Штурман и педагог
О том, что Саша Акимова после войны должна стать педагогом, что именно в этом ее призвание, ни у кого из нас не было сомнений. Мы об этом твердо знали еще на фронте. И дело не в том, что в полк Акимова пришла со студенческой скамьи из педагогического института. Дело в самом характере Саши, в ее способностях. Вот что написала об Александре Федоровне Акимовой наша «мамочка» — комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич, написала студентам Московского авиационного института имени Серго Орджоникидзе, где Александра Федоровна вот уже почти тридцать лет преподает историю партии.
«Хочу, чтобы вы, студенты, сидя на занятиях Александры Федоровны, представили себе, как иногда необходимы в боевых условиях точное слово, задушевная беседа, зовущий пример. Этим оружием тонко владела Саша.
В сорок третьем году мы находились на Кубани, в станице Ивановская. Трудно было. Сидели на аэродроме, кругом туман низкий стелется. Видимость плохая. Я беспокоюсь очень, обхожу аэродром, жду машины, ушедшие на задание. И вдруг в тумане натыкаюсь на тесную группу, расположившуюся прямо на траве.
— Беседуете?
— Так точно.
Подсела к ним, слушаю. Саша Акимова техникам и вооруженцам о «Войне и мире» Толстого рассказывает. Нам эту книгу в собрании сочинений из Грозного прислали. Никто не шелохнется, слушают. Кругом, куда ни глянь — война. А они — про Толстого. И говорит Акимова о войне восемьсот двенадцатого года, о том, что не было и нет силы, способной сломить наш народ. [246]
Чувствую, что большой, настоящий разговор получается, а главное — нужный.
Так что коммунист Акимова учила не только штурманскому делу. Она учила жить, бороться, думая. Недаром же у нас в полку действовали кружки по философии, по политэкономии, истории партии...»
Коммунистом Саша Акимова стала в предвоенный год. В институте, на первом же курсе, была избрана членом партбюро исторического факультета. Она всегда была в самой гуще общественной жизни: в школе — секретарем комитета комсомола, членом бюро райкома комсомола, на фронте — членом полкового партийного бюро.
Студенткой Саша стала накануне войны. В воздухе пахло грозой. Растущую напряженность международной обстановки, конечно, чувствовала и молодежь. На одном из комсомольских собраний факультета было принято решение всем овладеть одной из специальностей, нужных в военное время. Акимова стала заниматься в школе медицинских сестер. «Практику, — вспоминала Саша на фронте, — нам пришлось проходить уже настоящую, в первом медицинском институте, куда поступали раненые с фронта...»
Мало кто из нас помнит Сашу Акимову такой, какой она пришла в октябре сорок первого года в школьное здание, где формировалась группа военных летчиц. Немногословная, скромная девушка из рабочей семьи, она явно смущалась в непривычной обстановке. Чувствовалось, что, как и большинство явившихся сюда с путевками комсомола, она не знает армейских порядков и теряется от собственного незнания.
Первые месяцы военной жизни стали для старшего лейтенанта Акимовой настоящей суровой военной школой. Эти месяцы изменили не только внешний облик Саши, но и многое в ее характере. Это была уже совсем не та смущенная девочка, с которой мы познакомились осенью сорок первого. Законом жизни для этой новой Саши стала воинская дисциплина. Ее подругам и сегодня помнится Сашина страстная бескомпромиссность, выдержка и твердость коммуниста, когда приходилось отстаивать принципиальные взгляды или надо было доказать неправоту товарища.
Партийная организация у нас сначала была невелика. «Многим нашим девушкам я давала рекомендации [247] в партию, — говорит Александра Федоровна. — Как-то мы с Машей Никитиной вспоминали, как лежали под самолетом и читали Устав партии и я ей рассказывала об обязанностях коммуниста. О правах не говорили, твердо убежденные в одном: во время войны у коммуниста одно право — первым идти в бой, первым погибнуть, если это необходимо для защиты Родины».
Свой воинский путь Александра Акимова начала вооруженцем. Штурманом она стала позже, изучив это непростое дело в сложных условиях фронта, тяжелой боевой работы. Летала Саша первое время в экипаже Ани Дудиной, затем ее перевели во 2-ю эскадрилью, штурманом звена Кати Пискаревой.
