Маршал Советского Союза Борис Шапошников

Нам суждено было долго работать вместе. Я уже писал в своих воспоминаниях, что немногие люди оказали на меня такое сильное влияние и дали мне так много, как он. Но не только это побуждает меня вновь взяться за перо. Имя этого необыкновенного человека неразрывно связано с героической историей наших Вооруженных Сил, строительству которых он отдал двадцать семь лет жизни. Талантливый военный теоретик и публицист, ученый исключительной эрудиции, чьи глубокие обобщения в области военной стратегии и оперативного искусства пользовались известностью не только в Советском Союзе, но и за рубежом, он поднялся до вершин полководческой деятельности в период суровых для нашей Родины испытаний. И эта жизнь его, и эта деятельность, и военно-теоретическое наследие — яркие страницы советской военной истории. Они учат идущие на смену ветеранам поколения советских людей верности своей Отчизне, делу Коммунистической партии, самоотверженности в служении народу. Вот почему я почитаю непременным долгом своим рассказать о нем на страницах этой книги.

Отдельные эпизоды из раннего периода его жизни я не буду пытаться излагать своими словами, то есть так, как сохранились они в моей памяти по рассказам, которые в разное время я слышал из его уст. Мне кажется более оправданным в подобных случаях воспользоваться словами самого Бориса Михайловича. В последние годы жизни, будучи уже больным, Шапошников начал писать мемуары. К великому сожалению, завершить их ему не удалось. Оставленная им рукопись (одиннадцать тетрадей) имеет общее название «Пройденный путь». Она охватывает детские и юношеские годы и военную службу с 1901 года до участия в маневренных операциях первой мировой войны включительно. Незадолго до своей кончины [6] автор сделал на первой тетради надпись: «Публикуется через 20 лет после моей смерти». Рукопись подготовлена к печати генерал-лейтенантом-инженером И. Б. Шапошниковым, сыном маршала, и вошла в книгу произведений Б. М. Шапошникова, выпущенную в свет Военным издательством в 1974 году. Я считаю целесообразным воспроизвести отдельные отрывки из воспоминаний Бориса Михайловича, потому что они мало известны широкому читателю. А главное заключается в том, что эти отрывки наиболее точно отражают важные моменты биографии Шапошникова и его собственную оценку событий. Манера его письма, лаконичность и живость изложения, полагаю, позволят читателям отчетливее представить себе образ человека, которому посвящен мой рассказ, глубину его мыслей.

Великая Октябрьская социалистическая революция как бы подвела итог первой половине жизни Бориса Михайловича. В то время за его плечами остались тридцать пять уже прожитых лет, он вступил в пору зрелости и большим трудом многого достиг. Как же отнесся он к тому, что принес Октябрь в жизнь его страны и в его личную жизнь?

Как говорил мне Борис Михайлович, когда к ним в полк пришла весть о свержении власти Временного правительства, он не испытывал колебаний в решении для себя вопроса, с кем идти дальше. Победу Октябрьской революции воспринял как закономерное явление. И когда на заседании солдатского комитета его спросили, как относится он к происходящим в стране событиям, признает ли Советскую власть, ответил твердо: признаю и готов служить дальше.

Уже тот факт, что Шапошникову был задан такой вопрос, говорит о многом. В стране тогда происходило бурное размежевание классовых сил, связанное с начавшейся гражданской войной. В подавляющем своем большинстве офицерство старой армии России, представлявшее, как правило, привилегированные классы, устраненные от власти Великим Октябрем, оказывалось по ту сторону баррикад. Солдаты обычно хорошо знали, кто из их командиров чем дышит, и с контрреволюционно настроенными на подобные темы не беседовали, а просто выносили решение об отстранении таких от должности и изгнании [7] из части. А вот Шапошникова члены солдатского комитета нашли нужным спросить об этом. Хотя он был в то время не простым офицером, а полковником Генерального штаба, командиром Мингрельского кавалерийского полка, иначе говоря, относился к высокопоставленной части офицерства старой армии.

Шапошников решительно пошел навстречу требованиям солдатских комитетов сместить в своем полку нескольких черносотенцев из числа офицеров и унтер-офицеров, пресек попытки выступлений анархиствующих элементов, сумел сохранить полк как боевую единицу... Предшествующий жизненный путь Бориса Михайловича, как мы увидим далее, неизбежно вел его к тому шагу, который безоговорочно был сделан в бурные дни 1917 года. Он превыше всего считал для себя службу Отечеству и потому пошел вместе со своим народом.

В декабре 1917 года состоялся съезд военно-революционных комитетов Кавказской гренадерской дивизии. К этому времени все комитеты и командные инстанции от главнокомандующих армий до командиров полков уже были ознакомлены с проектом декрета Совета Народных Комиссаров, который назывался Положением о демократизации армии. Вся власть в армии согласно положению вручалась солдатским комитетам, вводилась выборность командного состава, упразднялись офицерские чины, звания, ордена и погоны. Это был важный шаг, направленный на то, чтобы сломать старую армию, расчистив путь к созданию новой. Выразив недоверие прежнему начальнику Кавказской гренадерской дивизии, съезд солдатских комитетов обсудил вопрос о новом начальнике. Делегаты назвали фамилию Шапошникова. И он был избран на эту должность. Однако служба его совсем неожиданно прекратилась, едва начавшись. Пробыв начальником Кавказской гренадерской дивизии всего какой-то месяц, он вдруг тяжело заболел, почти два месяца пролежал в госпитале, а затем был уволен из армии в «бессрочный отпуск» по состоянию здоровья.

Так оказался весной 1918 года Шапошников в Казани. В тридцать пять лет, шестнадцать из которых были отданы военной службе, пришлось думать, как устроить жизнь дальше. Стал работать секретарем в народном суде. Но мысль, что он остался вне армии именно в то время, когда имевшийся у него военный опыт и знания могли особенно пригодиться, не оставляла ни на минуту. [8] Неужели перенесенная болезнь стала непреодолимым препятствием для возвращения к военной службе?

Конец сомнениям положило опубликованное весной 1918 года обращение Советского правительства к бывшим офицерам с предложением вступать в Красную Армию для защиты Отечества и революции. Твердо решив, как он сам потом писал, что «преданная и неустанная служба делу пролетарской революции есть лучшая жизненная дорога», Шапошников обратился в штаб вновь учрежденного Приволжского военного округа с просьбой о зачислении его в ряды Красной Армии.

Письмо, с которым он адресовался к начальнику штаба округа Н. В. Пневскому, бывшему генерал-майору, весьма примечательно. Долгое время этот документ хранился в фондах Центрального государственного архива Советской Армии. «Военно-исторический журнал» сделал полезное дело, впервые опубликовав его на своих страницах в июньском номере за 1967 год. Я считаю необходимым полностью воспроизвести текст этого письма. Вот что писал Борис Михайлович 23 апреля 1918 года, обращаясь к Н. В. Пневскому:

«Господин генерал!

Прочитав в газетах об учреждении военного округа и о Вашем назначении начальником штаба Приволжского военного округа, я решил обратиться к Вам с этим письмом.

Как бывший полковник Генерального штаба, я живо интересуюсь вопросом о создании новой армии, и как специалист, желал бы принести посильную помощь в этом серьезном деле.

Сожалея, что предыдущая моя служба не дала мне возможности лично быть Вам известным, я позволю себе привести некоторые данные о ней.

Произведенный в 1903 году в офицеры из Московского военного училища, я в 1910 году окончил академию, а затем, откомандовав два года ротой, начал в 1912 году службу Генерального штаба в должности адъютанта штаба 14-й кавалерийской дивизии. Пробыв шесть месяцев войны в этой же должности, я последовательно занимал должности помощника старшего адъютанта штаба 12-й армии, и. д. штаб-офицера для поручений при управлении генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта и с ноября 1915 года получил сначала штаб отдельной казачьей бригады, а затем и штаб 2-й Туркестанской казачьей [9] дивизии. Пробыв в этой должности около двух лет, я в конце сентября 1917 года был назначен командиром 16-го гренадерского Мингрельского полка, а в начале декабря того же года был выбран на должность начальника Кавказской гренадерской дивизии, на какой находился до 16 января 1918 года, а затем по болезненному состоянию был эвакуирован и с 16 марта с. г. по демобилизации уволен в бессрочный отпуск.

Будучи уроженцем Урала, я бы хотел начать свою службу в этом районе, а потому позволю себе просить Вас о ходатайстве в назначении меня на службу в Приволжский военный округ. Как бывший офицер Генерального штаба, я бы желал получить должность Генерального штаба во вверенном Вам штабе или же в штабе войсковых соединений округа по Вашему усмотрению. Как начавший уже и строевой ценз по командованию полком, я мог бы занять и строевую должность, но должность Генерального штаба была бы для меня предпочтительней.

Если с Вашей стороны последует согласие, то прошение с приложением копии послужного списка и копии боевой аттестации и постановления совета дивизии о моей эвакуации мною будет немедленно представлено по указанному Вами адресу.

Глубоко сожалея, что неизвестен Вам лично, и хорошо понимая, что в таком серьезном деле, как формирование новой армии, требуются помощники, известные своей службой, я, однако, рискую просить Вас о предоставлении мне должности, имея в виду, что сведения о моей предыдущей службе могут Вам дать необходимые обо мне данные.

Прошу не отказать в распоряжении уведомить меня о результатах по адресу: г. Казань, Черноозерская улица, номера Бакарцева.

Уважающий Вас

Борис Шапошников».

Письмо это заслуживает внимания читателя по нескольким соображениям. Прежде всего его автор, выражая готовность служить в новой армии, сообщает сведения о себе, которые считает наиболее существенными в данном случае. Из фактов, относящихся к предшествующему ходу его службы, нетрудно убедиться, что перед нами зрелый, обладающий солидными познаниями военной службы и боевым опытом специалист. При всем этом тон письма безупречно корректен. Хотя автор отчетливо представляет, [10] что от впечатления, которое это письмо произведет на адресата, целиком зависит последующее решение его судьбы, он излагает только сведения о своей предыдущей службе, не считая возможным комментировать их так, чтобы произвести наиболее благоприятное о себе впечатление. Уже самое обращение к адресату со словами «Господин генерал» в то горячее время, когда особенно остро воспринималось все старорежимное, могло быть истолковано не в пользу Шапошникова. Однако и в этом случае Борис Михайлович остался самим собой. Величать Пневского по имени-отчеству, с его точки зрения, я убежден в этом, было бы слишком фамильярным, так как Шапошников не был с ним лично знаком. Употребить же новое в официальном обиходе слово «товарищ», как мне думается, не мог по той причине, что полагал обязательным для себя сначала заслужить право на такое обращение. Борис Михайлович на протяжении всей своей жизни был человеком предельно щепетильным в большом и малом, тем более в оценке самого себя...

Через три дня после отправления приведенного выше письма начальник штаба Приволжского округа Н. В. Пневский принял решение: «Прошу сообщить Шапошникову о согласии». С этого времени начался новый период в жизни Бориса Михайловича, о котором сам он скажет позднее: «Я с 1918 года всегда работал под руководством партии и по ее заданиям».

Мне кажется уместным теперь несколько подробнее познакомить читателей с дооктябрьским периодом жизни Бориса Михайловича, чтобы отчетливее можно было понять закономерность пройденного им жизненного пути. Его биография, кстати, как и моя собственная, во многом схожи. И не столько тем, что в каких-то моментах наши пути сходились при определенных конкретных обстоятельствах, но прежде всего тем, что та и другая типичны. В них, как в капле воды, отразились судьбы многих и многих людей поколения, жизнь и образ мыслей которого в корне изменила Октябрьская революция. Рассказывая эпизоды из своей жизни, Борис Михайлович очень часто подчеркивал именно это обстоятельство.

Родился Шапошников 20 сентября (2 октября нового стиля) 1882 года в уездном городе Златоусте Уральской губернии в семье интеллигентов-разночинцев. Дед его по отцу, происходивший из донских казаков, в середине прошлого века выписался из казачества и переехал на жительство [11] в город Саранск. Там и начинал службу писцом отец Бориса Михайловича — Михаил Петрович. Он служил по частному найму вплоть до 1912 года, когда вышел в отставку и в том же году умер. Мать Пелагея Кузьминична работала учительницей, но впоследствии всецело должна была заниматься хозяйством многодетной семьи.

Свои первые сознательные впечатления в жизни Борис Михайлович относит к периоду пребывания в Златоусте. Во времена его детства это был обычный для России уездный городок с семнадцатью тысячами населения и двумя казенными оружейными заводами. Рабочие Златоуста, как, впрочем, и других уральских заводов, являлись полупролетариями: работая на заводе, они одновременно вели и небольшое крестьянское хозяйство, занимались кустарным промыслом, изготовляя ножи, вилки, другие предметы домашнего обихода. Не было в Златоусте ни одного среднего учебного заведения. Только в 1890 году открыли в нем первое ремесленное училище. Вот в этом городке и прошло детство Шапошникова, проживавшего в семье своей бабушки по матери и сестры матери — Людмилы Кузьминичны Ледомской. Там он получил начальное образование. Там имел возможность близко наблюдать жизнь людей труда.

Родители Шапошникова по роду работы его отца жили на заводе в сорока километрах к западу от Златоуста. У них он появлялся только во время каникул. Однако и эти кратковременные наезды оставили у него яркие впечатления. Ему хорошо запомнились бедные башкирские деревни вокруг завода, башкирский национальный праздник, на который брал его иногда с собой отец, приглашаемый крестьянами окрестных деревень. Праздник ярко запечатлелся в памяти мальчика национальной борьбой, скачками, танцами. Общение с местными крестьянами и их детьми позволило ему немного усвоить башкирский язык. Знание этого языка принесло ему немалую пользу впоследствии, когда он нес воинскую службу в Туркестане. Запомнились дни, которые проводил во время каникул у родителей, еще и тем, что имел возможность тесно общаться с богатейшей природой этого края.

— Смешанный лес, всхолмленная местность, речки Ай и Арша, — любил рассказывать Борис Михайлович, — украшали пейзаж и создавали в этом районе здоровый климат. Приезжая летом домой на каникулы, я со своим [12] братом и сестрой проводил здесь в играх целый день на воздухе. Собиралось много детей, живших поблизости. В сопровождении старших мы ходили в лес за грибами, ягодами. Их в лесу было в изобилии. Нравилось нам кататься на лодках... Когда наступали вечера, мы увлекались еще одним занятием — отводили лошадей в ночное. Нам удавалось проехаться верхом, а обратно два-три километра шли пешком.

Любовь к родному краю Борис Михайлович пронес через всю свою жизнь. Он с гордостью называл себя уроженцем Урала и написал о нем, о людях этого края спустя много лет проникновенные слова:

«Таинственный, величавый в своем спокойствии Южный Урал, составлявший часть так называемой кондовой Руси, является моей родиной. Уверенный в себе, крепкий, привычный к перенесению невзгод, трудолюбивый и смотрящий прямо в глаза опасностям, свято оберегающий старинные обычаи — таков облик тогдашнего жителя Урала, Многие из этих черт, сохранившись до сих пор, славят уральцев, входивших в коренное ядро русского населения необъятной России».

И еще одно свойство вынес Борис Михайлович из своего детства на всю жизнь — любовь к чтению, к книгам.

— Когда мой дядя, Владимир Кузьмич, — вспоминал Б. М. Шапошников, — уезжал в город Курган, то предоставил мне отдельную комнату и библиотеку, в которой преобладали книги русских классиков. Книги я читал запоем. С трудом можно было отправить меня во двор или на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, — не мог расстаться с интересной книгой...

Летом 1898 года кончилось беззаботное детство и началась серьезная учеба Шапошникова в промышленном училище города Красноуфимска. От Петропавловского винокуренного завода, где жили родители Шапошникова, до Красноуфимска было свыше 200 километров. Ближе было до Уфы, где находилась мужская гимназия. Почему же отец выбрал именно Красноуфимское училище для образования своего сына? В силу простого житейского расчета. Он знал, что плата за учение в Уфимской гимназии не превышала 70 рублей в год, а в Красноуфимском училище была только 15 рублей. К тому же содержание на квартире в Красноуфимске стоило, конечно, дешевле, чем в Уфе.

Семье Шапошниковых приходилось строго планировать [13] свои доходы и расходы. Хотя, как вспоминает Борис Михайлович, его отцу на протяжении двадцатипятилетней службы и приходилось трудиться по 18 часов в день, в награду за свою многолетнюю службу у купца Злоказова он получил от последнего только семейный альбом на память. Честный, прямой и неподкупный характер отца не позволял ему какими-либо иными способами обеспечивать свое будущее. За долгие годы ему удалось скопить 3 тысячи рублей, израсходованных после ухода со службы на покупку в Златоусте небольшого дома, который и стал последним местом жительства родителей Бориса Михайловича.

Житейские соображения лежали в основе решения отца относительно Красноуфимского промышленного училища. Позднее те же соображения лежали и в основе выбора Борисом Шапошниковым военной профессии: обучение в военном училище было бесплатное. Чтобы не обременять расходами родителей, у которых было еще двое младших детей да четверо уже взрослых от первого брака отца. Сам он так говорил об этом:

— Мне приходилось не раз задумываться над вопросами: как бы облегчить родителям жизнь? Не раз приходила в голову мысль: «А не уйти ли на военную службу?» Среднее образование позволило бы поступить непосредственно в военное училище. О том, чтобы за счет родителей пять лет учиться в высшем техническом заведении, даже мечтать не приходилось. Поэтому я уже, пока про себя, твердо решил пойти по военной линии.

Весной 1900 года Борис Шапошников успешно завершил свое среднее образование. В середине июня он направил необходимые документы для поступления в Московское военное пехотное училище, добавив к ним еще и обязательную личную подписку: «Ни к каким тайным обществам не принадлежал и впредь принадлежать не буду».

Не одни лишь материальные соображения утвердили Шапошникова в его решении поступить в военное училище. В этой связи стоит вспомнить и другое его высказывание.

«Моим тогдашним сотоварищам, — писал он в воспоминаниях, — конечно, трудно было понять мое решение идти в военное училище. Дело в том, что я окончил реальное училище со средним баллом 4,3. С таким баллом обычно шли в высшие технические учебные заведения. [14]

В военные же училища, по общему представлению, шла слабая по теоретической подготовке молодежь. На пороге XX века такое мнение о командном составе армии было довольно распространено. Поражение царской армии в русско-японской войне явилось жестоким, но хорошим уроком. Не будь русско-японской войны, царская армия была бы скорее и сильнее разбита германской армией».

По досадному случаю Шапошников не сумел поступить в училище в 1900 году: из-за болезни пропустил экзамены. Он возвратился к родителям в Белебей, поступил там на работу младшим делопроизводителем. А через год он вновь направил документы в Московское военное пехотное училище. На этот раз все прошло успешно, и он стал юнкером.

Мне довелось учиться в том же училище. Правда, происходило это много позже, в 1915 году, когда шла уже первая мировая война, поэтому мы проходили программу по ускоренному курсу, и пробыл я там всего четыре месяца.

Училище размещалось в Лефортове, в Красных казармах, старинном двухэтажном здании с толстыми стенами, мрачными, пропускавшими мало света окнами, с большим коридором посредине, с асфальтовыми полами. Напротив здания училища находился двухэтажный корпус, занятый под квартиры начальствующего состава. По красоте и удобству училище далеко уступало расположенному на Знаменке зданию Александровского военного училища. И не только по красоте здания, но и «по чину» в иерархии военных училищ царской России. Первым считалось Павловское в Петербурге, вторым Александровское в Москве и только третьим — Алексеевское. Созданное в 1864 году, оно до 1906 года именовалось Московским военным пехотным училищем, затем по велению Николая II ему дали название Алексеевского в честь родившегося наследника престола. История училища характерна с точки зрения эволюции во взглядах царского правительства на подготовку командных кадров для армии.

Острый недостаток командного состава, обнаружившийся во время Крымской войны 1853-1856 годов, и слабый уровень его общеобразовательной и специальной подготовки привели к известным реформам, проведенным военным министром Д. А. Милютиным при Александре II: кадетские корпуса были преобразованы в военные гимназии с усилением общеобразовательной программы, а [15] из специальных классов кадетских корпусов были созданы для пехоты 1ри военных училища: Павловское и Константиновское (впоследствии оно преобразовано в артиллерийское) в Петербурге и Александровское в Москве.

