплошным потоком, четыре ряда, на восток и на запад по залитым водой Колеям медленно двигались грузовые машины, фургоны И автобусы.

В течение всего этого времени Кожанов почти не видел пару Петрова. Но на запросы Володя каждый раз отвечал:

— Здесь! Вас вижу!

Его пара, прижавшись к нижнему краю облаков, продолжила держаться южнее звена комиссара на расстоянии чуть более километра.

С КП полка дали команду на взлет шестерки И-16 от Второй эскадрильи, которая должна была сменить группу Кожанова над Кобоной.

Фашисты, планируя нанесение ударов по автоколоннам С ноздуха, тоже имели свои расчеты. Постоянно следя с Помощью радиолокаторов за нашими патрульными группами и местами их смены, стремились наносить короткие внезапные удары по ледовой трассе в местах, наиболее удаленных от нашего патруля. Но на этот раз противник просчитался. За несколько минут до конца срока патрулирования Кожанов умышленно снизил высоту полета своей четверки до 450–500 метров и тем самым ушел от наблюдения вражеских локаторов, а пару Петрова, лишь иногда выныривающую из облаков, противник вообще наблюдать не мог.

Зоркий глаз девушки-оператора на радиолокационной станции «Редут-59» в гуще засветок на индикаторе вскоре обнаружил несколько всплесков, соответствующих группам вражеских самолетов. Тут же полетела команда на КП полка и пункт наведения:

«Мелкие группы вражеских самолетов в 20 километрах Южнее трассы!» Больше обнаружить противника на экранах Локаторов не удалось, но нам и этого было достаточно дли принятия нужного решения.

— 03-й (позывной Кожанова), задержись в западной части зоны, противник с юга, 10–15 километров. Смена вылетает. Я 33-й (мой постоянный позывной).

— 33-й! Вас понял, — без позывного ответил Кожанов. И увеличил скорость своих самолетов на случай внезапного боя.

Услышав команды с КП полка, Петров еще плотнее прижался к облакам и встал в вираж южнее звена комиссара.

«Хватит ли горючего дождаться врага и смены, — беспокоился Кожанов. Он два раза, для уверенности, нажал на шток замера бензочасов. — Должно хватить, до полной остановки мотора минут пятнадцать-шестнадцать».

Не прошло и четырех минут после получения команды, как метрах в 600–700 южнее своего звена Кожанов увидел горящий «мессер». Самолет под небольшим углом врезался в торосы, разбросав во все стороны огненные куски металла. И тут же в наушниках шлемофона услышал злой голос Володи Петрова:

— Ну что, гад, получил?! — А потом веселое дополнение:

— 03-й, вас вижу, один есть, остальные нырнули в облака, смотрите внимательней!

Звено Кожанова, как ни старалось, противника обнаружить не смогло. Летчики увидели только десять взрывов в различных местах южнее трассы. Значит, «мессеры», потеряв неудачника, повернули восвояси.

Услышав передачу Петрова, я запросил Кожанова сообщить обстановку.

— 33-й! Сбит «мессер», боя нет, жду смены, — ответил комиссар.

Встречать группу Кожанова вместе со мной поехал комиссар полка Хахилев. Он присутствовал на КП полка и хотел лично поздравить группу с удачным выполнением боевого задания.

Посадка самолетов прошла благополучно. Кожанов опросил летчиков группы, обнял Володю Петрова и четким шагом подошел с докладом к комиссару.

— Товарищ комиссар! Летчики третьей эскадрильи боевое задание выполнили. Командир звена Петров внезапной атакой сбил Me-109. Самолет упал и взорвался в двух километрах южнее трассы, на границе западной части зоны ответственности.

— Поздравляю, товарищи гвардейцы, с очередной победой! — сказал Хахилев, обнял Петрова, пожал руку Кожанову и добавил:

— К вашей боевой удаче сегодня будет приятное дополнение. Только что на аэродром приехала бригада фронтовых артистов — ансамбль Клавдии Шульженко. Они дадут два концерта. Первый — в полковой столовой, а второй — в вашей большой палатке. Поэтому Прошу во время первого концерта, до наступления темноты, Подежурить в воздухе. Безопасность при таком мероприятии должна быть особая. К вам на концерт придет часть личного состава ремонтной мастерской и технической базы.

А вечером мы дружно аплодировали чтецам и декламаторам, особенно Владимиру Коралли, носившему командирскую форму со шпалой в петлицах, Алле Ким — «женщине без костей», выполнявшей сложнейшие акробатические номера. Но главный успех во втором концерте выпал на долю Клавдии Ивановны Шульженко. Она исполняла песни, которые мы часто слышали по радио и в записи на пластинках, но на фронтовом концерте все это воспринималось совсем по-другому. Особенно нас потрясла песня «Синий платочек» в новом, военном варианте.

Когда Владимир Коралли объявил, что будет исполнена песня «Синий платочек». Кожанов, сидевший рядом, весь напрягся и тихо прошептал:

— Это наша с Катей любимая песня, мы часто пели ее до войны.

Нетрудно было догадаться, о ком он думал в эту минуту. Долгие месяцы Петр жил лишь одной надеждой, не имея никаких известий о судьбе жены и дочери. Но сила воли и мужество, ответственность за судьбы товарищей не позволяли ему проявить даже малейшую слабость. Душевный и чуткий, умеющий искренне и преданно любить, он всегда был для каждого из нас примером настоящего политработника.

Слова песни в сердечном исполнении Клавдии Ивановны проникали прямо в душу каждого воина, звали на победный бой, на подвиг.

Концовку песни мы слушали стоя, и долгие бурные аплодисменты заставили уставшую певицу повторить «Синий платочек». После окончания концерта Клавдия Ивановна сказала:

— Спасибо вам, мои боевые друзья, за аплодисменты, теплоту и внимание, с какими вы нас приняли. Хотелось бы, чтобы в знак нашей встречи вы, как сегодня, каждый день сбивали над Дорогой жизни вражеские самолеты, чтобы не только мы, но и другие артисты приезжали к вам почаще.

В ответном слове я обратился к Клавдии Ивановне от лица всей эскадрильи:

— Ваш «Синий платочек» мы будем всегда ощущать у себя на груди, и он будет охранять нас от пуль и снарядов. Он будет разить врага так же, как меткие очереди гвардейских пулеметов и пушек. Первый же следующий «юнкере» или «мессер» мы собьем в честь вашего прекрасного коллектива. И уже завтра мы постараемся выполнить свое обещание.

Глаза Клавдии Ивановны подернулись слезами:

— Спасибо за дорогие сердцу слова, — сказала она. — Хотелось бы у вас остаться, да нас ждут на Ладоге. Но если завтра вы собьете вражеский самолет, то мы обязательно вернемся и дадим концерт по вашим заявкам. Еще раз спасибо...

Утро следующего дня опять началось сильным мокрым снегопадом. Метеоролог категорично заявил, что погоды сегодня не будет. Поэтому, оставив по одному звену в гневности № 2, мы занялись учебой, она теперь всеми воспринималась как должное, необходимое.

Но время обеда не то серьезно, не то в шутку Кожанов сказал:

— Слышь, Василий Федорович, а ты вчера сильно подставился Клавдии Ивановне. Хорошо, что она уехала, а то вы в такую погоду пришлось тебе краснеть за обещание вбить «юнкерса».

Я не знал, что ответить ему, и молча доедал жиденький суп с макаронами. В столовой воцарилась тишина, все Прекратили есть и ждали моего ответа.

— Погода будет, Петр Павлович! Я ее здесь знаю лучше «ветродуя». К вечеру ненастье стихнет, облачность поднимется, лишь бы аэродромы не раскисли. Тут уж фашисты Не усидят, примчатся бомбить трассу. Они-то хорошо понимают, что именно в ненастье безопаснее всего осуществлять Перевозки и эвакуацию жителей Ленинграда. Так что, Петр Павлович, обещание выполнять полетим вместе.

Хотя я достаточно бодро произнес эти слова, на душе кошки скребли. Даже закралась мысль о том, что не надо выло давать этого обещания.

К 16 часам погода начала меняться. Мокрый снег прекратился, облака ушли ввысь, видимость улучшилась. Настроение мое тоже поднялось, тем более что вскоре мы получили команду с КП полка: подготовить в первой и третьей Эскадрильях к немедленному вылету по одному звену лучших летчиков! Взлет по сигналу красной ракеты!

— Ну вот, дорогой комиссар, — обернулся я к Кожаному, что-то писавшему в свою заветную тетрадь, — бери срочно себе ведомого и — по самолетам! От эскадрильи нужно звено для немедленного вылета. Звено поведу я. Пиры на ударную и прикрывающую делить не будем. Чья окажется ближе к противнику, та и ударная. По такой Погоде основной принцип боя — встречный на взаимопересекающихся курсах. Понял?!

