Предисловие

В данной книге рассматриваются вопросы, связанные с биографией Вильгельма Завоевателя и тем влиянием, которое Нормандское завоевание оказало на историю и культуру Англии. Ее цель — показать, как в течение жизни одного человека и во многом благодаря его деяниям было покорено целое королевство, а также попробовать разобраться в характере и последствиях этого события. Ведь Нормандское завоевание заслуживает внимания не только само по себе. Огромный интерес представляет то воздействие, которое оно оказало на последующее развитие не только Англии, но и всего западнохристианского мира. При этом данная тема неразрывно связана с одной из самых необычных биографий реального исторического деятеля.

Нет другого короля средневековой Англии, который был бы столь же известен, как Вильгельм Завоеватель, и нет другого аспекта английской истории, который бы вызывал больше дискуссий, чем Нормандское завоевание.

Отношение к Вильгельму Завоевателю и нормандцам — один из курьезов английской литературы. Поистине удивительно, но вот уже на протяжении нескольких веков государственные деятели и юристы, памфлетисты и деятели церкви вступают в словесные баталии по поводу событий столь отдаленного времени, придавая им вполне современное политическое звучание. Дискуссия по поводу Нормандского завоевания проходит красной нитью едва ли не через всю английскую прозу.

Посмертное участие Вильгельма Завоевателя в литературной полемике, если можно так выразиться, стало не менее значимым, чем его реальная историческая деятельность в XI веке. По сути, для нескольких живших после него поколений он оставался современной политической фигурой.

Ситуация во Франции если и отличается, то несущественно. Вильгельма Нормандского считают там национальным героем. Тем не менее, это не помешало тому, что он же был обвинен во всех смертных грехах и объявлен врагом народа: кальвинисты и революционеры отважились на настоящее варварство — останки герцога были выброшены из оскверненной могилы.

Очевидно, что на вторую половину XI века приходится поворотный момент в истории западнохристианского мира, а Нормандия и нормандцы, вне всяких сомнений, играли в происходящих переменах одну из ключевых ролей. Их завоевание огромного по тем временам королевства привело к перегруппировке политических сил Северо-Западной Европы, что имело далеко идущие последствия как для Англии, так и для Франции. Они способствовали выдвижению папства на главную роль в европейской политике и самым непосредственным образом поддержали движение за проведение церковных реформ. Они же внесли весомый вклад в кардинальное изменение взаимоотношений между Западной и Восточной Европой, последствия которого ощущаются до сих пор. Нормандское завоевание Англии можно расценивать как часть более широкого явления, затронувшего практически все сферы европейской жизни, в том числе и культуру. Общеизвестно, что многие новые культурные идеи и веяния, в частности такие, как создание крупных монашеских орденов и Крестовые походы, песни трубадуров, новые университеты и многое другое, зародились в той части континентальной Европы, центром которой является Франция. Завоевав Англию, нормандцы «привязали» ее к «латинской» Европе, в результате чего ареал распространения культуры романских народов значительно расширился, и в период Ренессанса ее влияние стало доминирующим. И именно благодаря нормандцам в него вошли не только Англия, но и Италия, трансформации которой они во многом способствовали.

Перераспределение силы и влияния было ключевым фактором в процессе европейского политического строительства того времени, и вклад в него нормандцев очень значителен. Однако их выдвижение на первые роли вовсе не было предопределено. Всего за сорок лет до завоевания Англии никаких сколько-нибудь серьезных признаков грядущего возвышения Нормандии не отмечалось. Вряд ли кто-то мог предсказать при появлении на свет новорожденного Вильгельма, что ему суждено покорить королевство и получить прозвище Завоеватель. К моменту завершения его удивительной жизни это стало свершившимся фактом.

В связи с этим возникает ряд вопросов, ответы на которые необходимо найти. Каким образом нормандцам удалось достичь такого могущества, которое они проявили при Вильгельме Завоевателе? Как специфические особенности Нормандии способствовали этому? Наконец, какие аспекты политики герцогства Нормандия привели в конечном итоге к полученному результату? На первый взгляд может показаться, что эти вопросы не совсем относятся к нашей теме. Однако именно попытка ответить на них приводит к важному для нас заключению. Получается, что все бесконечные дебаты о последствиях Нормандского завоевания, по сути, сводятся к спорам по поводу оценки социальных и политических характеристик герцогства, вступившего в 1066 году в открытую конфронтацию с Англией. Изучение событий, описанных в дальнейших главах, подтверждает это со всей определенностью. Расцвет Нормандии конечно же неотделим от деятельности величайшего из ее герцогов. Но очевидно, что воздействием одной, пусть самой исключительной, личности данный процесс объяснить нельзя. Провести более четкую грань между личными и общественными причинами Нормандского покорения Англии и выявить их взаимосвязь — одна из главных задач современной науки в целом и данной книги в частности.

Вильгельм был выдающимся представителем блестящей династии и правил неординарной провинцией Галлия. Многое из того, чего он достиг, в значительной степени связано с тем наследием, которое ему досталось. Его вступление на престол произошло не совсем обычным образом. Вильгельму пришлось вести за наследство серьезную борьбу, воспитавшую в нем мужество и закалившую характер. От исхода этой борьбы, в которую была вовлечена практически вся северная часть Франции, зависело положение нормандских герцогов. И только ее успешное завершение позволило Вильгельму консолидировать Нормандию и опереться на ее потенциал в своих последующих свершениях. Деятельность герцога во многом определялась социальными и политическими тенденциями, возникшими задолго до его коронации. Своими военными успехами в XI веке Нормандия обязана усилению роли светской аристократии, а расширение ее культурного влияния при Вильгельме Завоевателе непосредственно связано с движением за преобразование церкви, которое развернулось в то время в провинции Руан. Заслуга Вильгельма заключалась в том, что он не просто поощрял и старался объединить эти две силы, но и сумел возглавить их. Именно этим объясняются его успехи в управлении Нормандией и необычайное усиление международной роли герцогства.

Вознесение Вильгельма на вершины власти совпало с критическим моментом политического развития Западной Европы, и он сумел направить ход событий в русло, выгодное его герцогству и ему лично. Скандинавская экспансия X–XI веков уже связала судьбы Нормандии и Англии. Это общеизвестно. Однако то, почему в дальнейшем Англия стала частью латинского, а не скандинавского мира, является одним из фундаментальных вопросов. Представляется, что это связано с противоречиями личного и политического характера, негативное воздействие которых на англо-нормандские отношения усиливалось до кульминационного 1066 года, и в решение которых Вильгельм, несомненно, внес большой личный вклад. Завоевание Англии было подготовлено предыдущими историческими событиями и стало возможным благодаря им. Но сама военная операция и создание англо-нормандского королевства непосредственно связаны с именем Вильгельма Завоевателя. Еще в большей степени это относится к выживанию нового государства, способность которого к обороне почти целиком зависела от энергии и способностей правителя. Уместно предположить, что именно забота о сохранении королевства была причиной военных операций, проводимых по обе стороны Ла-Манша, и предпосылкой к конструктивной политической деятельности Вильгельма. Ведь именно в ходе создания и обороны нового государства проявились его незаурядные способности.

В 1066 году Вильгельм стал королем. В XI веке это предполагало получение особого статуса в системе светской и церковной иерархии, и новый король не замедлил воспользоваться открывшимися возможностями. Он сформировал новую английскую аристократию, большинство представителей которой были для Англии иностранцами. Опираясь на нее, он модифицировал структуру английского общества, привнеся в нее новые принципы социальной организации. Примечательно, что и в Англии, и в Нормандии он проявил себя как последовательный сторонник сохранения традиций. В Англии даже в большей степени — уважение обычаев завоеванного королевства и соблюдение его традиций сразу же стало главным принципом для его администрации. С другой стороны, нормандцы привнесли в Англию идеи религиозного возрождения. Английская церковь получила новую модель управления, что позволило ей играть более активную роль в движении религиозного реформирования, которое со временем стало влиять на всю европейскую политику. Религиозная политика Вильгельма, как носителя священного королевского титула, оставалась совершенно самостоятельной, а его роль в европейских церковных делах была не менее значительной, чем в светских.

Самый трудный этап в обороне королевства пришелся на последние двадцать месяцев его правления, и именно его деятельность в этот период чаще всего упоминается как пример благородного и талантливого руководства. Вильгельм не прекращал борьбу до самой своей трагической кончины. Это была жизнь, которую, вне всяких сомнений, можно назвать героической. Неудивительно, что очень скоро люди стали говорить о нем словами, позаимствованными у автора легендарной «Песни о Роланде».

Этот эпический налет, а также противоречивые аргументы, звучавшие в диспутах более позднего времени, мешают беспристрастно взглянуть на его деяния. Есть все основания полагать, что единственно верный способ преодоления этого затруднения состоит в том, чтобы вернуться к изучению непосредственных свидетельств его современников. Именно такая попытка и предпринимается в данной книге. Как ни странно, таких источников, несмотря на то что речь идет о весьма отдаленном периоде, довольно много. Достаточно вспомнить, что сам великий король оставил великолепную запись о королевстве, которое он завоевал, в «Книге Судного Дня», а на гобелене из Байе, сотканном вскоре после английского похода, имеются уникальные миниатюры, рассказывающие об основных событиях его жизни. Весь интересующий нас период довольно полно описан в «Англосаксонских хрониках» и последующих комментариях к ним. Более поздние летописцы, такие, как Вильгельм Малмсберийский, Симеон Даремский, Идмер и так называемый Флоренс Вустерский, также постоянно возвращаются к ним в своих трудах. Дополнительную информацию, свидетельствующую о том, как тесно переплетались судьбы деятелей той эпохи, можно почерпнуть в жизнеописаниях Эдуарда Исповедника и архиепископа Ланфранка, а также из писем последнего. Существует и множество юридических документов. Известно около трехсот государственных и огромное количество частных актов, датированных 1066–1087 годами, то есть составленных в период правления Вильгельма Завоевателя. Причем все они были скопированы либо с оригиналов, либо с реестровых книг. Это только то, что можно найти в Англии. Но не менее ценные свидетельства имеются и по другую сторону Ла-Манша, в нормандских и англо-нормандских документах. Хотя нормандские источники не столь информативны по сравнению с англосаксонскими, они могут дать внимательному исследователю очень много. Например, «Acta» архиепископа Руанского интересна не только сама по себе, но и включает описание множества других работ по нашей теме. У Вильгельма Жюмьежского, чьи наблюдения распространяются до 1070–1071 годов, мы находим добросовестные описания современных ему событий, а трактат Вильгельма Пуатьеского добавляет к ним множество ярких деталей. Настоящая удача, что близкие по духу, но совершенно самостоятельные труды двух этих авторов позже привлекли внимание такого гениального человека, как Ордерикус Виталис. Ордерикус подготовил очень важный комментарий, вошедший в седьмой том хроник Вильгельма Жюмьежского. Позже он включил часть труда Вильгельма Пуатьеского в свой труд «Historia Ecclesiastica», и в результате он превратился в один из важнейших источников по англо-нормандской истории. Нет недостатка и в официальных материалах герцогства. Записи церковных советов Нормандии столь же бесчисленны, сколь информативны. Не менее многочисленны различные документы личного характера, а если покопаться в еще не до конца разобранных архивах Ора и Сен-Мартина, их будет еще больше. Более того, имеется немало указов, подготовленных самим Вильгельмом на территории Нормандии уже после завоевания Англии. Не меньшую ценность представляют и документы, относящиеся к его деятельности до 1066 года. В Англии распространено мнение, что они практически не сохранились. Но это вовсе не так. Известно не менее ста тридцати актов и указов, непосредственно подписанных герцогом Нормандии Вильгельмом или подготовленных с его участием в период между 1035-м и 1066 годами. Это, кстати, вполне сопоставимо с количеством аналогичных документов, относящихся ко всему периоду царствования Эдуарда Исповедника. Так что, если мы знаем об Англии до ее завоевания нормандцами больше, чем о Нормандии того же периода, то не из-за недостатка материалов, а скорее из-за невнимательного отношения представителей английской школы к некоторым из них.

Как бы то ни было, биографу Вильгельма Завоевателя не приходится пенять на недостаток исторических свидетельств. Трудность кроется в их оценке. Самая простая часть работы заключается в выявлении взаимосвязи различных письменных источников. Объективно интерпретировать факты, содержащиеся, например, в «Книге Судного Дня», уже тяжелее. И уж почти совсем невыполнимая задача — дать критический анализ личности XI века, приняв во внимание образ жизни, обстоятельства и реалии того времени. Как раз здесь мы и столкнемся с неравнозначностью и противоречиями источников. В жизнеописаниях Вильгельма Завоевателя очень быстро правда и вымысел сплелись столь тесно, что сегодня не так-то легко их отделить друг от друга. И здесь вполне уместно вспомнить Мабиллона, полагавшего, что историк обязан не только отделять явную правду от явной лжи, но и с большой осторожностью относиться к тому, что не является достоверным наверняка. Поэтому автор данной работы исходил из необходимости проведения критического анализа отдельных фактов и деталей. Это особенно важно, поскольку ни одно исследование не может не опираться на труды предшественников и не испытывать определенного влияния со стороны самых фундаментальных из них. Однако объективный анализ вполне осуществим. Ведь мы имеем дело с достаточно редким случаем, когда отдаленный исторический период можно изучать, наблюдая за последовательно развивавшимися событиями и обстоятельствами жизни одного конкретного человека.

Часть первая

Молодой герцог

Глава 1

Происхождение и право наследования

Вильгельм Завоеватель — герцог Нормандии Вильгельм II, король Англии Вильгельм I — появился на свет в городе Фалэз в 1027-м или 1028 году (по другим данным — осенью 1029 года). Он был незаконнорожденным сыном шестого герцога Нормандии Роберта I и простой горожанки по имени Херлев, о которой известно совсем немного. Авторы, являвшиеся ее современниками, предусмотрительно обходят молчанием вопрос о происхождении матери Вильгельма. Однако более поздние источники сообщают, что отца ее звали Фульберт и что он, возможно, был кожевником. Известно также, что любовная связь девушки с герцогом оказала благотворное влияние как на ее собственную судьбу, так и на судьбы родственников. Отец получил должность при герцогском дворе. Братья — Осберт и Вальтер — упоминаются в качестве свидетелей, присутствующих при подписании важных документов. Сама Херлев вскоре после рождения Вильгельма была отдана в жены виконту Контевиля, которому родила двух сыновей — Одо и Роберта, ставших впоследствии довольно известными людьми. Первый стал знаменитым епископом Байе, а затем графом Кентским, а второй — графом Мортеня, одним из крупнейших английских землевладельцев XI века. Таким образом, потомки этой малоизвестной, но, безусловно, неординарной женщины оказали заметное влияние на ход истории Северо-Западной Европы. Если мать Вильгельма была простолюдинкой, то его отец принадлежал к одной из самых знатных семей Европы. Он являлся прямым потомком Рольфа Викинга, который в 911 году был признан императором Карлом III Простоватым в качестве законного правителя Нейстрии. Его титул и власть последовательно переходили по наследству к сыну — Вильгельму, прозванному Длинный Меч, внуку — герцогу Ричарду I, правнуку — герцогу Ричарду II, деду Вильгельма Завоевателя, умершему через три года после его рождения. Таким образом, немногим более столетия отделяет Рольфа Викинга и его самого знаменитого потомка, столь существенно приумножившего полученное наследство.

Рольф, более известный по франкскому произношению имени как Ролло, скорее всего, имел норвежские корни. Известно, что он был сыном Рёгнвельда, графа Меро, и что до обоснования в Нейстрии он с дружиной викингов совершил множество набегов на прибрежные поселения Франции, Англии и Ирландии. В 911 году, в ходе одного из них, его отряд продвинулся в глубь Галлии по реке Луаре и осадил Шартре. Этот поход закончился тем, что викингам были дарованы земли в долине Сены. Согласно более поздним источникам, король Карл сделал Ролло столь значительное земельное пожертвование после едва ли не дружеской беседы, состоявшейся в Сен-Клер-сюр-Эпт. Но это утверждение доверия не вызывает. Скорее всего, речь идет о каком-то соглашении, накладывавшем определенные обязательства на каждую из противоборствовавших сторон. Как бы то ни было, установлено, что к 918 году Рольф и его сподвижники имели крупные наделы в этом районе, права на которые были официально подтверждены императором. Видимо, в целях закрепления своего нового статуса вскоре Рольф Викинг решил принять христианство. Его крещение архиепископом Руанским также является достоверным фактом.

Могущество новой династии медленно, но верно возрастало. Хроники Жюмьежа, Сент-Уана, Мон-Сен-Мишеля в полном согласии с Флодоаром Реймским указывают, что первоначально она контролировала район между Эптом, Орном и морским побережьем. Между 911-м и 918 годами Рольф присоединил к ним Руан и, соответственно, зависящую от этого города часть морского побережья, а к 925 году продвинул восточную границу своих владений до О. Расширение в западном направлении шло несколько медленнее: к 924 году — до Орна и Вире, и лишь к 943 году (уже при Вильгельме Длинном Мече) — до Кюзнона.

Примечательно, что очерченные границы не совпадают с какими-либо природными препятствиями, что довольно нетипично. На формирование территории Нормандии, правителем которой впоследствии стал Вильгельм Завоеватель, история повлияла в гораздо большей степени, чем география. В Бресле и Эпте на востоке, так же как в Селуне и Кюзноне на западе, практически нет больших рек, а южная граница в Аври, обозначенная крепостями Нонанкорт, Тилльери и Вернюиль, по сути, представляет собой лишь стратегическую оборонительную линию. С другой стороны, провинция делится практически на две равные части Сеной, по которой через спорные земли Вексена можно было приплыть в самый центр Франции. В ее нижнем и верхнем течениях всегда существовали переправы, связывающие Нормандию с Бургундией и Руан с Парижем. Даже расстояние от Руана до Орлеана не столь велико, и сколько-нибудь значительных водных преград между ними также не имеется. Нормандия XI века, несмотря на свою обособленность, имела устойчивое сообщение с остальными частями Франции. Через нее проходили два старинных галльских торговых пути, ведущих к побережью Английского канала: первый — из Марселя и Леона через Париж и Манте, второй — из долины Луары через Тур, Се и Байе. Неотъемлемой частью обоих являлась Сена. Вполне естественно, что долина этой реки была местом постоянного обмена как товарами, так и идеями.

Непонятными с географической точки зрения являются не только границы провинции, но и единство ее отдельных частей. Нижняя Нормандия по ландшафту разительно отличается от Верхней. Восточные районы расположены вокруг Сены в ее нижнем течении со всеми связанными с данным фактором последствиями. Каждый из них, конечно, имеет свои особенности, но в целом это сельскохозяйственный регион, покрытый полями пшеницы и фруктовыми садами. К западу картина резко меняется. По мере приближения к Бретонскому массиву культурные растения все чаще сменяются зарослями дикого вереска, и сама местность скорее воскресит в памяти горные перевалы Бретани, чем долину Сены. В Нижней Нормандии очень сильно ощущается влияние холодного моря, и выглядит она менее обжитой. Западное побережье Котантена, скалистое и малодоступное, сливается с северной частью Бретонского побережья и могло бы служить естественной границей единой провинции. А пересечение двух береговых линий могло бы стать отличным местом для ее столицы. Попытки воплотить этот предложенный природой проект предпринимались, но не увенчались успехом. Кюзнон и по сей день остается западной границей Нормандии. Различия между двумя частями провинции, которую унаследовал Вильгельм Завоеватель, однажды чуть не привели к краху. Но он получил то, что получил. Исторические факторы при формировании Нормандии оказались сильнее географических, и действовать они начали задолго до XI века.

Римские наместники первыми поняли, что большая береговая дуга между О и Барфлье может объединить расположенные вдоль нее земли. Римляне образовали здесь административную провинцию, которая, согласно официальному реестру «Notitia Provinciarum et Civitatum», к 400 году включала территории, расположенные вокруг семи городов: Руана, Байе, Авранша, Эврё, Се, Лизье и Котанса. Новый статус территории, как и повсюду в Галлии тех времен, был закреплен созданием в ней церковных епархий. В конце IV века Руан стал резиденцией архиепископа. Есть все основания полагать, что еще раньше, в начале IV века, было основано епископство Байе. Известно, что епископы Авранша, Эврё и Котанса принимали участие в Лионском соборе 511 года, с 533 года в различных текстах начинает упоминаться епископ Се, а с 538-го — Лизье. До конца VI века епископства создавались во всех округах римских империй. Очевидно, эта традиция была перенесена сначала на управляемую Меровингами Нейстрию, а затем далее и, таким образом, оказала влияние на всю последующую историю Нормандии. Еще в IX веке, когда начались опустошительные набеги викингов, провинция воспринималась сугубо в рамках, определенных римлянами. Такое восприятие сохранилось и в XI веке, но уже из-за границ архиепископства Руан и входящих в него шести епископств.

К 933 году новые правители этих земель распространили свое господство на всю территорию бывшей римской провинции, но выйти за ее пределы не смогли. Это ограничение не менее примечательно, чем сама стремительная экспансия. Получается, что за сто лет до появления на свет Вильгельма Завоевателя его скандинавские предки могли успешно действовать только на строго ограниченной территории. И отнюдь не из-за естественных географических препятствий. Возникает вопрос, не связано ли это с изменениями, произошедшими здесь в IX–X веках в результате притока в Нейстрию переселенцев из Скандинавии.

Тот факт, что Нормандия в 1066 году отличалась от остальной Галлии, никто не оспаривает. Традиционно причину этого видели во вторжении сюда скандинавов. Попробуем проверить данную гипотезу. Сколько сподвижников Рольфа прибыло вместе с ним в Нейстрию, неизвестно. Но хорошо известно, что их соотечественники регулярно появлялись в этих местах на протяжении предшествующих ста лет. Современники рассказывают об исключительной жестокости набегов викингов на долину Сены. А более поздние нормандские хроники единодушно повествуют о страшных опустошениях и уменьшении численности населения, ставшем их следствием. Конечно, подобные источники склонны к преувеличениям, но полностью игнорировать изложенные в них факты нельзя. Более того, описанные в них набеги не прекратились и после появления Рольфа. Известно, что самая существенная миграция в этом регионе приходится на середину X века, а на его конец приходится целый ряд крестьянских мятежей. И есть все основания полагать, что волнения эти были вызваны недовольством крестьян-воинов, привыкших к личной свободе, теми ограничениями, с которыми они столкнулись, оказавшись в Нормандии.

К аналогичным выводам приводит изучение церковных источников. Более поздние авторы пишут о серьезном ущербе, который причинили язычники христианству в Нейстрии. В начале X века деятельность Руанской епархии была практически парализована, и сама она существовала лишь формально. Неопровержимое доказательство тому — пробел в официальном списке католических епископов Нормандии, приходящийся на этот период. Можно предположить также, что епископы Котанса в X веке утрачивают связь с районом, оказавшимся во власти язычников, и именно стремлением к ее восстановлению объясняется последовательное пребывание пятерых из них в Руане. Ситуация в Авранше была столь же плачевна, а епископ Се в конце X века, чтобы восстановить кафедральный собор, был вынужден разобрать каменную кладку городских стен. Монашество пострадало в еще большей степени — в конце X века на территории Нормандии не было ни одного монастыря.

Все это наводит на мысль о том, что, несмотря на крещение Рольфа, представители династии Викингов лишь формально отреклись от своего языческого прошлого. Не исключено, что сам Рольф незадолго до смерти вновь обратился к религии предков, а возрождение язычества после убийства его сына Вильгельма Длинного Меча в 942 году является непреложным фактом. На несколько лет провинция превратилась в арену столкновений противоборствующих группировок викингов, и даже в первые годы правления внука Рольфа Ричарда I борьбу за восстановление в ней порядка вел не герцог, а французский король Луи д'Отр-Мер. Летописи сообщают, что он в 942 году разгромил язычника Сихтрика, а в 945-м году потерпел поражение от руки викинга Гаральда. Даже шестнадцать лет спустя противостояние продолжалось, о чем свидетельствуют сообщения «об ужасной войне», по описаниям схожей с кровавыми столкновениями IX века, которая разразилась в провинции между 945-м и 965 годами. Кризис был разрешен путем заключения нового договора. В 965 году герцог Ричард I и Лотарь подписывают Гисорский пакт, и практически сразу же после этого «с одобрения короля» начинается восстановление монастыря Мон-Сен-Мишель. Судя по всему, этот пакт сыграл в истории Нормандии не менее значительную роль, чем договор 911 года между Рольфом и Карлом Простоватым.

С момента его заключения позиция правителей из династии Викингов начинает меняться. Они постепенно налаживают связи со светскими и церковными властями Галлии, а население провинции перестает сопротивляться влиянию католичества и латинской культуры. Но и в этот период Нормандия все еще остается своеобразной периферией скандинавского мира, с которым ее связывают не только коммерческие интересы, но и участие в походах викингов. Так, в конце X века английский король Этельред II выказывал свое неудовольствие по поводу набега на его земли викингов, а также того гостеприимного приема, который был оказан нападавшим в портах Нормандии. В Реймских хрониках 966 года герцог Нормандии описывается не иначе как вождь викингов. Еще больше впечатляет сообщение о том, что всего за пятнадцать лет до рождения Вильгельма его прадедушка Ричард II радушно принимал в Руане, столице архиепископства, гостей-язычников из Скандинавии, которые незадолго до того под предводительством Олафа и Лакмана совершили опустошительный набег на Северо-Западную Галлию.

Однако не следует переоценивать роль скандинавов в становлении Нормандии. До сих пор открытым остается вопрос о наличии в Скандинавии населения в количестве, достаточном для обеспечения столь масштабной миграции. Кроме того, более детального изучения требует ситуация, сложившаяся в самой Нейстрии. Топонимическое исследование названий географических объектов Нормандии, встречающихся в текстах X–XI веков, выявило на удивление большое количество слов, имеющих гибридное латинско-скандинавское происхождение. Как минимум, это свидетельствует о широкой распространенности поселений крестьян-воинов, пришедших из Скандинавии. Особенно примечательно, что чаще всего такие языковые гибриды встречаются в названиях крупных земельных владений. Это же исследование позволяет сделать вывод о том, что расселение скандинавов не было равномерным, — в частности, на западе их присутствие было гораздо заметнее, чем на востоке. Уже во второй четверти X века скандинавская речь считается в Руане чем-то устаревшим, но сохраняет значение в Байе. Последующая культурная ассимиляция произошла очень быстро и была практически полной. Это позволяет говорить, что в политическом и административном плане герцогство Нормандия стало полноправным преемником Нейстрии Каролингов.

Можно найти и другие доказательства этой преемственности. С этой целью обратимся к позиции церкви. Основной ее задачей, без сомнения, являлось сохранение в Нейстрии христианских традиций. Поэтому главным пунктом соглашений 911–912 годов становится крещение Рольфа. Это налагало на него определенные обязательства в отношении принятой религии, которые он пусть далеко не полностью, но все-таки выполнял. Его деятельность по восстановлению «прежней церковной жизни Нейстрии», скорее всего, преувеличена симпатизировавшими династии авторами. Но неоднократные пожертвования храмам, в частности руанскому Сент-Уану, безусловно, имели место. Репутация покровителя церкви, которая закрепилась за его сыном Вильгельмом Длинном Мече, пусть и слегка приукрашенная впоследствии, базируется на вполне реальных фактах. Свидетельства о его богоугодных делах даже стали основой для легенд, согласно которым Вильгельм намеревался восстановить нейстрийские монастыри и едва ли не лично участвовал в строительстве одного из них в Жюмьеже.

В 965 году этот процесс получает мощный импульс. Пакт Рольфа и Лотаря ознаменовал начало периода приобщения священства Нормандии к движению монастырских реформ. Причем происходит это по инициативе герцога. В конце X века Мэйнар проповедует здесь идеи святого Жерара из Гента. В начале XI века Вильгельм Вольпианский, прибывший из Дижона по приглашению герцога, начинает активную проповедь учения клюнийцев{1}. Ко времени прихода Вильгельма Завоевателя к власти при непосредственной поддержке династии Викингов было восстановлено четыре крупнейших монастыря Нейстрии и создано несколько новых. В 990 году Ричард I издает указ, направленный на восстановление всех прав Руанской епархии. Процесс религиозного возрождения продолжился и при Вильгельме. Об этом, а также о влиянии данного процесса на характер Нормандского завоевания Англии будет подробно рассказано в последующих главах. Пока же отметим, что унаследованная Вильгельмом герцогская власть имела серьезную поддержку церкви и опиралась на возрожденные ею старинные традиции.

Преемственность Нейстрии Каролингов и Нормандии отчетливо прослеживается не только в политической структуре герцогства, но и в том, как она развивалась до и во время правления Вильгельма. Практически не вызывает сомнений, что Рольф Викинг получил от Карла Простоватого земельные владения на правах графа, и именно этот титул носили первые представители династии. В отношении Рольфа и Вильгельма Длинного Меча формальных подтверждений этого факта не существует из-за отсутствия собственноручно подписанных ими документов. Как к графу Руана обращается к Ричарду I латинская элегия, написанная на смерть его отца. Примерно с этого времени титул «граф» начинает встречаться и в официальных документах. Известны указ Ричарда I, датированный 990 годом, который он подписал как «граф и консул», и не менее девяти государственных документов времен Ричарда II, в которых он также именуется графом. Эта традиция сохранялась довольно долго. Как о графе писали даже об отце Вильгельма Завоевателя Роберте I, а в ряде случаев и о нем самом. Обращение «герцог» начинает доминировать в источниках, касающихся представителей династии, лишь с середины XI века.

Конечно, в значительной степени это было простой формальностью и данью традиции. Но не следует забывать, что графский титул не только узаконивал новое социальное положение династии Викингов, но и давал ей определенные привилегии. При Каролингах графы на управляемой ими территории осуществляли судопроизводство и собирали налоги, в том числе с находящихся на ней королевских поместий. Эти права, естественно, получили и Викинги, и нет никаких сомнений, что они ими пользовались тогда и таким образом, как это было выгодно. С крушением центральной власти графы стали почти независимыми правителями и фактическими собственниками имперских земель. Это происходило по всей Северной Галлии. Но в Нейстрии сложилась особо благоприятная для правящей семьи ситуация. Продолжавшиеся десятилетиями столкновения с Викингами и стремительное расширение владений самого Рольфа в 919–933 годах привели к тому, что на огромном пространстве, заключенном между Бресле, Кюзноном, Эврё и морским побережьем, не осталось ни одного феодала, который мог бы оспаривать властные полномочия графов Руана. Значение этого фактора для становления герцогской власти в том виде, в каком она досталась Вильгельму Завоевателю, трудно переоценить. Когда он стал герцогом, графские семьи в Нормандии уже были. Но все они получили титул незадолго до того и были напрямую связаны с Викингами.

Первым человеком, возведенным в графское достоинство в самой Нормандии, был Родульф Иврский — единокровный брат герцога Ричарда I. Произошло это между 1006-м и 1011 годами. Вскоре после этого графами, скорее всего по факту рождения, стали несколько детей Ричарда. Известно, что архиепископ Роберт Руанский также имел титул графа Эврё, который в 1037 году унаследовал его старший сын Ричард. В 1015 году графами стали двое незаконнорожденных сыновей герцога Ричарда I — Годфри и Вильгельм. В свою очередь, их сыновья — Жильбер и Роберт — известны как графы Бриона и О. То же происходило в Нижней Нормандии. На 1027 год приходится сообщение об основании на крайнем западе провинции графа Роберта, судя по всему еще одного незаконнорожденного отпрыска любвеобильного Ричарда I. Видимо, официально он считался графом Мортеня, поскольку именно этот титул носил его предполагаемый сын Вильгельм, умерший в 1050 году. Кроме вышеперечисленных, известно о появлении до 1050 года только двух новых нормандских графов — Роберта Хьемуа (возможно, этот титул носил отец Вильгельма Завоевателя до того, как стал герцогом) и Вильгельма Аркезского, сына Ричарда II.

Очевидно, что описанная система создания лояльной аристократической прослойки имела своей целью укрепление власти герцогов, как законно перешедшей к ним от Каролингов. Одновременно она была направлена и на укрепление обороноспособности Нормандии. Чтобы убедиться в этом, достаточно присмотреться к самым ранним пожалованиям. Первые графы при Викингах появились в Иври, О и Мортене, то есть в приграничных районах их владений. Кстати, именно эти районы впоследствии стали главной опорой Вильгельма Завоевателя во время его вторжения в Англию. Появление в первой половине XI века вассальных по отношению к ним графов способствовало осознанию правителей Нормандии себя как суверенов. Причем это полностью укладывалось в русло официально декларируемой политики преемственности и продолжения традиций. В результате влиятельность династии Викингов еще больше возросла.

К схожим выводам приводит и рассмотрение вопроса о виконтах, наличие которых было еще одной характерной чертой социальной жизни Нормандии XI века. Так как правитель рассматриваемой территории длительное время носил графский титул, вполне естественно, что виконты появились здесь раньше вассальных ему графов. Виконт Аркеза, например, упоминается задолго до образования там графства. То же можно сказать о виконтах Котантена, Авранша и Бессена. Судя по всему, такая ситуация была распространена повсеместно. Известно, что между 1015-м и 1035 годами было не менее двадцати виконтов, а вскоре их количество увеличилось. Виконты являлись представителями власти на местах, а также на ранних этапах исполняли обязанности чиновников суда (позже их сменили официальные представители владетельных семей провинции). Положение виконтов Нормандии, таким образом, было не совсем обычным: они являлись вассалами не местных графов (что предусматривал их титул), а непосредственно графа Руана, то есть герцога.

Специфическая черта самих графств и виконтств заключается в том, что они никогда не создавались путем передела земель, но всегда в рамках исторически сложившихся регионов и фактически воспроизводили административное деление Нейстрии Каролингов. Например, отец Вильгельма Завоевателя, будучи графом Хьемуа, получил в управление именно тот район, описание границ которого можно встретить во множестве текстов времен Меровингов и Каролингов. А графство Эврё было идентично старому Эврёксину, бывшему самостоятельной административной единицей уже в VIII веке. Схожую картину представляют и границы виконтств. В частности, Котантен упоминается в описании подвигов святого Маркуля, жившего в VI веке. Примерно тогда же, а может, и ранее определились границы Авранша и Бессена. Церковные власти Нормандии придерживались того же принципа, что и светские. Границы епархий, несмотря на последующие деления и укрупнения, в целом остались такими же, какими были до Викингов.

Напомним, что при Каролингах основной административной единицей Нейстрии оставался римский пагус. Еще до появления здесь Рольфа пагусы в Галлии. как и в других частях бывшей Западной Римской империи, начали распадаться, однако происходило это постепенно и продолжалось, как минимум, до конца X века. Особый статус, который получили Рольф и его соратники при обосновании в Нейстрии, позволял остановить или, по крайней мере, затормозить этот процесс, повсюду набиравший обороты. Судя по всему, Викинги этой возможностью воспользовались. Они сохранили пагусы, но передали их под управление своих представителей. Известно, например, что в начале второй четверти XI века герцог Ричард III (дядя Вильгельма Завоевателя) сделал свою жену Адель правительницей пагуса, расположенного на севере Котантена. И именно эта территория стала к 1040 году графством Аркез. Возможно, речь идет о способе маскировки новых феодов и величины земель, пожалованных Викингами своим соратникам за службу. В любом случае очевидно стремление к сохранению идентичности границ новых земельных наделов и административных единиц Нормандии XI века со старыми. Возможно, это давало представителям правящей династии какие-то преимущества в борьбе за власть. События раннего периода герцогства Вильгельма Завоевателя, которые будут описаны ниже, данный вывод полностью подтверждают.

Политика сохранения границ административных и церковных округов Нормандии наводит на мысль о наличии неких обязательств, которые имели герцоги перед королевским домом к моменту появления на свет будущего Завоевателя. Основа отношений герцогства с остальной Францией, естественно, были заложены при Рольфе. Смысл пунктов грамоты, выданной ему Карлом III при пожаловании земель, до сих пор является предметом споров, но абсолютно понятно, что документ накладывал на получателя обычные для того времени вассальные обязательства. Конечно, Рольф и его наследники следовали им далеко не всегда, но полностью игнорировать не могли. Вполне возможно, что именно с признанием данных обязательств связаны прибытие в Руан в 942 году Луи д'Отре-Мера и последующее убийство пригласившего его Вильгельма Длинного Меча. То же можно сказать и о похищении по приказу французского короля юного герцога Ричарда I. Хотя история содержит много явно вымышленных моментов, ее смысл очевиден — сюзерен приказывает привести на свой суд наследника скончавшегося вассала.

Для понимания ситуации еще важнее то, что права сюзерена, ранее то отвергаемые, то признаваемые, были безоговорочно перенесены на Капетингов. По мере усиления влияния этой семьи знаки внимания, оказываемые ей Викингами, становились все более очевидными. В 968 году Ричарда I формально уже признает Гуго Великого своим господином. А после коронации Гуго Капета в 968 году французские короли обращаются к герцогам Нормандии исключительно как к вассалам. Известно, что дед Вильгельма Завоевателя герцог Ричард II тщательно выполнял все связанные с вассалитетом обязанности. Положительные результаты такой политики сказались очень скоро. Дружеские отношения помогли обеим династиям выжить и сохранить влияние. Через три года после рождения Вильгельма, в 1031 году, молодой король Франции Генрих I, власть которого покачнулась в результате интриг его матери Констанции, нашел убежище в Руане. Вернуться на трон ему помог герцог Нормандии, к которому он обратился за помощью. В 1047 году Генрих I, в свою очередь, выступает на стороне нормандского вассала, помогая молодому герцогу Вильгельму подавить вспыхнувшие в его владениях волнения.

Нормандская династия участвовала и в жизни других частей Галлии. У нее установились хорошие связи с герцогами Бретани. В первой трети XI века дружба закрепляется двумя важными брачными союзами. Хависа, дочь герцога Нормандии Ричарда I, стала женой Жофрея Ренского, впоследствии получившего титул графа Бретани. А чуть позже Ричард II Нормандский женился на сестре Жофрея Юдит. То, что эти свадьбы состоялись почти одновременно, а также ряд других обстоятельств позволяет предположить, что речь идет о реализации некоего плана, разработанного представителями обеих династий в целях защиты общих интересов. Дальнейшие события это предположение полностью подтверждают. В 1008 году Жофрей отправился в паломничество и умер. Его сыновья Алан и Удо были еще слишком малы, чтобы претендовать на престол. Но опекунство над ними получила мать-нормандка, что предоставило ее брату Ричарду II возможность вмешиваться в дела Бретани. А после смерти Ричарда II (в первые годы правления Вильгельма) схожую роль, но уже в Нормандии сыграл старший сын Жофрея Алан III Бретонский.

Очевидно, что герцогство Нормандия в том виде, в котором его унаследовал Вильгельм Завоеватель, состояло из множества разнородных элементов, что являлось результатом взаимодействия двух противоположных тенденций. Хотя и не ключевую, но весьма заметную роль в его формировании сыграл скандинавский фактор. По крайней мере, именно ему провинция обязана своими существенными отличиями от других частей Галлии. Да и само появление династии, к которой принадлежал Вильгельм, — результат скандинавской экспансии. С другой стороны, Викинги с самого начала старались не искоренять сложившиеся до их прихода традиции, а опираться на них в государственном строительстве. Земли будущего герцогства были пожалованы им королем. Его административная система осталась практически такой же, как при Каролингах. Герцоги Нормандии ассоциировали себя с французским королевским домом Капетингов и связывали свое будущее с укреплением христианской епархии Руан. Более того, именно после Гисорского пакта, который, в принципе, является свидетельством победы Викингов, скандинавское влияние на этот регион Галлии начинает постепенно ослабевать. В период между 965-м и 1028 годами Нормандия ускоренно приобщается к латинско-христианской цивилизации, частью которой была остальная Франции. Те нормандцы, которые под руководством Вильгельма сумели в третьей четверти XI века изменить ход истории Англии, по языку, культуре и политическим взглядам были настоящими французами.

Таким было герцогство, власть над которым унаследовал будущий Завоеватель. Но как получилось, что эта власть досталась незаконнорожденному юноше из города Фалэз? Как ему удалось удержать ее? Наконец, каким образом он сумел усилить Нормандию настолько, что она оказала влияние на развитие всего западнохристианского мира?

Глава 2

Юность и вступление на престол

О детстве Вильгельма практически ничего не известно. Вероятнее всего, он провел его в Фалэзе почти в полной безвестности. Более поздние легенды утверждают, что его высокое положение признавалось уже тогда, и было немало признаков, свидетельствовавших о его будущем величии. Но документальных подтверждений подобных рассказов нет. Потомкам нравятся романтичные истории, связанные с рождением Вильгельма, но они имеют мало общего с реальностью. На самом деле Вильгельм, которого впоследствии с полным на то основанием величали «Завоевателем» и «Великим», для своих современников был поначалу не более чем Вильгельм Бастард. Нет никаких оснований полагать, что в детстве кто-то всерьез рассматривал его как наследника герцога Нормандии. Это следует хотя бы уже из того, что Роберт I не женился на Херлев, а следовательно, не узаконил права ее сына.

Однако как раз в это время в Нормандии произошли события настолько неожиданные и важные, что у Вильгельма появилась возможность претендовать на наследство отца и уже в юности стать герцогом. Его дед Ричард II, скончавшийся 23 августа 1026 года, правил Нормандией почти двадцать лет. У него и его законной жены Юдит Бретонской было шестеро детей: три дочери и три сына. Старший сын в полном соответствии с законом стал герцогом Ричардом III. В момент смерти отца ему было около восемнадцати лет. Своему брату Роберту, будущему отцу Вильгельма Завоевателя, Ричард пожаловал графство Хьемуа. Однако Роберта это не устраивало. Оспаривая решение брата, он демонстративно обосновался в Фалэзе. Их отношения становились все более напряженными, временами перерастая в открытые вооруженные столкновения. И вдруг в начале августа 1027 года Ричард III неожиданно умер. Естественно, потомки обвинили Роберта в братоубийстве. Доказать это, конечно, невозможно, но в том, что он причастен к смерти брата, практически никто не сомневается. У Ричарда III остался законный наследник — малолетний сын Николас. Однако ребенка сразу же после смерти отца отправили в монастырь, а шестым герцогом Нормандии стал Роберт.

Учитывая эти обстоятельства, нет ничего удивительного в том, что начало девятилетнего правления Роберта сопровождалось серьезными волнениями. Его противоборство с братом разделило герцогство и спровоцировало беспорядки. Положение усугублялось тем, что новые феодалы решили воспользоваться неразберихой в своих интересах, расширив свои владения за счет соседей. Проигравшие в этой борьбе покидали Нормандию и отправлялись на поиски лучшей доли в чужие края. Особенно заметен в это время приток нормандских рыцарей на юг Италии. Есть сведения и о том, что некоторые представители светской аристократии обогащались за счет присвоения церковных богатств, и происходило это при попустительстве центральной власти. Монастырские документы и хроники той поры переполнены жалобами, в том числе и на действия Роберта I. Это привело к кризису в отношениях церковной и светской администраций. В 1028 году молодой герцог осадил пытавшегося вразумить его архиепископа Руанского в Эврё и вынудил последнего отправиться в изгнание. В ответ архиепископ наложил на Нормандию интердикт — запрет на ведение богослужений в храмах. В довершение всех бед Роберт I оказался в состоянии войны со своим кузеном Аланом III Бретонским, который также предъявлял претензии на герцогский трон (видимо, как сын нормандской принцессы). В результате сложилась крайне опасная ситуация, которая, по образному выражению Гуго Флавиньи, могла погрузить Нормандию в «непроглядную тьму анархии». Но этого, к счастью, не произошло. Уже к 1031 году «тьма» начала рассеиваться. Главная заслуга в этом принадлежала архиепископу Руанскому, человеку примечательному во многих отношениях. Брат герцога Ричарда II, он возглавил метрополию в 989 году и с тех пор играл весьма заметную роль в управлении Нормандией. Его подписью скреплены не менее четырнадцати герцогских хартий. С его именем связывают основание будущего монастыря Сент-Олаф. Он же известен как прославившийся щедростью покровитель аббатства Сен-Пэр в Шартре. Очевидно, что его интересы не ограничивались церковными проблемами. Он был женат на женщине по имени Херлев и имел трех сыновей: Ричарда, Ральфа и Вильгельма. Роберт Руанский был единственным во всей Нормандии человеком, который мог воздействовать и на представителей герцогской семьи, и на светских феодалов, и на священнослужителей. Если кто-то имел шансы умиротворить Нормандию, то только он. Видимо, в конце концов, это понял и молодой герцог. И к чести архиепископа, дядя, забыв прошлые обиды, помог племяннику.

В 1030 году Роберт Руанский вернулся из изгнания, отменил интердикт, и положение в Нормандии начало медленно, но верно стабилизироваться. В связи с этим большой интерес вызывает договор, подтверждающий право кафедрального собора Руана на владение движимым и недвижимым имуществом. Документ подписан архиепископом и герцогом и формально является актом, свидетельствующим об их примирении. Вскоре благодаря Роберту Руанскому прекратилась и Бретонская война. Архиепископ организовал в Мон-Сен-Мишеле встречу своих враждующих племянников и убедил их заключить перемирие. Все условия достигнутого тогда соглашения не известны, но очевидно, что оно включало признание Аланом III герцога Роберта I в качестве главы нормандского правящего дома. Но важнее было то, что оно восстанавливало те доверительные отношения между двумя династиями, которые сложились при Ричарде II. Выгода была обоюдная. Алан III получил возможность заняться подавлением собственных противников, которые начали поднимать головы в Бретани. Роберт I освободился от забот по защите западной границы своего герцогства и мог рассчитывать на поддержку Алана в решении внутренних проблем Нормандии. Вполне естественно, что Роберт Руанский оставался ключевой фигурой в правительстве до своей смерти в 1037 году. За это время он успел еще немало сделать и для укрепления герцогской власти, и, что нам интереснее, для создания условий, обеспечивших приход к власти Вильгельма Завоевателя.

Одним из следствий вышеописанных событий было появление в Нормандии очень влиятельной политической группировки, состоявшей из земельных магнатов, которые поддержали Роберта I в период междоусобицы. Ее негласным лидером являлся граф Бриона Жильбер, внук герцога Ричарда I и представитель семьи, считавшейся одной из самых знатных не только в Нормандии, но и в Англии. Это был человек, амбиции которого были столь же велики, как его земельные владения, занимавшие чуть ли не всю центральную часть герцогства. Кроме того, он дружил с молодым герцогом и даже неоднократно подтверждал его подпись на важных государственных документах. Но он был не единственной примечательной личностью, входившей в ближайшее окружение Роберта I. Не менее любопытна фигура брата жены Ричарда I — Осберна, представителя одной из самых богатых семей Нормандии, который за период гражданской войны сумел еще больше расширить свои владения. Немаловажным представляется и тот факт, что он являлся стюардом Роберта I, то есть управляющим его хозяйства.

Герцогская власть продолжала укрепляться, хотя рецидивы недавних раздоров и анархии давали о себе знать еще довольно долго. Так, уже после примирения со своим дядей Роберт I был вынужден применить вооруженную силу против епископа Байе Гуго, который отказался выполнять его приказы и заперся в своем замке в Иври. Но это было скорее исключением, чем правилом. Авторитет Роберта I на заключительном этапе его правления был высок как в самом герцогстве, так и за его пределами. Правители соседних земель предпочитали иметь его в качестве союзника или, по крайней мере, обеспечить отношения нейтралитета. Мы еще затронем вопрос об отношениях с Кнутом Великим, но стоит напомнить, что и король Англии Этельред II с женой и двумя сыновьями искал убежища в Нормандии. Известно также, что какое-то время при нормандском дворе находился Болдуин IV Фламандский. В 1031 году Роберт I сумел обеспечить сбор всех причитающихся королю Франции податей и мог теперь с полным правом рассчитывать на его поддержку. Внутри герцогства он имел твердую опору в лице набирающей силу новой аристократии и пользовался поддержкой самого влиятельного человека в Нормандии архиепископа Руанского.

Такова была обстановка к 1034 году, когда герцог неожиданно объявил о намерении отправиться в паломничество. Это решение многих смутило, так как для его принятия не было никаких веских оснований. Но Роберт был непреклонен. Его не остановило даже то, что против его поездки решительно высказывались практически все крупнейшие землевладельцы, составлявшие его ближайшее окружение. С точки зрения логики современного человека понять и объяснить этот поступок трудно. Можно лишь напомнить, что речь идет о каком-то странном для нас, но не редком для того времени явлении. В 1002 году в Святую землю отправляется замаливать грехи Фалк Нерра, граф Анжу, снискавший у современников прозвище Грозный. Шесть лет спустя то же самое сделал Жофрей Бретонский. Чуть позже брат английского короля Гарольда II Свейн Годвинсон, которого даже собственные соратники осуждали за буйный нрав и жестокость, направился в Иерусалим и погиб от холода в Анатолийских горах. И это лишь наиболее известные и трагические примеры. Люди XI века жили в атмосфере постоянной борьбы и религиозных убеждений. Первое заставляло их совершать страшные поступки, второе — накладывать на себя почти столь же строгие епитимьи. Нет ничего удивительного, что желание стать пилигримом охватывало очень многих. В Нормандии паломнические традиции ко времени герцогства Роберта I, судя по всему, были уже довольно сильны. Источники сообщают, например, о большом количестве нормандских пилигримов, направлявшихся в южноитальянский город Монте-Гаргано, чтобы поклониться мощам святого Михаила. Известно, что участие в снаряжении одной из таких паломнических экспедиций, возглавляемой аббатом прихода Сен-Ванн Ричардом, принимал участие сам герцог. Не исключено, что уже тогда его мучило чувство вины, которую, по современным ему представлениям, можно было загладить только с помощью тяжелого паломничества. Более поздние авторы однозначно указывают, что он отправился в Иерусалим, чтобы замолить грех братоубийства. Но даже если это не совсем так, нет ничего удивительного в том, что молодой, но уже много повидавший в жизни человек увлекся романтикой странствования к Святой земле.

Приняв твердое решение, он собрал для совета самых могущественных нормандских аристократов во главе с архиепископом Руанским. Участники съезда пытались переубедить его. Они доказывали, что неразумно оставлять без правителя герцогство сразу после многолетней гражданской войны, которую с таким трудом удалось прекратить. С полным на то основанием говорилось, что в Нормандии на текущий момент нет человека, которому можно было бы безоговорочно доверить защиту интересов самого Роберта и, что еще опаснее, нет преемника, который мог бы бесспорно претендовать на престол, в случае если он не вернется. С последним аргументом герцог вроде бы согласился. Но ответом на него стало появление в зале его незаконнорожденного сына Вильгельма и просьба признать мальчика законным наследником. Присутствующим ничего не оставалось делать, как выполнить ее. Они дали обычную в подобных случаях клятву верности и уважения будущему сюзерену. Довольный Роберт вскоре покинул Нормандию и больше ее уже никогда не увидел.

История его паломничества очень быстро дополнилась легендами. Рассказывают, что Роберт выехал из Руана в сопровождении блестящей свиты и его доброта и богатство потрясли даже самого «императора Востока». К этому присовокупляются похвалы в адрес набожности герцога-пилигрима и описания щедрых даров, которые он доставил к Гробу Господню. Впрочем, относиться к этому как сплошному вымыслу было бы тоже несправедливо. Известно, что и другие нормандские герцоги выделяли крупные пожертвования для Святой земли. Видимо, мы имеем дело с собирательным образом, базирующимся на частично достоверных, а частично вымышленных фактах. Решение Роберта I отправиться в паломничество не могло не возбудить фантазию современников, а его трагический финал тем более. Возвращаясь из странствия, герцог скончался от смертельной болезни, которая настигла его в Малой Азии. Существует версия, что он был отравлен. Но она появилась не ранее 1053 года и, скорее всего, является вымыслом. Доподлинно можно утверждать только то, что шестой герцог Нормандии Роберт, названный потомками Великолепным, умер в первых числах июля 1035 года в Никее Битинийской.

Власть в Нормандии формально перешла к Вильгельму, но шансов удержать ее тогда было совсем немного. Мало того что ему было всего семь лет, так он еще был и незаконнорожденным, поэтому споры о правомерности его возведения на престол были практически неизбежны. Тем, что в 1035 году герцогом стал именно он, будущий Завоеватель, прежде всего был обязан небольшой группе феодалов, входивших в ближайшее окружение Роберта I. По сути дела, его ангелами-хранителями стали те же люди, которые в свое время помогли удержаться на троне его отцу: архиепископ Руанский, граф Бретани Алан и Осберн, продолжавший занимать влиятельную должность герцогского стюарда. Помимо них необходимо упомянуть некоего Турчетила (в другом варианте — Турольда), которого источники называют «педагогом» и даже «кормильцем» малолетнего герцога. О том, какие обязанности подразумевала эта странная должность, практически ничего не сообщается. Сам Турчетил известен как человек, оказывавший ценные услуги Вильгельму Завоевателю в более поздние годы его правления, и как родоначальник аристократической семьи, сыгравшей заметную роль в истории Нормандии и Уэльса. К рассматриваемому периоду он был владельцем земель в Нёфмарше. Похоже, что по общественному положению он было гораздо ниже других «наставников» юного Вильгельма, но внутри их узкого круга он по каким-то не очень понятным причинам считался довольно значительной фигурой.

В критической ситуации лета и осени 1035 года все зависело от позиции архиепископа Руанского. Он и сам мог претендовать на герцогскую корону, но не стал. Возможно, в силу преклонного возраста, возможно, из-за церковного сана. В результате он оказался как бы над кризисной ситуацией, что расширило его возможности контроля над ней. Впрочем, они и до этого были достаточно велики. Архиепископ Руанский еще со времен Рольфа традиционно играл особую роль при дворе герцога, а Роберт являлся не только архиепископом, но и владетельным сеньором земель графства Эврё. Кроме того, он был первым советником предыдущего герцога. Именно он сумел обеспечить мир между Нормандией и Бретанью, благодаря чему теперь мог обеспечить поддержку Вильгельма со стороны Алана III. И наконец, только у архиепископа Руанского были устойчивые связи с королевским домом Франции, что в 1035 году имело немаловажное значение. Вскоре после того, как Роберт I покинул Нормандию (а может быть, даже ранее), признание Вильгельма наследником было одобрено королем Генрихом. По некоторым данным, будущий герцог предстал перед ним лично в качестве будущего вассала — сеньора Нормандии. Нет сомнений, что организовать все это мог только архиепископ.

Но даже при поддержке Роберта Руанского и признании короля Генриха положение малолетнего Вильгельма оставалось весьма шатким. Вряд ли он смог долго продержаться, если бы против его кандидатуры выступили другие представители династии. Это поистине удача, что ни один из родственников, которому он перешел дорогу, по тем или иным причинам не хотел или не мог оказать реального противодействия. Сын Ричарда III Николас, самый законный с точки зрения феодального права претендент на герцогский титул, еще в детстве был по распоряжению Роберта I отправлен в монастырь Сент-Уан. И похоже, в силу убеждений не проявлял никакого желания оспаривать права Вильгельма. Он и в дальнейшем сохранил лояльность по отношению к своему кузену. В 1042 году Николас стал настоятелем монастыря Сент-Уан и занимал этот пост в течение пятидесяти лет. Более реальную угрозу представляли сыновья герцога Ричарда II Може и Вильгельм, а также его внук Ги Бургундский. Считается, что у любого из них были все шансы сплотить вокруг себя недовольных и возглавить дворцовый переворот. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что в то время у них для этого не было сил. Ни Може, ни Вильгельм в 1035 году еще не обладали властью, которая появится у них вскоре, а Ги еще не принадлежали земли в центре Нормандии, благодаря которым он через некоторое время станет столь сильным и влиятельным. Архиепископ Роберт, опираясь на свой авторитет, занимаемый пост и помощь чиновников герцога, вполне мог контролировать ситуацию.

Существует любопытный документ, дающий представление о структуре власти в начальный период правления Вильгельма II. Это запись Гуго, архиепископа Байе, сделанная между августом 1035-го и мартом 1037 года. Сообщая о посягательствах на земли его епархии «после кончины герцога Ричарда II, равно как и после смерти герцога Роберта I», он констатирует, что сумел отстоять и закрепить свои законные права. Правда, для этого ему пришлось предстать перед «высоким судом», в состав которого входили «архиепископ Роберт, граф Одо, виконт Нижеля и другие владетельные сеньоры, уполномоченные вершить суд в королевстве». Этот суд и вынес вердикт в пользу епископа. Но нас интересует, естественно, не столько это, сколько сам список лиц, которые могли разрешать в Нормандии споры такого уровня. Примечательно, что первым назван архиепископ, что свидетельствует о его главенствующей роли, а молодой герцог вообще не упомянут. С другой стороны, присутствие виконта и других «уполномоченных вершить суд» говорит о том, что, как таковая, герцогская администрация сохранила свои функции и продолжала действовать. Несмотря на это, относительное спокойствие в герцогстве держалось почти исключительно на власти и авторитете одного человека. Когда в 1037 году архиепископ Роберт скончался, ситуация в Нормандии стремительно дестабилизировалась. Причем процесс этот развивался с такой быстротой, а принимавшие в нем участие лица действовали столь решительно, что создается впечатление, будто они видели свою выгоду именно в разрушении порядка. В какой-то степени это действительно так. По крайней мере, некоторые из них именно в обстановке хаоса смогли проявить свои способности, другим просто было нечего терять. И здесь стоит попытаться охарактеризовать основные силы, включившиеся в эту кровопролитную борьбу. Влиятельные феодальные кланы Нормандии к этому времени только-только входили в силу, и ослабление герцогской власти угрожало безопасности их владений, которые они теперь должны были защищать самостоятельно. С другой стороны, можно было воспользоваться моментом и с помощью оружия поживиться за счет соседей. Представители герцогской семьи, которая, по сути дела, представляла собой самый сильный феодальный клан провинции, находились в схожем положении. Они были готовы оспаривать у Вильгельма высший титул Нормандии, но ослабление власти графа Руанского было не в их интересах. Поэтому, интригуя поодиночке, все вместе они все-таки были заинтересованы в сохранении порядка. Наконец, был еще король Франции, который чувствовал себя ответственным за состояние дел в землях своего малолетнего вассала и имел формальное право в них вмешиваться.

В принципе, основной вопрос заключался в том, кто будет оказывать влияние на юного герцога. Попытки дать на него ответ вылились в страшные события, результатом которых стали хаос, на несколько лет охвативший Нормандию, и гибель почти всех, кто на первом этапе поддерживал Вильгельма II. В 1039 году внезапно умирает Алан III. Исполняемая им роль главного наставника и покровителя нормандского герцога переходит к другому близкому другу Роберта I — Жильберу. Но всего через несколько месяцев Жильбер погибает во время скачек от рук убийцы, подосланного сыном архиепископа Роберта Ральфом Гассийским. Примерно в это же время убивают Турчетила. Затем наступает черед стюарда Осберна, который гибнет во время драки, произошедшей прямо в спальне герцога. Герцогский дворец становится весьма опасным местом. Известно, что Вальтер, брат Херлев, который часто ночевал в одной комнате со своим племянником, несколько раз вынужден был спасать его и себя, прячась в жилищах бедняков. Можно только догадываться, как отразились подобные события на характере мальчика.

Однако все эти ужасы лишь видимая сторона кризиса, глубинные процессы которого скрывались в тени. Вне всяких сомнений, речь шла о борьбе представителей герцогской семьи за восстановление своей роли в государственных делах. Косвенное тому подтверждение — усиление позиций сыновей Ричарда II Може и Вильгельма, имевшее место как раз в рассматриваемый период. В 1037-м или в начале 1038 года Може был назначен архиепископом Руана, а его брат стал графом Аркеза. Происходит это не без поддержки других членов клана Викингов и в их интересах. Известно, в частности, что Вильгельм получил графство Аркез в качестве своего рода награды за отказ от лояльной позиции по отношению к молодому герцогу и обещание не признавать себя его вассалом. А новая должность Може сама по себе гарантировала участие в управлении Нормандией. Вскоре его подпись стала появляться на многих государственных документах. Он периодически председательствовал в герцогском суде. Причем при перечислении участников этих заседаний юный герцог упоминается зачастую после архиепископа. Примером нового положения братьев может служить документ, составленный ориентировочно в 1039 году. Это акт о передаче земель Жюмьежскому аббатству графом Вильгельмом, к титулу которого добавлено «сын герцога Ричарда». Удостоверяют его законность «архиепископ Може, Вильгельм — граф Нормандии, Вильгельм — управляющий графа Нормандии и Вильгельм — граф Аркеза». Представляется, что именно Може и Вильгельм Аркезский возглавили после 1040 года список самых могущественных лиц герцогства. Следующим в нем, возможно, должен был значиться аббат монастыря Сент-Уан Николас. Но и другие представители правящей семьи постепенно занимали все более высокое положение в герцогстве. Особенно заметно усиление сына архиепископа Роберта и убийцы графа Жильбера Ральфа Гассийского. А внук Ричарда II Ги Бургундский как раз в это время становится владельцем Вернона и ранее принадлежащего Жильберу Брионского замка. Совершенно понятно, что семья не собиралась сдавать свои позиции без боя.

Пока знать плела интриги, провинцию все больше и больше охватывали беспорядки. Из-за малочисленности дошедших до нас свидетельств описать их детально не представляется возможным. Но и того, что известно, достаточно, чтобы охарактеризовать период правления юного Вильгельма после 1037 года как один из самых мрачных в истории Нормандии. Забытые было старые обиды возродились вновь, распри между феодалами вспыхнули с новой силой, и каждое насильственное действие оборачивалось новой, еще более кровавой, стычкой. В охватившие герцогство волнения и беспорядки так или иначе были вовлечены практически все знатные нормандские семьи. Бьярни, сеньор Глоссла-Феррье и вассал стюарда Осберна, отомстил за своего сюзерена, убив Вильгельма Монтгомери. Роже Тоснийский опустошил земли своего соседа Хамфри Вьеильского, а затем был убит его сыном Роже Бомонским. Причем конфликт на этом не прекратился, поскольку в него включились представители клана Клере, находившегося в вассальной зависимости от владетелей Тосни. Гуго из Монфор-сюр-Риля и Уолчелин Феррьерский на протяжении нескольких месяцев вели между собой настоящую войну, в которой оба погибли. Сеньоры Беллема неожиданно напали на сыновей Жери Эшафурского и зверски их замучили. Дополнительное представление о масштабах беспорядков, бушевавших в это время в Нормандии, дает дошедшая до нас информация о фортификационных сооружениях. Некоторые построенные из камня герцогские замки были захвачены феодалами, на землях которых они находились и, следовательно, отвечавших за их сохранность. Так, Вильгельм Талу Беллемский занял Алансон, епископ Эврё Гуго — Иври, Турстан Гоз — Тилльери. Стремительно возводились новые укрепления: в основном — деревянные сторожевые башни, окруженные частоколом и рвом, иногда заполненным водой. Понятно, феодалы строили их для защиты своих владений и раньше, но в описываемый период число этих мини-крепостей превысило все разумные пределы. Атмосфера враждебности пропитала герцогство, и нападения ждали со всех сторон.

Однако надо иметь в виду, что практически все вышеперечисленные сведения взяты из монастырских хроник, которые при описании подобных событий, как правило, сгущают краски, а следовательно, могут искажать реальную картину. На самом деле до полного разрушения административной системы герцогства не доходило даже в самые тяжелые времена. Помогли унаследованные от Нейстрии традиции управления, которые Викинги старались сохранить и развить. Немало примеров того, что законы продолжали действовать, можно найти в самых различных областях. Вышеприведенная запись епископа Байе помимо всего прочего свидетельствует о наличии в период 1035–1037 годов авторитетного судебного органа и действенности его решений. Попытки сохранить правовое регулирование предпринимались и после смерти архиепископа Роберта, с учетом сложившейся ситуации весьма успешные. Так, хотя Турстан Гоз и руководил из Тилльери мятежниками, виконты соседних земель в 1035–1046 годах регулярно выплачивали феодальную ренту, и большинство произведенных в это время земельных пожалований утверждалось указами герцога. Нормандский епископат в целом сохранял лояльность юному герцогу. По крайней мере, все причитающиеся ему доходы с церковных земель собирались практически в полном объеме. Герцог или те, кто действовал от его имени, имели возможность использовать авторитет самого титула, подразумевавшего сакральное право на власть над всем населением провинции. Это предоставляло серьезные преимущества даже в самых неблагоприятных ситуациях. Ральф Гассийский, заняв главенствующее место при герцогском дворе, настоял, чтобы его именовали «главнокомандующим вооруженных сил нормандцев». По свидетельству современников, это дало ему возможность собрать достаточно большую армию и провести ряд успешных военных операций. Традиционное уважение к герцогской власти и государственному аппарату, посредством которого она реализовывалась, стало тем решающим фактором, который спас Нормандию от распада в критический момент ее истории. Насколько велико было его значение, стало ясно в 1047 году, когда взбунтовались виконты западной части герцогства.

Положение Вильгельма в этот период оставалось крайне сложным. Противоборство феодальных кланов приобретало все более угрожающие масштабы. Хозяйство приходило в упадок. Характерной чертой этого периода стали вооруженные выступления крестьян, которые объединялись в отряды (часто под руководством приходских священников) для коллективной защиты своей собственности. Известно, например, что, когда сыновья Соренга попытались установить свое господство в сельских районах, прилегающих к Ору, они неожиданно для себя столкнулись с сопротивлением простых жителей. Для их устрашения нападавшие даже подожгли местный собор, но вскоре сами были захвачены в плен и казнены. Видимо, возможности герцогского правосудия к этому времени были уже весьма ограниченны, и люди стихийно начали искать новые способы поддержания порядка.

С этим же связана попытка дополнить нормандское законодательство одной примечательной правовой нормой. В X — начале XI века сначала в Южной и Центральной Франции, а затем в Бургундии образовалось церковное движение за введение в качестве меры, ограничивающей постоянные междоусобицы, так называемого Божьего мира. Предлагалось дать епископам право запрещать вооруженные столкновения в определенные дни недели или на период христианских праздников. Самыми известными сторонниками и пропагандистами этой идеи были аббаты Одилин Клюнийский и Ричард Сен-Ваннский. Примечательно, что у последнего еще при герцоге Ричарде II сложились хорошие связи с нормандским двором, которые сохранились и при Роберте I. Однако о каких-либо попытках ввести в Нормандии правило Божьего мира в то время ничего не известно. Видимо, герцогская власть и без этого была тогда достаточно сильна, чтобы поддерживать порядок с помощью уже имеющихся в ее распоряжении правовых инструментов. Но в 1041–1042 годах, когда ситуация кардинально изменилась, Ричард Сен-Ваннский вновь начал очень активно, и, как представляется, не без поддержки некоторых влиятельных политических деятелей герцогства, пропагандировать свои идеи. Не совсем понятно, каким образом он надеялся их реализовать, поскольку собрать вместе церковных иерархов Нормандии было практически невозможно. Видимо, дело сводилось к переговорам с отдельными епископами, и, скорее всего, именно из-за этого попытка не удалась. Интересы усиливающихся феодальных семей, к которым принадлежало большинство церковных иерархов, перевесили. Деятельность Ричарда Сен-Ваннского принесла плоды через пять лет, когда положение в герцогстве начало изменяться. Но в 1042 году идея Божьего мира была полностью отвергнута, что, естественно, не способствовало восстановлению порядка.

Затруднительная ситуация, в которой оказался юный герцог Вильгельм, объясняется не только внутренними, но в определенной степени и внешними обстоятельствами. Немаловажное значение в истории Нормандии этого периода играла политика короля Франции. О том, какую позицию по отношению к герцогству занимал в эти годы Генрих I, нам известно очень мало. Нормандские хроники были написаны в более позднее время, уже после того, как взаимоотношения между Францией и Нормандией сильно изменились. Герцогство обрело самостоятельность, и его хронисты из патриотических побуждений стали писать о герцоге и короле как о практически равноправных государях. Данная версия ввела в заблуждение и некоторых современных исследователей. Но на самом деле, как уже говорилось, вассальное положение нормандских герцогов было общепризнанным фактом. Другое дело, что в какие-то периоды оно было простой формальностью, а в какие-то — приобретало серьезное значение. Известно, что в 1031 году герцог Роберт I заручился официальным признанием и обещанием поддержки Генриха I как своего сюзерена. Совершенно естественно предположить, что французский король считал себя таковым и по отношению к его малолетнему наследнику. Признание и поддержка французского короля были важнейшей составной частью договоренности, обеспечившей передачу герцогского титула ребенку. И у Генриха I не было никаких оснований считать, что оно перестало действовать. Данное им Вильгельму «высочайшее согласие» имело коренное значение. Как минимум, оно означало, что король мог претендовать на роль опекуна малолетнего наследника своего умершего вассала и взять на себя ответственность за его безопасность. С учетом этого особое значение приобретает поездка Вильгельма к Генриху I, которая состоялась вскоре после того, как его отец отправился в паломничество. Он лично принес присягу монарху, а через некоторое время был возведен им в рыцарское достоинство. Принимая во внимание возраст нового вассала, это давало королю формальное право взять мальчика и его феод под свое непосредственное покровительство. Примечательно, что, когда в 1040 году граф Жильбер Брионский стал наставником юного герцога, считалось, что он замещает на этой должности короля Франции. Видимо, правы более поздние авторы, которые писали, что Генрих I в это время относился к Нормандии как к части своих королевских владений. Только этим можно объяснить самое парадоксальное событие описываемого периода истории Нормандии — вторжение в герцогство французских войск.

В 1040 году королевские войска неожиданно осадили Тилльери-сюр-Авре. Эта крепость была построена герцогом Ричардом II для защиты от возможных нападений графов Шартре, но после того, как Одо Блуаский передал земли Дрё королю Роберту, она оказалась на границе с владениями Капетингов. Оборону крепости возглавлял Жильбер Криспин — вассал графа Жильбера. От капитуляции он отказался. Но на стороне Генриха I выступило несколько знатных нормандских феодалов, с помощью которых крепость была взята и частично разрушена. Через некоторое время ситуация полностью повторилась. На этот раз король вторгся в Хьемуа, прошел долину Орн и осадил город Аржантан. И вновь нашел союзников в Нормандии. Турстан Гоз — вассал графов Честерских — практически сразу же перешел на его сторону, помог взять Аржантан и самостоятельно захватил Фалэз. Но здесь уже вмешался Ральф Гассийский, который на тот момент был главным наставником маленького герцога. Состоялось настоящее сражение. Фалэз был освобожден. Турстан отправился в изгнание, но довольно скоро вернулся в Нормандию. Генрих I возвратился в Париж, правда предварительно оговорив право на размещение своего гарнизона в Тилльери.

Нормандские хроники более позднего периода единодушно осуждают поведение французского короля, расценивая его как вопиющую неблагодарность по отношению к династии, которой он в какой-то мере был обязан троном. Однако нет никаких оснований подозревать Генриха I в желании свергнуть вассала, совсем недавно лично им признанного. Зато у него имелось достаточно причин испытывать беспокойство по поводу того, что происходит в Нормандии. Продолжавшиеся там беспорядки начинали угрожать спокойствию всей Северной Франции. Участие Бретани в деле о нормандском наследстве к тому времени уже печально обернулось для Алана III. Существовала реальная опасность, что нормандским кризисом воспользуется в своих интересах Фландрия. Пришедший там к власти в 1035 году Болдуин V настраивал императора против французского короля, на сестре которого был женат, и внимательно следил за развитием ситуации в Нормандии. Впрочем, для юного Вильгельма это как раз было неплохо. Болдуин V всячески его поддерживал, и, согласно возникшей позже версии, именно в эти годы у него появился план закрепить альянс брачным союзом Вильгельма и своей дочери Матильды. Однако это лишь подтверждает то, что разразившийся кризис не был сугубо внутренним делом Нормандии и король Франции был просто обязан предпринимать какие-то шаги для поддержания политического равновесия на севере своей страны.

Таким образом, интервенцию Генриха I в Нормандию нельзя рассматривать как вмешательство иностранного государя во внутренние дела суверенного княжества. Это была попытка сюзерена укрепить собственные позиции и напомнить о своих правах. Необходимость данной меры была продиктована тем, что один из его главных вассалов не достиг совершеннолетия. Именно поэтому королю оказывали помощь сами нормандцы. Ведь его поддерживали не только отдельные авантюристы, преследующие личные или узкогрупповые интересы, но и те, кто считал, что королевская власть может и должна быть использована для восстановления порядка. Генрих I был заинтересован в усилении утвержденного им вассала, а потому его политика была направлена как против тех, кто стремился сместить юного Вильгельма, так и против тех, кто пытался превратить его в марионетку. Безусловно, в королевском вмешательстве был заинтересован и сам герцог, который в это время являлся правителем Нормандии лишь номинально. По мере того как Вильгельм становился старше, он пытался занять по отношению к своим советникам более подобающее место. Но его личное влияние было еще очень незначительным и практически целиком зависело от силы поддерживавших его группировок знати и позиции французского короля. Когда повзрослевший Вильгельм стал неожиданно предъявлять права на полную самостоятельность в принятии решений, он столкнулся с новым, еще более серьезным, кризисом.

К концу осени 1046 года беспорядки, не прекращавшиеся на протяжении предыдущих девяти лет, начинают перерастать в открытое выступление против молодого герцога. До этого момента его властные полномочия, пусть и номинальные, никто не оспаривал. Герцогская администрация продолжала действовать, опираясь на сохранявших верность виконтов и играя на противоречиях различных группировок феодалов. Теперь ситуация в корне изменилась. Появилась организованная оппозиция, нацеленная на государственный переворот. Ее ядро находилось в Нижней Нормандии и включало в себя представителей ряда знатных семей. Самым опасным было участие в этом движении двух весьма влиятельных виконтов западных земель, которые потребовали отстранения от власти Вильгельма и передачи его полномочий новому герцогу.

Центральной фигурой заговора был Ги Бургундский, один из претендентов на герцогский престол в 1035 году, могущество которого заметно возросло за счет богатейших земель вокруг Вернона и Бриона, перешедших к нему после смерти графа Жильбера. Его стремление стать герцогом поддерживала довольно сильная группировка земельных магнатов. Причем большинство в ней составляли не соседи Ги по Центральной Нормандии, а феодалы западной части герцогства. Армию, которая намеревалась в скором времени низвергнуть герцога Вильгельма, возглавили виконты Котантена и Бессена — Нижель I и Раннульф I. К ней присоединились многие сеньоры Нижней Нормандии, прежде всего из района Кинглез, расположенного между Каном и Фалэзом. Среди последних были, в частности, сеньор Фюри — Рольф Тессо, Гримоальд Плессийский и владетель Крюли — Хемо, основатель дворянского рода, оставившего впоследствии заметный след в истории Англии.

Согласно более поздним источникам, сначала заговорщики попытались захватить в плен и убить молодого герцога, который по какой-то причине остановился в Валоне, практически в самом центре враждебной территории. Финансовую поддержку убийцам оказывал Гримоальд Плессийский. Однако кто-то предупредил Вильгельма, и ему удалось спастись. Он бежал, воспользовавшись темнотой. Перейдя вброд Вир, он отправился в Фалэз. Скорее всего, некоторые детали этой истории о ночных приключениях герцога вымышленны. Но плачевное положение, в котором тогда оказался Вильгельм, она отражает точно. У него оставалась только одна возможность сохранить трон, а может быть, и жизнь — обратиться за помощью к своему сюзерену. Так Вильгельм и поступил. Он лично отправился к королю Франции в Пуасси и, как верный вассал, бросился к его ногам, взывая о помощи. Генрих I, и без того озабоченный состоянием дел в одном из своих крупнейших ленных владений, пообещал помочь. Правда, нормандские хронисты пишут, что речь шла о договоре двух равноправных партнеров, напоминая при этом об услуге, оказанной французскому королевскому дому ранее герцогом Робертом I. Однако в описываемый момент ситуация была диаметрально противоположной. Молодой герцог Нормандии находился практически в безнадежном положении и искал выход из него, обратившись за поддержкой к лицу, занимающему более высокое положение в феодальной иерархии. С другой стороны, перед Генрихом I предстал правитель его лена, которого самовольно вознамерились свергнуть собственные вассалы. Таким образом, действия мятежников в определенной степени были направлены и против самого короля. Все эти факторы и подтолкнули короля Франции принять самое, пожалуй, важное за все время его правления решение. В начале 1047 года возглавляемая им армия вступила в Нормандию, чтобы защитить герцога Вильгельма от его многочисленных врагов.

Королевские войска наступали на Кан по Мезедонской дороге, чтобы соединиться с немногочисленными отрядами, набранными герцогом Вильгельмом в Верхней Нормандии. Это несколько замедлило их продвижение. Пришлось совершить довольно тяжелый переход через долину Валь-д'Ож. Обойдя Аржантан, они сделали привал у Лезона, по соседству с королевскими владениями. На следующее утро королевские войска выступили в сторону Валмере, заняли без боя Масс и подошли к ничем не примечательной равнине Валь-э-Дюн. Здесь и произошла встреча с силами мятежников, которые, двигаясь с запада, успели благополучно форсировать реку Орн.

Битва на Валь-э-Дюне, безусловно, является важнейшим событием в истории Нормандии, но о том, как она проходила, известно совсем немного. Представляется, что связано это с тем, что ни одна из сторон не продемонстрировала в ней особых тактических и стратегических достижений. По сути дела, все свелось к изолированным стычкам отдельных кавалерийских отрядов. Вспомогательные войска не использовались. Более того, ничего не сказано о лучниках, взаимодействие которых с конницей приведет к такому ошеломляющему успеху десять лет спустя в битве при Гастингсе. На Валь-э-Дюне дальнобойные луки, похоже, не пригодились, а роль пехоты свелась к минимуму. Сообщения современников об этом сражении довольно лаконичны. Вот что можно найти у Вильгельма Жюмьежского: «Короля и герцога не испугали многочисленность и ярость врагов. Они смело вступили в битву. В результате многочисленных и яростных стычек кавалерийских отрядов противник понес огромные потери. Мятежников охватила паника, и они, попытавшись спастись вплавь, бросились в воды Орна». Рассказ Вильгельма Пуатьеского, возможно, более риторичен, но почти столь же краток: «Очень много нормандцев вышло на битву под знаменами беззакония. Но Вильгельма, вождя пришедших отмстить несправедливость, не испугал вид их мечей. Он смело бросился на врагов и нанес им страшный урон… Большинство из них погибли: одни нашли смерть на поле брани, пораженные оружием или затоптанные наступающими, а многие всадники утонули в водах Орна вместе со своим снаряжением».

Представляется, что будет вполне уместно дополнить эти короткие записи картиной, нарисованной уже в XII столетии Васом в его «Roman de Rou». Данное произведение, хотя и не может считаться достоверным, тем не менее, очень ценно, поскольку его автор на протяжении многих лет был клириком в Кане и все это время старательно собирал устные и письменные источники по истории тех мест. В итоге он сумел описать битву так, будто бы сам за ней наблюдал. Вас указывает, что еще до начала сражения войска мятежников были дезорганизованы в результате перехода на сторону герцога Ральфа Тессона. Тем не менее, схватка была очень жаркой. В самом ее начале Хемо Крюлийский сумел пробиться к королю Генриху и сбить его с коня, однако сам был убит, не успев нанести своему сюзерену смертельный удар. Герцог Вильгельм действовал с той самоотверженной храбростью, которой прославился в последующих битвах. Его меч поразил некоего Хардеза из Байе, знаменитого воина и преданного вассала Раннульфа Авраншского. Сам Раннульф вскоре начал терять самообладание, и из-за его вялости и нерешительности мятежников стали теснить. Нижель Котантенский сопротивлялся упорно, но это уже не могло изменить ситуацию. Поражение стало неизбежным. Вскоре повстанческая армия оказалась под угрозой окружения и начала в панике отступать в сторону реки. Воды Орна завершили ее гибель.

«Число беглецов было очень велико, — пишет в заключение Вас, — а преследователи все более ожесточались. По полю битвы во все стороны носились лишившиеся седаков кони. Почти столь же беспорядочно скакали рыцари, не знающие, как спасти свои жизни. Убежище можно было найти в Бессене, но для этого требовалось перебраться через реку Орн. В замешательстве некоторые сбивались в мелкие группы и по шестеро, пятеро и по трое старались пробиться через холмистое пространство между Аллемжем и Фонтено. Преследователи мчались по пятам и, нагоняя, уничтожали. Другие пытались переплыть Орн и в большинстве своем были либо убиты, либо утонули. Погибших было так много, что их тела остановили колеса мельниц Борбийона».

Поражение западных виконтов на Валь-э-Дюне явилось поворотным моментом в судьбе герцога Вильгельма и истории Нормандии в целом. Естественно, что его значение постепенно раскрывалось на протяжении последующих лет. Но одно судьбоносное для Нормандии событие произошло почти сразу же. В октябре неподалеку от Кана, в непосредственной близости от места битвы, состоялся собор, на котором присутствовали высшие нормандские прелаты, в том числе представлявшие герцогский дом архиепископ Може и аббат монастыря Сент-Уан Николас, а также сам герцог. Это полномочное собрание сделало то, чего безуспешно добивался пять лет назад Ричард Сен-Ваннский, — утвердило положение о Божьем мире. Все присутствовавшие взяли на себя обязательство обеспечивать его исполнение, в чем поклялись на специально привезенных для этого случая из Руана мощах святого Уана. О содержании принятого в 1047 году документа можно судить только по извлечениям из него, сохранившимся в более поздних документах, но основные пункты не вызывают сомнений. Собор запретил вооруженные столкновения с вечера среды до утра понедельника, а также на периоды Рождественского и Великого постов, празднования Пасхи и Троицы. Это совпадало с положениями о Божьем мире, принятых ранее в других частях Франции. Поскольку соглашение основывалось на религиозных канонах, ответственность за его соблюдение возлагалась на прелатов, которые могли налагать те или иные церковные санкции на нарушителей. В Нормандии эти санкции, от которых, собственно, и зависела действенность подобных актов, были гораздо строже и более детально прописаны, чем в других провинциях, за исключением Фландрии и Реймса. Согласно принятым в Кане решениям, нарушивший Божий мир мог быть отлучен от церкви. Более того, меры против нарушителя могли принять и светские власти. Для нашего исследования важно отметить, что Канский собор сделал исключение для короля Франции и герцога Нормандии. За ними сохранялось право использовать силу и вести боевые действия даже в дни Божьего мира, если это отвечало высшим государственным интересам. Это было прямым подтверждением признания особой роли герцога, который получал рычаги воздействия, присущие не только светской, но и церковной власти. Позже он этим весьма успешно воспользовался, распространив правило Божьего мира на все свои владения и превратив его в эффективный инструмент поддержания правопорядка.