Впервые самостоятельно в воздух Александра Акимова поднялась в 1942 году. К концу войны на ее счету было 710 боевых вылетов.
710 боевых вылетов — и, как закон, в каждом отличное выполнение задания.
Бывали такие ночи, когда мы получали задание: бомбить «по максимуму». Это означало, что число вылетов не нормировано, их должно быть столько, сколько возможно. Всем нам помнится 21 декабря 1944 года. Горячая ночь боевой страды. Это было на Одере, недалеко от Штеттина.
В эту ночь штурман Акимова совершила восемнадцать боевых вылетов! В конце концов ее вместе с другими пришлось вынимать из кабины и буквально нести на руках. Идти она не могла, валилась с ног.
Опытным, сложившимся штурманом, хорошо познавшим тонкости этой профессии, Акимова пришла в 4-ю эскадрилью, которой довелось командовать мне.
У нашей эскадрильи, помимо обычной работы — боевых вылетов, были свои, особые задачи — здесь готовились новые кадры летчиков и штурманов, пополнение для полка. И это дело пришлось по душе Саше. В группе подготовки штурманов Акимова вела занятия по теории бомбометания, училась у самых опытных товарищей — Жени Рудневой, Кати Рябовой и других, в часы, свободные от полетов и занятий, штудировала учебники.
Да, правильно определила свое призвание Саша еще в юности, правильно выбрала свою дорогу в жизни. Нужно было видеть, с каким упорством и мастерством учила она молодежь, наших штурманят, как ласково [248] называла их Женя Руднева, чтобы понять, что Саша — прирожденный педагог.
Штурман ночного бомбардировщика... Как много нужно знать и уметь ему. Точно ориентироваться в любой обстановке, знать карту — и не только местности, лежащей по маршруту, но и местность в радиусе 200 километров. А как трудно ориентироваться ночью да к тому же над целью, под зенитным огнем врага, под ударами его истребительной авиации. Саша умела все это. И умела добиться того, чтобы это искусство постигли другие, в том числе и многие летчицы. Мы стремились к тому, чтобы каждая овладела всеми летными специальностями и могла заменить при необходимости выбывшую из строя.
В конце лета 1944 года на 2-м Белорусском фронте шли только бои местного значения. А для нас, летчиков-ночников, это был период напряженной работы. Каждую ночь мы обрабатывали передовые позиции гитлеровцев, мешая им вести оборонительные работы, беспокоя их войска, нарушая их сон и отдых.
Условия наших действий к тому времени очень усложнились. Стабилизировав фронт, немцы создали сильную противовоздушную оборону. Вдоль всей линии боевого соприкосновения тянулась непрерывная цепь прожекторных установок и зенитных средств. Кроме того, враг стал применять против нас истребительную авиацию. В одну из темных августовских ночей в боевом вылете погибли Таня Макарова и Вера Белик. Фашистский истребитель настиг их, когда девушки уже возвращались на свой аэродром...
Ночную атаку истребителя пришлось испытать и нам с Сашей Акимовой. Как раз в это время она была назначена ко мне штурманом вместо Кати Рябовой. Начитанная, энергичная, очень выдержанная в бою, Саша понравилась мне сразу. Жаль было расставаться с Катей — привыкла, привязалась я к ней, но и с новым штурманом сработались мы быстро.
В ту ночь мы бомбили позиции гитлеровцев в районе Остроленки. Как всегда, после первых же сброшенных бомб заработали прожекторы, заговорили зенитки, огонь которых был очень сильным. Наш самолет долго не выпускали лучи прожекторов, но все же нам удалось вырваться. [249]
Стрелка высотомера показывала цифру «600». Я прибавила обороты. Сквозь редкие облака светила луна. Видимость была неплохой, и мне подумалось, что излишняя осторожность не помешает. Гибель Тани Макаровой и Веры Белик еще свежа была в памяти.
— Саша, посматривай почаще, что сзади!
— Есть, командир!
Минут пять мы летели спокойно, Далеко позади осталась уже линия фронта, кажется, полет закончится благополучно. Вдруг рядом с нами пронеслась огненная трасса, а чуть сбоку и выше мелькнул силуэт вражеского истребителя. Вижу, как он разворачивается, чтобы вновь ринуться в атаку.
