Первая атака
Так в кропотливом труде подразделение Сафонова провело весь май и первую половину июня 1941 года.
В ленинском уголке — самой обширной землянке, где в непогоду лётчики играли в шахматы и слушали радио, где проводились беседы и лекции, 22 июня было, как обычно, многолюдно.
В ожидании радиопередачи оживлённые споры разгорелись вокруг последних занятий, которые проводил Сафонов. В дальнем углу, примостившись у столика, Коваленко разбирал деловые бумаги.
— Просто «проутюжить» воздух всякий сумеет, — доносился до Коваленко голос командира. — Но надо отработать все элементы полёта в данных условиях. В совершенстве отработать! Внимательно, во всех подробностях изучить район полётов, рельеф местности...
Давно ли вот так же вдвоём проводили они дни, недели и месяцы в лётной школе в непрерывных трудах и занятиях?
Вдруг из репродуктора раздался чёткий голос:
«Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза...»
Стоя плечом к плечу, тесным полукругом, лётчики слушали речь товарища Молотова:
«...Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления [32] воины, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города...»
В Киеве семья Коваленко, в Туле — жена и маленький сынишка Сафонова, Витя... Сафонов взглядывает на друга, и в глазах его Коваленко читает: «Клянусь!»
«Клянусь!» — отвечает горящий решимостью взгляд Коваленко.
С первых же дней войны было ясно, что немецкие фашисты и их финские прислужники поставили себе целью на севере отрезать Мурманск от жизненных центров страны и затем захватить Карелию.
Но на пути захватчиков по всей стране грозной стеной встали за правое дело советские люди.
В части старшего лейтенанта Сафонова только что закончился митинг. Лётчики, механики, мотористы и стрелки — все, как один, поклялись Родине и товарищу Сталину защищать родную страну до последней капли крови. А после митинга командир эскадрильи отправился на аэродром. Здесь стояли новые самолёты. И вот он увидел их. Они ещё не разведены по капонирам, стоят рядами на поле — блистающие свежестью красок, похожие на грозных бойцов, готовых ринуться по первому сигналу в бой.
Борис Сафонов обошёл самолёты, к каждому прикоснулся рукой, заглянул в кабину. В его ушах ещё стояли отзвуки речей товарищей по полку.
Взволнованный этими бесценными подарками Родины, он думал о несокрушимом могуществе родной советской страны, о величии дел народа, пробуждённого к творчеству волей партии, гением Сталина. Отчётливо встали в памяти вещие слова, [33] сказанные товарищем Сталиным: «У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь».
Да, есть! Вот они стальные птицы — детища отечественных заводов. Как во-время позаботился об этом великий вождь!
Сафонов прошёл вдоль строя самолётов и вновь вернулся тем же путём. Шёл медленно. Он хотел побыть хоть несколько минут наедине со своими мыслями... Вот ему, в недавнем прошлом пастушку, затем фабзавучнику, выпала честь защищать Советское Заполярье... Край, на переустройство которого товарищ Сталин прозорливо направил советских людей.
Вместе с Сергеем Мироновичем Кировым и Климентом Ефремовичем Ворошиловым в 1933 году здесь, в Заполярье, был товарищ Сталин. Он побывал в Мурманске, посетил новые промышленные центры, беседовал со строителями.
Расцвёл и сказочно преобразился с тех пор суровый и богатый край «непуганных птиц» и первоклассного, никогда не замерзающего порта. Чудесный край пробудился и раскрыл свои несметные богатства. Ожили студёные воды озёр и быстрых рек, они стали работать на человека. В строй вошли мощные ТЭЦ — в Мурманске и в Кировске, а в Туломе и на Ниве заработали мощные гидроэлектростанции, давая свет и движущую силу десяткам заводов и рабочих посёлков.
Тысячи и тысячи советских людей — специалистов всех отраслей хозяйства — инженеров, агрономов, врачей, педагогов, судостроителей, не покладая рук, трудились над тем, чтобы расцвела советская социалистическая культура в далёком Заполярье так же пышно, как и повсюду в необъятной нашей стране. [34]
В местности, где неисчерпаемы залежи апатитовых руд, вырос крупный город Хибиногорск, ныне Кировск, с горнохимическим комбинатом. Было построено множество лесопильных заводов, рыбных комбинатов, пушных факторий и звероводческих совхозов. Ожили никелевые рудники Мончегорска. Земные недра раскрыли свои сокровища. Жизнь забила в этих пустынных и глухих доселе местах!
Сафонов снял фуражку, подставив ветру свои густые, вьющиеся волосы. Ветер дул с юга, из родных далёких мест, овевал лицо, будто ласковая материнская рука неслышно проводила по лбу и щекам. А что сейчас там — в далёких, родных широтах — на юге, на западных границах, под Тулой!? Там, в Синявине, остались его мать, братья и сестры. Там же жена и маленький Витя. Родной, такой забавный... Вспомнились последние минуты перед разлукой. Как не хотелось расставаться с сынишкой! Скоро ли доведется увидеть его?!
Сафонов тряхнул головой, словно желая освободиться от нахлынувших мыслей. Было нестерпимо думать о том, что вражеские полчища могут пойти по родной земле.