Решения Канского собора были встречены с большой радостью, особенно крестьянами. Сомнительно, что правило Божьего мира могло немедленно начать действовать даже в тех местах, где оно было принято. Дальнейшее развитие событий доказывает, что его утверждение было связано прежде всего с желанием закрепить результаты победы на Валь-э-Дюне. Нормандские хроники, написанные уже после завоевания Англии, указывают, что она ознаменовала начало восстановления герцогской власти в полном ее объеме. «Нормандцы, — восклицает Вильгельм Пуатьеский, — почувствовали сильную руку своего властелина и склонили перед ним головы». Но это скорее поэтическая гипербола. Для того чтобы подобное стало реальностью, требовалось время. В 1047 году герцогству угрожало еще слишком много опасностей, до устранения которых рано было говорить о восстановлении спокойствия и порядка. В действительности победу на Валь-э-Дюне одержал не столько герцог, сколько король Франции. Положение самого Вильгельма было еще непрочным и зависело от многих обстоятельств. Пока он только избежал угрозы свержения и сумел сохранить свой титул. Будущее оставалось неопределенным и тревожным. Но юность окончилась, предстояла борьба за самостоятельность.

Глава 3

Борьба за выживание

1047–1060 годы — еще один важнейший период в истории Нормандии. Сумбур политических событий, кажущихся на первый взгляд случайными, может ввести в заблуждение. Но при более внимательном рассмотрении оказывается, что все они были логически связаны между собой и оказали огромное влияние на будущее.

В течение этих четырнадцати лет в Нормандии почти непрерывно шла гражданская война. В 1047 году начался крестьянский мятеж, который представлял прямую угрозу герцогской власти. В 1053–1054 годах герцог столкнулся с новым кризисом. На этот раз ему противостояли не только влиятельнейшие нормандские магнаты, но и сам король Франции. Вообще до 1054 года жизнь Вильгельма Завоевателя постоянно находилась под угрозой, и лишь к 1060 году его положение стало достаточно прочным.

Необходимо подчеркнуть, что речь идет именно об особом историческом периоде с четко определенными временными границами, началом которого можно считать победу в битве на Валь-э-Дюне. Она положила конец анархии, угрожавшей Нормандии в первые годы правления ее юного герцога, и дала в его руки реальные рычаги власти. Но произошедшее на берегах Орна, как оказалось впоследствии, было лишь одним из многочисленных эпизодов борьбы за выживание и самостоятельность, которую пришлось вести Вильгельму почти непрерывно в последующие годы. Причем речь шла не об отдельных мятежах, а о долгосрочном кризисе, продолжавшемся с 1046-го по 1054 год. Угроза единству Нормандии никогда не была столь реальна, как в то время. Напряженность начала спадать только после 1054 года. Уверенность в том, что этот труднейший этап преодолен, появилась только в 1060 году после смерти короля Франции и графа Анжуйского.

Нормандия 1066 года по своему внутреннему и внешнему положению так разительно отличалась от Нормандии 1046 года, что может показаться, будто произошедшие изменения свершились сами по себе, без особого напряжения. Но это не так. В борьбе, развернувшейся в этот период, герцогская корона Вильгельма II была не единственной ставкой. Молодой герцог, безусловно, играл главную роль в разыгравшейся политической драме, но от ее финала зависела не только его судьба. Противоречия между Верхней и Нижней Нормандией заявили о себе мятежом 1047 года и были политически урегулированы только к 1060 году. Тогда же разгорелось противоборство между Нормандией и Анжу за доминирование в Северо-Западной Галлии. Наконец, в это же время произошли изменения в отношениях между нормандским герцогом и французским королем. И это было событие такого масштаба, что его с полным на то основанием можно назвать поворотным моментом истории. Его непосредственное влияние ощущалось еще многие годы, вплоть до того момента, когда граф Анжу стал королем Англии Генрихом II. На первый взгляд беспорядочные, но внутренне между собой взаимосвязанные события данного периода требуют самого внимательного изучения. Основная сложность ситуации заключалась в том, что Нормандии предстояло преодолеть кризис, который на первых порах вызвал эти события к жизни, а позже превратился в одно из их следствий. И то, как эта проблема была разрешена, сказывалось на судьбах Нормандии, Анжу, Франции и Англии еще на протяжении полутора столетий.

Итак, несмотря на победу в битве на Валь-э-Дюне, герцог Вильгельм не мог чувствовать себя в безопасности в собственных владениях. Она не привела к восстановлению мира в Нормандии. Войска короля Генриха ушли, а междоусобица продолжалась. Немаловажную роль в этом сыграло то, что большинству предводителей мятежников удалось спастись. И уже одно это представляло угрозу для герцога. Нет точных сведений о судьбе Раннульфа Авраншского, но известно, что он не был лишен виконтства и передал его своему сыну. Нижель Котантенский оказался в более тяжелом положении, но и его наказали довольно мягко. Он провел несколько лет в качестве изгнанника в Бретани, но потом вернулся. Известно, что к 1054 году он вновь обосновался в своих нормандских владениях, и вскоре ему вернули практически все ранее конфискованные земли. Ги Бургундский, хотя и был ранен, сумел увести с поля боя довольно большой отряд и быстро укрепился в своей Брионской крепости.

Чтобы упрочить результаты победы на Валь-э-Дюне, герцогу Вильгельму было необходимо безотлагательно взять Брион. То, что ему не удалось это сделать сразу, имело далекоидущие последствия. Но Вильгельм осознавал не только важность стоящей перед ним задачи, но сложность ее выполнения, и поэтому подготовка к атаке затянулась. На обоих берегах Риля начались подготовительные работы. В первую очередь были построены деревянные штурмовые башни, под защитой которых можно было бы максимально близко подойти к стенам крепости и преодолеть их. Однако это не помогло. Осада длилась три года и представляла серьезную проблему для герцога, поскольку отвлекала его от борьбы за укрепление своей власти и единства герцогства. Пока Брион держался, он не мог чувствовать себя спокойно, так как по соседству с этим замком находились земли его потенциальных противников, а за его стенами — человек, который мог возглавить новый мятеж. Во время осады герцог Вильгельм почти постоянно был со своими войсками. По крайней мере, нет ни одного указания на его пребывание в каком-либо другом месте Верхней Нормандии между 1047-м и 1049 годами. Не исключено, что в это время из-под его контроля вышел даже Руан. Герцог оказался в довольно щекотливом положении. Он был отрезан от самой богатой части своих владений. А в их центре находилась не признававшая его власти сильная крепость. Судя по всему, только в начале 1050 года, после того как Ги сдался и был выслан за пределы Нормандии, Вильгельм II смог вернуться в собственную столицу.

Фактически в течение этих трех лет власть герцога распространялась только на Нижнюю Нормандию. Но в этом, как ни странно, был положительный момент. Проведя столь продолжительное время в той части своих владений, которая отличалась наибольшей оппозиционностью по отношению к власти руанских графов, он осознал, что эти земли могут стать звеном, объединяющим Нижнюю и Верхнюю Нормандию, противоречия между которыми постоянно угрожали политическому единству герцогства. Во всяком случае, именно в этот период Кан начинает приобретать все более заметное значение. К концу первой четверти XI века в месте слияния Орна и Ордона возникает целый конгломерат сельских поселений. Проведение здесь в 1047 году собора, утвердившего правило Божьего мира, было своего рода признанием важности этого региона. Оценивший его стратегические и коммерческие возможности, Вильгельм предпринял меры, стимулировавшие рост городского населения. Кан стал одной из его главных резиденций. Здесь были возведены каменные стены и крепость. До наших дней сохранились два заложенных при нем великолепных собора. Кан, не будучи центром епископства, превращается во второй по величине город Нормандии уже при жизни Вильгельма Завоевателя. И то, что это произошло, заслуга самого герцога. Весьма примечательно, что и похоронен он был впоследствии не в Руане или Фалэзе, а именно здесь. Бурное развитие Кана наглядно свидетельствовало об успехе курса герцога Вильгельма на политическое единство Верхней и Нижней Нормандии.

После битвы на Валь-э-Дюне происходит возвышение графства Анжу. И это новое обстоятельство не могло не отразиться на нормандской политике. В 1047–1052 годах Нормандия и Анжу вступают в новую фазу отношений, которые добавят так много ярких страниц в историю XII века и в конечном итоге приведут к образованию великой континентальной империи. Именно тогда на северо-западе Франции стали определяться очертания новой политической группировки, которой вскоре предстояло сыграть столь важную роль. Опасности, которые в тот момент угрожали непосредственно Вильгельму, а также значительность последующих событий отвлекали внимание исследователей от политики самого Анжу. Попытаемся восполнить пробел, тем более что без этого трудно будет понять ряд важных моментов и в судьбе Вильгельма, и в истории герцогства, которым он правил.

До определенного времени графство Анжу расширялось в южном направлении. Особенно преуспели в деле приобретения территорий графы Блуа. Подтверждением их успеха было официальное признание королем Генрихом I власти Анжу над Туренью, относящееся к 1044 году, то есть за три года до сражения на Валь-э-Дюне. В результате анжуйцы получили возможность, закрепившись в ключевом пункте долины Луары Туре, блокировать один из основных торговых путей королевства Капетов — старую римскую дорогу, ведущую из Парижа в Орлеан и далее к Пуату. Графы Анжу довольно быстро поняли, что именно долина Луары может стать базой для их усиления, и взяли курс на закрепление контроля над ней. Первым постарался извлечь выгоду из новой ситуации Жофрей Мартель, ставший графом в 1040 году. Грубый, беспринципный, жестокий и физически очень сильный человек, Жофрей не умел скрывать свои амбиции и плохо владел искусством государственного управления. Зато он мог действовать в полном соответствии со своим прозвищем Молот, круша на своем пути все без разбора, и добился немалых результатов. С 1044-го по 1060 год он представлял самую страшную угрозу герцогу Нормандии, причем почти на протяжении всего этого периода он оставался более сильным и влиятельным владыкой Северной Франции, чем Вильгельм II.

Нет ничего удивительного, что такой человек, как Жофрей, чувствуя отсутствие угрозы с юга, решил расширить свои владения на севере, тем более что там имелся удобный объект для захвата — графство Мен. В Мене в это время царила полная неразбериха. Новая аристократия появилась здесь совсем недавно. Есть все основания полагать, что самые сильные семьи графства, такие, как Майенн, Шато-Гонтье, Краон, Лаваль и Витре, получили свои земли в первой половине XI века, причем не от графа. В результате такого развития авторитет правящего дома был недостаточно велик, чтобы обеспечить эффективный контроль над ситуацией. После смерти в 1035 году графа Герберта Сторожевого Пса, его наследник Гуго IV вел практически непрерывную войну со своими вассалами, многие из которых имели к этому времени хорошо укрепленные замки. Одной из этих семей и предстояло сыграть особую роль в расширении масштабов конфликта. Судьба распорядилась так, что владения Беллем оказались тем пунктом, в котором пересеклись интересы не только владетелей Нормандии и Анжевена, но и династии Капетингов.

Король Франции, герцог Нормандии и граф Анжу просто не могли не обратить внимание на семейство Беллем, поскольку именно оно контролировало регион, жизненно важный для каждого из них. Это была холмистая местность на границе Мена и Нормандии, которую пересекали чрезвычайно важные коммуникации. Через Беллем проходили шесть дорог, связывавшие Мен с Шартре и Нормандией, через соседний Алансон — старая римская дорога из Мана на Фалэз. Наконец, в непосредственной близости находился единственный между Алансоном и Донфроном разрыв горной цепи, по которому шла еще одна римская дорога — на Вьё. Семейство Беллем издавна пыталось распространить свою власть на весь этот регион, и как раз к 1040 году ему это удалось. Причем собственно Беллем был пожалованием короля Франции, Донфрон получен от графа Мена, а Алансон — от герцога Нормандии. Благодаря такому уникальному сочетанию клан Беллем, умело сталкивая интересы трех своих сюзеренов, никому из них до конца не подчинялся и стал фактически самостоятельным. Его позиции были к тому же подкреплены связями с церковной иерархией. Три епископа Мена, последовательно возглавлявшие епархию с 992-го по 1055 год — Сиффруа, Авежо и Жерве, — являлись выходцами из семейства Беллем, а в 1035 году Ив, ставший впоследствии его главой, занял епископскую кафедру Се.

Так обстояли дела в Мене, когда вскоре после битвы на Валь-э-Дюне граф Анжу начал активные действия на северном направлении. На южной окраине Мена, в непосредственной близости с границей Анжевена, находилась крепость Шато-дю-Луар, являвшаяся в то время резиденцией епископа Мана Жерве. С нападения на нее и начал Жофрей Мартель. Он частично сжег замок, но захватить его так и не смог. Однако во время штурма был взят в плен епископ. Разъяренный Жофрей приказал немедленно бросить его в тюрьму. А это уже был проступок, который не мог игнорировать король Франции, тем более что он не прошел мимо внимания Святого престола. В 1050 году папа Лев IX объявляет об отлучении графа Анжуйского, продолжавшего удерживать в тюрьме епископа, от церкви. Жофрею Молоту между тем выпала неожиданная удача. 26 марта 1051 года умер Гуго IV, и жители Мана пригласили Жофрея взять город под свое покровительство. Граф Анжу с удовольствием воспользовался сделанным предложением.

По мере развития событий в них был втянут и герцог Нормандии, поскольку к нему приезжает изгнанная из Мена вдова Гуго IV Берта с сыном Гербертом и дочерью Маргарет. Примерно в то же время при нормандском дворе появился епископ Жерве, освобожденный из тюрьмы в обмен на передачу графу Жофрею прав на Шато-дю-Луар. Все они умоляли герцога вмешаться в дела Мена. Учитывая собственные интересы, Вильгельм должен был к ним прислушаться. Кроме того, он был обязан помогать своему сюзерену — королю Франции, который как раз тогда блокировал Анжевенскую крепость Мульерн, расположенную неподалеку от Боже. Не исключено, что к ее осаде подключились и нормандские войска. Но это не достоверно. Сообщение об участии в осаде нормандцев встречается только у Вильгельма Пуатьеского, который может иметь в виду события 1051 года. Вне зависимости от этого напряженность между Нормандией и Анжу нарастала. А вскоре война подкатилась к границам герцогства. Заняв в марте 1051 года Ман, граф Жофрей мог больше не опасаться за свои тылы. Он продолжил наступление в северо-восточном направлении и захватил крепости Донфрон и Алансон. Дальнейшее продвижение уже непосредственно угрожало землям Нормандии. Герцог был просто обязан предпринимать какие-то ответные меры.

Летом или ранней осенью 1051 года войска герцога Нормандского, с одобрения короля, вошли на территорию семьи Беллем, чтобы поспорить с графом Анжуйским за судьбу ключевых крепостей этого региона.

Первой целью их наступления был Донфрон. Почувствовавший опасность граф Жофрей отдал распоряжение об обороне и уехал из замка. Его сторонники сражались упорно, но сам он через некоторое время вообще покинул Мен, видимо, чтобы защищать свое собственное графство, которому из Турени угрожал король Генрих. Вильгельм не сумел взять Донфрон штурмом. После инженерной подготовки, аналогичной той, которую он осуществил под Брионом, замок был взят в осаду. Эта осада, несмотря на бегство главного противника, растянулась до зимы, что не добавило славы Вильгельму II. Осознавая это, герцог пошел на рискованный шаг. В одну из ночей он снял с осады значительную часть войск, под покровом темноты повел войска к стенам Алансона и напал на город. Неожиданность штурма деморализовала защитников крепости. Алансон был взят, победители устроили в нем страшную резню. Слух об этой операции и, особенно, о печальной участи побежденных оказал на обороняющих крепость Донфрон ошеломляющее воздействие. Вскоре они заявили о готовности сдаться, если им будут гарантированы прощение и защита от Жофрея. Условия были приняты. Герцог Вильгельм стал обладателем сразу двух хорошо укрепленных пунктов.

Таким образом, война для герцога Нормандии оказалась весьма удачной. Алансон и Донфрон были очень важны с точки зрения обороны границ. Одну из этих крепостей Вильгельм присоединил к своим владениям, над другой установил сюзеренитет. Вошедшие в состав герцогства Донфрон и прилегающий к нему район Пассе довольно быстро восприняли нормандские обычаи и вскоре стали практически неотличимыми от остальной Нормандии. Обстановка на данном участке нормандской границы стабилизировалась, и это отразилось на позициях клана Беллем. Его роль в феодальной иерархии Северо-Западной Франции несколько изменилась. Формально они всегда находились в зависимом положении. Но одно дело иметь в качестве сюзерена королевскую семью Капетинг, а другое — быть вассалом герцога Нормандии. А Вильгельм все настойчивее и настойчивее требовал уважения своих прав. Эта новая ситуация стала питательной средой для формирования самого важного феодального альянса того периода. Примерно в это время Роже II, принадлежавший к набравшему силу при герцоге Роберте I семейству Монтгомери, женился на Мабель, дочери владетеля Беллема Вильгельма Талу. Мабель являлась наследницей значительной части земель Беллемов, что, естественно, в будущем значительно расширяло владения Монтгомери. С другой стороны, этот брак напрямую связывал семейство Беллем и его собственность с герцогским домом Нормандии.

Спорная территория Беллем, контроль над которой в ходе кампании получил Вильгельм II, могла стать базой для расширения его владений в западном направлении. Но в 1051 году было не до этого, поскольку Жофрей еще довольно долго оставался фактическим правителем Мена. Сейчас даже трудно представить, какой смертельной опасности подверг себя герцог Нормандии, вступая с ним в войну. Его, как это выяснилось позже, окружали ненадежные, готовые на предательство люди. Даже самое незначительное поражение в этой ситуации могло стать сигналом к новому мятежу. Но он выиграл, и это, безусловно, усилило его собственные позиции и позиции его сторонников. Важно отметить, что самую действенную помощь в этой компании ему оказал не только Роже Монтгомери (у него в Беллеме были собственные интересы, связанные с наследством жены), но и Вильгельм фиц Осберн, сын стюарда герцога Роберта I. Этим людям позже предстояло занять важнейшее место среди архитекторов победоносного похода на Англию. Их активное участие в событиях при Донфроне — свидетельство того, что герцог Нормандии уже начал привлекать молодых представителей знатных родов, которые именно с ним свяжут свою дальнейшую судьбу и станут его верной опорой.

Надежные помощники, причем как можно в большем количестве, ему понадобились очень скоро. Практически сразу после столкновения с Анжу линия его судьбы опасно соприкоснулась с политическим движением, которое во многом определило будущее Англии и Франции. Вся дальнейшая политика Нормандии, приведшая в конце концов к таким значительным успехам, связана именно с этим. До этого момента в своей борьбе за сохранение власти герцог в значительной степени опирался на короля Франции. В ранний период своего правления Вильгельм был еще совсем мальчиком, и уже одно это предопределяло отношения короля к Нормандии как к неотъемлемой части своего домена. Именно этим объясняется его участие в событиях, завершившихся на Валь-э-Дюне, которое, собственно, и определило их дальнейшее развитие. И, именно исполняя свой долг королевского вассала, Вильгельм практически сразу после этого начинает боевые действия в Мене. В 1052 году отношения между нормандской герцогской династией и королевским домом Капетингов приобретают совсем иной характер. Битва на Валь-э-Дюне была выиграна королем для герцога, Алансон был взят герцогом в ходе борьбы против врагов Генриха I. Но когда вскоре после падения Донфрона герцог столкнулся с мятежом, аналогичным тому, что произошел в 1047 году, он уже не мог рассчитывать на поддержку Капетингов. Наоборот, вооруженной поддержкой короля Франции пользовались его противники. Складывающиеся со времен Рольфа Викинга отношения между нормандскими герцогами и французскими монархами вступают в период кардинальной трансформации. В результате Нормандия из вассала и опоры Капетингов превращается в самого сильного их оппонента в Галлии и остается таковым целых полтора столетия.

С точки зрения влияния на будущее эта смена политической ориентации Нормандии была одним из самых примечательных явлений в правление Вильгельма Завоевателя. Однако создается впечатление, что сам он к подобным переменам отнюдь не стремился. Их инициатором скорее следует считать короля, а не герцога. Вялотекущее противоборство с графом Жофреем грозило затянуться до бесконечности, и даже победа особых практических выгод Генриху I не сулила. Этим, видимо, и объясняется неожиданное «потепление» их отношений в начале 1052 года. Сближение стало очевидным фактом 15 августа, когда граф был тепло принят при королевском дворе в Орлеане. Вильгельм, которого этот процесс, естественно, не мог не беспокоить, вынужден был наблюдать за его развитием со стороны. Правда, как минимум, одну попытку вмешаться он все-таки предпринял. 20 сентября он приехал к королю в Витри-о-Лож и попробовал воспрепятствовать сближению Генриха с графом Анжу. Попытка оказалась неудачной. Более того, это был последний раз, когда они встречались как друзья. Альянс между Генрихом I и Жофреем вскоре начал обретать конкретные формы, и это немедленно сказалось на ситуации в Нормандии. Учитывая, что конфликт с Анжу продолжался, этот союз превращал французского короля из главного покровителя герцога Нормандии в его самого могущественного противника. Для создания кризисной ситуации, еще более опасной, чем все предыдущие, в Нормандии не хватало только нового мятежа. И мятеж начался.

В разгар осады Донфрона граф Аркезский Вильгельм внезапно покидает войска герцога, отъезжает в свои владения в Восточной Нормандии и отказывается признавать вассальную зависимость. Речь идет о дяде герцога, который стал графом Аркеза в первые годы правления Вильгельма Завоевателя и родной брат которого Може являлся архиепископом Руанским. К 1052 году эти братья были, пожалуй, самыми могущественными людьми Верхней Нормандии. Их поддержка была бы чрезвычайно важна для Вильгельма, особенно учитывая развитие ситуации в Северо-Западной Франции. Но Вильгельм Аркезский изначально относился к племяннику с пренебрежением, полагая, что тот получил герцогский титул не по праву. Будучи человеком весьма амбициозным и понимая, что герцогской короны ему уже не добиться, он решил стать независимым правителем хотя бы в своих землях, расположенных в долине Сены. Стремление расширить свою власть и отобрать ее у герцога, как справедливо отмечает Вильгельм Пуатьеский, жило в нем постоянно и определяло все его поступки. О важности положения, которое он занимал, говорит не только величина его земельных владений, но и количество подписанных им важных документов. Его подпись скрепляет акты, относящиеся к делам аббатств Жюмьеж, Сент-Уан и Сен-Вандриль, монастыря Святой Троицы и даже Руана. Нет сомнений, что в значительной степени его особая роль объясняется поддержкой брата-архиепископа. Но не только. Вильгельм Аркезский был женат на сестре графа Понтьё, Ангерана II, наследником которого являлся его сын Вальтер. Это делало его одним из самых влиятельных лиц Верхней Нормандии, которая вполне могла выйти из-под контроля герцога.

Формирование мощной оппозиционной коалиции внутри Нормандии совпало по времени с установлением союзнических отношений между герцогом Анжу и королем Франции. И хотя процессы эти развивались независимо друг от друга, на герцогство они воздействовали одновременно, удваивая нависшую над ним опасность. Однако это вовсе не означало, как полагают некоторые, что как раз в этот момент и произошел разрыв традиционных отношений с Францией. Это не совсем правильно. Судя по нормандским хроникам, герцог Вильгельм не сделал ничего, что могло бы свидетельствовать о его стремлении обрести независимость от французского монарха. Более того, он довольно долго старался показать, что не замечает ставший уже фактом разрыв. Как нормандские, так и английские авторы подчеркивают, что герцог всячески старался избежать разногласий со своим сюзереном. А вот королю Генриху после достижения мира с герцогом Анжу верность его вассала мешала. Скорее всего, он воспринимал ее теперь как признак слабости. При этом он знал о возникновении в Нормандии мощной оппозиционной герцогу группировки и, видимо, решил сделать ставку на нее. Только этим можно объяснить то, что в развернувшихся вскоре военных действиях Генрих I занял сторону противников Вильгельма Завоевателя. Началось с того, что, как пишет Ордерикус Виталис, Вильгельм, граф Талу и архиепископ Може, посоветовавшись, решили заручиться в намеченных ими планах поддержкой короля Франции. Генрих I после удачных переговоров с Анжу явно рассчитывал сыграть позитивную роль и в разрешении нормандских проблем. Это его намерение лучше многих понимал архиепископ. По крайней мере, он очень своевременно обратился к королю за помощью. Король и герцог Вильгельм оказались в состоянии войны, ознаменовавшей начало новой эпохи в отношениях Франции и Нормандии.

Нависшую угрозу трудно переоценить. Вильгельму противостояла коалиция, опиравшаяся на силы Талу. Руана, Парижа, Анжу и Понтьё. Если бы все они выступили одновременно, у будущего Завоевателя не было бы никаких шансов. Первое открытое выступление против герцога произошло в самом центре Нормандии. Там в руках мятежников оказалось сильное укрепление, незадолго до этого построенное графом Талу в самом высоком месте Аркеза. Этот замок, являвшийся образцом нормандской военной архитектуры, был задуман как неприступный. Он имел каменные стены, окруженные глубоким рвом, часть которого сохранилась даже до наших дней. Возведение такого мощного оборонительного сооружения графом, славившимся нелюбовью к своему племяннику и сюзерену, конечно же не могло не вызвать озабоченность последнего. Вильгельм Пуатьеский считает, что герцог практически сразу же распорядился разместить там свой гарнизон. Однако то, что он на самом деле мог занять замок, сооружавшийся влиятельным феодалом для своих нужд, несколько сомнительно. К тому же получается, что очень скоро весь герцогский гарнизон совершил предательство и сдал крепость. Но в любом случае к интересующему нас моменту аркезский замок находился в руках графа Талу, который намеревался превратить его в базу антигерцогского мятежа.

Имея такое мощное укрепление, граф Аркеза вполне резонно рассчитывал быстро подчинить себе все окрестности. Сопротивления и в самом деле не оказал никто, за исключением представителей одного семейного клана. Примерно в двадцати милях от Аркеза, в том месте, где сейчас находится деревушка Углевиль, находились владения некоего Ричарда. Этот человек являлся дальним родственником герцога — его мать Папия, вышедшая замуж за Гульбера, адвоката Сен-Валери, была дочерью герцога Ричарда III. В свое время он основал городок Оффи и к тому же имел собственную небольшую крепость у местечка Сент-Обин, между Углевилем и Аркезом. Ее он и попытался превратить в очаг сопротивления мятежному графу, позвав на помощь Жофрея Нёфмарше и Гуго Маримонта — сыновей того самого Турчетила, который погиб в 1040 году, защищая юного герцога Вильгельма. Жофрей также был женат на одной из дочерей Ричарда III и, следовательно, приходился родственником аркезскому землевладельцу, осмелившемуся бросить вызов графу Аркеза. Впоследствии этот родственный альянс сыграл заметную роль в истории Нормандии, но в рассматриваемый период организовать серьезное сопротивление мятежникам им не удалось. В первом же столкновении отряд, который возглавил Гуго, был рассеян прибывшими из Аркеза воинами, а сам он погиб. Заявление мятежного графа о том, что его «поддерживают практически все жители Талу», уже не звучали как хвастовство.

Герцог Вильгельм узнал о мятеже, находясь в Котантене. Видимо, граф Талу ответил отказом на герцогский приказ явиться туда или пришло сообщение об измене гарнизона замка. Как бы там ни было, герцог стал действовать быстро и решительно. Он собрал находившихся под рукой немногочисленных сторонников и немедленно отправился на восток. По дороге к нему присоединился небольшой отряд из Руана, который без особого успеха пытался воспрепятствовать доставке в Аркез продовольствия. С этими силами Вильгельм атаковал вышедших ему навстречу мятежников и заставил их отступить за стены замка. Убедившись, что штурмовать крепость бесполезно, он приказал приступить к ее осаде. Используя уже имевшийся опыт, начали с сооружения деревянных башен, с помощью которых можно было бы наносить урон защитникам крепости, находясь в относительной безопасности. Отдав соответствующие распоряжения, Вильгельм оставил Вальтера Жиффара руководить осадой, а сам уехал, чтобы подготовиться к встрече войск противника, которые в любой момент могли подойти на помощь гарнизону замка.

На тот момент главная задача заключалась в том, чтобы блокировать мятежную крепость до того, как граф Талу соединится со своими союзниками, находящимися за пределами Нормандии. Герцог Вильгельм справился с ней блестяще. Когда осенью 1053 года объединенное войско короля Генриха и графа Понтьё Ангерана II вошло в Нормандию, путь к замку Аркез преграждали довольно значительные силы. Король стремился доставить подкрепление и продовольствие мятежному гарнизону. Герцог надеялся помешать этому, но вступить в открытое столкновение с Генрихом, судя по всему, долго не решался. Некоторые из его сторонников оказались более решительными. 25 октября они у Сент-Обина на свой страх и риск атаковали большой отряд французов и практически полностью его уничтожили. Сам Ангеран II был смертельно ранен в бою. Эта победа, вызвавшая ужас у защитников Аркеза, в конечном итоге стала поворотным моментом всей кампании. Но с военной точки зрения она была далеко не столь значительной, как об этом стали писать позже. У Генриха I оставалось еще достаточно сил и средств, чтобы помочь осажденным. Урон, понесенный его армией, был не столь существенным, чтобы вызвать отступление. Но как бы там ни было, королевские войска из Нормандии ушли, и аркезский замок оказался в полном окружении. К концу 1053 года его гарнизон сдался, причем единственным условием было сохранение жизни оборонявшимся. Герцог получил в полное свое распоряжение сильнейшую крепость Верхней Нормандии. К удивлению многих, мятежный граф Аркеза Вильгельм практически не был наказан. Вскоре он по собственной воле покинул родину и обосновался при дворе графа Булонского. Каких-либо беспокойств Нормандии он больше не доставлял.

Хотя взятие Аркеза являлось событием первостепенной важности, эта победа еще не означала завершения войны. Граф Анжу уже практически не скрывал своего намерения вмешаться в нормандские дела, и на западе герцогства имелись силы, готовые его поддержать. Отдельные крупные феодалы в разных частях Нормандии продолжали проявлять неповиновение, а жители расположенного у границ с Беллемом города Мулен призвали в качестве правителя Ги-Вильгельма Аквитанского, зятя и союзника графа Анжу. Несмотря на то что король Франции продолжал скорбеть по воинам, погибшим под Аркезом, его участие в новой кампании почти ни у кого не вызывало сомнений. Доподлинно неизвестно, сколько времени прошло от состоявшегося 25 октября 1053 года сражения под Сент-Обин до сдачи аркезской крепости, но несколько недель она, безусловно, еще держалась. Есть все основания полагать, что герцог Вильгельм стал в ней полноправным хозяином не ранее декабря. А уже в начале 1054 года была полностью сформирована новая направленная против него коалиция. 24 февраля ее войска с двух сторон вторглись в Нормандию.

На этот раз наступление, план которого разработал Генрих I, носило широкомасштабный характер. Основной частью войск руководил непосредственно король. В нее входили воины, представлявшие всю Северную Францию, а также анжуйский отряд, возглавляемый, предположительно, самим графом Жофреем. Эта часть сконцентрировалась в Мене, откуда вторглась в графство Эврё, которое было отдано на разграбление солдатам. Вторая армия была составлена в основном из отрядов королевских вассалов северо-западной части страны. Ею командовали брат короля Одо, граф Клермонта Рейнальд и граф Понтьё Ги, который, вне всякого сомнения, горел желанием отомстить за смерть своего брата, погибшего у стен Аркеза. Эта часть войск наступала через Восточную Нормандию, также опустошая все на своем пути. Обе армии были многочисленны и хорошо вооружены. Нормандские хронисты единодушно пишут, что врагов было так много, что одолеть их, казалось, не было никакой возможности. Наверное, и здесь есть преувеличение, но в принципе эта оценка подтверждается другими источниками. На борьбу с герцогом Нормандии действительно были мобилизованы силы практически всего королевства Капетингов.

От поражения Вильгельма спасло то, что он к этому времени уже взял аркезскую крепость. По иронии судьбы замок, который должен был стать базой для мятежа против герцогской власти, превратился в ее главную опору. Именно сюда стали стягиваться со всей провинции оставшиеся верными герцогу вассалы. Вас дает весьма обширный список феодалов, пришедших оборонять Нормандию, а более надежные источники подтверждают, что в оценке их численности он не ошибся. Это уже само по себе было большим успехом. Вильгельм Пуатьеский обращает внимание еще на одну важную деталь. По его мнению, прибывавшие под знамена герцога Вильгельма люди были убеждены, что защитить свои собственные имения они смогут, лишь защитив герцогство в целом, и в этом их интересы полностью совпадали с интересами их сюзерена. В итоге в распоряжении у Вильгельма оказалось достаточно людей для того, чтобы разделить их на две армии и вести боевые действия сразу на два фронта. С одной армией, составленной в основном из представителей Центральной Нормандии, он сам направился через Эврё навстречу королю Франции. Вторую возглавили граф О Роберт, Гуго Гурне, Вальтер Жиффар, Роже Мортемерский и Вильгельм Варенн, которые выступили непосредственно из своих владений, чтобы остановить графов Одо и Рейнальда. Последние, как выяснилось, удара со стороны Восточной Нормандии совершенно не ожидали. Их армия вошла в Нормандию через Нёфшательан-Брэ и, двигаясь по дороге, ведущей к Мортемеру, занималась грабежами и насилием. Она представляла собой удобную цель для атаки, чем и поспешил воспользоваться граф О, решивший нанести удар у Мортемера сразу всеми имеющимися в его распоряжении силами. Сражение продолжалось с переменным успехом почти целый день. Но постепенно недисциплинированность французов сказывалась все больше. Из-за нее они несли огромные потери и в конце концов проиграли. К сожалению, свидетельств участников этой битвы, которые так важны для восстановления деталей, не сохранилось. Однако главное известно — граф Понтьё Ги погиб, Одо и Рейнальду удалось спастись бегством, с трудом пробившись через ряды атакующих, а их войска были полностью разгромлены. Поражение было столь полным и неожиданным, что, когда весть о нем дошла до находившегося на другом берегу Сены короля Франции, он поспешил уйти из Нормандии. Будущий завоеватель Англии был спасен.

Победа при Мортемере имела огромное значение. После нее герцог Вильгельм уже никогда не сталкивался со столь реальной угрозой потери власти. Внутриполитическая ситуация в самой Нормандии сразу же значительно улучшилась, поскольку мощная антинормандская коалиция начала распадаться. Король Франции и граф Анжу отступили, а граф Аркеза, уже находящийся в изгнании, потерял все шансы на возвращение. Его права и права его сына Вальтера на графство были аннулированы. Земли Талу вошли в состав графства Руан, и это положение сохранилось на протяжении всей дальнейшей нормандской истории. Владетельных графов в Нормандии больше не было. Не менее примечательна судьба архиепископа Може. Вскоре после сражения при Мортемере (в 1055-м, а возможно, уже в 1054 году) в Лизье состоялся церковный собор под председательством епископа Сите и папского легата Эрманфрида, на который собрались все епископы провинции. Его участники единогласно проголосовали за смещение Може и за назначение нового архиепископа в соответствии с утвержденными тогда церковными реформами. Герцог Вильгельм полностью восстановил власть над Верхней Нормандией, а собор фактически дал ему на это церковное благословление.

То, что Мортемер стал поворотным пунктом в судьбе герцога Нормандии Вильгельма II Завоевателя, является общепризнанным фактом. Для нас вышеописанные события интересны еще и тем, какой вклад в их развитие внес непосредственно Вильгельм. До 1046 года он не мог оказывать сколько-нибудь серьезного влияния на то, что происходило в Нормандии. В кампании, завершившейся на Валь-э-Дюне, он также играл второстепенную роль. Но на этот раз все происходило совершенно иначе: проявив энергию и решительность, он оказывал реальное влияние на развитие ситуации, что в конечном итоге и позволило ему занять положение, соответствующее его титулу. Личная храбрость, проявленная герцогом в Мене, не могла не вызвать восторг у его воинственных подданных. Кроме того, они впервые смогли воочию убедиться в его полководческих талантах, о которых вскоре заговорят повсюду. Даже если метод, примененный им при осаде Бриона, Донфрона и Аркеза, был обычным для нормандцев, он сумел использовать его с максимальным эффектом, а ночной рейд на Алансон, без сомнения, являлся блестящим тактическим решением. В Мене он также впервые использовал сочетание жестокости и снисходительности по отношению к противнику, которое станет столь характерным для всех его последующих военных кампаний. Дикая жестокость в отношении жителей Алансона послужила наглядным уроком для защитников Донфрона, которые вскоре сдались и получили не только прощение, но и покровительство герцога. Подобным образом он еще не раз будет действовать и в Нормандии, и в Англии. Успехи герцога способствовали появлению новых соратников, число которых постоянно увеличивается. Широкая поддержка нормандской знати в кризисной ситуации 1052–1054 годов, бесспорно, являлась следствием того авторитета, который он сумел завоевать в ее среде благодаря своим личным качествам и своей решительности.

Но это вовсе не означало, что герцог Вильгельм мог теперь спокойно почивать на лаврах. Хотя в самой Нормандии его положение после 1054 года было, как никогда ранее, прочным, до заключения формального мира с королем Франции ему еще предстояло выдержать непростую борьбу. Не исключено, что он сам намеревался занять наступательную позицию. Возможно, именно с этим связано строительство укреплений в Бретейе, напротив Тилльери, под руководством Вильгельма фиц Осберна. Однако переговоры между герцогом и королем продолжались. Документов, раскрывающих их детали, не сохранилось, не известна также дата заключения соглашения, к которому они привели. Тем не менее, можно с достаточной долей уверенности предположить, что уладить отношения со своим сюзереном герцогу удалось в 1055 году, причем на довольно выгодных для себя условиях. Вильгельм II освобождал плененных при Мортемере вассалов короля, а король в ответ утверждал его права на все земли, захваченные нормандцами в ходе войны с графом Жофреем. Самого Жофрея такая договоренность, естественно, устроить не могла. Враждебность между Нормандией и Анжу вновь начала нарастать.

Точкой, в которой сосредоточились противоречия, опять стал пограничный район вокруг Донфрона. В двух расположенных здесь крепостях — Мон-Барбе и Амбриер — герцог Вильгельм разместил свои гарнизоны. В центре развернувшихся событий опять оказалось семейство, которому принадлежали земли на стыке границ Франции, Анжу и Нормандии. В 1054 году городок Майенн, находящийся в семи милях от Амбриера, являлся владением некоего Жофрея, предположительно сына Хемо де Медано, обосновавшегося здесь за сорок лет до этого. Помимо владений в Мене Жофрей имел земли в Шартре, а подпись его встречается также на документах Мормотье и Мон-Сен-Мишель. Таким образом, он занимал положение аналогичное тому, которое было у владетелей Беллема. Размеры его собственности были, правда, поменьше, но так же, как и семейство Беллем, он имел возможность играть на разногласиях своих могущественных соседей — графов Мена и Анжу, короля Франции и герцога Нормандии. Почувствовав угрозу со стороны Нормандии, он обратился за поддержкой к Жофрею Анжуйскому. Тот незамедлительно откликнулся. Заручившись поддержкой своих старых союзников Ги-Вильгельма Аквитанского и графа Одо Бретонского, он двинулся на штурм Амбриера. Однако на этот раз герцог Вильгельм сумел не только отстоять крепость, но и нанести серьезный урон нападавшим. Сам Жофрей Майеннский был взят в плен и увезен в Нормандию, где его принудили признать герцога своим сюзереном. Таким образом, еще одно весьма влиятельное в пограничных землях феодальное семейство оказалось в вассальной зависимости от Нормандии.

Это была важная победа, но возможностей развить достигнутый при Амбриере успех у герцога Вильгельма в тот момент не оказалось. Доминирующее положение в Мене по-прежнему занимал Анжевен. В августе 1055 года епископа Жерве переводят из Мена в Реймс, и граф Анжу без особого труда добивается назначения на освободившуюся кафедру своего протеже аббата Вогрена, служившего в Сен-Сержиусе под Анже. С этого момента исчезают последние сомнения в том, что истинным хозяином в Мене остается Жофрей Мартель. Учитывая его постоянные разногласия с Нормандией, Жофрей вполне мог использовать данное обстоятельство для формирования еще одной коалиции, направленной против герцога Вильгельма. И практически сразу благосклонность к нему вновь начинает проявлять король Генрих. Согласно источникам, уже в начале 1057 года они устанавливают довольно тесные контакты. Союз трехлетней давности был восстановлен, и практически сразу началась подготовка к военным действиям против Нормандии. В августе 1057 года войска графа Анжу и короля Франции вторглись на территорию герцогства.

Объединенная армия вошла в Нормандию по дороге на Хьемуа и, пройдя через расположенные к западу от него земли, направилась в сторону Байе и Кана. Герцог Вильгельм мог нанести превентивный удар, но, как и прежде, он не был настроен открыто выступать против своего августейшего сюзерена. Это не помешало ему собрать довольно значительные силы в Фалэзе и, отслеживая с помощью разведчиков действия противника, ждать благоприятного момента для нападения. Такой момент наступил, когда захватчики подошли к переправе через Див возле Варвилля и попытались форсировать реку. Передовые отряды сделали это без особого труда, но для основной части, обремененной награбленной за время наступления добычей, переправа оказалась слишком узкой. Продвижение стало замедляться и в конце концов прекратилось вовсе. Воспользовавшись этим, Вильгельм нанес страшный удар по не успевшим переправиться частям. Если верить сочиненным в адрес герцога панегирикам, едва ли не все французы были изрублены на куски. Потери, видимо, в самом деле были очень велики, поскольку король Франции, узнав о них, отдал распоряжение о немедленном отступлении и больше уже никогда не вступал в Нормандию во главе враждебной армии.

Но будем справедливы, по своему значению для истории Нормандии битва при Варвилле не идет ни в какое сравнение с победой при Мортемере. Это подтверждает хотя бы то, что, в отличие от Мортемера, о Варвилле в исторических источниках сообщается очень мало. Из ранних авторов о ней пишут только Вильгельм Жюмьежский и Вильгельм Пуатьеский. Вильгельм Малмсберийский фактически дает краткий пересказ написанного ими, а большинство летописцев, включая самого Ордерикуса, об этом сражении вообще не упоминают. Похоже, что своей славе столкновение у Варвилля обязано прежде всего Васу, который, как известно, опирался прежде всего на устную нормандскую традицию, склонную к гиперболизации любых поступков Вильгельма Завоевателя. Как бы там ни было, в период между 1057-м и 1060 годами Нормандии удается значительно усилить свои позиции в Мене. И способствовали этому, помимо всего прочего, обстоятельства, связанные с судьбой Герберта, сына графа Мена — Гуго. Напомним, что Герберт сразу после смерти отца, в 1051 году, был изгнан Жофреем Мартелем. Теперь он вернулся и тайно обратился к герцогу Нормандии с просьбой о помощи в борьбе с анжевенским узурпатором. Вильгельм сразу сообразил, что положение Герберта можно использовать в собственных интересах. В результате между ними в 1055 году было заключено весьма примечательное соглашение. Герберт давал обещание жениться на дочери герцога Нормандии и выдать свою сестру Маргарет за сына герцога Роберта. Более того, было оговорено, что, в случае если Герберт умрет бездетным, графство Мен станет вотчиной герцога Нормандии. С этого времени Герберт действовал как протеже, а иногда и как вассал Вильгельма. Его авторитет в Мене постепенно укрепился. Герцог, учитывая перспективы присоединения графства к своим владениям, оказывал ему всестороннюю поддержку.

Впрочем, в наибольшей степени Вильгельма Завоевателя в тот период занимали отношения с королем Генрихом. После Варвилля он берет инициативу в свои руки и вскоре оказывается на юго-западной границе, неподалеку от района, который издавна вызывал споры между герцогами и королями. При Каролингах земли между Анделле и Ойси составляли единый пагус — Вексен. После того как в этой части Галлии обосновалась династия Викингов, северная часть Вексена отошла к Нормандии, а территория к югу от реки Эпт, включая города Монте и Понтуаз, осталась под контролем местных графов. В годы правления отца Вильгельма Завоевателя один из них, по имени Дрё, решил перейти под покровительство герцога, а позже его сын Вальтер подтвердил свой вассалитет. Это не очень нравилось королю. В общем, Вексен оставался источником беспокойства, и его графы в середине XI столетия оказывали заметное влияние на отношения между Нормандией, Англией и Францией. Граф Дрё был женат на сестре Эдуарда Исповедника. Один из его сыновей — Ральф — сделал успешную карьеру в Англии. Другой — вышеупомянутый Вальтер — вскоре заявил претензии на графство Мен, что спровоцировало еще одну важную военную кампанию герцога Вильгельма.

В 1058 году особой угрозы нормандскому влиянию в Вексене не было. Спор шел за сравнительно небольшую западную часть этого региона, расположенную у северной границы Шартре. Здесь и развернулись боевые действия. По некоторым данным, именно в это время герцог Вильгельм возвратил себе Тилльери, захваченную французами в ранние годы его правления, и, что вообще не вызывает сомнений, захватил принадлежавшую королю крепость Тимер в двенадцати милях от Дрё. Между 29 июня и 15 августа 1058 года войска Генриха I осадили Тимер. Началось последнее вооруженное столкновение этого короля с герцогом Вильгельмом. По продолжительности оно сопоставимо с осадой Бриона. Согласно французским документам, королевские войска находились у крепости в 1058-м и 1059 годах (даже к моменту коронации Филиппа I, состоявшейся 23 мая 1060 года, Тимер, судя по всему, еще не был взят). Похоже, что военные действия постепенно теряли актуальность, и король стал выказывать желание решить дело миром. Хроники сообщают, что Генрих I направлял в Нормандию епископов Парижа и Амьена. В ходе встречи с Вильгельмом и его ближайшими соратниками, которая состоялась возле Дрё, они предложили организовать прямые переговоры между королем и герцогом. Ответ Вильгельма не известен, но вялотекущая война продолжилась. Король Генрих умер, так и не заключив мирного договора с герцогом. Осада Тимера завершилась только в августе 1060 года.

Переговоры с Гербертом Менским и королем Франции, а также мелкие вооруженные столкновения, на фоне которых они велись, стали своего рода эпилогом периода правления Вильгельма Завоевателя, который длился с 1047-го по 1060 год и характеризовался почти непрерывными войнами. Основным его содержанием была борьба герцога за собственное выживание и сохранение власти. Эта борьба была тесно взаимосвязана с охватившим Нормандию продолжительным внутри– и внешнеполитическим кризисом. Осада Бриона началась через несколько недель после сражения на Валь-э-Дюне, а неожиданное падение Бриона стало преддверием открытых боевых действий в Мене. Кампания у Донфрона и Алансона, в свою очередь, напрямую связана с мятежом графа Аркеза Вильгельма, спровоцировавшим вторжение в Нормандию короля Генриха, которое закончилось битвой при Мортемере. Таким образом, можно обоснованно говорить о том, что Валь-э-Дюн ознаменовал начало самостоятельного и эффективного правления герцога Вильгельма. Но верно и то, что его власть не была абсолютно прочной и сам он не мог чувствовать себя в полной безопасности еще на протяжении семи лет после победы на берегах Орна. Причем за два последних года произошли кардинальные политические перемены, превратившие короля Франции из друга и покровителя во врага, что уже само по себе представляло смертельную опасность. Самое удивительное во всем этом то, как герцог вообще смог выжить и сохранить власть в условиях, когда столь сильные удары обрушивались буквально со всех сторон. И здесь, видимо, уже можно говорить не только о положительном влиянии административных традиций, сохраненных и развитых его предшественниками, но и о важной роли личности самого будущего завоевателя Англии, проявившего в сложных обстоятельствах несгибаемую силу воли и твердость характера.

Период между 1054-м и 1060 годами характеризовался снижением напряженности, но говорить о полном спокойствии было еще рано. Вторжение объединенных армий короля Генриха и графа Жофрея было отбито, но существовала угроза его повторения. Даже после Варвилля Мен гораздо больше зависел от Анжевена, чем от Нормандии, а позиции Жофрея Мартеля в Северо-Западной Галлии были сильнее, чем у герцога Вильгельма. Правда, на другом участке границы герцог провел удачную операцию против своего сюзерена и мог чувствовать себя в относительной безопасности. Но в распоряжении династии Капетингов имелось достаточно резервов, которые вполне могли быть использованы против Нормандии. Ситуация изменилась к лучшему совершенно неожиданно, в результате двух не связанных между собой трагических событий, совпадения которых никто не мог предвидеть. 4 августа 1060 года умер король Генрих I, и французская корона перешла к его сыну Филиппу, находившемуся под защитой зятя герцога Вильгельма графа Фландрии Болдуина V. А 14 ноября того же года скончался Жофрей Мартель, основной противник нормандского герцога на западе и главный вдохновитель междоусобицы Анжу и Мена. В результате Нормандия получила передышку, а Вильгельм — возможность заняться внутренними проблемами своего герцогства и заложить основы его будущего величия.

Успешное преодоление тех трудностей, с которыми Вильгельм непрерывно сталкивался в период между 1046-м и 1060 годами, безусловно, в значительной степени связано с его личными качествами. Но и политические коллизии тех лет влияли на его личную жизнь. Напомним, что вскоре после сражения на Валь-э-Дюне и незадолго до начала 1049 года появился план женитьбы герцога на дочери графа Фландрии Болдуина V Матильде, мать которой была дочерью короля Франции Роберта II. Папа Лев IX на Реймском церковном соборе, состоявшемся в октябре 1049 года, наложил запрет на запланированный брачный союз. Формулировка запрета до нас не дошла, но, предположительно, он связан с недопустимой для брака степенью родства между женихом и невестой. Тем не менее, свадьба состоялась. Между 1050-м и 1052 годами Болдуин V привез свою дочь в О, где состоялись пышные свадебные торжества, после которых Вильгельм с не меньшей помпой отвез молодую жену в Руан. Однако законным этот брак был признан только на втором Латеранском соборе папой Николаем II, то есть не ранее 1059 года.

Женитьба на Матильде повлияла на положение Вильгельма как в его собственных владениях, так и во всей политической структуре Западной Европы. А связанные с ней обстоятельства вызвали огромное количество домыслов и споров, которые не утихают до сих пор. Больше всего спекуляций связано с попытками выяснить причины церковного запрета этого брака, а также степень родства супругов. Одно время даже существовала версия, согласно которой Матильда к моменту свадьбы уже была замужем за неким Гербодом и даже имела от него дочь Гундраду. Но очень скоро она была опровергнута. Сейчас мысль о том, что Матильда была замужем накануне свадьбы с Вильгельмом, кажется смешным. Большего внимания заслуживают варианты, связывающие церковное несогласие на этот брак с опасностью кровосмешения. Существует предположение, что Рольф Викинг был прямым прапрадедушкой Вильгельма и Матильды и, следовательно, они являлись пятиюродными братом и сестрой. Еще одна версия в качестве первопричины запрета называет предполагаемую женитьбу герцога Ричарда III на матери Матильды Адели, договоренность о которой была достигнута, но так и не реализована. Наконец, полагают (и, возможно, не без оснований), что запрет был следствием того, что после смерти матери Болдуина V Оживы его отец Болдуин IV женился на дочери Ричарда II Нормандского. Существуют и другие теории, которые так же трудно доказать, как и опровергнуть, поэтому мы вполне можем ограничиться вышеперечисленными.

Для нашего исследования важнее проанализировать брачный союз Вильгельма с точки зрения тех преимуществ, которые он ему обеспечил. Внимательный взгляд на обстоятельства, связанные с борьбой герцога за сохранение власти, дает представление о мотивах, которыми он руководствовался, выбирая в жены именно Матильду. Даже после победы, одержанной на Валь-э-Дюне, стабильность положения Вильгельма почти полностью зависела от лояльности небольшого числа верных ему вассалов и поддержки французского короля. Уместно предположить, что соратники требовали, чтобы он женился (это давало им хоть какую-то уверенность в будущем). А Матильда была племянницей Генриха I, что имело особое значение. Поскольку сам Вильгельм являлся незаконнорожденным, в связи с чем имел лишь частичное право на герцогский престол, такой брак был крайне важен и для него лично. Не следует сбрасывать со счетов и растущее влияние Болдуина V, женившись на дочери которого герцог мог с полным основанием рассчитывать на удачный политический альянс с Фландрией. Одним словом, этот брак способствовал бы усилению влияния Нормандии в Галлии. И надо отметить, что результаты превзошли даже самые смелые ожидания.

В последующее десятилетие произошло много важных изменений. Самым значительным из них было кардинальное изменение взаимоотношений между Вильгельмом Нормандским и Генрихом I. Дружбу сменила вражда. Однако после смерти короля на престол взошел его сын Филипп, фактически находившийся в зависимости от Болдуина V. В этих условиях значение заключенного вопреки церковному запрету брачного союза усилилось многократно. Можно сказать, что он стал тем фундаментом, на котором было основано возвышение Нормандии и который обеспечил ее последующие военно-политические успехи.

Менее понятны мотивы, которыми руководствовался граф Фландрии. Может показаться, что его увлечение идеей брачного союза своей дочери с Вильгельмом было следствием случайного стечения обстоятельств. Но если это и верно, то лишь отчасти. На самом деле и здесь угадывается влияние политической ситуации в Европе. Болдуин V в то время уже был вовлечен в процесс политической переориентации с германской империи на Францию. Сам он женился на дочери французского короля, заложив тем самым основы фламандско-француз-ских отношений на десятки лет вперед. Как раз в 1049 году разногласия с Германской империей достигли апогея. Император Генрих III попытался оказать открытое давление на Болдуина V и его союзника герцога Верхней Лотарингии Годфрэ. Отзвуки этого противостояния были слышны даже в Англии, где Эдуард Исповедник уже начал собирать флот, чтобы, если на то возникнет необходимость, поддержать императора в борьбе с фламандским графом. Более того, в имперские дела оказался вовлеченным римский папа Лев IX. По крайней мере, на Реймском соборе явно ощущалась борьба двух противоположных точек зрения. В сложившейся ситуации Болдуин V видел в герцоге Нормандии верного вассала короля Франции, пользующегося расположением своего сюзерена. После свадьбы Вильгельма и Матильды он мог рассчитывать не только на герцога, но и на его августейшего покровителя. Льва IX перспективы образования сильной антиимператорской коалиции могли только настораживать. По сути, речь шла о серьезной перегруппировке политических сил в Западной Европе. Именно поэтому запрет на этот брак в 1049 году встретил поддержку и понимание. Свадьба была отложена.

В 1052–1053 годах ситуация во Франции коренным образом меняется. Король из союзника герцога Нормандии превращается в его противника. Вооруженное противоборство с Германской империей между тем продолжается. Более того, Болдуин V втягивается в бурные политические события в Англии. Памятуя о том, как повел себя Эдуард Исповедник в 1049 году, он предпринял превентивные меры, выдав в 1051 году свою сводную сестру Юдит за Тости, сына находившегося в открытой оппозиции английскому королю графа Годвина. На следующий год он помог графу Годвину создать вооруженный отряд, с помощью которого тот, вопреки запрету короля, вернулся в Англию. Все это породило острую нужду в новых союзниках. Свадьба Вильгельма и Матильды была как нельзя кстати. В результате брачный союз, оказавший такое серьезное влияние на историю не только Фландрии, но Франции, Нормандии и Англии, был, наконец, заключен.

Однако все сказанное выше — лишь наиболее очевидная часть политической составляющей этого примечательного брака. Есть все основания предполагать, что сразу после его заключения герцог Вильгельм встретил весьма серьезную оппозицию со стороны церкви и это грозило Нормандии серьезными внутренними проблемами. Весьма любопытен тот факт, что нормандские хронисты того времени старательно обходят молчанием дискуссию по поводу церковного запрета на брак герцога и вызвавших его причин. В источниках можно встретить разве что похожие на сказки истории, представляющие скорее художественную, нежели историческую ценность. Невольно убеждаешься, что столкнулся с весьма деликатной проблемой. Большинство исследователей сходятся во мнении, что женитьба герцога вызвала серьезную озабоченность нормандской церкви. По неподтвержденным данным, Вильгельм направил на Реймский собор целую делегацию епископов, чтобы не допустить принятия запрета на его брак. Но запрет все-таки был наложен, что предопределило негативное отношение к женитьбе герцога значительной части священнослужителей провинции Руан. Весьма вероятно, что желание ликвидировать эту оппозицию в нормандской церкви явилось одной из основных причин смещения архиепископа Може.

Противники герцога получили возможность скрывать свои истинные намерения под маской религиозного благочестия и благодаря этому получить поддержку со стороны в общем-то лояльных власти сторонников церковных реформ. Хроники Лебека утверждают даже, что в этот период на Нормандию несколько раз накладывался запрет на богослужения. Для молодого правителя, обремененного клеймом незаконнорожденности и вынужденного вести непрекращающуюся борьбу за выживание, это представляло серьезную угрозу. Неудивительно, что, укрепив свои позиции после Мортемера, герцог Вильгельм немедленно предпринял меры, направленные на примирение со Святым престолом. Их следствием стало церковное признание его брака. А дружеские отношения, сложившиеся у Вильгельма в этот период с Ланфранком, который помог ему наладить связи с папой, сохранились и в дальнейшем. Впоследствии они вдвоем выработали правила, заложившие основы церковной политики англо-нормандского королевства.

Из-за того, что герцог наотрез отказывался признавать папский запрет, «мирные» переговоры со святыми отцами тянулись очень долго. Успеха удалось достичь лишь в 1059 году, да и то на определенных условиях. Папа согласился снять запрет (если верить устной традиции) только после того, как Вильгельм и его супруга дали обещание построить в Кане по монастырю. Тесные связи светской и церковной власти стали одним из источников могущества Вильгельма Завоевателя. Гармония, достигнутая после периода разногласий, связанного с его женитьбой, воспроизведена в камне и поныне стоящих в Кане соборов.

Брачный союз герцога и его примирение с папой поставили символическую точку в многолетней борьбе Вильгельма за собственную жизнь и сохранение унаследованной власти. С этого времени герцог стал чувствовать себя достаточно могущественным для того, чтобы самому осуществлять вторжения на территории соседей.

Хотелось бы обратить внимание на то, что между сражениями при Мортемере и Гастингсе прошло всего двенадцать лет, а между смертью Генриха I и коронацией Вильгельма в Вестминстере — только семь. Учитывая масштабы перемен, это очень короткий отрезок времени даже для самого одаренного правителя. Достигнутое тем более удивительно, что власть Вильгельма Завоевателя в самой Нормандии довольно долго оставалась под вопросом. Но он сумел объединить два параллельно развивающихся процесса: стремительный рост влияния новой светской аристократии и возрождение нормандской церкви. Это и стало источником его силы. Данное заключение чрезвычайно важно для понимания дальнейшей истории Нормандии и Англии. Главное достижение Вильгельма — завоевание Англии — было бы невозможно осуществить без усиления Нормандии в десятилетие, непосредственно ему предшествовавшее. А усилением этим Нормандия обязана своему герцогу и той позиции, которую он сумел занять.

Часть вторая

Герцог и его герцогство

Глава 4

Герцог и новая аристократия

К 1059 году ситуация в Нормандии стабилизировалась. Вильгельм вышел победителем из четырнадцатилетнего периода почти непрерывных войн. В прошлом остались грозящее опасностью время взросления и зависимость от французского короля. Вильгельм сумел остановить совместную агрессию Парижа и Анжу, а смерть графа Жофрея и короля Генриха избавила его от самых опасных противников в Галлии. Впервые после его прихода к власти нормандцы могли почувствовать себя в безопасности от внешней угрозы. Сам герцог получил возможность использовать шесть сравнительно спокойных лет, оставшихся до вторжения в Англию, для дальнейшего усиления.

К тридцати годам Вильгельм добился таких успехов, которые не могли не вызывать признания. Уважительные отзывы о его достижениях так или иначе проскальзывают во всех комментариях современников. На это стоит обратить особое внимание, поскольку завоеванный авторитет, помимо всего прочего, явился базой для новых свершений.

Как известно, век войн салютует воинам. Вильгельм мог служить воинским эталоном. Высокий и статный, обладавший недюжинной физической силой, доказавший свою храбрость на поле брани (достаточно вспомнить кампанию 1051 года), он, даже и не обладая герцогским титулом, привлекал бы к себе внимание окружающих. Однако этими достоинствами обладали многие из его современников, и сами по себе они не могли быть причиной того пиетета, с которым стали относиться к герцогу его подданные. Возможно, объяснение следует искать в уникальном сочетании качеств, присущих только Вильгельму. Он был жесток, но ровно настолько, чтобы привлечь на свою сторону сильных людей того жестокого века, когда проявление мягкости трактовалось как слабость. Вне всяких сомнений, в определенном смысле он был баловнем судьбы. Проявляемую к нему благосклонность «небес» старались подчеркнуть хронисты, особенно после 1066 года. Даже соглашаясь с этим, нельзя игнорировать то упорство, с которым уже в ранней юности герцог продвигался к намеченным целям. Оно же помогло преодолеть повзрослевшему Вильгельму измену и успешно вести многолетнюю войну против превосходящих сил противника. Победу в нескончаемой борьбе, которую ему пришлось вести в период между 1046-м и 1060 годами, можно с полным правом считать его личным триумфом.

Однако невозможно объяснить мощь Нормандии, которая проявилась в третьей четверти XI века, когда она вступила в конфронтацию с Англией, только личным авторитетом Вильгельма. Превратить герцогство в одно из сильнейших в военном плане государств Европы Вильгельму помогла та политическая структура, которую ему удалось создать. Ее основой стали два процесса, полным ходом развивавшиеся в провинции в тот период: рост новой аристократии и возрождение нормандской церкви. И если первый дал герцогству силу, то второй определил направление его политики. Оба процесса стали развиваться еще до того, как Вильгельм II пришел к власти, но он придал им новый импульс и, что еще более важно, сумел объединить их потенциал и заставить действовать в своих интересах. На особенности развития аристократии, церковной жизни и герцогской власти мы и намерены теперь обратить наше внимание, поскольку без этого трудно понять ход дальнейшей истории. Ведь именно сочетание этих трех аспектов сделало Нормандию достаточно мощной, чтобы завоевать Англию, и определило главные черты этого завоевания. Самый героический период в истории герцогства начался только тогда, когда эти процессы набрали достаточную силу и были направлены великим государственным деятелем в одно русло, что и придало Нормандии такую необычную для христианского мира в 1066 году энергию.

Наибольший интерес представляет становление нормандской феодальной аристократии. Общее понимание данного процесса дает, безусловно, правильная и достаточно четкая теория образования феодальной лестницы, состоящей из сюзеренов, сеньоров и вассалов. Но она не раскрывает локальной специфики, особенно интересной в случае с Нормандией. Гораздо полезнее в этом плане исследовать развитие нескольких особенно примечательных феодальных родов провинции. Причем особое внимание следует уделить тому, как им удалось добиться могущества и эффективного взаимодействия с герцогом. В определенной степени создание полной картины будет затруднено из-за нехватки подробностей и деталей личной жизни их представителей, но это может быть компенсировано сведениями из источников, повествующих о более крупных исторических событиях, в которых они принимали участие. Сложнее дело обстоит с отбором фактов. Дело в том, что к написанному хронистами о влиятельных современниках, от которых авторы могли напрямую зависеть, априори следует относиться с осторожностью. А исследователь Нормандии сталкивается еще и со специфической проблемой, связанной с генеалогическими описаниями знатных семейств герцогства, добавленными Робертом из Ториньи к хроникам Вильгельма Жюмьежского в XII веке. Некоторые современные исследователи относятся к ним как к достоверному фактическому материалу. Между тем использовать эти известные генеалогии следует с большой осторожностью, обязательно сверяя с другими источниками. Одним словом, изучая процесс становления светской нормандской аристократии, с помощью которой герцог завоевал Англию и которая составила основу новой английской правящей прослойки, нам предстоит объединить сведения об отдельных семьях с информацией, содержащейся в источниках по истории Нормандии в целом.

Мы остановимся на четырех аристократических родах, которым предстояло сыграть весьма заметную роль в европейских делах. Начнем с дома Тосни. Самым первым известным нам его представителем, имя которого упоминается в исторических источниках, является некий Ральф де Тосни. Возможно, в хрониках идет речь о Ральфе II, а возможно — о его отце Ральфе I. Главное, что этот Ральф получил в качестве неотчуждаемого владения земли Тосни, входившие в Руанскую епархию. Сообщается, что произошло это при архиепископе Гуго, то есть между 942-м и 990 годами. О Ральфе II имеется уже чуть больше информации. В 1013-м или 1014 году герцог Ричард II доверяет ему оборону Тилльери, а чуть позже (по другим источникам — до того) он побывал в Италии. Дата и обстоятельства его смерти неизвестны. Унаследовавший его титул и имение сын Роже I тоже действовал не только в Нормандии, но и за ее пределами, в частности в Испании. Имеется также информация, что он был женат на женщине по имени Годехильдис, которая после его смерти стала женой графа Эврё Ричарда. Приблизительно в 1040 году Роже погиб в одной из междоусобных войн, которые охватили Нормандию в ранний период правления герцога Вильгельма. Его противником тогда был Роже Бомонский. Неудачный исход сражения, однако, не помешал сыну Роже Тоснийского Ральфу III унаследовать титул и владения отца, а впоследствии сыграть заметную роль в истории Нормандии. Он отличился в кампании против французского короля в 1054 году, а затем в битве при Гастингсе. После завоевания Англии он вернулся в Нормандию, где и умер 24 марта 1102 года. Источники много сообщают о его богоугодной деятельности в тот период. В частности, он передал богатые дары целому ряду приходов и монастырей, в их числе Сент-Эврёлю, Лакруа-Сен-Лефруа, Лебек-Херлуину и Жюмьежу.

Первые достоверные сведения о пожаловании земель на правах фамильной собственности касаются именно семьи Тосни. Как действовало это общее для нормандских аристократических семей право, видно из вышеописанного порядка наследования. Существенным фактором увеличения влиятельности и богатства клана Тосни, как и других аристократических родов Нормандии, были брачные союзы его представителей. Вдова Роже I, как уже говорилось, стала графиней Эврё. Его сестра, выйдя за Ги де Лаваля, связала Нормандию с Меном, а мужем одной из дочерей был стюард нормандского герцога Вильгельм фиц Осберн, впоследствии граф Херефорд. Не обошлось, естественно, и без перспективных матримониальных союзов со старыми аристократическими домами Англии. Так, Ральф IV (сын отличившегося при Гастингсе Ральфа III) женился на дочери Уолтофа, сына графа Нортумбрии Сиварда.

Расширение владений Тосни, однако, встречало сопротивление в Центральной Нормандии. В двадцати милях к западу от них раскинулся Бомон, название которого дало имя еще одному известнейшему нормандскому семейству. Оно и стало самым непримиримым противником владетелей Тосни. Основателем клана, получившим в собственность земли Бомона, был Хамфри Вьейлский. О его происхождении сообщается только, что он, возможно, являлся «сыном Турольда из Понт-Одемер» и, с еще меньшей достоверностью, внуком некоего Торфа. Но имя самого Хамфри часто встречается в сообщениях о походах герцога Роберта I, верным соратником которого он, судя по всему, был. Известно также, что он основал два монастыря: мужской — Сен-Пьер и женский — Сен-Леже. Умер он в 1047 году, оставив наследство сыну Роже, который сумел расширить семейные владения настолько, что стал именоваться «Бомонским». Однако достигнутое положение на протяжении ряда лет было довольно шатким. В течение первого периода герцогства Вильгельма Бомон вел настоящую войну с Тосни за спорные земли. Жертвами этой междоусобицы стал не только Роже II Тоснийский, но и родной брат Роже Бомонского. Однако сам он вышел из нее еще более богатым. Он уехал из Вьейля и обосновался в холмистой местности неподалеку от Бомона, где построил великолепный замок, сохранившийся до наших дней. На протяжении всего периода правления герцога Вильгельма он оставался весьма сильной и влиятельной фигурой. При Гастингсе он лично не сражался, но в знаменитой битве участвовал его старший сын Роберт. Судя по всему, Роже Бомонского интересовали прежде всего нормандские земли. Однако документы свидетельствуют, что к 1086 году ему принадлежали несколько имений в Дорсете и Глостершире. Его сыновья достигли большего, войдя в число крупнейших землевладельцев Англии и став графами: Роберт — Лейстершира, а Генрих — Варвика. Таким образом, Роже Бомонский начал активную политическую деятельность в начале правления Вильгельма II и еще был жив после составления «Книги Судного Дня», он заложил основы земельной собственности одного из богатейших семейств Нормандии и оставил после себя двух сыновей, ставших английскими графами. Неординарная биография, не правда ли?

Других семей, которые могли бы сравниться с владетелями Тосни и Бомона по силе и богатству, в Нормандии практически не было. Но менее знатных аристократических домов в интересующий нас период в герцогстве появилось довольно много. В качестве примера можно привести семейство Вернон. Известно, что, когда герцог Роберт I между 1032-м и 1035 годами передал земли монастырю Сен-Вандриль, располагавшемуся в Сервилле (приблизительно в десяти милях от Руана), он сделал это с согласия некоего Гуго Вернонского. Существуют документы, доказывающие, что семейство Гуго имело и другие поместья в этом районе. Одна из записей сообщает, что в 1053 году Вильгельм Вернонский и его отец Гуго, который к тому времени стал монахом, передали в дар руанскому монастырю Святой Троицы земельный участок, расположенный приблизительно в пяти милях от Мартавилля. Более того, не исключено, что незадолго до этого интересующее нас семейство стало полноправным владетелем всего Вернона. Данное предположение представляется вполне вероятным, поскольку в начале правления герцога Вильгельма эти земли были отданы Ги Бургундскому, который, как известно, в 1047 году впал в немилость и был лишен нормандских владений. Это обстоятельство и могло составить основу будущего благосостояния новой аристократической семьи. По крайней мере, один из актов дарения собственности монастырю Сен-Пэр в Шартре упоминает о представителях этого рода как о полноправных владетелях всего Вернона, включая его замок. Ими они остались и после завоевания Англии, о чем свидетельствует еще один акт — о дарении монастырю Лебек, подписанный Вильгельмом Вернонским в 1077 году. Отметим, что это довольно редкий случай, когда история далеко не самого знатного рода новой нормандской аристократии подтверждается абсолютно достоверными документами сразу четырех монастырей.

В заключение приведем пример семьи Монфор-сюр-Риль. Из представителей этого аристократического дома раньше всех упоминается Турстан из Бастанбурга, которому герцог, согласно документу от 1027 года, пожаловал земли в Пон-Оту. Скорее всего, им подписаны также два акта о пожертвованиях для обители Вандриль, направленные на утверждение герцогу примерно в это же время. У него была дочь и два сына — Вильгельм Бертран и Гуго I Монфорский. Скорее всего, имя этого Вильгельма встречается в документе, подтверждающем передачу земель монастырю Мон-Сен-Мишель. О Гуго известно, что он большую часть времени проводил в Монфоре (примерно в пяти милях от Пон-Оту) и погиб в междоусобице с Уолчелином Феррьерским в годы анархии. Его сын Гуго II Монфорский обеспечил возвышение семьи. Он был одним из предводителей нормандцев в сражении при Мортемере. Его подписью заверен целый ряд герцогских документов 1060–1066 годов, касающихся Байе и Кана. Участвовал Гуго II и в битве при Гастингсе. Причем во время завоевания Англии он был уже весьма влиятельной персоной. Известно, что, уезжая в 1067 году в Нормандию, герцог оставляет на его попечение важнейшую крепость Дувр. Он становится обладателем нескольких крупных имений в Англии, а в Нормандии добавляет к унаследованному Монфору Кокуенвиллер.

Кратко описанная нами история четырех семейств весьма типична для той части нормандской аристократии, представители которой стали главной опорой Вильгельма Завоевателя. И здесь очень важно отметить, что земли, названия которых присоединились к их именам, стали родовыми владениями только в первой половине XI века. Это уже позже они стали искать корни своего генеалогического древа в более ранних событиях. Но как бы ни доказывало семейство Тосни, что их мифический дядя Рольф участвовал в набеге на Нормандию, с землями Тосни их род стал ассоциироваться только при Ральфе II (в крайнем случае при Ральфе I), а по-настоящему крупными феодалами они стали только при Ральфе III. То же касается и владетелей Бомона, которые могли вести поиск своих предков в сколь угодно давние времена, но подлинная их история началась с Хамфри Вьейльского, а в полную силу они вошли при пережившем Вильгельма Завоевателя Роже. Семейство владетелей Вернона стало играть заметную роль в период между 1035-м и 1053 годами. Влияние клана Монфор-сюр-Риль начало расти примерно в это же время при Турстане Бастанбургском, а пика своего достигло благодаря человеку, имя которого занесено в «Книгу Судного Дня». Отсюда можно сделать важное для нас заключение: люди, которые окружали герцога Вильгельма и которых он повел на завоевание Англии, принадлежали в массе своей к «молодым» аристократическим родам, набравшим силу в период его правления.

Точно определить, какие земли передавались в собственность новым владельцам и каким образом это происходило, сейчас достаточно трудно. До нас дошло не так много документов, чтобы определить, кому ранее принадлежали те земли, которые затем стали основой могущества новой феодальной знати Нормандии. Роберт из Ториньи в своих генеалогиях высказывает предположение, что целый ряд пожалований, благодаря которым появилось много новых богатых землевладельцев, был сделан герцогиней Гуннор, вдовой Ричарда I. То, что многие владения, ставшие позже ассоциироваться с аристократическими семьями, ранее были собственностью герцогской фамилии, подтверждается и другими источниками. Известно, например, что герцогиня Юдит, первая жена Ричарда II, владела огромным земельным участком в Лювине. После ее смерти земли эти должны были перейти аббатству Бернье. Но, как минимум, частью из них явно распорядились по-другому. По крайней мере, Феррьер-Сент-Иллер и Шамбре упоминаются в качестве специального пожертвования одного из новых аристократических семейств. Уолчелин Феррьерский, вне всяких сомнений, обосновался здесь ранее 1040 года. Скорее всего, в это же время в собственность его рода перешел и находящийся в трех милях Шамбре (ныне Брольи). В более поздних документах он рассматривается как часть домена семейства Феррьер, представители которого стали одними из первых нормандских баронов.

Весьма наглядный пример перераспределения земель герцогского дома в пользу новой знати представляют владения графа Рудольфа, единоутробного брата Ричарда III. Он имел поместье в Сен-Филберт на берегах Риля, несколько крупных наделов, включая Кошерель и Джою, в Эврё, земли в центральной части Иври и, скорее всего, был сеньором Паси, входившим в то время в состав Бретея. Большинство этих владений, в первую очередь наделы в Эврё, были тем или иным образом присоединены к герцогскому домену еще на раннем этапе правления Викингов. Однако впоследствии они были переданы Рудольфу его отчимом или единоутробным братом. Их дальнейшая судьба еще более примечательна. Часть иврийских земель перешла к старшему сыну графа Гуго — епископу Байе. Сен-Филберт унаследовал второй сын — Джон, епископ Авранша, который передал их в собственность епархии. Но большая часть владений графа, включая Паси и другие поместья в Бретее, в качестве приданого его дочери Эммы перешли к Осберну, стюарду герцога Роберта I и телохранителю юного Вильгельма Завоевателя. А Осберна, бесспорно, можно считать типичным представителем новой нормандской аристократии, стремительно набиравшей в это время силу. Лишь небольшая часть обширных поместий досталась ему по наследству. Достоверно известно, что Херфаст, его отец, почти все завещал монастырю Сен-Пэр в Шартре. Он сам приумножил свои земельные владения в период между 1020-м и 1040 годами, в том числе и за счет бывшей собственности герцогского дома. Позже они перешли его сыну Вильгельму фиц Осберну, будущему графу Херефорда и одному из самых богатых людей Нормандии.

Очевидно, что источником приумножения собственности новой нормандской знати являлись не только герцогские, но и церковные земли. Неспроста чуть ли не на каждом заседании Священного синода в период до 1040 года звучали обвинения в адрес прелатов, раздававших епархиальные земли мирянам. Известно, что Ральф II Тоснийский, отправляясь в Апулию, уже знал названия своих будущих нормандских имений, которые до этого принадлежали кафедральному собору Руана. Конечно, это можно объяснить тем, что Рольф был родственником архиепископа Гуго. Но в то же самое время большой земельный надел в самом центре Дувра, принадлежавший епархии, передается другим светским сеньорам. Схожим образом действовал епископ Котанса Роберт. Обвиненный в передаче церковных земель родственникам, он оправдывался необходимостью иметь надежных союзников среди мирян. Похоже, что главными жертвами такой политики прелатов оказывались монастыри. Так, со времен герцогини Юдит и, как минимум, до 1025 года переданные ею монахам земли Вьейля, Бомона и Бомонтеля считались собственностью аббатства Бернье. Однако к 1035 году они оказываются частью владений некоего Хэмфри де Ветулиса. Возможно, лучшей иллюстрацией может служить история семейства Монтгомери, первоначальные владения которых едва ли не целиком состояли из бывших монастырских земель. Первым из представителей этого рода, судя по дошедшим до нас документам, получил надел, отчужденный от того же аббатства Бернье, Роже I. Между 1025-м и 1032 годами он добавляет к нему Вимутьер, принадлежавший ранее монахам Жюмьежа. Согласно хартии герцога Ричарда II, датированной 1025 годом, район Троара с прилегающими к нему Айраном и Альменешем передается аббатству Фекан. Документы более позднего периода называют владетелем Троара и Айрана Роже I Монтгомери, а Альменешеза — его сына Роже II. Похоже, что именно земли трех старейших монастырей Нормандии заложили основы могущества рода Монтгомери.

До нас дошли далеко не все документы, подтверждающие подобные операции с землей, к тому же не всегда удается идентифицировать фигурирующие в них географические названия. Но имеющуюся информацию можно считать вполне репрезентативной. Масштабы перехода церковной собственности в руки светских феодалов были значительны. Более того, новые монастыри и приходы, которые в огромном количестве стали создаваться к концу XI века на пожертвования нормандской знати, располагались в основном на старых церковных землях, пожалованных в начале истории нормандского герцогства представителями династии Викингов. Речь идет о довольно сложном процессе, который далеко не всегда отражался в официальных документах, поскольку часто речь шла о личных договоренностях устного характера между светскими и церковными феодалами. Полагаю, что только благодаря повышенному интересу монахов обители Сен-Торен в Эврё к принадлежащей им собственности стало известно о том, что земли Мюле, входившие в состав домена герцога Ричарда I, вдруг перешли к графу Жильберу Брионскому. Кстати, благодаря этому к полному титульному имени первого шерифа Нормандии прибавилось определение «Девонский».

Широкомасштабное перераспределение земель герцогства, благодаря которому, собственно, и была создана новая аристократия, является весьма ярким, можно даже сказать, революционным явлением в истории Нормандии времен Вильгельма Завоевателя. Начался данный процесс в начале XI века (если не ранее) и полностью не завершился даже к моменту похода на Англию. Катализатором стали беспорядки, охватившие провинцию в начале правления Вильгельма II. В обстановке анархии новая знать получила дополнительную возможность расширить свои владения с помощью меча. Неудивительно, что практически каждый из многочисленных кризисов этого периода совпадает с началом возвышения тех или иных феодальных родов, представителям которых предстояло вскоре занять ключевые позиции в Нормандии и Англии. Анархия пошла на пользу семействам Тосни, Бомон, Монтгомери, Феррьер и Монфор. Кампании 1047-го и 1051 годов нанесли серьезный урон многим крупным землевладельцам Нижней Нормандии, но одновременно помогли приумножить состояния ряду выходцев из восточной части герцогства, в частности Вильгельму Вернонскому. Но самый большой передел связан, пожалуй, с поражением в 1053 году Вильгельма графа Аркеза и конфискацией его земель, простиравшихся далеко на запад вдоль Сены. За счет их поживились владетели Бомона и Монфора. В относительно отдаленном Талу произошли даже более серьезные изменения. В частности, там обосновываются Жиффары. Изначальные владения этого семейства располагались примерно в двадцати милях от Гавра, в Болбеке, но именно земли в Талу стали основой его будущего могущества. Род Варенн закрепляется в Беллекомбре также примерно в это же время и в результате тех же событий.

Усиление отдельных феодальных кланов создало серьезную проблему для герцога Вильгельма, и ее было необходимо разрешить как можно скорее. Дело в том, что среди тех, кто расширил в то время свои владения, было немало лиц, занимавших официальные должности. Прежде всего это касается виконтов, которые, как мы помним, сыграли роль своего рода мостика, обеспечившего плавный переход Нормандии от положения одной из провинций Франции Каролингов к статусу относительно самостоятельного герцогства. При первых Викингах они были основным звеном административной системы, получая за свою службу участок в кормление. Однако в течение первой половины XI века многие из них получили земли уже в наследственное владение и, таким образом, сами стали полноправными феодалами. Таковым являлся, например, один из вдохновителей мятежа 1047 года Нижель Сен-Совье, виконт Котантена. Его отец был, возможно, первым в Нормандии человеком, получившим должность виконта, а сам Нижель славился влиятельностью и богатством. Он сумел сохранить титул виконта, несмотря на поражение на Валь-э-Дюне, и занимал должность довольно долго (даже после завоевания Англии). Не менее примечательны в этом плане виконты Авранша. Ричард, сын виконта Турстана Гоза, в 1074 году стал виконтом Авранша и оставался им до ноября 1074 года. Он имел большое имение в Авранше и, по некоторым данным, являлся также владетелем Крюлли. Схожую ситуацию можно наблюдать в Бессене. В начале правления герцога Вильгельма виконтом Бессена был Раннульф, сын Аншитила, также виконта. Раннульф был женат на дочери герцога Ричарда III. На Валь-э-Дюне он находился в армии мятежников. Тем не менее, его титул остался в семье и был унаследованным сыном, тоже Раннульфом (II), который еще до завоевания Англии получил поместье в Авранше и благополучно дожил до 1089 года. Более того, Раннульф II женился на дочери виконта Авранша Ричарда, соединив, таким образом, два семейства виконтов и основав новую династию, представители которой позже стали графами Честера.

