Киев, семнадцатый год

Вспоминается Киев — далекий-далекий, бурлящий политическими событиями, Киев 1917 года.

Дома не сиделось. Да разве усидишь, когда тебе восемнадцать, а в городе происходит невиданное! Стайкой сверстников мы с утра до вечера бродили по улицам, заполненным, как никогда прежде, множеством людей, громко говорящих что-то друг другу, восторженных и спорящих. Узнаем про митинг, открывшийся на соседней площади, и мчимся туда, чтобы послушать возбужденных ораторов. А к концу дня собираемся в своем кругу и горячо обсуждаем события.

Было ясно одно: царь Николай с престола сброшен, Россия стала республикой... Казалось, чего еще людям надо? Почему так яростны споры на митингах?

Уличный «университет» постепенно просветлял наши головы. Мы начали разбираться, какие партии за что выступают. Научились определять ораторов не только по одежке, но и по тому, как они оценивают революцию, как относятся к продолжающейся войне с Германией и Австрией. Если выступающий соловьем заливается о «желанной свободе» и «равноправии всех граждан», разглагольствует о «победоносной войне», значит, это буржуй или его прихвостень. Если человек скромно одет и утверждает: свержение самодержавия еще не дает подлинной свободы рабочим и крестьянам; равенства между богачом и бедняком быть не может; пролетариат должен взять власть в собственные руки; надо покончить с грабительской войной, принесшей народу невероятные бедствия, — это говорит большевик.

В те дни мы слушали немало ораторов, числящихся в социалистах, — меньшевиков, эсеров, а также националистов, болтавших о равенстве и братстве. Но все это [13] были пустые фразеры. И только большевики отстаивали подлинно революционную линию.

Среди киевских большевиков, несших в массы ленинскую правду, кипучей энергией и личным обаянием выделялся Ян Гамарник. Я много раз слушал его на митингах и проникся к нему искренним уважением.

В один из теплых июньских дней на Думской площади, рядом с возвышавшимся памятником царскому министру Столыпину (этому чудищу из прошлого!), собрались тысячи киевлян. Было это накануне задуманного Временным правительством «решительного» наступления на фронте, когда лидеры буржуазии и их союзники из соглашательских мелкобуржуазных партий старались заручиться поддержкой широких масс. От меньшевиков на митинге выступал некто Гинзбург. Выглядел он солидно, был хорошо одет, с риторикой в ладах. Затем появился эсер Рябцев — тоже отпетый демагог. Среди прочих на трибуну вышел модный в то время эсеровский агитатор поручик Башинский. Рука поручика была забинтована: это как бы подчеркивало принадлежность выступающего к «доблестным защитникам».

На все лады, не жалея голосовых связок, меньшевики и эсеры славословили Керенского и ругали Ленина. Речи краснобаев оказали влияние на какую-то часть собравшихся: послышались возгласы одобрения. Площадь, казалось, пришла в движение. Одни кричали: «Война до победного конца!», другие пели «Марсельезу», третьи тянули: «Спаси, господи, люди твоя...»

В этой до предела накаленной обстановке на импровизированную трибуну поднялся молодой человек среднего роста, в простом пиджаке и студенческой фуражке. Было объявлено: выступает представитель большевиков Ян Гамарник. И опять на площади поднялся шум: одни хлопали, другие свистели и улюлюкали. А крепко сложенный парень стоял невозмутимо, лицо его выражало спокойствие и уверенность. Выждав, пока гул приутих, он начал свою речь. Говорил просто, без выкриков и надрыва, глубоко убежденный, что рабочие и солдаты-фронтовики, к которым он прежде всего обращался, поймут его. Гамарник разоблачал политику Временного правительства, которое в угоду буржуазии продолжает империалистическую воину и ничего не делает для преодоления охватившей страну разрухи. Запомнились заключительные [14] слова оратора: «Мы, большевики, за мир без аннексий и контрибуции! Мир хижинам — война дворцам! Да здравствует товарищ Ленин!»

Чьи-то руки пытались стащить Гамарника с трибуны, но вокруг него мгновенно образовалось плотное кольцо сочувствующих рабочих и солдат. Сомкнув ряды, люди запели; «Смело, товарищи, в ногу...» — и пошли вдоль улицы. На площади осталась жалкая кучка приверженцев Временного правительства, и митинг на этом оборвался.

Спустя некоторое время мне довелось быть на многолюдном митинге, состоявшемся на Софийской площади в связи с выборами в городскую думу. Атмосфера этого митинга оказалась еще накаленнее. Выступали краснобаи буржуазных партий — украинские националисты Порш, Винниченко, меньшевики Балабанов, Дрелинг и другие. Они уговаривали киевлян доверить только им бразды городского управления, не скупясь при этом на посулы, пуская в ход всякого рода демагогию.

Я и мои друзья, находясь вблизи памятника Богдану Хмельницкому, где была сооружена трибуна, проявляли беспокойство: почему молчат большевики? Иди их нет на митинге? Но вот рядом с председателем появляется знакомая фигура товарища Яна, и мы, чтобы лучше слышать, придвигаемся почти вплотную к трибуна.

Свист богатых молодчиков, визгливые выкрики «котелков» не дают Гамарнику говорить. И опять находятся люди, которые оттесняют крикунов, образуют вокруг большевистского оратора плотную защитную стену. Гамарник излагает предвыборную программу своей партии — немедленное заключение мира между воюющими государствами, решительная борьба с голодом и разрухой, пресечение спекуляции.

Говорил Ян Борисович ярко и убедительно. Он обладал каким-то особым умением влиять на слушателей. Что рабочие, солдаты понимали и разделяли его мысли — это ясно и так, без каких-либо пояснений. Но и среди других слоев населения — студентов, служащих и ремесленников — все больше и больше становилось сочувствующих большевикам: речи Гамарника притягивали людей своей правдой и неотразимой логикой. Словом, большевистская база в Киеве заметно расширялась. А это было теперь очень важно. Ведь за годы войны пролетарский отряд города ослаб. Многие кадровые рабочие, получившие классовую [15] закалку, в том числе на «Арсенале», Южно-Русском заводе, заводе Гретера, были мобилизованы на фронт, а часть подверглась репрессиям за участие в революционном движении. На смену пришли молодые, совсем еще зеленые парни, выходцы из деревни. Они еще нуждались в революционном воспитании, которое проходили, в частности, на митингах. Многие из нас стали политически зрелыми, оформились как большевики благодаря выступлениям товарища Яна.

Мы были полны задора и стремления действовать. Но куда и как приложить свои силы? Вскоре Гамарник подобрал нам конкретное дело.

Большевистская организация Киева с весны 1917 года начала издавать газету «Голос социал-демократа». Выходила она не ежедневно и небольшим тиражом — около 15 тысяч экземпляров. Ни денежных средств, ни бумаги, ни журналистских кадров Киевский комитет РСДРП (б) в достатке не имел. Дело дошло до того, что в номере за 27 июля редакция поместила такое обращение: «Со дня на день газета может стать. Хозяин отказывается печатать ее, если мы не заплатим долг. А денег нет. Товарищи! Спасайте нашу газету! Производите сборы на свою газету! Не дайте замолкнуть нашему «Голосу»!..».

Ян Борисович собрал группу близкой к партии молодежи, в которую входили Андрей Ефимов, Шурд Брейтман, Вася Шавыкин, Саша Тулов и другие ребята. Объяснил нам положение с газетой, каждому дал конкретное задание. Мы ходили по предприятиям и воинским частям, собирали пожертвования и отчисления. Конечно, не одни мы вели эту работу, но и наш вклад что-то значил. Благодаря поддержке рабочих и солдат газета продолжала выходить.

Не легко было распространять большевистские газеты, брошюры, листовки. Газетные киоски принадлежали в ту пору частному агентству, а оно отказывалось брать наши издания для продажи. Пришлось Киевскому комитету создавать собственные пункты. Нашлись добровольные помощники — они отыскали материалы, соорудили несколько киосков, поставили их на оживленных перекрестках. Продавцами стали сами большевики и сочувствующие им люди.

Но киоски нужно было еще и защищать. Дело в том, что на них часто нападали подсылаемые буржуазией хулиганы, [16] которые хватали газеты, рвали их, поджигали легкие деревянные постройки. Ян Борисович опять обратился к молодежи.

— Неужели, — сказал он, — мы должны отступить перед злобными нападками врагов?

— Ну нет! — ответили наши парни.

Около киосков были выставлены рабочие пикеты, которые отгоняли хулиганов, нередко вступая с ними в рукопашные схватки. Днем, пока шла торговля газетами, киоски надежно охранялись. На ночь же они, как правило, оставались без присмотра. Этим воспользовались черносотенцы: они подожгли два киоска — на Думской площади и на углу Большой Васильковской и Марино-Благовещенской улиц. Дежурство пикетов пришлось установить круглосуточно.

В дни, предшествующие выборам в городскую думу, Киевский комитет РСДРП (б) и его секретарь Гамарник опять нашли активных помощников в молодежной среде. Ян Борисович, никому не передоверяя, сам инструктировал нас, что нужно сделать. Каждый получал пачку листовок с предвыборным воззванием, ведерко с клеем и кистью. Были определены маршруты, и мы целый день ходили по городу, расклеивая листовки. Работа на первый взгляд сугубо техническая, совсем не сложная. Но наши политические противники не дремали. Они срывали большевистские листы, нападали на нас. Когда, выполнив поручение, мы собрались все вместе и рассказали Гамарнику, что кое-кому пришлось дать в ухо, он рассмеялся от души (смеяться Ян Борисович умел как-то особенно заразительно): «А вы не бойтесь синяков, не будьте толстовцами; если того требует обстановка, давайте сдачи».

Комитет партии создал в городе несколько клубов, в которых устраивались лекции и доклады на политические темы. Была ли это инициатива Гамарника — не знаю, но, что он отдавал много сил созданию и работе клубов, могу сказать с полной определенностью. По его заданию я и мои товарищи ходили на фабрики и заводы, приглашали рабочих и служащих в клубы на очередные лекции.

Запомнился клуб городского района, имевший своей базой 12-ю аудиторию университета. На лекции всегда собиралось много рабочих, солдат, учащихся. Здесь часто выступал Ян Борисович, разъясняя партийную линию по [17] злободневным вопросам. Помню и других ораторов — И. Крейсберга, М. Савельева, И. Смирнова. Мы проходили в этом клубе своего рода школу политграмоты.

В городе не хватало агитаторов. Одним и тем же товарищам приходилось выступать и в клубах, и на заводах, и на общегородских митингах. Наши идейные противники спекулировали на том, что большевики опираются на людей приезжих. В этих условиях встала задача подготовки агитаторов, в первую очередь из рабочих и солдат. Надо было подобрать слушателей и лекторов, найти помещение, организовать учебный процесс. Это поручили созданной при Киевском комитете студенческой фракции. Душой всех начинаний был товарищ Ян. Он и о помещении позаботился (занятия проводились в женском мединституте), и преподавателей отыскал, и сам читал лекции. А за слушателями дело не стало. Уже в июле начались занятия на первых агиткурсах. В сентябре при горкоме была создана школа партийных кадров. Ее учебная программа охватывала основы марксистского учения, историю революционного движения, вопросы текущей политики. Ян Гамарник и тут был в числе лекторов. Мне довелось прослушать несколько его лекций. Просто и доходчиво разговаривал он с аудиторией, терпеливо разъяснял положения марксизма, тактику партии большевиков в революции. Каждый раз, заканчивая свое выступление, он диктовал нам вопросы по теме, называл доступную литературу, которую мы изучали затем самостоятельно.

Для полноты картины следует сказать, что Гамарнику приходилось выдерживать схватки и с «маститыми» деятелями. Дело в том, что в рядах Киевской организации сложились тогда два течения — «старики» и «молодые», Лидером у «стариков» считался Георгий Пятаков, который был противником массовой и широкой революционной борьбы. Старейшиной «молодых» был рабочий арсеналец Андрей Иванов, его окружали Л. Картвелишвили, В. Затонский, В. Довнар-Запольский и другие большевики, верные ленинской линии. К группе «молодых» принадлежал и Ян Гамарник. Он помогал нам избавляться от иллюзий, от слепой веры в авторитеты, правильно оценивать людей не только по их словам, но и по их делам.

Популярность Яна особенно возросла в октябрьские дни. Развернув работу под лозунгом «Вся власть Советам!», киевские большевики опирались прежде всего на [18] рабочие коллективы крупных промышленных предприятий. Мне не раз приходилось бывать на многолюдных митингах «Арсенала», куда приходили и солдаты соседних войсковых частей. На этом заводе сформировалось крепкое большевистское ядро, сыгравшее решающую роль в последующих событиях.

А события развивались стремительно. Советы рабочих и солдатских депутатов к октябрю 1917 года действовали более согласованно и дружно. На совместных заседаниях они принимали большевистские резолюции. По предложению фракции большевиков Советы решили создать ревком. И когда из Петрограда пришла весть о свержении Временного правительства, о декретах, принятых II Всероссийским съездом Советов, об образовании рабоче-крестьянского правительства во главе с В. И. Лениным, революционные силы в Киеве приняли решительные меры к переходу власти в руки Советов. Центром Советов был бывший Мариинский дворец, где размещался также комитет РСДРП (б). Под влиянием большевиков находились солдаты ряда войсковых частей. Но, к сожалению, не весь гарнизон. Юнкерские училища, казачьи и некоторые другие части продолжали безропотно подчиняться командованию Киевского военного округа, штаб которого оставался на стороне буржуазии. Более того, весь окружавший Мариинский дворец район — Печерск — был занят войсками, подчинявшимися штабу округа.

По городу распространился слух об аресте руководителей комитета партии большевиков и ревкома. Узнав об этом, мы сильно встревожились. Тут же снарядили гонцов проверить, правда ли. Гонцы, в числе которых был и я, поспешили к Мариинскому дворцу, но все пути туда были блокированы патрулями юнкеров, С немалыми трудностями мы пробрались на Банковскую улицу, к штабу КВО. Да, подтвердили жители, арестованные большевики доставлены сюда.

Что делать? Скорее на «Арсенал»! Здесь, в пролетарской цитадели, ясно осознавалась опасность происшедшего. Вожак арсенальцев Андрей Иванов сумел сформировать новый состав ревкома, который взял на себя руководство восстанием.

Вооруженные рабочие отряды и революционные солдаты в первых же схватках одолели подразделения, подчинявшиеся штабу округа, и взяли в плен несколько [19] сот юнкеров. Где их держать, как охранять? Возникла мысль обменять на арестованных. Предложение об обмене передали в штаб округа. Тем временем одна за другой войсковые части — 3-й авиационный парк, понтонный батальон, две воронежские дружины — присоединились к восставшим рабочим и солдатам. В этой ситуации в штабе округа предпочли не рисковать: арестованных выпустили, а оставшиеся в подчинении войска, во избежание быстрого разложения, вывели из Киева. Освобожденные из застенка большевики, в том числе Ян Гамарник, направились на «Арсенал», вновь включились в революционную борьбу.

Победа, однако, далась не сразу. Буржуазно-националистическая Центральная рада захватила власть и сформировала собственное войско. Ее демагогические посулы «самостийности» Украины нашли приверженцев, особенно среди кулачества и состоятельных слоев городского населения. Киевские большевики развернули упорную работу по разоблачению контрреволюционной сущности Центральной рады. Помню выступление Яна Гамарника в железнодорожных мастерских. Развенчивая шовинистические лозунги Рады, он горячо и убедительно говорил, что не национальные, а классовые признаки разделяют людей, что украинскому рабочему другом и братом является русский рабочий, а не «свой», киевский фабрикант или торговец. Помню громкие реплики собравшихся в адрес оратора: «Вин каже дило», «Вин за нас». Товарищ Ян активно участвовал в агитационной работе среди солдат, и не только в Киеве, но и в Виннице, куда он выезжал по поручению комитета.

На предприятиях организовывались отряды Красной гвардии. Оружие и боеприпасы для этих отрядов помогал доставать Гамарник. Вооружились и мои сверстники, правда японскими винтовками и берданками, добытыми с какого-то старого склада.

Мы твердо верили в победу. До нас доходила радостная весть: в Харькове уже создано Советское правительство Украины — Народный Секретариат — и началась организация красных войсковых частей, в том числе первого полка червонных казаков.

Центральная рада, предчувствуя свой крах, усилила полицейские репрессии, развязала открытый террор. Снова, как при царизме, ушли в подполье большевики. Подверглись [20] разгрому профсоюзы. Тюрьмы были переполнены. Из города выводились войсковые части, заподозренные в симпатии большевизму.

Но время работало на нас. В начале января 1918 года Народный Секретариат Украины отдал приказ о наступлении на Киев. Сюда же спешили красногвардейские отряды рабочих Петрограда и Москвы, а также отряд моряков в две тысячи человек, посланный на Украину по распоряжению В. И. Ленина. В этих условиях большевики Киева развернули подготовку к решающим боям. Они привели в боевую готовность красногвардейские отряды и воинские революционные части, рассчитывая начать вооруженное восстание в момент подхода советских войск к Киеву. Однако обстановка в городе с каждым днем все более накалялась. Террор, грабежи и бесчинства приверженцев Центральной рады вызывали протест и возмущение широких масс населения. Происходили стихийные выступления рабочих и солдат, в связи с чем Киевский комитет РСДРП (б) решил начать вооруженное восстание еще до подхода советских войск к городу.

Буржуазные националисты пытались зажать в кулак рабочих «Арсенала»: на территории завода появились казаки. Это было 16 января 1918 года. Тогда подпольный ревком, в состав которого входил и Ян Гамарник, призвал рабочих к восстанию. И вновь товарищ Ян показал себя бесстрашным бойцом. Он был среди сражавшихся арсенальцев. Вслед за «Арсеналом» на вооруженную борьбу поднялись рабочие Шулевки, Подола, Демиевки. В городе началась всеобщая забастовка, прекратили работу электростанция, водопровод...

Ожесточенная борьба длилась несколько дней. Только 22 января петлюровцам удалось ворваться в «Арсенал». Они устроили дикую расправу над героями арсенальцами, подавили восстание в Печерском районе. Но в Подольском и Железнодорожном районах восстание продолжалось. К городу подоспели революционные украинские войска, возглавляемые Юрием Коцюбинским, червонные конники Виталия Примакова, красногвардейские отряды рабочих, моряки. Дружно атакуя, ворвались они на городские улицы и совместно с восставшими киевскими пролетариями разгромили противника.

