Испания
Есть рядовым летчиком!
В ночь на 18 июля 1936 года по испанскому радио раздался условный сигнал:
— Над всей Испанией безоблачное небо.
По этому сигналу в Испании начался контрреволюционный фашистский мятеж. Его начал генерал Франко в Испанском Марокко и на Канарских островах. К восстанию против республиканского правительства примкнул офицерский состав армейских частей в разных районах Испании. Как средства для мятежа, так и инструкции для его подготовки и проведения Франко получил от Гитлера и Муссолини.
Ставились под угрозу все завоевания революционного испанского народа, рабочих Мадрида, Барселоны, шахтеров Астурии. В этот грозный час испанские коммунисты во главе с Хосе Диасом и Долорес Ибаррури призвали трудящихся к оружию. Началась историческая битва испанского народа против полчищ реакции за свободу и демократию.
Внимание всего мира было приковано к этим событиям. Но они развивались не в пользу республиканцев. В результате так называемой политики невмешательства, проводимой США, Англией и Францией, законному испанскому правительству было отказано в военной помощи. В то же время Гитлер и Муссолини беспрепятственно снабжали испанских фашистов снарядами, патронами, винтовками, орудиями, самолетами и регулярными частями. [176]
В начале мятежа на каждые четыре республиканских самолета приходился один самолет мятежников. Но после двух месяцев «невмешательства» картина резко изменилась: на один республиканский самолет приходилось двенадцать фашистских, а на один танк республики двадцать танков ее врагов! Победы доставались Народной армии ценой гибели сотен и тысяч бойцов, вступавших в бой подчас безоружными.
На помощь испанским патриотам поднимались честные люди всего мира. Преодолевая всевозможные препятствия, они достигали берегов Испании и вливались в ряды ее войск. Из этих храбрых добровольцев создавались отдельные интернациональные бригады. Бессмертный героизм проявила интернациональная бригада под командованием Матэ Залка, советского коммуниста, венгерского писателя, погибшего в бою за свободу испанского народа!
Многие советские люди разных профессий выразили желание отправиться в далекую Испанию и бороться плечом к плечу с ее рабочими и крестьянами.
Анатолий Серов, находясь за многие тысячи километров от Пиренейского полуострова, всей душой был там, за его вершинами, на прекрасной испанской земле, жесткой, горячей и плодородной, на которую лилась рабочая кровь. Однажды он, вернувшись в общежитие раньше обыкновенного, взволнованно сообщил товарищам:
— Некоторым из наших летчиков разрешили ехать туда.
И тотчас сел писать рапорт.
Ему отказали. Он снова обратился к высшему командованию. И на этот рапорт последовал отказ. Он повторял свою просьбу. В ответ отказывали или молчали. Серов продолжал атаковать начальство, аргументируя [177] достаточно веско, что будет полезен в республиканской Испании да и испробует свои силы в боях с фашистскими летчиками, которых посылал Гитлер в помощь Франко.
Ожидаемый вызов в управление застал его во время полетов. Получив его уже с опозданием, Серов взял мотоцикл у дежурного по аэродрому и помчался к управлению, где заседала военная комиссия по рассмотрению подобных же рапортов. Часовой не пропустил его, так как час вызова уже прошел. Анатолий не захотел вернуться и ждал у дверей здания. Через некоторое время летчики, получившие задание, стали выходить на улицу. Серов бросился к ним, чуть не плача:
— Ребятушки, помогите! Не сдавайте пропусков, идите назад! Скажите, что я здесь, явился, пускай меня примут! Братцы!
Летчики тут же вернулись и передали его просьбу. Его вызвали наверх. Он бросился по лестнице.
Когда Серов предстал перед комиссией, члены ее залюбовались этим красавцем-богатырем, глаза которого светились голубым огнем необычайной привлекательности и душевной силы. Ему сочувствовали и не хотели бы посылать туда, где его могли убить, в то время как он еще много пользы принес бы советской боевой авиации. Чкалову, например, несмотря на его рапорты, было решительно отказано в отправке в Испанию. Стали задавать вопросы, хотя Серова уже знали почти все члены комиссии. Он отвечал быстро и ясно. Наконец, Агальцов, будущий комиссар того участка фронта, где предстояло сражаться Серову, предупредил его:
— Вы старший лейтенант, но туда поедете как рядовой летчик. [178]
Серов голосом, охрипшим от волнения, ответил: — Есть рядовым летчиком.
Он бы немедленно пустился в путь. Но ему был предписан срок подготовки к отъезду и дана возможность позаботиться о родных. Он отправился на Урал. В Свердловске не останавливался, торопился. В Надеждинске повидался с родными и друзьями, но никому не сказал о своей предстоящей работе. Товарищи все же потащили его по городу — на завод, в клуб, в аэроклуб.
Анатолий, думая, что это, может быть, в последний раз, любовно присматривался к дорогим местам, где протекли его отроческие и юношеские счастливые годы, завязалась на всю жизнь мальчишеская дружба с Виктором и другими комсомольцами...
Не было уже прежнего маленького рабочего клуба имени Первого мая. Его скромное здание занято курсами мастеров социалистического труда. На площади перед горкомом партии высится большое красивое здание Дворца культуры. Там кипит творческая жизнь. Тысячи молодых и старых рабочих проходят через зрительные залы клуба и театра, участвуют в самодеятельности — лучшей в области!
Неужели это он, старый друг, Михаил Григорьевич Разумов?! Ну, да, он — художественный руководитель клуба! Обнял Анатолия и ласково сказал:
— Спасибо, Толя, за чудные краги.
— Краги?
— Да ведь ты прислал мне из Гатчины, помнишь? В тридцать втором году. До сих пор хранятся. Я гордился ими, особенно тем, что ты не забыл меня. Ведь ты у нас во всем запевалой был! [179]
— Был? — Смеющиеся синие глаза с легкой задумчивостью погрузились в глаза старого актера. — Не только был, но и есть и долго буду — как сейчас, живой перед вами, Михаил Григорьевич.
Рассказывает отец:
— Толя повел меня на аэродром, чтобы выполнить свое старое обещание — покатать на самолете над родным городом. Погода стояла прекрасная, самолет был хороший. Санитарный самолет Наркомздрава. Анатолий посадил меня во второй кабине, сам сел в переднюю. Вот оторвались мы от земли и полетели над Надеждинском. Я смотрю, все вижу и узнаю. Зрение у меня всегда было превосходное, как у сибирского охотника. Сын в этом отношении пошел в меня. Вот он спрашивает, как я чувствую себя, не страшно ли? Я отвечаю: «Что ты, разве с тобой я могу бояться? Я же на тебя надеюсь». Он показал мне приборы, объяснил их назначение. Потом повел самолет кругами, все дальше и дальше. Я узнавал наш город. Он был похож на громадную раскинувшую крылья на земле птицу, головой ее был наш металлургический завод, а крыльями — улицы и поселки, тонувшие в зелени. С какой радостью узнавал я дальние места — наших горных разведок, золотых приисков, рудников и даже нашли мы Воронцовский рудник, где родился наш Толя. Мы наперебой указывали друг другу эти места и много о чем вспоминали. И вот он в последний раз покружился над Надеждинском и пошел на посадку. Уж голубые ленты Каквы и Сосьвы пропали из поля зрения.
Анатолий спрашивал на земле, как я чувствовал себя в полете. Я ответил:
— Если б что-нибудь и случилось, и то не страшно, ведь самолет-то санитарный! — Толя ужасно смеялся. [180]
Серов прощался с Уралом. Прощался со своими лыжными трассами, по которым когда-то носился до Ауэрбаховского рудника, до Богословска, до Турьинска. Словно сквозь светлую дымку выступили и пронеслись перед ним картины детства, юных лет, милых надежд и решений. Прощай, родной Урал!
Серов стоит на палубе огромного теплохода.
Сверкает, переливается бескрайнее море. Вода прозрачна. Низкие волны, словно раздавшись вширь, дружно расходятся перед кораблем. Летчику по душе этот светлый простор, резкие крики чаек, игра дельфинов, которые то появляются над волнами, то, круто изогнув хребет, исчезают в зеленой глубине. Но взгляд летчика невольно устремляется вперед, к далекой цели.
Сзади раздается дружный смех. Анатолий оглядывается. К нему подходят, обняв друг друга за плечи, несколько молодых людей. Одетые в штатское, как и Анатолий, они все же отличаются особой статью и выправкой кадровых боевых командиров, их простые русские лица дышат внутренней интеллигентностью. Это люди, недавно узнавшие друг друга, поехавшие в Испанию один под видом матроса — наш Толя, другой в звании официанта (будущий близкий друг и соратник Серова Борис Смирнов) и так далее. Но все эти звания не требуют соответственных занятий на корабле.
— Серов, как капитан, следит за курсом, — шутит один из новых приятелей.
— Скоро придем, товарищ капитан?
— Сколько сделали морских миль или, как их, узлов? [181]
Анатолий берет крайнего за руку, и они ватагой идут по палубе. Экипаж испанского теплохода с симпатией разглядывает удивительных пассажиров.
Летчики уже перезнакомились, большинство — в Севастополе, где был назначен сбор. Серов приехал одним из последних. При первой же встрече со своими будущими соратниками он проявил такую' открытую радость и простоту, что сразу привлек к себе общие симпатии. И теперь на корабле он стал душою этой боевой группы авиационной молодежи. Он горел нетерпением и заранее радовался открывающейся возможности померяться силами с фашистами.
Расспрашивают, рассказывают о себе. Кто они до авиации? Учитель, рабочий, текстильщик, шахтер, все со средним и специальным высшим образованием. Но здесь не одни летчики. Есть студенты, моряки.
— Морячок, признавайся, будет буря?
— Барометр падает. Будет...
— Мы поспорим, и поборемся мы с ней!
Борис Смирнов ранее как-то видел Серова мельком, но имя его слышал. Серов узнал его и подошел как к старому товарищу:
— Мы с тобой были на сборах, ты — Смирнов!
На корабле они ходили часто вместе по палубе, обнявшись, делились планами.
— Хорошо бы попасть в одну эскадрилью.
Буря действительно разыгралась. Тучи закрыли небо и низко сошлись над морем. Ветер гнал темные громады волн. Теплоход гудел от рева машин, не прекращавших своего наступательного движения. Летчики бросились помогать матросам.
Началась сильная бортовая качка. Смирнов поскользнулся на мокрой палубе, и его потянуло за борт. Он уже висел над пучиной, когда чья-то мощная [182] рука поймала его на лету и водворила на палубу. Смирнов, отдышавшись, с изумлением смотрел на Серова:
— Ну и силен ты, Анатолий! Во мне восемьдесят килограммов!
И правда, Борис был физически прекрасно сложен, мускулист, высок! А Серов подхватил его и опустил на палубу, как ребенка.
Он весело хохотал, изображая, как судно клонится то в ту, то в другую сторону:
— Вот это крен! Левый глубокий вираж... Правый вираж. Крен сто восемьдесят!..
Когда стихла буря, они сошлись в буфете.
— Ведь ты спас мне жизнь, Анатолий.
— Раз так, выпьем за твое спасение.
Первые впечатления
Веселое голубое небо, синеющая вдали гряда гор, по их склонам кудрявые виноградники, группы белых домиков. Ветер издали приносит аромат апельсиновых и лимонных садов. Долгожданный берег, райская страна!.. Но чем ближе к берегам, тем они выглядят пустыннее. Экипаж настороже: в этих местах республиканских моряков подстерегают вражеские подводные лодки — немецкие и итальянские. Но теплоход успешно маневрирует, хотя моряки несколько встревожены неизвестными самолетами, летящими над кораблем. Но вскоре успокаиваются и приветствуют своих.
Русское «ура!», испанское «вива ля република!» разносятся над синими волнами. [183]
Теплоход вошел в Картахенский порт. У входа в порт прибывших добровольцев ожидает голубой автобус.
Летчики осматриваются. Серов, закусив губы, вглядывается в пейзаж, казавшийся издали таким райски прелестным. Повсюду разрушение, следы бомбежек. Среди развалин бродят оставшиеся без крова женщины, дети, старики. Советские люди читали об этом, но воочию эти картины поражают их.
Серов отметил про себя дату прибытия на испанский берег:
— Двадцать шестое мая. Ну, начиная с этого дня, мы — бойцы республики. И мы покажем ее врагам! Набьем им морду.