Сюда, в этот раздольный туманный край, на стыке двух морей и океана, ещё в незапамятные времена проникли пытливые люди великого Новгорода. Более семисот лет назад основали они город Колу, здесь, на берегу залива, у самого выхода в студёное Баренцево море.
Сафонов не раз бывал в этом древнем русском городе, был знаком со многими его жителями. Перед глазами встали красивые, чистые улицы приморского города, рыбацкие суда на береговом песке, растянутые на распорках сети. А около них [35] трудились поморы. Светловолосые, сероглазые, с тонкими чертами лица, эти люди были по-настоящему красивы той русской красотой, о которой поётся в песнях.
Многие века владели русские люди землёй, водами и лесными угодьями обширного и богатого Кольского полуострова. Они отвоевали её у неподатливой природы и возделали эту землю упорным трудом многих поколений. И вот на неё покушается иноземный завоеватель. Нет, не ходить захватчикам по этой земле! И в небе этом не быть им хозяевами!
За великого вождя товарища Сталина, за родную большевистскую партию пойдёт он, Сафонов, в бой на врага.
Широким медленным шагом Борис Сафонов прошёл к своему капониру.
Здесь его ждал механик звена воентехник 1 ранга Семёнов.
— Товарищ командир эскадрильи, — доложил он, — мотор опробован, зарядка полная, пулемёты опробованы!
Сафонов кивнул головой и поздоровался с механиком за руку. Потом они вместе вошли в капонир. Стройный ястребок И-16 стоял, задрав нос, укутанный в чехол. Сафонов потрогал пальцами винт, потом заглянул в кабину. Это был прекрасный истребитель с девятицилиндровым мотором воздушного охлаждения. Сафонов сроднился с этой испытанной машиной, надёжной, как верный боевой товарищ.
Сколько раз они, спаянные в одном порыве, взмывали в небо! Сколько раз камнем падали до самых тёмных разводьев сумрачного моря, чтобы на самой грани жизни и смерти вновь оторваться от притягивающих к себе морских глубин! Потом [36] пробивались сквозь тяжёлые низкие облака и «свечой» поднимались к высокому «потолку».
Сафонов сроднился со своим легкокрылым ястребком, знал каждый винтик, все повадки машины в любом положении, при любой погоде. Однако сейчас он с особым вниманием осмотрел свою машину.
Семёнов следил за его движениями с некоторым недоумением.
— Исправный самолёт, — сказал, наконец, Сафонов, довольный результатами осмотра.
— Ни разу не подвёл он нас, товарищ командир.
— То было в учёбе, а как будет в боях, — посмотрим, — задумчиво ответил командир.
И тут же, к величайшему изумлению механика, против всякого ожидания добавил:
— А всё-таки не всё в порядке, товарищ воентехник. Упустили мы с вами кое-что.
Семёнов, комсомолец, всегда исполнительный, аккуратный, не мог никак догадаться, в чём он оплошал.
— Найдётся у вас белая краска? — спросил Сафонов.
— Имеется, товарищ командир.
— Дайте!
«Неужели я что-нибудь упустил?» — с огорчением подумал Семёнов, подавая командиру банку с краской.
Недоумение его, однако, скоро рассеялось. Сафонов взял кисть и вывел на левой стороне фюзеляжа чёткими крупными буквами: «За Сталина! За ВКП(б)!»
— Вот сейчас самолёт будет в порядке, товарищ Семёнов, — произнёс он, переходя на правую сторону. Здесь такими же чёткими буквами он написал: «Смерть фашистам!» [38]
На третий день после начала войны береговые наблюдательные посты сообщили о появлении в районе Н-ской губы немецкого разведчика.
Истребитель Сафонова взвился над аэродромом одновременно с выстрелом из ракетницы. И почти тотчас же поступило дополнительное сообщение о нападении группы фашистских бомбардировщиков на наши корабли. Произошёл короткий бой. Зенитчики быстро разогнали стаю вражеских самолётов. Один из «хейнкелей», разведчик, прорвавшись сквозь огонь зениток, хотел уйти на бреющем полёте. Но в это время над морем появился истребитель Сафонова.
Набрав высоту, Сафонов стремительно бросил свой самолёт вниз. «Хейнкель» на редкость искусным манёвром молниеносно отвернул. Фашистский лётчик попытался было путём всевозможных увёрток сбить с толку советского истребителя, разойтись «вничью» и тем очистить себе путь для соединения со своей группой. Но Борис Сафонов решительно отбил все попытки врага, заставил его принять бой.
Первый бой!
Сколько раз думал об этом Борис Сафонов! С того самого дня, когда он близко увидел самолёт и когда избрал себе путь в жизни. Он думал об этом во время бесчисленных учебных полётов, ещё не зная, с каким врагом придётся ему сражаться. Но главное он продумал До конца и бесповоротно решил: быть активным в сражении — в этом секрет победы. Так учил бессмертный Ленин, так учит нас величайший полководец товарищ Сталин.
И вот пришло время проверить себя, — проверить огнем первой атаки. [39]
Сафонов начал атаку в 19 часов 24 минуты. А через минуту вражеская машина рухнула в студёные воды залива. В первое мгновение Сафонов даже не поверил, что фашистский самолёт уничтожен, взглянул вниз. На поверхности залива он увидел большое блестевшее от падающих на него лучей солнца масляное пятно.
