Глава 1.

«Рим или смерть!»

Ночь казалась неподходящей для совершения революции. В 6 часов вечера пошел дождь, сопровождаемый резкими порывами ветра, нагонявшими волну на Тирренском озере. Люди в черных фуражках, долгое время раболепствовавшие перед господами и собравшиеся теперь на штурм, промокли насквозь. За холмами, окружавшими Рим, собралось около сорока тысяч человек, ожидавших в эту октябрьскую ночь 1922 года падения города.

Весь день армия чернорубашечников, ударный отряд итальянской фашистской партии, насчитывавшей 300 000 членов, готовилась к совершению марша на Рим. От Больцано в Доломитах до Палермо на Сицилии, расположенных друг от друга на расстоянии более двух тысяч километров, собирались когорты чернорубашечников, влекомые магическим словом «Рим», подъезжавшие к пунктам сбора на автомашинах, тракторах [5] и скрипучих конных повозках. Они устраивали бивуаки у печей для обжита кирпича, располагались в виноградниках и на виллах, в амбарах, хлевах и винных погребах.

Прошло всего три года с тех пор, как сто человек, собравшихся на базарной площади Сан-Сеполькро в Милане, объявили о создании фашистской партии, целью которой, столь же пиратской, как череп и две скрещенные кости на ее знаменах, было сокрушение социалистических и коммунистических оппонентов и взятие силой власти в стране в свои руки.

В общих чертах план их был несложен. В Тиволи, в сорока километрах от Рима, более четырех тысяч фашистов заняли виллу Д'Эсте, расположенную в садах, заложенных еще в шестнадцатом веке, откуда контролировались источники обеспечения города водой и электроэнергией. В Монтеротондо, в тридцати километрах северо-восточнее города, тринадцать тысяч чернорубашечников были готовы к захвату важнейшей железнодорожной линии. Западнее, в Чивитавеккье, старом порту Рима, чернорубашечники из Пизы, Лукки и Каррары были нацелены на железнодорожную линию, идущую вдоль всего побережья. Капуя, узловой пункт дорог, идущих на юг, контролировалась чернорубашечниками из Неаполя.

На рассвете 28 октября чернорубашечники в сотнях городов страны должны были быть готовы к быстрому и бесшумному занятию почтамтов, префектур, железнодорожных станций и армейских казарм. В течение нескольких часов фашисты планировали окружить вечный город и установить контроль над всей Италией.

Однако армия эта была вооружена плохо, не хватало оружия и продовольствия. Взять хотя бы роту из Монтеротондо, в которой на 130 человек было всего два пулемета и восемьдесят охотничьих ружей. В четырех колоннах, двигавшихся на Рим, не было ни одного орудия, а ведь численность гарнизона города была не менее 30 000 солдат.

Командир колонны из Монтеротондо двадцатишестилетний Улисс Иглиори, авиатор Первой мировой войны, так записал в своем дневнике: «У меня нет даже лиры, чтобы заплатить за наем автомашины... Наши люди не ели ничего со вчерашнего дня».

Дино Перроне, бывший кавалерийский офицер, также принимавший участие в марше, отмечал: «Нужда у нас во всем: нет воды, продуктов, денег. Нельзя даже связаться с руководством в Перудже».

Получив распоряжение возглавить колонну, он двинулся ускоренным маршем к Риму, преодолев расстояние двести пятьдесят километров по раскисшим от дождя дорогам за девять часов. За все это время он не имел никаких контактов с командирами других колонн.

В темноте, холоде и сырости сорок тысяч человек терпеливо ожидали решения своих лидеров на дальнейшие действия, а также поступления оружия и подхода подкреплений.

В Феррари, почти в трехстах километрах севернее Рима, дождь прекратился. Задача двадцатичетырехлетнего Карло Гольдони состояла в поисках оружия, боеприпасов и транспорта. Ветеран фашистского движения, зарабатывавший себе на жизнь журналистикой, будучи не связанным ни с какой редакцией, он ходил теперь в черной рубашке и каске на голове. За три кровавых года, прошедшие с момента создания в Феррари местного комитета фашистской партии, тридцать два его товарища погибли в столкновениях с полицией и соперничающими с фашистами социалистами и коммунистами.

За два дня до революции он с тремя товарищами проник в два часа ночи в местный кавалерийский музей, пригрозив его сторожу, и осмотрел выставочные залы в поисках оружия, которое оказалось в большей своей части допотопным. В качестве трофеев он прихватил три пулемета с двадцатью патронными лентами. [7]

Начальник Гольдони — Итало Бальбо ( «железная борода»), бывший офицер, носивший красную бородку, которому было двадцать шесть лет и который являлся одним из четырех шеф-организаторов марша на Рим, считавших, что революция потребует крови, — был недоволен его успехами и приказал:

— Надо найти больше оружия. Мы сдадимся только тогда, когда будет израсходован последний патрон.

Поэтому Гольдони следующей же ночью с двумя товарищами совершил рейд в казарму 28-го пехотного полка, проникнув на ее территорию через высокий забор встав друг другу на плечи. Взломав замок оружейной комнаты, они похитили двадцать винтовок и шесть револьверов.

— Если даже сорок из ста человек будут вооружены, все равно это будет показателем силы, — прокомментировал его успехи взводный командир.

Гольдони продолжил свои действия.

В одиннадцать часов вечера у входа в здание железнодорожной станции он увидел при свете газовых фонарей человека, которого ожидал, — доктора Капуто, начальника железнодорожной полиции, своего старого знакомого. Дав знак своим товарищам, он вышел из тени и пошел навстречу тому.

— Гольдони?! — удивленно воскликнул полицейский. — Что привело вас сюда в это время?