Голубой автобус мчится по сухой каменистой равнине. В окна врывается горячий ветер. Машина проезжает среди развалин, обгоняет фургоны с беженцами, фигуры печальных людей, покидающих родные пепелища. Но среди этих людей попадаются решительные лица с горящими гневом глазами. Некоторые вооружены. Автобус выходит на шоссе и словно плывет вдоль садов. Примолкшие пассажиры оживляются, перебрасываются шутками.
— А здесь славно.
— Постой, мы тут уже проезжали!
— Эй, камарада шофер! Заблудился?
Шофер несколько растерян. Петляя в поисках безопасной дороги, сбился с пути. Он — антифашист. Попасть в лапы франкистов для него — верная гибель. Серов решительно занимает его место, ведет машину к показавшемуся впереди селению. Там — ни души. Только двое ребятишек следят за автобусом из-за ограды. Серов подъезжает к ним. Шофер-испанец говорит:
— Не бойтесь, это наши, русские. [184]
Мальчики впиваются глазами в незнакомцев. Потом потрясают кулаками, приветствуя русских, и скрываются в хижине.
Вскоре они возвращаются с корзиной прохладных свежих ягод, протягивают ее шоферу. Он передает русским:
— Угощают друзья. А вон у этого, видите, банка из-под сгущенного молока. Это из России подарок. Молоко выпили, а банку берегут как память. — Он спрашивает у старшего: — Где твой отец?
— Отец и мать — на фронте. Мы днем сражаемся, а ночью работаем в поле. Фронт близко, вон там. Пусть русские покушают ягод. Пожалуйста.
Летчики достают из машины хлеб, печенье, копченую грудинку, все это отдают ребятишкам. Мальчуганы, оставив на земле гостинцы, показывают дорогу на аэродром, потом бегут за машиной долго, пока не исчезают в облаке белой пыли.
Прибыли на аэродром. Вышли из машины и сразу попали в объятия знакомых и незнакомых товарищей — русских, польских, французских, испанских. Радуются встрече с друзьями, знакомятся с новыми, расспрашивают об обстановке.
В книге «Испанский ветер»{4} летчик Герой Советского Союза Борис Александрович Смирнов рассказывает, как, дождавшись, наконец, прибытия истребительных самолетов, на которых они должны были драться с фашистами, Серов торопил товарищей и, когда они приехали на аэродром, с уважением всматривался в эти боевые, уже побывавшие в огне, подраненные и залатанные машины. [185]
Желтая, выжженная площадка. В два ряда стоят истребители. Еще издали замечаем — машины разные: бипланы и монопланы. «Мошки», — улыбаясь, говорит шофер, кивая головой в сторону монопланов. Машины «И-16» действительно похожи на мошек — небольшие с короткими широкими крыльями. Испанцам эти истребители нравятся больше всего. И мы с первого взгляда отдаем им предпочтение.
Один Серов отворачивается от «мошек» и внимательно рассматривает бипланы «И-15». Испанцы называют их «чатос», что в переводе означает «курносые». У этих истребителей тупая, несколько вздернутая передняя часть фюзеляжа.
Летчики почти единодушно выбирают для себя «мошек». Но Анатолий заявил, что лучше выбрать более маневренные и поэтому сильные в бою «чатос», чем «мошек», на которых, конечно, легче будет удирать.
Летчики разделились на две эскадрильи — одна состояла из «мошек», другая из «чатос» — желательно было, чтобы каждая эскадрилья сражалась на однородных машинах.
Вместе с Серовым в эскадрилью «чатос» попал и новый его знакомец Михаил Якушин. Якушин только что представился приехавшим. Это был среднего роста, добродушный, скромный, с тихим голосом и легкой усмешкой на губах человек. В его сдержанных движениях чувствовалась воля и решимость. Он как-то сразу, как говорится, вошел в душу Анатолия. Толя расспросил его и узнал, что Якушин приехал из Баку. Раньше был ткацким подмастерьем, предки тоже ткачи. Окончил ФЗУ, послали в Москву, учился в текстильном институте, когда партия направила молодого ткача в авиацию. Служил в Баку. [186]
— А как ты в воздухе, Миша? Такой же тихий и скромный?
— Надо будет, и пошумлю, — усмехнулся Якушин.
Когда Серов записался в эскадрилью «чатос», Якушин тут же присоединился к нему: — Запиши и меня, не забудь.
С тех пор они были неразлучны.
Хотя в обеих эскадрильях, кроме русских, были летчики и испанские, и других национальностей, обе части избрали командирами русских. «Мушками» стал командовать Александр Минаев, эскадрилья «чатос» избрала своим командиром Ивана Еременко. Вскоре ею стал командовать Анатолий Серов.
Обе эскадрильи временно разлучились. Та, в которой стал летать Борис Смирнов, дислоцировалась в Мадриде. Серов со своей эскадрильей — в семнадцати километрах от Мадрида и летал с аэродрома Сото. Наши летчики называли его по созвучию Сотым аэродромом.
Боевое испытание
К удовольствию Серова и Якушина, они не только были вместе, но в их эскадрилью попали и еще советские товарищи: И. Еременко, Е. Антонов{5}, Л. Рыбкин, С. Шелыганов, Н. Соболев, Г. Мастеров. Кроме них, в эскадрилью были зачислены три испанских летчика, два австрийских, два американца и летчик из Югославии. Все они воодушевлены были одним страстным стремлением помочь народу Испании [187] в борьбе с фашизмом. Эта цель укрепила их боевую дружбу. Эскадрильей командовал И. Т. Еременко, недавний советский тракторист.
Серов и Якушин все ближе знакомились с новыми товарищами и со своими самолетами.
Когда по прибытии на место Серов подошел к своей машине, его приветствовал молодой испанец. Черные крапинки угольной пыли в порах лица подсказали, что перед ними недавний шахтер.
— Механик вашей машины, камарада Серов.
— Шахтер?
— Да. Из Астурии. Мое имя Карлос.
Серов обнял его.
Смущенный простотой обращения, механик сказал: — Вот ваша машина. Ваш самолет, камарада Серов.
— Знаю, знаю.
— В других эскадрильях есть «мушки», они сильнее в бою, быстроходные, с хорошей скоростью при пикировании, — кое-как на смешанном испанско-русском языке объяснил Карлос. — А эти машины не имеют такой скорости и еще... они не новые, вы извините. Вот тут заплата.
Серов и Якушин внимательно осмотрели оба самолета.
— Недостаток скорости у них перекрывается замечательной маневренностью, я эти машины отлично знаю, — успокоил его Серов. — Так же, как и те... Мушки, да. А что нам скорость? Задавать ла-та-ты? Так ведь это не в нашем характере, Карлос! А что побывал в бою, за это ему честь и уважение. Понятно? Машина в отличном состоянии.
Якушин кивнул головой:
— На этих бипланчиках вполне можно драться. [188]
Видя, как они любовно похлопывают свои машины по обшивке и одобрительно кивают, механик просиял. Серов стал расспрашивать его об астурийских шахтерах.
— Мои деды были шахтерами, — объяснил он. — Они работали глубоко под землей, в страшной тьме. Их внуки у нас часто, как и я, летают по поднебесью, на просторах голубых! А ты... борец!
Анатолий с восхищением вглядывался в Карлоса. Еще бы! Этот молодой шахтер столько раз участвовал в боях. В тридцать четвертом и тридцать шестом дрался в Астурии, между боями учился, овладел специальностью авиамеханика... Вечером он сидел в комнате у Серова, пил чай, рассказывал о восстании 1934 года, когда сорок тысяч шахтеров взяли власть в Астурии. Всплывали героические эпизоды.
...Шахтерский батальон выступает на фронт. Впереди путь заграждают жандармы. Несколько шахтеров выходят вперед. Стрельба. Один упал, второй... А остальные идут. Они без ружей. Но у каждого в зубах зажженная папироса. Рассчитав расстояние, шахтер поднимает руку с фитилем, фитиль патрона вспыхивает... Уверенный бросок — и патрон, как бомба, взрывается посреди толпы жандармов. Новый бросок — второй взрыв. Шахтеры делают прыжок назад, потом снова вперед, снова бросают свои маленькие бомбы, сея панику среди врагов. Жандармы бегут. Горняки входят в предместье Овьедо.
— Почти без оружия! Ведь что за штука эти патроны? Немного посильнее, чем наши ребячьи «пистонки» — ружьишки, какие мы сами мастерили для охоты. Можно сказать, что вы голыми руками взяли Овьедо! Побольше бы таких, как ты, Карлос, никакой фашизм» не поставит ваш народ на колени. [189]
Серов не раз видел, как над лагерем, где находился аэродром Сото, проносились фашистские бомбардировщики в сторону Мадрида. Сердцем и душой он стремился туда же, чтобы дать им отпор, не допустить до испанской столицы, где сейчас, наверно, уже дерется Боря Смирнов!
Испанские летчики говорили:
— Франкисты и немцы боятся летать на малой высоте, а с большой — слабая точность попадания. Разоряют больше мирные районы или пашут землю своими бомбами.
— Я бы их заставил пахать носом вашу прекрасную землю!
— Подожди немного, присмотрись, камарада. Ты еще не знаешь их маневров и уверток.
В первое время командование не пускало новичков на выполнение боевых заданий. Летчиков и машин было не так уж много, чтобы ими рисковать.
— Знакомьтесь с опытом «старичков», побывавших в воздушных стычках.
Командовал эскадрильей Иван Трофимович Еременко. Серов не раз просился в бой. Еременко не разрешал. Между тем Серов страдал от вынужденного безделья. Особенно мучился он, когда наши возвращались с потерями.
— Мы сбили их больше, — рассказывали воздушные бойцы. — Фашисты оставили на земле обломки пяти «фиатов». Но мы потеряли двух славных товарищей — испанца и русского. Противник берет численным превосходством. Нападают кучей на одного... Это не то, что на учебных маневрах. Жаль ребят. Хуан — мадридский студент, а русский — из ваших донецких металлистов...
Русские товарищи обратили внимание, что на фронте [190] республиканской армии не было достаточного порядка, служба наземная поставлена плохо, дисциплина сильно хромает. На некоторых участках действовали анархисты, народ трудный и чересчур «самостийный», нарушающий порой военные планы командования, портивший своей вредной «вольницей» выполнение тактических боевых задач. Правда, по большей части и анархисты были преданы делу борьбы против фашизма и дрались отважно.
— Неважно и со снабжением, — говорили местные летчики. — И не хватает техники. Порой летаешь в бой на машине с пулевыми пробоинами, а другой не дают.
Но как ни рвался Анатолий в настоящий бой, в первой стычке с врагом он допустил неосмотрительность, которая чуть не стоила ему жизни.
На аэродроме находился только самолет Анатолия. Переговариваясь с механиками, он то и дело вглядывался в горизонт.
В воздухе носились тонкие запахи степных трав и дальних фруктовых садов. Кругом стояла спокойная тишина.
Но вот вдали показалась летящая точка. Серов встрепенулся.
Провести бой один на один с фашистским пиратом, «набить ему» как следует, сбить как полагается, рапортовать затем начальству — уж потом не будут оставлять без работы!
Но механики объяснили, что это свой. Самолет приземлился. То был разведчик. Летчик вылез из кабины. Техник открыл баки самолета и стал наполнять их бензином. Едва Серов отошел в сторону с летчиком и дал ему прикурить, как раздался чей-то возглас:
— Летит! [191]
Разведчик всмотрелся в приближающуюся точку и уверенно сказал:
— Немцы.
Серов был уже в кабине своего самолета.
— Куда вы! — крикнул разведчик. — Их целая банда!
Серов уже включил мотор и не расслышал слов предостережения. Через несколько секунд он мчался навстречу противнику.
— Как бы ему не надавали там, — встревожился разведчик. — Что за горячий парень!
— Камарада Серов давно готов к боевому вылету, — с гордостью возразил механик Карлос. — Сто раз проверял машину, баки, пулеметы.
— Да ведь драться-то придется с целой вороньей стаей. Смотрите, вон их сколько!.. Уже рассыпались для атаки. Помочь невозможно. Эх, заклюют беднягу...
Он с досадой посмотрел в сторону своей машины, стоявшей с открытыми баками. Да если б она и была готова к вылету — какая от нее польза в бою? На ней только разведать да и ретироваться «домой» поживее.
Бойцы наземной службы, мотористы, техники и другие с беспокойством следили за машиной Серова. Ни у кого не было уверенности, что он вернется живым. Да и надежды было мало.
