Комэск Тушев

Октябрь в Краснодаре теплый, по нашим северным меркам почти летний. К полудню солнце припекало, и мальчишки, рассыпавшиеся по берегу пруда, поскидывали форменные куртки.

— Плывет! — звонкими голосами дружно кричат они.

— Моя всех перегоняет, — надрывается белобрысый пострел.

1973/74 учебный год. В 4-а классе 47-й средней школы во время уроков труда ребята смастерили модели спортивных двухкорпусных судов — катамаранов, а теперь испытывали свою флотилию. И поскольку испытателям по 10 — 11 лет, энтузиазма у них хоть отбавляй.

Потом с учителем труда Иваном Тимофеевичем Тушевым они будут мастерить сложное многооперационное изделие — огородную лейку. А к 23 февраля, годовщине Советской Армии, сделают подарки родителям, главным образом папам, — модель самолета Як-3, грозного истребителя военных лет. Почему выбор учителя пал на Як-3? Так, такая уж у него давнишняя любовь.

Ребята будут заниматься с Иваном Тимофеевичем до восьмого класса — освоят станки и уход за ними, научатся вытачивать детали, сверлить по кондуктору и разметке, фрезеровать. В один прекрасный день кто-то из них, подойдя к зеркалу, разглядит упрямо темнеющие усы, кое-кто по росту догонит учителя. А там и путевка в жизнь. Их ждут самые разные пути-дороги, но дома у каждого всегда на вечном взлете будет серебриться боевой истребитель Великой Отечественной войны Як-3... [234]

На Ленинградский фронт лейтенант Тушев прибыл из состава противовоздушной обороны города Баку 22 мая 1943 года и был назначен командиром эскадрильи 191-го Краснознаменного истребительного авиационного полка.

Ровно через неделю замполит полка майор Семени», составляя политдонесение, вспомнил прибывшего: двумя сбитыми бомбардировщиками Ю-87 Тушев отметил свой переход в авиацию Ленинграда.

В июле, перед синявинскими боями, устроена была встреча летчиков-штурмовиков с летчиками-истребителями, которые их обычно сопровождали. Неожиданно душой вечера оказался Иван Тушев. Энергичный, общительный, он быстро перезнакомился с гостями из полка штурмовиков. О себе и своих товарищах лейтенант сказал:

— Для нашего брата истребителя зоркость в бою считаю началом начал. Вовремя увидел врага, успел взять его на прицел — значит, для твоих товарищей штурмовка обеспечена. Надо умело сочетать огонь и маневр с постоянной осмотрительностью.

Летчики вдоволь наговорились, а перед расставанием спели чуть грустную, истинно летчицкую песню «В далекий край товарищ улетает». Прощаясь, жали руки до хруста. Хорошо запомнили друг друга, теперь будет легче взаимодействовать в воздухе.

Вечер встречи со штурмовиками еще больше сблизил летчиков, техников и механиков эскадрильи. Они узнали, кто откуда, каким путем пришел в авиацию.

Оказалось, что механик Алексей Нешпанов — ленинградец. Товарищи стали расспрашивать его о городе на Неве.

Заметив большой интерес авиаторов к городу, который они защищают, комэск как-то предложил замполиту:

— Надо бы людям показать Ленинград.

— Разумно, — поддержал майор Семенин. — Организуйте-ка поездку в нелетную погоду. Обязательно возьмите с собой агитаторов полка. Солдаты и офицеры Должны увидеть, как живет и борется осажденный Ленинград.

Тушев выбрал пасмурный день. С утра на кузов полуторки натянули тент, поставили там три скамьи, машине [235] дали полную заправку и тронулись в путь. От пригородного аэродрома, где базировался полк, до города добрались быстро. Проехали мимо Финляндского вокзала, пересекли Неву и помчались по набережной к Летнему саду. При въезде на горбатый мостик мотор внезапно заглох, и это развеселило авиаторов. Они соскочили на панель поразмяться, огляделись вокруг и невольно примолкли.