— Я решил нанести вам визит, — ответил Гольдони и, как профессионал, ткнул ему в бок свой револьвер. — Не делайте глупостей и отдайте мне свое оружие.

— Да вы с ума сошли, — обескураженно и возмущенно сказал Капуто.

— Это не ваше дело. Тут рядом мои люди. Так что отдавайте револьвер и скажите своим полицейским сделать то же самое.

В подтверждение его слов из темноты появилось несколько чернорубашечников. Капуто и семеро полицейских были разоружены без сопротивления.

Не дожидаясь приказа на начало решительных действий, он с товарищами решил в ту же ночь занять узловую железнодорожную станцию. Когда скорый поезд ДД-49 Триест — Рим в 1.08 28 октября прибыл на станцию, его пассажиров ожидал неприятный сюрприз. Не успел поезд остановиться, как фашисты оказались в вагонах и, угрожая оружием, заставили всех ехавших в нем выйти на платформу. При этом было отобрано тридцать охотничьих ружей и винтовок. Часть подбежавших чернорубашечников стала заниматься буфетами, забирая из них печенье, сосиски и минеральную воду. Другие в это время начали устанавливать пулеметы — один в хвостовом багажном вагоне, второй — в одном из средних вагонов. Третий пулемет Гольдони лично установил на боковой платформе локомотива. Машинист и его помощник отреагировали на это аплодисментами.

— Нам как раз нужен поезд на Рим, — заявил Гольдони, — не пойдем же мы пешком.

Следует отметить, что 11 000 железнодорожников в ту ночь по всей Италии помогали фашистам, поскольку сами состояли в их партии, в захвате своих же поездов.

В 2 часа ночи раздался паровозный гудок, и поезд со 120 феррарскими фашистами отправился в путь. До Болоньи Гольдони решил немного отдохнуть, так как там надо было рассадить по вагонам 400 местных чернорубашечников.

Получив депешу генерального директора общественной безопасности около 9 часов вечера 27 октября, майор Арнальдо Ацци — представитель 16-й пехотной дивизии на железнодорожной станции Чивитавеккья — вскрыл толстый конверт, опечатанный сургучной печатью, полученный им недавно от командующего римским гарнизоном генерала Эммануила Пуглизе.

При свете керосиновой лампы майор стал изучать содержавшийся в нем меморандум. В нем имелось во-

семь пунктов, но в первом же было сказано: «В случае попытки прибытия фашистов в столицу на поездах вам следует воспрепятствовать этому всеми средствами, за исключением применения оружия... Общее число их в одном поезде не должно превышать триста человек.

Если же их окажется больше, поезд необходимо остановить любыми способами, вплоть до использования силы...»

Король Виктор-Эммануил III ударил сжатым кулаком правой руки о ладонь левой, что было явным признаком его недовольства или расстройства. Нервно расхаживая по своему увешанному гобеленами кабинету во дворце Квиринале постройки шестнадцатого века, он в 9 часов вечера 27 октября был озабочен будущим своего трона, как, впрочем, и другие европейские монархи.

С расстроенным лицом, покусывая свои негустые усы, король с неудовольствием смотрел на человека, нарушившего его внутренний покой, — шестидесятитрехлетнего председателя государственного совета Луиджи Факту.

В шесть часов утра король собирался выехать на охоту в свое имение Сан-Россоре, расположенное в четырехстах километрах от Рима, когда получил закодированное сообщение от Факты. Король сразу же потерял всякий интерес к охоте, поскольку в депеше говорилось, что «в целях стабилизации обстановки» необходимо его личное присутствие в столице. При встрече с Фактой вечером он сказал ему резко:

— Мы должны немедленно поговорить обо всем, чтобы я мог разобраться в ситуации.

А им действительно было о чем поговорить, поскольку Факта намеревался предложить ввести во всем королевстве чрезвычайное положение перед лицом угрозы фашистского государственного переворота. [10]

И он уже начал осуществлять свое решение, так как на площади Пилотта неподалеку от дворца был виден отряд кавалеристов в количестве двухсот человек на белых конях и целый ряд пулеметов, установленных на грузовиках. Сам дворец был обнесен колючей проволокой, которая была натянута у пятнадцати городских ворот и семнадцати мостов через Тибр. Хотя порывы ветра и доносили звуки сигнальных горнов и грохот броневиков, городские улицы были пустынны. Генерал Пуглизе ввел с девяти часов вечера комендантский час и запретил движение частного автотранспорта и даже трамваев.

За двадцать два года своего правления король принял присягу двадцати премьер-министров и никого не презирал больше, чем бюрократа и формалиста Факту. О биографии адвоката из Пьемонта, бывшего в течение тридцати лет депутатом различного уровня, почти нечего было сказать газетному репортеру, не слышавшему ранее его имени, при назначении Факты премьер-министром. Хорошо знали его только в римском кафе «Арагно», где он ежедневно заказывал в полдень яичницу-болтунью. Его пушистые белые усы любили карикатурно изображать фашисты цветными мелками на крышках столов этого же кафе. Коллеги-депутаты называли его в своем кругу «председателем, лелеющим несбыточную надежду», за его абсолютно беспочвенный оптимизм.

В течение восьми месяцев своего нахождения у власти он вынашивал свою основную идею: чернорубашечники блефуют. О планируемом ими «марше на Рим» он узнал ещё три недели тому назад, когда фашисты создали нелегально собственную милицию.

— У меня в Риме — войска и артиллерия, — заявил он своим министрам и, показав план фортификационных сооружений города, добавил: — Я приказал хорошо почистить и смазать орудия.

Хотя генерал Пуглизе еще месяц назад предложил свой план контрмер, опасаясь попытки государственного [11] переворота, премьер-министр даже не ознакомился с ним. Было проигнорировано и заявление сорокасемилетнего генерала Пьетро Бадолио, начальника штаба армии:

— Достаточно пяти минут ружейного огня, чтобы разогнать этот сброд!