Так проходил в Киевской партийной организации боевую закалку молодой большевик Ян Гамарник. Он успешно выдержал экзамен на зрелость.

Глазами солдата

Наша крестьянская семья бедствовала. И как только мне исполнилось шестнадцать, я тут же подался в город на заработки. Отмахал верст немало, а вот название населенного пункта почти не изменилось: жил в селе Елизаветоградовка, теперь — в городе Елизаветоград. Поступил на завод сельскохозяйственных машин, года два был на разных подсобных работах (принеси — отнеси), потом в сборочном цехе освоил столярное дело. В 1914-м меня взяли на действительную военную службу. Как столяр, я был определен в 3-й понтонный батальон, расквартированный в Киеве. С началом русско-германской войны в Киеве же стал служить мой брат Семен, только его вскоре отправили на фронт.

И вот в свои 25 лет я уже «старый» солдат, кое-что повидавший и испытавший. В марте 1917 года солдатский комитет 3-го понтонного батальона выделил команду для охраны Мариинского дворца, в которую попал и я,

В Мариинском дворце находились Совет рабочих депутатов, Киевский комитет РСДРП (б), редакция большевистской газеты «Голос социал-демократа». Словом, это был революционный очаг Киева. Здание имело двор с центральными воротами на Александровскую улицу, с тыла примыкал к нему большой парк; на так называемом черном дворе было помещение, в котором располагалась наша команда. Пожалуй, для такого большого объекта нас, тридцати солдат, маловато. Ну как бы там ни было, службу несли исправно, часовые на постах не дремали.

Постепенно мы стали знать в лицо всех активных работников Киевского Совета и комитета большевиков. Помнятся такие товарищи, как Владимир Затонский, Лаврентий Картвелишвпли, Леонид Пятаков, рабочие завода «Арсенал» Андрей Иванов и Ефим Чайковский, студент-медик Александр Горвиц, Иван Кулик... Что же касается [22] Яна Борисовича Гамарника, то его у нас в команде каждый солдат за версту бы угадал.

Однажды (это, помнится, было 30 мая) Гамарник и Затонский, выйдя из столовой, которая была при дворце же, остановились около нас, и Ян Борисович спросил меня:

— Товарищ Сливка, это не вас года полтора назад судили во втором осадном батальоне?

Неожиданное напоминание, признаюсь, смутило меня, отвечать не очень-то хотелось.

— Не стесняйтесь, не бойтесь, — подбадривал Гамарник. — Вас секли розгами или не вас?

Делать нечего, пришлось рассказать о том тяжком случае.

Вот как это произошло.

Из 3-го запасного понтонного меня перевели во 2-й осадный инженерный батальон. А в январе 1916 года с фронта привезли в киевский лазарет раненого брата Семена. Чтобы повидать его, я выпросил у фельдфебеля увольнительную. Пришел в лазарет, а меня не пускают. Я к заднему ходу, на веранду, а там тоже охранник, какой-то ратник запаса. Как ни уговаривал его, он только твердил «не велено» и преграждал вход. Я продолжал настаивать на своем, это разозлило охранника, и он, рослый дядя, схватил меня и сбросил с веранды. Внизу был мерзлый снег — я при падении поцарапал лицо.

Когда вернулся в батальон, фельдфебель увидел мою разукрашенную физиономию и хмуро спросил: «А это что такое?» Рассказать ему правду?.. АН нет, еще нагоняй получишь. И я доложил, что упал нечаянно в снег. «Ну и дурак», — сказал фельдфебель. «Есть, дурак!» — отчеканил я, как полагалось отвечать на указания начальника.

На другой день в мастерской, где мы, солдаты, работали, в обеденный перерыв, управляясь с котелками, по обыкновению разговорились. Меня стали спрашивать, видел ли я раненого брата, и от своих товарищей я не стал скрывать, что со мной приключилось. При этом у меня невольно вырвалось: «Эх, братцы, и зачем эта война! Мы с вами кто рабочий, кто крестьянин, но и на немецкой стороне, поди, не бароны в окопах сидят. Лупим друг друга, а за что — и сами не ведаем. А ведь наш царь и германский кайзер родственники, царева-то жена родной [23] сестрой Вильгельму приходится. Встретились бы, поговорили по-родственному, кто чем недоволен, да меж собой все и порешили. А если им подраться невтерпеж, пусть друг друга и валтузят. Мы-то тут при чем?..»

Вот не думал, что печально закончится этот разговор. Но не успели мы прибрать котелки, как появляется все тот же фельдфебель и приказывает мне следовать за ним. У выхода из мастерской становятся по бокам два конвоира и ведут меня в штаб батальона. Там офицер учиняет допрос: «Что говорил солдатам? Кто этому научил?» Проклиная в душе неведомого доносчика, я пересказал свои мысли более осторожными словами, добавив, что о родстве русского и немецкого императоров узнал еще новобранцем на уроках словесности.

Допрос длился до вечера. Затем меня ввели в казарму, где в строю стояли солдаты. Между их шеренгами — топчан и стол с пучками лозы. Вошли три офицера — это был военно-полевой суд. Зачитали приговор: двадцать пять розог и три года дисциплинарного батальона. Розгами высекли тут же, а потом солдаты, вынужденные наблюдать экзекуцию, осторожно положили меня в санки и отвезли в дисциплинарный батальон. Там я пролежал в лазарете с января по апрель 1916 года. Трехлетний срок отбывать не пришлось, так как «судьи» переборщили, применив за одно «преступление» два наказания. По распоряжению инспектора инженерных войск Киевского гарнизона меня из дисциплинарного перевели в 3-й понтонный батальон...

Рассказывал я эту историю Гамарнику и Затонскому и видел, как посуровели их лица, как возмущались они старорежимными порядками. С того часа почувствовал я какое-то расположение к себе со стороны Яна Борисовича. При встречах он стал беседовать со мной, говорил о партии большевиков и Ленине, вожде всех трудящихся. Так родилась у меня мысль, что не тоже стоять вроде бы в сторонке. И однажды, это было 6 июня, отправился я во дворец, в комнату № 9, где помещался партийный комитет. В тот момент были там Евгения Бош и товарищ Кажуда. Обратился к ним, высказал свое желание бороться за ленинскую правду. Поговорили они со мной, поспрашивали и записали в сочувствующие (была такая группа готовящихся к вступлению в ряды партии). Стал я посещать собрания, набираться ума-разума. В июле Гамарник рекомендовал мне поучиться на курсах агитаторов. Три недели [24] посещал я занятия, проходившие в здании женского мединститута (на бывшей Собачьей тропе). Для меня, окончившего раньше только земскую приходскую школу, эти курсы явились прямо-таки кладом новых знаний.

Как-то стою во дворе Мариинского дворца, возле гаража. Подходит Ян Борисович с Дорой Иткинд (она работала в редакции «Голоса социал-демократа»). Рассказывает: юнкера разрушили киоск, где продается большевистская литература.

— Товарищ Сливка, вы ведь столяр, сделайте новый киоск. Назло им пусть он стоит на прежнем месте! — Сказав это, Гамарник велел Доре выдать деньги на покупку теса, а мне посоветовал подобрать помощников.

Получив 55 рублей, я отправился на лесную биржу, отобрал все, что нужно, уплатил 52 рубля. Встретил там солдата-шофера из 3-го авиапарка, объяснил ему, для чего этот тес, и тот бесплатно привез мою покупку. Сэкономленные 3 рубля я возвратил Доре Иткинд.

Принялись мы за работу: комендант Грушко, шофер Иван Мартынюк и я. Втроем до вечера сделали как положено. Наутро стоим возле поблескивающего высохшей краской киоска. Появляется Ян Борисович: похлопал ладонью по стенке, похвалил, сообщил адрес, где киоск надо установить. Повез его в кузове грузовика шофер Мартынюк, с ним были Дора Иткинд, Грушко и боец нашей команды. Сам я не ездил, мне нужно было заступать на пост.

Теперь расскажу о самых, наверное, тревожных и напряженных днях 1917 года. Весть об Октябрьском восстании в Петрограде достигла и нас. В Киеве был сформирован ревком, который стремился установить контроль над городом. Но враги пролетариата располагали еще большой силой. В ночь на 29 октября Мариинский дворец был окружен казаками, юнкерами военных училищ. Наша малочисленная команда разве могла их остановить? К тому же, ворвались они не через центральные ворота, а через парк, убив часового. Всех, кто находился в это время в здании, арестовали. Был схвачен и Ян Борисович Гамарник. Его с группой товарищей под конвоем куда-то увели. Наших солдат из охраны тоже изолировали, посадили в подвал. Мне с одним бойцом удалось ускользнуть и пробраться на черный двор. Как сообщить в понтонный батальон, что тут произошло? У всех ворот стоят [25] казачьи посты... Вспомнил: в моем солдатском сундучке лежит военный литер — накануне предложили поехать на фронт с большевистской литературой. Нельзя ли им воспользоваться? Забежал крадучись в свою казарму, достал этот литер и иду к главным воротам. У самого сердце колотится, а нужно казаться спокойным. Подхожу к казаку, взял руку под козырек, прикинулся простачком.

— Вот, — говорю, — какая штука вышла. Забежал вечером до земляка, а тут такой бой. А мне на фронт нужно отправляться. — Протягиваю литер.

Взял казак бумагу, долго смотрел, вертел. Спрашивает:

— Ты что, на фронт едешь?

— Так точно!

— Ну, коль так, проходи.

Вышел на Александровскую улицу ни жив ни мертв. Идти надо мимо гарнизонного штаба, а возле него тоже группа военных. Делать нечего — шагаю. Казак в черной бурке навстречу двигается, смотрит вопросительно. Я опять руку под козырек: рядовой такой-то, направляюсь туда-то. И этот словно прилип к моему литеру, я аж места себе не нахожу. Возвращает он документ и говорит:

— Поторапливайся, на фронте молодцы нужны!

Ускоренным шагом поспешил я вдоль Александровской улицы, свернул на другую — да бегом к своему понтонному. Члены солдатского комитета еще не знали о нападении на Мариинский дворец. А как узнали, по тревоге подняли понтонеров и повели в центр Киева. Вскоре нам стало известно: арестованные руководители комитета большевиков и Совета снова на свободе. Три дня продолжался бой, в котором приняли участие верные Советам солдаты, Красная гвардия, рабочие отряды киевских предприятий. И враг был сломлен.

Но непрочным, к сожалению, оказался наш успех. Контрреволюция, объединившая все свои силы — белогвардейских офицеров, националистические и кулацкие банды, — брала верх. В последних числах декабря 1917 года, когда стало очевидным, что депутаты Совета должны переехать в пролетарский Харьков, партийный комитет позаботился о безопасности остающихся людей. Дошла очередь и до меня. В упоминавшейся комнате № 9 Мариинского дворца Ян Гамарник вручил мне бумагу за подписью начальника команды и с круглой печатью. [26]

В бумаге удостоверялось, что «вiн е козак виконавчойи Ради, в чим i посвiдчувания». Причем удостоверение датировалось вперед дней на двадцать (до 13 января 1918 года), а моя родовая фамилия Сливка была заменена на Сливко, чтобы петлюровцы в случае чего приняли меня за своего. И нужно отдать должное предусмотрительности Яна Борисовича, его «посвщчення» хорошо меня выручало. Кстати, с легкой руки товарища Яна новое окончание фамилии так и осталось на всю жизнь.

Остается сказать несколько слов про Январское восстание. Как ни старалась Центральная рада перетянуть на свою сторону оставшиеся в Киеве части старой армии, ничего из этого не вышло. И когда рабочие завода «Арсенал» поднялись на борьбу против этой буржуазно-националистической Рады, их поддержали и 3-й авиационный парк, и наши понтонеры, и саперный батальон, и тяжелоартиллерийский дивизион. Руководил восстанием ревком, в который теперь входили арсенальцы Андрей Иванов, Михаил Майоров, Ефим Чайковский, Федор Садовский и другие. С ними рука об руку работал Ян Борисович Гамарник.

Борьба была трудной. Центральная рада стянула в Киев до 40 тысяч своих войск. Гайдамаки зверствовали. Заняв после жаркой схватки понтонные казармы, они со всеми, кто оставался жив и не успел уйти, расправлялись без всякой жалости. Застигнутых на первом этаже, даже раненых, волокли в подвал и расстреливали из пулемета. Захваченных на третьем выбрасывали из окон и внизу достреливали. Только немногие из понтонеров уцелели в ходе тех боев. Я, в частности, был ранен в правый глаз и в грудь и остался жив просто каким-то чудом.

Но как ни лютовали петлюровцы, торжествовать быструю победу им не пришлось. На помощь восставшим киевлянам пришли красные войска из Харькова, из-под Полтавы, московские и петроградские рабочие отряды. Особенно большую роль сыграл организованный большевиками в Харькове 1-й полк червонного казачества под командой Виталия Примакова. Дружный и мощный напор заставил петлюровцев удрать из Киева.

Вспоминая революционный 1917 год, я вновь переживаю его бурные события и ясно вижу рядом с собою товарища Яна, который помог мне выбрать верпую дорогу в жизни.

Таким мы помним Яна

Ян. Так просто называли его друзья по большевистскому подполью на Украине, его боевые соратники по гражданской войне. Жизненный путь нашего брата был нелегким, поистине тернистым.

Ян родился в 1894 году в Житомире. Ему было около пяти лет, когда наша семья переехала в Одессу. Здесь, в шумном и суетливом городе, прошло его детство.

Неизгладимое впечатление на Яна произвели революционные события 1905 года. Одесса, как известно, бурлила митингами, забастовками. Накануне Первого мая остановились, пожалуй, все предприятия города. Ян не мог, конечно, не видеть толпы возбужденных людей, не мог не слушать ораторов, выступавших на митингах. Не все он понимал, по основу основ, надо думать, воспринял: рабочие борются за лучшую жизнь. В семье говорили, что в чутком сердце мальчика особенно ярко запечатлелось все то, что связано с броненосцем «Потемкин»: приход революционного корабля на внешний рейд, ярко-красный флаг на мачте, похороны матроса Вакуленчука, превратившиеся в массовое и грозное шествие, помешать которому но осмелились ни полиция, ни войсковое начальство.

Старшей из нас, Фаине, помнится сумрачный октябрьский день, когда она с отцом и Яном шла по улице города. У здания университета народу оказалось так много, что нельзя было пройти. Там открылся массовый митинг, на котором — то ли случайно, то ли намеренно — оказался отец с двумя детьми.

В рабочем районе, где жила наша семья, произошли столкновения революционных отрядов самообороны с черносотенцами. Вместе с другими ребятами Ян бегал поблизости.

В июле восставшие одесские рабочие стали строить на улицах баррикады. Одна из них была недалеко от нашего [28] дома. Опрокинутые трамвайные вагоны и фонарные столбы, груды булыжников и мешки с песком служили укрытием, из-за которого рабочие, вооруженные охотничьими ружьями, револьверами, а то и просто камнями, мужественно отбивались от царских палачей. Ян близко подходил к баррикадам, видел убитых, слышал стоны раненых, плач женщин и детей. Все это произвело на пего потрясающее впечатление. Позднее Ян рассказывал, что именно в дни революции 1905 года он почувствовал ненависть к царскому самодержавию.

Ян рано познакомился с революционерами-профессионалами. Этому способствовали и семейные обстоятельства. Наши родители, имея скудный заработок, вынуждены были сдавать одну из комнат. Поселялись в ней обычно студенты, к которым брат как-то сразу потянулся. И вот однажды ночью — это было уже в 1906 году — явились жандармы, перевернули все вверх дном, забрали какие-то книги и бумаги, а квартирантов арестовали. Ян долго после этого ходил расстроенный, задумчивый. Потом он встречался с революционерами на Ланжероне (брат регулярно ходил туда купаться — он хорошо плавал). Со временем они ему стали давать поручения: разыскать нужного человека, отнести записку, понаблюдать за берегом... Фаина была свидетельницей, как подходил он к людям в рабочих косоворотках и студенческих тужурках, тихо разговаривал с ними, а иногда и прятал под рубашку какие-то бумаги. Тут уж было не до купания — Ян сразу же куда-то уходил.

Продолжая учебу в гимназии, Ян год от года становился серьезнее, самостоятельнее. Он пристрастился к чтению. Его любимыми писателями были Пушкин, Лермонтов и Некрасов (многие их стихи он знал наизусть). Он читал Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Увлечение книгами не мешало учебе. Ян превосходно знал математику и уже в четырнадцать-пятнадцать лет начал вести уроки с учениками младших классов. Заработанные деньги оп отдавал родителям, оставляя себе лишь на покупку книг.

Когда Яну было лет шестнадцать, его часто видели ночами склонившимся над толстой книгой. Это был «Капитал» Маркса. В маленькой комнате брита, как вспоминали в семье, собирались его товарищи, между ними разгорались жаркие споры, которые затягивались нередко за [29] полночь. Позднее Ян признавался нам, что он в то время входил в нелегальный кружок учащейся молодежи. Рассказывал Ян и о том, что гимназическое начальство, ужо что-то подозревая, спрашивало его, где он бывает, с кем встречается, каких взглядов придерживается,

Администрация гимназии нашла способ ущемить Яна. Хотя на протяжении всех лет он учился отлично и по окончании гимназии имел право на золотую медаль, ему выдали серебряную, Была принята во внимание «вольность мыслей», как объяснил отцу директор гимназии.

Ян мечтал продолжить образование, да и родители о том думали, Ему хотелось учиться в Петербурге. Но где взять средства хотя бы на дорогу и на первое время? Брат решил заработать их самостоятельно. Он поехал в уездный город Малин, стал давать там частные уроки, подружился с передовыми рабочими бумажной фабрики. Прошел год. И летом 1913 года Ян отправился в Петербург, успешно сдал экзамены и поступил в психоневрологический институт. Приехав в Одессу на зимние каникулы, он восхищенно рассказывал о столице, о своем институте, о выдающихся деятелях, которых довелось ему видеть и слышать, — писателе Максиме Горьком, физиологе Бехтереве и других профессорах. Тогда Ян утаил, но впоследствии мы узнали, что он установил в Питере связь с большевиками и по их поручению вел занятия в рабочем кружке.