Перед ними разворачивалась суровая и величавая панорама. Над Невой висели набухшие влагой тучи. Свежий ветер гнал волну. Едва заметно покачивались темно-серые громады боевых кораблей Балтийского флота. Вдали, над Трубецким бастионом Петропавловской крепости торчали длинные стволы зениток. Набережная была безлюдна, и только перед ходившей на волне плавучей пристанью маятником шагал моряк в бушлате. На его плече дулом вниз висел карабин с непривычно черненой ложей.

— Братцы, приметная у нас получилась остановка, — нарушил молчание Нешпанов. — Пошли к Суворову.

Авиаторы двинулись к памятнику. Генералиссимус в образе римского воина гордо смотрел вдаль. Авиаторы медленно обошли памятник. Девушка в комбинезоне с противогазом на боку, проходившая мимо, замедлила шаг — что это они? — и вдруг поняла: экскурсия.

— Вы откуда?.. Военная тайна? И так ясно. Какие вы загорелые, краснощекие, не то что наши блокадники. Видать, оттуда, с Большой земли.

Послышался знакомый гудок — водитель сигналом напомнил о себе. Авиаторы поехали дальше, а девушка приветливо помахала им. Возле Исаакия притормозили. Гранитные колонны были исчирканы осколками. Недалеко от огромных дверей главного входа в мощной стене зияла пробоина от снаряда осадной пушки врага.

До войны Нешпанов жил на Литейном. По его просьбе так проложили маршрут, чтоб он сумел заглянуть к своим домашним. В большой коммунальной квартире, густо заселенной до войны, царила пугающая тишина. Так вот почему не отвечали на его письма. Нешпанов с посеревшим лицом вышел из дома:

— Кончилась наша семья. Осиротел, стало быть...

— А мы? Ты что же нас позабыл? — возразил подошедший Тушев и обнял Нешпанова за плечи.

На обратном пути проехали по Невскому. Он был [236] суров и неузнаваем. Огромные зеркальные витрины многочисленных магазинов укрыты дощатыми защитными «карманами», заполненными песком. Из многих окон виднелись закопченные дымовые трубы печей-времянок, вторую зиму кое-как обогревавших ленинградские квартиры. Прохожих было мало. Трамваи ходили редко, но ходили!

На углу Невского и Садовой, недалеко от действовавшего кинотеатра КРАМ (ныне «Молодежный»), несколько горожан стояли возле афиши документального фильма о разгроме фашистов под Сталинградом и живо обменивались мнениями. Авиаторы спешились, посмотрели на афишу и услышали последнюю фразу пожилого рабочего:

— Сталинград свое слово сказал, теперь дело за нами...

— Раздавим, папаша, фашистского гада, мокрого места не останется, — громко за всех ответил Тушев.

И тут словно прорвало. Военные и гражданские перемешались, заговорили о своем, наболевшем. Подходили люди, включались в разговор. И хотя на улице фронтового города они встретились случайно, каждый прекрасно понял каждого. К полуторке авиаторов провожала маленькая толпа. На прощание лейтенант Бежко сказал:

— За такой город и жизни не жалко.

Даже по скупому рассказу комэска о поездке в город замполит понял, какое огромное впечатление произвела на авиаторов встреча с ленинградцами.

— Теперь будут еще злее драться за город на Неве, — подытожил Иван Тимофеевич.

Из боев 1944 года старшему лейтенанту Тушеву запомнился победный бой с двадцатью вражескими бомбардировщиками, направлявшимися к нашему переднему краю под прикрытием четырех истребителей. Набрав потолок, свою четверку Тушев повел с таким расчетом, чтобы напасть на противника от солнца. Что они пока не замечены, летчик понял по четкому «походному шагу» «юнкерсов» и «мессеров» и с пикирования на большой скорости устремился в середину строя бомбардировщиков противника. За ним маневр повторили другие летчики.

Огнем в упор почти сразу были сбиты четыре бомбардировщика, из них два изловчился сбить сам Тушев. [237] Строй вражеских самолетов был порушен, они повернули назад. Иван Тимофеевич вывел звено из боя — свою задачу «ястребки» выполнили. Схватка оказалась настолько скоротечной, что истребители противника даже не успели изготовиться для атаки.