На аэродроме Бориса Сафонова встретили лётчики, механики. Впереди всех к остановившемуся самолёту бежали Коваленко и Покровский. Из кабины показалась рука Сафонова с опущенным вниз большим пальцем. Он черкнул на фюзеляже крест. Знаменательный жест поняли все: один вражеский самолёт сбит!
Стянув с головы шлем, Сафонов встал в кабине во весь рост. Красивое, опалённое ветром лицо его пылало, в больших серых глазах светилось торжество.
— Друже! Поздравляю! — кричал на бегу Коваленко. — Где ты похоронил его?
— У самого синего моря! — пошутил Сафонов. — Над заливом. «Хейнкель». Упрямый попался!
— Ну и как? — почти задыхаясь от быстрого бега, спросил Коваленко, крепко пожимая руку командира.
— Не успел он — самую малость: я срезал ему хвост. Итак, счёт открыт. Будем его активно пополнять, товарищи!
— Будем! — за всех ответил Коваленко и добавил:
— В следующий полёт вместе?
— Добро! — с готовностью согласился Сафонов.
В иное время Сафонов, может быть, и оборвал бы шумные поздравления. Но в эти минуты большого [40] торжества он был так захвачен ещё не испытанными переживаниями, что не препятствовал товарищам говорить о своей первой победе. Охотно сам рассказывал о подробностях атаки, делясь малым пока боевым опытом. В эти минуты он всем своим существом ощущал чувство победы над врагом во имя Родины, — это и есть настоящее, большое и полное счастье!
И лишь после он стал задумываться над тем, о чём потом часто беседовал с Коваленко и с другими лётчиками.
Ведь у противника была отличная машина и лётчик-фашист дрался по всем правилам. Анализируя все стадии этого первого боя, Сафонов точно уяснил:
— Ключ победы — в смелой атаке!
Это стало законом всей его боевой деятельности: совершенствовать приёмы боя, изыскивать новые, но не для обороны, не для выхода из боя, а для победы — активные, наступательные приёмы, заранее исключающие «ничейный» исход.
— Результат, говоришь, был ясен тебе заранее? — выспрашивал Коваленко Сафонова.
— Да, пожалуй, — отвечал Сафонов. — Затрудняюсь сказать точно — почему, но я был уверен, что собью его.
— Ну, а что же по-твоему предрешило исход? — продолжал допытываться Коваленко.
— А то, что воли к победе у него не было. Фашист отчаянно и довольно умело оборонялся. Но я чувствовал и видел по его действиям — он только и думал, как ему выйти из боя. И, главное, что предрешало всё — наступал не он, а я. В этом всё дело!
Через несколько дней после этой первой победы Борис Сафонов вновь поднялся в воздух: [41] группа вражеских бомбардировщиков попыталась атаковать у стоянки советские корабли.
Звено истребителей преградило вражеским самолётам путь. Потеряв строй, фашисты повернули назад. Но уйти без потерь им не удалось: Сафонов отбил одного из бомбардировщиков и стремительно атаковал его. [42]
Победа в воздухе куётся на земле
Строго регламентированы боевые сутки на аэродроме. ропотливая работа в мастерских и капонирах идёт в напряжённых темпах. На аэродром прибыл член Военного Совета дивизионный комиссар А. А. Николаев, чтобы лично проследить за подготовкой операции.
В сопровождении комиссара сафоновской эскадрильи он направился к капониру. Там техник из недавно прибывших безуспешно пробовал запустить мотор. Увидев члена Военного Совета, он быстро встал, вытянул руки по швам.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал ему дивизионный комиссар, — и начал наблюдать за его действиями. Усталый вид техника показывал, что с мотором он маялся давно. Много раз просматривал он свечи, промывал их, заменял новыми, но мотор не запускался.
Дивизионный комиссар долго не мог понять, в чём дело, наконец, не выдержал, сам осмотрел кабину и подозвал техника к себе.
— Видите?!
Техник растерялся, не поняв сразу, на что ему указывали.
— Пожарный кран-то у вас закрыт. При закрытом кране вы никогда не запустите мотор. И [43] никто не запустил бы. Запомните, товарищ воентехник, и другим скажите: на флоте, в авиации нет и не может быть мелочей. От вашей внимательности в работе зависит исход боя в воздухе, зависит сохранность машины. И главное — жизнь лётчика в ваших руках. Вот сейчас, здесь на земле, у этой машины вы воюете против фашистов. Недаром ваш командир Сафонов любит говорить: «Победа в воздухе куётся на земле». Про вас эти золотые слова сказаны. Победу добывают умелые. Нужно помнить об этом!
— Мы всегда будем помнить об этом, товарищ комиссар.
Прощаясь, член Военного Совета приложил руку к козырьку.
— Вы свободны сейчас, — сказал он комиссару. — У Сафонова я пробуду весь день. Задачу, поставленную перед нами товарищем Сталиным, вы знаете. На вечер назначьте митинг, хотя лучше — беседу с каждым механиком, с техником, мотористом в отдельности.
— Слушаюсь, товарищ комиссар!
— Мне кажется, наш дивизионный комиссар — опытный лётчик! — сказал пилот-новичок комиссару эскадрильи, когда тот вернулся к капониру.
