Клятва в степи

Как-то я зашла в магазин, чтобы купить сувениры для своих зарубежных друзей. Просматривая открытки, я неожиданно вздрогнула — передо мной была репродукция с картины Пластова «Немец пролетел»... Зеленая луговина на опушке молодого леса. И в центре труп мальчонки-пастушка. Левая рука его подвернута под сердце, а правой он будто обнимает родную землю. Рядом с мальчиком собака, кругом трупы коров, овец, а в небе силуэт удаляющегося самолета. Летчик, видимо, решил позабавиться...

Репродукция напомнила мне историю моей фронтовой подруги Тони Розовой, пришедшей к нам в женский полк ночных бомбардировщиков в 1943 году.

...Бесконечная степная дорога. Нещадно палит июльское солнце. Нигде ни намека на тень. Ни ручейка, ни, пруда, ни колодца. Губы потрескались. Плотная завеса пыли поднимается до самого неба. Сквозь нее едва виден раскаленный диск солнца.

Тоня Розова, доярка Вера Левицкая да несколько уже немолодых колхозниц уходили вместе со стадами за Дон. В повозках сидели дети, лежал нехитрый скарб да железный сундучок с документами, которые земляки поручили сберечь Тоне. До войны она была учительницей в селе Старая Богдановка, Михайловского района, Запорожской области.

Мучительно тянулись дни. Падеж скота увеличивался. Наконец достигли Дона. Переправились через реку в районе Аксая. Вошли в Сальские степи. Казалось, уже совсем немного осталось до конца пути. И вдруг в небе появились немецкие самолеты. Они пошли на снижение. Застрочили пулеметы. Стали падать животные и люди. Дикий рев и стоны огласили воздух. Самолеты сделали второй заход. И новые жертвы...

К счастью, Тоня Розова осталась жива, только не могла подняться с земли; отказали ноги. Она долго лежала в степной пыли. По лицу текли слезы, а руки бессильно сжимались в кулаки.

Постепенно все, кто остался в живых, собрались вместе. Решили согнать оставшийся скот и двигаться дальше.

...Райвоенкомат. Обожженная солнцем девушка с измученным лицом и глазами, в которых словно застыло выражение ужаса и ненависти, стояла перед военными. Она долго доказывала, что ей необходимо на фронт. Ее внимательно выслушали, но в просьбе отказали.

Несколько месяцев Тоня учительствовала в селе Мусса-Аджи, но ни на минуту не забывала о своем заветном желании. Она написала не одно заявление в местный райвоенкомат. Наконец 12 мая 1942 года ей сообщили, что она призывается в армию.

Тоня попала в город Кобулети, в школу младших авиаспециалистов, и ей пришлось сесть за парту, как некогда сидели ее ученики. В декабре она выдержала все экзамены на «отлично» и была назначена в 63-й дневной бомбардировочный полк. Тоня стала «вооружением».

Летчиками в полку служили мужчины. Девушки были только на вспомогательных работах. Тоня тогда еще не знала, что существует наш женский авиационный полк. Но однажды на летном поле приземлился маленький По-2. Машина зарулила на стоянку, и из нее в летных комбинезонах, к удивлению Тони Розовой, вышли две девушки. Она была дневальной, и ей первой довелось познакомиться с ними.

Прошло некоторое время, и Розову вызвал командир полка подполковник Тоцкий. Он спросил, давно ли она служит, как справляется с работой. Потом последовал не совсем обычный вопрос:

— Ну-с, младший сержант, видели вы девушек-летчиц, что недавно были у нас в полку? Как они вам — понравились?

— Так точно, товарищ подполковник! Наверное, это самые счастливые девчата на свете, — ответила Розова.

Командир улыбнулся:

— Ну, значит, так тому и быть. Собирайтесь-ка и вы в эту счастливую семью.

Через несколько дней Антонина Розова вместе с другим «вооруженцем» — Ольгой Ерохиной прибыли «для продолжения службы» в женский авиационный полк ночных бомбардировщиков.

Глухая, осенняя ночь на берегу Азовского моря. Дует сильный ветер. Он толкает то в спину, то в грудь, валит с ног. Несколько дней шли беспрерывные холодные дожди. Летное поле аэродрома превратилось в густое месиво. До самолета приходилось добираться почти ощупью, едва вытаскивая ноги в огромных сапогах из липкой грязи.

«Вооруженцы» вслепую ввинчивали в бомбу взрыватель, а потом подвешивали ее под самолет. А она тяжелая, смазанная густой жирной смазкой. Можно, конечно, надеть рукавицы, но они насквозь пропитаны мазутом. В них удержать бомбу очень трудно. Если завалится в грязь, ее скоро не вытащишь. Голыми руками работать удобнее. Но коченеют пальцы. Того и гляди, либо ноги отдавишь тяжелой бомбой, либо ладонь порежешь стабилизатором. Бывало и такое. Однако девушки не признавались в этом. Обернут руки какой-нибудь тряпкой, стиснут зубы и продолжают работать. Случалось, что и слезы брызнут от боли, от холода, от досады. Хорошо еще, что ночь темная, никто не видит.

В такие минуты нельзя было не оценить неунывающий характер Лиды Гогиной, старшего техника эскадрильи по вооружению.

— Эх, девчата, небось не сладко вам приходится? — раздается, бывало, ее бодрый голос. — А вы только подумайте, что от ваших бомб фрицам еще горше придется. Пускай они поплачут вместо вас!

При освобождении Новороссийска каждой девушке-»вооруженцу» за одну боевую ночь приходилось подвешивать до трех тонн бомб. К утру, бывало, едва дотянутся до своего общежития. За стол сядут — ложку в руке не могут держать. Но девушки оставались девушками. Выпросив у техников немного бензину, шли они к «корытам» из-под взрывателей и начинали стирать и чистить свое обмундирование. Только закончив все, падали на койки и засыпали крепчайшим сном без сновидений.

Тоне Розовой в нашем полку нравилось все — организация боевой работы и отдыха, строгая дисциплина, дружное товарищество. Только одно чувство неуемно саднило сердце, не давало покоя. Это чувство мести. Тоне хотелось самой вылетать на боевые задания, сбрасывать бомбы на головы фашистов.

Своими мыслями она поделилась с Магубой Сыртлановой, отличной летчицей, командиром звена. Сыртланова обещала помочь. Однажды, отправляясь в полет для проверки работы мотора, она предложила Розовой подняться в воздух вместе с ней. Этот двадцатиминутный полет решил дальнейшую судьбу Тони.

Вскоре в полку была организована группа, в которой готовили штурманов. В эту группу вошли «вооруженцы» Тоня Розова, Аня Волосюк, Аня Петрова, Зина Петрова, Лида Голубева и другие.

Работа, учеба, короткий отдых. Ночами девушки подвешивали бомбы, днем, после недолгого сна, изучали материальную часть самолета, учились штурманскому делу.

Занятия с группой вела штурман полка Женя Руднева. Ей помогали и другие ветераны части: Саша Акимова, Лариса Розанова, Вера Белик, Катя Рябова.

И вот наступила ночь, когда Тоня Розова должна была вылететь на первое боевое задание. Лететь ей предстояло с командиром звена Клавой Серебряковой.

Волновалась ли Розова перед вылетом? Честно говоря, да. Расчеты, маршрут, штурманское оборудование она знала назубок. Но это же в теории... Как оно все пойдет в жизни?

Перед стартом к ней подошла Сыртланова. Она ни о чем не расспрашивала Тоню, а только спокойно пожелала ей удачи.

Полет продолжался два часа. Пока шли до цели, Клава Серебрякова либо рассказывала Тоне что-нибудь, либо просила ее повторить ориентиры и доложить о своих наблюдениях.

На цель пришлось заходить два раза, потому что ослепительный свет прожекторов и разрывы зениток не позволили Тоне сразу прицельно сбросить все бомбы. Когда выполнили задание, Серебрякова быстро вышла из зоны огня и света. Она была отличной летчицей...

Как только самолет приземлился, мы горячо поздравили молодого штурмана.

Тоню назначили в экипаж Марии Рукавицыной. Еще до войны Маша закончила аэроклуб и обучала молодежь летному делу. Всегда ровная и спокойная, она пользовалась большим авторитетом среди личного состава полка. Тоня с ней быстро подружилась, и они стали неразлучны.

Однажды Тоня заметила, что Рукавицына взяла с собой в полет резиновую грелку. Оказалось, что она страдала приступами острых болей в печени, но скрывала от всех свой недуг. А началось все так.

Как-то Мария получила задание доставить в один из пунктов офицера связи. В пути самолет Рукавицыной был атакован немецким истребителем. Мария перешла на бреющий полет. Она маневрировала, кружила вокруг селения, прижималась к земле, используя каждую складку местности, но фашист не отставал. Уж очень заманчива была для него цель — беззащитный фанерный По-2. В фюзеляже появились пробоины, плоскости были изрешечены. Рукавицыной все же удалось оторваться от преследователя. Она приняла решение садиться прямо на огороде. Колеса коснулись неровной почвы, самолет сильно тряхнуло, и Мария, ударившись, серьезно повредила печень. Однако и после этого она по-прежнему каждую ночь продолжала вылетать на задания. Никто в эскадрилье даже не догадывался, каких усилий это ей стоило.

Тоня поделилась своими наблюдениями со мной, и я решила поговорить с Марией. Но она категорически отвергла мое предложение обратиться к врачу. Тогда я доложила об этом начальнику штаба полка Ирине Ракобольской и попросила ее повлиять на Рукавицыну.

Когда Ракобольская предложила Маше лечь в госпиталь, та вспылила, но тут же овладела собой и, встав в положение «смирно», отчеканила:

— Товарищ начальник штаба, напрасно вы и комэск Чечнева волнуетесь за меня. Я не калека и чувствую себя хорошо. Пока полк ведет бои и каждый человек нужен, я никуда не уйду...

Здесь уже ничего нельзя было поделать. Марию пришлось оставить в полку.

В ноябрьскую ночь 1943 года, накануне годовщины Великого Октября, Мария Рукавицына с Тоней Розовой вылетели бомбить укрепления врага в Аджимушкай. Еще на земле подруги договорились как можно лучше отметить праздник; сбросить побольше бомб на голову врага.

И вот все готово. Подвешены бомбы. Дан старт. Взлетели. Кабина штурмана загружена листовками, на коленях уложены САБы. В таком положении штурману очень неудобно вести круговой осмотр. Но Тоня точно дает курс, сообщает летчице, откуда ведут огонь зенитки. Мария отворачивает машину то вправо, то влево, мешая артиллеристам пристреляться. Она строго выдерживает заданный режим полета.

Решили ударить по зенитной точке, которая особенно яростно зела огонь. Осветили цель и сбросили две бомбы. В этот момент немцы включили прожекторы. Огонь стал еще более интенсивным. Рукавицына начала стремительно уходить из опасной зоны. Новый заход сделали с противоположной стороны.

К Аджимушкаю подошли с выключенным мотором, на планировании. Когда самолет был уже на боевом курсе, снова включились прожекторы и усилился огонь. В машине появились пробоины. Однако летчица ни на градус не отклонилась от заданного курса. Прицелившись, Розова сбросила остальные бомбы. Рукавицына резко перешла на снижение и, маневрируя по курсу, вырвалась из огненной западни. На небольшой высоте Тоня сбросила листовки, и самолет повернул в сторону своего аэродрома.

В одну из октябрьских ночей 1944 года, когда мы базировались уже в Польше, экипаж Рукавицыной — Розовой вылетел на задание. Бомбили фашистов в Макове. Он был сильно укреплен. Вокруг него гитлеровцы организовали мощную противовоздушную оборону. Экипаж подходил к северо-западной окраине города. Цель оказалась закрытой предутренней дымкой. Ориентироваться было трудно.

Штурман сбросила сначала одну, затем вторую осветительную бомбу. Огонь с земли сразу усилился. Маневрируя по курсу и высоте, Рукавицына вывела машину из опасной зоны.

Зашли снова, но уже с противоположной стороны. Однако и здесь неудача — сплошная стена огня. Пошли на третий заход. Штурман навела машину точно на цель и сбросила бомбы. Раздались взрывы. Заполыхали пожары. И тут же самолет схватили лучи прожекторов. Прямо по линии лучей в направлении их машины показались разноцветные пунктиры трассирующих снарядов. Розова передала летчице, чтобы отвернула вправо, но и там оказалось не лучше. Штурман, собрав всю свою волю, давала команды на маневрирование, и наконец летчице удалось вывести машину из зоны огня.

Самолет вернулся на базу. Техник Галя Пилипенко, осмотрев его, заявила, что больше на нем летать пока нельзя; правая плоскость и фюзеляж пробиты в нескольких местах, поврежден и мотор...

Розова стала отличным штурманом. В полетах всякое бывало. Обстановка менялась быстро. Нужно было принимать решение буквально за несколько секунд. Иначе — гибель, срыв боевого задания.

Кажется, простое дело сбросить САБ. Но для этого нужно быстро выдернуть чеку, с помощью которой зажигается бомба, и немедленно выбросить бомбу за борт. Сделать это надо не раньше чем самолет окажется над целью. А что если чеку заест или стерженек вытащится только наполовину? За тонкую, как струна, проволочку без чеки не вытянешь стерженька. Тут промедление смерти подобно.

А ведь такое бывало и у Тони Розовой. Попробовала она однажды вытянуть стерженек с помощью струны и до кости обрезала себе палец, схватила стерженек зубами, дернула — повредила десны, но все-таки сумела вытянуть его. С полным ртом крови, превозмогая боль, Розова осветила цель, сбросила бомбы и листовки, подала команды на маневрирование. Что это, подвиг? Нет, обычная работа штурмана.

В окрестностях Берлина полк отпраздновал долгожданную победу над гитлеровской Германией. Неразлучные подруги строили планы мирной жизни. Тоня Розова звала свою летчицу на Украину. Маша с охотой приняла приглашение. А пока собиралась ехать в Москву лечиться: положение с печенью оказалось серьезнее, чем все мы предполагали. Долго боролись московские врачи за жизнь девушки, но болезнь была слишком запущена. В 1947 году Мария Рукавицына умерла в Москве.

А Тоня Розова вернулась на Украину и вышла замуж за Ивана Ефимовича Шашкина, тоже, как и сама она, бывшего фронтовика. У них растут две девочки — Светлана и Наташа.

Антонина Савельевна Шашкина преподает ныне в 37-й школе Днепропетровска. За успехи в педагогической деятельности она награждена орденом Трудового Красного Знамени.

Давно окончилась война, но воспоминания о ней и сейчас будорожат душу бывших фронтовиков. Для Тони эти воспоминания очень горьки. Ведь она потеряла на войне четырех братьев и многих подруг, которые по законам фронтового товарищества были ей ближе, чем сестры.

От Кавказа до Берлина

Осенью 1942 года наш полк вел бои с большим напряжением сил. Все, от командира полка до техника и «вооруженца», старались не потерять впустую ни минуты. Это были «ночи максимум». В любую погоду, при любых метеоусловиях экипажи стремились сделать как можно больше боевых вылетов.

—  «Вооруженцы», бомбы! — то и дело раздавалось на летном поле. Точными, быстрыми движениями девушки-»вооруженцы» без суеты, без шума в три минуты снаряжали машины. Едва только очередной самолет подруливал на заправочную полосу, как девушки подбегали к нему и молниеносно подвешивали бомбы, техники заправляли самолет горючим, и экипаж снова уходил в темное кавказское небо.

Летчица Зоя Парфенова и штурман Дуся Пасько, видя старания девушек-»вооруженцев», проявлявших буквально чудеса выносливости и расторопности, решили не подгонять их. После посадки они молча сидели в своих кабинах, уверенные в том, что «вооруженцы», техники, электрики, прибористы и без понуканий быстро сделают все, что надо. Действительно, девушки, ценя такое отношение, заправляли машину Парфеновой — Пасько быстрее обычного, и часто этот экипаж делал за ночь на один-два вылета больше других.

Мы скоро стали следовать их примеру. От этого выиграл весь полк. Люди перестали нервировать друг друга, работа пошла спокойнее, быстрее. За ночь экипажи делали по восьми и более вылетов.

Зоя Парфенова, высокая, стройная девушка с серо-зелеными «русалочьими» глазами, длинными белокурыми волосами, густыми и мягкими, как лен, пользовалась всеобщей любовью в полку. Она имела удивительно общительный характер и высоко развитое чувство товарищества. Кстати, Зоя была единственной девушкой в полку, которая в течение всей войны не расставалась со своими чудесными косами.

Зоя рано лишилась отца (ей был всего один год, когда он умер). Поднимать пятерых ребятишек матери пришлось одной. Она с ранних лет приучила их к самостоятельности.

Сначала Зоя хотела быть медицинской сестрой и даже ходила в школу медсестер. Но потом до Алатыря, где тогда жила семья, донеслась весть о подвигах советских летчиков, спасших челюскинцев. Стали известны также имена Валерия Чкалова и Михаила Громова, Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой. Зоя зачитывалась рассказами о перелете первых женщин — Героев Советского Союза, интересовалась их биографиями, собирала портреты.

Однажды, возвращаясь с занятий, она встретила своего товарища, который сообщил, что в городе открывается аэроклуб и уже ведется запись желающих обучаться летному делу. Это определило судьбу Зои. Она твердо решила стать летчицей. И стала ею.

В сентябре 1942 года наш полк вел напряженные бои на Кавказе, в районе Моздока. Здесь противник сосредоточил много различной техники и оборудовал несколько переправ через Терек. Каждую ночь мы по нескольку раз вылетали на боевое задание. В те дни Зоя была награждена первым орденом — Боевого Красного Знамени. Вот некоторые выдержки из ее личного дела:

«В ночь на 18 октября 1942 года старшина Парфенова уничтожила подразделение противника на переправе в пункте Хамидия. В результате точных бомбовых ударов произошел сильный взрыв. Подтверждает экипаж С. Амосовой и экипаж Н. Поповой».

«В ночь на 11 апреля 1943 года успешно произвела бомбометание по укреплению противника в пункте Крымская. При подходе к цели самолет Парфеновой был схвачен прожекторами и обстрелян зенитками. Несмотря на сильную ПВО, достигла цели, сделала несколько заходов, точно сбросила бомбы. Подтверждают экипажи И. Себровой, Н. Меклин».

После награждения Парфеновой вторым орденом комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич от имени однополчан и партийной организации полка писала матери Зои в Алатырь:

«Дорогая Марфа Ульяновна! Поздравляем Вас с наградой Вашей дочери Зоечки: она заслужила второй орден. Теперь у Зои орден Красного Знамени и орден Красной Звезды. Не думайте, что Зоя огрубела на войне. Она такая же скромная и нежная, как и прежде. Что в ней изменилось? Только то, что война против смертельного врага нашей страны заставила ее проявить со всей силой свою любовь к Родине. Именно эта любовь сделала Вашу дочь бесстрашной летчицей. Если бы знали фашисты, что их обращает в страх такая прелестная молодая девушка...»

В конце января 1945 года наши войска подошли к границам Восточной Пруссии. Активную помощь наземным частям оказывала дневная и ночная авиация. Погода в то время стояла отвратительная: низкая облачность и туман. Но, несмотря ни на что, наши экипажи наносили бомбовые удары по врагу.

В это время из штаба воздушной армии пришло распоряжение представить список летчиц, желающих летать на задания днем. Задумалась наш командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская. Посылать людей на фанерной, беззащитной машине на выполнение ответственных заданий днем — дело нешуточное. Бершанская решила отобрать добровольцев. Желающих оказалось немало. Одной из первых вызвалась летать днем заместитель командира эскадрильи Зоя Парфенова.

Потребность в дневных полетах вызывалась тем, что оттепель и мокрый снег с дождем сделали фронтовые дороги непроезжими. Между тем наши части, продвинувшись вперед, оказались в трудном положении: к ним нельзя было подвезти снаряды, продовольствие, резервы. Гитлеровцы же, воспользовавшись этим, решили на одном из участков перейти в контрнаступление.

29 января 1945 года полк получил боевое задание: перебросить боеприпасы наземным войскам в пункт Кресин. Посадка там предполагалась на очень ограниченной площадке. Погода была «хоть плачь»; облачность 10 баллов, сильный снегопад, видимость очень плохая, земля еле просматривалась.

Первой на это задание вылетела Зоя Парфенова. Задача оказалась не из легких; линия фронта в этом районе была неясной, можно было внезапно оказаться над фашистами.

Пролетая над местностью близ предполагаемой линии фронта, Зоя обнаружила скопление войск. Непрекращавшийся снег залепил козырек кабины. Ориентироваться стало еще труднее. А Зоя летела одна, без штурмана.

Показался населенный пункт. Зоя стала снижаться. На земле двигались танки, пехота. Летчица внимательно оглядывала местность, отыскивая площадку для посадки. И вдруг, к своему ужасу, заметила на танках черные кресты. Фашисты! Сомнений быть не могло. «Вот бы сюда бомб, да побольше!» — мелькнула мысль. Но под плоскостями самолета и в задней кабине — только ящики с боеприпасами. Зоя резко развернула машину и повела ее на восток. Но тут и гитлеровцы увидели красные звезды на крыльях самолета. Пулеметные очереди полоснули по плоскостям, по фюзеляжу, вокруг машины стали рваться снаряды. Зоя почувствовала, как что-то обожгло правое бедро. «Неужели ранена? — подумала она. — Надо скорее уходить!» Она снизилась насколько возможно, почти прижалась к земле и скрылась за лесом. Кажется, опасность миновала. Впереди показались люди. Они заметили самолет, приветливо замахали. Обстрела не последовало. Ну конечно, это наши пехотинцы! Преодолевая сильную боль и слабость от потери крови, Зоя сумела благополучно посадить машину на маленькой площадке чуть в стороне от артиллерийской батареи. Самолет окружили бойцы и командиры. Летчицу подхватили на руки, стали благодарить за боеприпасы и не сразу заметили, что она ранена. Вызванные медики тут же, у самолета, сделали ей перевязку.

— Где это вас так изрешетили? — покачал головой командир батальона, глядя на пробитые в нескольких местах фюзеляж и плоскости.

Зоя сообщила комбату, что обнаружила скопление гитлеровцев, и показала на карте расположение их батарей.

После того как самолет разгрузили, она повела его на свой аэродром. Обратный полет был тоже нелегким; израненная машина плохо слушалась ослабевших рук летчицы.

Собравшиеся на аэродроме подруги с тревогой смотрели на быстро приближавшийся самолет. Все понимали, с ним творится что-то неладное: не тот был почерк у Парфеновой. Однако Зое удалось блестяще посадить машину. Она зарулила к командному пункту, выключила мотор, но самостоятельно выбраться из кабины уже не смогла — потеряла сознание.

Зою бережно вынесли на руках и осторожно уложили в подоспевшую санитарную машину. В пути она очнулась, увидела возле себя подруг, командира полка, поняла, что находится среди своих, и счастливо улыбнулась.

Раненую летчицу увезли во фронтовой госпиталь. Мы часто навещали ее. Здоровый организм, хороший уход и заботы подруг помогли ей быстро поправиться. Вскоре она снова вернулась в полк.

День Победы Зоя Парфенова отмечала вместе со всеми летчицами полка под Берлином. А потом пришел приказ вылететь на своих самолетах в Москву для участия в первом послевоенном воздушном параде. Во время подготовки к параду мне довелось еще больше сблизиться с Зоей. В свободные вечера мы вместе ходили в театр или кино, иногда и днем выкраивали время для посещения музеев, выставок.

В Москве мы узнали, что гвардии старшему лейтенанту Зое Ивановне Парфеновой указом Президиума Верховного Совета СССР от 18 августа 1945 года присвоено звание Героя Советского Союза.

После воздушного парада полк снова вернулся в Германию. Там Зоя и познакомилась с отважным летчиком Михаилом Акимовым. Вскоре они поженились.