Тот ослепительно солнечный день был вообще счастливым, а результаты воздушных боев — опустошительными для противника: наши «ястребки» уничтожили 15 фашистских самолетов. Этот крупный успех Советское Информбюро отметило в сводке от 16 мая 1944 года.

Вот уже год Тушев в полку. Позади упорные бои под Синявином, мощное январское наступление, когда фашистов погнали от стен Ленинграда. За это время Тушев проявил себя не только как умелый, отважный летчик и отличный командир, но и как человек, обладающий незаурядным воспитательским даром. В напряженной сутолоке боевых будней он умудрялся не забывать и о так называемых мелочах. Обратив внимание, например, на грамотные и острые заметки в Боевом листке, подписанные механиком Шестопалько, он посоветовал автору попробовать свои силы в стенгазете части. У механика получилось. А когда Шестопалько окреп как военкор, Тушев поручил ему редактировать Боевой листок эскадрильи.

Молодому летчику Маклецову, неистощимому на выдумку, заводному парню, комэск дал задание организовать самодеятельность. Тот не на шутку увлекся. Концерты проходили накоротке, давая зрителям, да и самим участникам необходимую разрядку.

Тушев со знанием дела пропагандировал опыт известных летчиков фронта, их умение вести бой в различных погодных условиях. Однако говорил о них без чрезмерного восхищения, по-деловому. Этот сдержанный стиль был самым убедительным для молодых летчиков.

Мотористам и оружейникам комэск предложил овладеть смежными специальностями. Учебу вели коммунисты-летчики, выкраивая время в коротких паузах между боевыми вылетами. Программа вырабатывалась в ходе занятий: с мотористами изучали вооружение истребителя, с оружейниками — мотор. Знания пригодились очень скоро. Когда во время наступления полк перебазировался, с самолетами удалось переправить лишь немногих специалистов. Тогда и сказалась универсальная [238] подготовка: несмотря на ощутимую нехватку мотористов и оружейников, самолеты и вооружение были своевременно подготовлены к бою.

...Нельзя сказать, чтобы Тушев старался разыгрывать из себя «образцового строевика», но он без промедления обрывал любые проявления панибратства со стороны подчиненных и был строг к провинившимся. В то же время его подчиненные знали — в трудную минуту они всегда могут рассчитывать на сочувствие и поддержку командира.

Как-то моторист сержант Малыгин совершил проступок, и Тушев наложил на него взыскание. Но этим не ограничился. Вызвал сержанта на откровенный разговор и выяснил, что его вывело из равновесия письмо жены, в котором она жаловалась на свои мытарства с получением льгот, положенных ей как жене фронтовика.

Иван Тимофеевич посочувствовал Малыгину, но тут же пояснил, что нисколько его не оправдывает: служба — есть служба, и нарушение воинского устава не может оставаться безнаказанным. Что же касается его беды, тут он, его командир, постарается помочь. Тушин выполнил свое обещание. По его представлению командир полка майор Антон Гаврилович Гринченко и замполит Семенин обратились в районный комитет партии но месту жительства жены Малыгина, и ей сразу же была оказана необходимая помощь. А сам Малыгин убедился, что Тушев не только требовательный командир, но и отзывчивый товарищ.

Присмотревшись получше к балагуру и затейнику Маклецову, не очень-то блиставшему боевыми успехами, Тушев пришел к выводу: у этого парня имелись неплохие задатки истребителя, но явно не хватало опыта. Иван Тимофеевич стал больше уделять внимания молодому летчику, помогал досконально изучить район полетов, подробно объяснял тактику ведения боя.

