1

Отгремела гражданская война. Страна еще не оправилась от разрухи. Шел 1922-й год. В этом году в семье железнодорожника Николая Ефимова родился сын, которого назвали Сашей.

Детство Саши Ефимова протекало на станции Кантемировка, юность — в городе Миллерово, куда семья переехала в 1937 году. Отец, дед и прадед его были железнодорожниками. Отец начал простым рабочим, потом стал старшим дорожным мастером, фактически выполняя обязанности инженера, хотя и не имел специального образования. Николай Ефимов учился самоучкой, как многие представители трудовой интеллигенции его поколения: судьба не жаловала их в царской России.

Жизнь Саши Ефимова сложилась по-другому. Он родился тогда, когда народ уже был хозяином своей жизни. Родина растила его, как умная, любящая мать. Школа, пионерский отряд, комсомол — вот его путь, обычный путь советского мальчика и юноши.

Саша был тонкий, худой, но крепкий мальчик, весельчак и непоседа. В школе его прозвали: «сто движений в одну минуту».

Семья была небольшая. Отец и мать работали, и Саша ни в чём не испытывал недостатка. Он рос, как росли его сверстники — поколение, не знавшее иной власти, кроме Советской, и слышавшее о царе, помещиках и капиталистах только из рассказов старших да [4] из книг. Даже гражданская война представлялась этому поколению далёким прошлым, чудесным и грозным, почти легендой.

Теперь войны не было. Страна мирно трудилась, богатела и крепла с каждым годом. Слова, которые чаще всего слышал Саша Ефимов, были: «пятилетка» и «коллективизация», «Днепрострой» и «Магнитострой», «Турксиб» и «Кузбасс»... Впервые в истории труд становился делом чести, доблести и геройства, и впервые люди груда прославились как лучшие люди.

Эта атмосфера всеобщего подъёма и быстрого движения страны вперёд не могла не отразиться на живом и любознательном мальчике. В нем зарождалась еще смутная, неосознанная мечта о будущем, желание послужить Родине.

Первое предсказание о его судьбе прозвучало, правда, полуукоризненно. Увидев однажды, как выскочил Саша Ефимов из окна класса, директор школы сказал ему:

— Быть тебе лётчиком!

Впоследствии оба — ученик и директор — не раз с улыбкой вспоминали об этом забавном случае.

Директор миллеровской средней школы Хаитович — человек, который сыграл большую роль в жизни Саши Ефимова и к которому до сих пор он сохранил чувство любви и признательности. Опытный педагог и руководитель, Хаитович умел создавать в школе дружную, серьёзную атмосферу. Он терпеливо воспитывал своих учеников, перед которыми были открыты все пути и возможности, чутко относился к их запросам. Только учись, работай над собой!

Саша Ефимов учился охотно и был жаден к знаниям. Но охотно учились многие, в этом не было особого отличия. Отличало Сашу другое: настойчивость устремлений, рано пробудившийся интерес к технике, особенно к технике будущего — к авиации.

Это было не случайно. Советская страна создавала свой воздушный флот. Имена Михаила Громова, Валерия Чкалова — победителей воздушных пространств — гремели по всему миру. Кто из сверстников Саши Ефимова не мечтал о таких же подвигах! [5]

Саша был организатором и душой школьного кружка авиамоделистов. В свободное время, летом в особенности, он мастерил свои модели или испытывал их в поле, за городом. Неудачи не смущали его, сомнения и неизбежные в таких случаях шутки и насмешки товарищей не обескураживали. С терпеливым упорством конструировал он всё новые и новые модели. Наконец, настал день, когда его труды увенчались успехом.

Тонкий, крепкий подросток бежал по полю, ветер обдувал его возбуждённое, разгоревшееся лицо, шуршала трава под ногами, заливался жаворонок в небе, вдали по дороге шли и ехали люди... Он ничего не слышал, не видел, кроме крохотной модели, которая свободно парила в воздухе.

Это было чудесное, незабываемое чувство, определившее его судьбу. Впервые Саша понял, что упорство и труд — ключ к победе.

Он был очень общителен: ничего не делал в одиночку, особняком, — это было ему чуждо, как чуждо было духу советского общества, комсомола, школы. В авиакружке вокруг Саши сгруппировались его соученики: Грицов, Пеньков, Григорьевский, Козорезов и другие. Это была весёлая дружная компания. Все они впоследствии тоже стали лётчиками и отважно защищали Родину в дни Отечественной войны.

Весной 1940 года друзья закончили десятилетку и поступили в аэроклуб имени Леваневского в Ворошиловграде. Так было у них решено: аэроклуб — преддверие лётной школы. Все они прошли отборочные испытания и были зачислены.

Саше Ефимову не было в то время полных восемнадцати лет. Характер его только формировался. Но он был комсомольцем — сменой, взращённой партией и учившейся у партии уменью дерзать, бороться, строить и побеждать. Мальчишеские, немного наивные мечты школьника, мастерившего модели самолётов и щеголявшего, на зависть товарищам, в кожаном лётном шлеме, сменились более трезвым и ясным отношением к жизни. Он знал, чего хочет, и знал, что добьётся, чего хочет... Поэтому без робости и сомнений покидал он отчий дом и город, где протекала его юность. [6]

Отец Саши умер в 1939 году. Дома оставались мать и маленькая сестрёнка Люся. Мать не спорила, хотя и тяжело было ей расставаться с единственным сыном. Вот что сказала она ему на прощанье:

— Смотри, Саша! Отец твой всю жизнь честно трудился. Будь и ты человеком! — Она говорила о муже, но могла бы то же самое сказать и о себе. Слова: «труд» и «человек» прозвучали у нее как одно понятие. Такими и остались они в сознании сына: неотделим человек от труда своего, и трудом славен человек!

...Паровоз дал гудок. Поезд тронулся. Из окна вагона Саша смотрел на мать, машущую ему рукой, а в ушах его еще звучал её голос: «Будь человеком!» Как скоро пришлось ему испытать всё значение этих слов!

Быстро промелькнул год в аэроклубе: занятия по теории, подъём на планёре, первые учебные полёты с инструктором Баутиным на самолёте По-2; шумные споры по вечерам — жили друзья на частных квартирах, и вообще в жизни их было еще много гражданской «вольницы». Но уже тогда, после первых полётов, Саша Ефимов понял, что одной смелости и лихости в авиации недостаточно. Нужно набираться знаний, опыта, воспитывать в себе все необходимые лётчику свойства.

В апреле 1941 года инструкторы из военно-авиационного училища приникали экзамены. Саша Ефимов выдержал отлично и был зачислен в школу военных лётчиков.

Он хорошо запомнил этот день: строгий медицинский осмотр, баню, куда он явился еще в гражданской одежде, а вышел в новенькой военной форме, в пилотке, которая с трудом держалась на голове.

Но это была лишь внешняя и — что греха таить — приятная для юношеских глаз перемена. Гораздо более чувствительной и отнюдь не легкой оказалась перемена по существу. Теперь он был учлёт, солдат и подчинялся строгой воинской дисциплине. Пришлось отвыкать от школьной «вольницы».

