Возвращение
Наведавшись перед отъездом из Парижа в знаменитое кафе «Ротонда», куда он довольно часто заходил, Славороссов узнал, что уже уехал в Петроград артист «Кривого зеркала» Израилевич. С Жаком, как звали его парижане, они сошлись довольно близко. К нему-то на холостяцкую квартиру в Петербурге и приехал Славороссов весной 1915 года.
После долгих, как бывает при встрече друзей, расспросов Жак предложил:
— Оставайся совсем, будем жить вдвоем, у тебя ведь никого здесь нет.
— Никого, чужой город. Значит, холостяцкая артель?
— А чего ж лучше? Давай по последней за нашу артель и спать, светает уже.
Чокнулись, выпили, обнялись...
— Да, — вспомнил Жак, — тут есть еще один наш знакомый, он тебе обрадуется.
— Кто же это?
— Акашева помнишь?
— Константина? А как же. Разве он не на фронте?
— Не взяли, неблагонадежный. На заводе работает, у Лебедева.
— У Лебедева, я и его знаю. Завтра пойду. И в аэроклубе побывать надо.
— Вот про это я ничего не знаю.
— Разберемся, давай спать...
Владимир Лебедев, летчик, одаренный инженер, владелец самолетостроительного завода «Лебедев и компания», в прошлом еще и велогонщик, заядлый автоспортсмен, прославился когда-то оригинальным рекордом: он 19 часов подряд гонял по Михайловскому манежу на автомобиле, проехав без остановки 375 верст. Разве мог спортсмен с таким темпераментом отстать от века, нового века авиации. В числе первых россиян он едет в Париж к Анри Фарману. Еще в самом начале обучения Лебедев ставит свой первый авиационный «рекорд», став «живым грузом» в действительно рекордном полете летчика Даниэля Кине, который 8 апреля 1910 года дольше всех продержался в воздухе с пассажиром — 2 часа 15 минут.
Зато через два месяца в Мурмелоне Лебедев закатывает щедрый банкет по случаю получения «Бреве» аэроклуба Франции за № 98.
Новоиспеченный летун становится шеф-пилотом Всероссийского аэроклуба, вместе со своим другом Генрихом Сегно они приобретают для аэроклуба все в том же Мурмелоне первый самолет. [138]
Через три года он открывает в Петербурге свой завод, где, кроме французских аппаратов «вуазен», «моран», «депердюссен», «фарман», гидросамолетов «донне», выпускает винты «шовьер», моторы «гном», «рон» и «сальмсон»...
В начале семнадцатого года Лебедев станет президентом Всероссийского аэроклуба, а после революции будет представлять интересы французской авиапромышленности. За услуги, оказанные французской авиации, Владимир Лебедев удостоен рыцарского креста ордена Почетного легиона. Умер он в Париже в 1947 году.
Но все это еще впереди, а пока Лебедев встречает Харитона Славороссова:
— Харитон Никанорович, дорогой, вы-то мне и нужны! Вас сам бог послал!
— А привел я, — смеется Акашев.
— Вы умница, Константин Васильевич! Он же у нас «фарманами» займется.
— Да я... — начал было Славороссов.
— На войну собираетесь? — перебил его Лебедев. — Хватит, повоевали, да и мы для армии работаем. Если нужно, все устрою официально. Жалованьем не обидим, верно, Константин Васильевич?
— Затем и привел, дайте ему-то хоть слово сказать.
— Сначала только одно — «согласен». По рукам?
Они все трое стоят посреди кабинета, Лебедев уже держит Славороссова левой рукой за локоть, правую занес для традиционного русского удара ладонью о ладонь.
Если бы не природная сдержанность, Славороссов сейчас бы расцеловал их обоих, так ему хорошо дома, так растроган приемом, доброжелательностью, сразу полученной возможностью летать. И все же его крупный рот выдает состояние вздрогнувшими в улыбке губами, когда он отвечает:
— Согласен. — И раскрывает ладонь.
Ударили по рукам, и с этой минуты Славороссов — заведующий сдачей самолетов типа «фарман», которые строятся на заводе.
— Ну, так дело не пойдет! — вдруг воскликнул Акашев.
— То есть?.. — опешил Славороссов.