Поскольку 400-600 молодых офицеров, выпускавшихся ежегодно из этих училищ, не могли покрыть потребности в командном составе пехоты, в стране в результате милютинской реформы было образовано еще 16 училищ для пехоты и конницы с трехлетним сроком обучения. В них принимались юноши не из кадетских корпусов, а те, кто окончил полный курс или не меньше четырех классов гимназии или реального училища, независимо от сословной принадлежности. Таким образом, Алексеевское пехотное училище заметно отличалось от Павловского и Александровского прежде всего методом комплектования. Если в эти два училища принимались только выходцы из дворян или по меньшей мере дети из богатых семей, то в Алексеевское, как и в другие юнкерские училища, царизм вынужден был открыть доступ детям других сословий. Иной оказывалась и судьба выпускников Алексеевского училища. Обычно их ожидала «военная лямка» в провинциальном захолустье. Но это не мешало «алексеевцам» гордиться своим военно-учебным заведением. Гордился им и Борис Михайлович. Говоря о неравных условиях, в которых находились военно-учебные заведения царской России, он писал:

«Даже кадетские корпуса были в более благоустроенных зданиях, чем наше училище.

Но зато это имело и обратную сторону. Мы до некоторой степени гордились тем, что живем в «казармах», не так, как изнеженные дворянчики, что, по существу, приучило нас к будущей обстановке, когда пришлось уже быть в настоящей казарме.

В училище на основное отделение поступали юноши со всех концов России: окончившие классические гимназии, реальные училища, духовные семинарии, Гатчинский сиротский институт и т. д. Не было только окончивших кадетские корпуса. В 1902 году была сделана попытка направить и их в наше училище, так как в Павловском и Александровском училищах не хватало вакансий для окончивших кадетские корпуса. Однако по общеобразовательной подготовке бывшие кадеты оказались слабее нас, и учиться им было трудно, да и по строевой линии они оказались в хвосте. Через полгода их перевели от нас [16] сверхштатными в Павловское и Александровское училища, в свою среду, что устраивало их, да, по правде сказать, не обижало и нас».

Социальное расслоение, наблюдавшееся в общественной жизни России, неизбежно проникало, таким образом, и в армию, пока еще продолжавшую оставаться оплотом царизма. Но эти глубинные процессы подготавливали будущий взрыв. Внешне же все протекало благополучно, в строгом соответствии с порядками и традициями, которые господствующие классы в своих интересах вырабатывали на протяжении веков в русской армии.

Алексеевское училище в ту пору, когда учился в нем Шапошников, считалось одним из лучших. Оно давало своим питомцам не только специальную подготовку для командира взвода, но и способствовало их чисто военному и общему развитию. Программой, рассчитанной на два года, предусматривалось изучение тактики различных родов войск применительно к существовавшей тогда организации: общая тактика (на старшем курсе) с кратким понятием о стратегии; уставы; законоведение; военная администрация; военная историй, главным образом русская, от Петра I до русско-турецкой войны 1877 — 1878 годов, механика, физика и химия; русская словесность; иностранные языки — французский и немецкий. По артиллерии и инженерному делу имелись хорошие кабинеты. Оценка успеваемости производилась по 12-балльной системе.

Вся жизнь в училище подчинялась строгому распорядку дня: подъем в 6.30 утра, в 7.30 построение на утренний осмотр, затем утренний час, с 8.30 до 14.00 занятия в учебных классах с большой переменой в 11 часов, во время которой давался горячий завтрак (обычно котлета с черным хлебом, кружка чаю и два куска сахару). С 14 до 16 часов проводились строевые занятия. С 16 до 17 часов обед (из двух блюд; по праздничным дням и один раз среди недели давалось сладкое), после чего разрешался полуторачасовой отдых. С 18.30 до 20.00 — самостоятельная подготовка в классе уроков на следующий день. В 20 часов был вечерний чай (кружка чаю с белым хлебом), затем вечерняя перекличка и молитва. С 21.00 до 22.30 юнкера находились в своих помещениях или в читальне. В это время разрешалось заниматься и в классе. В 22.45 — отбой.

Все юнкера были на полном содержании военного ведомства, но никакого жалованья не получали. При переходе [17] из младшего класса в старший держали экзамены, а затем выпускные экзамены при окончании старшего класса.

Борис Шапошников воспринимал как необходимость этот жесткий распорядок дня, строгую дисциплину, насыщенность каждого дня занятиями. Учился он легко и к концу первого года имел переводной балл 11,6, занимая первое место по списку юнкеров младшего класса. Выделялся он и в занятиях по строевой подготовке.

Вспоминая о своей учебе в Алексеевском училище, Борис Михайлович по-разному отзывался о преподавателях и воспитателях, которые работали там в ту пору. Были среди них и опытные педагоги, и, как он говорил, нудные. Среди всех выделял он непосредственного начальника и воспитателя полуротного своего командира штабс-капитана лейб-гвардии Кексгольмского полка Бауэра (полуротные командиры числились прикомандированными к училищу и оставались в списках своих полков).

Несколько страничек посвятил этому человеку Шапошников в своих записках. Из них становится ясно не только, как он характеризовал своего наставника, но и какие именно черты особенно ценил в нем.

— Штабс-капитан Бауэр, — вспоминал Борис Михайлович, — был хорошим строевиком и отличным воспитателем. На юнкеров он смотрел как на будущих офицеров, поэтому старался привить нам качества начальника. Прежде всего он требовал от нас правды. Будущий офицер не имел права лгать или изворачиваться. Каждый юнкер, совершивший какой-либо проступок, прежде всего сам обязан был доложить своему непосредственному начальнику — отделенному портупей-юнкеру, — а тот уже докладывал по команде. Обычно в таких случаях Бауэр даже не накладывал дисциплинарного взыскания. Но если сам Бауэр или начальство выше его узнавали о происшествии тогда с его стороны пощады виновному уже не было...

Второе, что прививал нам Бауэр, — это ответственность. За каждый проступок юнкера отвечали и отделенный, и взводный портупей-юнкера.

Одним словом, повседневным воспитанием Бауэр закладывал в нас то, что нам должно было понадобиться в будущем. Лично я, следуя по службе его принципам, в отношениях с подчиненными всегда достигал успеха...

У Бауэра я числился и строевиком и распорядительным, [18] аккуратным юнкером. Несколько человек из таких строевых юнкеров Бауэр приглашал по субботам к себе в гости, и здесь он изучал нас внимательно, но уже в другой, не служебной обстановке.

Всего лишь год с небольшим имел возможность Борис Михайлович общаться с командиром, у которого учился и к которому стал испытывать глубокое уважение. В конце 1902 года Бауэр ушел из училища в полк, оставив по себе хорошую и долгую память.

Лагерный период обучения летом 1902 года завершал первый год пребывания Шапошникова в училище. Знаменателен для него он был участием в курских маневрах. Маневры эти проходили в конце августа, когда старшекурсники, уже произведенные в офицеры, разъехались в отпуск. Поэтому командиров для юнкерских взводов, участвовавших в них, подбирали из своих же первогодков. Шапошникова, который выделялся успехами в учебе, назначили командиром взвода. Таким образом» уже в двадцать лет он впервые соприкоснулся с командирскими обязанностями в условиях, приближенных к боевым. Его умелые действия в ходе маневров были учтены в последующем: на старшем курсе Шапошников был произведен в армейские унтер-офицеры и портупей-юнкера. Теперь в его обязанности наряду с учебой на втором курсе входило еще и командование взводом вновь набранного младшего класса. Об этой своей работе он вспоминал:

— Бывало трудно, но я работал самостоятельно, составлял расписание занятий и занимался повседневным воспитанием молодых юнкеров. Для последующей моей службы это принесло большую пользу. Явившись в роту подпоручиком, я не был подобен брошенному в воду щенку, не умеющему плавать, а сразу брался за знакомое дело.

Перед самым выпуском из училища были еще одни маневры, в которых довелось участвовать Шапошникову, — звенигородские. Теперь под его командованием был взвод юнкеров, с которыми он занимался на протяжении всего года. И вновь он показал незаурядные командирские качества, умение быстро принимать решения, отвечающие складывающейся обстановке, и твердо проводить их в жизнь.

Училище Шапошников закончил, имея наилучшие показатели по успеваемости. Его имя было занесено на мраморную доску. Позже, когда мне довелось учиться в том [19] же Алексеевской училище, я видел его фамилию на этой доске, укрепленной на стене при входе в актовый зал. Сам Борис Михайлович вспоминает, что видел эту доску в 1927 году, уже будучи командующим войсками Московского военного округа, когда посетил расположенную в здании бывшего Алексеевского училища советскую пехотную школу, носившую имя революционера-народовольца М. Ю. Ашенбреннера.

Немногое свободное время, остававшееся от учебы, Шапошников использовал преимущественно для приобщения к театру. Это увлечение его началось еще в Перми, где был неплохой театр, в последний год учебы в реальном училище. Теперь же, в сезон 1902/03 года, в Москве Борис Михайлович получил возможность наслаждаться в опере великолепным искусством Шаляпина, Собинова, блиставшей в то время в балете Гельцер — ученицы знаменитого балетмейстера Мариуса Петипа, посещать спектакли развертывавшего свою работу Художественного театра во главе со Станиславским. «Ученье мое шло по-прежнему отлично, — писал по этому поводу Шапошников, — театр не сбавлял мне баллов, а удовольствия я получал много». И в более поздние годы жизни Шапошников любил театр горячей юношеской любовью. Даже в самые напряженные периоды работы он старался выкроить вечер, чтобы посетить театр. Это было лучшим для пего отдыхом, стимулом к последующему еще более напряженному и плодотворному труду. Увлечение театром обогащало духовный мир Бориса Михайловича так же, как и чтение.

Как лучший по успеваемости среди окончивших училище в 1903 году Шапошников был первым в списке на право выбора места будущей службы. Только фельдфебели пользовались правом выбора вне этого списка, за ними, практически четвертым, шел Шапошников. Поэтому он заготовил список с названием четырех воинских частей, в одной из которых желал бы служить, и расположил их в порядке предпочтительности следующим образом: 30-й лейб-гренадерский Эриванский полк (старейший в русской армии полк, имевший почти 300-летнюю боевую историю), располагавшийся неподалеку от Тифлиса; 1-й стрелковый Восточносибирский полк с базированием в урочище Новокиевское на Дальнем Востоке; 1-й стрелковый [20] Туркестанский батальон, стоявший в Ташкенте; 205-й резервный Измаильский батальон с местом дислокации в Одессе.

Список, который составил Борис Шапошников, характерен в том отношении, что в нем названы части пограничных округов. Это обусловлено стремлением военного министерства того времени пополнить выпускниками военных училищ прежде всего пограничные округа. Части же внутренних округов заполнялись офицерами, окончившими юнкерские училища. Мера, конечно, целесообразная, поскольку первые отличались лучшей подготовкой, нежели вторые. Но при этом выпускники военных училищ проигрывали в том смысле, что на их долю доставались наиболее дальние гарнизоны, расположенные не в больших городах, а в мелких населенных пунктах на западных границах или вообще за тридевять земель — по меркам того времени — от центральных районов России: на Кавказе, в Средней Азии, на Дальнем Востоке. Однако это не смущало молодого офицера Шапошникова, как видно из того же списка, предпочтение он отдавал не месторасположению будущего гарнизона, а характеру предстоящей службы.

1-й Туркестанский батальон, подпоручиком которого он стал, представлял собой хотя и сравнительно молодую часть в армии России, однако имел солидную боевую историю. Будучи сформирован в 1865 году в Оренбурге, он был направлен к Ташкенту, в район боевых действий, и затем участвовал почти во всех походах и боях в Средней Азии, в войнах с Бухарой, Кокандским ханством. Под командованием известного впоследствии генерала М. Д. Скобелева его подразделения преследовали остатки кокандских войск до предгорий Памира. Батальон, как и другие части Туркестанского военного округа, как приграничного и с небольшим сравнительно русским населением, содержался по усиленному штату. Большое внимание уделялось боевой подготовке, особенно стрельбе. Традицией стрелковых частей Туркестана были быстрые и длительные марши, в том числе в горных условиях. Все это было хорошей школой для молодого офицера.

Подпоручик Шапошников, назначенный командиром полуроты, довольно быстро сумел завоевать себе деловой авторитет. Из двадцати офицеров Туркестанского батальона только шестеро относились к числу молодых, остальные и по возрасту были значительно старше, и выслугу [21] лет имели от десяти до двадцати лет, причем служили преимущественно в том же батальоне. Как вспоминает Борис Михайлович, по этой причине он и другие молодые офицеры «ходили в батальоне, как говорится, на цыпочках и, хотя по закону на офицерских собраниях имели право голоса, никогда его не подавали, слушая, что говорят старшие». Зато в вопросах службы Шапошников был не из робких.

Уже через месяц после прибытия Шапошникова в роту, где он был назначен обучать молодых солдат, у него произошло столкновение с фельдфебелем роты Серым, состоявшим на сверхсрочной службе.

Фельдфебели, относившиеся к унтер-офицерскому составу, на котором лежало поддержание внутреннего порядка в подразделениях, в старой русской армии, как известно, были грозой не только для солдат. Иногда они не ставили ни в грош и младших офицеров роты, сплошь и рядом докладывая ротному командиру об ошибках полуротных,

И вот однажды, когда Шапошников пришел на занятия, он увидел, что солдаты делают ружейные приемы не по уставу. Спросил унтер-офицера, почему так делается. Отвечает: «Так приказал фельдфебель». — «Позвать фельдфебеля Серого». Когда тот пришел, Шапошников заставил его прочитать нужные параграфы устава, а затем спросил, понял ли он, как нужно делать. «Понял, — отвечает Серый, — только у нас иначе делается». — «Так вот, фельдфебель Серый, запомни раз и навсегда, что нужно делать так, как написано в уставе, а кунштюки с винтовкой я и сам умею делать!» Взяв в руки винтовку, подпоручик велел Серому командовать, а сам четко проделал прием по-уставному. «Ну а теперь смотри, как можно делать этот прием и иначе». И он от ноги подбросил перед собой винтовку так, что она трижды перевернулась в вертикальном положении, затем быстро поймал ее у середины своей груди, закончив прием. «Видел, как можно делать? Но это не по уставу, и впредь не сметь отменять уставных требований». «Посрамленный фельдфебель удалился, — заключает этот эпизод Борис Михайлович, — жаловался, наверное, ротному командиру, но больше не своевольничал».

Шапошников постепенно начал ломать и так называемую «словесность» — так именовалось на солдатском языке изучение устава внутренней службы в сочетании с [22] обязанностью солдата знать свое начальство, различать чины и т. д. Премудростям «словесности» солдат обучали унтер-офицеры, и сводилась она к механической зубрежке. По вызову отделенного новобранцы вскакивали, ударяли себя ладонями по швам брюк и без ошибки должны были отчеканить ответ на вопрос унтер-офицера. Отвечали скороговоркой и даже какими-то белыми стихами. И стоило только чуть заикнуться, как следовало грозное внушение отделенного новобранцу. Подпоручик Шапошников стал добиваться, чтобы его солдаты не механически заучивали необходимый материал, а прежде всего думали и запоминали осознанно. Такая методика была встречена унтер-офицерами с явным неудовольствием. Но подпоручик настойчиво добивался своего.

Его требовательность по службе была правильно понята подчиненными, так как все они видели, что он строг, но справедлив и если не дает никому послаблений, то это же правило незыблемо распространяет и на самого себя, никогда не относясь безразлично к своим обязанностям. Они всегда видели его в батальоне аккуратно в 8.30 утра подтянутым, замечающим любую неточность в действиях солдат и обучающих их унтер-офицеров и умеющим ровно и спокойно поправить дело. После обеденного перерыва подпоручик ежедневно вновь приходил в свою роту и проводил предусмотренные занятия, контролировал унтер-офицеров. Вскоре полурота, которой командовал Шапошников, стала заметным в батальоне подразделением в выучке и дисциплине.

Летний лагерный период прошел для Шапошникова не менее успешно, чем зима 1903/04 года. В начале сентября Ташкентскому батальону делал смотр прибывший из Петербурга генерал. Экзамен предстоял очень важный, так как результаты смотра шли в приказ по военному ведомству. В день смотра роте, в которой служил Шапошников, досталось сложное упражнение: стрельба по 12-фигурной мишени в рост одиночным огнем из положения лежа с упора на дистанции 1400 шагов. Сложность стрельбы заключалась в том, что на такой большой дистанции нужно было точно учитывать силу ветра и соответственно выносить точку прицеливания, целясь не под мишень, а на две, даже четыре фигуры от нее в сторону, противоположную направлению ветра.

Борис Михайлович так рассказывает о ходе и результатах этой стрельбы:

«Дошла очередь стрелять нашей роте. Запретив унтер-офицерам [23] вмешиваться в дело, дабы не нервировать стрелков, я и ротный командир давали точки прицеливания и наблюдали за каждым выстрелом. Рота дала сверхотличный результат... Сверхотлично стрелял и весь батальон, заняв по стрельбе первое место в лагере».

На деловые качества Шапошникова обратило внимание начальство. В первый же год службы его прикомандировали к штабу округа, предложив наблюдать за печатанием нового мобилизационного расписания, которое было строго секретным документом, и работать с его корректурой, кроме последней, которую вел уже сам генерал-квартирмейстер округа. В роте Шапошникова на время почти двухмесячной командировки замещал другой полуротный командир, штабс-капитан. Подпоручик был благодарен ему за то, что тот не нарушал его методики обучения, и в подразделении все оставалось в порядке.

После лагерного сбора командир батальона предложил подпоручику Шапошникову отправиться в Самарканд в нештатную окружную школу фехтования при 2-м казачьем Уральском полку. После четырехмесячной подготовки офицеры, прошедшие курс, становились инструкторами по фехтованию на рапирах, эспадронах и штыках. Так как занятия в школе занимали всего четыре часа в день, офицеры, собранные в школу, а их было всего восемь человек, попросили расписать их по казачьим сотням, чтобы учиться верховой езде и конному строю. Так Борис Михайлович начал знакомиться с кавалерией, что пригодилось ему в последующей службе.

Я уже говорил об исключительной целеустремленности Бориса Михайловича, которую он вырабатывал в себе с юных лет. Вот и эта учеба в школе фехтования рассматривалась им как этап в разносторонней командирской подготовке, поэтому он охотно принял предложение пойти в нее, поэтому же дополнительно по программе стал учиться верховой езде и конному строю, а вечера, как ни уставал за день, отдавал чтению. Тем более что до города от школы было далеко и выбирался он туда лишь изредка.

К этому времени Борис Михайлович уже наметил для себя очередную задачу — закончить Академию Генерального штаба. Таким образом, все, что делал он теперь, рассматривалось им и с точки зрения достижения намеченной цели. В конце 1904 года в гарнизонном собрании в Ташкенте Шапошников встретил генерал-квартирмейстера [24] округа, чье задание по печатанию мобилизационного расписания выполнял год назад. Тот, помня хорошую работу Шапошникова, предложил ему перейти на службу в штаб округа помощником старшего адъютанта мобилизационного отдела. Для подпоручика, всего лишь год назад окончившего военную школу, это было весьма лестное предложение. Оно означало, помимо оказываемого доверия, существенную прибавку к жалованью, получение красивой адъютантской формы, а это ведь тоже немаловажно для молодого офицера. Шапошников поблагодарил, попросил время, чтобы подумать, посоветоваться со старшими товарищами, и вскоре... отказался от этого предложения. По собственным словам Бориса Михайловича, оно имело один только минус: принять его означало уйти из строя, между тем для тех, кто не прослужил в строю трех лет, двери Академии Генерального штаба навсегда закрывались.

Кастовая замкнутость офицерства старой русской армии, всеми мерами воспитывавшаяся в его среде аполитичность, отдаленность Ташкента от центров России, казалось бы, глухой стеной должны были изолировать Ташкентский гарнизон, где служил Шапошников, от внутриполитической жизни страны. Однако грозное эхо событий нараставшей первой русской революции дошло и сюда. С января 1904 года шла русско-японская война. Вполне естественно, что Шапошников и его сослуживцы пристально следили за ее ходом. Многие стремились уехать на театр военных действий. Но удалось это сделать только некоторым офицерам Генерального штаба. Строевых же офицеров из войск в действующую армию, как правило, не брали. Туркестанский военный округ граничил с Афганистаном, и, поскольку Англия была в союзе с Японией, его войска не только не ослаблялись, но даже усиливались.