Что предпринять? Высота и так невелика, снижаться дальше опасно. Но это единственный выход. Я резко изменила курс и отжала ручку. Когда до земли оставалось метров двести пятьдесят, гитлеровец снова настиг нас и длинной очередью пропорол плоскости и фюзеляж.
— Держись, командир! — предупредила Саша.
В последний момент я успела уклониться, и следующая очередь прошла мимо. Только когда до земли оставалось около ста метров, удалось выровнять машину. «Ну, теперь не так опасно», — вздохнули мы с облегчением. Темно-зеленая -окраска По-2 сливалась с общим фоном земли...
В Польше нам впервые довелось бомбить вслепую из облаков. Вот как это было.
В середине октября, продрогшие от сырости и холода, мы с Сашей Акимовой сидели в кабине и ждали сигнала к вылету. Уткнувшись носом в воротник теплого комбинезона и поджав ноги, я дремала. Изредка приоткрывала глаза, всматривалась в ночную темень, отыскивая смутные контуры соседних самолетов, и вновь сладко проваливалась в забытье.
Сердитый ветер повизгивал, постанывал в расчалках и тросах, раскачивал плоскости, изредка на туго натянутую перкаль падали с глухим шумом капли.
Вдруг кто-то толкнул меня в плечо. Я вздрогнула и повернула голову.
— Что случилось?
— Ты что, заснула? Тебя вызывают к гвардии подполковнику Бершанской, — услышала я голос Саши.
— И правда, заснула... [250]
Вздрагивая от сырости, я вылезла на крыло и вместе с Сашей направилась на командный пункт.
В большой землянке тускло, вполнакала светила лампа. Кроме командования полка здесь были ветераны — Дина Никулина, Мария Смирнова, Серафима Амосова, Надежда Попова, Ольга Санфирова, Ирина Себрова...
Бершанская, кратко доложив обстановку, ознакомила нас с задачей. Помолчав немного, добавила:
— Метеоусловия чрезвычайно сложные. Низкая облачность. Спускаться ниже ее и бомбить с такой высоты рискованно — осколки могут повредить свои же самолеты. А если лететь выше — цели не увидеть. Что будем делать, товарищи офицеры?
Наступила долгая пауза. Все задумались. В самом деле, где выход? Наши машины для слепых полетов — тем более для слепого бомбометания — не приспособлены. Правда, в тумане мы иной раз действовали, но в тумане, даже при самой отвратительной видимости все же какие-то ориентиры просматривались, давая возможность вывести машину на цель. А как это сделать сейчас?
Все молчали, переглядываясь.
— Ну что, дорогие наши ветераны? Или иссяк порох в пороховницах? Или сабли наши затупились? — пошутила Рачкевич. — Неужели не найдем возможности выполнить приказ?
Г ответ послышался сдержанный ропот недовольства.
— Ищите выход. Вы же командиры, опытные, воюете не первый год. Знаете свои возможности и возможности машины. Ну, какие предложения? Какой выход?
— Выход на виду, искать нечего, — вдруг смущенно заговорила Акимова, — Надо работать из-под нижней кромки облаков.
— Чтобы погубить самолеты и людей? — резко ответила Бершанская.
— Почему непременно погубить? — разом зашумели все. — Разве мы не бомбили с малых высот? А Тамань? А Крым?
— Там было другое дело, — заметила Ирина Ракобольская, начальник штаба полка.
— Да почему же другое? Бомбы другие? Или люди? [251]
— И люди, и машины, и бомбы те же самые... А вот случаи эти по пальцам пересчитать можно. Да и высота, насколько я помню, там была все же побольше. Взрывная волна до машин достигала, а для осколков угол подъема был велик. А в настоящих условиях воздействия осколков не избежать.
Разгорелся спор, В конце концов решили действовать так: к цели подходить под нижней кромкой облаков, затем подниматься в облака и бомбить уже оттуда, ориентируясь по времени.
И вот мы в воздухе. Немного не по себе. Саша по голосу определила мое состояние, как только я обратилась к ней по переговорному аппарату.
— Не волнуйся, Марина, — успокоила она меня. — Контрольный ориентир надежный, не пропустим. Цель-то не новая, путь до нее штурманами выверен до секунды. В расчетах ошибиться не можем. Ну, а если сомнения какие, вынырнем из облаков, оглядимся еще раз.
— Хорошо, — согласилась я.