Вышеописанные изменения интересны не только с точки зрения генеалогии. Они отражали подъем новых феодальных семей, которые сыграли далеко не последнюю роль в усилении Нормандии и, соответственно, в судьбе Англии. Причем происходило это не только в Нижней Нормандии. Явления, аналогичные тем, которые мы наблюдали в Котантене, Авранше и Бессене, были характерны для всего герцогства. В 1054 году виконтом Аркеза был Рейнальд, который передал свой земельный надел Госелену, сыну виконта Руана Гедо. Дочь Госелена впоследствии вышла замуж за некоего Годфрэ, который вскоре после этого становится виконтом Аркеза. Кстати, факт тесной взаимосвязи между виконтами Руана и Аркеза интересен сам по себе, поскольку обладатели этих двух титулов были тогда ключевыми фигурами административной структуры всей Верхней Нормандии. К западу от Руана, в самом центре герцогства, процесс развивался не менее интенсивно. Один из дошедших до нас документов, составленный в 1031-м или 1032 году, скреплен печатью с надписью: «Роже, виконт Хьемуа». Обладателем этой печати был не кто иной, как Роже I Монтгомери. О предках этого человека, в том числе о судьбе его отца, практически ничего не известно. Зато его сын Роже II был весьма примечательным человеком той эпохи. Собственно, при нем род Монтгомери и вошел в полную силу. Роже II фигурировал в исторических документах уже с 1051 года, когда он отличился под Донфроном. Примерно тогда же он женился на Мабель, наследнице значительной части владений семейства Беллем. Любопытно, что, получив титул графа Шрусбери, он продолжал с гордостью именовать себя и виконтом Хьемуа, о чем свидетельствует документ, относящийся приблизительно к 1075 году.

Возникновение крупных аристократических семей представляло определенную угрозу для герцога, но одновременно давало ему уникальную возможность, которой Вильгельм не замедлил воспользоваться. Виконты всегда формально оставались основными представителями герцогской власти на местах. Получая права на пожизненное наследование земли, они ослабляли свою зависимость от герцога. Однако, превратившись в полноправных и зачастую весьма влиятельных членов феодальной элиты, виконты по-прежнему рассматривались в качестве наместников графа Руана. Герцог Вильгельм сумел воспользоваться этим, и даже в изменившихся условиях виконты продолжали действовать в качестве представителей его администрации. Но закрепить этот успех можно было, только решив проблему взаимоотношений герцога и аристократии в целом. Виконты были частью этой аристократии, и изменение их статуса являлось частью уже описанного процесса усиления новой феодальной знати. История возвышения Бомонского семейства, например, мало отличается от того, что произошло с получившими земли в наследственное владение виконтами Котантена и Бессена, а рост влияния виконтов Хьемуа во многом был следствием увеличения богатств Монтгомери. Этим и определялась главная задача, которую должен был решить Вильгельм Завоеватель. Ему предстояло обозначить и закрепить собственное место в стремительно изменявшейся в годы его правления социальной системе Нормандии.

Возвышение владетельных семейств, носившее в период между 1030-м и 1060 годами массовый характер, затрагивало и зависимых от них мелких феодалов. По сути, речь шла о формировании многоступенчатой социально-политической структуры, в основе которой лежали отношения вассалитета-сюзеренитета. Весьма примечательно в этом плане, что многие соратники Вильгельма, вместе с ним покорившие Англию и ставшие там крупными землевладельцами, сохранили в своих именах названия мест, входившие в титулы их нормандских сеньоров. Тем самым эти новые английские владетели подчеркивали свою взаимосвязь с родами, входившими в высший слой нормандской знати, которым они были обязаны своим благосостоянием. Более того, это свидетельствовало о том, что свои бескрайние поместья на территории Англии они официально получили из рук своих нормандских сеньоров. Данная традиция, безусловно, зародилась еще до похода через Ла-Манш, о чем свидетельствует целый ряд дошедших до нас документов того периода. Один из них касается семейств Пантульфов и Монтгомери. Последнее, как известно, во времена составления «Книги Судного Дня» являлось владельцем огромных земельных участков Шропшира. Однако один из его основателей — Роже I, — передавая между 1027-м и 1035 годами какой-то свой участок Жюмьежскому аббатству, подписывает грамоту «Вильгельм Пантульф», то есть подчеркивает, что действует не самостоятельно, а от имени своего сюзерена.

Еще более показательный пример демонстрации вассальной зависимости можно найти в отношениях семейства Тосни и рода Клер, которые продолжались и после завоевания Англии. В конце XI века Жильбер, сын Роже I Клерского, передал свои земли в Путене аббатству Коншез. В составленном на этот счет акте указывается, что дарение производится с согласия Ральфа III Тоснийского, «к лену которого эти земли принадлежат». Именем того же Ральфа Тоснийского санкционируется и передача вклада в монастырь Лекруа-Сен-Лефруа, сделанного перед уходом в эту обитель сыном Жильбера Ральфом. Аналогичное содержание (опять же с упоминанием Ральфа Тоснийского) имеет документ о дарении монастырю Сент-Уан, составленный вскоре после похода на Англию Роже I

Клерским. Более того, даже дар «на упокоение души» своего сеньора Роже I Тоснийского Роже I Клерский дает аббатству Коншез «с разрешения владетеля лена» Ральфа III. Это довольно редкий случай, когда положение нормандских вассалов этого периода можно проиллюстрировать так подробно с помощью вполне достоверных источников. Более того, можно проследить отношения этих семейств на более раннем этапе. Так, среди бесчисленных событий, характерных для жестоких времен юности герцога Вильгельма, два ужасных происшествия непосредственно связаны с предметом нашего исследования. Роже II Тоснийский погиб от руки Роже Бомонского, а вскоре после этого Роберт Бомонский (брат Роже) был предательски убит Роже I Клерским. Второе убийство, в свете того, что говорилось выше, невозможно расценить иначе как месть вассала за смерть своего сеньора. Таким образом, вассальная зависимость семейства Клер от Тосни, которая фактически сохранилась до XIII века, имела место уже в первый период герцогства Вильгельма Завоевателя. Нет никаких сомнений, что вассалитет был достаточно широко распространенным явлением в отношениях нормандских аристократических родов уже во второй четверти XI века. Но это вовсе не означает, что к моменту завоевания Англии в Нормандии уже окончательно сложилась структурированная феодальная система. Документы 1035–1066 годов рисуют четкую картину общества, базирующегося на отношениях вассалитета. Однако с такой же уверенностью из них можно сделать вывод, что мы имеем дело с еще недостроенной феодальной пирамидой. В ней отсутствует вершина — совершенно неясно, как эта система взаимодействует с герцогом, являющимся верховным сюзереном всех феодалов Нормандии.

Очевидно только то, что зависимые владения имелись во всех частях герцогства и передача любых участков из них могла быть произведена исключительно с согласия сеньора. Когда некий Урсо в 1055 году решил передать земельный участок руанскому монастырю Святой Троицы, к ранее полученной от своего (видимо, внезапно умершего) патрона санкции на этот дар он добавляет разрешение его жены и сыновей. Аналогично составлен акт о передаче этому монастырю части земель Ансфредом, сыном виконта Осберна, доставшихся ему в наследство. Он снабжен записью: «С разрешения моих господ — Эммы, жены стюарда Осберна и его сыновей Вильгельма и Осберна». Однако определить характер зависимости в привычных для нас терминах более позднего феодального общества представляется невозможным. В источниках периода, непосредственно предшествовавшего завоеванию Англии, для обозначения зависимого владения чаще всего используется старинное латинское слово «бенефициум» и произошедшие от него понятия. Так, Родульф I Варенн выделяет руанскому аббатству Святой Троицы земли, которые определяет как «старый бенефициум» некоего Роже. Гидмунд, передавая земельный участок в Нормандии монастырю Сен-Пэр в Шартре, снабжает соответствующий документ благодарностью «моему господину графу Вильгельму, от которого я получил этот бенефиций». Точно так же некий Газо, передавая земельный участок для основания прихода Кро в Эврёсене, указывает, что делает это с разрешения своего патрона Гуго Бардо, «частью бенефиция которого он был».

Анализ нормандских документов того времени позволяет сделать вывод, что вассальные обязанности тогда еще не были четко определены и термины, характерные для развитого феодального права, просто не были известны их составителям. Можно предположить, что значительная часть вассальных владений образовалась в результате пожалования земель за службу в конных отрядах крупного феодала. Но нет никаких оснований думать, что в первой половине XI века обязанности и права этих рыцарей как-то регламентировались. Известные документы подобного рода составлены уже после завоевания Англии. В источниках нет даже намека на то, что в Нормандии того периода имелось нечто подобное «своду феодальных привилегий и обязанностей», который с такой тщательностью обсуждался полвека спустя, после коронации в Англии Генриха I. Из всех исследованных нами документах, относящихся к периоду правления герцога Вильгельма до 1066 года, только в одном встречается упоминание о выделении «вспомоществования» за службу, и тот был составлен буквально накануне похода в Англию.

Очевидно, что контуры социальной структуры герцогства в 1035–1066 годах были еще очень расплывчаты. Поэтому выводы о том, что якобы «нормандское общество в 1066 году было феодальным и сформировавшаяся там феодальная система являлась одной из самых развитых в Европе», представляются абсолютно некорректными. Владение землей на условиях различного рода феодальной зависимости было, бесспорно, широко распространенным явлением в Нормандии. Но столь же бесспорно, что обязанности вассалов и сеньоров не были определены какими-то правовыми актами, схожими с теми, которые появились здесь в более поздний период. Англия к моменту смерти Вильгельма была более централизованной, а феодальная структура, которую ему удалось там создать, гораздо более развитой по сравнению с тем, что было в Нормандии до 1066 года. Если нормандская знать стала основой феодальной системы Англии, то Англия после завоевания оказала непосредственное влияние на структурирование такой системы в Нормандии. Однако до 1066 года четкой схемы феодальных взаимосвязей в герцогстве не было, и каждый патрон строил отношения со своими вассалами по-своему, ориентируясь на более ранние прецеденты. Это, кстати, представляло серьезную проблему для герцога. Ему предстояло не просто объединить интересы феодалов со своими, но и занять место на вершине той социальной пирамиды, которую они составляли. От этого зависела не только его судьба, но и дальнейший ход истории. Если бы Вильгельму не удалось достичь этой цели, завоевание Англии было бы невозможно.

Чтобы лучше понять успех, достигнутый Вильгельмом Завоевателем в решении данной задачи, целесообразно обратить внимание на те трудности, с которыми он при этом сталкивался, и на те инструменты, которыми он пользовался для их преодоления. В начале его правления положение герцога гораздо в меньшей степени зависело от прав, которые теоретически ему принадлежали, чем от их признания конкретными лицами, то есть в первую очередь от лояльности окружавших его феодалов. В обстановке социальной нестабильности, характерной для переходного периода, ситуацию контролировали представители различных феодальных семейств, которые конечно же пытались воспользоваться неразберихой для расширения своих владений. Самым правильным для герцога было помочь в этом тем из них, на кого впоследствии он мог опереться. Такой линии он и стал придерживаться сразу, как только появилась возможность. Вильгельм фиц Осберн и Роже II были введены им в ближайшее окружение уже в 1051 году и оставались его верными помощниками на протяжении всего периода борьбы за власть в Нормандии, а позже и при завоевании Англии. Но до 1066 года для поощрения своих сторонников Вильгельм имел не так много возможностей. Земельные пожалования он мог делать либо за счет собственных владений, либо перераспределяя земли церкви и других феодалов, что было чревато возникновением новых серьезных конфликтов.

С этой точки зрения любое крупное пожалование можно рассматривать как признак укрепления герцогской власти. Не случайно первое из них приходится на 1055–1056 годы. Тогда герцог Вильгельм лишил права наследования Вильгельма Варленка, графа Мортеня, а земли графства передал своему единоутробному брату Роберту, прославившемуся позже, при защите нормандской Англии от Суссекса, и ставшему одним из крупнейших английских землевладельцев. Однако далеко не всегда земельные пожалования герцога имели столь благоприятные для него последствия. Так, одно из первых распоряжений герцога на этот счет касается передачи графства Аркез его дяде Вильгельму с выражением уверенности в том, что новый граф, «приняв данное пожалование, во всем и всегда останется верным герцогу». Надежды на это не оправдались. В 1052–1054 годах Аркез стал центром опаснейшего мятежа. Зато после поражения дяди Вильгельма появились новые возможности для перераспределения земель, и будущий Завоеватель распорядился ими в интересах своих сторонников. Конфискация владений становится причиной упадка семейства Мортемер и возвышения Вареннов.

Ранняя история рода Варенн — прекрасная иллюстрация политики герцога в этот критический период истории Нормандии и пример того, как в результате ее проведения малозначимые ранее аристократические семьи приобретали огромное влияние. К началу правления Вильгельма Завоевателя Варенны были практически неизвестны. Им принадлежало несколько второстепенных поместий вблизи Руана, полученных неким Рудольфом, который дожил приблизительно до 1074 года. У него было два сына — Рудольф и Вильгельм. Вильгельм, как младший из братьев, мог рассчитывать лишь на меньшую долю отцовского наследства. И тем не менее именно ему предстояло превратить свой род в один из самых сильных и богатых в Нормандии. В кампании 1052–1054 годов он, будучи еще совсем молодым человеком, доказал свою смелость и личную преданность венценосному тезке и после поражения графа Аркеза удостоился особой милости герцога. Имеется запись, согласно которой замок Роже Мортемерского, конфискованный у него вместе с большей частью его нормандских владений, был передан Вильгельму Вареннскому. Более того, похоже, что и богатейшие земли семейства Варенн, расположенные вблизи этого замка, достались им в результате того же акта. В отношении двух поместий — в Беллекомбре (15 миль от Мортемера) и в Дьеппе (8 миль к северу от Беллекомбра) — это можно считать достоверным фактом. Но даже приобретение этих владений не позволило Вильгельму Вареннскому войти в состав высшего слоя нормандской аристократии. Это произошло уже после 1066 года в результате новых наград за ценные услуги, оказанные герцогу.

Таким образом, основным содержанием политики герцога в нормандский период его правления являлось сплачивание вокруг себя людей, на преданность которых он мог рассчитывать. Благодаря этому он сумел занять столь высокую позицию в новой феодальной структуре. Подавление мятежей не только увеличивало шансы молодого герцога на выживание и сохранение титула. Каждую новую победу он использовал и для того, чтобы отобрать земли у своих врагов и передать их своим друзьям. В результате выстраивалась наиболее выгодная для герцогской власти модель социальной системы. Сам этот процесс резко отличался от того, что впоследствии произошло в Англии, где завоеватели создали структуру феодальной власти почти мгновенно. Самой Нормандии потребовалось гораздо больше времени. Принципы, которые использовали нормандцы для государственного строительства в Англии, на их родине утвердились окончательно гораздо позже. Английское королевство в принципе получило нормандские феодальные традиции, но структурированные наиболее выгодным для Вильгельма Завоевателя образом. Его позиция на вершине феодальной пирамиды там была утверждена сразу и безоговорочно. В Нормандии этого удалось добиться уже после похода через Ла-Манш.

Однако попытки судить о феодальных отношениях в Нормандии по тому, какими они были в Англии или даже в самом герцогстве накануне завоевания, могут ввести в заблуждение. Нет оснований полагать, что до 1066 года крупнейшие землевладельцы Нормандии связывали свое положение с герцогскими пожалованиями за службу или экипировку и подготовку воинов. Знаменитый «servitium debitum» (долг служения), четко регламентированный и обязательный к исполнению, являлся одним из основных принципов организации англо-нормандского королевства периода 1070–1087 годов. Но очень сомнительно, что он так же тщательно соблюдался в Нормандии до переправы через Ла-Манш. Крупные феодалы старались сформировать вооруженные отряды из своих вассалов. Но представляется, что использовали они их прежде всего в своих собственных интересах. В условиях постоянных разногласий с соседями они просто были вынуждены предпринимать все от них зависящее для защиты старых и вновь захваченных владений. В междоусобных столкновениях начала правления герцога Вильгельма владетельные семьи потеряли много своих членов и слуг, а поэтому были кровно заинтересованы в привлечении на свою сторону новых сторонников. По этой же причине герцог был просто не в состоянии требовать от крупнейших феодалов выделения определенного числа зависимых от них воинов на государственную службу.

Имеется еще один специфический фактор, который традиционно выпадает из поля зрения, хотя, принимая во внимание условия интересующего нас периода, он мог быть весьма важен. Принято считать, что долг служения главным образом относился к службе верховному правителю и, соответственно, его фиксация отвечала интересам герцога. В завоеванной Англии все так и обстояло. Однако в самой Нормандии перед завоеванием ситуация могла быть несколько иной. Широко известно, что фиксирование пожалований за службу потребовали впоследствии сами вассалы, чтобы оградить себя от произвола и излишних требований со стороны патронов.

Но ведь и с долгом служения могла сложиться аналогичная ситуация. Усиление герцогской власти представляло определенную угрозу для богатых аристократических семейств, тем более что герцог не имел возможности гарантировать им достойное вознаграждение за исполнение долга служения. Резонно предположить, что в этих условиях обеим сторонам было выгоднее заключать нечто вроде сделки в каждом конкретном случае, чем исполнять заранее определенные правила. Как бы там ни было, четко регламентировать вассальные отношения герцог Вильгельм смог только после завоевания Англии.

Важно подчеркнуть, что в широких масштабах принцип «servitium debitum» начал действовать именно при герцоге Вильгельме. Существуют источники, подтверждающие, что долг служения исполнялся по всему герцогству, причем зачастую даже во владениях, на которые первоначально не распространялся. Так, в 1072 году аббатство Сент-Эврёль обязано было выставлять двух кнехтов. Но ведь известно, что изначально его земли не являлись герцогским пожалованием, а следовательно, долг служения на него не мог распространяться. Выставлять воинов для герцога здесь начали не ранее 1050 года, после формального восстановления прав аббатства герцогом Вильгельмом. Есть основания полагать, что в начале XI века обязанности по отношению к герцогу не выполнялись баронствами Бретей и Иври, когда они являлись собственностью графа Родульфа. А выделение пяти кнехтов графом Мёлана приобрело более или менее регулярный характер только после получения им земель Бомон-ле-Роже, то есть между 1026-м и 1035 годами, а возможно, и позже. Наконец, служба в войсках герцога пяти воинов, подготовка и вооружение которых было обязанностью Гуго Мортемерского, стала реальным фактом только в связи с перераспределением земель Мортемера после их конфискации. Документы, содержащие подобные сведения, довольно редки. Тем не менее, к перечисленному можно добавить, что небезызвестный Гримоальд до того, как принять участие в мятеже 1047 года, выполнял обязательства по подготовке воинов за счет доходов с владений в Плесси, а епископ Авранша в 1060–1066 годах вооружал пятерых кнехтов, исполняя долг служения владетеля земель у Сен-Филберт. Итогом этого процесса стало значительное увеличение военной мощи Нормандии.

Нам важно оценить личный вклад герцога в становление и развитие военно-ленной системы и те трудности, с которыми он сталкивался. Когда он стал герцогом, эта система либо вовсе отсутствовала, либо находилась в зачаточном состоянии. В противном случае массовый отъезд нормандских рыцарей в Италию, который наблюдался еще при отце Вильгельма Завоевателя, не был возможен. Вряд ли бы Роберт I допустил выезд из страны такого большого количества представителей знатных феодальных семейств и их вассалов, если бы принцип долга служения был общепринятой нормой. В обстановке анархии 1037–1047 годов и последовавших за этим войн, которые продолжались до 1054 года, Вильгельм Завоеватель попросту не имел возможности потребовать от феодалов исполнения обязанностей такого рода. Хотя здесь, видимо, требуется некоторое уточнение. Период между началом правления Роберта I в 1028 году и битвой при Мортемере в 1054 году был временем становления и развития новой нормандской аристократии. Однако попытки с помощью каких-то законодательных актов обязать ее представителей служить герцогу имели очень мало шансов на успех. Гораздо более действенными были личные договоренности между герцогом и конкретными феодалами. Позже понимание феодалами целесообразности подобных отношений, а также укрепление личной власти в последовавшие за Мортемером двенадцать лет создали условия для трансформации долга служения из добровольной в обязательную норму. Ее признание нормандской элитой, помимо всего прочего, свидетельствовало о том, что ситуация в герцогстве к моменту похода на Англию коренным образом отличалась от той, что была три десятилетия назад.

К 1066 года система военно-ленных отношений была практически полностью сформирована. Известно, что еще до начала завоевательного похода обязанности по предоставлению воинов для службы герцогу четко выполняли все старые нормандские монастыри, большинство епископов и многие, если не все, крупные светские феодалы. Это было огромным успехом герцога, свидетельствовавшим о признании его в качестве верховного сюзерена. Но даже в 1066 году представители светской аристократии воспринимали свои обязанности скорее как результат личных договоренностей — герцог обещал помочь им расширить и защитить их владения, в обмен на это они признавали его власть и обеспечивали его армию солдатами. Такая договоренность могла быть устной или письменной, но практически в каждом случае она была персональной. Только после того, как право Вильгельма регламентировать эти отношения было безоговорочно признано его соратниками по завоевательному походу и сам порядок начал успешно действовать в Англии, герцог получил возможность распространить его на Нормандию.

Очевидно, что оформление нормандской модели феодальной организации неразрывно связано с бурным ростом новой аристократии. Однако следует подчеркнуть, что в самой Нормандии процесс образования новой аристократической прослойки был более длительным и спонтанным, чем в Англии, где новая элита была создана практически в одночасье, причем сразу как инструмент административной политики верховного правителя. Тем более впечатляют успехи герцога Вильгельма, сумевшего взять этот процесс под свой контроль, несмотря на то что его собственное положение было очень шатким. Он не побоялся опереться на честолюбивых и энергичных представителей новой аристократии и не просчитался. Их выдающиеся личные качества позволили им совершить головокружительный взлет на вершины власти. Но можно согласиться с Вильгельмом Пуатьеским, который считал, что еще большую роль в их возвышении сыграло политическое чутье, которое они проявили в юности. Конечно, им были присущи многие пороки того жестокого времени. Они не привыкли к организации и не считали, что обязаны подчиняться кому бы то ни было. Герцог Вильгельм привлек их прежде всего своими личными качествами. Только поэтому они признали его своим лидером, а он сумел направить их бурную энергию в русло конструктивного государственного строительства. В результате эти люди связали свое будущее с будущим герцога, и поступки, совершенные ими, собственно, и составили историю Нормандии и Англии того времени. Самая главная заслуга Вильгельма Завоевателя в том и состоит, что он сумел интегрировать свои собственные интересы с интересами самой энергичной части нормандской аристократии XI века и благодаря этому реализовать грандиозное по своим масштабам завоевание.

Глава 5

Религиозное возрождение

В предыдущей главе мы пришли к выводу, что одной из причин возвышения Нормандии при Вильгельме Завоевателе было формирование новой аристократии, интересы которой совпадали с интересами герцога. Но могущество, которого достигла эта бывшая галльская провинция, нельзя объяснить исключительно светским фактором. Предпосылки политики герцога Вильгельма и ее успешное проведение в значительной степени связаны с оживлением религиозной жизни. Возрождение нормандской церкви началось еще до Вильгельма, но своего пика достигло именно при нем. Причем это произошло настолько быстро, что может показаться, будто ситуация, характерная для третьей четверти XI века, складывалась в Нормандии уже давно. Между тем церковная организация провинции Руан, разрушенная набегами викингов, начала воссоздаваться лишь незадолго до того. Первое упоминание о восстановлении в правах прежних епископских кафедр относится к 990 году. Лишь четыре из десяти монастырей были воссозданы до 1000 года, а еще четыре были основаны или восстановлены уже после рождения Вильгельма. На это стоит обратить самое пристальное внимание. Развитие церкви в первой половине XI века было явлением не менее значительным, чем рост военной мощи Нормандии, и, не проанализировав его, мы не сможем до конца понять деяния величайшего из нормандских герцогов.

В религиозной жизни Нормандии XI века можно выделить два основных момента. Первый связан с возрождением монастырей, которое началось при непосредственной поддержке герцогов и продолжилось уже самостоятельно, приобретая весьма оригинальные черты. Второй — с реорганизацией системы церковного управления, осуществленной влиятельной группой нормандских епископов в сотрудничестве с герцогом.

В период, предшествовавший завоеванию Англии, процесс восстановления монастырей был столь масштабным, что всегда привлекал внимание историков и до сих пор поражает воображение исследователей. Ведь менее чем за сто лет до прихода к власти Вильгельма Завоевателя в провинции Руан не было практически ни одной обители. Монастырские хозяйства пришли в запустение. Конгрегации были рассеяны. Немногие сохранившиеся вынуждены были искать приют в чужих местах, где с трудом поддерживали свое существование.

Так, жюмьежские монахи перебрались в Гаспре епархии Камбре, а монахи Фонтаннелля — в Пикардию, а затем во Фландрию. То есть можно говорить почти о полном исчезновении монашеской жизни в Нормандии. А спустя век, накануне вторжения в Англию, в герцогстве имелось огромное количество монастырей, ни один из которых не ощущал недостатка в желающих удалиться от мирской суеты.

Примечательна роль, которую сыграли в деле воссоздания монастырей представители династии Викингов. Весьма вероятно, что официальный статус владетеля земель графства Руан, полученный Рольфом от короля, предполагал заботу о расположенных там аббатствах (хотя к более поздним упоминаниям о богатых дарах Рольфа монастырям следует относиться с большой осторожностью). Более правдоподобна информация о том, что планами возрождения монастырской жизни в провинции активно интересовался его сын Вильгельм Длинный Меч. Согласно некоторым источникам, именно он начал восстанавливать монастырь в Жюмьеже, перевез туда из Пуатье монахов аббатства Сен-Сипрен и призвал вернуться из Гаспре Жюмьежскую конгрегацию. Но не следует превращать Вильгельма Длинного Меча в ревностного христианина и защитника монашества, как это делают появившиеся позже легенды. Хотя утверждать, что его действия не принесли монахам никакой пользы, тоже было бы несправедливо.

После убийства этого герцога Нормандию охватила языческая «реакция». Процесс восстановления христианской жизни в Нормандии был практически полностью остановлен. Однако после подписания в 965 году мирного договора между Ричардом I и Лотарем он вновь возобновился. Импульс, который дал Вильгельм Длинный Меч, был усилен благодаря распространению в Нормандии идей святого Жерара Бронийского, главы аббатства Святого Петра в Генте. Степень влиятельности этого фламандского учения иллюстрируют события, связанные с Фонтаннелльской конгрегацией, которая после долгих злоключений обосновалась во Фландрии. Святой Жерар и его последователи считали, что эта община должна вернуться на родину и восстановить свою обитель. В 960–961 годах небольшая группа монахов, возглавляемая учеником святого Жерара по имени Мэйнар, покинула Гент и направилась в Нормандию. Герцог Ричард I выделил под Фонтаннеллем обширный земельный надел, на котором прибывшие и приступили к постройке монастыря в честь святого Вандриля. Вскоре к ним присоединились и другие монахи, а Мэйнар привез из Гента книги и церковную утварь. Таким образом, Фонтаннелльская обитель возродилась под новым названием Сен-Вандриль.

Деятельность Мэйнара в Нормандии этим не ограничилась. После нескольких лет, проведенных в Фонтан-нелле, он по просьбе герцога переехал в Мон-Сен-Мишель. На судьбе Сен-Вандриля этот перевод сказался не лучшим образом: по некоторым данным, эта обитель вновь пришла в упадок. Зато воссоздание монастыря в Мон-Сен-Мишеле, безусловно, было одним из самых важных деяний Ричарда Бесстрашного. Идею строительства монастыря поддержал папа и официальной грамотой санкционировал Лотарь. Герцог занялся ее реализацией со всей присущей ему энергией. Действенную помощь в этом оказал ему архиепископ Руана Гуго. Вскоре в обители появились первые монахи. Община сразу же получила ряд привилегий и дополнительные земельные пожалования. Возглавил общину Мон-Сен-Мишель сам Мэйнар. Он оставался настоятелем этого монастыря в течение двадцати пяти лет, до самой смерти. Влияние этого человека на религиозную жизнь Нормандии трудно переоценить. Представляется, что поддержка герцога здесь также сыграла немаловажную роль. Так, примерно одновременно с воссозданием обители Мон-Сен-Мишель богатые пожалования получают монахи Жюмьежа, наблюдается оживление общины Сент-Уан. В общем, есть все основания предполагать, что роль и значение герцога Ричарда III в возрождении религиозной жизни Нормандии серьезно недооценивается историками. Возможно, что и деятельность Мэйнара требует более глубокого исследования. Влияние фламандского монастырского ренессанса на религиозную жизнь Англии во времена Этельвольда и Дунстана изучено прекрасно. Достичь такого же уровня в понимании взаимосвязей фламандского и нормандского монашества пока еще только предстоит.

При Вильгельме Завоевателе развитие монашества шло уже не столько под влиянием фламандских подвижников, сколько движения клюнийцев, которое, зародившись в Клюни, обрело новую жизнь в Дижоне. Начало этой переориентации связано с именем Ричарда I, одним из значительных деяний которого было создание монастыря в Фекане. Сначала он построил там церковь и попробовал организовать вокруг нее общину из мирян. Но, судя по всему, эта затея себя не оправдала, и вскоре Ричард I предпринял решительные меры по исправлению ситуации. Он обратился к клюнийскому аббату Майюлю с предложением прислать в Фекан монахов, чтобы те создали там вместо мирской общины свою конгрегацию. Этот план удалось реализовать лишь после смерти Ричарда I. В 1001 году в Фекан по приглашению Ричарда II прибыл Вильгельм Дижонский. И это событие вполне можно считать началом нового периода истории нормандских монастырей. Вильгельм Дижонский более четверти века оставался аббатом Фекана. Избранное им направление развития продолжил его знаменитый ученик и преемник аббат Джон, занимавший этот пост до своей смерти в 1079 году. В период правления Вильгельма Завоевателя этот курс оказал серьезное влияние на нормандское монашество в целом.

Вильгельм Дижонский, или, как его еще именуют, Вольпианский, был выходцем из очень знатного пье-монтского семейства. Он вступил в клюнийское братство при Майюле, который в 989 году поручил ему реформировать старинную обитель Сен-Бенинь по Клюнийскому уставу. Слава об его деятельности на этом поприще и высокий авторитет, которым он пользовался в западноевропейской церкви, видимо, навели герцога Ричарда II на мысль обратиться именно к нему. Сначала знаменитый аббат отказался от предложенной ему миссии, ссылаясь на варварские условия, которые сохранялись в управляемой династией Викингов провинции. Но в конце концов настойчивые и длительные уговоры герцога возымели действие. В результате его приезда в нормандском монашестве широкое распространение получили идеи клюнийцев, но в переработке Вильгельма Дижонского. Центром нового направления стал Фекан, где сразу же после прибытия аббата была образована монашеская община. Постепенно оно стало распространяться и на другие монастыри. По модели, предложенной аббатом Вильгельмом, были реформированы Сент-Уан и Жюмьеж, а если верить хронисту, жившему позже, то Мон-Сен-Мишель «тоже жил по его правилам». Более того, его влияние было настолько велико, что уставы всех монастырей, основанных представителями герцогской семьи за десять лет до начала правления Вильгельма Завоевателя, за основу брали идеи Вильгельма Дижонского.

Начавшийся до герцога Вильгельма процесс возрождения монастырей продолжался не менее интенсивно и после 1035 года. Преобладание в нем клюнийского духа было настолько очевидно, что можно предположить заинтересованность в этом герцога. Следы фламандского влияния тоже еще сохранялись. В частности, оно было весьма заметным в монастырях Мон-Сен-Мишель и Сен-Вандриль. Скорее всего, монахи из Фонтаннелля перенесли привычные им правила и в дочерние обители Сен-Вандриля, созданные в Прё и Грестэйне. Но превалировала все-таки клюнийская идеология, которая после переработки Вильгельмом Дижонским и Ричардом Сен-Ваннским стала доминирующей.

Очевидно, это было связано с поддержкой со стороны герцогской власти. Нетрудно догадаться, почему эта поддержка была оказана. За исключением двух, все монастыри, основанные нормандскими герцогами до 1035 года, были построены на месте более древних. Таким образом, династия Викингов пыталась не просто возродить монашество, но и продемонстрировать неразрывную связь церковной жизни Нормандии с той, что бурлила в этой провинции, когда она называлась Нейстрией, и почти полностью замерла во время войн со скандинавами. Данное предположение подтверждает и характер пожалований, выделявшихся герцогами воссоздаваемым монастырям. В первую очередь это были земли, ранее принадлежавшие разрушенным в результате нашествия викингов аббатствам, или наделы, которые, согласно существовавшей традиции, находились под защитой центральной власти герцогства. Так, Серизи-Лафоре получил от отца Вильгельма Завоевателя наделы разрушенных аббатств Дё-Жюмо, Сен-Фромон и Сен-Маркульф, а монастырь Святой Троицы стал наследником части земель старинной обители Сен-Филберт. Подобные реституции, вне всякого сомнения, касались и других монастырских хозяйств. Важно отметить, что в момент дарения значительная часть этих земель входила непосредственно в герцогский домен. Все десять монастырей, активизация деятельности которых приходится на период правления Вильгельма Завоевателя, — Жюмьеж, Сен-Вандриль, Мон-Сен-Мишель, Фекан, Бернье, Сури, Монтивиллье, Святой Троицы в Руане и Сент-Аманд, — обязаны своим созданием или восстановлением герцогам, либо непосредственно санкционировавшим их строительство, либо наделившим их земельными владениями. Молодой герцог Вильгельм продолжил традицию патронажа монастырей, ставшую неотъемлемой чертой внутренней политики Нормандии.

Со временем монашество все больше и больше ассоциировало свое будущее с герцогством. До войн со скандинавами монастыри этого региона Галлии имели владения, разбросанные по всей стране. Так, обители Фонтаннелль помимо земель в долине Нижней Сены принадлежали наделы в Пикардии, Провансе, Сантонже и Бургундии. Община Жюмьежа обладала земельной собственностью в Анжу, Мене, Пуату и Вексене. Еще в конце X века, когда появились первые признаки возрождения монашества, нормандские монастыри считали собственность за пределами герцогства не менее важной, чем внутри его. Но за три десятилетия, предшествующие вступлению на герцогский престол Вильгельма, ситуация коренным образом изменилась. Теперь нормандские монашеские конгрегации старались сконцентрировать принадлежащие им земли непосредственно во владениях герцога. Так, например, монастырь Жюмьеж в 1012 году уступил один из своих наделов в Пуату Бюргельскому аббатству в обмен на участок вблизи Вернона, а в 1024 году на основе схожего соглашения с монахами общины Сен-Ведас в Аррасе расстался с владениями в Гаспре. Аналогичные операции отмечены в аббатстве Сен-Вандриль и ряде других. Похоже, что практически все монастыри Нормандии, за исключением Мон-Сен-Мишеля, в первой половине XI века отказались от политики обязательного сохранения собственности за пределами герцогства. Они начали связывать свое имущественное положение с интересами светских властей, усилением и возможным расширением нормандского государства.

При герцоге Вильгельме заложенные его предшественниками традиции были не просто сохранены, но и преумножены. Участие в возрождении религиозной жизни начинают принимать не только члены герцогской семьи, но и представители нормандской аристократии. Как уже говорилось, практически все монастыри, имевшиеся в Нормандии к 1035 году, были обязаны своим существованием правящей династии. Но постепенно начинает проявляться новая тенденция в восстановлении и создании монашеских общин. Так, еще в 1030 году по просьбе руанского виконта Госцелина и его жены Эммелины герцог Ричард I дает им специальную грамоту на основание в Руане обители Святой Троицы, в которую перевозят мощи очень почитаемой в Галлии святой Екатерины. Они же принимали активное участие в создании женского монастыря Сент-Аманд. Вскоре подобное религиозное подвижничество становится довольно типичным для Нормандии. Из церковных сооружений, возведенных в герцогстве в период между смертью Роберта I и 1066 годом, наиболее известны два собора в Кане, построенных герцогом Вильгельмом и его супругой Матильдой. Однако помимо них в это время появилось еще не менее двадцати монастырей и соборов, созданных благодаря пожертвованиям новой знати. Такое рвение, проявляемое довольно узкой группой связанных между собой семейств, еще недавно мало интересовавшихся религией, — явление примечательное. Оно, безусловно, требует дополнительного внимания.

Поражает внезапное изменение в настроениях новой феодальной элиты. До определенного момента каких-либо крупных пожертвований с ее стороны в пользу монастырей не отмечалось. Более того, многие аристократические семейства без всякого стеснения обогащались за счет церковных земель. Хроники Жюмьежа, Сен-Вандриля и Мон-Сен-Мишеля изобилуют жалобами на неприятности, причиняемые светскими феодалами. И вдруг в 1035–1050 годах, когда власть герцога ослабевает и Нормандию охватывает волна междоусобиц, те же самые люди начинают проявлять интерес к возрождению монастырей, а к 1066 году составляют в этом деле серьезную конкуренцию правящей династии. Причем речь идет не об отдельных фактах, а именно о массовом явлении. Успехи светских феодалов на ниве попечения монастырей были столь значительны, что и много лет спустя монахи прославляли их деяния. Хорошо известен пассаж Ордерикуса Виталиса, посвященный этому периоду. Он пишет, что в те времена знатные нормандцы, подражая своему герцогу, начали, соперничая друг с другом, делать пожертвования церкви. Причем это приобрело такие масштабы, что владетель, не сумевший основать в своих поместьях монастырь или хотя бы приход, чувствовал себя бедным и обделенным судьбой. Столь красочное описание «жертвовательного» энтузиазма нормандской знати может показаться излишне метафоричным. Однако фактический материал, собранный Робертом Тюрингским в самих монастырях, доказывает, что Ордерикус Виталис не так уж преувеличивает. Конечно, перечисляя только самые значительные пожертвования, трудно избежать монотонности. Тем не менее, рискнем рассказать о нескольких наиболее примечательных семействах новой нормандской знати, которые не преминули передать церкви часть своих владений.

В период близкий к 1035 году Роже III Тоснийский построил монастырь в Шатиллоне, и примерно в это же время Хамфри Вьейльский основал две обители в Прейю: мужскую — Сен-Пьер и женскую — Сен-Леже. Графиня Лесцилина и ее сын Роберт, граф Ора, выделили земли и средства для аббатства Сен-Пэр-сюр-Дивез, а чуть позже тот же граф Роберт основал аббатство Сен-Мишель-дю-Трепор. Виконт Контевиля Херлуин, его супруга Херлев и сын Роберт, граф Мортеньский, создают аббатство Грестайн. Ральф Тессонский, член одного из самых знатных родов центральной Нормандии, в 1055 году делает вклад, благодаря которому образуется монастырь в Фонтанье. Сын стюарда Роберта I Вильгельм фиц Осберн выделил средства на основание аббатства Лире, а некоторое время спустя принял участие в создании Кормелитского монастыря. В Верхней Нормандии, благодаря Роже Мортемерскому, создаются монастыри Сен-Виктор-ен-Кайе и Сент-Уан. Наконец, семейство Монтгомери в течение интересующего нас периода отводит земли для создания двух мужских монастырей в Се и Троарне (оба в честь святого Мартина) и одного женского — в Альменешезе. Это далеко не полный список, но и его достаточно, чтобы понять, что помощь семейств новой аристократии монашеству была грандиозной. А ведь она не ограничивалась созданием монастырей в собственных владениях. Существенные средства выделялись и для других общин. Так, Роже I Тоснийский не только основал обитель в Шатиллоне, но также делал крупные пожертвования для Лире, а его сын Ральф III был крупнейшим жертвователем аббатств Сен-Эврёль, Лакруа-Сен-Лефруа и Жюмьеж. Граф Эврё Ричард предоставлял большие средства в распоряжение Жюмьежа, а среди благодетелей монастыря Сен-Ванд-риль почетные места занимают граф Аркеза Вильгельм и Роже Бомонский. Большой земельный участок отдал руанской женской обители Сент-Аманд сын Жильбера Брионского Болдуин, а основатель Лире и Кормели Вильгельм фиц Осберн сделал не менее богатый подарок аббатству Святой Троицы.

В результате такого патронажа уже до 1066 года Нормандия по количеству монастырей могла соперничать с любым другим государством Северо-Западной Европы. Но по территории герцогства монашеские общины были распределены неравномерно. Как минимум, восемь из десяти монастырей, основанных герцогами, располагались в районе Руана, причем три — непосредственно в самой столице: Сент-Уан, Святой Троицы и Сент-Аманд. Чуть ниже по течению Сены находились Жюмьеж и Сен-Вандриль, в самом ее устье — Монтивиллье, а в пятнадцати милях к северо-востоку от него — Фекан. По другую сторону от столицы, опять же недалеко от нее, стоял Бернье. Только Мон-Сен-Мишель, восстановленный на месте древнейшего христианского святилища Галлии, возвышался на своем как бы плывущем в Атлантику острове в некоторой изоляции от других герцогских монастырей. Еще один «отшельник», Сери-Лефоре-а-Байе, появился уже позже. Короче говоря, восстановленные или основанные правящей династией монашеские общины были сконцентрированы в районе, непосредственно прилегавшем к столице герцогства.

Ареал распространения монастырей расширился благодаря патронату со стороны новой нормандской аристократии, поскольку каждый стремился привлечь монашествующих на свои земли. Тем не менее, основная масса монастырей была сосредоточена в центральной части Нормандии. Почти все новые обители оказались собранными на территории, ограниченной реками Сена, Риль, Тукез и Дивез. Не более двадцати миль отделяло Лебек от Жюмьежа, а до двух обителей Прейю от него было миль пятнадцать. Расположенные между Рилем и Тукезом монастыри Прейю, Кормели и Грестайн попадали в окружность диаметром примерно пятнадцать миль. Чуть большая окружность объединяла находившиеся между Рилем и Сеной Шатиллон, Сен-Торин и Лире. В двадцати милях от Лире, только немного в другую сторону, был возведен Сен-Эврёль, еще меньшее расстояние отделяло последний от Альменешеза и Сен-Мартин в Се. На берегах Дивеза находился также монастырь Троар, а примерно в двадцати милях от него — аббатство Сен-Пьер. Довольно значительное количество обителей для одной Центральной Нормандии.

Гораздо меньше твердынь веры создавалось за пределами этого района. Правда, между 1059-м и 1066 годами наблюдалось стремление к расширению конгрегации Фекана. Часть ее монахов отправилась в Бонневилль-сюр-Тукез и основала там общину Сен-Мартин-дю-Бос, другая группа переехала еще дальше на запад, где на землях, выделенных владетелем Крёлли, был построен монастырь Сен-Габриэль. В епархии Байе, помимо Фонтенье, выросшего неподалеку от Сери-Лефоре, непосредственно у стен епархиальной столицы была создана обитель Сен-Вигор. Графы Ора возвели монастырь в своих владениях, на самом востоке герцогства, в Летрепо. А на крайнем западе герцогства примерно в это же время строилась обитель в Лизье, ставшая своеобразным символом выхода Нормандии к Атлантическому океану. Отдаленные Лизье и Летрепо были скорее исключением, основная масса новых монастырей строилась все-таки в центральной части герцогства.

Итак, в период между 1035-м и 1066 годами нормандские феодалы передали монахам весьма значительные земельные владения. Вполне естественно задуматься о мотивах, которые их к этому побудили. Дело в том, что в XI веке монашеские конгрегации осваивали роль своего рода кредитных учреждений, обеспечивающих сохранение и приумножение благосостояния светских владетелей. Известно, что во второй половине XI века крупнейшие монастыри внесли значительный вклад в развитие денежной системы герцогства. Но и до 1066 года многие представители новой нормандской элиты использовали их в качестве своеобразных экономических институтов, с помощью которых можно было превратить земельную собственность в наличные деньги. Часть земель передавалась монастырям в пользование, а те регулярно делились с «жертвователями» доходами. Монахи оказались очень хорошими хозяевами, и не исключено, что скрытой целью светских феодалов могло быть желание улучшить состояние поместий, в которые они приглашались. Косвенно это подтверждается тем, что значительную часть пожертвований составляли целинные земельные участки, которые еще только предстояло заселить и начать обрабатывать.

Но нельзя объяснить бурную попечительскую деятельность аристократии лишь соображениями экономической выгоды. Правильнее говорить о целом комплексе мотивов, стимулировавших это явление. Для знатного человека тех времен понятие родовой чести не было чем-то абстрактным. По крайней мере, в дарениях семейств Монтгомери и Грандмеснил обители Сент-Эврёль этот фактор явно присутствовал. Кроме того, в ряде случаев речь шла о стремлении восстановить семейную честь, исправив, если так можно выразиться, ошибки предков. Об этом говорит массовое возвращение церкви наделов, незаконно отторгнутых у нее светскими феодалами ранее. Троарн и Альменешез, например, были основаны на землях, которые до того как перешли к Монтгомери, являлись собственностью монастыря Фекан. А Ральф Тессон выделил под создаваемое в его владениях аббатство Фонтенье тот самый участок, который герцогиня Юдит в свое время пожертвовала монахам Бернье. Все это так. Но не следует думать о представителях знати XI века как о неисправимых циниках. Расчетливость и благородство сочетались в них столь же естественно, как жестокость и сентиментальность. В этой связи нелишне напомнить, что очень и очень многие из этих могущественных и беспощадных людей на склоне лет добровольно отрекались от мирской суеты и уходили в монастырь.

Помимо всего прочего, бурное развитие монашества в Нормандии было отражением такого сложного явления, как влияние духовного мировоззрения отдельных выдающихся личностей на историю всей церкви этого периода. Примерно в 1035 году рыцарь графа Бриона по имени Херлуин под воздействием духовного порыва удалился в один из близлежащих монастырей, где провел некоторое время сначала в качестве послушника, а затем монаха. Однако порядки этой обители ему показались недостаточно строгими, и вместе с двумя единомышленниками он отправился в одно из своих имений, расположенное неподалеку от Бонневилля. Там к ним присоединились еще двое страждущих уединения и спасения, и в 1039 году они все вместе решили идти в Лебек и жить там по уставу монастырского общежития. А 23 февраля 1041 года эта небольшая община была возведена архиепископом Може в статус новой монашеской конгрегации. Согласитесь, что этих людей трудно заподозрить в корысти. Ими двигало нечто иное. Они принадлежали к той новой плеяде монашествующих, представители которой позже составили гордость ведущих монастырей Европы и, став епископами и аббатами, оказали сильнейшее влияние на западноевропейское христианство, привнеся в него свой несгибаемый дух и особую культуру мышления.

Превращение Лебека из маленькой общины в один из крупнейших монастырей Нормандии также связано с именем Ланфранка. К Херлуину и его товарищам он присоединился примерно в 1042 году, в возрасте тридцати пяти лет. Он уже был достаточно известен своей проповеднической деятельностью в Северной Италии и Авранше. Однако на берегах Риля его ожидал не самый восторженный прием. Первые три года он, как отмечают источники, преодолевал недоверие и боролся с религиозным невежеством окрестных жителей. Но терпение и дух этого выдающегося религиозного деятеля помогли ему выстоять. Херлуин и все остальные признали первенство самого Ланфранка и правильность его учения. Вскоре из других частей Нормандии стали съезжаться желающие поучиться у него богословию. Известность и авторитет обители Лебек росли день ото дня. К 1060 году монастырь стал признанной теологической школой. В этот период в его стенах появился человек, возможно даже более великий, чем Ланфранк. Речь идет об Ансельме, будущем епископе Кентерберийском. С его приходом Лебек получил все, что необходимо для достижения гармонии. Горячие молитвы Херлуина, гениальный ум Ланфранка, святость Ансельма и подвижничество их соратников, соединившись, образовали некое «религиозно-энергетическое поле», влияние которого распространилось далеко за пределы самого монастыря. Лебек, «основание которого из-за враждебности окружающего населения казалось почти безнадежным предприятием, менее чем за четверть века сумел не только вовлечь это население в религиозную жизнь, но и стал образцом для подражания и учителем веры для всего нормандского монашества».

Монастырь, в стенах которого с 1058-го по 1063 год находились «два величайших интеллектуала и гораздо большее количество величайших ревнителей святости той созидательной эпохи», не мог не занять достойного места. Это вовсе не означает, что Лебек со своими духовными достижениями находился в изоляции от остального монашества Нормандии. Рассматриваемый нами период характеризовался не только ростом числа монастырей, но и распространением на них влияния реформаторского движения, в которое вовлекалось все больше и больше конгрегаций Северо-Западной Европы. Речь идет о порядке монашеской жизни, предложенном клюнийцами, тяготение к которому было общим практически для всех новых нормандских монастырей. Вильгельм Дижонский провел соответствующую реформу в Фекане и Бернье. Вышедшие оттуда его последователи сделали то же самое в Жюмьеже, Мон-Сен-Мишеле и Сент-Уане, а адепты, воспитанные уже в этих монастырях, распространили идеи клюнийцев на все вновь создававшиеся общины. Фекан дал аббатов для обителей, основанных семействами Тосни и Монтгомери в Конше и Троарне соответственно. Мон-Сен-Мишель предоставил аббата и первых монахов монастырю Сен-Вигор в Байе. Первым настоятелем созданного Грандмеснилом аббатства Сен-Эврёль был выходец из Жюмьежа, а воспитанники Сен-Эврёля, в свою очередь, стали первыми аббатами Лире, обязанного своим созданием Вильгельму фиц Осберну. Своеобразный рекорд принадлежит монастырю Сент-Уан, из которого вышли аббаты руанской обители Святой Троицы, обителей Летрепо, Сен-Пьер-сюр-Дивез, Кормели, Сери-Лефоре, Лакруа-Сен-Лефруа, Сен-Виктор, Бомонен-Оже и некоторых других. Если продолжить данное перечисление, то придется упомянуть практически все монастыри, построенные или воссозданные в Нормандии до 1066 года. А те конгрегации, которые не черпали кадры, воспитанные непосредственно проповедниками клюнийского устава, сами были источниками новых идей. Лебек в принципе был уникален, так как появился в результате активности группы далеко не самых знатных нормандцев, стремившихся к духовным высотам монашеской жизни. Тем не менее, действовавший в нем устав стал образцом для многих других общин, а, как минимум, в двух — аббатстве Лизье и обители Сен-Стефан — был воспроизведен полностью. Сен-Вандриль, судя по всему, сохранил верность традициям, позаимствованным из более ранних монашеских течений, характерных для Фландрии. У него тоже были последователи, к каковым можно отнести монастырь, основанный Бомонами в Прейю, аббатство, созданное Херлуином в Грестэйне, и, возможно, обитель Фонтенье, построенную Ральфом Тессонским. Впрочем, вопрос взаимовлияния еще не совсем ясен, поскольку известно, что сам Сен-Вандриль был в 1063 году реформирован выходцами из Фекана. Таким образом, нормандское монашеское сообщество (за исключением общины Лебек) до завоевания Англии в целом представляло собой некую конфедерацию, объединенную учением клюнийцев. Независимо от того, кем они были основаны, монастыри всегда были связаны между собой множеством невидимых нитей. Нормандское монашество представляло собой достаточно консолидированную силу, не только оказавшую влияние на духовное состояние общества, но и поддержавшую герцога Вильгельма в его стремлении к единству Нормандии.

Бурное развитие монастырей во времена Вильгельма Завоевателя невольно заслоняет другие стороны религиозной жизни Нормандии. Между тем рост влияния монашества был хоть и основным, но не единственным фактором, определявшим состояние дел в нормандской церкви и ее взаимосвязи с остальной Европой. Духовно-нравственное подвижничество, которое демонстрировали обитатели монастырей, резко контрастировало с приземленными настроениями большей части белого духовенства. Реформам, которые сделали нормандскую церковь такой сильной и влиятельной, она действительно обязана монашеству, а не епископам. Прелаты, составлявшие в 1035–1066 годах нормандское епископство, были весьма неординарными личностями. Но они были абсолютно равнодушны к идеям аббатов Клюни и их многочисленных последователей и не предпринимали никаких шагов по подготовке последующих церковных реформ, а некоторые обстоятельства их личной жизни заслуживают осуждения.

Хотя до нас дошли далеко не все даты правления тех или иных прелатов, совершенно очевидно, что перерывов в наследовании епископских кафедр при герцоге Вильгельме не было. А список имен самих прелатов не оставляет сомнений в том, что все они принадлежали либо к герцогскому дому, либо к аристократическим родам, которые управляли Нормандией. Епископскую кафедру Руана до 1055 года последовательно занимали сыновья герцогов Роберт и Може. Епископом Байе был сначала Гуго, сын единоутробного брата герцога Ричарда I графа Родульфа, а затем Одо, единоутробный брат самого Вильгельма Завоевателя. Другой сын графа Родульфа — Джон — в 1060 году стал епископом Авранша и, возможно, архиепископом Руанским, а Гуго, возглавлявший в 1049–1050 годах епископство Лизье, был сыном графа О Вильгельма и внуком герцога Ричарда I. Ив, епископ Се, вообще являлся главой семейного клана Беллем. Вильгельм, который вскоре после 1040 года стал епископом Эврё, был сыном Жерара Флайтеля и близким родственником (видимо, двоюродным братом) Радбода, который был епископом Се до Ива. А еще один сын Радбода стал в 1079 году архиепископом Руанским. Опираясь на эти факты, можно сделать однозначный вывод: в нормандском епископате при герцоге Вильгельме доминировала сплоченная группа аристократов, для выяснения родственных связей которых достаточно заглянуть в генеалогии всего нескольких феодальных семейств.

Резонно предположить, что по характеру и степени свободы действий эти люди зачастую ничем не отличались от своих родственников-мирян, тем более что у многих из них имелись дети от брачных союзов, которые, если и не были официально утверждены, признавались ими публично. Получив свои высокие церковные должности благодаря связям с герцогским домом, они продолжали заботиться о благосостоянии своих родов и, как представители новой нормандской аристократии, немало делали для ее усиления и возвышения. То, что епископские кафедры занимали люди, по сути остававшиеся светскими феодалами, приводило порой к весьма странным ситуациям. Одна из них возникла, например, когда архиепископ Руанский Роберт стал еще и графом Эврё. Еще более красноречивый пример — присоединение епископом Ивом земель возглавляемой им епархии к унаследованным им же в качестве светского владетеля землям Беллем. Эта тенденция получила развитие и в завоеванной Англии. Так епископ Байе Одо стал графом Кента. Одновременно с ним земельное пожалование получил и епископ Котанса Жофрей. Их земельные владения в Англии по размерам были вполне сопоставимы с самыми крупными из основанных там баронств. Причем и Одо, и Жофрей получили эти земли не в качестве церковных иерархов, а скорее за личные заслуги. Подобные сообщения даже для нас звучат необычно. Комментаторов же времен святого Ансельма, учившего, что корнем поселившегося в церкви зла является смешение духовного и светского, и вовсе шокировало. Вполне естественно, что потомки, сравнивая деятельность епископата с монашеским движением, дали нормандским прелатам того времени самые нелестные оценки.

И все-таки, не оправдывая этих людей, хотелось бы сказать несколько слов в их защиту. Безусловно, можно сомневаться, что архиепископ Роберт сделал что-либо полезное для церкви, но его роль в поддержании стабильности герцогства бесспорна. Архиепископ Може, подвергаемый еще большей критике и, наверное, справедливо смещенный с кафедры, добился жесткого осуждения симонии синодом Руана. Причем произошло это в самом начале его деятельности, то есть за несколько лет до того, как то же самое сделал в ходе своих церковных реформ папа Лев IX. Если абстрагироваться от религиозной деятельности епископа Котанса Жофрея, он предстает весьма талантливым администратором, сочетавшим служебное рвение и строгость к подчиненным. Обогатился он прежде всего за счет земель, полученных в Англии. Сама же епархия при нем процветала. А лучшим памятником этого периода является построенный им в Котансе великолепный кафедральный собор. Даже оценка деятельности епископа Байе Одо, если повнимательней к ней присмотреться, может быть скорректирована. Да, его чрезмерные амбиции были постоянным источником раздоров, жестокость и стремление подавить малейшее неповиновение вызывали ненависть у окружающих, а личная жизнь почти сплошь состояла из скандалов. Тем не менее, епископству Байе его правление принесло несомненную пользу. Он оказался постоянным и очень щедрым жертвователем церкви. Не только из милосердия к «падшим» монах XII века написал, что в этих выдающихся людях порок самым удивительным образом уживался с добродетелью. Наконец, епископ Лизье Гуго и епископ Авранша Джон представляли собой выдающихся церковных деятелей, чья репутация неоспорима. Недаром Вильгельм Пуатьеский, который лично был знаком с этими прелатами, написал в их честь панегирик. Джон, помимо епископства Авранша, смог проявить свои выдающиеся способности в качестве архиепископа Руана, а его теологические труды занимают достойное место в истории литургии западного христианства.

Еще раз отметим, что основная часть белого духовенства придерживалась тех старых церковных традиций, которые подверглись атакам реформаторов и в конце концов были окончательно отброшены. Из всех нормандских епископов, занимавших кафедры до завоевания Англии, лишь об одном можно сказать, что он поддерживал новые веяния. Это Маурилиус, избрание которого архиепископом Руана в мае 1050 года связано с чрезвычайными обстоятельствами, вызванными смещением Може. Маурилиус не был нормандцем и не был связан с нормандской аристократией. Он родился примерно в 1000 году в соседнем Реймсе, учился в Льежском университете, а по окончании в течение нескольких лет совершенствовал знания в его отделении в Халберштадте. Затем он стал монахом монастыря Фекан, откуда в поисках отшельнической жизни отправился в обитель Валломброза. Его праведная жизнь и знания были замечены, и вскоре его назначили аббатом бенедиктинского монастыря Святой Марии во Флоренции. Однако строгие правила, которые Маурилиус попытался там ввести, вызвали ропот среди братии, и он был вынужден вернуться в Фекан, откуда в 1054–1055 годах и был призван на кафедру Руанской метрополии. Назначение архиепископом Маурилиуса можно рассматривать скорее как случайность, тем более если учитывать позицию, которую глава Руанской метрополии традиционно занимал в структуре светской власти. Но, принимая во внимание личные качества Маурилиуса, можно было ожидать, что его влияние на политическую ситуацию в герцогстве станет весьма заметным.

Своим назначением на архиепископскую кафедру Руана Маурилиус обязан герцогу Вильгельму. Во время его понтификата власть герцога становится неоспоримой. В 1055 году Вильгельм Завоеватель преодолел один из самых серьезных кризисов и получил возможность заняться делами церкви. Видимо, герцог осознавал, насколько разнятся между собой монашеское движение и епископат, и, заботясь о будущем своего герцогства, попытался гармонизировать их деятельность путем назначения в качестве главы нормандской церкви монаха, чьи авторитет и репутация были общепризнаны. Выбор Маурилиуса, прославившегося ученостью и святой жизнью, был более чем удачным. Однако это вовсе не означает, что с 1055 года церковная жизнь герцогства начала развиваться с чистого листа. Монашеское движение продолжало набирать силу, а среди епископов Маурилиус так и остался исключением. 1035–1066 годы, несмотря на небольшой перерыв в 1054 году, следует рассматривать как единый период истории нормандской церкви. И успехи, которые были достигнуты за это время, связаны не столько с деятельностью Маурилиуса, сколько, как ни странно, с теми представлявшими новую аристократию епископами, которые так сильно от него отличались.

Оказавшись во главе полуразрушенной церковной организации Нормандии, которая сама долгое время находилась в обстановке безвластия и дезорганизации, эти прелаты видели своей главной задачей восстановление порядка и взялись за ее выполнение со всей энергией, присущей классу, к которому они принадлежали. Высот духа они, конечно, не достигли, но их административная деятельность оказалась более чем успешной. Такие епископы, как Гуго Лизьеский, Джон Авраншский, Жофрей Котанский и Одо Байеский не только сумели наладить жизнь в своих епархиях, но и сделали их процветающими. Такая оценка может показаться излишне восторженной, но она подкреплена реальными фактами. Процесс восстановления нормандских епископств начался в первой трети XI века, но даже к 1050 году они еще до конца не оправились от упадка. А уже к началу XII века церковная организация Нормандии становится одной из самых влиятельных в Европе. То есть основные перемены пришлись на время правления Вильгельма Завоевателя, и конечно же прелаты, составлявшие тогда епископат Нормандии, имеют к ним самое непосредственное отношение.

Для реализации намеченных целей епископам требовалась опора. Ею стали архидьяконы, которые по своей должности являлись проводниками политики вышестоящего иерарха в любой средневековой епархии. Именно на XI век приходится период становления архидиаконства Нормандии. Известно, что деятельность архидьяконов была узаконена в 1040 году на соборе иерархов провинции архиепископом Може. К тому моменту архидьяконы или схожие по функциям должности имелись в Руане, Котансе и Лизье. Подписи четырех архидьяконов подтверждают известную хартию епископа Байе Одо. Судя по всему, речь идет о главах четырех округов, которые чуть позже и составили его епархию. Пять других архидьяконов, которые заверили акт передачи епископом Ивом земель в дар аббатству Сен-Вин-сент-дю-Мен, видимо, были руководителями церковных округов, вошедших в состав епархии Се между 1040-м и 1066 годами. При этом из всех дошедших до нас документов, составленных до 1035 года, лишь в дарственной архиепископа Руанского Роберта аббатству Шартре от 1024 года фигурируют подписи двух архидьяконов. Это еще одно доказательство того, что в полном объеме данный институт был полностью восстановлен именно теми епископами, которые занимали церковные кафедры в период правления герцога Вильгельма.

Архидьяконы и дьяконы играли первостепенную роль в централизации управления церковными делами, поскольку именно через них осуществлялась связь прелатов с приходами и округами, статусы которых в Средние века зачатую сильно разнились. Конфигурация церковных округов Нормандии с их правами и обязанностями по отношению к центру окончательно определилась в XIII веке. Однако процесс их формирования начался гораздо раньше. Часть из них была создана еще в конце XI века. Источников, подтверждающих наличие таких административных образований в столь ранний период в Се и Авранше, правда, не обнаружено. Зато имеются документальные сведения о том, что в Котансе при епископе Жофрее нечто подобное уже существовало. Первое упоминание о создании дьяконской кафедры в Эврё также относится к последней четверти XI века, и практически нет никаких сомнений в том, что церковные округа епархии Лизье в основной своей массе были созданы при епископе Гуго. Об Одо, епископе Байе, известно, что он постоянно взаимодействовал с главами округов и приходов, которые позже вошли в состав этой епархии. Наконец, несмотря на то что названия должностей глав подразделений епархиальной церкви Руана в источниках сильно разнятся, наличие подобного церковно-админи-стративного деления во времена герцога Вильгельма очевидно. Не вызывает сомнения и то, что завоевание Англии ускорило данный процесс, поскольку у прелатов появились дополнительные средства. По крайней мере, достоверно, что епископы Жофрей и Одо использовали часть доходов со своих английских владений на развитие административной системы возглавляемых ими епархий Котанс и Байе. Заметим, что речь идет именно о развитии, поскольку основные элементы этой системы были заложены ранее, причем не только в этих епископствах.

Получается, что прелаты и критиковавшие их монахи-реформаторы не противостояли друг другу, а действовали в одном направлении. Правда, незадолго до прихода к власти Вильгельма некоторые нормандские монастыри добились предоставления им «клюнийских привилегий», дававших право не подчиняться юрисдикции епископа той епархии, на территории которой они находились. Монашеские общины теоретически получили право самостоятельно выбирать аббата и в ряде случаев собирать епископский выход с определенного числа «независимых» приходов. Однако неизвестно, сколько монастырей реально пользовались этими привилегиями между 1035-м и 1066 годами. Зато до нас дошел компромиссный договор между аббатством Мон-Сен-Мишель и Джоном Авраншским, согласно которому в юридических вопросах последнее слово оставалось за этим епископом. Известно также, что епископы со своей стороны неоднократно оказывали существенную помощь монашескому движению. Больше других на данном поприще прославился Маурилиус. Он, согласно источникам, был «другом и благодетелем» общин Жюмьежа, Сент-Уана, Трепо и Сент-Имера. Но знаменитый монах-архиепископ не был исключением. Многие прелаты добавляли весьма значительные личные вклады к пожалованиям, сделанным монастырям их родственниками. Так Вильгельм, епископ Эврё, передал крупные земельные наделы монастырю Сен-Турин. Епископ Лизье Гуго присоединился к своей матери Лисцелине, графине О, решившей сделать достойный богатейшего семейства Нормандии дар руанскому аббатству Святой Троицы. Только благодаря финансовой поддержке епископа Котанса Жофрея смогли возродиться монашеские конгрегации его полуразрушенной епархии.

Возрождение нормандской церкви было тесно связано не только с политикой, но и с культурой. На рассматриваемый нами период приходится настоящий архитектурный ренессанс, который не могут отрицать даже самые предвзятые критики. Собор в Бернье — одно из самых ранних произведений зодчества — содержал в своем архитектурном ансамбле множество совершенно новых для того времени элементов. Эти идеи были подхвачены создателями Мон-Сен-Мишеля, собора Святой Троицы в Руане, Сен-Турина в Эврё, церкви Сент-Уан, Монтивиллье, Лира, Лизье и Жюмьежа. Новый великолепный архитектурный стиль, выработанный именно здесь, не называют нормандским лишь потому, что он впитал в себя «лучшие достижения школы, которую принято именовать Романской». Появление этих зданий является доказательством того, что «активизация монашества дала импульс и развитию зодчества в Нормандии». Однако без епископов многие из них просто бы не построили. В XX веке в тайниках Реймского собора были найдены документы, которые дают новое представление о роли архиепископа Маурилиуса в создании этого великолепного образца церковной архитектуры. Они же более подробно рассказывают о строительстве соборной церкви в Байе, начатого епископом Гуго и завершенного епископом Одо. Новый кафедральный собор в Лизье, возведение которого было начато в 1049 году, также было завершено с помощью епископа Гуго, который и освятил его 8 июля 1060 года. Наконец, епископ Жофрей оставил по себе память в виде величественной церкви, отдельные детали и помещения которой являются частями современного кафедрального собора Котанса.

Религиозное возрождение отразилось не только на расцвете архитектуры. Образование и литература также получили импульс для своего развития. Оригинальный кюнийский устав с его подчеркнутым вниманием к формальной стороне религиозной жизни и многочасовыми литургическими службами, практически не оставлял монахам времени на обучение. Однако в его нормандской интерпретации все было несколько иначе. Вильгельм Дижонский, сам очень образованный человек, считал, что обучение является таким же долгом монаха, как и участие в богослужениях. Неудивительно, что община Фекана практически с первых же дней своего существования выказала интерес к научной и образовательной деятельности, а школа при этом монастыре стала весьма заметным явлением того времени. Достаточно сказать, что в ней могли обучаться не только монашествующие, но и миряне. Более того, для пришедших издалека при монастыре было создано нечто вроде бесплатного общежития. Не исключено, что источники несколько идеализируют эту школу. Но для нас интересен сам факт ее существования, а еще важнее то, что она была не единственной в Нормандии. Обучение велось также в аббатствах Сент-Уан, Святой Троицы, Мон-Сен-Мишель и, возможно, в Жюмьеже и Сент-Эврёле. Их основной задачей была подготовка монахов к жизни в обители. Однако появление и достаточно широкое распространение подобных заведений позволяет говорить о заметном прогрессе в деле образования, достигнутом Нормандией в период, предшествовавший походу в Англию.

Интерес к науке, привитый Вильгельмом Дижонским монахам Фекана и связанным с ними общинам, дал богатый урожай. Представляется, что совсем не случайно именно в этом монастыре написаны работы одного из самых выдающихся авторов той эпохи — Джона, занимавшего с 1031-го по 1079 год пост аббата Фекана. Джон (в другом варианте произношения — Иоханнелинус) был, как и Ланфранк, выходцем из Ломбардии. В Нормандию он переехал в начале XI века и в течение своей продолжительной жизни играл довольно заметную роль в политической жизни герцогства. Большой интерес представляют его письма, часть из которых сохранилась до наших дней. Они свидетельствуют об эрудированности автора в самых разнообразных областях, включая медицину. Но наибольшую известность Джон Феканский получил как теолог и автор богословских трудов. Именно благодаря им он вошел в историю церковной литературы как «выдающийся автор, чьи работы стали духовным путеводителем для современников». Его богословские трактаты получили столь широкое распространение, а отрывки из них так часто цитировались более поздними авторами, что многие из них перестали ассоциироваться с автором. Так, один из его трудов приписывается святому Августину, а другой был опубликован в 1539 году как произведение Иоанна Кассиана. Это и является лучшим доказательством того, что идеи Джона Феканского выдержали испытание временем. Кстати, прекрасные, наполненные живым духом молитвы для приготовления к мессе, опубликованные в требнике «Missale Romanum», также являются произведениями этого нормандского аббата XI века, который продолжает вдохновлять верующих и по сей день.

Любое исследование интеллектуальной жизни Нормандии времен ее первого религиозного ренессанса будет неполным без упоминания монастыря Лебек. Созданная там система обучения в принципе мало отличалась от той, что существовала в Фекане и ряде других конгрегаций. Свое уникальное значение школа Лебека приобрела благодаря Ланфранку, который начал преподавать здесь в 1045–1046 годах и сумел превратить недавно созданное на берегу Риля аббатство в один из ведущих образовательных центров Европы. Если как политик Ланфранк прославился после 1066 года, то как учитель богословия и теолог он получил широкую известность в период своего пребывания в Лебеке. Именно тогда он написал свои знаменитые комментарии к Библии и трудам отцов церкви, а также трактат против Беренжара, значение которого было в очередной раз подчеркнуто уже в XX веке. Его преподавательский престиж был не менее высок. Многие из его учеников впоследствии заняли высокие должности. В частности, у него учились будущий архиепископ Руанский Вильгельм Добрый Друг, три настоятеля Рочестерского монастыря, аббат Вестминстера Жильбер Криспин и другие известные церковные деятели Англии и Франции. Данный список сам по себе свидетельствует о том месте, которое занял Лебек накануне Нормандского завоевания Англии. Но даже если бы его не было, достаточно назвать одно имя — и все станет ясно. Я имею в виду Ансельма, ставшего одним из столпов католической церкви, который в 1060 году стал монахом Лебека и также являлся учеником Ланфранка.

Другие монастыри герцогства достигли если не аналогичных, то очень значительных успехов. Описание подвигов общины Сент-Эврёль Ордерикусом Виталисом, который не скрывал любви к своему аббатству, возможно, грешит преувеличениями. Однако обстановку в целом отражает правильно. Его записки по праву считаются самым полным историческим трудом из всех написанных в его время в Нормандии и Англии. Кстати, приведенные в них описания монастырской жизни не оставляют сомнений в том, что тяга к знаниям была общей для многих нормандских монастырей середины XI века. Сент-Эврёль был лишь одним из них. Его огромная библиотека, вызывавшая восхищение у современников, как выясняется, была далеко не единственной в Нормандии. Не менее обширные книгохранилища имели Фекан, Лир и ряд других аббатств.

Красноречив список тех, кто в рассматриваемый нами период обучался или преподавал в обителях Нормандии. Многие из этих людей позже заняли очень ответственные должности, и выдвижение их, как представляется, не было случайным. Вот лишь некоторые имена. Тьерри — первый аббат Сент-Эврёля — начинал свое монашеское служение в Жюмьеже в качестве школяра. Первый настоятель руанского аббатства Святой Троицы Исембард наиболее раннюю из зафиксированных похвал заслужил за успехи в самостоятельных исследованиях, когда был простым учеником в Сент-Уане. Дюран, возглавивший вновь созданный монастырь Троарн, тоже числился среди учеников Сент-Уана, которые брали пример с Исем-барда. А первый аббат Сен-Пьер-сюр-Дивеза известен как преподаватель музыки в монастыре Святой Екатерины, сочинявший весьма популярные в свое время стихи в ее честь. Есть даже мнение, что аббат Сен-Вандриля Герберт по степени учености мог соперничать с самим Ланфранком. Скорее всего, эта оценка грешит сильным преувеличением. Но я бы не стал отрицать ее с ходу хотя бы потому, что нечто подобное писал и Вильгельм Жюмьежский, когда был монахом в Сен-Вандриле.

Что касается белого духовенства, то было бы естественно предположить, что, отдавая все силы на разрешение текущих проблем, оно не находило времени для занятий наукой и литературой. Однако это не совсем так. Архиепископ Руана Маурилиус заслуженно пользовался репутацией одного из самых эрудированных людей Нормандии. А труд епископа Авранша Джона «De Officiis Eclesiasticis» теологи считают существенным вкладом в развитие литургии западной христианской церкви. Конечно, Маурилиус и Джон Авраншский — фигуры исключительные. Но и другие епископы были небезразличны к науке и считали себя обязанными способствовать ее развитию. Наиболее широкую известность на этом поприще получила деятельность Жофрея Котанского и Одо Байеского. О щедрости Жофрея в средневековой Нормандии вообще слагали легенды. И хотя рассказывают в основном о богатейших пожертвованиях, сделанных им после 1066 года, есть все основания полагать, что и до завоевания Англии он потратил немало средств на развитие церкви. Более того, достоверно известно, что часть их пошла на приобретение культурных ценностей. Согласно источникам, он купил для церквей своей епархии огромное количество служебных книг, в числе которых значились редчайшие манускрипты. Среди дарений, полученных кафедральным собором Котанса до похода в Англию, числятся великолепные алтарные сосуды из золота и серебра и драгоценные церковные одеяния. Конечно, летописцы склонны преувеличивать подобные деяния современников. Но даже со скидкой на это ясно, что епископ Котанса Жофрей немало сделал для того, чтобы превратить главную церковь своей ослабленной епархии в собор, достойный великого герцогства.

Помощь, которую оказывал епархиальной церкви епископ Одо, была не менее, а в ряде случаев даже более значительна. Он был щедрым меценатом, поощрявшим искусных ремесленников. Одно из наглядных тому доказательств — великолепное внутреннее убранство кафедрального собора Байе и орнаменты, украшающие это прекрасное здание снаружи. Известно, что он выделял средства и на развитие созданной при этом соборе школы. Есть основания полагать, что идея создания знаменитого гобелена из Байе принадлежала ему лично. Более того, по некоторым (к сожалению, точно не подтвержденным) данным, епископ Одо являлся, как бы сейчас сказали, спонсором издания «Песни о Роланде» в ее самом раннем из дошедших до нас вариантов. Он постоянно контактировал с прелатами соседних областей, в частности с Марбодом, епископом Рене, и, возможно, Хильдебертом Турским, по вопросам, связанным с обучением нормандцев за рубежами герцогства. Помощь способным молодым людям — еще одна отличительная черта его деятельности. Одо регулярно отправлял за свой счет молодых людей на обучение в ведущие научные центры Европы, прежде всего в Льеж. Многие из тех, кто получил образование благодаря ему, заняли впоследствии высокие посты в англо-нормандской церкви. Например, на средства Одо Байеского в Льеже обучались Турстан, будущий аббат Гластонберийский, и Вильгельм из Ротса, ставший по возвращении деканом Байе, а затем аббатом Фекана. Но самым ярким примером является судьба неких Томаса и Самсона. Сыновья никому не известных Осберта и Мюреля, эти два юных клирика были отправлены своим епископом в Льеж, окончили его и сделали блестящую карьеру. Томас одно время был казначеем Байе, а с 1070-го по 1096 год — епископом Йорка. Самсон сначала также стал казначеем Байе, а затем, с 1096-го по 1115 год, занимал епископскую кафедру Вустера. По-моему, фактов достаточно, чтобы признать, что епископ Байе Одо был не только политическим деятелем, но и одним из самых щедрых меценатов своего века.

Некоторые ученые связывают расцвет церковной и особенно монастырской жизни Нормандии с общеевропейскими тенденциями культурного развития. Действительно, большинство выдающихся представителей монашества не были нормандцами, а пришли из других стран, в основном с севера Италии и из Рейнской области. Однако в герцогстве они встретили самый теплый прием и обрели там вторую родину. Впрочем, ренессанс нормандской церкви XI века не был изолированным явлением. По сути, мы наблюдаем здесь начало процесса, который в XII веке стал повсеместным.

Жизнеспособность нормандской церкви и ее стремление к единству прекрасно отражаются в решениях архиерейских соборов провинции Руан. Достоверных сведений об организации такого рода мероприятий в X веке нет, но в годы правления герцога Вильгельма они собирались. Известно, что епископы регулярно проводили синоды своих епархий. Судя по источникам, советы на уровне всей метрополии также были довольно частым явлением. К сожалению, информация о том, что на них происходило, носит отрывочный характер, даже точные даты проведения большинства из них не известны. Тем не менее, до нас дошли сведения о наиболее значительных из них.

В октябре 1047 года на совете нормандских епископов, состоявшемся в окрестностях Кана, было провозглашено признание Священных перемирий. В самом начале своего понтификата, то есть до 1048 года, архиепископ Може созывал совет архиереев провинции Руан, документы которого частично сохранились. В 1054-м или 1055 году собор в Лизье утвердил смещение архиепископа Може, а уже следующий совет епископов метрополии провел архиепикоп Маурилиус. Более точные сведения имеются о двух других соборах, созванных им 1 октября 1063 года в Руане и в 1064 году в Лизье. В июле 1066 года состоялось расширенное синодальное заседание в Кане по случаю освящения аббатства Святой Троицы.

Изучение этих важных для Нормандии событий ограничено сравнительно небольшим количеством дошедшей до нас информации. Но имеющихся документов достаточно, чтобы составить представление о проблемах, которые волновали деятелей реформируемой церкви, и о том, как к ним подходили в Нормандии времен Вильгельма Завоевателя. Первый собор, созванный архиепископом Може, осудил симонию. При архиепископе Маурилиусе нормандские епископы на своих советах приняли ряд не менее важных решений. Они выступили за введение для священнослужителей обета безбрачия и создание свода обязательных для духовенства молитвенных правил, а также осудили учение Беренжара, как сомнительное с точки зрения религиозных догматов. Перечень обсуждавшихся вопросов говорит о том, что нормандская церковь шла в ногу со всей католической Европой, а иногда и опережала ее. Например, архиепископ Може уже в 1047 году (а возможно, даже раньше) утвердил решение собора нормандских иерархов о запрете торговли церковными должностями и отдал соответствующее распоряжение всем подчинявшимся ему клирикам. Аналогичное правило было утверждено папой Львом IX только в 1049 году вместе с другими реформами, предложенными Реймским собором. Важно отметить, что архиепископ Маурилиус, несмотря на смещение Може, считал себя его законным преемником, и проводившиеся при нем соборы подтвердили ранее принятые решения. Такая преемственность оказалась очень полезной в будущем. Опираясь на акты, регламентирующие деятельность нормандских священнослужителей, Вильгельму Завоевателю в 1066–1087 годах было сравнительно легко проводить церковную политику, которая дала такие впечатляющие результаты не только в Англии, но и для Западной Европы в целом.

Кстати, о решениях нормандских епископов герцог Вильгельм имел не только теоретическое представление. Известно, что он лично участвовал в соборах, на которых были приняты наиболее важные из них. Правда, на первом совете прелатов Руана, проведенном архиепископом Може, Вильгельм в силу своей молодости присутствовать не мог. Но уже на Канском соборе 1047 года он, судя по всему, был. А о его поездке 1054–1055 годов вместе с папским легатом на заседание церковного совета в Лизье, равно как и об участии в Руанском соборе 1063 года, имеются абсолютно достоверные сведения. В документах следующего важного епископского совета, состоявшегося в 1064 году в Лизье, прямо говорится, что он был проведен под председательством «Вильгельма, славнейшего герцога нормандцев». После ознакомления с подобными документами уже не кажется спорным утверждение Вильгельма Пуатьеского, который писал, что церковные соборы Нормандии того периода проводились «по распоряжению герцога и при его непосредственной поддержке». Вильгельм Завоеватель, согласно этой точке зрения, старался не только лично присутствовать на епископских советах, но и играть роль «арбитра» в происходящих на них дискуссиях. Очевидно, что герцог считал решения, принятые епископатом, крайне важными для Нормандии, и узнавать о них из вторых рук для него было неприемлемым.

Такое внимание Вильгельма Завоевателя к церковной жизни было вознаграждено еще до 1066 года. Нормандская церковь при нем усилилась настолько, что ее энергетика и стремление к вершинам духа и знаний стали признанным образцом в Западной Европе. Именно при герцоге Вильгельме активное участие в церковной жизни приняло множество выдающихся и совершенно разных по характеру и образу мыслей людей. Удивляет сам факт появления такого количества неординарных личностей в сравнительно небольшой провинции: Одо Байеский и епископ Котанса Жофрей, Маурилиус, архиепископ Руанский, и Джон Авраншский, епископ Лизье Гуго и аббат Ланфранк, Джон Феканский и Херлуин, основатель общины Лебек, Ансельм, юность которого прошла также в Нормандии. Как бы то ни было, все они оказались здесь в одно и то же время, и каждый из них внес свой вклад в возрождение и развитие нормандской церкви.

Глава 6

Правление герцога Вильгельма

В предыдущих главах мы наглядно показали, что усиление власти герцога Вильгельма за два десятилетия, предшествовавшие завоеванию Англии, напрямую связано с ренессансом церковной жизни и развитием новой нормандской аристократии. Его главной задачей было объединить эти процессы и поставить их развитие под свой контроль. В ее решении Вильгельм Завоеватель добился выдающихся успехов. Этим и объясняется резкий контраст между его неустойчивым положением в 1046 году и прочной властью в 1066 году. Более того, в 1035 году вообще не было ясно, выстоит ли герцог и сохранится ли его герцогство, а в 1066-м Вильгельм твердо удерживал в своих руках бразды правления одной из сильнейших провинций Галлии. Какова роль герцогской администрации в столь разительных переменах и какими инструментами она пользовалась для их достижения? Разобраться в данных вопросах мы постараемся в этой главе.