За двадцать четыре часа до встречи с королем Факта и его кабинет, наконец-то осознавшие опасность положения, приняли решение о подаче в отставку. Взывая к депутатам сделать решительный шаг, Факта разрыдался и заявил:

— Вам нужны решительные шаги? Хорошо, я размозжу себе голову.

Его руки дрожали, щеки подергивались от тика. Невысокого же роста король напомнил ему о долге:

— Я не буду формировать новое правительство, пока в Италии происходят беспорядки. Я не хочу и не могу. И сейчас же оставлю все дела и уеду в деревню с женой и сыном.

Король не любил ответственности, как и многое другое в жизни, но сейчас тысячелетний дом Савойев, который был для него превыше всего, находился в опасности. Во дворце ходили легенды о том, чего не любил монарх-лилипут, прозванный «маленьким мечом». У него была привычка надевать сильно поношенную разнокалиберную военную форму, тогда как на его счету в лондонском банке «Хамбро» находилась весьма приличная сумма в полтора миллиона фунтов стерлингов. Будучи ростом около ста пятидесяти сантиметров, он в детстве ложился спать с грузом, привязанным к ногам, чтобы хоть немного вытянуться. Он был предметом насмешек всех европейских карикатуристов, один из которых изобразил посетителя, низко склонившегося перед ним с треуголкой в руке. Теперь, в пятидесятипятилетнем возрасте, он испытывал любовь только к трем вещам — своей величавой жене Елене, бесценной коллекции монет, хранящихся в шестидесяти шкафах, и своему трону. [12]

Король не любил фашистов. По его требованию сотни офицеров, посещавших их партийные митинги в военной форме, были уволены из армии или переведены в другие гарнизоны. Не далее как 7 октября он сказал военному министру:

— Я не хочу, чтобы такие люди находились в Риме. Примите меры для избежания опасности.

Однако одно из недавних событий выбило его несколько из колеи: фашисты проявили уважение к монархии.

23 августа в их газетах проскользнуло скрытное предупреждение: «Корона останется в неприкосновенности, пока не станет вмешиваться в наши дела».

20 сентября был даже сделан намек на лояльность: «Мы должны набраться мужества, чтобы быть монархистами».

И такое мужество было проявлено 24 октября на неапольском конгрессе, на котором было принято решение о марше на Рим: собравшиеся стоя приветствовали упоминание имени короля.

Контраст по сравнению с поведением республикански настроенных социалистов был очевиден. Король не мог забыть дня 1 декабря 1919 года, дня открытия заседания первого парламента после окончания войны. Когда он тогда вошел в помещение, где собралась палата депутатов Рима, сто пятьдесят шесть социалистов, входивших в ее состав, повскакали с мест с криками: «Долой его!» Затем, приколов в отвороты пиджаков красные гвоздики, символ социализма, они покинули зал с песней «Красный стяг».

А тут еще одно осложнение совсем запутало короля — соперничество кузена, пятидесятитрехлетнего Эммануила-Филиберто, герцога Аосты, бывшего командующего 3-й итальянской армией, отца Амадео II, будущего командующего итальянскими войсками в Восточной Африке. Месяц тому назад герцог проводил смотр фашистских сил в Мерано при исполнении оркестром гимна чернорубашечников, а вчера его видели в Бевагно, неподалеку от Перуджи, где он встречался с фашистским руководством. [13] При этом он угрожал, что в случае необходимости обратится к армии с призывом о свержении короля, а это было бы шагом к развязыванию гражданской войны.

Король считал, что лояльность к нему армии можно не подвергать сомнению, несмотря на ее близость к бывшим солдатам в рядах чернорубашечников, однако возможный скандал мог бы сказаться отрицательно на престиже монархии в глазах всего мира. И все же он решил выслушать мнение главнокомандующего армией генерала Армандо Диаца, запросив его:

— Как поступит армия?

— Ваше величество, армия выполнит свой долг, но лучше не подвергать ее этому испытанию, — отрезвляюще ответил генерал.

Король понимал, о чем думал хитрый генерал. Ему было известно, что тот, ужиная на балконе префектуры Флоренции в тот же день, тепло приветствовал демонстрацию фашистов. Более того, девять вышедших в отставку генералов, не потерявших своего эмоционального влияния на армию, играли ключевую роль в разработке стратегии фашистского марша на Рим.

Девятью днями раньше один из них, генерал Эмилио де Боно, вместе с еще одним организатором марша, Цезарем Марией де Веччи, встретились с женщиной, которую король побаивался, — его матерью, непреклонной голубоглазой королевой Маргеритой. В гостиницу «Парк-отель», где остановились четверо фашистских лидеров для обсуждения вопроса о разделении Италии на двенадцать командных зон, пришло ее приглашение на обед на ее вилле. И королева-мать не стала скрывать своих симпатий. Когда, отобедав, они собрались уезжать, королева сказала:

— Желаю всяческих успехов в вашем предприятии! Я знаю, что ваши планы преследуют единственную цель — безопасность и процветание нашей страны.

С того дня она не переставала указывать сыну, в чем заключался его долг.

— Положение дел, — произнес король задумчиво, разрешив Факте уйти, — заслуживает самого серьезного внимания. Переговорим снова завтра.

Аудиенция продолжалась двадцать минут, но король так и не решил, что ему делать, из-за неясности собственных интересов. Смогут ли фашисты обеспечить безопасность короля и страны или же выиграет монархия, объявив чрезвычайное положение?

