Беглый каторжник
Есть в Москве красивое старинное здание, упрятанное за высокими стенами в глубине двора, — Лефортовский дворец, построенный еще при Петре Великом. Именно здесь царило в те петровские времена безудержное, озорное веселье знаменитых ассамблей, рекой лилось вино, которое не только текло по усам, но и обязательно попадало в рот, да еще из гигантского Кубка Золотого Орла, полученного из самих царских рук...
Попадая в этот дворец, сейчас трудно себе представить, что некогда здесь гремела музыка, танцевали наряженные в новое, тогда немецкое, платье кавалеры и дамы, а шумные попойки нередко заканчивались дикими оргиями. Уже с середины прошлого века за глухими, метровыми стенами здесь надежно хранятся военные архивы России, для чего был специально перестроен дворец. Ныне в нем Центральный государственный военно-исторический архив СССР.
Читальный зал. Тишина, разговоры вполголоса, даже ступать стараешься аккуратнее, чтобы невзначай не стукнуть каблуками. Вот здесь, используя каждый свободный день, я долгое время изучал документы русской авиации. Не поручусь, что просмотрел все, на это понадобились бы годы, но изучил многое.
Обычно работа исследователя начинается со знакомства с каталогами. Но как узнать — стоит ли просить документы какого-то подотдела некоего войскового штаба или канцелярии, каких-то малопонятных формирований?.. И вот тут приходит на помощь заведующая читальным залом, опытнейший архивист и необыкновенно внимательный человек Надежда Павловна Жуковская. От скольких ненужных бумаг спасла она меня, сколько полезных фондов посоветовала изучить, можно сказать, включившись в мой (и не только, конечно, в мой) поиск. И вот однажды, кроме заказанных мною материалов, Надежда Павловна принесла еще какие-то.
— Посмотрите, мне кажется, здесь может оказаться что-нибудь из интересующего вас.
С них я в тот день и начал. Одна папка, другая, третья — ничего заслуживающего внимания. Есть кое-что, касающееся русской авиации, но совсем в ином, чем мне нужно, направлении. Так проходит день, потом второй, а все без толку. Папки все толстенные, много в них рукописных документов, не каждый написан каллиграфом, другие поистерлись, пока-то разберешься...
Работа в архиве для терпеливых, умеющих ждать. Я за собой таких качеств раньше не числил, думается, привили их мне эти тихие читальные залы. Не ропщу, а продолжаю вникать в служебную [115] переписку «превосходительств» и «милостивых государей», витиеватые донесения младших старшим, скрупулезные отчеты военных чиновников, списки, ведомости...
Очередная, только непривычно тонкая, светло-коричневая папка... Не стану раскрывать сейчас ее содержания, ему уже уготовано место в книге, но папочку эту, единственную, кажется, за всю мою архивную эпопею, я переписал слово в слово от начала и до конца!
И в формуляре, отмечающем, кто из исследователей ею пользовался, моя фамилия стала первой! Вот чем подарила меня Надежда Павловна, конечно, не знавшая, что именно эти документы сослужат огромную службу дальнейшим поискам.
Была же на этой папке фамилия... Акашева! Заведено дело в годы первой мировой войны, а содержавшиеся в ней бумаги заставили предположить, что поиски нужно продолжать в фондах русской тайной полиции... Он в Государственном архиве Октябрьской революции. И там находок оказалось столько!.. Каждая приводила меня в трепет, счастливейшее состояние!
И вот на основании найденных документов, с минимальными комментариями автора, написана вся следующая глава, где каждый факт «выдан» мне тайной полицией.
Спасибо ей, но только за это.
Несколько раз в месяц департамент полиции министерства внутренних дел рассылает по городам и весям России «Ведомость о лицах, подлежащих розыску, обвиняемых в государственных преступлениях». Редко в ней один человек, чаще несколько, а бывают и десятки, значит, провалилась целая подпольная организация.
Отпечатана «Ведомость» типографским способом, много их потребовалось после событий 1905 года, бурлит Россия. Лица всех сословий и званий, в основном молодые, жаждут изменить существующий строй. Они-то и есть «государственные преступники».