Самым ценным в наследстве, доставшемся юному Вильгельму в 1035 году, были особые права, которыми традиционно обладал герцог. Он мог издавать законы герцогства, осуществлять в рамках своей компетенции правосудие, чеканить монету, взимать определенные налоги и, как «сеньор Нормандии», имел (по крайней мере, теоретически) в своем распоряжении вооруженные силы. Понятно, что в силу молодости он не мог воспользоваться этими привилегиями на практике. Но официально признавалось, что они принадлежали исключительно ему. Не случайно мудрые наставники приводили мальчика в герцогский суд, чтобы объявить составленный ими приговор, а в 1047 году молодой герцог принимал участие в церковном соборе, провозгласившем признание правил Священного перемирия. Даже обладая подобными привилегиями лишь в теории, Вильгельм получал серьезные преимущества, что во многом и помогло ему выжить и удержаться у власти в первые годы правления. По мере укрепления своего положения он все активнее пользовался этими правами, чтобы закрепить за собой подобающее место в трансформирующейся социальной структуре Нормандии.

Немаловажное значение имело то, что герцог имел возможность распоряжаться экономическими ресурсами своей провинции. Правда, некоторые английские исследователи называют Нормандию первой половины XI века «обнищавшим герцогством», но факты говорят об обратном. В то время Нормандия уже была сравнительно густо заселена и имела весьма развитое хозяйство. Скандинавские источники повествуют о том, что эта галльская провинция вела активную торговлю с Северной Европой и нормандские купцы были частыми гостями в тех местах, откуда вышла их правящая династия. Руан был процветающим портом, и благосостояние столицы отражалось на всем герцогстве. Быстро растут Кана и Байе, который превращается в региональный экономический центр. Источники указывают, что как раз примерно в интересующий нас период в Нормандии появляются люди, которых называют представителями «денежной знати». Самым известным из них был Эрнальд из Байе, успевший послужить капелланом при трех герцогах — Ричарде II, Роберте I и Вильгельме Завоевателе. Современные ему хроники сообщают, что это был человек «необычайно богатый, имеющий в городе и за его пределами множество домов и земельных участков, которые он приобрел на накопленные золото и серебро».

Бурное развитие церковной жизни вряд ли могло иметь место без серьезной финансовой поддержки. Немалые деньги требовались на создание приходов, а сама мысль об основании монастыря могла прийти в голову только очень богатому человеку. Между тем только в окрестностях Руана к 1066 году существовало не менее пяти крупных монастырей: Сент-Уан, Святой Троицы, Сен-Жорж-де-Боскервиль, Жюмьеж и Сен-Вандриль.

Трудно даже представить, какие средства были в них вложены. А ведь все они были основаны или воссозданы до 1066 года. Кроме того, известно, что множество новых сооружений было построено для Руанской епархии по инициативе архиепископа Маурилиуса. Получается, что правильнее говорить не о бедности, а о процветании Нормандии.

Благоденствие герцогства самым благоприятным образом отражалось на материальном положении правящей династии. Ее богатые дары в начале XI века достигли даже горы Синай, а щедрость, проявленная отцом Вильгельма Завоевателя во время его паломничества в Святую землю, вообще вошла в легенды. Нет ни малейших сомнений в том, что унаследованная Вильгельмом герцогская сокровищница не была пуста. Более того, у него появились реальные возможности ее пополнить. Естественно, у него были собственные обширные поместья. Но он в гораздо меньшей степени зависел от своих полей и лесов, чем большинство других правителей галльских провинций. Помимо доходов с собственных земельных владений, у него оставались средства от некоторых налогов. Судя по всему, право собирать часть из них в свою пользу было закреплено за герцогами Нормандии еще при Каролингах. Нет сомнений, что речь идет о весьма существенных поступлениях в герцогскую казну. Наиболее ранний из дошедших до нас фискальных списков — «Реестр казначея Нормандии» — был составлен в 1180 году, но, по мнению большинства исследователей, зафиксированные в нем сборы существовали и при Вильгельме Завоевателе и даже еще раньше. Особый интерес вызывает прямой налог граверье («graverie»), который уплачивал практически каждый житель Нормандии, и подробный перечень лиц, ответственных за его сбор. Впечатляют и суммы, полученные в качестве таможенных сборов и пошлин. Судя по дотошному перечислению титулов ответственных за это лиц, они занимали в герцогстве довольно высокое социальное положение.

О том, какая часть налогов собиралась деньгами, можно судить по тому, насколько денежное обращение вообще было развито тогда в Нормандии. С одной стороны, монеты того периода находят в Нормандии достаточно редко, что наводит на мысль об их слабой распространенности. С другой — в источниках довольно часто сообщается о драгоценных металлах и об их широком использовании для расчетов. Пример приобретений Эрнальда из Байе — прекрасное тому подтверждение. Особенно много упоминаний об использовании денег в качестве средств расчета приходится на период после 1066 года. В первую очередь это связано с тем, что в Нормандию хлынули средства из добычи, полученной в ходе завоевания Англии. Но ведь предшественники Вильгельма на герцогском престоле тоже вели успешные войны, и было бы странно, что все полученные ими в качестве трофеев, выкупов и контрибуций деньги были истрачены до его восхождения на престол. Кроме того, имеются сведения, что в Нормандии чеканилась собственная монета. В тексте, составленном вскоре после смерти Вильгельма Завоевателя, упоминаются герцогские монетные в Руане и Байе, и весьма вероятно, что они существовали до 1066 года. Достоверно известно о работе в то время по крайней мере четырех монетных мастерских, причем две из них принадлежали весьма влиятельным семействам. Так, мастерская некоего Рунольфа была основана в первые годы правления герцога Вильгельма. В 1066 году она по наследству перешла его старшему сыну Осберну, а младший выполнял функции финансового советника герцога Вильгельма и скончался уже в Англии. Есть предположение, что он отвечал за поступление в казну доходов в денежной форме, а потому по его личному состоянию можно косвенно судить об их размерах. Правда, прямых сведений о его состоянии источники не дают. Но зато имеется весьма красноречивое сообщение об одном из его дел. В конце весны — начале лета 1066 года он снарядил на свои средства огромное количество наемников, а владельцы домов, в которых они были расквартированы, остались весьма довольны полученной за это оплатой.

Правление герцога Вильгельма совпало с периодом увеличения численности и ростом влияния феодальной знати, и его борьба за восстановление и укрепление герцогской власти была неразрывно связана с этим процессом. Источники утверждают, что на смертном одре Завоеватель горько сетовал на то, что самыми опасными его врагами всегда оказывались либо представители его же класса, либо вообще его родственники. И он, безусловно, был прав. Приведем несколько примеров, иллюстрирующих сложившуюся систему. На вершине находился сам герцог. Один его единоутробный брат был епископом Байе, другой — графом Мортеня, два кузена — графами Эврё и О, а сводный брат графа О занимал епископскую кафедру Лизье. Вильгельм фиц Осберн, возможно самый влиятельный магнат Центральной Нормандии, имел родственные связи с герцогским домом как по материнской, так и по отцовской линиям, а его дядя был епископом Авранша. Виконт Бессена Раннульф I был женат на двоюродной сестре герцога, а ее брат стал аббатом Сент-Уана, епископом Се был дядя жены Роже II Монтгомери. При Вильгельме Завоевателе и без того прочные узы были усилены брачными союзами, которые заключили Монтгомери с Беллемами, Бьюмонты с Грандмеснилами и фиц Осберны с Тосни.

Однако, если бы в оппозиции оказалась большая часть аристократии, Нормандия вряд ли бы обрела такую мощь. Да и у самого Вильгельма в первые годы правления просто не достало бы сил сопротивляться консолидированным нападкам со стороны влиятельных феодалов. Следовательно, уже с самого начала среди знати имелась достаточно сильная группа, готовая его поддержать. Число его сторонников со временем непрерывно увеличивается. В конечном итоге ситуация изменилась настолько, что герцог мог уже не просить, а требовать от феодалов помощи, не сомневаясь в ее получении, поскольку те, в свою очередь, были уверены, что всегда найдут надежную опору в его лице в случае необходимости.

Об основных чертах политики Вильгельма Завоевателя, обеспечившей такой результат, мы уже говорили. Например, с помощью перераспределения земель он сумел не только привлечь феодалов к исполнению обязанностей по отношению к центральной власти, но даже расширить их круг. Политическая мудрость герцога проявилась в постоянном внимании к делам церкви и участии в решении ее проблем. Личный авторитет, который герцог Вильгельм сумел завоевать благодаря военным победам в конфликтах 1047–1060 годов, также сыграл большую роль. Ему приходилось иметь дело с горячими и грубыми людьми, но многие из них отличались умом и принципиальностью. Они бы никогда не признали над собой власть человека, личность которого не внушала бы им уважения. Отличным примером таланта Вильгельма завоевывать симпатии людей и направлять их действия в нужное ему русло являются его отношения с Ланфранком. Этот выдающийся церковный деятель, будучи настоятелем монастыря Лебек, входил в число тех, кто, мягко говоря, не приветствовал решение герцога жениться вопреки папскому запрету и всячески демонстрировал свое неодобрение. Вильгельм не затаил на него обиды, и в более позднее время их сотрудничество стало важным фактором в истории англонормандского королевства. Важную роль в их примирении сыграл Вильгельм фиц Осберн, которого по праву можно назвать одним из архитекторов завоевательного похода в Англию.

Когда Вильгельм достиг зрелого возраста, перед ним встала новая сверхзадача. Ему предстояло сделать наследственные права герцога неотъемлемой частью меняющейся социальной структуры Нормандии и способствовать максимальному объединению новой аристократии с административной системой, обеспечивавшей поддержку герцогской власти. Это был грандиозный и весьма рискованный проект. Оппозиция со стороны аристократических семейств грозила не просто провалом затеи, но и полной дезорганизацией управления. В случае успеха Нормандия получала гармоничную систему власти, что являлось мощным стимулом к ее дальнейшему развитию. Многое, если не все, зависело от графов и виконтов, которые занимали промежуточную позицию. С одной стороны, к середине XI века они успели породниться с аристократическими родами, с другой — оставались частью герцогской администрации. Вильгельм Завоеватель использовал эту ситуацию, чтобы превратить графов и виконтов в опору своей власти. И это одна из его самых больших заслуг, благодаря которой Нормандия вскоре превратилась в мощное государство.

Следует отметить, что избранная им линия поведения по отношению к графам во многом была предопределена самой историей возникновения и развития этого института. Как уже говорилось, нормандское графство появилось не ранее первой половины XI века как инструмент для защиты от внешней угрозы. Практически все первые графы принадлежали к роду Викингов, а графства были созданы в стратегически важных с точки зрения обороны районах. Нетрудно представить, как много зависело от лояльности этих членов правящего дома к его главе. Для герцога Вильгельма угроза разрыва с ними существовала с момента его вступления в наследство и стала реальностью во время мятежа его тезки графа Аркеза. Однако после его подавления и конфискации владений Вильгельма Аркезского в 1054 году единство герцогского семейства начало восстанавливаться. А в 1055 году герцог чувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобы сместить Вильгельма Варенна и сделать графом Мортеня своего единоутробного брата Роберта, сына Херлуина и Херлев. К 1060 году нормандское графство составляло небольшую специфическую группу аристократии, сплоченности которой мог позавидовать любой аналогичный институт Европы. Причем она была гораздо лояльнее по отношению к герцогу, родственниками которого являлись большинство ее представителей, чем к королю, с которым она имела только формальные связи.

Еще более сложной была проблема отношений герцога с виконтами, большинство из которых также вошли к этому времени в состав новой наследственной аристократии. При этом за ними сохранялись обязанности наместников графа Руанского, от качества исполнения которых во многом зависела эффективность всей административной системы. Приведем пример того, как Вильгельм Завоеватель использовал эту ситуацию в своих интересах. Судя по всему, он способствовал тому, чтобы сбор налогов и выделение из собранных средств определенных герцогом сумм на различные нужды стало одной из обязанностей виконтов. Причем каждый виконт получал персональное задание. Так, виконт Авранша должен был ежегодно выделять из поступлений с герцогского поместья Вэйнс восемь фунтов церкви Сен-Стефана в Кане. Виконт Хьемуа был обязан ежегодно выделять от имени герцога определенную сумму для монахов общины Сен-Мартин в Се. Оба виконта принадлежали к влиятельнейшим родам нормандской аристократии. Один был отцом Гуго, будущего графа Честера, а второй — Роже Монтгомери — вскоре сам стал графом Шрусбери. То, что такие люди выполняли функции фискальных агентов герцога, более чем примечательно. Возможно, что на виконтов были возложены обязанности по управлению государственными землями. На это указывает тот факт, что некоторые земельные пожалования монастырям были произведены не от кого-то персонально, а от имени виконтов Нормандии, как таковых.

Имеются и свидетельства того, что именно при Вильгельме Завоевателе виконты осуществляли судопроизводство и обеспечивали исполнение постановлений герцогского суда на управляемых ими территориях. Так, между 1070-м и 1079 годами виконту Авранша Ричарду было поручено вызвать в суд и допросить жителей города Кана, чтобы герцог мог принять правильное решение в тяжбе между Ральфом Тессоном и аббатством Фонтенье. А в 1080 году в Лиллебонне был проведен специальный совет виконтов Нормандии, который от лица герцога подтвердил юридическую силу правила Священного перемирия. Примерно в то же время виконт Бессена Раннульф провел судебное разбирательство и принял решение в пользу аббатства Мон-Сен-Мишель, а Ричард, виконт Авранша, был в числе судей, которые в 1076 году вынесли приговор, осуждавший Роберта Бертрама. Правда, все это произошло после 1066 года, но подобная практика явно существовала задолго до завоевания Англии. Хроники отмечают, что примерно в 1028 году герцог, приняв решение о спорном земельном участке в пользу епископства Руан, поручил обеспечить его исполнение «Хедо, виконту Руана, и Ричарду, сыну Тесцелина и виконту». Когда епископ Байе между 1035-м и 1037 годами обратился в поисках справедливости к герцогскому суду, среди разбиравших его дело был виконт Котантена Нижель. Как сообщают источники, виконты и ранее входили в состав групп уважаемых людей, «которым поручалось осуществлять правосудие в королевстве». Очевидно, что кооптирование их в свою судебную систему можно считать одним из серьезных успехов герцога Вильгельма.

Возможно, самой важной функцией виконтов была военная. Так же как и графы, они несли ответственность за оборону герцогства, и управляемые ими районы часто имели стратегическое значение. Три крупнейших виконтства — Котантен, Авранш и Бессен — располагались между Бретанью и морским побережьем, а на юге виконтство Хьемуа с центром Эксме охраняло границу Нормандии с Меном. Кроме того, именно в нормандских хрониках впервые упоминается о виконтах как о смотрителях герцогских крепостей. Например, Нижель, отразивший нападение англичан на Котантен, был назначен герцогом Ричардом, ответственным за крепость Тилльери. Он же потом стал смотрителем замка Лехом, принадлежавшего Ричарду III, а впоследствии Ги Бургундскому. Еще один виконт времен Ричарда III, Альфред Великан, отвечал за замок Шерье, и, судя по всему, эта функция постепенно вошла в список постоянных обязанностей виконтов Котантена. Турстан Гоз, еще один виконт раннего периода, упоминается в связи с замком Фалэз. А замок Сен-Джеймс-де-Бюврон, построенный герцогом Вильгельмом в ходе подготовки к войне с Бретанью, был вверен виконту Авранша Ричарду.

Такие нормандские крепости, как Аркез и Брион, а также, возможно, Тилльери и Фалэз, были каменными. Но большая часть крепостей, вне всякого сомнения, сооружалась из более доступных материалов (как позже писали о замках, построенных нормандцами в Англии: «из всего, что попадется под руку»). Эффективность крепостных сооружений была многократно подтверждена в ходе военных действий, и нет никаких сомнений, что герцоги Нормандии стремились иметь их исключительно в своем распоряжении. До 1035 года в Нормандии практически не было крепостей, находившихся в распоряжении феодалов, если не считать переданных герцогом под управление графов и виконтов. Такие «частные» укрепления, как Эшаффор, Лейгле и Монтреюль-Льяржиль, появились позже там, где ослабевал контроль со стороны центральной власти. Роль смотрителя герцогского замка подразумевала высокую степень доверия, что многократно повышало статус человека, ее получавшего.

Нетрудно оценить степень опасности, с которой столкнулся герцог Вильгельм на раннем этапе своего правления, когда часть «смотрителей» герцогских крепостей попыталась превратить их в свои собственные. Так, Турстан Гоз прогнал верный герцогу гарнизон из замка Фалэз, Нижель Котантенский получил ключи от Лехома от Ги Бургундского и использовать эту крепость в интересах юного герцога Вильгельма не собирался. Это были открытые выпады против центральной власти. Другие виконты начали ускоренными темпами строить новые крепостные сооружения, с их помощью надеясь расширить свои владения за счет соседей. Этим занимались и другие феодалы, но подобная активность виконтов, учитывая их опыт и положение, представляли для герцога смертельную угрозу. Осязаемые черты она обрела в 1047 году, когда виконты Западной Нормандии вступили на путь прямого предательства, присоединившись к мятежу против центральной власти. Герцога спасла победа на Валь-э-Дюне. И не случайно сразу же после нее началось массовое уничтожение «незаконных» крепостей. «Удачное сражение, — восклицает со свойственной ему склонностю к поэтике Вильгельм Жюмьежский, — благодаря которому в один день пали все замки врага!» Виконты стали рассматриваться как представители центральной власти, которые с соизволения герцога управляют от его имени определенными районами Нормандии и, в случае необходимости, могут быть им смещены.

То, что к 1066 году такое понимание роли виконтов укоренилось окончательно, было значительным шагом вперед и, бесспорно, являлось результатом военных успехов герцога Вильгельма и положения, которое он сумел занять в модернизированной социальной структуре Нормандии. Вильгельм Завоеватель попытался пойти дальше и раздробить виконтства на более мелкие и, соответственно, более управляемые части. Известно, что за несколько лет до 1066 года по его указанию сравнительно небольшой район Котантена был выделен в виконтство Жевре. В сообщении, относящемся к 1091 году, Ордерикус Виталис говорит о сходным образом созданном виконтстве Орбек как о давно существующем. Явно до 1066 года отчим Вильгельма Херлуин был назначен виконтом недавно созданного виконтства Котенвиль. Образование мелких территориальных единиц не могло не отражаться на положении крупных «великих» виконтов, предки которых получили свои должности задолго до Вильгельма Завоевателя. По мере создания более мелких территориально-административных единиц их влияние неизбежно уменьшалось.

Для усиления контроля над местными органами власти герцог Вильгельм использовал и другой прием. «Великими» виконтами, управляющими крупными регионами, становятся лично преданные ему влиятельные феодалы. При этом они выступают уже не от имени графа Руанского, а как представители центрального правительства — двора герцога Нормандии. Изменения, которые происходили непосредственно при дворе герцога, также отражали его стремление установить более тесные связи с самыми знатными и влиятельными представителями феодальной элиты, с тем чтобы направить их действия в нужное русло. Вильгельм Пуатьеский подчеркивает, что герцог Вильгельм сумел окружить себя талантливыми советниками, к каковым он в первую очередь относит нормандских епископов. Весьма одаренными личностями в ближайшем окружении герцога были и лица, не имевшие духовного звания, такие, как графы О и Мортеня, Роже Бомонский, Вильгельм фиц Осберн и Роже Монтгомери. Хотя этот панегирик относится к более позднему периоду правления Вильгельма Завоевателя, многие из перечисленных в нем появились при герцогском дворе в период между 1035-м и 1066 годами, что подтверждается множеством других документов. Герцогская хартия, составленная в самом начале правления Вильгельма, в 1038–1039 годах, была подписана им самим, епископом Эврё Гуго и виконтом Адсо. Аналогичные документы 1049–1058 годов заверяются единоутробным братом герцога Робертом, епископом Лизье Гуго, Роже Монтгомери, Вильгельмом фиц Осберном и виконтом Авранша. Как видим, с ростом могущества герцога расширяется и усиливается состав его правительства, и ко времени похода в Англию оно становится примерно таким, каким его описывал Вильгельм Пуатьеский. Грамоту о крупном пожаловании от 18 июня 1066 года подписывают сам Вильгельм Завоеватель, его супруга Матильда, их сын Роберт, единоутробный брат герцога граф Мортеня Роберт, архиепископ Маурилиус, епископы Эврё, Байе и Авранша, Вильгельм фиц Осберн и Роже Монтгомери, как виконт Хьемуа.

Эти примеры доказывают, что приведенные хронистами описания герцогского двора более позднего времени в принципе могут быть отнесены и к периоду до завоевания Англии. В его полный состав входили ближайшие родственники герцога: жена, старший сын и сводный брат. Из крупнейших нормандских феодалов, подтверждавших герцогские хартии, чаще других встречаются имена людей, которых Вильгельм Пуатьеский назвал «постоянными советниками герцога»: графы О, Мортеня и Эврё, Вильгельм фиц Осберн, Роже Бомонский и Роже Монтгомери. Несколько позже в этот ближайший круг вошли Ральф Тессон и Вальтер Жиффар. В заседаниях правительства, или, пользуясь терминологией того времени, двора, участвовали также представители духовенства. Аббаты упоминаются не так часто, как можно было бы ожидать (исключение составляет только сын Ричарда III Николас, аббат Сент-Уана). Зато высшие церковные иерархи упоминаются в соответствующих документах постоянно. Прежде всего это касается двух архиепископов — Може и Маурилиуса, епископов Байе — Одо, Лизье — Гуго, Эврё — Вильгельма и Авранша — Джона. Принятые на этих советах решения обязательно подтверждались одним или несколькими виконтами. Причем виконты Котантена и Авранша присутствовали на заседаниях постоянно. В некоторых случаях значение герцогской хартии могло быть усилено за счет привлечения к ее подписанию, помимо членов двора, других представителей церковной и светской знати, в том числе иностранцев, по той или иной причине оказавшихся в Нормандии. Известно несколько документов, свидетельствующих о подобной практике. Наибольший интерес представляет собой акт герцога Ричарда I, на котором имеются подписи французского монарха и обоих бежавших из Англии претендентов на королевский титул — Эдуарда и Альфреда. А на хартиях герцога Вильгельма 1035–1066 годов встречаются подписи графа Вексена Вальтера, епископа Манса Жерейса, графа Мена Гуго, графа Мюлана Валерана и Роберта Жюмьежского, ставшего впоследствии архиепископом Кентерберийским.

Советы проводились в разное время и в разных местах. Правда, есть основания полагать, что один из них ежегодно проводился в Фекане на Пасху. Количество и состав участников также изменялось. Скорее всего, постоянно на них присутствовали обладатели придворных должностей, которые стали вводиться в Нормандии примерно в это время. Стоит напомнить, что французский двор времен Капетингов начал обретать более-менее определенные формы как раз при короле Генрихе I. Именно в это время начинает постоянно упоминаться канцлер Болдуин, ответственный за повседневные дворцовые дела. Со времени Филиппа I в практику вводятся еще четыре должности: стюард, коннетабль, королевский управляющий и дворецкий. Парижские нововведения нашли отклик в Руане, и при дворе нормандского герцога в 1035–1066 годах появились аналогичные должностные лица. Главным из них был стюард. При Ричарде I эту должность занимал Осберн, сын Херфаста и племянницы герцогини Гуннор. В качестве герцогского стюарда он многократно упоминается в хрониках, и как «стюард Осберн» он подписывает хартии о передачи собственности аббатствам Сен-Вандриль и Святой Троицы в Руане. Очевидно, что именно в силу своей должности он после 1035 года стал наставником и телохранителем герцога Вильгельма и погиб в 1040 году, защищая своего юного повелителя.

Само слово «стюард» в Нормандии прочно ассоциировалось с представителем одного из самых влиятельных семейств нормандской знати. Однако Осберн, судя по всему, был не единственным стюардом. Хотя сама должность перешла по наследству к его сыну Вильгельму фиц Осберну, ранние документы герцога Вильгельма подтверждались другими лицами, явно исполнявшими аналогичные должностные обязанности. Некоторые из них подписаны Жараром, носящим титул сенескаллус. Еще больший интерес представляет некий дапифер Стиганд. Источники сообщают, что он еще при жизни передал должность стюарда-дапифера своему сыну Одо, который занимал ее до своей смерти в 1046 году. Правда, умер Одо очень рано, в двадцать шесть лет. Известен документ, заверенный дапифером Стигандом и Вильгельмом фиц Осберном. Причем ни титул, ни должность фиц Осберна не упомянуты. Видимо, в момент составления данной хартии он еще официально не был стюардом, но то, что эта должность за ним сохранится, сомнений не вызывало. Подобная процедура должна была доказать преемственность исполнения обязанностей стюарда представителями клана Осбернов, что имело важное значение для самого герцога, ведь фиц Осберн был не только одним из его ближайших советников, но и весьма могущественным феодалом. Похоже, что влиятельное положение стюарда определялось не столько статусом самой должности, сколько значимостью человека, который ее занимал. Это относится и к герцогскому управляющему, который при нормандском дворе назывался камерариус или кубикулариус. Именно так титулуется некий Радульфус, подписью которого заверен целый ряд документов того времени. Как выясняется, речь идет о Ральфе, сыне владетеля Танкарвилля Геральда. Дворцовым управляющим он начинает именоваться с 1035 года. С этого же времени и до своей смерти в 1066 году камерариус Радульфус постоянно присутствует на заседаниях герцогского совета. Должность управляющего перешла по наследству к его сыну Ральфу, благодаря которому она стала почти столь же влиятельной, как должность стюарда при фиц Осберне. Функции, аналогичные тем, что были у дворецкого короля Франции, при нормандском дворе исполнял пинцерна или бутикулариус. Подписи бутикулариуса Гуго стоят на актах, санкционировавших крупные пожалования обителям Жюмьеж, Святой Троицы в Руане и Куломбес. А еще из одного дошедшего до нас текста следует, что этим свидетелем был Гуго Иврийский, также весьма известный и влиятельный в герцогстве человек. Позже он вместе с Вильгельмом Завоевателем переправился через Ла-Манш, но оставался дворецким герцога Нормандии до 1086 года. Наименее доказано существование до 1066 года нормандской аналогии поста коннетабля. Однако известно, что Роберт Верский, ставший одним из коннетаблей Англии, получил это звание по наследству, как представитель владетельного семейства Монфор-сюр-Риль. И хотя в источниках сообщается, что данное семейство было возведено в «достоинство коннетаблей» в Англии, есть основания полагать, что фраза эта является скорее данью традиции. Монфоры задолго до завоевания были хорошо известны в Нормандии, в том числе и своими тесными связями с герцогским двором.

Остается должность канцлера. Здесь проведение аналогий требует особого внимания. Как мы уже отмечали, до 1060 года многие грамоты французского короля заверялись неким Болдуином. Принято считать, что он регулярно исполнял обязанности канцлера. Однако носил ли он этот титул официально, неизвестно. Зато хорошо известно, что до появления института канцлеров документы при европейских дворах повсеместно готовили дворцовые капелланы. Очевидно, что и в Нормандии до похода в Англию они принимали в подготовке герцогских хартий самое непосредственное участие. Так, акт о пожалованиях для Мармотье заверен в 1060 году капелланами Феобальдом и Болдуином, а аналогичный документ чуть более позднего времени — капелланом Ранульфом. Два документа, также касавшихся Мармотье, засвидетельствовал капеллан Херфаст. А через три года после завоевания Англии его имя появляется уже на английской хартии, причем с титулом «канцлер». Похоже, что это было первое упоминание данной должности в официальных английских документах. Из этого некоторые исследователи делают вывод о наличии должности канцлера в Нормандии до 1066 года и о том, что в Англии она появилась именно с приходом нормандцев. Однако вывод этот представляется ошибочным. При Вильгельме Завоевателе лиц, носивших титул канцлера или хотя бы регулярно выполнявших связанные с этим обязанности, в Нормандии не было. Тот же Херфаст до похода в Англию не упоминается в качестве канцлера ни в одном из источников. Дворцовые капелланы заверяют документы лишь время от времени, по очереди, то есть ни один из них на положение, схожее с тем, которое занимал при французском короле Болдуин, претендовать не может. Более того, анализ документов 1035–1066 годов полностью исключает даже предположение о наличии при дворе герцога Вильгельма должностного лица, регулярно исполнявшего функции секретаря или писаря. В них нет ни малейшего намека на тот единообразный формализованный стиль, который характерен для документов, подготовленных скрипториумом английского короля Эдуарда Исповедника. Хартии герцога Вильгельма настолько отличаются друг от друга по стилю и структуре, что невольно напрашивается вывод, что каждая из них составлялась в том монастыре, которому предназначалось санкционированное данным актом пожалование. В любом случае герцогские капелланы в интересующий нас период еще не стали канцлерами герцога.

Очевидно, что в 1066 году нормандский двор, так же как и французский, только формировался. Влияние Франции и Нормандии в этом процессе было обоюдным. Ряд высших придворных должностей, характерных для Франции, в том или ином виде существовал и в Нормандии. В обеих странах имелись придворные чиновники более низкого ранга: маршалы и бесчисленные капельдинеры. И те и другие упоминаются в нормандских источниках довольно часто. Однако придворная иерархия еще не обрела четкости. Например, титулы «главный дворецкий» и «главный управляющий» употреблялись задолго до похода в Англию, но носившие их придворные мало отличались от остальных дворецких и управляющих и тем более не руководили ими. Должность стюарда при нормандском дворе обрела престиж после того, как ее занял фиц Осберн. Во Франции королевские стюарды официально появились не ранее 1071 года. Нормандцы претендуют на первенство и во введении должности управляющего. Известно, что она была закреплена за семейством Танкарвилль раньше, чем дворцовым управляющим обзавелись французские короли. Как бы там ни было, значение должности определялось в первую очередь состоянием и влиятельностью человека, который ее занимал, и лишь во вторую — традицией и обязанностями, исполнение которых она предполагала. Однако то, что при герцоге Вильгельме представители самых знатных нормандских родов все чаще стали добавлять к своим титулам придворные звания, — явление весьма примечательное. Это придавало дополнительные силы и авторитет самому двору.

Возвращаясь к вопросу о герцогских придворных советах, отметим, что даже в первые годы правления Вильгельма они проводились, судя по источникам, довольно регулярно. Уже в 1040 году юный герцог в сопровождении своих наставников присутствовал на двух таких заседаниях, принявших решения о пожалованиях двум монастырям. Правда, проходили они под председательством архиепископа Руанского Може. Примерно в том же составе была одобрена передача графства Аркез под управление брата епископа Може Вильгельма. Дар Жюмьежу был утвержден между 1045-м и 1047 годами уже самим юным герцогом в присутствии трех графов и Вильгельма фиц Осберна. После победы на Валь-э-Дюне состав участников заседаний расширился.

Дошедшие до нас записи и акты однозначно доказывают, что герцогская администрация продолжала исправно функционировать даже тогда, когда вопрос о герцогских полномочиях Вильгельма оставался открытым. Больше всего хартий и актов, подписанных герцогом перед завоеванием Англии, приходится на период после Мортемера. Тогда же начинает постепенно расширяться состав его придворного совета. Количество и степень знатности лиц, окружающих владыку, в те времена являлись наглядным доказательством его силы и влияния. Двор, который к моменту вторжения в Англию сформировался вокруг герцога Вильгельма, описывается современными ему авторами с неподдельным уважением. И Вильгельм Пуатьеский и Вильгельм Малмсберийский прямо взахлеб рассказывают о совете, собравшемся 17 июня 1066 года, чтобы принять решение о пожалованиях канскому аббатству Святой Троицы. И на этот раз они явно не преувеличивают. Количеству представителей церковной и светской знати, фигурирующих в приводимых ими списках, мог позавидовать двор любого европейского правителя.

Безусловно, речь идет скорее о дворе, чем о правительстве. Как и в любом другом феодальном государстве, дворцовое правительство Нормандии играло роль консультативного органа при герцоге и символизировало поддержку его власти знатью герцогства. Специфической чертой нормандского двора является включение в его состав большинства виконтов. Видимо, это объясняется желанием Вильгельма Завоевателя продемонстрировать историческую преемственность унаследованной им власти и стремлением иметь под рукой наиболее влиятельных и дееспособных представителей своей администрации. При всем этом функции герцогского совета оставались весьма неопределенными. Источники не позволяют сделать вывод даже о том, что при нем существовал орган, непосредственно занимавшийся финансами герцогства. Правда, имеются упоминания о том, что уже при Ричарде II имелась казна, в которую поступали доходы герцога. Сбор налогов и пошлин в довольно значительных размерах, как уже говорилось, осуществлялся и при Вильгельме Завоевателе. Из них выделялась церковная десятина, следовательно, должны были существовать какая-то система подсчета и распределения доходов и люди, которые этим занимались. Однако сведения такого рода туманны. Судя по тому, какую важность источники придают передаче должности дворцового управляющего владетелям Танкарвилля, можно предположить, что именно управляющий ведал финансовыми ресурсами герцогства. Но информации о том, что входило в его функции, нет. Не исключено, что вопросы финансов считались компетенцией двора в целом. Видимо, до 1066 года в Нормандии действовала традиция, согласно которой все вопросы, связанные с налогами и их распределением, должен был решать сам герцог, а двор исполнял роль коллективного консультанта и свидетеля.

Акты, для ратификации которых при Вильгельме Завоевателе собирался двор в полном составе, прежде всего касаются пожалования земель и привилегий тем или иным религиозным общинам. Именно на таком расширенном заседании примерно в 1050 году герцог утвердил решение о создании монастыря Сен-Дезир, принятое епископом Лизье Гуго и его матерью графиней О Лисцелиной. Десять лет спустя все герцогское правительство было собрано для ратификации акта о передачи Нижелем Сен-Совьерским шести расположенных на острове Гернсье церквей аббатству Мормотье. Около 1054 года земельное пожалование Жильбера Криспина монастырю Жюмьеж было в присутствии герцога подтверждено епископом Эврё Вильгельмом, стюардом Стигандом, дворецким Гуго, Вильгельмом фиц Осберном и другими. А чуть позже столь же многочисленное собрание ратифицировало документ о дарении, которое сделал Роже Клерский монастырю Коншез. Подобные дарения и пожалования помимо официальных церемоний подписания наверняка требовали предварительных обсуждений и согласований. Похоже, что это и являлось одной из основных функций герцогского двора того периода.

В ряде случаев двор выполнял функции герцогского суда, разрешая наиболее важные имущественные споры относительно землевладения. Сохранились записи о нескольких разбирательствах такого рода, которые, на мой взгляд, представляют большой интерес для исследователя. Один из процессов состоялся между 1063-м и 1066 годами с целью разрешить застарелую тяжбу между аббатствами Мормотье и Сен-Пьер-де-ля-Кутюр по поводу земель в окрестностях замка Лаваль. Владелец этих земель Ги Лавальский передал их в управление Мормотье, однако ранее пользовавшиеся ими монахи Сен-Пьера продолжали считать их своими. На заседании, состоявшемся в Донфроне, «герцог внимательно рассмотрел это дело» и постановил, что братия Мормотье «должна уповать на суд Божий». То есть, если аббат Сен-Пьера Рейнальд поклялся на распятии в том, что он никогда не вступал в споры по поводу не принадлежащей ему собственности, дело будет решено в его пользу. Рейнальд такую клятву дать отказался, и спорный участок остался за аббатством Мормотье. «Таким образом, — заключает хронист, — затянувшаяся тяжба была окончательно разрешена публичным и законным судом». В 1066 году не менее горячие споры разгорелись между епархией Авранша и племянником ее умершего епископа Джона — Роже Бьюфо. Роже считал, что земли вокруг Сен-Филберта, переданные в свое время Джоном церкви, являются частью наследства, оставленного ему дядей. Представители церкви были с этим не согласны. Дело также было передано в герцогский суд, который 18 июня 1066 года принял решение в пользу авраншской епархии. В заключение обращу внимание еще на одну тяжбу. Она касается спора не о земельном участке, а о мельнице в Вэйнсе. Аббат Мон-Сен-Мишеля Раннульф, считавший ее собственностью своего монастыря, обратился к герцогскому двору с просьбой рассудить его с соседями, которые также считали мельницу своей. Дело интересно тем, что его разбирательство, судя по записям, длилось несколько дольше, чем обычно. Видимо, оно было более запутано. Но, как бы там ни было, герцогский суд постановил, что правы монахи Мон-Сен-Мишеля.

Изобилие подобных сюжетов в хрониках и масса документов, подтверждающих их достоверность, привело к появлению гипотезы об особой природе герцогского правосудия в Нормандии. Представляется, что серьезных оснований для таких утверждений нет. Герцогский суд был хоть и самым важным, но всего лишь одним из прочих феодальных судов Нормандии, и в определенном смысле юридические права герцога мало чем отличались от тех, которыми пользовались в своих владениях главы могущественных семейств, формально являвшиеся его вассалами. Бытовавшее некогда мнение, что герцог Нормандии был единственным вассалом короля Франции, который в своих владениях имел монополию на судопроизводство, не подтверждается ни одним серьезным источником. Как раз наоборот, документально доказано, что многие крупные феодалы Нормандии, в частности Роже Бомонский или граф Эврё, довольно часто пользовались своим правом вершить суд. И весьма сомнительно, что до 1066 года они рассматривали это право как привилегию, полученную от герцога. Скорее всего, подобное отношение к судебной власти вассалов герцога появилось в Нормандии уже после завоевания Англии. Значение, которое приобрел герцогский суд между 1047-м и 1066 годами, объясняется не его особым юридическим статусом, а чисто практическими обстоятельствами. По мере восстановления Вильгельмом своих прав верховного сеньора Нормандии решения, принятые герцогским двором, приобретают гораздо большую ценность, чем решения суда любого другого сеньора, тем более что многие крупные феодалы привлекались к их утверждению. Весьма примечательно в этом плане заявление, сделанное после одного из заседаний герцогского двора аббатом Сен-Вандриля Робертом. «Я решил, — говорится в нем, — представить эту хартию на рассмотрение Вильгельму, повелителю нормандцев, и он утвердил ее своей властью с одобрения многих великих сеньоров».

Не следует забывать и о том, что в силу ранее сложившихся традиций герцог априори выделялся среди прочих нормандских феодалов, что, естественно, касалось и его судебных полномочий. При Вильгельме Завоевателе влияние этих традиций значительно усилилось. Властные полномочия графа Руана, полученные в X веке Рольфом Викингом, всегда являлись дополнительным источником силы для его наследников. В связи с изменениями в отношениях с королем Франции графские права приобрели особое значение. Одной из привилегий, которой, как вассал короля, обладал граф Руанский, был феодальный иммунитет, подразумевающий право суда над жителями графства и подчинение только монарху Франции. После событий 1052–1054 годов, в результате которых король Франции практически полностью утратил рычаги влияния на Нормандию, герцог сохранил закрепленное традицией право суда, но при этом стал абсолютно независимым правителем. Еще более важную роль сыграли взаимоотношения руанских графов с церковью. Забота о митрополии архиепископа Руана считалась их прямой обязанностью. Это давало им право непосредственно участвовать в церковных делах, которым правители Нормандии пользовались, не забывая и о своих интересах. Герцог Вильгельм всегда уделял вопросам взаимоотношений с церковью повышенное внимание. С точки зрения становления правовой системы герцогства самым серьезным результатом этого было признание в 1047 году положения о Божьем мире. На герцога официально была возложена обязанность контролировать его исполнение. В результате Вильгельм Завоеватель оказался единственным в Нормандии человеком, который стоял как бы над правилами, вытекающими из положения о Священных перемириях. Для усиления герцогской власти в 1047–1066 годах это имело огромное значение. По сути, герцоги Нормандии, не имея обязательств, связанных с правилом Божьего мира, получили санкционированную возможность наказывать нарушивших их феодалов. Это выходило за рамки прав, обычных для верховных сеньоров Галлии.

Аналогичное влияние на упрочение власти Вильгельма оказало то положение, которое в 1047–1066 годах он сумел занять в системе управления церковной жизнью Нормандии. Как мы видели, он являлся постоянным участником церковных соборов руанской митрополии, а нормандские прелаты обращались к герцогскому правосудию не менее регулярно, чем их родственники из числа светской знати. Границы Нормандии и митрополии архиепископа Руанского полностью совпадали, и власть, как светская, так и церковная, на этой компактной территории находилась в руках нескольких тесно связанных между собой феодальных семейств. Очевидно, что четко разграничить вопросы церковного и светского управления в данных условиях было почти невозможно. Добившись контроля над этими семьями, герцог получил возможность управлять всей системой в целом. По мере восстановления полномочий, традиционно принадлежавших ему, как герцогу, Вильгельм Завоеватель значительно расширил и свои права как верховного сеньора графства Руан. Усиление роли герцога в решении церковных проблем способствовало укреплению его светской власти, и наоборот. Значение этого процесса трудно переоценить.

Есть определенные указания на то, что столь тесные связи между правителями Нормандии и нормандской церковью уже до 1066 года нашли отражение в формальных процедурах, связанных с церковным освящением герцогской власти. Многие исследователи считают, что в Нормандии процедуры эти были значительно сложнее и носили более глубокий сакральный характер, чем в других провинциях Галлии. Довольно сомнительно, правда, что сам обряд возведения наследника в герцогское достоинство имел какие-то серьезные отличия. Судя по более поздним источникам, он сводился к вручению ему герцогского меча. Но с другой стороны, нормандская церковь бережно хранила память о крещении Рольфа Викинга и старалась поддерживать миф о Вильгельме Длинном Мече как о выдающемся защитнике христианства. Да и обязательное присутствие архиепископа Руанского на обрядах возведения в герцогское достоинство объясняется не только его положением в феодальной иерархии провинции. Более того, существует предположение, что во время этой церемонии исполнялся хвалебный гимн «Да властвует Христос» (по аналогии с коронацией Карла Великого). Однако точных доказательств этого не существует. Нет ни одного достоверного источника, который бы указывал на существование в Нормандии до завоевания Англии обычая коронации или помазания герцога на власть. Зато известно, что в литании, читавшиеся в церквях Нормандии на главные христианские праздники, была включена специальная строфа во славу герцога Вильгельма. Значимость этого становится понятной, если учесть, что это единственный случай в Европе того времени, когда в литаниях упоминался светский владыка, не являющийся королем или императором. Таким образом, вполне можно сделать вывод о том, что к 1066 году герцог Нормандии Вильгельм выделялся среди других сеньоров галльских провинций как полнотой власти, которой он обладал в качестве светского правителя, так и влиянием, которое он мог оказывать на церковь.

Подводя краткие итоги, еще раз отметим некоторые моменты. За два десятилетия до похода на Англию герцог Вильгельм сумел поставить под свой контроль такие важные процессы, как усиление светской аристократии и возрождение нормандской церкви. Их объединенная энергия была направлена им на укрепление могущества Нормандии. Достигнутые в результате этого политические успехи были поразительны. Вполне можно сказать, что в 1065 году человек, находясь в любом уголке герцогства, оказывался в сфере действия светской или духовной власти, которая пребывала в руках нескольких крупнейших феодальных родов Нормандии, возглавляемых герцогом. Новая аристократия, формирование которой к этому времени практически завершилось, направляла значительные средства на развитие монастырей. А епископы, являвшиеся представителями той же аристократии, следили за порядком в митрополии Руан, границы которой фактически совпадали с границами герцогства. Центром всех происходящих в Нормандии прогрессивных преобразований был герцог. Убедившись, что политические интересы герцога совпадают с их собственными, нормандские аристократы признали его лидерство и необходимость исполнения своих вассальных обязательств. Контроль Вильгельма Завоевателя распространялся также на реформируемую церковь. Не будет большим преувеличением сказать, что он сумел стать лидером одной из самых прогрессивных церковных митрополий западного христианства того времени. Все вместе это вызвало к жизни удивительный политический феномен XI века — превращение в принципе обычной галльской провинции в могучее европейское государство. База для самого главного свершения нормандцев и их герцога Вильгельма — образования англо-нормандского королевства — была создана.

Часть третья

Создание англо-нормандского королевства

Глава 7

Нормандия и Англия

Для лучшего понимания значения Нормандского завоевания Англии нам необходимо рассмотреть некоторые аспекты внешней политики Нормандии. Не менее важно для нашего исследования проанализировать, как и почему одному из потомков скандинавского завоевателя Рольфа Викинга удалось повернуть вектор развития Англии от скандинавской Европы в сторону Европы латинской.

Для предводителей дружин викингов IX века оба берега Ла-Манша были равнозначными объектами для набегов. Появившиеся в результате их военных операций в Британии и Галлии колонии были очень схожи. В некотором смысле Дэнлоу вполне можно назвать английской Нормандией, а Нормандию — французским Дэнлоу. Главной проблемой для нового административного образования была интеграция в политическую систему государств, на территории которых они были созданы. Вполне естественно, что их политика во многом была схожей. Ателстан Английский принимал не меньшее участие в судьбе Людовика IV Заморского (Луи д'Отре-Мера), чем герцог Нормандии Вильгельм Длинный Меч. Во время очередной волны скандинавской экспансии в конце X века внутренняя взаимосвязь двух династий стала еще очевидней. Этельред II, владения которого стали непосредственным объектом атак, в своей политике не мог не учитывать позицию Нормандии, в значительной степени населенной потомками викингов. А герцоги Нормандии были не прочь воспользоваться сложившейся ситуацией в своих интересах. Англия и Нормандия оказались в центре проблемы, которая затрагивала интересы практически всех западноевропейских государств. Не случайно к ее решению вынужден был подключиться даже папа Иоанн XV, благодаря дипломатическим усилиям которого в 991 году в Руане состоялись переговоры. Председательствовал на них папский посланник, Нормандию представлял епископ Лизье Роберт и несколько знатнейших феодалов, Англию — епископ Шерборна Эфельсиг с двумя английскими тенами. В итоге была достигнута договоренность, согласно которой герцог брал на себя обязательства не оказывать какого-либо содействия врагам короля, а король, соответственно, противникам герцога. Сам факт проведения подобных переговоров в Нормандии символизировал признание ее особой роли в западнохристианском мире, а заключенный пакт обозначил новую веху в отношениях между правящими домами Англии и Нормандии.

На протяжении XI века эти связи продолжали укрепляться. Хотя не исключено, что столетие началось с нарушения договора 991 года. Некоторые нормандские хроники утверждают, что в 1000 году англичане предприняли неудачную вылазку на нормандскую территорию, атаковав Котантен. Если это и так, то речь идет о попытке уничтожить укрывшиеся в нормандских гаванях суда викингов, которые перед этим произвели опустошительный набег на Англию. В любом случае данный конфликт являлся исключением. Гораздо больше фактов подтверждают, что и нормандские герцоги, и английские короли понимали необходимость установления максимально дружественных отношений друг с другом. Важным шагом в этом направлении была женитьба Этельреда II Английского на сестре герцога Ричарда II Эмме, состоявшаяся в 1002 году. Значение этого брачного союза в полной мере раскрылось во времена герцога Вильгельма, но практические результаты он принес еще до его рождения. В 1013 году, когда Свейн Фолкбред совершил свое последнее и, видимо, самое сокрушительное нападение на Англию, бежавшие от него представители англосаксонской династии получили убежище и поддержку именно в Нормандии. Осенью 1013 года в Руан прибыла королева Эмма с сыновьями, а в январе 1014 года к ним присоединился сам Этельред II. Однако король пробыл в изгнании недолго. Уже через несколько месяцев он с помощью нормандского герцога вернулся в Англию и начал свою последнюю и безрезультатную войну против скандинавов. На этот раз его противником был сын Свейна Кнут Великий.

В том же 1013 году другие скандинавские дружины опустошали Бретань. Примечательно, что их предводители Олаф и Лакман после удачного набега были приняты в Руане герцогом Ричардом II, что, естественно, не могло понравиться королю Франции. По этому поводу был специально созван съезд представителей знатнейших галльских родов в городе Кодрюс. На нем герцога Ричарда удалось убедить (не исключено, что путем прямого подкупа) порвать с союзниками-язычниками, а Олаф принял крещение (кстати, впоследствии его канонизировали и признали святым покровителем Скандинавии). В 1017 году англо-нормандско-скандинавские связи дополнительно укрепились из-за свадьбы вдовы Этельреда II Эммы и Кнута Великого, который к этому моменту являлся королем Англии и имел все шансы вскоре возглавить разросшуюся скандинавскую империю. Очевидно, что Нормандии это касалось не в меньшей степени, чем Англии.

Вильгельм сохранил традиционные связи, но придал им совершенно новое содержание. Можно сказать, что направление и характер его действий, равно как и лиц, в них вовлеченных, были предопределены масштабными политическими проблемами, касавшимися не только Нормандии и Англии. К моменту его рождения политическая модель взаимоотношений Англии, Франции и скандинавского мира только формировалась. Нормандии и ее герцогу предстояло сыграть в этом процессе ключевую роль. Только с учетом этого можно понять внутренний смысл политики герцога Вильгельма по отношению к Англии. Не случайно вовлеченными в нее оказались многие государства Западной Европы, а кульминацией стал один из самых драматичных эпизодов всемирной истории.

После того как королем Англии стал Кнут, сыновья Эммы от первого брака Эдуард и Альфред вновь оказались в Нормандии на положении изгнанников. Присутствие двух претендентов на английский престол не могло не влиять на нормандскую политику, хотя найти конкретные тому доказательства довольно сложно. В течение нескольких лет принцы старались держаться в тени, что вполне объяснимо, если учесть дружеские отношения, сложившиеся между Кнутом и герцогом Ричардом II. Однако после 1028 года ситуация поменялась. Существует ряд свидетельств, позволяющих предположить, что с герцогом Робертом I английские принцы были достаточно дружны и Вильгельм уже тогда мог часто встречаться с ними при дворе своего отца. Их печати заверяют дарственные Роберта I монастырям Фекан (1030) и Сен-Вандриль (1033). Особый интерес представляют документы с подписью «король Эдуард»: копия хартии о пожалованиях аббатству Мон-Сен-Мишель (подлинность которой не доказана) и дарственная герцога Роберта монастырю Фекан (подлинность которой не вызывает сомнений). Можно предположить, что копии с последней (так же как и с сомнительной дарственной аббатству Мон-Сен-Мишель) снимались после 1042 года, когда Эдуард уже стал королем, и переписчики подкорректировали оригинальный текст. Ни доказать, ни опровергнуть данное предположение не представляется возможным. Впрочем, для нас не столь важно, добавлял или нет Эдуард к своему имени королевский титул во время пребывания в Нормандии. Сам факт наличия его подписей на герцогских хартиях подтверждает записи нормандских хронистов, утверждающих, что принцы-изгнанники, продолжавшие считать себя претендентами на английский престол, пользовались влиянием при дворе герцога.

Герцог Роберт считал претензии Эдуарда и Альфреда справедливыми и поощрял их амбиции. Не случайно Года, сестра Эдуарда и Альфреда, которая также находилась в Нормандии, была выдана замуж за графа Вексена Дрё, близкого друга Роберта I. Причем это происходило на фоне все более заметного охлаждения в отношениях Кнута Великого и герцога Роберта. Согласно распространенной версии, появившейся позже, вражда между правителями выросла из личной ссоры. Якобы Кнут, желая помириться с герцогом Нормандии, предложил ему в жены свою сестру Эстрит. Роберт согласился, но вскоре после свадьбы прогнал Эстрит и объявил брак незаконным. Подтверждений этой легенды не существует. У герцога Роберта было достаточно веских причин для пересмотра отношений с Англией и ее правителем. В конце концов, он мог искренне проникнуться судьбой Эдуарда и Альфреда и начать действовать в их интересах. Как бы там ни было, Роберт I начинает вмешиваться в английские дела на стороне свергнутой династии. Один из нормандских хронистов утверждает, что он даже готовил открытое вторжение в Англию под предлогом защиты интересов Альфреда и Эдуарда. Необходимые для этого войска были собраны и отплыли в сторону Англии, но им помешал сильнейший шторм. Было решено повернуть флот и направить его на помощь другой нормандской армии, сражавшейся в Бретани против графа Алана III.

В 1035 году и король Кнут, и герцог Роберт скончались. Как в Англии, так и в Нормандии на первый план вышли проблемы престолонаследия. Кнут Великий считал наследником своего сына от Эммы Хартакнута. Однако в момент смерти отца тот находился в Дании, чем и воспользовался его сводный брат Гарольд Заячьи Лапки. Несмотря на сопротивление Эммы и могущественнейшего графа Уэссекса Годвина, он был признан соправителем Англии. Нормандия была охвачена смутой. О вмешательстве в английские дела не могло быть и речи. Эдуард и Альфред были предоставлены собственной судьбе. Примерно через год после вступления на престол Вильгельма произошло событие, которое имело самые серьезные политические последствия. Альфред неожиданно объявил о желании навестить мать и отправился в Англию. Неизвестно, на что он рассчитывал, но появление еще одного претендента на престол было встречено в штыки представителями всех борющихся за власть группировок. Чтобы не допустить встречи сына с матерью, граф Уэссекса Годвин захватил его со свитой в плен. При этом многие были убиты. Альфред был передан людям Гарольда Заячьи Лапки, которые истязаниями довели его до гибели. Преступление было ужасным даже для тех жестоких времен. Будущий король Англии Эдуард считал графа Годвина повинным в смерти брата и окончательно простить его так и не смог. Кроме того, смерть принца Альфреда давала Нормандии легальный повод для вмешательства в английские дела.

Но пока вопросы внутренней политики отодвинули внешнеполитические проблемы на задний план. Смерть архиепископа Руанского Роберта в 1037 году грозила Нормандии новыми беспорядками. Англия также жила в обстановке острого соперничества за власть. Гарольд Заячьи Лапки, который в 1037 году был провозглашен единственным королем Англии, в июне 1040 года неожиданно скончался. Королем стал Хартакнут. Однако к этому времени в Англии сформировалась довольно влиятельная политическая группировка, члены которой отстаивали интересы законного наследника престола. В 1041 году они предложили Эдуарду вернуться на родину, и тот ответил согласием. Памятуя о трагической судьбе брата, подобное решение требовало большого мужества. Тем не менее, Эдуард благополучно пересек Ла-Манш, присоединился ко двору Хартакнута и был признан (по крайней мере, частью знати) наследником английской короны. Однако не менее серьезные претенденты на эту роль имелись и среди скандинавских принцев. Более того, имелся договор, подписанный Хартакнутом и королем Норвегии Магнусом, который гласил, что, если один из них умрет, не оставив прямого наследника, освободившаяся корона должна перейти к тому, кто остался в живых. Возможно, все это не имело бы особого значения, проживи Хартакнут подольше. Но он умер бездетным 8 июня 1042 года в возрасте двадцати трех лет, предположительно «от пьянства».

Где в тот момент находился принц Эдуард, неизвестно. Но именно его сторонники оказались наиболее подготовленными к критической ситуации, вызванной скоропостижной кончиной монарха. Эдуард был королем по праву рождения. Официально он был коронован в 1043 году. Вне всяких сомнений, это было знаменательным событием не только для Англии, но и для Нормандии. Эдуард стал королем Англии прежде всего потому, что представлял старинную и уважаемую в Европе западносаксонскую династию. Но в определенном смысле его можно считать протеже Нормандии, в которой он прожил столько лет в качестве изгнанника. Соответственно, нормандский правящий дом мог рассчитывать на благодарность с его стороны. Правда, герцогу Вильгельму тогда было всего четырнадцать лет, и его собственное будущее было весьма туманным. Но фундамент будущих отношений с Англией был заложен.

Таким образом, судьба нового короля Англии с самого начала была небезразлична для Нормандии. А ситуация, сложившаяся в начале правления Эдуарда, была для него весьма непростой. Он получил корону в обход скандинавских принцев, при этом значительную часть его двора составляли выходцы из Скандинавии, а в Дэнлоу — традиционной опоре королей — преобладали проскандинавские настроения. Нет ничего удивительного в том, что первые годы царствования Эдуарда Исповедника прошли под знаком борьбы со скандинавской угрозой. Именно этим объясняется большинство поступков короля. В 1043 году он при поддержке графов Уэссекса, Нортумбрии и Мерсии заключает под стражу свою мать Эмму, заподозренную в интригах в пользу Магнуса, и конфискует ее владения. В 1045 году к широкомасштабному вторжению в Англию начал готовиться Магнус. Уже полностью снаряженный норвежский флот не отплыл к английским берегам только потому, что как раз в это время вспыхнула война между Магнусом и Свейном Эстритсоном Датским. Свейн даже обращался за помощью к Эдуарду, но получил отказ. Победу одержал Магнус, который вновь начал готовиться к походу против Эдуарда. На этот раз английского короля спасла смерть Магнуса, который скончался 25 октября 1047 года. Но Эдуард Исповедник по-прежнему не мог чувствовать себя в безопасности. В 1048 году юго-восточная часть его владений подверглась опустошительному набегу крупного скандинавского отряда. И хотя единственной целью нападавших был грабеж, это вполне могла быть разведка боем, так как планы нового завоевания Англии активно обсуждались при дворах скандинавских владык.

Обороноспособность Эдуарда зависела от поддержки со стороны крупных феодалов. И здесь король столкнулся с серьезной проблемой. Во главе практически всех графств, созданных Кнутом Великим в качестве административных единиц королевства, стояли представители всего нескольких владетельных семейств. Чтобы проводить собственную внутреннюю политику, Эдуарду было необходимо заставить эти кланы прекратить взаимную вражду и по возможности направить их энергию в нужное русло. Прежде всего это касалось так называемых великих графов: Сиварда Нортумбрийского, Леофрика Мерсиаского и Годвина Уэссекского. Постоянным источником напряженности являлось резкое усиление графа Уэссекса Годвина. Влияние, которое стремительно приобретал этот магнат, вызывало у всех тревогу. Неожиданное решение проблемы предложил сам Годвин. Он обещал свою твердую поддержку королю при условии, что тот женится на его дочери Эдит. В 1045 году свадьба состоялась, и с этого времени началось восхождение Годвина к вершинам власти и могущества. Поначалу другие графы пытались этому помешать. Именно их сопротивление, судя по всему, вызвало волну беспорядков, прокатившихся по стране в 1049 году. Однако к 1050 году Годвины окончательно закрепили за собой роль самого влиятельного и богатого семейства Англии. Почти вся южная часть государства от Корнуолла до Кента оказалась под управлением графа Уэссекса. Его старший сын Свейн, известный своей вспыльчивостью и неразборчивостью в средствах, контролировал пять графств на юго-западе Мидлэнда. А второй сын Гарольд стал графом Эссекса, Восточной Англии, Кембриджа и Хантингдоншира. Даже само по себе сосредоточение столь огромных владений в руках одного феодального клана представляло угрозу для королевской власти. А в данном случае речь шла о семействе, глава которого был причастен к убийству брата короля.

В этих условиях для Эдуарда Исповедника стало жизненно важным как можно быстрее сформировать круг надежных сторонников. Вполне естественно, что искать таковых он начал среди людей, которых хорошо узнал во время своего изгнания. В результате при английском королевском дворе стали появляться нормандцы, а на территории Англии — нормандская собственность. Так, местечко Стейнинг в Суссексе, позже превратившееся в довольно крупный порт, было передано во владение аббатству Фекан. Осберн, брат Вильгельма фиц Осберна, став доверенным лицом английского короля, обосновался в Бошаме, главной гавани Чишестера. Развитие данного процесса в Западной Англии связано с возвышением Ральфа, прозванного Застенчивый. Ральф был сыном графа Вексена Дрё, женатого на сестре Эдуарда. В Англию он приехал вместе с Эдуардом в 1041 году и вскоре получил крупные земельные участки в Херефордшире. Вустере и Глостере. Позже он стал графом Херефордшира, где образовалась настоящая нормандская колония. Еще более серьезным успехом короля было то, что нормандские прелаты заняли ряд ключевых постов в английской церкви. В 1044 году аббат Жюмьежа Роберт стал епископом Лондона. В 1049 году еще один нормандский священник, Ульф, возглавил епископство Дорчестер, которое растянулось через всю Англию и включало в то время Линкольн. В 1051 году Роберт Жюмьежский стал архиепископом Кентерберийским, а епископская кафедра Лондона перешла к Вильгельму, служившему дьяконом при королевском дворе.

О проникновении нормандцев в Англию в те годы написано довольно много, и некоторые работы, на мой взгляд, преувеличивают роль короля Эдуарда. На самом деле первая большая группа нормандцев прибыла туда еще с его матерью, когда она вышла замуж за Этельреда II. Но, если не считать служителей церкви, приехавшие нормандцы не оказали заметного влияния на ход истории. И это вполне объяснимо. Герцог Вильгельм и представители нормандской знати были вовлечены в борьбу за власть, и им было не до английских дел. По этой же причине среди нормандцев, отправившихся в Англию, не было, за исключением графа Ральфа Тимида, фигур первой величины. Тем не менее, попытка Эдуарда создать при дворе с помощью нормандцев противовес графу Годвину привела к усилению политической взаимозависимости Англии и Нормандии. В результате прямое противоборство Эдуарда и Годвина после 1051 года затронуло и нормандские интересы.

Источники содержат довольно противоречивую информацию как о причинах очередного кризиса, так и о событиях, с которыми связано его начало. Достоверно известно только, что в начале 1051 года епископ Лондона Роберт стал архиепископом Кентерберийским. В знак своего несогласия с этим граф Годвин отказался подчиняться королю. Более того, он начал собирать силы для организации военного сопротивления королю. Эдуард, призвав жителей подконтрольных семейству Годвина графств сохранять верность королевской власти, обратился за поддержкой к графам Сиварду и Леофрику. Была собрана достаточно сильная армия, которая выступила против мятежников и рассеяла отряды сторонников графа Уэссекского. Захватить самого Годвина и его сыновей никто не пытался. Им было предложено прибыть в Лондон для объяснения своих действий на королевском совете. И лишь когда стало ясно, что делать этого они не собираются, Годвин с двумя старшими сыновьями были официально объявлены мятежниками и высланы из страны. Это был подлинный триумф короля. «Он, — подчеркивают хроники того времени, — доказал, что является настоящим властелином. Ведь никто в Англии даже не смел подумать, что можно наказать человека, сыновья которого были графами, дочь — женой монарха, а сам он по богатству и силе мог соперничать с королем». Эдуард долго ждал случая освободиться от своего не в меру амбициозного тестя, и в 1051 году его терпение было вознаграждено.

Вслед за изгнанием Годвина Эдуард объявил о расторжении брака с его дочерью. Поскольку к этому времени детьми они не обзавелись, встал вопрос о наследнике английской короны. Эдуард назначил своим преемником Вильгельма Нормандского. Произошло это практически сразу после того, как Годвин и его сыновья покинули Англию. Существует даже предположение, что в 1051 году герцог Вильгельм лично приезжал в Лондон на церемонию утверждения данного решения. С учетом событий, происходивших в самой Нормандии, эта версия представляется маловероятной. Гораздо больше доверия вызывает версия, что королевский акт о правах наследования был вручен герцогу Робертом Жюмьежским, который специально для этого заехал в Руан по пути в Рим, куда следовал для получения папского благословения на занятие кафедры архиепископа Кентерберийского. Как бы там ни было, к концу 1051 года Годвин и его сыновья находились в изгнании, Эдуард не без помощи нормандцев стал, наконец, полновластным хозяином в своем королевстве, а Вильгельм Завоеватель был официально провозглашен наследником английской короны.

Если бы события и дальше развивались в том же духе, король Эдуард мог бы наслаждаться результатами своей победы, а отношения между Англией и Нормандией оставались бы самыми дружественными и добрососедскими. Но история распорядилась иначе. Уже в 1052 году клану Годвинов удалось полностью восстановить свое влияние. Сам изгнанный граф отправился во Фландрию, а его сыновья Гарольд и Леофвин — в Ирландию. Там они сумели быстро собрать значительные силы и высадились на английское побережье. Нападение оказалось столь блестяще спланированным и внезапным, что королевские войска практически не смогли оказать сопротивления. Король был вынужден восстановить Годвина и его сыновей во всех правах, которыми они обладали до изгнания, и признать ошибкой отказ от брачного союза с Эдит. Еще одной уступкой стало возвращение на родину большей части нормандских советников Эдуарда, в том числе Ральфа Застенчивого.

Новому епископу Лондона разрешили остаться, но архиепископ Кентерберийский Роберт должен был покинуть Англию. Кафедру вместо него, по замыслам победителей, должен был занять близкий к Годвину епископ Винчестера Стиганд. Это был человек небезупречной репутации, к тому же предполагалось, что он станет главой митрополии в условиях, когда предшествующий архиепископ Кентерберийский официально не смещен с данного поста. Нет ничего удивительного, что его выдвижение вызвало недовольство в европейских церковных кругах, и прежде всего у сторонников реформ, которых поддерживал Святой престол. Как минимум, пять пап лишали Стиганда епископского сана и даже отлучали от церкви. В самой Англии его положение стало настолько шатким, что священнослужители часто отказывались получать посвящение из его рук. У Годвинов стали складываться весьма напряженные отношения с влиятельной в западноевропейской церкви партией реформаторов, и они оказались в оппозиции к самому папе.

Семейство Годвин могло с полным основанием праздновать победу. Власть короля была подорвана, его попытка опереться на нормандцев закончилась полным провалом, а англо-нормандские отношения оказались на грани разрыва. Положение Годвинов стало прочным настолько, что их влиянию уже не могли противостоять ни другие феодалы Англии, ни даже сам король. Это ставило под сомнение все решения Эдуарда Исповедника, принятые без одобрения графа Годвина, включая выбор наследника престола. Стало очевидным, что, если герцог Нормандии решит отстаивать свои права на английский престол, сделать он это сможет только с помощью оружия.

В 50-х годах XI века ситуация в Английском королевстве существенно изменилась. Это было связано с тем, что сразу несколько ключевых политических фигур отошли в мир иной. В 1052 году отправился в паломничество и умер в дороге старший сын Годвина Свейн. В 1053 году скончался сам великий граф, и главой клана стал его второй сын Гарольд. Еще два года спустя из жизни ушел граф Сивард. Гарольду удалось использовать это для еще большего усиления Годвинов, сделав правителем Нортумбрии своего брата Тости. Весной 1057 года скончался граф Мерсии Леофрик, оставив свое графство в наследство сыну Эльфгару, а в декабре — граф Ральф Застенчивый, завещавший все свои права, включая право на престолонаследие, брату Уолтеру, графу Вексена.

В это же время возникает план подыскать не менее законного, чем нормандский герцог, наследника английской короны, но среди представителей западно-саксонской королевской династии. Выбор пал на Эдуарда, сына Эдмунда Отважного, который с 1016 года находился на положении изгнанника в Венгрии. В Англии он был малоизвестен, тем не менее, переговоры начались, и приблизительно в 1057 году Эдуард приехал в Англию вместе со своей женой Агатой и тремя детьми — Маргарет, Эдгаром и Кристиной. Непосредственное участие в организации поездки в Англию принял император, который предоставил в их распоряжение блестящий эскорт и богатую казну. Как и в случае с принцем Альфредом, визит имел большой политический резонанс. И так же как и тогда, закончился он трагически — Эдуард неожиданно скончался, так и не успев добраться до королевского дворца. «Мы не знаем, была ли его кончина связана с тем, что кто-то не желал, чтобы он встретился со своим царственным родственником, — восклицает хронист того времени. — Но это было огромным несчастьем, и самым печальным для всех было то, что Эдуард покинул этот мир практически сразу же после прибытия в Англию». Прямых обвинений здесь нет, однако сомнения автора в том, что несчастный Эдуард умер естественной смертью, очевидны. Его появление на политической арене расходилось с планами не меньшего количества влиятельных лиц, чем когда-то возвращение в Англию Альфреда. Кто-то из них вполне мог помочь новому претенденту уйти из жизни. С этого времени граф Уэссекса Гарольд начал задумываться о том, что наследником английской короны мог бы стать и он сам.

После 1057 года граф Гарольд быстро вознесся на самые вершины власти. Поскольку претендентов на королевский трон в Англии не осталось, он с полным правом мог считать себя самым знатным феодалом страны, а смерть графов Леофрика и Ральфа позволила расширить территорию, контролируемую его семейством. К своим личным владениям он добавил Херефордшир, Восточная Англия перешла его брату Гирту, а другой брат, Леофвин, получил огромное графство, простирающееся от Букингема до Кента. Вне их контроля осталось лишь урезанное в размерах графство Мерсия. Граф Мерсии Эльфгар всеми силами пытался сохранить свою независимость, ведя практически непрекращавшиеся вооруженные столкновения с могущественными братьями. Чтобы выстоять, он обращался за поддержкой к королю Северного Уэльса Гриффиту и даже к предводителям скандинавских дружин, опустошавших английское побережье. Несколько раз он был вынужден отправляться в изгнание, но вновь возвращался в Мерсию. Такой беспокойной жизнью Эльфгар прожил до 1062 года и передал графство своему сыну Эдвину. Однако Эдвин был очень молод и не обладал всесокрушающей энергией отца. Оказать серьезного сопротивления графу Уэссекса он не смог. В 1064 году Гарольд достиг апогея своего могущества, став почти полновластным хозяином Англии. Именно с этого момента хронисты стали называть его «sub-regulus», что можно перевести как «заместитель короля» и даже «соправитель». Уже никто не сомневался, что великий граф прицелился к английской короне.

Такой поворот событий затрагивал интересы не только герцога Нормандии. Граф Вексена Уолтер, как внук Этельреда II, вполне мог претендовать на трон Англии. Примерно такие же права имел Юстас, граф Булони и зять герцога Вильгельма. Но наибольшую опасность для графа Гарольда представляла реакция скандинавских владык. После смерти Магнуса королем Норвегии стал брат святого Олафа Гарольд Хард-раада, человек необычайного мужества и безграничных амбиций, о приключениях которого уже в то время слагали легенды. Он прекрасно понимал, что договор, некогда заключенный Магнусом и Хартакнутом, дает ему официальное право претендовать на английский престол, и был готов подкрепить это право всеми доступными ему средствами. Появление в Англии еще одного претендента понравиться ему не могло. В 1058 году сын Гарольда Хардраады с отцовского благословления собрал в Дублине и Хебридсе большой флот и совершил нападение на Англию. Набег был неудачным, но, по всей видимости, это была лишь проба сил перед более масштабной военной операцией, которую провел сам Хардраада в 1066 году.

И все-таки наиболее веские основания для вмешательства в английские дела были у Вильгельма Нормандского. К тому же как раз в это время у него, наконец, появилась реальная возможность побороться за английское наследство, поскольку, пока в Англии шло возвышение графа Гарольда, герцог Вильгельм постепенно становился самым могущественным правителем Северной Франции. К 1062 году ему представилась возможность извлечь из своего нового положения практическую выгоду. Война в Мене окончилась победой герцога, что стало ключевым моментом в создании условий для успешного проведения английской кампании четыре года спустя.

Стоит напомнить, что после захвата Манса Жофреем Мартелем в 1051 году изгнанный оттуда граф Мена Герберт II нашел убежище и поддержку у герцога Вильгельма. Тогда был заключен договор, согласно которому в случае, если Герберт умрет бездетным, его права на Мен перейдут к герцогу Нормандии. Договор был дополнен соглашением о двойном брачном союзе: граф обещал жениться на дочери своего покровителя, а его юная сестра Маргарет была обручена с сыном герцога. В 1062 году граф Герберт II скончался. Герцог Вильгельм немедленно заявил о передаче прав на управление Меном своему сыну. Но в графстве образовалась влиятельная антинормандская оппозиция, которая делала ставку на графа Вексена Уолтера, женатого на тете Герберта II Биоте. Вильгельм ответил на брошенный ему вызов быстро и решительно. Одна часть нормандской армии была срочно направлена в Вексен, а другая во главе с самим герцогом вошла в Мен. Мгновенной победы одержать не удалось. Но в 1063 году нормандцы захватили Манс и начали его укреплять. Одновременно были реконструированы два герцогских замка — Мон-Барбе и Амбриер. Вместе эти три крепости позволили контролировать практически всю территорию графства. А после пленения и казни Жофрея Майенна герцог Вильгельм стал полноправным хозяином Мена.

Присоединение этой территории к Нормандии серьезно изменило военно-политическую ситуацию в Галлии в целом, что, бесспорно, повлияло на более масштабные события, начавшиеся в 1066 году. Принимая решение о походе через Ла-Манш, Вильгельм мог быть уверен, что никаких угроз его герцогству в Северной Франции не существует. Граф Уолтер и его супруга Биота, также захваченные во время штурма Манса, вскоре скончались при довольно подозрительных обстоятельствах. Клан владетелей Вексена был расколот имущественными дрязгами, и главенствущая роль в нем перешла к представителям боковой ветви. Наследником Уолтера стал его кузен Ральф, который старался не ссориться с Нормандией. В графстве Анжу развернулась острейшая борьба за наследство Жофрея Мартеля, и анжуйские графы даже не пытались использовать территорию Мена в качестве плацдарма для операций против Нормандии. Наконец, значительно усилились позиции Вильгельма и в отношениях с королевским домом Франции. Коронованный в 1060 году Филипп I был еще совсем юн, находился под опекой графа Фландрии и не мог проводить самостоятельную политику. Так уж получилось, что, пока авторитет французского монарха снижался, рос престиж герцога Нормандии, а аннексия Мена многократно увеличила могущество последнего.

В 1064 году герцог Вильгельм с полным основанием мог считать свои шансы на получение давно обещанной английской короны, как никогда, высокими. Он понимал, что главным препятствием на его пути к трону Англии является граф Уэссекса. Герцог стал одним из самых могущественных правителей Галлии примерно в то же время, когда граф Гарольд сумел установить контроль над всей Англией. Эти два человека действовали по разные стороны Ла-Манша, но чем яснее обозначалась приближающаяся кончина бездетного Эдуарда Исповедника, тем очевиднее становилось то, что их интересы рано или поздно пересекутся.

В 1064 году Гарольд отплыл из Бошама Суссекского в сторону континентальной Европы с некоей миссией. Сравнивая три наиболее ранних сообщающих об этом источника, можно с уверенностью предположить, что граф Уэссекса был направлен своим королем в Нормандию, где он должен был от его имени подтвердить дарованное ранее герцогу право наследования английской короны. Мотивы, которыми руководствовался граф Гарольд, соглашаясь исполнить это поручение, неизвестны. Возможно, он посчитал, что отказать королю в сложившихся условиях было бы неразумно, а может быть, надеялся извлечь из пребывания при герцогском дворе определенные выгоды для себя. Как бы там ни было, в Нормандию он отправился. Однако из-за сильнейшего шторма корабль был вынужден изменить курс и пристать в устье Соммы, на территории графства Понтьё. А там, если верить летописи, «царили варварские обычаи», и местные жители «считали потерпевшие крушение суда и всех, плывших на них, своей добычей». Такой добычей и оказался посланник английского короля. Ги, граф Понтьё, приказал схватить его и содержать под стражей в замке Бьюрэйн, расположенном примерно в десяти милях от Монтреюля.

Герцог Вильгельм по достоинству оценил подарок судьбы. Точно не известно, знал ли он о содержании данного Гарольду поручения. Но возможность лично встретиться с графом Уэссекским в столь неблагоприятных для того условиях имела массу плюсов. Не теряя времени, Вильгельм Завоеватель обратился к графу Ги с требованием передать ему пленника и, судя по всему, подкрепил это требование обещанием хорошего выкупа. Ги, с 1054 года формально являвшийся вассалом нормандского герцога, посчитал, что получить от сеньора деньги лучше, чем ссориться с ним. Он привез графа Гарольда в О. Там их уже ожидал герцог Вильгельм с вооруженной свитой. Этот почетный эскорт препроводил посланника Эдуарда Исповедника в Руан. Через некоторое время граф принес свою знаменитую клятву верности герцогу Нормандии, в которой имелся и специальный пассаж, посвященный спорному вопросу об английском наследстве. Вильгельм Жюмьежский прямо указывает, что, присягая, граф несколько раз поклялся в признании права герцога на английский престол. Этот драматический момент был отражен в рисунке на знаменитом гобелене из Байе. Естественно, он не передает содержания клятвы, зато на нем изображены реликвии, на которых она была принесена. Ее точные формулировки приводит Вильгельм Пуатьеский. Согласно его записям, граф Гарольд присягал как представитель «vicarius» герцога при дворе Эдуарда Исповедника. Он дал обещание делать все от него зависящее, чтобы герцог Нормандии стал наследником английского короля, если тот умрет бездетным, а также взял на себя обязательства усилить гарнизоны ряда крепостей, в первую очередь Дувра. Возможно, на той же церемонии, но, может быть, и чуть позже герцог Вильгельм возвел своего нового вассала в достоинство рыцаря Нормандии и (предположительно) пообещал в награду за будущие услуги отдать ему в жены одну из своих дочерей.

Таковы факты, которые можно почерпнуть из самых ранних и достоверных источников. Позже к ним было добавлено множество дополнительных деталей, которые сделали историю похожей на легенду. Так, вряд ли можно считать обоснованным предположение Идмера, утверждавшего, что Гарольд дал свою клятву под угрозой заключения в темницу или был принужден к ней каким-то обманным путем. Конечно, положение, в котором граф оказался в Нормандии, было не простым. Он мог растеряться, ведь в случае отказа дать требуемую клятву он одновременно нарушал и волю своего короля, и спасшего его герцога, под покровительством которого в тот момент находился. Не исключено, что Гарольд присягнул герцогу безо всякого принуждения и даже, как утверждает Вильгельм Малмсберийский, сам был инициатором этой процедуры. Он прекрасно понимал, что борьба за английский трон таит в себе множество опасностей и неизвестно, чем может завершиться. С этой точки зрения принесенную присягу можно рассматривать как попытку хоть как-то обезопасить себя на случай собственного поражения или победы герцога Вильгельма. Тем более, что в дальнейшем он мог отказаться от этой клятвы, заявив, что она была дана под принуждением. Вне зависимости от того, какими соображениями руководствовался Гарольд, герцог Вильгельм явно одержал еще одну политическую победу. Более того, графу Уэссекса перед возвращением в Англию пришлось продемонстрировать свои новые отношения с герцогом на деле. По иронии судьбы он в качестве вассала Вильгельма принял участие в кампании, в результате проведения которой Нормандия еще больше усилилась.

Присоединение Мена, завершившееся к 1064 году, обезопасило западные границы герцогства. Но оставался еще один источник потенциальной опасности — Бретань, и его было желательно ликвидировать. После смерти Алана III в 1040 году номинальным правителем Бретани стал его сын Конан II. Отстоять наследные права Конана, который был еще ребенком, с большим трудом удалось его матери. Против выступил его дядя — Удо Пентиеврский. Их противостояние было длительным и упорным. Только к 1057 году Конан окончательно был признан единственным правителем Бретани. Однако и после этого представители усилившейся в период междоусобицы новой знати периодически отказывались подчиняться своему графу. На это и сделал ставку Вильгельм Завоеватель. Удобный случай представился в 1064 году, когда Конан предпринял очередной поход против бретонских мятежников неподалеку от нормандской приграничной крепости Сен-Джеймс-де-Бюврон. Повстанцы обратились с просьбой о помощи к герцогу, и тот не отказал. Нормандское войско, в котором находился и граф Уэссекса, пересекло труднопреодолимый район дельты реки Кюзнон и неожиданно атаковало армию Конана, осаждавшую Дол. Конан был вынужден снять осаду и отступить к Реннезу. Герцог Вильгельм дошел до Динана, занял этот город, а затем вернулся в Нормандию, оставив Конана и бретонских мятежников разбираться между собой.

Источники сообщают о бретонском походе очень немного, но в данном случае важны не детали, а результат. Очевидно, что воинственная Бретань, периодически угрожавшая западным границам Нормандии, потенциально могла нанести удар по тылам отправившегося в поход Вильгельма Завоевателя. В 1064 году эта угроза была ликвидирована. То, что Конан якобы заявлял о готовности оказать помощь англичанам в случае нападения Нормандии на Англию, скорее всего, вымысел, но появился он не случайно. По крайней мере, он отражает отношения, сложившиеся в то время между Бретанью и Нормандией. В этих условиях поддержка герцогом Вильгельмом бретонских мятежников была вполне естественным и мудрым политическим шагом. Об эффективности избранной тактики говорило то, что после рейда 1064 года Конан старался держаться подальше от границ Нормандии. В декабре 1066 года во время осады Шату-Гонтьер граф Конан умер. Его смерть улучшила отношения между Нормандией и Бретанью, но к тому моменту герцогу Вильгельму и так удалось приобрести в Бретани немало сторонников. Известно, что четверо сыновей графа Удо Пентиеврского участвовали в походе через Ла-Манш и стали впоследствии обладателями богатых имений в Англии.

В 1064 году, когда граф Гарольд вернулся на родину с богатыми подарками, полученными в Руане, его репутация главного соперника нормандского герцога в борьбе за наследство короля Эдуарда была серьезно подорвана.

Неудачи, преследовавшие графа Уэссекса во время путешествия в Европу, не оставили его дома. Осенью 1065 года в Нортумбрии вспыхнул мятеж против его брата Тости, правившего этим графством с 1055 года. Беспорядки быстро разрастались. Мятежники объявили Тости вне закона и предавали смерти всех, кто пытался отстаивать его права. Правителем Нортумбрии они провозгласили Моркара, брата графа Мерсии Эдвина, и двинулись в сторону Нортхэмтона с тем, чтобы добиться от короля утверждения их выбора. Граф Гарольд попытался договориться о каком-то компромиссном решении, но не сумел. Король был вынужден признать Моркара графом Нортумбрии. Тости вместе со своей супругой Джудит отправился в изгнание к ее брату — графу Фландрии Болдуину V. Это было поражением графа Гарольда. Возглавляемый им клан утерял контроль над одним из крупнейших графств Англии, всегда игравшим особую роль в политической жизни страны. К тому же, вопреки желанию Гарольда, правителем Нортумбрии стал один из потомков графа Мерсии Леофрика, имевший все основания с недоверием относиться к клану Годвинов.