Сначала было трудновато. Но уже через месяц Саша втянулся в размеренно-чёткую военную жизнь и стал находить в ней преимущества: точный распорядок дня, дисциплина, обязанность всё делать быстро и основательно. [7]

В конце мая его назначили во вторую учебную эскадрилью, в звено, которым командовал старший лейтенант Тарасов, а инструктором был лейтенант Крайнев. Это его первые учителя в военно-лётном деле, им он многим обязан.

22 июня 1941 года ранним утром Сашу Ефимова вызвали к проходной: мать и сестра приехали из Миллерово повидаться с ним. Глаза сестрёнки блестели любопытством и восхищением — таким важным, красивым, воинственным выглядел её брат в форме учлёта. Мать обняла сына, окинула заботливым взглядом, вздохнула:

— Вот ты и лётчик... А вдруг война?

— Что ты! — засмеялся Саша. — Какая там война!

Они поговорили, пошутили и распрощались, не подозревая, что это их последняя встреча в мирной жизни. Саша постоял возле проходной, пока не увидел, что родные сели в трамвай, помахал им рукой и повернул назад.

Он не прошёл и ста шагов, как увидел столпившихся возле репродуктора во дворе школы курсантов. Говорил товарищ Молотов... Так узнал Саша в это жаркое летнее утро, как узнали миллионы советских людей по всей стране, что фашистская Германия напала на нас.

Началась война.

Первый естественный порыв: уйти на фронт! Это чувство владело не одним Сашей, все товарищи его стремились на фронт. Юноши, не видавшие и еще не знавшие войны, испытывали даже нечто вроде радостного нетерпения: теперь-то их выпустят из шкоды скоро, без излишних строгостей. Но они ошибались. Им сказали: каждый обязан оставаться на своём месте и делать своё дело. Неучи не нужны ни на фронте, ни в тылу.

«Учитесь!» — сказали молодому учлёту. И Саша продолжал учиться — с удвоенным упорством и полным напряжением сил. Но трудно заставить себя летать на учебной машине в спокойном небе тыла, когда твои старшие товарищи, быть может, в эту самую минуту жертвуют жизнью, отбивая в грозном небе войны атаки превосходящих сил врага... [8]

Теперь он начал понимать, что такое война. Отмобилизованные и оснащённые по последнему слову техники фашистские армии рвались вперёд. Весь юг и запад страны были уже охвачены пожаром нашествия. Фронт приближался. Настал день, когда получен был приказ об эвакуации школы из Ворошиловграда.

Самолётов было мало, одни учебные «По-2». Курсанты и часть инструкторов шли пешком.

Как солдат, с винтовкой в руке, шагал Саша Ефимов, покидая родные места, мать, сестру и друзей, о которых он даже не мог узнать. Зарево пожаров вставало ночами на горизонте. Рокот вражеских бомбардировщиков звучал в небе. Горький дым стлался по степи — то горели подожжённые хлеба. Но ещё горше было на душе. Так вот какая она, эта война!

Ожесточение овладевало Сашей. Боль за поруганную, разорённую землю, ненависть к насильникам-фашистам, жажда отмщения и страстная вера в победу — с этими чувствами шагал дорогой войны молодой учлёт.

Курсанты прибыли в Сталинград, из Сталинграда — пароходом — в Саратов, а из Саратова — в Уральск. Там теперь находилась их школа. Их встретили сорокаградусные морозы и снежные заносы, теснота и неустроенность первой поры эвакуации. И всё-таки они учились, ещё настойчивее, чем прежде, овладевая своим делом. Это было делом их чести, целью жизни — поскорее стать военными лётчиками, притти на помощь родной стране!

В июне 1942 года наступил долгожданный день выпуска. Последние напутствия начальника школы, прощание с товарищами, и лётчик старший сержант Александр Ефимов уезжает на фронт в полк штурмовой авиации.

2

Командир авиаполка внимательно оглядел прибывшего в его распоряжение лётчика.

Перед ним стоял худощавый, но крепкий с виду и лёгкий в движениях юноша с открытым, приятным лицом. Командир недовольно подумал: «Юнец, мальчик... [9]

Зачем таких присылают? Мне воевать нужно, а тут, изволь радоваться...»

Но это была лишь самая первая его мысль. Было что-то в наружности молодого лётчика, в смелом очерке его лица, энергичном выступе подбородка и таком же энергичном выражении крупного рта, что заставило командира иначе взглянуть на него. И глаза Ефимова, тёмные, небольшие, смотрели из-под раскрылий бровей решительно и твёрдо, словно он догадывался, о чём думает командир полка.

Тот уловил его взгляд, чуть не усмехнулся. «Нет, это — не юнец!» Он спросил мягче, чем можно было ждать, судя по его первому взгляду:

— Прямо из школы?

— Из школы, товарищ майор.

— На каких машинах летал?

— На «По-2», «Р-5», «СБ»... Двадцать часов налёта.

— Маловато... Потренироваться нужно.

Лицо лётчика сразу омрачилось. Но он овладел собой, выпрямился перед командиром во весь рост, очень тонкий, похожий в это мгновение на туго натянутую струну:

— Товарищ майор... Я на фронт воевать пришёл!

— А придётся по-тре-ниро-ваться, — нарочито медленно, как бы испытывая его выдержку, произнёс командир полка. А сам подумал: «Зелен, а горяч, — толк будет!»

Ефимов был назначен в эскадрилью капитана Малинкина.

Встреча с Малинкиным — важный, можно сказать, поворотный пункт в жизни молодого лётчика. Лишь теперь начал он по-настоящему постигать грозное искусство штурмовки.

Капитан Малинкин был старше его всего на четыре года. Однако в авиации четыре года — большой срок, а на войне — тем более. Имя капитана Малинкина уже прославилось в боях. Это был искусный лётчик, опытный, волевой, тактически грамотный командир. Перед войной он служил инструктором лётного дела, и через его руки прошло немало учлётов.

Лучшего командира Ефимов не мог себе пожелать. [10]

Капитан Малинкин был человек невидной наружности: среднего роста, лицо продолговатое, русые гладкие волосы зачёсаны на прямой пробор. Примечательна была лишь его улыбка: то добрая, сразу смягчавшая выражение лица, то едкая, насмешливая. Колких замечаний Малинкина лётчики боялись, как огня.

Боялся вначале и Саша Ефимов. Но и он, как другие, сразу полюбил Малинкина с его усмешкой и злыми словечками, потому что не было случая, чтобы командир эскадрильи бранил кого-нибудь зря, как не было случая, чтобы он не выручил своих ребят из беды, даже рискуя головой. Это был командир — друг, учитель и лихой штурмовик. Поэтому все уважали и любили его в полку.

Малинкин сразу разгадал, какие чувства волновали молодого лётчика после встречи с командиром полка.

— Молодой, а горячий... воевать будет! — доложил он майору почти теми же словами, какими подумал о Ефимове сам командир полка. А Ефимову Малинкин сказал:

— Не горюй, сержант. На всех войны хватит! А пока давай-ка ещё потренируемся.