— Как не понять, — ответил Кожанов, схватил шлемофон и планшет, сунул в него тетрадь и раньше меня выскочил из землянки.

На бегу я поддел комиссара:

— Тетрадь-то начполитотдела ведь советовал не брать при вылетах на боевое задание!

Кожанов похлопал рукой по левой стороне груди, по планшету и, смеясь, скороговоркой ответил:

— Партийный билет и планшет с тетрадью будут со мной до полной победы...

Теперь многое зависело от наших операторов на радиолокационной станции. «Если нас правильно выведут навстречу «юнкерсам» или «мессершмиттам», то в такую погоду преимущество будет на нашей стороне», — думал я, сидя в кабине «ишачка» с 33-м номером на борту, прикидывая различные варианты боя.

Сигнал о появлении нескольких групп противника оператор РЛС передал на КП полка и на пункт наведения в Кобоне своевременно. И вот уже две красные ракеты взвились у подножья холма — сигнал на взлет двух звеньев.

После взлета слышу по радио голос начальника штаба полка:

— 33-й, от Шлиссельбурга на Лаврове за облаками идет пять групп. 05-й (позывной командира звена первой эскадрильи) идет за вами, объединитесь и действуйте. Вы старший! Поняли?

— Вас понял, — ответил я. Но, подлетая к Лаврову под облаками на высоте 1200 метров, принял другое решение. 05-му приказал контролировать воздушное пространство над центром Лаврова, а своим звеном вышел на 6–8 километров юго-западнее, рассчитывая, что где-то здесь «юнкерсы» должны появиться из облаков для захода на боевой курс и бомбометание. «Мессершмитты» же наверняка вынырнут немного правее или левее своих бомбардировщиков, чтобы отсечь нас.

Тактику врага мы знали, но сейчас, когда высота облачности не позволяет бомбить с пикирования одиночными самолетами или звеньями, он будет наносить удар небольшими группами с горизонтального полета — по одному-два удара одновременно с разных направлений, рассчитывая тем этим рассредоточить нашу оборону.

Петя! Встаем в вираж, дистанция пятьсот! Понял! — ответил Кожанов.

Первыми появились истребители. Левее нас под облака выскочили одна за другой три пары Ме-109Ф-»охотники» Ясно — хотят сковать нас боем и оттянуть в сторону. Прием знакомый.

«Мессеры» рыскали по курсу — искали нас. Я прижался к нижней кромке облаков, так что едва видел своих. Вдруг прямо по курсу, в двухстах метрах, вынырнула четвертая группа вражеских истребителей. Более удачного случая не дождешься. Прицелясь, дал длинную очередь из всех пулеметов. Добавлять не пришлось. «Мессер» перевернулся

на крыло и отвесно рухнул на лед.

Его ведомый шарахнулся в сторону и мигом исчез в облаке, наверное, успел сообщить о случившемся, потому остальные три пары, не вступая в бой, скрылись в южном давлении. Ровно через три минуты рядом с нашим звеном появились три Ю-88. Не давая им опомниться, мы без команды с двух сторон пошли в атаку.

Удалось сбить один бомбардировщик. Два других, сбросив бомбы на лед, ушли в облака. Дальше через каждые тридцать секунд курсом на Лаврово начали «вываливаться» из облаков звено за звеном Ю-88.

— Петя, атакуй самостоятельно, не давай строиться в боевой порядок! — успел я дать команду.

Используя хорошую маневренность самолетов и большую дальность реактивных снарядов, мы непрерывно атаковали противника на встречно пересекающихся курсах. Пока нам удавалось заставлять «юнкерсы», не доходя до цели, беспорядочно бросать бомбы и уходить в облака. Но их количество не уменьшалось, новые самолеты звено за звеном появлялись в нашем районе патрулирования. Им на помощь подошли еще четыре пары Me-109. Положение наше усложнилось, теперь только бы не прозевать атаки «мессеров».

Вот очередная шестерка «юнкерсов» откололась от группы и плотным строем полетела в сторону Лаврова. Я дал команду 05-му атаковать их на боевом курсе. В это время Кожанов обстрелял ведущего одного звена. «Юнкерс», охваченный пламенем, рухнул вниз.

Сбитый самолет внес полный разлад в действия врага. Видимо, погиб командир всей группы. «Юнкерсы» начали бросать бомбовый груз и уходить в облака. «Мессеры», не имея возможности вести бой на вертикальном маневре, произвели две-три атаки и, не ввязываясь в затяжной бой, тоже взяли курс на свои аэродромы. Бой закончился нашей победой. Фашисты, потеряв три «юнкерса» и один Ме-109Ф, ушли от Лаврова, так и не решив свою боевую задачу.

После посадки мы подсчитали пробоины и повреждения на своих самолетах. Их оказалось семнадцать на четыре самолета. Чтобы привести машины в порядок, гвардейцам-механикам потребуется всего два часа. Взволнованные и счастливые, мы долго обнимали друг друга, техников и механиков, поздравлявших нас с победой в воздушном бою.

— Так что, дорогой комиссар, зря я вчера дал Клавдии Ивановне обещание сбить в их честь один самолет? А?

— Сдаюсь, сдаюсь, товарищ командир. Сам желал удачи, но боялся, что не сдержим слова, да и за погоду переживал. Теперь и у ладожской погоды рад просить прощения, — смеясь, ответил Кожанов и вновь меня крепко обнял.

— Петр Павлович, заноси теперь в свою тетрадь результаты боя в честь «Синего платочка», иди к комиссару полка и приглашай актрису выполнять ее обещание. Ведь Клавдия Ивановна обещала за один сбитый вражеский самолет вернуться в полк и повторить концерт. А за четыре тем более не откажет комиссару-гвардейцу.

...Долго упирался начальник политотдела бригады. Доказывал, что в Ладоге у артистов очень большой план — дают по два-три концерта за день, да и дорога в Кобону очень тяжелая. Но когда он по телефону позвонил в часть, где готовилась к концерту Клавдия Ивановна, она без колебаний ответила, что завтра, несмотря на усталость, артисты прибудут к нам.

На следующий день знакомый фургон прибыл прямо и эскадрилью. Артисты были продрогшие и голодные. И тут oзаботливый душа комиссар в очередной раз оказался на высоте. Он организовал им обед, достал спальные мешки, и которых артисты отогрелись и даже немного поспали. А потом опять звучал «Синий платочек». В тот вечер пели много и долго — все никак не могли расстаться.

На прощание мы сфотографировались вместе с артистами, оставив друг другу память на всю жизнь. И сейчас я часто открываю альбом и всматриваюсь в эту фотографию.

VII. Майская ночь

Во второй половине апреля на льду Дороги жизни с каждым днем стало появляться все больше трещин. Опасность внезапно провалиться под лед Ладожского озера стала для груженых автомашин и тракторов с санными прицепами суровой реальностью. И 24 апреля, на 152-е сутки, спасительная ледовая магистраль прекратила свое существование.

На восточном берегу в Кобоне и Лаврове скапливалось все большее количество драгоценных грузов. К их переброске в блокадный Ленинград теперь усиленно готовились корабли Ладожской флотилии и суда Северо-Западного пароходства, число которых по сравнению с 1941 годом выросло в три-четыре раза.

Фашистское командование, понимая, что прекращение перевозок через Ладожское озеро затруднит боевые действия войск Ленинградского фронта и Балтийского флота, усилило массированные бомбовые удары по Ленинграду и кораблям.

Чтобы сковать действия противника, мы были вынуждены снять часть сил из района Ладоги и приступить к нанесению ответных бомбоштурмовых ударов в районе «Невского пятачка», где наши воины бились до последнего патрона.

Весна с чудесными белыми ленинградскими ночами приближалась. Это мы хорошо чувствовали в дни вылетов на отражение налетов противника на Ленинград и корабли флота, стоящие в дельте Невы и на рейде Кронштадта. Сверху нам было хорошо видно, как жители города и воины-защитники, отбив атаки врага, расчищали завалы на улицах,

восстанавливали поврежденные трамвайные пути. И вскоре наперекор врагу было восстановлено движение трамваев.

«Трамвай идет!..» — писала в те дни «Ленинградская правда». Какое это торжество, какая большая победа героических ленинградцев! Приятно было ощущать, что мы, защитники Дороги жизни, имели к этому событию непосредственное отношение.

Первое Мая — прекрасный солнечный, теплый день. Казалось, сама природа решила наградить усталых воинов на весенние боевые успехи. В эскадрильях полка между боевыми вылетами проходили короткие митинги. Выбрали время и мы — гвардейцы третьей. На стоянке самолетов собрался весь личный состав эскадрильи. Митинг открыл комиссар Кожанов:

— Товарищи гвардейцы! В год тяжелого всенародного испытания советский народ, его Красная Армия и Военно-Морской Флот отмечают международный праздник 1 Мая. Эту знаменательную дату мы встречаем победами в воздушных боях и штурмовыми ударами по фашистским захватчикам.