Политическая картина революционного подполья очень пестрая. Самая основательная партия — социал-демократы, но молодые, горячие головы еще не всегда способны разобраться в различиях программ и платформ. Одних увлекают лихие лозунги анархистов, других — воинственность левых эсеров, третьи просто примкнули к первым, кто позвал их бороться с царизмом. Большинство этих людей объединяет искреннее, честное желание переустроить мир, а незрелость лечится опытом, временем...
«Ведомость» от 26 марта 1907 года. Среди прочих разыскивается «крестьянин Люцинского уезда Витебской области Константин Васильев Акашев, 18 лет, вероисповедания православного...»
Не случайно встревожились власти западных губерний России. Газета «Русь» 20 февраля опубликовала сообщение из Вильно: «Сегодня в палате разбиралось дело крестьянина-литовца Смольского, обвинявшегося в том, что он, участвуя в политической демонстрации в местечке Каман Козельской губернии, обезоружил пристава, заставил его идти в процессии и нести красный флаг.
Палата приговорила Смольского к полугоду крепости».
Через несколько дней, 2 марта, еще один приговор выносится в Вильно: «Казак Ефим Байко, убеждавший солдат на станции Житковичи [116] Полесских железных дорог не стрелять во время беспорядков в народ, присужден к четырехлетней каторге».
Вот и задают работу сыщикам да жандармам «Розыскные ведомости».
За что разыскивают крестьянина Акашева, не указано, но сообщены его приметы, петербургский адрес и что арестованного следует доставить «в распоряжение прокурора Виленской судебной палаты».
Не тот ли это Константин Акашев, которого через годы встретит в школе военных летчиков Харитон Славороссов?
Киевское жандармское управление. Чиновник канцелярии готовит к отправке секретной почтой документы. Прежде чем вложить в большой конверт, адресованный особому отделению департамента полиции, лежащие перед ним бумаги, делает отметку в книге и еще раз просматривает. Эта подписана самим начальником 27 июля 1907 года: «25 июля с. г. в сопровождении надлежащего конвоя, мною... сопровожден в СПБ содержащийся в киевской тюрьме крестьянин Константин Васильев Акашев.
Акашев был привлечен под фамилией Миляева Александра Петрова. На допросе он дал показания о личности Миляева, не возбудив подозрений, но при проверке этих показаний путем предъявления фотографии Миляева его родственникам выяснилось, что он лицо нелегальное.
На вторичном допросе мнимый Миляев назвался Акашевым и пояснил, что причиной, вызвавшей проживание по чужому, случайно найденному паспорту, послужила ссора с матерью, побудившая его, Акашева, бежать из дому...»
Получается, что юноша попал в тюрьму не по объявленному на него розыску, а как некий Миляев, но почему его переправляют столичным жандармам?
Петербург. Особый отдел департамента полиции. Серая «фирменная» папка, озаглавленная: «О каторжнике Иване Ефимове Добролюбове (Акашеве)».
Занятно, он еще и каторжник Добролюбов?..
В деле уже знакомая бумага из Киева, следом обширная справка... Так... Задержан 10 мая во время нелегальной сходки на Трухановом острове в Киеве «в числе 19 лиц». Акашев был известен полиции как «руководитель группы анархистов-коммунистов», сходки бывали и на его квартире...
Многое успел к восемнадцати годам Акашев, если в справке еще указано: «был привлечен к делу об убийстве в С.-Петербурге сына священника. Оправдан. Наблюдался под кличкой Последний...»
Каких только кличек не давали своим подопечным филеры сыскной полиции: Вобла, Крылатка, Лебедь, Драповый, Вялый, Лайковая, Пугливая, Чунь... Но вот Последний... Явно у акашевского «опекуна» отсутствовало чувство юмора.
А вот и объяснение «путешествия» Акашева в Петербург — отношение киевского, подольского и волынского генерал-губернаторов министру внутренних дел. Он возбуждает ходатайство «о прекращении переписки об Акашеве ввиду передачи его в распоряжение начальника Петербургского губернского жандармского управления и направления дела о нем на рассмотрение военного суда...».