Настойчиво тренировал он молодого лётчика и каждый раз находил ошибки: то при посадке чуть «промазал», то не учёл угол сноса, то огонь открыл слишком рано или слишком поздно... Немало пришлось Ефимову выслушать колких словечек командира. Сержант учился без устали. Безошибочный глазомер Малинкина, его способность мгновенно ориентироваться, точность и уверенность самолётовождения, полное самообладание, — всё, из чего складывается мастерство лётчика, возбуждало в Ефимове стремление к совершенствованию.

Но оставаясь один или слушая рассказы вернувшихся из операции пилотов, он опять мрачнел. Фронт был рядом, «рукой подать», а он всё еще крутится над аэродромом!... Когда же наступит его час?

Его час наступил осенью, в воздушных боях под Ржевом. И тут с Ефимовым приключился первый и единственный за всю его последующую боевую деятельность конфуз. [11]

Малинкин взял его, наконец, с собой на штурмовку. Однако когда группа «ильюшиных» вышла на цель, Ефимов не сразу ориентировался, а когда разобрался и приготовился бросать бомбы, группа уже отбомбилась, повернула и ушла.

Пришлось отставшему догонять своих и выслушать перед лицом товарищей жесточайший разнос от Малинкина.

Позже Ефимов понял, что подобные неприятности случаются почти со всеми новичками. Обычно молодой лётчик в первом боевом вылете озабочен прежде всего тем, как бы не упустить из виду хвост ведущего, а на всё остальное, на главное, его внимания порой нехваает. Это и понятно: штурмовику приходится одновременно исполнять обязанности и пилота, и штурмана, и стрелка, и бомбардира, а случится надобность — напали вражеские истребители, — то и вести воздушный бой.

Конечно, эти многообразные качества приходят к молодому лётчику не сразу. Лучшая школа для него — бой. Однако всё это не извиняло Ефимова в его собственных глазах.

Он уже несколько раз успешно бомбил фашистов, подбрасывавших резервы под Ржев, и показал, что не боится зенитного огня, точно кладёт бомбы на цель. Даже сам Малинкин похвалил его. А командир был скуп на похвалу.

— Видно молодца по походке! — сказал он. — Но учиться, сержант, не ленись! Штурмовик — это гроза для немцев...

На лице его появилась знакомая усмешка, казалось, говорившая: «до настоящего штурмовика тебе, братец, далеко!» Но усмешка была не обидной, а дружеской.

Ефимов промолчал.

Конечно, Малинкин прав. Он, Ефимов, считал, что настоящий штурмовик — это Малинкин. Вероятно, потому, что он всегда видел перед собой живой образец, он не замечал или не желал замечать собственных успехов, хотя очень скоро, скорее чем другим, Малинкин доверил ему руководство четверкой штурмовиков.

Новые задачи — новые трудности.

Прежде Ефимов был ведомым, теперь — ведущим. Прежде он отвечал только за себя, теперь — и за [12] других. Он обязан был провести спою четверку через линию фронта к заданной цели, бомбить и штурмовать её всей огневой мощью звена и благополучно, без потерь вернуться. Потерь пока у Ефимова не было, не было случая, чтобы он не выполнил задании.

Так недавний новичок, «юнец» овладевал сложным своим искусством. Так множился его боевой и командирский опыт.

Опыт вскоре подсказал Ефимову необходимость изменения тактики. Он заметил, что фашистская зенитная артиллерия действует особенно интенсивно при подходе штурмовиков к цели. Это мешало точной бомбежке. Кроме того, штурмовики несли потери главным образом при подходе.

У Ефимова возникла мысль перехитрить немцев. Что, если итти двумя эшелонами: первый подавляет зенитки, второй штурмует цель?

Он тщательно всё обдумал, взвесил и предложил новый план командиру эскадрильи. Тот выслушал его и со своей выразительной усмешкой взглянул на Ефимова. «Молодец! Он не ошибся в нём... Настоящий штурмовик! Притом — ясная голова. А ведь совсем недавно этот самый Ефимов зазевался над целью... Быстренько оперился!» Вслух Малинкин коротко сказал:

— Толково! Завтра попробуем.

На другой день эскадрилья вылетела в новом боевом порядке: самолёты, предназначенные для подавления зенитного огня, вёл пилот Украинцев; штурмовую группу — Александр Ефимов. Всё произошло так, как и предполагал Ефимов. Едва немецкая артиллерия попыталась преградить им путь, самолёты первой группы заставили её замолчать, а тем временем штурмовики Ефимова беспрепятственно и успешно бомбили цель.

Новая тактика вскоре получила признание. Имя Ефимова стало известно в полку и дивизии. Инициатива и находчивость молодого лётчика обратили на себя внимание командования. Ему начали поручать более ответственные задания.

После восемнадцати успешных боевых вылетов на бомбёжку железнодорожных составов противника Ефимов получил первую награду: орден Красного [13] Знамени. За бои под Вязьмой и Ельней — орден Отечественной войны I степени.

Так началась его слава.

Но Ефимов оставался верен своему правилу: всегда учиться, искать, избегать проторенных путей и находить новые, более эффективные.

Малинкин был им доволен, командир полка — тоже. Но сам Ефимов не был доволен. Слишком много было еще живых фашистов, еще топтали они нашу землю. Враг стоял в центре страны, на волжском берегу, осаждал Сталинград. В огне и развалинах лежал разорённый, поруганный фашистами родимый край, город, где Саша Ефимов учился и вырос. Что стало с его матерью и сестрой, он не знал и страшился думать об этом...

Это был уже не тот весельчак-непоседа Саша, — «сто движений в одну минуту», — каким его знали дома и в школе, не тот неопытный учлёт, который прибыл впервые в полк. Новая, мужественная сила сквозила в его движениях, в выражении его открытого молодого лица, в блеске глаз, даже в складке, появившейся между бровей, — суровой и твёрдой.

Жажда боя была в нём неистощима. В любую погоду Ефимов готов был подняться в воздух и вести самолёт на любую цель. В полёте он был умел и точен, при штурмовке — меток и решителен, в зоне вражеского зенитного огня — бесстрашен и зорок, ловко маневрировал и никогда, в самых опасных и трудных обстоятельствах, не терял самообладания и спокойствия.

Казалось, что зенитные снаряды отскакивают от его машины, а вражеские истребители уклоняются от встречи с ним.

— Везёт тебе, Саша, — говорили ему товарищи. — В сорочке родился!

В ответ Ефимов только улыбался. Нужно драться, бить врага без пощады, освободить родную землю! И об этом он думал всегда.

3

Победоносно завершена Сталинградская эпопея. Окружена, разгромлена и пленена сильнейшая армия Гитлера. Наступил перелом в войне. Но Гитлер делает [14] ещё одну, последнюю и тщетную попытку наступать. Завязалась кровавая битва на Орловско-Курской дуге.

Штурмовики почти непрерывно находились в воздухе. Как всегда, Александр Ефимов шёл на самые опасные задания и выполнял их успешно.

В эти дни боевой страды произошло важное событие в его жизни, к которому он себя готовил в учёбе и в бою: его приняли в партию. Он стал коммунистом на поле брани, и, получая на командном пункте из рук начальника политотдела партбилет, он одновременно получил от командования боевое задание и тут же поднял в воздух своё звено.