— Надо хозяину условия поставить, контракт подписать. У него отличный образец есть, тот, что у Терещенко переписал. Пусть-ка покажет... Нечего скрывать...
— А-а... — рассмеялся насторожившийся было Лебедев. — Это с удовольствием. — И пошел к письменному столу.
Федор Федорович Терещенко был владельцем небольшой самолетостроительной фирмы в местечке Червонное Волынской губернии. Он выпускал монопланы собственной конструкции и «фарманы». Он пригласил на должность испытателя одну из первых русских летчиц, Любовь Голанчикову. С ней он заключил контракт весьма любопытного содержания, его-то и скопировал Лебедев, чтобы повеселить приятелей.
«Я, нижеподписавшаяся, Любовь Александровна Голанчикова, — читал Славороссов вслух, — обязуюсь: в течение года от сего числа летать на аппаратах, которые мне будут даны фирмой Червонной аэропланной мастерской, на других же аппаратах производить полеты не предоставлю себе права. [139]
Червонная мастерская обязуется уплачивать мне по 500 рублей в месяц.
Место жительства моего назначается в м. Червонном, где полагается мне квартира и стол, и все разъезды по делам будут относиться за счет фирмы.
Я принимаю на себя полную ответственность в могущих произойти несчастных случаях, не дай бог, во время полетов.
При полетах с пассажирами должна брать от них подписки с тем, что они риски принимают на свой страх...»
— Ну и Любовь Александровна! — улыбаясь, покачал головой Славороссов. — «Принимаю риски на свой страх», если, как она пишет, не дай бог...
Мужчины посмеялись, немного посудачили, и Лебедев предложил:
— А теперь, господа, за дело...
— Нарушение обычая, — шутит Акашев, — хозяин сначала кормит работника, если ест хорошо, тогда нанимает.
— Тут я, кажется, лицом в грязь не ударю, — обещает Славороссов, — соскучился по русской еде дальше некуда. Горшок каши гречневой бы...
— С поросенком, — подхватывает Лебедев.
В автомобиле они мчатся по деревянной мостовой Невского, сворачивают на Морскую к тому самому ресторану «Кюба», куда пять лет назад Славороссов ехал на извозчике с Сегно, даже не подумавшем пригласить своего механика. Он вспомнил об этом, но про себя.
Работа на заводе оставляла много свободного времени. Полетов мало, лишь облет готовых самолетов. Их тут же забирало военное ведомство, а хотелось полетать, что называется, для души.
С началом войны распалась аэроклубная школа, Славороссов предложил ее восстановить. Это было весьма своевременно, фронту все больше требовалось летчиков.
Как только школа стала организационно оформляться, ее тут же взяли военные, а Славороссов стал одним из инструкторов. Обслуживающий персонал составили солдаты и матросы.
Все тот же старенький «фарман» первых выпусков.
— Ваше благородие! — докладывает Славороссову моторист Захаров. — Аппарат осмотрен, к летанию готов!
— Хорошо, Захаров, какое же я тебе «благородие»?
— По привычке, господин руководитель полетов... — Захаров чего-то мнется, потом решается: — Вот бы с вами когда полетать...
— Тоже хочешь в летчики?
— Так точно!
— Ладно, попробуем, в конце полетов возьму.
В школе знали, что Славороссов уже «нелегально» выучил летать двоих матросов: Томашевского и Пасикова.
Между собой солдаты называли инструктора «артистом». Прозвище это было не обидным, а уважительным. Механик мастерской был родом из Одессы и рассказывал как-то, что помнит Славороссова еще по выступлениям в цирке:
— Цилиндр такой подвешен, и он на велосипеде по стенке, как по земле гонял. Изнутри. Отчаянное дело. Скорость потерять — враз загремишь.
— Да он и летает как артист!
Так и пошло. Мотористы старались попасть на самолет, который [140] готовили для Славороссова, особенно кто мечтал о полетах. Человек он простой, из механиков, да еще гражданский, чего ему школьного начальства бояться, по собственной воле учить приходит.
А Славороссов с учеником в воздухе. Прильнув к спине инструктора, тот обнял его обеими руками, чтобы держать ручку, и в таком положении пилотирует самолет. Славороссов только педалями управляет.