Перечислены в документе и другие обвиняемые «во вредной деятельности», названы прегрешения Акашева: «сношения с революционерами [117] других городов», «участие в издании журнала «Бунтарь», «держал у себя на квартире скрывшегося из Сибири Николая Сеньковского»...
А за что же объявил на него розыск виленский прокурор? Разъяснилось и это: «...Проживая в начале 1906 года на родине, был замешан в преступной пропаганде среди крестьян, ввиду чего и подлежал аресту, но успел скрыться, перейти на нелегальное положение...»
Вот и «бегство от матери» с «найденным случайно» паспортом на имя Миляева.
С нашей точки зрения, отменный послужной список, хотя власти думали тогда совсем иначе.
Министр освобождает киевлян от забот об Акашеве-Миляеве, «подлежащем преданию военному суду по делу о С.-Петербургской группе анархистов-коммунистов». Но столичные жандармы все же требуют прислать «копию протокола обыска, произведенного у него в Киеве».
Нашлась присланная в ответ «Опись вещественным доказательствам, приложенным к настоящему дознанию и отобранным у Акашева».
Что же это за «доказательства» его преступлений?
«...Письмо «Дорогой товарищ» и т. д. Три печатные революционные брошюры. Семь открытых писем с портретами государственных преступников... Четыре литографических портрета государственных преступников...»
Что же это за «преступники», если их портреты отпечатаны на открытках, литографированы? Скорее всего известные русские революционеры-демократы, народовольцы...
Еще отобраны у Акашева: «Открытое письмо с революционным рисунком... Два конверта с адресами: первый на имя Нины Кофд, а второй на имя Варвары Объедовой...»
Всего арестовано по этому делу 42 человека. Долго длится суд. Акашева-Миляева оправдывают за недостаточностью улик «по делу максималистов», но за все прошлое особым совещанием от 31 мая 1908 года он выслан в Туруханский край под гласный надзор полиции на четыре года.
Упекли все-таки в Сибирь.
Год лежит его дело в особом отделе спокойно, но... под грифом «В. Срочно. Сов. Секретно» появляется еще одна бумага — бежал Акашев!
Опять оповещена не только русская, но и зарубежная агентура. Впрочем, дел у них всегда было много, добавился лишь еще один беглец.
Находят, где он. Донесение подтверждает, что Акашев «в марте 1909 года скрылся в Алжир, затем в 1909 году проживал в Париже и Берлине».
Вероятно, помогло перехваченное полицией письмо Акашеву от товарища по ссылке Федора Даниловича Журавлева. Вот оно:
«8.VII. Паново. Дорогой Костя!
Письмо твое из Алжира получил. Ты пишешь, чтобы я дождался время своего срока. Мне срок 5 января 1911 года. Да я не намерен ждать... Ты пишешь, чтобы я добрался до Красноярска своими средствами, но мне в Красноярск являться нельзя, потому что я имею надзор... Если явлюсь в Красноярск и буду ждать, пока ты вышлешь [118] денег, — попаду в романовский дом. Насчет паспорта я не беспокоюсь — уже списался с Красноярском. Документы мне будут готовы. Я тебя прошу деньги послать в Паново.
Твой Федор».
Ниже пометка: «Меры к предупреждению побега Журавлева приняты. Полковник князь Микеладзе. Начальник Енисейского губернского жандармского управления».
Год 1912-й...
Озаботила полицию, и не на шутку, телеграмма от русских жандармов в Париже: «Теперь находится в Мюнхене, откуда проедет в Берлин и потом Россию, возможно, через Финляндию анархист Константин Акашев... Акашев окончил авиаторскую школу в Париже, бывал в Италии, имеет паспорт на имя Константина Елагина, студента Московского университета.
Цель поездки в Россию — применение аэропланов в террористических актах. Приметы: лет двадцати трех-пяти, высокий шатен, худой, глаза голубые, нос длинный прямой, усы маленькие рыжие. Одет в серый пиджачный костюм, носит серую легкую фетровую шляпу с проломом.