Серов уже видел и понимал, что попал в «переплет». Однако самообладание он не потерял. Набрал высоту и решительно обстрелял врага из всех четырех пулеметов. Фашисты рассыпались и по команде ведущего принялись кружить вокруг одинокого республиканского самолета. Серов понял, что они заклюют его, если он не вырвется из этого огненного кольца. Такого опыта у него еще не было. Унести ноги живым в таком случае уже было бы немалой победой. [192]
Но у Анатолия было одно прекрасное преимущество. По мастерству высшего пилотажа он был, пожалуй, одним из лучших пилотов мира. Во всяком случае, не существовало ни одной хотя бы самой рискованной фигуры, которой он не выполнял бы в совершенстве. И он пустился в эту смертельно опасную карусель, сбивая с толку врага, не давая ему ни малейшей возможности для верного прицела. В то же время он пользовался каждым мгновением, чтобы обстрелять противника. Маневрируя на своем «курносом», с молниеносной быстротой совершая виражи, боевые развороты, горки, перевороты, пике, наконец, штопор — как бы имитируя падение и вводя врага в обман и снова набирая головокружительную высоту и падая на врага и поражая его огнем, он не только довел его до изнурения, но успел подбить одну вражескую машину. Она поспешно ретировалась с поля битвы.
Мгновениями казалось, они вот-вот настигнут его. Он делает неожиданную фигуру и оказывается над противником. Другой фашистский самолет атакует Серова «в хвост» — почти незащищенную часть машины. Серов сваливается в штопор и вдруг переходит в пике, «воскресая» на глазах противника, снова набирает высоту и стреляет в упор в попавшегося на прицел фашиста. Тот, оставляя за собой черную полосу дыма, уходит, уходит!..
Но враги настойчиво преследуют Серова. То там, то здесь пули пробивают обшивку. Важно не подставить им голову и мотор. Но можно получить пули и в бок и даже в ноги! Маневрировать! Крутиться, пока они не ошалеют! И машина, как живая, крутится под обстрелом, то уходя от врага, то атакуя его. Серов тянет в сторону своего аэродрома. Вот он оказывается в своей родной зоне. Слава тебе, господи, враги не осмеливаются [193] преследовать его здесь. Они уходят в некоторой растерянности. До сей поры они с успехом применяли свой излюбленный метод — наваливаться тройкой или пятеркой на одного. А тут их девять, и они не смогли свалить противника, а ему удалось продырявить довольно тяжело два их самолета.
Анатолий совершил посадку. Находившиеся на аэродроме кинулись к нему. Жив! Вот победа! Да, это летчик! Все обнимали его, похлопывали по плечам.
Карлос обернулся к машине и ахнул. Самолет был в самом плачевном состоянии. Карлос насчитал около пятидесяти пробоин.
— Решето! — вскричал он с горечью. — Никуда уже не годится.
Техники качали головой, но усмехались.
— Она и раньше имела пробоины. Удивительно, как он привел ее и посадил! Удивительный пилот русский камарада!
— Где мы достанем новый самолет? — горевал Карлос. — Ах, камарада Серов! Камарада Анатолий! Я смотрел, как вы дрались. Вы — русский герой. Сердце мое было с тобою, там. Но сердце мое еще стучит в груди, а сердце «чатос» уже не забьется. Наш «курносый» больше не полетит в бой.
Анатолий прижал Карлоса к груди и, еще взволнованный и разгоряченный пережитым, произнес стихи из любимой песни:
Вперед же, чапаевцы, не смейте отступать!Достав папиросу, он обратился к другому механику:
— Дай спичку, камарада!
Техник протянул зажигалку и сам открыл ее, сидя у открытых баков. Вспыхнуло не совсем то пламя, [194] какое было нужно, чтобы прикурить. Техник едва успел отскочить от самолета. Но его машина сгорела. Немедленно дали знать по телефону комиссару воздушного фронта. Прилетел Ф. А. Агальцов. Он уже знал Серова и по тому впечатлению, какое тот произвел на него на комиссии по отбору добровольцев, и по нескольким встречам в Испании. Теперь он с суровым укором глядел на человека, который ему всегда был по душе, но в данном случае совершил непростительный промах. Серов опередил его укоры.
— Моя вина, товарищ комиссар. Попросил огня, когда баки были открыты.
Комиссар обратился к присутствующим. Они рассказали, какой бой выдержал Серов. Стало понятно, в каком состоянии находился летчик, сделав посадку на своем аэродроме. Комиссар осмотрел машину.
— За самовольный вылет и погубленную машину знаете что полагается? Вы обязаны были помнить, что не так уж много самолетов в нашем распоряжении. А эти превосходные маневренные самолеты собраны руками героев рабочих в перерывах между схватками с врагом.
Серов, побледнев, ожидал приговора.
— Наложите взыскание, какое считаете нужным, товарищ комиссар фронта. Прошу только не отставлять от полетов. В другой раз противник заплатит втрое за две наши машины.
Комиссар, закончив осмотр самолета, выпрямился и посмотрел на Серова с нескрываемым изумлением.
— Она вся изрешечена. По всем признакам ей полагалось развалиться в воздухе. Как же вы довели ее до аэродрома и сели благополучно?
Услышав в голосе комиссара нотку симпатии, Серов приободрился и не удержался от шутки: [195]
— Ее поддерживала вся масса воздуха.
Все рассмеялись. Комиссар ограничился выговором. В душе он был счастлив, что в их соединении прибавился такой славный летчик.
С той поры Серов стал более осмотрительным. В первое время он летал только за крылом ведущего. Ему дали звено, но и тут он ставил впереди себя опытнейшего из звена летчика и учился у него. Он не боялся уронить свой авторитет, он учился.
— Иду за твоим крылом, — говорил он перед полетом. — Смотрю, как надо поступать.
Да и не ронял он этим уважения летчиков. Напротив, его скромность, сопряженная с отвагой, была по душе воздушным бойцам. В особенности уважение к нему возросло, когда, переняв преподанные уроки, он стал показывать «класс» и его учителя охотно переучивались у него.
С Серовым летал и Якушин. Командир эскадрильи Еременко назначил их в свое командирское звено. Этой тройкой гордилась вся эскадрилья.
Бой с ночным бомбардировщиком
Началась Брунетская операция войск Центрального фронта. Это была напряженная пора, когда особенно трудно пришлось истребительной авиации. Нескольким эскадрильям на весь фронт приходилось прикрывать войска от вражеской авиации, обеспечивать свои бомбардировщики, вести разведку и отражать налеты фашистов на Мадрид. Моторы самолетов не успевали остывать между двумя воздушными боями. [196]
И тем не менее республиканские летчики выдерживали все эти трудности и наносили врагу немалые потери. Такие люди, как Анатолий Серов, весельчак Евгений Антонов, спокойный и уравновешенный Леонид Рыбкин, скромный и бесстрашный Михаил Якушин, их друзья испанцы Рафаэль и Сардино, австрийцы Вальтер Короуз и Франц Добиаш, югослав Божко и другие составляли дружную семью, которая вскоре завоевала славу как знаменитая серовская эскадрилья. Они удачно взаимодействовали с летчиками эскадрилий Б. А. Смирнова, И. А. Лакеева, Г. П. Плещенко.
Но преимущество врага в технике нарастало. Германия и Италия беспрерывно посылали ему пополнения, усилили его авиацию «мессершмиттами-109». Наши стали нести потери. А когда мятежники развернули наступление на севере республики, с мадридского направления вылетела туда эскадрилья Б. Смирнова. Оставшиеся истребители с напряжением удерживали инициативу. Мятежники, которые несли в боях с ними крупные потери, стали производить ночные налеты на республиканские аэродромы, главным образом на аэродром Алкала, основную базу республиканской авиации. Меткость попадания у фашистских «ночников» была плохая, но их налеты тяжело действовали на летный состав республиканской авиации, на войска и на мирное население. Необходимо было дать им отпор.
— Больше этого терпеть нельзя, пора их проучить, — сердито говорил Серов.
— Каким образом?
— Да что мы ночью не летали? Еще как дадим этим пиратам!
— Летать-то летали, а драться ночью... Как его обнаружишь?! [197]
— Можно. Как и в дневном бою — вылететь навстречу, свалить парочку этих «коров», небось остерегутся! А обнаружить как? Определить ориентир, по которому пройдет враг — свет звезд, луны, пройти между ним и луной. В полной тьме они не вылетают, я заметил.
— Искать врага в темноте с риском заблудиться и сесть на его территории — вы подумали об этом? Местность еще необлетанная, незнакомая. Даже днем трудно ориентироваться. А ночью рельеф обманчив — сядешь на скалы или в овраг... Да и не знает авиация примеров ночного воздушного боя.
Командование не давало согласия, как ни доказывал Серов, что имеет большой опыт ночных полетов на Дальнем Востоке, где нередко приходилось ориентироваться по мало различимым приметам и в самые резкие перемены погоды.
— В течение одного дня пролетаешь и ясное небо, и снег, и буран, а под тобою непролазная тайга или горы Яблонового хребта. Обманчивее такой обстановки и не сыщешь. Бывало, сядешь на «вынужденную», потом не знаешь, как изловчиться, чтобы сняться с такого вот пятачка. И взлетали все-таки. На практике изучали необлетанные районы. Мы тут жмемся, а они бомбят!
Два друга бродили по выжженной солнцем равнине среди зарослей лаванды, розмарина и других полусухих трав.
Серов, невольно принюхиваясь и удивляясь — ладаном, что ли, пахнет, — говорил:
— Почему я должен обязательно заблудиться, когда у меня порядочный налет часов по ночным маршрутам и в приборах, кажется, еще разбираюсь, ни разу до сих пор не ошибся. [198]
Якушин сказал негромким, мягким голосом, как бы думая о другом:
— Нынче я васильки нашел. Совсем как наши. Растрогали они меня.
— Ты что? Сомневаешься? Слушай, мы все-таки добьемся своего, организуем ночные дежурства. Звеном будем дежурить или с тобой вдвоем. Ты на одной высоте, я на другой. Поймаем, вот увидишь. Да ты о чем думаешь?
— Не смейся. Я по борщу соскучился. Надоели эти апельсины да приторная анисовка.
— А как бы хорошо покушать наших уральских пельменей, Миша!.. Ну, вот что... Пойдешь со мной?
— Пойду, ясно.
— Так что ж ты про васильки да анисовку? Я уж подумал — не веришь в это дело.
— Очень верю. И в тебя верю, Анатолий. Крепко. А насчет апельсинов и ладана — просто хотел немножко умерить твой испанский пыл, камарада Родриго Матео.
Серов засмеялся. Этим именем — Родриго Матео его окрестили испанские товарищи. Они каждому русскому давали испанское имя.
— Пойдем к комиссару.
Они сразу повернули назад к лагерю. Пришли в авиагородок. Комиссар уже в который раз выслушал, переспросил, выяснил все условия ночной разведки и возможного боя.
— Добро, Анатолий, мы все продумали. Ты знаешь, командующий — целиком за твой план. И командующий ВВС.
— Да, Сиснерос был же у нас. Надо немедленно браться за это дело. Каждый день или, вернее, каждая ночь теряется зря. [199]
— Но ведь надо подготовиться. У нас всего один-единственный посадочный прожектор.
Но видно было по всему, что командование решило испробовать это средство. В ту же ночь начались полеты ночью. Согласились Михаил Якушин, Евгений Антонов и Леонид Рыбкин. Серова назначили командиром ночного патруля.
Первые несколько ночей летали безрезультатно. Единственный посадочный прожектор оказался поврежденным. Серов добился, что поставили автомобили, и две пары автомобильных фар освещали взлетную площадку. Аэродром подвергался налетам, бомбежке, в этих условиях истребители поднимались в воздух и искали врага. Однажды Рыбкину удалось заметить на земле «мигальщиков», открывавших для врага границы аэродрома. Леонид открыл по ним огонь, и они скрылись.
— Даже здесь действуют агенты «пятой колонны»! — возмущались летчики.
По очереди взлетали Серов, Якушин, Антонов, Рыбкин. Остерегались столкнуться либо друг с другом, либо с вражеским бомбардировщиком. Он бросает бомбы рядом, а его не видно!
Однажды Якушину повезло. В неярком свете луны он различил бомбардировщик! Обрадовался, открыл огонь по черному силуэту, который маячил прямо над ним. Стрелял снизу сзади, почти вертикально.