В эти же дни, почти одновременно с радостью вступления в партию, Ефимова постигло горе. В битве на Орловско-Курской дуге пал смертью храбрых его учитель и друг капитан Малинкин. Это была тяжёлая утрата для всего полка.

Вот как это случилось.

На штурмовку вылетели четвёркой: Малинкин, Ефимов и ещё два пилота. Погода выдалась скверная — низкая облачность, видимость ограничена. Всё же вышли на цель, отбомбились и могли бы возвращаться, когда заметили, что группа «мессершмиттов-110» бомбит наш передний край. Решили помочь своим, отогнать немцев. А их было семнадцать против четырёх советских лётчиков: тринадцать «мессеров» да еще четыре «фокке-вульфа».

Вряд ли кто-нибудь другой ввязался бы в такой неравный бой, особенно без прямого на то приказа. Но для советских лётчиков существует, помимо официального приказания, приказ совести и внутреннего долга: выручить товарища в бою!

Капитан Малинкин подал сигнал — и вся четвёрка ринулась на немцев. Завязалась отчаянная борьба. Наши солдаты в окопах переднего края с восхищением и признательностью смотрели на горсточку смельчаков, отвлекавших фашистские самолёты от их окопов и принявших всю силу вражеского огня на себя.

Штурмовики Малинкина оттягивали немцев всё дальше от переднего края, вертясь вокруг них и ловко уклоняясь от пулемётных трасс. Но как ни ловчись и ни маневрируй, а семнадцать «мессеров» и «фокке-вульфов» [15] продолжают стрелять со всех сторон, заходить с тыла, сверху и снизу. Два штурмовика были сбиты. Остались Малинкин и Ефимов..

Два двухмоторных «мессершмитта-110» насели на Малинкина. Ефимов кинулся на выручку, отогнал немцев, но заметил, что машина Малинкина подбита, задымила и потянула на нашу территорию. Ефимов прикрывал командира, пока тот не перетянул через передний край. Считая, что Малинкин уже вне опасности, он повернул и начал сам отбиваться от «мессершмиттов», которые наседали на него с особой яростью.

Вдруг зоркий глаз Ефимова разглядел вдали, что из облаков выскочили два «фокке-вульфа» и устремились на дымящийся, медленно снижающийся самолёт Малинкина. Должно быть, сам Малинкин был серьёзно ранен, иначе немцы не справились бы с ним. Он находился далеко, Ефимов не мог к нему поспеть. Со стеснённым сердцем видел он, как добили «фокке-вульфы» горящий, беспомощный самолёт. В дыму и пламени он рухнул вниз.

Теперь Ефимов остался один. Но чувство страха было ему незнакомо. Пока он жив и сжимает руками штурвал, он не даст немцам — сколько бы их ни было — бомбить наши войска! А было немцев много, гораздо больше, чем мог выдержать самый искусный и опытный штурмовик.

Этот неслыханный, немыслимый бой видели с земли наши солдаты. Видели и не верили своим глазам. Позже Ефимову довелось слышать рассказы очевидцев, не подозревавших, что герой событий находится рядом.

Тридцать минут длился бой. Боезапас исчерпан, стрелок ранен. Уходить — верная смерть: расстреляют в спину. Одна надежда — на манёвр. И Ефимов показал искусство самого высокого класса. Чего только он ни делал! Стремительно кидался в лоб противнику — и тот, не выдержав, отворачивал. Петлял, кружился, снижался почти до самой земли, проносился на бреющем, так что вот-вот, казалось, заденет землю крылом — и немцы отставали, боясь рисковать. Ефимов был признанным мастером бреющего полёта, немцам было далеко до него. [16]

Самолёт уже подбит, хвост весь в пулевых пробоинах. Но пусть стреляют в хвост — лишь бы мотор был невредим. А спереди, к мотору, он их не подпустит, пока жив!

Раненый стрелок, сержант Добров, заражаясь примером бесстрашного командира, здоровой рукой стрелял из ракетного пистолета. Ракета, выпущенная почти в упор, на секунду ослепляла немцев. Так и ракета служила оружием, и выигрывалась ещё одна секунда.

В конце концов немцы догадались, что ничего, кроме ракет, уже нет у этого неистового штурмовика, и с дерзостью безнаказанности принялись опять нажимать на самолёт Ефимова. Но было поздно: горючее в баках «фокке-вульфов» и «мессеров» подходило к концу. На это единственно и рассчитывал Ефимов: любыми средствами выиграть время! И он выиграл.

Немцы следовали за ним почти до самого аэродрома и здесь вынуждены были повернуть и уйти ни с чем.

Так закончился этот удивительный во всех отношениях бой. Ефимов благополучно посадил самолёт, вернее — то, что от него оставалось. Сам он был невредим и готов снова в бой.

Тело капитана Малинкина было найдено в расположении наших войск. Его доставили в полк и похоронили с воинскими почестями.

Командиром эскадрильи вскоре был назначен Ефимов.

Его вызвал к себе командир полка подполковник Карякин.

— Справитесь? — коротко спросил он Ефимова, сообщая о назначении. Он знал, кем был для Ефимова Малинкин. Но, казалось, он спрашивал о другом: «Тебя приняли недавно в партию. Так справишься ли ты со сложными обязанностями командира-коммуниста? Понимаешь ли, какое доверие оказано тебе и какая ответственность возложена на тебя партией, ведущей нас сквозь все испытания к победе?!»

Вот что прозвучало в словах подполковника. Так понял его вопрос новый командир эскадрильи. [17]

Ему было всего двадцать лет. В другое, мирное, время он, вероятно, сидел бы на студенческой скамье, читал книги, гулял с девушками, пел песни и веселился, как положено это в юности. Его юность была иной. Не мирные занятия в университетских аудиториях и тишина библиотек, а ратный подвиг и труд; не беззаботные развлечения, а свист зенитных осколков вокруг, грохот танков и гул орудий, смерть, глядящая ежечасно в глаза, — вот его юность! Он был уже не юноша, а муж войны. Он был солдат. Он был коммунист. И он ответил, глядя прямо в глаза командиру:

— Я коммунист и обязан оправдать доверие...

4

Гаврик и Бак были самые молодые лётчики в его эскадрилье, совсем еще не обстрелянные «юнцы», недавно присланные на пополнение. Глядя на них, Ефимов вспоминал себя: таким, вероятно, был и он, когда прибыл в полк. И так же, должно быть, как он на них, смотрел на него тогда его командир капитан Малинкин. Теперь Малинкина нет, и он, Ефимов, должен стать для молодых тем, кем был для него Малинкин: командиром, учителем, другом.

Командиром Ефимов был требовательным, внимательным и терпеливым. Он не любил «разносить», однако не допускал и поблажек. «Учись, всегда учись!» — это был его старый, проверенный опытом войны девиз. Он сам не уставал учиться. Каждую газетную статью, рассказывающую о новом опыте в лётном деле, Ефимов не только внимательно прочитывал, но и вырезывал, сохранял. Перед серьёзным заданием подолгу обдумывал, какой порядок и тактику избрать в данном случае, как и с какой стороны лучше выйти на цель, нанести внезапный удар. Он заставлял неустанно учиться и молодых пилотов, используя для этого каждую свободную минуту — на аэродроме, на полигоне и, конечно, в бою. Бой — решающая проверка. В бою питомцы Ефимова получали окончательную оценку.