Генералу Амброджио Клериси не оставалось ничего другого, как самому пойти выполнять поручение. В 2 часа ночи в субботу 28 октября в длинных коридорах дворца, покрытых серой ковровой дорожкой, стояла мертвая тишина — даже посыльные короля разошлись по домам. Несколько минут тому назад сын короля был разбужен телефонным звонком премьер-министра Луиджи Факты. Ему во что бы то ни стало было необходимо переговорить с шефом Клериси генералом Артуро Читтадини, но тот не отвечал.

Поспешая по пустынным коридорам, Клериси вдруг остановился, заметив полоску света, пробивавшуюся под дверью покоев Читтадини. Войдя в комнату, он увидел старенького генерала, мирно уткнувшегося в какую-то книгу.

Клериси вкратце доложил сложившуюся ситуацию. Поскольку король не назначил другого премьер-министра, Факта, оставаясь у власти, проводил ночное заседание кабинета министров. В течение часа они выслушивали резкую критику генерала Эммануила Пуглизе, требовавшего «письменных распоряжений».

Пуглизе подчеркнул, что около 26 000 фашистов удерживаются на железнодорожных линиях севернее города всего 400 карабинерами.

— Дайте мне право, — яростно говорил он, — и армия восстановит порядок во всей Италии за несколько часов. Фашисты не войдут в Рим! [15]

Нельзя было терять ни минуты: по всей Северной Италии чернорубашечники начали забастовку. В Кремоне, где королевская гвардия открыла по ним огонь, было убито семеро фашистов. Чернорубашечники Ровиго заняли правительственные типографии, намереваясь не допустить объявление чрезвычайного положения в прессе. В Перудже, Флоренции и еще шести городах они удерживали коммунальные учреждения — водопроводные сооружения, почту, телеграф, телефон.

Но Факта и его кабинет ожидали указаний, так как, судя по сообщениям из различных городов, например Сиены, в армейских казармах шла добровольная раздача оружия и боеприпасов фашистам.

Вдруг Клериси прервал свое сообщение, заметив, что телефонная трубка лежала снятой с рычагов. Однако когда он попытался ее поправить, начальник остановил его:

— Оставьте все как есть и сообщите Факте, что меня не нашли.

— Но, извините меня, правильно ли это? Читтадини ответил невозмутимо:

— Это — распоряжение его величества. Он желает, чтобы правительство занималось своим делом — но не возлагало ответственность за свои действия на него.

Король читал телеграмму со всевозраставшим недовольством. За высокими окнами его кабинета было еще темно, дождь продолжал омывать пальмы в дворцовом саду. Часы из золоченой бронзы, стоявшие на камине, показывали восемь часов утра. Прошло шесть часов с тех пор, как Факта пытался связаться с генералом Читтадини.

Телеграмма была получена десять минут назад. Из нее было ясно, как проходило ночное заседание кабинета министров. От имени председателя государственного совета и министра внутренних дел она была адресована всем командирам воинских частей: «№288/59: Кабинет министров принял решение о введении во всех провинциях [16] королевства чрезвычайного положения с пополудни сего дня. Декрет об этом будет опубликован немедленно. Примите все меры по поддержанию общественного порядка и обеспечению безопасности граждан и имущества».

— Вы явно проигнорировали конституционное право, — резко сказал король премьеру, — отдав распоряжение военным, не проконсультировавшись со мной.

Пробормотав извинение, Факта подумал о прошедшей ночи, самой длинной и напряженной в его жизни. До трех часов обсуждался проект декларации о введении чрезвычайного положения, который он сейчас представил королю. В течение пяти часов он терпеливо дожидался вызова короля, но такового не последовало. Только настоятельные требования министров заставили его пойти на такой шаг.

Ему было известно, что войска на железных дорогах в Орте, Чивитавеккье и других узловых станциях находились на расстоянии около ста пятидесяти метров от остановленных ими поездов с фашистами. Что произойдет дальше, неизвестно.

Факта попытался объяснить причину появления проекта декларации:

— В различных провинциях Италии проходят несанкционированные демонстрации... которые могут ввергнуть страну в хаос... Граждане должны сохранять спокойствие и доверять предпринимаемым полицейским мерам...

К изумлению Факты король не только не достал свою авторучку, но, сказав что-то непонятное для него, сунул декрет в ящик письменного стола. Все его сомнения и колебания, видимо, закончились. Слухи о том, что почти семьдесят тысяч фашистов готовы к штурму города, если возникнет такая необходимость, вызывали беспокойство. К тому же чернорубашечники Корсо-Умберто в самом Риме размахивали трехцветными флагами, выкрикивая: «Да здравствует король!», демонстрируя ему свою лояльность. [17]

— Премьер, — сказал он сухо Факте, — единственной причиной для объявления чрезвычайного положения является гражданская война. И призывать к ней означает, что один из нас должен пожертвовать собой.

Впервые за всю свою карьеру слабовольный и добродушный Факта решился на иронический ответ с ничего не выражавшим лицом:

— Нет никакой необходимости, ваше величество, уточнять, кто из нас должен это сделать.

Девятилетний Джиорджио Ботелли чувствовал себя покинутым. Странные люди, расположившиеся три дня назад в гостинице его деда под названием «Бруфани-Палас» в Перудже, исчезли также неожиданно, как появились. Ему казалось, что такой жизни, как в те дни, больше никогда уже не будет.

Обычно это старое здание из красного кирпича, расположенное на высоте более пятисот метров над долиной реки Аззизи, было излюбленным местом для английских туристов, которых вполне устраивали слегка затемненные комнаты, пахнувшие льняным семенем, глубокие кожаные кресла и папоротник в латунных горшках. Однако за те три дня, которые провели здесь представители фашистского руководства, в доме многое изменилось. Постовые чернорубашечники, худые и внушавшие страх своими кинжалами, расположились в украшенных колоннами портиках. За вращающимися дверями, откуда портье в свое время вызывал кареты постояльцев или гостей, были установлены пулеметы. Каждое окно было забаррикадировано мешками с песком.