С открытием навигации на Ладоге фашисты наверняка начнут наносить массированные удары по кораблям Ладожской флотилии и перевалочным базам. Поэтому давайте и день 1 Мая поищем в себе и в наших самолетах резерв силы и гвардейской прочности. Давайте вспомним слова клятвы: «Пусть трепещет враг, не будет ему пощады от гвардейцев...»

Сигнал — красная ракета — оповестил о срочном вылете на прикрытие района перевалочной базы...

После теплых дней вновь задули холодные ветры, и сильные ночные заморозки задержали приход на Ладогу настоящей весны. Уже месяц как прекратила кипучую жизнь ледовая трасса: хрупкий лед то покрывался водой, то становился на дыбы, препятствуя плаванию даже самых крупных кораблей.

Между тем запасы продовольствия подходили к концу, и навигация по Ладоге была нужна как воздух. Не сумев сорвать перевозки в Ленинград по льду в зимнее время, фашистское командование отдало приказ: нанести массированные удары по всему ладожскому району судоходства. Готовясь к этому, враг усилил воздушную разведку. Из штаба бригады нас предупредили о возможных ударах по кораблям и перевалочным базам на восточном и западном берегу.

24 мая, рискуя быть раздавленными во льдах, с западного берега в Кобону пробились восемь боевых кораблей и транспорт. Они-то и открыли ладожскую навигацию на участке Осиновец — Кобона. Но Ленинград нуждался в срочной и массовой доставке грузов и боевой техники с Большой земли.

С 26 мая десятки судов и боевых кораблей начали стягиваться в Кобоно-Кареджском порту для погрузки. Первый большой конвой готовился к переходу на запад в ночь на 30 мая.

Организацией конвоя лично руководил командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц. Он потребовал от командира нашего полка усилить воздушное прикрытие района. Одновременно сюда же прибыло подкрепление зенитной артиллерии.

Зная, что воздушный противник будет своевременно обнаружен радиолокационными станциями, мы несли дежурство на аэродроме в составе двух эскадрилий, а третья находилась в пятиминутной готовности к вылету.

28 мая ранним ясным утром над районом прикрытия пролетели с часовым интервалом два высотных разведчика Ме-110. А в 9 часов 40 минут РЛС обнаружила южнее Мги и Шлиссельбурга несколько групп самолетов. КП полка дал команду на взлет.

Через две-три минуты в воздух поднялось четырнадцать самолетов первой и второй эскадрилий. И почти в тот же момент поступил сигнал на взлет нашей эскадрильи.

Весь истребительный полк — двадцать два самолета И-16-взмыл в воздух и занял различные эшелоны над районом прикрытия. Долго ждать фашистов не пришлось. 80 «юнкерсов» и «хейнкелей» под охраной 24 истребителей показались сразу с трех сторон: южной, западной и северной. У противника пятикратное превосходство. Как сложится бой?

Под нами — более сорока боевых кораблей и транспортных судов, часть из которых находится у причалов под погрузкой. На берегу — десятки тысяч тонн ценного груза для Ленинграда. Наша эскадрилья заняла верхний эшелон 3500 метров, ее цель кроме отражения пикировщиков Ю-88 сковать боем истребители прикрытия.

— Петя, — передаю по радио Кожанову, — будем бить на встречных курсах, действуя самостоятельно, держись над объектом.

— Понял, понял! — ответил Кожанов.

Воспользовавшись отставанием «мессеров» от бомбардировщиков Ю-88 и Хе-111, Кожанов своей четверкой устремился на группу «хейнкелей», идущих с запада, я же пошел на сближение с «юнкерсами», надвигающимися с юга и готовыми к началу пикирования на береговые склады. Наши зенитчики открыли буквально ураганный огонь, но мы, рискуя попасть под разрывы своих же зенитных снарядов, парами и четверками завязывали бой с первыми группами противника. Смертельный риск — действовать под ураганным огнем наших зениток — оправдал себя. Уже в начале бон стало ясно, что тактика эскадрильями выбрана правильно не распылять силы, не отвлекаться на преследования врага, наносить короткие удары по ближним, наиболее опасным группам, бить их на боевом курсе встречными атаками.

Удерживая за собой преимущество в высоте, мы успешно отсекали вражеские истребители прикрытия, тем самым давали возможность наносить удары по бомбардировщикам нашим самолетам, действовавшим на нижних эшелонах.

Вот и первые результаты: два «юнкерса», «хейнкель» и «мессер» упали. Мы почувствовали еще большую уверенность, когда увидели успешные действия зенитчиков. Часть бомбардировщиков, не доходя до цели, бросала бомбы или поворачивала назад для повторного захода на боевой курс. Но в целом количество ударных групп не уменьшалось, хотя враг почти в каждой терял один-два самолета.

Тем временем наши силы тоже стали редеть. Вышли из боя два летчика, в том числе раненый командир второй эскадрильи. Еще два И-16 прикрывали их отход. Но неравенство в силах компенсировалось мастерством и отвагой наших гвардейцев. Вот группа комиссара Кожанова вновь удачно отсекла истребителей, наседавших сверху, и успела атаковать группу бомбардировщиков. Комиссарское звено дерется умело. Петров, Бакиров, Куликов — все члены партийного бюро эскадрильи. Не ведая страха, они смело маневрируют в огне наших зениток и выходят навстречу то группе «мессеров», то «юнкерсов» и атакуют ведущих.

Вот вижу, как еще один «мессершмитт», сбитый группой Кожанова, оставляя за собой шлейф огня и дыма, нырнул у берега в воду. Успех сопутствует и остальным звеньям:

рухнули вражеский бомбардировщик и два истребителя, многие самолеты врага получили повреждения и горящие уходят на юго-запад...

Воздушному сражению, кажется, не будет конца. Уже сорок пять минут идет неравная схватка. Еще три самолета из первой эскадрильи получили повреждения и вышли из боя. Боезапас почти у всех на исходе, горючего — на восемь — десять минут, а на высоте 3500 метров подходит новая группа: пятнадцать Хе-111 и двенадцать Ме-109Ф.

Надо спасать положение, хорошо еще, что наша эскадрилья находится на той же высоте. Даю команду:

— Петя, из боя не выходить! Атаки будем продолжать, с курса не сворачивать. Слышу голос комиссара:

— Боезапаса нет, вывожу группу на встречный таран, отсеки «мессеров»!

И через минуту взволнованный голос:

— Не выдержали, сволочи... Валериан, за мной!

Лобовая атака была ложной, пулеметы бездействовали, однако «хейнкели» не пошли на столкновение: сдали у фашистов нервы. Еще одна из групп Хе-111, на которую нацелил звено Кожанов, повернула в сторону, высыпала на развороте бомбы и ушла, облегчив тем самым наше положение.

Около часа летчики-гвардейцы отражали массированный удар фашистской авиации, сбив одиннадцать самолетов. Большой успех в этом бою выпал на долю зенитной артиллерии, уничтожившей двадцать самолетов. Враг только сбитыми потерял в районе Кобона — Лаврове тридцать один экипаж, не причинив перевалочным базам и кораблям большого ущерба.

Наша эскадрилья потеряла бесстрашного летчика Васю Захарова, который протаранил вражеский истребитель. Трое летчиков были ранены, пятнадцать самолетов получили повреждения, восемь из них требовали большого ремонте. Но свою задачу полк выполнил.

В тот же день более сотни самолетов противника совершили новый налет на военно-морскую базу Осиновец на западном берегу озера, но и там их постигла неудача: наши истребители и зенитчики сбили девятнадцать самолетов.

Враг перешел к систематическим действиям по разрушению причалов, уничтожению кораблей и складов. И мы прилагали максимум усилий, чтобы как можно быстрее отремонтировать неисправные самолеты для отражения повторных налетов врага. Чем быстрее машины вернутся в строй, тем больше у нас шансов на успех в будущих сражениях.

— Обшарили все склады и свалки в поисках запчастей, — сокрушался инженер Бороздин, докладывая о ходе ремонта. — Хоть убейте, а больше шести самолетов завтра в строю не будет. Смотрите. Самолеты Петрова и Бакирова, да и комиссара — это же металлолом, тут нужно менять силовые узлы, плоскости и моторы. На это уйдет двое-трое суток.

— Пойми, инженер, — доказывал темпераментный Алим Байсултанов, — воевать неполными звеньями или малой группой — значит потерять половину летчиков.

— Я все понимаю, — опустив голову, тихо отвечал Бороздин. — Наши техники и присланные на помощь механики из ремонтной мастерской ни на минуту работы не прекращают, они будут работать ночью, но вряд ли они успеют все сделать.

В разгар беседы с инженером в землянку спустился Кожанов. Вытирая летной перчаткой взмокший лоб, он остановился у порога.