Герцогу Вильгельму это пошло только на пользу. Но для его будущего гораздо большее значение имели события, последовавшие за переворотом в Нортумбрии. Часть мятежников предлагала создать к северу от реки Хамбер независимое королевство. Однако после долгих горячих споров эта инициатива была отвергнута, в том числе и благодаря твердой позиции короля. Ради восстановления спокойствия Эдуард Исповедник согласился утвердить графа, избранного вопреки его воле, но нарушить единство королевства отказался наотрез. Многие из частей Англии существенно различались между собой, поэтому одной из главных задач королей традиционно являлась борьба с сепаратистскими тенденциями. Эту политику продолжил и Эдуард Исповедник. Он полагал, что вне зависимости от того, уменьшаются или увеличиваются владения графа Гарольда, король обязан передать своим наследникам королевство в том виде, в котором получил его сам. И он сумел настоять на своем. После его смерти много спорили о том, кто станет наследником, но никогда о том, что представляет собой само наследство.

Глава 8

Завоевание Англии

Эдуард Исповедник умер бездетным 5 января 1066 года. Вопрос об английском наследстве, который так долго обсуждался в Европе, перешел из теоретической в практическую плоскость. То, что без войны его решить не удастся, было очевидно. Актеры, которым предстояло сыграть главные роли в исторической драме, уже проявили себя на политической сцене. Это были граф Уэссекса Гарольд, король Норвегии Гарольд Хардраада, свергнутый граф Нортумбрии Тости и, естественно, Вильгельм, герцог Нормандский. Разгоравшееся противоборство было вызвано не только их личными амбициями. Оно отражало глубинные процессы политических взаимоотношений, складывавшихся между Англией, Скандинавией и Нормандией в течение многих десятилетий. Судьба английского королевства была лишь одной из ставок в этой большой игре. В предстоящей борьбе должно было определиться, станет ли Англия частью скандинавского мира или продолжит свое сближение с миром латинским. А от этого во многом зависело, какой будет политическая и религиозная картина всей средневековой Европы. Современники единодушно утверждают, что этот кризис был ниспослан самим Богом, а в качестве доказательства многие указывают на сопутствующее ему знамение — комету, которая осветила небо Западной Европы в 1066 году.

Герцог Вильгельм был извещен о приближающейся кончине короля Англии за несколько недель до того, как это произошло, и наверняка как-то к этому готовился. Но то, что события начнут развиваться с такой быстротой, явилось неожиданностью даже для него. На второй день после смерти Эдуарда Исповедника — «утром дня его похорон» — граф Гарольд, заручившись поддержкой группы английских феодалов, короновался. Церемонию коронации провел архиепископ Йорка Алдред в недавно созданном Эдуардом Исповедником аббатстве Святого Петра. Скорость, с которой была организована столь ответственная процедура, позволяет предположить, что Гарольд заранее подготовил все необходимое для захвата трона. Возможно, что сам умирающий Эдуард добровольно или под давлением назначил его своим наследником, а срочно организованная коронация понадобилась, чтобы сделать эту передачу необратимой, утвердив ее властью церкви. Это объясняет, почему короновать Гарольда согласился архиепископ, возглавлявший одну из двух английских митрополий. Можно поспорить и с тем, что спешка была вызвана опасениями, связанными с недовольством английской аристократии. За пределами страны имелись куда более очевидные угрозы, причем не только для графа Гарольда лично. Известно, что планы очередного набега на Англию готовили в это время в Скандинавии, а брат Гарольда Тости собирался воспользоваться опытом семейного реванша 1052 года и с помощью оружия вернуться из Фландрии. В таком случае стране был просто необходим сильный правитель. И единственным, кто подходил на эту роль, был граф Уэссекса. Скорее всего, по этой же причине никто даже не попытался противопоставить Гарольду сына принца Эдуарда Эдгара, формально являвшегося главой оставшихся в живых представителей старой королевской династии. Эдгар был еще подростком и конечно же не мог управлять страной в такой сложный период. В итоге на английский престол взошел человек, в жилах которого не было ни капли королевской крови. Это была своего рода революция, а любой государственный переворот требует действий быстрых и решительных.

Гарольд Годвинсон в первую очередь надеялся на собственные силы. И все же он пытался представить свою коронацию как естественный и необходимый для Англии шаг и тем самым заручиться как можно более широкой поддержкой. В какой-то степени это ему удалось. Некоторые из живших позже хронистов без тени сомнения утверждали, что он был законным королем. Флоренс Вустерский даже приводит доказательства этого. «Гарольд, — пишет он, — был назначен Эдуардом Исповедником, избран главными сеньорами Англии, и власть его была освящена на проведенной по всем правилам церемонии». «Более того, — подчеркивает Флоренс, — он на практике доказал, что является настоящим королем, очень много сделав для защиты своего королевства». Весьма лестная оценка, тем более что дана она была свергнутому монарху уже после его смерти. Похоже, что Гарольд действительно обладал талантом правителя. При нем был сохранен и действовал достаточно эффективно прежний аппарат управления. Но, несмотря на это, с моральной и юридической точек зрения его положение было небезупречным. По сути, одна из старейших королевских династий была оттеснена представителем семейства, которое в недалеком прошлом ничем не брезговало ради достижения власти. Об этом постоянно вспоминали то в одном, то в другом районе Англии. Поэтому у Гарольда, как пишет его современник, «было очень мало спокойных дней, когда он правил королевством».

О том, кто присутствовал на собранном сразу же после смерти Эдуарда Исповедника съезде, который провозгласил его королем, практически ничего не известно. А торопливость, с которой он был проведен, позволяет предположить, что участниками его были в основном уэссекские вассалы великого графа, спешно собранные для утверждения решения, принятого их сеньором. С другой стороны, в связи с тяжелой болезнью короля Эдуарда в Лондоне могли находиться влиятельные феодалы из других графств. Вряд ли кто-нибудь из них, попав на съезд, осмелился высказаться против кандидатуры Гарольда (хотя намеки на такие выступления в некоторых источниках имеются). Нет ничего удивительного в том, что решение было принято единогласно. На севере Англии явно были недовольны тем, что произошло в Лондоне. Известно, что одним из первых шагов короля Гарольда была поездка в Йорк, где он попытался договориться с представителями оппозиции. Сделать это ему удалось при помощи епископа Ворчестерского Вулфстана и архиепископа Алдреда. Однако всем было ясно, что это временное примирение. Новый король ощущал постоянную угрозу со стороны своего изгнанного брата, а также короля Норвегии, которые особо не скрывали своих планов вторгнуться в Англию.

Благородный образ графа Уэссекса Гарольда Годвинсона — последнего англосакса, ставшего королем Англии, который создали его апологеты, — имеет право на существование. Подлинного уважения и даже восхищения заслуживают мужество и искусность, которые он проявил, ведя в течение девяти месяцев неравную борьбу за Англию с самой судьбой. Обстоятельства оказались сильнее его.

Для герцога Вильгельма поступок Гарольда был личным оскорблением и политическим вызовом. Ведь всем было известно, что уже давно именно его Эдуард Исповедник назвал своим наследником, а сам Гарольд совсем недавно поклялся ему в верности. Первым делом герцог распорядился незамедлительно направить в Лондон официальный протест. Он понимал, что сам по себе этот формальный акт вряд ли способен что-то изменить и его политическое будущее зависит от того, сумеет ли он подкрепить свои требования силой оружия. Точную хронологию действий герцога в первой половине 1066 года установить трудно. Но их характер, содержание и цель ясны. В этот критический период Вильгельм Завоеватель укреплял связи со своими вассалами и пытался усилить разногласия своих потенциальных противников. Он не без успеха старался склонить на свою сторону общественное мнение Европы и готовил военную экспедицию, которая должна была обеспечить ему окончательную победу.

В первую очередь он созвал на совет представителей знатных нормандских семейств, прежде всего тех из них, кто непосредственно помогал ему в годы борьбы за власть. Многие, согласно более поздним источникам, поначалу высказывали сомнения в разумности похода в Англию, считая его слишком рискованным. Но Вильгельму фиц Осберну удалось убедить всех в целесообразности планируемой кампании. Позже было проведено еще несколько аналогичных мероприятий. Вильгельм Малмсберийский утверждает, что один из советов прошел в Лиллебонне. Вас сообщает о большом съезде (правда, не называя место его проведения), все участники которого восприняли план герцога с большим энтузиазмом. Когда в Диве началось строительство кораблей для предстоящей экспедиции, было проведено совещание нормандских магнатов в Бонневилль-сюр-Тукезе. Наконец, представители светской и церковной знати обсуждали детали предстоящего похода в июне 1066 года в Кане на совете, собранном по случаю освящения аббатства Святой Троицы. Сколько было проведено подобных встреч и о чем на них говорили, нам уже не узнать. Но и так понятно, что герцог в течение этих месяцев использовал любой удобный случай для того, чтобы заинтересовать своим планом как можно больше знатных нормандцев.

Оказанная широкая поддержка позволяла предпринять экспедицию даже при невысоких шансах на успех. Однако даже в этих условиях оставлять герцогство без правителя и значительной части войск было рискованно. Поэтому были приняты меры, направленные на обеспечение стабильной деятельности администрации в этот сложный период. Вильгельм официально объявил, что замещать его на период отсутствия будут герцогиня Матильда и четырнадцатилетний сын Роберт. Упоминания о Роберте начинают встречаться рядом с именем матери на различных герцогских документах с 1063 года, а с 1066 года эта практика становится регулярной. О том, что он является наследником герцога Вильгельма, написано еще в акте о дарении монастырю Сент-Уан, составленном в 1061 году. Однако в случае гибели отца его положение могло пошатнуться. Чтобы укрепить его, герцог Вильгельм на одном из съездов нормандских магнатов официально провозгласил сына своим наследником, а затем лично присутствовал на церемонии принесения Роберту вассальной клятвы наиболее влиятельными феодалами. Права сына герцога Вильгельма были признаны и за пределами Нормандии. Известно, например, что аббат Мармотье Бартоломео направил в Руан одного из своих монахов для утверждения дара, полученного монастырем от Вильгельма Завоевателя, и дарственная была подтверждена Робертом «от имени его отца, который был занят подготовкой судов для военной кампании против Англии».

Однако собственный опыт подсказывал герцогу, что принесение клятв не означает, что они будут соблюдаться, и нет гарантий, что в случае возникновения кризисной ситуации женщина и ребенок, какими бы правами он их ни наделил, смогут удержать власть над Нормандией. Поэтому он постарался на время своего отсутствия окружить жену и сына надежными советниками из числа представителей новой аристократии, доказавших свою лояльность и административные способности. Главным из них был Роже Бомонский, уже довольно пожилой человек, сын которого Роберт вскоре прославился в битве при Гастингсе. Примечательно, что Роже Бомонский, не принимавший в походе непосредственного участия, после завоевания Англии стал графом Мюлана и Лейкестера. Помогать герцогине остался Роже Монтгомери и Гуго, сын влиятельнейшего виконта Авранша Ричарда и будущий граф Честера. Данные назначения и пожалования были еще одним наглядным свидетельством качественно нового уровня отношений между феодальной знатью и герцогом Нормандии.

В ходе подготовки к кампании не была забыта и церковь. В преддверии похода прелаты стремились получить подтверждение ранее обещанных пожалований. Вильгельм Завоеватель постарался воспользоваться этим для укрепления отношений с монастырями и духовенством. В 1063 году Ланфранк стал аббатом находящегося в Кане монастыря Сен-Стефан, а 18 июня 1066 года состоялась церемония освящения аббатства Святой Троицы, которое получило щедрые пожертвования от герцогини Матильды. Примерно в то же время герцог утвердил пожалование монастырю Фекан земельных владений возле Стейнинга в английском Суссексе. Это особенно любопытно, поскольку реальным это пожалование могло стать только в случае успеха предстоящей кампании. В июне на большом герцогском совете был окончательно решен вопрос о спорных землях епископства Авранш, и грамота, подтверждающая права епархии, была вручена епископу. Аналогичные акции проводились также соратниками Вильгельма Завоевателя. Причем во время его отсутствия это обязательно санкционировалось решением герцогского двора. Такой порядок отражен в монастырской записи, сообщающей, что Роже Монтгомери передал земельный участок в Живервилле руанскому аббатству Святой Троицы, «в то время, когда герцог Нормандии был со своим флотом в походе». Примеру влиятельных сеньоров следовали и менее крупные феодалы. Так, Роже, сын Турольда, «собираясь в заморский поход с герцогом Вильгельмом», предал небольшое поместье Соттевильле-Руан тому же аббатству Святой Троицы, похожие пожертвования сделали Эрчембальд, сын виконта, и «некий рыцарь» Осмунд де Боде, «испросивший благословение на участие в экспедиции». Столь массовые пожертвования церкви — дополнительный штрих к обстановке, царившей в герцогстве перед походом в Англию.

Но герцог Вильгельм стремился заручиться поддержкой не только внутри Нормандии. Он прекрасно понимал, что в предстоящем конфликте дополнительные преимущества будут у того, кто сумеет привлечь на свою сторону мнение Европы. В первой половине 1066 года из Руана в Рим была направлена делегация во главе с епископом Лизье Жильбером, целью которой было убедить папу Алесандра II в том, что герцог Нормандии является законным наследником английской короны, а Гарольд Годвинсон — узурпатор. К сожалению, до нас не дошли записи, позволяющие восстановить ход переговоров в Риме и понять, пытался или нет отстаивать свои позиции перед папой король Гарольд. Впрочем, представить, какие аргументы могли использовать в Ватикане представители Вильгельма Завоевателя, несложно. Суть главного обвинения сводилась к тому, что Гарольд, захватив трон, нарушил ранее данные им клятвы и стал клятвопреступником. К этому могли быть добавлены факты, говорившие о вероломстве всего семейства Годвин. В пользу герцога Вильгельма свидетельствовало его благосклонное отношение к церкви, способствовавшее заметному оживлению религиозной жизни руанской митрополии. Из этого следовало, что победа Вильгельма над Гарольдом принесла бы выгоду Святому престолу. Герцог Нормандии, прослывший твердым сторонником церковных реформ, мог бы оказать противодействие тем, кто поддерживал антиреформаторское крыло церкви. В поддержку Вильгельма выступил архидьякон Гильдер-бранд. В итоге папа Александр II публично одобрил задуманное герцогом Нормандии предприятие.

Полученное высшее церковное благословение придавало походу в Англию характер не просто законной, но и необходимой акции. Это было очень значительное достижение герцога, и его нельзя объяснить лишь удачным стечением обстоятельств или политической изворотливостью Вильгельма. Основная причина заключалась в том, что многие светские и церковные деятели увидели в герцоге Нормандии защитника тех идей, которые превалировали в европейском сознании в третьей четверти XI века. Уже после битвы при Цивитате (1053) и синода в Мелфи (1059) союз с Нормандией приобрел для папской курии первостепенное значение. Нормандцы успели проявить себя самыми активными борцами за чистоту веры, принимая участие в религиозных войнах в Испании, Италии или на Сицилии. Самосознание нормандцев как борцов за интересы христианства в окончательном виде проявилось тогда, когда их герцог стал королем Англии. Очень многие европейцы рассматривали нормандскую военную экспедицию в Англию как своего рода крестовый поход. Заручившись папским благословением, герцог Нормандии стал единственным претендентом на английский трон, нападение которого на Гарольда не могло квалифицироваться как агрессия. Позиции скандинавских принцев были существенно ослаблены.

Герцог Вильгельм вступил в переговоры с юным королем Франции Филиппом I, который, как уже говорилось, находился под опекой графа Фландрии Болдуина V. Согласно некоторым источникам, король Филипп дал официальное согласие на провозглашение сына Вильгельма Роберта наследником нормандского герцогства и лично принимал участие в соответствующей церемонии. Герцог Вильгельм постарался заручиться поддержкой или, по крайней мере, нейтралитетом других европейских правителей, в частности императора Генриха IV. Таким образом, у него появилась возможность призвать под свои знамена не только нормандцев. Причем это был тот редкий случай, когда стимулом к участию в походе был не только грубый расчет на военную добычу, но и стремление помочь справедливому делу. Как показали дальнейшие события, такая двойная мотивация оказалась весьма действенной. С Вильгельмом в Англию отправились добровольцы почти со всей Европы.

Примерно в это же время Нормандия начала пожинать плоды своей политики по отношению к ближайшим соседям. С 1054 года графы Понтьё стали вассалами герцога Вильгельма. Граф Булони считал себя другом и должником герцога Вильгельма, который в свое время помог ему вернуться к власти. Собственные военные кампании позволили герцогу получить надежных союзников в Бретани и присоединить к своим владениям Мен. Благодаря специфическому положению Нормандии в Северной Галлии и ее политическим успехам герцог к 1066 году мог без опаски пользоваться практически всеми французскими гаванями, расположенными между Кюзноном и границами Фландрии. Ситуация для намеченного предприятия скадывалась весьма благоприятно.

Контроль над портами был важен с точки зрения обеспечения безопасности и снабжения намеченной экспедиции. Но ее было невозможно начать без кораблей. Еще при герцоге Роберте I Нормандия имела постоянный флот. Однако, судя по всему, он был небольшим, по крайней мере, для транспортировки большой армии судов было явно недостаточно. Поэтому были предприняты срочные меры по увеличению флота. Обязанность по строительству кораблей для похода в Англию была возложена на нормандских магнатов. Источники, сообщающие о том, кто и сколько судов предоставил для армии герцога, отрывочны и ненадежны. В каждом случае «норматив» определялся в индивидуальном порядке. Вполне возможно, что изображенный на одной из миниатюр Байеского гобелена богато украшенный корабль «Мора», на котором герцог Вильгельм приплыл в Англию, тоже был построен в то время. Его подарила мужу герцогиня Матильда. Строительство флота шло ускоренными темпами, и уже в июне новые нормандские корабли стали концентрироваться в устье реки Дивез, где их доделывали и снаряжали.

Между тем события заставляли герцога торопиться. В начале мая 1066 года брат Гарольда Годвинсона Тости покинул приютившую его Фландрию и предпринял давно задуманную попытку вернуться в Англию с помощью силы. Он высадился на острове Уайт, затем захватил Сандвич и нанял там местных моряков. Вскоре его флот, состоявший примерно из шестидесяти судов, вошел в устье реки Хамбер, откуда и началась наземная операция. Однако продвижение в глубь Линкольншира было остановлено подоспевшим графом Мерсии Эдвином. Отряд Тости был рассеян, а многие из его сторонников погибли. Сам Тости спасся. Вместе с остатками армии он на двадцати кораблях поплыл дальше на север и остановился в Шотландии у короля Малкольма, который являлся его давним союзником. Несмотря на неудачу, это событие обратило на себя внимание многих дворов Северной Европы. Многие осознавали, что это первое, но далеко не последнее вооруженное выступление против нового английского короля, тем более что Тости уже пытался налаживать контакты с Гарольдом Хардраадой. Неизвестно, побывал ли он в Норвегии сам или действовал через доверенных лиц, но, согласно скандинавским источникам, из подвластного тогда Хардрааде Оркнейса на помощь английским мятежникам было направлено двенадцать кораблей. Для герцога Вильгельма экспедиция Тости представляла особый интерес уже потому, что по ее результатам можно было судить о том, насколько силен основной противник — Гарольд Годвинсон. Некоторые более поздние источники утверждают, что Тости искал поддержку и в Нормандии, куда приезжал лично. Не исключено, что какую-то незначительную помощь от герцога он и получил. Сам Гарольд расценивал авантюру брата как прелюдию более масштабного нападения, которого он ожидал из Нормандии. Именно этим объясняется то, что он лично отправился на остров Уайт и занялся подготовкой южного побережья Англии к обороне.

Однако летом 1066 года герцог Вильгельм мог только наблюдать за действиями своих потенциальных противников и союзников, которые уже начали действовать открыто. В Норвегии приготовления к вторжению в Англию подходили к концу, и Гарольд Хардраада вел активные переговоры как со своими вассалами в Оркнейсе, так и с Тости, который все еще находился при дворе Малкольма Шотландского, но был готов выступить на стороне скандинавов. Угроза с севера для Гарольда Годвинсона вырисовывалась все отчетливее. Однако основное внимание он продолжал уделять подготовке к войне на юге королевства, куда стали стягиваться королевские войска. Собственная дружина Гарольда составляла их наиболее боеспособную часть. К ней добавились отряды рекрутов южных районов Англии. Там же король собрал все имеющиеся в его распоряжении корабли. В итоге получилась армия, силы которой были вполне сопоставимы с вражескими.

Герцог Вильгельм тоже не терял времени даром. Его нормандские вассалы привели к месту сбора свои отряды, которые и должны были составить костяк нормандской армии. Постепенно присоединялись воины из Мена, Бретани, Пикардии, Пуату, а также из Бургундии, Анжу и даже с юга Италии. Многие из этих людей руководствовались желанием принять участие в крестовом походе (в качестве которого представлял свою кампанию герцог Вильгельм), но было немало и тех, кто рассчитывал поживиться за счет военной добычи. Многие из пришедших были обычными наемниками, живущими войной. Вильгельм Пуатьеский рассказывает о подарках, которые специально были приобретены Вильгельмом Завоевателем для тех, кто присоединился к его войску. А написанные в 1070 году «Наставления», авторство которых приписывается епископу Ситтена Эрминфреду, прямо указывают, что под знамена герцога собрались не только рыцари, которые были его вассалами, но и воины, рассчитывавшие на оплату своих услуг. Таким образом, весной 1066 года перед герцогом Вильгельмом стояла задача превратить эту разношерстную массу в дисциплинированные боевые отряды. Одновременно продолжалось оснащение кораблей. В августе флот был готов. Армии, расположившиеся по обоим берегам пролива, замерли в ожидании неизбежного столкновения.

Но не все было так просто. Уже на начальном этапе открытого противоборства герцог Вильгельм и Гарольд Годвинсон столкнулись с проблемой снабжения войск. На сравнительно небольших пространствах собралось огромное количество воинов, которых, чтобы они не опустошали район сбора, нужно было обеспечивать всем необходимым. И здесь герцог Нормандии одержал первую победу над своим противником. На протяжении всего времени, в течение которого воины ожидали погрузки на корабли, «действовал категорический запрет герцога на любые недружественные акции по отношению к местному населению». Самое удивительное, что данный приказ исполнялся. Это говорит как о высоком авторитете Вильгельма, так и о том, что он успешно справился с задачей превращения стада в армию. Вот что пишет об этом Вильгельм Пуатьеский: «Он щедро обеспечивал как своих рыцарей, так и воинов, пришедших из других стран, но при этом запретил им брать что-либо силой. Крестьянским стадам провинции не было нанесено ни малейшего ущерба. Земледельцы спокойно дожидались созревания урожая, не опасаясь, что поля будут вытоптаны гордыми рыцарями, а результаты их труда разграблены жадными до наживы солдатами. Беззащитные невооруженные люди наблюдали за окружающими их многочисленными воинами без страха и часто приветствовали их веселыми песнями». Наверняка это идиализированная картина, но в целом она недалека от истины.

На английском берегу все было ровно наоборот. Гарольд не сумел добиться и десятой доли того, что удалось сделать Вильгельму. Через несколько недель ожидания стало ясно, что он не в состоянии не только прокормить свое войско, но даже поддерживать единство ее отдельных частей. В связи с этим 8 сентября и было принято решение о расформировании собранной армии. Уэссекская милиция была распущена по домам, король со своей дружиной отправился в Лондон. Кораблям было приказано также плыть в столицу, по дороге туда часть из них затонула. Южное побережье осталось незащищенным. Этим попытался воспользоваться Вильгельм Завоеватель. 12 сентября нормандский флот перебазировался из Дивеза в Сен-Валери, оказавшись в самом близком от английского берега порту. Переход занял несколько больше времени, чем ожидалось, и не обошелся без потерь. Но теперь все было готово к походу. Оставалось только дождаться попутного ветра. Однако в течение последующих недель ветер упорно дул с севера. За это время обстановка на противоположном берегу претерпела существенные изменения.

Приготовления к нападению на Англию завершил Гарольд Хардраада. Он надеялся провести стремительный и мощный рейд, напоминающий времена Кнута Великого. Пока герцог Нормандии находился в Сен-Валери, Гарольд Хардраада с тремя сотнями кораблей прибыл в Тайн. Там к нему присоединился Тости с отрядом сторонников, который он смог собрать в Шотландии. В Тайне Тости принес вассальную присягу норвежскому королю. 18 сентября норвежский флот вошел в устье Хамбера, где объединенная армия высадилась в районе города Риккол и стала наступать на Йорк. На ближних подступах к нему дорогу ей преградили графы Эдвин и Моркар с довольно значительными силами, собранными ими в Мерсии. 20 сентября у заставы Фулфорд состоялась первая из трех великих битв английской кампании 1066 года. Это было кровопролитное сражение, в котором обе стороны бились отчаянно и упорно. Но военное счастье было на стороне Гарольда Хардраады. Его армия одержала победу и «на плечах противника» ворвалась в Йорк. Жители города радостно приветствовали победителя и практически сразу подписали договор о признании его своим властелином, после чего войска Хардраады вышли из города и вернулись в Риккол.

Весть о поражении под Фулфордом должна была произвести на Гарольда Годвинсона шокирующее впечатление. Но его реакция была быстрой и четкой, хотя ему предстояло решить весьма непростую задачу. Проблема заключалась в следующем: возможно ли совершить бросок на север и, разгромив непрошеных гостей из Норвегии, успеть вернуться на южное побережье до того, как ветер переменит направление? Король Гарольд решил рискнуть и в ходе последовавшей за этим операции еще раз доказал, что он был храбрым и решительным полководцем. Со всеми имеющимися под рукой силами он немедленно направился на север. Скорость, с которой это было проделано, поражает. О нападении норвежцев король Англии едва ли узнал ранее, чем они высадились в Рикколе, а уже через четыре дня после битвы при Фулфорде возглавляемая им армия входила в Тэдкастер. Еще через сутки она миновала Йорк, перерезала дорогу, ведущую из Риккола к Стэмфордскому мосту, по которой продвигался противник, и с ходу его атаковала. 25 сентября Гарольд Годвинсон одержал одну из самых знаменитых и неоспоримых побед в истории средневековых войн. Для Гарольда Хардраады и Тости это сражение стало последним. Оба они погибли, а остатки их разгромленных войск в панике бежали в Риккол, где погрузились на свои корабли и срочно покинули Англию. Контроль над севером страны был восстановлен.

В этой кампании проявилось не только мужество, но и полководческий талант Гарольда Годвинсона. Конечно, к тому времени норвежские войска понесли потери в сражении у Фулфорда, но по-прежнему это была сильная и хорошо подготовленная армия, возглавляемая к тому же одним из самых прославленных воинов той эпохи. Гарольду же пришлось собирать своих воинов в спешном порядке, и к моменту встречи с противником они были утомлены длительным переходом. Этот молниеносный марш-бросок был одним из главных слагаемых успеха Гарольда Годвинсона. Ему удалось не только мгновенно собрать крупные силы, но и всего за несколько дней привести их из Лондона к Стэмфордскому мосту. Это стало полной неожиданностью для противника, который за это время сумел продвинуться от Йорка всего на двадцать пять миль. Правда, норвежский король вынужден был потратить время на подписание договора с жителями Йорка, отход к Рикколу и возвращение на нужную дорогу, ведущую к Стэмфордскому мосту. Но это не умаляет заслуг Гарольда. Первая часть поставленной задачи была полностью выполнена. Теперь многое, если не все, зависело от того, успеет ли король Англии перебросить свои войска на юг достаточно быстро, чтобы воспрепятствовать высадке нормандцев.

Успех нормандцев зависел от еще более непредсказуемого фактора — ветра. Вильгельм нервничал, понимая это. Современные ему хронисты много пишут о том, как он в эти судьбоносные дни часами молил Небеса об изменении погоды и с надеждой поглядывал на флюгер, установленный на колокольне церкви Сен-Валери. Эти мольбы были услышаны. Через два дня после сражения у Стэмфордского моста, когда утомленные воины Гарольда Годвинсона отдыхали в Йорке, флюгер церкви Сен-Валери развернулся в сторону Англии. Нормандская армия немедленно начала погрузку на корабли. Все очень торопились, и это прекрасно отражено на Байеском гобелене. Ночью 27 сентября нормандский флот вышел в море. Первой плыла галера герцога, освещая путь огромным фонарем, установленным на топ-мачте. Посреди Ла-Манша герцогу пришлось пережить еще одно приключение, которыми изобиловала его бурная жизнь. На рассвете обнаружилось, что флагманское судно оторвалось от остальных. Многие испугались, но только не герцог Вильгельм. Хроники сообщают, что он наслаждался предоставленными минутами покоя, пребывал в прекрасном расположении духа и вел себя так, «будто находился не на корабле, а в одном из залов своего дворца». Такое уверенное поведение успокоило окружающих, а вскоре на горизонте стали видны и другие корабли эскадры. Оставшаяся часть морского перехода прошла без каких-либо инцидентов, и 28 сентября войска герцога Нормандии высадились в Превенси, фактически не встретив сопротивления. Переход через Ла-Манш, который по праву считается одной из самых хорошо организованных десантных операций военной истории, был завершен.

Успех герцога Вильгельма частично объясняется его уверенностью в том, что Гарольд Годвинсон в те дни был занят боевыми действиями, развернувшимися на севере Англии. Способствовало этому и сокращение королевского флота Англии в 1049–1050 годах. Тем не менее, вряд ли Вильгельм смог спонтанно, без тщательно обдуманного плана, осуществить столь удачный переход. Подготовка началась задолго до самой операции, и установление контроля над гаванями южного побережья Ла-Манша было чрезвычайно важным с этой точки зрения. Большую роль сыграло и то, что, несмотря на длительное ожидание и бездействие, нормандская армия сумела сохранить полную боеготовность. Высадка на английском побережье прошла гладко из-за того, что 8 сентября Гарольд Годвинсон распустил ополчение и отправил флот в неудачный поход. Наконец, следует отметить решительность герцога. Решение о начале операции он принял практически мгновенно и тем самым перехватил инициативу. А ведь 27 сентября, когда он отдавал приказ об отплытии из Сен-Валери, исход сражения у Стэмфордского моста ему вряд ли был известен. Иными словами, отправляясь через пролив, он не знал, с каким из двух Гарольдов ему придется столкнуться: Хардраадой с его скандинавской армией и сторонниками из Северной Англии или с Гарольдом и его верной уэссекской дружиной.

Вильгельм Завоеватель, безусловно, рисковал. Но в первые же дни после высадки на английский берег он постарался сделать все, чтобы свести риск к минимуму. Нормандцы в ускоренном темпе усилили укрепления старинного римского форта Превенси и произвели разведку вдоль береговой линии в поисках подходящей базы, которая бы позволила им сохранить надежную связь с флотом до решающей битвы. Отметим, что тогда северное побережье Англии несколько отличалось от современного и Гастингс представлял собой идеальное место для такой базы. Он находился недалеко от Превенси и имел одну из самых удобных гаваней на этом участке берега. Городок стоял на маленьком полуострове, подходы к которому с запада и востока были защищены сильно заболоченными устьями рек Бред и Булверхит, а с севера — высотами Телхам-Хилл. Заняв оборону на этих высотах, даже небольшой отряд мог по необходимости прикрыть погрузку армии на корабли. Кроме того, дальше на север рос густой лес, что исключало быстрый подход к полуострову войск противника. Герцог Вильгельм приказал перебазировать нормандский флот и основную часть сухопутных сил именно в Гастингс. Город начали укреплять. При этом в глубь территории были направлены небольшие отряды, перед которыми стояла задача вынудить противника вступить в бой до того, как он полностью соберется с силами.

План был продуман, и теперь все зависело от того, как быстро подойдут вражеские войска. О действиях Гарольда в этот период точных сведений нет. Скорее всего, он узнал о высадке нормандцев будучи в Йорке, но не исключено, что эта новость застала его уже по дороге на юг. Примерно 6 октября он вернулся в Лондон. Еще несколько дней понадобилось на отдых и сбор подкрепления. 11 октября английская армия, большую часть которой на этот раз составляла пехота, двинулась в направлении Гастингса. Решимость Гарольда Годвинсона достойна уважения, но в данном случае она объясняется скорее не столько храбростью и тактическим расчетом, сколько желанием предотвратить опустошение его родного графства (на это и рассчитывал Вильгельм Завоеватель, посылая свои отряды в глубь Уэссекса). С этой точки зрения действия короля Англии были непродуманными. На север с ним ушли практически все воины, которых можно было быстро собрать в то время. Когда армия резко развернулась и форсированным маршем двинулась на юг, значительная часть пехотинцев и лучников отстала. Остановка в Лондоне оказалась слишком короткой, чтобы дождаться все отставшие части или заменить их новыми. Причем особых причин торопиться не было. Время играло на руку англичанам. Вместо того чтобы воспользоваться этим, Гарольд двинулся навстречу противнику с ослабленной армией в полном соответствии с планами герцога Вильгельма.

Скорее всего, король надеялся провести операцию, аналогичную той, которая так успешно завершилась у Стэмфордского моста. Однако он не учел, что пятидесятимильный марш-бросок от Лондона до Южного Уэссекса будет слишком тяжелым для пеших воинов. Когда в ночь с 13 на 14 октября английская армия подошла к побережью и начала занимать позиции в районе современного города Баттл, солдаты были крайне утомлены и нуждались в отдыхе. Герцог Вильгельм понял это, как только ему сообщили о появлении противника, и, не теряя времени, решил воспользоваться неожиданно возникшим преимуществом. Уже утром 14 октября нормандские войска вышли из Гастингса. Согласно хроникам, нападение для Гарольда было «совершенно неожиданным» и англосаксонские войска к этому моменту «даже не успели развернуться в боевые порядки».

Вопрос о том, почему атака нормандцев оказалась неожиданностью даже для самого Гарольда, что сказалось на дальнейшем ходе сражения, требует дополнительного осмысления. Похоже, что англосаксонские воины подошли к месту предстоящей битвы поздно ночью, а арьергард мог подтягиваться до утра 14 октября. Командующий, таким образом, опередил часть своих уставших на марше воинов. Если это так, то понятно, почему армия Гарольда еще не была построена в боевые порядки к 9 часам утра. Возможно, имеются и иные причины. Вполне вероятно, что Гарольд планировал исключительно наступательные действия. Победа в оборонительном сражении еще не означала бы успеха всей кампании, поскольку не было гарантии, что нормандцев удастся отрезать от их кораблей. Нельзя отрицать воздействия таких объективных факторов, как потери в боях при Фулфорде и у Стэмфордского моста, а также утомленность солдат длительным переходом. И все-таки король Англии располагал резервами, которых у его противника не было в силу того, что он находился на чужой территории. Для англичан было бы правильнее без особой спешки собрать все имеющиеся резервы и атаковать армию Вильгельма превосходящими силами. Вышло же абсолютно иначе.

К началу битвы англичане занимали довольно выгодные тактические позиции. Численность армии Гарольда Годвинсона оценивается по-разному, но можно предположить, что он привел с собой порядка семи тысяч воинов. Снаряжение многих из них оставляло желать лучшего. Главную ударную силу составляли хорошо вооруженные и проверенные в боях воины из дружин самого Гарольда и его братьев Леофвина и Гирта. Многие пехотинцы и лучники, с которыми Гарольд 25 сентября одержал победу над одним из самых знаменитых рыцарей Европы, остались на севере. Ряды спешно набранных им на замену рекрутов необходимо было подкрепить опытными воинами. Гарольд приказал спешить дружинников, и они заняли свои места в английской фаланге. Помимо традиционных боевых секир они были вооружены дротиками, которыми можно было поражать врагов на расстоянии. Фалангу Гарольд начал выстраивать на возвышающемся над окружающей местностью холме. Холм имел довольно крутые склоны, благодаря чему нападение с флангов было затруднено. В первых рядах и по бокам выстроенного каре стояли дружинники и телохранители Годвинсонов, которые своими большими щитами прикрывали бойцов, находящихся внутри. Эту живую крепость, загородившую дорогу на Лондон, оттеснить было тяжело, а разбить еще труднее.

Нормандцы двинулись в наступление от подножия холма, то есть с менее выгодной позиции, к тому же армия герцога Вильгельма несколько уступала англичанам по численности. Но она почти целиком состояла из профессиональных воинов, и в ее составе было больше лучников. Атаку вели тремя группами. В центре находились отборные нормандские войска во главе с самим герцогом, который шел в атаку со священной реликвией на шее и под знаменем папы римского. На левом фланге наступали бретонцы, возглавляемые графом Брионом. Правое крыло было наиболее смешанным по составу. Достоверно известно только то, что там находился Роберт Бомонский и множество его вассалов с берегов Риля. Согласно всем источникам, они двигались правильным строем и довольно быстро. В авангарде наступала вооруженная пращами и копьями легкая пехота и часть лучников. За ними двигались пешие воины в тяжелых доспехах, а следом — конные рыцари в кольчугах и железных шлемах, вооруженные мечами и дротиками.

Настоящая схватка началась, когда легкая пехота нормандцев ворвалась в первые ряды англичан. К тому времени их пращники уже израсходовали свои метательные снаряды и дрались топориками, подобранными на поле брани копьями или просто привязанными к палкам камнями. Хорошо вооруженные дружинники Гарольда оказались в более выгодном положении. Строй наступающих нарушился, а лучники Вильгельма, опасаясь поразить своих, могли стрелять только поверх голов тяжеловооруженных английских пехотинцев. Герцог бросил в бой конных рыцарей, рассчитывая, что те сумеют рассеять авангард противника. Частично им это удалось. В пылу схватки погибли оба брата Гарольда — Гирт и Леофвин. Однако расчленить английскую фалангу нормандцам не удалось. Было очевидно, что атака захлебнулась. Продвижение нормандских пехотинцев стало замедляться и в конце концов вообще остановилось. Конные рыцари, потеряв единство строя, дрогнули и повернули назад. Их отступление к подножию холма было беспорядочным и напоминало бегство.

Казалось, что дух нормандских воинов сломлен и вот-вот их охватит паника. Наступил критический момент сражения, запечатленный на Байеском гобелене, — епископ Одо, воздев руки к небу, опровергает слух о гибели герцога Вильгельма и призывает отступающих конных рыцарей остановиться. Похоже, что тогда судьба предоставляла Гарольду последний шанс. Если бы он отдал приказ об общем наступлении и сумел провести контратаку, противник обратился бы в бегство. Но король Англии не сумел ни организовать наступление, ни даже поддержать порядок, необходимый для обороны. Многие из его воинов, решив, что победа уже одержана, нарушили строй и начали преследовать отступающих нормандцев. Это была роковая ошибка. Мобильность конных воинов обеспечила их преимущество перед разрозненными группами пехотинцев, и нормандцы этим воспользовались. Как сообщает хронист, они неожиданно для преследователей «развернулись и изрубили их на куски». Маневр был настолько удачным, что некоторые считают его продуманным тактическим приемом. Известны, как минимум, еще два случая, когда нормандская конница вела ложное отступление, а затем неожиданно разворачивалась и уничтожала преследующего ее противника. Факты говорят, что отступление в битве при Гастингсе не было уловкой.

Преследователи были остановлены, и как раз в этот момент герцог Вильгельм снял шлем, демонстрируя своим воинам, что он жив и невредим. Порядок в рядах нормандцев восстановился, и они вновь начали атаку. Но чем все закончится, было еще абсолютно непонятно. Позиция Гарольда несколько ухудшилась, но основные силы ему удалось сохранить. Обе стороны понесли приблизительно равные потери. И тогда герцог Вильгельм использовал новую тактику. Если до этого нормандская пехота и конница действовали независимо друг от друга, то теперь они должны были сражаться в тесном взаимодействии. При этом лучники были расставлены в некотором отдалении от места рукопашной схватки и получили приказ стрелять таким образом, чтобы стрелы, описав дугу, поражали английских воинов в голову. Организованная таким образом атака оказалась более чем успешной. Возможно, уже в ее начале был убит сам Гарольд. Его войска дрогнули и начали отходить с занимаемых позиций. Отдельные группы дружинников Гарольда пытались прикрыть отступающих товарищей, заняв оборону в неудобных для нападения конных воинов местах. Судя по всему, им даже удалось нанести заметный урон нормандским рыцарям. Но это уже не могло изменить ситуацию. Отступление вскоре превратилось в паническое бегство. Нормандцы прекратили преследование только с наступлением темноты. Герцог собрал своих воинов на холме, где еще утром выстраивалась фаланга Гарольда и с которого он только что наблюдал за уничтожением ее остатков. Победа была полной и безоговорочной.

Известна точка зрения, согласно которой Вильгельм Завоеватель победил в битве при Гастингсе потому, что сделал ставку на конницу, поддерживаемую стрелками с дальнобойными луками. С ней можно согласиться, сделав некоторые оговорки. Нет доказательств, что Гарольд Годвинсон недооценивал значение конных воинов и не использовал их в других сражениях. Что касается лучников, то при Гастингсе у англичан их было не так много, скорее всего, из-за спешки при формировании армии, а не из стратегических соображений. Но самое главное, в битве не было примеров противоборства конницы и пехоты по всем правилам военной науки того времени. Нормандцы не использовали «классическую лаву», когда наступающие «плечом к плечу» кавалеристы в буквальном смысле опрокидывают противника массой своих коней, а затем добивают оставшихся копьями и мечами. Англичане также не продемонстрировали хорошо известный прием отражения кавалерийской атаки, когда пехотинцы строятся в каре, стоящие в первых рядах образуют сплошную стену из щитов, а находящиеся сзади выставляют поверх нее копья, которыми сбивают наступающих и отпугивают их коней. Более того, в начале сражения обе противоборствующие стороны явно делали ставку на использование метательного оружия, что не свойственно ни наступающей кавалерии, ни обороняющейся пехоте. Даже тяжеловооруженные дружинники Гарольда имели целые связки дротиков, а многие конные рыцари Вильгельма метали во врагов свои копья, которые кавалеристы обычно из рук не выпускают.

Все это, однако, не умаляет роли нормандских конных воинов. Хотя в войске Вильгельма Завоевателя имелось довольно много иностранных наемников, именно нормандские кавалеристы и лучники внесли решающий вклад в победу при Гастингсе. Возможно, нормандские рыцари еще не владели тактикой кавалерийских сражений так совершенно, как их потомки, но воинами они были отменными и в седлах держались прекрасно. Видимо, и их отношение к боевым коням было особым. Известно, что кони были доставлены в Англию на специальных небольших судах. И это, кстати, является еще одной примечательной чертой похода Вильгельма Завоевателя. Предки нормандцев викинги во время своих набегов сражались на конях, но, как правило, это были кони, захваченные уже после высадки на берег. По крайней мере, ни в скандинавских, ни в английских хрониках нет упоминаний о транспортировке лошадей к британским берегам. Решение взять с собой лошадей было в 1066 году не совсем обычным и для Нормандии. Недаром процедура их погрузки нашла отражение даже на гобелене из Байе. Транспортировка нескольких сотен лошадей на небольших суденышках — дело, требующее специальных навыков. Известно, что подобную операцию нормандцы осуществили в Сицилии в 1060–1061 годах. Судя по всему, искусству транспортировки животных по морю их тогда обучили византийцы, ведь в Восточной Римской империи такого рода перевозками занимались с давних времен. Весьма вероятно, что услугами своих соотечественников, прошедших хорошую школу на Средиземном море, воспользовался в 1066 году Вильгельм Завоеватель. Впрочем, вместе с ними или без них помочь ему могли и рыцари, пришедшие под его знамена из Апулии и Сицилии.

Конные воины, вне всякого сомнения, пользовались особым доверием герцога, и в битве при Гастингсе им отводилась роль, схожая с той, которая позже принадлежала гвардии. Очевидно и то, что эти люди умели сражаться в строю, помогая друг другу. Все они были хорошо знакомы между собой, поскольку являлись представителями новой нормандской знати или вассалами владетельных семейств. В коннице сражались многие из тех, кто принадлежал к высшему слою нормандской аристократии. Хронисты особо упоминают об участии в битве при Гастингсе графа О Роберта, Гуго Монфор-сюр-Риля, Вильгельма Вареннского и Роберта Бомонского. Причем оговаривается, что они сражались во главе приведенных ими воинов. Каждый такой отряд представлял собой, возможно, не очень большое, но отлично спаянное подразделение. Именно это помогло нормандским конным воинам продолжать сражаться, когда фортуна начала им изменять. Если же признать правоту тех, кто считает, что нормандская кавалерия действительно заманивала врага, то конные рыцари заслуживают еще большего уважения. Подобный маневр очень рискован, поскольку может вызвать не ложную, а настоящую панику в рядах собственных войск. Провести его могут только хорошо подготовленные и дисциплинированные воинские подразделения, способные действовать как единое целое.

Чем больше вникаешь в подробности битвы при Гастингсе, тем очевиднее становится, сколь велик был вклад в победу самого герцога Вильгельма. Его организаторские способности проявились уже в самом начале кампании. Хорошо отлаженное снабжение воинов и железная дисциплина, которую он сумел поддержать во время затянувшегося ожидания на нормандском берегу, помогли сохранить боеспособность и целостность армии. Вынужденный простой Вильгельм использовал для формирования из воинов, пришедших к нему из разных мест и даже стран, боевых подразделений, подчиняющихся единому командованию. О том, что это ему удалось, свидетельствуют четкость и скорость погрузки на суда. Герцог Вильгельм переигрывал противника и в стратегии, и в тактике. Лишь демонстрируя угрозу, то есть практически ничем не рискуя, он заставил Гарольда поспешить на юг, что отвечало интересам нормандцев. И наконец, сама решающая битва. В течение нескольких часов шансы на победу были равны. Однако Гарольд не сумел сохранить порядок в рядах английских воинов, когда тем показалось, что они побеждают. Вильгельм, напротив, быстро восстановил боеспособность своих войск, потерпевших поражение в первом столкновении. Конечно, в какой-то степени успеху при Гастингсе способствовало счастливое стечение обстоятельств. Даже если оставить в стороне летописные панегирики и преувеличения, можно с уверенностью утверждать, что в битве при Гастингсе и до нее Вильгельм Завоеватель действовал почти безукоризненно. Вечером 14 октября, когда шум сражения стих, он мог почувствовать себя триумфатором. Это была главная победа, к которой он, сам того не зная, готовился на протяжении всей жизни.

Разгромив армию Гарольда, герцог Вильгельм отвел свои войска в Гастингс на отдых. После столь внушительной победы над правителем Англии он с полным правом мог рассчитывать на покорность его подданных.

Однако никаких видимых проявлений признания власти победителя не последовало. Эдвин и Моркар в это время находились в Лондоне, где обсуждалась идея провозгласить новым королем принца Эдгара. В переговорах также участвовали Стиганд, архиепископ Йорка Алдред и другие представители светской и церковной знати. Прийти к единому мнению им не удалось. Категорически против коронации Эдгара выступили многие епископы, да и сами северные графы сомневались в правильности такого решения. В конце концов Эдвин и Моркар увели своих воинов в родные графства, предоставив жителям юга Англии самим решать свои проблемы. Осознав, что англичане вряд ли придут к единому мнению, герцог Вильгельм начал действовать самостоятельно. Продвижение нормандской армии в глубь страны характеризовалось сочетанием крайней жестокости и готовности к мирным переговорам, которое отличало герцога и в ранних военных кампаниях. В наказание за нападение на нормандскую армию возле Ромни город подвергся страшной резне и разграблению, а в сдавшемся без боя Дувре практически не было актов насилия. Жители Кентербери, который стал следующим пунктом наступления, заявили о желании подчиниться Вильгельму Завоевателю уже у ворот города. Эти и ряд других населенных пунктов были заняты до конца октября, но затем нормандское войско было вынуждено остановиться. За пять недель пребывания на вражеской территории истощились запасы продовольствия, а пополнять их было сложно и рискованно. Солдатам часто приходилось довольствоваться тем, что они могли найти в попадавшихся на пути садах и огородах, поэтому нет ничего удивительного в том, что среди них вспыхнула эпидемия дизентерии. Заболел даже сам герцог. В результате примерно на месяц нормандская армия остановилась в окрестностях Кентербери. Однако победа при Гастингсе продолжала приносить плоды и во время этой вынужденной паузы. Многие англичане начали понимать, что она была полной и окончательной. Один за другим признали власть Вильгельма практически все районы Кента. За этим последовал еще более заметный успех: ему принесли ключи от Винчестера — древней столицы англосаксонских королей. Город в то время считался владением вдовы Эдуарда Исповедника Эдит, которая без особых колебаний выполнила формальные требования герцога Нормандии. К концу ноября под контроль Вильгельма Завоевателя перешли Суссекс, Кент, а также значительная часть Гемпшира, и он вполне мог считать себя хозяином Юго-Восточной Англии. Однако ситуация на севере оставалась по-прежнему неопределенной, а на пути туда находился непонятный и пугающий Лондон.

Герцог Вильгельм понимал стратегическую важность столицы, что является одной из причин его успеха в кампании 1066 года. Через Лондон проходила построенная еще при римлянах дорога, ведущая из Йоркшира в центр страны и далее в графства Восточной Англии. В Лондоне она пересекала Темзу и сходилась с другими дорогами, идущими к портовым городам на побережье Ла-Манша, через которые Вильгельм Завоеватель осуществлял связь с Нормандией. Таким образом, находясь в английской столице, можно было контролировать практически все основные коммуникации страны. Однако Лондон уже в те времена, как по площади, так и по численности населения, был слишком велик, чтобы имеющимися в распоряжении герцога силами взять его штурмом. Осознавая это, Вильгельм Завоеватель решил изолировать английскую столицу. Он подошел к южной окраине города в районе Лондонского моста, отбил атаку войск принца Эдгара, попытавшегося ему помешать, и поджог Сауфварк. Затем нормандцы пошли на запад, опустошили Северный Гемпшир и двинулись в Беркшир, где свернули на север. У Уоллингфорда они перешли Темзу, а еще через некоторое время заняли Беркхамстед, практически замкнув круг, по которому совершили этот поход. Действовали они весьма жестоко, намеренно опустошая окрестности Лондона. Но цель, которую преследовала данная экспедиция, была достигнута. Английская столица оказалась в блокаде, результаты чего сказались незамедлительно.

Когда нормандцы уже подошли к Уоллингфорду, находившийся там епископ Стиганд добровольно покинул город, заявив, что отныне является сторонником герцога. А в Беркхамстеде состоялась еще более примечательная встреча. Хроники сообщают о ней следующее: «[Вильгельма] встречали архиепископ Алдред, принц Эдгар, графы Эдвин и Моркар, а также наиболее знатные жители Лондона. Поняв, какими разрушениями грозит их родине сопротивление герцогу, они решили подчиниться ему. Они оставили в подтверждение покорности заложников, а герцог пообещал, что будет милосердным и справедливым сеньором».

Таким образом, власть Вильгельма Завоевателя была официально признана самыми влиятельными лицами Англии. Оставалось только получить формальное признание прав герцога Нормандии на английскую корону. На этом настаивали присутствовавшие на встрече нормандские магнаты. После небольшого перерыва англичане заявили, что принимают и это условие. Вскоре войска герцога Вильгельма, которого сопровождали самые знатные нормандцы и англичане, двинулись к Лондону. Были ли на этом пути какие-то столкновения с лондонцами, неизвестно. Но даже если кто-то и пытался оказать сопротивление, у него не было никаких шансов на успех. За несколько дней до Рождества Вильгельм Завоеватель въехал в свою новую столицу.

Немедленно начались приготовления к коронации, которая состоялась в Рождество. Корону на голову герцога Нормандии Вильгельма возложил архиепископ Йорка Алдред, успевший сменить Стиганда, признанного схизматиком. Церемония была проведена в Вестминстерском аббатстве Святого Петра, основанном Эдуардом Исповедником незадолго до смерти. Были соблюдены все древние обряды, связанные с помазанием на царство английских королей. Одну новацию все-таки допустили — нового короля представили народу сразу два князя церкви: архиепископ Алдред произнес речь на английском, а епископ Котанса Жофрей — на французском языке. Не обошлось и без инцидента. Некоторые из воинов, охранявших церемонию, приняли выражение восторга по поводу провозглашения нового короля за призыв к бунту и начали стрелять из луков по близлежащим домам. Это неприятное происшествие в какой-то момент вызвало замешательство и внутри собора. Однако порядок быстро восстановили, и все необходимые обряды были завершены. Герцог Нормандии Вильгельм стал королем Англии.

Подробнее о значении этого события мы поговорим позже. Сейчас же отметим, что вместе с короной Вильгельм получал все права, которыми издавна пользовались английские короли. Отныне ему были обязаны подчиняться все представители местной власти, находившиеся на королевской службе. И хотя собственно королевскими владениями считалась лишь часть Англии, король мог запретить вооруженные столкновения на всей территории страны. Однако использование этих прав было делом будущего. А пока требовалось закрепить достигнутый результат, сделать необратимыми произошедшие изменения. Уже в январе в Лондоне началось строительство новой крепости, которая помогла бы обеспечить контроль над городом (позже эта крепость стала знаменитым лондонским Тауэром). Сам Вильгельм Завоеватель практически сразу после коронации отправился с войсками к Баркингу, единственному из окружавших столицу городов, не занятому им ранее. В Баркинге он провел еще одну встречу с английскими магнатами, от которых потребовал официального признания и подчинения, пообещав стать им добрым правителем. Этот съезд явился логической точкой кампании, начатой четыре месяца назад, когда доверившиеся судьбе и герцогу нормандцы отправились в опасное плавание из Сен-Валери.

Уже в марте, менее чем через три месяца после завершения военной кампании, Вильгельм Завоеватель спокойно отправился обратно в Нормандию, поручив контролировать ситуацию в Англии своим ближайшим соратникам. Его стюард Вильгельм фиц Осберн обосновался в Норвике или, по другим сведениям, в Винчестере. Единоутробный брат Вильгельма епископ Байе Одо отвечал за дуврский замок и Кент. Им в помощь были оставлены Гуго, сеньор расположенных по соседству с Лизье земель Грандмеснила, и Гуго Монфор-сюр-Риль. Отдав необходимые распоряжения, новый король отправился на юг. Для надежности он захватил с собой в качестве почетных заложников нескольких знатных англичан, в основном тех, кто ранее находился в оппозиции к нему. Вильгельм выехал из Лондона и направился вдоль побережья Суссекса в нижнюю Англию, к тому самому месту, где совсем недавно состоялась великая битва. Помимо лиц, непосредственно входивших в его свиту, его сопровождали принц Эдгар, графы Эдвин, Моркар, Уолтоф и архиепископ Стиганд. Таким образом, в Англии на время его отсутствия не осталось ни одной значимой фигуры, вокруг которой могли бы сгруппироваться участники возможного заговора.

Поскольку поездка символизировала триумф Вильгельма, то и организована она была соответствующим образом. В качестве порта отправления намеренно был избран Превенси. На корабль установили идеально белый парус, который издалека должен был сообщить нормандским подданным Вильгельма о том, что он везет им победу и мир. С погодой повезло, морское путешествие прошло спокойно, и вскоре новый английский король ступил на землю своей родины. Можно только догадываться, насколько сильное впечатление произвело это событие на жителей Нормандии и других провинций Галлии. Например, Вильгельм Пуатьеский сравнивает английский поход герцога Нормандии с завоеваниями Юлия Цезаря. Более прагматичным натурам были представлены зримые доказательства победы: с прибывших кораблей разгружали сундуки, заполненные золотыми монетами и другими сокровищами, а в свите прибывшего короля находились самые влиятельные англичане, которые еще недавно возглавляли враждебные ему войска. Жители Руана стали собираться на улицах, как только заслышали о приближении кортежа, и на всем пути следования толпы горожан радостными криками приветствовали своего правителя.

Торжества по случаю возвращения Вильгельма Завоевателя практически совпали с празднованием Пасхи. Представляется, что это тоже не было случайностью. Король демонстрировал, что его политика по отношению к церкви остается неизменной. Торжественный молебен в честь победы состоялся в день празднования Пасхи 1067 года в монастыре Фекан, и Вильгельм постарался предстать на нем во всем блеске. Пышности его свиты мог позавидовать любой европейский владыка. Он появился в соборе в сопровождении высшего духовенства и самых знатных светских лиц Нормандии, а также множества гостей из Франции, среди которых находился и отчим юного короля Ральф Мон-дидьерский. Хроники сообщают, что гости были поражены роскошью нарядов и статью представленных им знатных англичан, являвшихся почетными пленниками Вильгельма. Не меньшее восхищение вызвала привезенная из Англии драгоценная посуда и искусно вышитые скатерти, которыми сервировали пиршество. Естественно, торжество не обошлось и без дарений самому монастырю. Ранее переданные Фекану права на земли в Суссексе были торжественно подтверждены, а сами владения существенно расширены. И Фекан был не единственным монастырем, увеличившим свои богатства благодаря завоеванию Англии. Хронисты подчеркивают, что щедрые дары получили практически все нормандские аббатства. Представление об их размерах можно получить из записей руанского аббатства Святой Троицы. 1 мая Вильгельм Завоеватель направился в Сен-Пьер-сюр-Дивез, неподалеку от которого он провел столько тревожных дней осенью предыдущего года. Там он присутствовал на освящении аббатства Святой Марии, основанного графиней О Лисцелиной, сын которой, граф Роберт, участвовал в битве при Гастингсе. В Сен-Пьере Вильгельм пробыл несколько недель, а затем продолжил объезд своего герцогства. В конце июня он прибыл в Жюмьеж, где его радостно встретил архиепископ Маурилиус. В присутствии многих известных служителей церкви, в том числе епископов Лизье, Авранша и Эврё, Маурилиус освятил монастырский собор, строительство которого было начато двадцать лет назад аббатом Робертом, впоследствии архиепископом Кентерберийским. Король Вильгельм также принимал участие в церемонии, и, судя по всему, именно тогда он объявил о передаче острова Хейлинг в дар монастырю Жюмьеж.

Какими еще делами занимался Вильгельм Завоеватель во время своей триумфальной поездки по Нормандии, известно не так много. Хронисты сообщают только о том, что он в это время поддержал предложения о новых назначениях в двух епископствах — Руанском и Авраншском. Зато источники прекрасно передают царившую тогда атмосферу. Их авторы рассказывают о радости, с которой было встречено в Нормандии известие о победе. Эта была радость людей, почувствовавших, что их родина находится в зените славы и могущества. Нормандцы имели все основания гордиться своим герцогством и величайшим из его герцогов. Делая скидку на эмоциональный подъем хронистов, можно согласиться с их предположениями о том, что, совершая триумфальную поездку по Нормандии, Вильгельм, как никогда, много думал о новых законах, которые бы закрепили мир и порядок. Став королем, он получил не только новые возможности, но и дополнительные обязанности. Что чувствовал Вильгельм Завоеватель, слушая восторженные приветствия жителей Руана, въезжая в окружении блестящей свиты в ворота Фекана или ощущая всеобщее внимание на торжествах в Дивезе и Жюмьеже? Наверное, он был счастлив. Ведь он достиг того, о чем даже не мечтали его предки. Однако наверняка он вспоминал и о проблемах, без решения которых все его достижения могли обратиться в прах. Англонормандское королевство было создано, но предстояло доказать его право на существование.

Глава 9

Оборона англо-нормандского королевства

До Вильгельма Завоевателя ни один герцог не обладал властью над столь обширными территориями. Летом 1067 года он был не только полновластным повелителем нормандцев, но и королем Англии, чья власть была признана подданными и освящена церковью. Однако его новое положение породило и новые проблемы. Вновь напомнили о себе недруги в Мене и Бретани, да и возмужавшего короля Франции явно тяготило чрезмерное усиление вассала. По другую сторону Ла-Манша нормандцы контролировали лишь часть завоеванного ими королевства. Ее границы не были четко определены, и вступить в спор по этому поводу собирались как уэльские принцы, так и шотландский король. Наконец, имелись еще и скандинавские владыки, которые в силу давних политических традиций должны были постараться воспрепятствовать распространению власти нормандского герцога на Англию. Поражение Гарольда Хардраады у Стэмфордского моста расчистило Вильгельму путь к победе, но одновременно усилило других северных правителей. Наивно было бы рассчитывать, что они легко откажутся от претензий на страну, которую считали частью скандинавского политического мира.

Таким образом, проблема престолонаследия в Англии была решена в общем, но оставалась масса частностей. За окончательное признание того варианта ее решения, которое было предложено Вильгельмом Завоевателем, еще надо было побороться. Можно выделить три основных условия, от которых зависело выживание англо-нормандского королевства. Во-первых, Нормандия должна была оставаться достаточно сильной, чтобы сохранить особое положение среди провинций Северной Галлии. Во-вторых, было нужно как можно скорее завершить завоевание Англии и заставить признать новый порядок всех, кто еще этого не сделал. В-третьих, следовало находиться в постоянной готовности к отражению возможного нападения со стороны скандинавов. Все три задачи были тесно взаимосвязаны. Последовательность их решения зависела не только от планов Вильгельма Завоевателя, но и от внешних обстоятельств. Судьба распорядилась так, что с 1067-го по 1072 год основные усилия были направлены на подавление мятежей в Англии и утверждение там новой власти. С 1073-го по 1085 год большую часть времени Вильгельм находился в Нормандии, но в постоянной готовности к отражению атак скандинавов, ведь нападения случались и до его отъезда. Серьезная угроза со стороны викингов возникла в 1075 году, но ее устранение не потребовало присутствия короля. В 1085 году новая атака вынудила Вильгельма прибыть в Англию, где он оставался вплоть до сентября 1087 года. Пожалуй, именно в этот период он внес наибольший вклад в развитие этой части своего королевства. Однако последние дни жизни этот выдающийся человек провел все-таки в Нормандии и умер под звон колоколов Руанского собора.

Но вернемся в год 1067-й. Ситуация в Англии была еще далека от стабильности. Вильгельм фиц Осберн и епископ Одо в качестве наместников короля столкнулись с серьезными проблемами. Самостоятельно они могли обеспечить надежный контроль только на юго-востоке страны. Обязательства поддерживать порядок в других регионах официально взяли на себя английские магнаты, присягнувшие на верность Вильгельму. Но это не означало, что подчиняться им и новому королю были готовы все остальные. Многие рассчитывали поймать в мутной воде рыбу покрупнее. Первыми заявили о себе магнаты с запада Эдрик и Уилд, владевшие довольно крупными земельными участками в Херефордшире. Там они организовали мятеж, призвав на помощь уэльских принцев Бледдина и Риваллона. Бунтовщики нанесли весьма ощутимый урон графству, но полностью захватить его не смогли. В конце концов они отступили с награбленной добычей в Уэльс и стали готовить новое нападение. Между тем еще более масштабное восстание вспыхнуло в Кенте. Тамошние заговорщики обратились за помощью к Юстасу, графу Булони. Факт, надо отметить, довольно странный. Ведь достоверно известно, что граф Юстас сражался на стороне герцога Вильгельма при Гастингсе. Возможно, смена политических ориентиров Юстаса связана со смертью его сеньора графа Фландрии Болдуина V, который старался поддерживать с герцогом Вильгельмом дружественные или, по крайней мере, нейтральные отношения. Юстас повторил то, что он уже проделал в 1051 году. С довольно большим отрядом воинов он пересек Ла-Манш и высадился в Кенте. Воспользовавшись тем, что оба наместника короля находились к северу от Темзы, Юстас вошел в Дувр. Однако взять недавно сооруженную дуврскую крепость ему не удалось. Вскоре гарнизон крепости произвел удачную вылазку, уничтожив почти весь отряд Юстаса. Сам граф бежал с места схватки на свой корабль, который тут же отплыл. Реальной угрозой для власти Вильгельма эти выступления не стали. Но на горизонте замаячила новая опасность. Согласно Вильгельму Пуатьескому, исходила она из Дейнса, где ожидали, что Свейн Эстритсон вот-вот вторгнется в Англию.

В конце 1067 года Вильгельм Завоеватель вернулся в Англию. По прибытии король был вынужден первым делом заняться юго-западом страны, где горожане Эксетера отказались признать его власть и пытались привлечь на свою сторону жителей близлежащих городов. Вильгельм во главе войска, частично состоявшего из английских наемников, срочно двинулся в Девоншир. Большинство тэнов графства, судя по всему, согласились признать нового короля, но жители самого Экстера сопротивлялись восемнадцать дней и согласились сдаться только после того, как получили официальное заверение в том, что все их старинные привилегии будут сохранены. Вильгельм приказал построить в городе укрепленный замок, а сам направился к Корнуоллу, где через некоторое время обосновался его единоутробный брат граф Мортеня Роберт. Сопротивление на юго-западе Англии фактически было сломлено. Вскоре о готовности признать власть нового короля официально заявили Глостер и Бристоль. Причем жители Бристоля еще летом на деле доказали свою лояльность новой власти. Когда к городу подошел отряд во главе с незаконнорожденными сыновьями Гарольда Годвинсона, горожане отказались их принять и отогнали от стен. Такой же холодный прием оказали братьям и тэны северного Сомерсета. Дело закончилось тем, что братья ушли из Англии не солоно хлебавши. Сам Вильгельм, уверенный в успешном завершении своей скоротечной кампании на юго-западе, вернулся в столицу еще раньше. Пасху 1068 года он отмечал в Вестминстере. А на Троицу там же состоялась коронация его супруги Матильды. Церемония была пышной и прекрасно организованной. На ней присутствовала практически вся английская знать.

Однако столь блестящим и многочисленным двор нового английского короля оставался весьма непродолжительное время. Первым его покинул принц Эдгар, нашедший убежище у короля Шотландии Малкольма, а вскоре в свои графства уехали Эдвин и Моркар. Последнее было тревожным предзнаменованием, поскольку положение нормандцев на севере Англии оставалось непрочным. Несмотря на все усилия архиепископа Алдреда, сопротивление новой власти там усиливалось. Сразу после коронации Вильгельма право на управление Нортумбрией оспаривали Осулф, которого поддерживал граф Моркар, и Копсиг, являвшийся в свое время одним из ближайших соратников Тости. Этот спор окончился открытым столкновением, в котором погибли оба претендента, и наступило затишье. Однако к 1068 году там образовались две новые группировки, оппозиционно настроенные по отношению к королю. Одна ориентировалась на самого графа Моркара, другая начала сплачиваться вокруг Госпатрика, потомка древних королей Нортумбрии. Призывы присоединиться к движению были направлены как к Моркару, так и к Свейну Эстритсону. Это уже было достаточно серьезно, и Вильгельм Завоеватель, наконец, решил совершить поход в Северную Англию. Первым делом он занял Уорвик, где оставил Генриха Бомонского, приказав срочно построить там новый замок. Затем королевские войска направились к Ноттингему, прошли Йоркшир и, не встретив сопротивления, достигли Йорка. Представители большинства местных владетельных семей официально заявили о признании нового короля. Более того, Вильгельму удалось заключить временное перемирие с Шотландией. Для закрепления успеха был построен замок (на его месте сейчас стоит знаменитая Клиффордская башня). После этого король повернул на юг и без особых усилий добился подчинения Линкольна, Хантингдона и Кембриджа.

Можно понять авторов, восхищающихся энергией Вильгельма Завоевателя, проявленной им в тот период.

В течение девяти месяцев 1068 года он провел целую серию удачных операций, добившись подчинения Эксетера, Уорвика, Йорка и значительной части Восточной Англии. Однако долго почивать на лаврах ему не пришлось. В конце 1068 года нормандец Роберт де Коммине был наделен королем правами графа и направлен для наведения порядка в район, расположенный севернее реки Тис. Однако 28 января 1069 года, когда новоиспеченный граф прибыл в Дарем, жители напали на него, а затем подожгли дом епископа, в котором он пытался укрыться. Весть о том, что в Дареме был заживо сожжен королевский посланник, послужила сигналом для недовольных горожан Йорка, которые напали на размещавшийся в городском замке нормандский гарнизон. Когда об этом узнал находившийся в Шотландии принц Эдгар, он начал готовиться к возвращению на родину. Обстоятельства требовали от короля скорейшего вмешательства, и он фактически повторил то, что в 1066 году сделал Гарольд Годвинсон. Собрав имевшихся в распоряжении воинов, Вильгельм поспешил в Йорк и с ходу рассеял не ожидавшие его появления отряды горожан, осаждавших городской замок. Скоро весь город был в руках короля. Захваченные в плен мятежники подверглись жестокому наказанию, а нормандский гарнизон был переведен в новую крепость, специально для этого сооруженную около Йорка. В качестве компромисса, направленного на умиротворение графства, Вильгельм назначил его правителем Госпатрика. Однако эта мера явно рассматривалась как временная и ненадежная. Не случайно уже к 12 апреля 1069 года король вернулся в Винчестер во главе довольно значительных сил.

Самым удивительным во всем произошедшем в Англии с начала 1067-го и до осени 1069 года было то, что Вильгельму Завоевателю и его наместникам сравнительно легко удавалось подавлять очаги сопротивления. И это при том, что войск, которыми они располагали, было явно недостаточно для обеспечения контроля над всей территорией завоеванной страны. Частично это объясняется большими потерями, которые понесло английское воинское сословие в битвах 1066 года. На руку нормандцам играло и отсутствие у оппозиции единого руководящего центра. Мятежи вспыхивали в разных местах и в разное время, у их предводителей не было единой цели, поэтому справиться с ними можно было и небольшими силами. К этому надо добавить, что общественное мнение в то время во многом определялось священнослужителями. А позиция английской церкви не была враждебной по отношению к новому режиму. Некоторые церковные деятели изначально были лояльны к новому королю. Прежде всего это относится к епископу Уэльса Гизо, епископу Лондона Болдуину и аббату Сент-Эдмунда Бури, которые заняли свои должности при непосредственной поддержке Эдуарда Исповедника. Вильгельма Завоевателя открыто поддержали такие влиятельные прелаты, как Вулфстан Вустерский и Алдред Йоркский. Можно предположить, что и среди менее сановных лиц у нового короля оказалось достаточно много сторонников. Не исключено, что большинство из тех англичан, которые в 1068 году под руководством Вильгельма Завоевателя штурмовали Эксетер, были обычными наемниками. Однако известно, что о желании послужить королю верой и правдой без всякого на то принуждения заявили очень многие английские тэны и местные чиновники. Именно благодаря им административный аппарат королевства продолжал работать практически бесперебойно. Тэны Сомерсета сорвали попытку вторжения сыновей Гарольда, а местные шерифы сами испросили у епископов Гизо и Вулфстана благословения на действия, обеспечившие выполнение королевских указов.

Так что в целом обстановка была достаточно благоприятной для Вильгельма. Он постарался воспользоваться этим для совершенствования своих вооруженных сил. Прекрасно подготовленные конные воины, которые сыграли решающую роль в победе при Гастингсе, были полезны в крупных сражениях, когда требовалось нанести удар по вражеской армии, а затем преследовать бегущего противника. Однако для штурма городов они были малопригодны, а для рутинной службы по поддержанию порядка в формально признающих центральную власть районах и того меньше. Большую пользу здесь могли принести укрепленные пункты с постоянными гарнизонами, подобные тем, что герцог Вильгельм и его соратники возводили во время междоусобной войны в Нормандии. Современники Вильгельма единодушно утверждают, что именно замки помогли ему добиться таких успехов в обеспечении контроля над Англией.

В Нормандии задолго до 1066 года замки рассматривались в качестве ключевых пунктов обороны и тех объектов, которые желательно захватывать в первую очередь. В Англии же считали эти малые крепости «пустой континентальной выдумкой» и практически не строили. Исключением был разве что норманизированный Херефордшир. Между тем Ордерикус Виталис, а вслед за ним и Вильгельм Пуатьеский утверждают, что именно отсутствие замков не позволило противникам Вильгельма Завоевателя оказать ему достойное сопротивление. Став королем Англии, Вильгельм в корне изменил ситуацию. Он приказывал сооружать крепости практически во всех местах, которые, с его точки зрения, представляли стратегический интерес. Собственно, он действовал практически так же, как ранее у себя на родине, да и сами укрепления были почти такими же. Достаточно взглянуть на Байеский гобелен, чтобы убедиться, что крепость, сооруженная в 1066 году в Гастингсе, ничем не отличалась от замков Дола, Рене или Динана. Собственно, в этом нет ничего удивительного. Нормандцы воспроизводили в Англии то, к чему привыкли в своем герцогстве. Эти крепости, если их так можно назвать, представляли собой высокую деревянную башню, вокруг которой насыпался земляной вал с забором из бревен и камней. В ходе сооружения вала образовывался ров, который затем углублялся и становился дополнительным препятствием для нападающих. Построить такое укрепление можно было быстро, но в случае осады — оборонять долго. Подобные замки были сооружены в 1066 году в Превенси, Гастингсе и даже в Лондоне. В столице строительство велось в дни торжеств по случаю коронации Вильгельма. Известно, что для нового укрепления специально были привезены большие камни, и не исключено, что некоторые из них до сих пор находятся в основании лондонского Тауэра, который стоит на его месте. В наиболее полном варианте тактика сооружения укрепленных пунктов была применена нормандцами в кампаниях 1067-го и особенно 1068 годов. После взятия Эксетера там появился замок Рожемонт. По мере продвижения короля Вильгельма на север были построены укрепления в Уорвике и Ноттингеме. Вскоре свой первый замок обрел и Йорк. Обратный путь королевского войска отмечен появлением замков в Линкольне, Хантингдоне и Кембридже.

О том, сколь важное значение придавал Вильгельм Завоеватель этим крепостным сооружениям, можно судить по значимости и знатности тех людей, которым он поручал их оборону. Первые такие назначения получили знатнейшие нормандские феодалы. Дувр был передан Гуго Монфор-сюр-Рилю. В гастингский замок сначала был назначен Хамфри Тильюль, а вскоре его сменил Роберт, граф О. Командующим эксетерской крепости стал Болдуин Мюлеский, брат Ричарда фиц Жильбера, впоследствии сеньора Кларе, и сын графа Жильбера Брионского. В Уорвик был назначен Генри Бомонский, брат Роберта и сын нормандского ветерана Роже Бомонского, одного из тех, кто замещал герцога во время его отсутствия в Нормандии. Первый замок Йорка передали под управление Вильгельма Малета, владетеля Гравиль-Сент-Онорина, а второй — самому Вильгельму фиц Осберну. Количество нормандских крепостей в Англии росло стремительно, и к 1068 году они стали неотъемлемой частью новой административной системы. К концу XI века на территории королевства было построено восемьдесят четыре замка, в некоторых из них деревянные укрепления позже были заменены каменными. Уже к началу 1069 года эти незатейливые с архитектурной точки зрения сооружения превращаются в инструмент эффективного контроля над прилегающими районами, с помощью которого можно было окончательно довершить завоевание Англии.

Все происходившее требовало постоянного внимания самого Вильгельма Завоевателя, и нам остается только удивляться поразительной энергии этого человека, ухитрявшегося всегда оказываться в нужном месте в нужное время. Кстати, в рассматриваемый период он успел еще раз побывать в Нормандии. Поездка состоялась либо в конце 1068-го, либо летом 1069 года. Неизвестно, была ли она связана с тем, что в герцогстве возникли какие-то проблемы, решение которых требовало личного присутствия герцога. Но достоверным фактом является то, что именно в это время в Нормандию отправилась его супруга Матильда, и весьма вероятно, что Вильгельм поплыл вместе с ней, чтобы участвовать в церемонии ее представления в качестве королевы Англии. Именно эту причину в качестве основной называет Ордерикус Виталис. Вильгельм Завоеватель оставался на родине недолго, поскольку новый поворот событий потребовал его срочного возвращения в Англию. Летом 1069 года новый король мог считать себя хозяином всей территории Англии к югу от реки Хамбер. Однако именно в это время возникла опасность, которая могла перечеркнуть все ранее достигнутое нормандцами.

Дело в том, что к середине 1069 года Свейн Эстритсон завершил приготовления к нападению на Англию. Собранные для вторжения силы были вполне сопоставимы с теми, которые три года назад привел из Норвегии Гарольд Хардраада. К берегам Англии направился флот из 240 судов, на которых плыли отлично подготовленные профессиональные воины, в том числе самые знатные рыцари Дании. Командовали армадой сыновья Свейна Гарольд и Кнут, а также его брат Осберн. Опасность усугублялась тем, что нападавшие могли рассчитывать на поддержку населения ряда английских территорий, заселенных потомками выходцев из Скандинавии. Армада Свейна подошла к Кенту и поплыла вдоль восточного побережья Англии на север. По пути производились пробные высадки десанта, но все они были отбиты. Но когда датский флот встал на якорную стоянку в устье Хамбера, это явилось сигналом к мятежу в Йоркшире. На этот раз принц Эдгар, Госпатрик и Уолтеоф выступили единым фронтом, а вскоре к ним присоединились и датчане. Объединенная армия направилась к Йорку и атаковала недавно созданный там замок. Оборонявший его гарнизон понимал, что не сможет долго продержаться, и 19 сентября предпринял отчаянную вылазку. Ставка была сделана на эффект неожиданности, для усиления которого нормандцы начали поджигать городские дома. Однако силы были слишком неравными. 20 сентября Йоркшир пал, практически все нормандские воины погибли. После этого датчане вновь погрузились на корабли, поплыли вдоль южного берега Хамбера, высадились на острове Аксхольм и превратили его в свою укрепленную базу. Оттуда часть воинов двинулась в Северный Линкольншир. Источники сообщают, что крестьяне этого графства встречали датчан как освободителей и празднования по случаю их прибытия были частым явлением в линкольн-ширских деревнях.

Положение складывалось тревожное. Разрозненная до сих пор оппозиция объединилась. В Англии находилась сильная скандинавская армия, союзниками которой выступили влиятельные англосаксонские феодалы. Весть об этом быстро разнеслась по всему королевству, и заговорщики, потерявшие было надежду, воспрянули духом. Мятежи вспыхнули повсюду: в Дорсете, Сомерсете, Стаффордшире, Южном Чешире и в ряде других мест. Наибольшую тревогу вызывал север страны. Йоркшир уже был потерян, а огромный район к северу от Тиса, известный как «земля святого Кутберта», мог в любой момент выйти из-под контроля благодаря деятельности короля Шотландии. Малкольм уже не скрывал своих связей с оппозиционерами. Более того, как раз в это время был заключен брачный союз, который оказал огромное влияние на дальнейшую историю Англии: король Малкольм женился на сестре принца Эдгара Маргарет. Все это могло привести к непредсказуемым последствиям. Например, уже осенью 1069 года заговорили о возможности основания на севере Англии нового скандинавского королевства. Другим вариантом было создание королевства, королем которого бы стал Эдгар. Поддержку ему вполне могли оказать Малкольм и Свейн. Имелся даже шанс организовать официальную коронацию, поскольку епархию Йорка возглавлял независимый архиепископ.

Масштабы кризиса требовали адекватной реакции, что объясняет (но не оправдывает) жестокость, проявленнную при подавлении мятежей. Вильгельм Завоеватель, как и всегда, действовал быстро и решительно. Он направился к Аксхольму и выбил с острова датчан, которые отступили в Йоркшир. Оставив графов Мортеня и О следить за развитием событий в Линдсее, он повернул на запад, чтобы подавить мятеж, возглавляемый Эдриком Диким и уэльскими принцами. Сделать это ему удалось с минимальными потерями. Затем он отправил епископа Котанса Жофрея с частью войск на подавление мятежа в Дорсете, а сам повел главные силы в Линкольншир. Однако, когда нормандцы подошли к Ноттингему, стало известно, что датчане готовятся вновь захватить Йорк, и Вильгельм вынужден был повернуть на север. Мятежники попробовали перекрыть Эйрский перевал, но смогли продержаться очень недолго. Узнав об этом, датчане поспешили покинуть столицу английского севера. Войска Вильгельма двигались к ней, не встречая сопротивления и уничтожая все на своем пути. Рождество король Англии встретил в сожженном Йорке, окрестности которого были превращены его воинами в безжизненную пустыню. Произведенные опустошения можно объяснить тем, что, двигаясь с максимальной скоростью, войска Вильгельма не могли позволить оставлять у себя в тылу потенциальные источники сопротивления. Но последующие действия, бесспорно, были не чем иным, как актами устрашения. Часть нормандской армии разбилась на мелкие отряды, которые начали терроризировать население Йоркшира, постоянно совершая набеги на различные районы графства. Страшные результаты этих вылазок были заметны даже двадцать лет спустя.

Сам король в Йоркшире задерживаться не стал. Не обращая внимания на ужасную погоду, он произвел стремительный рейд в долину Тиса, а затем совершил самый трудный и опасный марш-бросок в своей военной карьере. К тому времени на западе Англии мятеж начал выдыхаться, но центр сопротивления в Честере сохранился. Король решил перейти Пеннинские горы и нанести неожиданный удар. Напомним, что происходило это в разгар зимы, которая в тех местах бывает весьма суровой. Даже бывалые воины, смущенные тяжестью предстоящего похода, стали роптать. Однако Вильгельм пресек все проявления недовольства и приступил к выполнению задуманного. В итоге его войско подошло к Честеру раньше, чем противник смог подготовиться к обороне. Город был взят без особого труда. Через некоторое время возле него, а также в Стаффорде по приказу Вильгельма были построены замки, в которых разместились нормандские гарнизоны. Таким образом, все крупные очаги сопротивления были уничтожены. Датчане, поняв, что их английские союзники разгромлены, стали более сговорчивы и вскоре согласились взять выкуп и покинуть район Хамбера. Королевская армия двинулась на юг. Известно, что в канун Пасхи 1070 года она уже находилась в Винчестере.

