Мы Родине служим

1

В биографиях первых крупных партийных, советских и военных работников есть примечательная особенность: занятые нелегкими служебными делами, они находили время для многообразной общественной и культурной деятельности. И диву даешься, откуда черпали они энергию.

В Москве есть Дом авиации и космонавтики. Первое его название — Аэрохиммузей. Сейчас в этом доме нет, к сожалению, на видном месте портрета П. И. Баранова, хотя именно он был председателем организационной комиссии [125] по созданию такого музея. Сохранилось обращение начальника ВВС Красной Армии и заместителя председателя ОДВФ Баранова, который еще на восьмом году Советской власти призвал всех работников воздушного флота и активистов Общества создать в Москве аэромузей: «Мы еще бедны, — писал в этом обращении Баранов, — и средства наши ограничены. Больше бережливости, инициативы, творческой энергии!»

Не лишне напомнить нынешним активистам Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту, что после трагической гибели Баранова его имя присвоили первому в Москве водномоторному клубу и Центральной планерной школе в Коктебеле. Не только летчики и планеристы, но и энтузиасты автомобильного и водномоторного спорта, строители первых аэросаней, первые «гирдовцы» Осоавиахима (группа, изучавшая реактивное движение) — все они получали горячую поддержку Петра Ионовича в смелых, интересных и многообещающих начинаниях. И наряду с этим — забота о человеке, о каждом ценном для партии и для страны работнике.

Обратимся снова к личному архиву бывшего начальника ВВС. Вот черновик его письма, датированный мартом 1925 года. Что побудило Петра Ионовича обратиться с письмом непосредственно в Центральный Комитет партии?

«В Москву из Донбасса приезжает по делам т. Акулов Иван Алексеевич. Убедительно прошу в партийном порядке обязать т. Акулова освидетельствоваться у врачей и (в том же партийном порядке) предписать ему строгое лечение». Баранов сообщал Центральному Комитету, что знает Акулова по революционному подполью, уже тогда он страдал туберкулезом, а теперь его здоровье ухудшилось, и это не может не тревожить партию. «Хороший товарищ, замечательный работник. Будет очень горестно потерять его. Надо принять решительные меры и заставить Акулова лечиться». Последняя строка: «Прошу не говорить Акулову об этом письме. Баранов».

Акулова вылечили, и он пережил Баранова. Старые коммунисты хорошо помнят бывшего секретаря ЦИКа и бывшего Генерального прокурора страны. Умер Иван Алексеевич Акулов не от туберкулеза — иная смерть настигла его в тяжкую годину жестоких репрессий... [126]

Перебирая чудом уцелевшие бумаги из личного архива Петра Ионовича (основной архив, переданный на хранение И. А. Акулову, исчез после его ареста), родственники нашли обрывок записки с почерком Беллы: «Фрося, я взяла до Петиной получки...» Ефросинья Ионовна и ее муж часто обнаруживали такие записки в ящике комода, где обычно лежали деньги. Зарплата члена правительства и заместителя наркома, ограниченная партмаксимумом, была значительно ниже зарплаты инженера, специалиста по авиационным моторам — мужа Ефросиньи Ионовны. И приходилось Белле одалживать. Семья была уже не маленькая, расходы — большие.

— Однажды Петя чуть не разбогател, — вспоминала Ефросинья Ионовна. — Сотрудник из финчасти Наркомата обороны приносит ему пачку денег, если не ошибаюсь, около трех тысяч рублей. Петя годами не получал за выслугу в армии, премии, и вот ему эти деньги надо получить. Петя не торопится расписаться в ведомости, деньги пересчитывает. А мы, женщины, уже свой счет ведем: к зиме купим шубу Белле, летом всей семьей поедем на курорт. И вдруг брат вырывает лист из блокнота, что-то пишет, завертывает в этот лист деньги и возвращает их почтальону. «Несите, — говорит, — в финчасть, в моем заявлении все объяснено». А нам сказал: «Не расстраивайтесь, посчитайте, сколько ребят из детдома можно будет на эти деньги обуть». Зная Петра, мы с Беллой только переглянулись и, вздохнув, распрощались с надеждами на шубу и на курорт.

2

И еще, в личном архиве Петра Ионовича сохранились убедительные свидетельства его дружбы с писателями, журналистами, художниками и композиторами. Начальник Военно-воздушных сил, а затем руководитель авиационной промышленности был кровно заинтересован, чтобы работники печати, люди искусства приобщились к такой благодарной теме, как авиация, и отразили ее в своем творчестве.

Поддержав идею выпуска первого сборника художественных очерков о людях авиации, П. И. Баранов написал предисловие для этой книги, названной «Крылья Советов». Интересны тезисы выступления Баранова на [127] встрече-беседе с большой группой писателей. Это лишь беглые карандашные наброски, но и они дают представление о той перспективе, которую развернул Петр Ионович перед слушателями.