— Возьмем нашу главную задачу — сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков, — говорил Тушев. — Где место нашего брата истребителя? Гадать нечего — строй «ножницы». Что это за штука? Истребители прикрытия летят парами позади сопровождаемой группы, да не в кильватер, а разойдясь по высоте и непрерывно барражируя с фланга на фланг. Тут ты сможешь, не выпуская из поля зрения группу, парой выполнять [239] самый выгодный противозенитный маневр — горизонтальный. Есть новички, которые из показной храбрости пытаются как бы не замечать зенитного огня. Ни к чему хорошему не ведет такая, с позволения сказать, храбрость. Нужно помнить, что до уровня три тысячи метров противник уверенно ведет точный огонь с прицелом по высоте. Зато куда менее поворотлив на его перенос по горизонтали. Значит, помоги противнику промахнуться, непрерывно меняй высоту, доворачивая самолет на двадцать-тридцать градусов то в одну, то в другую сторону. Прямолинейный полет, где твоя пара становится отработанной мишенью для зенитчиков противника, это липовое геройство. Ты должен использовать пилотажные качества машины и диапазон ее скоростей. У меня лично после ста боевых вылетов, а каждый второй проходил под огнем зенитной артиллерии, в машине нашлось лишь несколько пулевых пробоин. Самолеты младших лейтенантов Горбунова и Санкина также имеют единичные мелкие осколочные поражения и то полученные на бреющем полете.

Вскоре Маклецов показал на деле, что наука Тушева пошла впрок. При выполнении задачи на прикрытие «илов» получилось так, что нашего штурмовика атаковали два «фоккера». Маклецов одного сбил, а другого обратил в бегство. На аэродроме Тушев поздравил летчика:

— Молодец! С холодным умом и с азартом вел бой. Теперь вижу — на тебя можно положиться. — И, помолчав немного, добавил: — Хочу дать тебе рекомендацию в партию. Ты как на это смотришь?

Потом коммунист Маклецов долго летал в паре с комэском, храбро и умело бил врага.

На партийном собрании части майор Семенин назвал воздушным бойцом и лучшим агитатором младшего лейтенанта Николая Горбунова. Тот, покраснев от смущения, поднялся:

— За что меня-то похвалили? Я ведь еще ученик. А учитель мой — командир эскадрильи. Вот его, Ивана Тимофеевича, и хвалите.

Тушев улыбнулся, покачал головой: «Ишь, скромник выискался! А пятую награду за него тоже, выходит, Иван Тимофеевич заработал?» И тут же напомнил себе: надо послать письмо матери Горбунова, порадовать ее успехами сына. [240]

Ответ матери Горбунова на его письмо Тушев с разрешения сына передал в армейскую газету. Мать писала:

«Уважаемый тов. Тушев! Ваше письмо получила — сердечное Вам спасибо. Вы благодарите меня за воспитание сына-патриота. Неужели одна я — ведь его командиры вложили в это немало трудов, Красная Армия воспитала из него военного летчика. Примите же мой низкий поклон и материнскую благодарность.

Я с радостью узнала, что мой сын представлен к пятой правительственной награде. Знаю, идет страшная война, и все-таки подумалось, что прежде, при царизме, сыну рабочего и крестьянки нечего и думать было об офицерской службе, тем паче о летной службе.

Отцу Коли не довелось прочесть Вашего письма. Болезнь окончательно сломила его. Но умирая, он верил в своего сына и нашу Победу.

Будьте счастливы, дорогие!

Зоя Ивановна Горбунова».

...Летом 1944 года полк срочно перебросили на полевой аэродром, с зеленого поля которого чуть больше года назад Иван Тимофеевич Тушев впервые взлетел в ленинградское небо. Переброска объяснялась предстоящим наступлением наших войск на Карельском перешейке.

Скоро наступление началось. Наши войска продвигались почти безостановочно. Противник ожесточенно сопротивлялся, но вынужден был откатываться всё дальше и дальше. Вражеская авиация прилагала все силы, чтобы помочь своим наземным войскам. Воздушные схватки следовали одна за другой. Эскадрилья Тушева редела. Поздно вечером измотанные летчики едва добирались до общежития.

...Усталое тело требовало сна, но переутомленный мозг бодрствовал. Тушев повернулся на бок — койка противно скрипнула, стал считать про себя. «Один, два… Тридцать... Кто выдумал детскую считалку? ...сто сорок семь... Обязан заснуть».