Операции, проведенные Вильгельмом в 1069–1070 годах, по праву составили одну из его самых удачных военных кампаний. Многочисленные враги короля были повержены, и его власть утвердилась на всей территории страны. Вместе с тем за его действия в этот период Нормандское завоевание и сам Завоеватель чаще всего подвергаются критике. В войнах XI века с противником и местным населением обычно не церемонились. Однако методы, которые использовал для подавления мятежа король Вильгельм, были признаны чрезмерно жестокими и варварскими даже теми, кто испытывал к нему откровенную симпатию. Вот что пишет один из них, Ордерикус Виталис: «Я воздавал хвалу Вильгельму за многие его поступки и не отказываюсь от своих слов. Но я не решусь одобрить его действия, в результате которых добрые и злые уничтожались безо всякого разбора, а спасшиеся умирали затем от голода… Мне остается только страдать и скорбеть об этих несчастных. Одобрять человека, повинного в такой массовой бойне, было бы грубой и ничем не оправданной лестью. Более того, я должен признать, что столь варварское убийство не должно остаться безнаказанным». Такова точка зрения нормандского монаха. Не трудно представить, что должны были чувствовать его современники в Англии. Английские хроники рисуют страшную картину разорения северных провинций, выжившие обитатели которых не успевали хоронить убитых, и вдоль дорог еще долго находили человеческие кости. Они рассказывают о том, что уцелевшие города Северной Англии были переполнены беженцами, которые находились в крайней степени истощения, и сравнивают нормандский рейд с эпидемией чумы. То, что это не гипербола, подтверждают данные «Книги Судного Дня». Последствия карательной экспедиции Вильгельма давали знать о себе вплоть до правления Стефена. Численность населения Йоркшира восстановилась только через два поколения. Йоркшир был не единственным районом, пострадавшим в результате кампании 1069–1070 годов. В меньшей степени репрессиям подверглись жители огромной территории — от Мерсии на западе до Дерби на юге. Следует отметить, что ни до, ни после угроза королевской власти Вильгельма не была столь велика. Даже события зимы 1070 года не привели к окончательному преодолению кризиса.

Весной датский флот, которым на этот раз руководил сам Свейн, возвратился к Хамберу и оттуда двинулся на юг в сторону Уоша, высадив по пути десант. Датские воины вторглись в Восточную Англию, закрепились на острове Эли, куда стали стягиваться все, кто был недоволен новым королем. Самый большой отряд привел линкольнширский тэн по имени Херевард. Первым объектом атаки объединенных сил стало аббатство Петербороу. Его настоятель Брандт был сторонником Гарольда Годвинсона, но незадолго до описываемых событий он умер, и земли аббатства были переданы некоему Турольду, который с помощью своих многочисленных воинов контролировал Петербороу и его окрестности. Но он не смог отбить нападение датчан и английских мятежников. 2 июня 1070 года аббатство было сожжено и разграблено. Это был уже прямой вызов королю, угрожавший нарушить с таким трудом восстановленный порядок. Несмотря на это, Вильгельм постарался избежать вооруженного столкновения. Он вступил с датчанами в переговоры и сумел убедить Свейна заключить перемирие. В качестве самого убедительного аргумента был предложен огромный выкуп. Известно, что корабли Свейна отправились на родину, груженные очень богатой добычей. Главная цель была достигнута. Датский флот, почти два года курсировавший у берегов Англии, ушел, что стало основной предпосылкой для окончательного урегулирования кризисной ситуации.

С уходом датчан шансы Хереварда на успех были сведены практически к нулю. Поэтому Вильгельм Завоеватель решил, что на время можно оставить мятежников в покое и вплотную заняться событиями на континенте, которые требовали его неотложного вмешательства. Воспользовавшись этим, Херевард активизировался. Ему начали оказывать поддержку некоторые весьма известные фигуры, в том числе сам граф Моркар. Ситуация в Фенсе приняла опасный поворот, чего можно было избежать, вмешайся Вильгельм на начальном этапе. И все-таки расчет короля оказался правильным. Без скандинавской поддержки мятежники были обречены. Когда Вильгельм, наконец, двинулся на их подавление, они сдались после первого же столкновения и безо всяких условий. Граф Моркар был заточен в темницу. Хереварду, хотя и с большим трудом, удалось бежать. Однако с этого момента он навсегда исчез с исторической сцены, превратившись в персонаж многочисленных легенд.

Нормандцы выдержали самое серьезное после своего завоевания Англии испытание на прочность. Основные оппоненты признали законность власти короля Вильгельма, мятежный север был покорен, бунт в Фенсе подавлен, граф Моркар находился в заточении, а граф Эдвин вскоре был убит своими соратниками в пылу ссоры, вспыхнувшей во время бегства в Шотландию. Тем не менее, проблемы были разрешены лишь частично. В определенном смысле ситуация даже усложнилась. Это может вызвать удивление, если считать, что упорное сопротивление англичан нормандским завоевателям никак не отражалось на ситуации по другую сторону Ла-Манша. Но в том-то и дело, что отныне Англия, как и Нормандия, являлась составной частью владений Вильгельма Завоевателя. Дестабилизация в любой из этих частей немедленно отражалась на положении государства в целом, и это прекрасно понимали как сторонники, так и противники нового европейского монарха. Вообще, внутренняя взаимосвязь событий, происходивших в тот период в Англии и на континенте, заслуживает гораздо большего внимания, чем ей обычно уделяют. Она очевидна. После подавления каждого крупного мятежа в Англии нормандцам практически немедленно приходилось отбивать нападения из Скандинавии, Анжу или Мена, и, укрепляя северные границы Йоркшира, Вильгельм Завоеватель не мог не учитывать того, что над его владениями по другую сторону Ла-Манша нависла угроза со стороны Франции, Фландрии и с Балтики. По сути дела, речь шла о войне на два фронта.

Спокойствие на границах Нормандии в период завоевания Англии было одним из главных факторов, обеспечивших его успех. Но это был лишь временный мир, и вскоре он был нарушен. В 1069 году одновременно с карательной экспедицией на севере Англии в Мансе вспыхнул мятеж против нормандцев. Такой поворот событий можно было предвидеть, но, как и всегда в подобных случаях, они начались неожиданно. В 1065 году епископская кафедра Манса перешла от Вугрина к протеже и верному стороннику герцога Вильгельма Арнольду. Епископу Арнольду удавалось обеспечивать действенный контроль над Меном в течение нескольких лет. Судя по тому, что его подпись присутствует на грамоте, утверждающей дарение аббатству Лакутюр, еще в 1068 году власть нормандцев в этом регионе была достаточно прочной. Однако вскоре все изменилось. Горожане Манса выступили в поддержку влиятельной группировки сторонников Аззо, сеньора Эсте. Владения Аззо находились в итальянской Лигурии, но, поскольку он был женат на сестре графа Гуго IV Герсендис, у него было формальное право вмешаться в дела Мена. Ориентировочно 2 апреля 1069 года он прибыл в Мен, где оказалось довольно много желающих встать под его знамена. Более того, Аззо поддержал небезызвестный Жофрей Майенн, сильный сеньор пограничных земель, чья позиция уже не раз оказывала решающее влияние на события в графстве. В результате образовалась конфедерация, достаточно мощная для того, чтобы сломить сопротивление находившихся в Мене нормандцев и их сторонников. Некто Хамфри, которого источники называют представителем короля Вильгельма, был убит, а нормандские воины изгнаны за пределы графства. Известно, кстати, что среди них находился двоюродный брат епископа Байе Одо — Вильгельм Ферте-Масей-ский. Добившийся таких впечатляющих успехов Аззо уехал в свои итальянские владения. В Мене осталась его супруга Герсендис и юный сын Гуго, который и был провозглашен графом. Но реальная власть, судя по всему, досталась Жофрею Майенну, который вскоре укрепил свое положение, став любовником Герсендис.

Власть этого правительства с самого начала была непрочной. Уже в 1070 году в Мансе произошел новый бунт. Жители города создали систему самоуправления, которую назвали коммуной, и добились от Жофрея официального признания всех связанных с этим привилегий. Однако сил у них было не так много. По крайней мере, отряды горожан, возглавляемые епископом, так и не смогли овладеть замком Силле, гарнизон которого отказался признать коммуну. А когда стало понятно, что к городу направляются войска Жофрея Майенна, они немедленно отступили. Сам Жофрей тоже не чувствовал себя в безопасности. Он вошел в Манс только для того, чтобы освободить Герсендис и ее сына, а затем отступил в Шатье-дю-Луар, откуда юный граф Гуго был отправлен к отцу в Италию. Тем не менее, мятеж горожан скоро выдохся, и Жофрей Майенн с Герсендис вновь обосновались в столице графства в качестве его правителей.

Стоит ли говорить, что все это должно было вызвать у короля Вильгельма самое серьезное беспокойство. За считаные недели Нормандия утратила контроль над Меном, который в той или иной степени осуществляла с 1063 года. Пограничное графство вновь стало оплотом недружественных сил, которые в любой момент могли осуществить нападение на само герцогство. Более того, в 1070 году по соседству с Нормандией разразился еще один кризис, который представлял непосредственную угрозу для королевства. 16 июля, то есть примерно в то время, когда флот короля Свейна отплыл от берегов Восточной Англии, скончался шурин Вильгельма Завоевателя граф Фландрии Болдуин VI. Немедленно встал вопрос о фламандском наследстве, решение которого напрямую затрагивало интересы Нормандии. Сыновья Болдуина VI Арнульф и Болдуин получили, соответственно, Фландрию и Эно, а поскольку до совершеннолетия им было далеко, править графствами должна была их мать Ришильдис. Однако во Фландрии это встретило решительное сопротивление со стороны влиятельных феодалов. Оппозицию возглавил сын Болдуина V Роберт Ле Фрисон. Ришильдис попросила помочь короля Франции Филиппа I, а в поисках дополнительной поддержки обратила свой взор на Вильгельма фиц Осберна, ближайшего соратника короля Вильгельма. В начале 1071 года фиц Осберн вернулся по приказу короля в Нормандию, судя по всему, чтобы повлиять на события в Мене. Ришильдис предложила ему стать ее мужем и опекуном Арнульфа. Вильгельм фиц Осберн принял предложение и вскоре направился во Фландрию, чтобы поддержать права своей жены и пасынка. Отправился он в эту поездку безо всякой подготовки, «будто на забаву», взяв с собой всего десять воинов. Последствия такой легкомысленности были печальны. 22 февраля 1071 года у города Кассель произошло столкновение его отряда со сторонниками Роберта Ле Фрисона, в котором Вильгельм фиц Осберн был убит. Вскоре Ришильдис была отстранена от власти, а графом Фландрии стал Роберт Ле Фрисон. За короткое время Вильгельм Завоеватель потерял одного из своих лучших помощников, лишился контроля над Меном и столкнулся с новой опасностью в лице нового правителя Фландрии. В этом свете становится понятно, почему возглавляемый Херевардом мятеж в Фенсе отошел для Вильгельма Завоевателя на второй план. В 1070–1071 годах его голова была занята событиями в Мене и Фландрии.

Между тем ситуация на островах тоже была непростой. Нормандское правительство Англии с самого начала ощущало недоброжелательное отношение соседей — кельтских Уэльса и Шотландии. Вскоре после завоевания на границе с Уэльсом Вильгельмом было создано новое административное образование с правами графства, земли которого принадлежали нормандцам, а победа над Бледдином и Риваллоном позволила разворачивать экспансию дальше на запад. Однако в 1070 году более серьезную проблему представляли отношения с Шотландией. Именно там с 1066 года находили убежище изгнанные из своих владений мятежные английские магнаты. Король Шотландии Малкольм должен был как-то реагировать на кампанию 1069–1070 годов, в ходе которой нормандские войска действовали в непосредственной близости от его владений. Англо-шотландские отношения становились все более и более напряженными.

Проблему представляли сами границы между Англией и Шотландией. Основой владений Малкольма являлось древнее королевство Албана. Его центром был Пертшир, северные границы сливались со скандинавскими поселениями, а южную часть составляли провинции Кумбрия и Лотиан. Кумбрия простиралась от Клайда до полей Вестморленда, а земли Лотиан — от реки Форт и далее на юг. А вот насколько далее, не мог ответить никто. Южные границы обеих провинций были неопределенны, что не было безразлично как Вильгельму, так и Малкольму. В ходе кампании 1069–1070 годов это приобрело практическое значение. Обозначилась проблема, которая на ближайшие четверть века станет главной в англо-шотландских отношениях. Предстояло определить, где заканчиваются земли Кумбрии и Лотиана, или, если смотреть с другой стороны, где проходит северная граница недавно созданного англо-нормандского королевства. Этот вопрос был разрешен только в 1095 году, да и то частично, но его актуальность стала очевидна именно в 1070 году. После карательной экспедиции нормандцев в спорных районах сложился, если можно так выразиться, вакуум власти, и часть населения склонялась к признанию власти английского короля. Малкольм решил, что и ему пора действовать, причем не менее жестко. Уже весной 1070 года, незадолго до того, как Вильгельм прибыл в Винчестер, король Шотландии провел рейд, в ходе которого страшному опустошению подверглись Дарем и Кливленд. Одновременно Госпатрик совершил карательный поход в Кумбрию против своих бывших шотландских союзников. Угроза с севера для английских владений Вильгельма стала одной из самых серьезных проблем.

По сути, в 1071 году Вильгельм Завоеватель оказался практически в такой же ситуации, что и Гарольд Годвинсон пятью годами ранее. Опасность нависла над двумя противоположными границами его государства, и надо было срочно решать, обороной какой из них следует заняться в первую очередь. О серьезности ситуации и о тесной взаимосвязи обеих частей королевства свидетельствовала нехарактерная для XI века скорость, с которой король перемещался по территории государства последующие пятнадцать месяцев. Зимой 1071/72 года он рискнул оставить шотландскую угрозу в тылу и отправился на континент. Хроники практически ничего не сообщают о его деятельности в этот период. Известно только, что нормандский двор постарался повлиять на события в Мене и что одновременно с Вильгельмом в герцогстве находился его единоутробный брат Одо Байеский. Король пробыл в Нормандии недолго. К Пасхе 1072 года он уже вернулся в Англию и начал подготовку к ликвидации угрозы с севера. В частности, были проведены широкие мобилизационные мероприятия, в которые оказались вовлечены не только получившие владения в Англии нормандские феодалы, но и английские епископства и аббатства. Собрать необходимые силы и средства Вильгельм Завоеватель постарался максимально быстро. К началу осени все было готово к предстоящей кампании, и вскоре «сухопутные силы и флот короля двинулись на Шотландию».

Начался еще один выдающийся военный поход Вильгельма Завоевателя. Планировалось нанести двойной удар с моря и с суши в самое сердце королевства Малкольма. Сухопутная армия, состоявшая в основном из конных воинов, двинулась по восточной дороге через Дарем, затем пересекла Лотиан и подошла к Форту. Эту реку она форсировала, воспользовавшись бродом у Стирлинга, и, повернув еще восточнее, достигла низовьев Тэйя. Одновременно вдоль восточного побережья Британии плыл флот. В устье Тэйя наземные и морские силы соединились. Успех, достигнутый в результате этого смелого плана, превзошел все ожидания. Вильгельм Завоеватель рассчитывал, что столкновение с шотландцами произойдет уже на полях Лотиана. Именно поэтому он сделал ставку на кавалерию, имеющую преимущества в сражениях на широком пространстве. Однако Малкольм не предоставил нормандским всадникам возможности отличиться. Масштабы вторжения произвели на него такое впечатление, что он, не вступая в бой, обратился к Вильгельму с просьбой о начале переговоров. Два короля встретились в местечке Абернети, находившемся всего в нескольких милях от якорной стоянки нормандских кораблей. В результате переговоров Малкольм признал себя вассалом Вильгельма и в подтверждение данной клятвы передал в его руки несколько знатных заложников. Неизвестно, распространялся ли вассалитет на королевство Албана, или речь шла только о землях Кумбрии и Лотиана. Но в любом случае достигнутое соглашение было крайне важным. Фактически оно означало официальное признание королем Шотландии нового правителя Англии. В результате принц Эдгар был лишен убежища при шотландском дворе.

Шотландский поход Вильгельма Завоевателя можно рассматривать как одну из самых необычных и смелых военных кампаний XI века. Он пошел на серьезный риск, отправляя воинов, выросших на берегах Сены и Риля, к подножиям гор Северной Британии. Напомним, что операция проводилась осенью в сложных погодных условиях. При этом нормандцам приходилось действовать в удалении от своих баз, практически в изоляции. Корабли, безусловно, могли помочь им спастись в случае вынужденного отступления, но до них еще надо было добраться. И хотя Малкольм был прекрасно осведомлен обо всем, он пошел на столь выгодный для Вильгельма Завоевателя пакт. Выходит, король рисковал не зря. Значение этой бескровной победы для утверждения англонормандского государства трудно переоценить. Оно было официально признано северным соседом. Удалось нейтрализовать одну из главных опорных баз оппозиции. Наконец, северная граница королевства, хотя и не была окончательно демаркирована, явно стала более четкой и безопасной.

В стратегическом плане поход короля Вильгельма в Шотландию решил лишь одну из стоящих перед ним многочисленных задач. Самым важным было то, что ему удалось провести кампанию в очень сжатые сроки. Ведь безопасность созданного им государства зависела от умения своевременно отражать угрозы на огромном пространстве от Абернети до Нонанкорта и от Фландрии до границ Бретани. Осенью 1072 года ситуация на континенте позволила Вильгельму сосредоточиться на защите северных рубежей, но любое промедление могло обернуться катастрофой на южных рубежах его государства. В Мене произошел антинормандский переворот, а Фландрия проявляла все большую враждебность. Это требовало присутствия короля в Нормандии. Вполне естественно, что сразу же после заключения пакта с Малкольмом Вильгельм отправился на юг и 1 ноября был уже в Дареме. Где он встретил Рождество, источники не сообщают. Но точно известно, что в начале 1073 года он с довольно значительным воинским контингентом прибыл в Нормандию.

Король торопился не напрасно. Даже за те несколько месяцев, которые заняла шотландская кампания, положение во французской части его владений осложнилось. Неустойчивое положение Жофрея Майенна спровоцировало вмешательство в дела Мена других сил. В 1072 году жители Манса неожиданно обратились за поддержкой к графу Анжу Фальку Ле Решину. Конечно, графство Анжу было уже не таким мощным, как во времена Жофрея Мартеля. Однако к 1072 году Фальку Ле Решину удалось справиться с обстановкой безвластия и анархии, которая в свое время возникла не без его помощи. Он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы побороться за власть в Мене. Предложение горожан Манса было принято, что привело к воссозданию той политической ситуации, которая существовала в этом пограничном с Нормандией графстве во времена Жофрея Мартеля. Фальк Ле Решин вторгся в Мен и начал быстро продвигаться к его столице. Жители Манса, узнав о его приближении, подняли восстание. Жофрей Майенн бежал. Граф Анжу вновь обосновался на границах Нормандии.

Новая угроза заставила Вильгельма Завоевателя поспешить с завершением кампании на севере и практически сразу же начать новую — на юге. По большому счету, обе кампании были составными частями одной глобальной задачи защиты границ нового государства. Об этом свидетельствовал контингент задействованных в них войск. Нормандские рыцари принимали участие в шотландском походе короля, а английские воины сражались под его знаменами в Мене. Планируя кампанию, Вильгельм вновь сделал ставку на скорость. Было еще довольно холодно, и сам Фальк, судя по всему, находился в Анжу. Но Завоеватель не стал ждать более благоприятной погоды и его возвращения. Англо-нормандские войска вошли в Мен по долине реки Сарти, с ходу атаковали и захватили крепость Фресни. Гарнизон расположенного неподалеку Бомонского замка также не оказал особого сопротивления. Следующий укрепленный пункт — Силле — признал Вильгельма победителем после первой же атаки, и путь на Манс был открыт. Еще через несколько дней столица Мена была взята, после чего из остальных частей графства начали поступать сообщения о лояльности. До 30 марта нормандская власть в Мене была полностью восстановлена, и король смог вернуться в Бонневиль-сюр-Тукез. Сжатые сроки, в которые Вильгельму Завоевателю удалось провести операции в Шотландии и Мене, и их безусловный успех позволили ликвидировать назревавший приграничный кризис. К лету 1073 года позиции короля были гораздо сильнее, чем год назад. Однако это вовсе не означало, что он мог не думать об обороне своего государства. На горизонте вырисовывалась очередная проблема, более масштабная и опасная, чем те, которые удалось решить.

Франция, утратившая свое величие в начале правления малолетнего Филиппа I, активно боролась за возвращение на прежние позиции. Уже в 1067 году французский король вышел из-под опеки графа Фландрии и начал проводить самостоятельную политику. Одним из главных препятствий на пути к поставленной цели была Нормандия. Для борьбы с таким сильным противником Филиппу требовались союзники, но их привлечение было делом времени. Первым из тех, на кого в этом можно было рассчитывать, был граф Фландрии. Правда, в 1071 году французский монарх поддерживал противников Роберта Ле Фрисона. Однако после победы и укрепления власти последнего выяснилось, что интересы короля Франции и графа Фландрии во многом совпадают. Роберт Ле Фрисон не забыл вмешательства во фламандские дела Вильгельма фиц Осберна и имел все основания считать Нормандию своим основным потенциальным противником. Примечательно в этой связи то, что именно он предоставил убежище принцу Эдгару, вынужденному покинуть Шотландию. Король Филипп тем паче мог рассчитывать, что в споре с чрезмерно могущественным вассалом Фландрия будет на его стороне. Политический альянс был подкреплен брачным союзом. В 1072 году Филипп женился на графине Эно Берте, сводной сестре Роберта Ле Фрисона.

Кроме Фландрии поддержать антинормандскую политику французского короля могли и в Анжу. Еще в 1068 году, когда Фальк боролся за власть в графстве со своим братом Жофреем, он, видимо, в обмен на поддержку признал права Филиппа I на Гатинас. Это стало основой для улучшения их отношений. То, что в 1069 году отношения эти носили дружественный характер, подтверждено документально. В 1072 году они укрепились, когда король фактически поддержал вмешательство Фалька в дела Мена. Собственно, тогда и определился тот политический курс, которого Филипп I придерживался на протяжении двух последующих десятилетий: постоянное противодействие Нормандии в альянсе с Фландрией и Анжу. О том, насколько это было опасно, можно судить хотя бы по тому, что с 1073 года Вильгельм Завоеватель большую часть времени проводил в Нормандии, занимаясь проблемами, связанными с Францией. Впрочем, происходившее в континентальной части королевства непосредственно влияло и на ход событий в Англии, как это было, в частности, в 1075-м и 1085 годах.

Хуже всего было то, что противники Вильгельма по обе стороны Ла-Манша начали действовать согласованно. В 1074 году принц Эдгар вернулся в Шотландию и был с почетом там принят. Тогда же на Эдгара обратил внимание и король Франции, посчитав, что именно его можно сделать центральной фигурой антинормандского альянса. Филипп пожаловал принцу замок Монтреюль-сюр-Мер, тем самым существенно усилив его позиции. Монтреюль был как будто специально создан для осуществления задуманных планов. Являясь важнейшей и самой близкой к Англии крепостью Капетингов на побережье Ла-Манша, он позволял контролировать путь, ведущий во Фландрию, и одновременно надежно прикрывал французские владения от нападения с востока. Обладая этой крепостью, Эдгар мог попытаться объединить вокруг себя всех врагов англо-нормандского королевства. Ради предотвращения этого Вильгельм Завоеватель вступил с Эдгаром в переговоры и пригласил его занять почетное место при своем дворе. Принца это соблазнительное предложение вполне удовлетворило, чего нельзя было сказать о короле Франции. Филипп I был вынужден приступить к поискам нового потенциального центра противостояния Нормандии, и вскоре его усилия увенчались успехом. Надеждой всех врагов Нормандии во Франции, Англии и Шотландии в 1075–1077 годах стала Бретань.

Как упоминалось ранее, перед походом в Англию в 1064 году герцог Вильгельм провел успешную кампанию против графа Бретани Конана. В декабре 1066 года Конан скончался, что явилось дополнительным фактором ослабления позиций бретонского правящего дома. Преемником Конана стал его зять Хель, граф Корнуолла, который вместе с правами на власть унаследовал все трудности, связанные с оппозицией круппных феодалов графства. Самую влиятельную группу оппозиционеров составляли магнаты северной и восточной частей Бретани, которых поддерживала Нормандия. Ее ядром были граф Удо Пентиеврский и его сыновья, представлявшие младшую ветвь правящей династии. Многие из членов этого семейства отправились в поход через Ла-Манш с Вильгельмом Завоевателем и неплохо преуспели в Англии. Однако были еще и старшие члены правящего клана, причем весьма могущественные. Например, Жофрей Ботерель I, чьи владения раскинулись вдоль всего северного побережья и включали в себя крупные земельные участки церковных округов Дол, Сен-Мало и Сен-Брию. Не меньшим богатством обладал и Жофрей Гранон, внебрачный сын Алана III, являвшийся крупнейшим землевладельцем Дола. Наконец, южнее этих владений находилось баронство Гаэль, в состав которого входили районы, расположенные к западу и северо-западу от Реннеза, в том числе Монфор и Монтаубан. Западная граница этого огромного баронства, на территории которого раполагалось не менее сорока церковных приходов, доходила до Тремореля и Пенпонта. В 1074 году его владетелем был Ральф де Гаэль, который, как и многие другие бретонские феодалы, обосновался в Англии и примерно в 1069 году стал графом Норфолка. Ему и предстояло стать ключевой фигурой нового кризиса.

И бретонские владения, и английское графство достались ему в наследство от отца, которого тоже звали Ральф. Отец служил при дворе Эдуарда Исповедника в звании конюшего, а позже активно помогал Вильгельму Завоевателю. Ральф де Гаэль-сын, имевший прочные связи по обе стороны Ла-Манша, фактически стал предводителем тех представителей бретонских феодалов среднего ранга, которые последовали за Вильгельмом Завоевателем в надежде получить земельные владения в Англии. Они-то и должны были начать мятеж в Англии. Кроме того, Ральфу удалось заручиться поддержкой не кого-нибудь, а самого графа Херефорда Роже Бретьюильского, второго сына Вильгельма фиц Осберна. Причины, заставившие этого человека выступить против короля Вильгельма, не очень понятны. Известно лишь, что Ральф женился на дочери Роже и во время свадьбы, состоявшейся в расположенном неподалеку от Ньюмаркета местечке Экснинг, обсуждались детали заговора. Шансы заговорщиков на успех повышало то, что к ним обещал примкнуть сын графа Нортумбрии Уолтоф. Уолтоф к тому времени был графом Хантингдона и пользовался доверием Вильгельма. Убедившись в том, что его план поддержан по обе стороны Ла-Манша, Ральф де Гаэль сделал следующий логический шаг — обратился за помощью к Дании. В Англии все было готово к выступлению. Бретонские сторонники Ральфа собирались поднять восстание против Хеля или совершить набег на Нормандию. Король Франции, графы Фландрии и Анжу напряженно следили за развитием ситуации, намереваясь использовать происходящее в своих интересах.

Когда в Англии вспыхнул мятеж, Вильгельм Завоеватель находился в Нормандии. О начавшихся волнениях ему сообщил непосредственно архиепископ Ланфранк, в отсутствие короля возглавлявший английское правительство. В том же послании архиепископ советовал Вильгельму остаться в герцогстве, и тот к совету прислушался. Это был весьма неоднозначный и рискованный шаг. С одной стороны, в складывавшихся политических условиях король мог больше сделать для своего объединенного государства, оставаясь именно в Нормандии. С другой — в случае проявления беспомощности его самыми лучшими и надежными помощниками и разрастания мятежа король и его королевство получали серьезный удар по престижу и безопасности. К счастью, решение возникшей проблемы оказалось им по плечу. Два английских прелата, епископ Вустера Вулфстан и аббат Эвешема Этельвиг объединились с нормандскими феодалами, которые получили владения в Западном Мидланде. Они перекрыли пути из Херефордшира, таким образом не дав графу Роже соединиться с его союзниками. Одновременно епископы Одо и Жофрей вместе с сыном графа Жильбера Ричардом и Вильгельмом Варенном выставили заслон, помешавший выступившему из Норфолка графу Ральфу двигаться в западном направлении. Ральф отступил в Норвик, но вскоре, поручив защиту этого замка своей супруге, отправился куда-то на корабле. Возможно, Ральф поплыл в Данию, чтобы побудить к действиям своих скандинавских союзников, но не исключено, что он просто бежал в Бретань. Норвик какое-то время сопротивлялся осадившим его королевским войскам, но после того, как графине и ее сторонникам было гарантировано беспрепятственное возвращение в Бретань, сдался. Тем временем экспедиция из Дании все-таки направилась к английским берегам. Свейн Эстритсон незадолго до этого скончался, но его сыну Кнуту удалось привлечь под свои знамена многих датских феодалов. Возглавляемый им флот состоял более чем из двухсот судов. Однако приплыли они слишком поздно. В Норвике уже находился верный королю Вильгельму гарнизон, и датчанам ничего не оставалось делать, как плыть на север от Норфолка. В ходе этого плавания они совершили ряд опустошительных рейдов на побережье, ограбили окрестности Йорка и с богатой добычей отправились домой, зайдя по пути во Фландрию. Вскоре Ланфранк мог с чувством глубокого удовлетворения сообщить Вильгельму, что со времени отъезда короля в Нормандию в его владениях никогда не было так спокойно, как в данный момент. К Рождеству 1075 года король вернулся в умиротворенную Англию, чтобы наказать бунтовщиков. С ними обошлись довольно жестоко. Графа Роже схватили и заточили в темницу. Граф Уолтоф сначала оказался в тюрьме, а через несколько месяцев, 21 мая 1076 года, был обезглавлен на холме Сен-Жиль неподалеку от Винчестера. Вильгельм Завоеватель к этому времени вновь пересек Ла-Манш и готовился к войне с Бретанью.

Заговор графов представляет большой интерес для историка, как свидетельство трудностей и противоречий, возникших в связи с утверждением в Англии новой феодальной системы, привнесенной туда нормандцами. Участие в нем графа Уолтофа и его казнь оказали серьезное влияние на всю последующую политику Завоевателя в отношении его английских подданных. Но это тема для отдельного разговора. С точки зрения обороны англо-нормандского королевства наибольшее значение имело то, что мятеж 1075 года был неразрывно связан с политической ситуацией в континентальной Европе. Обращение за помощью к скандинавам придало заговору международный характер. Именно это больше всего беспокоило находящегося в Нормандии короля Вильгельма. Узнав о нем, он приказал Ланфранку срочно привести в боевую готовность все крепости восточного побережья Англии.

Скандинавы были не единственными иностранными участниками этих событий. Сам заговор был настолько же английским, насколько бретонским. Многие бретонские мятежники сумели избежать наказания, уехав из Англии на родину, и вполне могли вновь попытаться объединить всех противников короля Вильгельма во Франции. Граф Ральф по возвращении немедленно возобновил борьбу за бретонское наследство, его успех на этом поприще грозил появлением на западных границах герцогства крайне враждебного соседа. Помимо этого, Бретань вполне могла превратиться в плацдарм для постоянных вылазок против Нормандии, что вполне устраивало короля Франции Филиппа I и его союзников. Вильгельм Завоеватель намеревался сделать все от него зависящее, чтобы не допустить подобного поворота событий. Военное противостояние, начавшееся в 1076 году, затрагивало интересы сразу нескольких европейских дворов. Поэтому оно привлекло внимание хронистов не только из Нормандии и Бретани, но также из Англии и Анжу. Многие хроникальные повествования не отличаются последовательностью и зачастую противоречат друг другу. Тем не менее, опираясь на них, можно достаточно точно воспроизвести развитие событий.

По возвращении в Бретань Ральф застал в разгаре междоусобное столкновение между графом Хелем и Жофреем Граноном. Граф Ральф немедленно присоединился к Жофрею Гранону. Вдвоем они укрепились в замке Дол, куда стали подтягиваться их сторонники. Дол находился в непосредственной близости от границ Нормандии, одним из его главных защитников был мятежный граф Норфолка, да и сама операция могла быть направлена как против Хеля, так и против самого Вильгельма. В пользу последнего свидетельствовало прибытие на помощь защитникам Дола отряда из Анжу. Создалась ситуация, которая требовала какой-то реакции со стороны Вильгельма Завоевателя. В сентябре нормандские войска подошли к Долу, и, если верить бретонским авторам, действовали они совместно с воинами Хеля. Несмотря на значительные силы, осада замка затянулась, что создало условия для вмешательства короля Франции. Филипп I в начале октября находился в Пуату, пытаясь заручиться поддержкой графа Аквитании Жофрея. Но к концу месяца возглавляемый им большой отряд уже подошел к Долу. Вмешательство французов оказалось очень своевременным и привело к успеху осажденных бретонцев. Дол был освобожден. Нормандцы, понеся большие потери в людях и лишившись множества осадных орудий, отступили.

Это было первое серьезное поражение Вильгельма Завоевателя во Франции более чем за двадцатилетний период. В принципе, победа в бретонской кампании в определенном плане компенсировала его противникам неудачный исход мятежа графов в Англии. Ральф остался одним из самых влиятельных феодалов Бретани и даже укрепил свое положение. Король Филипп, не встретив серьезного сопротивления со стороны Вильгельма, в течение 1077 года усилил свои позиции в Вексене. Нормандские войска под Долом понесли существенные потери, по престижу Завоевателя был нанесен удар, а его враги стремились закрепить достигнутый успех. Так, поздней осенью 1076-го или в самом начале 1077 года Фальк Ле Решин с отрядом воинов из Анжу и, возможно, из Бретани напал на владения Жона Ле Флеше, одного из последовательных сторонников короля Вильгельма в Мене. Жон, укрепившись в своем замке, сумел продержаться до подхода поспешившего ему на помощь англо-нормандского короля. Фальк был ранен во время осады замка и спешно увел свои войска из Мена. Это несколько охладило пыл членов антинормандской коалиции. Наступило хрупкое перемирие. Официально оно было закреплено договором между Вильгельмом и Филиппом, ратифицированным в 1077 году, а затем соглашением аналогичного содержания между Вильгельмом и Фальком. Второй документ, скорее всего, был также подписан в 1077 году, во всяком случае — не позже первой половины 1078 года.

В наибольшем выигрыше от французских кампаний двух лет оказался король Филипп. Его политика явно начинала приносить плоды. Неудача нормандцев под Долом являлась прямым следствием дипломатических и военных мероприятий Франции, и позиции Вильгельма Завоевателя в последующих переговорах с ней были значительно ослаблены. Филипп I постарался немедленно извлечь выгоды из сложившейся ситуации, решив в свою пользу проблему Вексена. После смерти Ральфа Крепийского власть в Вексене перешла к его сыну Симону, которому удалось отстоять свои права в споре с французским королем. Но как раз к интересующему нас моменту Симон, как это нередко случалось в XI веке, оказался во власти сильнейшего религиозного порыва. С трудом добившись руки дочери графа Оверня Джудит, он прямо в первую брачную ночь неожиданно для всех дал обет воздержания за себя и свою молодую жену, а через некоторое время вообще решил оставить мирскую суету и удалился в монастырь Сен-Клод. Благодаря этому вызвавшему массу пересудов и комментариев во всей Европе поступку правителя Вексена король Филипп получил долгожданную возможность реализовать один из своих амбициозных планов. Он незамедлительно оккупировал Вексен, расширив тем самым свои владения до границ Нормандии, проходящих по реке Эпт. Интересы герцогства это затрагивало самым непосредственным образом, однако повлиять на события в Вексене король Вильгельм в сложившихся обстоятельствах не мог. Волей-неволей ему пришлось согласиться с произошедшими на границах его владений переменами. Но позже Завоеватель постоянно пытался переломить ситуацию в свою пользу, он и смерть встретил во время одной из таких попыток.

Позиции герцога Нормандии во Франции явно ослабли. Но он по-прежнему был достаточно силен, и посягать на территорию самого герцогства никто не решался. Несмотря на то что права на Мен были вновь официально закреплены за Анжу, в этом пограничном графстве удалось сохранить нормандскую администрацию во главе с сыном короля Вильгельма Робертом. Поскольку соглашения 1077–1078 годов были результатом компромиссов, не устраивавших до конца ни одну из сторон, они не могли действовать долго. Это отразилось на всех последующих действиях Завоевателя и его собственной судьбе. Впервые с 1054 года он ощутил, что дальнейшее усиление Нормандии сталкивается с сопротивлением, которое он не в силах преодолеть. И, честно говоря, трудно избавиться от впечатления, что инициатива в борьбе за влияние с этого момента перешла от нормандского герцога к французскому королю.

Филипп I не собирался отказываться от своей антинормандской политики. Но он сменил тактику. Король начал предпринимать действия, направленные на разжигание противоречий внутри самой Нормандии. Ставка была сделана на разногласия между Вильгельмом и его старшим сыном Робертом, которые приобретали все более острый и открытый характер. Роберт с самого детства играл своеобразную, но достаточно заметную роль в нормандской политике. В 1063 году он стал графом Мена, и его права на этот титул были еще раз подтверждены в 1077–1078 годах. К тому же Роберт, как известно, был официально провозглашен наследником герцогства. Вернувшись в декабре 1067 года из Англии, Вильгельм ввел сына в управление Нормандией. И в 1068 году, когда герцогиня Матильда отправилась для коронации в Лондон, Роберт формально возглавлял Нормандию. Его влияние росло, и уже в 70-х годах он имел все шансы стать герцогом Нормандии на правах вассала короля англо-нормандского королевства, то есть своего отца.

В этом таилась потенциальная угроза единству англо-нормандского королевства, которая в случае появления разногласий между сыном и отцом могла превратиться в реальную. Все зависело в первую очередь от самого Роберта. И, к сожалению, молодой человек повел себя в такой сложной ситуации не лучшим образом. Возможно, настаивающий на этом Ордерикус Виталис излишне критичен, но данная им характеристика молодого графа заслуживает внимания. Роберту, по словам этого хрониста, была присуща личная храбрость, он любил опасные приключения, был остроумным собеседником и душой компании. Однако в действиях своих Роберт был совершенно непредсказуем. Экстравагантностью отличались не только его слова, но и поступки. Склонный к преувеличению своей значимости, он щедро раздавал обещания, которые зачастую был не в состоянии выполнить. «Желая всем нравиться, Роберт с легким сердцем обещал сделать все, что бы ни попросил его собеседник». В принципе, это типичный портрет молодого феодала тех времен. Нет ничего удивительного в том, что наследник Вильгельма пользовался симпатией и авторитетом среди влиятельных нормандских кланов, многие представители которых думали и жили так же, как он. Роберт очень быстро подружился с принцем Эдгаром, которого Ордерикус описывает примерно в тех же словах. Наверное, он был неплохим человеком, но умом и проницательностью государственного деятеля он явно не обладал. Из-за завышенной самооценки и склонности к скоропалительным решениям он, сам того не понимая, мог стать опасным орудием в руках корыстных и коварных людей.

В 1077 году Роберт был не старше двадцати пяти лет, и все считали его хорошим сыном и верным помощником отца. Но уже через год недостатки его характера проявились со всей очевидностью, что имело весьма печальные последствия. Поддавшись на лесть и уговоры своих сотоварищей, он решил стать независимым правителем Нормандии и Мена и обратился с соответствующим требованием к отцу. Уже сам этот демарш угрожал единству англо-нормандского королевства. Однако Завоеватель решил воздержаться от каких-либо ответных действий и попытался сначала урегулировать взбудораживший герцогство скандал, разгоревшийся из-за драки между товарищами Роберта и двух других его сыновей — Вильгельма и Генриха. Эта ссора могла привести к открытому разрыву между братьями, чего король Вильгельм опасался больше всего. Тем временем Роберт решил действовать, не дожидаясь от отца ответа. Он объявил о том, что выходит из состава его двора, а затем вместе со своими сторонниками попытался захватить руанскую резиденцию герцогов. Дворецкий короля Вильгельма Роже Д'Ивре, которому была поручена охрана замка, с трудом отразил это нападение, и король Вильгельм понял, что пора принимать меры. Он приказал арестовать участников мятежа и рассмотреть вопрос о конфискации их земель. Однако Роберт и большая часть его сторонников покинули Нормандию.

Суть плана, который созрел в голове наследника, с этого момента стала окончательно ясна. К 1077 году высокое положение Роберта было официально признано как в самой Нормандии, так и в Мене. При этом его личная популярность среди знатной молодежи была столь велика, что он вполне мог рассчитывать на поддержку младших представителей самых влиятельных феодальных кланов своего герцогства. Группу сторонников Роберта возглавил Роберт Беллем, сын графа Шрусбери Роже Монтгомери. Он сумел вовлечь в заговор своего зятя Гуго, сеньора Шатеньюфен-Тимерайз, чьи замки Шатеньюф, Сорель и Ремалард могли стать отличной базой для военных операций против герцогства. Одновременно с Гуго или чуть позже к заговорщикам присоединились Вильгельм Бретьюильский, старший сын Вильгельма фиц Осберна и брат Роже, который за участие в мятеже 1075 года был лишен графского титула, имений и все еще находился в тюрьме. Все это были молодые люди, принадлежавшие к знатнейшим нормандским родам. Фактически они выступили не только против Вильгельма Завоевателя, но и против старших членов своих семейств, большинство из которых в это время помогали королю создавать новый порядок в Англии. Таким образом, возникла угроза раскола правящей элиты Нормандии, на которой с 1060 года зиждилось могущество герцогства.

Происходившее не могло не привлечь внимание европейских противников короля Вильгельма, и нет ничего удивительного в том, что альянс, направленный против англо-нормандского королевства, вновь стал проявлять активность. Вскоре после бегства из Нормандии Роберт посетил Фландрию и, судя по всему, заручился там поддержкой архиепископа Тревезского. Но главная роль принадлежала, конечно, королю Франции, для которого мятеж был настоящим подарком, обещавшим сделать его антинормандскую политику более успешной. Роберт также рассчитывал на его помощь, и вовсе не случайно некий анонимный «стюард» Филиппа I, согласно источникам, поддерживал постоянные контакты с заговорщиками. В результате всех этих закулисных переговоров отряд Роберта был усилен воинами из Франции, Бретани, Мена и Анжу. Все старые враги Вильгельма Завоевателя вновь объединились. На этот раз вокруг его наследника.

Медлить король Вильгельм больше не мог. В это время он вел подготовку к борьбе с сеньором Мортеня Ротроу I. Узнав о заговоре, он оставил Ротроу I в покое и атаковал Ремалард, в котором собрались мятежники. Хроники сообщают, что во время штурма крепости погиб один из ближайших сподвижников Роберта, а остальные оставили находившийся вблизи юго-западных границ Нормандии Ремалард и перебрались на ее восточные рубежи, в замок Жерберой, переданный в их распоряжение королем Франции. Там к Роберту присоединилось не только множество нормандских сторонников, но и довольно крупный отряд французских рыцарей. Ситуация становилась все более угрожающей, и, чтобы не допустить ее развития, Вильгельм осадил Жерберой. Англонормандские войска подошли к замку вскоре после Рождества 1078 года, а примерно через три недели после начала осады мятежники произвели рискованную вылазку, которая оказалась успешной. В ходе развернувшегося сражения сам Вильгельм был сбит с коня (по некоторым данным, сыном) и ранен в руку. От смерти его спас один из его английских сторонников — некий Токи, сын Вигота. Он прикрыл короля своим телом, но сам погиб. Воины Вильгельма дрогнули и стали беспорядочно отступать. Поле боя осталось за Робертом. Это было поражение, сопоставимое с тем, которое король потерпел в 1076 году под Долом. А удар по его престижу был, возможно, даже более сильным. Вильгельм Малмсберийский считает, что у Жербероя Завоеватель испытал «самое сильное унижение за все время своей военной карьеры».

После этого поражения король вынужден был вернуться в Руан и начать переговоры с бунтовщиками. В качестве посредников выступили влиятельные нормандские аристократы, в том числе Роже Монтгомери (к тому моменту граф Шрусбери), Гуго Грандмеснилский и Роже Бомонский. В рядах сторонников Роберта находились сыновья и младшие братья многих из них, и переговорщики постарались учесть их интересы. Помогал им и король Филипп, который рассчитывал извлечь из этих переговоров собственную выгоду. Вильгельму Завоевателю было трудно противостоять такому давлению, и он пошел на предложенные условия. Роберт объявил о примирении с отцом, а Вильгельм торжественно подтвердил его права на наследование герцогства. Фактически его возможности контролировать сына были значительно ограничены. Филипп I был полностью удовлетворен. Благодаря мятежу Роберта он вплотную приблизился к реализации одной из главных своих политических целей — разделению Нормандии и Англии. Неудивительно, что сразу после смерти Вильгельма Завоевателя ему с легкостью удалось ее достичь.

Но пока англо-нормандское королевство было единым, и неудача на одном участке его обороны неизбежно приводила к активизации всех его врагов. После поражения на юге можно было ожидать нападения с севера. Так и произошло. Король Малкольм решил воспользоваться сложившейся ситуацией практически сразу же, как только узнал о том, что случилось под Жербероем. Между 15 августа и 8 сентября 1079 года он произвел набег на приграничный район, опустошив земли, расположенные между реками Твид и Тис. То, что этот рейд остался безнаказанным, стало сигналом к оживлению оппозиции в Нортумбрии. Напряженность в провинции нарастала всю зиму. Весной 1080 года вспыхнул открытый мятеж, угрожавший выходом севера Англии из-под власти нормандцев. Кульминацией этих событий стали ужасные преступления, ставшие одной из самых позорных страниц в истории XI века.

В 1071 году епископство Дарем было передано под управление клирику из Лорейна Уокеру. Это был во многих отношениях примечательный человек, много сделавший для оживления монастырской жизни в епархии. Широкую известность он получил благодаря умению налаживать отношения с местными магнатами. В частности, самые дружеские отношения у него сложились с графом Уолтеофом, который потерял свои имения и был отправлен в тюрьму за участие в мятеже 1075 года. Однако сам Уокер сохранил свою репутацию и доверие короля. Более того, Вильгельм сделал епископа правителем графства Нортумбрия. Вот тут-то и выяснилось, что для наведения порядка в этой отличающейся жестокими нравами провинции положительных качеств Уокера было недостаточно. По своему обыкновению, епископ проводил политику компромиссов. Большую часть своих полномочий он передал своему родственнику Гилберту, но одновременно пытался удовлетворить амбиции Лигульфа, представлявшего младшую ветвь владетельного дома Сивардов, также претендовавшего на власть в провинции. То есть между этими людьми изначально существовала неприязнь, которая вскоре переросла в открытую вражду. Весной 1080 года Гилберт решил силой устранить соперника. Заручившись поддержкой епископского капеллана Леобвина, он с помощью воинов епископа схватил и убил Лигульфа. Сам Уокер к убийству причастен не был. Однако в организации преступления обвинили именно его, и, чтобы оправдаться, епископ не придумал ничего лучше, как дать публичную клятву в своей невиновности на ассамблее представителей знатных родов, которую он специально для этого решил организовать в Гэйтхеде. Излишняя доверчивость стоила ему жизни. Сторонники Лигульфа прибыли на ассамблею в окружении вооруженных воинов, схватили Уокера, Леобвина и часть их охранников, заперли их в ближайшей церкви и подожгли ее. Всех, кто попытался вырваться из горящего здания, тут же безжалостно убивали. Затем мятежники направились в Дарем, но крепость они взять не сумели. Вспыхнувшими беспорядками воспользовался король Шотландии, войска которого вскоре вновь перешли английскую границу.

Зверское убийство епископа Уокера и его сторонников произошло 14 мая 1080 года. Король Вильгельм в это время находился в Нормандии. Возможность вернуться в Англию у него появилась только в конце июля. Руководить карательной экспедицией на север было поручено епископу Байе Одо, а к осени из Нормандии к шотландским границам был направлен значительный воинский контингент, который возглавил помирившийся к тому времени с отцом Роберт. Нормандцы дошли до самого Фалкирка, опустошив по пути Лотиан, и принудили Малкольма подписать новое мирное соглашение, которое подтверждало практически все пункты договора, заключенного Вильгельмом и Малкольмом в Абернети. После этого Роберт двинулся на юг, и именно в ходе этого похода была основана крепость, которая сейчас называется Ньюкаслна-Тине. Кампания оказалась довольно успешной, однако проблема северных границ так и осталась до конца не решенной. Строительство новой крепости в Ньюкасле фактически означало, что районы севернее Тина по-прежнему являлись спорной территорией, а власть над всеми землями, расположенными к западу от него до самого Стэйнмура на юге, сохранялась у короля Шотландии. Будущее Лотиана и Кумбрии было решено, но их границы так и не были четко демаркированы. Как следствие, положение на северных границах оставалось для Вильгельма Завоевателя постоянным источником беспокойства до самой его смерти.

К счастью для него, положение на северных рубежах Англии в какой-то степени компенсировалось отсутствием угрозы со стороны Уэльса. Во времена Эдуарда Исповедника фактическим правителем этого королевства стал принц Северного Уэльса Гриффит, который периодически оказывал поддержку мятежным английским графам. Однако в августе 1063 года он погиб в одном из столкновений с Гарольдом Годвинсоном, и на протяжении последующих двадцати лет человека, способного заменить его, не нашлось. «Уэльс в этот период, — как отмечают источники, — был не в состоянии доставлять беспокойство соседям». Вильгельм Завоеватель мог думать не столько об обороне этой границы, сколько о возможности расширить нормандскую экспансию в сторону Уэльса. Когда в пограничных районах были созданы графства Честер, Шрусбери и Херефорд, по сути дела являвшиеся нормандскими колониями в Англии, нормандцы стали регулярно проникать и на соседнюю территорию. Граф Херефорда Вильгельм фиц Осберн до своей гибели успел организовать такие поселения в Чепстоу и Монмоуте. Граф Честера Гуго Авраншский расширил свои владения до реки Клюид и всячески поддерживал агрессивные устремления своего кузена Роберта Раддлана. А Роже II Монтгомери, граф Шрусбери, уже к 1086 году завладел большей частью той территории, которая позже стала носить его имя. Но процесс присоединения уэльских территорий при Вильгельме Завоевателе только начался, а оборона этой части границ королевства для него лично особых проблем не составляла.

Другое дело Шотландия. Угроза с севера ощущалась на протяжении всего периода его правления, при этом рейды Малкольма подталкивали к действию врагов Вильгельма на континенте и наоборот. Так было и на этот раз. В 1079 году король, вернувшись в Англию, был полностью поглощен вопросами, связанными с экспедицией его сына в Шотландию, и его отсутствием не преминул воспользоваться граф Анжу Фальк. В самом начале следующего года он начал наступление на территорию Нормандии со стороны Мена. Нападение поддержал граф Бретани Хель. Их войска осадили и вскоре взяли крепость Лафлеше. Вильгельм вновь был вынужден спешно покинуть Англию, и уже через несколько недель после падения Лафлеше он во главе крупного отряда нормандских и английских воинов вошел в Мен. Кровопролитная битва не состоялась только благодаря усилиям местных священнослужителей, которые уговорили глав противоборствующих сторон покончить дело миром. В местечке, которое одни хронисты называют Бланкаланда, а другие Бруерия, король и граф подписали новый договор, практически продублировавший пакт 1077 года. Но и после этого обстановка в Мене оставалась напряженной. В 1081 году там, например, долго не хотели соглашаться с назначением на пост главы епархии Манса пронормандски настроенного епископа Хеля. Законным преемником епископа Арнольда он был признан только после личного вмешательства папы. Несколько лет спустя восстание против нормандской администрации поднял виконт Бьюмонта Губерт. Укрепившись в своем замке Сен-Сюзан, он согласился сдаться лишь после длительной осады и принятия осаждавшими выдвинутых им условий.

Тогда же в семье Вильгельма Завоевателя назрел новый конфликт. Ссора вспыхнула между королем и его единоутробным братом Одо, епископом Байе и графом Кента. Как известно, Одо всегда активно поддерживал Вильгельма. Он был на его стороне во время событий 1080 года, а после отъезда короля в Нормандию оставался одним из его главных доверенных лиц в Англии. Однако в 1082 году король приказал его арестовать. Обстоятельства, ставшие причиной столь серьезного и неожиданного решения, до конца не выяснены. Если суммировать сведения, которые на этот счет имеются только в хрониках более позднего периода, то получается, что Одо захотел стать папой римским. Чувствуя поддержку некоторых вассалов Вильгельма, он решил отправиться вместе с ними в Италию и вступить в борьбу за престол святого Петра. Такого опасного своеволия не потерпел бы ни один средневековый монарх, тем более такой, как Вильгельм Завоеватель. Он немедленно пересек Ла-Манш и, не обращая внимания на просьбы многих своих сподвижников, отдал приказ взять графа Кентского под стражу и отправить в Нормандию. Похоже, что Одо оставался в тюрьме до самой смерти Вильгельма в 1087 году. Однако имения его не были конфискованы. По крайней мере, в «Книге Судного Дня» он фигурирует как крупнейший после короля землевладелец Англии.

Разрыв короля с единоутробным братом и арест последнего вызвали разногласия в правящем семействе Нормандии, которые к 1083 году приобрели угрожающий масштаб. Роберт, положение которого в Нормандии в результате его первого заговора упрочилось, решился на новый мятеж и 18 июля покинул пределы герцогства. О том, что он делал в последующие четыре года, известно очень мало. Очевидно лишь то, что выиграл от этого опять-таки король Франции. Именно он поддерживал Роберта, надеясь вновь объединить вокруг него всех континентальных противников владыки Англии и Нормандии. Как бы там ни было, к 1084 году положение Вильгельма Завоевателя очень осложнилось. Его королевство было окружено врагами, а два ближайших и самых влиятельных родственника оказались в оппозиции. Его личная трагедия усугубилась смертью жены, с которой он, по свидетельству современников, был очень близок. Королева Матильда скончалась 2 ноября 1083 года. Она была похоронена в Кане, в основанном ею женском монастыре, который, таким образом, стал одной из самых прекрасных эпитафий XI века.

К началу 1085 года безопасность англо-нормандского королевства все еще не была окончательно обеспечена. По сути, государство стояло на пороге очередного кризиса, которому суждено было стать последним в жизни короля Вильгельма. Но это не преуменьшает успехов, достигнутых им в 1067–1084 годах в борьбе за выживание нового государства. Он сумел сохранить созданное им королевство, несмотря на постоянные атаки внутренних и внешних врагов, которые не прекращались в течение почти двух десятилетий по всей огромной территории. Став монархом, Завоеватель рассматривал англо-нормандское королевство как единое целое и соответствующим образом организовывал его оборону. Стратегической целью Вильгельма и его ближайших соратников было сохранение не отдельных регионов, а государства в целом. Вдохновленные этой идеей, они воевали в Нортумбрии и Мене, сражались против Свейна Эстритсона и Фалька Ле Решина, королей Малкольма и Филиппа. Основной груз принятия решений лежал на плечах короля. Именно благодаря его невероятной энергии нормандцам удавалось отражать многочисленные угрозы. Уже одно это достойно уважения. Но ведь Вильгельм занимался еще и государственным строительством. Поразительно, как много успел сделать Завоеватель за двадцать лет, невзирая на то что ему постоянно приходилось думать об обеспечении безопасности своего государства и лично участвовать в военных кампаниях. О его достижениях в области государственного строительства и администрирования речь пойдет ниже.

Часть четвертая

Король в своем королевстве

Глава 10

Willelmus Rex

Коронация герцога Нормандии Вильгельма в качестве монарха Англии была кульминационным событием в его жизни. Она ознаменовала новый поворот в истории Англии и Нормандии, который повлиял на последующее развитие всей средневековой Европы. Для Англии обретение нового короля означало не только сохранение ее государственной идентичности, но и политическую переориентацию. Не менее важным это событие было и для Нормандии. Сам факт появления англо-нормандского королевства в той или иной степени затрагивал интересы практически всех государств Западной Европы. Ведь коронация Вильгельма в значительной мере стала результатом нормандской активности, которая в XI веке наблюдалась повсеместно: от Испании до Сицилии, от Апулии до Константинополя и даже Палестины. Не стоит забывать и о том, что коронация была не просто крупным политическим событием, но и важнейшим религиозным актом, а западное христианство переживало в это время бурный период своего развития. Папство взяло курс на реформы, направленные на радикальное изменение структуры церковного управления, а идеи политической теологии уже нашли достаточное количество сторонников, чтобы влиять на политическую реальность. Вполне естественно, что коронация Завоевателя привлекла самое пристальное внимание современников. Здесь было все необходимое, чтобы потрясти их воображение: Вильгельм добился того, что было предназначено ему свыше, он умело использовал силу для борьбы с врагами и имел на это благословение церкви.

Однако в момент проведения коронации Вильгельма никто не мог знать того, к чему это приведет. Отношение к ней конечно же было неоднозначным. Должно было пройти время, чтобы понять, насколько этот шаг был важен для Завоевателя и его государства. Представляется, что в 1066 году церемония коронации просто символизировала признание свершившегося факта: Англия завоевана, следовательно, победитель превосходил своих противников в силе, полководческом таланте и искусстве дипломатии. Так или примерно так должны были думать английские магнаты, которые задолго до приглашения в Вестминстер прибыли на встречу с Вильгельмом в Беркхамстед. Понимая, что проиграли, они признали его власть. Обескураженные поражением, они были рады, когда в ответ Завоеватель пообещал стать для них добрым господином. Более сложные чувства проявились позже. Согласно источникам, англичане потребовали коронации Вильгельма, поскольку «привыкли, что над их лордами стоит король». Таким образом, речь шла о чем-то большем, чем формальное изменение титула нового правителя. Это было выражение лояльности, обусловленное подсознательным стремлением жителей завоеванной территории к сохранению государственных и религиозных традиций.

Настроение нормандских соратников Вильгельма было совсем иным. Эти жесткие и умные люди желали, чтобы поход, в котором они приняли участие, достиг своего логического завершения. Однако многие из них понимали, что, став королем, их герцог сможет претендовать на большие права, чем он имел в Нормандии, и опасались этого. Есть основания полагать, что, зная об этих настроениях, колебался и сам Вильгельм. Примечательно, но на состоявшемся по этому поводу совете самые веские доводы в пользу немедленной коронации, которые убедили Вильгельма, привел не нормандец, а виконт Тауэрса Хаймо. Впрочем, ему никто и не возражал. В сложившейся ситуации коронация была необходима, и это понимали все. Вильгельм Завоеватель короновался в Вестминстере с официального одобрения и при поддержке знатнейших феодалов как Англии, так и Нормандии. Но ритуал был призван подчеркнуть, что становился он именно королем Англии.

Большой интерес вызывает сама церемония. К счастью, сохранились не только ее описания, но и «Ordo» — текст расписания церемониала коронации английских монархов, действовавшего со времен короля Эдгара. Сравнение этих документов не оставляет никаких сомнений в том, что Вильгельм Завоеватель стремился максимально следовать традиции. Все должно было подчеркнуть, что в Вестминстере проходит венчание на царство правителя Англии, призванного стать связующим звеном между ее прошлыми и будущими владыками. Вильгельм Завоеватель с первого же момента своего правления постарался продемонстрировать, что разрыва преемственности королевской власти не произошло и он намерен придерживаться существующих в его королевстве традиций. Эту линию он проводил до самой смерти.

Тем не менее, в традиционную церемонию были внесены довольно важные изменения. События, в результате которых в 1066 году Вильгельм стал правителем Англии, требовали особой процедуры его признания, и она была проведена. Епископ Котанса Жофрей и архиепископ Йоркский Алдред, первый по-французски, а второй по-английски, обратились к присутствующим на церемонии с вопросом: согласны ли они принять нового короля? Эту новацию позаимствовали у французов и органично вплели в английский коронационный ритуал. То же самое, кстати, было сделано, когда в королевское достоинство возводилась супруга Вильгельма Матильда. Как известно, она стала королевой только в 1068 году, но сама церемония коронации была проведена с не меньшей пышностью. Матильда была провозглашена Богом данной королевой народа Англии, и ее права на высшую власть были освящены специальным обрядом помазания.

Самым существенным дополнением, внесенным нормандцами в английскую церемонию коронации, было произнесение во время литургического богослужения литании «Laudes Regiae» (славословия Христу как вечному королю небесному и гаранту власти земных правителей). Эта литания была введена в литургию во время коронации Карла Великого. В Нормандии, как говорилось выше, она еще до похода через Ла-Манш пелась на главные христианские праздники, причем с упоминанием среди земных правителей имени герцога. В Англии до Нормандского завоевания этот обычай, судя по всему, распространен не был. Известно, однако, что в богослужении на Троицу 1068 года, во время коронации Матильды, литания «Laudes Regiae» провозглашалась, и есть основания полагать, что данная традиция была введена на церемонии коронации Вильгельма. По крайней мере, после 1066 года ее пение в присутствии короля стало обязательной частью торжественных богослужений в честь Пасхи, Рождества и Пятидесятницы.

Интересно, что после коронации Вильгельма изменения внесли в саму литанию. До завоевания Англии герцог упоминался в ней после короля Франции. Сначала следовала здравица в честь французского монарха, затем следовало обращение к его святым покровителям, и лишь потом добавлялось: «Вильгельму, герцогу Нормандии, — здоровья и вечного мира». В литаниях, которые пелись в церквях англо-нормандского королевства после 1066 года, французский король вообще не упоминался, как к святым покровителям обращались к Богоматери, святому Михаилу и святому Рафаэлю, а следующая за этим просьба выглядела так: «Вильгельму наисветлейшему, великому и несущему мир королю, Господом помазанному, — жизни и побед». Изменения весьма примечательные. «Наисветлейший» является старинной формулой обращения к императорам, а мольба о продлении жизни царствующих особ и даровании им побед была традиционной для Священной Римской империи. Более того, в середине XI века подобные славословия было принято произносить исключительно в адрес короля Франции и императора. Смысл внесенных изменений очевиден. Они были призваны продемонстрировать признание церковью нового статуса Вильгельма. Теперь он был «rex» и, таким образом, стал равным самым великим светским владыкам западнохристианского мира, в том числе королю Франции.

Коронация означала, что отныне Вильгельм признан королем государства, которое он завоевал силой оружия, и все его последующие действия носят законный характер. Всем было понятно, что в Англии произошел переворот и власть была захвачена агрессором, которому удалось одержать победу в войне. Однако Завоеватель и те, кто делал заявления от его имени, никогда не рассматривали произошедшее в таком контексте. Напротив, постоянно подчеркивалось, что корона после краткого периода правления узурпатора наконец досталась законному наследнику престола, а следовательно, Вильгельм являлся королем не только де-факто, но и де-юре. О том, что герцог Нормандии является претендентом на английское наследство, было известно задолго до 1066 года, что придавало доводам его сторонников дополнительный вес. Общественное мнение современников было, скорее всего, на его стороне. Достигнутые им в период между 1066-м и 1087 годами успехи не в последнюю очередь объясняются именно этим.

Система доказательств, использованная для подтверждения легитимности королевской власти Вильгельма Завоевателя, весьма любопытна и заслуживает отдельного разговора. Самое, пожалуй, удивительное, что в ней на первый план выдвигались потомственные права, то есть подчеркивалось, что Вильгельм являлся наследником по праву крови. С точки зрения Вильгельма Пуатьеского, доказательством этого было то, что матерью Эдуарда Исповедника была Эмма, дочь нормандского герцога Ричарда I. Довод довольно слабый, но тогда, видимо, он выглядел убедительнее, чем в наши дни. Дело в том, что, хотя передача королевского титула в англосаксонской династии базировалась на потомственном принципе, наследником королевства считалась вся семья, а не кто-то персонально. Право на трон любого из принцев было настолько же слабым, насколько оно было незыблемым у королевской семьи в целом. Однако обязательным условием наследования короны была принадлежность к королевскому роду. И с этой точки зрения претензии Вильгельма выглядели довольно неубедительно. Понимая это, он старался избегать любых формулировок, которые указывали бы на степень его родства с английской правящей династией, основателем которой считался сам Один. Очевидно, что именно с этим связано изъятие фразы «и права отцов, как наследник, примешь» из славословий, произносимых на церемонии коронации. Это же отражено и в документах, подписанных им в первый период правления. В хартии, составленной между 1066-м и 1070 годами, новый король, подтверждая права английского аббатства Сент-Эдмунд, указывает, что они были предоставлены этому монастырю его «родственником» Эдуардом Исповедником. В хартии, в это же время выданной монастырю Жюмьеж, он даже использует титул, характерный для Восточной Римской империи: «Я, Вильгельм, герцог Нормандии, ставший по праву наследства басилевсом Англии…»

Во всех ранних монархиях, в которых власть принадлежала правящему дому, должны были выработаться традиции, позволявшие передавать наследственные права королевского семейства в целом одному из его представителей. В англосаксонской Британии, для того чтобы монарх считался абсолютно легитимным, требовалось, как минимум, два условия: во-первых, он должен был быть назван наследником предыдущим королем, во-вторых, признан в качестве сеньора другими представителями семьи и высшими феодалами королевства. Церемония признания заключалась в подтверждении взаимных прав и обязанностей и завершалась принесением вассальной клятвы на верность королю. Естественно, все это относилось и к Вильгельму, и надо признать, что при переходе власти к нему были соблюдены оба условия.

Нет сомнений в том, что примерно в 1051 году король Эдуард объявил его своим наследником. Правда, вопрос о том, не отменил ли позднее Исповедник свое решение, остается открытым. Современников тех событий он не мог не волновать. Как уже отмечалось, в течение нескольких лет после смерти короля Эдуарда ходили упорные слухи, что он передал права на английскую корону Гарольду Годвинсону, и, вполне вероятно, они не были лишены оснований. Другое дело, насколько законной была эта передача. Умирающий король в свои последние дни фактически находился в изоляции, и тем немногочисленным лицам, которые имели к нему доступ в этот момент, нетрудно было вынудить его пересмотреть завещание. Но для людей той эпохи было важно даже не действие по принуждению, а то, что наследником был назначен человек, не имевший никакого отношения к королевскому роду, который к тому же нарушил ранее взятые обязательства перед Вильгельмом. Неизвестно, знал ли Вильгельм о произошедшем 5 января 1066 года у постели умирающего Эдуарда Исповедника, но он всегда настаивал, что является единственным законным преемником умершего короля.

Необходимость подтверждать клятвой взаимных обязательств отношения с будущими подданными делало положение Вильгельма несколько двусмысленным. То, что это было проделано в Беркхамстеде, когда его признали королем его нормандские вассалы, выглядело вполне естественно. С англичанами было сложнее. Ритуал взаимного признания Вильгельму предстояло пройти с людьми, которых он совсем недавно победил в кровавом сражении. Как бы то ни было, как в Беркхамстеде, так и в Баркинге английские магнаты дали обет верности новому королю, а тот, в свою очередь, торжественно пообещал быть им справедливым правителем. В принципе торжественное обещание Вильгельма, хотя и с некоторой натяжкой, можно сравнить с клятвой, данной между 940-м и 946 годами королем Эдмундом. Таким образом, здесь английские традиции также были соблюдены. Причем взаимное признание было продублировано на церемонии коронации, когда прелаты вопросили о том, принимают ли присутствующие нового короля, а Вильгельм произнес королевскую клятву. Источники особо подчеркивают, что это была та же клятва, которую с X века давали во время коронации его предшественники, и об этом знали все.

Признание королевского достоинства Вильгельма зависело не только от соответствия процедуры передачи власти английским традициям, но и от позиции церкви. В этом плане его коронация в 1066 году была еще важнее, поскольку полностью отвечала основной концепции политической теологии того времени. Дело в том, что в XI веке в Западной Европе превалировала идея «христо-центричного государства», согласно которой истинным правителем является Христос, а король рассматривался как его наместник на территории королевства. Так называемое «Аахенское Евангелие» утверждает, например, что император Оттон II был ближе к Царю Небесному, чем любой другой из смертных. Конрада II называли «викарием Христа на Земле». Естественно, что подобные воззрения, зародившиеся во времена Карла Великого, поддерживались императорами. Во Франции также постоянно подчеркивался сакральный характер королевской власти. Считалось, что Каролинги правили там «по благословению Господа», и благословение это перешло к сменившим их Капетингам. Вильгельм, меняя титул «dux» (герцог) на «rex», претендовал на нечто подобное, и это должно было повысить его авторитет среди европейских правителей.

Для Англии признание сакрального характера власти монарха имело большее значение, чем где бы то ни было. Ведь, обретая королевский титул, Вильгельм становился наследником Эдуарда Исповедника, священный характер власти которого признавался с самого начала его правления. Уже во время коронации Эдуарда было провозглашено, что он становится королем «с благословения Господа и по праву родства», а его корона описывалась как «венец царства Христа». Даже отсутствие сына-наследника было обращено ему на пользу, поскольку утверждалось, что Господь дает ему возможность самому выбрать кандидатуру. Кроме того, Эдуард «был чудесным образом избран королем Англии еще до своего рождения и взошел на трон по воле не людей, а самого Бога». Самое интересное, что все эти утверждения не были простой риторикой. Они действительно отражали специфику восприятия монаршей особы, характерную для середины XI века. Довольно скоро оно претерпело существенные изменения. Но в 1066 году, получая корону Англии, Вильгельм претендовал на особые отношения не только с людьми, но и с Богом.

В соответствии с представлениями XI века монархи настолько отличались от всех прочих людей, что даже были способны творить чудеса. Многие хронисты утверждают, например, что Роберт II Французский обладал даром чудесным образом исцелять людей. В «Житии Эдуарда Исповедника» приводятся факты, свидетельствующие о его сверхъестественных способностях. Король Франции Филипп I, если верить хроникам, мог излечить золотуху наложением рук. Аналогичный дар приписывается Генриху I Английскому. Представления о природе этих чудесных дарований были неоднозначны. Ученые мужи XII века склонялись к мнению, что способность Людовика VI лечить прикосновением являлась наследственным даром королей Франции, который затем перешел к его французским и английским потомкам. Позже некоторые деятели церкви стали оспаривать то, что дар чудотворения передается вместе с короной. С их точки зрения, Роберт I и Эдуард Исповедник могли излечивать прикосновением не потому, что были королями, а благодаря святости их жизни. Но большинство людей того времени большой разницы в этих подходах не видело. Вильгельм Малмсберийский, который выражал наиболее распространенное в обществе мнение, недвусмысленно писал в 1125 году, что, став королем, Эдуард Исповедник обрел и дар чудесного исцеления.

Во времена Вильгельма Завоевателя королевский сан был окружен ореолом мистики и благоговения. Точно неизвестно, лечил ли он сам золотуху прикосновением руки, но то, что он пытался это делать, весьма вероятно. Ведь он царствовал сразу после Эдуарда Исповедника и непосредственно перед Генрихом I, которые обладали этой чудесной способностью. Окружающие могли верить и в чудодейственную силу прикосновения Вильгельма. Известен источник, который это косвенным образом подтверждает. Приехавший в 1059 году в Англию монах аббатства Сен-Бертин Госцелин составил к 1080 году жизнеописание святой Эдит, дочери короля Эдгара, которое посвятил Ланфранку. В этом труде он, в частности, рассказывает о чудесном исцелении настоятельницы Уилтонского монастыря Эльвивы, которая избавилась от золотухи, прикоснувшись сначала к гробнице короля, а затем к своим глазам. При этом он называет золотуху «королевской болезнью». Существует версия, что уже к концу правления Вильгельма вера в возможность излечения золотухи королевским прикосновением была отражена в языке, и болезнь в народе стали называть «королевской».

Вне зависимости от того, какое отношение имел Вильгельм к чудесным исцелениям, его королевское достоинство подтверждалось множеством символичных для религиозного сознания фактов. Получение им английской короны, вне всякого сомнения, должно было рассматриваться как дар Господа. Ведь поход через Ла-Манш был поддержан церковью, а битва при Гастингсе представлялась как священный поединок, победу в котором одержал тот, на чьей стороне был Господь. Наиболее полно эту идею развил Вильгельм Пуатьеский. И если его оценку еще можно объяснить симпатией к Вильгельму, то такого автора, как Идмер, в этом никак не заподозришь, а он комментирует битву при Гастингсе практически в том же ключе. По его словам, потери нормандцев были столь велики, что никто из присутствовавших на поле брани не сомневался в их поражении, однако «вмешались высшие силы». Из этого Идмер делает вывод, что победа Вильгельма при Гастингсе была «чудом, ниспосланным Богом» и совершил его Господь, поскольку «не хотел, чтобы клятвоотступничество Гарольда осталось безнаказанным». Подобная точка зрения, безусловно, с самого начала получила одобрение и поддержку Вильгельма и его окружения. Уже в хартии, данной в 1067 году Питерсбороу, он именуется «королем Англии по воле Божьей». То, что своим королевским достоинством Вильгельм обязан прежде всего таинственному вмешательству Господа, подчеркивалось на всем протяжении его правления.

Особое значение имело то, что в 1066 году Завоеватель во время коронации был помазан на царство. Помазание подчеркивало сакральную природу королевской власти и закрепляло положение его и его потомков. Этой процедуре подвергались только короли и священники. Церемония вступления восшествия на герцогский престол Нормандии этот обряд не предусматривала. Вильгельм, пройдя через это таинство, в глазах современников стал выше любого из своих предков. Естественно, это не могло не быть замечено летописцами. Англосаксонские хронисты ограничиваются упоминанием о том, что власть Вильгельма был освящена. Однако Идмер подчеркивает, что новый король был именно помазан на царство. На это же обращает внимание и Вильгельм Пуатьеский, добавляя, что помазание было совершено прелатом безупречной репутации. Но самую точную информацию дал Вильгельм Жюмьежский. «Вильгельм, — пишет он, — был не только признан нормандскими и английскими магнатами и не только коронован королевской диадемой, но также помазан священным елеем епископами королевства». Свершив над Вильгельмом одно из священных таинств, церковь признала смену английской правящей династии.

В XI веке помазание было одним из необходимых обрядов при вступлении на престол любого нового короля. Но для Вильгельма оно имело особое значение, поскольку он не являлся прямым потомком прежде царствовавших монархов. А согласно господствовавшей тогда церковной доктрине, смена династии могла происходить только в исключительных случаях и, соответственно, это требовало специального благословения церкви. Такая установка была сформулирована еще в VIII веке во время коронации Пипина Короткого. Именно тогда папа Захарий провозгласил, что лучше, если королем будет тот, кому уже дана реальная власть, чем тот, который такой властью не обладает. Кстати, это объясняет позицию церкви по отношению к Хильдерику III и Эдгару Этелингу. Хронист Адемер из Шато объяснял переход трона Франции к Гуго Капету исключительными обстоятельствами и высшей волей, к его коронации папа Григорий VII практически дословно применил формулировку Захарии. Но в любом случае по представлениям того времени смена королевской династии могла произойти только с санкции церкви. Это условие было выполнено, когда Вильгельм Завоеватель во время коронации прошел таинство помазания.

Необходимо отметить, что смысл обряда помазания не был четко определен, что позволяло трактовать его по-разному. Можно выделить две основные точки зрения. Согласно первой, помазание — акт официального церковного подтверждения священных прав на власть над подданными. Согласно второй, помазание — источник этих прав. Помазание выделяло короля из всех прочих мирян и даже придавало ему некую сакральную силу. Но если монарх обретал особые права исключительно благодаря помазанию, он находился в определенной зависимости от клира, который, собственно, и проводил данный обряд. Дискуссия началась уже при жизни Вильгельма и завершилась известным «спором об инвеституре». Такого рода разногласия заметно осложнили отношения церковных и светских владык в Западной Европе.

В ходе спора об инвеституре представители клира, озабоченные вмешательством светских владык в дела церкви, отрицали, что помазание на царство является священным таинством, приобщившись к которому король становится пастырем своим подданным. Официальная позиция папской курии по этому вопросу была сформулирована только при папе Иннокентии III. Однако большая часть аргументов в пользу этой точки зрения были высказаны еще в XI веке так называемыми гилдебрандинскими авторами. Низведение к минимуму сакрального значения обряда помазания явно просматривается в претензиях папы Григория VII на право смещать коронованных королей. Неудивительно, что в XII веке при проведении канонической регламентации церковных таинств помазание на царство, в отличие от помазания на священный сан, в их число не вошло. Дальнейшее развитие тенденции проявилось в постоянных попытках лишить обряд сакрального смысла и свести его значение к простой формальности. Это было бесспорным свидетельством того, что в церкви все большую популярность обретали настроения, оппозиционные утверждению о том, что король являлся не только светским, но и духовным владыкой. Особенно это стало заметно в XII веке, когда они стали оказывать непосредственное влияние на политическую ситуацию в Западной Европе. Но их появление и распространение относится к более раннему периоду.

Навряд ли подобные идеи имели много сторонников в Англии времен правления короля Вильгельма. Именно нормандские теологи прославились в Европе наиболее последовательной и аргументированной защитой концепции «король-священник». Работая над своими сочинениями, они, несомненно, подразумевали состояние дел в англо-нормандском королевстве. В таком контексте вызывает особый интерес так называемый трактат нормандского «Анонима из Йорка». Сейчас практически доказано, что он был составлен в конце XI века в Руане и его автором, скорее всего, был Вильгельм БонАми, ставший с одобрения Завоевателя в 1079 году архиепископом Руанским. В этом трактате королевская власть превозносится до небес почти в буквальном смысле. Помазание (что подчеркивается особо) таинственным образом преобразует человека, поскольку этот обряд приобщает его к пастырскому служению во имя Христа, придает его личности священный характер. Более того, власть помазанника становится отражением власти самого Бога. Конечно, следует учитывать, что написан этот трактат был во время спора об инвеституре и многие его положения можно объяснить полемическим задором. Однако есть все основания полагать, что содержание трактата «Анонима из Йорка» в целом соответствовало отношению к королевской власти, которое было характерно для Англии еще до завоевания, а в период правления Эдуарда Исповедника особенно. Вполне естественно предположить, что традиционное отношение к королевской власти было перенесено и на герцога Нормандии, когда в 1066 году он стал английским королем, и чувство религиозного обожания нового монарха распространилось на обе части его владений. Известно, например, что Ланфранку однажды даже пришлось утихомиривать некоего монаха, который, увидев Вильгельма во всем великолепии королевского облачения, начал кричать: «В нем я зрю самого Бога!»

Конечно, невозможно оценить, сколь велик был вклад подобных настроений в становление власти Вильгельма, но то, что они способствовали усилению его позиций, не вызывает сомнений. Такого рода традиции должны были способствовать консолидации английского общества на начальном этапе его правления, и новый король не замедлил воспользоваться этим на практике. Добившись официального признания своего королевского статуса, он сразу же начал действовать именно как король Англии. Сохранилось множество королевских хартий, составленных вскоре после коронации. Наиболее известен акт о пожалованиях городу Лондону, однако ряд аналогичных документов касается и церковных владений. Новые земельные участки получили аббатства Вестминстер и Чертси, монастырь Святого Августина в Кентербери, епископ Уэльса Гизо и аббат гробницы Святого Эдмунда Болдуин. Не трудно заметить, что все пожалования произведены в Южной Англии, пределами которой ограничивалась власть нового короля в то время. Все документы были составлены таким образом, чтобы подчеркнуть прямую связь новой власти с Эдуардом Исповедником. Правление же Гарольда Годвинсона рассматривалось как период междуцарствия. Завоеватель подчеркивал, что он следующий после Исповедника законный монарх Англии, на полном основании и с благословения церкви унаследовавший королевские права древней англосаксонской династии.

Стремление сохранить особое отношение к королевской власти должно было отразиться на той позиции, которую занял Вильгельм в обстановке, характеризовавшейся нарастанием противоречий между светской и церковной властью. Многие его предшественники правили Англией «по милости Божьей». Большинство из них, в том числе Эдуард Исповедник, занимались проблемами, связанными с церковным управлением, и один был признан «добрым пастырем», имевшим священную власть над верующими королевства. Во время коронации 1066 года вновь молились о том, чтобы новый король-нормандец заботился и укреплял «доверенную ему церковь королевства англосаксов, служа ей надежным щитом от всех врагов видимых и невидимых». Это была декларация верности традиционной роли короля. Он становился наследником всех религиозных полномочий старой королевской династии. Причем полномочия эти могли быть распространены и за пределы его королевства, поскольку прелаты Кентербери издавна претендовали на лидирующую роль во всей «ecclesia Anglia», а этот термин подразумевал не только оба английских архиепископства — Йорк и Кентербери, но также епархии Шотландии и Уэльса. Великий король Вильгельм и великий архиепископ Ланфранк были единомышленниками в своем стремлении к объединению английской церкви. Совпадали их взгляды и на более широкий круг проблем. Им удалось найти достойный ответ набиравшим силу в Европе идеям, которые минимизировали сакральную составляющую королевской власти и требовали полной свободы церкви от вмешательства светской власти. Доказывая, что христоцентричная монархия подразумевает контроль короля над церковью во всех его владениях, они на практике сумели применить эту теологическую концепцию.

Коронация Вильгельма вызвала широкий резонанс не только в Англии, но и в Нормандии. Став монархом, Завоеватель занял самое высокое место в феодальной иерархии. Теперь даже знатнейшие нормандские магнаты не могли претендовать на равенство с ним. Более того, в результате завоевания Англии изменилась сама социальная структура герцогства, а значение верховного правителя в ней увеличилось. Коронация имела огромное значение для престижа Вильгельма. До него ни один из герцогов Нормандии не был помазанником Божьим. Ни одного из правителей Нормандии не славословили пением «Laudes Regiae». И никогда прежде герцоги Нормандии не могли быть упомянуты по имени во время канонической мессы, как это было теперь, когда Вильгельм стал королем. Он сумел поднять правящую нормандскую династию на максимально достижимую в Средние века высоту, и в глазах нормандцев это выглядело почти чудом.

Была и еще одна немаловажная причина, позволяющая считать обретение Вильгельмом королевского сана событием, значение которого выходило за рамки истории Англии и Нормандии. Дело в том, что поход в Англию был не единственной военной кампанией тех бурных десятилетий, которая получила благословение церкви. Идею священной войны нормандцы с успехом использовали и в ряде других случаев. В 1062–1063 годах папа Александр II благословил нормандских рыцарей на участие в войне в Сицилии и вручил им свое знамя. В 1064 году нормандцы отличились в крестовом походе на Барбастро. В 1066 году уже сам Вильгельм сражался в Суссексе под папским знаменем и со священной реликвией на шее. А в 1068 году, как сообщает Вильгельм Пуатьеский, нормандские рыцари Россель Бельюльский и Роже Криспин сражались в рядах воинов Восточной Римской империи против турок. В 1070 году под Виндзором Вильгельм вновь напомнил своим воинам о религиозном характере их миссии, а год спустя император пригласил нормандских рыцарей в священный поход. В 1072 году, когда Вильгельм проводил военную операцию в Шотландии, нормандец Роже, сын Танкреда, выбил сарацин из Палермо. И хотя Роже руководствовался не только религиозными мотивами, освобождение нормандцами Сицилии явилось одной из важнейших побед, одержанных в XI веке христианами над мусульманами. Все это были события очень близкие по времени и по духу, и совершены они были людьми, которые доводились друг другу братьями и кузенами. Этих нормандцев, связанных кровным родством, побуждали к действию одни и те же общественные и военные цели. Теперь они могли чувствовать себя победителями. Их успехи, достигнутые в своеобразных Крестовых походах в разные земли, как бы получали официальное признание — герцог Нормандии стал помазанным на царство монархом.