— Ты только скорость выдерживай. Ну, а я постараюсь бомбы сбросить точно по назначению!
Минут через пятнадцать под нами тускло заблестела река — Нарев. Это и был наш контрольный ориентир — цель совсем рядом, за рекой противник. Я ввела самолет в облака и стала набирать высоту. Точно из глубокого погреба, в лицо пахнуло холодом и сыростью.
— Как дела, Саша?
— Приготовься, до цели меньше минуты.
Мерно, чуть глуше обычного рокотал мотор. Навстречу ползла липкая, промозглая мгла, оседая на лице холодными каплями. Капли медленно скатывались по щекам, попадали за воротник и разбегались по телу ледяными мурашками. Я недовольно ворчала.
— Ты что? — удивленно спросила Саша.
— Да так, капли за воротник попадают. Ну, сколько до цели?
— Подходим. Сейчас сброшу первые бомбы.
Через несколько секунд машину слегка качнуло. Я перегнулась через борт, чутко вслушиваясь. Пробив толщу облаков, к нам донеслись приглушенные звуки разрывов.
— Смотри. Если прожекторы зажгутся, значит, попали, тогда можно сбросить и остальные бомбы, — передала Саша. [252]
— А если не зажгутся? — спросила я.
— Тогда придется выйти под нижнюю кролику и повторить маневр.
Но повторять не пришлось. Внизу под нами забегали отсветы прожекторных лучей, затараторили зенитки. Хорошо! Значит, наши бомбы попали в цель. Самолет вновь качнуло — Саша сбросила оставшиеся бомбы.
Первая бомбежка вслепую из облаков удалась, и с тех пор мы стали применять ее довольно часто...
Вторая половина февраля победного сорок пятого года застала нас в небольшом городке Слупе. Весна еще только шествовала с далеких берегов Атлантики. Но дыхание ее уже чувствовалось.
Внезапно наступила оттепель. Аэродром раскис до такой степени, что шасси самолетов увязали в грунте, у моторов не хватало сил оторвать машину от земли. Приходилось вытаскивать машины на руках. Вытянешь — а через минуту самолет снова засел в жидкой грязи.
Нужно было что-то придумать. По предложению подполковника Бершанской и инженер-капитана Озерковой решили построить деревянный настил для взлетно-посадочной площадки. И полк снова начал действовать.
С оттепелью пришла непогода. То сутками моросил надоедливый мелкий дождь, то сыпал мокрый снег. Летать приходилось на высоте 400–500 метров. В этих условиях ничего не стоило сбить наши тихоходные По-2 просто из крупнокалиберных пулеметов. И нередко самолеты возвращались из полетов с изрешеченными плоскостями. Техники латали их на скорую руку. Скоро крылья многих машин стали походить на лоскутные одеяла.
Помню, мы с Сашей возвратились из опасного полете. А могли и не вернуться — крылья машины сплошь были иссечены пулями, а мы только дивились, как это ни одна не угодила в мотор, или в летчицу, или в штурмана. Можно представить состояние после такой переделки! Но у Саши хватило выдержки, чтобы еще пошутить, после того как она осмотрела внимательнейшим образом нашу «ласточку» и пощупала каждую дырку в ее крыльях. Мы обе пришли к выводу, что выскочили из переделки весьма удачно, раз не придется перетягивать плоскости. Этого в полку боялись больше всего: [253] ведь при этой операции летчик и штурман оставались безлошадными и какое-то время сидели без дела.
Вскоре мы с Сашей чуть было не попали в такое неприятное положение. Мы бомбили тогда вражеские позиции в районе Нойенбурга. Мощная облачность не позволяла подняться выше 400 метров. Дул сильный ветер. Крупный липкий снег залеплял козырек кабины.
— Земля почти не просматривается. Ну и погодка! — ворчала всю дорогу Саша. — Как ориентироваться прикажешь?
— Ничего, Саша, не волнуйся, — пошутила я, — фашисты выручат, подскажут. Как начнут палить пулеметы — вот тебе и ориентиры.
И в самом деле — на подходе к цели враг встретил нас сильнейшим огнем крупнокалиберных пулеметов.
— Хороши ориентиры, — со злостью бросила Саша. — Я бы лучше сама цель поискала, чем такими подсказками пользоваться...