У авиации небольшая, но богатая история. Двадцать лет назад француз Блерио перелетел через Ла-Манш и приземлился в Англии. Нас сейчас уже не удивляют перелеты через океан. Новые дали и высоты влекут людей. Романтика подвигов вдохновляет молодежь. Буржуазная пропаганда это учитывает. За рубежом наряду с воспоминаниями Рихтгофена, Иммельмана и других появляются «Тайны воздушной войны», «Трагические полеты» — книги, в которых правда и вымысел служат прославлению силы и славы. Обретут их те, кто сядут за штурвал самолета. Цель — привлечь молодежь в военную авиацию.

История советской авиации богата примерами истинного героизма первых, преданных революции красных летчиков. Теперь авиация вышла на широкую и прямую дорогу технического прогресса. Люди — творцы этого прогресса, их судьбы дают писателям увлекательный, динамичный сюжет и острую фабулу для романа, повести, рассказа, очерка. Народ любит авиацию и с интересом встретит посвященные ей пьесы и кинофильмы, стихи и песни. Маяковский в этой теме находил вдохновение для поэмы и для лозунга. Нет нужды учить литераторов, как писать. Но помочь им изучить новый для них материал — можно и нужно.

Группа писателей, выслушав Баранова, тут же изъявила желание поехать в авиационные части, к самолетостроителям. На следующий день Баранов отправил начальникам трестов и директорам заводов письмо, в котором подчеркнул необходимость оказать писателям «самый дружеский прием, товарищескую поддержку и доверие».

Особое место в личном архиве Петра Ионовича занимает пачка корреспонденции, присланных из ВМАП — так называлась существовавшая тогда «Ассоциация пролетарских музыкантов». Некоторые руководители этой «ассоциации» с усердием, достойным лучшего применения, пытались использовать авторитет начальника ВВС для расправы с авторами новой песни «Все выше». Чем большую популярность эта песня завоевывала, тем яростнее ВМАП нападала на ее композитора. [128]

Комбриг Александр Туржанский никак не ожидал, что ему придется участвовать в конфликте, затеянном ассоциацией ВМАП. Но однажды Баранов его спросил:

— Вы в музыке разбираетесь?

— Музыку люблю.

— Это мне известно. А песню «Все выше» поете?

— Ее все поют.

— Поют... А знаете ли вы, что эта музыка напоминает западный фокстрот? Не марш, а фокстрот, подумайте только, Александр Александрович! До чего мы докатились...

Туржанский уловил шутливую нотку в голосе начальника и в тон ему сказал:

— Это ужасно! Особенно для тех, кто не знает, что под любой марш можно танцевать фокстрот.

— Под любой? Вы в этом уверены? Нуте-с, нуте-с...

И Петр Ионович тут же связался по телефону с ассоциацией ВМАП.

— Говорит Баранов. Читал ваши петиции и разбирался в ваших претензиях. Я не композитор и поэтому консультировался... Туржанского знаете? Да, весьма авторитетный знаток музыки. Что? И вы такого мнения о Туржанском? — Петр Ионович ладонью прикрыл рот, чтобы сдержать смех. — Кстати, он и в авиации неплохо разбирается. Так вот, этот общепризнанный авторитет утверждает, что фокстрот можно танцевать под любой марш. Под авиационный тоже. Что? Не знаете и знать не хотите?..

Петр Ионович отложил трубку, и, пока смотрел на нее, легкий румянец играл на его щеках. Но злость прошла, румянец исчез, и, снова прижав трубку к уху, он заговорил спокойно:

— Допускаю, нечто похожее на этот мотив вы слышали там, на Западе, в кабаре. Пусть танцуют, шут с ними... — И снова вспыхнул румянец на щеках. Извольте не перебивать! Если вы ко мне обратились и ждете моего ответа, так выслушайте его. Нельзя наложить запрет на песню, которая полюбилась народу. Ее поют на собраниях, с нею шагают в строю. И она будет звучать на наших праздниках авиации.

Прошло немного времени, и песня «Все выше» стала авиационным маршем Советских Военно-воздушных сил. [129]

Комбрига Туржанского срочно потребовали к начальнику ВВС не для того, конечно, чтобы он участвовал в споре о судьбе песни «Все выше». В те дни решалось нечто более важное для авиации и, как впоследствии выяснилось, для судьбы самого Баранова. Петр Ионович вызвал Туржанского, который командовал авиационной бригадой Научно-исследовательского института ВВС, чтобы сообщить весьма важную новость. Правительство наметило смотр авиационной техники, образцы которой будут представлены на Центральном аэродроме. Надо готовить к этому смотру не только машины, но и лучших летчиков, лучшие экипажи.