Джиорджио не знал, что фашисты избрали Перуджу для размещения своего штаба, исходя из стратегических соображений: в радиусе всего нескольких километров тут находились заводы по производству боеприпасов, фабрики мясных консервов, кондитерских изделий и шоколада. А в случае провала своих планов они могли быстро отойти в долину реки По. [18]

Видя, что лидеры фашистов собрались в библиотеке, мальчик решил, что книги в красных кожаных переплетах и были главной целью их появления. Уже через день он стал узнавать их по внешнему виду: Цезарь Мария де Веччи, Пидмонтез с пышными усами, Мишель Бьянчи — худой и в пенсне, представлявшийся ему настоящим дипломатом, Итало Бальбо — самый шумный, с постоянно взлохмаченными красными волосами. Пятидесятишестилетний генерал Эмилио де Боно с лысой головой и белой козлиной бородой, бывший командир 9-го армейского корпуса, казался среди них главным, но, как стало потом известно, как раз он-то в числе первых и поддался панике, опасаясь объявления чрезвычайного положения.

— Нас, офицеров, расстреляют непременно, — говорил он чуть ли не всем, с кем встречался.

Напряжение обстановки стало нарастать после полуночи, 27 октября. Фашисты установили пулемет в местной префектуре, а на горе Субасио, в сорока километрах от города, армейские артиллеристы выкатили на боевую позицию тяжелое оружие, нацеленное на старую гостиницу. По другую сторону площади Италии войска расположили пулеметы чуть ли не в каждой двери и окне домов.

Пустые бутылки от шампанского валялись повсюду, пепельницы были до краев наполнены окурками, что было не принято в гостинице, и, по мнению Джиорджио, скорее напоминало генеральный штаб перед боем. Связные сновали на мотоциклах, покрытые пылью подобно мельникам. В бильярдной комнате и комнате отдыха на больших столах из красного дерева были разложены карты с расположением фашистских отрядов. Офицеры с озабоченными лицами прибывали на едва ли не разваливающихся автомашинах, докладывали обстановку и уезжали, не успев выпить даже глоток воды. Было ясно, что эти люди не бросят оружия до тех пор, пока не добьются власти. [19]

Неожиданно обстановка изменилась. Посыльный доставил телеграмму. Прочитав ее, генерал де Боно произнес запинаясь:

— Кажется, начинается игра со счастливым концом.

Через несколько минут после его краткого разговора с командиром войсковой части армейские подразделения начали отход. Чернорубашечники разразились радостными криками и кинулись обнимать друг друга. Шляпы и фуражки полетели ввысь, зазвенели все городские колокола и колокольчики. Четверо фашистских лидеров произнесли речи с балкона перед собравшимися чернорубашечниками и поспешно, сев в автомашины, уехали.

Когда в гостинице наступила полная тишина, Джиорджио на цыпочках прошел в библиотеку. Мальчик хотел посмотреть комнату, в которой его дед заявил о принятии исторического решения, и был разочарован, увидев, что в ней все было по-прежнему. В воздухе еще висел сигарный дым, часы ходили, на камине лежала оставленная в спешке телеграмма.

Джиорджио, схватив ее, прочитал: «№23870. Сообщаем, что инструкции, предписанные вам в телеграмме №288/59 в связи с введением чрезвычайного положения, отменяются...»

Снова и снова водитель Итало Бальбо нажимал на грушу сигнала своего автомобиля. Клаксон буквально ревел, но все было напрасно. Несмотря на дождь, дорога была забита людьми, двигавшимися в сторону Рима. Проехать по старому каменному мосту, выводящему на улицы города, где две тысячи лет назад с триумфом встречали императора, было почти невозможно.

Большинство шло пешком, счастливчики ехали на машинах, обдавая округу грязной водой из луж. На это никто не обращал внимания, главное было не остаться в хвосте. Все произошло, как и ожидалось: король и [20] правительство пошли на уступку. Ничто теперь не могло отвлечь людей от марша на Рим.

Многие чернорубашечники под холодным проливным дождем терпеливо ожидали по тридцать шесть часов распоряжения о начале марша. Те, кому стало известно об отмене чрезвычайного положения, самостоятельно отправились в путь. Все шли с надеждой, не зная точно, что их ждет впереди.

Люди были голодными, не получив за все это время никакой пищи.

В толпе было несколько тысяч студентов, рассматривавших происходившее как воскресное развлечение, своего рода карнавал. Некоторые из них приехали поездами в вагонах третьего класса, разместившись под деревянными скамьями прямо на полу.

Все были одеты кто в чем. Один парнишка из Ареццы прихватил в спешке голубой дождевик своей матери. Неапольские рыбаки шли в матросских бушлатах, тосканские фермеры — в охотничьих куртках. Некоторые были босиком. Всеобщее внимание привлекал мужчина с развешанными по всей одежде пятьюдесятью значками с серпом и молотом, снятыми, как он хвалился, с мертвых коммунистов.

Таким же эксцентричным было и их оружие: музейные пистолеты, заряжавшиеся с дульной части, допотопные мушкеты, старинные охотничьи ружья, снятые с вооружения еще в 1880 году винтовки.

Почти никто из них не смог бы сделать и одного выстрела. Те, кто не смог найти никакого оружия, прихватили клюшки для гольфа, косы, вилы, колья и даже ножки от столов — все, что оказалось под рукой. Один держал в зубах кинжал, другой жонглировал динамитными шашками. Некто Федерико Антониоли нес ярмо для быков.