Мой муж служил в одном полку с Акимовым, и наши семьи были очень дружны. Мы часто навещали друг друга, а когда у меня родилась дочка, Зоя помогала мне вести несложное домашнее хозяйство. Ее участие в моей судьбе еще больше скрепило нашу дружбу.

Уже много лет Зоя Парфенова живет в Рязани. Но дружим мы, как и прежде. Нас сближают общие интересы — обе мы с удовольствием занимаемся патриотическим воспитанием подрастающего поколения. Большая дружба связывает Зою Ивановну с пионерами города. Она частый гость в их дворце.

Проходят годы, но ветераны по-прежнему в строю. Среди них и моя дорогая подруга Зоя Парфенова.

Воскресшая из мертвых

«В парторганизацию полка.

Отправляясь в первый боевой вылет, прошу принять меня в ряды славной Коммунистической партии. Если не вернусь, то считайте меня коммунисткой.

Е. Доспанова.»

Она хотела идти в бой коммунистом...

Прошло несколько минут, и экипаж Пискаревой — Доспановой приблизился к линии фронта. Ночью с высоты очень хорошо видны вспышки выстрелов, длинные траектории пуль. По их направлению можно было определить, кто ведет огонь — свои или фашисты.

Передний край девушки пересекли удачно. По-видимому, фашисты не заметили маленький самолет. Занятую врагом территорию окутывала тьма; гитлеровцы тщательно маскировали свои объекты. Только по отдельным, еле заметным пятнам угадывались ориентиры. По ним штурман Катя Доспанова сверяла курс самолета.

Экипаж точно шел на заданную цель, в район реки Миус, где, по данным разведки, противник сосредоточил много различной техники.

— Внимание! Подходим к цели!

Секунда, другая, третья...

И вдруг — шквал огня. Немцы заметили самолет. Над кабиной защелкали разрывы. Однако машина упрямо пробивалась к цели. Еще мгновение — и Доспанова сбросила бомбы.

— Получайте!..

Летчица сделала разворот и со снижением ушла от зенитного огня. Несмотря на дым, штурман увидела, что бомбы попали в скопление вражеской техники. Она почувствовала огромное удовлетворение и только тогда поняла, что сумела победить страх.

Трудным был ее путь в наш полк. Трудным и в чем-то обычным...

В одной из средних школ Уральска в девятом классе училась тоненькая девочка Хифаз. Мечтала о небе. Тогда же поступила в аэроклуб.

Через два года у нее в руках был аттестат зрелости и свидетельство о присвоении звания пилота. В Военно-воздушную академию имени Жуковского девушек не принимали. Куда пойти учиться?

В родительском доме в Джаныбеке Хифаз проводила каникулы. Здесь познакомилась с молодым врачом Марией Степановной Поповой.

— Нет большего счастья, — говорила Мария Степановна, чем помогать людям, облегчать их страдания...

Хифаз подала заявление в Первый государственный медицинский институт в Москве. Аттестат отличницы освободил ее от вступительных экзаменов. И вот она — студентка, будущий врач.

Слушая лекции, занимаясь в лабораториях и читальных залах, девушка выкраивала время, чтобы посещать музеи и театры. Но все изменила война.

Услышав переданное по радио правительственное сообщение, Хифаз пошла в райком комсомола, стала просить отправить ее на фронт, а попала на первых порах на строительство очередной линии метрополитена, которое во время войны приобрело оборонный характер. Работа оказалась очень тяжелой. В непривычных условиях, под землей, по колено в жидкой грязи приходилось бурить грунт, крепить шахты, вывозить тачки с землей. Но работа на строительстве метрополитена продолжалась недолго. Молодежь послали на строительство оборонительных сооружений. Так прошло лето 1941 года.

К началу учебного года студентов медицинского института отозвали на учебу. Однако Хифаз не находила себе места. Ее мучила одна неотступная мысль: «Я пилот запаса и обязана быть на фронте».

Рапорт, второй, третий. Настойчивым помогает судьба: Доспанову зачислили в штурманскую группу женской авиационной части, которую формировала Герой Советского Союза Марина Раскова. Здесь ее стали называть не Хифаз, а Катей.

С самого начала Доспановой посчастливилось летать с опытной летчицей Полиной Белкиной. У них выработалась своя тактика. Особенно удачно девушки подходили к целям с приглушенным мотором, чтобы противник по звуку не мог обнаружить самолет, В каждом вылете им .удавалось еще и пополнять разведданные; Катя регулярно засекала на карте места, где они обнаруживали зенитные батареи или прожекторные установки врага. Мастерство ее быстро росло.

Мы привыкли к ночным полетам и чувствовали себя ночью в воздухе так же уверенно, как днем. Ориентиров было множество: луч прожектора, видимый издали огонек, озеро, река или лиман, расположение звезд на темном небе. Достаточно было заметить и запомнить один из них, чтобы по нему уточнять курс. Особенно важно было помнить ориентиры при возвращении на свой аэродром. В процессе выполнения боевого задания нередко приходилось значительно отклоняться от установленного направления. Вот тут-то и помогали знакомые ориентиры быстро взять правильный обратный курс, а пройдя линию фронта, найти свой аэродром. Доспанова всегда делала это безошибочно.

Однажды ночью экипаж Белкиной — Доспановой вылетел бомбить укрепленную линию противника в районе Моздока. Доспанова приготовила САБы, но выбрасывать их не пришлось: на земле зажглись десятки прожекторов. Как быть? Идти намеченным курсом — это почти верная гибель. Маневрировать, искать другие пути подхода к цели — потеряешь много времени.

И вдруг совсем неожиданно пришла помощь. Над их самолетом вспыхнул ослепительный свет. Это кто-то летевший выше сбросил САБы. Внимание противника рассеялось. Лучи прожекторов стали беспорядочно шарить по небу. Воспользовавшись замешательством немцев, экипаж Белкиной — Доспановой точно сбросил бомбы на вражеский объект.

Потом выяснилось: тот же объект одновременно бомбили скоростные бомбардировщики. Они-то и выручили наш экипаж, приняв на себя заградительный огонь.

Тяжелые бои шли на Кавказе осенью 1942 года. Незаметно наступила глубокая осень. Снегу еще не было, но почти ежедневно выпадали обильные дожди, с гор наплывали туманы, небо закрывала сплошная облачность.

В эти дни нам приходилось приземляться на очень маленьком «аэродроме подскока» вблизи линии фронта. Ориентиром для взлета служил большой стог сена на самой границе площадки.

Катя Доспанова с Полиной Белкиной спокойно готовились к очередному рейсу. «Вооруженцы» подвесили бомбы под плоскости самолета, летчица запустила мотор, экипажу дали старт для взлета. Машина начала разбег, но вдруг девушек сильно тряхнуло. Катя потеряла сознание.

А произошло вот что: на взлете сдал мотор, самолет врезался в стог сена. Штурман Доспанова ударилась лицом о приборную доску. Она получила сотрясение мозга и растяжение голеностопных суставов. Счастье, что бомбы не сработали при ударе.

Катю отправили в полевой госпиталь, а Полину оставили в расположении части под наблюдением полкового врача Ольги Жуковской.

В госпитале Доспановой пришлось пролежать больше месяца. Выписавшись, она ходила, опираясь на палочку. Но уже вскоре начала тренироваться под наблюдением врача. И упорство снова победило. Катю допустили к полетам.

К тому времени в полк прибыло новое пополнение. В эскадрильях произошли перемещения. Катя Доспанова стала летать с молодой летчицей Юлей Пашковой. Двадцатилетняя комсомолка Пашкова очень скоро отлично освоила технику пилотирования. Со своим штурманом Катей Доспановой она безукоризненно выполняла самые трудные задания.

Весенним вечером их экипаж вылетел бомбить фашистский штаб в станице Славянской. Перед станицей набрали высоту и стали заходить на заданный квадрат. И тут Катя в переговорный аппарат услышала всхлипывания. Летчица плакала. Никогда раньше с ней не было такого.

— Что случилось? — испуганно спросила Катя.

— Это моя родная станица. Здесь живут родители, родственники.

Катя стала успокаивать подругу, пообещала точно сбросить бомбы.

Выполнив задание, девушки сделали еще несколько кругов, стараясь разглядеть, не задело ли домик родных Юли, но рассмотреть что-либо им не удалось.

Позже, после освобождения станицы Славянской, когда полк базировался на берегу Азовского моря, Катя наведалась к близким Пашковой. Все были здоровы, домик нисколько не пострадал. Только Юли уже не было с нами...

Это случилось весной 1943 года. Войска нашего фронта получили задачу — полностью освободить Кубань и Таманский полуостров. Враг отчаянно сопротивлялся. Он хорошо организовал систему ПВО, к тому же наш аэродром оказался в сфере действия фашистской авиации.

Мы соблюдали максимальную осторожность. На посадку, например, шли, ориентируясь по тщательно замаскированным наземным световым сигналам. Снижается самолет, а кругом тьма кромешная, земли не видно. Приближение ее угадывалось лишь по ощущению сырости и запаху чернозема. Еле приметные по курсу посадочные огни можно было отличить только вблизи. Не зажигали мы и бортовых огней, чтобы не демаскировать себя и аэродром. Словом, опасность была всюду — над тобой, под тобой, впереди, сзади. Она сжимала тебя тисками, угнетала и давила. Приземлившись, мы не сразу приходили в себя. А через несколько минут новый вылет (в ту пору их бывало по шесть-восемь за ночь). И опять грохот разрывов, свистопляска орудийного огня и прожекторного света.

В одну из таких ночей, которые мы называли «ночами-максимум», экипаж Пашковой — Доспановой возвращался с боевого задания. По расчетам штурмана выходило, что линия фронта уже позади и самолет находится на подступах к аэродрому. Действительно девушки вскоре увидели лучи приводного маяка и тусклые огоньки посадочных сигналов. Больше Катя уже ничего не помнила. Она очнулась среди обломков самолета и стала звать подругу. Слабеющим голосом Юля ответила, что ни встать, ни пошевелиться не в состоянии. Подруги решили выстрелить в воздух — позвать на помощь, а в случае, если появятся враги, — застрелиться. Катя попыталась достать свой пистолет, но от резкого движения снова потеряла сознание. Утром мы узнали страшную новость. При заходе на посадку в воздухе столкнулись два самолета. Погибли командир эскадрильи Полина Макагон, штурман эскадрильи Лида Свистунова и летчица Юля Пашкова. Из всей четверки выжила только Катя Доспанова. Спасла ее привычка не пристегиваться ремнями к сиденью. За это она не раз получала замечания от старших командиров и все же делала по-своему. Так было и на этот раз. Катя в полете отстегнула ремни и, когда самолет ударился о землю, ее выбросило из штурманской кабины. У девушки оказались раздробленными бедренные кости обеих ног.

Пока Доспанова находилась в тяжелом состоянии, ей говорили, что Юля ранена легко и оставлена в медсанбате. Но пришло время сказать правду. Очень тяжело переживала Катя известие о гибели любимой подруги.

...Жизнь в госпитале протекала однообразно. Кости срастались медленно и к тому же неправильно. Несколько раз их ломали и вновь накладывали гипс. Изредка прилетали подруги, привозили письма, рассказывали новости. Это были радостные минуты.

Глубокой осенью Катя вернулась в полк. Костыли к тому времени она уже сменила на палочку. Все считали ее воскресшей из мертвых.

Как только Катя стала ходить без помощи палки, она изъявила желание летать на боевые задания и получила разрешение. В первое время с большим трудом забиралась девушка в кабину. Дежурные штабные командиры принимали от нее доклады о выполнении боевых заданий прямо у самолета. Но так было только в первое время...

В период боев за освобождение Крыма, в которых участвовал наш полк, летчицам и штурманам пришлось привыкать к полетам над морем.

Всему летному составу были выданы плавательные куртки на случай, если придется сделать посадку на воду. Эти куртки мы надевали поверх комбинезонов.

В родной Казахстан Хифаз Доспанова вернулась только после победы. Обращаясь к своим землякам на митинге в Алма-Ате, она говорила:

«Мы прошли сквозь огонь войны, мы видели смерть, ужасы, страшное людское горе. Мы видели слезы и кровь. Видели, как дети, юноши, девушки, угнанные в неметчину в начале войны, возвращались оттуда почти стариками. Мы никогда не забудем суровые годы испытаний, которые выпали на долю нашего народа, и не позволим прошлому повториться!»

Хорошие слова сказала моя подруга. Она имела полное право произнести их.

Пропавшие без вести

В сентябре 1942 года в горах Кавказа ни на минуту не смолкал гул орудий. Наш женский авиационный полк базировался в то время в районе Сунженского хребта. Оттуда мы наносили массированные удары по живой силе и технике врага в районах Моздока, Кизляра, Прохладной.

Трудные это были дни. У нас появилось много раненых. Из строя выбывали летчики и штурманы. Нужно было срочно готовить новые кадры.

Часть опытных «вооруженцев» стали учиться на механиков и штурманов, а несколько механиков, отлично знавших материальную часть самолета и мотора, овладевали летным делом.

Тогда и дали технику звена Зине Радиной на обучение «вооруженца» Тамару Фролову, высокую стройную блондинку с голубыми глазами, строгими чертами лица.

Тамара быстро сдала зачеты на авиамеханика, начала интересоваться техникой самолетовождения и штурманской службой. За ней закрепили машину.

В ту пору фронтовая газета писала; «...Прекрасно работает механик младший сержант Фролова. Днем и ночью ее можно видеть у самолета. Машина, обслуживаемая ею, всегда в боевой готовности. Не было случая, чтобы по ее вине отказала матчасть. А это лучшая оценка работы Т. Фроловой».

В 1940 году она на «отлично» окончила в Саратове десятилетку и поступила в Московский авиационный институт имени Орджоникидзе. Хотела стать инженером-самолетостроителем.

Война все изменила. 23 июня 1941 года Тамара писала родителям в Саратов: «...Дорогие! Прежде всего сообщаю, что после нападения немцев на нашу страну Москву объявили на военном положении. Многие комсомольцы мобилизованы. 23 июня мы разносили повестки. Я вернулась в 12 часов ночи. Светомаскировка. Город во тьме»

Сегодня сдавала основы марксизма-ленинизма. Сдала на «отлично», так что пока у меня все идет нормально. Осталось сдать физику, стипендия наверняка будет...»

Это было еще вполне «мирное» письмо. А осенью того же года Тамара добровольно уходит на фронт. Ее зачисляют в женскую авиационную часть «вооружением»,

19 декабря 1942 года она писала братишке: «...Я работаю по-старому, надеемся, что вот-вот двинемся вперед. Сейчас живем в одной деревушке. Здесь тепло, только очень много грязи. Снег лежит лишь на вершинах гор. Бывают дни, когда солнце греет, как весной, и тогда мы ходим без шинелей. Работа идет своим чередом: каждый день наши экипажи «дают жизни» фрицам... Поздравляю с Новым годом. В 1943 году я обязательно буду дома, и заживем мы, как прежде, счастливой, свободной жизнью...»

Тамара сдружилась с Зиной Радиной. У девушек были хорошие голоса, обе любили петь и частенько по нашей просьбе исполняли дуэт Ромео и Джульетты, русские песни.

В январе 1943 года наши войска, сломив сопротивление фашистов, освободили Благодарное, Петровское, Спицевское и некоторые другие населенные пункты. Бои переместились на запад, к Ставрополю.

Тогда и обратилась Фролова к командиру полка с просьбой разрешить ей, без отрыва от основной боевой работы, заниматься в штурманской группе.

...Первые боевые вылеты Тамара выполнила с Зоей Парфеновой и Ниной Худяковой. В те дни бои уже шли под Краснодаром.

К маю 1943 года на счету у штурмана Фроловой были уже сто боевых вылетов, взорванные склады боеприпасов, уничтоженные цистерны с горючим, разрушенные укрепления, разбитые эшелоны. Десятки вылетов совершила она в районе станицы Крымской на Кубани и на «Голубой линии». Нередко смотрела смерти в лицо, возмужала, повзрослела.

...В одну из темных майских ночей 1943 года Тамара вылетела на боевое задание вместе с Полиной Белкиной. На обратном пути у них внезапно заглох мотор.

Летчица, сколько может, планирует, стремясь дотянуть до своего аэродрома. Тома решает ракетой осветить местность, чтобы помочь Полине посадить самолет. Мгновения кажутся бесконечными. Где же земля?

Холодные капли пота выступили на лице. Тамара инстинктивно втянула голову в плечи, стиснула зубы, схватилась руками за борт кабины... Сильный толчок. Самолет вздрогнул, девушек тряхнуло. Машина сделала небольшой пробег и замерла на месте.

Подруги выбрались на землю, достали оружие. По расчетам Тамары выходило, что они приземлились километрах в двадцати от передовой.

Едва начало светать, штурман стала искать повреждения. Оказалось, вышел из строя один из цилиндров, в самолете было несколько пробоин. Спасло их буквально чудо, а точнее — мастерство летчицы.

Вскоре к месту вынужденной посадки подъехали наши бойцы. Они помогли замаскировать самолет. Девушек накормили, сообщили о них в полк, и оттуда выслали ремонтную команду.

Летчица и штурман работали вместе с техниками. К вечеру машина была готова к полету...

Так проходили дни. И трудно было установить, где кончался подвиг и начиналась просто служба.

Тамаре уже было присвоено первое офицерское звание — младший лейтенант. Не раз ставили ее в пример другим молодым штурманам, только начинавшим свой путь. А домой она по-прежнему сообщала о себе сдержанными, скупыми строками.

«У меня все по-старому. Сейчас у меня уже 120 боевых вылетов. Очень скучаю по дому. Как вы себя чувствуете? Пишите мне обо всем подробно. У многих наших девушек матери находятся на оккупированной территории, отцы погибли на войне, а я считаюсь счастливой: у меня и мама и папа живы и здоровы, у меня есть родной дом, куда я непременно вернусь после победы».

18 июля 1943 года Тамара с Полиной вылетели на задание. Это был 130-й и... последний боевой вылет.

Никаких сведений о том, что произошло с машиной, полк не получил, и это было хуже всего.

В общежитии появились две осиротевшие койки. Тягостно было на них смотреть.

В те дни Нина Ульяненко писала младшему брату Тамары: «...Теперь неизвестно, где они и что с ними. Есть предположение, что их подбили над цепью, так как она была сильно укреплена. Последнее время мы с Томочкой были все время вместе. Замечательная она девушка. Все мы их ждем, всякие бывают случаи, Евгений! Я не стала писать сразу маме, а написала тебе. Для мамы будет слишком большой удар, да и для тебя тоже — потерять такую замечательную сестренку. Надеюсь на твою выдержку и молодость. За таких людей мстят, мстят беспощадно. Мы все поклялись отомстить за наших родных подруг. Не надо плакать — война не бывает без жертв...»

Тамару и Полину мы ждали до сентября. Но их не было, как не было и никаких сведений о них.

Начальник штаба полка Ирина Ракобольская послала письмо на имя секретаря Саратовского горкома партии. В нем она рассказала о случившемся и просила поддержать семью Т. И. Фроловой.

Родителям Тамары Ивану Ивановичу и Татьяне Алексеевне Фроловым от нашего имени написала заместитель командира эскадрильи Нина Худякова; «...Мы ждем их ежедневно. Может быть, они приземлилсь на вражеской территории и не могут еще сообщить о себе. Такие случаи бывали. С Томочкой мне пришлось выполнять ее первые боевые полеты. Я ее учила как молодого штурмана. Она очень быстро освоила это сложное дело, бесстрашно вела себя над целью, укрепленной проклятыми фрицами. Она подавала спокойные команды: «Нет, Нина, еще рано бомбить. Вижу на дороге фары машины. Вот туда и стукнем». И как она безгранично радовалась, когда ее бомбы точно ложились в цель. На последнее боевое задание Тамара улетела со своим любимым летчиком Полиной Белкиной. Я тогда руководила на земле полетами, встала к ним на плоскость самолета и дала наказ: «Смотрите лучше, внимательней будьте над целью. Она сильно укреплена».

Потянулись минуты ожидания. Вернулись экипажи, вылетевшие после них, а Полины и Тамары не было. Нет их и сейчас.

Вы не плачьте. Плакать не надо. Ваша Тамара — достойная дочь советского народа. Она честно защищала свою Родину. Мы все жестоко мстим фашистам за своих подруг. А вы, дорогие, крепитесь. Гордитесь своей героиней-дочерью. Она не посрамила чести вашей семьи...»

Только через 18 лет нам стало известно, что произошло с Полиной Белкиной и Тамарой Фроловой.

Передо мной письмо из Красноармейска от Петра Степановича Карнауха, который оказался очевидцем их гибели. Вот что он сообщил:

«...В районе между станцией Греческая и хутором Ново-Греческий на «Голубой линии» 18 июля 1943 года появился наш самолет У-2. Он летел на выполнение боевого задания по направлению к городу Анапе, где было большое скопление живой силы и техники противника. Через некоторое время со стороны Анапы в небе появились два самолета: тот же У-2 и немецкий тяжелый бомбардировщик. В воздухе завязалась перестрелка. К тому же оба самолета одновременно попали под зенитный огонь с земли. Вскоре бомбардировщик задымил и упал примерно в полутора километрах севернее станции Греческой. Наш У-2 сделал несколько кругов и начал быстро снижаться. Местность там лесистая и гористая. Видимо, самолет был подбит и хотел спланировать на небольшую поляну. При посадке он зацепился за дикорастущую грушу и загорелся. Это произошло в нескольких метрах от блиндажа, в котором размещалось фашистское начальство, руководившее работами военнопленных по ремонту дорог. Среди военнопленных был и я.

На другой день, рано утром, немцы приказали военнопленным убрать сгоревший самолет подальше от их блиндажа. Каково же было их удивление, когда они увидели, что поверх мотора (нос самолета при падении врезался в землю) лежал обгоревший труп. Еще больше они изумились, когда установили, что этим самолетом управляла женщина. Было также установлено, что экипаж состоял из двух женщин. При падении самолета одна из них была сильно зажата в кабине и, будучи, очевидно, раненой или мертвой, там сгорела. Второй как-то удалось выбраться. Но она, по-видимому, услыхала крики немцев, не пожелала попасть живой в руки врагов и бросилась на горящий мотор. Это можно было заключить по тому, что она лежала поверх мотора с вытянутыми вперед руками, как бы обнимая его на прощание. При ней нашли присыпанную песком и поэтому частично уцелевшую планшетку, в которой оказались недогоревшие письма и некоторые документы. По ним выяснилось, что пилотировала самолет Полина Григорьевна Белкина...»

Сомнений быть не могло... Так через 18 лет стало известно, как погибли наши дорогие подруги Полина Белкина и Тамара Фролова. И хотя этих замечательных девушек давно уже нет с нами, память о них жива в сердцах тех, кто знал и любил их.

Всем смертям назло

В 1964 году Калининский камвольный комбинат посетил вождь кубинского народа Фидель Кастро. Среди встречавших его товарищей он заметил маленькую миловидную женщину с седеющими волосами, на груди которой сверкала Золотая Звезда Героя Советского Союза. Фидель Кастро, подойдя к ней, отдал по-военному честь и спросил:

— За что вы удостоены столь высокой награды? Женщина чуть-чуть покраснела, но, прямо глядя в глаза Фиделю, ответила:

— За участие в войне против немецко-фашистских захватчиков.

Фидель Кастро крепко пожал ей руку.

Это была Мария Смирнова, в прошлом командир эскадрильи женского авиаполка ночных бомбардировщиков.

Июнь 1941 года застал Машу на должности инструктора Калининского аэроклуба. Искусный летчик и превосходный педагог, она с первых дней войны рвалась на фронт. Только все оказалось не так просто: ее просьбы неизменно отклонялись.