Как все военные, сослуживцы Шапошникова испытывали профессиональный интерес к происходившим на маньчжурском театре боевым событиям. Имели они и дополнительный мотив, заставлявший их обостренно переживать эти события. Дело в том, что командующим Маньчжурской армией, а с осени 1904 года и главнокомандующим вооруженных сил России на Дальнем Востоке был А. Н. Куропаткин, генерал от инфантерии и генерал-адъютант, военный министр России. Свою офицерскую службу он начинал в 1866 году в том же 1-м стрелковом Туркестанском [25] батальоне, а затем на протяжении одиннадцати лет тесно соприкасался с ним по службе. Свою связь с батальоном Куропаткин поддерживал и впоследствии, будучи военным министром. Вот почему в офицерском собрании Туркестанского батальона с такой жадностью обсуждалось каждое событие с театра войны, которое приносили газеты. С горечью приходилось выслушивать хулу на Куропаткина и не хотелось верить в нее. Но если истинные причины поражений русской армии не только, а может быть, и не столько в качествах главнокомандующего... Так в чем же тогда? Такой вопрос вставал неотвратимо, и, хотя далеко не сразу и не все смогли найти правильный на него ответ, тем не менее задумываться приходилось все чаще и чаще.

Не только ход русско-японской войны заставил многих задуматься о судьбе России. В стране поднималась волна стачек рабочих и выступлений крестьян. Хотя в Туркестане и сохранялось относительное спокойствие, но и сюда различными путями доходили вести о нараставшем кризисе царизма. Еще летом 1903 года Шапошников узнал о расстреле на его родине, в Златоусте, рабочих, которые собрались на площади перед заводом и домом горного начальника, чтобы просить об улучшении условий труда. Известие о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года застало его в Самарканде.

«Подробности этого великой важности события в таком отдаленном городке, как Самарканд, — вспоминал Борис Михайлович, — были неизвестны, но стрельба войск по шедшим с иконами рабочим была таким происшествием, которое заронило сомнение в правильности принятых правительством мер не в одну офицерскую душу».

Поражение русской армии в 1904-1905 годах, революция 1905 года явились событиями, встряхнувшими и те слои населения Русского государства, которые пребывали в спячке. Возвратившись в батальон, Шапошников увидел наглядное свидетельство пробуждавшегося и в офицерской среде интереса к внутриполитической жизни страны. В офицерском собрании батальона имелась довольно богатая библиотека, по оценке Бориса Михайловича, даже лучшая, нежели в общегарнизонном собрании Ташкента. Почти четыре десятилетия накапливались в ней книги, газеты, журналы за счет фонда, который складывался из небольших ежемесячных взносов офицеров. В библиотеке имелись сочинения классиков и видных военных авторов. [26]

С 1904 года Шапошников был избран заведующим этой библиотекой и приложил немало сил, чтобы увеличить ее книжный фонд. Приобрел сочинения Максима Горького, роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?», повесть А. И. Куприна «Поединок», вызвавшую бурные дискуссии в армии. Выписал ряд журналов, в том числе и такие, в которых появлялись иногда наряду с другими статьи и социал-демократического направления.

Однако, горячо взявшись за выполнение общественного поручения, он с горечью отмечал, что круг читателей библиотеки был весьма невелик. Теперь же, после возвращения из Самарканда, большинству офицеров, как он заметил, уже трудно было жить одними уставными положениями. После царского манифеста 17 октября 1905 года, возвещавшего о «даровании свободы» и создании Государственной думы, офицеры все чаще стали спорить о происходящих в стране событиях. Их внимание привлекли программы различных политических партий, не исключая и социал-демократической.

Шапошников стремился к тому, чтобы библиотека могла удовлетворить запросы офицеров и предоставить в их распоряжение литературу всех направлений. И хотя вскоре, как он вспоминал, некоторые книги ему пришлось изъять из общих шкафов, он продолжал давать их всем желающим.

По возвращении из Самарканда произошло изменение и в служебном положении Шапошникова — 31 января 1905 года он был назначен начальником учебной команды батальона с правами ротного командира. Молодой офицер был ошеломлен таким повышением в должности, так как обычно ее занимали офицеры, прослужившие достаточно долго и имевшие чин не меньше штабс-капитана. Вплоть до осени 1905 года исполнял он свои новые обязанности, относясь к ним, как и всегда, с полной отдачей сил. Затем, когда в батальон возвратились несколько офицеров из Маньчжурии, вновь стал полуротным командиром и получил чин поручика. С января 1907 года Борису Михайловичу разрешили начать подготовку к сдаче экзаменов в Академию Генерального штаба, и он, по собственному выражению, превратился в затворника: днем нес службу в батальоне, ночью упорно занимался. Предварительные испытания в округе прошел весьма успешно. Не менее успешно сдав вступительные экзамены, поручик Б. М. Шапошников в числе 124 офицеров приказом от 16 октября [27] 1907 года был зачислен на младший курс академии. Она размещалась в специально построенном для Академии Генерального штаба двухэтажном здании в форме буквы П на Суворовском проспекте в Петербурге и стала местом учебы Шапошникова на целых три года.

В течение первого года слушатели академии изучали тактику пехоты, конницы, артиллерии, полевую фортификацию, устройство вооруженных сил вообще и армий важнейших европейских государств в частности, а также и США, историю военного искусства с древнейших времен и до войн Наполеона включительно, историю военного искусства России, общую историю XIX века и русскую историю, геодезию и т. д. Изучение иностранных языков проводилось по вечерам для желающих. Зато верховая езда как на вступительных экзаменах, так и в процессе обучения рассматривалась как ведущая дисциплина в подготовке офицеров Генерального штаба — занятия в манеже проводились практически без перерывов на всех курсах. Подобное пристрастие к этому делу в то время Борис Михайлович объяснял опытом русско-японской войны.

— В русской армии так было принято: коли учитывать опыт, так учитывать, — с иронией говорил он.

А опыт этот заключался, по его словам, в том, что в бою под Яньтайскимл копями одна из дивизий русской армии, попав в высокий гаолян, рассыпалась, и управление ею в бою было потеряно. Начальника дивизии генерала Орлова ранило, а начальника штаба Глобачева конь занес в тыл, и подполковник справиться с ним не смог. Так вот и было решено: чтобы впредь верховые лошади не заносили офицеров, потребовать от офицеров Генштаба хорошей верховой езды.

На втором курсе академии чисто военные дисциплины занимали еще больший удельный вес, чем на первом: стратегия, общая тактика, история новейших войн, общая военная статистика, представлявшая, по существу, обзор пограничных с Россией стран на западе и востоке, инженерная оборона государства, военные сообщения, военно-морское дело и т. д. Помимо работы в академии, к практическим занятиям по тактике приходилось много готовиться дома.

После завершения учебы на втором курсе и сдачи экзаменов офицеры уходили в войска, считаясь окончившими академию по второму разряду. И только те, кто имел [28] успеваемость свыше 10 баллов, оставались еще на год для учебы на дополнительном курсе. Шапошников закончил оба основных курса по успеваемости седьмым. Поэтому он и был оставлен для учебы в академии на дополнительном курсе. Офицеры, оканчивавшие его, предназначались для службы в Генеральном штабе. Программа дополнительного курса состояла преимущественно из практических занятий.

Академию возглавлял в период учебы в ней Шапошникова генерал Щербачев. По словам Бориса Михайловича, на этот пост Щербачев попал только потому, что активно участвовал в подавлении революции 1905 года. Под стать начальнику был и правитель дел академии полковник А. К. Баиов. По своему служебному положению правитель дел имел большой вес в постановке учебного процесса. Сам он читал лекции по истории военного искусства, читал скучно и нудно. Полной бездарностью был преподаватель тактики конницы профессор Елчанинов, который к тому же плохо ездил на лошади и потому приходил иногда на лекции с забинтованной головой. За это и за его ум офицеры окрестили Елчанинова «всадником без головы».

Но были и другие профессора в академии, о которых с уважением отзывался Шапошников: военный инженер Иппатович-Горанский, артиллерийский специалист полковник Дельвиг, отличный лектор по тактике пехоты Данилов, блестящий сказитель русской истории профессор Платонов, впоследствии действительный член Академии наук СССР. Преподавал общую тактику в академии и генерал-лейтенант Бонч-Бруевич, одним из первых среди военных специалистов старой русской армии перешедший после Октября на сторону Советской власти. Лекции по стратегии читал профессор, полковник Незнамов, в июне 1918 года ставший начальником Управления военных сообщений Красной Армии, затем преподаватель советских военных академий в Ленинграде, автор военно-научных трудов и многих военно-публицистических статей.

Вне стен академии слушатели распоряжались временем всяк на свой лад. Одних манила «светская» жизнь, и они предпочитали балы и увеселения, уповая на то, что возникающие осложнения при сдаче зачетов и экзаменов будут улажены с помощью различных связей в высокопоставленных сферах. К их числу Борис Михайлович относил [29] своего сокурсника поручика лейб-гвардии конного полка Врангеля, того самого Врангеля, который в годы гражданской войны стал одним из руководителей контрреволюции на Юге России. «Академия, — писал Шапошников о Врангеле, — ему была нужна, чтобы скорее получить чин ротмистра гвардии, приравнивавшийся в случае ухода в армию к полковнику». Другие слушатели, «не отягощенные упорной любовью к знаниям», заботились только о том, чтобы обеспечить себе переходной балл. Сам же Шапошников оставался верным себе, относясь к учебе всерьез, с полной отдачей сил.

Остававшееся немногое свободное время предпочитал посвящать чтению или посещению театра. Ему нравился петербургский балет, где блистали в то время Павлова, Карсавина, Кшесинская, и оперный состав Мариинского театра с обоими Фигнерами, Давыдовым, Яковлевым.

«Все это, — вспоминал он, — были корифеи сцены, но корифеи «казенные». Они напоминали высоких чиновников сурового Петербурга. Шаляпин и Собинов не могли удержаться на сцене Мариинского театра: постоянная служба на петербургской сцене погубила бы их таланты».

В Петербургской консерватории Шапошников слушал последнюю оперу Римского-Корсакова «Золотой петушок», не допущенную цензурой на сцену Мариинского театра. Привлекал его внимание театр Комиссаржевской, зал которого заполнялся по преимуществу не сановниками и чопорными дамами, а учащейся молодежью, средними чиновниками, театральной общественностью. Однако, несмотря на большую любовь к театру, много увлекаться им, как говорил сам Борис Михайлович, не приходилось: мешали домашние вечерние занятия, трудно было достать билеты, да и офицерский бюджет не позволял.

Что же дала Шапошникову академия?

Его собственная оценка этого события в своей жизни кажется мне исчерпывающей:

«Нет сомнения, что она расширила теоретический кругозор, напитала знаниями, которые нужно было как следует еще переварить, а самое главное, найти применение им в жизни.

...Академия привила мне любовь к военной истории, научила извлекать из нее выводы на будущее. К истории я вообще всегда тяготел — она была ярким светильником на моем пути. Необходимо было и дальше продолжать изучать этот кладезь мудрости. [30]

Что же касается практической подготовки к службе в Генеральном штабе, то здесь мы получили не очень много. Групповые упражнения развивали тактическое мышление, но такого рода занятий, как военная игра, у нас и в помине не было. Между тем с этим мы столкнулись с первых же шагов своей работы и в войсках и в штабах. Метода проведения военных игр, метода свободного творчества в них академия не раскрыла своим адептам. Короче говоря, мы были выпущены в жизнь больше теоретиками, чем практиками. От нас самих уже зависело сделаться практиками. Но академия приучила нас к напряженной работе и к выполнению работы в указанный срок».

Как будет видно из дальнейшего, Борис Михайлович, объективно оценив все то, что дала ему учеба в академии, в последующей службе сумел правильно распорядиться полученными знаниями теории военного дела, дополнил их разносторонним практическим опытом. Многое сделал он и для того, чтобы уже в советское время в учебном процессе Военной академии Генерального штаба преобладало именно творческое, начало в изложении и усвоении предусмотренного программой материала. Но все это произойдет позднее, а пока...

26 мая 1910 года приказом по военному ведомству Шапошников за отличные успехи в науках был произведен в штабс-капитаны, В числе 48 офицеров из 124, которые поступали вместе с ним в 1907 году в академию, он был причислен к Генеральному штабу. По существовавшему положению выпускникам предстояло последующие два года откомандовать ротой. Борис Михайлович выразил желание продолжить свою службу в 1-м стрелковом Туркестанском батальоне.

Снова Ташкент. В Туркестанском стрелковом батальоне, который Шапошников считал родной своей частью, за три года произошло много изменений: по сухомлиновской реформе он развертывался в полк. Старых офицеров Шапошников там встретил немногих, почти все они ушли из батальона, а вместе с тем исчезла и «старая туркестанская» атмосфера, какая была до отъезда в академию. Однако вскоре Борису Михайловичу уже некогда было наблюдать происшедшие перемены: окунувшись в жизнь полка и приняв роту для цензового командования, он целиком был поглощен служебными делами. Распорядок учебного дня был привычным по прежней службе. Однако [31] сам Шапошников стал уже другим, с иными теоретическими познаниями, которые старался применить на практике и не преминул ввести изменения в программу занятий со старослужащими солдатами. Тактику отделения и взвода они проходили на большом ящике с песком. В более усложненной обстановке стали проводиться занятия с унтер-офицерами. Определенное время ежедневно уходило на решение разных учебных и хозяйственных вопросов в роте. Во второй половине дня — порученные ему обязательные занятия с офицерами батальона, в состав которого входила его рота. Подготовка к ним также требовала значительного времени. Ни на один день не прекращал и личной своей учебы: чтения новых книг или разработки военно-исторических примеров. Привычный ритм будничной службы менялся только при участии в полевых поездках, рекогносцировках и в маневрах, причем в подобных случаях Шапошникову обычно поручалось составлять задания в роли посредника или начальника штабов отрядов. От офицеров Генерального штаба требовалось периодическое выступление с военно-историческими докладами в гарнизонном собрании. Эту свою обязанность Борис Михайлович выполнял столь же тщательно, как и все другие, но относился к ней с особенным интересом. Если напомнить к тому же о природной его склонности к научно-исследовательской работе, то станет понятным успех, которым пользовались сделанные им доклады.

...Два года, заполненные делами, пролетели незаметно. И вот уже октябрь 1912 года — пришла пора сдавать роту, перешагнув очередной рубеж военной службы. «Я решил, — писал Шапошников, — уйти в другой округ, где можно было получить практику на маневрах и военных играх в большем масштабе, чем в Туркестане».

Таким округом стал приграничный Варшавский военный округ. В декабре 1912 года, получив очередной чин капитана, Шапошников прибыл туда на должность старшего адъютанта 14-й кавалерийской дивизии, расквартированной в городе Ченстохове. Теперь в круг его обязанностей всецело входили уже оперативные, организационные вопросы и боевая подготовка частей дивизии. Изменился не только характер служебных обязанностей. Для Шапошникова, прослужившего более девяти лет в пехоте, кавалерия была совсем новым родом войск, с которым предстояло теперь познакомиться вплотную. И он [32] делал это с присущей энергией и целеустремленностью. Изучив оперативный план, Борис Михайлович понял, что 14-й кавалерийской отводится весьма сложная роль в случае войны: расположенная непосредственно у западной границы, она должна будет первой отражать нападение противника, имея целью прикрыть своими действиями стратегическое развертывание русских армий. Поэтому старший адъютант дивизии направил свои усилия на то, чтобы всемерно содействовать повышению подвижности и выучки частей и подразделений дивизии.

Начальник дивизии генерал-лейтенант Орановский, которому он представился сразу же по прибытии в Ченстохов, произвел на Шапошникова благоприятное впечатление. Полковник Вестфален, возглавлявший штаб дивизии, показался ему человеком «средних способностей».

Примерно через две недели после вступления Шапошникова в должность, в самом начале января 1913 года, из штаба округа поступило указание о проведении ряда учений Ченстоховского гарнизона вблизи прусской границы. Через некоторое время старший адъютант получил от начальника дивизии задание для обеих сторон, участвовавших в учении. Хотя Бориса Михайловича удивило, что начальник дивизии сам подготовил тактическую разработку задания, он промолчал и разослал ее адресатам. Учение прошло благополучно, причем после того, как сделан был разбор, пришлось «экзаменоваться» и старшему адъютанту, который сопровождал на учении начальника дивизии: «Орановский не раз оглядывался назад, чтобы посмотреть, на месте ли старший адъютант из пехоты. Я понимал, что меня экзаменуют в верховой езде. Кажется, выдержал экзамен на «хорошо».

Через три дня предстояло новое учение. И тут уж старший адъютант счел возможным спросить у начальника дивизии, почему он сам разрабатывает задание, а не поручает штабу. «Путает только, толку мало», — ответил он. Шапошников попросил его объяснить замысел учения и разрешить набросать задание. Генерал улыбнулся и согласился. Результатом Борис Михайлович был удовлетворен: вскоре задание «без поправок вернулось с приказанием разослать войскам. Отныне я приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Вестфален не мешал мне их выполнять».

Участвуя в учениях, инспектируя подразделения, Шапошников проводил занятия с офицерами, направлял их [33] деятельность на то, чтобы лучше готовить солдат к боям. Наряду с решением множества вопросов, связанных с обучением дивизии комбинированным действиям, проведением учений, организацией агентурной разведки, которую ему было приказано наладить, старший адъютант занимался и повседневными менее значительными делами. Большое и малое переплеталось в один узел. Это и была великолепная школа практической оперативной работы в войсковом звене, которая так пригодилась Борису Михайловичу в его последующей деятельности.

В конце лета 1913 года 14-я кавалерийская дивизия весьма неплохо показала себя в больших люблинских учениях. Ее начальника хвалили за два выигранных кавалерийских «боя» и за хорошо организованную разведку. В свою очередь, начальник дивизии отдавал должное старшему адъютанту дивизии капитану Шапошникову, роль которого в этом успехе была далеко не последней.

Служба в Варшавском военном округе была плодотворной для Бориса Михайловича и в другом плане: он имел возможность совершенствоваться дальше в военно-научном отношении. Уже издавна этот округ считался передовым в русской армии в смысле военно-теоретической работы. По оценке Бориса Михайловича, если в период его службы там и «не полностью возродились времена, когда начальником штаба округа был известный в истории Генерального штаба генерал Пузыревский{1}, то, во всяком случае, военная мысль больше работала в Варшаве, нежели в казенном Петербурге». Офицеры округа могли регулярно обмениваться мнениями по вопросам военного дела, чему способствовало наличие единственного в русской армии особого собрания офицеров Генерального штаба. Здесь происходили доклады, военные игры, дружеские встречи. При штабе округа издавался небольшой военный журнал. Выходила и своя газета «Офицерская жизнь», причем взгляды ее на тактические и оперативные вопросы военного дела, как отмечал Шапошников, не совпадали со взглядами «Русского инвалида» и «Военного сборника», отличавшихся консерватизмом. [34]

Через год после своего прибытия в Варшавский военный округ Шапошников выступил в собрании офицеров Генерального штаба с первым своим докладом, темой которого избрал «Действия конницы в Балканской войне 1912-1913 гг.». Уже выбор темы показывает, что автор смело взялся за обобщение самых последних военных событий. Для разработки ее Борису Михайловичу пришлось выписать и основательно проштудировать ряд книг на немецком и французском языках. Внимательно изучил он и выпущенный германским генеральным штабом специальный сборник, в котором излагались события и делались выводы из них с оперативной и тактической точек зрения. Надо, кстати, заметить, что к этому времени многие офицеры русской армии не знали еще и хода Балканской войны, не говоря уже о ее итогах.

15 декабря 1913 года в 7 часов вечера докладчик взошел на кафедру перед обширной аудиторией, заполненной генералами и офицерами, собравшимися послушать доклад о только что закончившейся войне. Ему, по собственному его выражению, не хотелось оскандалиться. Однако его выступление было прослушано с большим интересом. Начальник штаба округа благодарил за содержательный доклад и тут же согласился с предложением начальника разведывательного отделения штаба округа С. Г. Лукирского послать Шапошникова во все крупные гарнизоны кавалерийских частей округа для чтения доклада.

Это выступление как бы подводило итог первому году службы офицера Генерального штаба Б. М. Шапошникова. Давая ему оценку, Борис Михайлович писал: «Доволен ли я был своим докладом? Да, доволен. После хорошо прошедших маневров 14-й кавалерийской дивизии под Люблином я теперь завоевывал себе некоторый авторитет в округе и в научных вопросах. Для молодого капитана Генерального штаба, служащего год в Варшавском округе, это был неплохой шаг вперед».

Блестящий аналитик, Шапошников трезво и без всякого самомнения старался объективно анализировать собственную службу с единственной целью — идти все дальше и дальше вперед в своем профессиональном совершенствовании. Только поэтому и смог он достичь столь выдающихся результатов.