— Нет, он — инженер-механик! — уверенно заявил молодой техник, оплошавший при запуске мотора.
— Ни то, ни другое, товарищи, — ответил комиссар. — Он — большевик. Он из тех большевиков, которые знают и видят всё... Вот с кого всем нам следует брать пример.
Комиссар не успел договорить, как раздался сигнал тревоги. Фашистские бомбардировщики прорвались к аэродрому и начали бомбометание.
Сафонов всего полчаса тому назад вернулся [44] с боевого вылета. Он находился у своего самолёта, поторапливая оружейника и техника с заправкой. Бомба разорвалась в десятке метров от Сафонова, осыпав его землёй.
Сафонов схватил ручной пулемёт и залёг за камень. «Юнкерс» выходил из пике. Сафонов усилил огонь. Трассирующие пули били по фюзеляжу, но бомбардировщик продолжал уходить, набирая высоту.
Сафонов вскочил и, передавая комиссару пулемёт, крикнул:
— Ну, не достал с земли, достану в воздухе! Комиссар, — ракету! Одну.
Взлетать сейчас было опасно, враг мог обстрелять на взлёте.
Механик Семёнов, уже державший самолёт на газу, едва успел выскочить из кабины. Выруливая, Сафонов вопросительно взглянул на своего механика. Тот показал рукой на юго-запад: «юнкерс» уходил туда.
Комиссар выстрелил из ракетницы. Вслед за Сафоновым стали подниматься в воздух и другие истребители.
Бой разгорелся над соседним аэродромом. И здесь фашистским бомбардировщикам не удалось выполнить свою задачу. В строй тринадцати вражеских самолётов первым врезался истребитель Сафонова.
Вражеские налётчики были отогнаны. Дорого обошёлся им этот налёт. Они потеряли в этом бою пять самолётов — два «юнкерса» и три «мессершмитта». А между тем в первый момент боя фашисты имели тринадцатикратный перевес против одного Сафонова.
Комиссар быстро шел по аэродрому. Нужно было установить, какие повреждения причинила бомбёжка. [45]
Налёт, несмотря на его внезапность и большое количество участвовавших в нём вражеских самолётов, существенного вреда не причинил. Только одному немецкому лётчику удалось сбросить бомбы, но он был в свою очередь скоро сбит.
Дежурный по аэродрому заместитель командира старший лейтенант Коваленко не покинул свой пост даже по»ле того, как был серьёзно ранен.
Враг стремился уничтожить нашу авиацию на аэродромах, чтобы развязать руки себе на море, и бросил сюда большие силы. Сорок один вражеский самолёт насчитал Коваленко к тому моменту, когда бомба взорвалась около него.
— Как самолёты? Люди? — было его первым вопросом.
— Из людей не пострадал никто, товарищ старший лейтенант. Самолёты все целы, — доложил Семёнов и остановился в испуге.
— Вы... ранены, товарищ Коваленко? — спросил встревоженный Семёнов.
— О бисовы гады, отже выдумали куда бить, — едва успев сказать эти слова, Коваленко потерял сознание.
— Товарищ командир, — доложил механик, как только вернувшийся из боя Сафонов вылез из кабины самолёта. — Старший лейтенант товарищ Коваленко ранен.
— Как ранен? Когда?
— Во время налёта, у командного пункта. Сейг час он в госпитале.
— Где это? Веди! — приказал Сафонов.
— Ранение серьёзное, — рассказывал по дороге Семенов. — А когда падал, на лице почему-то вроде бы улыбка светилась... [46]
Сафонов оборвал излияния механика.
— Нечего выдумывать! — сказал он. Гримаса от боли, возможно.
Но в госпитале вспомнил об этих словах механика.
— Что с тобой, Александр? — озабоченно спросил Сафонов у Коваленко.
— Всё пока хорошо, Борис Феоктистович. Рана пустяшная, да вот не хотят выписывать. Помоги!
— А чего смеёшься не к месту?
— Как это «не к месту»? — удивился Коваленко.
— Да так — без всякой причины. Вот Семёнов говорит...
— Ох, этот Семёнов! — огрызнулся Коваленко. — Ну, подумай сам, как же не смеяться, когда сорок бомбардировщиков бомбили одного человека. Видно, дал ты им жару. Вот только реглан попортили... Ото ж згадаю им!
В эскадрилье Коваленко встретили всеобщим ликованием.
— Я говорил — скоро вернётся!
Такими словами приветствовал его каждый из товарищей.
— Ты всё же выписался рановато, — упрекнул его Сафонов. Он знал, что Коваленко был самым неспокойным из больных. Как всегда, оказался предусмотрительным и там. Вскоре же после операции он стал требовать, чтобы его выписали. «Если начну раньше требовать, меня раньше и выпустят», — решил он и успокоился только тогда, когда добился своего.
Он скрывал от товарищей, что ранение далеко не «пустяковое», как уверял. [47]
Но былая жизнерадостность не покидала его и теперь. Только лицо посуровело, глубже пролегла поперёк высокого лба морщинка.
— Зарвались гитлеровцы чересчур. Да справимся, справимся с ними, — заявил он санитаркам госпиталя.