— Не сокрушайся, Михаил Симонович, — сощурив в улыбке глаза, Кожанов подошел к инженеру и дружески похлопал его по плечу. — Завтра к обеду самолеты Петрова и Бакирова будут в строю, а мой обещают сделать к ужину. Лишь бы фрицы подольше ремонтировались и рано не прилетели.

Бороздин поморщился, покачал головой, молчал.

— Не шути, Петр Павлович, над инженером, — с укором сказал я комиссару.

— А я не шучу. Сейчас все зависит только от гвардейцев-наземников. Накоротке собрали коммунистов, вожаков комсомола. Говорят: если не сделаем, сами вместо моторов винты крутить будем. В ваши расчеты, дорогой инженер, техники Гуськов, Дементьев и особенно Байков внесли уточнение и твердо заявили: завтра к обеду восемь самолетов будут в порядке, а вот за свой — девятый — сам побаиваюсь, уж очень много дырок в нем наделали крупнокалиберные пулеметы «хейнкелей».

— И ты веришь этим поправкам? — серьезно спросил я Кожанова.

— Конечно, верю. Техники не подведут. Помнишь, Василий Федорович, как они в феврале отремонтировали самолеты после штурмового удара по батареям?

— Тогда другая была обстановка. Ремонту подлежали самолеты только одной нашей эскадрильи, а сегодня ремонтируются машины всего полка...

Как и обещал комиссар, техники свое слово сдержали. Когда, заступая на боевое дежурство во второй половине следующего дня, мы осматривали машины, все восемь самолетов были готовы к вылету, а перед третьим дежурством в шесть часов вечера и Кожанов получил свой самолет в полной готовности и предложил мне:

— Василий Федорович, надо сегодня написать наградные листы на всех, кто восстанавливал самолеты. А за ужином отдадим этим героям свои фронтовые «сто грамм». Согласен?

— Целиком согласен, и шоколад отдадим, — ответил я, занимая место в самолете.

Сидя в кабине, я продумывал различные варианты боя, а мысли тянулись к вчерашнему и сегодняшнему дням. Я радовался героизму летчиков, работоспособности и изобретательности технического состава и тому, что рядом со мной рука об руку, крыло в крыло идет замечательный человек — комиссар. Как хорошо воевать вместе с таким человеком! Все в нем есть: оперативность, знания, напористость, отвага, воля, инициатива и энергия, а главное — душевность, и все это увлекало на ратный подвиг других, они всегда видели — комиссар впереди!

В ожидании сигнала на вылет мы проводили за горизонт огромный огненный диск солнца, встретили начало сумерек. Собрались было покинуть кабины самолетов, как взвилась красная ракета — взлет! Минута — и эскадрилья в воздухе. Но надвигающиеся сумерки сгущались. Трех летчиков, не подготовленных к действиям в таких условиях, пришлось вернуть на аэродром. Со мной осталось четверо опытных воздушных бойцов: Алим Байсултанов, Петр Кожанов, командиры звеньев Евгений Цыганов и Владимир Петров. Командую:

— Петрову пристроиться к Кожанову, Цыганову -к Байсултанову.

Сам остаюсь в одиночестве. Вот и полетели на ветер все обдуманные варианты...

Противник, потерпев фиаско 28 мая, рассчитывал нанести решающий удар по уже готовым к отплытию кораблям. Действовать они решили в эту майскую ночь, зная, что в густых сумерках эффективность средств противовоздушной обороны будет резко снижена. Операцию должны были провести несколько эскадрилий бомбардировщиков под прикрытием небольшого наряда ночных истребителей.

Более ста пятидесяти пикирующих бомбардировщиков Ю-87 четырьмя группами пересекли линию фронта в районе Шлиссельбурга и быстро приближались к Кареджскому рейду, где загруженные корабли начинали выстраиваться в походный ордер для ночного перехода к западному берегу.

Удар фашистских пиратов был тщательно продуман. Три группы Ю-87 подходили фронтально с одного направления. Выше них по сторонам летели несколько пар истребителей Ме-109Ф. Против такой армады бомбардировщиков сил у нас было маловато. Но мы знали, что «юнкерсы» бомбят только по сигналу ведущих в момент пикирования. Вот ведущих-то и нужно сбить в первую очередь, решил я и, «распределив» вражеских ведущих, скомандовал:

— Петя, на правую группу! Алим, на левую! Уничтожить лидеров! Пройти через строй, не сворачивать!

Ведущего центральной группы я взял на себя. Развернутым строем мы ринулись в лобовую атаку, больше похожую на встречный таран.

На светлом фоне горизонта мы хорошо видели каждый самолет противника, для врага же мы появились внезапно. И все решилось в считанные секунды. Ведущие всех трех групп были уничтожены с первого же захода. Затем, ведя огонь из всех пулеметов короткими очередями, мы пронеслись сквозь строй бомбардировщиков. Фашистские летчики, видимо посчитав нас «смертниками», шарахались в разные стороны. Каким-то чудом не столкнувшись, пролетая вплотную с их самолетами, мы увидели перед собой чуть выше четвертую и самую большую группу «юнкерсов», идущих двумя параллельными колоннами по пять самолетов н ряд. На обдумывание времени не было. Успел заметить справа пару Кожанова — и мы вновь в лоб атаковали врага. С ходу сбили еще двух лидеров. Строй этой группы начал распадаться быстрее, чем первых трех. Мы резко развернулись под группой и повторили всей пятеркой атаку с задней нижней полусферы, применив реактивные снаряды. Вновь успех — два Ю-87, вспыхнув факелами, пошли к воде.

Зенитчики с кораблей и берега встретили отдельные прорвавшиеся самолеты противника шквалом огня и сбили еще пять машин. Так и не причинив кораблям и судам ущерба, фашисты начали уходить за линию фронта.

...После нашего приземления весь личный состав эскадрильи собрался у моего самолета. Я же продолжал сидеть в кабине — несмотря на скоротечность боя, вдруг ощутил беспредельную усталость. Казалось, все тело дрожит, как в лихорадке. Да, в таком переплете я еще не бывал. В голове засела неотступная мысль: как же мы не столкнулись? Ведь буквально впритирку расходились, мелькая друг перед другом...

На крыло самолета первым вскочил Кожанов, крикнул:

— Вася, что с тобой, ты ранен?

— Нет, Петя дорогой, просто нет сил, ноги и руки дрожат, нужно немного успокоиться. Он крепко сжал мои плечи.

— Ничего, командир, сегодня мы расквитались с фашистами за Васю Захарова, не зря на фюзеляжах написали его имя. Да и у моряков в долгу не остались. Вот это был бой! За тебя, правда, беспокоился, ведь без прикрытия шел. Никогда не думал, что в жизни увижу и переживу такую майскую ночь.

Не успели мы успокоиться и подробно проанализировать ход боя, как пришло сообщение: командующий флотом, наблюдавший с корабля конвоя за неравным сражением, присвоил руководителям эскадрильи внеочередные воинские звания. Командир, комиссар и заместитель комэска стали капитанами, долг которых еще надежнее прикрыть с воздуха теперь уже водную Дорогу жизни.

VIII. Родник силы

...Истаяли белые ночи. Все чаще вылетаем мы на аэродромы под Ленинград и Кронштадт на помощь другим истребительным полкам, воюющим, как и мы, на «ишаках», «чайках», «мигах» и «лаггах» первых серий. Подошел второй год войны. Каким он будет для нас? Ясно одно: предстоит напрячь все силы, чтобы любой ценой очистить родную ленинградскую землю от фашистской чумы. А цену войны in минувший год мы познали сполна. Нет рядом многих боевых друзей, некоторые из нас носят следы ожогов и ранений. А горькие вести все идут и идут с обширных фронтов. Пал Севастополь, пришлось оставить ряд других городов. И на нашем фронте гитлеровцы не теряют надежды охватить Ленинград. Их силы накапливаются в районах Порхов, Луга, Красногвардейск (Гатчина), Красное Село. Но когда враг перейдет в. решительные бои, пока понять трудно.

Год тяжелейших испытаний миновал. Жить и воевать он научил многих, в том числе и нас — гвардейцев. Тяжелейшие бои и напряженная учеба принесли успехи полку и эскадрилье. Теперь предстояла не менее трудная задача — сохранить уровень мастерства и боеспособности в новых сражениях. Для этого надо детально проанализировать итоги боевой деятельности за истекший год, найти новые методы тактического использования изношенных до предела «ишачков», а главное — сохранить высокий морально-боевой дух каждого воина и всей эскадрильи, державшей более шести месяцев первое место в полку.

— Поставить просто точку на достигнутом нельзя, — сказал Петр Кожанов на собрании подразделения. — Итоги года надо обсудить на партийном собрании, мобилизовать коммунистов на решение новых задач. Тем более что на фронте сейчас некоторое затишье. А оно ведь бывает перед тяжелыми боями...

