Далеко от Петрограда
1
Война еще шла, а фронт уже разваливался.
Осенью 1917 года на полях Молдавии и Румынии началось великое брожение в русских войсках. А тут еще объявили приказ командующего Румынским фронтом генерала Щербачева о роспуске седьмой армии, и это ускорило разброд на юге. На первый взгляд приказ генерала Щербачева казался нелепым, несуразным. Фронт против австрийцев оголял тот, кто клялся в верности Временному правительству и ратовал за войну до победного конца.
Что же встревожило генерала Щербачева?
Из Питера пришла весть о победе пролетарской революции. Первые ленинские декреты о земле и мире дошли до окопов.
За Днестром подняла голову контрреволюция.
Бряцали оружием гайдамаки. [27]
А на фронте солдаты митинговали. Горластые анархисты старались всех перекричать. Мутили воду меньшевики, эсеры, националисты. Встревоженная, бурлящая масса не сразу могла отличить сущую правду от прикрашенной лжи и крикливой демагогии. Но реакционные генералы и офицеры Румынского фронта сразу учуяли, где таится главная для них опасность. Они быстро смекнули, что с австрийцами и на худой мир можно договориться, а с Лениным, с Советами придется драться насмерть.
Ревкомы частей и армии требовали полностью признать Советскую власть и не разоружаться до получения указаний из Питера. Расформировав седьмую армию, выдав ее солдатам демобилизационные удостоверения, генерал Щербачев действовал по указанию заговорщиков. И результат этой провокации быстро сказался. Демобилизованные ринулись в тыл через позиции восьмой армии.
— Куда вас несет? — спрашивали их.
— По домам! Отвоевались...
Они потрясали бумажками и подтрунивали над солдатами восьмой армии:
— Митингуете, служивые? Развесили уши и слушаете агитаторов?
— Эй, серые, присоединяйся! К зиме дома будем.
— Агитируй ногами за землю, за теплую хату.
Солдаты почесывали затылки:
— Ай правда?..
Четвертый год идет война. Осточертели «карпатские долины, кладбища удальцов». А тут говорят разное, всяк на свой лад агитирует. Когда же этому конец? Может, самая пора пришла «агитировать ногами» за конец войны?
В те суровые и смутные дни, на далекой чужбине, откуда было знать рядовому солдату Румынского фронта, что от войны ему не уйти, что скоро, очень скоро вспыхнет она на тех самых дорогах, что ведут к Питеру, к дому, к семье...
В Приднестровье и на Буге казачьи заслоны встретили демобилизованных из седьмой армии. Не разбирались, у кого есть «генеральская бумага», у кого нет, — всех призвали в войска Украинской рады и вооружили, чтобы воевать уже не с чужеземцами, а против своих. Непокорных судили, расстреливали.
Вот когда раскусили солдаты своего «главнокомандующего благодетеля». Как же теперь быть? Куда податься? [28]
Одни дезертировали на свой страх и риск, в одиночку и группами пробивались на север и на восток. Многие же повернули назад, к фронту, и сами потянулись к оружию.
Теперь они знали, в каком стане сражаться. Не дали им избавления ни царь, ни Временное правительство. И будут они собственной рукой утверждать правду на земле — правду, о которой прослышали еще на Румынском фронте.
Там, на солдатских митингах, выступали разные ораторы. Не скупились на посулы. Но только у большевиков слова не расходились с делами. И солдаты вспоминали сейчас тех, кого не сломили царские тюрьмы и каторги и кто делил с ними тяготы окопной жизни. Вспомнили, например, балтийца Семена Рошаля и своего брата-пехотинца, рядового Петра Баранова. Оба — питерцы, большевики. Матрос и солдат не заискивали перед золотопогонниками. Матрос и солдат знали ленинскую правду и не побоялись самого генерала Щербачева. Они пришли в штаб-квартиру командующего и именем Советской власти потребовали уважать и выполнять ее декреты.
В войсках шла молва, что казаки, охранявшие генерала Щербачева, расстреляли матроса. А солдат сбежал. И теперь в Карпатах собирает большой отряд...
2
Так ли это было?
Да, Семен Рошаль и Петр Баранов были земляками. Они знали друг о друге, а встретились далеко от Питера, на Румынском фронте.