Уже было известно, что смотр проведет Сталин и другие члены Политбюро.

3

В печати об этом не появилось и строчки.

Смотр состоялся в середине июня 1931 года, день выдался ясный, и на аэродроме уже с утра ждали гостей. Правительственные машины прибыли в одиннадцать часов. Баранов отдал рапорт Председателю Совнаркома, а комбриг Туржанский представился Сталину. Было заранее условлено, что Туржанский будет сопровождать Сталина, чтобы дать необходимые объяснения, если их от него потребуют. Туржанский доложил, что самолеты, которыми бригада располагает — отечественные и заграничные, — готовы к смотру. Экипажи построены. Сталин вытащил из кармана плаща коробку папирос, не спеша закурил и направился к строю самолетов.

Комбриг Туржанский последовал за ним.

На правом фланге стояли два истребителя И-5. Лучшие летчики бригады, Анисимов и Чкалов, ждали членов правительства у самолетов, готовые по первому приказу поднять машины, чтобы показать искусство высшего пилотажа и «воздушный бой». За И-4 и И-5 для наглядного сравнения стоял французский истребитель «Потэз», отечественные самолеты-разведчики Р-5 и другие машины. А в стороне, как бы подчеркивая свою необычайную исключительность, возвышался новый туполевский самолет, тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Туржанский знал, что его миссия завершится, как только Сталин обойдет строй машин. Главный конструктор ТБ-3 и другие сотрудники [130] ЦАГИ были на аэродроме, чтобы представить правительству свое создание.

Кажется, по плану смотра все было заранее распределено. И все же все шло не так, как намечали. Сталин приближался к строю самолетов, дымя папиросой. Туржанский оглянулся: члены правительства, сопровождаемые Барановым, Алкснисом и другими военными, шли за Сталиным, строго соблюдая дистанцию. И когда до истребителей осталось не более десяти шагов, комбриг сказал:

— Извините, пожалуйста, Иосиф Виссарионович, но, может быть, вы здесь докурите? У самолетов нельзя...

Сталин остановился. Он, конечно, знал, что все смотрят только на него, и, ничего не сказав Туржанскому, каблуком стал вбивать в землю окурок. Туржанский понял, что поставил Сталина в неловкое положение. Поступить иначе комбриг не мог — курить у самолетов никому не позволено. Снова двинулись к самолетам, Сталин ускорил шаг и, поравнявшись с истребителями И-5, не дал Туржанскому доложить, что это за машины и кто ими управляет, а спросил на ходу:

— Радио есть на самолетах?

— На этих нет. Это истребители...

— Почему нет? — Сталин резко остановился и, не оборачиваясь, требовательно спросил Орджоникидзе: — Серго, почему нет радио? Скажи — почему?

Орджоникидзе, пытаясь понять, чем Сталин интересуется, вопросительно посмотрел на Баранова, и Петр Ионович напомнил о первых, пока экспериментальных, попытках радиообмена с истребителями в воздухе. Однако Сталин не стал слушать и направился к другим машинам. Теперь ничем, кроме радио, он не интересовался. Раций не оказалось не только на отечественных истребителях И-4, но и на французском «Потэзе». Радио было лишь на наших Р-5. Это, однако, не изменило мрачного настроения Сталина.

В тот день все надежды возлагали на коронный номер смотра — показ нового туполевского бомбардировщика. Машина всем понравилась, и Сталин пожелал увидеть ее в полете. Было известно, что единственный пока экземпляр ТБ-3 доставил на Центральный аэродром летчик ЦАГИ Михаил Громов, внезапно, перед самым смотром, заболевший. Кроме Громова (он находился в госпитале) ТБ-3 испытывал летчик ЦАГИ Волковойнов. Однако [131] и его не было в Москве, и это тоже знали те, кто побоялся сказать Сталину о причине, по которой ТБ-3 не может сейчас взлететь.

Петр Ионович понял, что ничто и никто его не оправдает, если ТБ-3 не взлетит. Он отозвал в сторону комбрига Туржанского и, заложив руки за спину, кусая губы, тихо сказал:

— Нуте-с, что будем делать? Приехало правительство, а мы не можем показать в полете самую интересную машину? Распишемся в нашей беспомощности?

Туржанский предложил Баранову пойти на риск. Два летчика из его бригады, Козлов и Залевский, пилотировали раньше ТБ-1. И хотя тот самолет по размерам был значительно меньше и имел лишь два мотора, Туржанский был уверен, что летчики и на новом, четырехмоторном бомбардировщике, если им прикажут...

— Действуйте! — приказал Баранов.