В суровые и трудные дни осени 1941 года девушка узнала, что где-то формируется женская авиационная воинская часть. Тут уж и командование аэроклуба оказалось бессильным...

С первых дней пребывания в полку Маша Смирнова зарекомендовала себя очень собранным, серьезным летчиком. На учебных занятиях она стремилась добиваться предельной четкости в выполнении каждого упражнения. Девушка хотела научиться водить самолет в любых условиях, при любой погоде. Теорию самолетовождения она сдала на «отлично».

И вот приступили к ночным практическим полетам, при которых от летчика требуется точное выдерживание режима полета, а при сложных метеоусловиях — умение вести самолет только по приборам. И здесь Смирнова была одной из первых. Она училась точно выходить на цель и метко сбрасывать бомбы на учебном полигоне. По старой привычке инструктора Маша неизменно помогала другим, более молодым и менее опытным летчикам, прибывавшим в полк на пополнение.

Приказом командования Смирнова была назначена заместителем командира эскадрильи и в этой должности вместе с полком вылетела на фронт в район Ворошиловграда.

Здесь мы на первых порах продолжали учебные полеты во фронтовых условиях: знакомились с линией фронта, учились летать в лучах прожекторов, осваивали маневрирование; ходили по маршрутам в условиях непогоды, тумана, темных южных ночей.

Все мы были почти одногодками. Лишь немногим девушкам «перевалило» тогда за двадцать. Чуть старше нас была и Маша Смирнова. Еще в 1936 году она окончила педтехникум и получила направление на работу в село Палюжье Калининской области.

Как-то над Палюжьем пролетали самолеты. Тогда-то Маше и захотелось самой подняться в воздух. Любовь к школе, привязанность к детям — все уступило место новой мечте, новому горячему желанию. Когда же услышала о беспримерном перелете Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой на самолете «Родина», Маша твердо решила стать летчицей.

Июньской ночью 1942 года Мария Смирнова получила первое боевое задание. Штурманом с нею летела совсем молоденькая девушка Наташа Мекпин.

Ночь выдалась на редкость темная. Земные ориентиры — реки, дороги, населенные пункты, характерные складки местности — различались с трудом. Летели по приборам. По расчету времени и по показаниям приборов девушки вышли точно на цель в районе реки Миус. Внизу стояла пугающая тишина. «Уж не ошиблась ли я?» — подумала Наташа и попросила Смирнову сделать вираж.

Гитлеровцы молчали. Наташа еще раз проверила все данные и убедилась, что Маша точно выдержала курс. Зашли на цель, Наташа сбросила бомбы. Внизу возник пожар. Смирнова развернула самолет и повела его на свою территорию. Но тут беспорядочно заметались прожекторные лучи, открыли огонь зенитки противника. Однако было уже поздно. Самолет Смирновой — Меклин быстро удалялся от цели и скоро приземлился на своем аэродроме.

Через несколько дней парторганизация полка принимала Смирнову в свои ряды. Получая партийный билет, Маша сказала, что будет бить врага так, как бьют его коммунисты. И сдержала свое слово.

В дальнейшем она летала со штурманом Татьяной Сумароковой. Экипаж Смирновой — Сумароковой довольно быстро стал отличным, а летчица и штурман крепко подружились.

В ночь на 10 октября 1942 года Смирнова и Сумарокова вылетели к пункту Хомидия. Предстояло уничтожить вражескую переправу через Терек. Погода не сулила ничего хорошего. Небо закрывали тяжелые тучи, дул порывистый, холодный ветер. Над головой была сплошная облачность, под крылом смутно вырисовывался лес, за ним поблескивал Терек, а еще дальше тянулась железная дорога. Впереди сначала тускло, а затем все ярче стали мелькать огоньки орудийных выстрелов. Временами в небо взвивались ракеты. Это была линия фронта. Самолет пересек ее и пошел над территорией, занятой противником.

Вот показалась и Хомидия, а чуть правее — переправа. Штурман прицельно сбросила бомбы. Раздался сильный взрыв. Переправу удалось повредить,

Мария на планировании удачно вышла из-под огня зениток, а через некоторое время включила мотор. Вскоре она докладывала о выполнении задания, а в это время «вооруженцы» быстро подвесили новые бомбы. Самолет повторно ушел на ту же цель.

К рассвету, когда на востоке начала заниматься заря и на аэродром приземлилась последняя машина, командир полка Бершанская подвела боевые итоги. Экипаж Смирновой — Сумароковой совершил в ту ночь шесть боевых вылетов, повредил переправу и уничтожил пулеметную установку. От имени командования летчице и штурману была объявлена благодарность.

...В ночь на 16 декабря 1942 года экипаж Смирновой — Сумароковой бомбил железнодорожную станцию Екатериноградская. Над целью машину бросило с высоты 1200 метров сразу на 700. Летчики знают, что в подобных случаях спасают лишь привязные ремни. Иначе от резкого толчка можно вылететь из кабины. Но даже в этой сложной ситуации девушки сумели точно сбросить бомбы, вызвавшие семь сильных взрывов.

Случалось Марии быть и корректировщиком. Однажды, возвращаясь с задания, Смирнова и Сумарокова стали свидетелями артиллерийского обстрела укрепленной точки противника в районе Моздока. Приглядевшись, девушки заметили, что снаряды ложатся, не долетая до цели. Убрав газ, Мария стала снижаться. Когда самолет оказался над расположением советских артиллеристов, девушки хором стали кричать:

— Недолет четыреста метров! Бейте дальше!

Продолжая наблюдение, девушки увидели, что снаряды стали ложиться с перелетом. Они тут же сообщили об этом артиллеристам. Цель была накрыта. Наш полк получил благодарность от наземных войск...

Представляя Марию ко второй награде — ордену Красной Звезды, гвардии майор Бершанская в наградном листе писала: «Тов. Смирнова настойчива в поисках цели, метко производит бомбометание. Техника пилотирования отличная. Летает в сложных метеоусловиях как днем, так и ночью, над равнинной и гористой местностью. Выдержанный, дисциплинированный командир, требовательный к себе и подчиненным. За хорошую организацию в эскадрилье имеет шесть благодарностей...»

А вскоре Смирнову назначили командиром эскадрильи. Штурманом ее стала Дуся Пасько, умная, волевая девушка. Экипаж Смирновой — Пасько был признан у нас снайпером бомбовых ударов. Подчиненные глубоко уважали своего комэска и стремились подражать ей во всем.

В станице Маевской на Кубани полк отметил 500-й боевой вылет Марии. В связи с этим был выпущен специальный боевой листок, а парторг полка Мария Ивановна Рунт от имени однополчан отправила письмо матери летчицы, Надежде Петровне Смирновой.

«Сегодня мы чествуем Машеньку, — говорилось в нем, — как героиню, славную патриотку и преданную дочь нашей Родины.

Поздравляем и Вас — мать этой замечательной девушки, прекрасного командира, храброй летчицы, не знающей усталости, мужественно выполняющей в любую погоду боевые задания...

Маша — коммунист, гвардеец, награждена Советским правительством двумя орденами. Мы гордимся ею вместе с Вами... Спасибо, что Вы воспитали такую хорошую дочь, от всех нас спасибо.

Шлем Вам самые наилучшие пожелания, желаем скорой встречи с Машей. Ждите ее с победой».

25 октября 1943 года командиру эскадрильи Марии Смирновой вручили орден Александра Невского. Это была ее третья награда.

...Ночь на 7 декабря 1943 года. Тяжелыми хлопьями падает мокрый снег. Видимость скверная.

Смирнова и Пасько вылетели бомбить войска противника в район Керчи. Под самолетом показалось Черное море. Сквозь густую дымку с трудом угадывались крымские берега. Там все чаще вспыхивали зарницы взрывов. Шел ожесточенный бой.

Девушки понимали, как трудно будет прорваться к цели. Гитлеровцы сосредоточили вокруг Керчи несколько батарей зенитной артиллерии и много прожекторов.

Самолет Смирновой был встречен ураганным огнем. Осколки снарядов пробили фюзеляж, плоскости, центроплан. Но летчица ни на градус не отвернула с боевого курса. Дуся Пасько прицельно сбросила бомбы. Внизу возник пожар. Смирнова снизилась и с разворотом ушла в сторону Керченского пролива.

...14 февраля 1944 года Маша Смирнова и Дуся Пасько вылетали на задание семь раз. Несмотря на плотный заградительный огонь и низкую облачность, экипаж настойчиво пробивался к цели. Чтобы поразить ее, приходилось снижаться на 500 метров, а над проливом лететь на высоте 200 метров под нижней кромкой облаков. Море бушевало с невероятной силой. Казалось, волны вот-вот ударят по крылу машины. И даже в таких условиях девушки успешно выполняли задания.

7 мая Маша с Дусей первыми из полка вылетели бомбить гитлеровский аэродром на мысе Херсонес. Девушки решили подойти с планирования и над центром аэродрома появиться внезапно. Внизу мелькали огоньки. Это немецкие самолеты выруливали для взлета. С высоты 700 метров Дуся Пасько сбросила бомбы точно в центр скопления вражеских машин. Вспыхнул большой пожар. Вражеские зенитчики открыли огонь, включились прожекторы, но советский самолет ушел со снижением в сторону моря. В эту ночь Маша с Дусей совершили еще четыре боевых вылета на ту же цель. А через два дня крымская земля была полностью очищена от гитлеровцев, и полк перебазировался в Белоруссию.

26 августа 1944 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении Марии Васильевне Смирновой звания Героя Советского Союза. Одновременно это высокое звание было присвоено и ее штурману Евдокии Борисовне Пасько.

Свой 964-й боевой вылет Мария Смирнова выполнила 5 мая 1945 года. Ее самолет бомбил военный объект на острове Свинемюнде, в Балтийском море.

Девятьсот шестьдесят четыре вылета — это девятьсот шестьдесят четыре встречи со смертью и столько же побед в воздухе.

Сейчас Мария Васильевна живет в Калинине, работает на камвольном комбинате. У нее растут две дочери, которые гордятся своей матерью.

Если случится вам побывать в Калинине, зайдите на Калининский камвольный комбинат, пожмите руку Марии Васильевне Смирновой. Ведь ваша мирная жизнь, ваше счастье оплачены и ее ратным трудом.

Мастер своего дела

Она появилась в нашем полку весной 1944 года. Появилась необычно: знакомый летчик забросил ее к нам на недельку «погостить». Странным показалось это поначалу: кругом война, рвутся бомбы, девчата день и ночь летают, а тут — гости. Мы и встретили Аню настороженно, недоверчиво, хотя она сразу произвела на всех самое приятное впечатление. Светлоглазая, светловолосая, эта девушка словно притягивала к себе. Была в ней какая-то милая простота, застенчивость и веяло от нее мирным временем, домом. Тут же выяснилось, что в нашем полку у нее подружка — Тоня Калинкина, техник (она обслуживала самолет командира полка Е. Д. Бершанской).

От Тони мы и узнали, что Аня напросилась в гости не случайно. Она давно добивалась перевода в наш полк, да все не выходило, А теперь ей разрешили погостить у нас после тяжелой болезни.

К тому времени у нее был уже большой боевой опыт и награда — медаль «За боевые заслуги», которую она получила в 1943 году.

Тогда Аня Столбикова служила в 105-м гвардейском полку. Эта часть работала по связи с партизанами, а базировалась недалеко от нас. Летали они тоже на По-2. Аня хотя и была техником, но поднималась в воздух вместе с летчиком. В одном из полетов простудилась и заболела воспалением легких, пришлось лечь в медсанбат. Когда ее пришел навестить инженер полка и спросил, как она хотела бы отдохнуть после болезни, Аня рассказала о своей мечте. Так она и попала в гости в женский полк ночных бомбардировщиков.

Аня сразу полюбила наш полк, наших девчат, наши самолеты, даже наши землянки. Ей все у нас нравилось: и то, что живем единой семьей, и что землянки у нас украшены вышивками, и что девушки ходят подтянутые, в ладно подогнанных гимнастерках.

Потом уже, когда Аня перевелась к нам совсем, то четыре раза получала наряд вне очереди за неполадки в обмундировании. Девчата посмеивались над ней: «В своем полку ты одна была, мужчины тебя и в таком виде любили, а у нас так не выйдет». Это были, конечно, шутки, но наши летчицы, штурманы, техники, «вооруженцы» действительно выглядели молодцевато, сами все подгоняли на себя.

...Аня Столбикова оказалась не просто высококвалифицированным специалистом. К технике у нее был талант, а самолеты стали ее призванием, ее страстью.

И это казалось мне удивительным! Откуда бы? Родилась и выросла Аня в селе Ваправино, Горьковской области. В ту пору деревня была еще темной в буквальном смысле — ни света, ни радио. Может быть, увиденный в соседнем большом селе трактор внушил ей душевный трепет? Во всяком случае, еле дождавшись окончания семилетки, Аня буквально бросилась на строительство Горьковского автозавода. Там окончательно и приворожили ее машины — работала она в механосборочном цехе. В 1934 году решила поступить в авиашколу Гражданского воздушного флота на отделение техников. Такая школа находилась неподалеку, в Балашове. Занималась Аня с увлечением, с жадностью. Там подружились они с Тоней Калинкиной, которая, я думаю, сыграла не последнюю роль в переводе подружки в наш полк. После окончания школы Аню послали преподавать в Батайскую авиашколу. Было это в 1938 году. В ту пору по всей стране организовывались спецотряды Гражданского воздушного флота. В один из таких отрядов, приблизительно через год, и назначили Аню Столбикову. Отряд базировался недалеко от Горьковского автозавода и летал по всей Горьковской области. В самом начале войны спецотряд, в котором служила Аня, был мобилизован и отправлен в Москву, а оттуда почти сразу переведен на Калининский фронт.

На Калининском фронте Столбиковой довелось вывозить раненых прямо с передовой. Страшно было вначале. Фанерную, незащищенную машину могло снести даже взрывной волной, ведь садиться приходилось прямо на поле боя. Но ничего, привыкла.

С Калининского фронта отряд перебросили в Прибалтику. Как раз в это время Марина Раскова приступила к формированию женской авиачасти, и почти всех девушек отряда отправили в ее распоряжение. Уехали задушевные Анины подружки Тоня Калинкина, Валерия Булычева и другие. Девушка плакала, провожая их, но война есть война. Почти сразу после расформирования отряда Столбикову направили в 5-й гвардейский полк. Летали к партизанам, в тыл врага, возили оружие, продукты, почту. Теперь уже Аня чувствовала себя в воздухе уверенно, в главное — вдохновляла радость, с которой летчиков встречали партизаны. Эта радость заставляла забывать об усталости, о себе, об опасности. И все же в редкие минуты отдыха просыпалась тоска по дому, по подружкам... А тут еще узнала, что по соседству базируется женский авиаполк, и так потянуло к Тоне, к женскому коллективу!

Девчата пробовали отговорить Аню от перехода в наш полк. Им казалось, что у нас ей будет трудно с непривычки: живем мы в землянках, а частенько и просто под открытым небом, работаем день и ночь без устали, в полку ни одного мужчины, так что помощи ждать не от кого. А Аня, прямо скажу, в этом смысле была избалована. Но девушку ничто не пугало. И вскоре после своего визита она перевелась к нам на постоянную службу.

Все опасения оказались напрасными: Аня имела прекрасную подготовку, и техником она была замечательным. Я сама летала полгода на машине, которую готовила к полетам Аня, и ни разу она меня не подвела.

В самолет я садилась всегда со спокойной душой, знала, что все будет в порядке, а такая уверенность, как известно, играет в полете первостепенную роль!

В полку Аня сразу стала всеобщей любимицей. Всех нас подкупала ее готовность в любую минуту прийти на помощь. Трудно было даже представить, как она успевала не только следить за машинами своего звена, но и постоянно помогать другим. Если у кого случались какие-нибудь неполадки, Аня мгновенно оказывалась рядом, звать ее никогда не приходилось. И при всем том она еще находила время помогать старшему технику нашей эскадрильи Марии Щелкановой готовить новых техников. Мы просто поражались, откуда у нее, такой незаметной и тихой, столько сил и энергии, откуда такая готовность всю себя отдать другим. Это была какая-то очень глубокая убежденность в том, что так и должно быть, что ты призван служить людям, что товарищи неотделимы от тебя.

Вскоре мне пришлось расстаться с Аней, и я очень жалела об этом. Ее перевели обслуживать самолет командира полка Е. Д. Бершанской. Но девушка по-прежнему часто забегала в нашу эскадрилью: верным была другом.

За год службы в полку Анна Столбикова обслужила 800 боевых вылетов. За отличную боевую работу по подготовке матчасти была награждена орденом Красной Звезды. А в 1945 году мы принимали ее в ряды Коммунистической партии.

Я хорошо запомнила то собрание, взволнованное, радостное Анино лицо. Рекомендовали ее Герой Советского Союза командир эскадрильи Дина Никулина и старший техник Антонина Калинкина. Выступила и я. Все тогда радовались, что у нас будет еще один хороший коммунист.

Аня прошла с полком до Берлина. А после демобилизации осталась работать в Германии, в Северной группе советских войск. Там у нее родилась дочка. В 1946 году она вернулась на Родину.

Мы не виделись с Аней много лет — все как-то не получалось. Но я знала, что живет она по-прежнему в Горьком, растит дочку, окончила техникум советской торговли и работает в горьковском Горхлебторге. Я очень удивилась, узнав, что Аня оставила технику, любимые свои машины. После войны многие наши однополчане ушли из авиации, получили самые различные мирные профессии. Но Аня, с ее страстью к технике... Нет, я решительно не могла смириться с этим...

Мы увиделись на одной из наших традиционных встреч, Аня почти не изменилась, только стала немного солиднее. И руки у нее такие же, как были; маленькие, крепкие, сильные, умевшие так безукоризненно готовить технику к бою. Хотя теперь в них появилась какая-то мягкость. Теперь это были руки женщины, хозяйки, матери. И тогда я подумала; «Нет, Аня не изменила себе — все хорошо, все правильно. Она все та же...»

Старшина Анна

«...Мариночка! Ты спрашиваешь, как прошел у меня этот год. Совершенно необыкновенно и счастливо. Он словно бы вернул меня в юность. Летом, в июле, меня пригласили в Мурманск, на юбилей наши летчики, ты ведь помнишь, что моя самостоятельная авиационная жизнь началась в Заполярье. Провела там двенадцать дней и словно возродилась, так все живо вспомнилось, как будто было вчера. Встретилась со старыми друзьями — с некоторыми не виделась почти двадцать пять лет, представляешь? Сколько было разговоров, воспоминаний! Познакомили меня с современной авиацией. Для тебя, конечно, Ту-104 дело обычное, а мне он показался просто чудом, сказкой.

Посмотрела на родную Кольскую землю, сходила на могилу подружки моей Дуси Лобко... И горько было вспоминать все это, и хорошо: это действительно были хорошие годы, трудные, но настоящие. Нельзя нам забывать их...»

Так писала мне несколько лет назад Аня Амосова, боевой летчик, гвардии старшина, моя однополчанка. Письмо пришло из села Шаталино, Саратовской области, где Аня живет со своей семьей.

Как-то в День Советской Армии жители села услышали по радио передачу о подвигах женщин-летчиц во время Великой Отечественной войны. В ней рассказывалось и о летчице Анне Амосовой. Вряд ли кому из колхозников пришло в голову, что речь идет об их Анне Николаевне, библиотекаре и секретаре парторганизации. Да и сама Аня не сразу поняла, что это говорят о ней. Потом уже, когда услышала имена своих боевых подруг, сообразила и обрадовалась: «Значит, помнят нас! И меня помнят!» И так захотелось их всех увидеть. Тут же села за письмо и задумалась. Память возвращала ее в минувшее...

...Ясный зимний морозный день. Безветренно и тихо. И вдруг в небе послышался рокот.

— Самолет! Самолет! — всполошили деревню пронзительные мальчишеские голоса. Люди высыпали из домов; самолета еще никто не видел, только слышали об этом чуде. Ане было тогда семь лет, но она тоже выбежала на мороз и как завороженная стала смотреть на движущуюся в небе точку. Потом кто-то крикнул, что самолет сядет в соседней деревне, километрах в восьми от их Волчихи. Многие побежали туда, и Аня помчалась со всеми...

Прибежала и обомлела: самолет на земле оказался огромным. Два часа простояла девчонка на морозе, а вечером свалилась в горячке. И все чудилось ей, что летает над Волчихой и машет крыльями...

Аня Амосова, еще занимаясь в школе, поступила в аэроклуб. Жила она тогда уже в городе Кемерово. Родители, проводив дочку в город на учебу, остались в селе, и Аня квартировала у чужих людей. Плохо одетая, не всегда сытая, она делила все свое время между школой и аэроклубом. А когда кончала десятый класс, в их школе появился летчик. Он набирал девушек в Батайскую авиашколу Гражданского воздушного флота. Так в 1937 году Анна Амосова стала курсантом Батайской авиашколы. Отлично окончив авиашколу, она получила направление в Апатиты Мурманские, на легендарную в те годы стройку пятилетки. Назначению в Заполярье очень обрадовалась: кто в те годы не мечтал об Арктике, не завидовал полетам Чкалова и Громова, не зачитывался книгами Водопьянова. Аня уже заранее любила Север, предвкушала романтику суровой жизни в полярных условиях.

В Апатиты отправилась вместе с самой задушевной подругой Дусей Лобко. Командир подразделения сразу испортил обеим настроение. Бывалый полярник, ветеран авиации, он, оказывается, категорически не признавал летчиков-женщин! Единственная в отряде летчица Аня Люканова, уже не раз демонстрировавшая отличную технику пилотирования, смелость, любовь к летному делу, и та не смогла поколебать его взглядов. Зато теперь их было трое! И они решили доказать, что женщины ни в чем не уступают мужчинам, летают ничуть не хуже. И доказали! Прошло всего несколько месяцев, и суровый начальник по достоинству оценил работу летчиц, проникся к ним уважением.

Сразу после начала Великой Отечественной войны отряд в полном составе был брошен на Северный фронт: экипажи занимались доставкой боеприпасов и продовольствия, выполняли различные задания командования. Уже на тринадцатый день войны Аня познала горечь утраты — погибли близкая ее подруга Дуся Лобко и еще несколько товарищей. Ненависть к фашистам обжигала душу, лишала Аню покоя. Мысль о мести врагу не оставляла ее ни днем ни ночью. Но внезапно всех девушек отряда перевели в запасной полк. Тех, кто имел уже довольно большой налет, стали тренировать на дневных пикирующих бомбардировщиках, Аня же попала на По-2.

Тренировки — дело нужное и полезное, с этим трудно спорить. Но девушки рвались в бой. Они писали об этом в Москву, обивали пороги военкоматов, бомбили заявлениями местные военные учреждения. Однако добиться ничего не могли. Наконец их голоса услышала Евдокия Давыдовна Бершанская. В отряд пришло радостное известие: шесть экипажей переводят в действующую армию, в женский авиаполк. Сразу стало известно, что в число счастливчиков войдут летчицы Мира Паромова, Аня Кондавина, Аня Путина, Соня Кокош, Зоя Соловьева, Аня Амосова и штурманы Катя Меснянкина, Вера Хуртина, Ася Цуранова, Ира Глатман, Лиля Жданова, Ада Жебутович. Радость девушек была безмерной.

Наконец в первых числах октября 1944 года за летчицами прибыли посланцы из женского авиаполка, прямо с фронта. Утро в день отлета выдалось хмурое, небо сплошь заволокли тучи, дул порывистый ветер. Взлетев, девушки построились звеньями и все время выдерживали четкий строй. Когда приблизились к Москве, погода улучшилась. Приземлились поздно вечером на Химкинском аэродроме, а через несколько часов, едва начало светать, вновь поднялись в небо.

Предрассветный час — самое любимое время у летчиков. Воздух прозрачен и тих. Солнце еще не взошло, но его косые лучи уже пронизывают синеву неба, быстро меняя его окраску.