Для сотен людей времени для подготовки к походу вообще не было, и они для решения вопроса прихватили кто ножницы для стрижки овец, а кто и серьги своей жены. В Феррари конторский клерк, услышав о марше, [21] поспешил к своему шефу, на ходу сменив белую рубашку на черную. Когда тот спросил его, долго ли он будет отсутствовать, клерк ответил:

— Откуда я знаю. Ведь происходит революция!

А в Чианциано, неподалеку от Флоренции, некий лейтенант армейской ремонтной службы, не доложив своему начальнику о полученной им команде, чтобы успеть вовремя, остановил поезд, шедший в южном направлении.

Хозяин косметического магазинчика в Феррари, получив назначение на дежурство на центральной железнодорожной станции, вывесил в окошке записку, чтобы поставщики товаров оставляли их в течение ближайших двух дней в будке дежурного зала ожидания первого класса.

Для всех, кто придерживался фашистского кредо, Рим был не только магнитом, но и встречей с историей.

Чернорубашечники, выезжавшие поездом из Гроссето, прихватили с собой слепого восьмидесятилетнего старика, воевавшего пятьдесят два года назад вместе с Гарибальди. В Монтеротондо Паоло Петруччи, неизлечимо больной туберкулезом, и тот собирался принять участие в марше.

Некоторые люди вообще впервые в своей жизни покидали дом. Кавалеристы Джузеппе Карадонны из Фоггии выехали на конях в плащах и шляпах с перьями. Некий состоятельный молодой человек из Асколи отправился в поход в одиночку, установив пулемет на своем гоночном «фиате».

Воспользовавшись свободным временем, все больше людей на мотоциклах и тракторах, на поездах и автомобилях, размалеванных лозунгами типа: «Наплевать на все — Рим или смерть», спешили разделить триумф. Всех их направлял магнетизм человека, работавшего долгие годы над тем, чтобы эмоции людей смогли выплеснуться в нужное время.

На знаменах и касках, подобно воинственному кличу, было начертано: «Да здравствует Муссолини!» [22]

В зрительном зале миланского театра «Манцони», построенного в стиле барокко с обильной позолотой, свет был приглушен. Освещенными оставались только ложи. Бинокли присутствовавших направлялись на дотоле неизвестный профиль мужчины, сидевшего во второй из них. Тридцатидевятилетний Бенито Муссолини, казалось, намеревался провести остаток вечера со своей женой Рашель и двенадцатилетней дочерью Эддой, и ничто другое его не занимало.

Но вот свет был погашен, и тяжелый занавес раздвинулся. Начинался первый акт оперы Ференца Мольнара «Лебедь». Когда ведущая актриса Лина Паоли стала исполнять арию принцессы Беатрис, Муссолини принял свою обычную позу. Подперев подбородок белыми, почти женственными руками, он устремил свой взор вперед, подобно бульдогу, сидящему в конуре.

Большинство зрителей знало о Муссолини не более тех нескольких строк, что были помещены в его ежедневной газете «Иль Пополо д'Италиа», рассчитанной на чернь. До 1912 года в Милане его вообще не знали. Только став заместителем директора по хозяйственной части социалистической газеты «Аванти», он прослыл репортером острым на язык. Мало кто мог предположить, что этот человек, изгнанный из рядов социалистов в 1914 году в связи с вступлением Италии в войну и создавший новую фашистскую партию, набравшую в 1919 году менее жалких пяти тысяч голосов на парламентских выборах, сможет привести страну на грань начала гражданской войны.

Не знали зрители и того, что Муссолини был в этом самом театре на вчерашнем представлении вместе со своей новой любовницей красноволосой Маргеритой Заффарти, художественным критиком газеты «Иль Пополо». Предусмотрительно он сидел в глубине ложи, невидимый для посторонних, пока один из заместителей главного редактора не принёс ему сообщение о том, что клермонские фашисты уже начали мятеж. Прочитав сообщение, Муссолини сказал: [23]

- Ну вот и началось. — Затем, возвратив тому бланк депеши, добавил: — Сохрани ее, она может стать историческим документом.

На этот раз план Муссолини был иным. Он решил появиться на публике, чтобы о нем пошли разговоры. Его склонность к интригам достигла критической стадии. Сидя неподвижно, он устремил свой взгляд на освещенную сцену, однако в середине второго акта неожиданно сказал жене и дочери:

— Пора уходить!

Рашель даже не стала возражать. Она привыкла к выходкам Бенито, к тому же опера ей не нравилась. С большим удовольствием она пошла бы пусть даже в пятый раз на оперетку «Герцогиня дю Табарин». Рашель спокойно восприняла и его сообщение, что через несколько дней они возвратятся в свои бывшие апартаменты на третьем этаже дома номер 38 по улице Форо Бонапарте.

Репортеры, собравшиеся в редакции газеты «Иль Пополо», обменялись многозначительными взглядами, когда туда вошел коренастый Муссолини (рост его составлял сто шестьдесят семь с половиной сантиметров). Редактор по международным вопросам Пьеро Парини подумал, что еще несколько дней назад газета не находила сбыта, и главный вход был буквально завален отпечатанными тиражами. В помещение редакции постоянно заходили делегации различных фашистских комитетов, оставляя на сохранность ручные гранаты у Арнальдо, младшего брата Муссолини.

В редакции никто не знал, сколь важна была для него отмена чрезвычайного положения. Мысль о том, что король явно напуган, придавала ему смелость. Буквально через несколько часов после сообщения он направил во дворец одного из своих лидеров Цезаря Марию де Веччи, ревностного монархиста, которого лично знал король.

— Я хочу, чтобы народ Италии знал, что я отказался подписать декрет, вызвавший бы несомненно гражданскую [24] войну, — сказал ему король и добавил: — Думаю, что через неделю об этом будет забыто.

— Ничто не будет забыто, — заверил его де Веччи. — Напомним, если станет необходимо, ваше величество.

