«Боже, какой позорный финал...»
Глаза Вальтера Аудизио под голубым беретом сузились.
— Полковник Валерио из добровольческого корпуса «Свобода», — представился он. — Мне надо переговорить с вами по вопросу чрезвычайной важности.
«И голос, — подумал Беллини, — напоминает грубую манеру разговора фашистов. Но наедине я с ним поговорю как надо».
Когда солдаты последовали вслед за ними к зданию, у Беллини мелькнула отличная мысль.
— Может быть, парни желают перекусить? — спросил он их.
Подобно мальчишкам, отпущенным с уроков в школе, солдаты потопали к надворной кухне.
«Шансы пока уравнялись», — сказал себе Беллини. Жестом он попросил полковника подняться наверх по лестнице. «Если придется раскрыть карты, то я все же смогу задержать заносчивого фашиста, пока не подоспеет Билл со своими ребятами».
Поднимаясь по лестнице, Вальтер Аудизио еще не остыл от пережитого. Хотя он и пытался возложить выполнение неприятной миссии на полковника Малгери, Луиджи Лонго остановил свой выбор на нем. Но с момента его выезда из Милана вместе с Альдо Лампреди в 7.10 утра все пошло кувырком. Во-первых, экзекуционный взвод опоздал, а во-вторых, выделенная им грузовая [440] автомашина оказалась очень маленькой для всего отряда, так что ему пришлось реквизировать другую в Комо. К тому же тамошний руководитель повстанцев Оскар Сфорни, приняв их за фашистов, отказался оказать ему помощь.
Разозленный Аудизио, выгнав Сфорни из кабинета, позвонил в Милан Лонго.
— Они все против меня. Думаю, что эти болваны настроены на кооперацию с американцами.
Лонго сухо и неумолимо ответил:
— Либо вы расстреляете Муссолини, либо мы расстреляем вас.
К своему удивлению Аудизио увидел, что, пока он звонил в Милан, Лампреди поспешил в Донго, будто бы его присутствие ничего не значило. Тогда он настоял, чтобы Сфорни со своим помощником поехали вместе с ним.
Тут же к ним присоединился морской офицер, посланный римским правительством для ведения переговоров о сдаче Муссолини. На первой же заправочной станции, сунув в бок этого офицера пистолет, Аудизио сказал:
— Вы не имеете к нашему делу никакого отношения, уматывайте!
На всем пути до Донго он постоянно нажимал на сигнальный гудок, проскакивая блокпосты, чтобы только не терять время на бесполезные разговоры с местными партизанскими командирами.
Войдя в кабинет Беллини, Аудизио предъявил ему свой мандат. Но именно он вызвал у Беллини сомнение. Увидев подпись Даддарио, граф предположил худшее. Заметив же вошедшего Альдо Лампреди в белом дождевике, вслед за которым появился Мишель Морет-ти, заместитель комиссара гарибальдийской бригады, один из самых известных после Лонго коммунистов, Беллини успокоился.
Что же касается Сфорни и его помощника, то Аудизио, обозвав их фашистами, распорядился поместить [441] в камеру, в которой до этого находилась Кларетта Петаччи.
— Мы намерены перестрелять всех важных фашистских бонз, — сообщил графу Аудизио. — Таков приказ, полученный мною.
Беллини был ошеломлен. На минуту слова застряли в его горле, затем он запротестовал. Расстрелять людей без суда — столь же плохо, как и то, что вытворяли фашисты. Аудизио распорядился дать ему список заключенных и, несмотря на протест Беллини, стал делать на нем отметки, ставя черные кресты. Бенито Муссолини — смерть. Кларетта Петаччи — смерть.
— Вы расстреляете женщину? — вспылил Беллини.
— Она поддерживала его политику все эти годы, — ответил Аудизио ровным голосом.
— Да она была всего-навсего его любовницей, — огрызнулся граф. — Казнить ее за это...
— Я не выношу никакого приговора, — поправил его Аудизио. — Приговор вынесен в приказе...
Графу ничего не было известно о статье 29 «долгосрочного перемирия». Не знал он и того, что ни повстанческий комитет, ни Луиджи Лонго не ведали, что Кларетта содержалась вместе с Муссолини. И все же он попытался найти компромиссное решение, предложив передать Муссолини и Кларетту Моретти, а остальных пленных доставить в Донго — в распоряжение Аудизио. Тогда Беллини и его люди снимут с себя всю ответственность за дальнейшее.