«Я видел, как сноп трассирующих пуль, — позднее вспоминал М. И. Якушин, — насквозь прошивал трехмоторный самолет «Ю-52», но он не загорался и, не меняя направления, продолжал лететь. Во избежание столкновения я вышел из атаки и снова повторил ее, не выпуская самолет из поля зрения. Вторая атака была точно такая же. На этот раз я продолжал стрелять [200] до полной потери скорости, пока мой самолет не свалился в штопор. Пока выводил самолет из штопора, бомбардировщик был потерян. После посадки я доложил о своей неудаче»{6}.
— Мы доказали, по крайней мере, что можно не только встретить ночью самолет врага, но и атаковать его, а значит, и сбить, — весело объяснял Серов. — Намотаем на ус причины неудачи, будем атаковать, идя на сближение сзади, справа, где в стыке крыла с фюзеляжем находится непротектированный бензиновый бак для заливки моторов. Пристроиться надо по возможности вплотную, уравнять скорости, идти почти на одной высоте с ним. Понятно? Вот смотрите.
И Анатолий показывал руками и пальцами, и в воображении летчиков как бы происходила эта встреча и атака.
Но после этого две или три ночи летчики зря сидели в машинах, ожидая врага. Тот прекратил налеты, видимо, почуяв недоброе.
В ночь на 26 июня 1937 г. Серов и Якушин прибыли на аэродром, не отдохнувшие после нескольких дневных воздушных боев. Были усталы и невеселы, но заставили себя забыть о чрезмерной нагрузке и приготовиться к ночным встречам. К усталости прибавлялись еще страдания от изнуряющей жары. Ни ветерка, ни капли прохлады!
Пришло телефонное сообщение о бомбежке в районе Эскориал, тоже на подступах к Мадриду. Серов и Якушин взлетели, взяли курс на линию фронта. Серов летел на высоте двух тысяч метров, как они условились, [201] а Якушин — на высоте трех тысяч, Анатолий надеялся, что ради большей меткости попадания фашист будет лететь ниже. Но он никого не встретил, только некоторое время видел, как тусклые блики от выхлопных патрубков самолета Якушина исчезали в ночной мгле — Якушин набирал высоту. Успех ночного патруля теперь зависел от Михаила.
Послушаем теперь самого Якушина, которому, как он говорит, «опять повезло».
«...Через десять минут я увидел на встречном курсе бомбардировщик противника. Теперь-то он не уйдет. Я знал причину неудачи первого боя и не намерен ее повторять. Пропустив бомбардировщик, я развернулся на 180° и пошел на сближение сзади почти на одной высоте с правой стороны... Пристроившись почти вплотную и уравняв скорости, я прицелился и открыл огонь. С правой стороны фюзеляжа сразу же вспыхнуло пламя. Почти одновременно со мной открыл огонь по моему самолету стрелок, но было уже поздно: загоревшийся бомбардировщик начал падать. Я следил за его падением, пока он не ударился о землю...»{7}.
Анатолий видел, как падал горящий самолет.
«Повезло Мишке, вот здорово! Теперь, братушки, убеждайтесь на очевидном примере, — мысленно обращался он к тем, кто следил с земли. — Хотя... Неизвестно еще, кто горит. А если горит Мишка?!»
Тревога охватила его. Он сжал зубы и поспешил на посадку.
С земли видели, как самолет, падая, разгорался огромным костром и огненные языки обвивали его черный [202] скелет. Машина упала довольно далеко. На фоне лунного света промелькнула маленькая черная тень. Парашютист?!
Это был командир сбитого воздушного корабля. Четыре офицера экипажа погибли под горящими обломками. Их командир бежал в горы, но был пойман бойцами республиканской армии. Все это выяснилось позднее.
Серов, приземлившись, крикнул еще из кабины:
— Якушин? Где Якушин?..
Его окружили, принялись поздравлять. Он отмахивался.
— Да бросьте вы! Это Якушин сделал. Да жив ли он?
— Еще не вернулся.
— Не вернулся?..
Якушин, проследив падение вражеского самолета до самой земли, некоторое время еще «покрутился» в воздухе, но никого больше не обнаружил и пошел на снижение. Скорей бы узнать результаты ночного патрулирования!
Не успел он выйти из кабины, как попал в объятия Анатолия. Объятий Серова все немного опасались. Смирнов писал, например, что «похрустел» в объятиях Серова. Друзья, правда, радовались его радости и ласке, но охали и разминали кости, вырвавшись из его добрых рук.
— Вот ты черт какой, — шутливо упрекал Серов своего друга. — С виду тихий, мушки не обидит, а сбил такую «корову», да еще ночью! А я ни с чем вернулся. Думал, он, подлец, полетит пониже. Да разве это люди? Летчики? Шакалья порода. Шакалья тактика.
— Ничего, осталось и на твою долю, подожди до завтра. [203]
— Мишка, ты сам не понимаешь, как я рад за тебя! Ну, поздравляю! — и он опять раскрыл объятия, но Якушин благоразумно увернулся от вторичного испытания этих тисков.
Якушин потом писал, что Серов радовался не меньше его самого, если не больше. Ведь это победа его идеи.
Летчиков по телефону поздравил командующий воздушными силами Идальго де Сиснерос, а на другой день Якушина и Серова вызвали в Мадрид, где их поздравило республиканское правительство, а премьер-министр Хуан Негрин наградил их именными часами и легковыми автомобилями.
«Перед встречей с министрами нас вызвали в штаб авиационной группы. Там начальник штаба Павел Александрович Котов показал нам карту штурмана со сбитого прошлой ночью самолета. Эта карта получила несколько пулевых пробоин. В развернутом виде она оказалась изрешеченной пулевыми отверстиями и имела неприглядный вид. Рассматривая ее в лупу, П. А. Котов в шутку сказал: «Полюбуйтесь на свою работу! Неужели нельзя было стрелять поаккуратнее, чтобы не портить карту и другие документы?» Мы тоже в шутку обещали выполнить его просьбу».
— Якушин получил за работу. А я за что? — вернувшись, говорил Серов.
— Да ты пойми — это твое дело, твоя работа. И за одну ночь об этом узнало и все командование, и правительство. Значит, то, что ты задумал и чего добивался, имеет громадное значение.
— Еще бы! Но сам я еще должен оправдать. Этой же ночью! Только в этот раз, Мишка, ты летишь на двух, а я — на трех тысячах. Идет?
— Согласен. Ужасно хочу успеха для тебя. А для [204] тебя первое удовольствие — найти и сбить врага. Только, знаешь, он возьмет и полетит в этот раз на двух тысячах. Что тогда?
Серов забавно нахмурился, потом рассмеялся.
— Нет уж, я убедился: это настоящие трусы. Но если попадется посмелей, я найду его и на двух тысячах. Да ведь нынче в таком случае тебе опять повезет. Мы должны сегодня закрепить успех, чтобы не говорили, что это вышло случайно.
...Оставив Якушина на меньшей высоте, Анатолий набрал три тысячи и с бьющимся сердцем всматривался в ночную мглу. Знал: упусти он врага — и его предложение о ночных воздушных боях будет похоронено или отложено на неопределенное время, и тогда трудно будет добиться широкого развития этого опыта. Примером, только примером нужно убедить сомневающихся.
Сам Серов рассказывал об этой знаменательной ночи.
— Темная ночь. Луна то и дело скрывается за облаками. Обыскиваю небо в надежде, что противник снова придет на прежнюю высоту. Могут, конечно, и изменить маршрут после вчерашней катастрофы. На этот случай внизу дежурит Миша... Но почему-то кажется, что непременно встречусь с противником. Ведь там не подозревают о вчерашней стычке. Наверно, объясняют гибель своего бомбардировщика техническими причинами... Вот луна выплыла из облака. На ее фоне я приметил, точь-в-точь как тогда на Дальнем Востоке, маленькую движущуюся точку и отблеск лунного света на ней. Сразу беру курс на сближение и вижу перед собой огромный бомбардировщик. Черной тенью идет к нашей территории. Значит, вчерашнее поражение их ничему не научило, и они не ожидают [205] вторичного нападения. Ну, авось новый урок подействует! Погоди же, гадина фашистская... Зашел сзади снизу и дал из всех пулеметов.
Смотрю, валиться начинает. Вспыхнуло пламя и погасло. Это что? Мало ему дал? Настигаю его снова и вдруг скорей прочь от него: из всех его баков разом вырвались такие столбы огня, что я еле успел отвернуть. Отошел подальше, смотрю, как он «гремит» на землю. А ведь намеревался «пахать» ее своими бомбами. Пусть теперь пашет ее носом. Пламя на несколько секунд стихает, потом вновь разгорается и уже на земле превращается в далеко видный костер.
Из рапорта А. К. Серова командованию:
«...Было очень трудно обнаружить в ночной темноте самолеты противника. Наконец мне повезло: внезапно я заметил отблеск луны на крыльях одного из вражеских пиратов. Я приблизился и увидел, что это «юнкерс-52»; открываю огонь, фашисты мне немедленно ответили, но так как я летел ниже их, то они меня не видели. Я приблизился к их самолету с правой стороны и снизу и примерно с расстояния в тридцать метров открыл огонь из всех четырех пулеметов, попал в бензобаки и увидел языки пламени, которые представляли прекрасную мишень; я выпустил еще несколько очередей и увидел, как «юнкерс» клюнул носом, вошел в пике и разбился о землю...»{8}.
Анатолий Константинович рассказывал дальше, как он, вернувшись в исходную позицию, почти тотчас же увидел второй бомбардировщик!
«Эта «корова» следует в том же направлении, что и первая. Но пилот, видно, заметил, что случилось с первым, [206] развернулся и пошел назад, да еще набирает скорость, черт! Я — вдогонку за ним. Иду вот так довольно порядочное расстояние, как вдруг обращаю внимание, что зашел на территорию врага и еще, пожалуй, не хватит горючего на возвращение. Но, как нарочно, появляется третий бомбардировщик. Эк их сегодня повалило на разбой! Пошел за ним, обстрелял, он повернул обратно. Я опять за ним, догнал и снова обстрелял. Но луна скрылась за тучу, «корова» пропала, что с ней — не знаю. У меня бензин кончился. Приходится садиться на «вынужденную». Неприятно! Где я? Куда садиться?
Надо, пожалуй, сесть неподалеку от того места, где еще догорает сбитая машина. Но это не так просто...
...На аэродром вернулся Якушин. Он видел, как падал зажженный самолет.
— Но он горел не так, как сбитый мною. Этот то вспыхивал, то погасал и только у самой земли запылал вовсю.
— Анатолий сдержал слово!
— Но его до сих пор еще нет!
— Сейчас прилетит.
Но как накануне Серов волновался за Якушина, так теперь Михаил с беспокойством подумал: «Может быть, это горит самолет Анатолия?». Кто-то рядом сказал:
— Или столкнулся с противником. Увидеть врага ночью можно только в момент столкновения с ним. Нелепая и слишком уж рискованная затея.
— Неправда, — вскричал Михаил, — вчера мы доказали...
— А, случайность!
— Это ум и смелость такого человека, как Анатолий. Не хороните его прежде времени. [207]
Якушин зашагал к штабу. Если с Анатолием несчастье... об этом даже страшно подумать... то конец нашим ночным полетам. Трусы заговорят громче всех.
В штабе было получено сообщение, что самолет Серова летел в сторону противника. Товарищи стали еще больше тревожиться. Якушин вызвался лететь на поиски, но до утра ничего сделать было невозможно.
...Вынужденная посадка в незнакомой местности да еще на линии фронта — дело не шуточное. Анатолий тревожно и напряженно всматривался в землю. Трепетный лунный свет изменял и причудливо искажал земные очертания. Поля и лощины мерещились там, где были вершины скал. Тени облаков ползли по земле. Очень далеко догорал сбитый самолет. Там должна быть местность, занятая республиканскими отрядами.
Надо ориентироваться на догорающий самолет. В то же время снижаться как можно осторожнее. Серов просматривает землю, все снижаясь и снижаясь, пока навстречу не выскочила, по-видимому, удобная посадочная площадка, окруженная черными тенями бугров или скал... Выбора нет. Сажусь!
Колеса «чатос» коснулись земли. Машина послушно остановилась почти сразу...