Когда Баранов исполнял в Питере обязанности председателя Союза конторщиков, ему рассказали о Рошале, бывшем студенте-медике, затем конторщике из больничной кассы Путиловского завода. Это был совсем юный и очень отважный подпольщик, известный в партийных кругах под кличкой «Доктор». Арест Петра помешал встрече с Доктором. Когда Баранова выслали из столицы, его камеру в «Крестах» занял Рошаль, арестованный за революционную пропаганду в войсках. Февральская революция вызволила Баранова из Казанской тюрьмы, а Рошаля — из «Крестов». [29]
Июнь 1917 года. Казанский пехотный полк прибывает в Могилев-Подольский и зачисляется в 41-ю дивизию Румынского фронта. Председателя полкового комитета рядового Баранова солдаты посылают своим делегатом на съезд социал-демократов восьмой армии. В это время на родине Петра, в Новой Деревне, бывший председатель большевистского кронштадтского комитета матросов Семен Рошаль прячется от ищеек Керенского. Он снова попадает в «Кресты», откуда его освободила уже Октябрьская революция.
С мандатом, подписанным Лениным, Семен Рошаль, полномочный комиссар Совнаркома, едет в Одессу. Меньшевики и эсеры, засевшие в Исполнительном комитете Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области (Румчерод), всполошились. Да и было от чего! Недавно в ревкоме восьмой армии старая революционерка Евгения Бош и рядовой Петр Баранов создали сильную большевистскую фракцию. Новый большевистский ревком во главе с Барановым объявил единственной властью, которой он подчиняется, Совет Народных Комиссаров. Теперь прибыл из Питера комиссар Совнаркома и с матросской прямотой предъявил Румчероду ультиматум: «Либо признаете Советскую власть, либо — мандаты на стол!» На митингах, где выступал Рошаль, солдаты его горячо поддержали.
Обстановка на фронте накалялась. В Румчероде меньшевики и эсеры разводили нудные, бесплодные дискуссии, а между тем в штабах войск заговорщики уже действовали и плели коварные интриги. Четвертого декабря в Яссах они внезапно арестовали большевиков из местного гарнизона и затем объявили новый орган власти — «Национальный комитет». Создание такого комитета рядом со штаб-квартирой генерала Щербачева и румынским штабом было весьма подозрительным.
Нити заговора вели в Яссы. Семен Рошаль помчался туда, чтобы на месте выяснить обстановку.
В предместье Яссы — Соколы Рошаля ждали представители из разных частей. Здесь он встретился с Петром Барановым, председателем фронтового ревкома. Договорились о составе делегации, которая завтра пойдет к командующему. Прискакал в Соколы секретарь ревкома Ванюша Панин, однополчанин Баранова, и привез пакет. Генерал Щербачев официально приглашал делегацию, [30] возглавляемую Рошалем, к себе, в Яссы, для переговоров с украинскими представителями из «Национального комитета».
Баранов насторожился:
— Зачем командующему сталкивать нас с националистами? Что он замышляет?
— Выясним, — отвечал Рошаль. — Разговаривать будем только с командующим, а не с каким-то «Национальным комитетом».
Рошаль заночевал у Баранова. Ванюша Панин вскипятил самовар, и длинную зимнюю ночь гость и хозяин скоротали, вспоминая родной Питер, общих друзей, знакомых. Рошаль рассказал Петру, как ходил с кронштадтскими моряками на первую встречу с Лениным, о Новой Деревне, где скрывался в подполье, о Луначарском и Колонтай, с которыми познакомился в «Крестах», о Смольном, где он опять увидел Ленина.
Баранов познакомил Рошаля с обстановкой на фронте. Многие офицеры тайком бегут к Дону, где контрреволюционный «Войсковой круг» собирает силы. Стихийная демобилизация, вызванная приказом Щербачева, на руку генералам и атаманам. Вот почему Военно-революционный комитет решил создавать свои вооруженные отряды. В восьмой армии такой отряд уже есть. Командует им поручик Геккер, человек надежный — он вступил в партию большевиков еще до октябрьских событий в Питере.
— Правильно решили! — обрадовался Рошаль. — Сила силу ломит. В Бессарабии наши товарищи объявили призыв в «Особую революционную армию по борьбе с румынской олигархией». Любят у нас громкие названия... — Рошаль заразительно рассмеялся, потом серьезно добавил: — Пока там бояре трепещут от одного имени Котовского. Его отряды уже действуют. А мужик в Бессарабии делит землю и будет за нее драться. Да, дорогой земляк, далеко мы от Питера... Но зря генерал Щербачев полагает, что ему здесь можно хозяйничать, как в своей вотчине. Посмотрим, как он себя завтра поведет...