Инстинктивно Беллини понимал, что надо выиграть время, хотя ему было неизвестно о шифрограмме, переданной в 3.59 пополудни из Комо передовыми частями 1-й американской бронетанковой дивизии в штаб IV корпуса: «Большой стрелок» должен быть передан нам сегодня к вечеру».
«Во всяком случае, — подумал Беллини, — Аудизио не знает, где содержится Муссолини, и об этом ему сказано не будет». [442]
Отправившись в Гермазино, граф не учел того обстоятельства, что Моретти, заместитель комиссара бригады и его товарищ по оружию, был фанатичным коммунистом, а самое главное — находился в составе группы, препроводившей прошлой ночью Муссолини и Кларетту в крестьянский дом.
Не успел Беллини уехать, как Моретти сел в «Фиат 1100», водителем которого был бывший шофер местного ювелира — Джиован Батиста Дженинацца, и отправился за Муссолини и Клареттой.
Рядом с ним сидел Альдо Лампреди, а на переднем сиденье, около водителя, — Вальтер Аудизио, ворчавший на каждом повороте:
— Да осторожней ты!
«Фиат» выехал на мощенную булыжником площадку у ручья, в котором три пожилые женщины полоскали белье. Когда все четверо вышли из машины, хлопнув дверками, было 3.50 пополудни.
Моретти и Лампреди, войдя в боковую улочку, оставили на какой-то момент Дженинаццу с Аудизио, беспрерывно курившим свои крепкие сигареты. Вдруг водитель, просто рефлекторно, сделал одиночный выстрел из автомата, звук которого отозвался эхом от гор и каменных построек. Затем быстрым шагом пошел вслед за остальными.
В это время Роза Барбанти, беженка из разбомбленного Турина, прогуливалась с собакой. Подойдя к Дженинацце, она спросила:
— Что здесь происходит?
— Не знаю, — ответил водитель.
Он и на самом деле ничего не знал, да и не хотел об этом вести разговор. Перед тем как выехать из Донго, ему было сказано:
— Учти, что скоро увидишь очень важных людей. Постарайся их сразу же забыть, если тебе дорога твоя голова. [443]
Барбанти заинтригованно продолжала прислушиваться. Около 4 часов пополудни она увидела пятерых людей, направлявшихся к дороге. Первым шел мужчина в коричневом кожаном пальто, который крикнул ей:
— Уходи отсюда.
Поспешив скрыться, она тем не менее уголком глаза заметила, что в подходившей группе людей были «какой-то старичок и женщина...».
Войдя в спальню, как рассказывал Аудизио, он поприветствовал Муссолини и сказал ему:
— Я пришел, чтобы освободить вас.
Тем самым он хотел усыпить подозрение дуче. Муссолини же, тронутый его словами, ответил:
— Я отдам вам всю империю.
Альдо Лампреди, бывший вместе с ним в доме, однако, потом сказал, что такого театрального диалога не слышал. Он считал: Муссолини отлично понимал, что пробил его час.
Будучи членом правления партии, он прибыл в Дон-го вместе с отрядом, чтобы проследить за тем, как будет исполняться приказ Луиджи Лонго: «Никаких эффектных сцен, никаких исторических речей, только экзекуция».
Из окна дома Лия де Мариа смотрела на уходивших. Кларетта, которая была ей очень симпатична, куталась в шарф. Весь день потом Лия ломала себе голову, что же ожидает столь приятных людей. В полдень она принесла им прямо в спальню кое-что покушать. Они сидели на постели, укутав ноги для тепла одеялами. Женщина покушала маисовую кашу и выпила молока, мужчина взял кусочек мортаделлы, хлеб и немного салями. Ни тот, ни другая не притронулись к домашнему сыру, который она специально подогрела, и это ее немного обидело. Когда она через некоторое время возилась в саду, то увидела, как мужчина, стоя у окна, показывал женщине вершины Вал-Теллины. [444]
Ее удивило, что мужчина был очень похож на Муссолини, о чем она сказала молодым партизанам, сторожившим эту парочку у дверей спальни. Оба рассмеялись и ответствовали:
— Да, он действительно похож на Муссолини, но, конечно, это не он.