На следующий год Ян перевелся на юридический факультет Киевского университета. Причина не была однозначной. Вероятно, он полагал, что изучение правовых наук поможет общественно-политической деятельности. Звала, наверное, и родная украинская земля. Не последним было и то, что наша семья к тому времени перебралась в Киев, вместе с родителями жить студенту все-таки легче, тем более в условиях разыгравшейся мировой войны.

Дома мы но часто видели брата, вечно он был занят — то спешил на лекцию в университет, то, несмотря на поздний час, уходил куда-то с товарищами. Теперь-то это понятно: Ян вес больше втягивался в подпольную революционную работу. В сентябре 1916 года он стал членом большевистской партии.

Хоть изредка, по Ян все же занимался с нами, своими младшими сестрами. То проверит школьные тетради, то [30] разъяснит непонятное в уроке, подскажет книжку для чтения. А с марта 1917 года он почти не бывал дома. После свержения самодержавия киевские большевики стали действовать открыто, образовали легальный комитет, избрав секретарем двадцатитрехлетнего Яна. Помещался комитет в нескольких комнатах Мариинского дворца. Бывало, приходя сюда вместе с матерью, мы по привычке опасливо поглядывали на это огромное, богато украшенное здание, и никак не верилось, что хозяевами тут уже не царские вельможи, а простые люди — и среди них наш Ян. Соседи-рабочие уважительно говорили нашим родителям: «Сегодня ваш Ян выступал там-то», «Молодец Ян, задал перцу кадетам». Слыша такую похвалу, мы очень радовались за брата.

Осень 1917 года... После октябрьского переворота, происшедшего в Петрограде, у нас в Киеве был создан ревком, готовивший переход власти в руки Совета рабочих и солдатских депутатов. Казалось, все шло хорошо. И вдруг эти дни обернулись для нашей семьи страшной гостью: Ян арестован... Из Мариинского дворца, захваченного юнкерами, его в числе четырнадцати большевиков под конвоем отвели в штаб военного округа, остававшийся в руках контрреволюции.

Мама, прихватив нас, сразу поспешила на Банковскую улицу, где был этот штаб. Командующий округом, к которому, плача, она обратилась с просьбой о свидании с сыном, долго куражился: «Что, вырастила бандита, а теперь слезы льешь?» Потом вдруг, «раздобрившись», разрешил свидание (может, рассчитывал этим повлиять на арестованных).

Мы, прижавшись к матери, в сопровождении офицера шли по коридору, и на нас по-волчьи смотрели встречные юнкера. Остановились у двери, охраняемой часовым с винтовкой. Офицер сказал что-то, часовой открыл дверь, и мы увидели Яна и его товарищей, сидящих на полу, оживленно разговаривающих. Они обернулись к нам, Ян вскочил с пола, поднялись и другие. Лица у всех были совершенно спокойны, будто им ничто не угрожает. Мама опять заплакала. Офицер ехидно сказал: «Подожди, завтра на рассвете всех перевешаем, тогда и будешь реветь». Услышав это, мать закричала, забилась в отчаянии. Мы, девочки, припали к ней ни живы ни мертвы. А брат, подойдя ближе, сказал: «Мама, перестань! Твои слезы, — тут он [31] кивнул на офицера, — их только радуют. Крепись и покажи всем, что ты мать большевика!»

Свидание тут же было прервано; нас, подталкивая, выгнали из штаба. Помнится, Ян вдогонку успел крикнуть: «Мама, уплати за мою комнату!»

Оп третий или четвертый месяц жил отдельно. Его будничные, обыкновенные слова потому и врезались в память, что сказаны были в такой трагической обстановке. В них проявился весь Ян с его безупречной честностью в большом и малом.

Поведение Яна и его единомышленников, брошенных в застенок, может служить примером удивительной стойкости. Ведь почти все они были так молоды. Старый большевик Иван Кулик, находившийся в числе арестованных, позднее вспоминал: «Я. Гамарник, Л. Картвелишвили, И. Крейсберг, Л. Пятаков и другие во время допроса на вопрос «принадлежность к партии» отвечали без боязни, что принадлежат к партии большевиков. И не только смело отвечали, но и подписывались под этим в протоколах допроса»{4}.

В ту ночь ни родители, ни мы не сомкнули глаз. Описать те переживания невозможно, ведь мы все были уверены, что Яна вот-вот повесят, а может, его уже и нет в живых... Не дождавшись рассвета, снова отправляемся к штабу. И вдруг видим: навстречу идут машины с развевающимися красными флагами, и в одной из них Ян{5}. Он тоже заметил пас, остановил машину и кинулся к нам со слонами: «Ну вот, все хорошо!.. Домой не могу, еду на «Арсенал». Ян был необычайно взволнован, радостен. Мы поняли: сбылась его самая заветная мечта

Мы храним как дорогую реликвию воспоминания Яна о тех днях. Эти записки, опубликованные впервые в киевском журнале «Коммунист» (1920, № 3), характеризуют облик брата, мысли и настроения его товарищей в период их ареста Позволим себе привести выдержки из записок.

«..Под конвоем, — рассказывает Ян, — нас повеян из дворца в штаб командующего по Банковской улице, поместить в одной комнате на соломе на полу и поставили сильный караул из юнкеров в соседней комнате, а у нас [32] в комнате — двух часовых. Тягостно длинно тянулись ночь и весь следующий день. Нас оторвали от готовых восстать рабочих и солдат, нас посадили под арест. Но к вечеру (29 октября) к нам стала доноситься ружейная, пулеметная и артиллерийская пальба — то брались за оружие арсенальцы, товарищи из 3-го авиапарка, артдивизионы, расположенные за Днепром, и перешедший на сторону восставших, против воли Центральной рады, 1-й Украинский полк Оставшиеся на свободе товарищи быстро создали руководящий восстанием центр и повели в бой рабочие и солдатские отряды, они на деле показали белогвардейцам, что мало снять голову, что нельзя этим остановить революцию...

Перестрелка в городе все усиливалась, мы же сидели, отрезанные от всего мира. Никто из нас не боялся смерти, хотя она и была близка. Мы все думали и говорили о восстании в Петрограде, о борьбе на улицах Киева, каждый из нас думал только об одном, как бы вырваться к восставшим, как бы встать в их ряды».

Далее в своих воспоминаниях брат пишет:

«Сразу, свободные, мы бросились во дворец, там заседая уже Совет победившего киевского пролетариата. Из дворца мы направились в штаб восстания, находившийся в «Арсенале», и помню я путь из дворца в «Арсенал» — всюду рабочие патрули, баррикады, чувствуешь могучее дыхание пролетарской революции, чувствуешь в каждом бойце веру в рабочее дело и в рабочую победу. Прибыли в «Арсенал», и здесь стало ясно, почему мы разбили белогвардейцев здесь все кипело, все работало, рабочие, работницы и солдаты — все горели энтузиазмом, все горели ненавистью к буржуазному миру. Помню, как один из арсенальцев мне говорил: «Сегодня в час ночи мы решили бить по штабу на Банковской улице, раньше не делали этого из-за вас, четырнадцати, а сегодня решили, что для революции придется вами пожертвовать и разгромить артиллерией белогвардейский штаб». Это заявление врезалось мне в память, ибо оно говорило и говорит о высокой сознательности киевского пролетариата в октябрьские дни».

В воспоминаниях Ян прославляет боевых товарищей: «Киевский пролетариат в эти дни выполнил свой долг перед революцией, он честно сражался за Советскую власть и честно за нее умирал Могила красных бойцов [33] против бывшего дворца об этом говорит современникам и будет говорить грядущим поколениям коммунаров... Мы поем вечную славу бойцам Октября».

Ян часто вспоминал о своей работе в Киеве и всякий раз с большой любовью говорил о рабочих «Арсенала». Запомнился его рассказ о грандиозном митинге, состоявшемся в «Арсенале» 22 ноября 1917 года и посвященном вопросу об организации власти на Украине, Доклад на этом митинге делал Ян, содоклад — представитель Центральной рады Порш. Рабочие требовали передачи власти в руки Советов. После бурных прений большинством голосов на этом митинге была принята резолюция, предложенная Яном.

Мы не ставим перед собой задачи освещения тех событий, которые происходили в Киеве. Время то было тяжелым. Украинскую землю топтали кайзеровские войска, деникинские и петлюровские полчища. Наша семья, не успев эвакуироваться, жила в постоянной тревоге и большой нужде. Каждый звонок в квартиру приводил в ужас. И родители, и мы очень беспокоились, конечно, о Яне: где он, жив ли? Мы не знали тогда, что брат возглавлял большевистское подполье в Одессе и других городах, а затем был членом Реввоенсовета Южной группы войск 12-й армии, комиссаром 58-й дивизии. Но вот однажды, уже осенью 1919 года, в дверь кто-то тихо постучал. Открыли — у порога мальчик лет двенадцати-тринадцати. Оп сунул матери бумажку и тут же умчался. Па листке было написано: «Не волнуйтесь, скоро возьмем Киев!»

Да это же почерк Яна! Сколько радостного волнения доставила нам короткая записка!

Скоро красные войска действительно освободили Киев. Брат пришел домой. Его трудно было узнать: отрастил большую бороду, выглядел усталым и больным. Но в глазах светилась радость. Мы упомянули о мальчишке, принесшем записку. Ян сказал, что этот мальчик — бесстрашный партизан.

С большим уважением брат вспоминал участников героического похода Южной группы, рассказывал о Котовском, Немице, Затонском, Княгицком, Гарькавом, Дубовом, Голубенко, Федько, Юцевиче... С особой любовью он говорил о мужестве и отваге молодого командующего Якира. И только о себе умалчивал.

Большое влияние Ян оказывал на нас, своих сестер. [34] По его примеру старшая из нас была участницей гражданской войны на Украине. А младшая, перед тем как вступить в ряды комсомола (это было в 1921 году), получила от брата наказ: «Поработай на производстве и своим трудом завоюй это право». Позднее, в конце 20-х и начале 30-х годов, Ян при встречах не раз говорил о чуткости и внимании к людям, напоминал, что за каждым письмом стоит живой человек. Эти слова он адресовал, в частности, младшей из нас, работавшей в то время уже в бюро жалоб Киевской городской КК-РКИ и в Московской областной прокуратуре. Как много значили для нас советы брага!

Ян был прост и сердечен, помогал людям всем, чем только мог. Как-то одна из нас, будучи в Киеве, встретила профессора консерватории Николая Ивановича Ризоля, рассказавшего любопытный случай.

...Это было еще в 1935 году. В составе большой группы участников красноармейской художественной самодеятельности Киевского военного округа пятнадцатилетний баянист Коля Ризоль приехал в Москву для участия в концерте-рапорте делегатам VII съезда Советов. Концерт прошел успешно. Ян Борисович, присутствовавший на этом концерте, пригласил юного баяниста на беседу, поинтересовался, откуда он, кто его родители, как с учебой.

— Мечтаю учиться, — ответил Коля, — но мечта вряд ли сбудется: материальное положение семьи затруднительно.

— Мы зачислим тебя воспитанником в одну из воинских частей: будешь помогать бойцам в самодеятельности и одновременно учиться. Играешь ты хорошо, но играть должен еще лучше, так как у тебя есть для этого талант. Поучишься, станешь лучшим баянистом Красной Армии, — напутствовал Ян Борисович.

Николаи Иванович Ризоль стал воспитанником 134-й танковой бригады, окончил музыкальное училище, поступил в консерваторию. В дни Великой Отечественной войны оп выступал во фронтовом ансамбле.

Ныне Н. И. Ризоль известный исполнитель, лауреат Всесоюзного и Республиканского конкурсов, профессор Киевской консерватории. Квартет баянистов, в котором он выступает, — частый гость советских воинов. «Трудно даже поверить, — пишет Н. И. Ризоль в журнале «Советская музыка», — что обремененный делами государственного [35] масштаба Ян Борисович мог заметить маленького скромного баяниста и уделить ему столько внимания, проявить по отношению к нему истинно отцовскую заботу. Это говорит о нем как о человеке большой души и большого сердца. Я на всю жизнь сохранил к нему искреннюю сыновью благодарность»{6}.

Самым ярким событием в своей жизни Ян считал встречу с Владимиром Ильичем Лениным. Эта встреча, происшедшая в 1918 году, накануне I съезда большевиков Украины, произвела на брата неизгладимое впечатление. Ян часто рассказывал о ней, говорил, что при беседе с Владимиром Ильичем он испытал необыкновенное чувство: «Будто бы живой воды напился».

Мы часто думаем о Яне, о его многогранной, интереснейшей жизни. Что же было для него самым главным? Ради чего он с ранней юности рисковал своей свободой, работал в подполье, сражался на фронтах гражданской войны? Думается, что этим главным для него была глубокая убежденность в правоте великих идей партии Ленина, горячая любовь к своей Родине, к людям, ненависть ко всему несправедливому. Ян, который жил интересами партии, интересами народа, твердо верил в светлое будущее, в коммунизм!

Заряд на всю жизнь

Называя человека большевиком-ленинцем, мы имеем в виду его длительную и самоотверженную работу в рядах нашей партии, его преданность и верность учению великого вождя. Такая характеристика целиком относится к Яну Борисовичу Гамарнику. Но в отношении его она дополняется тем счастливым обстоятельством, что товарищ Ян был современником Ленина, видел и слышал Владимира Ильича. Напомню: он являлся делегатом от Киевской парторганизации на X и XI съездах РКП (б), где В. И. Ленин выступал с докладами и речами по важнейшим вопросам партийного, государственного и хозяйственного строительства. Наверное, одного этого достаточно, чтобы зарядиться высокой ленинской энергией. А Гамарнику повезло больше: он имел возможность видеть Владимира Ильича совсем рядом и слышать его голос, обращенный непосредственно к нему. Вот об этом-то дне, оставшемся памятным на всю жизнь, я и хочу рассказать. Но сперва коснусь той обстановки, которая сложилась на Украине в 1918 году. Социалистическая революция там успела сделать лишь самые первые шаги. И хотя на

I съезде Советов (декабрь 1917 года, Харьков) было образовано правительство Украинской Советской Республики — Народный Секретариат, силы наши были еще слабы, а буржуазия в лице так называемой Центральной рады, предав интересы трудового народа, сговорилась с немцами, и кайзеровские войска хлынули на украинскую землю. Произошло это так неожиданно быстро, что созванный

II Всеукраинский съезд Советов (март 1918 года, Екатеринослав) был поставлен перед свершившимся фактом. Многим делегатам легальный путь возвращения домой оккупанты уже отрезали.

На этом съезде, обсуждавшем положения Брестского договора, Гамарник показал себя зрелым ленинцем. Избранный [37] в президиум съезда и в бюро фракции коммунистов, он активно отстаивал необходимость заключения мира, пусть на СОУЫХ тяжелейших условиях. А отстаивать требовалось, так как и на Украине пошлись «горячие головы», которые противились единственно возможному выходу из войны. В отличие от фразеров, надеявшихся победить врага «революционным лозунгом)), товарищ Ян делал ставку на усиление подпольной работы, на развертывание народной, партизанской борьбы. II по только ратовал за это, но очень много сделал практически для создания боевого подполья.

Одной из причин, пожалуй основной, почему мы, украинские большевики, не смогли сразу взять под свое влияние ход событий, было отсутствие у пас партийного центра. Особенно это сказывалось после вторжения на Украину немцев. Местные организации, только-только сплачивающиеся, лишились в тот период немало людей: одни присоединились к отходившим в центральные районы России красноармейским частям, другие оказались жертвами террора оккупантов. Товарищи, ушедшие в подполье, нуждались в руководстве и действенной помощи. Вопрос о сплочении, укреплении наших сил на местах, о создании единой Коммунистической партии Украины и ее руководящего органа прямо-таки назрел.

Важным этапом на пути к созданию КП(б)У явилось состоявшееся 19 — 20 апреля 1918 года в Таганроге совещание большевистской фракции ЦИК Советов Украины совместно с партийными работниками из различных районов республики. Здесь было решено образовать Организационное бюро по созыву партийного съезда, в которое вошли товарищи А. С. Бубнов, Я. Б. Гамарник, В. П. Затонский, С. В. Косиор, И. М. Крейсберг, Н. А. Скрыпник и другие. Таганрогское совещание способствовало сплочению революционных сил. На нем присутствовали представители левых социал-демократов — той части УСДРП, которая, прозрев от былого дурмана и порвав с враждебной народу верхушкой мелкобуржуазной партии, начала сразу же после Октябрьского восстания сотрудничать с большевиками. Привлекая левых социал-демократов к общей работе и борьбе, коммунисты помогали их идейному росту.

Оргбюро развернуло активную деятельность. Его члены и представители побывали во многих городах на оккупированной [38] немцами территории, устанавливали связь с подпольными комитетами и партизанскими отрядами, укрепляли их организационно. О тех далеких днях нам напоминают не только участники событий, но и архивные материалы. Сохранился, в частности, документ, который свидетельствует, что 18 мая 1918 года по письму из Центрального Комитета партии в президиум Московского Совдепа Я. Б. Гамарнику было выдано 30 экземпляров чистых паспортных бланков и 30 экземпляров пропусков на право проезда на Украину{7}.

Подготовкой съезда параллельно с Оргбюро занимался также созданный в Киеве нелегальный Временный всеукраинский партийный центр.

Съезд Компартии Украины созывался в Москве, а не в том нее, допустим, Таганроге, потому что украинские большевики сознавали себя неотъемлемой частью одной ленинской партии и в столице они получили возможность непосредственного общения с ЦК РКП (б) и Владимиром Ильичом Лениным.

Центральный Комитет позаботился, чтобы украинские гости чувствовали себя как дома, не испытывали каких-либо неудобств. Делегатов разместили в гостиницах, обеспечили питанием. Для заседаний был предоставлен особняк на Рождественке (ныне улица Жданова, 14), чуть в глубине двора, просторный и тихий. Такое щедрое гостеприимство хотелось бы отметить еще и потому, что как раз в эти же июльские дни 1918 года в столицу съезжались делегаты V съезда Советов РСФСР и забот у московских товарищей хватало без нас.