В ночь на 27 октября Муссолини был готов занять пост министра без портфеля в новом правительстве. Теперь же он через де Веччи и своего помощника Дино Гранди вел переговоры об отказе от предложенных королем постов шести министров в новом правительстве во главе с бывшим премьером Антонио Саландрой.

Гранди приводил свои доводы:

— Семьдесят процентов итальянцев — с нами. Так что если мы согласимся на предложение и будут проведены выборы, мы все равно придем к власти.

(Гранди был одним из противников совершения марша, считая, что он может привести к гражданской войне.)

— Ты — предатель дела революции, — обвинил его Муссолини. — Мне не нужна уродливая победа.

Кассиру фашистской партии Джиованни Маринелли Муссолини сказал более открыто:

— Я не хочу прийти к власти через вход для прислуги.

Переговоры шли всю ночь. И вот Гранди позвонил из дворца от генерала Читтадини и сообщил триумфальную новость: король собирается поручить Муссолини формирование правительства.

Но сын кузнеца был подозрителен и недоверчив:

— Сказанное звучит как ловушка. Мне надо официальное извещение.

Чтобы сохранить свои разговоры с Римом в секрете, он вел их из кабины для стенографов. От духоты по лицу его и шее стекали капельки пота. Видя это, корреспондент по вопросам сельского хозяйства Марио Феррагути приоткрыл дверку, чтобы впустить воздух. Муссолини подмигнул ему и сказал:

— Скоро в сельском хозяйстве произойдут большие изменения. [25]

В 3 часа ночи капитан (впоследствии адмирал) князь Констанцо Чиано, герой Первой мировой войны на море и твердый приверженец фашизма, позвонил по телефону и возбужденно сказал:

— Послушайте, Муссолини, каким, по вашему мнению, должен быть текст королевской телеграммы в ваш

адрес?

— Не вижу никаких трудностей, — ответил тот покровительственно. — Вполне достаточно, если в ней будет сказано: «Его величество просит вас принять на себя бремя», ну и так далее.

Будущий адмирал переспросил:

— Неофициальное бремя?

Голос Муссолини прозвучал твердо:

— Нет-нет, дорогой Чиано. Здесь должна быть полная ясность. «Бремя по формированию правительства». Вы согласны с такой формулировкой?

Тот поспешил заверить его в своем согласии, добавив, что король «весьма близок» к фашистским идеям и делам.

— Сейчас надо засвидетельствовать королю наше почтение. И не забудьте отдать распоряжение, чтобы все чернорубашечники покинули город, но с полным сознанием, что они вошли в Рим с развевающимися знаменами — как победители.

Чиано опять согласился с мнением Муссолини и попросил его прибыть в Рим по возможности скорее, чтобы «избежать возможных ошибок».

Муссолини остался непреклонным и заявил: — Я появлюсь там только после получения телеграммы с тем текстом, что я продиктовал вам. Доброй ночи, Чиано.

Через несколько минут Парини увидел, что у двери кабинета Муссолини зажглась красная лампочка, предупреждавшая, чтобы ему не мешали. Оставшись один, Муссолини стал обдумывать свои планы. Он решил принять меры, чтобы усилить вероятность получения обговоренной телеграммы. Когорты фашистов, хотя и [26] плохо вооруженные, являлись мощным фактором оказания действенного влияния на правительство: фашизм обязательно придет к власти в ауре силы и геройства. А его редакционная статья в завтрашней газете, переданная телеграфом в Неаполь, будет, несомненно, перехвачена в Риме и даст королю дополнительную пищу для размышлений.

И он с неистовостью начал размашистым почерком писать на всем, что попадалось под руку, — на обратной стороне конвертов, писем и даже оберточной бумаге: «Победа распространилась по всей стране при почти единодушной поддержке народа, и значение ее не должно быть принижено какими-либо уступками. Мобилизация сил и средств не преследовала своей целью достижение компромисса с Саландрой... Фашизму нужна власть».

В соседней комнате заместитель главного редактора Луиджи Фредди сидел в напряженном ожидании: ночная и в основном обременительная работа только начиналась. Он был единственным человеком в редакции, который мог расшифровывать писанину Муссолини и компоновать текст так, чтобы его можно было прочитать.

В 4 часа утра Муссолини вызвал его к себе и выглядел при этом вполне довольным. В то время когда публика будет читать эти слова, фашисты продемонстрируют деловую сторону достигнутого ими успеха.

В двухстах километрах южнее Милана, в Генуе, небо было покрыто свинцовыми облаками. От резких порывов восточного ветра на водной глади гавани появились белые барашки волн. На площади Корветто журналист Коррадо Марчи с опаской посматривал на небо в надежде, что дождь еще не начнется. Ему предстояло привлечь к себе внимание трехсот фабричных рабочих, собравшихся у своеобразной трибуны, где он стоял.

В это воскресное утро 29 октября Марчи, член националистической партии — синерубашечников, руководство [27] которой должно было до одиннадцати часов принять решение об объединении с фашистами, имел поручение выступать перед толпой до 10 часов 45 минут, когда все вопросы будут уже обсуждены. Во дворце Монторзоли, построенном в шестнадцатом веке и находившемся напротив, ныне размещалась префектура города. Там все было тихо, но из окон нижнего этажа десятки глаз наблюдали за каждым движением собравшихся.

Ничего подозрительного видно не было, даже лидер местных фашистов Жерардо Бонелли, кивнувший Марчи, был одет, как и все остальные, в гражданскую одежду.

Когда Марчи начал говорить, стали падать первые капли дождя. Подняв воротник своего пиджака, он решительно продолжил свое выступление:

— Товарищи по вере, всегда готовые выступить на защиту короля и страны, великий час восстания народа наступил...