Поднимаясь по лестнице, чтобы привести в порядок постель, она увидела, что оба парня спешили догнать уходивших. Тут-то у нее возникло подозрение. Наволочки подушек были мокры от слез и перемазаны краской для ресниц и бровей.
Когда «фиат» тронулся с места, Кларетта не плакала. Сидя на заднем сиденье, она держала Муссолини за руку. Оба они показались Дженинацце странно спокойными. Спускаясь под гору, машина двигалась со скоростью похоронных дрог, так как впереди нее шел не торопясь Лампреди. Моретти тоже ушел вперед. На переднем сиденье находился только Аудизио с автоматом в руках, постоянно смотревший назад.
Проехав пятьсот метров от крутого поворота дороги, он приказал остановиться. Водитель увидел, что они подъехали к железным воротам виллы Белмонте, каменные стены которой густо заросли плющом. За домом виднелось озеро. Выйдя из машины, Аудизио подошел к воротам, открыл калитку, затем вернулся и сказал Муссолини и Кларетте:
— Выходите.
Рукой показал им, чтобы они шли к дому, и пошел за ними следом.
В пятнадцати метрах от озера их ожидал Моретти, а на повороте дороги в пятидесяти метрах сзади двое партизан перекрыли дорогу, шедшую из деревни. Между ними и автомашиной находился Лампреди. Так что бежать было некуда.
Джузеппина Кордаццо, тридцатитрехлетняя горничная, убиравшаяся наверху, была удивлена происходившим. Недавно мимо дома проехала автомашина с людьми в голубых беретах с красным флагом. Теперь же к [445] воротам подъехала незнакомая машина и остановилась. Она немедленно побежала к хозяйке дома, сидевшей в саду и читавшей газету.
— К нам пытается въехать какая-то автомашина, — запыхавшись, произнесла она.
В этот момент женщины увидели подходившего к ним мужчину, крикнувшего хриплым голосом:
— Идите в дом, или вы будете убиты!
Забежав в дом, они подскочили к окну. К своему удивлению увидели какую-то молодую женщину, пытавшуюся обнять стоявшего рядом с ней мужчину, и двух вооруженных людей, находившихся неподалеку.
Дженинацца толком не расслышал, что сказал Аудизио. А тот жестко произнес:
— По приказу командования добровольческого корпуса «Свобода» на меня возложена миссия привести в исполнение приговор итальянского народа.
Кларетта вскрикнула, поняв ранее Муссолини, что это был конец, и стала кричать:
— Вы не можете лишить нас жизни таким образом! Вы не можете так поступить!
— Отойдите в сторону, или будете убиты первой! — рявкнул Аудизио в ответ.
На лбу его показался пот, и он нажал на спусковой крючок автомата, но тот заклинило. Тогда он выхватил пистолет из кобуры, раздался сухой щелчок, но выстрела не последовало. Обернувшись к Моретти, Аудизио крикнул:
— Дай мне свой автомат!
Моретти тут же подбежал к нему и передал вошедший в историю длинноствольный французский автомат калибра 7,65 миллиметра, образца «Д-Мас», выпуска 1938 года, номер Ф.20830 с трехцветной лентой на цевье.
Муссолини расстегнул свою серо-зеленую куртку, впервые в своей жизни избавившись от страха, и произнес отчетливо своему палачу:
— Стреляйте мне в грудь. [446]
Кларетта попыталась схватить ствол автомата. Когда же Аудизио дал очередь, она была сражена наповал и упала, держа в руке стебелек какого-то растения, сорванного ею по дороге. Тогда Аудизио дал две короткие очереди по Муссолини, выпустив девять пуль. Четыре попали диктатору в нисходящую аорту, а другие — в бедро, шейную кость, затылок, щитовидную железу и правую руку.
Женщины на вилле Белмонте панически отпрянули от окна. До их слуха донеслись две сухие очереди, и наступила тишина. Прижавшись друг к другу, они молчали, дрожа всем телом. С гор донеслось эхо выстрелов, похожее на гром.
Струйки горячей воды падали в ванну. Остановившийся в гостинице «Галлия» в Милане полковник Чарльз Полетти, только что назначенный военным губернатором Ломбардии, с удовольствием подставлял под воду лицо и руки. Теперь американец мог спокойно оценить события прошлой ночи, самой ужасной в его жизни.