Парторг Валериан Бакиров предложил поставить на обсуждение один вопрос: «450 моих боевых вылетов». Докладчик — командир второго звена Петров. Он лично сбил пять вражеских самолетов и еще пять вместе с товарищами. Его вылеты на боевое задание всегда успешны. И могут служить хорошим примером для многих летчиков, особенно молодых. Собрание было решено проводить открытым, чтобы в нем принял участие весь личный состав эскадрильи.

Вечером 21 июня 1942 года третья эскадрилья, освобожденная от боевых заданий, собралась в большой палатке на открытое партийное собрание. На него прибыли не только руководители полка и авиабригады, но и корреспонденты газет «Красный флот», «Страж Балтики» и «Победа». Видимо, необычная повестка дня заинтересовала старшие командные и политические инстанции.

Открывая партийное собрание. Валериан Бакиров сказал:

— Главный закон коммуниста на войне — быть первым в бою и постоянно учиться на лучших примерах. За год войны мы накопили большой опыт. Многие летчики имеют по двести и более боевых вылетов, а коммунисты Кожанов, Кузнецов и Голубев поднимались в воздух по 350–360 раз и провели по 60–70 воздушных боев, уничтожили много боевой техники и живой силы врага. Хорошие боевые результаты имеют коммунисты Цыганов, Дмитриев, а самый большой налет в полку имеет наш молодой коммунист Владимир Петров. Мы попросили его рассказать о своих боевых вылетах.

Первый раз в жизни Володя Петров выступал перед такой авторитетной аудиторией. Волнуясь, он подошел к самодельному столику, заменявшему трибуну, глубоко вздохнул, вытер платком юное загорелое лицо, одернул синий морской китель, на котором блестели два ордена Красного Знамени, положил на стол листочки с текстом выступления.

— Войну я встретил рано утром 22 июня. А вражеские «юнкерсы» увидел только через десять дней. Мы летели звеном на дальнюю разведку и встретили группу бомбардировщиков Ю-88. Они держали курс на восток. Я удивился, что командир не атакует врага, и погнался за отставшим от группы «юнкерсом». В первой атаке сразил верхнего стрелка. Враг начал маневрировать, создавать условия для ведения огня нижнего стрелка. Бой шел восемь — десять минут. Мне все же удалось сбить стервятника. И тут я увидел, что нахожусь один. Командир звена с ведомым улетели по курсу разведки. Радуясь победе, я вернулся на аэродром. Захожу на посадку, а мне навстречу летят красные ракеты, выложен знак креста — запрет посадки. Сделал два круга и только тут понял, что у самолета не выпущены шасси. Спасибо дежурному по полетам и друзьям, что уберегли от большой аварии.

Досталось же мне в этот день на двух разборах от командира звена, эскадрильи и опытных товарищей. Я понял, сколько в одном вылете допустил грубых ошибок: оторвался от группы, не выполнил задание по разведке, ослабил «вено, чуть не разбил самолет при посадке. Счастье наше, что не встретились тогда с истребителями врага. Полет мог стать для всех, и особенно для меня, последним.

Потом постепенно дошел до меня закон истребителей: не отрываться от группы, не горячиться, действовать в тесном огневом взаимодействии, не увлекаться атакой и даже удачным боем, постоянно видеть обстановку и, не жалея себя, выручать товарища. Но не сразу освобождался я от ошибок. Только детальные и строгие разборы боевых заданий, прямая критика товарищей помогли моему становлению. Но по-настоящему воевать научился, когда мы стали систематически и глубоко изучать тактику ведения различных воздушных боев, изучили сильные и слабые стороны самолетов противника, углубили знания по своему самолету и вооружению.

Товарищи гвардейцы, есть у каждого из нас еще одна большая скрытая сила — морально-боевой дух. Это он помог нам выстоять в тяжелых боях под Таллином и Ленинградом, завоевать гвардейское звание и нанести поражение хваленым «охотникам» здесь, над Ладогой. Я на себе в этом убедился. Вы все знаете, какое я перенес личное горе, как надломилась моя душа. Потеряв родных и близких, я временно утратил и боеспособность. И как я благодарен всем вам за поддержку и внимание, особенно комиссару и командиру эскадрильи. Они вовремя почувствовали мое состояние, по-отцовски, с заботой, сумели восстановить мои моральные силы. Доверили первому взять в руки святыню — гвардейское знамя и пронести его перед строем полка. Это доверие вернуло мне силы к жизни и борьбе с врагом до полной победы. А для этого я буду и дальше постоянно учиться и учить подчиненных.

Долго продолжались деловые и по-партийному критические выступления коммунистов, комсомольцев и беспартийных. Собрание затянулось, часы показывали одиннадцать вечера, когда председатель предоставил слово комиссару эскадрильи.

Не только о достижениях говорил Петр, он привлек внимание к тем проблемам, которые нам еще предстояло решить. Особенно это касалось отстающих членов коллектива и наших неиспользованных резервов. С особой силой прозвучали слова критики в адрес лейтенанта Гусейна Багирова, все еще не сумевшего преодолеть боязнь при встрече с врагом.

Кожанов напомнил о памятном бое, когда эскадрилья прикрывала войска 54-й армии. Во время одного из вылетов Багиров вел замыкающую пару в ударной шестерке. Уже в начале маршрута он вдруг передал по радио: «Обрезает мотор, возвращаюсь». Его ведомый сержант Бугов остался один. Кожанов приказал Бугову занять место левого ведомого в своей паре. Но чуть позже, когда над линией фронта завязался бой с большой группой вражеских истребителей, комиссар пожалел, что не вернул Бугова на аэродром вместе с ведущим. В свободном воздушном бою между истребителями третий часто оказывается лишним... Получив повреждение, самолет Бугова стал плохо слушаться рулей управления. Видя это, противник усилил атаки, и только умелое взаимодействие ударной и обеспечивающих групп помогло Кожанову надежно прикрыть сержанта, да еще сбить двух «мессеров». Но на обратном пути, делая вынужденную посадку, сержант Бугов допустил роковую ошибку — посчитав, что садится на укатанное снежное ноле, он выпустил шасси, а это оказалось припорошенное пегом болото. Самолет скапотировал, и наш боевой товарищ погиб в перевернувшейся машине.

Когда разбирались причины вынужденного возвращения Багирова, Кожанов лично облетал его самолет; оказалось, его мотор работает нормально.

На разборе комиссар строго сказал Багирову: «Когда исправный мотор в воздухе «обрезает» — это тяжелый признак — летчик страдает трусостью. И если он не найдет и себе силы побороть страх, то и впредь за это придется расплачиваться жизнями друзей и подчиненных».

С тех пор Петр старался пробудить в лейтенанте качества, необходимые боевому летчику, да что там летчику, каждому человеку, — смелость, решительность, трезвый расчет, уважение и преданность товарищам.

Казалось, Багиров осознал свою вину, соглашался со всем, что было сказано в его адрес. Обещал подумать, исправиться... Если бы мы только могли предположить, какую роковую роль сыграет в судьбе комиссара этот человек.

Собрание подходило к концу. В заключение Кожанов сказал:

— Товарищи! Коммунисты эскадрильи являются испытанным, сплоченным ядром нашей гвардейской семьи.

Они были и останутся родником той силы, которая приведет не только к разгрому врага под Ленинградом, но и к полному изгнанию фашистской нечисти с нашей родной земли.

Глубокой ночью расходились гвардейцы по своим землянкам и палаткам на короткий отдых. Наступал первый день второго года войны.

31 июля полк получил приказ: произвести подготовку и скрытно — на предельно малой высоте — перелететь на аэродром Бычье Поле — западную болотистую часть острова Котлин на постоянное базирование. На плечи гвардейцев была возложена ответственная задача: прикрыть боевые корабли и главную военно-морскую базу флота, а также днем и ночью осуществлять противовоздушную оборону западного морского сектора Ленинграда.

И вот мы в знакомом районе, где в августе и сентябре прошлого года стояли насмерть. Но нет уже с нами многих испытанных воздушных бойцов: из былого состава в полку и эскадрилье осталась лишь четвертая часть. Для многих это были совершенно новый район, новая наземная и воздушная обстановка.

Еще до нашего прилета враг тщательно пристрелял наиболее важные цели — корабли на рейде, Кронштадт и аэродром — и постоянно вел прицельную стрельбу. Вот и сейчас: не успели мы зарулить на стоянки, как начался очередной артиллерийский налет. Невольные приседания и падения на землю гвардейцев от каждого близкого разрыва нас с комиссаром не удивляли. Ничего, привыкнут, бросят эту вынужденную «зарядку», научатся жить и работать даже в таких смертельно опасных условиях. Главное — мы вновь в первых рядах защитников Ленинграда.