Кое-кто из военных не советовал Баранову рисковать, некоторые пытались даже протестовать, но Баранов был непреклонен и приказ вступил в силу. Однако самые большие волнения еще были впереди. Опробовав моторы, Козлов и Залевский, уже готовы были вырулить на старт, когда Сталин вдруг заявил:

— А почему бы мне не полететь на этом бомбардировщике? Возьму и полечу...

Он шел к самолету, не слушая советов и просьб окружающих отказаться от своего намерения. Было ли это капризом или жестом, рассчитанным на внешний эффект, но все растерялись. Несколько дней назад, после гибели при авиационной катастрофе заместителя начальника штаба РККА Триандофиллова, было принято негласное постановление, коим запрещалось ответственным работникам, без особого разрешения ЦК, пользоваться воздушным транспортом. Никто не решился напомнить Сталину об этом постановлении, а он упорствовал:

— Почему мне нельзя, товарищ начальник воздушных сил? — уже с вызовом обратился Сталин к Баранову.

Петр Ионович сдержанно ответил:

— Можно, Иосиф Виссарионович, если вы этого хотите. Но существует порядок: сначала надо проверить новую машину в воздухе, а потом брать на борт пассажиров. [132]

— Вот как? Что ж, я подожду, если это нужно для порядка.

Баранов и Туржанский поспешили к летчикам. Те получили приказ летать в окрестностях аэродрома не менее сорока минут. ТБ-3 плавно оторвался от земли, набрал высоту и замкнул над аэродромом широкий круг. В воздух поднялись два истребителя — И-4 и И-5. Редко когда над Центральным аэродромом видели такой искусный пилотаж, какой показали в тот день летчики Анисимов и Чкалов. Пикируя с высоты в две тысячи метров, они взмывали в считанных метрах от земли, на встречных курсах завязывали бой и, чуть не касаясь колесами машин, расходились в стороны.

Когда программа была завершена, туполевский бомбардировщик уже заходил на посадку. Летчики блестяще посадили машину, и Сталин с явным укором посмотрел на Баранова:

— Видите? Зачем я вас послушался? — обратился он к окружающим. — Зачем меня пугали?

Сталину напомнили, что приближается время, назначенное им для заседания.

— Пора, — согласился Сталин и пальцем поманил Баранова. — Летчикам передайте благодарность. Лучших — наградить.

Не попрощавшись с Барановым, Сталин направился к своему автомобилю.

«В конечном счете ничего плохого не произошло, — утешал себя Петр Ионович. — Скоро Туржанский построит летчиков, инженеров, техников, и я сообщу им о благодарности человека, который почему-то сам не захотел ее высказать. Строй дружно отзовется: «Служим Советскому Союзу!». Это будет самый достойный и справедливый ответ, потому что служат они Родине. И благодарность Родины ценят превыше всего».

Петр Ионович хорошо знал любого из стоявших в строю летчиков. Чкалов и его товарищи только приобщались к авиации, когда Петр Ионович здесь, на Центральном аэродроме, сколачивал первую учебную эскадрилью. Немного их тогда было — эскадрилий и отрядов, — и память Петра Ионовича хранит фамилии каждого красного летчика, который готов был в самую трудную для авиации пору оседлать даже самую перелатанную машину [133] — только бы крылья, чтобы взлететь, только бы горючее, чтобы залить в баки мотора. Да еще носовой платочек, чтобы по его трепету определить силу и направление ветра.

Летали...

Баранов вспомнил первый смотр авиационных отрядов. Проводил смотр Фрунзе. Михаил Васильевич был очень озабочен тем, чтобы из трех основ, на которых, как он говорил, зиждется мощь вооруженных сил, — моральной, организационной и технической — Красная Армия скорее обрела ту, в которой больше всего нуждалась — техническую основу. Как бы обрадовался сейчас Фрунзе, если б узнал о новых авиационных заводах. К концу первой пятилетки они уже вступят в строй. Как мечтал он о времени, когда страна сможет щедро давать средства на создание могучего воздушного флота.

Шесть лет прошло после первого смотра красных авиационных отрядов. Армия располагает сейчас авиационными бригадами. У нее есть истребительная, разведывательная, штурмовая и бомбардировочная авиация. Четко работают штабы летных частей и соединений. Не на пустое место придет новый начальник Военно-воздушных сил. Что будет назначен новый начальник — об этом Петра Ионовича предупредили.

Через неделю после смотра Серго Орджоникидзе сообщил Баранову, что его освободили от «занимаемых должностей» и временно ему предстоит руководить авиаобъединением. А через полгода П. И. Баранов на правах заместителя наркомтяжпрома СССР Серго Орджоникидзе возглавил ГУАП — Главное Управление авиационной промышленности.