В просторной комнате общежития шеренгами стояли койки. Тушев заворочался в своем углу, приоткрыл глаза: через койку, заложив руки за голову, лежал его ведомый лейтенант Горбунов. [241]

«Тоже мается, не спит, — подумал Тушев, — маловато нас осталось. Когда прибудут самолеты и пришлют пополнение?..»

Противнику удалось уцепиться за гряды холмов, тянувшихся вдоль берега реки Вуоксы. Он приспособил для обороны глубокие траншеи, которые остались с военной зимы 1939/40 года.

Наши оказались в низине, поросшей мелколесьем. Бомбардировщики противника, выскакивая из-за холмов на малых высотах и потому не особенно страшась зенитного огня, могли наносить бомбовые удары по низине, словно на полигоне. Но у них это редко выходило, ибо залегшую пехоту плотно прикрывала эскадрилья Тушева.

Противника сбросили с холмов в конце июля, после ожесточенного штурма, и он закрепился на противоположном берегу Вуоксы. Советским войскам предстояло форсировать реку. Тут надежный заслон с воздуха становился одним из решающих условий успеха.

Людей в эскадрилье осталось мало. Трое летчиков вот-вот должны вернуться из госпиталя. А пока в строю оставалась одна пара Тушев — Горбунов, да на отдельные задания с комэском вылетал штурман полка майор Трофим Афанасьевич Литвиненко.

Боевые полеты велись в течение всего длинного светового дня. То нужно было сопровождать на штурмовку «илы», то обстрелять вражеский аэродром. Однако невзирая на летную нагрузку, главной заботой Тушева оставалось патрулирование в районе Вуоксы.

...Считалка не помогла. Иван Тимофеевич, так и не заснув, закурил с досады. Дверь приоткрылась, и в комнату тихо вошел офицер с маленьким фанерным чемоданом, окинул взглядом шеренги коек, прикидывая, где определиться.

— Занимай любую, — громко сказал Тушев. — Теперь будет веселее. Правда, Коля?

Горбунов присел на своей койке.

— Младший лейтенант Рожников, прибыл для дальнейшего прохождения...

— Ну и правильно сделал, что прибыл. Как раз есть свободная машина, — с живостью отозвался Тушев.

Немного поговорили. Иван Тимофеевич ругнул тесноватый аэродром, на котором тогда базировался полк. Горбунов рассказал про последнее письмо от матери. [242]

— Приказываю спать, — спохватился Тушев и демонстративно отвернулся к стене.

«Двадцать четыре... пятьдесят восемь. Пойти к сестрице Наде за таблеткой? Ого, второй час, а в пять подъем... Вот сиганут наши за Вуоксу, а дальше у врага нег серьезных укреплений. М-да, маловато нас... Эх, пушку бы какую пристроить дополнительно, все же мощь огня...»

Тушев неслышно встал, оделся, набросил на плечи теплую куртку и прошел через коридор к инженеру полка Турунову. Растормошил его, спящего.

— Сумеешь приспособить по пушке под крыльями самолетов?

Инженер, приехавший накануне с ремонтной базы и крепко спавший с дороги, взъерошил волосы:

— Почему-то дикие проекты у тебя рождаются исключительно по ночам. Кто позволит изменять конструкцию?

— Ну, ну, затарабанил. Маловато нас. Значит, нужно усилить вооружение каждой машины.

— Ладно, я обвешаю пушками твой американский «киттихаук», и если он после вообще взлетит, ты должен сообразить, к чему это приведет в бою.

— Убедил. Пушки отставить. Давай хотя бы по два реактивных снаряда на брата.

— Сам знаешь, нет сейчас на складе эрэсов. Нет-ту-ти. Понял?!

— Умри, а достань! У штурмовиков попроси.

— Табачку на цигарку я могу попросить. А эрэсы...

— Помни, Турунов, если завтра нас посбивают, тяжкий грех ляжет на твою совесть!

— Постой, пойдем к штурмовикам вместе.

— Э-э, нет! Это уже не мое дело. Мне положено отдыхать.