Аня Амосова не бывала в Подмосковье. Желтеющая зелень лесов, над которыми она летела, напоминала родные места, леса за далекой отсюда Волчихой. Однако все здесь было каким-то другим, к тому же по-военному настороженным...

Все шло нормально, и вдруг... машину резко толкнуло вверх. Аня рванула ручку на себя, но самолет не послушался и пошел в левую спираль. Девушка растерялась, не сразу сообразила, что происходит. Один самолет обходил ее с правого борта, другой рванул вниз, под ее машину. Еще мгновение — и к ней стремительно стала приближаться земля. Если не удержать горизонтального положения, произойдет катастрофа! Руки летчицы побелели, вцепившись в ручку управления. Но самолет по-прежнему не повиновался ей. На Аню несся густой подмосковный лес. Она перекрыла бензокран и выключила зажигание. Раздался оглушительный треск, последовал толчок, что-то ударило по машине сверху...

Штурман Катя Меснянкина, выбравшись из кабины, бросилась к Ане: та не могла шевельнуться — центроплан крепко зажал ей ноги. Катя налегла плечом, приподняла центроплан, высвободила летчицу.

Прежде всего они вдвоем осмотрели самолет. Он стоял, зарывшись носом в землю, задрав хвост; киль и руль поворота были поломаны, шарниры рулей глубины намертво забиты щепками. О том, чтобы взлететь на нем, нечего было и думать.

— Вот тебе и фронт, — с горечью сказала Аня. — Теперь, конечно, скажут: «Если в тылу дрова ломаете, что же будет на передовой».

Расстроенные девушки опустились на пожухлую, припорошенную снегом траву...

Причина аварии выяснилась позже. Оказалось, что летевший сзади самолет Миры Паромовой не справился с болтанкой, вызванной вихрями, которые шли от хвостового винта Аниной машины, и «протаранил» ее своей левой полукоробкой. Вот ведь какие случаются в жизни нелепости!

Звено летело на запад, в Польшу. Там, в небольшом населенном пункте Далеке базировался тогда наш полк. Аня Амосова вела машину Миры Паромовой, слегка подремонтированную после аварии.

Наконец показалось Далеке. Очень заволновались все девушки, а Аня Амосова особенно! Как-то ее встретят в полку после такого неприятного происшествия? Ведь фактически она потеряла боевую машину в тылу!

Самолеты приземлились. Девушки выбрались из кабин и построились для рапорта. Рапорт принимала Евдокия Давыдовна Бершанская. Внимательно выслушала она доклад о перелете. Но «разноса» за потерянный самолет не было.

Е. Д. Бершанская не случайно так отнеслась к происшедшему. Конечно, выход из строя боевой машины не сулил ничего хорошего. Но дороже самолетов была жизнь людей. И наши командиры понимали это. К тому же все знали, что каждый летчик борется за машину до конца.

Ободренные приветливой встречей Аня и все остальные девушки быстро освоились в новой обстановке и почувствовали себя в полку как дома.

Вскоре их распределили по эскадрильям. Амосова и ее штурман Меснянкина попали в эскадрилью капитана Ольги Санфировой. Новенькие с жадностью ловили каждое слово ветеранов полка, изучали район предстоящих боевых действий, тактику бомбометания и маршрутных полетов в ночных условиях.

Время было горячее. В конце лета 1944 года советские войска достигли Вислы и захватили три плацдарма на ее западном берегу; Пулавский, Магнушевский и Сандомирский. А гитлеровцы почти непрерывно атаковали наши части на плацдармах, пытаясь отбросить их на восточный берег реки.

Каждый вечер девушки улетали на боевые задания — бомбили живую силу и технику противника. Все понимали, чувствовали: война идет к концу, и погибнуть или потерять боевую подругу накануне победы, конечно, никому не хотелось. Экипажи возвращались с заданий вымотанные, летчицы и штурманы буквально падали от усталости, но настроены были бодро — ведь они знали, что каждый удачный вылет приближает победу.

Первый боевой вылет запомнился Ане Амосовой на всю жизнь. Было это второго декабря 1944 года. День стоял пасмурный, небо затянули облака. Метеосводка обещала снижение края облачности до 100 метров. Это означало, что работать придется почти вслепую. И все же экипажи ждали команды на вылет. Готовились и новички, хотя еще с утра объявили, что полетят только ветераны. Ане в тот день повезло. К ней подошла командир эскадрильи Ольга Санфирова:

— Полетите со старшим лейтенантом Гашевой, штурманом эскадрильи. Задача: ознакомление с линией боевого соприкосновения. В полете не увлекайтесь, не пренебрегайте мерами предосторожности. Учтите, что при возвращении аэродром может быть закрыт туманом. Все понятно?

— Так точно, товарищ командир эскадрильи!

— Повторите задание. Аня повторила.

— Ничего, все будет в порядке, Анна, Гашева очень опытный штурман, — дружелюбно подбодрила ее Санфирова.

Аня кивнула головой и направилась к самолету. Руфа Гашева уже дожидалась ее. Они забрались в кабины, подрулили к взлетной полосе. Ольга Санфирова помахала им рукой.

В воздухе сразу исчезли сомнения, пропала неуверенность, внимание целиком сосредоточилось на задании. Полетели к линии фронта. Руфа Гашева предупредила, чтобы Аня не выходила за лес, показала, где расположены вражеские огневые точки. С высоты 600 метров линия фронта просматривалась довольно четко: ее обозначали пожары и вспышки орудийных выстрелов. Руфа подробно объясняла все, что было непонятно летчице.

Время полета прошло незаметно. Пора было возвращаться. Взяв курс на аэродром, девушки обнаружили, что облачность закрыла сигнальный световой маяк. Снизились до 200 метров. Аня вела самолет почти вслепую, только по приборам, четко выполняя команды Гашевой. Наконец едва заметно мелькнули посадочные огни. Благополучно произвели посадку.

На аэродроме давно с нетерпением ждали их машину. Все уже вернулись, не было только Ани Амосовой. А погода окончательно испортилась. Вот почему командир эскадрильи, выслушав рапорт, не только поздравила девушек с выполнением первого боевого задания, но и крепко расцеловала их.

Приближался Новый, 1945 год. Девушки решили встретить его по-настоящему — нарядить елку, испечь пироги. Настроение у всех было отличное. Неожиданно выяснилось, что Мира Паромова и Женя Попова умеют мастерить прекрасные игрушки. Всех в полку захватила предпраздничная суета. И вдруг в самый разгар подготовки, 15 декабря, случилось страшное для всех нас несчастье; погибла командир эскадрильи Ольга Санфирова, Вместе со штурманом Руфой Гашевой она возвращалась с боевого задания. Над линией фронта самолет попал под обстрел и загорелся. Оля мужественно боролась с огнем, но все оказалось тщетно. Убедившись в этом, она дала команду штурману прыгать с парашютом, а затем и сама покинула горящую машину. И штурман и летчица попали на заминированный участок. Гашевой повезло — ее вынесли наши солдаты, а Оля Санфирова подорвалась в момент приземления. Трудно было поверить в эту потерю...

Холодным зимним днем 16 декабря мы прощались с Олей. Похоронить ее решили в городе Гродно. Машину с гробом сопровождали девять человек. Среди них была и заместитель командира полка по политчасти Евдокия Яковлевна Рачкевич. Проводить своего командира в последний путь поехала и Аня Амосова.

Гроб с телом отважной летчицы установили в горкоме комсомола. Сюда потянулись жители города. Они несли в руках еловые веточки, побеги герани.

Аня стояла в почетном карауле, не отрываясь, смотрела в Олино лицо, утопавшее в зелени, и видела ее живую. Вспомнились ей дни, проведенные вместе в летной школе: Санфирова и там была вожаком. Вспоминалось, как обе обрадовались встрече в женском полку, как вместе летали, как умела Оля взять на себя самое сложное и опасное дело, какой простой, душевной была подругой, как беспокоилась о своих летчицах — а вот себя не уберегла! И ведь что обидно — воевала с первых дней войны, сотни раз попадала в переплеты! Летала в горах, в непогоду, выполняла сложнейшие боевые задания. Никогда не думая о смерти, смело бросалась в самое пекло и выходила невредимой, готовой к новым схваткам.

Под звуки траурного марша двигалась по улицам города похоронная процессия. Ее сопровождал По-2, летевший над самой землей.

Подруги отсалютовали из личного оружия гвардии капитану Ольге Александровне Санфировой, любимому командиру, воспитателю, чудесному другу.

Из Гродно возвращались молчаливые, суровые, готовые мстить врагу.

...11 января 1945 года началась Висло-Одерская операция. Уже потом, после войны, стало известно, что Верховное Главнокомандование планировало начать ее недели на две позже, когда по прогнозу синоптиков должна была установиться ясная, более благоприятная для авиации погода. Но наши союзники потерпели тяжелое поражение в Арденнах, и Черчилль в телеграмме Сталину просил ускорить советское наступление, выручить англоамериканские армии. Вот почему нам пришлось поддерживать свои наземные войска в трудной для летчиков обстановке.

В условиях большого наступления маленькие По-2 были просто незаменимы. В отличие от «классических» бомбардировщиков они могли летать на небольшой высоте, а летчик и штурман имели возможность хорошо разглядеть цель, прежде чем сбросить на нее бомбы.

В ночь на 12 января погода была нелетная. Стоял плотный туман. Некоторые экипажи, в том числе и экипаж Ани Амосовой, смогли совершить только по одному боевому вылету.

На следующую ночь погода несколько улучшилась, хотя по-прежнему дул сильный порывистый ветер. В эту ночь все самолеты бомбили живую силу и технику неприятеля в районе города Новосельска. У Ани Амосовой первое бомбометание прошло более чем успешно. Уже разворачиваясь от цели, они с Катей Меснянкиной видели, как внизу заполыхало пламя. Видимо, попали в склад горючего. Пожар все усиливался. Следовавшие за Амосовой экипажи подтвердили; действительно Аня и Катя первым бомбовым ударом подожгли склад с горючим. Огонь бушевал всю ночь и явился хорошим ориентиром для наших летчиц.

В одну ночь экипаж Амосовой — Меснянкиной успел совершить девять боевых вылетов! А следующей ночью боевая работа проходила еще успешнее, хотя количество вылетов сократилось. Произошло это потому, что за одни сутки линия фронта значительно отодвинулась на запад.

20 февраля все мы вылетели на задание в район города Граудзязд и тут впервые своими глазами увидели от начала до конца всю картину наступления советских войск. Зрелище оказалось потрясающим! В течение всей ночи мы наблюдали, как наши части брали Граудзязд. Видели бои на подступах к городу, видели, как наши воины ворвались в него, захватили центр. А к концу ночи наш полк бомбил отходившего врага уже на западной окраине Граудзязда.

Все экипажи, выполнив задание, благополучно вернулись на аэродром. Здесь мы горячо поздравили Катю Меснянкину с днем рождения. А она, взволнованная и сияющая, пыталась убедить подруг, что родилась в рубашке.

— Ну и повезло нам сегодня, девчата. Фашисты выпустили по самолету очередь трассирующих снарядов. И все до одного они проскочили мимо, перед самым носом, даже не царапнув! Что вы на это скажете? — возбужденно спрашивала новорожденная. — По-моему, тут определенно сработала «рубашка»! — несколько раз повторила она.

Я не стала тогда разубеждать Катю, но про себя подумала, что пресловутая «рубашка» здесь, конечно, не при чем. К тому времени девушки уже отлично летали, блестяще маневрировали в лучах прожекторов и зенитном огне, чувствовали машину как собственное тело, поэтому им и сопутствовала удача.

Случаи такого же «чудесного» спасения были в полку не единичны. Нечто подобное пережила и Зоя Соловьева, когда наш аэродром находился рядом с линией фронта, в районе Носельска. С аэродрома было видно, как летали над Носельском По-2. И вот мы заметили, что немецкие прожекторы «схватили» одну из машин. В то же мгновение в сторону самолета вылетел сноп трассирующих снарядов. Это была потрясающая и жуткая картина! Если самолет не сумеет уйти — конец нашим девчатам. Мы понимали это, а помочь ничем не могли...

Потом к двум первым подключилось еще несколько прожекторов. Самолет очутился перед ними как на ладони — бей с любой точки — не промахнешься! Казалось, машина загипнотизирована прожекторами и безвольно следует туда, куда ее ведут. А ее спускали все ниже. Еще минута — и конец! И тут самолет неожиданно рванулся вниз, стал почти падать и исчез в темноте, А еще через несколько минут экипаж приземлился на своем аэродроме. Машина пострадала, но летчица и штурман остались невредимыми. Зоя Соловьева сумела обмануть врага и выполнить задание. В подобных переплетах побывала почти каждая из нас...

В феврале сорок пятого женский полк получил приказ бомбить противника в Гдыне и Цоппоте — важнейших гаванях, через которые гитлеровцы снабжали свою северную группу войск. Экипаж Амосовой — Меснянкиной тоже выполнял полеты в Гдыню. Густой снегопад затруднял обзор. Однако это было нам и на руку; в такую нелетную погоду противник обычно не ожидал нападения с воздуха.

По данным разведки, в порту находилось несколько фашистских кораблей, и девушкам удалось точно сбросить на них бомбы. Это была большая удача...

Незаметно наступил март. Он оказался предельно напряженным для полка. Погода стояла такая же гнилая, как в феврале, только туманы и снег сменились теперь дождями. Каждую ночь мы проводили на старте возле своих машин, ожидая приказа на вылет. Но рабочих ночей в течение марта выдалось только тринадцать. Зато какие это были ночи!

Помню один из полетов на Гданьск. Еще засветло мимо нашего аэродрома пролетели тяжелые ночные бомбардировщики. Мы мысленно пожелали им успеха и стали готовиться к заданию; предстояло бомбить скопление фашистских войск на юго-западной окраине города.

Задача была не из легких; враг имел в Гданьске отлично организованную противовоздушную оборону. Над городом в ту пору почти непрерывно висела дымовая завеса от пожаров, и опускаться над целью ниже чем на 700–800 метров было невозможно.

Экипаж Амосовой — Меснянкиной шел на высоте около 800 метров. Не успел самолет подойти к цели, как его «взяли» прожекторы. Летчица применила несколько маневров, но вырваться не удавалось. Тогда девушки решили пуститься на хитрость и зайти на цель со стороны территории, занятой противником. Обошли город с севера, но попали под обстрел. Осколки повредили хвостовое оперение самолета, в правой плоскости появились пробоины... Надо было срочно что-то предпринимать. И тогда Аня повернула машину обратно. Лучи продолжали вести самолет, но обстрел прекратился. Потом немцы, очевидно, решили, что с этой машиной покончено, и прожекторы выключились. А летчица, выйдя из поля зрения врага, набрала высоту, снова зашла на цель с тыла и сбросила бомбы на скопление автомашин. На земле заполыхал огонь. По самолету опять ударили зенитки. Трассы крупнокалиберного пулемета прошивали воздух совсем рядом, чудом не задевая мотор «ласточки». Случись одно-единственное попадание — и им бы не спастись... Но все обошлось. Не иначе, как и тут выручила счастливая «рубашка», в которой родилась Катя. Они дотянули до своей территории и благополучно приземлились на родном аэродроме.

Можно было бы на многих страницах описывать приемы и маневры, которые использовали наши девушки, добиваясь успеха. Но мне хочется рассказать об ощущениях, которые испытывали летчицы в минуту опасности.

...Самолет схвачен прожекторами. И без того трудно ориентироваться в кромешной тьме, а прожекторы словно парализуют тебя. Ты слепа, с трудом различаешь приборы в кабине. Судорожно сжатые пальцы как бы срастаются с ручкой управления. Каждый нерв напряжен до предела. Кажется, нет такой силы, которая могла бы разжать твои пальцы. Вместе с тем мозг на удивление ясен, работает четко и быстро... В минуты крайней опасности летчик и штурман как бы сливаются с машиной в единое целое. Ведь у них одна судьба и связаны они не на жизнь, а на смерть...

Это ощущение острой опасности не раз испытывали многие из нас. Особенно — в апреле 1945 года, когда летали бомбить военный объект на острове Свинемюнде. Ночи, несмотря на весну, стояли совсем темные.

Аня Амосова со своим штурманом летала над Свинемюнде вместе с ветеранами и очень гордилась этим. Летчики и штурманы понимали, как важно было в тот момент точно сбросить каждую бомбу, и потому прилагали все свое умение, все мастерство, чтобы прорваться через заградительный огонь и поразить цель.

5 мая 1945 года Анна Амосова совершила последний 122-й боевой вылет на бомбежку того же острова. А через четыре дня мы салютовали в честь победоносного окончания войны...

В День Победы девушки радовались и грустили одновременно. Ведь за годы войны мы сроднились друг с другом, а тут в скором времени предстояло разъезжаться в разные стороны.

У Ани Амосовой не было родных, ее никто не ждал, и летчица решила остаться в армии. Ее перевели в эскадрилью связи. Туда же попала и Мира Паромова, принявшая такое же решение.

Аня Амосова часто писала мне. Ее письма были полны воспоминаний. Чувствовалось, что нелегко для нее расстаться с боевым прошлым. Писала, что они с Мирой чувствуют себя как потерянные без нашей дружной семьи, что не могут ни о чем кроме женского полка ни говорить, ни думать. Трудно и медленно привыкали девушки к новой жизни. Здесь же, в эскадрилье связи, Аня познакомилась со штурманом Григорием Архиповичем Бондаренко и вскоре вышла за него замуж. Супруги Бондаренко демобилизовались почти одновременно с Мирой Паромовой. Она-то и уговорила их поехать в Краснодар, где жили ее родители.

Здесь, в Краснодаре, у Ани родились сын и две дочери. А в 1951 году семья переехала в село Шаталино, Саратовской области. Григорий Архипович стал завучем в школе, а Аню выбрали председателем сельсовета. В 1957 году Анна Николаевна Бондаренко стала сельским библиотекарем — ведь у нее специальное образование. Почти одновременно с этим коммунисты колхоза «Заветы Ильича» избрали ее секретарем своей партийной организации. Эта скромная, энергичная, неутомимая женщина очень нужна людям и, как говорит Мира Паромова, вполне счастлива своей судьбой.

Думая об Ане, я неизменно вспоминаю стихи Бориса Слуцкого о героях. Ведь именно таким, как она, посвящены эти строки:

...Устарели их грозные танки
И давно никому не грозны,
Гимнастерок зеленых останки
Много лет как на склады сданы.

Но в народные песни и думы
Внесены их дела и дни,
И, как радий в руде,
без шума
Излучают победу они.

Комиссар эскадрильи

С Ириной мы встретились после долгой разлуки. В апреле 1968 года вместе ехали в Куйбышев, куда нас пригласили ребята из школы имени гвардейского женского Таманского авиаполка. Обе очень обрадовались возможности провести вместе неделю, и не успел поезд тронуться, как для нас все вокруг перестало существовать.

Ирина вытащила из сумочки письмо:

— Вот, из Саратовского сельскохозяйственного института пишут. Меня там, оказывается, помнят. Просят рассказать о себе подробнее — институт, мол, должен знать своих героев, — Ирина рассмеялась. — Видишь, они молодые, а я для них уже личность историческая. Превращаемся в «бронзы многопудье». Смешно, Маринка, смешно и странно. А я все еще чувствую себя девчонкой, комсомольский порыв до сих пор ощущаю. Хорошая у нас закваска! — Ирина обняла меня за плечи. — Я им про это и напишу, как мы на войне стихи сочиняли, как сельхоз-инвентарь чинили на освобожденной земле, как ясли организовывали в отбитых у фашистов селах. Мне почему-то не про войну им хочется писать, а про нашу комсомольскую жизнь, про то, как мы жить любили. Этому у нас можно поучиться...

Ирина замолчала и стала смотреть в окно. Воспоминания не оставляли нас...

Вот уже замелькали платформы пригородных станций. Мы обе начали волноваться. Зашипел репродуктор, и по вагону зазвучал глубокий женский голос:

Издалека долго
Течет река Волга,
Течет моя Волга...

Поезд вошел в вокзал и мягко остановился. Мы увидели куйбышевских школьников в пионерских галстуках.

Ирина Дрягина — комиссар эскадрильи... Высокая, подстриженная под мальчишку, с живыми веселыми глазами, стремительными движениями. У нее мягкий, немного окающий говор. Как сейчас слышу: «Девочки, родные мои...» — ведь Ирина волжанка, родилась и выросла в семье потомственных волгарей. Ее дед, нижегородский бурлак, был известный на Волге кулачный боец, отец — Виктор Иванович Дрягин — тоже с тринадцати лет под палящим солнцем и проливным дождем тянул лямку хозяйской баржи. И у матери судьба сложилась не сладко. Девчонкой осталась сиротой, попала в большой город, там вышла замуж, а муж оказался горьким пьяницей. Разводы тогда были невозможны, и решила она убежать от него. Скиталась по России, пряталась от полиции, разыскивавшей беглянку, чтобы вернуть ее к мужу. Спасла революция — теперь уж не могли насильно связать ее с нелюбимым человеком. А вскоре встретилась с Виктором Дрягиным и стала вместе с ним плавать на баржах и дебаркадерах матросом, судомойкой, вахтером. Появились дети — Ирина и Виктор. Родители мечтали о счастливой доле для них, о том, чтобы учились, стали активными членами нового общества. И сами старались жить с пользой для людей, для новой власти, которая принесла им обоим освобождение. Виктор Иванович стал коммунистом, и в 1929 году партия направила его вместе с отрядом города Саратова на подавление контрреволюционного мятежа в Балтийский район. В 1931 году его в числе коммунистов-двадцатипятитысячников послали председателем колхоза в село Давыдовка, Саратовской области. Здесь в него стреляли кулаки из обрезов, бандиты устраивали налеты на семью, на правление колхоза, но ничего — Дрягины остались живы.

Все вокруг удивлялись тому, как Татьяна Захаровна и Виктор Иванович воспитывали своих детей; то везут их на санках за пять километров участвовать в антирелигиозном спектакле, то помогают дочери делать в школе стенгазету, как будто мало у них своих дел, то идут с детьми в тир, чтобы испытать меткость глаза и твердость руки.

Не мудрено, что Ирина в восемнадцать лет, еще учась в десятом классе, вступила в ряды Коммунистической партии.

Наклонности у Иры определились очень рано. И это были не самолеты, как у многих из нас. Она любила растения, вообще все живое. Наблюдала, как прорастает трава, как лопаются на деревьях почки, как раскрываются цветы яблони, как созревают плоды. И при этом никогда не была пассивной созерцательницей: вечно выхаживала какие-нибудь чахлые, запущенные побеги и ужасно радовалась, когда они превращались в цветущие, здоровые растения. Из своего балкона устроила цветник, да и все пустыри вокруг дома с помощью брата Виктора превратила в палисадники. Ирина прочитала массу книг по растениеводству и любила повторять слова Свифта: «Тот, кто сумел бы вырастить два колоса там, где прежде рос один, две былинки травы, где росла одна, заслужил бы благодарность всего человечества...»

Увлекалась Ира еще и математикой, поэтому немало раздумывала после окончания школы, куда поступить — на мехмат в университет или на плодоовощной факультет Сельскохозяйственного института, И все-таки выбрала сельскохозяйственный! Хотелось создавать новые сорта яблок, новые красивые цветы.

Брат Виктор мечтал, как и все мальчишки, стать летчиком. Он несколько раз поступал в Саратовский аэроклуб, но, увы, не проходил по здоровью. Виктор стал регулярно заниматься спортом, легкой атлетикой и через некоторое время сделал еще одну попытку. Ирина была уже студенткой сельхозинститута. И вдруг решила тоже попытать счастья — попробовать поступить в аэроклуб. Ко всеобщему удивлению и восторгу, обоих приняли!