— Из-за «угла», сволочи, только и налетают. Храбростью мало отличаются, но хитры и коварны, подлючие, — говорил Коваленко, когда товарищи допытывались, при каких обстоятельствах получил он ранение.
Вечером, ужиная вместе с командиром, Коваленко заявил, что вполне здоров и ждёт приказаний к вылету.
— Хорошо, — ответил Сафонов и приказал ему заступить через три дня на дежурство.
— Через три дня, — протянул Коваленко. — А летать?
— Погоди малость, Александр Андреевич. Успеем ещё полетать с тобой.
Крайне огорчённый, Александр Андреевич выпил свои сто граммов, положенные лётчику, а потом и порцию командира — Сафонов вовсе не потреблял спиртного — и, безнадежно махнув рукой, обратился к сидящему неподалёку механику эскадрильи Семёнову. С потешной грустью сказал:
— Мабуть теперь мне, товарищ механик, на самолёте летать никак не можно?
— Почему, товарищ старший лейтенант? — с участием и в то же время как бы с испугом спросил Семёнов.
— Командир не разрешает. Опасается, что на точность компаса повлияет, — вполголоса, будто по секрету, ответил Коваленко, намекая на оставшиеся в теле осколки. [48]
Никто не мог удержаться от смеха, услышав эти слова.
Сафонов отвернулся, пробуя сохранить командирскую серьёзность.
— Весело, вижу, тут у вас! — вдруг раздался возглас. В дверях показался дивизионный комиссар. Все лётчики дружно встали с мест. Сафонов скомандовал «смирно», приблизился к нему и отдал положенный рапорт.
— Прошу садиться, — предложил комиссар, указывая лётчикам на свободные стулья за столом и садясь сам.
— Проходил мимо, — продолжал комиссар таким тоном, будто он находился тут со всеми наравне, — и заглянул. Рассказывайте, рассказывайте, товарищ старший лейтенант, — обратился он к Коваленко, словно угадывая, кто был истинной причиной этого оживления.
— Ничего особенного, товарищ комиссар, — замялся Коваленко, весь покраснев, и с той же недовольно-лукавой улыбкой, с какой жаловался механику, добавил:
— Вот товарищ капитан летать мне не разрешает.
— Не разрешает? Почему?
Долго не прекращается оживление лётчиков после нового ответа Коваленко.
— Сорок один бомбардировщик, говорите, а попали в одного? — переспрашивает комиссар.
Когда поутих новый взрыв смеха, дивизионный комиссар поднялся и сказал:
— Командование флота находит, что в деятельности эскадрильи капитана Сафонова уже ясно определились новые, очень важные элементы наступательной тактики. Теперь главное — разработать [49] эту тактику и сделать ее достоянием каждого летчика нашего флота.
И уже обращаясь к одному капитану Сафонову, он сказал:
— Я затем, собственно, и приехал к вам, товарищ Сафонов. Командованию важно, чтобы вы рассказали подробно о некоторых особенностях проведённых боёв. Зайдёмте ко мне... [50]
Дружба морская
«Бить врага по-сафоновски!»
Так начиналось обращение Политуправления Северного флота к морякам по поводу первых блестящих побед морского лётчика.
Поздравляя Сафонова с открытием боевого счёта, адмирал А. Г. Головко и член Военного Совета дивизионный комиссар А. А. Николаев подчёркивали, что в бою дело решает не количественное соотношение сил, а воинское уменье.
Сафонов доказал это умением нападать, умением при всех условиях вести быстротечный и победный бой.
В специальном приказе обращалось внимание командиров и бойцов на доблестный пример смелой и строго продуманной атаки лётчика-новатора.
Тем временем в соединение начали прибывать молодые лётчики. Им предстояло освоить новую материальную часть и нести охрану наших побережий и военных объектов.
Молодёжь рвалась в бой. Многим казалось, что сейчас не время для учёбы. Но Сафонов держался иного мнения. Всецело поддерживаемый командованием, он заставлял молодёжь учиться все углублённее, работать, не покладая рук.
Ему ли, уже не раз сталкивавшемуся с противником, не знать, что одной удали для победы недостаточно! [51] Тот, кто не изучит своеобразие военного театра, кто не освоит основных приёмов боя в условиях сурового Севера, кто не постигнет тактики врага, тот не сумеет обеспечить успешность атаки, не сможет действовать активно.
Для Бориса Сафонова стало правилом — не вводить в бой молодого лётчика до тех пор, пока лётчик не будет всесторонне подготовлен. В групповых боях решающее значение имеет взаимодействие лётчиков, знание железных законов выручки товарища. Но это знание не даётся вдруг. Оно должно быть усвоено в результате кропотливых и длительных занятий.
Хотя эскадрилья почти ежедневно вылетала на охрану побережья, Борис Сафонов находил время для занятий с молодыми лётчиками. Он вводил их в бой с осторожностью, постепенно. Настойчиво и с горячим желанием учил их.
— Любое превосходство сил противника не страшно, — не уставал он внушать главное правило, — если лётчик в совершенстве владеет боевой техникой, отважен и осмотрительно ведёт себя в бою.