День за днем шла напряженная работа на земле и самоотверженная борьба в воздухе. Прикрывая надводные корабли, подводные лодки, транспортные и вспомогательные суда на рейде Кронштадта и в Финском заливе, комиссар Кожанов с удивительной быстротой изучил силуэты кораблей различных типов и классов, их боевые возможности.

В сентябре начались новые тяжелые испытания. Ленинградский фронт и Балтийский флот приступили к операции на синявинском направлении. В критический момент и наш полк был экстренно введен в бой.

Однако противник, используя резервы, сдержал наше наступление на земле и в воздухе. В эти дни он впервые на нашем участке фронта применил новый истребитель «Фокке-Вульф-190» — самолет с очень сильным вооружением — две 20-миллиметровые пушки и два крупнокалиберных пулемета. Мощный мотор воздушного охлаждения позволял немецким летчикам развивать скорость более 600 километров в час, а главное, эта машина, обладая мощной защитной броней, могла свободно вступать в бой на встречных курсах. Изменил враг и тактику ведения воздушного боя. Он стал широко применять наши приемы и элементы боя: смешанные и эшелонированные по высоте и глубине боевые порядки, резерв в воздухе на удалении 5–10 километров от места боя. Все это сказалось на наших боевых успехах. В боях с превосходящими силами противника полк понес значительные потери. Это привело не только к вынужденной замене командира полка, но и нанесло нам ощутимый моральный ущерб: у некоторых летчиков появились сомнения в своих силах, ослаб бойцовский дух.

Для дальнейшей успешной борьбы с самолетами «фокке-вульф» необходимо было по-новому подойти к оценке морально-боевых качеств каждого летчика, изыскать и «нести что-то новое в тактику боя, найти способы огневого поражения противника на встречно-пересекающихся курсах, так как вести с ними сражение в обычных условиях было невозможно, слишком велико преимущество противника в скорости. Велика была роль комиссара в становлении уверенности личного состава нашей эскадрильи.

Длинные октябрьские ночи и погожие короткий дни помогли нам залечить полученные травмы, отработать новые элементы ведения боя, в частности применение реактивного оружия, которое приобретало главную роль в борьбе с ФВ-190. И вновь упорный труд, как и в мартовские дни на Ладоге, вернул нам уверенность в своих силах. Теперь многое зависело от нас — как быстро нам удастся сбить первый «фоккер».

И вот наступил долгожданный день. 21 октября патрульная группа от первой эскадрильи завязала бой с фашистскими самолетами. На помощь взлетела дежурная шестерка И-16 под командованием комиссара Кожанова. Используя всю мощность моторов, на максимальной скорости спешили кожановцы на выручку друзьям. А положение у тех было сложное. Две четверки ФВ-190 наседали с двух сторон, стараясь оттеснить патруль от кораблей-тральщиков, по которым готовился бомбовый удар «юнкерсов». Получил ранение ведущий патруля капитан Овчинников. Истекая кровью, он вышел из боя. Тут же пара «фоккеров» устремилась на него в атаку.

Фашистские летчики увидели доворачивающие им навстречу пару «ишаков», однако продолжали атаковать самолет Овчинникова, считая, что преимущество в скорости и в вооружении позволит им не только добить свою жертву, но и справиться с парой Кожанова. Жестоко просчитались фашисты.

Вот когда комиссару пригодились новые навыки и упорные тренировки по пускам PC-82 по буксируемому конусу. Он, мгновенно определив упреждение и расстояние до цели, дал залп из всех шести «эрэсов». Выпущенные снаряды накрыли ведущий ФВ-190, и тот, круто пикируя, оглушительно ревя горящим мотором, врезался в воду.

Четкие действия группы Кожанова и «фоккер», сбитый с первого же захода, заставили фашистов взять курс на запад, так и не решив своей задачи.

А спасенный Овчинников — тоже комиссар эскадрильи — дотянул самолет до аэродрома, нашел силы посадить его и потерял сознание.

Да, опять оказался на высоте комиссар. Мастерская, просто ювелирная атака «фокке-вульфа» реактивными снарядами, выполненная Петром Кожановым, стала хорошим наглядным уроком для летчиков полка в борьбе с новейшим фашистским истребителем и прибавила нашим ребятам уверенности в себе.

На следующий день — 22 октября — рано утром я вернулся после ночных вылетов в домик, где жил вместе со своими друзьями — командирами эскадрилий Михаилом Васильевым и Геннадием Цоколаевым. Они собирались на аэродром на дневную работу. Вдруг раздался сильный стук в окно. Михаил приподнял маскировочную штору, сквозь стекло мы увидели веселое лицо командира полка. Он кричал через двойные рамы:

— Качайте Голубева!

Мы недоуменно посмотрели друг на друга, пытаясь понять, что же произошло. Все выяснилось, когда в комнату словно вихрь влетел подполковник Корешков, обнял меня и закричал:

— Что ж вы стоите? Качайте Голубева, ему, комиссару Кожанову и Алиму Байсултанову присвоили звание Героя Советского Союза. Только что передали по радио Указ Президиума Верховного Совета!

Михаил Васильев и Геннадий Цоколаев крепко обняли меня, а потом три пары сильных рук несколько раз подкинули до потолка.

— А теперь все за мной! — скомандовал командир полка. — Качать Кожанова, ведь он первым из комиссаров эскадрилий и полков морской авиации стал Героем Советского Союза.

Мы бросились в другой домик, где жили комиссары и заместители командиров эскадрилий. Там веселый переполох был еще больше. Петра подбрасывали до тех пор, пока он не взмолился.

Радостная весть за несколько минут облетела весь авиационный гарнизон, и вскоре состоялся общегарнизонный митинг, в котором приняли участие представители города и морских частей.

Митинг превратился в настоящий праздник. Летчики, техники и мы, новые герои полка, поклялись бить врага, не жалея сил и жизни, до полного освобождения Ленинграда и всей нашей Родины.

В январе 1943 года полк принял активное участие в операции «Искра», в результате которой была прорвана блокада Ленинграда. За отличное выполнение боевых задач командование приняло решение выделить нашему полку 20 новых истребителей Ла-5, приобретенных на средства тружеников Горьковской области. Для переподготовки мы выбрали 30 лучших летчиков.

И вот впервые за всю войну мы с Кожановым вылетели в тыл на транспортном самолете Ли-2. Но летели мы уже в новых должностях: я как заместитель командира полка, а мой боевой комиссар — командир третьей эскадрильи...

IX. Последнее письмо

В феврале 1943 года установилась на редкость хорошая погода, она стала для нас надежной помощницей в освоении нового советского истребителя. Особые успехи в четкой организации переучивания показывала передовая кожановская эскадрилья. Сам командир первым осваивал каждое последующее упражнение, а за ним шли заместитель по летной части капитан Цыганов, замполит — лейтенант Валериан Бакиров, недавно получивший офицерское звание, и остальные летчики.

Самолет-красавец, «богатырь», как прозовут его морские летчики-истребители, имел мощный мотор воздушного охлаждения, развивал максимальную горизонтальную скорость 630 километров в час, на пикировании — более 700. Две скорострельные двадцатимиллиметровые пушки с большим запасом снарядов, установленные выше мотора, придавали истребителю высокую боеспособность, а лобовое бронестекло и бронеспинка с заголовником делали пилота менее уязвимым от пуль и осколков снарядов.

Наконец-то сбылись мечты морских летчиков-истребителей — сесть в просторную закрытую колпаком кабину надежного скоростного самолета, как будто специально предназначенного для ведения боя над водными пространствами.

К концу месяца все летчики уверенно пилотировали новый самолет, вели учебные воздушные бои, стреляли по буксируемому конусу и по наземным целям на полигоне. Оставалось выполнить по нескольку бомбометаний, отработать слетанность эскадрильскими группами, и мы готовы вступать в бой с сильным противником на «мессерах» и «фокке-вульфах». Но погода здесь, так же как на Балтике, коварно переменчива. Начались мартовские длительные циклоны с мокрым снегопадом и дождями. А новая волна активности вражеской авиации в восточной части Финского залива и южнее Ленинграда потребовали срочного возвращения наших эскадрилий в Кронштадт.

Приказ от командира авиабригады был краток и ясен:

две эскадрильи скрытно перебазировать на аэродром Кронштадта. Оставшиеся учебные задания завершить в ходе выполнения боевых задач!

...И вот мы вновь в Кронштадте. О нашем появлении здесь, несмотря на скрытность перелета, противник узнал — начался сильный артиллерийский обстрел. Грохот тяжелых снарядов потрясал истерзанную землю. Ну что же, фронт остается фронтом. Главное — прекрасный истребитель в руках гвардейцев. На нем мы должны окончательно закрепить наше превосходство в воздухе над Финским заливом и разгромить врага у стен Ленинграда. Нелегко будет достигнуть этого, но другого пути у нас нет...