На другой день, когда они приближались к штаб-квартире генерала Щербачева, Баранов приметил конный патруль казаков. Он отозвал Рошаля в сторону:
— Нас всего десять делегатов. Не вызвать ли и нам надежный патруль? [31]
Рошаль подумал и не согласился:
— Теперь поздно...
А через несколько шагов остановился, тихо сказал Баранову:
— Мы в «Крестах» сидели в одной камере. При мне там была на стене надпись. Чем ее только выцарапали?..
— Была, — вспомнил Баранов. — Первая строка из «Варшавянки».
— Да. «Вихри враждебные веют над нами...» Так было, так еще будет... Они вызвали казаков? Они окружают себя охраной? Значит, не мы их — они нас теперь боятся. Пошли!
— Опаздываете, господа большевики...
Переступив порог, Рошаль остановился, удивленный таким обращением. Оглядел большую приемную командующего. За столом, на председательском месте, сидел не генерал, а какой-то офицер в звании капитана. И весь ряд стульев у левой стены занимали офицеры. Они чуть повернули головы к дверям, и никто не встал, демонстративно выказывая пренебрежение к официально приглашенной делегации.
— Опаздываете, господа большевики, — повторил сидевший за столом офицер. — Дисциплины не знаете. — Он метнул злобный взгляд на Рошаля. — Почему одет не по форме?
В приемную вошли только Рошаль и Баранов, остальные делегаты, ожидая вызова, толпились в коридоре. Баранов явился в солдатской, аккуратно подогнанной шинели, а на Рошале поверх матросского бушлата была кожанка, перехваченная ремнем. Широкие брюки заправлены в сапоги.
Рошаль обратился к Баранову:
— Мы не ошиблись дверью, товарищ председатель Военно-революционного комитета? — И небрежно кивнул головой в сторону капитана: — Кто такой?
Баранов приподнял худые плечи, недоуменно развел руками:
— Есаул... И зачем сюда пожаловал? Понять не могу. — Потом резко повернулся к недвижно сидевшему ряду офицеров и принял стойку «смирно»: — Нуте-с, господа, извольте встать и представиться. Перед вами товарищ [32] Рошаль, полномочный представитель Совета Народных Комиссаров. — Он отдал Рошалю честь и опять обратился к офицерам: — Кто тут старший?
— Отставить! Забыл, хам, где находишься?
Баранов небрежно взглянул на есаула и скупо, лишь уголками губ, усмехнулся:
— Есаул Сливинский, — сказал он Рошалю. — Тридцать седьмой казачий полк. Вежливости не обучен, да и к чему она ему? Знает, что казаками осталось недолго командовать, выслуживается теперь перед «Национальным комитетом».
Офицеры возмущенно зашумели. Некоторые даже встали, приняв угрожающие позы. И снова есаул взревел командой «Отставить», но уже адресованной к офицерам:
— Самосуда не позволю! У меня есть приказ генерала Щербачева касательно этой встречи. Приступим к делу, граждане комиссары...
Рошаль между тем продолжал разговор только с Барановым:
— Щербачев отдает приказы, хотя я телеграфировал, что без моей подписи ни один его приказ не действителен. Щербачев знает об этом сборище?
Есаул Сливинский схватил со стола какую-то бумагу и, широко расставляя ноги, пошел на Рошаля. Дорогу ему преградил Баранов. Есаул вскипел:
— Эй, председатель ревкома, калиф на час, не путайся... Я дипломатической вежливости не обучен, и мне она... — есаул зло, матерно выругался. — Сколько мне еще командовать — один бог знает, только ваше время кончилось. Иди сюда, питерский комиссар. Подпиши бумагу, что слагаешь с себя полномочия.
Рошаль приблизился к Баранову. С подчеркнутым спокойствием, будто угроза есаула его не касается, сказал:
— И еще надо проверить, отменил ли Щербачев свой приказ о демобилизации. Все это мы выясним только у него. Разыщем его хоть под землей. Пошли!
В дверях два казака скрестили штыки винтовок. Есаул махнул рукой молоденькому хорунжему, и тот, распахнув форточку, по-разбойничьи свистнул. Ему отозвался цокот копыт. Конный разъезд полукругом выстроился перед зданием.