Но высокое мастерство давалось лётчикам не сразу, как не сразу выдвинулся в ряды первоклассных лётчиков и сам Борис Сафонов. Уж ему-то, от природы любознательному, с детских лет посвятившему себя труду и непрестанно стремившемуся знать больше и больше, ему ли не было известно, что «случайными» не бывают ни крупные достижения, ни большие победы и подвиги. Не бывают и не могут быть.
Борис Сафонов охотно делился своим боевым опытом. Он не ограничивался одними устными беседами и наставлениями.
Сафонов пользовался даже коротким досугом, чтобы опыт этот — свой и лучших лётчиков эскадрильи [52] — внимательно разобрать и осмыслить в заметке или статье, написанной для военной газеты. Нечего и говорить, с каким захватывающим интересом читали эти статьи моряки...
В одной из своих статей Борис Сафонов писал:
«При необдуманном и неоправданном риске неизбежны излишние потери в людях и машинах. Вот, например, недавно моё звено неожиданно столкнулось с большой группой вражеских бомбардировщиков. Их было около тридцати. Бомбардировщики стремились прорваться к нашей морской базе. Что нам надо было делать? Бросаться в открытую атаку?
Конечно, это был бы героизм, риск, отвага. Но этот риск не принёс бы никакой пользы. Вступив в бой, мы обнаружили бы свою малочисленность, и врагу ничего не стоило бы нас уничтожить. А наша задача была — и уцелеть, и расстроить намерения врага. Свою задачу мы решили выполнить во что бы то ни стало, и мы пошли на хитрость. Использовав низкую облачность, мы, невидимые для врага, зашли с разных сторон и одновременно атаковали противника. Во вражеской стае это вызвало большое замешательство. Но мы снова нырнули в облака и снова, уже из других точек, сделали нападение. У противника создалось убеждение, что нас много и он окружён. Теперь и он решил «не рисковать»: вся громада бомбардировщиков развернулась и ушла с боевого курса. А нам при тех условиях только это и требовалось...»
При обучении молодых лётчиков Борис Сафонов был требователен и строг, но он умел во-время отметить и успехи обучаемых.
В той же статье он писал:
«Внезапность нападения действует на врага ошеломляюще. Был такой случай. Пятёрка наших [53] истребителей во глазе со старшим лейтенантом Коваленко штурмовала скопления наземных войск врага. Они атаковали его, появляясь из-за облаков и вновь уходя в облака. На одном из заходов истребители неожиданно натолкнулись на огромную, около сорока самолётов, группу противника.
Это были вражеские бомбардировщики, направлявшиеся в свою очередь бомбить наши сухопутные части. Наш ведущий мгновенно отвернул в сторону. За ним вошли в облачность и остальные самолёты. Им удалось это сделать незаметно для вражеских бомбардировщиков. Истребители группы Коваленко молниеносно перестроились и напали на вражеские самолёты.
Это был поистине внезапный удар.
Не ожидавшие такого дерзкого нападения наших истребителей, фашисты шарахнулись в стороны, беспорядочно сбрасывая свой бомбовый груз на свои же войска.
В бой с нашими истребителями вступили «мессершмитты», имевшие почти тройной перевес против пятёрки старшего лейтенанта Коваленко. Завязался бой. Благодаря всё той же внезапности, с какой действовали советские лётчики, «мессершмиттам» не удалось уничтожить ни одного из наших отважных истребителей.
Потеряв два самолёта, фашистские истребители поспешили уйти вслед за бомбардировщиками на свою территорию. По одному вражескому самолёту в этом бою сбили два молодых лётчика — Плотников и Романов. У лётчика Плотникова, между прочим, это был всего лишь пятый боевой вылет...»
Враг продолжал рваться к Мурманску. Ему удалось занять некоторые пограничные районы [54] Карело-Финской республики и перерезать железную дорогу Ленинград — Мурманск. Морская связь Мурманска с Архангельском имела важнейшее значение. К Мурманску же в обход Скандинавии шли и караваны судов.
Фашистское командование, опираясь на военные базы оккупированной Норвегии, начало упорную борьбу за обладание морскими путями. Вражеская авиация настойчиво пыталась завоевать господство в небе над Баренцевым морем. Советские суда подвергались серьёзной опасности с воздуха, а вражеские подводные лодки караулили караваны судов на подходах к советским портам.
На наших лётчиков-североморцев была возложена ответственная задача расстроить усилия врага, полностью захватить в свои руки инициативу в воздухе и обеспечить нашим судам свободный путь.
Эскадрилья Бориса Сафонова переживала страдные дни. Не зная отдыха, лётчики совершали по два-три вылета в сутки. Воздушные бои стали для них обычным явлением.
Победы сафоновской эскадрильи и Сафонова росли с каждым днём. На флоте прочно входил в обиход «сафоновский стиль» атаки. «Бить врага по-сафоновски» стало желанной мечтой каждого лётчика.
А это означало, что любой наш лётчик, овладевший сафоновскими приёмами воздушного боя, превращался в грозную боевую единицу. Но как возрастала сила такой «единицы» в крепко спаянном коллективе.
Все на Севере знали неодолимую крепость боевого содружества лётчиков.
— Я только тогда спокоен в групповом бою, когда твёрдо знаю, что обо мне помнит мой [55] товарищ, — говорил Сафо-ов лётчикам своего подразделения.
А уж сам он о товарище помнил всегда.