Спустя полгода началась первая мировая война. Вместе с 14-й кавалерийской дивизией вступил в нее капитан Шапошников. В ходе войны он сумел приобрести [35] себе репутацию боевого офицера, сочетающего высокую военную грамотность с личным мужеством и храбростью. Уже первые месяцы войны достаточно убедительно это показали: старший адъютант 14-й кавалерийской дивизии капитан Генерального штаба Б. М. Шапошников четырежды был удостоен награждения орденами за боевые отличия. И с полным правом написал впоследствии: «Относительно знания войны — я как-то почувствовал себя крепче на ногах, появилась уверенность в действиях, о чем раньше знал только теоретически, выработались навыки оперативной штабной работы. Говоря по-кавалерийски, я почувствовал себя крепко сидящим в седле».

В августе 1927 года, после двенадцати месяцев обучения на отделении командиров полков стрелково-тактических курсов «Выстрел», я вернулся в Тверь, в свой 143-й полк 48-й стрелковой дивизии. Незадолго перед этим командующим войсками нашего Московского военного округа стал Борис Михайлович Шапошников.

До этого мне уже довелось видеть его. В 1922 году я временно командовал 142-м полком в нашей же дивизии. И вот вскоре после того, как принял полковые дела, стали мы готовиться к сентябрьским маневрам. Предстояло серьезное испытание: это были первые в стране после окончания гражданской войны двусторонние маневры с участием всех родов войск, а также частей ГПУ и ЧОНа. Волновались все мы в полку, волновались и наши шефы — члены Тверского уездного исполнительного комитета. Однако все прошло благополучно, действия полка получили положительную оценку. Маневры состоялись в присутствии главнокомандующего Красной Армии Сергея Сергеевича Каменева и первого помощника начальника штаба РККА Бориса Михайловича Шапошникова.

Теперь, спустя четыре года, наши служебные пути-дороги сошлись поближе. Все мы, старожилы Тверского гарнизона, гордились тем, что служим в столичном военном округе. И потому особенно интересовались боевой биографией своего нового командующего. Имя Шапошникова в ту пору уже было известным в Красной Армии.

Вступив в нее добровольно в 1918 году, Борис Михайлович выполнял ответственную оперативную работу. В мае 1918 года он был назначен в Оперативное управление [36] Высшего военного совета на должность помощника начальника управления. В момент, когда наступил качественно новый этап в его жизни, когда испытывались не столько военные его знания, сколько моральные основы и общественное сознание, он оказался рядом с людьми, которых знал по службе в старой армии: военный руководитель Высшего военного совета М. Д. Бонч-Бруевич, как мы уже знаем, был преподавателем в Академии Генштаба, когда там учился Шапошников, начальник Оперативного управления Н. А. Сулейман был его однокурсником по академии, с помощником Бонч-Бруевича, генералом старой армии С. Г. Лукирским он был знаком по совместной службе в Варшавском военном округе. Все они были военными специалистами высокого класса, но главное — честными людьми, сознательно сделавшими свой выбор и искренне отдававшими свои знания и опыт служению народу.

Несколько месяцев Шапошников служил под началом Н. И. Подвойского в Высшей военной инспекции, затем первым помощником начальника штаба Наркомвоенмора Украины. С августа 1919 года Шапошников был переведен начальником разведывательного управления Полевого штаба Революционного Военного Совета Республики, а с октября стал начальником его Оперативного управления. В это же время он познакомился с М. В. Фрунзе, а в конце 1920 года они вновь встретились на Южном фронте при разработке планов операций против Врангеля. В последующем, проводя в 1924 году реорганизацию центрального аппарата и возглавляя Штаб РККА, М. В. Фрунзе, зная блестящие оперативные способности Б. М. Шапошникова, оставил его своим помощником. Высоко ценили начальника Оперативного управления и такие опытные генштабисты, как главком С. С. Каменев, начальник Полевого штаба РВСР П. П. Лебедев. За активное участие в оперативной работе Полевого штаба, проявленную инициативу и твердое проведение разработанных им лично боевых операций Красной Армии Б. М. Шапошников был награжден в 1921 году орденом Красного Знамени. В приказе РВСР от 14 октября 1921 года отмечалось:

«В течение своей деятельности на высокоответственной должности начальника Оперативного управления Полевого штаба РВС Республики т. Шапошников являлся непосредственным активным сотрудником всей оперативной работы во всех ее подробностях... [37] Занимая указанную должность... т. Шапошников с присущей ему инициативой... работал с полным самоотвержением и днем и ночью».

В годы гражданской войны Борис Михайлович не только сложился как крупный оперативно-штабной работник, но и проявил талант военного теоретика и публициста. Уже тогда стали известны его работы о боевой подготовке войск, о действиях стратегической конницы, обзоры боевых действий в кампаниях 1919 — 1920 годов. Обобщение и осмысление боевого опыта стало основной темой его выступлений в печати в первые годы после гражданской войны. Его труды «Конница» и «На Висле» — крупные, интересные научные исследования.

Ответственная работа в штабе РККА в период военной реформы натолкнула Бориса Михайловича на мысль обобщить практику генеральных штабов различных стран и создать труд, в котором бы говорилось о том, какое место подобный орган должен занимать в Красной Армии. Будучи командующим войсками Ленинградского и Московского военных округов, он упорно работал над вопросами боевой подготовки войск и оперативной подготовки руководящего состава, продолжая свои теоретические исследования. Изучение деятельности генерального штаба австро-венгерской армии по пятитомным мемуарам его начальника фельдмаршала Конрада фон Гетцендорфа, работ о французском и германском генеральных штабах, документальных материалов русского Генерального штаба позволили ему завершить исключительно интересный трехтомный труд «Мозг армии». В нем было дано четкое представление о том, чем должен быть Генеральный штаб в условиях нашего времени, каково его место в военной системе, как должна организовываться его работа. Автор стремился рассмотреть возможный характер той системы военного управления, которая соответствовала бы данному этапу строительства вооруженных сил. Такая постановка вопроса не только приобретала научный интерес, но и имела большое практическое значение.

Книга Б. М. Шапошникова «Мозг армии» знакомила читателя с основными взглядами на характер войны и ее масштабы, давала представление о требованиях, предъявляемых современной войной к полководцу, к органам оперативного управления и их работникам. Наконец, она раскрывала функциональную деятельность Генерального [38] штаба по подготовке экономики страны к войне.

Появление труда «Мозг армии» вызвало живой интерес среди командного состава РККА и нашло широкий отклик на страницах военной печати как у нас в стране, так и за рубежом. Много лет прошло после выхода в свет трех книг «Мозг армии», многое, конечно, за это время изменилось. Но и сегодня главные проблемы, поставленные в труде Б. М. Шапошникова, не устарели... Его ценность многократно увеличивается оттого, что автор целенаправленно стремился проводить в жизнь высказанные идеи. В течение своей службы — сначала начальником Штаба РККА, а спустя несколько лет начальником Генерального штаба — Б. М. Шапошников последовательно решал вопросы, связанные с централизацией в руководстве Вооруженными Силами, боролся за осуществление четкой регламентации штабной службы на всех уровнях. Основные мысли, высказанные Б. М. Шапошниковым в труде «Мозг армии», нашли отражение в ряде его докладов командованию Красной Армии и Советскому правительству о реорганизации центрального военного аппарата, в проектах переустройств Генерального штаба РККА накануне и в ходе Великой Отечественной войны, в директивах об организации полевого управления войск. Ими он руководствовался при подборе кадров для Генерального штаба и воспитании у них необходимых качеств советского штабного работника. Б. М. Шапошников был последовательным сторонником объединения управления Вооруженными Силами в Генеральном штабе. В этих вопросах он выступал не только как военачальник, предлагающий реализовать какую-либо частную идею в боевой подготовке или в организационной структуре того или иного войскового организма, а как государственный деятель, проявляющий заботу о необходимом пересмотре взглядов на всю структуру рабочего аппарата верховного командования и его роль в руководстве жизнью и боевой деятельностью Вооруженных Сил в целом.

В практической своей деятельности как командующий войсками округа Борис Михайлович также выступал новатором. Командуя войсками Ленинградского военного округа в 1925 — 1927 годах, он стал инициатором разработки методики проведения войсковых учений и маневров с участием посредников и нейтральной связью. [39] Этот опыт внедрялся им и в Московском военном округе, а затем стал достоянием всех округов.

В последующие годы своей службы Борису Михайловичу довелось командовать войсками Приволжского военного округа (1931-1932), затем вновь Ленинградского (1935 — 1937). И неизменно он пользовался на этих постах заслуженным авторитетом талантливого руководителя, всю свою энергию направлявшего на то, чтобы подчиненные ему войска, штабы, каждый командир, политработник, красноармеец в мирное время находились в постоянной боевой готовности. Заботливо и с любовью учил он командный состав искусству руководства и управления войсками. Командующий часто бывал на стрельбищах, учебных полях, командирских занятиях. Никакая мелочь в организации военной службы и боевой подготовки не могла ускользнуть от его внимательного взгляда, он замечал все: и положительное, и отрицательное. А во время разбора, подводя итог своим наблюдениям, умел так сформулировать необходимые выводы, что запоминались они каждому надолго. При всем этом всегда оставался ровным и спокойным, уважительным в отношении командиров.

Я приехал в штаб Приволжского военного округа начальником отдела боевой подготовки в 1934 году, спустя два года после того, как Шапошников был переведен из этого округа на должность начальника и комиссара Военной академии имени М. В. Фрунзе. Ровно год командовал войсками Приволжского военного округа Шапошников. Но память о себе он оставил у всех добрую. Во время проходившей в декабре 1933 года чистки партии товарищи из комиссии по чистке отмечали: «Борис Михайлович пришел в партию под влиянием серьезных внутренних убеждений... Беспредельно предан делу рабочих и партии. За год пребывания в Приволжском военном округе переродил весь округ. Многоумеющий и многознающий...»

Заключая прения, председатель комиссии сказал: «Я считаю, что если и впредь вы будете работать так же, то будете достойным членом партии». Одно лишь замечание было сделано тогда Борису Михайловичу — больше следить за своим здоровьем: «Вы мало бережете себя. Вам надо работать так, чтобы не надорваться». Однако [40] щадить себя он не умел, целиком отдавался делу, которое поручала ему Коммунистическая партия.

Вступая в ее ряды, Борис Михайлович писал в заявлении, с которым 28 сентября 1930 года обратился в партийную ячейку Штаба РККА:

«13 лет идя рука об руку в своей работе с Всесоюзной Коммунистической партией, проводя за это время неуклонно линию этой партии во всей своей жизни, борясь вместе с ней на фронтах гражданской войны за дело Ленина, я прошу, если окажусь достойным, принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии, дабы до конца своей жизни трудом и кровью защищать дело пролетариата в его железных рядах».

И он самоотверженно служил делу пролетариата до конца своей жизни. Шапошников был принят в партию решением Секретариата ЦК ВКП(б) в октябре 1930 года без прохождения кандидатского стажа. Оказанное ему высокое доверие он стремился оправдать, органически сочетая большую служебную работу с общественно-политической. В разное время он был членом Средне-Волжского краевого комитета ВКП(б), Красногвардейского райкома ВКП(б) (Ленинград) и Фрунзенского райкома ВКП(б) (Москва). XVIII съезд партии избрал Б. М. .Шапошникова кандидатом в члены Центрального Комитета ВКП(б). Неоднократно избирался Борис Михайлович депутатом Верховного Совета СССР.

На всех высших командных постах, которые занимал Б. М. Шапошников непосредственно в войсках Советской Армии, он, несомненно, проявил себя талантливым военачальником. И все же главной сферой его жизненной деятельности, в которой его талант военного руководителя проявился с наивысшей силой, была сфера деятельности штаба. Вспомним, как сам он в письме к Н. В. Пневскому говорил о том, какой характер службы в Красной Армии возможен для него: «Я мог бы занять и строевую должность, но должность Генерального штаба была бы для меня предпочтительней».

Коммунистическая партия и Советское правительство доверили Б. М. Шапошникову наивысшую в Советских Вооруженных Силах «должность Генерального штаба» — должность его начальника. В мае 1937 года после повторного двухгодичного командования войсками Ленинградского военного округа командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников [41] был назначен начальником Генерального штаба Красной Армии и заместителем народного комиссара обороны СССР.

Всей предшествующей своей жизнью Борис Михайлович был подготовлен к этой многотрудной деятельности. Надо сказать, что прекрасной школой для него в этом смысле была и работа в академии имени М. В. Фрунзе в 1932-1935 годах. За три с половиной года, в течение которых он руководил академией, сделано было многое. Существенно улучшился учебный процесс, учебные программы были приведены в соответствие с требованиями технической реконструкции Красной Армии. Значительно повышено качество учебных пособий, усовершенствована методика преподавания. Ведущей дисциплиной стала оперативно-тактическая подготовка слушателей академии. На более высокую ступень была поднята научно-исследовательская работа кафедр. Профессорско-преподавательский состав академии был пополнен людьми, обладающими опытом командования воинскими соединениями и частями в новых условиях.

Выражая свое мнение о задачах военной академии, Шапошников писал:

«Академия должна, с одной стороны, готовить общевойскового и штабного командира, вооруженного знаниями современной теории военного искусства, а с другой — дать армии практика военного дела... Знание военного дела, знание технических родов войск и умение организовать их использование в боевых действиях составляют важнейший отдел обучения в военной академии».

Большое внимание Борис Михайлович уделял оперативно-тактической подготовке профессорско-преподавательского состава академии. Мастерски владея методикой организации военных игр на картах, он проводил эти игры весьма поучительно и с творческим вдохновением. Они содержали актуальные вопросы теории и практики применения крупных мотомеханизированных и воздушно-десантных соединений на различных театрах военных действий. Убедительные разборы игр, которые проводил Борис Михайлович, были весьма поучительны для слушателей и преподавателей.

Отмечая заслуги Шапошникова в преподавательской и научной деятельности, высшая аттестационная комиссия в мае 1935 года присвоила ему ученое звание профессора. В решении комиссии, в частности, отмечалось, что [42] Шапошников — военно-научный работник исключительной эрудиции и больших обобщений. Под его командованием Военная академия имени М. В. Фрунзе достигла новых успехов, она удостоена высокой награды — ордена Ленина.

В теоретических дискуссиях, которые проходили в академии, сформировались его взгляды на характер возможных боевых действий Красной Армии в будущей войне, сложились представления о формах операций, стратегическом взаимодействии фронтов и т. д.

— Штабная работа, — не раз говорил Шапошников, — должна помогать командиру организовывать бой; штаб — первейший орган, с помощью которого командир проводит в жизнь свои решения... В современных условиях без четко сколоченного штаба нельзя думать о хорошем управлении войсками.

Возглавив Генеральный штаб, он с новой энергией стал добиваться постоянного улучшения штабной службы во всех ее звеньях.

Совет Народных Комиссаров СССР 13 марта 1938 года принял постановление об образовании Главного военного совета (до этого существовал Военный совет при Наркомате обороны). В составе Главного военного совета находился и начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников, получивший таким образом возможность непосредственно влиять на принятие важнейших решений по вопросам военного строительства. В работе Главного военного совета участие принимал И. В. Сталин, входивший в его состав. Члены Главного военного совета прислушивались к предложениям Шапошникова, высоко оценивали его глубоко научный и деловой подход к сложным проблемам укрепления военной мощи нашего государства.

По инициативе Шапошникова Главный военный совет рассмотрел и утвердил предложенные им мероприятия по реорганизации оперативно-штабной службы и узаконил эти мероприятия специальным постановлением. Суть их сводилась к тому, чтобы повысить внимание командиров всех степеней к организации штабной службы, добиться того, чтобы штаб в целом, так же как командир соединения, части, нес полную ответственность за организацию и исход боя, а его начальник был первым заместителем [43] командира как в мирное, так и в военное время.

...В 1937 году я продолжал учебу в Академии Генерального штаба, которая была создана по решению ЦК ВКП(б) в 1936 году.

137 слушателей первого набора, отобранных из работников Генерального штаба и штабов округов, командиров и начальников штабов крупных войсковых соединений и преподавателей академий РККА, приступили к занятиям 1 ноября 1936 года. Срок обучения нам был определен 18 месяцев. Однако завершить полный курс большинству из нас так и не удалось. В конце августа 1937 года и я совершенно неожиданно получил указание принять входившую в состав кафедры оперативного искусства (армейской операции) кафедру тыла. Назначение для меня было совершенно непонятно, так как в данной области я специально никогда не работал. Однако мне сообщили, что оно уже санкционировано начальником Генерального штаба. Еще через месяц так же неожиданно я был вызван в Генеральный штаб. Здесь меня принял Шапошников. Я, конечно, был взволнован.

— Садитесь, голубчик, — сказал Борис Михайлович, когда я вошел в его кабинет и представился по всей форме. — Давайте побеседуем. Я вас немного знаю по Московскому военному округу, так что мы с вами давние сослуживцы... А теперь вот познакомился с аттестациями на вас как оперативного работника в Управлении боевой подготовки РККА и в штабе Приволжского военного округа. Это очень важное сочетание: строевой командир с большим опытом и оператор. Хочу предложить вам стать начальником отделения, ведающего в Генштабе оперативной подготовкой высшего комсостава армии. Как вы смотрите на это?

Я ответил, что хотя и знаком с оперативной работой, но масштабы ее при новом назначении, значительно больше. Справлюсь ли?

— Это хорошо, что вы объективно стараетесь соизмерять свои силы, — заметил Борис Михайлович, выслушав меня. — Что касается масштабов, то они неизбежно должны раздвигаться по мере роста самого работника. Думаю, что общими усилиями мы справимся со всеми делами, хотя дел действительно весьма и весьма много. Пугать вас не хочу, но и правды скрывать не стану: работать придется до изнеможения... [44]

Мне часто впоследствии приходилось слышать от Бориса Михайловича это выражение «до изнеможения». Оно очень точно выражало его собственное отношение к труду, его полнейшую самоотверженность в деле. Его личный вдохновенный пример был лучшим стимулом для всех нас.

Правда, все окружавшие его очень огорчались тем, что, весь поглощенный своим делом, работая «до изнеможения», Борис Михайлович забывал о физических возможностях своего организма и не обращал внимания на рекомендации врачей.

В конце 1938 года врачебная комиссия, проведя всестороннее обследование Б. М. Шапошникова, констатировала, что «в данный момент речь идет о недостаточности кровообращения». Больному было предписано «полное прекращение работы на 5 — 6 дней и специальное лечение».

Как бы прося извинить его за большое количество обнаруженных слабостей в организме, Борис Михайлович виновато и смущенно улыбался светилам медицины, обещал найти возможность для прекращения работы, только не сейчас, а несколько позже... Зная, что для отдыха их пациент времени искать не будет, профессора обратились к наркому обороны. На их заключении появилась резолюция К. Е. Ворошилова:

«Приказываю прервать работу на 6 суток согласно заключению комиссии врачей».

А внизу страницы нарком сделал еще и добавление:

«От себя рекомендую, Б. М., сократить курение раз в 6 — 7 и подышать за городом свежим воздухом, если Вы не враг самому себе, и все обойдется».

Приказание Борис Михайлович, конечно, выполнил. Однако болезнь его прогрессировала, а он по-прежнему не щадил себя. В его рабочем кабинете появились кислородные подушки, к которым все чаще приходилось прибегать...

Вплоть до июня 1939 года я возглавлял в Генеральном штабе отделение оперативной подготовки. Основное время уходило у меня на выполнение разнообразных по форме, но примерно сходных в целом по содержанию заданий Бориса Михайловича. В первую очередь это была разработка годовых приказов и директив наркома обороны СССР по оперативно-стратегической подготовке [45] руководящего состава РККА. В этих документах подводились итоги и на их основе определялись задачи на новый год. Начальник Генерального штаба требовал при этом скрупулезного учета конкретных особенностей каждого округа при постановке ему задач, обязательного их соответствия условиям дислокации, материальных возможностей, общей роли, которую играл данный округ в системе Вооруженных Сил. Со многим из того, что мне было известно по прежней работе в Управлении боевой подготовки, я знакомился заново. Работа, которой я занимался теперь, была несравненно сложнее и ответственнее всей той, с которой мне довелось иметь дело до 1937 года. В Генеральном штабе рядом с Шапошниковым и под его руководством росли мой оперативный кругозор, опыт, знания. Пожалуй, именно тогда мне в полной мере раскрылась та роль, которая отводилась каждому из видов и родов войск в системе Вооруженных Сил. Повседневное общение с Борисом Михайловичем, глубоко знавшим характер современной войны и умевшим сделать ясные выводы из отдельных, казалось бы, разрозненных фактов, были лучшей школой для каждого, кто имел счастье работать под его руководством.