Со своим помощником, британским полковником Артуром Хенкоком, Полетти ехал всю ночь из Флоренции в надежде, что американцы освободили Милан. Большую часть пути на крыльях его «альфа-ромео» лежали партизаны, почти постоянно стрелявшие в воздух, составлявшие его эскорт. В 9.30 утра 29 апреля он понял, что офицер, помощник Марка Кларка по гражданским делам, был слишком оптимистичным. Добравшись до Милана за двадцать четыре часа до прибытия туда командира корпуса генерала Уиллиса Криттенбергера, Полетти и Хенкок выяснили, что город находился в руках партизан.
Полетти был еще в ванне, когда к нему вошел его водитель, произнесший задыхаясь:
— Эй, полковник, Муссолини — в городе!
Сердце Полетти упало. [447]
— И для этого мы тащились сюда всю ночь, — устало отреагировал он. — А где?
Капрал быстренько уточнил у горничной, которая и рассказала ему эту новость: «На площади, называемой Пьяцца ле Лорето».
Полетти подумал, что ему делать, и решил:
— Поехали туда.
Когда Хенкок сказал, что еще не побрился, Полетти выговорил ему:
— Не корчи из себя британского сноба! Муссолини в городе появляется не каждый день.
Не зная, что Муссолини уже схвачен, Полетти ожидал: это будет последнее обращение дуче к народу.
Утро было незабываемым. Как только автомашина с партизанским эскортом отъехала от гостиницы, перед ними во всей красе предстала горная вершина Монте-Роза, находившаяся в двадцати километрах от швейцарской границы. Солнце поднялось уже довольно высоко, а по улицам шествовала колонна женщин-фашисток с намалеванными алой краской на лбах серпом и молотом. Когда же машина сквозь толпы народа повернула к площади Пьяцца ле Лорето, перед глазами Полетти показалась невероятная картина. Американец увидел дуче, висевшего вверх ногами на специально сооруженной виселице. Рядом с ним висела Кларетта Петаччи, а далее еще тринадцать фашистских боссов, среди которых были Алессандро Паволини и брат Кларетты, расстрелянные экзекуционным взводом в Донго сразу же после смерти Муссолини. На грузовике, окрашенном желтой краской, они были затем доставлены в Милан под покровом темноты и повешены на том месте, где немцами в августе 1944 года были расстреляны пятнадцать патриотов. Таково было страшное возмездие коммунистов.
Поначалу толпа смотрела просто с любопытством на повешенных. Затем кто-то сунул в руку Муссолини скипетр и повернул его голову так, чтобы она легла на белую блузку Кларетты. Фотокорреспонденты принялись [448] щелкать наиболее впечатляющие кадры. Стен Свинтон, представлявший военную газету «Старз энд страйпс», обратил свое внимание на кольца и локоны Кларетты, а также на ее нижнее белье голубого цвета. Милтон Брейкер из «Нью-Йорка тайме» запечатлел лицо дуче повернутым к солнцу.
Репортер Юнайтед Пресс Джеймс Ропер обратился с вопросом к одному из партизан:
— Коли Муссолини был самым ненавистным человеком в стране, зачем было вешать его вместе с любовницей?
Тот в ответ сделал лишь широкий жест руками, сказав:
— Мы же итальянцы, в конце концов.
Вдруг на площади начались безобразные выходки. Какой-то мужчина стал бросаться чем попало в голову Муссолини. Толпа принялась дико отплясывать вокруг повешенных, что корреспондент «Балтимор сан» Говард Нортон расценил как «гадкие, отталкивающие и недисциплинированные действия». Некая женщина пять раз выстрелила в мертвое тело дуче за своих пятерых погибших на войне сыновей. Кто-то сорвал с него рубашку, поджег ее и пытался сунуть в лицо. А несколько человек умудрились начать мочиться на его голову, несмотря на стоявших вокруг женщин.
Итало Пьетра послал десять партизан, которые были вынуждены стрелять в воздух, чтобы утихомирить толпу, но все было бесполезно. Их командир назвал происходившее «цирком дикарей». Преисполненные ненавистью, накопленной за долгие годы, люди ругались, терзали тела повешенных, осыпая их проклятиями и пинками. Даже 300 карабинеров не смогли навести порядок и были вынуждены ретироваться. За ними последовали и пожарники, будучи не в состоянии погасить людскую ненависть.