На первом курсе Ирину избрали секретарем факультетского бюро комсомола. Она отлично училась в институте и с увлечением занималась в аэроклубе.

В первый самостоятельный полет Ира вылетела раньше всех в своем звене. Какой восторг, какую удивительную свободу испытала она в воздухе! Теперь Ирина поняла, что не сможет жить без авиации...

В 1940 году они с братом закончили курс занятий в аэроклубе. Виктор и его сверстники ушли в военную летную школу. Ирина тоже подала заявление, но девушек не принимали. Все ее попытки попасть в какое-либо летное училище — военное или гражданское — оказались безрезультатными.

Летом 1941 года Ирина заканчивала второй курс института. 22 июня был сдан последний экзамен...

Услышав по радио о вероломном нападении гитлеровской Германии, Ира вместе со своей подругой Леной Лукиной бросилась в комитет комсомола. Там уже записывались добровольцы. Записались и Лена с Ирой.

На другой день их вызвали в комитет комсомола, но, увы, не для того, чтобы послать на фронт. Девушкам предложили принять дела уходивших в армию ребят: Ирина Дрягина стала секретарем комсомольской организации института, а Лена Лукина (впоследствии комсорг женского полка пикирующих бомбардировщиков) — секретарем бюро ВЛКСМ плодоовощного факультета. Задачи перед девушками ставились немалые: организация дружин ПВХО, санитарных дружин и многое другое.

В аэроклубе Дрягиной предложили вести занятия с учлетами — заменить инструктора, ушедшего на фронт. Ирина, конечно, согласилась. Правда, немного побаивалась — справится ли? Ведь она сама так недавно была курсантом, только что закончила пилотскую программу, а затем курс летчиков-инструкторов при аэроклубе.

На первых порах ей очень помогала летчик-инструктор Валентина Кравченко, которая позже стала штурманом полка пикирующих бомбардировщиков. Девушки, крепко подружились.

Ирина занималась с курсантами по ускоренной программе. Вся ее группа, хорошо закончив курс первоначальной подготовки, была направлена в военную школу летчиков.

В декабре 1941 года Дрягина услышала о формировании женской авиачасти и решила непременно попасть туда. В штаб вошла полная решимости и вдруг оробела: перед нею сидели известные всей стране летчицы Марина Раскова, Вера Ломако, сестры Милица и Тамара Казариновы, Евдокия Бершанская, комиссары Евдокия Рачкевич, Лина Елисеева, Зинаида Горман...

— Я летать хочу и бить фашистов! — выпалила Ирин»,

— Верим, — сказала с улыбкой Марина Михайловна Раскова и тут же задала вопрос:

— Ночью летала?

— Нет.

— А с лыжами вместо колес?

— Нет.

— Зимой и по маршрутам? Ирина сникла:

— Тоже нет. Только летом и в зону на пилотаж. Все переглянулись. Майор Казаринова серьезно сказала:

— Нет, Дрягина, летчиком тебя взять не можем. Война — это не полеты по кругу.

— Ну хотя бы мотористом или «вооруженцем»! — взмолилась Ирина.

— А не лучше ли тебе вернуться в институт — учишься ты отлично, — осторожно предложила Марина Михайловна Раскова. Ирина упрямо покачала головой. Разговор был окончен, но она все переминалась с ноги на ногу и не уходила.

— Подождите, товарищи, — вдруг сказала Евдокия Яковлевна Рачкевич, — Она же член партии, секретарь комитета комсомола института. А нам нужен комиссар.

Все поддержали это предложение — было видно, что девушка произвела хорошее впечатление.

— Ну, раз такое дело, назначим тебя комиссаром, — сказала Раскова.

Ирина воспрянула духом и тут же заявила:

— Но комиссар тоже должен летать.

Марина Михайловна рассмеялась:

— Ну, значит будешь летать.

Так Ирина Дрягина стала комиссаром второй эскадрильи нашего женского комсомольского полка ночных бомбардировщиков. Ее включили в список на тренировочные полеты в качестве летчика: полеты по кругу, в слепой кабине, по маршруту, на бомбометание. Тренировки проходили успешно, отлично сдала Ирина и экзамены по теории. Вскоре за Дрягиной закрепили самолет и дали ей штурмана, бывшую студентку медицинского института Таню Сумарокову.

Мы тренировались, не зная отдыха. Каждая старалась быстрее освоить теорию и тренировочные полеты. Времени на продолжительную учебу не было; уже полгода шла война. Работали с полной отдачей сил, и не было случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на усталость, трудности или суровую дисциплину; а режим у нас был жесточайший.

Наконец учеба закончена. Как сейчас помню день отлета на фронт — 23 мая 1942 года.

Ирину Дрягину назначили комиссаром воздушного эшелона. Ей выпала честь вести свой самолет рядом с самолетом командира полка Евдокии Давыдовны Бершанской. Штурманом с Бершанской летела Марина Раскова. Она и лидировала наш комсомольский полк на Южный фронт.

Полк прибыл в район Донбасса. Здесь снова начались тренировочные полеты в условиях фронта. И, наконец, первая боевая ночь! Начало фронтовой работы было для нас тяжелым; в первом же вылете погибли две девушки — командир эскадрильи Люба Ольховская и ее штурман Вера Тарасова, замечательные люди, опытные летчицы. Их гибель мы все глубоко переживали.

Ирина в те дни ходила сама не своя. Вероятно, она как комиссар винила и себя в гибели подруг, хотя понимала, что на войне без жертв не бывает, Я и потом замечала, что Дрягина всегда чувствовала себя лично причастной ко всему, что происходило не только в ее эскадрильи, но и в полку. В своем дневнике Ира записала о Любе Ольховской:

«Порой мне кажется, что наша молодежь сошла со страниц книги Николая Островского «Как закалялась сталь». Живешь и видишь, как много вокруг тебя простых и хороших людей, как много настоящих скромных героев, имен которых, может быть, никто не узнает.

Никогда не изгладится из памяти образ Любы Ольховской, голубоглазой дочери Украины, моего славного боевого командира. Встретилась я с Любой еще в декабре 1941 года, когда она только приехала к нам в часть...

Люба Ольховская не боялась трудностей, везде и всюду была впереди. Очень любила своего командира вся наша эскадрилья. И было за что. Никто так не заботился о людях, не относился к ним так чутко, как Люба.

А какой она была требовательной! Заметит непорядок в комнате, выстроит, бывало, весь личный состав перед общежитием и скажет:

— Женщины вы или не женщины! Понимаете или нет, что находитесь в армии? Почему я не вижу порядка?..

Бойцы наземных частей рассказывали такой случай: Когда наши стояли в обороне на реке Миус, низко-низко над линией фронта пролетел самолет По-2. Над самыми окопами летчик убрал газ, и из кабины послышался звонкий женский голос:

— Что вы сидите? Мы бомбим фрицев, а вы не наступаете?!

В ту ночь пехотное подразделение перешло в атаку, в результате которой удалось захватить несколько блиндажей и дотов противника... Мне иногда кажется, что той летчицей была наша Люба, хотя нет доказательств этому...

Мы долго не знали подробностей гибели наших подруг. Лишь после войны удалось кое-что установить.

Возвращаясь с задания, Люба Ольховская и Вера Тарасова попали под плотный зенитный огонь. Осколками снарядов девушек тяжело ранило. Истекая кровью, Люба Ольховская посадила У-2, но выбраться из кабины ни она, ни Вера Тарасова не смогли. Утром жители ближайшего села Красный Луч нашли подруг мертвыми. Они и похоронили Любу и Веру, а уж после войны установили в тех местах памятник погибшим советским воинам.

Ирина Дрягина всегда была среди людей, всегда в хлопотах, всегда в заботах. Днем, когда летчицы и штурманы отдыхали, она бегала по комиссарским делам, а ночью летала наравне со всеми.

Однажды, вернувшись с боевого задания, Ирина приземлила свой самолет далеко в стороне от посадочного «Т». В чем дело? Бежим туда. Оказывается, во время полета ее штурман Галя Докутович не смогла сбросить одну бомбу АО-25. Отбомбившись по заданной цели, они, маневрируя в лучах прожекторов, вышли из-под зенитного огня и полетели к своему аэродрому. Но Ирина вдруг почувствовала, что самолет кренит. «Бомба», — сообразила она и тут же сообщила Гале; «Под крылом бомба, возвращаемся на цель». Девушки повернули назад. Долго кружили над целью, но сбросить бомбу так и не смогли — отказал бомбодержатель. А самолет снова попал в лучи прожекторов, по нему опять ударили орудия. Надо было скорее уходить, пока не повредили мотор. Но и садиться с бомбой под плоскостью было очень опасно. Потому-то Ирина и решила приземлиться подальше от КП, на краю аэродрома, чтобы в случае взрыва бомбы не задело товарищей.

Когда мы подбежали, то увидели, что самолет Дрягиной сильно поврежден осколками — как она только долетела до аэродрома? Утром командир полка майор Бершанская объявила экипажу благодарность за мужество и мастерство...

Мы все чаще и чаще возвращались на поврежденных самолетах. Сначала девушки радовались; значит, им доверяют настоящие цели, как и мужчинам! Ласково гладили пробоины — молодость и неопытность! Но вскоре мы поняли, что пробоин «на всех хватит». Более того; чтобы успешно выполнить задание — нужно мастерство. Но оно пришло к нам позже.

Что греха таить, отсутствовало оно поначалу и у комиссара Дрягиной. Было у Ирины одно слабое место; ей не сразу удавалось усвоить карту нового района боевых действий, четко запомнить новую схему приводного прожектора, который помогал нам находить свой аэродром в любых метеорологических условиях.

Однажды из-за этого Ирине пришлось садиться на незнакомом участке, что едва не привело к аварии.

Но при всем том она всегда чувствовала себя комиссаром, понимала, что с нее спрос больший, чем с любого рядового летчика, и, не переставая, работала над повышением профессионального мастерства,

В трудное для нас время, в дни отступления, девушки постоянно слышали ее голос, она подбадривала нас, вселяла веру в собственные силы. Ирина умела говорить с людьми, всегда была доброжелательна, уравновешенна. Это благотворно действовало на окружающих. Нет, не зря ее взяли в полк комиссаром эскадрильи!

В августе 1942 года наш полк уже базировался под Грозным. Враг, не считаясь с потерями, рвался к грозненской и бакинской нефти. Немецкие саперы пытались то в одном, то в другом месте наладить переправу через бурный Терек. Днем, прикрывая своих саперов, в небе висели фашистские самолеты, к вечеру они исчезали, так как прекращались работы. Вот тогда-то включались в дело наши легкие бомбардировщики. Каждую ночь мы летали бомбить живую силу и технику врага. Условия боа-вой работы были тяжелые; горы, густой туман, низкая облачность.

Особенно трудно было летать в декабре. Над горами во много слоев стояла сплошная облачность. Перебраться через седловину практически было невозможно. Как только самолет входил в облачность, он тут же обледеневал и мог стать неуправляемым. И все же Ирина решилась однажды пойти на риск — она была упряма в достижении цели и, как правило, добивалась своего, но в тот раз и ее постигла неудача.

За подобные опасные «эксперименты» командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская не раз наказывала Дрягину — отстраняла ее на несколько дней от полетов. Мне рассказывал заместитель редактора фронтовой газеты С. С. Мунтян, часто приезжавший в наш полк, как он видел однажды плачущего комиссара Ирину Дрягину:

— Стоит посреди улицы, а слезы, крупные, как горошины, катятся по щекам и падают в пыль. «Иринка, что с тобой?» — спрашиваю, а она глотает слезы и не может вымолвить ни слова. Потом говорит: «Забрали мой самолет, я сегодня не летаю...»

В один из таких дней я подсела к Ирине. Она стала рассказывать мне про Волгу, про то, как отец летом брал ее с братом к себе на баржу и они вместе плавали; вспоминала мать, которая умела во всем поддержать детей. Лицо у Ирины при этом делалось каким-то просветленным.

Надо сказать, что мать Ирины, Татьяна Захаровна, действительно была женщиной необыкновенной. Мы все радовались, когда приходили от нее письма. Ирина читала их вслух. Письма эти были, конечно, не очень грамотные, но всегда несли в себе заряд бодрости, были полны веры в победу. Они нас прямо-таки вдохновляли на боевые дела. Татьяна Захаровна писала: «Милые «ласточки»! Бейте врага проклятого со всей беспощадностью, потому как противник этот лютый, безжалостный. Гоните его туда, откуда он пришел, и пусть Гитлеру, этому извергу, вместе со всеми его извергами придет конец...»

Иногда она писала прямо нам, Ириным подругам, а как-то прислала письмо комиссару полка Евдокии Яковлевне Рачкевич и командиру полка Евдокии Давыдовне Бершанской. Их она просила; «Вы дочку мою пожурите и вы же ее пожалейте».

Я вспоминаю сейчас жизнь нашего полка, и мне становится ясно, что кроме воинских законов у нас действовали и другие, сугубо штатские; ведь мы были женщинами и даже на войне оставались ими.

...Вот после очередного «наказания» Ирина допущена к полетам. На этот раз цель неблизкая — станция Прохладная. Не успели приблизиться к станции, как начался зенитный обстрел. Маневрируя, подруги сбрасывают бомбы и спешат назад за новым грузом. В эту ночь экипаж Дрягиной — Гельман совершил шесть боевых вылетов,

Кроме железнодорожных эшелонов с боеприпасами, девушки бомбили переправу через Терек в районе Павловской. В те дни из штаба наземной части сообщили: «Восхищаемся мужеством и храбростью ваших летчиц и штурманов, с удовольствием наблюдали за их полетами на Павловской. Переправа разбита. Уничтожено много техники противника».

Как правило, экипаж Ирины Дрягиной — Полины Гельман точно сбрасывал бомбы на цель, и я, не раз летавшая следом за ними, просто радовалась их эффективному бомбометанию. Отбомбятся — и на земле фейерверк. Им просто везло на склады с горючим.

В ночь на 6 ноября 1942 года Дрягиной и Гельман посчастливилось разбомбить склад с горючим у населенного пункта Кадгорон. Пожар с черным дымом не прекращался всю ночь.

Улетая от цели, Ирина с радостью сказала Полине: «Весело мы встретили 25-ю годовщину Октября! Как хорошо, что именно нам с тобой, парторг, сегодня удалось устроить такой яркий фейерверк мести!»

Успешно бомбили они и другие сильно укрепленные пункты — Ищерскую, Кизляр, Малгобек, Терскую.

За участие в этих боях наших летчиц, штурманов, техников и «вооруженцев», обеспечивающих боевые вылеты, наградили орденами и медалями. Это были наши первые награды. Ирине Дрягиной вручили тогда орден Красного Знамени.

После разгрома немцев под Сталинградом советские войска перешли в решительное наступление на Северном Кавказе. Несмотря на плохую погоду и раскисшие аэродромы, ночная легкобомбардировочная авиация активно содействовала успешному продвижению наших наземных частей.

В это время наш полк был уже сложившимся боевым коллективом, со своими традициями и законами. Командование горячо поддерживало все новое, прогрессивное, все, что повышало эффективность боевой работы. Немало дельных предложений внесла и Ирина Дрягина. Одной из первых она поставила вопрос о необходимости обучения штурманов технике пилотирования, и сама, когда позволяла обстановка, доверяла управление самолетом своему штурману. Ее примеру последовали многие летчицы, и это принесло отличные результаты.

Надо сказать, что наши штурманы любили летать с Ириной. И не только летать, а постоянно общаться. Все Они были в нее чуточку влюблены.

Большинство наших штурманов до войны, как и Ирина, были студентками. «Студенческое братство», конечно, роднило их, но главное заключалось не в этом. Девушки видели в Ирине прекрасного товарища, летать с которым было надежно, приятно и легко.

Как-то мне довелось прочитать дневник Гали Докутович. Она писала: «Вот бы нам с Ириной Дрягиной создать экипаж (Ирина тогда летала с Полиной Гельман)... Я люблю ее. Нина Худякова весело летает — бомбили с ней с четырехсот метров, даже на триста опускались. С Зоей Парфеновой летала. Но нет лучше летчика, чем мой старый летчик — Ирина Дрягина».

Ирина всегда умела внушить окружающим веру в себя, в свою удачу, а это в полете первейшее дело.

Многие наши девушки вели дневники, и не одна Галя Докутович, как мне известно, писала об Ирине. В дневнике Жени Рудневой я прочла; «Сегодня наконец летала с Дрягиной!» Писала о ней Катя Рябова и другие.

Техники и «вооруженцы» не раз выражали желание переучиться без отрыва от боевой работы на штурманов. Ирина Дрягина поддерживала их и многократно обращалась и командованию с этим вопросом. Со временем мечты девушек сбылись.

В 1943 году на Кубани была организована учебно-боевая эскадрилья. Возглавлять ее без отрыва от боевой работы поручили мне и Кате Рябовой. В то время в военных школах ВВС летчиков и штурманов из числа девушек не готовили, и наш полк собственными силами восполнял потери в летном составе. Мы подготовили сорок летчиц и штурманов.

Ирина жила и летала с азартом, спешила налетать побольше, побольше сделать. Как комиссар эскадрильи она проводила политзанятия, беседы, постоянно что-то придумывала, искала новые формы работы — голова ее была всегда полна идей. Это Дрягина ввела в полку семинары по изучению марксистско-ленинской теории, была организатором первых литературных диспутов, наладила выпуск литературно-художественного журнала.

Будучи на фронте, Дрягина не порывала связи с родным институтом. Она как бы продолжала жить и его жизнью — переписывалась со студентами-комсомольцами и педагогами-плодфаковцами. А институт, в свою очередь, с большим вниманием следил за ее боевой работой. В феврале 1943 года мы получили известие, что студенты и преподаватели Саратовского сельскохозяйственного института, горя патриотическим желанием ускорить разгром ненавистного врага, собрали 107 тысяч рублей на строительство боевого самолета и добились разрешения вручить его бывшей студентке института Ирине Дрягиной. Полк принял эту весть с радостью. А какова была радость самой Ирины! Ей предстояло получить «собственный» самолет, встретиться с родным городом, институтом, родными... Просто голова кружилась от счастья. Одна мысль не давала покоя; заслужила ли, сможет ли оправдать такое доверие?

Штурманом с Ириной летела Раиса Аронова. Она тоже была родом из Саратова, училась там два года в Институте механизации сельского хозяйства, а затем, перед самой войной, перевелась в МАИ.

Девушек встретили торжественно. В институте состоялся митинг, говорили студенты, профессора, которые помнили Дрягину по первым двум курсам, по общественной работе. Девушки-фронтовички сидели в президиуме, счастливые, взволнованные. Они поклялись землякам, что еще крепче и беспощаднее будут бить врага,

В родном городе провели несколько дней. Их приглашали в школы, на фабрики, в институты, и они рассказывали, как воюет наш женский авиаполк, как мы бьем гитлеровцев, как живем.

Мать не отходила от Ирины ни на шаг — не могла наглядеться на дочку. Несколько дней пролетели, как один миг. Пора было возвращаться в полк — там тоже их ждали с нетерпением.

На аэродром проводить их собрался чуть ли не весь город. Кто-то сунул Ирине букетик цветов, хотя время было зимнее. Девушек обнимали, целовали, говорили напутственные слова. Наконец Ира и Рая поднялись в кабину, запустили мотор. Самолет побежал по взлетной полосе, легко оторвался от земли...

Мы тоже встретили подруг митингом: всем хотелось послушать про Саратов, про тыловую жизнь. Подходили к самолету, гладили его, осматривали каждый винтик. Машина стояла новенькая, блестящая, с турельным пулеметом позади штурманской кабины. Рассказов девушкам хватило надолго. Иринино лицо все время озаряла счастливая улыбка.

За короткое время Ирина Дрягина совершила более 100 боевых вылетов с высокой эффективностью. Полк стал для нее вторым домом.

И вдруг... В июле сорок третьего Ирину перевели от нас в 9-ю гвардейскую истребительную дивизию помощником начальника политотдела по комсомолу. Там тоже она быстро завоевала уважение и любовь молодежи. К ней приходили за помощью, за советом, с радостью и горем. Дрягина появлялась на аэродроме днем и ночью, в любую погоду. Ее отвага, выдержка, умелая шутка как-то незаметно поднимали у всех настроение.

С прославленной дивизией под командованием А. И. Покрышкина Ирина Дрягина участвовала в боях за Донбасс, освобождала Румынию, Польшу, Чехословакию. С покрышкинцами она дошла до Берлина.

На протяжении всего этого периода Дрягина не теряла связи с нами, и мы постоянно держали ее в курсе всех событий, так как она горячо всем интересовалась. Мы очень огорчились ирининому переводу и очень скучали по ней, особенно первое время. Помню, как сокрушалась Галя Докутович, что не успела снова полетать с Ириной. Больше Ирина не увидела Галю, не увидела она и Женю Рудневу — обе девушки геройски погибли.

Много лет спустя, уже после войны, Ирина показала мне письма Жени Рудневой. Одно было написано 23 февраля 1944 года, а другое — перед самой гибелью Жени — 19 марта. Мне хочется привести их.

«Здравствуй, Ириночка!

Поздравляю тебя с праздником. У нас вчера началась зима; то было уже и травка зеленела, а сейчас такая метель и ветер 15 метров в секунду. Сижу дома, готовлюсь: в своей группе провожу занятия по четвертой главе Краткого курса. Перерыв был солидный — о диалектическом методе говорили еще при тебе, а потом все текущим материалом занимались. Обложилась книгами и исписала уже более половины тетрадки. Надо через дорогу сходить к Полинке Гельман за философским словариком, но в такую пургу не хочется высовывать нос на улицу. После обеда будет торжественное заседание. Двухлетие свое мы отлично отпраздновали. Гашева и Тропаревская сделали «Крокодил». Поместили 12 заповедей (13-я — «не теряйся»)».

И последнее письмо:

«Здравствуй, Ирочка!

Сижу в трех километрах от линии фронта, а позавчера была в 40 метрах от фрицев. Смотрю, как наши работают. Хорошо, надо признаться. Ирочка, ты пиши. Я послала тебе ответы на все твои вопросы... Знаешь, Ира, оказывается, мать Гали Докутович жива. Ее сестра пишет, что ей не сказали еще о Гале и не знают, как сказать. У нас здесь все в порядке. Состав сильно изменился, ты многих не знаешь... Пиши, моя хорошая. Целую. Женя».

Коротенькое письмецо. Но даже из него видно, что Ирина была с нами, несмотря на расстояние.

В новой дивизии гвардии капитана Ирину Дрягину очень скоро прозвали «комсомольским богом». А. И. Покрышкин в своей книге «Небо войны» писал, что Ирина Дрягина была необычайно популярна среди молодежи благодаря своим неистощимым затеям. Секрет ее прочного контакта с людьми заключался прежде всего в том, что эта девушка умела найти путь к сердцу каждого человека. Удавалось ей это, вероятно, потому, что она всю себя без остатка отдавала людям, так как видела в этом смысл своей собственной жизни. Меня всегда восхищала скромность Ирины, ее предельный такт, умение никогда не выдвигать себя на первый план. Она почти не говорила и не писала о себе — всегда о товарищах, об их победах, об их трудностях. Тогда, во время войны, мы как-то не задумывались над тем, что так привлекало к Ирине окружающих. Мы просто считали ее хорошим комиссаром — грамотным, инициативным, способным летчиком и отличным товарищем. Теперь, когда я вспоминаю нашу совместную жизнь, когда просматриваю ее письма, передо мной во всей полноте раскрывается понятие «хороший комиссар». Конечно же, это человек, прежде всего умеющий жить для других.