До открытия партсъезда члены Оргбюро и представители местных организаций собрались на предварительное совещание. Были согласованы повестка дня, дата первого заседания, другие организационные вопросы. Вот тут-то и возникла мысль послать делегацию к В. И. Ленину. Хотелось получить его советы и указания как по проведению съезда, так и на дальнейшее. Необходимость встречи с вождем диктовалась и тем, что наши активисты не были едины в тактических вопросах. Среди них имелись «левые», которые вопреки реальности полагали, что на Украине уже назрело вооруженное восстание, начинать его [39] надо немедленно и что победы можно достичь местными силами, не дожидаясь помощи Советской России. Имелись и «правые», которые, наоборот, недооценивали возможностей вооруженной борьбы против оккупантов, опасались вовлечения в партизанские ряды среднего крестьянства, предлагали ограничиться работой в пролетарских районах, подготовкой новых кадров подпольщиков. Эти разногласия, конечно, не шли на пользу общему делу{8}.

В состав делегации, направлявшейся к Владимиру Ильичу, вошли В. П. Затонский, Э. И. Квиринг, Н. А. Скрыпник, М. М. Майоров, П. Ф. Слинько и другие. Были среди них и мы с Яном Гамарником — представители Киевщины.

Когда шли в Кремль, то очень волновались. Ведь многие из нас еще ни разу не видели Ленина, думали-гадали, как отнесется он к нашему визиту. Да и вообще найдет ли время для беседы, ведь в те дни начинался Всероссийский съезд Советов, на котором он должен выступать с докладом.

Но опасения были напрасными. В приемной Совнаркома мы подождали не больше пяти минут, когда Владимир Ильич вышел к нам из своего кабинета. Он был приветлив, с каждым поздоровался за руку. А затем пригласил рассаживаться поудобнее, и началась беседа, длившаяся около двух часов.

Мы заранее условились, что первым доложит Лепину о подготовительной работе к съезду и имеющихся разногласиях Н. А. Скрыпник — он не был ни «левым», ни «правым» и мог с достаточной объективностью изложить позиции обеих сторон. Так он и сделал. Потом выступили представитель «правых» и представитель «левых». [40]

Владимир Ильич внимательно выслушал все точки зрения, но с выводами не спешил. Он, как видно, ожидал от участников встречи не общих, теоретических, оценок, а конкретных фактов, анализа положения дел на Украине и, обращаясь чуть ли не к каждому, буквально засыпал нас вопросами. Его интересовала жизнь рабочих, особенно в связи с закрытием многих предприятий; спрашивал он и о том, как реагируют крестьяне на возвращение помещикам земли, на террор оккупантов, как практически создаются партизанские отряды.

Владимир Ильич одобрил идею созыва нашего учредительного съезда и проведенную к нему подготовку. Он выразил уверенность, что украинские большевики, создав свою республиканскую организацию и ее руководящий центр, сумеют возглавить освободительную борьбу трудящихся.

Касаясь наших разногласий, Ленин сказал, что чрезмерно острые споры не всегда обоснованы. Он очень тактично убеждал делегатов найти общий язык, изменить, уточнить формулировки в проектах съездовских резолюций.

В центре внимания беседы были вопросы вооруженной борьбы, всемерного развития партизанского движения. В. И. Ленин согласился, что создание Центрального ревкома на Украине — мера правильная. Вместе с тем он предупреждал, что нельзя искусственно торопить события, если для всеобщего восстания условия еще не созрели.

Мысль вождя была для нас близка и понятна: окончательную победу над сильным врагом, каким являются немецкие войска и национальная буржуазия, украинский парод одержит лишь в союзе с русским пародом, при его боевой поддержке. Однако Советская Россия, связанная Брестским договором, в тот момент не могла идти на обострение своих отношений с кайзеровской Германией. И Ленин просил украинских товарищей учитывать это обстоятельство, не давать повода для срыва Брестского договора, очень нужного, чтобы первая Советская республика покрепче встала на ноги.

Владимир Ильич рекомендовал овладеть стихийным движением масс, добиваться, чтобы во главе ревкомов и партизанских отрядов стояли надежные люди, которые не увлеклись бы, как он выразился, «вспышкопускательством» [41] и умели бы дела своего отряда, нужды своего села сочетать, увязывать с общими задачами народной борьбы. О среднем крестьянстве он говорил, что его надо всячески вовлекать в освободительное движение.

В. И. Ленин посоветовал нам ускорить работу съезда, дружно решить все вопросы и побыстрее выехать на Украину.

Расставаясь, Ленин попрощался с каждым из делегатов. Припоминаю: Загонский, задержав на миг его руку, что-то сказал. Владимир Ильич ответил громко (чтобы все слышали), что он, Затонскнй, как представитель украинской интеллигенции, обязал активнее вести большевистскую работу среди нее, добиваться, чтобы интеллигенция рука об руку с рабочими и крестьянами боролась за Украинскую Советскую республику.

Тот день сохранился в моей памяти на всю жизнь. Во время беседы я так был увлечен Лениным, что ни разу не взглянул на Гамарника, сидевшего рядом со мной. Впрочем, ложно не сомневаться: он так же, как и я, был взволнован теплой, дружеской беседой. Ильич всех нас покорил своей простотой и мудростью, его вдохновение передавалось собеседникам.

После встречи с Лениным мне подумалось, что разнобою в наших рядах положен конец. И действительно, хотя споры по некоторым вопросам еще продолжались, съезд стал работать дружно и по-деловому. Советы вождя воспринимались как боевая программа революционной борьбы украинского народа.

Как известно, в те июльские дни левые эсеры совершили гнусную провокацию — убийство германского посла Мирбаха и подняли мятеж против Советской власти. Из-за этого прервал работу Всероссийский съезд Советов. Все силы и средства мобилизовывались на подавление предательского мятежа. Нам, украинцам, было не до заседаний. Большая группа делегатов, среди которых был и Ян Гамарник, получив оружие, присоединилась к отряду Бела Куна. В этом отряде были венгерские коммунисты, латышские стрелки, а теперь и украинские большевики — настоящее интернациональное формирование, смело вступившее в бой с левоэсеровскими авантюристами. Приблизившись к главному почтамту, отряд захватил броневик, стоявший наготове; после чего бойцы ворвались в само здание и быстро очистили его от мятежников. [42] Затем, оставив на почтамте охрану, поспешили к Покровским казармам.

Разгром мятежников занял всего несколько дней — событие скоротечное. Но как ярко проявилось тогда лучшее качество большевика — готовность грудью защитить завоевания пролетарской революции! И коль речь ведем о Яне Гамарнике, то нужно отметить, что в те тревожные дни он как рядовой боец с винтовкой в руках участвовал и в схватке у почтамта, и в штурме Покровских казарм.

После вынужденного перерыва работа нашего съезда продолжалась. Единогласно была принята резолюция, в которой выдвигалась задача — бороться за революционное объединение Украины с Россией на началах пролетарского интернационализма. Съезд горячо приветствовали представители социал-демократии Польши и Литвы, германской, венгерской, чехословацкой, румынской и бессарабской коммунистических групп при РКП (б). От имени Федерации иностранных групп РКП (б) с приветствием выступил Бела Кун. Это была выразительная демонстрация интернационального единства коммунистов.

Наконец состоялись выборы Центрального Комитета КП(б)У. В его состав вошли А. С. Бубнов, В. П. Затонский, Л. И. Картвелишвили, С. В. Косиор и другие.

Как только съезд завершил свою работу, делегаты и гости из подпольных организаций, а также члены руководящих органов отправились на Украину. Через Курск, Брянск, Харьков, хутор Михайловский и другие пункты переправлялись на занятую немцами территорию. Все мы имели явки и пароли. Многие взяли с собой литературу, оружие, деньги. Предстояла опасная и важная работа в подполье, но люди ехали с энтузиазмом, готовые выполнить свой партийный долг.

Мой верный товарищ и друг Ян Гамарник направился в Одессу, где включился в активную подпольную борьбу.

Вспоминая вместе проведенные июльские дни в Москве, а затем близкое общение на Дальнем Востоке (в 1930 — 1933 годах мне довелось быть председателем Дальисполкома), я испытываю самые светлые чувства к Яну Борисовичу, этому замечательному человеку. Всей своей жизнью, неустанной работой доказал он, что в Кремле, при первой встрече с Владимиром Ильичем Лениным, получил неиссякаемый заряд большевистской энергии. [43]

Любимец рабочей Одессы

Одесса для Яна Борисовича Гамарника — родной город. Здесь прошли его детство и юность. Здесь, еще будучи гимназистом, он участвовал в кружке учащейся молодежи. И не удивительно, что летом 1918 года, когда возникла необходимость укрепить Одесскую организацию большевиков, работавшую в трудных условиях подполья, Центральный Комитет КП(б)У послал туда Гамарника вместе с группой партработников.

В товарище Яне, как называли его в подполье, не так-то легко было узнать юношу, покинувшего Одессу пять лет назад. Изменился он внешне: вырос, окреп и возмужал, раздался в плечах, отрастил усы и бороду. Но еще более существенные перемены произошли в его духовном облике. Изучение марксизма, революционная работа в Киеве, руководство вооруженными выступлениями киевских пролетариев — все это закалило Яна/ставшего большевиком-ленинцем. Опытным партийным организатором и пропагандистом проявил себя Гамарник и в одесском подполье.

Трудное это было время. В марте 1918 года Одессу, как и другие районы Украины, оккупировали австро-германские войска. Для организованного им отпора сил в городе было недостаточно. Многие коммунисты еще до эвакуации советских органов влились в ряды Красной Армии и теперь сражались на фронте; другие были арестованы оккупантами. А те немногие, что остались на свободе, работали на различных предприятиях Пересыпи, в профсоюзных объединениях, на железнодорожном узле.

Восстановление партийных организаций, перестройка работы с учетом новой обстановки шли медленно, я бы сказал, на ощупь. Правда, подпольный горком установил связи с предприятиями, приступил к выпуску листовок, которые печатались на шапирографе. Но среди [44] подпольщиков не хватало опытных, политически подготовленных людей. Приезд возглавляемой Гамарником группы сразу внес живую струю, позволил преодолеть элементы растерянности и разобщенности! За короткий период Ян связался с рабочими коллективами, выступил на районных партийных собраниях. Он рассказывал о состоявшемся I съезде Компартии Украины, о встрече группы украинских делегатов с В. И. Лениным, о важнейших директивах Центрального Комитета.

Вскоре состоялась городская конференция, на которой доклад о положении на Украине и задачах одесских большевиков сделал Ян Борисович. Он был единодушно избран председателем городского комитета партии.

Деятельность подпольного горкома приобретала все больший размах. Были созданы партийные коллективы на предприятиях, сформированы районные комитеты. Горком наладил систематический выпуск листовок, обращенных к рабочим Одессы и крестьянам губернии.

Агитационная работа велась также в оккупационных войсках. В частности, среди солдат распространялась нелегальная литература, изданная на немецком языке.

Своеобразным центром политического влияния на солдат являлась табачная фабрика Попова, где мне тогда довелось быть секретарем подпольной партийной организации. Фабрика эта располагалась в центре города, на углу Пушкинской и Малой Арнаутской улиц; среди рабочих преобладали девушки, за которыми немецкие солдаты не прочь были поухаживать. Они часто бывали на фабрике, в общежитиях. Ну а коммунисты фабрики не упускали случая, чтобы поговорить с солдатами, разъяснить им характер нашей революции, текущий политический момент.

Ян Борисович часто бывал на предприятиях и в рабочих кварталах. Выступал он в подпольных организациях коммунистов, на легальных профсоюзных собраниях, а то и просто беседовал у кого-либо на квартире. Людям импонировала его скромность и простота, умение доходчиво, на живых примерах разъяснить существо сложных политических вопросов.

Часто навещал Гамарник и табачную фабрику. Кстати, на ее территории нередко проходили и заседания горкома. И это не случайно: вооруженная охрана фабрики полностью находилась под контролем большевиков. [45]

Помнится, на одном из заседаний обсуждался вопрос: как объединить членов партии, работающих на мелких предприятиях? Ян Борисович предложил создавать партийные коллективы на правах низовых организаций и фракций профсоюзов. В условиях подполья эта форма оказалась жизненной. Оккупанты не решились разгонять профсоюзы, и, хотя они существовали полулегально, большевикам было где встречаться с рабочими. Под руководством горкома члены партии, объединившиеся при профсоюзах, заметно активизировали партийною работу. Они распространяли нелегальную литературу, выступали инициаторами забастовочной борьбы. И несмотря на то что в Центропрофе и правлениях отраслевых сою юн по-прежнему преобладали меньшевики и эсеры, большевикам, работающим на предприятиях, удавалось организовывать стачку за стачкой. Стачки приобретали все более массовый характер: бастовали пекаря, кожевники, трамвайщики, портные, картонажники...

Особенно важное значение имели выступления железнодорожников. Оккупанты пытались по железной дороге вывезти в Германию продовольствие, руду и металл, промышленное оборудование. Но вспыхнувшая забастовка одесских железнодорожников парализовала транспортный узел. Она не только спутала воровские замыслы врага, но и вселила в сердца рабочих уверенность в скором крахе оккупантов. Душой этой забастовки, послужившей примером для транспортников всей Украины, был Ян. По его инициативе на одесских предприятиях были проведены отчисления в пользу бастующих. Значительные суммы выделили из своих средств горком партии, Центральный Комитет КП(б)У. И все это делалось в условиях подполья.

Человек энергичный и волевой, Гамарник стремился всемерно активизировать боевую деятельность рабочих, В Одессе существовали три подрывные группы — они разрушали мосты, устраивали крушения поездов с войсками оккупантов и военными грузами. Горком создавал работе отряды на предприятиях, партизанские отряды в деревнях. Изо дня в день велась подготовка вооруженного восстания.

Все говорило о растущем влиянии подпольной организации большевиков, возглавляемой Яном Борисовичем. В Одессе летом были проведены районные партконференции, [46] а затем, в сентябре, — губернская, избравшая делегатов на II съезд КП(б) У, который, как и I съезд, созывался в Москве.

Гамарник был опытным подпольщиком, строго соблюдавшим правила конспирации, Однажды заседание горкома назначили в доме № 34 на Нарышкинском спуске. Товарищи направлялись туда с различных сторон. Мы с Яном Борисовичем шли по Херсонской улице. Издали заметив, что около дома топчется человек, Гамарник послал меня выяснить, кто он. Оказалось, какой-то пьяный. И все же Ян Борисович предложил перенести заседание в другое место. Захватив по дороге вино и закуску (будто справляем именины), мы направились на квартиру подпольщины Ф. Тейтельбаум, где и провели заседание. Или такой факт: ради предосторожности Гамарник выехал из Одессы на II съезд КП(б)У на два дня раньше намечавшегося срока. Его мандат на папиросной б) маге был вложен в мундштук папиросы «Сальве».

После партийного съезда ЦК КП(б)У направил Гамарника на работу в харьковское подполье. В Одессу он возвратился лишь в мае 1919 года, после освобождения ее Красной Армией. Ян Борисович был избран председателем губернского комитета партии. Я возглавлял в то время один из районных комитетов, часто бывал на заседаниях губкома и видел, с какой энергией трудился Ян Борисович.

Деятельность партийных органов протекала тогда в условиях сложных, требовавших от руководителей большой выдержки, твердой воли и глубоких связей с пародом. Англо-французская эскадра блокировала Одессу с моря. В губернии давали о себе знать контрреволюционные силы: банды предателя Григорьева, кулаки немецких колоний. Войска генерала Деникина, поддерживаемые империалистами Антанты, угрожали Одессе с северо-востока, а петлюровцы — с северо-запада. Губернский комитет партии направлял усилия трудящихся на подавление контрреволюционных банд и кулацких восстаний, на помощь сражавшимся частям Красной Армии. На предприятиях проводились митинги и собрания, где коммунисты выступали с разъяснением насущных задач. Не было дня, чтобы где-нибудь не выступил Ян Борисович, А каких усилий стоило губкому улучшение снабжения [47] горожан продовольствием, восстановление разрушенных и разграбленных врагами предприятий!

Когда положение на фронте ухудшилось, был создан Совет обороны Одессы, в состав которого вошел Гамарник.

23 августа Ян Борисович позвонил мне по телефону и предложил уничтожить все анкеты коммунистов и переписку райкома, что я и сделал. Город был оставлен советскими войсками. Яна Борисовича назначили членом Реввоенсовета Южной группы войск 12-й армии, в рядах которой сражались коммунисты, рабочие Одессы.

Около полугода Одесса находилась под деникинским сапогом. Но как только 7 февраля 1920 года деникинцы были изгнаны, Ян Гамарник, тогда комиссар 58-й дивизии, сразу возвратился в родной город. Его опять избрали председателем губкома партии, и он вновь проявил себя блестящим организатором и пламенным агитатором. Все возможное и порой, казалось, невозможное делал Гамарник, чтобы вдохновить, мобилизовать коммунистов, рабочих и крестьян на преодоление тяжелых последствий деникинского господства, восстановление органов Советской власти, налаживание хозяйственной и культурной жизни города и губернии.

После длительного подполья необходимо было учесть всех членов партии, тщательно проверить состав организации. Для проведения этой работы губком учредил комиссию под председательством Гамарника. Во всех районах были созданы тройки по учету и проверке коммунистов. После перерегистрации была созвана губернская конференция. Ее обширная повестка наряду с отчетным докладом губкома включала такие вопросы, как продовольственный и земельный, о взаимоотношениях Советской Украины с РСФСР. На конференции были утверждены списки членов партии, избраны новый состав губкома и делегаты на IV съезд КП(б)У{9}. Конференция сыграла большую роль в сплочении партийной организации и мобилизации масс на борьбу с разрухой, за упрочение Советской власти.

Под руководством Яна Борисовича одесские большевики решали такие сложные в ту пору вопросы, как обеспечение городского населения хлебом, промышленных [48] предприятий топливом; организовывали борьбу с эпидемиями, бандитизмом.

Любимец рабочей Одессы — Ян Гамарник был частым гостем на предприятиях, выступал с докладами о международном и внутреннем положении страны, о насущных задачах борьбы с последствиями войны и разрухи. Во всей своей деятельности он опирался на помощь и поддержку рабочих коллективов.