— Плавней, плавней рулем... Посадку тоже сам делать будешь. — Инструктор демонстративно поднимает руки и берется за стойки. — Все сам, не робей... Молодец... Не жди, не жди, подсказывать не буду...
Вспотевший от напряжения ученик положил подбородок на плечо инструктора, благо тот небольшого роста и примеривается к посадке... Скорость самолета всего-то 50 километров, но ему кажется, что аппарат мчится над землей с невероятной быстротой.
— Хорошо выводишь, подержи, подержи...
«Фарман» приземляется и, пробежав метров тридцать, останавливается.
— Давай меняться местами, садись на переднее сиденье, я сзади.
Так идет обучение. Боязно курсанту, впервые поставившему ноги на педали, удержит ли аппарат на взлете?
— Видишь впереди рощицу, на нее и держи. Ногами зря не шуруй, а взлетать я буду. Твое дело — направление.
Спокойно, без ругани, как некоторые инструкторы, наставляет Славороссов своих питомцев. И вылетают у него ученики быстро, еще ни один не поломал аэроплан.
Станет и Захаров летчиком, не посрамит своего учителя. Матрос Томашевский будет одним из первых авиаторов, награжденных орденом Красного Знамени. Но нужно еще дожить до революции и гражданской войны.
По соседству с двумя холостяками жили знакомые Израилевича — семья доктора Грацианова. У них был телефон, и Славороссов изредка заходил позвонить, иногда звонили ему с завода и просили передать, что он срочно нужен.
Дом был гостеприимным, близким к артистическим кругам, знаменитого летчика встречали всегда весьма радушно. Особенно радовалась его приходам недавняя гимназистка, дочка Грациановых Таня. Хорошенькая, в меру кокетливая девушка с длинной толстой косой однажды, осмелев, попросила летчика:
— Харитон Никанорович, не могли бы вы покатать меня?
— На автомобиле? — хитровато спросил Славороссов, он уже привык, что «катать» его просят только на самолете.
— Вы со мной как с маленькой, — надулась Таня, — на аэроплане, конечно. Разве нельзя?
— Хорошо, Танюша, вам я отказать не могу.
Славороссов сдержал свое слово. К общему удовольствию присутствовавших на аэродроме, он привез на полеты хорошенькую барышню. Таня понравилась всем.
— Невеста? — спросил начальник школы Руднев, когда Славороссов сказал ему, что хочет покатать свою знакомую.
— Вы подали хорошую идею, — отшутился летчик.
Когда в полете Славороссов повернулся к Тане и крикнул: «Как самочувствие? Хорошо?» — она не расслышала, наклонилась вперед, [141] прижавшись еще плотнее, а он, вновь обернувшись, невольно ткнулся губами в ее щеку.
Таня обомлела от счастья. Невероятная романтика — поцелуй в воздухе! А летчик очень смутился, ругая себя: «Еще подумает, что старый дурак полез целоваться».
Но Таня после полета светилась необыкновенной радостью. Ей очень понравилось летать, но еще больше — поцелуй героя ее тайных мечтаний. Она не сомневалась, что этого он и хотел.
Чтобы согреть замерзшую после полета девушку, Харитон пригласил ее в ближнюю кондитерскую, где они выпили крепкого горячего шоколада. И тут сама Таня призналась летчику в любви...
— Не надо так шутить, Танечка, — совсем растерялся Харитон.
— Но я не шучу, — чуть не со слезами шепнула Таня. — Вам неприятно?..
Хорошо, рядом с ними никого не было. Летчик быстро расплатился, они вышли на улицу. Таня надулась, молчала, отворачивала голову в сторону, словно шла рядом с ним по принуждению.
— Ну что же вы молчите? Ругайте меня! — вдруг прорвало Таню. — Вы такой знаменитый герой, я гимназисточка-дурочка...
— Таня, помилуйте, что вы придумываете, вы такая...
Разговаривая, они прошли через весь город пешком. Позвонив домой, чтобы не волновалась мать, они гуляли еще до позднего вечера.
Вскоре они поженились. Начались хлопоты с устройством на новой квартире, обзаведением хозяйством. Шли медовые месяцы, которыми начинаются все браки...