Пока мы находились на переподготовке, в полку произошел целый ряд изменений, к сожалению не только приятных. Вторая эскадрилья потеряла двух летчиков, четверо получили ранения, в том числе новый командир полка подполковник Борисов и командир эскадрильи капитан Цоколаев. Теперь все заботы и дела, до возвращения командира полка из госпиталя, легли на меня и комэсков Кожанова и Васильева.

Продолжать учебный процесс на новых машинах одновременно с боевыми действиями оказалось чрезвычайно трудно. Пришлось даже на ответственные задания посылать группы по четыре, шесть, максимум восемь самолетов.

4 апреля, рано утром, поступил приказ: «4-му ГИАП за десять минут до нанесения бомбоштурмового удара по артпозициям немцев в районе Ропши сковать боем и оттеснить патруль истребителей от объекта удара».

Задача для нас не новая, но на ее решение мы могли выделить только шестерку Ла-5 от третьей эскадрильи.

Ударное звено повел я, а резервную и сковывающую пару составили Петр Кожанов и командир звена Евгений Куликов. Все летчики шестерки — опытные воздушные бойцы.

В назначенное время на высоте четыре тысячи метров мы подлетали к заданному району, зенитки противника молчали — наши Ла-5 очень похожи по конфигурации на ФВ-190. Но это ненадолго, скоро разберутся... Ясная, безоблачная погода позволила сразу ниже себя обнаружить фашистский патруль — шесть ФВ-190.

— Петя, видишь внизу «фоккеры». Оставайся на своей высоте. Атакую! — передал я Кожанову.

«Фокке-вульфы» были готовы к этому: сделав переворот, они ушли в южном направлении. Мы вновь круто набрали высоту, начали держать свой патруль южнее Ропши.

— 33-й, 03-й! С юга и запада две большие группы, высота две тысячи, курс к объекту, — передали информацию с КП полка.

— Вас понял! — ответил первым Кожанов. А ровно через минуту перед нашим взором открылась неожиданная картина. С запада и юга, набирая высоту, в наш район спешили фашистские истребители. В каждой группе по 18–20 самолетов. Тут же торопливый голос Кожанова:

— 33-й, атакуйте западную группу, я задержу южную! «Молодец Петя! Другого решения у нас нет», — подумал я и, разворачивая звено вправо, ответил:

— 03-й, атакуем! Бой самостоятельный, атаки короткие, высоту сохранять!

— Понял! Понял! — уже пикируя, передал Кожанов. Большой запас высоты обеспечивал неотразимость первых наших атак. Они внесли замешательство в действия противника. Часть атакованных истребителей переворотами уходила вниз, но их место занимали следующие. Значит, уходить нельзя, пропустим врага к месту удара. В следующей атаке всем звеном врезались в гущу «фоккеров» и «мессершмиттов». Завязался клубок боя. Тут же и результаты: упали два сбитых ФВ-190. По командам Кожанова понял, что и его пара сбила два самолета. Но вот голос в наушниках капитана Творогова — ведущего второй пары моего звена:

— Я подбит, мотор остановился...

В суматохе боевых фигур вижу, как враги, обтекая нас, уходят к месту удара. Надо что-то делать, иначе они успеют атаковать последние группы наших штурмовиков и пикировщиков на отходе. Выход один — нырнуть на максимальной скорости вниз к своим самолетам. Здесь мы дело сделали...

Поспешность наша оказалась как нельзя кстати. Перед линией фронта три пары ФВ-190 атаковали звено Пе-2 и пару «яков» прикрытия. «Фоккеры» и подумать не могли, что их догоняют наши самолеты. И достаточно было сбить всего одного фашиста, как остальные рассыпались в разные стороны. Только теперь, за линией фронта, я запросил Кожанова, Творогова и их ведомых. Ответил чуть слышно Куликов:

— 33-й, находимся над Ленинградом, сопровождаю 03-го...

После посадки и доклада командиру бригады о ходе выполнения боевого задания начали поступать уточненные данные: Кожанов приземлил на фюзеляж горящий самолет на аэродроме севернее Ленинграда. С обожженным лицом и руками выскочил из кабины, отбежал на несколько метров, и самолет взорвался. А через два томительных часа получили сообщение с линии фронта о Творогове: он, несмотря на ранение, посадил искалеченную машину, едва перетянув нейтральную полосу.

Вот они, наши первые боевые успехи и потери — один самолет сгорел, один не подлежит ремонту, два летчика получили ранения и ожоги.

Прими мы решение, ввиду малочисленности, атаковать одну из групп врага — потери в самолетах, наносивших удар, были бы в несколько раз больше и задача подавления огня тяжелых артбатарей, обстреливающих Ленинград и Кронштадт, была бы не выполнена.

В боевом напряжении проходил апрель. Мощь наших новых машин сполна почувствовали вражеские летчики, счет сбитых машин рос с каждым днем. Он перевалил на третий десяток. Но и мы не обошлись без потерь: погибли три летчика, в их числе замечательный ученик и последователь комиссара лейтенант Валериан Бакиров, бывший после Кожанова секретарем парторганизации, а с 20 января 1943 года — замполитом эскадрильи.

29 апреля вражеская артиллерия буквально распахала западную часть аэродрома, сделав его непригодным для ночных полетов на Ла-5. Пришлось ночные задания выполнять на «старичках» И-16. К двум часам ночи все три летчика, в том числе и Петр Кожанов, который, залечив ожоги, вновь приступил к полетам, выполнили по два успешных вылета на штурмовку вражеских прожекторов и зенитных точек, расположенных вдоль финского берега от Стрельны до Петергофа.

Но, несмотря на наши удары, враг все еще вел сильный зенитный огонь и освещал прожекторами наши ночные легкие бомбардировщики У-2 (По-2), которые уже несколько ночей подряд наносили «беспокоящие» удары по немецким войскам на переднем крае.

Наблюдая за мужеством и героизмом пилотов, летавших на беззащитных тихоходах на высоте 1000–1200 метров, мы понимали, что их боевой успех во многом зависит от нас, кому поручили подавление средств противовоздушной обороны врага.

Желая помочь У-2, мы постоянно барражировали над вражескими объектами на высоте 600–700 метров и атаковали «эрэсами» и пулеметным огнем зенитные батареи, пулеметные точки и особенно прожекторные установки.

Вскоре после возвращения Кожанова из ночного полета, прямо в непогасший луч прожектора сел связной У-2 — «почтарь», как называли этого «работягу» гвардейцы.

Обычно Кожанов почти всегда встречал «почтаря», ожидая, что он когда-нибудь привезет счастливую весточку. И в этот раз он вновь поспешил прямо к самолету. Увидев командира эскадрильи, лейтенант Михаил Цаплин весело крикнул:

— Товарищ гвардии капитан, танцуйте, вам письмо из Курска!

Кожанов сделал шаг вперед, тряхнул головой, как бы сбросив сомнение, сказал сам себе одно слово: «неужели»... Вскочил на нижнее крыло самолета, взял письмо. Тут же фонариком осветил конверт, прочитал обратный адрес: «г. Курск, Золотухино...» Кожанов обнял лейтенанта, соскочил с крыла и у стабилизатора самолета, освещая фонарем, дважды перечитал письмо. Он крепко обнял механика «почтаря», потом техника и моториста своего «ишачка», подошедших инженера эскадрильи Михаила Бороздина и инженера по ремонту Сергея Мельникова.

— Друзья, товарищи! Нашлись, нашлись мои дорогие... Пойдемте скорей на КП, надо ведь доложить командиру о выполнении задания, оно тоже удачное.

Распахнулась дверь глубокой землянки — КП эскадрильи, и в нее с веселым шумом буквально ввалились Кожанов, Бороздин и Мельников. Кожанов, сияя, поспешно надел на лысеющую голову шлемофон, принял строевую стойку «смирно» и весело, громче обычного доложил:

— Товарищ майор! Гвардии капитан Кожанов боевое задание выполнил! Огнем «эрэсов» и пулеметов уничтожил два прожектора и две точки «эрликонов», а остаток боезапаса выпустил по траншеям на берегу залива. Одновременно докладываю: прилетевший сейчас «почтарь» привез мне самую большую радость — письмо, которое ждал почти два года. Катя, дочь Лариса и младший брат живы!

Охваченный радостью, Кожанов потрясал над головой письмом. Его настроение передалось всем присутствующим.

— Ну, Петя, дорогой, прилетело твое счастье, благодари «бога войны» — артиллерию и «царицу полей» — пехоту за начало освобождения Курской области. — Крепко обняв боевого друга, я добавил:

— На сегодня, Петр Павлович, с тебя хватит! Твой следующий вылет выполню я. Сейчас успокойся, поспи пару часиков. Утром пойдешь к командиру полка, подашь рапорт с просьбой выехать на неделю на побывку к семье. Понял?

— Пока, Василий Федорович, вроде понял, — смеясь, ответил Кожанов и пошел в другую половину землянки читать и перечитывать письмо.