Выскочив из кабины, Анатолий осматривается. Вышел на тропинку, еле заметную при неверном свете луны, и пошел по направлению к единственному ориентиру — еще горевшему самолету. Поверженный враг словно указывал путь. «Хоть на это пригодился, — усмехнулся Анатолий. — Надо попытаться найти своих и добыть горючего». А тут еще луна заходит. Совсем потемнело. Стали ярче блестеть далекие звездочки. Такие милые, как на далекой родине!.. Тихий шелест кругом. Что это? Рука на ощупь узнает колышащиеся волны хлебного поля. Но вот... новый шорох, мелькнула [208] неясная фигура, чьи-то тени... Схватился за кобуру. На тропинку выскакивает несколько человек. Раздается окрик:
— Yey hombre! (Эй, приятель!).
Серов пытается расстегнуть кобуру, ее «заело». Другой голос — тоже по-испански:
— Кто идет?
— А вы кто? — Серов уже справился с кобурой и вытащил револьвер.
На него направлено простое охотничье ружье.
— Я русский летчик (авиадор русо). Отвечайте, кто вы?
Поняв его не по речи, а по смыслу, они закричали:
— Республиканцы! Камарада! Русский!
Как из-под земли, выросли еще группы людей, вооруженных винтовками и охотничьими ружьями. Они окружили Серова, расспрашивали, показывая на огонь догоравшего самолета. Серов понял и удовлетворил их любопытство. Узнав, что это он сбил фашистского пирата бойцы огласили окрестности веселыми криками, бросая шляпы и береты вверх. Предложили проводить его на свой командный пункт.
Серов начал изучать испанский язык на практике, с первых же встреч с испанцами, говорил он смело, хоть и со смешными ошибками, но испанцы его понимали, как.и он их.
Сейчас он, например, предложил им идти не толпой, а гуськом, цепочкой, чтобы не топтать хлеб. Они пришли в восторг:
— Сразу видно советского красного командира. Жалеет наш труд.
— А как же! Ведь это недавно еще повсюду гремел ваш лозунг: «Все на сев!» И еще знаю: «Хлеб кормит армию, хлеб кормит победу!» [209]
— Офицер, а какой простой, совсем свой парень.
Старый доброволец в широкополой шляпе, с косой на плече объяснил:
— Хлеб уже созрел. Пора урожай снимать. Ночью косим пшеницу, а днем деремся с франкистами. Кровавая жатва. Только они косят наши головы все больше и больше... У них много войска и оружия.
— Фашистская Италия и нацистская Германия близко от Испании, и потому им сподручнее снабжать Франко войсками и оружием.
— Спасибо интернациональным бригадам, они с нами. Вам спасибо. Избавили хоть на время от бомбардировок населения с воздуха.
— Да, теперь ночью можно косить хлеб.
По просьбе Серова двое из испанцев остались сторожить самолет. На командном пункте русского летчика встретили с объятиями. Огромную радость доставило республиканцам известие о сбитых накануне и в эту ночь фашистских бомбардировщиках. Летчику предложили вина. Анатолий с благодарностью взял кружку и выпил ее, еле скрыв неудовольствие от этой приторной анисовой водки. По телефону он связался со своими, сообщил, где находится, и поспешил к своему самолету. Друзья привезли в грузовике горючее.
Уже светало.
Оставалось заправить баки и взлететь. Трудно же это сделать!
— Да и как я умудрился сесть на такое «блюдечко»? — изумлялся сам Анатолий.
Его «курносый» стоял на крошечной площадке, окруженной с трех сторон голыми скалами, с четвертой был обрыв. Внизу, за оврагом, виднелся передний край противника. При свете разгоравшегося утра там уже [210] заметили самолет и, наверно, считали своей добычей. В самом деле, подняться с такой площадки было еще более немыслимо, чем сесть на нее. Что делать?
Испанцы с тревогой смотрели на летчика и на самолет, отлично понимая затруднительность положения. Неужели бросить машину врагам? Или взорвать ее?
Серов поглядел на своего «чатос». Самолет стоял мотором к оврагу, словно готовый ринуться на крикливых фашистов, уже поднявших возню в своем лагере.
— Они тащат пулеметы! — вскрикнул кто-то из республиканцев.
Сколько раз на своем «курносом» Анатолий бывал в переделках, как выручала его машина в воздушном поединке! Замечательный маневренный бипланчик, черт возьми! И его погубить? Да ни за что на свете.
— Заправляй баки! — приказал он.
Приказ быстро выполнен. Баки наполнены горючим. Машину оттащили несколько назад. Анатолий забрался в кабину и крикнул:
— От самолета!
Бойцы отбежали от машины и остановились невдалеке, с тоской думая, что вот сейчас он взорвется вместе с машиной.
— Камарада! Камарада! Родриго!
Но Серов уже включил мотор. Полный газ, рывок... Машина почти без разгона срывается с места прямо к обрыву. Свалится сейчас?! Нет!!!
Воля пилота, его опыт, знание, дерзость спасают самолет от неизбежной, казалось, гибели.
Оторвавшись от края площадки, над самым обрывом, «курносый» набирает скорость и высоту, разворачивается и, провожаемый радостными воплями испанских друзей, летит на восток, к своему аэродрому. [211]
Фашисты в свою очередь «провожали» Серова, выпустив вслед ему несколько пулеметных очередей. Но он уже был далеко.
...В штаб авиации фронта пришло известие о посадке Серова в расположении республиканцев. Серов жив, сидит на «вынужденной».
Якушин помчался на аэродром сообщить радостную весть товарищам.
— Теперь всем ясно, что можно сделать ночью, — взволнованно говорил он, радуясь за друга и за их общую творческую победу. — Серов сбил врага в тех же условиях, что и я. Ни о какой случайности не может быть и речи.
Вот наконец и «чатос» Серова. Все командование было на аэродроме. Анатолия встретили тепло, как дорогого друга, и горячо, как победителя. Комиссар авиации обнял Анатолия.
На следующий день Филипп Александрович Агальцов, вторично поздравив Серова с необычайной победой, сказал ему:
— Помните, вы обещали Котову в следующий раз стрелять «поаккуратнее». Так вот, в этот раз вы так «аккуратно» зажгли фашистского пирата, что из пяти членов экипажа погиб лишь один, а четверо взяты в плен. Эти асы растеряны, ошеломлены и обещают ответить на все вопросы, если им покажут летчика, который их сбил. Не верят в ваше существование.
Серов пошел к пленным. Один из них, цинично усмехаясь, сказал, и переводчик перевел его слова:
— Я летаю несколько лет и уж побывал в переделках, но никому не удавалось меня сбить. Иначе я не стоял бы тут сейчас. Приехал сюда драться с коммунистами. Не верю, что вы обнаружили мой самолет и что именно вам удалось свалить его. В чем дело? [212]
— Скажите ему, — обратился Анатолий к переводчику, — что если он прилетел сюда драться с коммунистами, ему следовало бы остерегаться луны. У коммунистов отличное зрение.
Фашисты озадаченно смотрели друг на друга. Показания пленных асов оказались ценными и много добавили к тому, о чем говорила их карта. Вернувшись к товарищам, Серов говорил:
— Я сделал это, чтобы не только оправдать награду и не только для того, чтобы на некоторое время обуздать врага, но главным образом для того, чтобы всем было ясно — ночные полеты мы организуем по всему фронту, это дело возможно и необходимо. Я этого добьюсь во что бы то ни стало.
Через несколько дней пришло известие: Серов и Якушин награждались орденами Красного Знамени.
После успешных опытов Якушина и Серова республиканские истребители стали действовать ночью против фашистов. Еременко бил врага над Сарагосой, Степанов и Финн над Барселоной, испанские летчики били фашистских «ночников» и над Барселоной, и над Валенсией. «Ночная затея» Анатолия Серова получила полное подтверждение.
Блестящий тактический талант
Начав, в сущности, рядовым летчиком, Серов не только вскоре командовал звеном и затем эскадрильей, не только в первый же месяц сам сбил семь немецких истребительных самолетов, но и очень скоро выдвинулся как смелый инициатор нового в тактике воздушного боя и организатор первых в мировой [213] авиации ночных воздушных боев. Его слава разнеслась по всей боевой авиации республиканского фронта и стала известна противнику, заставив его насторожиться, а в воздухе избегать встреч с этим непобедимым асом. Когда Серов приезжал в расположение других авиасоединений, товарищи встречали его с уважением, внимательно прислушивались к его рассказам о своих боевых приемах, а он охотно делился опытом со всеми летчиками, стремясь к общей победе, к высшему развитию летно-боевых успехов каждого летчика. Вскоре ночные воздушные бои были введены во всех эскадрильях.
Однажды Серов по поручению командующего отправился на другой участок фронта. Находившиеся на аэродроме летчики отметили про себя «классическую» посадку самолета и с интересом следили, как из машины выскочил широкоплечий крупный человек в белом парусиновом костюме и пожал руку дежурному. Лицо его освещала приветливая улыбка. Он взял дежурного под руку и пошел с ним по полю, и скоро добродушный тон разговора сменился более сердитым. Дежурный послал за начальником аэродрома, а прибывший между тем стал знакомиться с летчиками.
— Как вы тут, ребятушки? «Ночники» навещают?
— А что им делается! Каждую ночь бросают гостинцы.
— А вы не оставайтесь у них в долгу.
— И рады бы в рай, да не пускают в небо.
— А вот мы добились на Сотом. Будем проводить это дело и у вас.
— Тогда оставайся, помоги нам уломать начальство. Поделишься опытом. Мы уже знаем о твоих полетах в ночное время вместе с Якушиным. Замечательное дело, Анатолий Константинович. [214]
— А ваш дежурный против. Говорит, потребуется ставить для вас прожектор и тем самым демаскировать аэродром. Уж больно вы спокойненькие, черти.
— Положим, у нас боевой опыт не меньше твоего. Вон начальник, поговори с ним.
Серов пошел навстречу начальнику аэродрома. Летчики проводили его глазами.
— Перцу-то сколько! Вот хорохорец!
— Боевой камарада! Теперь нам придется омолаживаться, старичкам. Всем камарадос, — весело подмигивали испанцы.
Серов вернулся к летчикам вместе с начальником. Тот уже получил приказ от высшего командования и тут же стал принимать меры к организации ночных полетов. Приказал перебазироваться на второй аэродром.
— Центральный не будем демаскировать. А вам, — обратился он к Серову, — дадим для освещения, как вы просите, две автомашины и все, что нужно, будет вам предоставлено. Наши камарадос рвутся в ночной бой, да и всем нам очень хотелось бы проучить «ночников»-бомбардировщиков. Надоели!
Летчики оживились. «Старички» оказались вовсе не такими «спокойненькими», как подумалось Серову. Они и взяли на себя первые вылазки в ночное небо. Полеты были проведены в ту же ночь. Серов никогда не откладывал на завтра то, что можно было провести сегодня. Время было дорого. Каждый фашистский бомбардировщик наносил своим ночным появлением ущерб, терроризировал мирное население. В первую же ночь удалось сбить один вражеский бомбардировщик. Настроение у всех поднялось.
— Пожалуй, отучим посылать нам «хейнкелей» по ночам, — смеялись летчики. — Теперь пойдет дело. [215]
Наутpo Анатолий простился с товарищами, пожал всем руки, влез в свой самолет и, красиво взлетев, сделал в воздухе несколько смелых фигур — это было его прощальное приветствие. Испанцы махали ему руками, бросали вверх береты, поднимали крепко сжатый кулак.
Таким, образом Серов порой один, порой вместе с Михаилом побывал на всех участках фронта, передавая новый опыт воздушных дневных и ночных боев и сам учась у друзей-»старичков», вписывая новые страницы в историю крылатых армий.
Вернувшись на Сото, Серов в тот же день, как всегда, вылетел в бой.
Летчик Иван Алексеевич Лакеев рассказывал, как впервые встретился с Анатолием Серовым. «Когда он в первый раз прилетел на главный аэродром, он был в белых брезентовых брюках, в куртке, тоже брезентовой, весь удивительно подвижной, все время крутился, все что-то говорил, и такая в нем чувствовалась непосредственность и нетерпеливость, что никак нельзя было сравнить с тем человеком, которого я увидел теперь».
Теперь — это когда Серов прилетел на слет командиров и лучших летчиков фронта для организации общих, согласованных действий. Серов был молчалив и сосредоточен, внимательно слушал выступления других, а затем предложил развернутый план согласованных боевых операций и произвел на всех большое впечатление.