А в коридоре штаба уже шла потасовка. На каждого делегата навалилось по нескольку казаков. Баранов кинулся [33] к столу, где стоял телефон, но аппарат перехватил какой-то хорунжий.
— Не будет вам подмоги, — злорадствовал хорунжий. — Не будет...
Есаул Сливинский взглянул на часы.
— Вот и кончились переговоры. — Он с наслаждением разорвал бумагу, а клочки спрятал в карман. — Покажу генералу, как питерский комиссар принял его условия. Хорошие мы дипломаты, господа большевики?
Рошаль и теперь не потерял самообладания:
— Есаул, не забудьте сказать генералу, что он несет ответственность за этот мерзкий фарс, который вы разыграли в его штаб-квартире.
— Не пугай, комиссар! Сами разберемся, кто прав, кто виноват. А пока поехали.
3
Их вывели во двор. Рошаля и Баранова втолкнули в машину командующего, остальных насильно посадили в две брички и в сопровождении конного патруля повезли на окраину Ясс. За городской чертой арестованных ждал румынский пикет. Есаул Сливинский с помощью переводчика обратился к старшему пикета — румынскому офицеру. Слушая переводчика, тот лишь согласно кивал головой, подозрительно косясь на Рошаля и на прибывшего из Одессы члена делегации — большевика Рога. Арестованных построили в одну линию, затем румынские солдаты отвели Рошаля и Рога в сторону.
— До выяснения особых обстоятельств, — объявил есаул Сливинский, — двух делегатов мы задерживаем в качестве заложников. Они будут под охраной наших военных союзников.
Баранов вышел из строя, но румыны тут же оттеснили его назад.
— Нет никаких обстоятельств, которые требовали бы заложников, — заявил Баранов.
— Есть! — перебил Сливинский. — В четвертой армии ваш ревком арестовал члена Центральной рады. Пока его не освободят...
— Это ложь! Я отвечаю за действия ревкомов в частях. Почему вы меня не берете как заложника? Почему [34] вы из штаба Щербачева не связались со штабом четвертой армии? Вся ваша провокация белыми нитками шита. И не разжигайте нашу ярость, господин есаул...
— Молчать! Кончай митинг!
Румыны закрутили Рошалю и Рогу руки за спины и втолкнули в машину. Казаки, вскинув винтовки, не давали делегатам приблизиться к автомобилю. Рошаль встал, успел крикнуть:
— По частям, товарищи! Ступайте к солдатам, телеграфируйте Совнаркому...
Его сбили с ног, и машина рванула вперед. Следом за нею ускакал казачий патруль.
Румынский пикет направился к своим казармам.
— Почему нас отпустили? — обратился Баранов к делегатам. — Опасаются гнева солдат, если мы не вернемся в свои части. Зачем привезли сюда, в безлюдное поле? Видно, хотели на время лишить нас связи с частями. Теперь они на любую подлость пойдут, чтобы расправиться с Рошалем. Надо действовать! Шесть делегатов возвратятся в Яссы, разыщут командующего и предупредят, что Совнарком не потерпит произвола. Один поедет в Могилев-Подольский и передаст Геккеру — пусть приведет в боевую готовность наш отряд. Я иду в Романы: в ревкоме четвертой армии что-то произошло...
4
Ревком четвертой армии был арестован в полночь.
Арест произвели румыны, и их часовые долго охраняли дом, где раньше помещался комитет. Но тот, кого румыны ждали, не появлялся. На рассвете какой-то русский солдат-пехотинец прибрел к дому, охраняемому румынами. Шел он вразвалку — то ли притомился служивый, то ли пьян, — и часовые издали пригрозили ему ружьями. Пехотинец свернул за угол, но вскоре, уже с другой стороны, незаметно приблизился к перекрестку, кого-то высматривая или выжидая. И вдруг, заметно прихрамывая, побежал он навстречу военному, жестами показывая, чтобы тот повернул назад. Военный остановился:
— Ванюша, ты здесь каким чудом?
— Ох, товарищ Баранов, не спрашивайте. Ступайте за мной. Мы дворами, огородами... [35]
— Да объясни толком!
— А я в этой кутерьме и сам не разберусь. Выполняю приказ Геккера: разыскать Баранова и сопроводить его до Могилев-Подольского. Я за вас головой отвечаю.