Возможно, Акашев является Добролюбовым, что за неимением карточки последнего проверить не удалось».
Департамент полиции срочно размножает и рассылает 80 фотографий Акашева, запрашивает для сличения фотографию Ивана Добролюбова.
Следом идет телеграмма:
«Жандармским офицерам на пограничных пунктах. Из Мюнхена через Берлин едет Россию по паспорту на имя Константина Елагина важный анархист, авиатор Константин Акашев, возможно, беглый каторжник Иван Добролюбов. Приметы...
Подвергнуть обыску, безусловно арестуйте, последующем телеграфируйте».
Теперь все понятно — шутка ли, Акашев собирается бомбить с аэроплана царскую яхту «Штандарт» в Финском заливе, предполагают жандармы.
Раньше какое оружие? Револьверы, бомбы, мины, а теперь и небо стало опасным. В департаменте полиции появилось специальное досье о предполагаемых «воздушных террористах». Нашлись и добровольные сыщики по их обнаружению.
Письмо из Парижа от журналиста (?! — Ю. Г.) А. Нобеля о преступном замысле русских революционеров, которые строят пять аэропланов, они же «...могут подняться очень высоко, шибко летать, долго держаться на воздухе и не бояться ружейных пуль, так как они из стали. Изобретение одного русского инженера.
Этими аэропланами они намерены подняться с Финского залива (место поднятия мне еще не удалось узнать), подлететь на место торжества празднования 300-летия Царствования Дома Романовых и с воздуха бросить вниз бомбы во время молебна, когда вся Царская Фамилия, Великие Князья, Министры и другие лица находятся вместе...
Я просил бы приехать в Париж, чтобы принять противодействующие меры...»
Далее столь «осведомленный» господин просит держать все в тайне, чтобы его не убили, хотя ему уже 52 года и он скоро должен умереть, [120] «но я хотел бы раньше оказать услугу Царю и Отечеству, т. к. я истинный патриот и люблю своего Царя, несмотря на то, что я финляндец...»
Переданный жандармской агентуре во Франции, Нобель потихоньку раскрывает свои «секреты» и тянет у полиции немалые деньги, пока тупоголовые жандармы убеждаются в том, что Нобель просто вымогатель и аферист.
Этого урока полицейским ищейкам мало. Ротмистр столичной охранки подробно записывает показания доморощенного Шерлока Холмса, сына титулярного советника Всеволода Константиновича Максимовича, обратившегося в полицию:
«В тот день, когда на Елагином острове устраивалось «Корсо», я... сел на Крестовском острове в угловом ресторанчике пить лимонад. Неподалеку от меня сидели два господина... (далее их приметы. — Ю. Г.). Они разговаривали о полете Уточкина, о гидроплане, а затем один из них сказал: «Ну в нашем деле гидроплан негож. Москва-река не Нева, и слишком много мостов. «Ньюпоры» лучше».
После этого они, оглянувшись на меня, начали говорить на каком-то иностранном языке, которого я не знаю. Французский и немецкий понимаю... Снова перешли на русский. Который слушал, спросил: «Как же они используют аппарат без предварительного испытания?» — а тот ему ответил, что они будут пробовать по системе полковника Режи, благодаря которой мотор проверяется без шума (?! — Ю. Г.). «Франц-монтер, он знает...»
25 мая я был на скачках и услышал, что два других господина разговаривают про авиацию, про «ньюпор»: «Ну как ваши дела?.. Все почти готово. В воскресенье или понедельник приезжает Франц, а я сегодня поеду...»
Один из них начал говорить, что «ньюпоры» были отправлены в Смоленск в разобранном виде, оттуда переведены для отвода глаз в Рязань, а теперь доставлены в Москву. Они где-то из пригорода хотят сделать взлет.
— А вы не попадетесь?
— Нет, Кунцевича в Москве нет, а другие не отыщут...»
Услышав про отъезд, «сыщик» поехал на Николаевский вокзал и нашел там этих двух господ, проследил, каким поездом они уехали, подробно описал их приметы. Потом продолжил:
«Так как было упомянуто имя Кунцевича, то я поехал в тот же день в Сыскную полицию. Он попросил меня зайти сегодня утром и привез к вам».