Слово «питомец» звучит, пожалуй, немного смешно, если вспомнить, что самому командиру эскадрильи только минуло двадцать лет. Но на войне, особенно [18] в воздушной войне, стаж исчисляется не годами, а месяцами и даже днями. Поэтому двадцатилетний Ефимов, на счету которого было уже несколько десятков боевых вылетов, мог так смотреть на Бака и Гаврика.

Обоим в равной мере нехватало выдержки, самообладания. В первых вылетах на штурмовку их действия страдали нерешительностью, порой даже робостью. Ефимов решил поставить их в полёте ближе к себе. «Делай, как я!» — словно говорил его самолёт, уверенно и спокойно заходящий на цель. И молодые пилоты послушно следовали за командиром, в точности повторяя эволюции его машины. Уверенность Ефимова передавалась им.

Постепенно они освоились с боевой обстановкой, не «плясали» больше, завидев вспышки зениток.

Наблюдая Ефимова в бою, старые лётчики говорили: «малинкинская походка!», хотя походка у Ефимова выработалась уже своя, ефимовская. А когда после возвращения на аэродром он делал разбор полёта, указывая на отдельные промахи и выговаривая провинившимся, «старики» опять вспоминали Малинкина, хотя тактические требования и отношение к подчинённым были у Ефимова тоже свои, отличные от малинкинских, и много полезного усвоил он у нынешнего командира полка Карякина.

Впрочем, в частом упоминании имени погибшего капитана не было ничего обидного для молодого командира эскадрильи. Скорее, напротив: полк хранил славные боевые традиции, и то, что вносил нового Ефимов, входило в эти традиции, обогащало их. Его слушались и любили.

Авторитет Ефимова в полку возрастал. О нём уже шла слава, и в каждой боевой операции он вновь и вновь утверждал её.

Вот пример.

Однажды Ефимов повёл эскадрилью на бомбёжку железнодорожной станции. Случилось так, что командир истребителей прикрытия ошибся и пошёл прикрывать другую группу «ильюшиных». Как быть: действовать без прикрытия или вернуться? Вопрос был [19] серьёзный, и ответственность велика: итти предстояло далеко, задание было сложное.

С волнением ждали пилоты сигнала командира. Но не было еще случая, чтобы Ефимов вернулся, не выполнив задания. Приказ есть приказ! В шлемофон лётчики услышали спокойный, будто ничего не случилось, знакомый голос:

— Идём на цель. Идём на цель. Плотнее строй!

Эскадрилья штурмовиков появилась над станцией совершенно неожиданно для немцев. Точный, поражающий бомбовый удар обрушился на железнодорожный состав. Вспыхнул, окутался дымом и пламенем один вагон, потом другой, третий. А когда все бомбы легли на цель, в шлемофоне опять прозвучал — сквозь рёв моторов и грохот взрывов — знакомый спокойный голос:

— Атакуем по одному пушечно-пулеметным огнём! — И Ефимов первым пошёл в атаку.

В эту минуту случилось то, чего следовало опасаться: из облаков вырвались два «мессершмитта» и ринулись на штурмовики. Конечно, они уже заметили, что «ильюшины» не имеют прикрытия. Дело грозило принять дурной оборот. Однако и на этот раз опыт, самообладание и ясность мысли подсказали Ефимову правильное решение. Прозвучал отчётливый приказ:

— Встать в оборонительный круг! Продолжать штурмовку эшелонов!

Внешнее спокойствие Ефимова было лишь выражением предельной собранности и непреклонной решимости выполнить задание. Немецкие истребители, натолкнувшись на непроницаемый строй советских самолётов и встреченные дружным огнём, вынуждены были отступить.

Однако Ефимов не спешил торжествовать победу. Он знал повадки фашистов. Приказав ведомым зорко следить за воздухом, Ефимов вышел из круга. Остальные самолёты быстро заняли вслед за ним свои места в плотном строю.

Немцы, снова уйдя в облака, полагали, очевидно, что советские лётчики будут возвращаться растянутым строем, и рассчитывали бить их поодиночке. Но Ефимов перехитрил врага. [20]

Приняв боевой порядок, штурмовики готовы были встретить немцев. Пять раз атаковали «мессера» — и всё безуспешно.

Но Ефимову в этой операции суждено было ещё одно испытание. Сильный ливень преградил самолётам обратный путь. Видимость резко ухудшилась. Как сохранить в этих условиях строй и ориентировку?

Зная район полёта, Ефимов умело использовал радиосвязь. Его спокойная решимость передавалась всем летчикам. Это тоже был бой — со слепой и грозной стихией, — вторично выигранный бой.

На аэродроме командир полка обнял Ефимова:

— Молодчина! Вот это так молодец! — Он положил руку лётчику на плечо, заглянул в глаза.

Может быть, ему вспомнился день, когда он, вручая Ефимову командование эскадрильей, спрашивал: «Справитесь?» и подумал: «Каков ты будешь на деле, молодой коммунист?» — так тогда показалось Ефимову. А теперь командир-коммунист Ефимов сам растил кадры и выполнял задания, которые не каждому опытному лётчику по плечу.

Подполковник ничего больше не сказал. Он смотрел на молодого командира эскадрильи со смешанным чувством гордости и торжества. Как будто он сам выиграл бой. Что ж, полк был его семьей, победа его лётчиков была и его победой.

Все поздравляли Ефимова, толпились вокруг него, расспрашивали наперебой. А он стоял, немного смущённый и удивлённый. Он искренне не видел ничего особенного в этом деле. Он выполнил приказ, как выполнил бы его всякий на его месте — и только. Вечером на разборе он даже критиковал некоторые недостатки полёта.

— Нас было много, немцев — двое. Перевес на чьей стороне? — спросил Ефимов. — А вы хотели выйти из атаки... Что получилось бы? Строй, растянутый на километр, — вот что! И фрицы за своё здоровье пошли бы крыть нас. А стали в круг — и ничего у них не вышло. Так-то, ребята...

«Ребята» переглядывались, молчали.

Они вернулись с победой, гордились похвалой командира полка, а тут их чуть не распекают!.. Но они, [21] молчали, потому что это Ефимов привел их к победе и потому еще, что он был прав.

Таков он был всегда: в полёте, в бою, при разборе полёта. Он всё учитывал, предвидел, схватывал с одного взгляда и хотел, чтобы его лётчики были такими же требовательными к себе и умелыми, как он.

Теперь уже никто не говорил, что Ефимову «везёт», что он «родился в рубашке». Все видели, что дело не в «везенье», а в уменье, смелости и решительности настоящего лётчика, командира, большевика.

5

Фронт откатывался всё дальше на запад. Всё меньше советской земли оставалось под пятой неприятеля. Всё чаще гремели победные салюты в честь армий, громивших фашистов.

С воодушевлением водил Александр Ефимов своих лётчиков на штурмовку. Он был уже старшим лейтенантом, находился теперь на 2-м Белорусском фронте, в другом полку, куда назначен был штурманом полка.