В своих письмах к Юрию Жукову Ирина с необыкновенной теплотой, озабоченностью, заинтересованностью писала о людях своей дивизии — Трофимове, Бабаке, Гучеке, Брюханове, Чертове, Кириллове, Вильямсоне, Закалюке, Комелькове, Графине, Цветкове, Климове. Она как бы вместе с ними радуется их успехам, печалится при неудачах и тяжело, очень тяжело переживает гибель друзей.

«Я вам пишу все о потерях наших, — обращается она к Жукову, — уж очень они горьки. Ведь это были последние дни войны, когда особенно больно терять людей. Поэтому хочется рассказать о каждом — может быть, вы помяните их в своей книге». В этих письмах все та же Ирина — с ее вечной заботой о людях и любовью к ним.

Комсомольский вожак — это не выборная должность, не назначение — это призвание, это прекрасное свойство характера. И таким вожаком может быть далеко не каждый. Не случайно, что в качестве комсомольского работника Ирина была награждена орденом Отечественной войны 1 степени и грамотой ЦК ВЛКСМ.

Прошло много лет. Жизнь разбросала нас в разные уголки страны. Большинство однополчан вернулось к своим прежним занятиям. Ирина Дрягина снова поступила учиться, но теперь в Московскую сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева. Занималась со страстью, с жадностью, так же, как когда-то летала. Окончила академию с отличием. Ее оставляли в аспирантуре, но Ирина отказалась: решила сначала поработать и уехала на опытную станцию в Сочи. Стала заниматься цитрусовыми, а потом увлеклась эфирно-масличными культурами, переехала в Крым. Там была агрономом на плантациях, затем работала в Никитском ботаническом саду. Постепенно определилась главная тема, которой захотелось отдать все силы.

Накопился уже достаточный опыт, появились свои идеи — настала пора заняться наукой. Дрягина поступила в аспирантуру МГУ имени М. В. Ломоносова, а через три года блестяще защитила диссертацию на звание кандидата биологических наук. Ее оставили работать на кафедре генетики и селекции.

В августе 1965 года в Большом зале Пражского университета собрались на симпозиум ученые многих стран, чтобы обменяться опытом, поделиться достижениями, обсудить гипотезы в области экспериментального мутагенеза. Эта проблема была одной из важнейших в биологии — всех волновал вопрос, как воздействовать на животных, растения, микроорганизмы, чтобы заставить их полнее служить человеку.

Приехали на симпозиум и ученые Советского Союза. Среди них была доцент Московского государственного университета Ирина Дрягина...

Не так давно в заграничной поездке я встретилась с генералом Г. У. Дольниковым. Мы оба оказались членами делегации ветеранов войны. Прежде, на фронте, нам не приходилось видеть друг друга, хотя и воевали на одном участке. Но я знала Дольникова, как и многих других летчиков-истребителей, по печати и рассказам товарищей. Здесь, на чужбине, мы очень обрадовались встрече и долго вспоминали свою боевую молодость. Зашла речь и об Ирине Дрягиной. Голос генерала потеплел, когда он заговорил о ней.

— Ирина во многих сердцах оставила след, — сказал Григорий Устинович. — И командир наш Александр Иванович Покрышкин написал о ней в своей книге, читали?

Я кивнула.

— А знаете, чем сейчас занимается Ирина? — спросил генерал и сам поспешил ответить, — цветами! Я видел на ВДНХ необыкновенный гладиолус — чемпион выставки. Синий, как ночное небо, и называется он «Космическая эра». Не иначе, нас всех вспоминала, когда выращивала своих красавцев. — Генерал ненадолго умолк, а потом с улыбкой закончил; — Цветы... Кто бы поверил тогда, во время войны, что боевой комиссар будет заниматься цветами? Да еще награды за них получать. Ну кто бы поверил? — И мы оба рассмеялись...

5 января 1972 года в Академии наук Молдавской ССР Ирина Викторовна Дрягина блестяще защитила диссертацию на звание доктора сельскохозяйственных наук.

Мы, ее однополчанки, с радостью узнали об этом. Ведь это второй доктор наук в нашем полку. Галина Комкова посвятила Ирине стихи, в которых есть такие строки:

Одолела ты вершину,
Наш крылатый политрук.
Доктор славный,
Доктор милый
Цветоводческих наук!

Мы часто встречаемся с Ириной. Мне кажется, она вовсе не изменилась; все так же полна энергии, комсомольского задора, стремления постоянно идти вперед, Жизнь Ирины Викторовны заполнена служением науке, интересными и увлекательными поисками, захватывающими планами. Она активно участвует в партийной и общественной жизни, часто встречается с молодежью, с удовольствием бывает в воинских частях, на предприятиях, в школах и вузах.

Ирина Дрягина с юных лет мечтала видеть родную землю богатой, цветущей, щедро дарящей людям свои плоды. Немало сделали во имя этого ее добрые, неутомимые руки. Мечта ее, конечно, сбудется.

Женщина с именем Чкалова

В Международный женский день 8 марта 1944 года «Правда» писала о советских патриотках, вставших на защиту Родины. Рядом с именами Зои Космодемьянской и Наташи Ковшовой в газете называлось имя храброй летчицы Валерии Хомяковой.

Валерия не была моей однополчанкой, но я не могу не рассказать о ней, моей задушевной подруге, замечательном человеке.

Хомякова родилась 3 августа 1914 года, в день, когда грянула первая мировая война.

Детство Лера провела в Колпине под Ленинградом. Девочка росла прилежной, от отца — инженера-химика — унаследовала любовь к химии.

После семилетки Лера продолжала учеб/в техникуме, затем окончила Московский химико-технологический институт имени Менделеева и стала работать на Дорогомиловском заводе. После смены мчалась в аэроклуб Ленинградского района столицы. Девушке нравилось захватывающее ощущение парения под облаками, но не меньше увлекало пилотирование самолета. Летчик должен быть хорошим спортсменом, и Лера ходила на лыжах по заснеженному лесу, каталась на коньках, играла в волейбол, много плавала, купаясь в реке, прыгала с парашютом.

— А не велика ли у тебя нагрузка? — беспокоились ее друзья и родные.

— Уплотнишь денек — все успеешь, — отвечала Лера. А пришел черед определить свое место в жизни, в выборе не колебалась — стала профессиональным летчиком.

Я встретилась с Валерией Хомяковой в конце декабря 1938 года в здании на Мантулинской улице, где размещалась учебная часть аэроклуба. Она в ту пору была уже известным летчиком-инструктором, и мы, неоперившиеся птенцы, смотрели на нее, не отрывая глаз. Помню, по коридору шла статная молодая женщина. Светлые блики то ложились на ее красивое лицо, то исчезали, и тогда серые глаза женщины становились еще глубже и загадочнее. Она шла, обняв за плечи подругу — летчицу Ольгу Шахову, увлеченно разговаривая с ней. Увидев нас, Хомякова приблизилась к группе учлетов, познакомилась, стала расспрашивать об учебе.

Теоретические занятия в аэроклубе проводились пять раз в неделю. Преподаватели и инструкторы стремились готовить для страны полноценные авиационные кадры. Аэроклуб соревновался за лучшую постановку учебной работы. Группы и отделения также соревновались между собой. Для учлетов устраивали встречи с опытными летчиками. После знакомства с Валерией Хомяковой многие попросили организовать с ней встречу, Валерия, смущаясь, поднялась на трибуну. Рассказала о себе, о том, как совмещала учебу в институте и работу с занятиями в аэроклубе.

Летала она замечательно. Ее «небесный почерк» был захватывающе красив. Будто зачарованные, мы смотрели, как на воздушном параде в День авиации Хомякова виртуозно выполняла виражи, бочки, спирали, петли Нестерова. Летчица высокого класса, она безукоризненно освоила все спортивные самолеты довоенного времени. И не случайно в августе 1940 года Валерию Хомякову как лучшую летчицу московских аэроклубов наградили почетным знаком Осоавиахима.

В нашем аэроклубе Лера пользовалась всеобщим уважением и любовью, была одним из лучших инструкторов. С первых своих шагов в авиации я всегда ощущала дружескую руку Леры Хомяковой, ее поддержку и заботу. Мне и Гале Туребелидзе еще не было шестнадцати, когда нас в виде исключения приняли в аэроклуб. Мы очень боялись, что нас по возрасту не допустят к летной практике, и, конечно, побежали к Хомяковой. Заикаясь от волнения, сбивчиво поведали ей о своих опасениях. Она поняла все сразу и приободрила нас: «Ничего, девчата, не теряйтесь. Главное — как следует подковаться теоретически, освоить весь курс».

Через два года я и Галя Турабелидзе закончили пилотскую и инструкторскую программы и сами летали уже как инструкторы-общественники. А все же если что-то не ладилось с полетами, если попадались «трудные» ученики, я по-прежнему бежала за советом к своей старшей подруге.

Перед самой войной Хомякова работала, в Центральном аэроклубе имени Чкалова. Сюда же на штатную работу летчика-инструктора зачислили и меня. В ЦАКе Валерия летала на всех спортивных самолетах и имеющихся истребителях, упорно добиваясь совершенства в самолетовождении и выполнении фигур высшего пилотажа. Она мечтала вместе с подругами о том, чтобы внести свой, посильный вклад в развитие авиационного спорта.

Все наши планы разметала война.

Небо над столицей стало тревожным. В нем раскинулась сеть воздушного заграждения. Учебные полеты были запрещены, и ЦАК перебазировался в район Волги. Наш фронт был в небе над Сталинградом, мы занимались подготовкой летчиков для армии.

Дни бежали за днями. Полеты, разборы, теоретические занятия. К вечеру уставали так, что засыпали, едва коснувшись подушки. А утром, чуть свет, снова на ногах. И опять — полеты, полеты, полеты... Однажды в октябре сорок первого до нас дошла из центра весть, взволновавшая всех летчиц, Я услышала ее от Валерии. Повстречав меня на аэродроме, она спросила:

— Маринка, слышала? Расковой поручили формировать женскую авиационную часть. Значит, будем воевать, бить фашистов...

Она крепко обняла меня, глаза ее блестели. Не дав мне опомниться, Лера умчалась на старт.

Мы все очень обрадовались этой новости; сбывалось наше заветное желание — быть равными в боевом строю с мужчинами и громить врага.

Вскоре из Москвы пришел вызов на некоторых наших летчиц. Первыми уезжали Валерия Хомякова, Ольга Шахова, Мария Кузнецова, Раиса Беляева — те, кто имел большой летный опыт. Мы, молодые летчицы, смотрели на них с завистью и, прощаясь, жалобно просили «замолвить» словечко и за нас. Валерия вдруг сделала важное лицо и сказала, подражая манере самодовольного начальника:

— Не беспокойтесь, молодой человек. Я приму участие в решении вашей судьбы...

Все засмеялись. Лера улыбнулась и поцеловала меня. А вскоре пришла долгожданная телеграмма, и я уехала к месту формирования полка.

Там судьба снова свела нас с Валерий, как оказалось, в последний раз.

В военной школе пилотов, среди группы сугубо штатских девушек, которых только предстояло сформировать в монолитную воинскую часть, Хомякова выделялась особой подтянутостью и дисциплинированностью.

Валерия была немногим старше нас, но по-матерински опекала девушек, относилась к ним сердечно и ласково. Я никогда не слышала, чтобы она заносчиво обругала кого-нибудь, «сорвала» на товарищах плохое настроение, поступила нетактично или грубо. Во время одной из вечерних бесед по душам я поделилась с Лерой своей давней и сокровенной мечтой быть летчиком-истребителем. К тому времени стало известно, что в истребительную группу отбирают летчиц только с большим авиационным стажем, какого я не имела. Лера понимала, что моя просьба нереальна, но выслушала меня сочувственно и старалась говорить как можно мягче.

— Я понимаю тебя и постараюсь помочь, но, откровенно говоря, надежды почти никакой. Понимаешь, Марина, сейчас надо нажимать на учебу. Ты будешь летать, и впереди у нас жестокие бои с врагом... К этому прежде всего надо готовить себя.

Мы расстались с Валерией Хомяковой в мае сорок второго года. Я с комсомольским женским полком ночных бомбардировщиков улетела на Южный фронт, Хомякову зачислили на должность заместителя командира эскадрильи женского истребительного полка. Днем и ночью она с подругами охраняла с воздуха один из городов на Волге. Много раз Хомяковой приходилось вылетать по боевой тревоге навстречу врагу. Исключительная смелость, отличная техника пилотирования позволили ей стать с первых дней одной из лучших летчиц полка.

С Северо-Кавказского фронта я писала Валерии Хомяковой и Ольге Шаховой и незамедлительно получала ответы. Я искренне радовалась, что «сестрички» летают на Як-1, лучшем истребителе того времени, что их полк на учебных стрельбах в начале июня 1942 года занял одно из первых мест в соревновании с мужскими полками.

Валерия Хомякова патрулировала в волжском небе, она летала много раз на перехваты самолетов противника и сопровождала особо важные транспортные машины. Ей одинаково хорошо удавались и дневные и ночные полеты. Она в совершенстве владела «яком». У первоклассного мастера летного дела училась молодежь.

— Виртуоз пилотажа, — говорили о Хомяковой еще в аэроклубе.

На таком же высоком счету была она и в истребительном полку. Командование не раз объявляло благодарность лейтенанту Хомяковой за образцовое выполнение боевых заданий. Вершиной ее боевой деятельности явился подвиг, который навечно вписан в историю Великой Отечественной войны.

В бассейне Волги шли ожесточенные бои. В ночь на 25 сентября 1942 года жители города услышали пронзительные сигналы воздушной тревоги. Старики, женщины, дети поспешили в убежища. Несколько ночей подряд они не спали, прислушиваясь к стрельбе зенитной артиллерии, к гулу моторов в небе.

С аэродрома близ города в темное сентябрьское небо уходили один за другим «яки». Девушки взлетали с небольшими интервалами и шли в заданный квадрат предполагаемой встречи с противником: было получено Сообщение, что летит группа тяжелых бомбардировщиков Ю-88, На подступах к городу им преградила путь завеса огня и света. Большинство фашистских самолетов поворачивало вспять и бросали бомбы в стороне от цели. Но одиночные машины стремились прорваться к городу, пытались сбросить свой смертоносный груз на заводы, где ковалось оружие для фронта.

Одному гитлеровскому асу удалось добраться до района особо важного значения. На высоте двух тысяч метров его заметила Валерия Хомякова. «Атаковать!» — решила она и дала полную мощность мотору, увеличила скорость, пристроилась в хвост противнику, стала ловить в перекрестие прицела силуэт фашистского бомбардировщика. Гитлеровец попытался уйти из световой сети. Но тут в ярких лучах появился наш «як». Подключились новые прожекторы. С земли затаив дыхание следили за начавшимся воздушным поединком.

— Сорок второй! Сорок второй! — услышала лейтенант Хомякова свой позывной в наушниках шлемофона. — Отлично! Следим за вашими действиями.

Валерия узнала голос командира. Действовала она, как всегда, четко. Прищурив глаза, еще раз прицелилась, пальцы нажали гашетку, и длинная трассирующая очередь прошила Ю-88. Фашист яростно огрызался, вел ответный огонь, но тщетно. Валерия искусно ушла из-под обстрела, сделала повторный заход. Тут уж враг пустился наутек. Однако последовала новая атака. Бомбардировщик резко набрал высоту и в ту же секунду, завалившись на крыло, стал падать.

Все, кто видел этот воздушный бой, восхищались смелыми действиями советского истребителя. Но мало кто, кроме однополчан, знал, что победила немецкого аса молодая советская летчица.

Сердце Валерии ликовало; враг уничтожен и ни одной бомбы не сброшено на мирные дома и военные объекты!

После приземления Лера попала в объятия девушек-техников. С криком «ура» они стали качать подругу.

— Товарищ командир полка! Боевое задание выполнено. Фашистский бомбардировщик уничтожен, — доложила Хомякова майору Тамаре Александровне Казариновой.

Командир полка, все присутствующие офицеры и подруги горячо поздравили Валерию с победой. Боевой счет женского истребительного полка был открыт! Коммунистка Валерия Хомякова стала первой женщиной в мире, сбившей в ночном бою самолет противника.

На следующий день Лера с командиром и подругами побывала на месте падения вражеского бомбардировщика. Невдалеке виднелся железнодорожный мост через Волгу. Беспрерывным потоком двигались по нему эшелоны с людьми, оружием, танками, многочисленной техникой. Эшелоны шли в сторону фронта. Советские летчицы не подпустили к железнодорожному мосту фашистов, он стоял целехонький! Чуть дальше Валерия увидела разбитый самолет со свастикой и трупы членов экипажа. На мундире одного из гитлеровцев — несколько крестов...

За мужество, отвагу и проявленное в бою мастерство Валерию Хомякову наградили орденом, ей присвоили звание старшего лейтенанта и назначили на должность командира эскадрильи.

Когда я на фронте услышала о победе Валерии, радости моей не было границ. Я чувствовала себя именинницей, как будто сама сбила проклятый фашистский самолет. От себя и от подруг-однополчанок, многие из которых знали Валерию по военной школе и разделяли со мной восхищение ее подвигом, я написала ей большое письмо со словами любви и пожеланием новых побед. Это письмо, к сожалению, не успело дойти до адресата, получила его Оля Шахова, которая через некоторое время и сообщила мне страшную весть. После той памятной ночи Валерия Хомякова прожила недолго. Она ушла на очередное задание и не вернулась. Погибла в расцвете сил и дарования. Я долго не могла поверить, что Леры больше нет. Вызывала в памяти ее лицо со строго сдвинутыми бровями, таким, каким оно бывало в полете. Представляла себе, как она в накинутой на плечи шинели сидит в землянке и пишет письмо, склонив голову. Мысленно я поклялась отомстить фашистам и сдержала свое слово...

Несколько лет назад меня пригласили в Московский химико-технологический институт имени Менделеева, где училась Валерия Хомякова. Собралось около тысячи студентов и преподавателей института. Я рассказывала о своем учителе и наставнике, о ее короткой славной жизни, о встречах с ней и нашей совместной работе, о ее подвигах во время войны.

Я знаю, память о ней жива и будет жить долго. В этом нет ничего удивительного: народ не забывает своих героев.

Заслуженный мастер спорта

Она пришла на сборный пункт в октябре сорок первого — маленькая, хрупкая, в шинели до пят. А через несколько дней ее вызвали в штаб женской авиачасти и объявили о назначении старшиной. Мы базировались тогда в Н-ске. Стояла снежная, морозная зима. С метелями, резкими ветрами. Трудно приходилось девушкам. Мы рвались на фронт, а нам надо было учиться, постигать тайны военного мастерства. С утра до позднего вечера осваивали боевую технику, совершали тренировочные полеты, «Наш старшую» — так называли мы Надежду Тропаревскую — всегда находила для девчат ласковое словечко, добрую улыбку.

Наконец настал день, когда мы вылетели на Южный фронт. В одну из июльских ночей 1942 года экипажи женского комсомольского полка бомбили скопление противника на станции Покровское, что недалеко от Таганрога. В боевом донесении говорилось; «В результате бомбардировочных действий было сожжено 2 станционных строения, взорван склад с боеприпасами. Экипаж старшины Тропаревской бомбил головную часть эшелона. Вместе с экипажем сержанта Евдокии Носаль они уничтожили весь железнодорожный состав». Так началась боевая биография Надежды Тропаревской.

Вскоре полк перебазировался на другой аэродром. В одну из ночей мы бомбили скопление техники противника, наступающего на Ростов-на-Дону. Экипаж Тропаревской — Свистуновой вылетел вслед за командиром эскадрильи Серафимой Амосовой. Самолет снизился до высоты 700 метров. Лида Свистунова прицельно сбросила бомбы в скопление фашистской техники. Вспыхнул пожар. Но в это время мотор начал давать перебои. Идти на вынужденную посадку? Но разве можно приземляться здесь? Надя с Лидой договорились планировать в сторону своей территории, а если мотор откажет, то направить машину в колонну, двигающуюся по дорогам, и врезаться в скопление врага. Летчица перевела самолет в угол планирования, и... о, чудо! На высоте 100 метров мотор вновь заработал. Гитлеровцы не успели открыть огонь по самолету, который уходил на такой малой высоте к линии фронта...

Когда в сентябре 1942 года за образцовое выполнение боевых заданий нас наградили первыми орденами и медалями, то среди 24 награжденных была и Надежда Тропаревская. Ей вручили орден Красного Знамени.

У меня сохранилось множество военных записей во фронтовых блокнотах. Перелистываю их пожелтевшие странички, рассматриваю любительские фотографии и в памяти один за другим всплывают эпизоды, свидетельствующие о мужестве, бесстрашии моих замечательных подруг.

В один из августовских дней 1942 года меня назначили командиром звена. В состав звена вошли экипажи Нади Тропаревской — Лиды Свистуновой и Нины Худяковой — Кати Тимченко.

— Что ж, девушки, — сказала Тропаревская, — давайте поздравим нашего командира.

Ольга Клюева, мой штурман звена, наполнила кружки... молоком, мы чокнулись, выпили и засмеялись.

— Расти хорошим, умным начальником, — сказала Катя Тимченко, — не обижай подчиненных, и тогда маршальский жезл, который лежит в твоем солдатском ранце, перекочует в руки...

Редко выпадали на фронте часы затишья. Но когда случались они, собирались мы где-нибудь на лужайке и вспоминали дом, родных, рассказывали о довоенной жизни и своих мечтах об учебе, об избранных профессиях...

На всю жизнь запомнила Надя Тропаревская свое знакомство с парашютом. Однажды пионерский отряд отправился на аэродром. Надя увидела самолет, на плоскости которого стояла девушка. Она рассказывала собравшимся о парашютных прыжках. Надя осмелела и спросила:

— А мне можно когда-нибудь прыгнуть?

Девушка, а это была известная парашютистка Ольга Яковлева, ответила:

— Можно, но только нужно сначала изучить теорию парашютного дела. А сейчас лучших пионеров будут катать по кругу на самолете.

Тропаревская оказалась среди них. Так она получила первое «воздушное крещение».

Шло время. Надя уже работала меховщиком, а мысль о первом полете не покидала ее. Больше года девушка проводила все выходные дни на Тушинском аэродроме... Прошла медицинскую комиссию, изучила и сдала теоретический курс по парашютной подготовке. 4 августа 1933 года она приехала на аэродром. Солнце клонилось к закату, ветер стих. Кто-то сегодня будет прыгать? Неожиданно Тропаревской инструктор предложил надеть парашют. Ее спросили: «Вы не боитесь?»

Нет, страха Надя не чувствовала. Было радостно и тревожно.

Как только самолет оторвался от земли, Надя глянула вниз. Она видела, как уплывали посадочные знаки, ангары, стоящие в стороне самолеты. Подумала; «С земли поднялась на самолете, а опущусь на землю сама». Иногда украдкой поглядывала на летчика. А он поймал ее взгляд в зеркале, которое прикреплено в пилотской кабине, и улыбнулся. Это ободрило девушку. Тропаревская посмотрела на высотомер: 800 метров. Самолет вышел на прямую, на заданный курс. Летчик убрал газ, мотор начал затихать. Раздалась команда:

— Приготовиться!

Тропаревская поднялась в кабине во весь рост, легко вылезла на плоскость.

Надя взялась правой рукой за кольцо парашюта.

— Пошел!

Девушка прыгнула в бездну. Первое ощущение было таким, будто ее подхватил и понес ветер. Дернула кольцо парашюта. Над ней открылся пестрый, яркий купол. Рев мотора сменила тишина. Земля была все ближе и ближе. Едва успела развернуться по ветру... и почувствовала толчок. Первый в жизни прыжок совершен!

В течение нескольких месяцев Тропаревская выполнила еще несколько десятков прыжков, занималась в областной школе инструкторов-парашютистов. Окончив ее, получила звание инструктора парашютного спорта второй категории. Теперь она уже выступала в роли учителя. И как гордилась, когда некоторые из ее воспитанников становились инструкторами, спортсменами-парашютистами.