Его самообладание в бою было поистине поразительным. Он всегда первым замечал, когда и кому из подчинённых необходимо было помочь, и вовремя бросался на выручку, не взирая на опасность.
В те дни на всем Северном флоте — да и на других флотах — широко обсуждали беспримерный случай товарищеской выручки, проявленной Борисом Сафоновым.
Группа советских истребителей во главе с Сафоновым завязала бой с бомбардировщиками и прикрывавшими их «мессершмиттами». Бой был уже на исходе. Сафонов успел израсходовать весь боевой запас, сбив в этом бою два немецких самолёта. Нужно было выходить из боя, когда на помощь фашистским лётчикам пришла свежая группа «мессершмиттов».
В это время в хвост самолёта младшего лейтенанта Максимовича пристроился вражеский истребитель. Максимович, увлёкшийся атакой «юнкерса», этого не заметил. Он увидел врага в самую последнюю минуту, когда тот готовился открыть огонь. Максимович отвернул, взмыл вверх и в свою очередь атаковал противника. Бой шёл с переменным успехом. Максимович дрался отчаянно. Последовательно он сумел отразить нападение трёх «мессершмиттов». Но когда последний из них уклонился от лобовой атаки и ушёл в облака, Максимович обнаружил, что боезапас у него израсходован. Нужно было возвращаться на базу. А тем временем на него набросились два фашиста.
Уклониться от схватки для Максимовича значило погибнуть. И отважный комсомолец дрался, презирая смертельную опасность. С пустыми пулеметными [56] лентами он принял вызов врага и ринулся в бой. Он только отгонял от себя воздушных пиратов, лишённый возможности нападать. Ему грозила неминуемая гибель. Тогда-то Сафонов и заметил, в каком трудном положении находился его боевой товарищ.
Сам не имея ни одного патрона, он без колебаний направился к месту боя. Теперь силы были «равны». И «мессершмитты», обеспокоенные внезапным появлением ещё одного нашего истребителя, быстро удалились. Тогда Сафонов набрал высоту. Он знал уловки коварного врага: избегая вступить в открытый бой, фашистские лётчики обычно прятались в облака и оттуда нападали. Так случилось и на этот раз: из-за облаков неожиданно вынырнул «Мессершмитт-110» и напал на безоружного Максимовича. Теперь положение осложнилось: это было видно по всем манёврам лётчика Максимовича.
Барражируя на высоте, Сафонов наблюдал за боем, мучительно решая, как спасти товарища, не имея у себя ни одного патрона?
Однако в бою для Сафонова неразрешимых трудностей не существовало. Он был уверен, что найдет выход и сейчас...
Тем временем Максимович сделал резкий переворот через крыло, пытаясь этим манёвром выйти из боя. И почти вышел. Но из облаков вынырнул второй «сто десятый». У Сафонова сжалось сердце.
В его распоряжении были считанные секунды. Нужно было во что бы то ни стало обмануть упрямого врага и спасти Максимовича. Сафонов набрал высоту и круто спикировал на одного из «мессершмиттов». Рядом искуснейших атак он создал у врага впечатление неизбежной опасности, и тот малодушно бежал. [57]
Теперь оставался ещё один вражеский самолёт, продолжавший наседать на Максимовича.
Сафонов оценил обстановку и понял, что нельзя тем же приёмом отогнать второй самолёт. Нужен «особый подход». И он решил применить таран. Иного выхода не было. Ещё несколько секунд, и ослабевший от напряжения Максимович будет сбит.
В распоряжении Сафонова было одно короткое мгновенье, когда самолёт делал крутой вираж перед тем, как ринуться в смертельную схватку с врагом, и этого мгновенья оказалось вполне достаточно, чтобы вспомнить о матери, о любимой жене, о сыне... Вот и всё. Теперь — вперёд!
Самолёты стремительно сближались. Ещё секунда, и столкновение неизбежно. Не выдержав лобовой атаки, противник отвернул.
И в этот момент — радость! — Борис Сафонов увидел вынырнувший из-за сопки наш самолёт. Шёл лётчик Сорокин. Он с хода атаковал врага. Последовали две короткие очереди в упор. Вражеский самолёт, тщетно пытаясь сбить пламя, перевернулся несколько раз через плоскости и рухнул на скалы.
Пять самолётов были сбиты нашими истребителями в этом затянувшемся бою, и два из них приходились на долю командира эскадрильи. Потерь у сафоновцев не было.
Личный пример командира Бориса Сафонова в воспитании молодых лётчиков имел огромное значение. Этого нельзя было не учитывать. И Сафонов не упускал случая подкрепить свои теоретические выводы наглядным показом. Стремясь осмыслить богатейшую практику советской морской авиации теоретически, Борис Сафонов, как сказано, лишь в редких случаях, только урывками, успевал кое-что записывать. [58]
И тем большее место уделял он разбору совершённых операций, критической оценке проведенных воздушных боёв.
Сафонов самым придирчивым образом разбирал каждый проведённый бой. На удачах и ошибках каждого учил лётчиков своей эскадрильи. Он добивался, чтобы тот, кто совершил ошибку, осознал свои промахи, признался откровенно перед товарищами в том, что послужило причиной отдельных упущений или неудачи.
Иначе — какими путями избежать опасных промахов, повторения ошибок?