Помнится, через две недели после изгнания врага, 20 февраля, губком вынес решение о субботниках для очистки города, порта, железной дороги и других объектов. Откликнутся ли люди? Не очерствели ли их сердца за те долгие и тяжкие месяцы иностранной интервенции и господства деникинцев? Нет, одесситы по-прежнему любили свой город, готовы были для него сделать все, что нужно. Партийные организации, каждый коммунист словом и практическим делом показывали пример всем трудящимся. На первый же субботник явились 15 тысяч человек, была выполнена огромная, неоценимая работа. За последующие два месяца провели еще девять массовых субботников.

Вера в революционное творчество масс, опора на них были характерны для Гамарника как руководителя.

Вскоре после освобождения города предстояли выборы в Сонет рабочих и красноармейских депутатов. В связи с этим оживили тлетворную возню меньшевики и эсеры.

Вопрос о выборах в городской Совет обсуждался на расширенном заседании губкома партии совместно с активом. Ян Борисович предложил в порядке подготовки к выборам созвать в начале марта общегородскую беспартийную рабочую конференцию с докладом о ближайших задачах пролетариата и отчетом ревкома.

На всех предприятиях состоялись собрания, где рабочие избирали своих представителей на эту конференцию. Губернский комитет партии вынес на всеобщее обсуждение наказ, который четко излагал основные задачи политической и хозяйственной деятельности Совета на ближайший период. Обсуждение наказа и горячие дискуссии на рабочих собраниях вылились в острую политическую борьбу против мелкобуржуазных партий.

Никогда не забуду, как в те дни Ян Борисович выступал перед рабочими и работницами табачной фабрики. Камня на камне не оставил он от демагогических утверждений [49] меньшевиков и эсеров, показав истинное лицо этих фразеров, готовых пойти в услужение хоть к самому черту, лишь бы поколебать большевистское влияние в массах.

7 марта в помещении Оперного театра открылась рабочая конференция. Доклад о задачах пролетариата сделал Гамарник. С большой убедительностью он раскрыл истинную сущность мелкобуржуазных партий, их предательскую роль в отношении интересов революции. И не удивительно, что подавляющее большинство делегатов голосовали за резолюции, предложенные большевиками.

А месяц спустя, в начале апреля, состоялись выборы в Одесский городской Совет рабочих и красноармейских депутатов. Они прошли при высокой активности трудящихся и бойцов, которые отдавали свои голоса главным образом коммунистам.

Пока Ян Борисович работал в Одессе, я видел его почти ежедневно, советовался по различным вопросам. Одно время я был секретарем большевистской фракции губирофсовета и председателем профсоюза табачников. Не припомню случая, чтобы Гамарник отмахнулся от какого-либо вопроса, волновавшего наших тружеников, отговорился бы занятостью или чем иным. Всегда внимательный и чуткий, он непременно находил способы и средства помочь в неотложном деле, каким бы мелким оно ни казалось на первый взгляд.

8 Одессе его знали, наверное, все — от мала до велика. Знали и уважали. И сам он помнил в лицо, по именам многих и многих людей, особенно тепло относился к тем товарищам, с которыми работал в подполье. На его душевность и теплоту люди отвечали любовью. Не сомневаюсь, что все, кому довелось работать и встречаться с этим прекрасным коммунистом, никогда его не забудут.

В харьковском подполье

Деятельность Яна Борисовича Гамарника в большевистском подполье Харькова продолжалась недолго (октябрь 1918 года — начало 1919 года). Но то было горячее, боевое время, и он, как человек энергичный, решительный, сыграл заметную роль.

Харьков, как и Киев, являлся крупным центром революционной борьбы на Украине. Здесь, как известно, было создано первое Советское правительство республики — Народный Секретариат. Здесь началось формирование первых украинских частей Красной Армии, в том числе полка червонных казаков, выросшего в ходе гражданской войны в кавалерийский корпус. А когда Харьков оказывался захваченным врагом, коммунисты-подпольщики ни на один день не прекращали своей героической работы.

Напомню: Компартии Украины, ее подпольным организациям приходилось вести борьбу на два фронта — против иноземных войск и «своих» буржуазных националистов. Немецкие оккупанты, вторгшиеся на украинскую землю с помощью Центральной рады, еще в апреле 1918 года разогнали этот «представительный» орган. Более удобным казалось им единовластие гетмана; им был провозглашен царский генерал помещик Скоропадский; он без говорильни помогал разграблению Украины. А потом, уже в ноябре 1918 года, место свергнутого гетмана заняла Директория, во главе которой формально стоял украинский социал-демократ Чеховский, фактически же — националисты Винниченко и Петлюра. Три власти в течение одного года. Названия менялись, а суть оставалась та же — контрреволюционная, антисоветская.

Для усиления подпольной работы ЦК КП(б)У направил в Харьков группу товарищей. Среди них — Ян Гамарник, Наум Винокур, А, Г. Скороход, И. Ф. Котлов, [51] Яков Яковлев (Эпштейн). К тому времени подпольная большевистская организация накопила значительный опыт. Благодаря помощи центра она приобрела стройную систему — были сформированы губернский и районные комитеты, более прочными становились связи между отдельными звеньями. Всем этим мы во многом обязаны таким стойким и смелым вожакам, как Станислав Косиор, Иван Смирнов-Ласточкин, Николай Бесчетвертной, Алексей Руденко, Николай Кабаненко и другие.

Подпольщики, однако, несли тяжелые потери. Серьезный урон был нанесен арестом группы товарищей в а явке в общежитии технологического института. Па одной из явочных квартир, где из-за нехватки жилья проживали несколько человек, немцы схватили большевика Тевелева, который затем, переданный петлюровцам, был расстрелян. Другие, предупрежденные дочерью хозяина квартиры, на этот раз избежали ареста, но вскоре попал за решетку председатель губернского ревкома В. Ф. Логинов (Павел) — его выследил и выдал провокатор.

Когда Ян Борисович прибыл в Харьков (после II съезда КП(б)У, в конце октября 1918 года), многие товарищи из руководящего ядра находились в тюрьме, и ему пришлось принять на себя основную тяжесть организаторской работы.

Положение в городе было весьма сложным. Многие предприятия закрылись, безработных насчитывалось 25 тысяч. Это затрудняло общение с людьми, сплочение их для совместных действий. Ян Борисович стал налаживать контакты с районными комитетами. Порадовал его Петинский район, где находились такие крупные заводы, как паровозостроительный, Всеобщей электрической компании (ВЭК), Гельферих-Саде. Во главе Петинского райкома был деятельный и инициативный большевик с 1916 года И. К. Дудка (Иван Петинский). В Основянском районе дела шли тоже неплохо, но в составе подполья была значительная группа анархистов-синдикалистов, которые хоть и работали вместе с большевиками, но полного доверия не вызывали. Наиболее крепкое подполье сложилось в Ивановском железнодорожном районе. Так как я сам жил и работал там, то, чтобы не подумали о моем пристрастии, сошлюсь на мнение члена подпольного губкома партии коммуниста с 1906 года Г. Л. Сапожникова. В своих заметках, опубликованных в [52] журнале «Летопись революции» (1930, № 2), он писал, что и по количеству участников нелегальной работы, и по их активности это был наилучший из всех районов Харькова.

На совещании активистов железнодорожников я впервые увидел Гамарника. Собирались в тот раз на квартире моей матери — на Андреевской улице, дом 39 (ныне улица Федора Кубасова). Я встречал товарищей на улице и, проверив пароль, указывал, как пройти на второй этаж, какая дверь наша. Гамарник пришел вместе со знакомыми подпольщиками Мизикевичем и Игнатенко. Они на минуту задержались возле меня, и Ян Борисович заметил, что стоять в одиночку у ворот негоже: можно вызвать подозрение у прохожих.

— Возьмите-ка лопату да отгребайте снег, — посоветовал он. — Конспирация немудрая, а все-таки... Человек занят делом.

Эх, как же сам-то я не догадался!

Совещание это состоялось в те дни, когда в кайзеровских оккупационных войсках началось брожение, немецкие солдаты создавали свои Советы, а украинские националисты неистовствовали, пытаясь захватить главенство. В Харькове произошел так называемый «балбачанонский переворот» (18 ноября 1918 года петлюровский полковник Балбачан ввел в город многотысячные части, намереваясь диктовать свои порядки). Было о чем подумать и там, большевикам. Активисты Ивановского района обсуждали, как в этих условиях вести работу в массах. Представители предприятий доложили о настроении рабочих, о положении в их организациях. Гамарник, выступая, подчеркнул, что необходимо пока сохранить нелегальную организацию, в то же время использовать, пусть еще ограниченные, возможности для легальной работы. По его предложению участники совещания решили немедленно приступить к воссозданию профсоюзных коллективов на железной дороге (они были распущены в мае по приказу гетманского министра путей сообщения Бутенко). Тут же наметили и утвердили ответственных за это лиц, определили сроки по каждому предприятию.

На совещании обсуждался и вопрос о выборах в Харьковский Совет рабочих депутатов. Обосновывая предложение на этот счет городского ревкома, Ян Борисович [53] говорил, что представительный орган Советской власти нужно создавать уже сейчас, не дожидаясь прихода Красной Армии, — Совет рабочих депутатов станет притягательной силой, магнитом для масс трудящихся.

Предложение о выборах в Совет железнодорожники единодушно одобрили; нашло оно горячую поддержку и в других районах города. Выборы должны были проводиться в ближайшие дни. В связи с этим членам ревкома, особенно Я. Б. Гамарнику, Н. М. Кабаненко, И. Я. Тишкову, пришлось много поработать и как организаторам, и как агитаторам, Ян Борисович, в частности, не раз бывал у железнодорожников.

Своеобразие обстановки наложило отпечаток на выборы. Запретить их петлюровцы не решались, ибо сами поначалу заигрывали с рабочими, называя себя на митингах не иначе как «братья». К тому же они, видимо, рассчитывали прибрать Совет к своим рукам, протолкнуть в него своих ставленников, а также меньшевиков и эсеров, которые, подлаживаясь под очередную власть, по-прежнему противодействовали большевикам.

На выборные собрания, как правило, приходил кто-нибудь из петлюровцев. Как их перехитрить? И вот паши товарищи (в точности не знаю кто, может быть и Ян Борисович, это на пего похоже) придумали простой способ. В списке кандидатов, представляемом на голосование, вместо подлинных фамилий указывались прозвища, хорошо известные местным рабочим, И люди дружно голосовали. На крупных предприятиях депутаты были избраны по спискам большевиков.

После выборов «братья» из петлюровской банды переменили тактику, перешли к открытым репрессиям. Их отношение к Совету рабочих депутатов, вначале вроде бы терпимое, резко изменилось.

Помнится первое заседание городского Совета. Происходило оно в помещении Рабочего дома (клуба), принадлежавшего союзу металлистов. Депутаты шли сюда как на праздник — принарядившись. Оживленные, бодрые лица. Наши железнодорожники столпились кучкой, о чем-то беседуют. По бороде узнаю Гамарника, окруженного товарищами.

И вдруг в фойе клуба появляется петлюровский офицер. Он [54] объявляет:

— По распоряжению начальника гарнизона собрание запрещается!

В разговор с петлюровцем вступает молодой большевик, которого мы знали как Александра Студента (лишь впоследствии стала известна его подлинная фамилия — Лохвицкий).

— Это недоразумение, — говорит Александр.™ Я и мысли не допускаю, что в нашей демократической республике может быть запрещено собрание законно избранного населением органа, — Он искал повод выдворить непрошеного гостя и, кажется, нашел.™ Скажите, у вас есть письменное указание?

Петлюровец, растерявшийся перед красноречием депутата, пожал плечами и сказал:

— Нет.

— Ну, извините, пожалуйста, — опять вежливо говорит Александр. — Тогда никак нельзя поверить в запрет нашего собрания. Это ведь настолько серьезное дело!..

Раздосадованный офицер, что-то пробурчав, удалился.

Тем временем депутаты заняли места и заседание Совета открылось. Избрали президиум: Ян Гамарник, Иван Петинский, Исаак Крейсберг, Александр Студент, Наум Випокур, Эдуард Ионас... В центре за столом президиума стоял И. Я. Тишков, депутат рабочих трамвайного депо.

Однако председательствующий не успел назвать докладчика и предоставить ему слово, как в зал ворвался петлюровский офицер с вооруженными казаками. Они заняли выходы, окружили сцену. Офицер объявил членов президима арестованными, остальным приказал разойтись. Какой гул и шум поднялся, какое возмущение охватило депутатов! Никто не хотел уходить, требовали освободить президиум. Казаки, взяв винтовки наперевес, забряцали затворами. Это вызвало еще больший гнев рабочих. Казалось, они вот-вот набросятся на петлюровцев. Неминуемую схватку предостерег громкий голос Александра Студента:

— Спокойно, товарищи! Нас провоцируют на кровопролитие. Не поддавайтесь провокации! Расходитесь по своим предприятиям. На этот произвол рабочие ответят забастовкой!

Люди, немного успокоившись, стали выходить. Но не тут-то было: стоявшие в дверях петлюровцы обыскивали рабочих, требовали паспорт и регистрировали. Рядом сновали [55] шпики в штатском, по их сигналу — кивку — нескольких депутатов задержали.

Об этом моментально передали в зал, очередь у дверей распалась. Кто-то выключил свет, и в темноте одни, кому следовало скрыться, поспешили уйти через запасные выходы, другие припрятали в укромных углах свое оружие и документы. Пока свет вновь зажегся, депутаты договорились идти по предприятиям, чтобы рассказать рабочим о разгоне Совета и призвать их к забастовке.

Со знакомыми ивановцами я вышел наконец-то на улицу. Вокруг здания стояли стянутые петлюровские войска.

Арестованных членов президиума упрятали в тюрьму. Все мы беспокоились за них, зная о жестокости националистов. Пролетариат Харькова на следующий день поднялся на всеобщую забастовку, требуя освобождения депутатов Совета. В городе были выведены из строя водопровод и канализация. Эта мера почти не затрагивала ни рабочих, ни их семьи, жившие в основном на окраинах, где коммунальные услуги не оказывались. Зато она повлияла на «состоятельный» центр города.

Твердо, с достоинством держались под арестом Ян Гамарник и его товарищи. На допросах депутаты отвергали обвинения в «незаконных действиях», «бунте», гордо заявляли, что выполняли и будут выполнять волю своих избирателей. Всеобщая забастовка придавала арестованным силы и бодрости.

Недовольство масс нарастало, охватывая все более широкие слои населения. И тут ревком сумел извлечь выгоду из того факта, что в городе еще оставались немецкие войска. Командование немецких войск и солдатский Совет были озабочены возвращением в Германию, а забастовка и беспорядки отодвигали срок выезда. Этот их интерес и был использован. Город успокоится, заявили немцам представители ревкома, если вслед за деникинцами будут выдворены за 40 верст и петлюровские части. Такое требование, уже от себя, германское командование предъявило Балбачану, и тот вынужден был уступить.

Передышка была недолгой. Как только Директория распространила свою власть на значительную территорию Украины, войска Балбачана возвратились в Харьков. Однако временное их отсутствие помогло [56] освободить Я. Б. Гамарника и других арестованных товарищей, добиться некоторой легализации нашей работы.

Для городского Совета рабочих депутатов было теперь предоставлено помещение в здании присутственных мест, напротив собора. На крыше здания тут же взвился красный флаг. Какой переполох вызвало одно это у обывателей: «К власти пришли большевики?!» Но больше всего беспокойства было доставлено немецкому командованию и петлюровцам: ведь их учреждения находились в том же здании.

Через пару дней нашему Совету предоставили другое помещение — в бывшем духовном училище на Бурсацком спуске, где уже располагался выборный орган немецких солдат. Красный флаг над «духовным» зданием бодрил и радовал рабочих, он и впрямь обладал притягательной силой, как предсказывал перед выборами Ян Гамарник. Сюда, к городскому Совету, приходило много людей. Как-то, идя в Совет, я увидел близ здания группу депутатов. Среди них был Ян Борисович. Все они стояли, запрокинув головы, наблюдая трепещущее на ветру Красное знамя. Как выразительны были их молчаливые взгляды, полные гордости и надежды!..

Два Совета нашли общий язык, хотя наш был большевистским, а немецкий — довольно разношерстным: в его состав входили и социал-демократы реформистского толка, и спартаковцы, и «независимые». Почвой для сотрудничества Советов была предстоящая эвакуация оккупационных войск в Германию. Все более убеждаясь, что большевики, поддерживаемые массой трудящихся, обладают реальной силой и от них многое зависит в проведении эвакуации, немецкий Совет оказывал содействие Харьковскому. Была оказана помощь и в приобретении оружия.

Переговоры с немцами по этому поводу вели Николай Бесчетвертной и Алексей Руденко. Задача была такая: купить как можно больше всякого оружия — от револьверов до гаубиц. Первые средства на покупку — несколько миллионов рублей «екатеринками» — привез в Харьков Э. И. Квиринг из Курска, где в то время находились украинское Советское правительство и ЦК КП(б)У. Приехал он, не особенно таясь, остановился в гостинице. Чтобы оградить его от возможной белогвардейской расправы, была организована надежная охрана из боевиков-подпольщиков. [57]

В дальнейшем по поручению Квиринга деньги в Харьков доставляла Елизавета Репельская — жена Ф. А. Сергеева (Артема). Получением оружия от немцев, его храпением и распределением ведал руководитель боевиков Николай Кабаненко — человек очень смелый и решительный, всегда жизнерадостный и веселый. В этой небезопасной работе ему самоотверженно помогали жена и сын. Я хорошо знал эту дружную семью. Знал ее и Гамарник. Насколько мне известно, он находился с Н. М. Кабаненко в близких, доверительных отношениях, высоко ценит отважного революционера.

Вернусь, однако, к рассказу о своем Ивановском районе, о железнодорожниках. Нам удалось восстановить рабочие комитеты на транспорте, которые теперь контролировали действия администрации. Это было не но нутру петлюровскому комиссару дороги Свергуну, добивавшемуся ограничения их прав. Отношения рабочих комитетов и администрации особенно обострились в середине декабря, когда к Харькову продвигались украинские советские войска. Петлюровцы занервничали, начали кое-что вывозить из города; неведомо куда стали исчезать работники администрации. В этих условиях перед большевиками встал вопрос о взятии власти на железной дороге в свои руки.