Картина несколько прояснилась, когда они прибыли в Могилев-Подольский. Генерал Щербачев отказался принять делегатов, вернувшихся в Яссы, и сообщил по телефону Геккеру, что не может освободить Рошаля, так как тот арестован румынскими властями. Генерал заявил, что при сложившейся на фронте ситуации румынские части ему уже не подчинены. Геккер спросил Щербачева, где находится сейчас Баранов, и тут командующий оборвал разговор по телефону.
Чтобы предупредить Баранова, Геккер погнал секретаря ревкома Ванюшу Панина в Романы. Ванюша оседлал самого резвого коня. От Могилев-Подольского он скакал таким бешеным аллюром, что запаленная лошадь не выдержала и пала под седоком на полпути. В Романы Ванюша проник затемно. Болели натертые ноги, но он обошел всех знакомых солдат. От них узнал об аресте комитетчиков, о бесчинствах румынской военщины. Оказывается, кто-то уже предупредил румын, что Баранов подался в Романы, и здесь готовили над ним расправу. Никакого представителя Центральной рады в Романах, конечно, не было.
Румынский фронт окончательно развалился. Пришла тревожная весть о наступлении немцев. На Украине, почуяв безвластие, разгулялись разбойничьи банды самозванных атаманов. Баранов и Геккер стянули в Могилев-Подольский десять тысяч добровольцев. Это была Красная гвардия, созданная Военно-революционным комитетом бывшей восьмой армии, и теперь, по приказу из Центра, она готовилась к походу на север.
А на севере уже разгоралась гражданская война.
Новый, восемнадцатый год занимался над Россией в огнях пожарищ.
5
Лишь месяц спустя, под Уманью, Баранов и Геккер узнали о расстреле Семена Рошаля.
На глухом полустанке Баранова и Геккера задержала необычная охрана — китайская. Русского языка китайцы [36] не знали, никаких мандатов не признавали и доставили задержанных в штабной вагон, к своему комбату, который, к счастью, оказался не китайцем. За грубо сколоченным столом сидел красивый парень с густой копной смолисто-черных волос. По внешнему облику трудно было сразу определить — русский он или украинец, молдаванин или еврей. Баранов и Геккер представились, показали свои документы.
Парня звали Якиром. Фамилия бывшего члена Бессарабского губревкома была знакома Баранову. Якир организовал первый в Кишиневе красногвардейский отряд, а теперь командовал батальоном китайцев, добровольно перешедших на сторону революции и принятых в состав Тираспольского красногвардейского отряда.
Курс движения у всех один — на север.
Заговорили о китайцах.
— Как же вы ими командуете? — спросил Геккер Якира. — Лопочут бог весть что... Немой батальон!
— Зачем немой? — обиделся Якир. — Они отлично понимают, что к чему. И службу свою знают. На Румынском фронте офицеры поиздевались над ними, просветили, можно сказать. А слово «Интернационал» на всех языках звучит одинаково.
Знал Якир лишь несколько китайских слов, однако понимал своих бойцов настолько, что смог по их рассказам зримо представить себе расстрел одного большевика. Китайцы показали Якиру на карте место, где они работали у румын на рытье окопов. Мимикой, жестами, искусно подражая звукам, они горячо объясняли своему комбату, как однажды ночью побежали на выстрелы к оврагу, но увидели только верховых, ускакавших к Унгенам. А утром в овраге нашли труп убитого.
Якир с грустью сказал:
— Все время твердят мне: «Ты комиссар, там комиссар». И показывают, что тот, расстрелянный под Унгенами, тоже был молодой, на меня похожий. Носил такую же кожанку...
Баранов побледнел. Геккер заметил это, стал разубеждать: каких только небылиц не услышишь на войне!
— Это был Рошаль, — глухо сказал Баранов. — Питерский комиссар Рошаль. — Пытливо глядя на Якира, спросил: — Сколько вам лет, товарищ?
— Двадцать. Уже исполнилось двадцать. [37]
— И ему было столько же... Черноволосый, в кожанке...
Баранов и Геккер молча распрощались с Якиром. Вместо долгих напутствий — короткое, сильное рукопожатие. Так расстаются молодые люди, не озабоченные тем, когда и где сведет их опять судьба.
Да и кто знал тогда, как сроднит революция судьбы юных своих сыновей?