В 1935–1938 годах Надежда Тропаревская закончила Всесоюзную школу инструкторов парашютного и самолетного спорта, стала инструктором первой категории. Она учила юношей и девушек, постоянно прыгала и сама. Не раз в те годы участвовала Надя в воздушных парадах, выступала на соревнованиях. Одной из первых среди женщин ей было присвоено звание мастера парашютного спорта...

Рассказывала Надежда нам обо всем этом, а мы словно видели разноцветье куполов над Тушинским аэродромом. Но вот прозвучал сигнал тревоги, и мы стремительно бросились к своим «ласточкам». И в бою мастер спорта Надежда Тропаревская снова показывала хладнокровие, выдержку, высокое летное мастерство.

...Стоял апрель 1944 года. Кругом бушевала весна. В один из дней, позавтракав, мы отдыхали перед очередными ночными полетами. Это было под Симферополем. Рано утром неожиданно шесть фашистских истребителей появились над нашим аэродромом. Была объявлена боевая тревога. Фашисты начали штурмовать наш аэродром. Мы вылетели на запасную точку бреющим полетом, чтобы спасти свои самолеты. Тропаревская взяла курс в заданное место. Гитлеровцы стали обстреливать ее самолет, но спускаться низко не решались, боясь врезаться в землю. У машины Тропаревской было перебито управление, появились повреждения в плоскостях и фюзеляже. Но летчица не растерялась. Умело маневрируя, ушла от преследуемого врага. А тут взлетели наши истребители, и в воздушном бою четыре фашистских самолета были сбиты.

Уже потом мы узнали, как трудно было Тропаревской. Поврежденный самолет она вела между ущельями, скрываясь от вражеских истребителей. За этот полет ей была объявлена благодарность, а вскоре она получила орден.

Меньше всего думала Надя о том, что тогда, в суровые годы войны, ей вновь придется стать инструктором-парашютистом. А получилось именно так. Все чаще стали думать в нашем коллективе о том, чтобы летчицы и штурманы уходили в бой с парашютами. Нередко становились мы свидетелями гибели подруг, которые не могли покинуть горящую машину. Ведь до осени 1944 года мы летали без парашюта. Только парашют мог спасти жизнь экипажу. Правда, на нашей маленькой машине он стеснял движения в полете, так как кабины летчика и штурмана очень тесны. Мы боялись, что уменьшится бомбовая нагрузка, ведь прибавлялось лишних 32 килограмма. Но инженеры и техники переоборудовали кабины наших По-2, и сразу же гвардии лейтенанта Надежду Тропаревскую назначили начальником парашютной службы. И снова учеба. Учеба между боями. Многие из наших девушек ранее не прыгали с парашютом и с ними необходимо было пройти теоретическую подготовку, каждой предстояло для ознакомления совершить несколько прыжков. Тропаревская всех однополчан научила пользоваться парашютом и многих вывозила сама на тренировочные прыжки. Кроме того, она проводила такую же работу в полках дивизии, которые летали на таких же самолетах, что и мы.

Парашют спас позже жизнь многим, в том числе и штурману эскадрильи Руфине Гашевой, впоследствии Герою Советского Союза. И за это она благодарила Тропаревскую: «Я обязана тебе жизнью. Спасибо за учебу. Когда настал критический момент, покинув машину, дернула за кольцо не сразу. Мимо меня пролетел неуправляемый горящий самолет, а потом я раскрыла парашют. Выполнила все, как ты меня учила. Приземлилась на нейтральной полосе. И вот видишь, жива». Я была свидетельницей этого разговора, когда Руфина прибыла в полк после этого трудного боевого вылета...

Но не ограничивалась Надежда Тропаревская лишь ролью учителя: она продолжала летать на боевые задания сама. В ноябре 1944 года экипаж Надежды Тропаревской — Татьяны Масленниковой получил задание бомбить вражеский аэродром. Подошли к цели. Темно, тихо. Девушки даже стали сомневаться — не сбились ли с курса? Бросили одну бомбу. Опять тихо. Экипаж сделал заход и сбросил вторую бомбу. Оставалось еще две. Сделали третий заход.

И вдруг со всех сторон к самолету потянулись щупальца прожекторов. Зенитные орудия и пулеметы открыли огонь. Маневрируя, летчица старалась вывести машину из зоны огня. Но самолет стало судорожно подбрасывать. В это время яркая трасса слева прошила нижнюю плоскость, перебила управление руля поворота, осколки разорвавшегося снаряда ранили Надю, пробили бензобак.

Штурман Таня Масленникова взялась за управление, но самолет плохо повиновался: педали были крепко придавлены обессиленной летчицей. Но вскоре Надя пришла в себя. Таня помогла командиру, и самолет со скольжением пошел вниз. Прожекторы потеряли По-2. Летчица вместе со штурманом с трудом вела изрешеченную машину.

Самолет удалось довести до расположения наших войск. Это был один из последних боевых вылетов гвардии старшего лейтенанта Надежды Тропаревской. А всего их у нее — 513. За мужество и отвагу она награждена четырьмя орденами и многими медалями.

И вот пришла победа. Как и многие летчицы, Надя Тропаревская демобилизовалась. Стала испытывать парашюты, обучать парашютному спорту молодежь в Центральном аэроклубе СССР имени В. П. Чкалова. И снова, как и в юности, — тренировки, полеты, прыжки, соревнования, на которых Надежда занимала призовые места. В послевоенные годы она установила несколько мировых рекордов.

А как радовались мы, боевые подруги, когда Надежда Евгеньевна Тропаревская-Есионова завоевала титул чемпионки СССР по прыжкам на точность приземления и затяжным прыжкам и ей присвоили звание заслуженного мастера спорта! Что ж, я хорошо понимаю ее: небо — это на всю жизнь.

Навстречу жизни

В то время, как другие девчата, ее сверстницы, грезили о театральном институте, о главной роли, которую им, счастливцам, внезапно доверит маститый режиссер столичного театра, Паша Прасолова всей страстью юной души мечтала об авиации. И мечта сбылась. Произошло это как в сказке!

...В тот день директор школы после уроков пригласил к себе учителей 10-го класса, вызвал и комсорга выпускников Прасковью Прасолову, начал советоваться с ними: так, мол, и так, в нашу десятилетку пришел запрос из райкома комсомола. Кого, товарищи, можем рекомендовать в авиационную школу? Только много лет спустя догадалась Паша, что о ее будущем заранее подумали, позаботились учителя... А тогда стояла, замершая и от страха — вдруг пошлют кого-нибудь из мальчишек! — и от невероятного предчувствия: неужели все же... Учителя заулыбались: «Пилота!.. Конечно, Пилота... Разумеется, Пилота....» Пилот — была ее школьная кличка.

Вскоре комсомолка Прасковья Прасолова стала курсантом Батайской авиашколы. Затем после ее окончания — летчиком спецотряда ГВФ в Харькове, а с 1941 года — инструктором учебной эскадрильи Гражданского воздушного флота в Одессе.

По правде сказать, появление в учебной эскадрилье девушки-инструктора вовсе не вызвало восторга у будущих учеников. Шла война. От мастерства и опытности инструктора-летчика зависела не только судьба, но и сама жизнь курсанта. Главный экзамен сдавался ими не придирчивой государственной комиссии: он наступал в бою.

И вдруг одесские курсанты услышали, что готовить их в бой поручают... женщине! Да какой там женщине — просто девчонке, чуть ли не двадцати лет от роду!

Чему она может научить, — ворчали в эскадрилье. — у нее силенок-то не хватит управлять самолетом!

Но приступила Паша к занятиям — и все переменилось сразу. Прасолова оказалась первоклассным инструктором.

За год с небольшим она подготовила двадцать боевых летчиков для нашей авиации! Только вот беда: командование отряда ни в коем случае не хотело отпускать ее на фронт. Уже и Вера Тихомирова, лучшая Пашина подруга, добилась разрешения на выезд в город, где продолжалось формирование женской авиачасти, а Пашу все не отпускали: «Вы в тылу нужнее, инструктор! Для фронта каждый день требуются новые летчики. Такой специалист, как вы...»

Только в начале 1943 года пришел, наконец, вызов на Пашу Прасолову и ее подруг, Катю Олейник и Валю Перепечу, — вызов из нашего женского комсомольского полка, который вел бои на Кубани.

Новичков встречала командир полка гвардии майор Бершанская. Прасолову Евдокия Давыдовна хорошо помнила еще по Батайской школе, это была одна из лучших тогдашних учениц. Да и остальных девчат командир полка приняла как родных дочерей. Первая беседа... О чем же она была? О жизни полка, конечно, о наших традициях, связывавших нас в единый коллектив, о том, как мы летаем и ведем бои... Тогда я впервые заметила у Прасоловой тот влюбленный взгляд, обращенный на Евдокию Давыдовну.

«Неужели я когда-нибудь буду летать, как Бершанская?» — спросила она у меня однажды. Это казалось ей, летчице на редкость умелой и способной, недосягаемой вершиной. Впрочем, кому из моих читателей не понятно, как любит молодость отыскивать себе идеалы, равняться на них, подражать им... И не одна Паша была у нас влюблена в командира полка. Все мы ее любили верной и искренней любовью...

Из новичков решено было создать четвертую эскадрилью в полку. Меня назначили ее комэском. Вместе с Серафимой Амосовой, заместителем командира полка по летной части, мы стали проверять технику пилотирования у своих будущих боевых подруг.

В первый же раз поднявшись с ними в воздух, я увидела, что Прасковья Прасолова и Екатерина Олейник ни в каком «доучивании» не нуждаются. Полет по кругу, фигуры высшего пилотажа — все было отработано почти до автоматизма. Это понятно: ведь авиашколу девушки кончали по полной программе до войны, потом работали инструкторами-летчиками... По правде сказать, не все новенькие оказались подготовленными так, как Паша и Катя. Прежде чем их выпустить на боевое задание, предстояло пройти с девушками дневную и ночную подготовку. И вот, после моего доклада командованию, Прасолову и Олейник выделили в помощь как летчиков-инструкторов нашей эскадрильи, так что они тут же стали помогать нам обучать своих менее опытных подруг «премудростям» летного дела — дневным и ночным полетам и, конечно, теории. Не могу не заметить, что очень большую роль в подготовке к грядущим боевым действиям сыграли тогда штурман эскадрильи Катя Рябова, штурманы звеньев Оля Клюева и Таня Сумарокова, а также командиры звеньев Магуба Сыртланова, Клава Серебрякова и мой заместитель Вера Тихомирова. Всегда эти люди спокойные, выдержанные и смелые, они помогали вновь прибывшим учиться самостоятельно думать, проявлять инициативу, принимать быстрые и верные решения в неожиданных ситуациях. Думаю, своими будущими успехами наши летчицы и штурманы, а в их числе и Паша Прасолова, были в немалой степени обязаны этим замечательным ветеранам полка.

Но вот подготовка кончилась, наступили боевые будни. Для Прасоловой тот день, вернее сказать, та ночь была переломной в жизни; ночь первого боевого вылета!

Штурманом на первое боевое задание с Пашей полетела Катя Рябова. Я беспокоилась за Прасолову, как и за других, которые первый раз летели в бой, Весь маршрут и задание заранее проверила вместе с Рябовой, потом, перед самым вылетом, то же самое сделала штурман полка Женя Руднева, а перед взлетом к Пашиному самолету подошла Серафима Амосова.

— Не боитесь лететь впервые на задание? Паша даже растерялась от такого вопроса. Заметив это, Амосова деликатно поправилась:

— Все ли вам понятно?

Уже потом, много лет спустя, Паша вспоминала, как были ей удивительны тогда это всеобщее внимание, переживания подруг; сама же она была спокойна. Такое случается нередко, когда человек еще не знаком с предстоящей опасностью...

Самолет, набрав высоту, взял заданный курс на цель. Через пять минут взлетел другой самолет — мы с Таней Сумароковой шли следом за первой машиной. Цель — маленькая укрепленная высотка, занятая фашистами севернее Керчи.

Смотрю, не успел экипаж Прасоловой — Рябовой приблизиться к высотке, скрестились в зените несколько прожекторов, и сразу открылся огонь с земли. «Неужели собьют ее при первом же боевом вылете?!» Мы с Таней поспешили на выручку, стали отвлекать огонь на себя... Наконец, самолет Прасоловой вышел из перекрестия лучей, вижу — идут на второй заход, сбрасывают бомбы..» Удачно! На земле возник пожар.

Когда Паша и Катя летели обратно, казалось, что в самой, фигурально выражаясь, осанке их маленького самолета выдается торжество, которое охватило летчицу после первой, пусть небольшой победы!

Прасковья ловко сажает самолет, заруливает на заправочную полосу. Мы с Таней Сумароковой приземляемся следом, заруливаем и бежим к ее машине. Паша довольна, но докладывает о выполнении боевого задания спокойно, точно по уставу... Я, признаюсь, первая не выдержала — схватила ее в объятия, засыпала вопросами... Потом опомнилась: не одна ведь я ожидала исхода этого «дебюта» нового боевого вылета.

— Иди, докладывай командиру полка!

Она направилась вместе со штурманом эскадрильи Рябовой на КП. А потом снова подошла к нам. Я выяснила у Кати подробности того, что происходило у них над целью,

Оказалось, когда самолет попал в лучи прожекторов и рядом стали рваться первые снаряды, Прасоловой неудержимо овладело чувство... нет, не страха, а любопытства! Что кругом делается? Как это вообще выглядит — настоящий бой? Интересно, откуда по ним стреляют? Позабыв о грозящей опасности, она стала вертеть во все стороны головой... А этого делать нельзя ни в коем случае. И не только потому, что теряешь драгоценные секунды в бою: ослепленный прожекторами ты легко теряешь представление о своем положении в пространстве. Слава богу, как говорится в народе, что мы отправили с ней на задание отличного штурмана Екатерину Рябову. По переговорному аппарату та немедленно скомандовала: «Держать курс! Смотреть только на показания приборов!» Тут Паша опомнилась, сделала успешный противозенитный маневр и пошла на цель...

Уже на земле, осознав по-настоящему, что ей в воздухе грозило, вдруг кинулась на шею своему первому боевому штурману-учителю: «Спасибо тебе. Катюша!»

— Что уж говорить, — спустя четверть века вспоминала Прасковья Прасолова ту незабываемую в ее жизни ночь, — вся эскадрилья меня ждала. Такие были хорошие девчата, слово «дружные» слишком слабо передает, какими они были! Мы будто жили одними чувствами, одними мыслями.

Так началась новая жизнь Паши — ее нормальная, будничная боевая работа. Вылеты следовали почти каждую ночь. Прасолова в тяжелые годы борьбы с фашизмом становилась настоящим воздушным бойцом.

Эскадрилья размещалась в маленьком рыбацком поселке Пересыпь на берегу Азовского моря.

Прасоловой назначили нового штурмана экипажа Полину Ульянову. Постепенно Паша сдружилась с ней так же, как с Верой, хотя новая подружка сильно отличалась от своего летчика: Полина была вспыльчива, вся — порыв и нетерпение, в противовес Паше, которую считали у нас образцом спокойствия. Любимой Пашиной пословицей было ее собственное изречение: «В авиации не надо спешить». Летали они, несмотря на столь разные характеры (а может быть, и благодаря этой разнице), отлично. Это был дружный и слетанный экипаж в эскадрилье...

Имелся у них маленький секрет, который немало содействовал боевой спайке экипажа: Паша тайно учила своего штурмана управлять самолетом. Ульянова вначале была в полку мастером по электрооборудованию, потом без отрыва от работы переучилась на штурмана и мечтала стать летчицей. Если экипаж выполнял боевое задание успешно, Паша как в награду разрешала своему штурману вести самолет на обратном пути до аэродрома...

В ночь на 23 января 1944 года наши войска на Таманском полуострове перешли в наступление и, выполняя приказ Ставки, ворвались в Керчь. Этого момента мы ждали долгое время, и легко представить, что, когда наступил он, наконец, мы напрягли все свои силы. Погода была ненастная, но все, без исключения, экипажи несколько раз в ту ночь вылетали на задание и бомбили вражеские колонны, дзоты, укрепления... Били по нам зенитки, ловили нас прожекторы. В общем же, эта трудная ночь, казалось, прошла удачно: самолеты получали повреждения, но люди оставались целы. И только под утро из предпоследнего по плану вылета не вернулись Паша Прасолова и ее новый штурман Клава Старцева.

...Утром мы узнали, что произошло. Осколком зенитного снаряда разбило мотор самолета. Прасолова перевела машину на планирование: до нейтральной полосы, к счастью, было недалеко. Дотянули! Но когда к сбитому самолету под обстрелом подобрались наши пехотинцы, они нашли девушек в тяжелом состоянии, вытащили их из-под обломков.

В краснодарском госпитале, куда на санитарном самолете обеих доставили утром, Паша была в бессознательном состоянии, врачи определили, что у нее раздроблено бедро, сломана ключица, обнаружили еще пять переломов; у Клавы Старцевой ранение было полегче — два перелома. Жизнь Паши была в опасности.

Мы очень скоро узнали о состоянии наших подруг: в госпитале лежали три наших однополчанки; Оля Клюева, штурман звена, техник Катя Бройко и старший техник эскадрильи Таня Алексеева. Катя и Оля в то время уже ходили...

— Привезли новых раненых, — рассказывала потом Катя, — я пошла посмотреть; вдруг да прибыл кто-нибудь из знакомых. Мимо несут раненого летчика, он укрыт одеялом до подбородка, лицо в ссадинах, кровоточащих порезах — не узнать. Но вот волосы... Что-то очень знакомое... Подхожу ближе, и узнала. «Паша!» — кричу на весь коридор... Медсестры сбежались, меня от носилок отвели, я ничего не понимаю, только кричу. Оля выбежала: «Что с тобой? Что случилось?» Я, как в бреду, бормочу: «Паша! Паша!..» А объяснить толком не могу.

Девушки долго обсуждали, как им быть? Решили обратиться к главврачу с просьбой: поместить Прасолову к ним в палату, разрешить по очереди ухаживать за ней. И врачи пошли навстречу этой просьбе.

А Паша все не приходила в себя, бредила. Диагноз был неутешителен; помимо переломов — сотрясение мозга. По ночам она звала маму, рассказывала ей о боях, о взятии Керчи, о награде; незадолго до ранения она была награждена орденом Красного Знамени. Или вдруг громко и пронзительно кричала, пыталась кого-то удержать, вскочить, спасти. Иногда ей начинало казаться, что мама уходит, и тогда она начинала ее уговаривать, упрекать: «Ах, какая ты, мама, вечно торопишься. Я же тебе еще не все рассказала...» Потом мысли ее путались, она жалобно всхлипывала, а то вдруг принималась петь, Только понять, о чем она поет, было невозможно.

Долго пролежала Паша в беспамятстве. По письмам из госпиталя мы догадывались, что наши подруги стали отчаиваться. Но однажды Паша тихо произнесла: «Я так устала...» И девушки поняли: Паша очнулась.

Однажды утром Катя Бройко тихонько встала с постели и еще раз решила посмотреть Пашу. Она наклонилась к ней: Пашино лицо было спокойно, дыхание ровное, рубцы затянулись... Катя взяла кусочек ваты, обмакнула его в раствор борной кислоты и осторожно провела по векам подруги. И тут они дрогнули, впервые после ранения раскрылись. Паша очень долго всматривалась в того, кто над ней наклонился. Катя ждала.

— Ко-отик! — удивленно и радостно протянула Паша, не веря себе, и сразу попыталась подняться.

— Лежи, лежи, Пашенька, не вставай, тебе нельзя. — Катя придержала ее за плечи и громко позвала:

— Девочки, девочки, да проснитесь же вы! Она меня узнала!

Девушки повскакивали со своих постелей и бросились к Паше...

По заданию командира полка я несколько раз прилетала в Краснодар и всякий раз, конечно, навещала раненых подруг.

Клава Старцева уже поправлялась. Но Паша все еще находилась в тяжелом состоянии. Когда я подошла к ее постели, она не сразу узнала меня. И только после того, как я заговорила, глаза ее широко раскрылись:

— Командир! Как я рада, что вы здесь, — слабо улыбнулась она и тут же впала в забытье. Паша поправлялась медленно, но девушки радовались уже тому, что консилиум не подтвердил первоначального предположения о сотрясении мозга.

— А кости срастутся! — убеждали они меня. Вообще девушки настроены были весьма оптимистически. Но все оказалось гораздо сложнее. Ведь у Паши было семь переломов.

Врачи, в отличие от юных наших подруг, сомневались, сможет ли Паша летать, даже если лечение пройдет успешно. Но они ведь не знали, что значит для Прасоловой небо!..

Время однако подтвердило самые худшие опасения врачей. Когда Пашу отвезли на рентген в другой госпиталь, оказалось, что кости срослись неправильно. Видимо, при первичной обработке их неверно установили. Прасолову ждало новое испытание; неправильно сросшиеся кости надо было вновь сломать, чтобы установить их верно. Это известие, по словам девушек, Паша встретила спокойно. Ее больше волновало, что с ней будет потом. Мужественно перенесла она новую, очень тяжелую, болезненную операцию. Но раны опять заживали плохо... Паша, бледная, худая, остриженная под машинку, казалась теперь тоненьким подростком. Трудно было узнать в ней прекрасную боевую летчицу...

Оля, Катя и Таня помогали ей, чем могли: доставали на рынке продукты, читали книжки, старались предупредить любое ее желание. Но волей-неволей сами они готовили для нее новый тяжелый удар: приближался день их выписки. Девушки возвращались в полк, а Прасолова оставалась на земле и — теперь это становилось ясно всем — оставалась навсегда...

Выписка приближалась неотвратимо. Вот уже получены документы, а девушки все не решаются сказать Паше, что им надо уезжать...

Но вот зашли они в палату, в отутюженной форме, с белоснежными подворотничками, и Паша, которая подсознательно ждала и боялась этой минуты, сразу все поняла и залилась слезами. Лучше всех понимала она, что прощание предстоит надолго, может быть, и навсегда, что она, Прасковья Прасолова, больше никогда не наденет такую вот гимнастерку с погонами, не перебросит свою ладную фигурку через борт кабины самолета, не поставит ноги на педали, не тронет ручку управления... Никогда она больше не увидит, как мелькнет родная земля под крылом самолета, не придется ей вместе с родной семьей боевых подруг салютовать Родине в день великой и долгожданной Победы...

Подруги крепко обняли ее и, скрывая слезы, молча вышли из палаты; их уже ждала машина...

Почти два года пробыла Паша Прасолова в различных госпиталях. Она вышла из последнего госпиталя трудоспособной, но непригодной к летной службе. Мы, знающие Пашу, никогда не забудем, что за мир на нашей земле она заплатила своей юностью, своим здоровьем.

Все послевоенные годы, как и с другими своими боевыми подругами, я переписываюсь с Пашей Прасоловой. Иногда Паша приезжает в Москву на наши традиционные полковые встречи.

Прасковья Прокопьевна Прасолова — депутат Балаклейского райсовета Харьковской области, член бюро Балаклейского райкома партии. Люди знают ее как общественницу, отдающую весь жар своего сердца детям, которые почему-либо лишены родительской ласки. Она возглавляет отдел социального обеспечения района. Такая скромная и такая нужная людям работа.

В боях за Севастополь

Штурман Екатерина Рябова, о которой я хочу рассказать, до войны была студенткой механико-математического факультета МГУ имени Ломоносова.

Нападение фашистской Германии на нашу Родину круто изменило ее планы. Вместе с подругами по университету по первому зову комсомола и по велению сердца Рябова в тяжелые октябрьские дни 1941 года пришла в женскую авиачасть. Здесь мы и познакомились, а на фронте стали боевыми подругами, вместе летали на выполнение многих боевых заданий, не раз смотрели смерти в глаза.