Идя к самолету готовиться к следующему вылету, я думал: «Какая сегодня счастливая ночь: спасли от гибели, как минимум, два-три У-2, подавили десять зенитных точек, погасили многие прожектора, а часть, наверное, навсегда! Дa и прислуга зенитных и прожекторных расчетов, наверное, понесла значительные потери. Но я-то знаю Петю хорошо. Он отпуска просить не будет. Нагрузка на полк огромная, эскадрилья в напряженных дневных боях и ночных штурмовых действиях — он ее на замов не оставит. Вернусь с задания, при докладе командиру попрошу сам о его отпуске. Ему, воину-трудяге, нужно передохнуть недельку, пусть порадуется своему счастью. Такое на войне бывает редко...»

Утром я обо всем доложил командиру полка. Он как-то грустно посмотрел на меня, встал из-за стола, вздохнул, вновь сел.

— О том, что Кожанов получил письмо, мне сказал инженер Мельников. Я зашел рано утром в домик комэсков, предложил ему слетать на У-2 к семье с первого по седьмое мая. И знаешь, что он ответил? «Нет, товарищ командир, сейчас в отпуск не полечу. Оставить эскадрилью при таком напряжении не могу. Вот вернется через пару недель вторая эскадрилья, будет полегче, да и замполита подтяну до нужного уровня. Тогда на недельку можно...»

— Хотел его послать за самолетами на завод, — продолжал подполковник Борисов, — нам дают четыре Ла-5. Он и тут взмолился, мол, не могу оставить эскадрилью.! Придется тебе взять в первой эскадрильи троих летчиков и завтра вылететь за самолетами. Я думаю, дня за четыре-пять обернешься. По пути проверишь, как идут дела с переучиванием во второй эскадрилье. Не хочется и ее брать на фронт, не закончив всю учебную программу.

Получив новое задание, я пошел в свою комнатушку, но долго не мог уснуть. Видимо, решение Кожанова не изменишь...

Днем зашел на КП эскадрильи. Кожанов, увидев меня, положил трубку телефона, спросил:

— 

— Василий Федорович, ты чем-то озабочен? Плохо отдохнул.

— Нет, Петя, отдохнул нормально. Получил вот новое задание от командира полка — с летчиками из первой перегнать с горьковского завода четыре Ла-5. Сегодня ночью на двух У-2 вылетим. Пиши письмо Катюше, сдам на первой же почте заказным. И сообщи, что в мае обязательно приедешь повидаться и отдохнуть. Ну, дружище, до ужина. Пойду в штаб оформлять документы.

Вечером в столовой Кожанов отдал мне толстый, увесистый конверт. Я покачал на руке письмо. Петя улыбнулся, сказал:

— Отчет за два года и три фотографии — на них я в званиях лейтенанта, старшего лейтенанта и капитана с золотыми погонами. Пусть посмотрят на гвардейца.

...На обратном пути заправлялись на промежуточном аэродроме. Знакомый командир полка балтийских торпедоносцев сообщил, что четвертого и пятого мая западнее Ленинграда были тяжелые воздушные бои. Наши истребители отразили налеты, но потеряли несколько «яков» и «лавочкиных». Погибли два Героя Советского Союза. Кто именно — он не знал.

Меня бросило в жар. Героев там во всех частях вместе со мной всего пять человек, из них трое — в нашем полку...

Весь остаток маршрута мучал вопрос — кто погиб? ...Заруливая на стоянку самолетов управления нашего полка, я увидел грустные лица летчиков и техников -значит, горе у нас.

С докладом подошел капитан Цыганов, его лицо было бледно-серым:

— Товарищ майор! Исполняющий обязанности командира третьей эскадрильи капитан Цыганов...

То, что все эти дни терзало сердце, — случилось: в тяжелых, неравных боях погиб незабываемый друг, Герой Советского Союза Петр Павлович Кожанов. Парторг, комиссар, ставший командиром лучшей эскадрильи.

Виновником его гибели стал летчик Багиров, совсем недавно обещавший товарищам на партийном собрании честно выполнять свой боевой долг.

Но тяжелейшие годы войны явились не только проверкой стратегии и тактики боевых действий, мощности техники, но и испытанием человеческих характеров. Большинство людей честно несли свою службу, героически сражались с ненавистным врагом, но были и другие. Именно они становились трусами и изменниками. Война резко размежевала людей, став свидетелем не только подвига, но и предательства.

В тот роковой день эскадрилья Кожанова получила приказ: постоянно находиться в воздухе, прикрывая тральщики, которые очищали от мин акваторию Финского залива. Для четкого и успешного выполнения задания необходимо было произвести фотографирование двух вражеских аэродромов, куда, по данным разведки, перебазировались усиленные группы немецких истребителей Ме-109Ф.

На разведку отправилось специальное звено из двух самолетов, оснащенных фотокамерами. Вел его Багиров, которого за трусость временно отстранили от полетов и перевели во взвод управления. Однако летчиков в полку не хватало, и Кожанов решил еще раз предоставить возможность Багирову поверить в себя. Задача звена была предельно ясной — незаметно подойти к объекту, на большой скорости проскочить над аэродромом, сделать снимки и вернуться домой.

Вскоре двойка разведчиков приземлилась, однако задание не выполнила. Стараясь не смотреть в глаза Кожанову Багиров скороговоркой рассказал:

— На подходе к первому аэродрому заметили в воздуха большую группу фашистских самолетов. Лететь дальше было безумием, они бы нас сразу сбили. Вот и пришлось возвратиться с пустыми руками.

Кожанов спокойно выслушал объяснения, не ставя под сомнение их правдивость. Такой уж он был человек, старался во всем верить людям. Был уверен — хорошее всегда переборет в человеке дурное. На этот раз он ошибся.

К сожалению, Петр не знал, что операторы радиолокационной станции, которые вели пару Багирова, не обнаружили на экранах своих локаторов отметок, соответствующих вражеским самолетам.

Делать нечего, задание должно быть выполнено. Разведданные надо до двенадцати часов дня передать в штаб бригады. И Петр принял решение — полетит на разведку сам, а ведомым пойдет Багиров. Хотел еще раз в воздух посмотреть, на что он способен.

Подозвав Багирова, Петр сказал:

— Ну вот что, Гусейн. Поговорим начистоту. Летаешь ты с первых дней войны. Но за это время ты не сбил ни одного вражеского самолета. Что и говорить — чести мало. Ведь ты же истребитель! Гвардеец!

— Товарищ капитан!.. — вспыхнул Багиров.

— Спокойно, — прервал его Кожанов. — Не кипятись Пойми, ведь я хочу тебе верить. Может быть, там на самок деле полным-полно «мессеров». Но ведь задание мы обязаны выполнить. Поэтому сейчас мы с тобой полетим туда еще раз. Но запомни, в полете, что бы не случилось, держись рядом. План такой: идем парой на предельно малой высоте, по радио — ни звука. Перед целью набираем высоту — я до трех с половиной тысяч, ты — до четырех. Это тебе запас на случай, если придется резко увеличить скорость. Проскакиваем над первым аэродромом и сразу берем курс на второй. И главное, не волнуйся, если придется принять бой, старайся не отрываться от меня. Вдвоем мы справимся с кем угодно. Ведь мы же гвардейцы! Все понял?

— Так точно, товарищ капитан, — бодро ответил Багиров.

Короткий разбег, и в небо ушли два истребителя, впереди, как всегда, Кожанов, вторым — Багиров. Минут через сорок он один вернется на аэродром...

Можно, хотя и трудно, попытаться понять человека, совершившего неблаговидный поступок в обычной жизни. Но нет оправдания трусу и подлецу, бросившему товарища и командира в бою.

Кожанов до последней минуты верил в этого человека, хотел вернуть его в строй, воспитать его преданным защитником Родины. Но ошибся, пожалуй, единственный раз в жизни...

Во время расследования Багиров, путаясь в словах, пытался объяснить, что потерял ведущего, что-то бормотал о перебоях в работе мотора. Все это противоречило показаниям операторов радиолокаторов, которые следили за полетом разведчиков. На экране локаторов четко было видно, что на подходе к первому вражескому аэродрому навстречу нашим самолетам вылетело несколько вражеских истребителей. Наша пара имела все условия для удачного завершения боя — преимущество в высоте, в скорости и в возможности маневра. Но в этот момент произошло необъяснимое — один из наших самолетов вдруг резко сбросил скорость, заложил вираж, развернулся и исчез с экрана.

Кожанов, ничего не подозревая, продолжал сближаться с: врагом. Через одну-две минуты все отметки слились на экране в одну размытую точку, что соответствовало групповому воздушному бою. Схватка длилась около четырех минут...

Материалы расследования показали — Кожанов вступил в бой, рассчитывая на поддержку ведомого.

Это был последний бой замечательного летчика, парторга, комиссара, верного сына Родины коммуниста Петра Кожанова.