Чем кончилось дело с «бесшумными моторами», ясно, но авиация не дает покоя политическому сыску. Заграничная агентура сообщает, что в «Москву из Парижа едет авиатор и конструктор Блидерман». Резолюция: «...Установить наблюдение за Блидерманом и его полетами... Издать циркуляр с точной регистрацией аэропланов и о недопущении полетов в тех местах, где имеют пребывание Их Высочества».
Этот циркуляр тут же рассылается «Гг. Губернаторам, в пределах Европейской России, градоначальникам и Варшавскому обер-полицмейстеру».
Вдвойне страшен им теперь авиатор Акашев.
А как же насчет беглого каторжника, тоже он? Нет, получены приметы Добролюбова: «...глаза карие, нос большой с горбинкой, [121] тип греческий». На Акашева непохоже. Да и не приехал Акашев в 1912 году.
Год 1913-й.
Из Парижа: «По полученным от агентуры сведениям, в Россию уехал на днях Константин Акашев, ученик Высшей авиационной школы в Париже. Цель поездки — личные дела, требующие его присутствия. Будет у своей матери. Для проезда он намерен был воспользоваться паспортом русского подданного Эдуарда Пульпе...»
Эдуард Пульпе... Это же один из героев-летчиков, русских добровольцев во Франции! Интересно!..
Конечно же, снова указания «безусловно арестовать» Акашева. Судя по переданным приметам, у него за год выросла «курчавая рыжеватая бородка». Аккуратные люди сыщики.
Закрутилась опять машина сыска. Включился начальник Витебской жандармерии. Он доносит, что едет Акашев к матери — Екатерине Семеновне Воеводиной. Родился он 22 октября 1888 года.
Мать вышла замуж вторым браком за мещанина Алексея Воеводина, проживает в своем имении.
«Акашев имеет собственное имение «Филянтмуй», расположенное в Пилденской волости этого же уезда, в 23 верстах от г. Люцина, которым управляет его мать и посылает с имения доходы сыну своему Константину в Париж.
Содержась под стражей в киевской тюрьме, Константин Акашев женился там на какой-то великолуцкой мещанке, которая, по сведениям, проживает где-то в Швейцарии...»
Вот и мы знакомимся с биографией этого незаурядного человека, но с совсем иным чувством, чем полицейские чины.
Ну а кто же та женщина, подруга молодого бунтовщика, неужели не докопаются господа жандармы? Плохо мы о них думаем (и в самом деле плохо, а вот в дотошности им не откажешь), еще донесение:
«...Женат на Варваре Петровне Объедовой, 27 лет, проживает в Париже, где Акашев обучался, а практический курс проводил в Италии».
Еще интересная деталь об Акашеве: он летал, выходит, в Италии в то же время, когда там прославился Славороссов.
Неутомимые исследователи благонадежности российских граждан докапываются и до политических взглядов родственников жены Акашева:
«Отец Объедовых, Михаил Петров Объедов, крайне левого направления. Борис и Сергей Михайловы, Глеб Михайлов Объедовы за революционную пропаганду... привлекались: Сергея выслали в Вологодскую область под гласный надзор полиции». Это уже постарались псковские жандармы.
Нет и нет Акашева, а приехала в Россию его жена, Варвара Михайловна, рожать вторую дочь, которую нарекут Еленой. Галина, родившаяся в Женеве, уже гостит у бабушки в Великих Луках.
Как же Акашев стал летчиком? Еще до арестов и ссылок юный революционер успел окончить реальное училище в Двинске, думая стать инженером. Оказавшись в Париже — авиационной Мекке Европы, увлеченный новым поветрием, он решает свою судьбу так: сначала стану летчиком, потом авиационным инженером. Конечно, нужны деньги, и немалые. Все это Константин объясняет матери, запретив [122] брать деньги у отчима — помещика Володина. Из-за него он и ушел семнадцати лет из дома.