Обстрел был мощным. За шумом моторов я, конечно, не могла слышать, как с сухим треском пулеметные очереди пропарывали перкаль плоскостей, но обостренное за годы войны чутье позволяло безошибочно определять эти моменты. Несколько пуль чиркнуло по козырьку кабины штурмана, и на нем появилась трещина. В переговорном аппарате послышался голос Саши.
— Тьфу, черт, — обругала она кого-то.
— Что-то случилось?
— Высотомер разбили, паразиты!
Чтобы уйти от огня, пришлось ввести самолет в облака, а через минуту мы вывалились из них — и в самое время. На фоне потемневшего снега, прямо под нами, извилистой лентой тянулись окопы.
Саша отбомбилась и дала курс а сторону родного аэродрома. Добрались мы благополучно. Но когда Маша Щелканова, старший техник эскадрильи, оглядела нашу машину, то лишь руками развела:
— Ну и отделали вас... На плоскостях и так уж заплата на заплате, а теперь и вовсе живого места нет.
— Неужели перетягивать? — испугалась Саша.
— Посмотрим... Может, обойдется и на этот раз.
И обошлось.
К концу февраля войска 2-го Белорусского фронта были уже недалеко от берегов Балтийского моря. В эти [254] дни в полк пришла радостная весть. Девяти нашим лучшим летчицам и штурманам присвоили звание Героя Советского Союза, орденами и медалями была отмечена большая группа девушек. Сашу Акимову и меня наградили орденом Красного Знамени...
Хочу вспомнить еще один наш с Сашей полет. Она его помнит очень хорошо.
12 марта 1945 года нам было поручено подыскать площадку для перебазирования полка. До наступления темноты оставалось около двух часов, поэтому мы не стали медлить, хотя погода оставляла желать лучшего. В районе Торуня, когда большая часть пути оставалась уже позади, мы попали под обстрел зенитной артиллерии. Но продолжали держать курс в сторону Данцига. И снова попали под огонь.
В это время снегопад усилился, а мотор начал вдруг давать перебои. Кругом леса, болота, нужно садиться, а куда?
К счастью, внизу мелькнули контуры небольших строений. Дальше опять стеной стоял лес. Выхода не было, решили садиться недалеко от строений.
Через несколько минут после посадки к самолету подбежали дети. А мы с Сашей сидим в кабинах и судорожно соображаем: среди своих мы или среди чужих? За детьми торопливо подбежал мужчина.
— Свой! Свой! Не бойтесь, — еще издали прокричал он.
На рукаве мужчины мы увидели красно-белую повязку — такие носили тогда польские патриоты.
Темнело. Мы обе основательно продрогли. У машины была выставлена охрана во главе с нашим спасителем — Стефаном Жондой. Сами мы тоже по очереди дежурили у самолета. А в доме Стефана нас ждали и теплое слово, и пища. Его мать позаботилась о нас, как о родных детях. Нам и в голову не приходило в тот момент, что немцы находились всего в нескольких километрах от этого села.
Рано утром Саша, я, Стефан и деревенские ребятишки принялись выстилать дорогу снопами соломы. Когда все было готово и мы с Сашей забрались в кабину, тепло распрощавшись с нашими помощниками, я достала листок бумаги и написала нашему новому другу благодарственное письмо. [255]
— Переживем войну, в гости приедем и самых лучших русских папирос тебе привезем, — пообещали мы Стефану на прощанье...
Прошли годы, и мы встретились со Стефаном. Как это случилось — отдельный рассказ. Стефан живет все в том же селе, где в далеком сорок пятом помог нам с Сашей Акимовой. Мы долго бродили с ним по памятным местам, вспоминали прошлое. От себя и от Александры Федоровны Акимовой я привезла польскому другу обещанные русские папиросы и подарки его шестерым ребятишкам...
Боевая работа продолжалась. Смертельно уставшие от бессонных ночей, теряя в бою подруг, мы, несмотря ни на что, днем и ночью бомбили врага. Мы знали, всем сердцем чувствовали — Победа близка.
И она пришла, долгожданная и заслуженная невиданным трудом и кровью всего советского народа. Мы были счастливы, что в этом огромном ратном труде есть и наша доля. Начав войну юными и неопытными девчонками, мы вышли из нее возмужавшими, зрелыми людьми. Саша Акимова вернулась в педагогический институт, защитила кандидатскую диссертацию. [256]