Примерно 15 декабря мы созвали партийный актив района. Заседание проходило под руководством Я. Б. Гамарника в клубе «Рабочий» полулегально — в костюмерной под сценой. Был избран районный ревком и намечена коллегия по управлению дорогой из шести человек. Решили также провести на следующий день общее собрание рабочих железнодорожного узла. Оно состоялось в паровозных мастерских, было многолюдным и бурным. Хотя меньшевики запугивали и «предостерегали», рабочие их не послушали, а поддержали предложение большевиков. Состав коллегии — «шестерки» — был утвержден персональным голосованием. В нее вошли Иван Котлов, Трофим Сагатепко, Кирилл Савченко, Николай Карпов, Наум Винокур и Гершон. Своим комендантом коллегия назначила Ф. В. Иовича, который подобрал себе связных.

Главные события развернулись на следующий день. «Шестерка» заняла кабинет заместителя начальника дороги. Составили телеграмму с извещением о том, что по [58] постановлению общеузлового собрания создана рабочая коллегия и отныне только ее распоряжения действительны на всей линии. Вызвали дежурного по телеграфу.

Я в этот час готовил собрание служащих управления, намереваясь сообщить о вчерашнем решении и призвать их к сотрудничеству с коллегией. Зашел в кабинет, занятый «шестеркой», и застал такую картину. Перед сидевшими за столом членами коллегии стоял навытяжку дежурный телеграфа и уверял, что петлюровский комиссар не разрешает передавать депешу по линии.

— Ну а сам-то ты на чьей стороне — с петлюровцами или с рабочими? — спрашивал дежурного Котлов. — Если с нами, так найди способ передать телеграмму.

Дежурный лепетал что-то невнятное.

Решительные действия рабочей коллегии вызвали явное недовольство еще существовавшей в городе «старой» власти. Сперва раздавались телефонные звонки, затем в управление дороги явились петлюровский и немецкий коменданты города. Первый их разговор ни к чему, видимо, не привел — коменданты удалились. А через некоторое время площадь около здания, где размещалось управление дороги, заняли войска. Отряд петлюровцев ворвался в здание. Были арестованы четыре члена коллегии — Котлов, Савченко, Винокур, Гершоп — и комендант Иович, другим удалось уйти.

Что происходило дальше с арестованными, рассказал впоследствии Иович. Их под сильным конвоем отвели в Змиевские казармы, заперли в сыром подвале. По одному вызывали на допрос, подвергали телесным пыткам. Ночью, избитых и окровавленных, выводили во двор, ставили к кирпичной стенке и зловеще целились из винтовок. Потом опять бросали в подвал. Никаких «признаний» палачи не добились.

На арест рабочей коллегии пролетарский Харьков ответил массовым митингом протеста. Он состоялся в помещении цирка (ныне драматический театр имени Шевченко), однако был разогнан петлюровцами. Тогда Совет рабочих депутатов объявил всеобщую забастовку. Двое суток город был без воды и света. И эта мера помогла — арестованных выпустили.

Тем временем советские войска все ближе подходили к Харькову. Обстановка в городе накалялась. Петлюровцы стали зверствовать еще больше. Они совершили налет [59] на наш Совет, но мы, предупрежденные немцами-спартаковцами, успели забрать все документы, оставив пустые шкафы. Прошла новая волна арестов, были схвачены и расстреляны член ревкома Эдуард Ионас, большевик из Петинского района Николай Шевченко и другие товарищи. Это переполнило чашу людского гнева — комитет большевиков и ревком начали готовить вооруженное восстание.

В городских районах были проведены собрания партийного актива. У нас, в Ивановском, таким собранием руководил Я. Б. Гамарник, который и в этот трудный час, как всегда, проявил большое самообладание. Выступая, он четко и ясно обрисовал создавшееся положение, сопоставил наши и вражеские силы, подвел к выводу, что медлить нельзя, надо выступать немедленно. По его предложению был сформирован штаб районного ревкома, тут же. приступивший к делу.

Действуя совместно с Петинским, наш райревком создал и вооружил боевые группы, распределил их по основным пунктам железнодорожного узла. Основной отряд под командой Петра Жданова-Будко был сконцентрирован против станции Харьков-Сортировочная и далее вдоль линии до Альбовского переулка (недалеко от вокзала). На станции скопились эшелоны с удиравшими петлюровцами. Темной ночью началась стрельба. Петлюровцы были в панике: похоже, что их окружали регулярные советские войска. Слышались крики, ругань. Один за другим эшелоны покидали Сортировочную. Их подгонял огонь наших боевиков, расположенных вдоль железнодорожного пути. Вслед последнему эшелону двинулся паровоз, с которого раздавались пулеметные очереди.

Одновременно другой отряд, которым командовал высокий, стройный боевик Михаил Задорожный (подпольная кличка Смелый), ворвался в пассажирский вокзал. Помещение было забито петлюровскими солдатами — кто не сумел, кто не захотел уехать с эшелонами. Тут же обезоруженные, они попали к нам в плен.

Вскоре на станцию Харьков-Пассажирская прибыл паровоз с представителями Петинского райревкома, которые сообщили, что их боевыми отрядами заняты Балашовский вокзал и прилегающие заводы. [60] Так вооруженное восстание, организованное Харьковским ревкомом, принесло, по существу, бескровную победу. Находившиеся в городе немецкие войска сохраняли нейтралитет благодаря влиянию их солдатского Совета.

Я, к сожалению, не располагаю конкретными фактами, где в этот день находился и что делал Ян Борисович. Но, как член городского ревкома, он наверняка был в гуще событий — его деятельная натура, организаторский талант служат тому порукой. Вместе с другими руководителями харьковских большевиков Гамарник радостно встречал красные войска под командованием Ю. В. Саблина, двигавшиеся по Белгородскому шоссе.

После освобождения Харькова здесь обосновались партийные и советские органы Украинской республики. На III съезде КП(б)У Гамарник был избран членом Центрального Комитета. Хочется отметить, что Ян Борисович не забывал товарищей по подпольной работе: до своего отъезда в Одессу весной 1919 года он не раз бывал в Ивановском районе — на железнодорожном узле.

У подпольщиков Крыма

В Севастополе, на Артиллерийской, 20 (ныне улица Щербака), в 1918 — 1919 годах находилась явочная квартира большевистского подполья, где бывали, помимо других, видные революционеры П. Е. Дыбенко и Я. Б. Гамарник. Теперь об этом напоминает мемориальная доска на фасаде здания. Тогда же двухэтажный дом, ничем особенным не выделявшийся среди жилых строений черноморского города, давал приют трем братьям — Михаилу, Матвею и мне, Мы занимали на первом этаже квартиру с двумя выходами. Мой брат Михаил Котнер был секретарем подпольного городского комитета партии и, естественно, привлекал нас с Матвеем ко всякого рода поручениям.

Условный звонок и появление очередных гостей не были неожиданностью. Вошел знакомый Михаилу секретарь Крымского комитета партии Шульман, а следом «новичок», которого он представил товарищем Яном.

Это было в начале декабря 1918 года — в те дни, когда хозяйничавшие с весны немцы эвакуировались из Крыма, а на смену им пришли войска Антанты. В Севастопольской бухте на военных кораблях развевались английские, французские и греческие флаги. На улицах можно было видеть, как заморские офицеры отдают честь чинам германской армии. Подобное усердие было свидетельством не столько воинской вежливости, сколько взаимопонимания вчерашних врагов; «старых» и «новых» оккупантов роднило стремление давить все революционное. Происходившую «смену караулов» рабочие по-своему комментировали: «Хрен редьки не слаще».

Приезд в Севастополь представителя ЦК КП(б)У Яна Борисовича Гамарника был как нельзя своевременным. Значит, будут у нас связи не только с Крымским комитетом, но и с Всеукраинским центром, усилится помощь нашей подпольной организации, Кстати, когда [62] Шульман назвал своего спутника Яном, брат Михаил, взглянув на гостя, спросил: «Одесса?» — и тот кивнул головой: было, мол, дело. С Одесским подпольем у севастопольцев существовала довольно прочная связь, Мы получали оттуда, и в немалом количестве, отпечатанные типографским способом листовки на русском и немецком языках (свои вначале писали от руки), некоторую сумму денег. Потом сами направляли в Одессу информацию о положении дел в Крыму. Слышали мы и о руководителе Одесского комитета Яне, а лично встретились вот только теперь.

Первый разговор на конспиративной квартире был недолгим. Гамарник, Шульман и Михаил Котнер условились о созыве членов городского комитета и активистов. Узнав, что Ян участвовал в работе II съезда Компартии Украины, состоявшегося полтора месяца назад в Москве, Михаил спросил его о нашем делегате Русине-Моршине. Дело в том, что на съезд от Севастополя ездили двое — Русин и портовый рабочий Скрыпник. Возвращались обратно разными путями. Скрыппик прибыл, а Русин запропал. Смелый подпольщик, боевой матрос — что с ним могло случиться? Переспросив: «Русин? Матрос?» — Ян Борисович рассказал любопытную историю, происшедшую с одним из делегатов, причем именно с матросом. Должно быть, с Русиным. После перехода через вентральную зону на Украину матрос был задержан в каком-то селении. Его направили в город в сопровождении двух конвоиров — один был с ним на подводе, другой — верхом. Ехали по лесу, повозка отстала от спешившего впереди конного, и матрос, воспользовавшись благоприятным моментом, сбежал, скрывшись в чаще. (Этот случай подтвердился, когда я в 50-х годах вдруг узнал, что Алексей Иванович Русин-Моршин живет в Москве, и повидался с ним. Кстати, свел нас другой ветеран-севастополец — И. М. Овсянников-Жигенас.)

Заседание подпольного горкома проводили в сапожной мастерской Спиро Ковалева. И сам Спиро, и двое работавших у него сапожников были членами нашей организации. Место было удобное. Мастерская, находившаяся в угловом доме, на пересечении Большой Морской улицы и Малого Офицерского спуска, имела два входа — с улицы и со двора. И там и тут скрытно патрулировала наша охрана. [63]

На собрании присутствовало человек десять — двенадцать. Основным докладчиком был Ян. Он рассказал о состоявшемся II съезде КП(б)У, о его установке — укреплять подпольные организации, усиливать организационную и агитационную работу в массах, продуманно и тщательно готовиться к вооруженной борьбе.

— Жизнь подтвердила, — говорил Ян, — правоту Ленина, так настойчиво добивавшегося заключения Брестского договора о мире с Германией. Пусть навязанные нам условия были крайне тяжелыми, зато молодая Советская республика выиграла передышку, а теперь, в результате революции в Германии, кайзеровские войска вынуждены убираться восвояси. Трудовой народ Украины выпроваживает оккупантов, создает новые боевые отряды. Но победа легко не дается. В Крыму появился новый враг — англо-французские интервенты. Они, конечно, найдут общий язык с белогвардейцами.

Товарищ Ян посоветовал севастопольцам начать, не откладывая, работу по разложению войск Антанты.

— Важно, — подчеркнул он, — устанавливать связи с иностранными матросами и солдатами, разъяснять им, в какую позорную авантюру их вовлекли, пригнав в Россию для удушения пролетарской революции. Эти матросы и солдаты такие же, как и мы, рабочие и крестьяне, и они должны понять нас. Попробуем, — сказал он, — распространять среди них листовки. Такие листовки можно получать в Одессе, а еще лучше — печатать их здесь, на месте.

В дальнейшем интернациональная группа Одесского подполья наладила выпуск листовок на английском, Французском, греческом языках. Часть их доставлялась в Севастополь. Печатались они и у нас, в частности в эсеровской типографии «Вольный Юг», где был французский шрифт. Контрразведка арестовала заведующего типографией, но тот доказал, что ничего не ведает. Он и в самом деле ничего не знал, так как все это по заданию нашего горкома тайно делал наборщик, бывший матрос Савва Судитов вместе с двумя печатниками.

Выступление Яна Гамарника на заседании Севастопольского горкома произвело на всех нас сильное впечатление. Мы увидели хотя и молодого, но опытного руководителя, хорошо информированного и умеющего аргументированно излагать мысли. На основе его доклада [64] было принято решение, из конспиративных соображений не зафиксированное на бумаге, о дальнейшей работе подпольной организации. Избрали двух делегатов — Михаила Котнера и Иосифа Овсянникова-Жигенаса — на Общекрымскую конференцию, которая должна была вскоре состояться.

Когда собрание закончилось и люди стали расходиться, кто-то, напомнив об осторожности, упомянул, что полицейский участок совсем рядом (он и верно находился в каких-нибудь 120 — 150 метрах от нашей сапожной мастерской). Ян в шутку сказал:

— Может, в следующий раз прямо во дворе полиции соберемся?

Это вызвало улыбки и смех. Севастопольцы и в опасных условиях не унывали!

Гамарник пробыл в пашем городе всего несколько дней, а след оставил глубокий. Затем он отправился в Симферополь, чтобы помочь в подготовке I Общекрымской конференции большевистских организаций. На нее собрались 24 делегата от 17 городов. Были рассмотрены такие важнейшие вопросы, как развертывание партизанской борьбы и подготовка вооруженного восстания, работа большевиков в профсоюзах и среди войск противника. Конференцией был избран Крымский областной комитет партии, который на первом же своем заседании образовал ревком, возглавивший повстанческое движение.

Мне на той конференции быть не довелось, но брат Михаил по возвращении в Севастополь рассказывал, что выступление Я. Б. Гамарника помогло крымским большевикам перенять богатый опыт подпольной работы, накопленный в Киеве, Одессе и Харькове.

Боевой поход южной группы

Боевой поход Южной группы войск, совершенный в августе — сентябре 1919 года, — выдающееся событие. Вместе с тем этот поход вошел яркой страницей в биографию Яна Борисовича Гамарника, который был членом Реввоенсовета группы. Одно от другого никак не отделить: если воскрешаешь в памяти то героическое время, вспоминаешь и дорогие имена.

Я не собираюсь листать день за днем календарь — всех подробностей все равно не расскажешь. Не собираюсь заниматься и арифметическим подсчетом общего количества участников или средней скорости продвижения. Не сохранилось такой статистики, да она, пожалуй, здесь и ни к чему. Гораздо важнее уяснить самую суть — чем вызван был тот поход, что вдохновляло людей на подвиг, как достигнута победа. И, разумеется, попытаюсь показать роль Я. Б. Гамарника в этом походе.

На юге Украины к началу августа действовали три стрелковые дивизии — 45, 47 и 58-я, причем каждая из них имела недолгий, по и нелегкий послужной список.

Начну с 58-й, где я был тогда начальником штаба. Ее костяком явились части Крымской армии, которая под командованием П. Е. Дыбенко в мае — июне мужественно сражалась с деникинцами, получавшими поддержку от англо-французских интервентов. После оставления Крыма армия, понесшая потери, была свернута в дивизию, названную по преемственности тоже Крымской. В дивизию, помимо регулярных частей, вошли партизанские отряды Херсонщины и Таврии, по своему составу весьма разношерстные, сильно зараженные влиянием махновщины. Мы держали активную оборону по Днепру, а затем, когда левый фланг оголился (противник захватил Екатеринослав, ныне Днепропетровск), отошли на линию станция Долинская — река Ингулец, опираясь правым [66] флангом на Херсон. Тут П. Е. Дыбенко получил новое назначение, начдивом стал его помощник И. Ф. Федько, а дивизию под номером 58 включили во вновь создаваемую 12-ю армию.

Столь же молодыми были и обе другие дивизии. 45-ю за короткий срок сколотил И. Э. Якир с помощью командиров и партработников, прибывших из бессарабских отрядов и частей бывшей 3-й Украинской армии. Дивизия, основу которой составляли добровольцы — рабочие и крестьяне Южной Украины и Молдавии (бригада Г. И. Котовского и другие), держала растянутый на 300 верст фронт от Вапнярки до Днестра и по Днестру. 47-я под командой Н. Д. Логофета, еще не полностью сформированная, без боевого опыта, располагалась в районе Одессы,

Перед тремя дивизиями согласно директиве главкома от 7 августа ставилась задача всемерно сдерживать противника. Только этим они могли приковать к себе его силы и выполнить свое назначение в общем плане боевых действий войск Южного фронта. До ответственных работников была доведена директива Политбюро ЦК РКП (б) от 9 августа 1919 года, требовавшая «обороняться до последней возможности, отстаивая Одессу и Киев, их связь и связь их с нами до последней капли крови»{10}.

Войска, действовавшие в Причерноморье, прилагали героические усилия в боях с многочисленным врагом. Но положение становилось все сложнее. Деникинцы захватили Херсон, потом Николаев. Под прикрытием англофранцузской эскадры белогвардейцы высадили крупный десант в Люсдорфе — совсем рядом с Одессой. Петлюровцы заняли Умань. На узловой станции Помопшая, перехватив главную магистраль, связывавшую южные войска с северными, появился Махно со своей бандитствующей «вольной армией». Почти на всей территории бесчинствовали кулацкие банды, вспыхивали мятежи немцев-колонистов и сектантов-старообрядцев.

Нетрудно представить, сколько выдержки и самообладания потребовалось от трудящихся Одессы, где председателем губернского комитета партии был Я. Б. Гамарник, На защиту города были мобилизованы все силы. Молодые полки 47-й дивизии, истекая кровью, отбивали [67] натиск белогвардейского десанта. Рядом дрались рабочие отряды. В самом городе шла борьба с вылезшими из нор вражескими агентами и воровскими шайками, которые сеяли панику, учиняли грабежи.

Как ни велико было мужество красноармейцев и рабочих, однако Одессу удержать не удалось.

Вот в этих-то условиях три упомянутые дивизии, оторванные от штаба 12-й армии, объединились в Южную группу, с тем чтобы действовать совместно и более организованно. Вначале войска возглавил начдив 58 И. Ф. Федько, но спустя несколько дней приказом командарма командующим Южной группой был утвержден начдив 45 И. Э. Якир. В Реввоенсовет группы вошли Я. Б. Гамарник, Л. И. Картвелишвили и член Реввоенсовета 12-й армии В. П. Затонский.