Дополнительные сведения о том, насколько сильно эти установки влияли на сознание, можно получить из религиозных и литературных произведений того времени. Завоевание Англии стало одним из тех поразивших воображение современников событий, которые вдохновили автора или авторов знаменитой «Песни о Роланде», написанной, скорее всего, в конце XI века, во всяком случае не позже 1124 года. Это произведение пронизано идеями священной войны и богоизбранности монарха, который является не только светским владыкой, но и пастырем. Конечно же в ней представлен не реальный монарх Карл Великий, а собирательный образ короля. Это человек сверхъестественного возраста и сверхъестественной святости. В сновидениях ему является архангел Гавриил, а во время битвы его сопровождают ангелы. И он, безусловно, не только король, но и священник. Он дает пастырские благословения, подписывается крестом. Он даже отпускает грехи, что вправе делать только обладатель церковного сана. Весьма вероятно, что ранние варианты «Песни о Роланде» были сочинены под непосредственным влиянием нормандских Крестовых походов. Но если это и не так, их авторы были приверженцами идеи священной войны, которую нормандцы стали воплощать одними из первых, и концепции христоцентричной монархии, которую пытался претворить в жизнь Вильгельм Завоеватель. Это должно было воздействовать на современников. Исследователей более позднего времени поражало, насколько созвучны по смыслу тексты «Песни о Роланде» и трактата «Руанского (или Йоркского) Анонима», явно написанного нормандцем. Взгляды авторов этих произведений на природу и сущность королевской власти совершенно идентичны.

О том, что подобные идеи переносились непосредственно на Вильгельма, свидетельствуют изменения в литании «Laudes Regiae», которая, возможно, уже пелась на его коронации и наверняка — во время торжественных богослужений, где он присутствовал в полном королевском облачении. Достоверно известно, что к 1068 году в нее входила просьба к Богу «даровать долгую жизнь и благоденствие всем лордам Англии и всему христианскому воинству». Молитва за «христианское воинство» полностью совпадает с той, что приведена в раннем тексте «Песни о Роланде». Поэтому вероятно, что само словосочетание было занесено в Англию нормандцами. То, что их появление в литании связано с событиями 1066 года, косвенно подтверждается и дальнейшей историей «Laudes Regiae» в Англии. Эта литания пелась в честь английского короля, как минимум, до начала XIII века, однако уже в середине XII века фраза «всему христианскому воинству» была заменена на «всему английскому воинству». Таким образом, отношение к нормандскому походу в Англию как к Крестовому было признано не совсем каноническим, однако это лишь подчеркивает, насколько во времена Вильгельма было сильным ощущение, что он являлся именно таковым.

Новый ракурс позволяет нам взглянуть на коронацию Вильгельма как на событие, оказавшее влияние не только на Нормандию, но и на нормандский мир в целом. К концу XI века нормандский мир не был фантомом, а имел вполне конкретное наполнение. Он существовал и был един, как никогда. Нормандские прелаты, такие, как Жофрей Котанский или Одо Байеский, получали пожертвования от своих родственников из Италии и строили на эти средства великолепные соборы на родине. Нормандский вариант «Laudes Regiae», с которым англичане познакомились после 1066 года, дошел до Апулии и стал впоследствии основой литаний, произносившихся в монастырях Сицилии. Не случайно Руан вскоре стал рассматриваться некоторыми как столица новой империи — второй Рим. Ведь оттуда, указывали сторонники этой точки зрения, вышли те нормандцы, которые покорили так много земель. Эта точка зрения была сформулирована к середине XII века, но зародилась она гораздо раньше. Хронисты утверждают, что Завоеватель «черпал мужество в подвигах Роберта Гвискара», и подчеркивают, что воины, пришедшие с ним в Англию, принадлежали к тому же народу, который стал хозяином Апулии, покорил Сицилию, сражался у Константинополя и наводил ужас на мусульман в подходах к «Вавилону». Нормандский мир тогда был реальностью. Его представители гордились своей христианской миссией и силой своего оружия. К 1072 году их влияние ощущалось повсюду — от Абернети до Сиракуз, от Барбастро до Византии, от Британии до Таврии. В этом рассеянном на огромном пространстве, но скрепленном множеством невидимых связей сообществе Вильгельм Завоеватель играл специфическую роль. Он был единственным нормандцем, носившим титул rex и правившим «милостью Божьей». Он имел право требовать уважительного отношения к себе, и его авторитет в нормандском мире был непререкаем.

Это объясняет, почему коронация была так важна и для Нормандии, и для всего нормандского мира. Вильгельм получил возможность, опираясь на английские традиции, претендовать на роль основателя нового «христоцентричного» королевства. Борьба за единство государства, таким образом, становилась понятной для жителей обеих его частей. От английских подданных он, как законный наследник их древних королей, мог требовать лояльности. Для нормандцев он был герцогом, сумевшим возвыситься до королевского престола и тем самым возвысить их родину.

Сам термин «англо-нормандское королевство» обозначает государство, включающее в себя территории, расположенные по обе стороны Ла-Манша, которые с 1066-го по 1087 год были объединены под властью короля Вильгельма. Это определение верно. Но, пользуясь им, не следует забывать об определенной специфике данного государственного образования. В глазах своих английских подданных Вильгельм был прежде всего королем англичан. Нормандцы как до, так и после 1066 года считали его своим герцогом. В официальных документах периода 1066–1087 годов использовались оба титула. Правда, во всех хартиях Вильгельма сначала называли королем, а затем герцогом, но то, что обязательно вписывались оба титула, говорит о наличии веских причин для этого. Судя по всему, это было связано с политическими проблемами, которые заявили о себе сразу после смерти Вильгельма, когда королевство распалось. Только через девятнадцать лет одному из сыновей Завоевателя удалось вновь объединить его под своей властью.

Тем не менее, королевство было реальным государством с единой внутренней и внешней политикой. Герцог Вильгельм II Нормандский одновременно являлся и королем Англии Вильгельмом I. Герцогство, соответственно, находилось под властью короля, и его позиции в Нормандии были не менее сильны, чем в Англии. Его дворы в обеих частях королевства состояли практически из одних и тех же лиц. Его королевская власть была освящена церковью, и он принимал активное участие как в английских, так нормандских церковных соборах. Правящая прослойка королевства была объединена общностью целей и родственными связями. Король являлся единовластным правителем, который опирался на состоящий в основном из нормандских аристократов административный аппарат, полностью контролировавший обе части государства. Нормандия и Англия в этот период самым непосредственным образом влияли друг на друга, и происходящими переменами обе страны были обязаны герцогу, который стал королем и использовал это для новых свершений. Коронация Вильгельма в 1066 году предопределила специфические черты государства, которым он правил, и оказала непосредственное влияние на многие события последующей истории.

Глава 11

Государственная система

Коронация Вильгельма Завоевателя ознаменовала начало созидательного периода в истории Англии и Нормандии. Предстояло произвести важные изменения в обеих частях объединенного королевства. Англия требовала первоочередного внимания. Нормандцы получили возможность влиять на все происходившие там процессы непосредственно через короля. Вильгельм уже имел богатый опыт решения сложных политических проблем, который он постарался распространить и на свои новые владения. Основу его могущества составляли новая феодальная знать и поддержка церкви. Было бы вполне естественным предположить, что в Англии реформы в первую очередь затронут именно эти социальные слои. Но опыт Вильгельма подсказывал и другое. Добиться доминирующего положения в Нормандии ему помогло умелое использование традиций, существовавших в герцогстве задолго до него. Став королем Англии, он избрал тот же путь: с максимальной для себя выгодой воспользовался монархическими традициями и институтами власти, которые уже существовали в завоеванном королевстве. Это способствовало смягчению воздействия завоевателей на Англию. Король-нормандец сам старался подогнать нормандские обычаи под английские традиции.

Еще одним последствием политического объединения Нормандии и Англии под властью Вильгельма Завоевателя стало радикальное изменение структуры правящих элит обеих стран. Доминирующую роль на обоих берегах Ла-Манша стала играть нормандская аристократия. Это был процесс, который привел к далекоидущим последствиям. В Нормандии он проявился тем, что новая феодальная аристократия приобрела невиданные богатства и одновременно ее обязанности по отношению к герцогу, ставшему королем, приобрели более четкий характер. Для Англии это время было связано с уничтожением старой знати и замены ее новой «заморской» аристократией. Это было самым грандиозным социальным изменением, произошедшим во время правления Вильгельма Завоевателя, причем в значительной степени под его непосредственным руководством.

Судьба старой английской знати — одна из самых трагических страниц истории XI века, документально подтвержденной массой достоверных источников. Три великие битвы 1066 года отозвались погребальным звоном по всей Англии, а те английские аристократы, которые не погибли у Фулфорда, Стэмфордского моста или при Гастингсе, чувствовали себя безнадежно проигравшими. Их будущее было туманно и не обещало ничего хорошего. Коронация Вильгельма внесла неопределенность в положение английских феодалов, и по прошествии времени оно только ухудшалось. Поначалу новый король пытался использовать чиновников прежней администрации и даже приблизил ко двору графов Эдвина, Моркара и Уолтофа. Однако вскоре эти английские магнаты исчезли с политической сцены, и события 1068–1071 годов обернулись новыми бедствиями для тех, кто их поддерживал. В результате войн раннего периода правления Вильгельма старая английская знать понесла очень серьезные потери. Многие погибли. Поместья были повсеместно разорены. Что еще хуже, Завоеватель отказался от прежней политики компромиссов, рассчитанной на привлечение английской аристократии. Представители некогда влиятельных родов в массовом порядке покидали родину. В поисках лучшей доли они уезжали в Шотландию, Фландрию, даже в Византию. А их оставшиеся в Англии родственники, лишенные власти и потерявшие значительную часть богатств, оказались бессильны перед новыми хозяевами страны, которые стали их стремительно вытеснять. Крушение старой элиты было полным и необратимым. В «Книге Судного Дня», содержащей записи обо всех имевшихся в 1086 году собственниках крупных земельных владений, английские имена крайне редки. Согласно подсчетам современных исследователей, английским феодалам к концу правления Вильгельма Завоевателя принадлежало не более 8 процентов земель их страны. Таким образом, их экономические позиции были окончательно подорваны.

Вытеснившая прежних английских владетелей новая аристократия состояла в основном из нормандцев, но не только. В поход через Ла-Манш с Завоевателем отправилось, как известно, немало уроженцев других земель, и некоторые из них решили обосноваться в стране, которую помогли покорить. Среди тех, кто получил земли в Англии, было довольно много выходцев из региона, расположенного к востоку от Нормандии, чистокровных фламандцев или подданных графа Фландрии. Например, несмотря на участие графа Юстаса Булонского в мятеже 1067 года, члены его семейства закрепились в Англии, и их примеру последовали менее знатные булонские феодалы. Выходцы из Фландрии являлись весьма заметной группой в составе новой английской знати. Любопытным подтверждением этого является охранная грамота на земельные владения, выданная незадолго до начала 1069 года королем Вильгельмом архиепископу Йорка Алдреду. Она написана нарочито простым языком и адресована «всем нормандцам, фламандцам и англичанам».

Еще больше, чем выходцев из Фландрии, в рядах новой английской аристократии было бретонцев. Самыми значительными фигурами среди них являлись, конечно, сыновья графа Удо Пентиеврского. Один из них, Бриан, стал владельцем обширного земельного надела на юго-востоке и, возможно, графом Корнуолла. Его печатью засвидетельствована составленная в 1069 году Вильгельмом Завоевателем грамота о собственности города Эксетер. В том же году Бриан участвовал в отражении нападения сыновей Гарольда. Однако его пребывание в Англии было недолгим, поскольку известно, что в Корнуолле его вскоре сменил граф Мортеня Роберт. Основу английских владений этой бретонской семьи суждено было заложить не Бриану, а его брату Алану I, прозванному Рыжим. Алан, который командовал бретонским отрядом в битве при Гастингсе, впоследствии стал одним из ближайших помощников Завоевателя, получил более четырехсот земельных наделов в одиннадцати английских ширах (округах). Ему принадлежали огромные поместья в Йоркшире, Линкольншире, Восточной Англии и на юго-западе страны. В Ричмонде он построил большой замок, который позволял контролировать долину реки Свейл, и дал название новому баронству. Когда «благородный барон Ричмонд» в 1093 году умер, все эти земли унаследовали его братья Алан II (Черный) и Стефен. Последнему удалось объединить бретонские и английские владения семьи.

Столь крупные пожалования представителям младшей ветви правящего дома Бретани свидетельствуют о том, что бретонцы были одним из важнейших элементов в структуре новой феодальной знати Англии. На влиятельность бретонцев указывают и постоянные упоминания в источниках того времени Ральфа Гаэльского как графа Норфолка, хотя само это графство тогда особого значения не имело и было скорее широм. Земли Ричмонда также были переданы в награду за службу бретонцам, многие из которых принадлежали к весьма знатным фамилиям. Бретонец Джудаэль Тотнеский в 1086 году стал владетелем большого земельного надела на юго-востоке Англии, его соотечественники Огер Бретонец, Альфред Линкольнский и Удо, сын Спиревика, обосновались в Линкольншире, а Эссекс и Тихель Хеллеанский дали свои имена целым районам Гелионс Бамстеда, переданным им в бессрочное владение. Следует отметить, что при жизни Вильгельма Завоевателя бретонцы оставались обособленной группой новой английской знати, до конца с ней не ассимилировавшейся, и это представляло определенную проблему. Многие из них, как отмечалось выше, поддержали выступление Ральфа де Гаэля и, естественно, подверглись наказанию после подавления мятежа. Весьма вероятно, что замена графа Бриона в Корнуолле графом Робертом Мортеньским связана именно с этим.

Сколь бы ни велико было влияние выходцев из Фландрии и Бретани, основу новой правящей прослойки, сформированной в Англии при короле Вильгельме, составили представители тех феодальных семейств, которые возвысились в первой половине XI века в самой Нормандии. Именно они получили самые крупные земельные пожалования. Согласно «Книге Судного Дня», примерно пятая часть земель Англии была собственностью самого короля, четвертую их часть составляли владения церкви и почти половина была передана ближайшим соратникам Вильгельма Завоевателя. Они и составили самую мощную группу новой английской аристократии, которая, впрочем, была малочисленной. Вышесказанному это отнюдь не противоречит. Тех, кто получил от Вильгельма Завоевателя земельные владения в Англии, действительно было очень много, и эта новая аристократия была по своему составу действительно многонациональной. Но доминирующую роль в ней занимали всего несколько знатнейших феодалов, что очень четко отражено в «Книге Судного Дня». Так, почти половина земель, переданных Вильгельмом своим соратникам, досталась всего одиннадцати магнатам: Одо, епископу Байе и графу Кента, Роберту, графу Мортеня, Вильгельму фиц Осберну, Роже Монтгомери, Вильгельму Вареннскому, виконту Авранша Гуго, сыну Ричарда, Юстасу, графу Булонскому, графу Алану Рыжему, Ричарду, сыну графа Жильбера Брионского, Жофрею, епископу Котанса, который стал владетелем богатейшего баронства Англии, и Жофрею из Монневиля в Бессене. Список весьма примечателен. Все входящие в него, кроме Юстаса Булонского и Алана Рыжего, были нормандцами, и все, за исключением Жофрея Монневильского и того же графа Алана, сыграли заметную роль в истории герцогства 1040–1066 годов. Теперь им принадлежала почти четверть Англии.

Довольно близко к этой группе по своим значимости и богатству примыкало еще несколько лиц. Огромные земельные наделы были пожалованы Вильгельмом представителям владетельных семейств Эврё и О, а также Роже Биготу из Кальвадоса, Роберту Малету из Гавра, Гуго Грандмеснилскому, сыновьям Роже Бомонского Роберту и Генри. К этим именам, безусловно, следует добавить Вальтера Жиффара из Лонгьювильсюр-Си, Гуго Монфор-сюр-Рильского и Ральфа III Тоснийского. Можно было бы упомянуть и другие известные из истории Англии и Европы семьи, основу богатств которых составили земли, полученные в награду за участие в походе Вильгельма Завоевателя. Но и тогда список крупнейших магнатов Англии не будет очень длинным. Согласно «Книге Судного Дня», во время переписи в стране имелось менее 180 имений, стоимость которых превышала 100 тысяч фунтов стерлингов. Их владельцами были представители нескольких знатнейших семейств. Можно сказать, что политика, которую проводил Вильгельм Завоеватель в 1070–1087 годах в Англии, способствовала концентрации земельной собственности в руках небольшой группы влиятельных феодалов.

Взаимоотношения, сложившиеся между представителями этой группы новой аристократии в Нормандии, естественно, поддерживались и в Англии. Связи знатнейших семейств продолжали скрепляться брачными союзами. Не прервались и отношения новых английских магнатов с их нормандскими вассалами. В Англии ими была воспроизведена привычная система взаимосвязей с опорой на людей, которые были известны им до завоевательного похода. Это обстоятельство, на мой взгляд, заслуживает большего внимания, чем ему обычно уделяют. Самые крупные земельные владения, пожалованные нормандским феодалам Вильгельмом Завоевателем, состояли из множества поместий, разбросанных по всей Англии. Свои новые поместья владетели очень часто передавали в управление представителям тех же семейств, которые являлись их вассалами в Нормандии. Другими словами, основные вассалы того или иного магната могли находиться в разных ширах Англии на расстоянии многих миль друг от друга, но все они представляли семьи, которые в Нормандии жили по соседству. Так, в числе арендаторов Роберта Милета, зафиксированных в «Книге Судного Дня», основную часть составляют люди, прибывшие в Англию из Клавиля, Коллевиля, Контевиля и Эмаллевиля, находившихся неподалеку от центра семейных владений Милетов — Гранвиль-Сент-Онорин. Среди управляющих английскими поместьями Ричарда фиц Жильбера или его сына можно встретить массу выходцев из Абенона, Сен-Жермен-ле-Кампани, Кремоньера, Ферваркеза, Нассандреза и Виспьера, то есть из мест, расположенных вокруг Орбека — главного имения нормандского баронства фиц Жильбера. Подобных примеров множество. Прежние связи Монтгомери и Пантульфов, как уже отмечалось, были воспроизведены в английском Шропшире, а прежняя вассальная зависимость Клере от Тосни сохранилась и в Йоркшире. Представители семейства Клере до середины XII века распоряжались землями, которые при Завоевателе были переданы Беренжару де Тосни. Держателями английских поместий графа О Роберта были в основном семьи из Креиль-сюр-Мера, Флокеза, Норманвиля, Рикарвиля, Сент-Мюле, Месньереза и других районов, примыкающих к О.

Специфика распределения земельных пожалований, переданных нормандской аристократии в качестве награды за участие в походе, отражает продуманный курс Вильгельма на конструктивное государственное строительство. После завоевания Англии он в срочном порядке должен был решить две задачи, во многом противоположные по содержанию. С одной стороны, его соратники должны были получить награды достаточно большие, чтобы не считать себя обделенными, не затевать споров между собой. С другой — нельзя было допустить, чтобы в Англии и Нормандии появились люди, способные по силе и богатству соперничать с самим королем. От решения этой головоломки зависела жизнеспособность англо-нормандского королевства.

Тут вновь как нельзя кстати оказалось то, что в Англии Вильгельм был признан законным наследником светской и духовной власти Эдуарда Исповедника. Это позволило ему настаивать на том, что новые магнаты вместе с правами на земли своих английских предшественников получают и их обязанности. Как правило, владения нормандских лордов в каждом английском шире составлялись не из случайно нарезанных земель, а из наделов, принадлежавших до завоевания одному-двум английским феодалам. С точки зрения будущего это было весьма мудрой политикой. Крупные земельные пожалования, за редкими исключениями, не были сосредоточены в одном районе, а состояли из участков, расположенных в разных районах страны. Некоторые усматривают в этом политический расчет короля, другие считают, что все получалось само собой, поскольку пожалование земель было не единовременным актом, а производилось постепенно, по мере распространения власти Вильгельма на новые английские территории. Но масштабы «распыления поместий» несколько преувеличиваются. Ближайшие сподвижники Вильгельма получили пожалования в разных ширах Англии, и это было вполне естественным. Но при этом основные земельные владения любого из них вполне могли быть сосредоточены в одном конкретном регионе, где он становился самой влиятельной фигурой. Кроме того, разброс имений был свойствен Англии и до Нормандского завоевания. Известно, что во времена Эдуарда Исповедника владения многих знатнейших феодалов были так же рассеяны по стране, как впоследствии земли нормандских магнатов, и связано это было отнюдь не с волей монарха, а со сложившейся в стране системой родовых и арендных отношений. Кстати, благодаря этому обстоятельству новым владельцам было легче адаптироваться на новом месте: конфигурация самих земельных наделов практически не менялась, и новые лорды получали их от законного короля.

Спорные ситуации, которые неизбежно возникали при передаче земель, практически нигде не переросли в серьезные волнения. В подавляющем большинстве случаев представителям короля удавалось урегулировать их, доказав законность происходящего с точки зрения традиций английского права. Постоянное обращение к англосаксонским обычаям было характерно практически для всех крупных судебных разбирательств, происходивших в Англии при Вильгельме Завоевателе. К слову, в задачу составления «Книги Судного Дня» входило не только отражение социально-экономической ситуации, существовавшей в стране при Эдуарде Исповеднике, но и закрепление в качестве законных тех изменений, которые произошли в Англии после его смерти. Она стала документальным подтверждением того, что король Вильгельм правит страной опираясь на ее традиции, в строгом соответствии с которыми им было осуществлено и перераспределение земель. Складывалась парадоксальная ситуация: за двадцать лет новая элита полностью вытеснила старую, но все эти радикальные преобразования проводились под знаменем консерватизма и уважения к прошлому. Во многом благодаря этому Вильгельму удалось быстро осуществить перераспределение земель, не спровоцировав беспорядков в своем королевстве.

Для жизнеспособности объединенного государства было важно увязать процесс образования новой аристократии с усилением его военной мощи. Завоеватель, вне всякого сомнения, понимал это с самого начала. Крупные земельные владения в стратегически важных пунктах королевства практически сразу же были переданы тем представителям нормандской знати, которые своим возвышением и богатством были обязаны лично ему. Так, значительную часть земель Кента получил единоутробный брат короля Одо, земли вокруг пяти городов Суссекса — Гастингса, Превенси, Левиса, Арандела и Брамбера — были пожалованы графам О, Мортеня, Вильгельму Варенну, Роже Монтгомери и Вильгельму Бриузскому. Остров Уайт стал собственностью Вильгельма фиц Осберна, а Корнуолл после 1076 года перешел к графу Мортеня Роберту. Наконец, правителями крупнейших приграничных графств Херефорд, Шрусбери и Честер стали Вильгельм фиц Осберн, Роже Монтгомери и виконт Авранша. Таким образом, наиболее важная со стратегической точки зрения часть страны от Кента до Честера была передана королем под ответственность своего единоутробного брата, Вильгельма фиц Осберна, Вильгельма Варенна, графа О, Роже Монтгомери и Гуго Авраншского. Это были люди, которые доказали свою преданность Вильгельму в Нормандии, а теперь стали крупнейшими землевладельцами Англии.

Еще большее значение имело то, что нормандские аристократы в Англии становились не абсолютными собственниками земли, а скорее королевскими арендаторами, что способствовало усилению роли монарха. Именно он распределял земельные владения, а феодалы получали их не как военную добычу, а как плату за службу королю. Каждый был обязан выставить определенное количество воинов, то есть выполнить вассальный долг службы — servetum debitus. Причем число солдат, которых должен был подготовить для королевской службы конкретный феодал, не было фиксированным, а оговаривалось исходя из размера находящейся в его распоряжении земельной собственности. Именно такую систему соглашений между королем и его вассалами, известную как военный феодализм, начал создавать Вильгельм после завоевания Англии. Есть основания полагать, что уже экспедиция в Шотландию 1072 года организовывалась по этому принципу.

Создание системы, при которой распоряжение земельной собственностью подразумевало исполнение четко зафиксированных обязанностей, является одним из самых значительных достижений Вильгельма Завоевателя. Он не только сумел сделать преданных ему людей самыми богатыми и влиятельными феодалами Англии, но и обратить процесс раздачи пожалований на пользу обороноспособности своего королевства. Исполнение новыми феодалами условий вассального долга гарантировало наличие армии из 3–4 тысяч воинов. А поскольку часть этих солдат предоставлялась несколькими надежными помощниками короля, то эффективность этой армии возрастала. Постоянно иметь под рукой боеспособное войско для Вильгельма Завоевателя было крайне необходимо, ведь на протяжении двух десятилетий ему приходилось почти непрерывно вести войны. По сути, англо-нормандское государство представляло собой военизированную организацию феодалов, в любой момент готовую к боевым действиям. Именно благодаря этому оно и смогло выжить в тех условиях.

То, как создавалась эта организация, во многом предопределило ее действенность. Условно можно выделить два этапа ее формирования. На первом этапе король регламентировал служебные обязанности, которые должны выполнять феодалы за пожалованные земли. Он начался сразу же после завоевания Англии и был напрямую связан с распределением земельных владений среди ближайших соратников Вильгельма. На втором этапе королевские вассалы начали искать наилучшие способы выполнения взятых на себя обязательств. Известно, что в ранний период развития англо-нормандского феодализма многие воины, выделенные для королевской армии, сами не имели земельных участков, а являлись наемными слугами крупных феодалов. Таковыми были, например, «пешие и конные солдаты», действия которых вызвали беспорядки у Вестминстера во время коронации Завоевателя. К данной группе принадлежали и нормандские наемники аббата Турстана, которые в 1083 году нагнали страху на монахов Глэстонбери, ворвавшись «в полном вооружении» в церковь аббатства. Это были опасные люди, склонные к непредсказуемым поступкам. Наемные воины Эльского аббатства в 1070 году опустошили его окрестности, а действия кнехтов епископа Даремского Уокера стали поводом для волнений, вспыхнувших в 1080 году на севере страны. Эти наемные воины в период между 1066-м и 1072 годами представляли один из самых нестабильных социальных элементов Англии. Вполне естественно, что, как только опасность неожиданного нападения на владения новых магнатов начала снижаться, стало резко сокращаться и число их наемников. Крупные отряды кнехтов сохранились лишь в Линкольншире и в Восточной Англии, которые жили под постоянной угрозой атаки со стороны Шотландии. Король прекрасно понимал, какую опасность представляют крупные отряды вооруженных наемников, и не поощрял стремления своих вассалов к их содержанию.

В результате в Англии начала развиваться более прогрессивная система, при которой крупные феодалы выделяли из своих земель ленные участки для лиц, направляемых ими на королевскую службу. Документы, относящиеся ко времени становления этой системы, редки и не так четко составлены, как хотелось бы. Но для нас в данном случае важно то, что некоторые из них явно относятся к XI веку. Наличие рыцарей, имеющих ленные владения, зафиксировано уже в «Книге Судного Дня», а к середине XII века такими рыцарями стали практически все английские воины. Каждый из них имел земельный участок, за пользование которым должен был исполнять оговоренные служебные обязанности и выплачивать определенные денежные суммы. Главными обязанностями были, естественно, военная служба или финансирование таковой, а также участие в деятельности двора своего лорда. Денежные платежи производились по принципу «феодального прецедента» — в определенных случаях субарендатор обязан был выплачивать лорду требуемые им суммы. Таким образом, примерно за сто лет нормандского владычества рыцари в Англии стали не просто людьми, несущими военную службу, но составили одну из групп привилегированного класса, распоряжавшегося земельными владениями.

Такая социальная структура, характерная для сформировавшегося феодального общества, в Англии XI века еще окончательно не сложилась. Но само ее создание связано с реорганизацией системы формирования вооруженных сил королевства, начавшейся при Вильгельме Завоевателе. Король поощрял процесс выделения ленных земель воинам и иногда сам выступал гарантом их соглашений с лордами. Но это был процесс, растянувшийся на долгие годы. Рыцари получали земли от случая к случаю, а «феодальные прецеденты» были регламентированы не ранее XII века. Во времена Завоевателя рыцарство представляло собой весьма неоднородную по имущественному и социальному статусу группу. Наряду с наемниками, продолжавшими охранять поместья многих крупных землевладельцев, в нее входили лица, которых источники того времени уже определяют как «рыцарей». Это были состоятельные, распоряжающиеся крупными имениями люди. Некоторые из них получили земельные участки непосредственно от короля, и по своему социальному положению они практически ничем не отличались от лордов. К таковым, видимо, следует отнести «избранных землевладельцев», которые в 1086 году на знаменитом собрании в Солсбери присягнули на верность королю.

Массу споров всегда вызывал вопрос о том, имелись или нет основные элементы военно-ленного феодализма в Англии до Нормандского завоевания или Завоеватель со своими соратниками создавал всю систему с нуля. До конца XIX века широкое распространение имела точка зрения, согласно которой король Вильгельм воспользовался опытом старой Англии, в которой имелось множество форм зависимых земельных владений, и приспособил их к новым условиям. Позже появилась школа, возглавляемая Дж. Х. Раундом, которого поддержал своим авторитетом и эрудицией сэр Фрэнк Стентон. Ее представители считают, что речь идет не о преемственности традиций, а о совершенно новом этапе развития социальной системы, который начался тогда, когда представитель знати мог получить земли только при условии признания своего воинского долга по отношению к тому, кто эти земли выделял. Данная версия подтверждается вескими аргументами. Большинство современных исследователей разделяют именно ее, полагая, что обнаружить признаки военного феодализма в англосаксонской Британии затруднительно и что основные составляющие этой системы были привнесены в Англию и начали там действовать на практике именно при Вильгельме Завоевателе. Совсем недавно этой концепции вновь был брошен вызов. Появилось сразу несколько статей, авторы которых доказывают, что свои основные черты англо-нормандский феодализм унаследовал от англосаксонской Британии. Углубление в детали сложнейших проблем, которые должны быть разрешены в ходе данной дискуссии, уведет нас от темы данной работы. Но некоторые спорные вопросы, имеющие непосредственное отношение к деятельности Вильгельма Завоевания, мы попробуем коротко и по возможности беспристрастно обозначить.

Очевидно, что долг службы и передача земель в ленное владение не обязательно связаны между собой хотя бы потому, что лены появились позже, чем понятие «servitia debita». И что бы там ни говорили, четкая регламентация обязанностей человека, получившего земельный участок, была введена в Англии только при ее первом нормандском короле, а за все время правления англосаксонской династии не обнаружено ни одного прецедента. Положение самого владельца ленного участка также вызывает вопросы. Типичным представителем военного сословия Англии времен Эдуарда Исповедника был тэн, а при Вильгельме Завоевателе — рыцарь. Положение рыцаря принципиальным образом отличалось от положения тэна. Это главный аргумент сторонников теорий, настаивающих на том, что военный феодализм утвердился в Англии в результате Нормандского завоевания. Именно к положению рыцаря, утверждают они, подходит понятие «тэн». Размеры его участка не были регламентированы, получая его, он брал на себя обязательство служить в войсках сеньора и становился конным воином. Он должен был готовиться к сражениям в составе кавалерийского отряда и иметь необходимое для этого снаряжение. Размеры поместья тэна обычно ограничивались пятью хайдами, отправляться на войну он был обязан не потому, что ему дали земельный участок, а потому, что имел ранг тэна. Наконец, сражались тэны, как правило, в пешем строю.

В целом с этим можно согласиться. Но насколько велико реальное значение перечисленных различий, сказать не берусь. Мнения специалистов на этот счет сегодня диаметрально противоположны, а сомневаться в компетентности кого-либо из них у меня нет оснований. Все же рискну предположить, что во времена Эдуарда Исповедника не каждый тэн стал бы отрицать, что земли, которыми он распоряжается, даны ему за службу. Напомню также, что, согласно вполне достоверному источнику, во владениях епископа Вустерского рыцарям были переданы участки площадью по пять хайдов, ранее принадлежащие местным тэнам. На мой взгляд, это заслуживает внимания. То, что нам известно об одном районе Англии, вполне могло практиковаться и в других. Но если это не так, есть основания полагать, что на практике в положении тэнов и рыцарей было гораздо меньше различий, чем в теоретических построениях их ученых потомков. В ряде источников времен Вильгельма Завоевателя один и тот же человек именуется то тэном, то рыцарем, а в некоторых крупных баронствах, появившихся после завоевания Англии, земли оставшихся на военной службе короля тэнов чередовались с примерно такими же по размеру участками нормандских феодалов.

Утверждение, что тэны сражались исключительно в пешем строю, а рыцари верхом, тоже не бесспорно. Действительно, в 1055 году граф Ральф Тимид нанес страшный урон херефордширским тэнам из-за того, что его воины сражались «по континентальной моде», то есть в конном строю. Правда и то, что нормандские рыцари в 1066 году специально привезли с собой лошадей, которых эффективно использовали в битве при Гастингсе. Однако известно и то, что в составе армии Гарольда Годвинсона конные воины были, и они отлично проявили себя под Стэмфордом. С другой стороны, нормандские рыцари далеко не всегда воевали в качестве кавалерии даже в битвах более позднего времени. Так, у Тинчебраи (1106) король Генрих приказал своим баронам сражаться в пешем строю, то же наблюдалось в сражении при Бремюле (1119), а в знаменитой Битве знамен даже тяжеловооруженные рыцари стояли в колоннах плечом к плечу. При Линкольне (1141) король Стефен приказал своим рыцарям спешиться и использовал их как пехоту. Речь идет о прямых потомках нормандских завоевателей Англии, армии которых были организованы в соответствии с принципами, заложенными при короле Вильгельме. Они могли использовать и те навыки ведения боя, которым их отцы и деды научились у англичан, но сам факт столь широкого применения рыцарей в качестве пехоты заставляет более внимательно приглядеться к тактике, продемонстрированной Завоевателем в Англии. Не следует забывать, что военные кампании, которые он провел до 1066 года, сводились в основном к осаде и штурму крепостей, таких, как Брион, Донфрон или Аркез, а роль конницы в такого рода операциях весьма незначительна. Военная история второй половины XI века фиксирует рост числа операций с использованием различных комбинаций применения пехоты и кавалерии для решения сложных тактических задач. Да и сам Вильгельм продемонстрировал, насколько успешной может быть подобная тактика. Неоднократно говорилось, что победа при Гастингсе была одержана во многом благодаря тому, что он сумел создать из разнородных воинских отрядов дисциплинированную армию. Но в тактическом плане этот успех был достигнут прежде всего в результате скоординированной атаки конных рыцарей и лучников.

Одна лишь пятитысячная армия, которую были в состоянии предоставить в распоряжение короля его ближайшие соратники, не могла на протяжении двадцати лет поддерживать порядок и одновременно обеспечивать оборону столь обширного государства. Собственные ресурсы Завоевателя были ограниченны, и, пытаясь увеличить их, он не мог не обратить внимание на те военные структуры, которые существовали в Англии к моменту его появления там: королевскую армию и силы местной самообороны. Костяк всей системы составляли тэны, которые одновременно являлись основными воинами королевской армии и командирами отрядов местной самообороны. О том, как работала эта система, нам известно не так много, но то, что она сохранилась и при Вильгельме Завоевателе, не вызывает сомнений. Новый король практически сразу же начал использовать ее в своих интересах. В 1068 году он собрал английские войска и с их помощью провел успешную кампанию против Эксетера. В том же году жители Бристоля по собственной инициативе отразили нападение сыновей Гарольда, фактически повторив то, что ранее сделали тены Сомерсета, в 1052 году отразившие нападение самого Гарольда. В 1073 году Вильгельм с большим отрядом английских воинов пересек Ла-Манш и провел операцию в Мене, а в 1075 году Ланфранк собрал местное ополчение для борьбы с мятежными графами. В 1079 году крупный английский отряд вошел в состав армии Вильгельма, сражавшейся у Жербероя, и именно английский тен спас тогда Завоевателя от гибели. Эти факты со всей очевидностью доказывают, что Вильгельм максимально использовал систему военной организации, сложившуюся в Англии до нормандского завоевания. Именно это во многом позволило обеспечить относительную стабильность в тот сложный период, когда в стране создавались новые институты, присущие военному феодализму.

Опора на имевшуюся систему военной организации старой Англии была не единственным инструментом, который Вильгельм использовал для пополнения своей армии. В этой связи будет небезынтересно вернуться к уже затронутому выше вопросу о наемниках, без которых король в первый период своего правления не мог обойтись. Не секрет, что наемные воины составляли немалую часть армии, которую он повел в 1066 году в поход через Ла-Манш. В 1068 году часть из них была распущена, но в 1069–1070 годах солдат удачи пришлось нанимать вновь. Сокровища, которые по распоряжению Вильгельма в 1070 году были изъяты в английских церквях, несомненно пошли на оплату их услуг в кампаниях последующих лет. В 1078 году Завоеватель был вынужден вновь увеличить численность наемных войск, для чего были использованы средства, полученные при конфискации собственности его противников на континенте. Воздействие этих обстоятельств отразилось даже на социальной жизни Нормандии. Именно в период войн Вильгельма Завоевателя там отмечено временное усиление «денежного» сословия, представители которого были привлечены к управлению доходами короля и сделали на этом целые состояния. Очевидно, что все это не могло не оказать влияния на процесс формирования феодального общества в Англии. Существование там «оброчных ленов», владельцы которых вместо службы в армии выплачивали денежную ренту, прослеживается именно до времени правления Завоевателя. Привлечение на военную службу большого количества наемников объясняет и сильнейший налоговый гнет, установившийся в Англии при Вильгельме. Составление «Книги Судного Дня» во многом было продиктовано фискальными соображениями, поскольку перепись населения — один из способов учета и регистрации потенциальных налогоплательщиков. Не случайно и то, что решение о ее проведении было принято в 1085 году, сразу же после того, как Вильгельм возвратился в Англию с новым крупным воинским контингентом.

Даже приняв во внимание все сделанные нами оговорки, мы будем вынуждены констатировать, что прежняя английская аристократия за время правления Вильгельма была заменена новой, и это был процесс поистине революционного масштаба. Но создаваемая система феодальных соглашений не могла полностью обеспечить все потребности государства. Более того, внедрение нового порядка происходило с учетом прежних традиций государственного управления, которые Завоеватель не мог просто так отбросить хотя бы потому, что претендовал на роль законного преемника власти англосаксонских королей. Правы те, кто утверждает, что необратимые изменения, произошедшие в составе правящего класса Англии, полностью отвечали интересам нормандских феодалов, и инициировать их мог только нормандский король. Владения новых магнатов, получивших от него крупные земельные участки, стали к 1087 году неотъемлемой частью социально-экономической жизни королевства. Каждое такое владение, состоящее из расположенных в нескольких ширах поместий, имело центр — caput, как правило, замок, являвшийся главной резиденцией лорда. У лорда имелся свой четко организованный двор, в который входили лица, получившие земли уже от него. Лорд мог иметь собственных стюарда, управляющего, казначея и других придворных чиновников. У него были также собственные судьи и шерифы. В общем, дворы королевских вассалов в той или иной степени копировали порядки, заведенные в королевском дворце. Придворные часто именовали себя пэрами своего сеньора. Они принимали участие в выработке решений, касающихся управляемых им владений, разбирали возникающие между его арендаторами споры. Будучи главными советниками и исполнителями решений своего лорда, они полностью ассоциировали себя с его владением. Вассальная присяга, которую давал своему сеньору каждый, кто получал от него земельный надел, служила основой отношений, цементирующих феодальное общество. В результате в Англии создалась довольно стройная система взаимосвязей, обеспечивавшая власть короля над всей ее территорией.

Политика, направленная на создание новых феодальных отношений, которую Вильгельм Завоеватель проводил между 1066-м и 1087 годами, влияла на ситуацию не только в Англии, но и в Нормандии. Одной из его главных целей было укрепление единства королевства. Обе части англо-нормандского государства управлялись одним королем и одними и теми же аристократами. Однако феодальные структуры Англии и Нормандии никогда не были абсолютно идентичны, что объясняется региональной спецификой возникавших проблем и способов их решения. В Англии Вильгельм мог сразу приступить к созданию военно-ленной системы, используя юридические акты. В Нормандии же ему приходилось действовать в рамках унаследованной от предков неразвитой системы феодальных отношений, которая и к 1066 году все еще была достаточно аморфной. Став королем, Вильгельм получил гораздо больше возможностей для переустройства феодальных отношений в Англии, чем имел до и даже после завоевательного похода в Нормандии. Лучшим примером этого является институт долга служения. В Англии он был четко регламентирован в 1066 году, причем известно, что за основу тогда были взяты соглашения, действовавшие еще до 1035 года. В Нормандии же первую попытку официально регламентировать «долг службы» в 1172 году предпринял Генрих II Английский, а окончательный список обязанностей владетелей ленов был составлен только между 1204-м и 1208 годами при Филиппе Августе. Контраст, как видим, поразителен. Не вызывает никаких сомнений и то, что определенные нормативы на подготовку воинов в Нормандии, если они и существовали, никогда не были столь велики, как в Англии. Так, любое церковное или светское владение Нормандии крайне редко выставляло более десятка воинов, в то время как в Англии в 1035 году были нередки случаи предоставления одним землевладельцем сорока и более воинов.

Установление в Англии таких высоких норм на подготовку солдат свидетельствовало о силе Вильгельма как правителя феодального государства. Не менее важны правила, определявшие служебный долг королевских вассалов и число рыцарей, которое они были обязаны привести в королевское войско. Здесь важно понять, что количественная норма была скорее теоретической. Крупные землевладельцы могли и не соблюдать ее с абсолютной точностью, но, если численность предоставленного королю отряда была меньше оговоренной, лорд был обязан пополнить его за счет наемников. И только рыцари, остававшиеся в распоряжении феодала после выполнения норм по комплектованию королевской армии, считались лично его воинами, которыми он мог распоряжаться по своему собственному усмотрению. Вполне естественно, что в интересах короля было иметь в своем распоряжении как можно больше воинов. Вместе с тем наличие небольших воинских формирований, подчинявшихся своему сеньору, также служило укреплению порядка в государстве. Важно было лишь соблюсти правильные пропорции в численности тех и других и обеспечить условия, при которых они взаимодействовали бы друг с другом. Похоже, что в Англии к концу царствования Вильгельма Завоевателя в этом плане сложилась ситуация близкая к идеальной.

Особенно рельефно его успехи проступают в сравнении с ситуацией в самой Нормандии, где воинов, остававшихся во владениях крупных феодалов, было значительно больше, чем тех, кто был подготовлен для королевской службы. Например, в 1072 году епископ Байе, чьи владения сформировались во времена епископа Одо, согласно «долгу служения», должен был предоставить в королевскую армию двадцать рыцарей, а службу в его землях несли не менее ста двадцати. Управляющий Танкарвилля имел в своем распоряжении девяносто четыре воина, а на королевскую службу должен был направлять только десять. И такое положение было скорее правилом, чем исключением. Очень часто в крупнейших нормандских земельных владениях количество рыцарей, имевших лены, было в пять раз больше, чем количество рыцарей, которые были обязаны являться оттуда на королевскую службу. В Англии же, напротив, количество владельцев ленных поместий ненамного превышало число рыцарей, обязанных служить; в 1070–1087 годах эта разница сократилась, поскольку крупные феодалы постепенно избавлялись от рыцарей, служивших у них сверх нормы. В феодальной Англии никогда не было ничего подобного тому, что было характерным для Франции, где Жан, граф Алансонский, выделял ленные поместья ста одиннадцати рыцарям, а на королевскую службу направлял только двадцать, граф Мюлана имел на службе семьдесят три рыцаря, а к королю направлял пятнадцать, Роберт III, владетель Монфор-сюр-Риля, имел сорок четыре рыцаря, а направлял к королю семь. Эти на первый взгляд незначительные подробности на самом деле имели большие последствия. Система, сформированная Вильгельмом Завоевателем в Англии, лишила местных феодалов права и возможности самостоятельно вести войны, а в Нормандии участие рыцаря в личных войнах его господина по-прежнему считалось одной из рыцарских обязанностей.

Несмотря на отмеченные нами существенные различия, нельзя обойти вниманием тот процесс взаимного влияния при формировании феодальной структуры, который связывал обе части королевства. Английский феодализм был в значительной степени нормандским, но и нормандский феодализм к концу XI века стал в некотором смысле английским. В Нормандии становление институтов феодализма происходило медленно. Как уже было показано, даже принцип «долга служения», с которым Нормандия была хорошо знакома, не применялся одинаково к владениям всех крупнейших нормандских феодалов. В Англии между 1070-м и 1087 годами был установлен такой феодальный порядок, при котором права государя как верховного сюзерена с самого начала были законно признаны и контроль за их осуществлением соблюдался неуклонно и сурово. Однако по обе стороны пролива феодальные соглашения заключали одни и те же семьи, и верховный правитель был один и тот же. А потому, если права короля с особой жесткостью утверждались на острове, их признание должно было распространиться и на материк. Так и произошло. Еще в 1050 году, какими бы ни были права герцога в теории, такие знатные семейства, как Бомоны, Тосни или Монтгомери, вряд ли признали бы, что свои земли они получили от герцога как держание на определенных условиях. Но, получив наделы в Англии, представители этих семейств признали такое положение вещей вполне правомочным и исправно выполняли «долг служения» в гораздо большем объеме, чем делали это в Нормандии. К 1087 году уже ни один нормандский владетель не посмел бы заявить, что владеет своими землями не на условиях службы, хотя эта служба в Нормандии была менее почетной, чем в Англии. Нормандцы привнесли в Англию основы феодальной организации общества, но завершение процесса феодальной организации общества в Нормандии стало последствием завоевания Англии.

Таким образом, единство социально-экономического развития нового государства было обусловлено взаимным влиянием герцогства и королевства. Король получил особые права внутри феодальной системы, которую он контролировал, и к тому же предъявлял права на все привилегии английских королей, доставшиеся ему вместе с завоеванным королевским саном. Помимо этого власть Вильгельма опиралась на единство интересов короля и аристократии, которое он, будучи герцогом, так умело сформировал в Нормандии еще до 1066 года. Поскольку феодальная структура англо-нормандского королевства определялась тем, что нормандские аристократы поселились в Англии на условиях, очень выгодных для короля, то управление королевством зависело от отношений между аристократией и Завоевателем.

Центром системы управления был двор — «curia regis». С определенной точки зрения этот двор можно было считать просто двором крупнейшего феодала страны. Повсеместно в обязанности вассалов входило присутствие при дворе своего сеньора. Это правило относилось и к тем, кто получил свои земли непосредственно от короля. Феодальный характер двора Вильгельма стал еще очевиднее, когда король потребовал, чтобы долг служения по отношению к нему выполняли не только светские феодалы, но и служители церкви. «Curia regis» Завоевателя можно считать двором, состоявшим из людей, служивших королю на тех условиях, на которых нормандские аристократы владели своими землями в герцогстве и в королевстве, хотя это утверждение никогда не было верно для всех без исключения. В этом смысле двор короля Вильгельма, по сути, не отличался от двора герцога Вильгельма, который окружал его до 1066 года и назывался «curia ducis». В состав обоих дворов входили члены семьи Вильгельма — его жена и сыновья — и его главные светские и церковные вельможи. Съезды большого двора, которые проводились в Лейкоке ближе к концу царствования Завоевателя, были шире по количеству участников, но в основных чертах походили на съезды, проходившие в Нормандии с 1051 года.

Однако придворные советы при короле Вильгельме не были чем-то абсолютно новым и чуждым Англии. В завоеванной стране Вильгельм обнаружил существовавший с древних времен королевский совет, который также был собранием местных вельмож и, хотя формировался по иным правилам, был достаточно похож на совет, окружавший герцога в Нормандии. Совет Эдуарда Исповедника включал в свой полный состав главных церковных иерархов и крупнейших светских владетелей (в основном графов), к которым присоединялись и другие знатные люди, вызывавшиеся по приказу короля. Совет был собранием вельмож, созванных королем, который нуждался в их постоянной поддержке. Неудивительно, что Завоеватель вначале был готов эту поддержку принять. А потому съезды, собиравшиеся в 1068–1069 годах, чтобы засвидетельствовать наиболее крупные из его английских пожалований, очень напоминали расширенные советы-витаны времен Исповедника. На этих съездах Вильгельм фиц Осберн и Роже Монтгомери занимали места возле Эдвина, Моркара и Вальтеофа; англосаксонские и нормандские прелаты сидели рядом, а среди присутствовавших должностных лиц было несколько людей, ранее служивших Исповеднику.

Советы первых лет царствования Вильгельма особенно интересны как пример избранной им внутренней политики: свои нововведения, которым было суждено в корне поменять основы общественного устройства страны, он проводил в жизнь плавно и в то же время эффективно. Изменения в составе двора стали заметны лишь после 1070 года, но потом перемены в нем шли очень быстро, поскольку замена прежней английской аристократии на новую неизбежно отражалась в составе двора. К концу правления Завоевателя среди участников больших собраний двора имена видных английских аристократов стали большой редкостью. Несмотря на появление новых людей и новых феодальных идей, двор Вильгельма Завоевателя даже тогда в одном аспекте еще можно было сравнить с витаном Эдуарда Исповедника: в 1080 году, так же как в 1050-м, двор короля состоял из самого монарха и членов его семьи, виднейших церковных иерархов и крупнейших светских владетелей, а также некоторых должностных лиц. К тому же Вильгельм, всегда выступавший как законный преемник Исповедника, никогда не забывал о том особом положении, которое давал ему титул короля Англии. С другой стороны, справедливым будет утверждение, что ко времени смерти Завоевателя «curia regis* стала нормандской в том смысле, что феодалы были обязаны присутствовать на собраниях двора в силу вассальных обязанностей, возникших из-за предоставления им королем земли.

«Curia» собиралась часто. Но еще до 1087 года появилась традиция собирать ее в полном составе на Рождество, на Пасху и на Троицу. В этих случаях собрания двора всегда отмечались великолепными церемониями и роскошными приемами. Двор Вильгельма в полном составе наглядно отражал характер королевской власти в англо-нормандской монархии и отношение этой власти к тем людям, от чьей поддержки она зависела. Например, король в таких случаях носил корону, которая, как читатели уже видели, была в XI веке одним из важнейших символов святости и светского величия королевского сана. Картина восседающего на троне, облаченного во все королевские регалии и окруженного знатнейшими светскими вассалами и прелатами Вильгельма выражала величие и верховенство его власти и одновременно подчеркивала тесную связь между королем и его вассалами. Такие съезды позволяли тем, кто управлял Нормандией и Англией, лично встречаться друг с другом, а королю давали возможность ознакомиться с состоянием дел во всех частях его государства посредством общения с людьми, отвечавшими за управление этими частями. Такова была обстановка, сложившаяся при дворе Вильгельма Завоевателя к 1085 году, когда он произнес свою проникновенную речь в Глостере, где возник план описи земель. Так возникла идея создания «Книги Судного Дня».

Но король Вильгельм встречался со своими вельможами не только в таких особо торжественных случаях. Его «curia» часто собиралась в меньшем составе, куда входили лишь те, на чье мнение король полагался особенно. В этот, если можно так выразиться, ближний круг входили архиепископ Ланфранк, сводные братья короля Одо и Роберт, а также Алан Бретонский, Ричард фиц Гилберт, Роже Монтгомери и Вильгельм Варенн. Здесь также прослеживается преемственность внутренней политики Вильгельма, ведь и в Нормандии дворцовые советы проходили по той же схеме. А поскольку после 1070 года наиболее ответственные посты при дворе Вильгельма по обе стороны пролива занимали главным образом одни и те же люди, то они перемещались по королевству вместе с монархом. Естественно, при обсуждении проблем конкретного района на совет приглашались местные должностные лица, имевшие к нему непосредственное отношение. Но главные вельможи (Роберт и Генрих Бомоны, Роже Монтгомери, граф Роберт Мортень, Ричард фиц Гилберт) появлялись на нормандских съездах двора так же часто, как на английских. Присутствие этих людей в значительной степени нивелировало различия между нормандским и английским дворами.

Дела, которыми занимался двор Завоевателя в Англии, мало отличались от тех, которые рассматривал его двор в герцогстве. Основные вопросы касались подтверждения прав на землю или привилегий и, следовательно, судебных решений по урегулированию претензий. В Англии обстоятельства ее завоевания и связанная с этим необходимость урегулировать возникавшие споры придавали этой задаче особую важность. Тем не менее, повседневная рутина двора Завоевателя была одинакова и в Нормандии, и в Англии. Суд в Лейкоке, продолжавшийся от рассвета до сумерек в присутствии всей королевской курии, можно считать исключением в английской судебной практике, но подобные случаи были в Нормандии. Именно в присутствии всего двора, который собрался в Руане, король заслушал дело о споре между Ральфом Тессоном и аббатом монастыря Фонтенье. В 1080 году двор на таком же съезде решил другое дело в пользу руанского монастыря Святой Троицы против епископа Эврё. И таких примеров можно привести еще много.

Однако было бы неразумно слишком подробно рассказывать о функциях двора при Вильгельме Завоевателе, поскольку сутью его правления была личная власть короля, распространявшаяся на Нормандию и Англию. Король управлял своим государством и вызывал к себе тех светских и духовных лиц из англо-нормандской знати, которые лучше всего могли помочь ему в этом. В самом общем виде можно отметить, что обязанность его двора состояла в том, чтобы давать советы королю, а король, со своей стороны, всегда был готов обеспечить свою поддержку тем людям, которые могли сделать его правление эффективным. В то время управленческая деятельность еще не была разделена на отдельные функции: лишь после смерти Вильгельма из королевского двора были выделены специальные группы людей, которым были поручены обязанности по сбору налогов и отправлению правосудия. Хорошо известно, что казначейство и позднейшие суды, а также канцелярия, как особая служба, были детищами курии. В царствование Завоевателя на управление страной еще смотрели проще: король правил и вызывал к себе вассалов как помощников в выполнении этой задачи, чтобы они давали ему советы и обеспечивали исполнение его решений.

Таким образом, феодальная структура королевства объединяла для выполнения общей цели англо-нормандского короля и англо-нормандскую аристократию, а также связывала воедино Нормандию и Англию. Само существование этой аристократии, особенно в Англии, где она составляла незначительное меньшинство, зависело от умения сотрудничать ее представителей друг с другом и со своим королем. И аристократии, и самому Вильгельму было выгодно, чтобы восстания против них подавлялись как можно быстрее, а потому историю нормандцев в Англии, особенно в правление Завоевателя, невозможно объяснить противостоянием короля и баронов, внутренне присущим общественной системе их государства. Вернее было бы рассматривать события той поры как феодальную колонизацию завоеванной страны группой очень талантливых людей с королем во главе. У короля и его соратников были приблизительно одинаковые представления о том, как нужно управлять страной. Все они жили в той социальной системе, которую в Англии создали сами, и полагали, что всем в этом феодальном мире, включая короля, будет лучше оберегать собственные права и не посягать на права других. При определении феодальных прав и обязанностей могли возникать споры, но никто не отрицал, что окончательное решение обязательно для всех. Именно общее признание феодального принципа королем и вельможами позволило англо-нормандскому королевству выжить и во многом определило характер власти в нем.

Глава 12

Королевская администрация

В своей книге мы не ставили задачи еще раз рассказать историю английской государственности с 1066-го по 1087 год. Но, говоря о Вильгельме Завоевателе, невозможно полностью отказаться от попыток выделить нормандскую составляющую в тех изменениях, которые произошли при нем в Англии, и оценить личный вклад короля в осуществление этих перемен. Но даже такая строго очерченная задача не имеет простого решения. Нововведения, привнесенные за эти годы в государственную систему, и их социальные последствия были результатом сложнейшего переплетения нормандских и английских факторов влияния, которое может поставить в тупик любого исследователя. Управляя своим объединенным королевством, Вильгельм оказался во власти различных, зачастую противоположных по своему вектору традиций. Он также столкнулся с мощными социальными и экономическими тенденциями, которые были порождены или ускорены нормандским завоеванием.

Однако это не означает, что воздействие самого короля на происходившие процессы можно свести к минимуму. Власть Вильгельма носила абсолютный характер, и его личное влияние в королевстве всегда было мощным, а иногда играло решающую роль. Он был верховным сюзереном, который имел право отдавать своим вассалам приказы, обязательные для исполнения. Он был помазанным на царство королем, который унаследовал престиж староанглийской монархии и созданную этой монархией систему управления. Он находился в самом центре структуры власти, и невозможно представить себе, что король, наделенный сильной волей и выдающимся политическим талантом, не захотел использовать возможности, которые ему предоставляло его положение. Поэтому любое рассуждение об администрации Вильгельма или о его личном влиянии на изменения в жизни общества должно начинаться с разговора о самом короле и о тех чиновниках, которые были главными исполнителями его воли.

Самых близких и доверенных людей король мог найти при своем дворе. Большое счастье, что до наших дней сохранился документ, созданный чуть позже эпохи Вильгельма, — «Распорядок королевского хозяйства». В нем описана структура дворцового хозяйства (должно быть, та, что существовала при Завоевателе) и изложены примитивные представления об управлении страной. Как и положено абсолютной монархии, управление страной от имени короля могло считаться обязанностью его личных слуг. В упомянутом документе важные должностные лица называются как домашние слуги: слово «стюард» могло означать «дворецкий», слово «бутикулариус», во времена Вильгельма означавшее дворецкого, первоначально имело значение «виночерпий», а слово, которым обозначался дворцовый управляющий, когда-то означало начальника комнатных слуг. Тем не менее, эти должности занимали первые люди страны. Многие (если не все) их обязанности по службе во дворце выполняли их представители, сами же они отвечали за широкий круг вопросов деятельности королевской администрации. Итак, развитие внутренней сруктуры королевского двора при Завоевателе имело существенное значение, поскольку оно в значительной степени обеспечивало эффективность его правления, а также потому, что позже оказало самое непосредственное воздействие на развитие государственной системы. Этот процесс станет еще одним примером того, как Завоеватель на практике применял свое политическое правило — осуществлять коренные перемены, как можно меньше нарушая привычный для англичан порядок.

Вильгельм обнаружил в Англии двор, который не слишком отличался от нормандского. Но придворные, окружавшие Исповедника, носили звания, неизвестные в латинской Европе. Широкое употребление датского термина «сталлер», который означал носителя любой должности, не позволяет даже приблизительно установить, какие обязанности выполнял тот или иной служитель из дворцового хозяйства английского короля. При дворе Исповедника были люди, которые, несмотря на свое высокое положение в обществе, с удовольствием носили звания его домашних слуг как знак почетного отличия. Вильгельм в первые годы правления сохранял при своем дворе нескольких светских чиновников, служивших еще при дворе Эдуарда Исповедника. Но очень скоро он начал заменять коренных англичан нормандскими аристократами, возвысившимися в годы, когда он был герцогом. К 1087 году подавляющее большинство должностей при королевском дворе занимали нормандцы.

Отпрыски новой нормандской знати при исполнении своих новых должностей следовали тем традициям, которые усвоили при нормандском дворе. К тому же многие из них ранее уже занимали должности при дворе герцогов. В пример можно привести Вильгельма фиц Осберна, который был стюардом до 1066 года и сохранил эту должность после того, как стал английским графом. Несмотря на свои исключительные полномочия, он все же оставался представителем группы аристократов, которые несли службу при дворе Завоевателя и до, и после завоевания Англии. Гуго Иврийский унаследовал должность дворецкого Вильгельма еще до его коронации и оставался им уже после завоевания Англии. Наконец, при дворе герцога Нормандии существовала должность коннетабля, которая представляет для нас особый интерес, поскольку основной обязанностью коннетабля было руководить рыцарями, состоявшими на службе его господина. Специфика военной организации Англии во времена Эдуарда Исповедника была такова, что не предусматривала такой должности при королевском дворе. В Нормандии ее занимал Гуго II из Монфор-сюр-Риля, который сражался при Гастингсе и за свои услуги был «возведен в достоинство коннетабля», то есть сохранил за собой это место. Более того, можно с уверенностью предположить, что при Вильгельме Завоевателе четкой границы между его домашним хозяйством в Англии и в Нормандии вообще не существовало. Хотя утверждать их полное тождество тоже нельзя. В этом отношении интересна должность дворцового управляющего — камерария. В Нормандии эту должность с 1034 года занимал некий Ральф. Затем должность перешла к его сыну Ральфу Танкарвилльскому, который был управляющим Вильгельма вплоть до своей кончины в 1079 году, после чего должность наследовали его потомки. Сведения о том, что Ральф Танкарвилльский хотя бы раз приезжал в Англию, отсутствуют. Следовательно, можно предположить, что определенное различие между двумя королевскими дворами все же существовало. Хотя не исключено, что обязанности Ральфа в Англии исполнял его представитель. В любом случае Ральф был исключением из общего правила, так как обычно должностные лица, состоявшие при дворе Завоевателя, сопровождали своего короля всюду, куда бы тот ни поехал. Трудно сказать, существовала ли уже в то время среди них строгая иерархия. Похоже, что стюард, дворецкий, управляющий и коннетабль сохранили то положение, которое имели до 1066 года, и различия между этими должностями были обусловлены нормандскими традициями. К концу правления Вильгельма его двор в Англии и по структуре, и по персональному составу, и по названиям главных должностей в значительной степени воспроизводил прежний герцогский двор.

Тем не менее, одна важная особенность имела английские корни. До вторжения в Англию при дворе герцога не было должности канцлера, а герцогские капелланы не входили в структуру строго упорядоченной канцелярии. В тот же период в Англии Эдуард Исповедник издавал единообразные по стилю указы, следовавшие один за другим через небольшие интервалы времени. Все они были скреплены королевской печатью. А это заставляет предположить, что при нем существовала служба королевских писцов, которые установили прочные традиции в административной практике. Скорее всего, время от времени один из этих капелланов получал должность начальника королевской канцелярии, которому доверялось хранение большой королевской печати. Но доказательства того, что кто-то из капелланов Эдуарда когда-либо носил звание канцлера, отсутствуют. Хотя некоего Регенбальда, который пережил Нормандское завоевание и получил пожалования от короля Вильгельма, позже называли канцлером. Вполне возможно, что ранее он выполнял часть тех обязанностей, которые при Завоевателе были связаны с должностью канцлера.

Первым канцлером в Англии был Херфаст, о котором мы говорили ранее. В 1069 году этот служитель церкви был упомянут как канцлер в грамоте, выданной Эксетеру. Его назначение практически не отразилось на внутреннем содержании работы канцелярии. С 1066-го по 1070 год указы в Англии по-прежнему издавались на английском языке и по форме ничем не отличались от указов Эдуарда Исповедника. Первые серьезные изменения в практике делопроизводства связаны с именем его преемника канцлера Осмунда. При нем указы стали составлять на латыни. Постепенно расширялся круг вопросов, о которых шла речь в этих указах. Изменился их тон. Если указы Эдуарда Исповедника в основном касались пожалования земель или прав, то указы Вильгельма Завоевателя все чаще содержали приказ или запрет. Они стали самым распространенным способом выражения королевской воли в делах управления страной. Должность канцлера заняла свое место в административной системе, и при Вильгельме она никогда не оставалась вакантной. Однако канцлеры оставались простыми слугами при дворе короля, которые после нескольких лет службы получали в награду за нее епископскую кафедру. Отделение канцелярии от двора государя и ее превращение в судебное учреждение произошли позже.

Самой важной точкой слияния нормандских и английских традиций стало управление страной на местах. При Вильгельме Завоевателе должностные лица, служившие при дворе, определяли основные направления деятельности системы управления страной, а также ее характер. Но воплощали теорию в практику совсем другие люди. Король имел в своем распоряжении не только знатные феодальные семьи, которые он сам поселил в Англии, но и административные единицы местного управления — округа, которые делились на сотни, полноценно функционировавшие еще до его появления на острове.

История английских графств (обозначавшихся словом «earldom») и английской должности шерифа наилучшим образом отражает характер изменений, произошедших с властью аристократов в Англии, и их влияния на английское местное управление. До 1066 года в Англии были графы и шерифы (дворяне, управлявшие округами внутри графства), в Нормандии — графы (титул которых произносился как «конт») и виконты. К концу правления Вильгельма все эти должности занимали представители одной и той же аристократии. А в документах того времени английские и нормандские должности по-латыни обозначались одинаково: и граф-эрл, и граф-конт именовался «comes», и шериф, и виконт — «vicecomes». Это заставляет нас обсудить вопрос о том, насколько английские графы-эрлы и шерифы после Нормандского завоевания приблизились по своему положению и функциям к нормандским графам и виконтам.

Во времена Эдуарда Исповедника почти вся Англия делилась на графства. И хотя король не позволял понятию о том, что граф — это чиновник короля, совершенно исчезнуть из сознания англичан, на деле господствовало соперничество между почти независимыми великими графскими семействами. Однако события 1066 года оказались для этих могущественных семей роковыми. После битвы при Гастингсе не осталось ни одного влиятельного члена семейства Годвин, и потому больше не было графов-эрлов Уэссекса. Эдвин и Моркар, которые в то время были графами-эрлами Мерсии и Нортумбрии, были лишены наследства. Через несколько лет один из них умер, другой был заключен в тюрьму, где оставался до конца своих дней. На дальнем севере Госпатрик очень недолго и лишь формально был графом уменьшенного графства Нортумбрия, а Вальтеоф, сын графа Сиварда, ненадолго пережил отца. Его казнь за предательство в 1076 году положила конец старинному делению Англии на графства.

Вильгельм не имел намерения возрождать эту старую традицию, совершенно не желая, чтобы его королевство было заново поделено на полунезависимые княжества. Поэтому в своих новых владениях он использовал ту же тактику, что и на родине. Напомним, что перед походом в Англию все графы в Нормандии были тесно связаны с герцогским семейством. Их владения были меньше, чем английские графства, и располагались в местах особенно важных для обороны герцогства. Перед Вильгельмом стояла задача воспроизвести эту систему на территории Англии. В 1067 году он сделал своего единоутробного брата Одо графом Кента, а Вильгельма фиц Осберна — графом Херефордшира. В целях защиты от нападения датчан было создано графство Норфолк. Графства Честер и Шрусбери, управление которыми король доверил Гуго Авраншскому и Роже II Монтгомери, были созданы для охраны границы с Уэльсом. Несмотря на свою стратегическую важность, новые административные единицы занимали лишь небольшую часть той территории, которой владели великие графы времен Исповедника, а вскоре их размеры были еще уменьшены. После того как в 1075 году Ральф Гаэль был лишен звания графа Норфолкского, графов в Норфолке при Вильгельме больше не было. А в 1082 году в немилость попал Одо, поэтому титул графа Кентского был оставлен без употребления и постепенно забыт. Таким образом, к концу правления Завоевателя графство как общепринятая единица территориально-административного деления отошло в прошлое. Исключение составили приграничные графства, созданные по нормандскому образцу для специальных целей обеспечения безопасности и обороны. Итак, унификация английской и нормандской практики государственного управления уменьшила значение графов в английской политической системе.

В отношении должности шерифа тот же процесс привел к совершенно противоположному результату. До нормандского завоевания ни один шериф не имел того положения в обществе или той власти, которыми обладали наследные виконты Нормандии, такие, как виконты Котантена, Авранша и Бессена. При Эдуарде Исповеднике шериф был землевладельцем второго ранга. Его место в обществе определялось тем, что он был представителем короля. После прихода нормандцев места шерифов заняли аристократы из числа самых могущественных (по примеру нормандских виконтов). Они входили в преобразованную политическую систему, в которой (в отличие от своих предшественников) не были подотчетны графам. Это новшество сближало их с виконтами, так же подчинявшимися не местным графам, а герцогу, который был графом Руана. Поэтому неудивительно, что возникло «большое сходство между английским шерифом и нормандским виконтом». Действительно, люди того времени без особого труда называли английские округа по-французски виконтствами. Предыдущая история этих должностей, конечно, была разной. Но функции и статус их обладателей в англо-нормандском государстве в определенной степени были одинаковыми. Поэтому при всех необходимых оговорках все же остается справедливым утверждение, что «шерифы в первые полвека после завоевания Англии нормандцами были похожи на своих французских современников гораздо больше, чем их английские преемники и чем шерифы англосаксонской эпохи».

Процесс уподобления этих должностей (который так и не привел к их полному тождеству) был постепенным. В первые годы царствования Вильгельм, естественно, использовал тех, кто уже занимал места шерифов как главных исполнителей королевской воли. Об этом свидетельствуют некоторые из его ранних указов на английском языке, которые были адресованы Эдрику, шерифу Уилтшира, Тофи, шерифу Сомерсета, исполнявшим свои обязанности еще при Эдуарде Исповеднике. Первые попытки последовательно проводить замену шерифов-англичан людьми из Нормандии были предприняты лишь после 1070 года. Затем этот процесс ускорился. Важнейшей частью внутренней политики Вильгельма стало назначение видных представителей новой аристократии на должность, которая была мощным инструментом проведения в жизнь королевской воли. О том, насколько возросло значение должности шерифа при Вильгельме, говорит тот факт, что потомки всех шерифов — либо сыновья, либо внуки — стали английскими графами.

Изменение статуса шерифов могло быть полезно королю лишь в том случае, если они сами были у него под контролем. То есть представителей могущественных аристократических родов надо было сделать такими же послушными исполнителями королевской воли, какими были их более скромные предшественники-саксы. Достичь этой цели было нелегко, так как должность шерифа открывала широкий простор для личного обогащения. Многие из нормандских шерифов этого периода прославились своими грабежами. Особенно часто по этому поводу жаловались церкви и мнастыри: Урс из Абето ограбил церкви в Вустере, Пешоре и Эвешеме: аббатство Или потерпело большой ущерб от Пикота, шерифа Кембриджшира. Однако протестовать таким образом могли лишь те, кто был силен и влиятелен. Поэтому было важно, чтобы король сам старался остановить своих шерифов, когда те злоупотребляли своими полномочиями. В 1076-м или 1077 году король создал комиссию, в которую входили Ланфранк, Роберт, граф О, и Ричард фиц Гилберт. Он поручил им расследовать поведение шерифов по всей Англии и приказал вернуть церкви все отнятые у нее земли. Сохранились указы, в которых отражены попытки реализовать эти решения. На многих крупных судебных процессах того времени шерифы представали в качестве обвиняемых. Невзирая на все обвинения в совершенных злоупотреблениях, шерифы оставались верны своему королю. В этом заключалась их главная заслуга в процессе нормандской «колонизации» Англии. Переход английской должности шерифа в руки нормандской аристократии тоже стал значительным вкладом в осуществление политики Завоевателя, которую можно сформулировать так: изменять содержание, стараясь как можно меньше повредить форму.

К англо-нормандским шерифам перешли все обязанности их англосаксонских предшественников. Они отвечали за сбор налогов для короля, вершили королевское правосудие, управляли местными судами в округах-ширах и входивших в их состав сотен. К тому же шерифы выполняли некоторые функции, перекликавшиеся с обязанностями виконтов, например поддерживали в хорошем состоянии замки. Как и нормандские виконты, многие из шерифов установили особо прочные связи с королевским двором. Занимая свои английские должности, они пользовались уважением как крупные феодалы-землевладельцы, и этот почет, соединяясь с авторитетом короля, чьими представителями они были, давал шерифам силу, которая позволяла им исполнять приказы короля, даже когда от этого мог пострадать самый знатный и богатый человек в данной местности. Именно посредством этих шерифов король-нормандец вдохнул новую жизнь в старинную английскую должность и обратил силы, скрытые в англосаксонской системе местного управления, на службу феодальному государству, которое он создал.

Важнее всего это оказалось для первостепенной по своему значению области — для финансов. В финансовой политике Вильгельм придерживался того же правила — брать лучшее из традиций и герцогства, и королевства. Выше уже говорилось о том, как разрабатывалась налоговая система Нормандии. Она, как мы видели, была устроена так, что накануне 1066 года герцог получал доход больший, чем почти все его соседи по Галлии. Ее характерной особенностью было взимание налогов с административных образований, а не с отдельных поместий и то, что сбор налогов в виконтствах был отдан на откуп виконтам. В это же время за использование герцогских доходов стала отвечать герцогская «camera» — канцелярия, которая возникла еще при герцоге Ричарде II, а при Вильгельме находилась под управлением канцлера. Многие подробности финансовых мероприятий, осуществленных в Нормандии перед завоеванием Англии, остались неизвестны, но нет сомнения, что накануне 1066 года они обеспечили герцогу Вильгельму те необыкновенно высокие доходы, без которых он не смог бы осуществить свой великий и рискованный поход. Вполне естественно было бы ожидать, что проведение аналогичных мер обеспечит Завоевателю необходимую финансовую поддержку для осуществления тех задач, которые встали перед ним как перед королем.

В Англии Вильгельм унаследовал во многом уникальную систему финансов. Английский король, так же как нормандский герцог, получал доходы из многих источников: от налогов и сборов, которые выплачивались ему по обычаю, от чеканки денег, от выполнения судейских функций, от своих собственных поместий, которыми во многих случаях управляли шерифы. Но, кроме всего этого, английский король уже давно имел право взимать особый налог со всего населения на всей территории страны, который назывался «гельд». Размер гельда устанавливался на основе оценки имущества. Оценка всюду проводилась по одним и тем же основным правилам, хотя в разных частях страны детали этой процедуры могли отличаться. Каждый округ-шир, согласно оценке, делился на круглое число облагаемых гельдом единичных участков земли, которые в Уэссексе и Южном Мидленде назывались «наделами». Затем это число налоговых единиц делилось внутри округа между сотнями. То число единиц, которое выпадало на долю сотни, распределялось между деревнями, обычно по пять или десять наделов. Эта система была громоздкой, но она позволяла королю взимать примерно одинаковый налог со всего королевства и была охарактеризована как «первая известная в Западной Европе общегосударственная система налогообложения».

Вильгельм быстро научился пользоваться ее преимуществами. Написанный на английском языке «Реестр гельда графства Нортгемптон», составленный между 1072-м и 1078 годами, позволяет увидеть, что Завоеватель уже использовал староанглийский налог гельд в своих целях. До наших дней дошло несколько английских записей, известных под общим названием «Inquisitio Geldi» («Исследование гельда»), в которых описано, каким образом этот налог взимался с пяти западных округов. На протяжении всего своего правления Вильгельм Завоеватель взимал гельд примерно через одинаковые промежутки времени. То, что конец его правления был отмечен этим большим обзорным исследованием, хорошо показывает, как важны были для короля такого рода налоги. «Книга Судного Дня» — не только реестр гельда. Одной из ее главных задач было зафиксировать на бумаге для всех налогоплательщиков в Англии, какие суммы гельда они должны были выплачивать. Именно из этого обзора, составленного первым королем-нормандцем, мы получили большую часть информации о системе взимания гельда в англосаксонской Англии.

По сути дела, Вильгельм объединил под своей властью две страны, в каждой из которых уже существовала своя достаточно развитая налоговая система. В этой связи интересно проанализировать, насколько его правление заставило эти две системы влиять друг на друга. Нет никаких свидетельств, что английский метод взимания налогов — сбор гельда — хотя бы единожды был применен в Нормандии при Вильгельме. С другой стороны, центральное управление всеми королевскими и герцогскими доходами продолжала осуществлять канцелярия, которую и после завоевания Англии возглавлял главный канцлер из семейства Танкарвилль. Однако нельзя установить точно, начался ли в царствование Завоевателя процесс выделения из канцелярии казначейства как отдельной службы под началом главного казначея, и если начался, то насколько явно были заметны предвестники этого процесса до 1066 года в Нормандии или Англии. В «Книге Судного Дня» (то есть в 1086 году) некий Генрих, держатель земель в Гемпшире, упомянут как «казначей», и он же (правда, без этой должности) отдельно записан как прежний держатель земельного владения в Винчестере, где со времени Кнута хранилась королевская казна или ее часть. Семья Модюи, представители которой в более позднее время занимали должность одного из канцлеров казначейства, тоже отмечена как жившая в Винчестере в 1086 году. Но было бы излишней смелостью делать из этого свидетельства далекоидущие выводы. Ведь между казначейством как простым хранилищем казны и казначейством как службой, которая, помимо хранения ценностей, ведет дела с кредиторами короля и решает споры по финансовым вопросам, есть существенная разница. Самое смелое предположение будет сводиться к тому, что меньше чем через четверть века после смерти Завоевателя произошли подвижки в сторону развития второго представления о казначействе. «Книга Судного Дня» хранилась в казначействе уже вскоре после своего создания, а между 1108-м и 1113 годами важный судебный процесс был проведен «в казначействе, в Винчестере».

Получается, что в подобных обстоятельствах будет неуместной любая попытка дать точный ответ на спорный вопрос о том, насколько рано в царствование Завоевателя могло зародиться позднейшее казначейство (если оно вообще зародилось тогда). Хорошо известно, что в XII веке казначейство состояло из двух связанных между собой учреждений: верхнего казначейства, которое было судебным органом и управляло финансовой политикой, и нижнего казначейства, которое занималось сбором и выплатой денег. Именно нижнее казначейство развилось из казнохранилища, которое во времена Завоевателя, а возможно, уже и при Исповеднике в той или иной форме существовало отдельно от канцелярии. Некоторые приемы работы казначейства, например, такие, как чистка монет до блеска и постановка на них пробы, вероятно, использовались при Эдуарде Исповеднике и стали применяться шире при Завоевателе. При нем возросло значение казначейств как хранилищ королевских ценностей. Прежде всего это относится к хранилищам в Винчестере и Руане. Вполне возможно, что нормандская казначейская практика и те чиновники, которых привез в Англию Вильгельм, сыграли определенную роль во внедрении таких методов ведения учета, как абака (счеты) и реестры, куда аккуратно записывались все расчеты.

Какие бы предположения ни строились относительно происхождения нормандского и английского казначейств — учреждений XII века, общий характер налоговой политики Вильгельма ясен. Понятен и способ, которым он пользовался, адаптируя одну систему к другой. Относительно Англии результат напрямую зависел от того, что должность шерифа полностью перешла в руки нормандских аристократов, ведь шерифы были основными финансовыми чиновниками короля. В их обязанности входил сбор налогов, которые население должно было платить королю. На них лежала ответственность за сбор доходов, которые государю приносило королевское право вершить суд. Возможно, шерифы отвечали за обеспечение того, чтобы арендаторы короля должным образом исполняли свои феодальные обязанности. Они управляли работами в королевских поместьях на территории своего округа и брали под свою охрану имения, перешедшие к королю в результате конфискации. Более того, при Вильгельме именно шерифы были ответственными за сбор гельда. Трудно сказать, до какой степени развилась при Вильгельме существовавшая позже практика, согласно которой шериф брал свой округ на откуп. До 1066 года был, по крайней мере, один подобный случай. Но было бы слишком смело утверждать, что в Англии это было всеобщим правилом, или даже сделать вывод, что эта система полностью сформировалась к 1087 году. Хотя перед смертью Вильгельма эта практика, без сомнения, была широко распространена. Возможно, что тут сказывалось влияние Нормандии, где виконты брали на откуп свои виконтства.

Эффективность финансовой политики Вильгельма не вызывает никаких сомнений. Доходы, которые он получал со своего герцогства, были необыкновенно велики для одной из провинций Галлии. А после 1066 года они значительно выросли. Вместе со сводными братьями он владел почти половиной земли в Англии и получал с этих владений очень большой доход. Новый сан давал ему не только очень «прибыльные» права, связанные с феодальными привилегиями в Англии, но и силы, чтобы требовать от своих вассалов более аккуратной уплаты этих же налогов в связи с их нормандскими званиями. Доходы от правосудия, которые тоже всегда обогащали герцога, теперь взимались со всей Англии. Но важнее всего был английский гельд. Этот налог Вильгельм, должно быть, считал самым ценным наследством из того, что досталось ему от его предшественников — англосаксонских королей. Он по меньшей мере четырежды собирал этот налог со всей Англии, причем в таком размере, что гельд был очень тяжелым для плательщиков. Судя по практике, принятой в более поздние времена, гельд взимался в размере двух шиллингов с каждого хайда земли, но в редких случаях ставка налога была еще выше, а знаменитый гельд 1083 года составил шесть шиллингов с хайда. Конечно, многие поместья, и прежде всего те, что принадлежали церкви, были освобождены от него, но и при этих условиях собранная сумма должна была быть огромной. И это были еще не все источники, из которых король черпал свои доходы.

До завоевания Англии Вильгельм получал весьма приличные доходы от налогообложения торговли. После похода через Ла-Манш эта часть налоговых поступлений значительно возросла, так как развитие торговли в Англии находилось на высоком уровне. В особенности это относилось к такому важнейшему торговому центру, каким был Лондон. Во времена Исповедника туда съезжались купцы из Нидерландов, Рейнского края, Нормандии и с севера Франции. Со Швецией торговали через Йорк, Линкольн и Винчестер и в меньшей степени через Стэмфорд, Тетфорд, Лестер и Норвич. Честер был центром торговли мехами. Английский сыр вывозили во Фландрию. Дроитвич и Норвич были центрами соляной торговли. Когда эта развитая торговая система перешла под контроль короля-нормандца, он с выгодой для себя обложил ее налогами. Даже если принять во внимание, что военные действия в какой-то степени нарушили движение товаров между Англией и странами, расположенными по другую сторону моря, то все равно этот источник приносил Вильгельму ощутимый доход.

Не меньший доход приносили и сами города, в которых была сосредоточена торговля. Разнообразие английских городов было столь велико, что трудно делать какие-либо обобщения, к ним относящиеся. Как правило, если город был достаточно крупным, он принадлежал королю, который брал себе две трети получаемой городом прибыли. Получаемые суммы (их источником служили чеканка монет, аренда королевской собственности или рыночные пошлины) могли быть очень крупными. Несомненно, деньги городов обеспечивали королю значительную часть его богатства и власти.