А в первый раз, когда он увидел Серова, тот показался ему новичком — «хорохорцем», и Лакеев даже пошутил по его адресу:
— Уж больно хорохорится парень. Как бы не общипали ему крылышки. [216]
Но начальник аэродрома на вопросы о Серове объяснил, кто это, и сказал, что Серов «много летал ночью, очень компетентный летчик».
Действительно, теперь и Лакеев и другие, кто еще мог скептически отнестись к начинаниям Серова, убедились, что перед ними опытный летчик и командир.
И. А. Лакеев, впоследствии Герой Советского Союза, стал одним из лучших друзей Анатолия и членом его знаменитой «семерки».
Борис Александрович Смирнов также вспоминает об этой встрече на общем слете. Но и раньше они уже встречались, сражаясь в воздухе рядом, — эскадрилья Серова взаимодействовала с эскадрильей, в которой был Смирнов (ставший затем ее командиром). Он рассказывает, как они дрались над Мадридом, защищая его от фашистских налетчиков.
— Наши аэродромы находились в семнадцати километрах один от другого. Мы каждый на своем участке были очень заняты — приходилось часто вылетать в бой — и долго не могли встретиться на земле. Но вот как-то под вечер смотрим, летит машина, садится на нашем аэродроме. Из кабины вылезает Серов. Здесь после теплохода мы встретились впервые. Слышу, говорит технику, чтобы тот быстренько заправил. Потом отходит, увидел меня, раскрыл широкие объятия. Прилетел он все такой же веселый, жизнерадостный, сразу начал делиться впечатлениями о работе, спрашивает, как у нас. Мы отвечаем. У нас тоже были успехи. Видим, Серов не просто рад за нашу эскадрилью, а по-настоящему интересуется работой других людей. Это замечательно всегда действовало на товарищей. Каждый как-то яснее сознавал ценность своей работы и хотел сделать ее еще лучше. Это было чудесное качество Анатолия, настоящий дар. [217]
Тут, же он стал обсуждать, как действовать совместными усилиями, нарисовал целый план воздушного нападения на фашистов соединенными силами. План был пока, самый общий, но мы сразу поняли, что тут кроется большая мысль, результат широких и смелых расчетов.
Позднее, на совещании летчиков фронта, я услышал этот план снова, но уже в разработанном виде, с учетом фронтовой обстановки, наших сил и сил противника, причем, несмотря на численный перевес авиации фашистов, серовский план внушал нам уверенность в победе. Серов потом и на деле доказал, что был прав.
Серов и Якушин стали время от времени бывать в Мадриде, навещали Смирнова, втроем ходили по площадям и улицам столицы, наблюдали жизнь этого города-лагеря.
Вот шагает отряд народной милиции. Он уходит на фронт. Мужчины и женщины. Рядом с пожилым рабочим идет мальчик лет четырнадцати, в коротких штанах, с патронной сумкой у пояса. Мальчик левой рукой поддерживает приклад винтовки. На кудрявой голове ловко сидит берет. Глаза сверкают, губы твердо сжаты... Или вот, навстречу идут женщины — тоже на фронт. Среди них две совсем юные девушки, тонкие и высокие, твердо шагающие в шеренге и спокойно глядящие вперед. Знают, что идут не на прогулку, что впереди — возможная гибель. Они готовы на подвиг. Для них лучше смерть, чем жизнь на коленях.
Серов наблюдал сцену прощания шахтера с матерью и маленьким сыном. Старуха бежала рядом с колонной, держа за руку трехлетнего малыша. Шахтер остановился, нагнулся поцеловать маленького. Видно, семья догнала его в Мадриде, он ушел, не успев попрощаться: Родина торопила. [218]
Однажды на площади происходил митинг. На трибуне стояла высокая величественная женщина, словно олицетворявшая народную Испанию. Анатолий с волнением и восторгом слушал ее звучный и сильный голос, зажигающий в сердце мужество и энтузиазм. Это была Пасионария — коммунистка Долорес Ибаррури. Русский летчик вместе с бойцами Народной армии громко, торжественно повторял: «Они не пройдут!»
Одну из песен о Мадриде, которую распевали повсюду, Серов выучил наизусть и, вернувшись домой, в свою эскадрилью, пел ее вместе с механиком Карлосом:
Через мост наш — мост французский,«Мадрид — страны защита», — так пелось в этой песне. Тысячи сынов Испании стекались под стены столицы, [219] чтобы, защищая ее, спасти страну от фашистских зверств. Вместе с ними, в одном ряду с добровольцами различных стран мира, самоотверженно бился с врагами народной Испании и Анатолий Серов.
В своей книге «Испанский ветер» Борис Смирнов рассказывает подробно о массовом воздушном бое над Мадридом. Обе эскадрильи сражались против «фиатов», которые пытались взять численным превосходством и, несмотря на беспощадные атаки «мушек» и «чатос», не уступали и не ретировались, как делали раньше. Серов во главе десяти «чатос» вел бой с «фиато», которые насчитывали больше двадцати самолетов. Сбиты были первые машины противника, но он не отступал. Воздушный бой постепенно перемещался к центру города. Тогда по знаку своего командира эскадрилья — «мушек» напала на врага. Итальянцы, дравшиеся на «фиатах», упорствовали. Их упорство вскоре разъяснилось. Появилась восьмерка немецких машин новой конструкции. Это были «мессершмитты».
«Говорят, в эту минуту замер весь Мадрид, наблюдавший за воздушным боем. Монопланы отвлекли не только наше внимание, — «фиаты», видимо, уже торжествуя победу, прекратили атаки.
И это была первая ошибка фашистов.
Немцы допустили и вторую ошибку. Они, очевидно, хорошо знали, что «чатос», на которых летал Серов, — машины маневренные, но с меньшей скоростью на пикировании, чем все остальные самолеты. Может быть, им было известно также, что нашими «чатос» управляют летчики, не знавшие поражений, и фашистам не терпелось в первую очередь разделаться именно с ними. Во всяком случае, они самонадеянно, всем строем обрушились на эскадрилью Серова. И это позволило нам свободно ударить по немцам. [220]
Удар был сильным. Строй немцев раскололся. В первую же минуту острой, смертельной схватки Бутрыму удалось основательно зажать одного гитлеровца. Тот попытался уйти от Бутрыма глубоким виражом, но Петр смело, почти отчаянно, по диагонали срезал расстояние и ударил по фашисту из двух пулеметов. Бил он наверняка, целясь прямо в летчика. И новенький лакированный моноплан, которому франкисты пророчили верную победу, неуклюже повалился вниз. В мадридском небе ему удалось пробыть всего несколько минут.
Это был переломный момент боя. «Фиаты» заметались. Теряя самообладание, гитлеровцы скопом ринулись на нашу эскадрилью. Но это освободило руки Серову. Пользуясь его поддержкой, мы не упускали инициативы, и, удачно поймав на перекрестке прицела немецкую машину, я точно ударил по ней. Самолет не загорелся, но, по-видимому, мне удалось вывести из строя управление машиной, и фашистский летчик вынужден был выброситься с парашютом».
Одержав победу, обе эскадрильи собрались над центром Мадрида. И, разлетаясь по своим аэродромам, на прощание покачали крыльями самолетов. «С особой силой эти безмолвные сигналы несли сегодня от одной машины к другой наши чувства дружбы, взаимной благодарности и гордости друг другом...»
Уже идя на снижение к своему аэродрому, Смирнов заметил, что следом летит и снижается «чатос».
«Кто это? Не Серов ли?
Ну, конечно он! «Чатос» приземляется вслед за мной. Оборачиваюсь и вижу, как, заруливая, Анатолий широко улыбается. Через минуту я уже «похрустываю» в его объятиях. Он крутит меня в воздухе, целует и опускает на землю. [221]
— Молодец, Борька! А где Петр? А-а! Вон он!..
Через секунду Бутрым с опаской доверяется железным объятиям Толи».
Серова окружают летчики, засыпают его вопросами. Оказывается, во время боя он следил за каждым и видел, как тот или другой товарищ сбил врага, а кому попало...
«У Серова замечательное, неоценимое качество, — пишет Б. Смирнов, — которым владеет далеко не каждый летчик, — ему удается видеть почти все, что происходит в воздушном бою».
Из только что пережитого и удачного сражения он уже делает выводы: при новых встречах надо взаимодействовать друг с другом и тем нарушать взаимодействие врагов. «Сегодня неплохое начало. Немцы и итальянцы потирают сейчас свои шишки. Но ясно — надеются отплатить нам при первой же возможности».
Эти ссылки на воспоминания друга и соратника Анатолия Константиновича являются прекрасной иллюстрацией боевого содружества и идеальной координации действий наших летных соединений, впоследствии полностью выявленных во время Великой Отечественной войны.
Новаторство само в себе заключает такие качества, как смелость, неустрашимость перед препятствиями, уверенность в своих силах при проведении еще небывалых экспериментов и в особенности не только знание предмета, но такое полное овладение им, что не двигаться дальше уже невозможно, это движение мысли уже нельзя остановить. Так же, как нельзя было остановить мысль Кибальчича, разработавшего буквально в ночь перед казнью идею космической ракеты, или как расщепление атома, как полет Юрия Гагарина, покорителя космоса. [222]
Анатолий Серой принадлежал к этой категории людей. Хотя летал он, по сравнению с современней авиацией, на самолетах вчерашнего дня. Но сравнительно с машинами первых героических лет завоевания воздуха самолеты «И-5» и тем более «И-15» и «И-16» были необыкновенно скоростными и требовали от летчика знаний, умения и бесстрашия; каждый новый выпуск приближался к революции в области самолетостроения, изменения самого принципа авиаконструкции. Серов после Испании много думал об этом, сотрудничая с авиаконструкторами и решая с ними задачи, которые получили развитие и воплощение в наши дни.
Но тогда, воюя на самолетах «И-15», Анатолий выжимал из них максимум того, что можно было взять, и, добиваясь согласованности действий с эскадрильей истребителей «И-16» и состязаясь в смертельных схватках с такими же быстроходными немецкими «мессерами», Серов показывал верх искусства и смелость новаторской идеи.
В последний период пребывания на испанских фронтах он командовал уже большой группой истребительной авиации, держа оборону всего участка фронта.
«Невозможно говорить о том или ином периоде обороны Мадрида, не сказав особо о той исключительно важной роли, которую сыграли республиканские танкисты и летчики, своим бесстрашием, напряженным трудом и героизмом восполнявшие недостаток техники, — пишет Долорес Ибаррури в своей книге «Единственный путь»:{10} «...Без авиации и танков оборона Мадрида была бы не просто трудным делом, она была [223] бы невозможной. Те немногие самолеты, которыми располагали народные военно-воздушные силы, целый день находились в воздухе и вводили в заблуждение противника; он никак не мог себе представить, что это были одни и те же самолеты, что одни и те же летчики совершают чудеса, успешно прикрывая и защищая мадридское небо.
Такое же необычайное, замечательное явление происходило и с танками...»
«Многие из этих героев были советскими танкистами и летчиками. Они приехали в Испанию по доброй воле, чтобы сражаться на нашей стороне, а если нужно — умереть за наше дело. Не считаясь со временем, не обращая внимания на усталость, не жалея ради Испании ни крови, ни самой жизни, они отважно сражались бок о бок с испанцами. То были благородные, проникнутые революционной романтикой, воспитанные и закаленные великолепной советской школой герои.
Титанически сложную задачу — защитить Мадрид, которую гитлеровцы считали неосуществимой, наши бойцы решили благодаря активнейшему содействию советских добровольцев: танкистов и летчиков. Среди них выделялись своим героизмом, самоотверженностью и благородным духом самопожертвования, покрывшие себя бессмертной славой, ас ночных полетов Серов и его товарищи...»
Начальник авиации Испанской Республики Идальго де Сиснерос не только с восторгом говорит о присланной в Испанию советской материальной части, превзошедшей его ожидания, но и о летчиках, оказывавших большое влияние на всех своей дисциплинированностью, отвагой, товарищеской выручкой в бою. Приводя высокое мнение генерала Рохо о решающей роли авиации в книге «Героическая Испания», Сиснерос [224] говорит: «Хочу быть точным и справедливым и поэтому должен подчеркнуть, что в то время республиканская авиация в своем большинстве была представлена советскими летчиками».