Между тем международная обстановка обострялась все более, фашистская Германия развязывала в Европе одну агрессию за другой. В марте 1938 года она захватила Австрию, а в сентябре состоялось подписание позорного Мюнхенского соглашения об аннексии Судетской области Чехословакии. Все сложнее становились события в Испании, где положение республиканцев ухудшалось. Нарастала угроза нашей стране и со стороны Японии. В июле 1938 года японские милитаристы предприняли вооруженное нападение на нашу территорию у озера Хасан. Они хотели проверить нашу боевую готовность. Получив приказ командования, советские войска 2 августа перешли в наступление. Боевые действия продолжались неделю и закончились крахом японской авантюры.

По приказу Шапошникова почти: все эти дни я провел на дежурстве у телеграфного аппарата, в комнате, оборудованной для этой цели напротив кабинета наркома Ворошилова. Сюда часто заходил Борис Михайлович, чтобы получить необходимую информацию о ходе боевых действий. Последующий анализ боев у озера Хасан вылился в подготовку Генеральным штабом проекта приказа, [46] вносившего коррективы в боевую и оперативную подготовку войск и штабов с учетом выявленных некоторых недостатков в боевой подготовке войск Дальневосточной (Приморской) армии. Как и всегда, начальник Генерального штаба скрупулезно изучал проект отработанного документа, предлагал свои дополнения, поправки, разъяснения. Затем проект приказа был доложен им наркому обороны. По словам Бориса Михайловича, проект был с удовлетворением воспринят наркомом и одобрен Политбюро ЦК партии.

Осень 1938 года. В сентябре, когда над Чехословакией нависла опасность, а мы еще не знали, что мюнхенское предательство сорвет ее оборону, и собирались оказать ей вместе с Францией, как это предусматривалось договором, помощь, штаб Киевского особого военного округа получил директиву привести в боевую готовность Винницкую армейскую группу и вывести ее к государственной границе СССР.

Вся работа штаба Киевского военного округа, как и других округов, протекала по указаниям Шапошникова. Мы, штабные работники, вновь и вновь убеждались в непререкаемом авторитете Бориса Михайловича, его огромной эрудиции, получали от него все новые теоретические и практические навыки по организации, планированию и проведению операций армейского и фронтового масштаба. Здесь, да и на всех учениях, маневрах, которыми руководил Шапошников, все мы, работники Генштаба, буквально поражались умению Бориса Михайловича оценивать оперативно-стратегическую обстановку по картам. Обратила на себя внимание и такая деталь: в полевых поездках он никогда не держал карты в руках, хотя ориентировался по местности прекрасно.

Однажды я спросил его, как ему это удается.

— Что ж, если вас это заинтересовало, могу поделиться добрым советом, данным мне в свое время моим начальником генералом Орановским, у которого в дивизии я был старшим адъютантом. Так вот, для лучшего чтения карты он посоветовал мне практиковать следующую методу. Перед выездом в поле по карте наметить себе маршрут, изучить его, запомнить местные приметы, а затем уже без карты отправляться в поездку и ехать по памяти. Благодаря таким упражнениям я развил свою топографическую память и по карте легко могу представить себе местность. [47]

Он улыбнулся с лукавым огоньком в глазах и закончил:

— Добрый совет дорого стоит, голубчик. Воспользуйтесь им. Мне это все очень пригодилось.

Вот уж поистине: талант и труд неотделимы. Борис Михайлович неустанно совершенствовался сам и щедро делился всем, что умел, с окружающими его по работе. Его личный пример оказывал огромное влияние на формирование качеств работников Генерального штаба. Его вежливость в отношениях с подчиненными, скромность и большой такт, дисциплинированность и предельная исполнительность — все это воспитывало у работавших вместе с ним людей чувство ответственности и высокую культуру личного поведения. В безупречном, инициативном и своевременном выполнении заданий партии и правительства по укреплению обороноспособности страны видел он свою главную обязанность и смысл существования Генерального штаба. Все это, вместе взятое, создавало тот непередаваемый словами дух сплоченности, который отличал все коллективы, руководимые Борисом Михайловичем Шапошниковым.

1939 год оказался до предела насыщен событиями, резко осложнившими международную обстановку: дело шло ко второй мировой войне. Оперотдел Генштаба трудился, не покладая рук (к этому времени произошло мое частичное перемещение по службе: оставаясь начальником отделения оперативной подготовки, я был назначен по совместительству заместителем начальника оперативного отдела). Не останавливаясь на общеизвестных фактах международной обстановки того времени, скажу лишь, что они непосредственно отражались на нашей повседневной работе. Генеральный штаб с неослабным вниманием следил за тем, как разворачиваются события. Все, кому довелось участвовать в работе XVIII съезда партии, сохранили в своей памяти содержательную речь на съезде начальника Генштаба РККА Шапошникова. Она была пронизана духом глубокой партийности, непоколебимой верой в силы Советского государства и его армии и флота.

«Для решения грандиозных задач новой эпохи, в которую мы вступили, — эпохи постепенного перехода от социализма к коммунизму, — говорил он с трибуны съезда, — трудящиеся Советской страны в своем мирном труде должны быть гарантированы от нападения агрессоров». [48]

Центральный Комитет партии и Советское правительство выполняли указания XVIII съезда — не дать империалистам втянуть нашу страну в войну. Еще не имея тогда всех данных закулисных махинаций правящих кругов империалистических держав, Советское правительство тем не менее предугадывало двойную игру капиталистических держав.

В августе 1939 года в Москве состоялись переговоры с военными делегациями Франции и Англии. Их участники обсуждали вопросы координации действий армий трех государств: Советского Союза, Англии, Франции — в случае возникновения агрессии в Европе. Представители английской и французской армий, излагая на переговорах планы своих стран, ограничивались общими, нередко очень туманными рассуждениями. Их планы фактически не были рассчитаны на военное сотрудничество с СССР.

По поручению Советского правительства план советской военной делегации участникам переговоров представил Шапошников. Он изложил три варианта возможных совместных действий Красной Армии и вооруженных сил Англии и Франции в случае, если в Европе начнутся агрессивные действия против стран — участниц переговоров. План был тщательно продуман, четок, обстоятельно аргументирован. Все три варианта совместных действий, предложенные Советским Союзом, характеризовались детальной разработкой, обоснованностью, смелостью замыслов, служили примером четкого военного планирования и позволяли надеяться на успешность отражения агрессии фашистской Германии. Правительства Англии и Франции не приняли предложения СССР. Убедившись в нежелании Англии, Франции и Польши заключить соглашение о совместной борьбе против гитлеровской агрессии, Советский Союз принял предложение Германии заключить пакт о ненападении. Подписав 23 августа этот пакт, СССР расстроил планы международной реакции и повернул ход событий в более благоприятную для себя сторону. Япония была вынуждена, признав свое поражение у Халхин-Гола, пойти на подписание с нами 15 сентября соглашения о ликвидации конфликта. А в Европе уже началась вторая мировая война.

Слаженная работа руководимого Шапошниковым оперативного центра, безусловно, способствовала разгрому японских милитаристов на Халхин-Голе, успешному осуществлению [49] освободительного похода в Западную Украину и Западную Белоруссию осенью 1939 года. Большую работу под руководством Бориса Михайловича проделал Генеральный штаб в связи с назревавшим конфликтом между СССР и Финляндией и в ходе его.

Как известно, попытки Советского правительства решить проблему путем обоюдного, взаимовыгодного соглашения наталкивались на отказ со стороны правящих кругов Финляндии, за спиной которых стояли империалистические державы, надеявшиеся использовать ее территорию как плацдарм для нападения на нашу Родину. Центральный Комитет партии и Советское правительство в условиях тревожной обстановки, складывавшейся на северо-западных рубежах нашей страны, требовали от Наркомата обороны выработки необходимых контрмер для обеспечения безопасности страны.

Главный военный совет РККА рассмотрел вопросы боеготовности Советских Вооруженных Сил на случай возникновения спровоцированного Финляндией военного конфликта. Генеральный штаб предложил разработанный им еще ранее с учетом возможности возникновения такого конфликта и одобренный наркомом обороны частный план отражения агрессии.

Докладывая план Главному военному совету, Борис Михайлович подчеркнул, что сложившаяся международная обстановка требует, чтобы ответные военные действия были проведены и закончены в предельно сжатые сроки, ибо в противном случае конфликт затянется.

Борис Михайлович очень тщательно готовил каждый документ, выходивший из Генерального штаба. Это в первую очередь относится к докладам правительству, Главному военному совету. Несколько позже, когда состоялись мои первые поездки вместе с Борисом Михайловичем в Кремль, первые встречи с членами Политбюро ЦК ВКП(б) и лично со Сталиным, я имел возможность убедиться, что Шапошников пользовался там особым уважением. Сталин называл его только по имени и отчеству. Только ему одному разрешал курить в своем рабочем кабинете, а в разговоре с ним никогда не повышал голоса, если и не разделял высказываемой им точки зрения на обсуждаемый вопрос. Но это чисто внешняя сторона их отношений. Главное же заключается в том, что предложения Шапошникова, всегда глубоко продуманные [50] и глубоко аргументированные, как правило, не встречали особых возражений.

На этот раз Главный военный совет не принял плана, предложенного начальником Генштаба. Сталин предпочел ему предложения командования войсками Ленинградского военного округа, сводившиеся к тому, что основные войска округа объединялись в 7-ю армию двухкорпусного состава, на которую и возлагалась задача прорвать в случае агрессии на Карельском перешейке линию Маннергейма и разгромить здесь главные силы финляндской армии.

Видя, что его доводы не встречают поддержки, Борис Михайлович по своему обыкновению не стал спорить, но и не отказывался от них. Сталин обратил на это внимание и объяснил переутомлением Шапошникова.

— Борис Михайлович, надо вам позаботиться о своем здоровье, — сказал он. — Поезжайте в Сочи, подлечитесь и отдохните.

И Шапошников отправился в Сочи.

Разработанный командованием и штабом Ленинградского военного округа вариант контрудара был представлен в срок и утвержден. Непосредственное командование войсками 7-й армии было возложено на К. А. Мерецкова. А севернее, на огромном фронте протяженностью около 1500 километров, предусматривались действия крайне слабых по своему составу 8-й армии комдива И. Н. Хабарова, 9-й армии комкора В. И. Чуйкова и 14-й армии комдива В. А. Фролова. Эти армии не были полностью укомплектованы.

26 ноября 1939 года возле селения Майнила с финской стороны был открыт огонь по советским пограничникам. В последующие дни эти провокационные действия возобновились. 30 ноября части Красной Армии начали военные действия, вызванные необходимостью обеспечить безопасность нашей границы. В течение декабря войска Ленинградского округа, преодолевая ожесточенное сопротивление и неся серьезные потери, смогли пройти лишь зону заграждений и подойти к главной полосе обороны линии Маннергейма. Попытки прорвать ее с ходу успеха не имели. Потребовалось значительно усилить действующие войска дополнительными соединениями, вооружением и техникой. Эти и другие немаловажные обстоятельства утвержденным планом не предусматривались, поэтому ряд вопросов пришлось решать экспромтом. [51]

В конце декабря 1939 года Главный военный совет вынужден был приостановить наступление наших войск, с тем чтобы более надежно организовать управление, заново спланировать операцию по прорыву линии Маннергейма и провести к ней соответствующую подготовку. Эти вопросы были рассмотрены на специальном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) в первых числах января 1940 года. На него были приглашены командующий войсками и члены Военного совета Ленинградского военного округа, командующие войсками Западного и Киевского особых военных округов (они находились в декабре в качестве наблюдателей и советников в войсках Ленинградского округа), а также ряд ответственных лиц из Наркомата обороны и Генерального штаба. Подготовку заседания возложили на Шапошникова. Как раз тогда я был временно привлечен к работе в должности его заместителя по оперативным вопросам. Вспоминая то время, я снова и снова испытываю чувство глубокой благодарности к дорогому Борису Михайловичу за огромную помощь мне добрым словом, советами и наставлениями.

7 января 1940 года по предложению Генерального штаба был создан на Карельском перешейке для прорыва линии Маннергейма Северо-Западный фронт, командование войсками которого возложили на командарма 1-го ранга С. К. Тимошенко. Членом Военного совета фронта был назначен А. А. Жданов, а начальником штаба — командарм 2-го ранга И. В. Смородиной.

Окончательная разработка плана прорыва линии Маннергейма была возложена на С. К. Тимошенко и Генеральный штаб. После утверждения пересмотренного плана командование фронта, армий, Генеральный штаг и аппарат Наркомата обороны проделали огромную работу по подготовке прорыва и наступления в целом. На фронт прибыли новые войска и все необходимое. Действовавшие ранее войска, пополнившись, получили передышку. Кроме того, была произведена необходимая перегруппировка. В начале февраля подготовительные работы в войсках и штабах были закончены. 11 февраля 1940 года фронт перешел в наступление, прорвал оборону противника и успешно стал продвигаться вперед.

Видя неизбежность краха своих замыслов, правительство Финляндии обратилось к Советскому Союзу с просьбой о заключении мира,

8 апреле 1940 года в Кремле по решению мартовского [52] Пленума ЦК ВКП(б) для подведения итогов зимней кампании и внесения необходимых коррективов в организацию, вооружение и боевую подготовку Красной Армии состоялось расширенное заседание Главного военного совета. В его работе участвовали члены Политбюро ЦК партии, руководители Наркомата обороны, командующие войсками, члены военных советов и начальники штабов военных округов и армий, командиры корпусов и дивизий, побывавших на фронте, руководители высших военно-учебных заведений и ответственные работники Генерального штаба. В ходе обсуждения вопроса «Об основных принципах организации боевой подготовки войск и штабов» был выработан ряд принципиальных решений, направленных на усиление обороноспособности и боеготовности Красной Армии. Особое внимание обращалось на подготовку войск к действиям в сложных условиях, на штабную подготовку командиров частей и соединений, работников штабов. Увеличилось число учений и маневров.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство произвели значительные перемещения в руководящем составе Наркомата обороны. Реорганизация длилась фактически вплоть до начала Великой Отечественной войны. В мае 1940 года действовавший при Совнаркоме СССР Комитет обороны возглавил К. Е. Ворошилов, а наркомом обороны стал Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.

Оперплан занимал в те месяцы все наши мысли. Наиболее вероятным противником в нем называлась гитлеровская Германия. Предполагалось, что на ее стороне может выступить Италия, но она, как отмечалось в плане, скорее всего ограничится боевыми действиями на Балканах, созданием косвенной угрозы нашим государственным границам. По всей видимости, на стороне Германии могут выступить Финляндия (чьи руководители после разгрома Франции и краха английских войск под Дюнкерком взяли ориентацию на Берлин), Румыния (типичный «сырьевой придаток» Германии с 1939 года, а летом следующего года вообще отказавшаяся от нейтралитета в пользу фашистского блока) и Венгрия (в то время уже участник «Антикоминтерновского пакта»).

Б. М. Шапошников считал, что военный конфликт может ограничиться западными границами СССР. На этот случай оперплан предусматривал концентрированно основных сил страны именно здесь. Не исключая [53] нападения Японии на наш Дальний Восток, он предлагал сосредоточить там такие силы, которые гарантировали бы нам устойчивое положение.

Говоря далее о предполагаемом направлении главного удара противника, Борис Михайлович считал, что самым выгодным для Германии, а следовательно, наиболее вероятным является развертывание основных сил немецко-фашистской армии к северу от устья реки Сан. Соответственно в плане предлагалось развернуть и наши главные силы в полосе от побережья Балтийского моря до Полесья, то есть на участке Северо-Западного и Западного фронтов. Обеспечить южное направление должны были согласно плану также два фронта, но с меньшим количеством сил и средств. В целом предусматривалось, что Германии потребуется для развертывания сил на наших западных границах 10-15 дней от начала их сосредоточения. О возможных сроках начала войны в докладе ничего не говорилось. Таковы его общие контуры.

Проект и план стратегического развертывания войск Красной Армии в сентябре 1940 года был доложен И. В. Сталину в присутствии некоторых членов Политбюро ЦК партии. К великому нашему сожалению, в представлении ЦК партии этого важнейшего оперативного документа не участвовал один из основных его составителей и автор главных его идей, Борис Михайлович Шапошников. Дело в том, что в августе 1940 года на должность начальника Генерального штаба вместо него был назначен генерал армии К. А. Мерецков. Таким образом, от Наркомата обороны план представляли нарком С. К. Тимошенко, новый начальник Генерального штаба К. А. Мерецков и его первый заместитель Н. Ф. Ватутин.

О том, что предшествовало перемещению Б. М. Шапошникова, я знаю со слов Бориса Михайловича. И. В. Сталин, специально пригласивший его для этого случая, вел разговор в очень уважительной форме. После советско-финского вооруженного конфликта, сказал он, мы переместили Ворошилова и назначили наркомом Тимошенко. Относительно Финляндии вы оказались правы: обстоятельства сложились так, как предполагали вы. Но это знаем только мы. Между тем всем понятно, что нарком и начальник Генштаба трудятся сообща и вместе руководят Вооруженными Силами. Нам приходится считаться, в частности, с международным общественным [54] мнением, особенно важным в нынешней сложной обстановке. Нас не поймут, если мы при перемещении ограничимся одним народным комиссаром. Кроме того, мир должен знать, что уроки конфликта с Финляндией полностью учтены. Это важно для того, чтобы произвести на наших врагов должное впечатление и охладить горячие головы империалистов. Официальная перестановка в руководстве как раз и преследует эту цель.

— А каково ваше мнение? — спросил Сталин.

Борис Михайлович понимал, что Коммунистическая партия и Советское правительство выразили свое отношение к его военной деятельности, присвоив ему 7 мая 1940 года высшее воинское звание Маршала Советского Союза. Будучи исключительно дисциплинированным человеком, он ответил, что готов служить на любом посту, куда его назначат.

Менее чем за год до начала Великой Отечественной войны Шапошников был назначен заместителем народного комиссара обороны. На него было возложено руководство созданием оборонительных сооружений, деятельностью Главного военно-инженерного управления и Управления строительства укрепленных районов. Он приложит немало, усилий, чтобы укрепить оборонительную линию на западной границе.

С февраля 1941 года Германия начала переброску войск к советским границам. Поступавшие в Генеральный штаб, Наркомат обороны и Наркомат иностранных дел данные все более свидетельствовали о непосредственной угрозе агрессии. В этих условиях Генштаб в целом и наше Оперативное управление вносили коррективы в разработанный в течение осени и зимы 1940 года оперативный план сосредоточения и развертывания Вооруженных Сил для отражения нападения врага с Запада. Дел было очень много, и как-то незаметно сложилось, что с весны 1941 года, особенно второй ее половины, все работники Оперативного управления без каких-либо приказов сверху почти безотлучно находились на своих служебных местах.

В один из таких вечеров я встретил Бориса Михайловича. Заместитель наркома только что возвратился из инспекционной поездки к нашим западным границам. Рассказ свой он начал с сообщения о том, что в Западном особом военном округе строительство полевого фронтового командного пункта развернулось полным ходом [55] (такое указание западным приграничным округам было дано Генштабом 27 мая).

Телефонный звонок прервал нашу беседу. Уже положив трубку, Борис Михайлович вдруг закашлялся, что часто с ним случалось в последнее время при длительных телефонных переговорах. Не желая затруднять его продолжением разговора, я встал, чтобы уйти. Он поднял на меня усталые глаза и, как бы извиняясь за свою слабость, сказал:

— Так вот, голубчик вы мой... Возвращайтесь к своим делам...

В роковую ночь начала войны командование приграничных округов держало непрерывную связь с руководством Наркомата обороны и Генеральным штабом. В 4 часа с минутами 22 июня 1941 года нам стало известно от оперативных органов окружных штабов о бомбардировке немецкой авиацией наших аэродромов и городов. Одновременно или несколько ранее эти данные стали известны руководству Наркомата обороны и почти тут же Советскому правительству. Отборные фашистские орды, обладавшие двухлетним опытом ведения современной войны, обрушились на наши пограничные войска и войска прикрытия. Началась Великая Отечественная война.

22 июня 1941 года руководство вооруженной борьбой осуществлялось Главным военным советом. На следующий день была создана Ставка Главного Командования. Одновременно при ней был создан институт постоянных военных советников, в который наряду с другими военными, партийными и государственными деятелями вошел Шапошников.

По указанию Ставки в помощь командованию фронтов была направлена из центрального аппарата Наркомата обороны группа ответственных работников. Днем 22 июня И. В. Сталин позвонил Г. К. Жукову, бывшему в то время начальником Генштаба, и сказал:

— Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем Шапошникова и Кулика. Я их вызывал к себе и дал соответствующие указания.