Экономические потери, которые принесло Англии военное вторжение, оборачивались выгодой для Нормандии и в конечном итоге для самого Вильгельма. Сокровища, привезенные из Англии в 1067 году, привлекали к себе внимание, и в последующие несколько десятилетий развитие Нормандии во многом происходило за счет богатства, добытого в Англии. Было много прямого разграбления Англии победителями ради герцогства, но все же благосостояние Нормандии после 1066 года увеличивалось не таким путем. Нормандские аббатства и крупные нормандские феодалы стали владельцами английских земель, и обработка этой земли обеспечивала финансовую основу для расширения коммерческой деятельности нормандцев. Имеются достоверные свидетельства материального преуспевания аббатства в Фекане под мудрым управлением аббата Иоанна. В других источниках есть указания на то, что нормандцы значительно расширили территорию своих торговых операций. Сумма пошлин, которые взимал епископ Котанса Жофрей с 1049-го по 1093 год, выросла в четырнадцать раз, и можно предположить, что примерно на столько же увеличилась сумма пошлин в Кане и, возможно, в Байе. В Руане расцвет коммерческой деятельности поражал еще больше. Торговля, которая и прежде активно велась в этом портовом городе, стала столь масштабной, что привела к началу формирования торговой аристократии. К 1091 году некий Конан из могущественной семьи Пилатен, принадлежавшей к сословию горожан, славился своим состоянием. Его богатство дало ему возможность на собственные деньги нанять значительное количество воинов-наемников для поддержки Вильгельма Рыжего.

Вся эта активность по обе стороны пролива была на руку королю, в особенности тем, что способствовала увеличению денежного потока. В бытность герцогом Вильгельм потребовал для себя монополию на чеканку денег и собирался сохранить ее как король. В герцогстве существовало всего два монетных двора — в Байе и в Руане. После похода их значение, разумеется, сильно возросло. Оказавшись в Англии, Вильгельм обнаружил, что в этой стране чеканка — гораздо более мощный источник доходов. Характерная особенность Англии заключалась в том, что каждый ее город имел свой монетный двор. Известно, что за короткое правление короля Гарольда деньги для него чеканились по меньшей мере в сорока четырех местах. Поэтому монопольное право Вильгельма на чеканку денег приобрело после завоевания Англии первостепенную важность. Выше уже упоминалась деятельность нормандского чеканщика Раннульфа перед завоеванием Англии. Его сыновья унаследовали и умножили богатства своего отца. Один из них, Валеран, который сам был денежником (банкиром), столь успешно распространил свою деятельность на Англию, что приобрел земли в Кембридже, Суффолке, Эссексе и Хартфорде, а также дом в Лондоне на Деревянной улице.

К сожалению, дать сколько-нибудь точную оценку размера дохода, который Вильгельм ежегодно получал с Нормандии и Англии, невозможно. Во-первых, трудно найти соответствующую информацию, а во-вторых, слишком рискованно называть его эквивалент в современных деньгах. Но по меркам нашего времени общая сумма была огромна. Вильгельм был известен как богатый государь, и в час его смерти его финансовое положение было прочнее, чем у любого другого правителя в Европе. Он оставил своим преемникам огромное наследство, хотя никогда не имел необходимости быть скупым. Великолепие его двора и щедрость при раздаче милостыни были известны всем. Зять Вильгельма называл своего тестя вторым по щедрости человеком после византийского императора. Установленный им церемониал, по словам Вильгельма из Малмсбери, стоил так дорого, что, перестав следовать ему, Генрих I сэкономил приличную сумму денег. Ну и конечно же постоянные войны, которые Вильгельм вел в целях обороны своего королевства, могли быть оплачены лишь из большого дохода. Имея в обеих частях своего королевства весьма эффективные финансовые структуры, Вильгельм развивал их для того, чтобы объединенные ресурсы позволяли удовлетворять политические нужды англо-нормандского королевства. Действительно, своим существованием оно в значительной степени обязано тому богатству, которым Вильгельм получил возможность распоряжаться.

Но окончательную оценку правлению любого средневекового короля всегда нужно давать на основе того, как он вершил правосудие. В этом отношении виртуозное мастерство Вильгельма как государственного деятеля было особенно заметно. Как мы уже видели, и курия короля Вильгельма, и курия герцога Вильгельма в своей основе были феодальным судом, подтверждавшим правильность феодальных законов и обычаев. О некоторых разбирательствах этого суда в период с 1066-го по 1087 год уже было сказано. В качестве территориальных единиц судебной власти на местах в Нормандии Вильгельм использовал виконтства. В Англии для этой же цели он использовал местные суды древнего происхождения, существовавшие в ширах и сотнях. По сути дела, смешение нормандских феодальных идей с дофеодальными английскими традициями ни в чем не проявлялось так явно, как в использовании Вильгельмом местных судов для дополнения юрисдикции королевской курии.

Центральной фигурой этого процесса был шериф. В правление Вильгельма шерифами стали крупные феодальные владетели, которые получили право лично вершить суд. Кроме того, они по своей должности находились в особых отношениях с судами округа и сотен, и было естественно, что, как и их саксонские предшественники, рассматривали в этих судах дела, имевшие касательство к королю или королевству. Правда, шериф мог разделять эти обязанности с другими чиновниками. Должность местного юстициария была создана в Англии при Вильгельме Рыжем. Вполне возможно, что время от времени нечто подобное возникало и функционировало и при Завоевателе. Совершенно ясно, что аббат Этельвиг, настоятель монастыря в Эвешеме, занимал в 1072 году какую-то официальную судебную должность в западных округах. Позже в других округах такие должности занимали и другие люди, хотя они редко именовались юстициариями своего округа. Но какими бы дополнительными средствами ни пользовался Вильгельм, чтобы представлять королевское правосудие в английских окружных судах, именно шериф оставался непосредственным исполнителем воли короля, и, как правило, именно шерифу были адресованы указы короля, повелевающие рассмотреть какое-либо дело. Вильгельм имел возможность непосредственным образом вмешиваться в дела местных судов, направляя членов своего собственного суда для ведения особо важных судебных процессов. Как мы увидим дальше, многие виднейшие представители нормандской аристократии, и светской и церковной, исполняли роль таких путешествующих судей, и самым деятельным среди них был Жофрей, епископ Котанса. Одним из величайших достижений Вильгельма Завоевателя можно смело считать тот успех, с которым древние английские суды были поставлены на службу первому королю-нормандцу, а также то, что они были использованы для поддержания традиций во времена перемен. В этом деле его государственная мудрость повлияла на его английских потомков больше, чем в любом другом. Поэтому данный вопрос заслуживает пояснения примерами.

Невозможно найти лучшей иллюстрации, чем некоторые из больших судебных заседаний, что были так характерны для правления короля Вильгельма в Англии. Например, несколько судебных дел касались поместий, незаконно отнятых у аббатства Или. Между 1071-м и 1074 годами епископы Котанса и Линкольна, граф Вальтеоф и шерифы Пикот и Ильберт на объединенном заседании судов соседних с аббатством округов провели по этому поводу большое расследование. Решение было вынесено в пользу аббатства, позже был проведен по меньшей мере еще один (а возможно, и два) суд по поводу земель Или. Между 1080-м и 1084 годами Жофрей, епископ Котанса, провел в Кентфорде большой судебный процесс. Это произошло на объединенном заседании судов трех граничивших с аббатством округов и в присутствии многих крупных землевладельцев. Решение снова было вынесено в пользу монастыря. Суды по делам аббатства Или были примечательными событиями. Но более ярким зрелищем был суд, который прошел между 1072-м и 1076 годами в Кенте. Его целью было разрешение спора между архиепископом Ланфранком и епископом Одо по поводу земель, которые якобы епископ отнял у Кентерберийской кафедры. Председательствовал на суде епископ Котанса Жофрей. Ланфранк добился решения в свою пользу, но, судя по тому, что в 1086 году многие из спорных поместий все еще находились во владении Одо, выполнение судебного решения было отсрочено. Наконец, можно упомянуть о деле епископа Вустера Вулфстана и аббата Эвешема Вальтера по поводу прав на имения Бенджворт и Грейт-Хемптон. Как и прежде, председателем суда был Жофрей Котанский, а дело слушалось на заседании судов соседних округов. Здесь перечислены лишь те судебные процессы, которые наиболее полно описаны в источниках, но нет сомнения, что по ним можно реконструировать и другие слушания. Эти судебные прецеденты можно считать прекрасным примером того, каковы были основные принципы Завоевателя в осуществлении правосудия. Непосредственная заинтересованность Вильгельма в этих судебных процессах очевидна: все они были начаты по королевскому указу, и в каждом случае председательствующий был представителем короля. Присутствие королевских эмиссаров (по-латыни называвшихся «missi») демонстрировало, что дела рассматривались королевским судом, поэтому в силу вассальных обязанностей на нем были обязаны присутствовать крупные землевладельцы, иногда вызывавшиеся даже из тех округов, к которым спор не имел никакого отношения.

Но и во время этих судов использовались специфически английские правовые институты. Дела рассматривали в полном составе окружные суды, и на их заседания являлись не только жившие в округе уроженцы Нормандии, но и англичане. Окружные суды играли важнейшую роль в слушании дела. В вустерском деле судьями были бароны, а свидетелями — жители всего графства. В Кентфорде формально приговор был записан как решение округов. Касательно дела аббатства Или король отдал приказ: рассмотреть «судам нескольких округов в присутствии моих баронов», то же он повелел сделать в отношении фрекен-хемского дела: слушать «на объединенном заседании судов четырех округов в присутствии епископа Байе и других моих баронов». Верша свой феодальный суд на собраниях английских округов, Вильгельм прививал королевские права монарха-нормандца к древним институтам завоеванной им страны, как черенок к дереву. И дело заключалось не только в прагматичной целесообразности такой прививки. Эти суды отчетливо демонстрировали желание нового короля сохранить традиционные английские судебные обычаи. Чтобы доказать истинность закрепленных за ним прав, епископу Вустерскому было позволено вызвать на суд свидетелей — англичан по происхождению. В Кентфорде англичане играли важную роль в расследовании дела. В Пинненден-Хит были собраны «не только французы, жившие в округе, но также, и в первую очередь, те англичане, которые были хорошо знакомы с законами и обычаями своей страны». В их числе на этот суд прибыл Этельрик, бывший епископ Селси, «человек весьма преклонного возраста и очень мудрый в том, что касалось законодательства его страны; его по приказу короля привезли на этот суд в повозке, чтобы он делал заявления о том, как применялись законы в древности, и истолковывал эту древнюю практику». В таких поступках заметно нечто большее, чем простой интерес к старине. Ланфранк, архиепископ Кентерберийский, был ближайшим советником короля, а Одо, епископ Байе, его единоутробным братом и одним из самых могущественных феодалов. Спор между ними вполне мог разрушить всю структуру только что созданного англо-нормандского государства. Вот почему особенно примечательно, что такой спор в те времена по приказу короля мог быть решен в суде с помощью ссылки на старинные английские обычаи. И в Средние века, и в современную эпоху мало таких завоевателей, которые проявляли бы больше подобающего государственному деятелю уважения к традициям страны, которую они только что захватили силой оружия.

Процедура рассмотрения дел на этих судах требует комментария. Метод «суда Божьего» к тому времени уже долгие годы был в употреблении по обе стороны пролива; то же самое относится к расследованию дел с использованием свидетелей и предъявлением грамот. Но примененное Завоевателем направление собственных представителей для ведения судебных дел на местах было новой практикой для Англии. При преемниках Вильгельма оно стало мощным средством расширения власти короля. Эти представители короля не только приносили с собой власть короля в английские окружные суды, но и делали контроль этой власти над ними более прямым, чем когда-либо ранее. Председательствуя на процессах по порученным делам, они применяли метод доказательства, который позже имел огромнейшее влияние на практику английского судопроизводства. Ведь именно эти суды были первыми случаями последовательного применения в судебном процессе присяжных — «группы людей, которых назначал суд, чтобы они коллективно вынесли приговор, и которые принимали для этого присягу». О происхождении института присяжных было много споров. Были обнаружены некоторые следы его существования в датских областях Англии до завоевания ее нормандцами; но, по мнению многих ученых, он был привнесен в Англию нормандцами, которые развили его из «расследований под клятвой», применявшихся монархами из династии Каролингов. Поэтому мы оставим этот вопрос открытым. Нет сомнения в том, что Вильгельм применял такие суды присяжных более последовательно и более эффективно, чем они применялись до него в Англии. С 1066-го по 1087 год их применение стало характерной чертой его судебной практики. Например, на судебном заседании в Кентфорде присяжные были, а при слушании фрекенхемского дела епископ Байе использовал две группы присяжных, когда пытался удостовериться в подлинности тех фактов, которые были предметом спора. Подобным же образом в Нормандии между 1072-м и 1079 годами на судебном процессе, который проходил в присутствии короля, права небольшого монастыря, существовавшего в Беллеме, были восстановлены решением, которое было вынесено коллективно группой присяжных, состоявшей из почтенных стариков. С течением времени эта практика становилась все более распространенной, и вскоре область ее применения стала на удивление широкой. В 1086 году составление «Книги Судного Дня» осуществлялось в значительной степени с помощью приговоров, вынесенных давшими клятву присяжными по всей стране. Таким образом, вся Англия была ознакомлена с институтом присяжных, которых Завоеватель сделал составляющей частью своей управленческой системы. Это был его заметный вклад в последующее развитие английского правосудия.

Деятельность королевской администрации, направляемая Вильгельмом, вызвала к жизни такие последствия, которые проявились лишь через много лет после его смерти. Но определить, как она влияла на повседневную жизнь людей, которыми он правил, довольно трудно. Возникновение англо-нормандского королевства не внесло в жизнь крестьян изменений, подобных тем, которые произошли в более высоких социальных слоях общества. Не заметно, чтобы условия жизни, преобладавшие в нормандских деревнях, сильно изменились в третьей четверти XI века. Хотя Нормандское завоевание и последовавшие за ним беспорядки разорили или уничтожили много английских деревень, земельная структура Англии в конце правления Завоевателя не имела коренных отличий в сравнении с 1066 годом. Похоже, что новые правители Англии не желали или не могли изменить те различия в общественной организации крестьянской жизни, которые существовали внутри Англии до ее завоевания. Нет ничего удивительнее, чем сохранение различий в традициях разных провинций в течение этих десятилетий. Например, деревенские обычаи в Кенте отличались от того, что было в Нортумбрии. Существует много свидетельств, что в Восточной Англии и на севере Мерсии крестьяне и после двадцати лет нормандского правления имели необыкновенно большую степень личной свободы.

Структура общественной жизни английских деревень XI века была исчерпывающим образом описана множеством ученых, а в нашей работе об этой структуре нужно упомянуть лишь в той степени, в которой король Вильгельм лично влиял на нее своими действиями как правитель страны. В связи с этим важно, что большую часть своих знаний о жизни английских крестьян во времена Эдуарда Исповедника мы приобрели из огромной книги-обозрения, составителем которой был его преемник-нормандец. Важно и то, что люди, составившие это обозрение, применяли к Англии термины, которыми они привыкли описывать крестьянство Нормандии. Нет сомнения, что латинским терминам, которые применяются в «Книге Судного Дня», не хватает точности. Тем не менее, они описывают сельское общество, по существу не отличающееся от того, что описано в текстах, составленных на английском языке до Нормандского завоевания, например в трактате об управлении поместьем «Права и разряды людей». Категории крестьян, упомянутые в «Книге Судного Дня», имеют не строгие и не взаимоисключающие определения. Как и в более раннем реестре, они образуют ряд, на одном конце которого находятся люди, чьи обязанности были многочисленны, но совместимы с личной свободой, а на другом — жители хижин, загруженные тяжелыми работами, и рабы, которых можно считать одушевленными вещами господ. Посередине находился виллан — центральная фигура английской деревни. Этим словом обозначался крепостной крестьянин, который имел долю на полях деревенской общины. Виллан в некоторой степени был лично свободным, но он нес тяжелые повинности: несколько дней в неделю отрабатывал барщину на землях своего господина и был обязан выплачивать оброк деньгами и натурой. Когда виллан умирал, по закону господин забирал его имущество в свою собственность.

Тот факт, что во второй половине XI века основы порядка английской сельской жизни оставались неизменными, признан уже давно. Все, что написано о том, как Вильгельм управлял Англией, приводит к заключению, что он использовал свое влияние для поддержания незыблемости порядка. Произошедшие при нем изменения можно объединить в две группы. В первую группу вошли действия, вызвавшие быстрое сокращение количества рабов в 1066–1086 годах. Во времена Эдуарда Исповедника рабство было характерной чертой деревенской жизни в Англии, и проведенный подсчет (правда, не очень точный) показывает, что накануне Нормандского завоевания примерно каждый одиннадцатый в Англии был рабом. К 1086 году это соотношение (независимо от точности цифры) уменьшилось настолько, что один наш современник в своих комментариях назвал это сокращение «самой заметной переменой из всех, отраженных в «Книге Судного Дня». Однако эту перемену непросто объяснить. Нет сомнения, что экономические факторы сыграли тут свою роль, поскольку новые владельцы поместий, люди жадные и корыстолюбивые, могли обнаружить, что им выгоднее возделывать свои земли руками принудительно работающих зависимых крестьян, а не трудом рабов, которых господин, возможно, должен был кормить. Нельзя забывать и о влиянии церкви, которая энергично реформировалась. Но при всем этом часть заслуг можно приписать самому Вильгельму. Очень прочно укоренилось мнение, что до похода через Ла-Манш в Нормандии было мало такого, что можно сравнить с рабством и работорговлей, широко распространенными в Англии того же периода. Это различие могло повлиять на Вильгельма. Например, известно, что он старался — правда, без большого успеха — уничтожить торговлю рабами в Бристоле, и один из законов, который ему приписывают, специально запрещал продажу человека человеком за пределы Англии. В любом случае достойно упоминания то, что в правление Вильгельма Завоевателя рабство в Англии быстро шло на убыль, и меньше чем через полвека после его смерти оно почти перестало существовать в сельской Англии. Другая группа объединяет перемены противоположного направления. Наиболее свободные крестьяне, которые в «Книге Судного Дня» называются «вольные люди» или «подсудные люди», быстро опускались вниз по социальной лестнице. Легко можно представить себе последствия того разорения, которому был подвергнут север Англии в 1069-м и 1070 годах. Но и в тех частях страны, которые не пострадали, не были редкостью деревни, в которых экономические условия жизни всех семей ухудшились за время с 1066-го по 1086 год. Без сомнения, было бы слишком смело делать поспешные обобщения на основе отдельных примеров, поскольку каждая деревня по воле случая то поднималась вверх, то опускалась вниз на волнах жизни. Но изменения, которые за эти годы произошли среди английских землевладельцев, должны были приводить в отчаяние крестьян. Новые аристократы, которые владели большими поместьями, расположенными далеко одно от другого, и вели в них хозяйство ради получения дохода, были жестокими хозяевами. Их управляющие, переезжая из одной местности в другую, старались ввести повсюду одинаковый порядок подчинения, а это было невыгодно наиболее удачливым сельским жителям. Новые помещики не только наследовали права своих саксонских предшественников, но имели еще и феодальные привилегии, полученные от короля-нормандца. Вдобавок нормандская юридическая теория, согласно которой положение крестьянина определялось не унаследованными политическими правами, а выполняемыми обязанностями, подрывала основу претензий тех наиболее независимых крестьян, которые с риском для себя продолжали заявлять, что, согласно старинным обычаям, они лично свободны. По этим причинам при нормандской власти из Англии стало исчезать рабство, зато шире распространилось крепостное право.

Правление Вильгельма Завоевателя, несомненно, было временем великих бед для английского крестьянства, которое составляло примерно девять десятых населения Англии. Даже в самых оптимальных условиях жизнь крестьян была нестабильной, поскольку у них было мало продовольственных запасов. В результате одного неурожая сразу же возникала нехватка пищи, а два плохих урожая подряд могли привести к ужасному голоду, который был так характерен для тех лет. Но эти бедственные условия, в которых жизнь и здоровье можно было сохранить с большим трудом, не являлись последствием Нормандского завоевания. Вообще, в том, что оно преумножило бедствия, есть определенные сомнения. Если учитывать, что во времена политических перемен на долю наименее удачливых людей всегда выпадают лишения, утверждение, что при Вильгельме Завоевателе не было ломки коренных основ жизни английского крестьянства, остается верным.

На жителей английских городов его правление повлияло примерно так же: заметных различий в последствиях не было. О том, что король был заинтересован в процветании английской торговли и городов, в которых она была сосредоточена, уже было сказано: но для людей, которые жили в этих городах, это было время большого риска. Иногда случались поистине огромные несчастья. Например, Йорк был разграблен несколько раз подряд. Постройка замков в главных городах Англии часто приводила к печальным последствиям. В Линкольне для того, чтобы освободить место под новую крепость, было уничтожено самое меньшее сто шестьдесят домов. Такие действия способствовали обеднению многих людей и вели к увеличению численности городской бедноты. Тем не менее, основы роста английских городов не были подорваны. В годы царствования Завоевателя города продолжали страдать от последствий Нормандского завоевания, которое нанесло по ним удар. К 1086 году они еще не залечили свои раны. Но меньше чем через шестьдесят лет после смерти Завоевателя города Англии процветали больше, чем когда-либо до этого, и это развитие, вероятно, в какой-то степени произошло благодаря нормандским правителям и консервативной политике Вильгельма. Многие элементы городского самоуправления, характерные для Англии XII века, в зародыше существовали при Эдуарде Исповеднике, а Вильгельм сохранил и развил их. Достойно внимания большое количество англо-нормандских грамот, адресованных английским городам и касающихся их прошлого.

Структура городского населения не претерпела значительных изменений в результате Нормандского завоевания. Но возможно, один процесс, который позже имел большие последствия, начался с указов Завоевателя. Сомнительно, чтобы до Нормандского завоевания в Англии были постоянные еврейские поселения, но можно с уверенностью сказать, что в Руане в середине XI века существовала еврейская община. И почти несомненно, что группа этих руанских евреев прибыла в Англию вслед за Завоевателем и по его указу основала там колонию. Значение этой колонии стало быстро возрастать. К 1130 году еврейская община прочно обосновалась на новом месте и процветала. Но было бы ошибкой заявить, что в Англии XI века существовало что-то похожее на тот широкий размах, который приобрела деятельность евреев в Англии при Анжуйской династии. Таким образом, последствия деятельности Вильгельма в этом отношении стали заметны лишь значительно позже. Завоеватель облегчил приезд евреев в Англию, и на протяжении всего XII века еврейская община Англии не только оставалась по преимуществу французской, но и сохраняла тесные связи с англо-нормандской монархией. Несмотря на то что этот процесс начался по инициативе Вильгельма, он мало продвинулся вперед при его жизни. Сомнительно, чтобы в его время прочно обосновавшаяся еврейская колония существовала где-нибудь еще, кроме Лондона.

В XI веке повседневная жизнь английского народа самым непосредственным образом зависела от обычаев и традиций, а Вильгельм постоянно заботился об их сохранении. По этой причине его должностные лица, какими бы суровыми и грубыми они ни были, вероятно, предпринимали какие-то меры для ослабления бедствий, выпавших на долю его беднейших подданных во время смены власти. У английских крестьян были причины быть благодарными новой аристократии за то, что она поселилась в их стране, не перевернув все вверх дном. Среди занесенных в «Книгу Судного Дня» судебных процессов можно встретить много случаев, когда арендаторам-англичанам возвращали часть имущества, отнятого у них новыми землевладельцами или алчными шерифами. В долгосрочной перспективе крестьянство получило выгоду от того, что король строго следил за охраной общественного порядка на местах. В этом случае он тоже следовал своему обычному правилу приспосабливать местные институты для своих целей. Например, своим известным указом он сделал население сотни коллективным ответчиком за убийство любого из его сторонников. В указе говорилось, что если в течение пяти дней убийцу не обнаружит его господин, то население сотни, где было совершено это преступление, должно внести ту часть штрафа за убийство, которую не в состоянии выплатить господин. Этот штраф, называвшийся «murdum», был очень большим — сорок шесть марок серебром. По правде говоря, порядок, который поддерживался таким путем, покупался очень высокой ценой, но пользу от него почувствовали современники Вильгельма по обе стороны пролива. Англичанин с благодарностью написал о том, что Вильгельм установил хороший порядок, а нормандские летописцы все как один жалуются на то, что после смерти Завоевателя общественная безопасность в его герцогстве уменьшилась.

Метод правления, который Вильгельм Завоеватель использовал в своем составленном из двух частей королевстве, был замечателен во всех отношениях. Его власть была суровой и грубой, но она никогда не была слепой тиранией. Часто отвратительная в своих наиболее жестоких проявлениях, она была приспособлена к условиям Нормандии и Англии и имела долговременные последствия, особенно в области правосудия и финансов. Не следует забывать и о том, что эта власть действовала по одному и тому же образцу на всей территории королевских владений. Двор Вильгельма повсюду следовал за своим королем в его поездках, и потому королевское правосудие развивалось примерно по одному и тому же пути в Нормандии и в Англии. Канцлеры Вильгельма тоже вели дела по обе стороны пролива. Херфаст имел отношение к грамотам, касавшимся как Нормандии, так и Англии. Осмунд часто исполнял свои должностные обязанности в герцогстве, и то же можно сказать о Морисе. Таким образом, с 1066-го по 1087 год все области английской государственно-административной системы испытали на себе нормандское влияние, но и английская управленческая практика часто переносилась на другую сторону пролива. Те беспорядки, которые начались в Нормандии сразу после смерти Вильгельма, служат несомненным доказательством того, что стабильность, которая преобладала в герцогстве в 1066–1087 годах, в значительной степени обеспечивалась эффективностью его правления.

Появление в Англии короля-нормандца должно было неизбежно изменить систему управления в стране, которую он завоевал, сильнее, чем в герцогстве, откуда он прибыл. Но в этих изменениях внимания заслуживает не количественная, а качественная составляющая. Ведь в Англии Завоеватель в одинаковой мере проявил свой гений и в приспособлении старого, и во введении нового. То, что во время хаоса, которым сопровождалось завоевание, Вильгельм не повредил несущий каркас системы управления королевства, является личной заслугой этого короля.

С 1066-го по 1087 год во Франции Вильгельм проводил больше времени, чем в Англии. Тот факт, что король мог доверить другим людям реализацию политики, им избранной и носившей на себе глубокий отпечаток его неповторимой личности, показывает, насколько велик был его авторитет. Как уже было сказано, в 1066 году он спокойно доверил управление Нормандией жене Матильде, Роже Монтгомери и Роже Бомону, а в 1067 году при отъезде из Англии поручил следить за порядком епископу Байе Одо, Вильгельму фиц Осберну и Гуго II, владетелю Монфор-сюр-Риля. Позже доверенным лицом короля в Англии оставался архиепископ Ланфранк, но Одо и многие знатные миряне из виднейших семейств Нормандии, например Вильгельм Вареннский и Ричард фиц Гильберт, тоже с честью несли возложенные на них обязательства.

Когда после смерти Вильгельма Англия и Нормандия были отделены друг от друга, это привело к печальным для системы управления последствиям в них обеих. А когда после 1106 года они вновь были объединены, потенциал, заложенный Вильгельмом Завоевателем, дал знать о себе тем, что царствование Генриха I стало временем интенсивного развития в области правосудия и финансов по обе стороны Ла-Манша.

Глава 13

Конец правления

Последние два года жизни Вильгельма особенно интересны для его биографа. С одной стороны, они являются эпилогом великого жизненного пути, а с другой — могут быть рассмотрены как время кризиса, которым завершилось правление Вильгельма и в котором одновременно проявились все особенности этого правления. За этот короткий отрезок времени произошло очень много событий. Союз недругов англо-нормандского королевства возродился в конфигурации, напоминавшей события предыдущих десятилетий. Вильгельм продолжал начатую ранее оборону своего королевства, хотя теперь для этого приходилось принимать чрезвычайные меры. В это же время он совершил свои самые значительные достижения в деле управления страной. Несмотря на то что все эти месяцы прошли либо в войне, либо в деятельной подготовке к ней, шло активное обсуждение составления «Книги Судного Дня», которой было суждено стать самым достоверным свидетельством того, чем было и какие последствия имело правление Завоевателя. Военные и мирные дела нельзя отделить друг от друга. Война и борьба за выживание были не только фоном всей жизни Вильгельма, но и важнейшим условием для его созидательных дел. Такое положение вещей сохранялось вплоть до его смерти.

Начало кризиса «Англосаксонские хроники» относят к 1085 году. «В этом году люди стали говорить и утверждать как истину, что король Дании Кнут, сын короля Свена, начал снаряжать войско в поход против Англии и рассчитывал захватить нашу страну с помощью Роберта, графа Фландрии». Итак, традиционные враги англо-нормандского королевства все вместе вооружались против него. Святой Кнут (Кнут IV), сын Свена Эстритсона, снова предъявлял права скандинавов на Англию, которые так упорно отстаивали (и так долго заслуживали за это одобрение) не только его отец, но и Гарольд Хард-раада и Магнус. Роберт Фламандский, сестра которого вышла замуж за датского короля, вновь, как в 1074 году, выступил в поход. Во Франции король Филипп, памятующий про Дол и Жерберой, активно поддерживал сына Вильгельма Роберта, который продолжал открыто враждовать с отцом. Епископ Байе Одо, хотя и был в плену, все же мог побудить к измене английских и нормандских подданных Вильгельма. И наконец, Малкольм стоял на шотландской границе, готовый к войне, а Фальк Ле Решин Анжуйский был готов извлечь для себя выгоду из этой обстановки. Вот с какой угрозой лицом к лицу столкнулся Вильгельм на закате дней. Дополнительным бременем на него легли печальные обстоятельства личной жизни: он лишился жены, которую любил, из-за избыточного веса и возраста все чаще подводило здоровье. Среди членов его семьи было мало людей, на чью поддержку он мог бы рассчитывать в трудную минуту. То, как энергично Вильгельм противостоял союзу своих врагов в конце своего правления, является одним из ярких примеров его силы духа.

Как только Вильгельм узнал, что Англии угрожает вторжение Кнута, он стал действовать стремительно и решительно. Он приказал опустошить несколько приморских округов Англии, чтобы оставить войско захватчиков без продовольствия. Сам же он, предоставив оборону Нормандии своим помощникам, переправился через Ла-Манш «с таким количеством конных воинов и пехоты, что такое большое войско никогда раньше не приплывало в нашу страну». Это утверждение английского автора, который вполне мог жить в 1066 году, привлекает к себе внимание и свидетельствует об огромном размахе военных приготовлений Вильгельма. Оно заслуживает более подробного анализа. Нет сомнений, что значительную часть этого огромного войска составляли наемники. Деньги на оплату их услуг были собраны с населения Англии в виде огромного гельда годом ранее. Но все равно содержание такого огромного войска было трудным делом. «Люди удивлялись тому, как наша страна могла содержать всю эту армию». В итоге Вильгельм разместил солдат в поместьях своих вассалов и принудил их снабжать войска продовольствием в количестве, зависевшем от размера земельных владений поставщика. Это была крутая мера, но можно усомниться в том, что ее одной оказалось достаточно, даже учитывая, что позже некоторые отряды наемников были распущены. Так что понятно, почему следующие две книги хроники полны жалоб, что налог на землю слишком велик и его тяжело платить.

В такой обстановке Вильгельм приехал в Глостер на Рождество 1085 года и созвал туда своих придворных. Там он «много думал и очень глубоко размышлял со своими советниками о нашей стране — какие люди в ней жили и как они были по ней расселены». Результатом этого стало составление «Книги Судного Дня». Это мероприятие было настолько широкомасштабным, а его результат настолько важным, что каждая деталь процедуры сбора информации, причины его проведения и реестр, который стал его результатом, уже прокомментированы учеными-эрудитами, причем комментаторы спорят друг с другом. Развитие событий в общих чертах было успешно описано ранними авторами в словах, которые, хотя и хорошо нам знакомы, заслуживают того, чтобы их процитировали. Главное среди этих обобщающих заметок — знаменитый отрывок из самих «Англосаксонских хроник»: «[Король] разослал своих людей по всей Англии в каждый округ и велел им выяснить, сколько сот хайдов было в округе, какие земли и скот принадлежали королю в этой местности и какие сборы он должен получать ежегодно с этого округа. Он также велел составить запись о том, сколько земли имеют его архиепископы, аббаты и графы и — правда, мой рассказ стал уже слишком длинным — сколько и каких земель и скота имел каждый, кто владел землей в Англии, и сколько стоили эти земля и скот. Он расследовал это так подробно, что не осталось ни одного хайда, ни одного ярда земли и (об этом стыдно сказать, но ему не показалось стыдным так сделать) поистине ни одного быка, ни одной коровы и свиньи, которые не были бы указаны в этой записи. И позже все эти списки были принесены ему». Это повествование во многом не так подробно, как нам бы хотелось, но основной смысл ясен.

К нашему счастью, его может дополнить другое столь же авторитетное свидетельство, оставленное современником этих событий. Это несколько строк, которые написал Роберт Лозинга, епископ Херефордский, с 1079-го по 1095 год, который почти наверняка сам слышал полную глубокого содержания речь, произнесенную в Глостере: «В двадцатый год правления Вильгельма, короля англичан, по его приказу было проведено обследование всей Англии, то есть были осмотрены земли нескольких провинций Англии и поместья всех крупнейших землевладельцев. Это было сделано в отношении пахотных земель и жилья, в отношении людей — как свободных, так и не свободных, как живущих в хижинах при господской усадьбе, так и тех, кто имел собственные дома и долю в полях, в отношении плугов, лошадей и прочих животных и в отношении служб и платежей, которые были обязаны выполнять и вносить все люди на всех этих землях. За первым обследователем появлялись другие; этих людей посылали в провинции, которых они не знали и в которых сами были неизвестны, чтобы они имели возможность проверить первый обзор и при необходимости заявить, что его составители виновны в преступлении перед королем. И при сборе налогов для короля происходило много насилия, которое вызывало беспокойство в стране».

Для этого исследования Англия была разделена на семь участков, в каждый из которых была назначена группа королевских посланцев. Методы и масштаб опросов, которые они проводили, в сжатом виде описаны в реестре, который известен под названием «Расследование из Или». Там сказано, что сбор информации для «Книги Судного Дня» представлял собой «обследование земель, которое королевские бароны проводили согласно присяге, которую давали шериф данного округа, все бароны и их французы и весь суд данной сотни, то есть священник, староста и по шести человек из каждой деревни. Они выясняли, как называлось каждое имение, кто владел им во времена короля Эдуарда, кто владеет теперь, сколько в имении хайдов земли, сколько имеется в поместье господских плугов и сколько плугов, принадлежащих крестьянам, сколько в поместье вилланов, сколько крестьян-арендаторов, живущих в хижинах, сколько рабов, сколько вольных людей, сколько подсудных людей; сколько земли под лесом, сколько лугов, сколько пастбищной земли, сколько мельниц, сколько рыбных мест, сколько было добавлено к поместью и сколько забрано из него, какова была прежде его полная стоимость, сколько оно стоит теперь и сколько имущества имел и имеет каждый вольный человек и каждый подсудный человек. Все это должно быть записано три раза — как было при короле Эдуарде, как было, когда король Вильгельм дал это поместье владельцу, и как есть сейчас. Также делается запись о том, можно ли получить с имения больше, чем с него берут сейчас». Размах предпринятого исследования не требует дополнительных доказательств. Собранные данные, объединенные под названием «Книга Судного Дня», содержали — если говорить об их общем виде и не учитывать некоторые изменения — вполне точные ответы на все эти вопросы.

«Книга Судного Дня» состоит из двух томов, немного отличающихся по структуре, которые теперь хранятся в Государственном публичном архиве на Чансери-Лейн. Первый том — «Большая книга Судного Дня» — описывает все обследованные территории Англии, кроме Норфолка, Суффолка и Эссекса. Им посвящен второй том — «Малая книга Судного Дня». Но есть и другие тексты, появившиеся в результате этого осмотра. Главный из них известен под названием «Эксонская книга Судного Дня», сейчас хранится в библиотеке собора в Эксетере и описывает пять юго-западных округов. Каждый из ее трех томов имеет индивидуальные особенности. В частности, «Малая книга» и «Эксонская книга» имеют форму, которая соответствует более ранней стадии работ, и содержат более подробную информацию, чем «Большая книга Судного Дня». Но все три тома являются результатом одного и того же расследования, и все они составлены по одному и тому же плану. Информация в них размещена по территориальному (сведения сгруппированы по округам) и по феодальному (сведения о поместьях внутри каждого округа распределены по владельцам) принципам.

При выяснении того, каким образом Вильгельм проводил это большое исследование, главную трудность представляет определение того, как вал собранной информации был переработан и сжат до размера тех книг, которые были из нее составлены. Реестр, известный под названием «Обследование округа Кембридж», показывает, что в этом округе было проведено судебное расследование, в ходе которого присяжные из нескольких сотен дали заверенные клятвой показания, и почти все верили, что эта процедура применялась по всей Англии; что «записи», которые были своевременно доставлены королю, представляли собой отчеты, составленные согласно этой процедуре, и лишь потом в Винчестере эти сведения были упорядочены согласно феодальной логике. Однако недавно было высказано вполне обоснованное мнение, что исходные отчеты по округам уже на местах составлялись по феодальному принципу и что именно такие феодальные отчеты («breves») о поместьях короля и землевладельцев внутри каждого округа доставлялись в Винчестер. Этот подход позволяет лучше всего объяснить и различия, и сходства трех книг. «Эксонская книга» была первым черновым вариантом одного из многих сборников феодальных «breves», которые позже были в установленном порядке сокращены и объединены в «Большую книгу». «Малая книга» была другим черновиком, который по неизвестной причине не прошел итоговую обработку и потому остался в первоначальном варианте.

Любая теория по поводу того, как составлялась «Книга Судного Дня», должна преодолеть некоторые трудности, чтобы победить. Но каким бы именно ни был процесс ее составления, «Книга Судного Дня» — восхитительный плод созданной Вильгельмом системы управления. Она одновременно отражает и проблемы, с которыми сталкивался Вильгельм, и характер его власти. Вильгельм нуждался в точной информации относительно ресурсов своего королевства. Деньги ему были нужны всегда, а в 1085 году их необходимость ощущалась особенно остро. Поэтому он старался точно определить, какая сумма налогов может быть получена с его королевства, и выяснить, не может ли оно дать больше. Об этом свидетельствуют проходящие через весь обзор сложные подсчеты количества хайдов и запашек земли — налоговых единиц, по которым рассчитывалась сумма гельда. В пользу этого говорит тот факт, что на всей территории юга и запада Англии преобладало начисление налога не с одного, а с пяти хайдов. По сути дела, «Книга Судного Дня» содержит достоверные сведения о том, каким образом Вильгельм, взяв в свои руки налоговую систему старого английского государства, использовал ее с выгодой для себя. Неудивительно, что именно эта сторона дела больше всего производила впечатление на современников и приводила их в отчаяние. Уже само слово «description», которым обычно называли это исследование на латыни, означает оценку имущества для обложения государственным налогом, и все явно боялись его последствий. По сути дела, все королевское расследование в целом было в высшей степени непопулярно. Оно вызвало сильное сопротивление, дело доходило даже до кровопролития.

Но даже если главной причиной, побудившей короля Вильгельма потратить столько сил на это дело, была необходимость лучше собирать налоги, цель, которую он себе ставил, не следует ограничивать слишком узкими рамками. Вильгельм был правителем феодального королевства, которое находилось под угрозой нападения, и феодальные ресурсы этого королевства надо было использовать наиболее выгодным образом. Двор, который принял решение провести такую масштабную опись имущества, был феодальным двором, и расследование внутри каждого округа было организовано по крупным феодальным владениям. Этого и следовало ожидать. Для короля было важно (как отмечает Флоренс из Вустера, описывая этот обзор) выяснить, каким количеством земли владел каждый из его баронов, поскольку бароны были обязаны обеспечивать продовольствием рыцарей, имевших ленные владения, а рыцари были необходимы для защиты королевства. «Книга Судного Дня» содержит мало сведений о самой феодальной организации общества, поскольку в большинстве случаев в ней не указано число рыцарей, которых должны были предоставлять для службы королю его вассалы. Но, несмотря на это, она давала Вильгельму самые подробные данные о феодальном устройстве Англии, какие только он имел с тех пор, как появился в этой стране. Король получил исчерпывающий отчет о том, как земли Англии были распределены между его самыми могущественными сторонниками.

По сути дела, «Книга Судного Дня» показала, что новый феодальный порядок уже установлен по всей Англии, и указала территориальную основу этого порядка.

Однако «Книга Судного Дня» была не просто налоговым реестром (хотя это была ее главная задача) и даже не просто официально составленным списком феодальных владений. У нее была и третья функция, которая служила еще одним примером того, какой авторитет Вильгельм приобрел в стране, которую завоевал. С момента коронации Вильгельм постоянно акцентировал внимание на том, что его следует считать законным преемником Эдуарда Исповедника, и эта мысль проходит через всю «Книгу Судного Дня». Поэтому в ней собрана информация об имуществе, которым владели его подданные не только на момент воцарения Вильгельма и по прошествии двадцати лет его правления, но и при короле Эдуарде. А поскольку многие земельные споры тянулись десятилетиями, обследование можно в определенном смысле считать результатом судебного расследования, связанного с более ранними судебными процессами, имевшими место при короле-нормандце. Зачастую королевские уполномоченные имели дело с продолжением споров по знакомым им делам, которые они, как епископ Жофрей Котанский, ранее уже вели тем же методом присяги. Называя себя преемником Эдуарда Исповедника, Вильгельм желал иметь полный отчет о положении Англии перед своим появлением в ней. Помимо этого, он хотел узаконить те значительные перемены, которые вызвало Нормандское завоевание. Именно этим объясняется тот явный отпечаток имущественных споров, характерных для двух предыдущих десятилетий, который несет на себе «Книга Судного Дня». Среди записей, относящихся к какому-то одному владению, часто встречаются такие, в которых приведены требования спорящих сторон и сделана попытка решить спор путем обращения к прошлому. А в отчетах, поступивших из Йоркшира, Линкольншира и Хантингдона, упомянуты «clamores», то есть споры, которые были близки к разрешению во время составления «Книги Судного Дня».

Но, не упомянув личности самого Вильгельма, нельзя до конца разобраться в природе «Книги Судного Дня» и оценить ее значимость. Удивительно, что такое исследование было предпринято. Но еще удивительнее то, что оно было успешно доведено до конца. Как отмечает профессор Гелбрэйт, «это наше лучшее свидетельство железной воли Завоевателя и того, как велика была разница между той властью, которой обладал он, и властью даже самых великих его предшественников». В каждой странице «Книги Судного Дня» видны его личность и его цель. Англия была покоренной страной, но король был вынужден проводить основную часть своего времени за ее пределами. Многие подробности, касавшиеся Англии и расселения в ней нормандцев, оставались неизвестны королю, и сведения, которые он хотел получить, имели первостепенную важность для его администрации и для обороны его королевства. Он желал знать все, что люди могли рассказать ему о его новом королевстве, о богатствах этой страны, ее провинциальных обычаях, традициях, но главное — о сумме налогов, которую она может выплатить. В результате широта информационного охвата полученного документа не позволяет произвести его классификацию. «Книга Судного Дня» имеет черты налогового реестра, составленного для взимания гельда, описи феодальных владений и юридической ведомости, но ей присущ ряд уникальных особенностей. Это было единственное в своем роде порождение единственного в своем роде случая. События 1085 года породили настойчивое желание великого короля получить как можно более полные сведения о королевстве, которое он победил, и в результате возник самый выдающийся статистический отчет из всех, которые когда-либо составлялись в любом средневековом королевстве.

Вскоре авторитет «Книги Судного Дня» стал так велик, что появилась опасность абсолютизации ее значения. На протяжении всего Средневековья и позже люди обращались к этому документу как к апелляционному суду, а позже некоторые ученые были склонны искать в нем информацию, на наличие которой вряд ли можно было рассчитывать. Разумеется, «Книга Судного Дня» была создана для того, чтобы служить административным целям, а не для того, чтобы дать историкам материал для их толкований прошлого. Нужно также помнить, что была охвачена не вся территория Англии. Королевские посланцы не проводили свои исследования севернее Тиза или Вестморленда. В самом документе встречаются и повторы, и неточности. Поскольку ее составители часто «описывали чуждое общество чуждыми терминами», то классификация поместий, общественного положения и разновидностей ленного владения, которая в ней приводится, не всегда надежна.

Невзирая на перечисленные огрехи, «Книга Судного Дня» остается ошеломительным достижением короля Вильгельма. Ученые, работавшие до нас, отдавали ей должное. «Она не имеет себе подобия в средневековой истории, — писал сэр Фрэнк Стентон. — Это величайшее проявление эффективности труда тех, кто служил Завоевателю, и его энергии, которой у него даже в конце жизни хватило на то, чтобы добиться осуществления великого замысла. Нельзя забывать и о том, что все это делалось вопреки противостоянию недовольной страны. Конечный результат был соизмерим с силой создавшей его воли». Еще один авторитетный ученый верно и поразительно точно охарактеризовал «Книгу Судного Дня», написав, что она «стала началом новой эпохи в применении письменного слова для управления государством». Вряд ли будет преувеличением прибавить к этому, что «ничего подобного не было со времен Римской империи».

В то время, пока полным ходом шло составление «Книги Судного Дня», Вильгельм отправился в поездку по Южной Англии. Пасхальную службу 1086 года он прослушал в Винчестере, а в день Троицы находился в Вестминстере, где посвятил в рыцари своего сына Генриха. После этого Вильгельм «ездил по стране и 1 августа, в праздник урожая, прибыл в Солсбери. Туда к нему приехали его советники и все что-либо значащие люди, которые жили на землях всей Англии, чьими вассалами они бы ни были. Все эти люди заявили ему о своей покорности и принесли клятву, что будут его верноподданными и будут выступать на его стороне против всех других людей». Это было второе великое дело в управлении государством, совершенное в этот критический период.

Присяга в Солсбери стала знаменитой вполне обоснованно. Но некоторые исследователи пытались придать ей значение конституции, которое она вряд ли могла иметь. Было даже сделано предположение, что в Солсбери явился по этому случаю «не только каждый феодал, зависимый от короля, но и каждый свободный крестьянин, вне зависимости от того, владел он землей или нет». Однако невозможно, чтобы такое собрание было созвано в Солсбери в августе 1086 года. Даже рыцарей, имевших в то время ленные владения в Англии, было слишком много, чтобы король пожелал созвать их всех на собрание своего двора. Нет сомнения, что собрание двора в Солсбери было необычным по количеству участников и великолепию, но «имевшие какое-либо значение владельцы земель» — это, вероятно, наиболее крупные субарендаторы поместий у виднейших феодалов. По положению в обществе они были близки к своим господам, то есть это те «пэры» крупных владений, чья особая роль в управлении феодальным английским государством уже была отмечена. Такое собрание, хотя и было бы впечатляюще многочисленным, имело разумные пределы и подходило бы для осуществления ближайших целей короля. И все же не следует верить, будто в Солсбери Вильгельм пытался изменить свое положение в феодальном государстве в духе более близком к современным концепциям верховной власти. Здесь уже было проанализировано особое положение короля в феодальной системе покоренной Англии и причины этого. Церемония, имевшая место в Солсбери в 1086 году, сделала королевскую власть более эффективной. Предпринятые королем меры носили беспрецедентный характер и не имели аналогов в прошлом, но они не были «антифеодальными». В их задачу входило укрепление феодальной структуры английского общества, которая характеризовалась местными особенностями, связанными с обстоятельствами Нормандского завоевания. Присяга в Солсбери, как и составление «Книги Судного Дня», была ответом короля на внешнюю угрозу. Англо-нормандское королевство стояло на пороге кризиса, и для ее правителя было важно теснее сблизиться со всеми влиятельными людьми Англии, чтобы укрепить военную структуру, на которую он опирался. Король Вильгельм еще раз использовал подчиняющую силу своей личности.

Кнут сосредоточил в Лимфьорде большой флот, который должен был перевезти в Англию собранное им большое войско. Но во время подготовки похода он постоянно наталкивался на недовольство своих подданных. В итоге его приготовления привели к возникновению беспорядков, в ходе которых он был захвачен в плен и в июле 1086 года убит. Его смерть означала, что поход будет отменен. Угроза нападения на Англию войск из Скандинавии была устранена. В какой-то момент могло показаться, что кризис миновал. И все же положение оставалось опасным. Сын короля Роберт бунтовал против отца, а единоутробный брат Одо замышлял предательство. Граф Роберт Фламандский открыто демонстрировал враждебность, а внутри Англии Эдгар Этелинг проявлял такое недовольство, что король посчитал благоразумным позволить ему уехать в Апулию с отрядом из двухсот сторонников. Складывавшаяся ситуация все больше напоминала предшествующие нападения. В течение 1086 года Вильгельм поневоле сосредотачивал все внимание на Англии, что позволило королю Филиппу возобновить боевые действия во Франции. Поэтому вскоре после собрания двора в Солсбери Завоеватель стал готовиться к отбытию в Нормандию. По словам летописцев, он продолжал энергично собирать дополнительные налоги для того, чтобы заплатить большему числу наемных воинов. Примерно в конце 1086 года он переправился во Францию, но где он провел последнее в своей жизни Рождество, неизвестно.

О деятельности Вильгельма в первые месяцы 1087 года известно очень мало. Нет сомнения, что во время собрания двора в Солсбери король издал два указа в пользу Мориса, нового епископа Лондонского. Еще два указа, один из которых датирован как «после обследования всей Англии», касались Вестминстерского аббатства.

Также до нас дошло подтверждение постановления, ранее принятого в пользу женского монастыря Сент-Аманд в Руане. Можно предположить, что этот подтверждающий указ, данный в присутствии большого числа знатных и влиятельных свидетелей, был издан после возвращения короля в Нормандию.

Главной заботой Вильгельма оставалась оборона страны. Поэтому он направил свои усилия на ликвидацию потенциально опасной ситуации, существовавшей с 1077 года, когда обстоятельства вынудили его уступить контроль над провинцией Вексен французскому королю. С того времени в этих краях произошла перемена, благоприятная для осуществления его замыслов. В начале 80-х годов XI века графство Мюлан, расположенное к югу от Вексена, перешло в руки Роберта Бомонского. Это был один из самых могущественных соратников герцога, и теперь Вильгельм имел на спорных землях сильного союзника. Когда в конце лета 1087 года гарнизон французского короля, размещавшийся в Манте, перешел границу Нормандии и начал грабежи, Вильгельм решил нанести ответный удар. Он начал поход, целью которого было возвращение под власть Нормандии Вексена.

Эта война была не только последней, но и самой жестокой в правление Завоевателя. Он с большой армией переправился через Эпт и быстро дошел до Манта. Когда французский отряд вышел из города, не предприняв должных мер безопасности, он внезапно напал на него. Французы в беспорядке отступили за стены города. Преследуя противника по пятам, войска Вильгельма ворвались в город, где устроили настоящую бойню. Сам город был сожжен. Огонь уничтожил его настолько, что сегодня в этом городе трудно найти хотя бы следы каких-нибудь зданий XI века. Такому варварству нет оправдания, но оно заставляет задуматься о том, не была ли беспощадность Вильгельма в этот раз, как в предыдущих случаях, подготовкой к более крупным операциям. Историческое значение боевых действий 1087 года обусловлено лишь тем, что они имели трагические последствия лично для Вильгельма. Но, если принять во внимание, что расстояние от Манта до Парижа составляет всего около тридцати миль, можно предположить, что Вильгельм, имевший достаточно ресурсов, мог бы развить свой успех. Это имело бы для французской монархии далекоидущие последствия. Однако рассуждать на эту тему бесполезно, поскольку события завершились совсем иначе.

Вильгельм въехал в пылающий город как триумфатор, а покинул его побежденным недугом. Одни говорили, что конь испугался пламени, рванулся прочь, при этом король получил столь серьезную травму, что в скором времени скончался. Другие утверждали, что у короля внезапно начались сильные боли в кишечнике. Как бы там ни было, он оказался не в состоянии продолжать войну. Страдая от сильнейших болей, Вильгельм в летнюю жару вернулся из разоренного Вексена в Руан. Но болезнь усиливалась с каждым днем, король чувствовал себя все хуже, и шум города стал для него невыносимым. Через несколько дней Вильгельм приказал, чтобы его перенесли в небольшой монастырь Сен-Жерве, стоявший на холме в восточном предместье Руана. Его сопровождали епископ Лизье Жильбер и настоятель Жюмьежского монастыря аббат Гонтар, которые считались искусными медиками. Было совершенно ясно, что король умирал.

До наших дней дошли два источника, повествующие о событиях последних дней жизни Вильгельма Завоевателя: запись, сделанная безымянным монахом из Кана непосредственно после смерти короля, и произведение Ордерикуса Виталиса, написанное примерно на пятьдесят лет позже. Ордерикус старался дать максимально подробное описание событию, которое, по его мнению, было достойно того, чтобы остаться в памяти потомков. С этой задачей он справился, изобразив, как умирающий король в пространной речи вспоминает свою жизнь. Сама сцена явно вымышлена, но можно с уверенностью сказать, что она воспроизводит подлинную атмосферу момента. Декорации, на фоне которых Ордерикус описывает происходящее, обладают всеми признаками подлинности, поскольку он сам отличался наблюдательностью, был хорошо знаком с нормандскими традициями и был связан с людьми, которые принимали участие в этих событиях. И действительно, основное содержание его цветистых описаний часто подтверждается более лаконичными свидетельствами монаха из Кана. Вокруг умирающего короля в монастыре Сен-Жерве собралось много людей, но среди них не было двух самых видных представителей его семьи, и это говорило о многом. Его старший сын Роберт восстал против отца и теперь находился в стане его главного врага, короля Филиппа; а единоутробный брат Одо, могущественный епископ Байе, оставался в заточении. Не было рядом и архиепископа Ланфранка, который до конца оберегал интересы короля в Англии. Но у смертного одра Вильгельма находились его остальные сыновья и единоутробный брат Роберт, граф Мортеня, архиепископ Руанский Вильгельм БонАми и многие другие. Великий король медленно умирал при печальных обстоятельствах, но он был окружен теми же людьми, которые во время его правления поддержали так много предложенных им начинаний. Судьба распорядилась так, что именно собранию крупных земельных магнатов, которые разделяли с королем бремя управления, он мог оставить свои последние распоряжения, поскольку, несмотря на усиливавшиеся боли, до самого конца оставался в здравом уме и твердой памяти.

Перед смертью Вильгельма заботило покаяние и очищение от грехов. Нельзя исключать вариант, что ради христианского поучения этот эпизод был приукрашен. Но в то же время нет никаких оснований сомневаться в благочестии, проявленном королем, когда он покаялся и попросил у Бога прощения за пролитую кровь, которая была неизбежной платой за его успехи. Он исповедался и получил отпущение грехов. Затем он распорядился щедро раздать милостыню и приказал присутствовавшим при этом секретарям без исключения записать имена всех, кто должен был получить пользу от его даров. Он выделил деньги духовенству Манта для восстановления того, что он сжег, и призвал тех, кто находился рядом с ним, заботиться после его смерти о поддержании справедливости в судах и сохранении веры. Наконец, Вильгельм объявил об амнистии для всех, кроме епископа Байе. Но окружавшие его вельможи стали возражать, особенно настойчиво просил за брата граф Мортеня Роберт. Спор затянулся, и уставший король был вынужден поддаться уговорам. Хотя, уступив, Вильгельм настойчиво говорил о том, что это освобождение может иметь тяжелейшие последствия. И все же епископ Байе Одо был освобожден, и через короткое время он присутствовал на похоронах своего великого сюзерена.

Настала пора решать судьбу королевства. Вильгельм с горечью, но вполне оправданно высказался против кандидатуры своего старшего сына Роберта, потому что он неверностью опозорил старость своего отца и мог править, только если постоянно его наставлять и следить за ним. Однако нормандские магнаты снова, как и в 1080 году, сумели перекинуть мостик через пропасть, разделившую отца и сына. В конце концов, король произнес слова прощения, согласился исполнить свои прежние обещания и формально передал герцогство сыну Роберту. Англию ожидала иная участь. Весьма любопытно, как Ордерикус Виталис интерпретировал мотивы, которыми руководствовался Завоеватель. Согласно его сильно приукрашенному и гиперболизированному рассказу, король осознавал, что королевство досталось ему не по праву наследования, а по праву победителя, ценой несчетного количества жизней. Поэтому он не осмелился завещать покоренное королевство никому, кроме Бога. Но он надеялся, что Бог отдаст Англию его второму сыну, Вильгельму, которому и передал свои скипетр, меч и корону. Понимая, что после его смерти неизбежно начнутся беспорядки, король адресовал Ланфранку в Англию письмо со своей печатью, подтверждающее его решения, и приказал Вильгельму отправляться без промедления. Известие о смерти отца настигло молодого человека по пути в Англию. Наконец, король передал крупную сумму денег своему сыну Генриху, и он немедленно покинул монастырь Сен-Жерве, чтобы их получить.

Эти распоряжения, которые оказали непосредственное влияние на будущее, заслуживают комментариев. Например, иногда сумму денег, подаренную Генриху, оценивают как недостаточную, но на самом деле в ценах XI века она была значительной. То, как король поступил с Робертом и Вильгельмом, может быть неверно истолковано. Как мы уже видели, переход Нормандии по наследству к Роберту был давно подготовлен и ожидаем. Вопрос с наследованием Англии оставался открытым, и не только из-за ссоры с отцом или отсутствия управленческих способностей. В данном случае Завоеватель следовал установившемуся среди нормандских аристократов правилу, согласно которому те владения семьи, которые находились в Нормандии, переходили по наследству к старшему сыну, а английские владения получал второй сын. Оно получило очень широкое распространение и стало обычаем, влиянию которого Вильгельму трудно было бы не поддаться. Безусловно, это был шаг. Отделение Нормандии от Англии в течение долгого времени было главной целью короля Франции Филиппа, а Вильгельм упорно противостоял этому. Теперь казалось, что Филипп добился своего, и умиравший король Вильгельм, должно быть, чувствовал, что терпит свой последний провал.

Сделав эти распоряжения, Вильгельм соборовался и принял причастие из рук архиепископа Руанского. Последние минуты его жизни описаны в знаменитом отрывке из сочинения Ордерикуса Виталиса. В этих строках слишком много чувства, но, несмотря на это, они в основном могут считаться правдивыми. Ночь 8 сентября король провел спокойно, а утром его разбудил звон большого колокола Руанского собора. «На его вопрос о том, что это значит, его слуги ответили: «Государь, колокол звонит к заутрене в церкви Святой Марии». Тогда король перевел свой взгляд наверх, воздел руки и сказал: «Я поручаю себя Марии, святой матери Бога, моей небесной госпоже, чтобы ее молитвами я мог примириться с ее Сыном, нашим Господом Иисусом Христом». И, сказав это, он умер». Сразу же после его кончины начались беспорядки, а некоторые из присутствовавших вели себя так, словно лишились разума. «Самые богатые из них сели на коней и поспешно уехали, чтобы оберегать свое имущество. Когда менее знатные из присутствовавших поняли, что их господа исчезли, они забрали себе доспехи, посуду, белье и королевскую мебель и поспешили прочь, оставив труп почти голым на полу кельи». Вильгельм Завоеватель — герцог Нормандии Вильгельм II и король Англии Вильгельм I — умер рано утром в четверг, 9 сентября 1087 года.

Смешение возвышенного и низменного, которым преисполнены описания смерти Завоевателя, еще очевиднее проявилось на его похоронах. Похоронить короля было решено в им же основанном монастыре Сен-Стефан в Кане. Но возникли трудности при организации достойной перевозки туда его тела. Тем не менее, сначала оно положенным образом было доставлено вниз по Сене, а потом по суше до окрестностей Кана, где его встретили знатные феодалы, которые должны были участвовать в похоронах. Торжественность процессии была нарушена пожаром, который случайно начался в это время в городе. Наконец похоронное шествие достигло церкви, где уже собралась знать, чтобы прослушать мессу и проповедь Гилберта, епископа Лизье. На этой церковной службе присутствовали сын короля Генрих и многие крупные землевладельцы, а также все нормандские епископы и настоятели многих нормандских монастырей, в том числе престарелый Николас, настоятель монастыря Сент-Уан, и Ансельм из Лебека. Таким образом, Завоеватель снова был окружен своими нормандскими придворными, и его похороны были похожи на одно из тех собраний двора, которые так часто украшали его царствование. Но вскоре церемония вновь была нарушена. Местный житель по имени Аскелин возмущенно заявил, что тот участок земли, где должен быть похоронен король, был грабительски отнят у него. Он потребовал за это компенсацию и получил ее. А затем имел место еще один мрачный случай: служители в буквальном смысле слова переломили громоздкое тело Вильгельма, когда пытались втиснуть его в каменный гроб, и церковь наполнилась таким невыносимым зловонием, что священники были вынуждены поспешно закончить службу. И это было не последнее поругание тела Завоевателя. Его сын Вильгельм приказал поставить на могиле отца прекрасный памятник. Этот монумент, созданный золотых дел мастером по имени Отто и украшенный надписью, которую сочинил Томас II, архиепископ Йоркский, простоял нетронутым до 1522 года. В этом году могила была открыта по указанию из Рима, тело эксгумировали и снова с почетом захоронили. Но в 1562 году кальвинисты полностью уничтожили погребение. Могилу сровняли с землей, памятник уничтожили, а останки Вильгельма — за исключением одной бедренной кости — были разбросаны по земле и пропали. Эту единственную оставшуюся реликвию сохранили, и в 1642 году она была заново похоронена под новым памятником, который примерно через сто лет был заменен другим, более сложным по форме. Но даже этому памятнику не удалось уцелеть. Он был разрушен во время революционных восстаний 1793 года, и теперь только простая каменная плита с надписью XIX века отмечает место, где был похоронен Вильгельм Завоеватель.

Эпилог

Так закончилась жизнь Вильгельма Завоевателя, «и это был полный конец всего, что было в нем смертного, кроме его славы». Биограф всегда охотно преувеличивает значение того, чей портрет он создает. Нет сомнения, что самое важное в том историческом процессе, который был здесь рассмотрен, выходит за рамки жизненного пути одного человека, какой бы выдающейся личностью он ни был. Завоевание Англии нормандцами (которое было центральным событием в этом процессе) было самой революционной переменой в истории Англии между принятием англичанами христианства и Реформацией. Оно принесло новую монархию, феодальное государство особого типа, преобразованную церковь и новые идеи в политике и интеллектуальной жизни. При этом традиционный жизненный уклад был сохранен практически полностью. Сочетание многого нового с многим из возрожденного старого в определило в высшей степени индивидуальный характер уклада средневековой Англии.

Преобразования такого масштаба невозможно объяснить просто действиями одного человека. Еще меньше для их оценки годятся суждения, подсказанные заботами более поздних времен, в особенности потому, что эти суждения часто могут зависеть от религиозных, политических и общественных критериев, которые сами могут быть оспорены. По каким критериям нужно сравнивать церковь Ланфранка с церковью Алдреда, духовное совершенство Иоанна Феканского и Вулфстана, добродетели и пороки англо-нормандских аристократов и их английских предшественников? Как можно вынести окончательное суждение о сравнительных достоинствах политических связей средневековой Англии с Францией и со Скандинавией? На каких весах литературное творчество Эльфрика может перевесить творчество святого Ансельма? Как сравнить достоинства написанных на английском «Англосаксонских хроник» и написанной на латыни большой истории Ордерикуса Виталиса, который, кстати, тоже был англичанином, и определить, что весомее? Самое большее, что можно сделать для оценки этих перемен, — рассмотреть их в контексте их времени. Нормандское завоевание Англии было подготовлено историческим ходом событий. Оно стало возможным благодаря возвышению уникальной в своем роде провинции и развитию той политики, которую она проводила. Поводом к нему послужило сложное переплетение политических взаимосвязей, возникших накануне 1066 года и связавших Францию, Скандинавию, Италию и значительную часть Западной Европы. Завоевание (чем бы его ни считали — добром или злом) имело не только светские, политические, но и социальные, религиозные и культурные последствия. Создание англо-нормандского королевства изменило политическое равновесие в Европе, обусловило многие события в последующей истории Франции, привело к изменениям во внутренней структуре средневекового западного христианства и в его влиянии на внешний мир.

Длительный кризис, охвативший королевство в середине XI века, представлял собой комплекс сложных причин и имел такие всеобъемлющие последствия, что никак не может быть отнесен к деятельности одного человека, кем бы он ни был. Тем не менее, принимая во внимание это замечание, трудно объяснить результаты происходившего тогда развития, если не учитывать личное влияние Вильгельма на каждый из тех политических процессов, о которых шла речь в этой книге. Место человека в истории определяется тем, в какой степени он может формировать запросы времени и одновременно откликаться на них. Способность действовать таким образом определяется личными качествами человека, и возможности для этого бывает больше в те времена, когда управление страной базируется на принципе личной власти. Именно поэтому личность и характер Вильгельма должны привлекать к себе внимание, раз они были одним из факторов, повлиявших на формирование Англии и Европы.

Как выглядел человек, который производил такое сильное впечатление на своих современников? Изображения Вильгельма на гобеленах из Байе, на его английской печати и на монетах, отчеканенных по его указанию, когда он был королем, слишком стилизованы и потому не дают ни малейшего представления о его внешности. Но литературные свидетельства рассказывают об этом яснее. Один монах-нормандец, который вполне мог лично видеть Вильгельма, описывает его как крупного, высокого, склонного к полноте силача воина с резким гортанным голосом, который вовсе не казался неуклюжим. Английские авторы свидетельствуют, что Вильгельм выглядел величаво «и когда сидел, и когда стоял», хотя нет сомнения, что уже в среднем возрасте он начал страдать от полноты, которая потом его обезобразила. Пишут, что он до конца жизни отличался прекрасным здоровьем, и часто упоминают о его необычной физической силе. Вильгельм Пуатьеский и Вильгельм Жюмьежский много рассказывают о его доблести на поле боя, и известно много примеров его способности переносить огромные физические нагрузки. Это описание, составленное по большому количеству источников, заслуживает доверия. Более того, оно может быть дополнено еще одним свидетельством особого рода. Когда в 1522 году впервые открыли могилу Вильгельма, то обнаружили, что тело в каменном гробу хорошо сохранилось, и, согласно старинному свидетельству, это было тело крупного человека с необычно длинными руками и ногами. Это предположение нашло подтверждение, поскольку единственная сохранившаяся после вандализма кальвинистов бедренная кость была измерена, и оказалось, что она принадлежала человеку ростом примерно пять футов десять дюймов (один метр семьдесят восемь сантиметров). В том же 1522 году с останков был написан портрет на деревянной доске, который был повешен над гробницей. Со временем он тоже был уничтожен, но в Кане сохранилась замечательная картина начала XVIII века, которая может быть копией с портрета XVI века. На картине изображен крупный телом монарх, властный, дородный, с пухлыми щеками и рыжеватыми волосами. Он одет как король XVI века и очень похож на знаменитые портреты Генриха VIII Английского, написанные при его жизни. Разумеется, подобного рода изображения требуют критической оценки, но если рассматривать его вкупе с другими свидетельствами, то есть достаточно оснований предположить, что оно в какой-то степени отражает, как выглядел Вильгельм Завоеватель.

По своим физическим данным Вильгельм был полной противоположностью своей жене, с которой был так близок. Современники, сознававшие, насколько велико было ее влияние, пишут о ее добродетелях, но никогда о ее внешности. Однако и в этом случае можно использовать специфические данные. Могила Матильды в церкви Святой Троицы в Кане подверглась такому же тотальному разрушению, как и могила ее мужа. Гроб, в котором покоилось тело, был уничтожен, но ее останки спасены и перезахоронены под той же каменной плитой, что и раньше. В 1961 году была проведена эксгумация. Результаты оказались удивительными. Кости принадлежали женщине очень маленького роста, едва ли выше пятидесяти дюймов (один метр двадцать семь сантиметров). Образ, который можно себе представить по этим данным, несомненно, будоражит воображение. Интересно также поразмышлять и о том, что знаменитая герцогиня и королева, которая успешно справлялась с функциями регента Вильгельма в Нормандии и по меньшей мере один раз воспротивилась воле своего грозного мужа, могла быть дамой такого крошечного роста. Величаво восседая на тронах, облаченные в парадные одежды, Вильгельм и его жена должны были выглядеть поистине замечательной парой.

Что касается характера Вильгельма, то незачем повторять здесь на удивление различные оценки, которые в течение веков создавала пропаганда. Но, к счастью, уцелели два описания, сделанные современниками Вильгельма, которые были знакомы с ним лично. Одно из них было составлено вскоре после смерти Вильгельма монахом из Кана. Оно заслуживает пространного цитирования: «Этот король превосходил в мудрости всех государей своего поколения и среди них всех выделялся величием духа. Он никогда не позволял себе отказаться от осуществления какого-либо предприятия из-за большого труда, которого оно требовало, и никогда не страшился опасности. Он с таким мастерством умел оценить истинное значение любого события, что мог одолевать превратности судьбы, а во времена процветания полностью использовать обещания непостоянной судьбы. Он был велик телом и силен, высок ростом, но этот рост не делал его неуклюжим. Он также был умерен в еде и питье — особенно в питье, поскольку все люди были для него отвратительны, когда пьяны, и в особенности он презирал пьянство в себе и своих придворных. Он употреблял так мало вина и других напитков, что после еды редко пил более трех раз. Речь его лилась легко и была убедительной, причем он хорошо умел все время давать понять, какова его воля. Голос его звучал резко и грубо, но то, что он говорил, всегда было уместным. Он строго исполнял христианские обряды, чему был обучен еще в детстве, и, если позволяло здоровье, с большим благочестием присутствовал на церковных службах каждое утро и каждый вечер на мессе». Это замечательные слова. Конечно, нужно учитывать происхождение его автора и не все принимать на веру. Но простота и подробное описание обстановки вызывают доверие к нему, так что его нельзя просто отложить в сторону. Этот текст нужно считать данью уважения, которую принес Вильгельму человек, не понаслышке знавший, о чем пишет.

Однако их нужно сравнить с другой оценкой; ее примерно в то же время дал Завоевателю англичанин, который «видел его и одно время жил при его дворе». Вильгельм вновь предстает перед нами как «очень мудрый человек и очень могущественный, более уважаемый и сильный, чем был любой его предшественник». Но ему присущи и такие черты, как грубость, жадность, жестокость, он суровый и свирепый притеснитель. Равновесие добра и зла в этом суждении о Вильгельме подчеркнуто заключительной фразой характеристики: «В том, что мы написали о нем, есть и хорошее, и плохое».

Эти ранние рассказы о Вильгельме Завоевателе вызывают живой интерес, и важно выяснить, в какой степени их правдивость может быть подтверждена. Например, нет сомнения в том, что Вильгельм отличался той зверской жестокостью, которая была свойственна очень многим светским правителям его времени. В Англии считали, что в одном случае он совершенно безосновательно был особенно бесчувственным к человеческим страданиям. Предание гласит, что место под названием Нью-Форест было создано по его воле. Вполне возможно, что количество опустошений, которое это решение повлекло за собой, преувеличено, но нет сомнений, что население многих деревень было истреблено, а также пострадало церковное имущество. В этом лесу погибли многие члены семьи Вильгельма: примерно в 1075 году его второй сын Ричард, в 1100 году его третий сын Вильгельм и позже его внук Ричард (внебрачный сын Роберта). Авторы XII века без труда объясняли это Божьей карой за совершенные злодеяния. Еще большего осуждения заслуживают зверские наказания, которые угрожали тем, кто добывал для себя дичь, принадлежавшую королю. Рассказывая об этом, автор «Англосаксонских хроник» в порыве гнева начинает изъясняться неуклюжими стихами:

К сожалению, Вильгельм заслужил эти обвинения. Более того, закон о лесах, который стал характерной особенностью средневековой Англии, в своей основе был принесен из Нормандии. Но данный вопрос нужно рассмотреть комплексно. Вильгельм прибыл в Англию из провинции, которая в его времена, так же как и теперь, изобиловала лесами, и права герцога относительно лесов зафиксированы в грамотах XI века. В Англии и до Нормандского завоевания рукотворный королевский лес охранялся очень строго. Это было привычным явлением. Кнут сурово карал тех, кто охотился в его лесах, Эдуард Исповедник также был страстным охотником. Конечно, Завоеватель расширял площадь королевских лесов в Англии, и делал это с безжалостной жестокостью, но не он создал условия, которые сделали такие действия возможными, и не он один так поступал.

Правда, более серьезное обвинение того же рода можно было бы предъявить Вильгельму по поводу жестокости, которой отмечены многие из военных походов. Ужасы, творившиеся в 1051 году в Алансоне, повторились в 1087-м в Манте. В 1066 году движение войск Вильгельма вокруг Лондона сопровождалось полным опустошением местности. Хотя такие поступки невозможно оправдать, они не были беспричинными и бесцельными. Разграбление Алансона положило конец сопротивлению Донфрона. В 1066 году уничтожение Ромни сделало возможным бескровное занятие Дувра. Создание «мертвой зоны» вокруг Лондона можно трактовать как стратегическую меру, а в 1068 году в Эксетере, после того как он сдался, Вильгельм не позволил своим войскам грабить. Тотальное опустошение севера Англии в 1069–1070 годах было еще ужаснее и губительнее, и его невозможно оправдать даже тем критическим положением, в котором тогда находилось англо-нормандское королевство из-за угрозы со стороны Нортумбрии и Шотландии, Норвегии и Мена. Дествительно, в некоторых случаях Вильгельм бывал чудовищно жесток. Но мы не должны впадать в самодовольство, осуждая его. Он был не первым и не последним королем Англии, который опустошал сельскую местность ради охотничьих забав, а люди XII века имели мало прав для того, чтобы судить людей XI века за безжалостность на войне.

Вильгельм был запятнан кровью. Но его алчность была почти так же отвратительна, как эта кровь. О ней упоминается в большинстве рассказов о Вильгельме. Разумеется, главной жертвой была Англия. Правда, алчность Вильгельма главным образом объяснялась тем, что ему были нужны средства на оплату наемных воинов, но она была постыдна, а вызванные ею бедствия были неисчислимы. Безжалостность, с которой он выжимал из Англии деньги, должна быть положена на одну чашу весов, а на другую — эффективность системы государственного управления. Его налоги были грабительскими, взимались немилосердно и часто несправедливо:

Нет ничего удивительного в том, что составление «Книги Судного Дня» вызвало бунты, поскольку тогда Вильгельм «поступал согласно своему обыкновению, то есть брал огромные суммы денег каждый раз, когда имел для этого какой-нибудь предлог, справедливый или нет».

Однако нужно взглянуть и на оборотную сторону медали. Тот же английский автор, который живописал жестокости правления Вильгельма, затем рассказал о королевском покровительстве церкви, о великолепии торжественных приемов, на которых Вильгельм появлялся в парадном облачении, о монаршем достоинстве Вильгельма и об уважении, которое тот внушал к себе. Но главное, он поведал о хорошем порядке, который создала суровая система правления: «Никто, как бы могуществен он ни был, не смел ничего делать против его воли», и в результате «любой честный человек мог ездить по его королевству с полной пазухой золота и оставаться невредимым, и ни один человек не смел ударить [или убить?] другого». Это был сильный, не знавший жалости король. Но он не был простым тираном, который думает лишь о себе, и те, кем он управлял, тоже не считали его таким. Они сами чувствовали на себе суровость его правления, но, испытав на себе также и «благую безопасность, которую он создал в стране», эти люди предоставляли Богу судить короля за беспощадность, с которой тот подавлял беспорядки.

Это был милосердный приговор, для которого потребовалась снисходительность к чужим недостаткам, поскольку человеческий облик, который рисуют перед нами эти авторы, вызывает отвращение. Однако в Средние века считалось, что долг короля — обеспечивать своей стране сильное правосудие, и любой монарх XI века должен был иметь большие трудности со спасением своей души. Кроме того, глядя на жизненный путь Вильгельма, мы не можем не восхититься в какой-то мере — вместе с его современниками — его мужеством, решимостью, силой воли.

В судьбе Вильгельма проявилась неизбежная связь личности и власти. Его пример демонстрирует, как решимость и сила духа могут влиять на ход событий больше, чем материальные ресурсы, и как выбор цели, если быть ей неизменно верным, может в конечном счете решить исход дела. Нет сомнения, что трудное детство Вильгельма и юность, проведенная в изнурительной борьбе за выживание, стали суровой школой для его характера. Но в этом человеке была поразительная сила, которая помогла ему возвыситься от незаконнорожденного сына до полновластного государя и добиться от окружавших его суровых людей той поддержки, которая сделала возможным его успех. Только благодаря этому герцог Нормандии смог занять доминирующую позицию в устранении кризиса, охватившего западное христианство. Она позволила ему внести свой вклад в соединение судеб средневековой Англии и латинской Европы в то время, когда их государственные и религиозные структуры приобретали (частично в результате его собственных действий) черты, характерные для развитого Средневековья.

Его энергия также заслуживает того, чтобы остаться в памяти потомков. Например, в период с 1051-го по 1054 год, когда Вильгельму не было еще и тридцати, он вел военные действия в Мене, захватил Руан и графство Арк, подавил мощное восстание в Верхней Нормандии, организовал оборону герцогства от короля Франции, созвал съезд в Лизье и низложил архиепископа Руанского. В течение всей жизни он проявлял постоянную активность и всегда находился в движении. Он часто переправлялся через Ла-Манш, и, вероятно, этих поездок было больше, чем нам известно, поскольку могло получиться так, что не все они удостоились отдельного упоминания в летописях. Нет сомнения, что Вильгельм обладал даром вести за собой людей, и сила этого дара была огромна. Например, он не позволил многочисленному войску не привыкших к послушанию наемников разграбить сельские местности Нормандии, а в судьбоносную ночь 27 сентября 1066 года, когда он, потеряв связь со своим флотом, оказался один посреди Ла-Манша и судьба всего похода висела на волоске, Вильгельм стал «пировать, словно был у себя дома», чтобы вернуть мужество своим людям. Врожденный дар повелевать делал его владыкой людей.

Такого человека следовало бояться. «Графов он держал в оковах, епископов изгонял с кафедр, а монастырских настоятелей из их монастырей, тэнов сажал в тюрьму и под конец не пощадил даже собственного брата Одо». С другой стороны, мало кто из его противников в Англии или Нормандии до или после 1066 года был лишен жизни, когда оказался в его руках. Исключением стал Вальтеоф, о котором до сих пор спорят, справедливо ли он понес кару. Позднее имели хождение рассказы о том, что для устранения своих врагов он пользовался ядом. Они являются вымыслом, и ни одна насильственная смерть, в которой когда-либо обвиняли Вильгельма, не была так ужасна, как жестокое убийство этелинга Альфреда в 1036 году или отвратительное убийство Бьерна на кораблях Свена в 1049 году. Но в некоторых случаях Завоеватель на удивление мягко обходился с противниками, оказавшимися в его власти. Его обращение с Нижелем, владетелем Сен-Совье, Вильгельмом, графом Арка, и с Эдгаром-Этелингом даже можно назвать великодушным.

По сути дела, в его характере был какой-то парадокс. Жестокости Вильгельма, его алчность и его поработительские поступки говорят сами за себя и достойны порицания. Но ошибочно считать его грубым головорезом или кровожадным чудовищем. Он заслужил уважение многих знаменитых современников не только за то, что активно покровительствовал церкви. Когда он назначал на должности служителей церкви, то, как правило, делал хороший выбор; его сотрудничество с Ланфранком делало честь им обоим, и папа, противником которого он был, с похвалой отзывался о почтительном отношении Вильгельма к религии. Собственная набожность Вильгельма, несомненно, была искренней. Он был умерен в еде и питье и считался крайне воздержанным в отношении любовных утех с женщинами. Вильгельм был способен испытывать сердечную привязанность к людям и иногда был способен внушить ее. В некоторых случаях он мог даже быть приветливым и великодушным. Как раз эта удивительная черта его характера прежде всего вспомнилась тем людям, которые собрались в Кане после похорон Вильгельма, чтобы поразмыслить о превратностях судьбы, которые он испытал на своем веку. В итоге Вильгельм остается в определенном смысле загадкой: лишенный привлекательности, он вызывал восхищение, замкнутый по характеру — властвовал над людьми.

Характер Вильгельма отразился в его общественной политике. Среди исследователей, изучающих события той эпохи, найдется немного людей, которые будут склонны недооценивать его личный вклад в историю. Когда он был герцогом, усиление и возвышение Нормандии происходило во многом благодаря его руководству. В 1066 году его дипломатическое мастерство было таким же выдающимся, как и талант военачальника. Став королем Англии, он установил новый феодальный порядок, и сделал это без анархии, хотя и посредством ограбления побежденных. Он способствовал преобразованию английской церковной жизни. Наконец, он не только сохранил королевство, которое завоевал, но и вдохнул жизнь в его многие древние институты. Смерть Вильгельма Завоевателя многими была воспринята как предвестие катастрофы. Его многие ближайшие сподвижники удалились от мира и провели остаток жизни в монастырском уединении, а людей менее знатных охватил сильнейший страх перед беспорядками, которые, как они опасались, должны были начаться после его кончины.

Вильгельм Завоеватель был продуктом своего времени, а достигнутые им успехи во многом были обусловлены общеисторическими процессами, над которыми он был не властен. Созидательный характер его мастерства государственного деятеля проявился в том, что он умел корректировать свою задачу в соответствии с изменявшимися условиями. Вильгельм обгонял свое поколение, но и служил ему: он не только сам создавал возможности, но и хватался за те, которые возникали без его участия. Его главная заслуга — в прочности его достижений. Без него завоевание Англии нормандцами было бы невозможно, а результаты этого завоевания во многом были бы иными.

«Поистине это был великий государь: он был полон надежды для того, чтобы начинать великие предприятия, и полон мужества для того, чтобы доводить их до успешного конца. За большинство своих действий он достоин похвалы и за все заслуживает прощения. Немалая честь для него в том, что короли, правившие Англией после него, все без исключения считали его родоначальником того порядка, который поддерживали в стране, и считали так не только из-за его побед в Англии, но в основном из уважения к его добродетели и доблести». Так написал о Вильгельме Завоевателе Джон Хейворд в 1613 году. И его слова — слова современника Шекспира — могут послужить прекрасным завершением этой книги.

Примечания