26 июня 1944 года полк отмечал знаменательное событие в послужном списке Ефимова: сотый боевой вылет.

По традиции на аэродроме устроили торжественную встречу. Возле командного пункта выстроились все лётчики. Едва показалась машина Ефимова, в воздух взлетели десятки ракет — салют полка в честь «юбиляра».

Командир полка подполковник Старовойтов принял рапорт от Ефимова, поздравил его от имени личного состава и пожелал новых побед. А двадцатидвухлетний «юбиляр» стоял перед ним и смущённо улыбался. Он был смущен и растроган этим почётом, и ракетами в воздухе, и всем приёмом, оказанным ему полком.

День выдался наредкость «щедрый». Пока на аэродроме выпускали «Боевой листок», посвящённый сотому вылету Ефимова, число его вылетов достигло ста четырёх, потому что ещё четыре раза водил он в этот день самолёты на штурмовку.

Так отметил Ефимов свой «юбилей». [22]

Так отмечала и вся наша армия трехлетие великой войны: загоняла фашистов в «котлы», истребляла и гнала на запад.

В лесах Белоруссии бродили сотни и тысячи немцев, пытаясь выбраться из очередного «котла». Взаимодействуя с наземными войсками, штурмовики Ефимова наносили удары по дорогам неприятельского отступления, били по его переправам, закрывая выходы из окружения.

Немцы старались прикрывать переправы сосредоточенным зенитным огнём. Удары по этим участкам были, следовательно, делом нелёгким и опасным. Тогда возникла у Ефимова, как в 1942 году, мысль о новой тактике, применительной к данным условиям.

Мысль его заключалась в следующем.

Теперь, при большой подвижности фронта, наряду с массированными ударами штурмовиков, необходимо организовать вылеты парой. Это особенно важно в условиях неблагоприятной погоды, когда вылеты большими группами затруднены. Два самолёта обладают значительно большей подвижностью и свободой действий, меньше зависят они и от условий погоды. Им нужно поручать более мелкие, но достаточно важные цели: например, «охоту» за штабными машинами.

Ефимов подробно разработал тактические приемы нового метода: способы маскировки при полете, тактику нападения.

Подполковник Старовойтов выслушал его, помолчал, одобрительно кивнул:

— Неплохо придумано, товарищ старший лейтенант! Действуйте!

В один из ближайших дней на рассвете Ефимов вылетел в паре с пилотом Зиновским. В намеченный район они вышли на бреющем полёте. Обнаружили дорогу и на ней легковую машину. Зиновский сразу ударил по ней, но промахнулся — и немцы успели выскочить.

«Охотники» принялись разыскивать другую цель. На этот раз им попался большой немецкий автобус. Ефимов приказал напарнику снова бить первым. Пулемётная очередь Зинковского прошила мотор автобуса. Ударил Ефимов и угодил в кузов. Автобус загорелся.

Для первого раза результат был неплохим. [23]

В первый день наступления на 2-м Белорусском фронте, возвращаясь с задания, Ефимов обнаружил в районе Сухари, возле переправы, скопление немецкой техники. С разрешения командования он вылетел к переправе, взяв с собой Мишу Бабкина, которому доверял больше всех.

Бабкин пришёл в полк еще в 1943 году. С первого взгляда угадал в нем Ефимов настоящего штурмовика, в том высоком значении этой профессии, какое воспитал в нем Малинкин и какое воспитывал он сам у молодёжи. Бабкин рвался в бой, сердился, если его не брали, и учился горячо, хотя взыскивал с него Ефимов больше, чем с других. Именно потому, что командир ценил Бабкина, он относился к нему особенно требовательно. Теперь они были друзьями.

Бабкин уже самостоятельно водил группу на штурмовку, в бою не было более верного, надежного товарища. Он понимал командира с едва приметного движения, поворота ефимовского самолёта, и никогда не отрывался от него.

Получив разрешение, Ефимов вызвал Бабкина прямо к машинам:

— Полетим, Миша?

— Порядок! — с готовностью отозвался Бабкин. Это было его любимое словечко.

Две машины оторвались от земли и ушли на «охоту». День был на исходе, погода отвратительная. В довершение всего скоро поднялся туман. Серая влажная муть стояла плотной завесой. Лётчики не видели друг друга.

Но вот в шлемофоне Бабкина прозвучал его голос:

— Подходим к цели... Миша, подходим к цели! Атакуем!

На переправе немецкие зенитчики, вероятно, остолбенели — так низко, почти над головой у них выскочили из мглы советские штурмовики. Противотанковые бомбы мелкого калибра накрыли переправу вместе с двигавшимися по ней танками.

— Миша, ещё разок!

Штурмовики развернулись и вторично прошлись над целью. [24]

— Рухнула, командир! Рухнула! Видишь? — закричал Бабкин.

Ефимов и сам видел, как из танка на мосту вырвалось пламя и вместе с мостом он рухнул в речку.

— Бабкин, ещё разок! Пока не опомнились...

Третий заход на цель. Пушки и пулеметы «охотников» бьют по танкам, зениткам, по живой силе противника. Четвёртый, пятый заход... Шестой, седьмой... Восьмой заход!

Когда легли на обратный курс, было уже почти совсем темно. Сквозь сумрак ночи отчётливо можно было различить на большом расстоянии три розовых пятна — три пожара на месте переправы.

Когда район Сухари был освобождён, лётчики Ефимова захотели посмотреть на результаты своей работы. Слово «результат» звучит, пожалуй, слишком сухо, по-канцелярски. Здесь, на дорогах немецкого отступления, результат писался не чернилами, а огнём и кровью. Огромное кладбище разбитых, сожжённых, опрокинутых танков, пушек, автомашин, сотни неубранных, валяющихся по обочинам дорог трупов фашистов — вот каков был этот результат!

Отступление немцев принимало столь стремительный характер, что это нередко приводило к досадным и смешным недоразумениям. Вылетают, к примеру, штурмовики на задание. Цель указана, сведения самые свежие. Но ни цели, ни немцев нет и в помине.

Приходилось проявлять собственную инициативу и на свой риск отыскивать немцев, где бы они ни прятались и как старательно ни пытались оторваться от преследования. Свободная «охота» становилась необходимостью.

Так, предложенная Ефимовым новая тактика во второй раз завоевала общее признание.

Показателен в этом отношении ещё один случай.

Во глазе восьмёрки «ильюшиных» Ефимов вылетел на разведку дорог. Обнаружив движение танков и машин, штурмовики накрыли их пушечно-пулеметным огнём, снизились и сбросили бомбы. При развороте над целью Ефимов заметил в деревне, что рядом с дорогой, ещё несколько танков, автомашин и отряд всадников. Приказав [25] ведомым рассеять всадников, сам он ударил по танкам и машинам.

Он хотел было повторить удар, как вдруг из-за плоскости самолёта увидел внизу дымок паровоза, тянущего длинный состав.

Запас бомб кончился. Но цель нельзя упускать. Решение созрело мгновенно, пока самолёт еще только начинал разворот. Четыре штурмовика зайдут в голову эшелона, остальные — в хвост и ударят одновременно из пушек и пулемётов. Манёвр выполнен точно: несколько вагонов взорвано, паровоз выведен из строя.