Когда о происходившем сообщили кардиналу Шустеру, тот впервые за все время повысил голос:
— Свяжите меня с Кадорной! [449]
По телефону он сказал префекту Риккардо Ломбарди с угрозой:
— Либо вы снимете повешенных, либо я это сделаю сам.
Не обошлось и без жертв. Один из задержанных, которых перевозили на грузовике, бывший секретарь фашистской партии Ачилл Старасе, отдавший последний римский салют дуче, был тут же арестован.
Полетти пробормотал:
— Это необходимо остановить!
Когда труп Старасе был приобщен к другим, вдруг наступила тишина. Возбужденные крики прекратились, как «по Божьему мановению».
— Посмотри-ка, — пробормотала какая-то женщина, глядя на Кларетту, — после всего этого даже чулки не порваны.
В то время как Полетти пробирался к своему автомобилю, раздался трезвон колоколов миланских церквей.
Перезвон этот продолжался довольно долго: гулко бухали соборные колокола, на высоких нотах звонили колокола церкви Санта Джиованна алла Крета, слышалась печальная каденция колоколов церкви Сан Бабила и торжественный рокот колоколов церкви Сан Амброзио. В звоне этом слышалось: дуче мертв, мы победили и стали свободными... Новость эта неслась по городу, Италии и всему миру.
Адольф Гитлер услышал о судьбе своего старого союзника в тот же день пополудни, находясь в бункере в Берлине, уже после своей женитьбы на Еве Браун. Окружавшие его чувствовали, что он никак не мог до конца осознать случившееся. Русские танки были всего в километре, да еще ему сообщили, что Генрих Гиммлер, которому он всецело доверял, называя «верным Генрихом», ведет переговоры с союзниками. С наступлением ночи он попрощался с приближенными, готовясь принять бесславный конец. [450]
Уинстон Черчилль находился в Чекуэре, когда услышал об этом. В приподнятом настроении он обратился к своим гостям, сидевшим за обеденным столом, воскликнув:
— Кровавая бестия мертва.
Когда же ему сообщили о Кларетте и «вероломных, трусливых действиях» Аудизио, это потрясло его рыцарскую натуру.
В ярости он послал фельдмаршалу Александеру радиограмму: «Разве любовница Муссолини была в списке военных преступников? Могли ли любые власти расстрелять эту женщину? Британские военные должны провести расследование по этому вопросу».
Штаб-квартира союзных экспедиционных войск находилась в школьном здании из красного кирпича в Реймсе. Генерал Дуайт Эйзенхауэр сказал своему начальнику штаба генералу Уолтеру Беделлу Смиту:
— Боже, какой позорный финал. Когда люди получают хоть немного власти, они часто теряют человеческий облик.
Почти в четырехстах километрах оттуда в своем штабе во Флоренции человек, оказавшийся косвенной причиной такого конца Муссолини, чувствовал то же самое. Однако, несмотря на шоковое состояние и расстройство, генерал Марк Кларк в конце концов пришел к выводу, что это, может быть, было к лучшему, сказав:
— Ведь даже собственный народ ненавидел его.
Да и большинство участников итальянского движения Сопротивления испытывало такое же чувство. Когда генерал Кадорна услышал о событиях на площади Пьяцца ле Лорето, то произнес:
— Наконец-то поставлена точка в этом отвратительном деле.
Женщины, увидевшие его стоявшим на выезде на автостраду и ожидавшим появления передовых американских частей, заявили ему с определенным оттенком недовольства: [451]
— Вы слишком быстро расправились с ним. Надо было бы провезти его через всю Италию, чтобы люди могли на него плюнуть.
И он тоже стал считать, что это была месть, которую требовал народ.
Лео Валиани торопливо открыл дверь своей квартиры неподалеку от Центрального железнодорожного вокзала, услышав звонок телефона. На другом конце провода был помощник главного редактора газеты «Италиа либера»:
— Мы собираемся сделать специальный выпуск. Муссолини повешен на площади Пьяцца ле Лорето.
Один из четверых судей Муссолини чувствовал эмоциональное волнение: на этот раз казнены были не сопротивленцы, поднявшие восстание четыре дня тому назад, а фашисты, еще несколько недель в прошлом заставлявшие его прислуживать себе.
Вальтер Аудизио не спал. Он лежал в постели в одной из комнат дворца Кузани, с высокой температурой.