Тушев вернулся в комнату, разделся, лег, прислушался, — ребята уже похрапывали. Вдруг он почувствовал, как тонет. Место глубокое, дна все нет и нет, а вода мягкая, мягче пуховой перины.

Когда его сильно потрясли за плечо, он проснулся и беспомощно замотал головой, будто у него склеились веки.

— Ну, комэск, и здоров ты спать, — Турунов в комбинезоне и фуражке навис над ним. — Играй подъем летному составу. [243]

По аэродрому стелется матово-белый туман раннего рассвета. Летчики и инженер подошли к машинам, осмотрели крепление реактивных снарядов под крыльями. На краю летного поля показалась прихрамывающая фигура штурмана полка майора Литвиненко. Тушев улыбнулся.

— Трофим Афанасьевич сделает последнюю ревизию.

Литвиненко придирчиво проверил крепление, удовлетворенно хмыкнул:

— Шуганем Гитлера. Четверо и полетим. Тушев, командуйте группой.

Взвыли моторы «киттихауков». Четверка разок проутюжила аэродром — летчики примерились. Потом отправились завтракать. Во время завтрака поступило сообщение: наши форсировали Вуоксу. Прикрывая переправу с воздуха, надо было поддержать продвижение наземных войск. По машинам разошлись в отличном настроении.

Над Карельским перешейком плыли похожие на вату облака. Чем ближе к Вуоксе, тем гуще ватные островки. Четверка истребителей шла наперехват вражеских бомбардировщиков. Осматриваясь, Тушев обратил внимание на огромное кучевое облако.

«Тут повертимся, место для засады как раз», — решил он.

— «Фоккеры» справа! — прозвучал в шлемофонах голос Горбунова.

«Мы первые заметили, уже хорошо», — подумал Тушев, вглядываясь в приближающиеся точки. Навстречу летели восемь «юнкерсов» в сопровождении четырех «Фокке-Вульфов-190». По команде Тушева наши самолеты выскочили из-за кучевого облака и построились в линию фронтом к противнику.

«Фоккеры» изготовились к атаке. На встречных курсах расстояние между нашими и вражескими самолетами сокращалось отчаянно быстро. Когда остался примерно километр, то есть никак не меньше двух-трех секунд полета до принятой тогда дистанции боя, Тушев крикнул:

— Пошел!

— Бей фашистов! — отозвался Литвиненко. Летчики привели в действие пусковые устройства, и восемь огненных стрел устремились в сторону самолетов [244] врага. Ракеты были установлены на дистанционный взрыв, и от детонации один бомбардировщик развалился в воздухе.

Эффект залпа реактивного оружия превзошел ожидания. Вражеские бомбардировщики круто изменили курс с явным направлением в свой тыл, а «фоккеры», выжимая максимальную скорость, бросились врассыпную. Инерция страха перед ракетами ощущалась и в последующие дни патрулирования над Вуоксой: завидев нашу четверку, строящуюся в линию, фашисты без боя немедленно уходили за горизонт.

В начале осени 1944 года полк сражался на Севере. К тому времени личный состав был укомплектован, и летали уже не на «киттихауках», а на Ла-5. Ведомым у капитана Тушева был теперь младший лейтенант Иван Серебряков. Весельчак на земле, старательный в бою, он многому научился у своего бывалого командира и прежде всего — слетанности. Серебряков на деле усвоил наставления комэска:

— Ты летишь крыло в крыло со мной, по малейшему движению моей машины должен предвидеть, какой я готовлю маневр. Плохая мы пара, если ты будешь пилотировать по одним радиокомандам ведущего. А при плотной слетанности ведомый чувствует летный почерк ведущего, как движения собственного тела. Добьемся такого, — и наша пара непобедима.

В полку на равных с летчиками-мужчинами летала девушка — младший лейтенант Аполлинария Зенкова. Имя у нее было неудобное, характер — тоже. Ее надо было понять: как-никак в сугубо мужском строю. К характеру притерпелись, а вот имя так и не приняли, и сам собой объявился позывной «Верка». С этим позывным она и летала.