Часто бывая в Мурмелоне, где он предполагает учиться, Акашев узнает, что итальянский конструктор Капрони открывает у себя летную школу, где обучение обойдется значительно дешевле.
В августе 1910 года Акашев уезжает в Италию.
Школа только создается, строится и завод. В новом ангаре механики собирали прибывший из Франции моноплан «блерио». Константину нравится в Италии, и сам Капрони, как пишет Акашев, «производит впечатление симпатичного и честного человека».
Летать начали только в декабре. Задержка в обучении устраивала Капрони, который тем временем заканчивал строительство аэроплана собственной конструкции. Ему хотелось первых питомцев выпустить уже на своем самолете, что одновременно служило бы и рекламой нового аппарата.
Дела у Акашева шли хорошо; кстати, появился еще один ученик из России — Янковский. 2 апреля 1911 года в журнале заседаний Императорского Всероссийского аэроклуба записано, что «доложено ходатайство г. Акашева о разрешении ему получить пилотский диплом от Итальянского аэроклуба. Со стороны спортивного комитета препятствий к удовлетворению ходатайства не встречается.
Совет постановил просить г. Акашева сообщить более подробные сведения о себе».
Надо полагать, что Акашев необходимые сведения прислал, представившись «по-умному», и уже в том же журнале от 1 июня 1911 года «доложено о поступившем от Итальянского воздушного общества ходатайстве о разрешении выдать диплом на звание пилотов-авиаторов гг. Акашеву и Янковскому...»
Постановлено сообщить, что препятствий нет. Так «беглый каторжник» беспрепятственно получает диплом, да еще одним из первых в Италии. Экзамен он сдал еще в мае на самолете «капрони».
Вернувшись вскоре в Париж, Константин, как и было задумано, поступает в Высшее училище аэронавтики.
Учеба, забота о семье не мешают Акашеву следить за политическими событиями, порой участвовать в собраниях революционных эмигрантских групп, сводить новые знакомства. Так познакомился он с одним из известных большевиков Николаем Александровичем Семашко.
...Весна 1914 года. Дети организаторов маевки русских политэмигрантов встречают приглашенных, чтобы проводить их к месту сбора. Одиннадцатилетний Сережа Семашко вел к лесной полянке высокого, кудрявого дядю Костю, который не только знал все про аэропланы, но и сам был летчиком. Повезло парнишке. Мог ли он думать, что через пятнадцать лет станет мужем дочери дяди Кости — Елены Акашевой.
В конце лета Константин Акашев получает диплом инженера-аэронавта-механика. А вот решать, где приложить свои знания, не пришлось — началась война.
Акашев вступает добровольцем во французскую авиацию. Его направляют в первый авиационный полк, расквартированный в Дижоне.
Ничего этого, понятно, Славороссов о своем новом знакомом не знал. Обрадовавшись земляку, да еще такому образованному авиатору, раньше его начавшему летать, Харитон, не стесняясь, расспрашивал [123] Акашева. И Константин Васильевич охотно просвещал Славороссова. Конечно же, вспоминали они об Италии, о полетах там Славороссова, его трагической катастрофе:
— Я уже во Франции был тогда, знаете, как здесь авиаторы переживали... Специально итальянские газеты покупал, чтобы выловить весточку. Во Франции тоже много писали о вас, но только в самом начале. А как сообщили, что на поправку пошел, интерес у прессы пропал. Звериный закон сенсации.
— И понятно. Что я им?
— Цены вы себе не знаете, такой летчик...
— Да и летчик я от пупа... Вот бы мне поучиться...
— Не от пупа, а от бога! А учиться непременно, вот тогда... Мы с вами нужны России, очень, Харитон, нужны.
— Не больно там жалуют нашего брата... Да разве бы пошел я к Капрони, коли б дома дело нашлось?
— Найдется, дайте срок...
Славороссов очень жалел, что они недолго пробыли вместе. Акашева раньше отправили в эскадрилью «блерио», где он, по слухам, хорошо воевал. Вспоминалось прощание:
— Верю, встретимся, — обнял Харитона Акашев, — не здесь, так дома.
— Война все же, дожить надо.
— Обязательно доживем! [124]