Для тех, кто придерживался кредо Муссолини, это был самый черный день в их жизни. Шестидесятилетний Джиованни Руццини принимал участие в марше на Рим, сохранив до этих дней свою черную рубашку на память о тех событиях. Сейчас же он, капитан армии Республики Сало, валялся на койке в больнице Корсо-Порта-Романа с партизанской пулей в ноге, прислушиваясь к гвалту и шуму с площади Пьяцца ле Лорето, находившейся в одном квартале от больницы, которые явственно доносились через раскрытое окно. С глубоким разочарованием он сказал своему соседу по палате:
— Точно я пока не знаю, но мне кажется, что все потеряно. Может, я и был не прав, но я до сих пор верю в него.
Федеральный секретарь Винченцо Коста находился в камере номер 36 тюрьмы Сан-Донино в Комо, где содержались еще двадцать других фашистских деятелей, принимавших участие в подготовке операции «Вал-Теллина». Была ночь. Железный засов отодвинулся, и охранник втолкнул в камеру племянника дуче — Вито. Едва слышно он сообщил им новость. Присутствовавшие [452] издали дикий крик, а Коста, как на вечерней поверке, произнес:
— Бенито Муссолини! Хор голосов ответил:
— Присутствует.
И все запели песню марша на Рим, вспоминая молодые годы.
Рашель Муссолини была в женском крыле этой же тюрьмы.
Партизаны отделили ее от детей, и это беспокоило ее больше всего. В хаосе, царившем в камере, только одна женщина узнала ее, но она попросила ее молчать. Другие рассказывали друг другу истории своего ареста. Во дворе чей-то голос выкрикивал имена, раздавались пулеметные очереди и громыхание грузовиков. Революция кончилась, как и начиналась, — в крови. Женщины кричали и цеплялись за решетки окон, Рашель же оставалась спокойной, ожидая лишь, когда снова будет вместе с Романо и Анной Марией.
Из последних известий, переданных по радио, она знала, что Бенито мертв. Однако она достигла такой черты, что горе ее уже не трогало. Лишь утром она вспомнит свое предсказание Кларетте: «Ты окажешься на площади Пьяцца ле Лорето!»
Одна из женщин, заметив спокойствие Рашель, спросила ее:
— А почему вы не плачете? Разве вы никого не потеряли?
Бок о бок два американских офицера поднимались по длинной лестнице префектуры. Шаги их заглушались ковром в черную и красную полоску. Было 2 часа пополудни. Полковник Чарльз Полетти и майор Макс Корво наносили свой первый после освобождения города визит партизанскому командованию.
Незадолго до этого в кабинетах первого этажа были налицо острые разногласия в оценке действий повстанческого [453] комитета. Либерал Джиустино Арпезани высказывал недовольство, что вплоть до утра этого дня он ничего не знал об аресте Муссолини.
— Мое имя поставлено под воззванием, которого я даже не видел, — жаловался он.
Ачилл Марацца высказывался в том же духе. Сандро Пертини, несмотря на свою роль в восстании, открестился от цинизма на площади Пьяцца ле Лорето. Заикаясь от возмущения, он обратился к Эмилио Серени:
— Вы видели это безобразие? Восстание обесчещено. Серени тщетно пытался сослаться на линию коммунистической партии:
— История избрала этот путь — некоторые люди должны были не только умереть, но умереть с позором.
Представитель партии действия Феруччио Парри тоже не промолчал, высказав опасение:
— Безобразие и негодные методы могут нанести вред партизанскому движению не только сейчас, но и в будущем.
— Что сделано, то сделано, — попытался успокоить их Полетти. — Во время войны эмоции всегда перехлестывают через край. Сейчас же я предлагаю снять тела повешенных и прекратить вздергивание других. Таков мой приказ.
— Хорошо, — согласился с ним Парри, — но куда нам девать Муссолини? Толпа может разорвать его на клочки.
Полетти высказал мнение, что последнее решение в отношении Муссолини будет «являться уже частью истории».
— В Америке имеется нечто, называемое моргом. Есть ли у нас что-либо подобное?
— У нас есть покойницкие для бедняков.
— Ну и отлично, — решил Полетти. — Надо отправить его туда под охраной партизан, чтобы с ним ничего более не произошло, поскольку все окончено. Нельзя вымещать на нем зло, да и вообще следует покончить со счетами.