Шли бои за Салмиярви. Тушев вел звено сам в паре с Серебряковым, а Рожников — с «Веркой». Четверка патрулировала над своими войсками. «Верка» первая увидела восемь бомбардировщиков Ю-87, которые в сопровождении четырех «фоккеров» летели бомбить наши наступающие части. Истребители противника попытались связать боем Ла-5. Искусным маневром Тушев вывел четверку из-под удара «фоккеров». Он спешил выполнить задание — сорвать налет бомбардировщиков.

С высоты 1000 метров комэск пошел в атаку на переднего «юнкерса», но из-за большой скорости «лавочкина» [245] проскочил мимо. Вражеский стрелок дал очередь и повредил хвост самолета Тушева. Уже отворачивая, «Юнкерс» попал под огонь пушек истребителя; Комэск, не мешкая, поймал его в прицел и сбил.

Подоспели «фоккеры», и пара их атаковала Тушева. Несдобровать бы ему, если б не Серебряков, закрывший своего ведущего. В следующие секунды Серебряков и Рожников подожгли один из вражеских истребителей, а «Верка», прикрывая товарищей, огнем отогнала остальных.

Свою задачу в этом бою «ястребки» выполнили, потому что вражеские бомбардировщики, так и не достигнув расположения наших войск, сбросили бомбы в озеро. Схватка звена советских истребителей с дюжиной фашистских самолетов завершилась в нашу пользу. В этой схватке капитан Тушев сбил пятнадцатый самолет врага.

Баку — Ленинград — Петсамо — длинный был путь у Тушева. А вот итог его пути: 534 боевых вылета, 44 воздушных боя, 15 сбитых самолетов противника — 9 бомбардировщиков, 2 разведчика и 4 истребителя. Эскадрилья под командованием Тушева произвела 1415 боевых самолетовылетов, сбила 52 вражеские машины. Потери эскадрильи — 8 летчиков.

Капитану Ивану Тимофеевичу Тушеву присвоено звание Героя Советского Союза. В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 2 ноября 1944 года его имя стоит рядом с именами лучших летчиков Ленинградского фронта Т. А, Литвиненко, В. И. Митрохина, И. С. Леоновича, С. Т. Кобзева.

Летом 1973 года Иван Тимофеевич на рейсовом самолете, разумеется, как обычный пассажир прилетел в Ленинград. С городом пришлось знакомиться почти заново. Часами он бродил по улицам. Постоял у памятника Суворову, припомнив ту, военного времени, «экскурсию». Объездил бесконечные кварталы новостроек, подступающие к станции Девяткино, откуда до взлетного поля военных лет, считай, рукой подать.

Через несколько дней в гостинице дежурная по этажу, возвращая документы Тушева, удивилась:

— Уезжаете, а хотели погостить...

— Переезжаю, — улыбнулся Тушев.

На станции Татьянино, близ Гатчины, его встретил сухощавый седеющий человек. Обнялись. Это был Иван [246] Дмитриевич Серебряков, бывший ведомый Тушеза, теперь заместитель редактора городской газеты «Гатчинская правда». К нему и «переехал» Тушев. Бывшие военные летчики нашли что вспомнить... Однако час расставания наступил.

— Теперь домой, Иван Тимофеевич?

— Нет, полечу в Крым.

— ?

— Надо навестить «Верку». Просила.

Тушева встретила вся большая семья Аполлинарии — муж, бывший механик ее самолета, дети и внуки, уже довольно резвые ребятишки. Комэска водили по виноградникам, угощали молодым вином, требовали рассказов о боях. Когда собрался уезжать, провожала одна Аполлинария, — так захотел Тушев.

К станции шли медленно и не успели оглянуться, как их нагнали густые свинцово-серые тучи. Теплый дождь полил сразу, будто где-то подняли заслонку. Укрыться было все равно негде, поэтому они спокойно продолжали путь.

— Нелетная погода, — заметила «Верка».

— Была, — возразил Иван Тимофеевич. — Слушай! Прислушались: сквозь шум дождя в невероятной выси тонко пел сверхзвуковой.

— Была когда-то нелетная, — повторил Тушев.