В тот же день генерал армии Жуков вылетел в Киев, [56] а на Западный фронт отбыли заместители наркома обороны Б. М. Шапошников и Г. И. Кулик. Наше оперативное управление превратилось в некий улей, куда прилетавшие с линии фронта «пчелы» доставляли информацию, подлежащую немедленной обработке. Информация распределялась по трем отделам, сложившимся соответственно трем главным направлениям боевых действий: Северо-Западному, Западному и Юго-Западному. Не переставая, работали «бодо» — телеграфные аппараты, отправлявшие сразу несколько телеграмм по встречным курсам. Бывшие окружные штабы, а ныне фронтовые управления, слали нам свои донесения. Мы передавали распоряжения Центра в войска. Людей не хватаю.

Надо иметь в виду, что в первый день войны из Генерального штаба на Юго-Западный фронт уехал не только его начальник Жуков, находившийся там до 27 июня. Уехали и другие руководители Генштаба.

Главная работа Оперативного управления сосредоточилась в большом зале, куда были стянуты основные кадры, обслуживавшие связь с войсками. Всюду карты — географические и топографические, разных масштабов и предназначений. Непрерывные донесения. Телеграфные или доставляемые самолетами связи, самолетами-разведчиками. Информация, как можно более полная и точная, необходима как воздух. Что происходит на фронтах, где находятся войска, наши и вражеские, на каком рубеже идут бои? Куда направить подкрепления, где и какая необходима техника? Лишь бы не сбиться с ритма, не опоздать, вовремя дать сведения Ставке...

В первые дни войны, когда руководящие лица Наркомата обороны и Генштаба по приказу Сталина были посланы на основные направления фронтов, все остававшиеся в распоряжении Наркомата обороны средства связи были брошены на установление с ними немедленного контакта. У нас, работников Генерального штаба, невольно создавалось впечатление, что Генеральный штаб в самый ответственный момент оказался предоставленным самому себе. Все решения принимались наверху помимо него, и он был лига т передаточной инстанцией.

Однако, когда попытки Главнокомандования остановить быстрое продвижение в глубь нашей страны мощных группировок врага силами не изготовленных к этому и понесших серьезные потери войск приграничных округов не удались, оно пришло к единственно правильному в [57] тех условиях решению — использовать подходившие из глубины страны отмобилизованные эшелоны войск для создания нового стратегического фронта обороны. Главное командование решило в связи с этим ряд новых и довольно сложных проблем. Срочное их решение потребовало от него немедленного привлечения к ответственной и кропотливой работе соответствующим образом организованного аппарата, военных специалистов и прежде всего аппарата Генерального штаба. В связи с этим структуру Наркомата обороны и Генерального штаба, существовавшую до начала Великой Отечественной войны и не совсем отвечавшую требованиям развернувшейся войны, пришлось перестраивать. Решением ЦК партии и ГКО были реорганизованы отдельные центральные управления Наркомата обороны и Генерального штаба. Шаг за шагом Генштаб превращался в рабочий орган Ставки, ибо никакого другого специального аппарата для этой цели она не имела.

В числе мероприятий, направленных на улучшение работы Генштаба применительно к потребностям начавшейся войны, я считаю, одним из весьма важных было решение Ставки, принятое в ночь на 30 июля 1941 года, о назначении начальником Генерального штаба Маршала Советского Союза Шапошникова. Сталин предпочел использовать командный опыт Жукова непосредственно в войсках, назначив его командующим Резервным фронтом. Этот фронт был образован в разгар Смоленского сражения, 30 июля, чтобы надежнее прикрыть направление на Москву и создать здесь более глубокую оборону.

Во главе всего штабного аппарата встал тот, кто в те месяцы мог, пожалуй, лучше, чем кто-либо, обеспечить бесперебойное и организованное его функционирование. В своих «Воспоминаниях и размышлениях» Жуков рассказал, как при очередном своем докладе в Ставке он попросил Сталина освободить его от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт, где он, видимо, смог бы принести больше пользы Родине. Сталин отпустил Жукова, не дав определенного ответа на его просьбу. Примерно через полчаса он снова пригласил Жукова к себе.

— Вот что, — сказал Сталин, — мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. [58] Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем. А вас используем на практической работе. У вас большой опыт командования войсками в боевой обстановке. В действующей армии вы принесете несомненную пользу. Естественно, что вы остаетесь заместителем наркома обороны и членом Ставки.

Так состоялось возвращение Шапошникова к руководству Генеральным штабом. Сам Жуков оценил это событие кратко и исчерпывающе; «Борис Михайлович являлся одним из наиболее глубоких военных ученых нашего государства, сочетавших знание теории военной науки с большим практическим опытом работы по оперативно-стратегическим вопросам... 30 июля 1941 года, когда меня назначили командующим Резервным фронтом, Шапошников стал вновь начальником Генерального штаба. Зная дело Генштаба до тонкостей, он быстро провел ряд организационных мероприятий, способствовавших улучшению работы этого главного рабочего органа Ставки. Большое личное трудолюбие и умение Шапошникова работать с людьми оказали заметное влияние на рост общего искусства управления войсками в Действующей армии и особенно со стороны Генштаба».

Шапошников немедленно включился в работу. Он начал ее с участия 30 июля в обсуждении в Ставке вопроса о мероприятиях по усилению обороны Ленинграда. В тот момент Ставка располагала данными, что на Северо-Западном направлении враг, где его наступление, хотя и с большим трудом, было временно приостановлено, спешно готовит с целью овладения Ленинградом три ударные группировки: одну — для наступления на Копорское плато, вторую — в районе Луги для удара вдоль шоссе Луга — Ленинград, третью — северо-западнее Шимска для наступления на новгородско-чудовском направлении. В Ставку были вызваны главком Северо-Западного направления Ворошилов и член Военного совета Жданов.

По возвращении из Ставки в Генштаб (это было около 4 часов утра 31 июля) Борис Михайлович объявил мне, что в Ставке среди других вопросов стоял вопрос об усилении аппарата командования Северо-Западного направления и что Ворошилов по окончании заседания предложил назначить меня на должность начальника штаба. Шапошников поинтересовался моим мнением. Я совершенно искренне считал, что если Климента Ефремовича [59] не удовлетворял в этой должности такой способный, всесторонне подготовленный оперативный работник, как М. В. Захаров, то уж я, безусловно, вряд ли ему подойду. Шапошников предупредил меня, что вечером Ставка вновь будет заниматься Северо-Западным направлением и что, видимо, вопрос о моем назначении будет решен. Он рекомендовал использовать оставшееся время для более детального изучения оперативной обстановки на этом направлении.

Шапошников отпустил меня. Весь день я просидел, погрузившись в карты и бумаги. А глубокой ночью, вернувшись из Кремля, начальник Генштаба вызвал меня к себе и протянул лист бумаги:

— Вот, читайте.

Это было постановление о назначении Василевского начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба, причем инициатором постановления, как заявил Борис Михайлович, был Сталин, и он сам написал это постановление. Естественно, что вопрос о моем назначении начальником Северо-Западного фронта уже не поднимался.

1 августа я приступил к исполнению своих новых обязанностей. Вполне понятно, что в ту тяжелую и крайне напряженную пору мне вряд ли удалось бы успешно справиться с ними, не опираясь повседневно и ежечасно на помощь и поддержку Бориса Михайловича. У нас с ним сложились самые лучшие отношения, какие только можно пожелать. И это необычайно помогало делу.

В сложнейшей обстановке первых месяцев Великой Отечественной войны Шапошников внес неоценимый вклад в завоевание нашей грядущей победы над врагом. Именно в эти дни с особой силой проявились его полководческий талант и выдающиеся организаторские способности. При его прямом участии разрабатывались операции большого масштаба в начальный период войны. Его непосредственное руководство обеспечивало быструю перестройку работы всех крупных штабов.

Улучшению стратегического руководства войсками Борис Михайлович уделил первостепенное внимание. По его заданию и при его самом живом участии было срочно разработано и уже 10 августа 1941 года введено в действие положение, которым регламентировалась работа фронтовых управлений и управлений Генерального штаба. Шапошников подписал специальную директиву, устанавливавшую [60] порядок передачи боевых донесений и оперативных сводок с фронтов в Центр. В соответствии с ней штабы фронтов обязаны были заканчивать свои донесения и сводки в Генштаб не позднее 2 часов ночи ежесуточно, а спешные, особо важные передавать лично дежурному заместителю начальника Генштаба. Эти и другие предпринятые Шапошниковым меры послужили важным средством для того, чтобы установить планомерность и порядок в штабной службе, что было необычайно важно в той обстановке. Сам Борис Михайлович был олицетворением этого порядка. Его неизменное спокойствие, твердость и воля, умение подойти к решению всякого вопроса основательно, без спешки и нервозности передавались всем окружающим и давали такой эффект, который был бы невозможен при иных условиях. Наше Оперативное управление, занимавшее центральное место в Генштабе, как и другие управления, непосредственно связанные с организацией боевой деятельности войск, быстро входило в тот ритм, который диктовала война.

Был и другой момент, и о нем нельзя не сказать, оценивая роль Шапошникова как руководителя Генерального штаба. С начала августа 1941 года мне пришлось ежедневно, а иногда и по нескольку раз в сутки сопровождать его в поездках к Верховному Главнокомандующему. В августовские и сентябрьские дни 1941 года эти встречи, как правило, происходили в Кремле, в кабинете Сталина. Как я уже говорил, превращение Генерального штаба в рабочий орган Ставки Верховного Главнокомандования произошло не сразу и не так уж гладко. Сначала Сталин высказывал резкое недовольство его деятельностью. Тяжелая обстановка на фронтах порождала многие недостатки в деятельности Генштаба. К тому же, не скрою, Сталин не всегда принимал оптимальные решения, не всегда проявлял понимание наших трудностей. Сталин как Верховный Главнокомандующий вызывал для рассмотрения очередного вопроса то одно, то другое ответственное лицо как с фронта, так и из тыла. Он требовал исчерпывающих сведений по любому обсуждавшемуся вопросу и, получив таковые, иногда спрашивал совета, а в первое время чаще сразу решал сам, отдавая распоряжения без единого лишнего слова. Взвалив на свои плечи огромную ношу, Сталин не щадил и других. В ходе Великой Отечественной войны, как, пожалуй, ни в какое время, проявилось в полной мере [61] самое сильное качество Сталина: он был отличным организатором. А организаторские способности играли тогда, конечно, огромную роль, ибо непосредственно от них зависело принятие верного оперативного плана, обеспечение фронта и тыла материальными и людскими ресурсами, действия с учетом перспективы длительной и тяжелой войны.

Были в деятельности Сталина того времени и просчеты, причем иногда серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания в руководстве войной. Первоначальные неудачи Красной Армии показали некоторых ее командиров в невыгодном свете. Они оказались неспособными в той сложнейшей обстановке руководить войсками по-новому, быстро овладеть искусством ведения современной войны, оставались в плену старых представлений. Не все сумели быстро перестроиться. Сталин же исходил из того, что, если боевые действия развиваются не так, как нужно, значит, необходимо срочно произвести замену руководителя. Перемещения касались всего аппарата Наркомата обороны, Генштаба и руководства войсками. Однако такое отношение к кадрам в первые месяцы войны далеко не всегда давало положительные результаты. Сталин мало опирался и на Генеральный штаб, далеко недостаточно использовал знания и опыт его работников. В таких условиях Генштаб не мог развернуться и работать в меру своих сил. Надо иметь в виду, что и сама система обслуживания им Ставки только еще вырабатывалась.

Во время поездок с Шапошниковым в Кремль я имел возможность воочию убедиться, каким высоким уважением пользовался Борис Михайлович у Сталина. Работая в непосредственном контакте с Верховным Главнокомандующим, Шапошников представлял подготовленную Генштабом информацию, высказывал аргументированные предложения, на основе которых Ставка давала затем директивы. Сталин всегда с большим вниманием прислушивался к рекомендациям и мнению Бориса Михайловича. Это, конечно, отнюдь не означало, что Верховный Главнокомандующий всякий раз соглашался с ними. Как мне думается, Сталин особенно ценил Шапошникова за то. что тот никогда не приспосабливал свое суждение по решаемому вопросу к мнению, которое уже складывалось в Ставке. Он умел с достоинством отстаивать [62] свои суждения, если был убежден в их правильности.

Но Сталин знал и другое: если решение принято, Шапошников будет проводить его в жизнь со всей присущей ему энергией вне зависимости от того, совпало оно с его собственной точкой зрения или нет. Личный авторитет Шапошникова, безусловно, благотворно сказывался на процессе превращения Генерального штаба в надежный рабочий орган Ставки Верховного Главнокомандования. По мере того как разворачивались события, Сталин все больше стал придерживаться правила — принимать всякое ответственное решение по военному вопросу лишь после предварительного доклада начальника Генерального штаба.

С первых дней августа 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования вынуждена была чуть ли не ежечасно заниматься ходом событий на Юго-Западном стратегическом направлении. К этому времени обстановка там сложилась весьма нелегкая. Продолжавшееся на протяжении двух месяцев до этого Смоленское сражение имело своим итогом задержку наступления врага на главном — московском направлении, что явилось для нас крупным стратегическим успехом. Советское командование получило дополнительное время как для создания новых мощных резервов, так и для укрепления Москвы. Основные группировки врага, действовавшие на московском направлении, были изрядно измотаны. В гитлеровской ставке начались серьезные дискуссии о необходимости изменения всего замысла кампании. Директивой от 30 июля фашистское командование предусматривало остановить наступление группы армий «Центр» на Москву. Несколько позже 2-я танковая группа и 2-я армия группы армий «Центр» были повернуты на юг.

Это решение Гитлера и верховного главнокомандования вооруженных сил фашистской Германии вовсе не свидетельствовало, что они отказываются от взятия Москвы. Они хотели закрепиться на юге, высвободить значительные силы, а потом пойти на советскую столицу.

В результате обстановка на Юго-Западном направлении резко осложнилась. Во всей полосе Юго-Западного и Южного фронтов шли ожесточенные оборонительные бои. В те дни довольно часто я получал указание вызвать для переговоров командующих и членов военных советов [63] этих фронтов или главнокомандующего Юго-Западного направления. Телеграфная переговорная для обслуживания Ставки в Кремле находилась в непосредственной близости от рабочей комнаты Поскребышева, личного секретаря Сталина. Рядом с нею была комната библиотеки Сталина, которой пользовались мы, работники Генштаба, при отработке документов в Кремле. Переговоры с фронтами обычно вел Шапошников. В особо важных случаях это дело брал на себя Сталин. Такие переговоры в присутствии некоторых членов ГКО и Шапошникова Верховный Главнокомандующий вел вечером 4 августа с командующим Юго-Западным фронтом генерал-полковником М. П. Кирпоносом и членом Военного совета фронта Н. С. Хрущевым. Сталин подчеркнул, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы немецкие войска г перешли на левый берег Днепра, и потребовал от них совместно с главнокомандующим этого направления С. М. Буденным и командующим Южным фронтом И. В. Тюленевым теперь же наметить план создания крепкой оборонительной линии, проходящей приблизительно от Херсона и Каховки через Кривой Рог, Кременчуг и далее на север по Днепру, включая район Киева на правом берегу Днепра.

Однако на другой день, 4 августа, утром противник, продолжая наступление в полосе Южного фронта, овладел районом Кировограда. 8 августа его 2-я армия и 2-я танковая группа перешли в наступление в направлениях Могилев, Гомель и Рославль, Стародуб. Было, очевидно, что враг стремится выйти во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта. Чтобы ликвидировать угрозу, нависшую над войсками центрального и правого крыла Юго-Западного фронта, и прикрыть направление на Брянск, 14 августа Ставка приняла решение образовать Брянский фронт в составе 13-й и 50-й армий. Командующим фронтом был назначен генерал-лейтенант А. И. Еременко.

Еременко в тот же день был вызван в Ставку для получения указаний по новой должности лично от Верховного Главнокомандующего. При этой встрече в кремлевском кабинете Сталина, кроме него самого и некоторых членов ГКО, присутствовали Шапошников и я. Верховный Главнокомандующий весьма тепло и радушно встретил Андрея Ивановича, расспросил его о здоровье, поинтересовался его впечатлениями о противнике, мнением [64] об основных причинах наших серьезных неудач на фронте. Еременко держался с большим достоинством, очень находчиво отвечал на все вопросы. Затем И. В. Сталин кратко, но четко обрисовал в целом сложившуюся на советско-германском фронте обстановку, обратив при этом особое внимание на Западное и Юго-Западное направления. Дал он вкратце и оценку вражеских сил и высказал свое мнение о том, чего можно ожидать от противника в недалеком будущем. Он заметил, что, вероятнее всего, противник и в дальнейшем свои основные усилия направит на взятие Москвы, нанося главные удары крупными танковыми группировками на флангах, с севера — через Калинин и с юга — через Брянск, Орел. Для этой цели фашисты на брянском направлении в качестве основной ударной группировки держат 2-ю танковую группу генерала Гудериана. Это направление для нас сейчас наиболее опасно еще и потому, что оно прикрывается растянутым на большом участке и слабым по своему составу Центральным фронтом. Хотя возможность использования группы Гудериана для флангового удара по правофланговым войскам Юго-Западного фронта маловероятна, но опасаться этого все же надо. Исходя из всего этого, основная и обязательная задача войск Брянского фронта состоит в том, чтобы не только надежно прикрыть брянское направление, но во что бы то ни стало своевременно разбить главные силы Гудериана. Тут же был определен состав войск Брянского фронта.

- Выслушав все это, вновь назначенный командующий Брянским фронтом очень уверенно заявил, что в «ближайшие же дни, безусловно», разгромит Гудериана. Эта твердость импонировала Верховному.

— Вот тот человек, который нам нужен в этих сложных условиях, — бросил он вслед выходившему из его кабинета Еременко...

Когда мы возвращались в Кремль, я понял, что начальник Генерального штаба значительно осторожнее оценивает наши возможности, нежели Еременко. Реальное соотношение сил складывалось далеко не в нашу пользу.

В последующие дни оперативно-стратегическая обстановка на Юго-Западном фронте продолжала быстро осложняться. Войска Южного фронта, ведя ожесточенные бои, 15 августа оставили Кривой Рог, а 17 августа — Николаев. 16 августа войска Брянского фронта [65] тоже вступили в тяжелые оборонительные бои против 2-й танковой группы и 2-й армии фашистов, наносивших удар на Конотоп и Чернигов. В Генштабе становилось все яснее, что командующий Брянским фронтом явно поторопился со своими заверениями. С каждым часом нарастала угроза правому крылу Юго-Западного фронта и особенно его 5-й армии, продолжавшей оборонять Корсуньский укрепленный район.

17 августа Шапошников и я решили при докладе Верховному поставить вопрос об отводе войск правого крыла Юго-Западного фронта на левый берег Днепра. Но Сталин был уверен, что если Еременко и не разобьет 2-ю танковую группу, то, во всяком случае, задержит ее, не выпустит на юг, и отклонил наше предложение.

Член Ставки ВГК командующий Резервным фронтом Г. К. Жуков направил 19 августа Верховному Главнокомандующему доклад, в котором высказывал, по существу, ту же точку зрения, что и Генеральный штаб. В тот же день Ставка в ответе Жукову сообщила, что его соображения насчет вероятного продвижения немецких войск в сторону Чернигов, Конотоп, Прилуки считает правильными. «Это продвижение, — говорилось далее в ответе, — будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших войск Третьей и Двадцать первой армий. Известно, что одна колонна противника пересекла Унечу и вышла на Стародуб. С целью помешать в осуществлении замысла противника создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются и другие меры, о которых будет сообщено особо».

Как мы видим, Верховное Главнокомандование и Генеральный штаб были едины в оценке складывающейся обстановки. Все дело в том, сможет ли решить Брянский фронт поставленную перед ним задачу. Все последующие дни Ставка и Генеральный штаб занимались вопросом ликвидации опасности, нависшей с севера над Юго-Западным фронтом. И Шапошников и я с самого начала считали, что Брянский фронт не располагает достаточными силами для достижения победы над группировкой Гудериана и должен решать более скромную задачу — сдержать его наступление. Мы предпринимали все возможное, чтобы укрепить опасное направление, и прежде всего Брянский фронт, резервами — танками, артиллерией, людьми, вооружением, привлекли сюда авиацию [66] соседних фронтов, резерва Главного командования, а также части дальнебомбардировочной авиации.