Дождь усилился, капли его падали прямо ему на голову с веток магнолии, под которой он стоял. Марчи продолжал стараться изо всех сил, но слушающие аплодировали вяло.

Площадь была похожей на гигантское колесо, от которого радиально отходило семь улиц, подобно его спицам. Но вот поверх голов толпы он увидел, как на каждой из них показалось по автобусу, которые, въехав на площадь, остановились, перекрыв все подходы к ней.' Водители их, выключив двигатели, вышли из кабин. Для генуэзских фашистов час «икс» пробил уже шесть минут назад.

Прикрытые автобусом от глаз посторонних, восемь человек спокойно прошли сквозь вращающиеся двери небольшого кинотеатра «Сивори», примыкавшего сзади к зданию префектуры. Их возглавлял двадцатидвухлетний студент юридического факультета Джузеппе Гонелла. Миновав зрительный зал, они направились к боковой двери, которая вела в префектуру. За ней Гонелла [28] услышал голоса морской стражи, охранявшей префектуру. Тем не менее он стал открывать отверткой дверной замок, прислушиваясь к ожидаемому сигналу.

И вот с площади послышались громкие крики. Триста человек, собравшихся там, оказались фашистами. Повернувшись спинами к оратору, они устремились на штурм тяжелых деревянных дверей префектуры. Гонелла услышал, как вдали раздался треск ломаемых дверей, вскрыл дверь, у которой остановилась его группа, и бросился вперед, обходя охрану префектуры с тыла.

Когда охранник попытался остановить его, выставив винтовку со штыком, Гонелла ухватил его по-медвежьи. Почти моментально на мраморной лестнице образовался клубок из восьми борющихся пар. В этот момент через входные двери во главе своего отряда ворвался Бонелли с пистолетом в руке.

Не теряя ни минуты, Бонелли помчался по лестнице к кабинету префекта. Направив на него пистолет, приказал:

— Звоните в Рим — в министерство внутренних дел. Префект позвонил, и Бонелли взял трубку.

— Все ли в порядке? — услышал он голос помощника министра.

Для Бонелли это был звездный час, когда он, широко ухмыляясь, произнес:

— Лучше быть не может. Говорит начальник местных вооруженных сил фашистов — мы только что заняли префектуру Генуи.

— Арнальдо, — обратился Бенито Муссолини к своему брату, — возьми себя в руки. Нам надо быть готовыми к выпуску специального номера газеты.

Арнальдо, казалось, его не слышал. В этот полдень, когда Бенито показал ему только что полученную телеграмму от генерала Читтадини, он тяжело опустился в кресло и снял свое пенсне. Затем снова надел его и вышел из комнаты, шатаясь как пьяный. [29]

Телеграмма содержала как раз то, чего так ожидал Муссолини: «Его величество король просит вас прибыть по возможности быстрее в Рим, так как желает поручить вам формирование правительства».

Как он и предполагал, редакторская статья в газете сделала свое дело. К тому же захват префектуры в Генуе показал, что даже в городах, не очень-то поддерживавших фашистов, чернорубашечники были в состоянии силой взять власть в свои руки.

Сейчас же, в восемь часов вечера, он инструктировал Арнальдо по вопросу выпуска газеты на понедельник, готовясь к собственному «маршу на Рим». В 8.30 вечера он выехал экспрессом ДД-17, шедшим из Милана в Рим, в вагоне первого класса.

Мальчишки-продавцы газет в эту дождливую ночь сновали по улицам города. Когда Муссолини с пятью сподвижниками из своей свиты прибыл на Центральный вокзал, он остановился,, чтобы прислушаться и осмотреться. В их криках ему слышалось приближение своего триумфа: «Кабинет Факты распущен. Муссолини вызван к королю».

Около вагона его ожидали машинист локомотива и кочегар в черных рубашках с военными медалями на груди, чтобы выразить свое почтение.

Идя к поезду глубоко засунув руки в карманы своего серого дождевика и нахлобучив на глаза шляпу, он представлял себе, как все изменится после его прихода к власти: люди будут вырывать газеты из рук друг друга, тысячные толпы запрудят все улицы, для встречи будет выстроен почетный караул, апартаменты завалены цветами.

Вместо прощальных слов провожавшим он распорядился: еще до рассвета сжечь редакцию социалистической газеты «Аванти», где когда-то работал сам. Он опасался, что она может призвать к генеральном забастовке и тем самым смазать его триумф.

Когда поезд тронулся в путь, Муссолини долго стоял у коридорного окна, посылая воздушные поцелуи. [30]

Триумф нарастал и ночью. Муссолини сообщил журналисту туринской «Ла Стампа», что в составе его будущего кабинета министров предусмотрены пятнадцать нефашистских представителей из общего числа тридцати. В Пьяченце, Пизе и Карарре продолжался бум. Войска возвращались в казармы, а в Чивитавеккью король даже выслал две автомашины на тот случай, если связь оказалась бы нарушенной.

Когда поезд подходил к Риму, в 10.50 утра Муссолини увидел в небе три серебристые черточки, кружившие подобно соколам: это фашистские летчики из Центоселли проделывали фигуры высшего пилотажа в его честь.

Из вагона он вышел со слегка осунувшимся лицом, так как всю ночь не спал. Одежда его представляла собой своеобразную визитную карточку: черная рубашка, утренний пиджак, черные брюки, на голове котелок, на ногах белые гетры, припудренные тальком, прикрывавшие поношенные ботинки.

В 11.45 он вошел в комнату приемов на первом этаже дворца.

В течение дня мимо его порталов пройдут шестьдесят тысяч фашистов, отмечая свою победу. Подойдя к королю, Муссолини, никогда не отказывавшийся от театральных поз, произнес с пафосом:

— Прошу извинения за свой вид, ваше величество, я прибыл прямо с поля боя.