Разбор проведённого накануне боя Сафонов построил так, что заставил Максимовича откровенно признаться в своих ошибках. Но начал он издалека:
— «Юнкерс» и «Мессершмитт-110» — весьма живучие самолёты. Пилоты на этих машинах защищены бронёй. Бить по этим самолётам с большой дистанции — бесполезный труд, и возможность поражения поэтому довольно слабая. Оттого я всегда и стараюсь до предела сократить дистанцию. Когда мы забываем об этом, то неизбежна бесполезная трата боезапаса, как было, например, в нынешнем бою у товарища Максимовича. Он прекрасно провёл бой с «юнкерсом», но затянул поражение... Правильно, товарищ Максимович?
— Правильно, товарищ командир. Вполне!
— Я это знаю по собственному горькому опыту. Пилот никогда не в праве забывать о том, что делает и, главное, где находится в данную минуту боя его товарищ.
Сафонов сделал паузу, обвёл взглядом лица товарищей. Они смотрели на него, ловя каждое слово.
— Теперь вопрос: куда целить? Ответить на такой вопрос категорически, мне кажется, было бы [59] не совсем правильно. Ведь каждый бой происходит по-разному, в зависимости от обстановки, которую всегда надо учитывать. Я стараюсь поступать так: раньше я всегда брал в крестовину пилота. Потом я понял, что так делать не годится. Почему? А вот почему. Предположим, что вы ранили пилота. Лётчик может включить автопилот, и машина уйдёт у вас из-под носа. А сами вы в это время можете оказаться отличной мишенью для вражеского стрелка.
Когда я понял это, то стал целиться прежде всего в стрелка. Стрелок, как известно, помещается в хвостовой части, поэтому его и легче всего достать. Как правило, он у меня умолкает после одной-двух очередей. А когда убьёшь стрелка, то уже разделываешься с фашистским самолётом. Можешь итти с ним на одном уровне и бить, куда тебе заблагорассудится — по мотору, по плоскостям, где расположены бензиновые баки. Если не мотор, то бензобак будет разбит, самолёт загорится.
Потом Сафонов начал разбирать проведённый несколько дней назад бой. Он с большой похвалой отозвался о молодых лётчиках, о Максимовиче в частности.
Тот слушал, низко склонив голову, смущаясь и краснея.
— Товарищ Максимович будет прекрасным лётчиком, поверьте мне, товарищи. Он дрался храбро, он отлично отбился от «мессершмитта».
Максимович не выдержал, поднялся и сказал:
— Разрешите, товарищ капитан!
— Пожалуйста!
— В этом бою я вёл себя скверно. Я совершил преступление перед товарищами, потому что забыл о них, не подумал, что любого из них мог сразить враг, потому что я не занимал своего места в [60] строю... Даю слово комсомольца, что этого больше не будет!
У Сафонова потеплел взгляд. Он провёл рукой по волосам и улыбнулся.
Все опустили глаза.
Сафонов подошёл к Максимовичу и протянул ему руку:
— Вы — молодец! Я от вас этого и ждал...
Такие «предметные» уроки приносили большую пользу.
Образец взаимной выручки проявил в бою лётчик Коваленко.
Утром капитан Сафонов получил от командования задание — перехватить вражеские самолёты над побережьем. Командир решил, что пятёрки истребителей будет достаточно. Он приказал лететь с ним Александру Коваленко и троим молодым лётчикам.
Ни на побережье, ни вблизи над морем противника не оказалось. Значит, немцы полетят вдоль прибрежной Большой дороги, чтобы преследовать части нашего морского отряда.
У Большой дороги уже рыскал фашистский разведчик «хеншель». Сафонов немедленно напал на него. Упорный бой грозил затянуться.
Видя, что командир пошёл в атаку, Коваленко во главе звена встал ему на прикрытие. Но вот «хеншель» скользнул мимо Коваленко. Велик был соблазн погнаться за врагом, но Коваленко умел владеть собой. Он хорошо усвоил нерушимое сафоновское правило группового боя: «хеншеля» могли прикрывать фашистские истребители; командир справится и сам, надо лишь строго оберегать все подступы к нему. [61]
Вот и они — вражеские истребители! Два «Мессершмитта-109», прикрывавшие «хеншеля», выскочили из-за сопки с набором высоты, чтобы атаковать Сафонова.
Командир в опасности!
Им наперехват и пошёл Коваленко. Фашисты, не приняв атаки, скрылись так же внезапно, как и появились. Коваленко пошёл в атаку на очередного «мессершмитта» и с первого же захода цепко повис у него на хвосте.
— Ты-то уж не уйдёшь, не удастся!..
Коваленко не давал врагу передышки ни на секунду. Держась всё время с превышением, он шёл почти «впритирку» с «мессершмиттом», прижимая его пулемётным огнём к земле. Наконец, немецкий истребитель врезался носом в болото.
— Вот там и могила тебе! — произнёс Коваленко, с удовлетворением взглянув на дымящиеся обломки самолёта.
В ту же минуту Сафонов успешно расправился с «хеншелем».
— Спасибо, Александр Андреевич! Так воевать! — крепко пожимая руку друга, сказал Сафонов, когда все наши ястребки благополучно приземлились на своём аэродроме. [62]