24 августа при обсуждении вопроса пришли к заключению о целесообразности объединить усилия наших войск, действовавших против наступающей с севера на конотопском и гомельском направлениях вражеской группировки. Для этого следовало расформировать Центральный фронт, передав его войска Брянскому фронту. Прежде чем окончательно принять это решение, Верховный Главнокомандующий посчитал нужным запросить мнение самого Еременко. В телеграфных переговорах с ним вместе со Сталиным в моем присутствии принимал участие Шапошников, уточнявший не вполне ясную к тому моменту обстановку на Брянском фронте. Телеграфные переговоры Верховного Главнокомандующего с командующим Брянским фронтом показали, что последний по-прежнему настроен весьма оптимистично.

В ночь на 25 августа Ставка издала подготовленную нами тут же в Кремле после окончания переговоров с Еременко директиву, по которой Центральный фронт с 26 августа упразднялся. Его войска передавались Брянскому фронту.

Читателю может показаться странным, как быстро принимались столь важные решения. Одни фронты расформировывались, другие создавались. Одни армии переставали существовать, другие возникали. Должен сказать, что одна из особенностей войны заключается в том, что она требует скорых решений. В непрестанно меняющемся ходе боевых действий, разумеется, принимались не только правильные, но и не совсем удачные решения. В данном случае организационные решения преследовали цель усилить Брянский фронт, и Шапошников как начальник Генерального штаба поддерживал их. Однако у него возникало беспокойство, что преувеличение командующим Брянским фронтом своих возможностей может в дальнейшем повлиять на оценку реальной обстановки Верховным Главнокомандующим. Сталин все еще надеялся, что Еременко выполнит свое обещание разбить «подлеца Гудериана».

27 августа Ставка решила провести 29 — 31 августа воздушную операцию против 2-й танковой группы противника на брянском направлении. В выполнении задания должно было участвовать не менее 450 боевых самолетов. В ночь на 30 августа в адрес Еременко была отправлена [67] директива, которая обязывала войска Брянского фронта перейти в наступление, уничтожить группу Гудериана и, развивая дальнейшее наступление на Кричев, Пропойск (Славгород), к 15 сентября выйти на фронт Петровичи, Климовичи, Новозыбков, Щорс. Это означало бы крах правого фланга немецкой группы армий «Центр». Но попытки фронта выполнить эту директиву оказались безуспешными. Не смогли его войска и остановить врага. Его танковым соединениям удалось прорваться на левом фланге Брянского фронта за реку Десну. 7 сентября они вышли к Конотопу. Противник сумел активизировать свои действия во всей полосе Юго-Западного фронта...

Вечером 7 сентября Военный совет Юго-Западного фронта сообщил главкому Юго-Западного направления и Генеральному штабу, что обстановка на фронте стала еще более тяжелой. Противник сосредоточил превосходящие силы, развивает успех на конотопском, черниговском, остерском и кременчугском направлениях. Ясно обозначилась угроза окружения основной группировки 5-й армии. Фронт прилагал основные усилия на кременчугском направлении, чтобы ликвидировать здесь вражеский плацдарм. Резервов у фронта больше не оставалось. Военный совет фронта просил разрешения отвести 5-ю армию и правый фланг 37-й армии на рубеж реки Десны. Военный совет Юго-Западного направления согласился с предложениями Военного совета фронта. Обсудив столь тревожное донесение, мы с Шапошниковым пошли к Верховному Главнокомандующему с твердым намерением убедить его в необходимости немедленно отвести все войска Юго-Западного фронта за Днепр и далее на восток и оставить Киев. Мы считали, что подобное решение в тот момент уже довольно запоздало и дальнейший отказ от него грозил неминуемой катастрофой для войск Юго-Западного фронта в целом.

Разговор был трудный и серьезный. Сталин упрекал нас в том, что мы, как и Буденный, пошли по линии наименьшего сопротивления: вместо того чтобы бить врага, стремимся уйти от него. Попытки Бориса Михайловича объяснить, что такова неумолимая действительность, не возымели действия. И только 9 сентября нам было разрешено наконец передать командующему Юго-Западным фронтом: «Верховный Главнокомандующий санкционировал отвести 5-ю армию и правый фланг 37-й армии на [68] реку Десна на фронте Брусилово — Воропаево с обязательным удержанием фронта Воропаево — Тарасовичи и Киевского плацдарма». Иными словами, было принято половинчатое решение.

Борис Михайлович заметно осунулся в те тяжелые сентябрьские дни. Выглядел он крайне переутомленным и усталым. На его плечах в первую очередь лежала весьма неблагодарная миссия по нескольку раз в сутки докладывать Верховному об обстановке, становившейся все более напряженной, и высказывать предложения, которые из нее вытекали. При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Однако обстановка диктовала только такой выход.

Ухудшилось положение и под Ленинградом. Ставка приняла решение назначить командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Вместо Буденного главкомом Юго-Западного направления назначался Тимошенко, Западного фронта — генерал-лейтенант Конев. Шапошникову и мне было приказано вызвать Тимошенко в Ставку и продумать вместе с ним предложения по Юго-Западному фронту.

Примерно в то же время Сталин, считавший исключительно тяжелым положение Ленинградского фронта, отдал распоряжение возвратившемуся из Ленинграда наркому Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецову относительно Балтийского флота:

— Ни один боевой корабль не должен попасть в руки противника.

Затем распорядился, чтобы была подготовлена телеграмма командующему с приказанием все подготовить на случай уничтожения кораблей.

Рассказывая об этом эпизоде в своих воспоминаниях, Кузнецов пишет, что он отказался подписать такую телеграмму, мотивируя это тем, что Балтийский флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом и потому такая директива может быть дана только за подписью Верховного Главнокомандующего. Сталин после короткого размышления приказал Кузнецову отправиться к начальнику Генерального штаба и заготовить телеграмму за двумя подписями: Шапошникова и Кузнецова. Однако Борис Михайлович отказался поставить свою подпись под телеграммой. Составив ее текст, он отправился к Сталину вдвоем с Кузнецовым. Выслушав [69] доводы начальника Генштаба и наркома ВМФ, Сталин оставил документ у себя.

Вплоть до 17 сентября Сталин отказывался серьезно рассматривать предложения, поступавшие к нему от главкома Юго-Западного направления, члена Ставки Жукова, Военного совета Юго-Западного фронта и от руководства Генерального штаба. Объяснялось это, на мой взгляд, тем, что он преуменьшал угрозу окружения основных сил фронта, переоценивал предпринятое Западным, Резервным и Брянским фронтами наступление во фланг и тыл мощной группировке врага, наносившей удар по северному крылу Юго-Западного фронта. Сталин, к сожалению, всерьез воспринял настойчивые заверения командующего Брянским фронтом Еременко в безусловной победе над группировкой Гудериана. Этого не случилось.

Не имея возможности убедить Верховного, Борис Михайлович говорил мне, когда мы возвращались из Кремля:

— Ну что поделать, голубчик. На войне очень многие люди оценивают обстановку и предлагают возможное решение. Но решать-то приходится одному. Иначе невозможно. Ох и нелегкая эта обязанность! И если мы с вами считаем, что принятое решение не было оптимальным, значит, не все, что от нас требовалось, сумели сделать. А делать нужно...

Только 17 сентября Верховный Главнокомандующий, окончательно убедившись в невозможности разрядить ситуацию на юго-западе, разрешил Юго-Западному фронту оставить Киев. В ночь на 18 сентября командование фронта отдало приказ выходить с боем из окружения. Однако вскоре связь штаба фронта со штабами армий и Ставкой была утеряна... Выход из окружения осуществлялся в крайне тяжелых условиях. Войска раздробились на многочисленные отряды и группы, которые пробивались самостоятельно. 20 сентября погибли в бою командующий войсками Юго-Западного фронта генерал-полковник М. П. Кирпонос, член Военного совета, секретарь ЦК КП(б) Украины М. А. Бурмистенко и начальник штаба генерал-майор В. И. Тупиков.

Враг добился успеха дорогой ценой. Советская Армия в ожесточенных боях за Киев разгромила свыше десятка его кадровых дивизий. Противник потерял более 100 тысяч солдат и офицеров. Более месяца сдерживали советские [70] войска группу армий «Центр» действиями на киевском направлении. Это было очень важно для подготовки битвы под Москвой.

Октябрь и ноябрь 1941 года для Генштаба и его начальника были еще более напряженными, чем предыдущие месяцы войны. Стратегическое положение Советской Армии к первой военной осени оставалось крайне тяжелым. Гитлеровские войска еще не утратили полностью своих преимуществ. Несмотря на огромные потери, которые с начала агрессии составили к концу сентября 1941 года свыше полумиллиона человек, они продолжали продвигаться на восток. Фашистская армия по-прежнему владела стратегической инициативой, имела превосходство в силах и средствах, удерживала господство в воздухе. На северо-западе мы не сумели предотвратить прорыв фашистов к городу Ленина, началась ленинградская блокада. Серьезная неудача, постигшая наши войска на южном крыле советско-германского фронта, создала реальную угрозу Харьковскому промышленному району и Донбассу. Под ударом оказались отрезанные от своих соседей наши войска в Крыму.

После того как наши войска беспримерной стойкостью в обороне и решительными контрударами нанесли весьма чувствительные удары войскам группы армий «Центр», их первая попытка прорваться с ходу к Москве была сорвана. Вместе с тем в Генштабе отдавали ясный отчет в том, что переход врага здесь от наступления к обороне носил сугубо вынужденный и временный характер. Центр развернувшейся борьбы продолжал оставаться на Западном стратегическом направлении, и именно здесь, на московском направлении, гитлеровцы намеревались быстро решить судьбу войны в свою пользу.

30 сентября — 2 октября 1941 года противник нанес сильные удары по советским войскам, прикрывавшим московское направление. Три наших фронта вступили в тяжелое, кровопролитное сражение. Началась великая Московская битва. Противнику удалось прорвать нашу оборону и окружить значительную часть оборонявшихся на московском направлении советских войск в районе Вязьмы. Неудача, постигшая нас под Вязьмой, в значительной мере была следствием не только превосходства противника в силах и средствах, отсутствия необходимых резервов, но и неправильного определения направления главного удара противника Ставкой и Генеральным [71] штабом, а стало быть, и неправильного построения обороны.

За ошибки на войне приходится дорого расплачиваться. Оказавшись в окружении, советские войска своей упорной героической борьбой в районе Вязьмы сковали до трех десятков вражеских дивизий. В тот необычайно тяжелый для нас момент их борьба в окружении имела исключительное значение, так как давала нашему командованию возможность, выиграв некоторое время, срочно приступить к организации обороны на Можайском рубеже. К середине октября в четырех армиях, прикрывавших основные направления на Москву, насчитывалось уже 90 тысяч человек. Одновременно на Западный фронт перебрасывались три стрелковые и две танковые дивизии с Дальнего Востока.

В ночь на 5 октября ГКО принял решение о защите Москвы. Главным рубежом обороны для советских войск стала Можайская линия. Сюда теперь направлялись все возможные силы и средства. Для помощи командованию Западного и Резервного фронтов и для выработки вместе с ними конкретных, скорых и действенных мер по защите Москвы ГКО направил в район Гжатска и Можайска своих представителей — Ворошилова, Молотова.

По предложению Шапошникова в качестве представителя Ставки туда же отбыл вместе с членами ГКО и я. Одной из основных задач, возложенных на меня, была срочная отправка войск, оторвавшихся от противника и отходивших с запада, на рубеж Можайской линии и организация обороны на этом рубеже. В помощь мне Борис Михайлович выделил группу командиров Генштаба и две колонны автомашин. В мое распоряжение прибыл генерал-майор артиллерии Л. А. Говоров с группой командиров. Они должны были принимать прибывавшие сюда войска с фронта и из тыла.

Вместе с командованием фронта за пять дней общими усилиями удалось направить на Можайскую линию из состава войск, отходивших с ржевского, сычевского и вяземского направлений, до пяти стрелковых дивизий. О ходе работы мы ежедневно докладывали Верховному Главнокомандующему и начальнику Генерального штаба. Вечером 9 октября во время очередного разговора с Верховным было принято решение объединить войска Западного и Резервного фронтов в Западный фронт. Все мы, в том числе и командующий Западным фронтом [72] генерал-лейтенант И. С. Конев, согласились с предложением Сталина назначить командующим объединенным фронтом генерала армии Жукова, который к тому времени уже был отозван из Ленинграда и находился в войсках Резервного фронта.

Утром 10 октября вместе с другими представителями ГКО и Ставки я вернулся в Москву. Начальник Генерального штаба очень внимательно выслушал мой доклад. Расспросил, какие конкретно части и в каком составе сосредоточены для обороны на Можайском рубеже. Затем сказал, что 9 октября Сталиным и им была подписана директива, согласно которой командующим войсками Можайской линии обороны был назначен генерал-лейтенант П. А. Артемьев, остававшийся в то же время командующим войсками Московского военного округа. Ввиду чрезвычайной важности удержания этого оборонительного рубежа все войска, расположенные на Можайской линии обороны, подчинялись непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования. Через сутки пришлось дополнить эту директиву другой. Согласно ей командование Можайской линии обороны переименовывалось в Управление Московского Резервного фронта. Этой же директивой предписывалось образовать к 11 октября в Московском Резервном фронте 5-ю армию, командующим которой назначался командир 1-го гвардейского корпуса Д. Д. Лелюшенко.

— Образование Московского Резервного фронта надо рассматривать как временную меру, вызванную чрезвычайными обстоятельствами, — подытожил наш разговор Борис Михайлович. — Реорганизованный Западный фронт сможет взять на себя управление 5-й и другими армиями, которые занимают оборону на Можайском рубеже. Наша с вами задача использовать каждую минуту для насыщения Можайской линии войсками, выдвинув туда все, что возможно...

Обсуждение наших возможностей на тот момент продолжалось довольно долго. В изнеможении откинувшись на спинку кресла, Борис Михайлович на минуту задумался, потом вдруг сказал:

— А знаете, Александр Михайлович, почти три десятка лет назад мне довелось делать доклад юбилейного характера для офицерского состава лагерного сбора Туркестанского полка, в котором я проходил цензовое командование ротой. Доклад делал вечером 25 августа 1912 года, [73] а на другой день вся Россия отмечала юбилей — столетие Бородинского сражения. До этого, еще в период учебы в академии, пришлось готовить разработку и по теории военного искусства, связанную с сопоставлением сражений Отечественной войны 1812 года и русско-японской войны. Тема формулировалась так: «Подход к полю сражения и усиленная разведка на основании Бородино и Вафангоу».

Бородино! Я слушал рассказ Бориса Михайловича, и память воскрешала торжества в России в честь 100-летия Бородинского сражения. Объявленный сбор пожертвований на сооружение памятников, чтобы увековечить бессмертную славу русского оружия... Затем перед глазами вставало только что виденное всего лишь несколько дней назад на этом самом Бородинском поле, у Можайска... Грустный, с опавшей листвой, осенний лес вдали. Фигуры бойцов, споро отбрасывающих землю на брустверы окопов и траншей. Предупреждающие команды «воздух!» при появлении в небе очередного воздушного разведчика врага.

Снова в памяти: густые колонны французов, развертывающиеся в боевой порядок, с развевающимися знаменами. Наполеон на коне на рекогносцировке. А теперь: Гитлер где-то в бункере, по дорогам громыхающие колонны танков с паучьей свастикой на бортах, в небе самолеты с той же свастикой. Вздрагивает земля от тяжелых ударов фугасных бомб. Солдаты в серо-зеленых шинелях, с автоматами, изрыгающими непрерывный поток смертельного огня... К Бородинскому полю, к полю русской ратной славы, вплотную подошла совсем другая война.

Как бы в тон моим мыслям Борис Михайлович закончил свое воспоминание:

— Вот уж, голубчик, не думал я тогда, что Бородино снова окажется в поле моего зрения. И отнюдь не в качестве темы юбилейного доклада. В такой войне, как теперь, все обстоит иначе. Но и мы ведь другие. Давайте продолжим...

10 октября Ставка оформила решения ГКО об объединении войск Западного и Резервного фронтов, о назначении Жукова командующим объединенным Западным фронтом, а Конева — его заместителем.

12 октября на заседании ГКО вновь рассматривались проблемы, связанные с обороной Москвы. Помню, какими [74] уставшими и напряженными были лица участников заседания. Решался вопрос об укреплении ближних подступов к Москве, ГКО принял решение о строительстве непосредственно в районе столицы третьей оборонительной линии — Московской зоны обороны (первой была Вяземская, второй — Можайская). От имени Ставки Верховного Главнокомандования Сталин и Шапошников подписали директиву, основная идея которой была сформулирована в первых двух пунктах.

«Для лучшего объединения действий на западном направлении, — говорилось в директиве, — Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. С 23 час. 50 мин. 12 октября 1941 года слить Западный фронт с Московским Резервным фронтом.

2. Все войсковые части и учреждения Московского Резервного фронта подчинить командующему фронтом».

Руководство строительством рубежей, организация обороны и управление войсками Московской зоны были возложены на генерал-лейтенанта П. А. Артемьева, назначенного заместителем командующего Западным фронтом, и Военный совет Московского военного округа.

Пружина сжалась до отказа. Дни сливались с ночами. Мы забыли о сне и отдыхе. Все помыслы об одном — отстоять Москву. Ставка энергично наращивала силы Западного фронта. К 13 октября положение здесь было таково: на калининском направлении вели ожесточенные бои 29, 31 и 30-я армии; на волоколамском оборонялась воссозданная 16-я армия под командованием К. К. Рокоссовского; на можайском направлении стояла 5-я армия, которой после ранения Д. Д. Лелюшенко 16 октября стал командовать Л. А. Говоров; на наро-фоминском действовала 33-я армия генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова. На малоярославецком направлении сражалась 43-я армия генерал-майора К. Д. Голубева, на калужском — 49-я генерал-лейтенанта И. Г. Захаркина.

14 октября враг, возобновив наступление, ворвался в Калинин. 17 октября Ставка создала новый, Калининский фронт под командованием генерал-полковника И. С. Конева (в него вошли три армии правого крыла Западного фронта и ряд соединений и частей из Северо-Западного фронта). Упорной обороной войска Калининского фронта остановили наступающего врага и заняли выгодное оперативное положение по отношению к его северной ударной группировке на московском направлении. [75]

Наступила вторая половина октября. Гитлеровцы продолжали рваться к Москве. На всех основных направлениях к столице разгорелись ожесточенные бои. Опасность неизмеримо возросла. В связи с приближением линии фронта непосредственно к городу ГКО принял и осуществил в те грозные дни решение об эвакуации из Москвы некоторых правительственных учреждений, дипломатического корпуса, крупных оборонных заводов, а также научных и культурных учреждений столицы. В Москве оставались Государственный Комитет Обороны, Ставка Верховного Главнокомандования и минимально необходимый для руководства страной и Вооруженными Силами партийный, правительственный и военный аппарат. Эвакуировался и Генеральный штаб. Сталин попросил непосредственно Шапошникова возглавить его работу на новом месте, с тем чтобы наладить в тылу страны запасной пункт управления, в более спокойной обстановке продумать все возможные меры и предложения, чтобы изыскать новые резервы и боевые средства для нанесения нарастающих ударов по врагу. Между начальником Генштаба по месту новой дислокации и Ставкою устанавливалась прочная, надежная и постоянная связь. Оставшийся в Москве первый эшелон Генштаба — оперативная группа для обслуживания Ставки не должна была превышать десяти человек. Возглавлять ее было поручено мне.

Вопросы об обязанностях, ответственности рабочей группы и ее персональном составе Борис Михайлович решал со мной, исходя из содержания задач, которыми ей надлежало заниматься. Говоря кратко, они формулировались таким образом: всесторонне знать и правильно оценивать события на фронте; постоянно и точно, но без лишней мелочности информировать о них Ставку; в связи с изменениями во фронтовой обстановке своевременно и правильно вырабатывать и докладывать Верховному Главнокомандованию свои предложения; в соответствии с принимаемыми Ставкой оперативно-стратегическими решениями быстро и точно разрабатывать планы и директивы; вести строгий и непрерывный контроль за выполнением всех решений Ставки, а также за боеготовностью и боеспособностью войск, формированием и подготовкой резервов, материально-боевым обеспечением войск. В состав группы были включены начальники основных оперативно-стратегических направлений Оперативного [76] управления и по одному работнику от основных управлений Генерального штаба.

16 октября должен был отбыть из Москвы Генеральный штаб. Я позвонил Сталину и попросил разрешения проводить на вокзал Шапошникова и других работников Генштаба. Однако в ответ получил указание прибыть в Ставку, где и проработал до поздней ночи. Так мы с Борисом Михайловичем и не попрощались. Почти не покидал я Ставку все последующие дни. Наша работа, безусловно, облегчалась тем, что в любом случае можно было опереться на совет и поддержку Шапошникова. Хотя в те дни его не было рядом, связь работала надежно, и я ежедневно поддерживал с ним контакт. Да и Сталин при рассмотрении очередных вопросов обычно спрашивал:

— Советовались с Борисом Михайловичем?