Летом 1943 года Екатерину Рябову назначили штурманом эскадрильи, которой командовать было доверено мне. Часто нам приходилось вылетать на боевые задания с молодыми летчицами и штурманами эскадрильи, которые только входили в ритм боевой работы. Как-то Рябова вылетела с молодой летчицей Женей Поповой бомбить железнодорожную станцию на линии Багерово — Симферополь, Над целью, самолет попал под ураганный артиллерийский огонь. Лучи прожектора ослепили Женю, она растерялась, отвлеклась от приборов. Самолет начал пикировать, высота падала с неимоверной быстротой, а под плоскостями еще висели бомбы. Но Рябова не растерялась. Она приказала Жене вести самолет только по приборам и стала давать команды отвернуть самолет то в одну, то в другую сторону. Выполняя указания штурмана, молодая летчица овладела собой и вывела самолет на цель. Сбросив бомбовый груз на скопление танков, экипаж вернулся на свой аэродром. Но самолет имел столько повреждений, что инженер полка Софья Озеркова считала чудом его благополучное возвращение.

Однажды после особенно удачного боевого вылета Катя сказала: — Знаешь, Марина, мы ведь не знали вначале, что будем делать на фронте — стрелять из автомата, варить борщ для бойцов или перевязывать раненых. На нашу долю выпала война в небе. Я думаю, что нам повезло. Хотя вряд ли ты услышала бы от меня другие слова, если бы из нас подготовили артиллеристов, санитарок или снайперов...

На протяжении всей войны мы мечтали о мирной жизни, думали, какой она будет прекрасной.

— Вы представляете, девушки, — восклицала Катя, — как будут счастливы наши люди после войны! Вот смотрю я на своих однополчанок, бывших студенток: для многих после победы жизнь начнется с того же, на чем остановила ее война. Но по-другому, сильнее и глубже они будут ценить все, что дает нам наша страна, наша молодость...

Как-то перед вылетом на выполнение боевого задания в район Балаклавы в начале мая 1944 года, сидя уже в кабине самолета, я наблюдала за Катей. Вот она стоит и спокойно смотрит, как девушки-вооруженцы подвешивают бомбы. Ей предстоит лететь вместе со мной. Самолет может попасть под огонь зениток, его могут поймать лучи прожекторов, перехватить истребители противника... Но Рябова спокойна. И я подумала: «Да неужели это та самая Катя, которая всего три года назад полчаса стояла перед дверью от страха, не решаясь войти в кабинет профессора принимающего зачет?».

И вот мы идем по маршруту. С воздуха этот район прикрывали крупные силы противовоздушной обороны. Одних прожекторов в районе Севастополя насчитывалось около пятидесяти. Чтобы ввести гитлеровцев в заблуждение, мы, набрав высоту, шли на Балаклаву с тыла, а затем, приглушив мотор, стали планировать на цель. Но именно в этот момент враги включили прожекторы и, быстро «поймав» нас лучами, открыли зенитный огонь. Катя дала команду держать боевой курс. Я все время маневрировала по высоте. Другого выхода не было. Задание надо выполнить во что бы то ни стало. Катя «повесила» над целью две осветительные бомбы. Внизу были отчетливо видны машины. А обстрел с каждой минутой становился все гуще и гуще. Но вот Катя навела меня на цель, и серия бомб полетела вниз.

Враг не хотел позволить нам уйти безнаказанно. Еще несколько, до предела напряженных минут нас цепко держали лучи прожекторов и сопровождали облачка разрывов. Казалось, что на самолете нет живого места. Наконец мы облегченно вздохнули — обстрел был позади. Под нами освобожденная крымская земля, И на этот раз мы вышли победителями.

Гитлеровцы сделали все, чтобы любой ценой удержать Севастополь. Они построили доты и дзоты, оцепили горы проволочными заграждениями, минировали многие километры дорог, пристреляли каждый участок. На подступах к городу шла борьба, которую многие называли войной за метры. Мы, летчики, старались, чем только возможно, помочь нашим солдатам. Не один вылет совершили в район Севастополя, Балаклавы, на Сапун-гору, на мыс Херсонес.

Небо над Севастополем гудело от рокота моторов. Фашистская авиация фактически прекратила организованные действия. Господство советской авиации в воздухе было безраздельным. Мы вылетали с наступлением темноты и заканчивали боевую работу утром, когда на задание поднималась дневная авиация. Мы блокировали вражеские аэродромы, наносили удары по бухтам, куда заходили немецкие транспортные корабли, эвакуировавшие живую силу и технику.

Внизу, под нашими крыльями, страшный в ранах своих и бессмертный в своем героизме, лежал Севастополь...

О севастопольское военное небо! Днем и ночью было оно страшным для врага. Днем в нем господствовали советские штурмовики, истребители, дневные бомбардировщики. А ночью гитлеровцам не давали покоя наши По-2. Начиная с форсирования Керченского пролива и кончая разгромом фашистских войск на мысе Херсонес, все мы жили одной мыслью — скорее освободить крымскую землю.

В боях за Севастополь мы решили увеличить бомбовую загрузку на самолет почти в два раза. До тех пор у нас считалось, что 180–200 килограммов бомб — это максимум того, что могут взять с собой наши маленькие фанерные машины. Средняя же загрузка — 150 килограммов. Конечно, мы понимали, что По-2 способен поднять и больше, но для успешных действий над целью этот груз казался нам предельным. Ведь мало поднять в воздух бомбы, нужно ежеминутно помнить о ресурсах мотора, сохранять маневренность машины. Вот мы и считали, что большой груз резко снизит пилотажные возможности, особенно в условиях обстрела зенитной артиллерии.

Первый метод полетов с увеличенной бомбовой загрузкой было поручено произвести экипажам Дины Никулиной, Нади Поповой и нам с Катей Рябовой. Все мы уточнили порядок действия над целью, согласовали режим полета, установили больший, чем обычно, интервал между самолетами при заходе на бомбежку. Поэтому и первому самолету, и второму, и третьему не мешало иметь в запасе лишние полторы — две минуты, чтобы в случае необходимости лучше осмотреться, оценить сложившуюся обстановку, принять правильное решение.

Признаться мы все сильно волновались. Мы не сомневались, что самолет поднимет 300 килограммов. Но ведь дело не только в том, чтобы поднять такой груз, главное — отлично отбомбиться, А это значит, не дать лучам прожекторов поймать себя или суметь уйти, если тебя все же поймают. Но ведь 300 килограммов — не 150. Смогут ли наши «ласточки» маневрировать с такой нагрузкой?

Волновались мы не из боязни личной неудачи. Пугало другое. На нас смотрели все. От нашего успеха будет зависить многое. Выполним задание — за нами последуют другие, и боеспособность полка увеличится почти вдвое. Не выполним — придется краснеть перед подчиненными, перед командованием полка, дивизии и, что самое главное, подорвем веру летчиц в свои возможности, Тут было над чем задуматься.

Нам предстояло бомбить вражеский аэродром в районе Балаклавы. В воздух поднялись до наступления темноты. Все-таки в первый раз взлетать с такой нагрузкой с неровной каменистой площадки при дневном свете было удобнее и спокойнее. Поэтому лететь мы рассчитывали на меньшей скорости, чтобы пересечь линию фронта, когда на смену сумеркам уже придет ночь.

Первым стартовал наш с Катей самолет. Взревел мотор, и машина плавно тронулась с места. Из предосторожности я несколько удлинила пробег и, только набрав значительную скорость, слегка потянула ручку управления на себя. По-2 послушно и легко оторвался от земли.

Я облегченно вздохнула; перегрузки нет. Но как поведет себя машина при наборе высоты? Необходимо было подняться хотя бы на 800 метров. Внимательно вслушалась в работу мотора. Пока все обстояло нормально, плавно двигалась по кругу стрелка высотомера.

На самолет медленно наплывал темный массив гор. Скоро линия фронта. Я перегнулась через край кабины, всматриваясь в смутные очертания земли, и только тут заметила, что еще достаточно светло, В чем дело? Неужели мы просчитались? Посмотрев на часы, я поняла все: погрузившись в свои мысли, я забыла о принятом нами скоростном режиме и нарушила график полета. В результате передний край предстояло пересечь в сумерках, а значит, и к цели мы должны были подойти еще до наступления полной темноты. Это было скверно — самолет могли обнаружить раньше времени. Но ничего другого делать не оставалось: теперь нужно было точно выйти на цель,

Приглушив мотор, я повела машину на снижение. Мозг сверлила одна мысль: «Только бы дотянуть до границы Балаклавского аэродрома!» Рябова, словно угадав мое настроение, почему-то шепотом сказала, что до бомбометания осталось пять минут.

Удивительно долго тянулись эти минуты. Уже показалась взлетно-посадочная полоса. Движения на ней не было заметно. Неужели нас засекли, а теперь затаились и ждут, когда мы окажемся над их орудиями? Стараясь сохранить спокойствие, я спросила штурмана, хорошо ли она видит цель.

— Давай чуть правее! — скомандовала Катя. — У кромки поля что-то поблескивает. Похоже, истребители.

Прошло несколько томительных секунд. И вдруг включились прожекторы, на нас обрушился ураганный огонь.

Может, от неожиданности я сама качнула самолет, но мне почему-то показалось, что это Рябова сбросила бомбы. Я тотчас развернулась и пошла со снижением.

— Ты что, с ума сошла?! — закричала Катя. — Давай назад!

— Зачем? — спросила я. — Ведь бомбы сброшены.

— Ничего подобного. Все бомбы под плоскостями.

Сделав круг, я зашла на цель повторно. Разрывы снарядов все продолжались. Я пробовала произвести противозенитный маневр и повела самолет змейкой, сворачивая то вправо, то влево. Он слушался, хотя на действия рулей реагировал не так быстро, как раньше. Вот они, эти 300 килограммов... Казалось бы, не так много во времени выполнения эволюции они отняли у машины — всего какие-то секунды. Но как дороги эти мгновения сейчас!

Нервы у меня были напряжены до предела. Так и хотелось крикнуть штурману: «Скорей! Чего медлишь!» Но Катя не торопилась. Я знала, она не сбросит ни одной бомбы, пока тщательно не прицелится.

Разноцветные линии огненных трасс проносились все ближе. Одна из них прошла перед самым винтом. Я интенсивно до боли сжала ручку управления. Но взрыва не произошло. А через некоторое время самолет сильно тряхнуло. В переговорном устройстве послышался голос Кати:

— Вот теперь все. Можно уходить.

Последнее слово я скорее поняла по смыслу, чем услышала: его заглушил взрыв на земле. По силе его догадалась, что Катя разом сбросила все бомбы. У меня точно гора свалилась с плеч: эксперимент удался...

Возвратившись на свой аэродром, мы горячо поздравили друг друга и вылетели снова.

С тех пор и до конца войны мы подвешивали под плоскости самолетов не меньше 300 килограммов бомб, а случалось, брали и 400. И ничего, моторы тянули. Конечно, изнашивались от этого они несколько быстрее. Но наши удары по врагу стали более ощутимыми. А это в конечном счете было главным.

Штурман эскадрильи Екатерина Рябова внесла свой огромный боевой вклад в дело освобождения крымской земли и города-героя Севастополя. Она летала в любую погоду, никогда не поворачивала назад. Как бы ни били зенитки, как бы не слепили глаза прожекторы, Катя все равно находила цель и поражала ее точно и хладнокровно.

890 раз вылетала Рябова на бомбежки, рискуя каждый раз своей жизнью ради освобождения любимой Родины от ненавистных фашистских захватчиков. Ее ратные подвиги высоко оценены Отчизной. 23 февраля 1945 года гвардии старшему лейтенанту Екатерине Васильевне Рябовой было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Прошли годы. Победно кончилась война. И мирная жизнь Кати Рябовой, как она и мечтала в пору боевой страды, началась с того же, на чем ее прервала война. В 1948 году она с отличием окончила механико-математический факультет МГУ, а в 1951 году успешно защитила диссертацию и получила звание кандидата физико-математических наук. И поныне она плодотворно работает в области высшей математики, является доцентом Полиграфического института и вместе с тем ведет большую общественную работу. Она воспитала достойных дочерей — Наташу и Ирину, которые пошли по стопам своей замечательной матери: Наташа — педагог, а Ирина скоро получит диплом об окончании МГУ.

Екатерина Васильевна Рябова и ее муж дважды Герой Советского Союза полковник-инженер, кандидат технических наук Григорий Флегонтович Сивков по-настоящему счастливы. Это счастье они завоевали в жестоких боях против фашизма.

Крылья, опаленные на взлете

...Дом был большой, хотя уже старенький, с покосившейся крышей. Да и семья Радиных была немалая — детей одиннадцать душ. А кормилец один — отец. Нелегко было растить, кормить, обувать, одевать детей. Немало испытаний выпало на их долю: и недоедание, и холод. Но жили Радины дружно. Отец был всегда ласков с матерью и вообще не терпел тех, кто обижает женщин. Детей никогда не бил, прощал маленькие проказы, но и не баловал, приучал к труду. Из всех особенно отличал Зину. Она была хорошей помощницей матери и дома, и в поле.

Мало-помалу дети Радины вырастали и один за другим покидали родное гнездо. Пришла очередь и Зины. Шестнадцатилетней девушкой она вышла с потрепанным чемоданчиком за околицу родного села...

Зина — студентка химического техникума. Но ее стихия — небо. Она урывает любую свободную минутку и бежит на летное поле, в аэроклуб учится летать. После двух лет учебы она получает звание инструктора.

Весной 1938 года ее как лучшую выпускницу-комсомолку направляют на учебу в Херсонскую авиационную школу Осоавиахима. Но не хватало летного стажа: слишком много прибыло девушек со всех концов страны, более опытных летчиц, чем Зина.

Девушка решает ехать в летно-техническую школу города Ульяновска. На этот раз ей повезло. Зина успешно сдала все экзамены и была зачислена на техническое отделение, которое окончила в 1940 году. Место назначения и работы — Минск.

Для многих людей начало войны неразрывно связано с известием, скорбно прозвучавшим по радио. Для Зины Радиной, как и для других минчан, война наступила вместе с обрушившимися сверху бомбами, пожарами, стонами раненых... Люди даже не сразу поняли, что случилось.

Стало легче, когда она добилась зачисления в армию. Комсомолка Радина с честью выполняла любые боевые задания, ни от чего не отказывалась. Чего только не приходилось делать ей в то время — ходить в разведку, участвовать в строительстве аэродромов, сражаться с немецкими десантниками.

В Смоленской области, в местечке Блонь, она попала в такой переплет, что только чудом осталась живой. Рано утром фашисты прорвались к аэродрому. Кто-то крикнул: «Танки!» И действительно, скоро показались бронированные махины с черными крестами на броне.

— Радина, вы организуете перевозку боеприпасов и машин фотолаборатории!

— Есть!

«Скорей, скорей», — торопит она себя. А руки почему-то холодеют и становятся ватными.

— Радина, возьмите четырех раненых. Едва ее машина с ранеными и боеприпасами на борту скрылась в лесу, сзади загрохотали взрывы...

— Пронесло! — Зина перевела дух и вытерла вспотевший лоб.

Когда был сформирован комсомольский женский авиационный полк, по призыву ЦК ВЛКСМ Зинаида Радина прибыла одной из первых. Ей предложили стать техником звена. Девушка вообще-то просилась в летчики. Но технические кадры были нужны позарез, а Зина понимала, что значит слово «надо». В звено Радиной дали девушек-техников Зину Петрову, Лелю Евполову, Машу Никитину. Они быстро подружились.

Летом 1942 года авиационному полку пришлось испытать тяжелые месяцы отступления наших войск. Круглыми сутками, не зная сна и отдыха, техники готовили машины к боевым вылетам. Ремонтировали поврежденные в бою самолеты до тек пор, пока фашисты не подходили к самому аэродрому.

— Зина, давай с нами, — звали ее летчицы, перелетавшие на новую точку базирования. Она отшучивалась:

— Ничего, у меня есть опыт, как из-под самого носа гитлеровцев выскакивать, — и продолжала работу вместе с другими.

Они уходили последними, оставляя позади себя пепел, горящие цистерны и развороченное взрывами летное поле аэродрома.

Уже в сентябре 1942 года за отличное выполнение боевых заданий Зина Радина была награждена медалью «За отвагу». Правительственные награды получили и девушки-техники из ее звена.

...Осенью на Кавказе во время тяжелых боев погода была переменчива. То теплынь и солнышко, как летом, то вдруг подует резкий, холодный ветер и налетят тяжелые тучи. Часто приходилось сидеть и если не «у моря», то «у гор» ждать погоды. А техники наши не знали даже такого вынужденного отдыха.

Работали мы в то время на аэродроме вблизи от линии фронта. Однажды прилетели мы на аэродром, а летать не пришлось... Какими же трудолюбивыми и выносливыми были наши девушки — наземные специалисты. Днем они готовили самолеты к ночи, а ночью обслуживали боевые вылеты. Утром летчицы и штурманы отдыхали после боя, а техники латали раны машин, заправляли баки горючим, терпеливо выстукивали и выслушивали их, как доктора.

Работа, работа... Бывало Зина сядет около машины, положит вымазанные в масле руки на колени, пошевелит пальцами и устало улыбнется. Потом, словно вспомнив что-то, вдруг вскочит на ноги и опять заберется на плоскость самолета, начнет снова что-то чинить и поправлять...

Вот и в ту ночь, о которой было сказано выше, техники проверяли боевые машины, Зина Радина вместе с техником Валей Шиянкиной, не теряя времени даром, стали опробовать моторы. Обнаружили, что маслобак одного из них дает течь. Что делать?

Темнота еще не наступила. Побежали в полевые авиаремонтные мастерские, обслуживающие основных «хозяев поля» — мужские полки. Неподалеку от мастерских девушки заметили группу офицеров, упражнявшихся в стрельбе из пистолетов. Били по консервным банкам, установленным на плите разрушенного здания.

— Подходите поближе, девушки, посмотрите, как надо стрелять, — под общий смех сказал высокий инженер-капитан, приготовившийся в это время поразить цель. — У вас ведь пистолет сбоку только для красоты висит, милые вы вояки.

Зина вся вспыхнула, но сдержалась, подошла к офицеру и спокойно сказала:

— Может быть, заключим пари?

— С вами?

—  Да!

— Согласен, — сказал капитан, иронически улыбаясь, и передал ей свой пистолет. — Считайте, что вы уже проиграли.

— Посмотрим, — коротко ответила девушка и, почти не целясь, всадила три пули в банки. Потом переложила пистолет в левую руку и выпустила еще три патрона точно в цель. Левой рукой Зина стреляла даже лучше.

Если бы инженер-капитан знал, что еще до войны в Херсоне Радина заняла первое место на соревнованиях по стрельбе, он бы не стал так неосторожно острить.

Пристыженный и растерянный, он смотрел на девушку. Все, кто наблюдал за исходом этого необычного поединка, раскрыли от изумления рты.

— Да-а... Вот тебе и «для красоты»...

— Ну как, капитан, может быть, еще пари?

— Нет! Увольте! — поднял тот руки. И тут же улыбнулся:

— Молодец вы...

И все-таки она не оставила мечту летать. Ее по-прежнему тянуло в небо. С завистью смотрела она на боевых ветеранов — летчиц и штурманов. И хотя все восхищались ее работой, ей не было от этого легче. Высота властно звала ее.

...Этот день начинался необыкновенно. С раннего утра Радина была уже на аэродроме, занималась тяжелой будничной работой. Но две вещи, о которых все время помнила Зина, поддерживали приподнятое настроение и особую легкость в движениях. Как было не радоваться сейчас, когда мы уже наступали и очень успешно, а родная кубанская земля дышала ароматом знойного лета. И кроме того, Зина то и дело скашивала глаза на блестящий новенький орден Красной Звезды, приколотый к ее гимнастерке. Радина к этому времени обслуживала уже около 700 боевых вылетов и заслужила такую высокую награду.

...Привычными движениями техник звена выпускала экипажи на боевые задания. Самолеты «перепрыгивали» с основной точки базирования на «подскок» в Славянскую. Поступило сообщение, что в районе аэродрома в Славянской появились фашистские самолеты и часть их прорывается к нашему аэродрому.

Была дана команда к немедленному взлету всех машин. При запуске один из моторов стал детонировать, дрожать. Запускать его было опасно. Но ждать было нельзя, в любую минуту могли появиться над летным полем фашистские стервятники. Мотор запустили, он вздрогнул и неожиданно дал обратный ход. Недалеко от мотора стояла Зина. Ее ударило винтом по голове.

...Очнулась девушка уже в больничной палате. Ударило ее крепко, но Зина не падала духом. Она была общей любимицей в госпитале. «Такая терпеливая раненая», — говорили про нее медики. Хорошее лечение и ласковый уход медсестер сделали свое дело, и Зина стала поправляться, встала на ноги.

Через некоторое время Радина вернулась в полк. Несмотря на запрещение медкомиссии, она продолжала работать техником. Вскоре ее назначили старшим техником эскадрильи, которой довелось командовать мне. Прибавилось больше ответственности, во много раз увеличилось число машин. Но работала Радина великолепно.

К своим самолетам она испытывала какую-то особенную любовь. Они были для нее живыми существами. Она знала все их свойства, часами с наслаждением копалась в моторе. Она почувствовала по-настоящему, что это и есть ее истинное призвание, и была счастлива, что смогла после тяжелого происшествия остаться в строю.

Но давалось это ей нелегко. Ранение сказывалось и чем дальше, тем больше. Зина мучилась от болей, у нее началось заболевание спинного мозга, стала угрожать слепота. Но она оставалась на своем посту. С восходом солнца аккуратно появлялась на летном поле, а уходила... бог весть когда она уходила и когда отдыхала. Во всяком случае мы этого не видели. Теперь перед нами развернулся в полную силу Зинин большой и мужественный характер, который можно сначала и не заметить под скромной внешностью простой и милой девушки.

Лицо ее побелело от боли, на ветру распухали и трескались пальцы, от бессонных ночей воспалились веки, но она никогда не унывала и не жаловалась. Уму непостижимо — какие силы нужно было найти в себе, чтобы вынести все это.

Семья Радиных была одной из многих советских семей, которые делали во имя победы все, что могли. Братья Зины затерялись где-то на полях войны. Она ничего не знала об их судьбе. Только позднее она узнала, что Константин и Григорий были в ополчении и в партизанах, а младший брат Павел пал при взятии Берлина.

Но вот от Анатолия она вдруг получила весточку:

«...Дорогая Зинушка! — писал он. — Много времени прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я смотрю на твою фотографию, которую мне прислала мама, и узнаю и не узнаю свою дорогую сестренку. Как изменилось лицо, какой стал строгий и возмужалый взгляд, как держишься уверенно и строго. Меня бы тоже, наверное, не признала. Я был тяжело ранен на фронте, полгода провалялся в госпиталях, теперь на заводе. Куем для фронта все необходимое, чтобы заткнуть пасть взбесившемуся зверю...»

Повеселела тогда Зина. Ну, а кто бы не повеселел — сколько теряли тогда близких и никто не знал, будет ли он сам жив завтра.

Но пришел час, и мечты коммунистки Зинаиды Радиной о мирном счастье человеческой жизни исполнились. Отгремела война. Наступило время труда и больших надежд. Правда, последствие войны продолжало сказываться. Зинаида подолгу и тяжело болела, но не теряла своего оптимизма и жизнерадостности. Она теперь почтенная мать семейства, активная общественница в Сунженском районе, Грозненской области, в станице Нестеровской. И никогда не забудет, какой ценой нам досталась светлая жизнь, не забудет своей прекрасной боевой юности.

Я видела, как она рассказывала сыну о войне; серьезно и настороженно, словно прислушиваясь к далекому-далекому грому. Наверное, все мы, бывшие фронтовики, так вспоминаем свою юность, прошедшую в огне Великой Отечественной войны.