Потом ожидание ребенка. Таня все реже и реже выходила из дома, стесняясь своей располневшей фигуры, читала журналы, в которых, как и до войны, печатались с продолжением романы, светская хроника, портреты членов царской фамилии, рассказы об их попечении «о солдатиках», фотографии полководцев, русских и вражеских, короткие обзоры военных действий. Последние страницы пестрели объявлениями. Тут можно было узнать, как за месяц вырастить отсутствующий бюст, получить за рубль «часы и десять ценных предметов», обеспечить легкий постоянный заработок...
Харитон принес толстенный том только что вышедшего ежегодника «Весь Петроград». Торжественно раскрыл справочник и на ладонях поднес его Тане.
— Что это?
— Читай... С правой стороны, отчеркнуто...
«Славороссов-Семененко Харитон Никанорович, воен. летчик. Пгр. ст. Большой проспект, 83, т. 28289».
— Какая прелесть! — зарделась Таня. — И наш телефон...
Полистали вместе пахнущий типографской краской фолиант. То, что в этом же справочнике наряду со знаменитым летчиком были такие же сведения о лавочниках, акушерках, столярах и даже сапожниках, не уменьшило Таниной гордости. Ведь были и адвокаты, художники, артисты, чиновники разных рангов, домовладельцы...
Потом Харитон принялся за очередной выпуск журнала «Летопись войны», где более обстоятельно сообщалось о положении русской и союзных армий, публиковались фотографии убитых и тяжело раненных офицеров, отличившихся в боях. На обложке все те же объявления: ростовская фабрика Асмолова рекламировала папиросы [142] «Геройския», 6 копеек десяток, фирма «Г. Дальберг» предлагала все для похода: фуфайки, гамаши, набрюшники, шлемы.
Славороссова коробила откровенная жажда наживы торгашей, звавших со страниц журнала покупать золото и бриллианты «для подарков героям», меховые спальные мешки и «походные непромокаемые пальто».
— Черт знает что! — возмущался он. — Для кого это? Представляю себе, как такое читать на фронте!
— Я как-то об этом не думала, — отозвалась Таня, — действительно странно.
— Нет, ты послушай, как «утешает» семьи фронтовиков «Гранд Магазин». «Специльно дамский траур. Заказы исполняются в 12 часов». Наживаются, подлецы, на войне... Защитники!..
Вообще «защитников» в Петрограде было больше чем нужно. Богатеи и светские шалопаи, которых презрительно звали «земгусарами», щеголяли в роскошной офицерской форме без погон, числясь в общественных снабженческих организациях. Кроме формы и освобождения от призывов в армию, они получали возможность без зазрения совести обкрадывать казну, слать на фронт гнилье и неслыханно наживаться.
Состояли, конечно, в союзах земств и городов честные, порядочные люди, старавшиеся помочь армии, немало было благотворительных комитетов, попечительств, жертвователей всякого рода. Люди среднего достатка помогали фронту от души, кое-кто из людей состоятельных, особенно из разбогатевших на поставках, для карьеры, престижа, а кое-кто и просто из честолюбия.
Граф Шереметев поразил общество, пожертвовав огромную сумму на приобретение самолетов для целого авиационного отряда. Он должен был стать частью несколько необычного формирования: автомобильно-авиационной дружины.
Наряду с другими в нее зачислили «летчиков», едва умевших держаться за штурвал, вроде популярного куплетиста Убейко. Разместили дружину под Петроградом, в Лигове, и это еще больше привлекало в нее золотую молодежь. Шел конец 1916 года, формирование только начиналось, и когда дойдет до дружины очередь воевать, было совершенно непонятно.
Чтобы придать солидность, искали на должность командира авиаотряда человека с именем. Выбор остановился на Славороссове.
— Да не мое это дело, Владимир Александрович, — отбивался он от уговоров Лебедева, которому было поручено вести переговоры. — Я не хочу командовать этими господами, какие там летчики... Да и от военной службы по инвалидности освобожден, летаю вот у вас понемногу, и хватит...
— Харитон Никанорович, вам сразу дадут поручика, а при ваших боевых заслугах...
— Ни в коем случае! Никаких чинов мне не нужно. Я и не умею командовать...
И все-таки его уговорили. [143]