— Да, товарищ Сталин.

— Докладывайте.

К концу октября советские воины остановили врага на рубеже Волжского водохранилища, восточнее Волоколамска и далее по линии рек Нара и Ока, а на юго-западных подступах к Москве — в районе Тулы, где 50-ю армию стойко поддерживали отряды тульских рабочих.

Итоги октябрьских событий были очень тяжелы для нас. Армия понесла серьезные потери. Враг продвинулся вперед почти на 250 километров. Однако достичь целей, поставленных планом «Тайфун», ему не удалось. Стойкость и мужество защитников советской столицы, помощь тружеников тыла остановили фашистские полчища. Советские воины выстояли, сдержали натиск превосходившего нас численностью и вооружением врага. Большую роль в этом сыграла твердость руководства со стороны Центрального Комитета партии и ГКО. Они осуществляли неустанную деятельность по мобилизации и использованию сил страны.

Генеральный штаб, руководимый Шапошниковым, как рабочий орган Ставки Верховного Главнокомандования внес свою лепту в общее дело. Хочется с особой благодарностью сказать о том, что Советское правительство даже в эти исключительно тяжелые дни нашло возможным отметить работу нашей группы работников Генштаба, обслуживавших Ставку в оперативном отношении. 28 октября 1941 года постановлением СНК СССР четверым [77] из нашей оперативной группы были присвоены очередные воинские звания. Я никогда не спрашивал Бориса Михайловича и потому не могу сказать с уверенностью, но все же полагаю, что он содействовал принятию этого постановления. Сталин при решении вопросов о поощрении тех или иных работников обычно считался с мнением их старших начальников.

Внимание, проявленное к нам, тронуло нас до глубины души. Уже говорилось, что Сталин бывал и вспыльчив, и несдержан в гневе, тем более поразительной была эта забота в условиях крайне тяжелой обстановки. Это один из примеров противоречивости личности Сталина.

Остановив октябрьское наступление врага на Москву, советское командование использовало выигранное время для дальнейшего усиления войск Западного направления и укрепления оборонительных рубежей. Крупным мероприятием явилось завершение подготовки очередных и внеочередных резервных формирований. Немалый вклад в это дело внес начальник Генштаба Шапошников. В исходе Московской битвы решающее значение имело то, что партия и советский народ своевременно сформировали, вооружили, обучили и перебросили под столицу новые армии.

В Генеральном штабе не сомневались, что гитлеровское командование также готовит войска к возобновлению наступления. В течение первой половины ноября оно создало две мощные ударные группировки. 15 — 16 ноября они перешли в наступление, стремясь обойти Москву с севера, через Клин и Солнечногорск, и с юга, через Тулу и Каширу. Тяжелые для нас оборонительные бои продолжались всю вторую половину месяца. К концу ноября фашистским войскам удалось северо-западнее столицы продвинуться к каналу Москва — Волга и форсировать его у Яхромы, а на юго-востоке достичь района Каширы. Дальше враг не прошел, утратив свои наступательные возможности. Его соединения, стремившиеся овладеть советской столицей, в первых числах декабря всюду вынуждены были перейти к обороне. Этим завершился наиболее трудный для нас оборонительный период битвы под Москвой. Наши войска готовились к переходу в контрнаступление.

Сама идея контрнаступления под Москвой возникла в Ставке Верховного Главнокомандования еще в начале ноября, после того как была сорвана первая попытка противника [78] прорваться к столице. Но от нее пришлось тогда отказаться вследствие нового фашистского натиска, для отражения которого потребовались имевшиеся у нас резервы. В конце ноября, когда враг окончательно выдохся, а его ударные группировки оказались растянутыми на широком фронте и он не успел закрепиться на достигнутых рубежах, Ставка возвратилась к идее контрнаступления. Уверенность в успешности контрнаступления под Москвой была у ГКО и Ставки настолько велика, что 15 декабря, то есть через десять дней после его начата, было принято решение о возвращении в Москву аппарата ЦК и некоторых государственных учреждений. Что касается Генерального штаба, то он во главе с Шапошниковым возвратился уже в двадцатых числах ноября.

Борис Михайлович тут же включился в работу по подготовке контрнаступления. Следует подчеркнуть, что переход наших войск от обороны к наступлению под Москвой в значительной мере облегчили успешные наступательные действия, предпринятые в ноябре и декабре на севере — на тихвинском и на юге — на ростовском направлениях. Начальник Генерального штаба в глубокой тайне, с привлечением лишь двух-трех человек из Оперативного управления, в разгар оборонительных боев под Москвой изыскивал боевые средства и резервы, разрабатывал предложения для Ставки Верховного Главнокомандования о нанесении удара по врагу под Ростовом-на-Дону, Тихвином, а затем и под Москвой. В те дни Борис Михайлович мог отвести себе для сна не более двух-трех часов в сутки. В результате крайнего переутомления в конце ноября он заболел, ему пришлось прервать работу почти на две недели.

12 декабря, когда Борис Михайлович выздоровел, контрнаступление наших войск под Москвой было в разгаре. Все мы были бесконечно рады начавшемуся повороту в ходе ожесточенной борьбы на советско-германском фронте. К началу января 1942 года Западный фронт вышел на рубеж Наро-Фоминск, Малоярославец, селения западнее Калуги, Сухиничи, Белев. Это была первая в Великую Отечественную войну крупная наступательная операция стратегического значения, в итоге которой ударные группировки врага под Москвой были разгромлены и отброшены к западу на сто, а в ряде мест и до двухсот пятидесяти километров. Непосредственная угроза Москве и всему Московскому промышленному району была [79] ликвидирована, и контрнаступление под Москвой переросло в общее наступление советских войск на Западном направлении. Но в ходе контрнаступления под Москвой выявился и ряд крупных недостатков как в управлении войсками, так и в их действиях.

Используя свой многолетний опыт генштабиста, Борис Михайлович настойчиво, последовательно, шаг за шагом совершенствовал стиль и методы аппарата военно-стратегического и оперативного руководства. Он хорошо понимал, что успех боевых действий, находясь в прямой зависимости от имеющихся сил и средств, тем не менее может не дать нужного эффекта, если эти силы и средства используются неразумно и нет гибкого, целеустремленного руководства войсками. Вот почему Шапошников исключительное внимание уделял организации работы командования и штабов. Зимой и весной 1942 года Борис Михайлович по поручению Ставки отдал ряд директив о порядке планирования операций, о взаимодействии всех родов войск в ходе наступления, о противотанковой и противовоздушной обороне и т. д. Одновременно разрабатывался важнейший документ, который должен был сыграть и действительно сыграл в ходе войны несомненную положительную роль в установлении единых методов штабной работы, — «Наставление по полевой службе штабов Красной Армии». Оно было утверждено начальником Генерального штаба Шапошниковым 17 марта 1942 года и направлено в войска как руководство к действию.

В те же дни весны 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб должны были решить вопрос, которым определялся весь дальнейший ход борьбы с врагом: наступать или обороняться?

Чтобы читатель полностью представил обстановку того времени, сошлюсь на директивное письмо Ставки, посланное Военным советам фронтов и армий еще 10 января 1942 года. Инициатором его был Сталин. Во вступительной части письма Ставка обращала внимание на то, чтобы войска при переходе в общее наступление учли опыт, полученный при контрнаступлении под Москвой и в других зимних наступательных операциях 1941 года, и избежали бы недочетов, которые наблюдались там. Общая обстановка оценивалась в письме следующим образом: «После того как Красной Армии удалось достаточно измотать немецко-фашистские войска, она перешла [80] в контрнаступление и погнала на запад немецких захватчиков. Для того чтобы задержать наше наступление, немцы перешли на оборону и стали строить оборонительные рубежи с окопами, заграждениями, полевыми укреплениями. Немцы рассчитывают задержать таким образом наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти в наступление против Красной Армии. Немцы хотят, следовательно, выиграть время и получить передышку.

Наша задача состоит в том, чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у немцев не будет больше резервов, и обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году».

В директивном письме правильно отмечалось, что наши войска уже приобрели немалый боевой опыт, опираясь на который и учитывая уязвимость вражеской обороны, могут гнать врага с нашей территории. Однако, правильно оценивая к началу 1942 года фронтовую обстановку как благоприятную для продолжения наступления, Верховное Главнокомандование недостаточно полно учло реальные возможности Красной Армии. В результате имевшиеся в распоряжении Ставки девять армий резерва были почти равномерно распределены между всеми стратегическими направлениями. В ходе общего наступления зимой 1942 года советские войска истратили все с таким трудом созданные осенью и в начале зимы резервы. Поставленные задачи не удалось решить. Неоправданными оказались надежды, высказанные Сталиным в речи 7 ноября и в цитированном выше директивном письме, на то, что резервы Германии иссякнут к весне 1942 года. Да, мы все страстно желали этого, но действительность была суровее, и прогнозы не подтвердились.

В апреле 1942 года наши фронты перешли к обороне. Установилось некоторое затишье в боевых действиях. Мы стремились, закрепив успехи, сохранить за собой стратегическую инициативу, а фашисты хотели во что бы то ни стало вырвать ее из наших рук.

Вопрос о плане военных действий всесторонне обсуждался в Генштабе. Ни у кого из нас не было сомнений, что противник не позднее лета вновь предпримет серьезные активные действия, с тем чтобы, опять захватив инициативу, нанести нам поражение. Шапошников требовал [81] от нас критически проанализировать итоги зимы, точнее раскрыть замыслы врага на весну и лето 1942 года, по возможности четче определить стратегические направления, на которых суждено будет разыграться основным событиям. Только при этом условии Ставка Верховного Главнокомандования могла принять обоснованные решения. Все мы отлично понимали что от результатов летней кампании 1942 года во многом будет зависеть дальнейшее развитие всей мировой войны, поведение Японии, Турции и т. д., а быть может, и исход войны в целом.

Итак, наступать или обороняться? В Генеральном штабе и Ставке считали, что основной ближайшей задачей советских войск должна быть временная стратегическая оборона. Ее цель — изматывать оборонительными боями на заранее подготовленных рубежах ударные группировки врага, и не только сорвать подготавливаемое фашистами летнее наступление, но и подорвать их силы и тем самым с наименьшими для нас потерями подготовить благоприятные условия для перехода Красной Армии в решительное наступление. К тому времени в основном был закончен перевод промышленности на военные рельсы. Удалось решить главную задачу — успешно завершить эвакуацию основных промышленных предприятий, материальных ценностей и рабочей силы на восток. В Поволжье, Средней Азии, на Урале и в Сибири были созданы новые предприятия и отрасли промышленности, преимущественно оборонной Эти успехи, достигнутые титаническим трудом руководимого Коммунистической партией народа, позволили улучшить обеспечение армии оружием и военной техникой.

Разрабатывая план на лето 1942 года, Ставка исходила из того, что враг хотя и был отброшен от Москвы, но все еще продолжал угрожать ей. Наиболее крупная группировка гитлеровских войск (более 70 дивизий) находилась на московском направлении. Это мнение, как мне хорошо известно, разделяло командование большинства фронтов.

Верховный Главнокомандующий Сталин, не считая возможным развернуть в начале лета крупные наступательные операции, был также за активную стратегическую оборону. Но наряду с ней он полагал целесообразным провести частные наступательные операции в Крыму, в районе Харькова, на льговско-курском и смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и [82] Демянска. Начальник Генерального штаба Шапошников стоял на том, чтобы не переходить к широким контрнаступательным действиям до лета. Жуков, поддерживая в основном Шапошникова, считал в то же время крайне необходимым разгромить в начале лета ржевско-вяземскую группировку врага.

К середине марта Генеральный штаб завершил все обоснования и расчеты по плану операций на весну и начало лета 1942 года. Главная идея плана: активная стратегическая оборона, накопление резервов, а затем переход в решительное наступление. В моем присутствии Борис Михайлович доложил план Верховному Главнокомандующему, затем работа над планом продолжалась. Сталин согласился с предложениями и выводами начальника Генштаба. В то же время было принято решение: одновременно с переходом к стратегической обороне предусмотреть проведение на ряде направлений частных наступательных операций, что, по мнению Верховного Главнокомандующего, должно было закрепить успехи зимней кампании, улучшить оперативное положение наших войск, удержать стратегическую инициативу и сорвать мероприятия гитлеровцев по подготовке нового наступления летом 1942 года. Предполагалось, что все это в целом создаст благоприятные условия для развертывания летом еще более значительных наступательных операций Красной Армии на всем фронте от Балтики до Черного моря.

Борис Михайлович хотя и не рассматривал такое решение как оптимальное, не считал возможным отстаивать далее свое мнение. Он руководствовался правилом, которому учил и нас: начальник Генштаба располагает обширной информацией, но Верховный Главнокомандующий оценивает обстановку с более высоких, самых авторитетных позиций.

В конце марта Ставка рассматривала предложение командования Юго-Западного направления о проведении силами Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов широкой наступательной операции с целью разгрома крупной группировки противника на южном крыле советско-германского фронта. Командование направления просило у Ставки дополнительно значительных сил и средств. Шапошников доложил Сталину, что Генштаб не согласен с этим предложением. Сталин одобрил наше решение, но в то же время дал Тимошенко согласие на [83] разработку частной, более узкой, чем тот намечал, операции с целью разгрома харьковской группировки врага наличными силами и средствами Юго-Западного направления.

Этот переработанный план 10 апреля был направлен в Ставку.

Шапошников, учитывая рискованность наступления из оперативного мешка, каким являлся Барвенковский выступ для войск Юго-Западного фронта, предназначавшихся для этой операции, внес предложение воздержаться от ее проведения. Однако командование направления продолжало настаивать на своем предложении и заверило Сталина в полном успехе операции. Верховный дал разрешение на ее проведение и приказал Генштабу считать операцию внутренним делом направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться.

12 мая, то есть в разгар неудачных для нас событий в Крыму, войска Юго-Западного фронта, упредив противника, перешли в наступление. Сначала оно развивалось успешно, и это дало Верховному Главнокомандующему повод бросить Генштабу резкий упрек в том, что по нашему настоянию он чуть было не отменил столь удачно развивающуюся операцию.

К сожалению, последовавшие вскоре события подтвердили опасения Шапошникова. Наступление нашего Юго-Западного фронта, как известно, оказалось неудачным. В результате и обстановка, и соотношение сил на юге резко изменились в пользу противника, причем изменились именно там, где враг наметил свое летнее наступление. Это и обеспечило ему успех прорыва к Сталинграду и на Кавказ.

Самого Бориса Михайловича в это время с нами в Генштабе уже не было. Напряженнейшая работа не могла не сказаться на его здоровье: весной 1942 года его болезнь обострилась. Врачи потребовали резко ограничить рабочее время. В конце первой декады мая я в связи с болезнью Бориса Михайловича вернулся по приказу Ставки в Москву из поездки на Северо-Западный фронт. Шапошников обратился в ГКО с просьбой перевести его на другой участок работы. 11 мая на меня было возложено временное исполнение обязанностей начальника Генерального штаба.

Государственный Комитет Обороны поручил Шапошникову, как заместителю народного комиссара обороны, [84] в меру своих сил оказывать содействие коллективам профессоров и преподавателей военных академий Генерального штаба и имени М. В. Фрунзе, организовать пересмотр старых и руководить разработкой новых боевых уставов и наставлений, обобщив в них опыт войны, возглавить работу по составлению истории Великой Отечественной войны. ГКО обязывал Шапошникова посвящать работе не более пяти-шести часов в сутки.

И на этом посту Борис Михайлович оставался верен себе, работая сколько мог. В короткий срок комиссия, которую он возглавлял, рассмотрела проекты нового Боевого устава пехоты, Полевого устава, боевых уставов родов войск. По его предложению в 1942 году в Генштабе был создан специальный отдел, который обобщал опыт войны и заботился о том, чтобы он полнее использовался в войсках. Затем отдел был развернут в управление, совместно с Военно-историческим отделом Генерального штаба заложившее основу научной разработки истории Великой Отечественной войны.

Борис Михайлович рассмотрел подготовленные Военно-историческим отделом материалы, обобщавшие зимние наступательные операции, проведенные Красной Армией в 1941/42 году. Он сделал обстоятельные замечания и рекомендовал более глубоко исследовать боевые действия зимой, сделать более четкие выводы и выработать практические рекомендации для войск. Под редакцией Шапошникова в это время опубликован ряд сборников, освещавших важнейшие операции Отечественной войны. Под его же непосредственным руководством и при прямом участии был создан трехтомный труд о битве под Москвой. Это была, по существу, первая монография по истории Великой Отечественной войны. Успевал он просматривать, кроме того, различные статьи и предложения, которые ему присылали на консультацию партийные и правительственные органы. Знакомился с работой архивных учреждений, давал советы о сборе и порядке хранения документальных материалов.

Осенью 1942 года, несмотря на тяжелую обстановку на фронте, руководители Коммунистической партии и Советского государства сочли необходимым торжественно отметить 60-летие Бориса Михайловича. В приветствии Шапошникову, опубликованном всеми газетами, ЦК ВКП(б) и Советское правительство охарактеризовали его как активнейшего организатора и выдающегося [85] полководца Красной Армии. Юбиляр был награжден вторым орденом Ленина (впервые Шапошников удостоен этой высокой награды в декабре 1939 года за успешную работу по руководству оперативной деятельностью Красной Армии). Имя маршала Шапошникова было присвоено Высшим стрелково-тактическим курсам «Выстрел» и Тамбовскому пехотному училищу.

С 25 июня 1943 года Шапошников являлся начальником Военной академии Генерального штаба (тогда она называлась Высшей военной академией имени К. Е. Ворошилова). Ни на минуту не прекращал он большой организационной и военно-теоретической работы, заботливо воспитывал офицеров и генералов, способных к оперативной работе в штабах и командованию крупными соединениями и объединениями войск. В короткие сроки академия подготовила не одну сотню высококвалифицированных генштабистов и военачальников, проявивших высокие боевые и моральные качества на фронтах Великой Отечественной войны. Его самоотверженную деятельность неутомимого труженика вновь и вновь отметили партия и правительство высокими наградами: в феврале 1944 года Шапошников был награжден орденом Суворова 1-й степени, в ноябре — орденом Красного Знамени (вторично), в феврале 1945 года — третьим орденом Ленина. Ранее он был награжден также двумя орденами Красной Звезды, медалями «XX лет РККА» и «За оборону Москвы».

На каждого из нас, кому выпало счастье работать и общаться с ним, он производил постоянное и неоценимое воздействие. И я всегда испытывал чувство гордости, когда Сталин, рассматривая тот или иной вопрос, говорил обо мне:

— А ну послушаем, что скажет нам шапошниковская школа!

Да, Бориса Михайловича по праву можно считать создателем советской школы генштабистов. Все свои знания и опыт, накопленные более чем за сорок лет военной службы, он отдал Родине, достижению победы над врагом. И всего лишь сорок четыре дня не дожил до светлого дня 9 мая 1945 года. Он скончался 26 марта 1945 года. Через день на Красной площади в Москве состоялись похороны Маршала Советского Союза Бориса Михайловича Шапошникова. В тот день война держала меня далеко от Москвы, в районе Кенигсберга. На командном [86] пункте 3-го Белорусского фронта, которым я тогда командовал, в глубокой тишине слушали мы слова приказа, которые доносило с Красной площади радио:

«...Армия и флот Советского Союза склоняют свои боевые знамена перед гробом Шапошникова и отдают честь одному из выдающихся полководцев Красной Армии.

Приказываю:

В час погребения Маршала Советского Союза Шапошникова отдать умершему последнюю воинскую почесть и произвести в столице нашей Родины Москве салют в двадцать четыре залпа из ста двадцати четырех орудий.

Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. Сталин.

28 марта 1945 года».

А на другой день, 29 марта, над Москвой прозвучал еще один салют, как бы сливаясь с тем, что был отдан накануне в честь дорогого моего учителя и друга: наша столица салютовала войскам 3-го Белорусского фронта, одержавшим, как говорилось в приказе Верховного Главнокомандующего, «новую крупную победу. Они окончательно ликвидировали восточнопрусскую группировку немцев на побережье залива Фриш Гаф, перемолов в приморском «котле» полки и дивизии противника, на которые в свое время гитлеровское командование возлагало оборону северо-восточных границ Германии».

Советские войска неудержимо шли к победе, которую до последнего дня своей жизни ковал вместе с ними Борис Михайлович Шапошников.