Идальго де Сиснерос подробно рассказывает о подвиге Серова и Якушина в ночном бою с фашистами и заключает: «Благодаря героизму двух советских летчиков — Якушина и Серова, инициаторов этого исторического подвига, солдаты Республики смогли отдыхать ночью и в лучших условиях сражаться против фашистских войск»{11}.
В своей книге «Меняю курс»{12} Игнасио Идальго де Сиснерос вновь возвращается к этим ночным битвам, с восхищением называя имена Серова и Якушина (указывая при этом, что в Испании их звали Родриго Матео и Карлос Кастехон).
Летный состав безгранично доверял своему командиру и уверенно шел за ним на любые, самые трудные боевые операции.
Серов появился над одним аэродромом. С земли его тотчас узнали по свойственному ему «почерку». По своему обыкновению, он проделал на малой высоте несколько «бочек» подряд, выровнялся почти у самой земли и приземлился точно у знака «Т». Заруливая, помахал рукой товарищам, остановил машину и соскочил на землю. Его тотчас окружили. Одних обнял, с другими тут же накоротке познакомился. [225]
На совещании летчиков совместно со здешним командованием Серов разъяснил создавшееся положение.
Фашистские мятежники давно поняли, что республиканская авиация представляет собой не ту слабосильную и незначительную группу, которая еще не так давно сражалась с ними на полном изматывании людей и техники, а мощный кулак людей решительных, замечательных асов, с которыми нелегко бороться. Днем и ночью фашистские бомбардировщики наталкиваются на умело организованное сопротивление, попадают под атаки истребителей, осыпающих их меткими зажигательными пулями. И «мушки» и «чатос» сбили уже немало немецких и итальянских фашистских «коров», вынуждая остальных сбрасывать бомбовый груз далеко от Мадрида, далеко за чертой намеченной ими цели.
И вот в последнее время участились вражеские налеты на республиканские аэродромы.
— Наши аэродромы под Мадридом, Барселоной, Сарагосой становятся главными центрами борьбы с фашистской авиацией. А у нас самолетов и без того немного. На один самолет республиканцев приходится более десяти самолетов противника. Летчики подчас вылетают на машинах, до того избитых и продырявленных, что при других условиях вылеты на этих самолетах были бы категорически запрещены. Но откуда взять другие? Мы и бережем свои, как только можем. Радуемся, когда и летчик возвращается из боя цел и противника сбил, и собственная его машина не развалилась! Так вот давайте организуем защиту своих аэродромов, чтобы фашистские налеты не могли застать наши самолеты на земле. Будем бить врага общим фронтом. Нам, как воздух, необходимо взаимодействие [226] нашей разведки и наших боевых эскадрилий.
Серов предложил свой план охраны аэродромов. По этому плану, принятому командованием всех авиачастей, ближние и отдаленные посты наблюдения были расположены таким образом, чтобы вовремя предупреждать о появлении вражеской авиации. Хорошо был организован и воздушный патруль. Благодаря достигнутому взаимодействию и отлично поставленной разведке и постам наземного и воздушного наблюдения планы противника были полностью сорваны. Франкистам ни разу не удалось застигнуть республиканские самолеты на земле и разбомбить их, не дав им подняться в воздух.
Во время Великой Отечественной войны с успехом применялся «вертикальный маневр», впервые введенный Серовым в Испании. Он заключался в том, что самолеты были рассредоточены по всему летному полю и поэтому могли сразу, одновременно взлететь и завязать массовый воздушный бой с врагом. Так же получили распространение серовские воздушные бои на вираже или, как потом стали говорить наши авиаторы, на карусели. «Мы стараемся воевать, как воюет он, — смело, дерзко, творчески, — писал Б. Смирнов. — И, несмотря на то, что бои принимают все более ожесточенный характер, мы пока не имеем поражений, а противник потерял от нашего огня еще семь самолетов».
На подступах к своим аэродромам Серов выдержал, таким образом, четыре массовых налета противника и разбил врага во всех четырех сражениях. Тактический талант Серова в этих операциях вызывал восхищение военных специалистов. Генерал-лейтенант авиации Ф. А. Агальцов впоследствии говорил: [227]
— Не дать себя разбомбить за четыре массированных налета — для этого понадобился блестящий тактический талант Анатолия Константиновича.
В массовых воздушных битвах Серов руководил боевыми силами большой авиагруппы, разбивал фашистские воздушные соединения над Мадридом и над расположениями республиканских войск. Фашисты теряли свои бомбардировщики и истребительные машины, губили их экипажи, а Серов не имел потерь, за исключением одного тяжелого случая, когда погиб русский летчик.
Серов потом рассказал об этом героическом эпизоде.
Фашисты послали на республиканский аэродром эскадрилью скоростных бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Наши самолеты в числе трех эскадрилий заранее поднялись в воздух и пошли навстречу противнику.
— Неприятели разделились на две группы, — рассказывал Анатолий. — Я подошел метров на семьсот к той группе, которая была больше. Тут я заметил, что две мои эскадрильи начали бой со второй группой. Против моей эскадрильи было десять бомбардировщиков и сорок истребителей. Мы врезались в их строй. Неприятельские бомбардировщики растерялись, начали сбрасывать бомбы куда попало, чтобы облегчить свои машины, и повернули обратно. На нас ринулись вражеские истребители. Мы повели бой против сорока бешеных врагов. Один из наших товарищей был подбит и пикировал к земле. За ним гнался неприятельский самолет, стреляя из всех пулеметов. Я бросился выручать товарища. Открываю полный огонь. В тот момент, когда фашист хотел уйти от меня боевым разворотом, я его настиг и зажег. Но, когда наш товарищ [228] выпрыгнул с парашютом, враги, в числе четырех самолетов, бросились на него и расстреляли в упор. Решив отомстить палачам, я начал их поливать свинцом. Один из противников пытался уйти. У него была пробита водяная система. Из машины клубами валил пар. Он метнулся вверх, надеясь скрыться за облаками. Я дал очередь из всех пулеметов. Растерявшись, он развернулся прямо на меня. Еще секунда, и противник, объятый пламенем, «загремел» на землю.
Штурм фашистского аэродрома
Если аэродромы, охраняемые авиационной группой Серова, оказались орешком не по зубам фашистским бомбардировщикам, то, со своей стороны, истребители, которыми командовал Анатолий Константинович, весьма удачно справлялись с задачей уничтожения аэродромов и баз неприятеля.
Анатолий организовал тщательную разведку в расположении врага. Было выяснено, что аэродром, с которого велись, главным образом, налеты на важнейшие центры республиканской Испании, был строго засекречен и находился недалеко от Сарагосы. Пленный итальянский летчик был досконально допрошен и дал точные сведения. Место секретного аэродрома — Гарапинильос, близ Сарагосы. На нем расположено не менее шестидесяти бомбардировщиков, запасы бомб и горючего. Подготавливается внезапный удар по войскам республиканцев, при этом большую роль должна сыграть авиация. У пленного удалось выяснить по карте место аэродрома, подходы к нему, стоянку самолетов и систему зенитной обороны. [229]
При допросе присутствовал Птухин. Перед ним открылась возможность ликвидировать это гнездо противника. Но бомбардировщиков в его распоряжении было слишком мало для этой цели. Даже вражеской, гораздо более многочисленной авиации удавалось за один налет повредить один-два самолета и наделать десяток воронок, которые бывали тут же засыпаны и утрамбованы.
Вызван на совещание Анатолий Серов. Он моментально понимает задачу и сразу создает план.
— Делаем налет истребителями. Летим на бреющем полете, забрасываем бомбами и уничтожаем материальную часть зажигательными пулями. От нападения сверху идет «крыша» из истребителей эскадрильи Смирнова. Я с моими десятью ореликами справлюсь в два-три захода.
Он воодушевлен. Небывалое дело в авиации — штурм истребителями. Он подробно разрабатывает план вместе с командованием и с командирами других эскадрилий. Всем хочется принять участие в этом исключительно важном задании. Решено послать четыре эскадрильи истребителей. Одна — серовская — дважды атакует самолеты фашистов на аэродроме. Три другие под командованием Бориса Смирнова, Александра Гусева и Ивана Еременко прикрывают атакующую эскадрилью на разных высотах.
Летчики возвращаются в свои части и готовятся к вылету. Неожиданно пошел дождь. Но, как бы то ни было, на следующий день в пять утра все на своих местах. После дождя небо ясно, воздух чист, поднимается заря. Взрывается сигнальная ракета...
Десять истребителей мчались к вражескому расположению. Над ними двигалась «крыша» из своих же самолетов, надежная охрана! [230]
В своих воспоминаниях «Испанский ветер» Борис Смирнов так описывает начало боя.
«Через десять-двенадцать минут показывается аэродром противника. Гарапинильос... Он ясно выделяется прямоугольным светлым пятном на общем рыжеватом фоне местности. Вдали, за аэродромом, неясно различимо нагромождение городских зданий — Сарагоса.
До цели не больше пяти километров. «Чатос» («чатос» — во множественном числе) быстро перестраиваются в пеленг и переходят на бреющий полет. Выполнение всей задачи рассчитано на три-четыре минуты, позволяющие произвести две атаки. Мы летим вслед за «чатос», но значительно выше их. Меня больше волнует сейчас одно: успеют ли истребители противника взлететь с соседних аэродромов? Успеет ли подняться хоть часть самолетов с Гарапинильоса?
Куда там! Я смотрю на Гарапинильос и не верю своим глазам. Картина совершенно небывалая в боевых условиях: по всему аэродрому в виде буквы «П» расставлено не менее шестидесяти самолетов... Фашисты потеряли всякое чувство меры. Это уже не беспечность или зазнайство, это просто ротозейство.
Хорошо. За уроком дело не станет.
Строго держась за своим ведущим, «чатос» выскакивают к аэродрому с бреющего полета, молниеносно набрав горкой метров двести высоты. Первым бросается в атаку Анатолий Серов, и почти тотчас же на земле вспыхивает один из «фиатов». Почин сделан! Вслед за Анатолием открывает огонь Антонов, Короуз — вся эскадрилья. Через минуту один за другим над аэродромом встают восемь дымных, огненных факелов. С оглушительным грохотом взрываются бомбы, подвешенные на самолетах. Сильный ветер разносит огонь по всему аэродрому». [231]
Часть поля охвачена пламенем. Снаряды зениток рвутся на высотах, но «курносые» на бреющем полете, молниеносные и неуязвимые, поражают врага в упор, уничтожая его самолеты, вооружение, цистерны с горючим.
Вот исполнена вторая атака. Свыше двадцати машин поражено огнем. Серов, окинув взглядом работу, соображает, что вполне возможна еще не одна атака.
Пользуясь благоприятной обстановкой, он бросается в пике и обстреливает третий ряд самолетов. Евгений Антонов, Михаил Якушин и другие летчики, увидев, что командир пошел в третью атаку, следуют за ним, не теряя ни секунды.
Одна за другой произведены десять молниеносных атак.
В десятый раз, вернувшись в исходное положение, Серов видит, что весь аэродром противника в огне и дыму.
Анатолий ведет группу «домой». Он удовлетворен сделанным. Но его охватывает беспокойство. Может быть, «дома» его ожидает неприятное объяснение насчет неточно выполненного приказа.
Десять самолетов приземлились одновременно. Опустилась на землю на своем аэродроме и охраняющая группа.
Серов отправился с рапортом.
Тот самый комиссар, который несколько месяцев назад выговаривал Серову за безрассудную отвагу в первом боевом крещении, теперь, приняв рапорт, спросил:
— Объясните, почему сделали больше двух атак?
— Не мог иначе, товарищ комиссар фронта! Сделал две атаки и вижу, что часть самолетов противника горит, но многие еще целы. Рассчитал так: раз есть [232] возможность уничтожить все машины врата — значит, нужно ее использовать.
Вопреки опасениям Серова, комиссар не стал распекать его. Напротив, крепко обнял и расцеловал.
— Вы вовсе не нарушили приказ, Анатолий Константинович. Вы его выполнили блестяще и сделали этим очень полезное и большое дело, мой милый Родриго Матео. Испанские патриоты будут благодарны вам и вашим замечательным боевым соколам-истребителям, И в военно-авиационном деле вы еще раз показали, что может сделать живая творческая мысль, инициатива воздушного воина-командира. В истории военной авиации это первый и замечательно удавшийся опыт разгрома вражеского расположения с воздуха не силами бомбардировщиков, а огнем истребительных самолетов.