Наземные войска — лучший судья и ценитель действий штурмовиков; и от наземных войск — от командиров соединений и командования 2-го Белорусского фронта — Ефимов разновременно получал благодарность. Число его боевых наград всё увеличивалось. За бои под Витебском Ефимов был награждён вторым орденом Красного Знамени, за руководство эскадрильей и за командование в бою — орденом Александра Невского.

Так он воевал.

6

Натиск наших победоносных войск усиливался. Уже полностью освобождена родная земля, перейдена государственная граница. Близится день, когда Советская Армия-освободительница форсирует Одер и взломает дверь в разбойничье гнездо фашистов. Кто сумеет передать воодушевление и торжество, которые владели нашими наступающими воинами!

...Плоские песчаные, безлесые берега Южной Балтики. Гдыня, Гданьск... Окружённые, отрезанные неудержимым потоком Советской Армии немецкие гарнизоны этих и других крепостей и портов зажаты в железные тиски. С суши и с воздуха. Теперь в воздухе господствуют советские лётчики.

Стремительно проносится в небе знакомый самолёт. На фюзеляже его выведено одно слово: «Родина». Капитан Ефимов во главе эскадрильи штурмует осаждённых фашистов.

Под Гродно на сто двадцать пятом боевом вылете Ефимов был сбит. Впервые за все три года войны. [26]

Случилось это в разгар напряжённого боя 24 июля 1944 года.

Сдача крепости Гродно означала для немцев слишком тяжёлую потерю в их нынешнем и без того отчаянном положении. Они решили вернуть крепость любой ценой и бросили в наступление отборную танковую дивизию СС «Мёртвая голова».

Нужно было срочно остановить немецкие танки.

Полку Ефимова за взятие Гродно присвоено было звание «Гродненский». Гродненский полк штурмовиков по пять-шесть раз в день бомбил танки фашистов, украшенные изображением мёртвой головы.

Как всегда впереди, возглавляя эскадрилью «ильюшиных», Ефимов штурмовал закованного в сталь противника. Зенитный огонь усиливался. Он не сворачивал с курса. На высоте тысяча триста метров первый снаряд прямым попаданием вдребезги разбил мотор. Сразу грозная машина превратилась в грузный, отягчённый бронёй планёр. Второе попадание: отбит радиатор. И сразу вслед за этим третий снаряд пробил фюзеляж.

Казалось, уже ничто не могло спасти обречённого на гибель лётчика. Обстрел с каждой секундой становился всё интенсивнее. Зенитные снаряды, осколки, пулемётные трассы расчерчивали небо вдоль и поперёк, создавая непроницаемую, смертоносную сеть, сквозь которую и неповрежденный самолёт с трудом смог бы вырваться. А здесь были остатки, обломки самолёта. Но среди обломков находился живой человек, воин-коммунист Александр Ефимов.

Положение выглядело хуже, чем в тот раз, когда он в одиночку дрался против полутора десятков немецких истребителей. Тогда было живо могучее сердце машины — её мотор. А теперь это сердце замолкло, висело грудой мёртвого, искорёженного металла и лишь сильнее тянуло Ефимова вниз.

Вниз, вниз... Воздух с страшной быстротой проносится сквозь разбитый самолёт, больно прижимая пилота к сиденью. Только растеряйся — и конец!

Но еще давно, в первых полётах, Ефимов сказал: к смерти надо быть готовым, но пока он жив и пока бьётся его собственное сердце, — пусть даже заглохло железное сердце мотора, — он не сдастся. И он не сдавался. [27]

Сжимая руками штурвал, планируя с высоты, Ефимов тянул и тянул продырявленную, изувеченную машину, медленно, как можно медленнее, снижаясь. А над ним кружились «ильюшины» — его боевые друзья, его «питомцы» прикрывали командира. Это он их учил, что выручка в бою — первый закон советского лётчика! И, может быть, вид товарищей, рискующих жизнью ради него, сообщал ему то присутствие духа и выдержку, которые только и могли сейчас его спасти.

Он благополучно опустился, перетянув-таки через линию фронта, вылез на землю и сам удивился: на чём только держался! Благодарно помахал друзьям, которые всё еще заботливо кружили над местом посадки, и пошёл к своим.

Сейчас Ефимов мог сказать, что он испытал всё, что дано испытать лётчику.

Снова мы видим Ефимова. Теперь — в низком, сереньком небе Восточной Пруссии. Железнодорожные станции,склады боеприпасов, доты, зенитные установки, обозы — ближний тыл и передний край врага — всё является целью для бомб, пулемётов и пушек капитана Ефимова.

Штурмовать — было главным делом Ефимова, — теперь ещё больше, чем прежде. Слова «штурмовать», «штурм» звучали по всему огромному фронту, ибо по всему фронту шёл решающий штурм твердыни фашизма.

Сто семьдесят раз вылетал в бой молодой капитан. Сто семьдесят раз наносил он удары противнику в самых различных местах — в Подмосковье, под Смоленском, под Ельней, на Орловско-Курской дуге, в Белоруссии, в Польше, в Пруссии, — всегда неизменно умело, смело и победоносно. И Родина не забыла его заслуг.

26 октября 1944 года Александру Николаевичу Ефимову правительство присвоило звание Героя Советского Союза.

На митинге в ознаменование этого события Ефимов сказал:

— Меня вырастила и воспитала большевистская партия. Ей и Родине я обязан всем. Разве можно себе представить, чтобы в капиталистической стране сын простого рабочего стал офицером и был удостоен высших наград? А ведь в Советском Союзе каждый рабочий и колхозник [28] может стать офицером, генералом и героем. Только наша родная Советская власть открыла народу дорогу к счастливой жизни. Как верный сын нашей партии и народа, я воевал и буду воевать до полной победы. Мечта моя: пройтись вместе с товарищами над Берлином! Поставить фашистов на колени!

Мечта героя близка к осуществлению. Советская Армия движется на Берлин. Самолёты Ефимова штурмуют Гданьск. Немцы хотят эвакуировать морем свою авиацию, но штурмовики Ефимова наносят сокрушительный удар по гданьскому аэродрому. Уничтожено 14 машин, сожжены ангар и 20 разобранных самолётов.

Март 1945 года. Опять личный состав полка выстроился возле командного пункта. Весенний ветер шелестит шёлком знамени. Двенадцать точек показываются на горизонте. Уже можно различить на головной машине знакомую надпись: «Родина». Подполковник Старовойтов с гордостью смотрит на снижающуюся машину своего любимца... Всё, как тогда, девять месяцев назад. Одно лишь внове: вдоль посадочного знака выложен огромный плакат: «Слава Герою Советского Союза капитану Ефимову, совершившему двухсотый боевой вылет!».

День своего второго «юбилея» Ефимов тоже отметил как солдат: нанёс врагу двухсот первый штурмовой удар.

Полк Ефимова бомбил Штеттин. А всего за несколько дней до конца войны Ефимову довелось ещё раз в тяжёлых условиях показать своё лётное и боевое искусство.