Хотелось бы сказать несколько слов об этих людях, на которых в столь трудный момент возлагалась ответственность за судьбы многих тысяч людей.

Иона Эммануилович Якир, в недавнем прошлом студент и токарь, вступивший в одну из военных организаций большевиков, уже в первые месяцы Советской власти проявил командирские задатки. В начале 1918 года он командовал небольшим отрядом, сражавшимся против румынских оккупантов, затем батальоном китайских добровольцев в составе Тираспольского отряда, отходившего к Воронежу. В сентябре возглавил политуправление Южной завесы, в октябре стал членом Реввоенсовета 8-й армии, где совершил смелый подвиг, утихомирив анархистский отряд, за что был награжден орденом Красного Знамени (знак № 2).

Владимир Петрович Затонский — участник революционного движения с 1905 года. Он имел университетское образование, преподавал в политехническом институте. В первом Советском правительстве Украины был народным секретарем (наркомом) просвещения. В марте 1918 года стал Председателем ЦИК Украины. На юг, в район Одессы, он прибыл как член Реввоенсовета 12-й армии, чтобы помочь здесь сколачиванию боевых сил, организации сопротивления врагу. Впрочем, «прибыл» — не то слово. Пробивался, прорывался — и на примитивном, сколоченном из угольных площадок бронепоезде, и пешком по шпалам, и в случайно подвернувшемся эшелоне сквозь охваченную водоворотом борьбы территорию.

Затонский, Гамарник, Картвелишвили — боевые друзья по октябрьским дням 1917 года в Киеве. Все трое входили в состав Киевского комитета партии, вместе поднимали и вели рабочих на восстание. В Одессу Лаврентий Иосифович Картвелишвили приехал, как и Гамарник, сразу после ее освобождения Красной Армией, весной 1919 года, и оба они трудились тут все эти месяцы. Оба были популярны в рабочей массе, и звали их просто по именам. Достаточно сказать: «Ян, Лаврентий» — и всем понятно, о ком идет речь.

Гамарнику было 25 лет, Картвелишзили — 28, Затонскому — 31, Якиру — 23. И возраст далеко не солидный, и специальной военной подготовки никто из них не имел. Однако же, выдвинутые и закаленные революционным порывом, как мудро и умело руководили они войсками и всем ходом боевых действий!

На должность начальника штаба группы был приглашён Александр Васильевич Немитц — контр-адмирал русского флота, перешедший на сторону революции, умный и твердого характера человек, сделавший много полезного для осуществления боевого похода.

К концу августа стало ясно, что удержать южные районы не удастся. Наши силы здесь таяли. В результате кровопролитных боев за Одессу от 47-й дивизии осталось 500 — 600 человек, кое-как пробившихся к Голте, в расположение 58-й дивизии. А 58-я понесла урон иного порядка. Здесь ощущалось сильное влияние махновщины: она как ржа разъедала ряды политически неискушенных бойцов. Многие из них поддались демагогической агитации. Переметнулась к махновцам бригада, находившаяся в районе станции Долинская. Ее комбригу Г. А. Кочергину лишь с помощью горстки верных красноармейцев удалось бежать из-под ареста. Зараза перекинулась в части, стоявшие в Бобринце{11}. Оставшиеся две бригады [69] под натиском противника были отведены на правый берег Южного Буга. 45-я дивизия, командовать которой И. Э. Якир поручил своему боевому другу начальнику штаба И. И. Гарькавому, с трудом отбивалась от петлюровцев за Бирзулой и Крыжополем.

Решение Реввоенсовета двигаться на север, чтобы соединиться с остальными войсками 12-й армии, было единственно верным. Это не противоречило и упоминавшейся выше директиве главкома от 7 августа, в которой предусматривалось, что южные дивизии могут начать отход, когда «опасность быть отрезанными... назреет в полной мере». Теперь она, эта опасность, действительно назрела. И главком директивой от 25 августа указал командарму 12, что наступление Южной группы на север «крайне желательно». Командарм Н. Г, Семенов в свою очередь передал приказ о движении в сторону Житомира.

Но прежде чем начать большой и трудный поход, требовалось морально подготовить войска. Ведь многие бойцы — это вчерашние повстанцы, к тому же измотанные непрерывным отступлением. Они, бесспорно, готовы защищать здешние, родные, места, но идти куда-то на север? Нет, мы не могли пренебрегать опасностью новой вспышки махновских настроений.

Приказ Реввоенсовета Южной группы войск о предстоящем походе командиры частей получили еще 20 августа. В нем говорилось, что под натиском врага мы вынуждены отступать и идти на соединение с красными войсками, сражающимися под Киевом. Конечно, противник будет всеми силами препятствовать нашему движению, но наше дело правое, и, несмотря ни на какие жертвы и трудности, оно должно победить. Проникнутый оптимизмом, приказ заканчивался словами: «Вперед, герои! К победе, орлы!» Чувствовалось, что руководство группы твердо надеется на пролетарский костяк 45-й и 58-й дивизий, и прежде всего на коммунистов. Однако с объявлением приказа предлагалось не спешить. [70]

В этом был резон. Вряд ли мы добились бы полного успеха, если бы сразу подали команду «Становись! Шагом — марш!». Важно было добиться, чтобы революционная идея боевого похода зажгла сердца не только передовых, сознательных бойцов, но всего личного состава. Реввоенсовет дал указание провести митинги, обсудить на них вопрос: как лучше поступить — прорываться ли на север или оставаться здесь и партизанить, воюя за свои поля и хаты? Митинги состоялись во всех частях, подразделениях. Бурные, взволнованные, не всегда гладкие. Командиры, комиссары, коммунисты разъясняли все плюсы и минусы того и другого варианта, терпеливо выслушивали сомневавшихся, вновь и вновь горячо призывали к походу, рисовали перспективу дальнейшей борьбы, вероятный ее исход. Огромную работу проводили члены РВС. У нас, в 58-й дивизии, все эти дни находился В. П. Затонский, в бригадах 45-й дивизии были Я. Б. Гамарник и Л. И. Картвелишвили. Они инструктировали актив, сами выступали на митингах и собраниях. В результате люди сердцем и разумом поняли: да, надо идти на север — другого выхода нет. И когда был объявлен приказ Реввоенсовета, он воспринимался массой бойцов как их собственное стремление и решение.

В частях вслед за приказом была распространена «Памятка бойца Южной группы». Автор «Памятки» в те дни оставался неизвестным, но мы чувствовали, что писал ее человек большой воли, твердо знающий, к чему зовет. Лишь впоследствии выяснилось, что «Памятку» написал Ян Борисович Гамарник. Приведу отзыв о ней в общем-то скупого на похвалу командующего И. Э. Якира. В своих воспоминаниях, написанных в 1928 году, он отмечал цель выпуска «Памятки» — «чтобы каждый красноармеец отчетливо понял свою задачу и проникся волей к ее исполнению». И далее в воспоминаниях говорилось: «Сильно она была написана, сейчас, пожалуй, так не напишешь. Живо и образно эта «Памятка» звала к выдержке, испытаниям, к новым тяжелым боям, к движению на север. «Памятка» говорила о северных братьях, для соединения с которыми мы идем, о братьях, которые бьют и разобьют врагов наших, и придут на выручку бойцам Южной группы. На очень и очень многих эта «Памятка» оказала огромное и решающее влияние — так много было в ней силы, так много в ней было убеждения [71] в необходимости двигаться вперед, на север, к победе».

Так был политически подготовлен поход Южной группы. На меня, в прошлом офицера старой армии, удивительно быстрый перелом в настроении тысяч бойцов произвел неизгладимое впечатление. Ничего подобного в царской армии не могло произойти. Дивизию, в которой был возможен такой инцидент, как махновский мятеж, пришлось бы расформировать, а ее начальника отдать под суд за неумение держать в повиновении подчиненных. А тут мы воочию убедились, какими изумительными возможностями обладала революционная армия и ее командный состав. То, чего добились Якир, Гамарник и Федько, не смог бы сделать ни один генерал старой армии.

План похода, разработанный штабом, был достаточно четок и вполне реален. Поскольку железнодорожные линии, как с запада, так и с востока, были заняты противником, нам предстояло идти грунтовыми дорогами. Войска разделились на три колонны по фактическому их расположению: правую, состоящую из частей 47-й и 58-й дивизий во главе с начдивом 58 И. Ф. Федько, левую — две бригады 45-й дивизии под общим командованием Г. И. Котовского — и центральную, возглавляемую начальником штаба 45-й дивизии И. И. Гарькавым. Вместе с частями этой колонны находился сводный отряд партийно-советского актива Одессы, а также Реввоенсовет группы.

Каждой колонне указывался маршрут движения, встреча их намечалась в районе Умани, с тем чтобы затем совместно пробиваться через фронт белых. Предвиделось, что отрыв от регулярных частей противника потребует умелого маневра, а на пути следования неизбежны схватки с различными местными бандами, занимавшими территорию между железными дорогами.

И вот все продумано, взвешено, рассчитано. Теперь в поход! О 45-й дивизии скажу вкратце. Г. И. Котовский со своими частями двое суток вел западнее Бирзулы (ныне Котовск) ожесточенные бои с петлюровцами, отвлекая их силы на себя и создавая видимость прорыва на юг. Это позволило центральной колонне сравнительно быстро и легко продвинуться к Умани. Когда первая задача [72] была выполнена, Котовский ночью оторвался от противника и, отбиваясь арьергардом, стал следовать на удалении 30 — 35 верст от главных сил.

О 58-й дивизии, с которой мне довелось совершать этот поход, приведу некоторые подробности. Перед маршем, разрабатывая его план, мы с начальником оперативного отделения Семеном Петровичем Урицким и другими сотрудниками штаба ломали голову: как распределить силы, чтобы по возможности обезопасить колонну от неожиданностей и в то же время обеспечить нужный темп броска? А как быть с огромным обозом беженцев, увязавшихся за нами при отходе из Крыма, Таврии, от Днепра? Их тысячи — с домашним скарбом, со скотом. Тут были и семьи коммунистов из городов и поселков, временно оставленных нами, и семьи бойцов, командиров. Не мощи же мы бросить женщин, детей, стариков на расправу белогвардейцам... Да и тыловое хозяйство дивизии, включавшее запасы патронов и снарядов, продовольствия, фуража, а также стадо коров и овец (чем-то надо было кормить людей), было громоздким. Обоз еще более увеличился, когда на станции Колосовка мы приняли эшелон боеприпасов, доставленный из Киева экспедицией В. П. Затонского. Бронепоезд «Память Иванова», сопровождавший эшелон, пришлось взорвать, а его команда во главе со своим командиром балтийцем Александром Цуповым-Шапильским и комиссаром Михаилом Куликом присоединилась к нам.

Дивизия выступила из района Голты 30 августа двумя параллельными потоками. Справа, вдоль бугского берега, где можно было ожидать нападения деникинцев, двигалась наиболее крепкая числом и духом 3-я бригада, которой командовал балтийский матрос Алексей Васильевич Мокроусов, тридцатидвухлетний смельчак, прославившийся в прошлых боях. Он вел 520-й и 522-й полки. Слева, откуда угрожали не столь многочисленные кулацкие банды, шла 2-я бригада Леонида Александровича Маслова. В ее составе — 1-й крестьянский полк, легкоартиллерийский дивизион, комендантская команда и гарнизонный батальон. Вслед за боевыми частями поспешали обозы с беженцами и дивизионным имуществом. Замыкал движение отряд, составленный из разных команд и подразделений; тут находился и штаб дивизии. А впереди, на острие колонны, как авангард и разведка, действовал [73] отряд начдива 47 Н. Д. Логофета{12} из остатков 417-го и 418-го полков.

Первая стычка с противником, первый наш успех — на следующий же день, 31 августа. Как ни покажется это удивительным, но все произошло легко и просто. На пути 3-й бригады было местечко Голованевск. Мокроусов, ехавший в машине, полагал, что оно уже занято нашим авангардом. На самом же деле машина, в которой вместе с комбригом находились начальник штаба Рябов и политработник Турецкий, обогнала авангард и первой ворвалась в местечко. Оказавшись на центральной площади, Мокроусов и его спутники поняли наконец, в какой они оказались ситуации: над крыльцом каменного дома висел желто-голубой петлюровский флаг. Растеряйся на миг — и конец. Но не таков моряк Мокроусов! Приняв строгий вид, смело вошел он с товарищами в комендатуру. Петлюровцы приняли их за деникинское начальство. Дело решилось в минуту — все, кто находился в здании, были разоружены и арестованы. Перетрусивший комендант сообщил, что в соседнем селе Покотнлово стоит штаб петлюровской дивизии. Телефон был исправен. Сняв трубку, Мокроусов от имени голованевского коменданта передал, что в Покотилово идет подкрепление. К этому времени подоспел отряд Логофета, одну из рот которого, не мешкая, направили в село. Так, без единого выстрела, был захвачен петлюровский штаб со всеми документами, печатями и самим начальником дивизии полковником Шумским. [74]

Из штабных документов и опроса пленных удалось установить, что в районе Умань, станция Христиновка находятся две петлюровские дивизии — 5-я и 12-я. Два дня мы поддерживали телефонную связь с частями противника, получали важные для нас данные, давали ложные сведения и приказания, создав впечатление, что с юга движется «несметная большевистская рать».

Зная теперь силы петлюровцев и деникинцев, их расположение, мы могли более уверенно наступать на Умань. Начдив Федько собрал части в кулак и утром 2 сентября бросил их в бой. При этом был тщательно продуман план боя. Начдив понимал, что фронтальный удар, встретив сильный артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь противника, обошелся бы слишком дорого. Поэтому в лоб демонстративно действовал лишь небольшой резерв, а бригады обходили город с двух сторон. Вся наличная кавалерия вышла к станции Христиновка. Заслышав стрельбу в своем тылу, петлюровцы от Умани начали откатываться на северо-запад, где попали под огонь бригады Мокроусова.

В освобожденной Умани войскам был дан короткий отдых. Население встречало нас с исключительным радушием. Бойцов приглашали в дома и угощали как самых дорогих гостей, чинили им одежду и обувь, топили бани. Объявленная запись добровольцев позволила основательно пополнить полки.

А на следующий день снова в поход! Теперь уже все силы Южной группы, соединившись, двигались по параллельным дорогам в общем направлении на Тетиев.

Близ села Тальное наши части столкнулись с отрядом деникинцев, отбросили его, взяли пленных. Пленные офицеры показали, что петлюровский атаман Тютюнник начал переговоры с командованием деникинской армии о совместных действиях против Южной группы. Наш удар на Тальное помешал их объединению. Почти одновременно была взята Христиновка — крупное селение и железнодорожная станция северо-западнее Умани.

Но железная дорога все еще находилась в руках противника. И наши войска продолжали движение своим ходом, отжимая петлюровцев влево, деникинцев вправо.

11 сентября мы подошли к Белой Церкви. Разведкой и допросом пленных было установлено, что в районе города расположены крупные силы деникинцев, а севернее [75] Казатина — петлюровские части. Выходит, прорвав вражеский заслон в районе Умани, мы снова очутились во вражеском кольце. Однако это не очень-то нас смущало. После одержанных побед боевой дух войск был высоким и никакие преграды не казались страшными. А вдобавок нами была наконец-то установлена по радио связь со штабом 12-й армии. Командарм за это время сменился, им стал С. А. Меженинов. Он приказал наступать между Казатином и Фастовом на Житомир.

Взятие 58-й дивизией города Белая Церковь и местечка Сквира, проведенное по детально продуманному плану, которым каждому полку ставилась конкретная боевая задача, в значительной мере определило судьбу второго вражеского кольца. Оборонявшие Сквиру петлюровцы понесли ощутимые потери и отошли на Казатин. Между Фастовом и станцией Попельня была взорвана железнодорожная линия, что лишало противника маневра.

Тем временем радиостанция штаба Южной группы вышла на связь с 44-й дивизией, находившейся севернее Житомира. И. Э. Якир условился с начдивом 44 И. Н. Дубовым о совместном наступлении на город. И житомирский гарнизон противника не выдержал дружного удара» был смят и разгромлен. Части 58-й дивизии заняли Радомысль.

Произошло это в четверг 18 сентября 1919 года. Надо ли говорить, какую радость и гордость испытывали участники боевого похода, преодолев все трудности и добившись неоспоримого успеха!

Приведу несколько документов, относящихся к знаменательному событию. Первый — приказ по 58-й дивизии, который мы в штабе подготовили по указанию начдива И. Ф. Федько сразу же, как только вступили в Радомысль. Может, и нужно бы теперь извиниться за не очень гладкий слог, но ведь понятно же — спешили. Вот что говорилось в том приказе от 18 сентября:

«Товарищи красноармейцы и командиры частей! Сегодняшний день — долгожданный день соединения наших частей с северными частями. Оторванные от своих, окруженные со всех сторон врагами, вы были охвачены единым желанием прорвать замкнувшуюся вокруг вас вражескую цепь, разбить противника и соединиться с Красной Армией, чтобы совместными силами продолжать [76] борьбу с контрреволюцией в лице деникинских, петлюровских и прочих банд.

Гордо шли вы вперед, разбивая противника. Неприятельские преграды не были страшны для вас. Вы прошли свыше 1000 верст без ропота, не зная устали. Своим славным походом вы вписали золотую страницу в историю революционной борьбы.

Сегодня мы празднуем торжественный день соединения с нашими северными частями, день поворота в нашем движении. Этот день служит нам залогом, что объединенными силами мы сотрем с лица земли всю белогвардейскую и петлюровскую сволочь, освободим Украину от рабских цепей и восстановим власть трудящихся — Советскую власть».

Второй документ — приказ по войскам Южной группы № 13 от 20 сентября 1919 года:

«Реввоенсовет Южной группы, поздравляя доблестные части 45, 58 и 47-й дивизий, совершивших с боем героический поход от берегов Черного моря и Днестра к берегам Днепра, завершившийся соединением с северными братьями, объявляет всем красным борцам группы — красноармейцам и командирам — революционное спасибо за проявленные ими сознательность, дисциплину и верную службу Красному знамени рабоче-крестьянской революции.