Получили приказ штурмовать порт на Балтике — Свинемюнде. Немцы упорно держались в нём. Погода гибельная для полёта: сплошная низкая облачность, туман, а над заливом Свинемюнде — сильнейший ливень. Шли по приборам. К цели пришла одна эскадрилья Ефимова, вылетевшая последней. Остальные не смогли пробиться.

Ефимов подал сигнал к штурмовке. И тут будто нарочно ливень, бушевавший на всём пути, прекратился. Немцы увидели снижающуюся эскадрилью и встретили её свирепейшим огнём. Бомбить пришлось с малой высоты, — «смертельной» для штурмовиков. «Ходили по крышам», — добавляет Ефимов для полной ясности. [29]

Это был последний, двести двадцать второй боевой вылет Ефимова.

А ещё через несколько дней торжественно прозвучало над миром долгожданное светлое слово: «Победа!»

7

— Поедем в Берлин! — сказал начальник политотдела подполковник Тяпков.

И вот Ефимов в Берлине.

Он медленно бродит по городу, обходя развалины, скользя взором по разбитым бомбёжкой фасадам домов, по разрытой мостовой. Его не трогает вид развалин. Слишком много видел он разрушений, горя и слёз на родной земле. Фашисты пошли войной на него, на его дом, на его страну. Теперь он здесь — победитель, освободитель Европы.

Вот рейхстаг — последний оплот фашизма, взятый приступом в последнем бою. Повсюду видны надписи наших солдат: на фронтоне, на обломках разбитых статуй.

Ефимову тоже захотелось сделать надпись. Он поискал глазами свободное место — и не нашел. Тогда он сделал надпись на штабелях немецких мин, сваленных тут же.

Он побывал и в канцелярии Гитлера, нелепо огромной, с таким же нелепо огромным, теперь продырявленным глобусом, в который вцепились железные когти прусского орла. Так же, должно быть, рассчитывал Гитлер вцепиться и овладеть всем земным шаром... И вот — одни когти торчат на дырявом глобусе. А под ногами скрипят, как мусор, груды железных крестов.

Это было назидательное зрелище.

Через несколько дней поезд мчал Ефимова в родную Москву.

Здесь он вместе с товарищами участвовал в Параде Победы.

Он шёл в шеренге героев, товарищей по 2-му Белорусскому фронту, по Красной площади, мимо Мавзолея, и тот, с чьим именем он воевал и побеждал, — вождь народа — стоял на трибуне и приветствовал его. Он шёл [30] по площади, мимо седых стен Кремля, мимо его башен — свидетелей исторических событий. Здесь зачиналась новая жизнь. Отсюда звучали на весь мир слова, исполненные мудрости и любви к людям. Здесь жил Сталин. И он, Александр Ефимов, сын железнодорожника, сын трудового народа, смотрел на Сталина с невыразимым чувством гордости и счастья.

Да, это высшее счастье итти по Красной площади в рядах героев Великой Отечественной войны в День победы!

8

18 августа 1945 года, в День авиации, радио принесло новую весть: капитан Ефимов награждён второй медалью «Золотая Звезда». В Кремле из рук Михаила Ивановича Калинина принимал он высокую награду, которой удостаивались лишь немногие, лучшие из лучших. А когда начались выборы в Верховный Совет СССР, капитан Ефимов был в числе народных избранников.

«Будь человеком!» — сказала ему мать на прощанье когда-то. С тех пор прошло всего пять лет, но словно целая жизнь легла позади, — жизнь, полная испытаний, мужества, упорного труда и беззаветного служения Родине. Вот что значило быть человеком в понимании Ефимова. Он мог бы сказать матери, что исполнил её завет.

Ефимов опять в своей части.

Дважды герой, депутат Верховного Совета, непобедимый лётчик, он, казалось, мог быть удовлетворён вполне. Но советский человек никогда не удовлетворяется достигнутым. Ефимов не собирался почивать на лаврах.

День проходил в занятиях с личным составом, в учебных и тренировочных полётах, а вечера — в упорной работе. Он учился опять, — впереди была новая цель.

...Этот разговор произошёл за несколько месяцев до окончания войны. Они сидели вдвоём в тесном, обвешанном картами кабинете командира полка — пожилой подполковник Старовойтов и капитан Ефимов, которому не было еще полных двадцати трёх лет. [31]

— Вы молоды, — сказал Старовойтов, — много, не по годам сделали. Но война скоро кончится. Как думаете дальше жить?

При последних словах командира на лице Ефимова отразилось недоумение:

— Как думаю? Воевать думаю, товарищ подполковник. Пока война — воевать.

— А не хотите ли, капитан, в академию?

Ефимов помолчал. Между его бровей обозначилась складка. Он поднял глаза на командира:

— Да, я очень хочу учиться и часто думал об этом. Но... сейчас не могу.

— Почему же?

— Что скажут обо мне? Героем стал — и расхотел воевать, пускай другие за меня довоюют. Так, что ли? Не этому нас учили. Нет, пока война — моё место здесь!

И вот война кончилась. Началась мирная, трудовая жизнь. Ефимов готовился к поступлению в академию. Юность его прошла в боях. Теперь у него тоже шли бон, но уже на мирном, учебном фронте. Он восстанавливал в памяти полузабытые школьные знания, засел за учебники, готовясь к приёмным испытаниям.

Провожал Ефимова весь полк. Прощальные приветствия, рукопожатия, последние напутственные слова Старовойтова — и отъезд. Кончилась одна полоса в его жизни. Начиналась другая.

Теперь Ефимов в Москве, в академии.

Два года прошло в напряжённом, изо дня в день умственном труде. (А ведь, помимо учебных обязанностей, у него имеются еще почётные обязанности депутата Верховного Совета.) Ефимов попрежнему требователен к себе, старается учиться так же отлично, как прежде воевал. Он спокойно, уверенно смотрит в будущее.

На этом можно бы и закончить рассказ. Но в заключение стоит привести отрывок из письма Ефимова к одному из полковых друзей. Он не забыл свой полк, товарищей и свидетелей его боевой славы. Не раз за это время молодые лётчики и старые командиры, вроде Старовойтова, приезжая в Москву, навещали его. Им есть о чём вспомнить. [32]

Бот что пишет Ефимов другу: «Занимаюсь очень много. Дела идут нормально. Получил от маршала благодарность за учёбу. Чувствую, как много нам нехватает и как нужны нам знания. С каждым днём я заметно расту, потому что узнаю всё больше нового, интересного. На одном опыте теперь далеко не уедешь, надо много, очень много знать, чтобы быть настоящим советским лётчиком. Учитесь, друзья, серьёзнее и настойчивее. Жизнь так быстро идёт вперёд, техника так неуклонно развивается, что если не учиться, можно очень скоро отстать от жизни. А для офицера, для лётчика нет, пожалуй, ничего хуже, чем быть отстающим. Нельзя быть отстающим. Этого Родина нам не позволит...»

«Нельзя быть отстающим. Родина не позволит!» Всегда и всюду — в бою и в труде, в ранней юности и в пору возмужания, безвестным учлётом и прославленным героем — Александр Ефимов помнит о Родине, о долге советского человека, воина и большевика.