Реввоенсовет Южной группы твердо верит, что части группы, вписавшие свое имя этим славным походом ва страницы истории революционной войны и вышедшие из похода могучие духом и верой в победу, горящие ненавистью к угнетателям рабоче-крестьянского люда, и впредь будут лучшими бойцами за Советскую власть и будут всегда нести вперед Красное знамя на страх и смерть капиталистам, помещикам и золотопогонникам.

Реввоенсовет Южной группы благодарит вас, товарищи, и зовет к новым славным боям, к новым победам.

Да здравствует Советская власть!

Да здравствует Красная Армия!

Командующий Южной группой Якир
Член Реввоенсовета Ян Гамарник»

И, наконец, третий документ, для всех нас самый дорогой, свидетельствующий о высокой оценке действий и побед Южной группы Владимиром Ильичем [77] Лениным:

«Постановление Совета Обороны.

Совет Рабоче-Крестьянской Обороны в заседании от 1 октября с. г. постановил:

1. Наградить славные 45 и 58 дивизии за геройский переход на соединение с частями 12-й армии почетными знаменами революции.

2. Выдать всей группе за этот переход, как комсоставу, так и всем красноармейцам, денежную награду в размере месячного оклада содержания.

Председатель Совета

Рабоче-Крестьянской Обороны

В. Ульянов (Ленин){13}».

За личное мужество и умелое руководство войсками в этом походе командующий И. Э. Якир, член Реввоенсовета Я. Б, Гамарник, начальник штаба группы А. В. Немитц, начдив 58 И. Ф. Федько были награждены орденом Красного Знамени.

Мне хочется особо подчеркнуть ту выдающуюся роль, какую сыграл в обеспечении боевого похода член РВС Ян Борисович Гамарник. Без его участия, без его совета не обходилось ни одно принципиальное решение. И не только в самом начале — идти или не идти, — но и в ходе боев мы всегда чувствовали, что рядом с волевым командующим находится энергичный комиссар. Ведь под всеми приказами, которые получал штаб 58-й дивизии, неизменно стояли две подписи: «Якир» и «Ян».

«Вперед, герои! К победе, орлы!»

Во время похода Южной группы войск я служил в штабе 2-й бригады, входившей в 45-ю дивизию. Командование этой дивизии состояло в основном из лиц, хорошо знавших друг друга по революционным дням 1917 года в Кишиневе, по схваткам с буржуазией на молдавской земле. Начдив И. Э. Якир, начальник штаба И. И. Гарькавый, комбриг Г. И. Котовский, военком бригады Ф. Левензон, заведующий политотделом А. Гринштейн... Можно и дальше перечислять имена тех, кого сдружил боевой поход и кто занимал командные посты в 45-й.

Как эти люди оказались снова вместе, хотя годом раньше, после отступления бессарабских отрядов к Воронежу, военная судьба разбросала их по разным участкам? А вот как. Успехи Красной Армии весной 1919 года в Причерноморье породили надежду на скорое освобождение и Заднестровского края. Приближалось время воссоздания бессарабских советских воинских частей, в связи с чем в Одессу съехались И. Э. Якир и его товарищи.

У Ионы Эммануиловича установились не просто добрые, а самые близкие и доверительные отношения с председателем Одесского губкома партии Я. Б. Гамарником. И когда выяснилось, что из-за яростного сопротивления противника сроки освобождения Бессарабии отодвигаются, Ян Борисович помог приехавшим товарищам влиться в 45-ю дивизию, что позволило укрепить ее ряды.

В дивизию вошли бессарабские отряды и остатки частей бывшей 3-й Украинской армии, ослабленные потерями в боях. Прежний начдив, зараженный духом партизанщины, не был способен навести в частях дивизии революционный порядок. Безвольным, к тому же больным оказался его начальник штаба. Между тем полки, разбросанные по сильно растянутому фронту, испытывали упорное давление врага и вынуждены были отступать. Чтобы [79] стабилизировать участок фронта, нужны были кардинальные меры. Одной из таких мер и явилась смена командования дивизии, осуществленная Реввоенсоветом 12-й армии по рекомендации Одесского губкома партии.

Вместе с Якиром в дивизию прибыл ее новый комиссар Николай Голубенко, состоявший ранее членом РВС 3-й Украинской армии. Это был молодой по возрасту политработник, но уже прошедший школу политической борьбы. Рабочий-металлист, он еще юношей стал революционером, успел побывать в сибирской ссылке. Голубенко глубоко вникал в дела дивизии, работал с Якиром и Гарькавым дружно и согласно, был волевым и смелым военкомом.

Становлению 45-й дивизии Ян Борисович помогал всячески. Его воздействие мы особенно ощущали, когда он стал членом Реввоенсовета Южной группы войск. Не говоря уже о боевых приказах, которые оп подписывал вместе с командующим Якиром, об обращениях Реввоенсовета или «Памятке бойца Южной группы» — все эти проникновенные документы оказывали большое влияние на красноармейцев, — Гамарник часто бывал в наших частях, причем в наиболее трудные моменты, когда деловой совет, практическое указание опытного политработника имели особую значимость.

В моей памяти образ Яна Борисовича отложился ярко и неизгладимо. В нем органически сочетались глубокая убежденность, сильная воля, высокое чувство ответственности, собранность, предельная скромность. Настоящий военный комиссар!

А какую роль сыграл Гамарник в судьбе Григория Ивановича Котовского! Человек небывалой отваги, Котовский еще в годы первой русской революции проявил себя народным героем. Прославился он и в боях 1918 года — как командир конного разведывательного отряда под Тирасполем, руководитель диверсионных групп в тылу немецких оккупантов. Однако нашлись люди, которые противились назначению Григория Ивановича на должность командира 2-й бригады, распространяли слухи о его «партизанщине» и неизбежном превращении в «батьку». Гамарник решительно отмел подобные поклепы, поддержал кандидатуру Котовского. И не ошибся: Григорий Иванович в последующих боях показал себя талантливым командиром. [80]

Оперативным планом Южной группы Г. И. Котовскому отводилась важная роль. Возглавляя левую колонну войск, он двумя бригадами — 1-й и 2-й — должен был по крайней мере двое суток сдерживать натиск петлюровцев на линии железной дороги Крыжополь — Рудница — Кодыма и около близлежащих сел, что позволило бы центральной колонне уйти от Бирзулы (Котовск) подальше на север, к Умани. Лишь после этого частям левой колонны надлежало оторваться от противника и следовать в тот же район.

Двое суток... Сколько они потребовали от воинов мужества и хладнокровия, небывалой стойкости, а от командиров, помимо всего, и умелой распорядительности! Трудности усугублялись тем, что прекратилась связь с центральной колонной и мы не знали, далеко ли она продвинулась, когда нам можно идти ей вслед. Решение целиком зависело от Котовского, и он сознавал свою огромную ответственность. Ведь в составе центральной колонны находились штаб и Реввоенсовет Южной группы, партийно-советский актив из Одессы, громоздкие обозы с боеприпасами, продовольствием, со спасенными ценностями одесского банка. Хотелось надеяться, что начальник штаба 45-й дивизии И. И. Гарькавый с 3-й бригадой, дивизионной школой, возглавляемой храбрецом Иваном Базарным, другими подразделениями сумеет провести эту колонну по намеченному маршруту. А вдруг?.. Нет, лучше уж принять на себя еще один удар, но прикрыть, надежно прикрыть боевых товарищей... И Котовский, его подчиненные продолжали схватку.

Две небольшие по численности бригады стойко отбивали натиск двух петлюровских дивизий. Беспрерывно трещали пулеметы, пока вода не закипала в кожухах. Ружейный огонь то и дело сменялся звоном скрестившихся штыков. Отбивали одну вражескую цепь, а уже напирала другая. Два полка 1-й бригады почти полностью полегли в этой сече, заметные потери понесла и 2-я бригада. Но петлюровцы получили достойный отпор, откатились, оставив на поле боя много трупов своих солдат.

Выиграв время, Котовский отдал приказ об отходе. Совершить отход было не просто, но проходил он организованно, быстро, люди проявляли находчивость и военную хитрость... [81] На станции Рудница скопились красноармейцы, местные жители, беженцы. Неразбериха, казалось, полнейшая, перемешались подразделения и обозы. Команды старшин не действуют на возбужденную толпу, Но вот комбриг приказывает собрать духовой оркестр — звучит музыка, и бойцы строятся поротно. Открывается летучий митинг. Григорий Иванович произносит короткую речь. Он воздает славу героям, погибшим в боях. Хвалит полки за отвагу и стойкость. Призывает бойцов и командиров к выдержке и дисциплине. Напоминает — впереди еще долгий и трудный путь.

Части дивизии, погрузив поклажу на крестьянские подводы, под покровом ночи двинулись к югу. Да, именно к югу. Такое неожиданное направление было подкреплено заведомо распущенным слухом: «Уходим в родную Бессарабию», А пройдя полтора десятка верст, войска круто поворачивают на восток, затем на север. 6 сентября мы переправились через реку Буг в районе села Хощеваты. Этот крюк, конечно, отнял драгоценные часы, зато запутал противника. Двигаясь ускоренным темпом, делая самые короткие привалы на ночлег, левая колонна через несколько дней догнала центральную.

Считаю долгом назвать наиболее близких и надежных помощников Котовского, которые обеспечивали выполнение боевой задачи. Это командир 1-й бригады Грицов и военком Левензон, с которыми Григорий Иванович действовал в контакте и согласии, командир 399-го полка этой бригады Попа, неунывающий, богатырского сложения человек, участник первой мировой войны, один из организаторов известного Хотинского восстания. Попа дрался с петлюровцами мужественно. Он оставался с горсткой бойцов, но позиций врагу не уступил. Из нашей 2-й бригады назову командиров полков Колесникова, Дьячишина, Криворучко и Нягу, людей стойких и умелых. Бойцы верили им безгранично, шли за ними в огонь и воду. Не могу умолчать о начальнике бригадного штаба Каменском, в прошлом поручике и левом эсере, который, однако, твердо встал на позиции Советской власти. В походе он помогал Котовскому руководить заградительным сражением. Вместе они придумали и обманный крюк. Работая в штабе под началом Каменского, я все больше убеждался в его незаурядных способностях. Это был советчик Котовского, надежный исполнитель его приказов и распоряжений. [82]

Дальнейшее продвижение 45-й дивизии было несколько легче, но и оно изобиловало стычками то с петлюровскими частями, наседавшими слева, то с местными кулацкими бандами, пытавшимися прощупать нас в пути и на привалах,

Относительно длительный отдых нам выпал в селе Самгородок, что в десяти верстах юго-западнее Сквиры. Запомнился он приездом сюда командующего Южной группой И. Э. Якира и члена Реввоенсовета Я. Б. Гамарника, той новостью, которую они сообщили.

В Самгородке на привале находился 402-й полк, выставивший вокруг сторожевое охранение. И тут произошел маленький конфуз: автомобиль, на котором приехали к селу командующий и член Реввоенсовета, был задержан заставой. Пришлось ждать, когда конный связной доставит разрешение пропустить. Командир полка Ф. Е. Криворучко, старый служака, был явно смущен, встречая машину у своего штаба. Думал: «Ну, сейчас попадет...» Однако Якир и Гамарник ни словом, ни взглядом не выразили недовольства, наоборот, похвалили Федора Ефимовича за то, что его бойцы бдительно и строго несут службу.

Новость же, сообщенная прибывшими, была поистине радостной: дивизионной полевой радиостанции наконец-то удалось выйти на связь с 44-й дивизией.

Радисты обменялись позывными. И хотя они были известны обеим сторонам, радисты из 44-й не сразу поверили, что вызывает наша станция, от которой давно не было ни слуху ни духу. К аппаратам подошли Иона Эммануилович Якир и начдив 44 Иван Наумович Дубовой, Они-то хорошо знакомы, да нужно ведь «узнать» друг друга в процессе радиообмена,

«Как имя жены деда?» — принял наш радист и, читая свою запись вслух, недоуменно посмотрел на командующего. Якир улыбнулся: то, что было загадочным для радиста, ему, Якиру, понятно. В командирской среде Южного фронта «дедом» называли командарма 10-й Ворошилова, и именем его жены Дубовой воспользовался как паролем, «Передавайте, — сказал командующий радисту, — Екатерина Давыдовна».

Вот и стало все ясно. Перешли к делу: стороны договорились двигаться навстречу друг другу, чтобы совместным [83] ударом разорвать вражескую линию и соединенными силами взять Житомир.

...Пока Якир был занят с Криворучко, красноармейцы окружили Гамарника. Посыпались вопросы, завязалась беседа. Ян Борисович любил такого рода летучие митинги, охотно выступал перед бойцами, не уходил от самых острых тем. На этот раз разговор был особенно приятным и радостным, согретым ободряющей вестью. Гамарник, чувствовалось, и сам был необычайно взволнован, в приподнятом настроении, и эта его одухотворенность передавалась всем, кто его слушал. Люди, казалось, сбросили с себя усталость.

Ну как, вспоминая об этом, не привести заключительных слов из приказа, подписанного И. Э. Якиром и Я. Б. Гамарником перед походом: «Вперед, герои! К победе, орлы!» Теперь орлы расправляли крылья, герои распрямляли плечи — к новым боям звал их комиссар, к завершающему победному броску.

Решительное сражение произошло через несколько дней, когда дивизия вышла севернее Сквиры к железнодорожной линии. 3-я бригада появилась у станции Бровки, наша 2-я — в районе станции Попельня. Против 3-й были петлюровцы, против нас — деникинцы. Прежде конфликтовавшие, они действовали теперь согласованно, надеясь разбить Южную группу на этом рубеже. Но наше командование сознавало, что именно здесь нужны и особая стойкость войск, и самое гибкое управление боем.

Местность перед Попельней открытая, ровная. Наши цепи как на ладони видны вражеской пехоте, укрывшейся за железнодорожным полотном, откуда она ведет массированный ружейно-пулеметный огонь. Два бронепоезда, подошедшие со стороны Киева, оказывают ей огневую поддержку. Да, в этих условиях атаковать противника сложно.

Котовский и Каменский, получая через связных донесения из полков, мучительно размышляли: как быть? Но вот в клубах пыли подъехал автомобиль, в нем Якир, Гамарник и Гарькавый. Котовский поспешил навстречу, доложил обстановку, расположение сил.

Тем временем прискакал взвод всадников, с ним — командир кавалерийского полка М. С. Няга. Ян Борисович что-то шепнул Гарькавому и направился к кавалеристам. [84] Поздоровался, поговорил. Убедился: настроение у всех боевое, люди рвутся в атаку.

— Кавалеристы готовы выполнить боевой приказ, — доложил ему Няга.

Гамарник снова подошел к Гарькавому, кивнув на конников, сказал:

— Не пора ли им вступать в дело?

Так рождался замысел комбинированной атаки.

Котовский обосновал предложение: пехоте пока залечь, вести лишь перестрелку, а кавалерийский полк зайдет справа в тыл попельнинской группировке. Затем ударим по врагу одновременно с двух сторон, с тыла и фронта.

Получив «добро» командующего, Котовский и Няга при поддержке левофланговых частей 58-й дивизии приступили к прорыву деникинского заслона. Обойдя станцию, кавалеристы дали сигнальную ракету «Мы на месте». Огневой и рукопашный штурм вражеских позиций начался. Противник был ошеломлен. На него напирала красная пехота с фронта, а конники с тыла. Деникинцы поспешно удирали, бросая убитых и раненых, вооружение и вагоны с имуществом.

Итак, бой выигран. Станция Попельня взята 2-й бригадой. Левее 3-я бригада геройской атакой захватила Бровки. Справа 58-я дивизия также перешла железнодорожную насыпь. Вперед, герои! Осталось совсем немного: еще рывок, и мы у цели{14}!

По ту сторону железной дороги простирались леса. Идти стало легче — прохладно, не слишком мучит жажда: выручают ручьи и речки. Только вот обозам тесно на узких проселках, но тут помогают молча и упорно неутомимые бойцы.

Наконец-то свершилось заветное! На реке Гуйва встретились передовые отряды 45-й и 44-й дивизий. Начдивы Гарькавый и Дубовой поднимаются на мост, крепко жмут друг другу руки, обнимаются. А к реке, к обеим ее берегам, [85] все прибывают и прибывают роты, пешие и конные... Мы соединились!

Не буду вдаваться в подробности взятия Житомира силами двух дивизий, Радомысля — 58-й дивизией, а также последующих боевых действий. Это тема особая. Теперь же хотелось бы сказать о взаимоотношениях Котовского и Гамарника.

Мне повезло; с Григорием Ивановичем, под его началом, я не только участвовал в походе Южной группы, но служил в последующее время, когда он командовал отдельной кавалерийской бригадой и дивизией. И, вспоминая былое, смею утверждать, что его знакомство с Яном Борисовичем, начавшееся летом 1919 года, переросло затем в искреннюю дружбу и личную привязанность.

В послевоенном Киеве мне доводилось быть свидетелем их встреч, Бывало, увидятся, случайно или по уговору, к примеру, в фойе гостиницы «Континенталь», где Котовский обычно останавливался, приезжая в командировку, разведут оба руками, искренне улыбнутся, и пошел разговор с шутками, восклицаниями. А на улицу выходят подтянутые, деловые. Впрочем, это ненадолго. Завидев живых героев, окружают их мальчишки, и опять веселая беседа. Любили Ян Борисович и Григорий Иванович неугомонную, полную задора детвору. Так и идут говорливой кучкой до здания губисполкома.

И практические дела государственной важности решали они в дружеском согласии. Весной 1922 года перед Киевской губернией возникла трудная задача — вывезти из глубинных пунктов семенной фонд, предназначенный для перенесшего засуху Поволжья. Кто это выполнит, где взять силы и транспорт? Ян Борисович пригласил к себе начдива 9-й Крымской Котовского: «Выручай, Григорий Иванович!» А того уговаривать не надо, сам понимает, как ценен застрявший в глубинках груз. И оп тут же связывается с вышестоящим начальником — заручается его согласием. Личный состав кавалерийских полков, узнав о полученном задании, поработал на славу. Семенное зерно в предельно короткий срок было отправлено на поволжские поля.

Не сомневаюсь: дружба и общение этих замечательных людей, совместная работа на благо Родины духовно их обогащали.