Серов был обрадован и смущен похвалой.
— Нам всем осточертели бомбежки врага, когда здесь, в республиканской Испании, так мало технической мощи и почти нет противовоздушных орудий. Теперь, по крайней мере, мы хоть на время лишили фашистов их боевой техники.
— И, по существу, вы правы, товарищ Серов. Какой же это истребитель, если он не рвется в бой, не радуется возможности свести счеты с заклятым противником? Да, бомбардировщик еще имеет право радоваться, когда, вернувшись домой, избегнул встречи с истребителем, положил, где надо, свои бомбы и благополучно ретировался. Искать столкновения — не его дело. Но истребителя мы воспитываем так, чтобы он всегда рвался в битву. Если он говорит себе: слава богу, сегодня я не встретился с противником, — это никуда негодный истребитель. Искать врага, навязывать ему бой, уничтожать его при всяких обстоятельствах, [233] уметь сочетать в себе расчет, волю, дерзость и безграничную отвагу, наряду с совершенным знанием своего искусства, — вот качества истребителя. Эти черты и вместе с ними преданность идеям коммунизма, нашей Родине я очень ценю в тебе как в советском летчике.
Оба были взволнованы этим разговором.
Серов доказал, что в штурме неприятельского аэродрома истребительная авиация имеет даже некоторые преимущества перед бомбардировочной — внезапность налета, молниеносность обстрела и при хорошей подготовке операции почти полная неуязвимость.
Поведя на задание пятьдесят человек, Серов не только выполнил задачу по уничтожению франкистской авиабазы, но и привел обратно всех своих летчиков, не имея потерь.
Перед вылетом на операцию Смирнов рассказал своим летчикам о задаче:
— Основная задача — уничтожение самолетов на земле — возложена на эскадрилью Серова. На нашу долю выпала непосредственная защита наших друзей с воздуха. Другие эскадрильи будут патрулировать выше и несколько в стороне от района действий. Таким образом, вражеский аэродром будет блокирован в воздухе со всех сторон. Серов просил передать вам, что, если завяжется воздушный бой с самолетами противника, чтобы вы особенно не увлекались, главное — старайтесь не подпускать, врагов к штурмующим «чатос».
Через несколько дней пленные немецкие летчики показали:
«На аэродроме Гарапинильос уничтожено сорок самолетов. Большая часть оставшихся выведена из строя и требует длительного ремонта. В бессильной ярости [234] фашистское командование обрушилось на охрану и зенитчиков, которые разбежались во время штурмовых действий республиканских самолетов. На следующий день после налета двадцать солдат были выстроены вдоль линии сгоревших самолетов и расстреляны на месте».
Правительство республиканской Испании высоко оценило этот замечательный успех. Оно обратилось к Советскому правительству с ходатайством о присвоении Анатолию Серову звания Героя Советского Союза.
Как-то в личной беседе Смирнов рассказывал о другом случае, когда он выполнял приказ вместе с группой Серова вновь штурмовать наземные части фашистов, причем на этот раз он находился под охраной «крыши» во главе с Серовым. «И вот, когда я прошел на задание метров на двадцать ниже группы Серова, я почувствовал, что надо мной находится такая «крыша», такая сила, что я могу работать над территорией врага совершенно спокойно, зная, что никакой противник на меня сверху не свалится и мы все вернемся домой невредимы. И правда, ни один человек не остался тогда в поле, все прилетели обратно».
Михаил Нестерович Якушин говорил о Серове:
«На фронте все знали: есть среди нас человек, к которому все тянутся в трудную минуту. Этим человеком был Серов. Я просто не могу объяснить почему, но, когда мы летели на боевую операцию, я, в преддверии боя, всегда подходил к Серову под крыло и прижимался к нему плотнее. Вот есть такая вера в человека, в то, что он тебя не подведет и всех выведет из любого сражения живыми и невредимыми, а противника разгромит».
Впоследствии, в боях 1941–1945 годов, массовые воздушные сражения имели уже развитый характер. [235]
Самолеты были снабжены радиосвязью между собой и с землей. Это явилось неоценимым подспорьем для воздушных воинов. Во времена же испанского фронта радиосвязь была слаба, на самолетах она, как правило, отсутствовала. Правда, благодаря подробно разработанному плану операции, каждый знал свое место и свою задачу в предстоящей схватке. И летчики стремились вылетать по двое или группой. Все ж одной из особенностей, отличавшей летчика от наземного бойца, было его вынужденное одиночество в бою. И при самом точном и подробном плане, в ходе сражения, возникают новые ситуации, они требуют от летчика смекалки, инициативы, исключительного бесстрашия и самообладания.
Серов не только подавал пример этих качеств, необходимых истребителю, но добивался выполнения принципа обязательной взаимной выручки. Этот принцип он поднял на максимальную высоту. Летчик, летавший в составе его эскадрильи, уже не чувствовал себя одиноким. Рядом был локоть товарища, сознавалось и ощущалось сердцем присутствие командира, который все видит и в нужный момент придет на помощь. Благодаря верности этому благородному правилу боеспособность республиканской авиации была такой высокой, летчики приобрели славу неустрашимых, а Серов — непобедимого командира.
Под небом Барселоны
Шестерка «курносых» летела над каштановыми лесами приморской части Каталонии. Вдали уже зеленели цветущие низины, холмы, покрытые виноградниками, за ними вырисовывались [236] своеобразные очертания скалистого морского побережья.
Ярко блестела лента Льобрегат, впадающей в море неподалеку от Барселоны.
Вот показались кровли этого города, славного своими революционными традициями. Здесь раньше, чем в других городах Испании, рабочие организованно выступили против эксплуататоров. Ни огонь карательных войск, ни тюрьмы и пытки в застенках не сломили волю революционных рабочих Барселоны. В 1931 году пролетарская Барселона выступила первая, став зачинательницей всенародного движения против старого строя.
Да, именно в этой непокорной, революционной Барселоне четырнадцатого апреля тридцать первого года была объявлена Каталонская республика. Начался грозный вал революции, смывший престол Альфонса XIII.
Много пережито боев с той поры, немало одержано народных побед. Пережито было «черное двухлетие» после подавления восстания в Астурии и Католонии в 1934 году.
К концу тридцать пятого, сплотившись под знаменем коммунистов, следуя призывам Хосе Диаса и Долорес Ибаррури, народ начал строить новую жизнь, свое счастье, свою судьбу. И когда в тридцать шестом, в июле, в Испанском Марокко и на Канарских островах вспыхнул фашистский мятеж и генералы в различных гарнизонах Испании подняли солдат против республики, фашистские путчи были подавлены именно в Мадриде и Барселоне.
Эти мысли нахлынули на Анатолия, когда он вел свою шестерку над просторами Каталонии и вглядывался в очертания Барселоны. [237]
Внизу широко развернулась панорама полей, садов, заводов и фабрик. Промышленные предприятия образуют вокруг Барселоны как бы мощное созвездие пролетарских крепостей.
«Они-то, рабочие Барселоны, будут драться до конца!» — подумал Анатолий.
Невольно, как всегда в такие минуты, вспомнился ему родной Урал, его замечательные мастера труда и революционной борьбы, люди упорства, мечты, высокой романтики стремлений, преданий и сказок, люди, кровно связанные с землей, с ее недрами, могучие строители коммунистического будущего...
В его сердце в такие минуты просыпался прежний «Тошка — зверь лыжный», озорной и стремительный. Блестящими синими глазами оглядывал он горизонт. И вдруг его взгляд словно натолкнулся на едва различимое препятствие. Анатолий ощутил этот толчок в своем сердце. Он вздрогнул, наклонился вперед, сжав челюсти.
Целое соединение вражеской авиации шло ему навстречу.
Это была как бы туча, двигавшаяся с нарастающей быстротой и заслонившая солнце. Туча, таившая в себе смерть.
В тот же момент Серов определил силы врага и их расположение.
Справа шли семнадцать немецких истребителей, слева — восемь, за ними следом еще двенадцать. Тридцать семь самолетов шли на сближение, готовясь к убийственной атаке. Это было как раз во вкусе франкистских летных кадров: нападать при абсолютном численном превосходстве своих сил. В последнее время это численное превосходство стало сильно досаждать Серову и его друзьям. Все труднее было выдерживать [238] бои. Но все упорнее становилась решимость выстоять, победить, свалить врага.
Фашисты, при всех своих численных преимуществах, побаивались Серова и его летчиков. Слава «курносых» вышла далеко за пределы расположения республиканских войск. В бою или при встречах в воздухе немецкие летчики уже узнавали Серова по его «боевой походке», по его боевым приемам и торопились так или иначе выйти из боя и заблаговременно удалиться от опасного противника.
Но сейчас положение серовской шестерки было критическим. Это было ясно и его врагам.
Анатолий окинул взглядом бесконечное голубое пространство. Казалось, все в эту минуту — и небо, и плоскогорье там, внизу, изрезанное долинами и ущельями, и голубая даль Средиземного моря, ярко засиявшая на миг, и розовый свет на горизонте, на востоке, на дороге к Родине, — все призывало его к мужеству, вливало в него силу. Ведь он — сын земли, борющейся за свое счастье, за счастье и мир всего человечества.
По знаку Серова все шесть самолетов выстроились в одну линию и, с грозным ревом пересекая пространство, ринулись в лоб на противника. Шестерка устремилась прямо на головной отряд с очевидной решимостью стрелять в лоб, таранить, сшибиться моторами с самолетами врага, его головного отряда.
Это молниеносный маневренный бой. От этого маневра зависит исход встречи. Жизнь каждого нашего рыцаря висит на волоске. Победа достанется тому, у кого больше выдержки, кто не дрогнет перед смертельной опасностью, у кого стальные нервы.
И вот, когда до головного отряда фашистов остается не более ста метров и столкновение кажется неизбежным, командирский самолет противника отвернул! [239] И рывком, круто набрав высоту, точно в смертельном ужасе, помчался на запад. И стоило дрогнуть командиру соединения, как подчиненные немедленно бросились врассыпную.
Шестеро! Шестеро «курносых» навели этот страх на немцких «асов», расстроили их ряды смелым маневром, даже преследовали некоторое время. Затем, невредимые, вернулись на свой аэродром.
Нас было девять
Численное превосходство германо-итальянской авиации не подавляло, а наоборот, возбуждало дерзкую инициативу республиканских летчиков, еще более усиливая их волю к победе.
«Нас было девять...», «Нас было четверо...», «Нас было трое...», — вспоминают эти отважные соколы свои столкновения с врагом под голубым небом Испании, когда против них сражалось тринадцать, двадцать пять, тридцать неприятельских самолетов.
«Нас было девять», — так однажды начал Анатолий рассказ о столкновении, когда девятка республиканских истребителей встретила в воздухе двадцать шесть вражеских самолетов, с которыми и вступила в бой.
Задание у девятки было совсем иное — она шла атаковать наземные войска Франко. Кроме того, чрезмерное количественное превосходство врагов диктовало необходимость отступить, пока противник не заметил девятку, летевшую на большой высоте.
Но как раз в том, что враг его не заметил, Серов увидел возможность атаковать. А раз есть такая возможность, то грех ее не использовать, — решил Анатолий. И подал знак своим товарищам. [240]
Атака была мгновенной. Впереди фашистских самолетов летел разведчик, но его уже нет, он сбит Серовым. В ту же минуту атакована первая пятерка вражеских истребителей. Находившийся в ее составе командир, растерявшись от неожиданности, удирает. Это вносит растерянность в строй всего соединения. «Курносые» окружают потерявшие инициативу пятерки, не дают им перестроиться, атакуют, сбивают одну за другой две машины. Франкистские пираты поспешно уходят. Девятка республиканских самолетов продолжает путь на выполнение задания.
— Поучительный бой, — говорил потом Анатолий. — Наши истребители в этом воздушном столкновении завоевали победу потому, что действовали решительно, дерзко, не теряя ни секунды, ни на секунду не уступая противнику инициативу.
Еще более рискованное положение. Серов с товарищем возвращается на свой аэродром после боевой операции, где они израсходовали почти весь запас патронов. Они торопятся. Идут на большой высоте, чтобы, дойдя до своего расположения, сразу потерять высоту и приземлиться. Но до «дома» еще далеко.
И тут они встретили большую группу вражеских самолетов. Принимать бой было бы безумием. Но исключается и возможность отступления. Соединение фашистов идет прямо на Серова.
«Если будем уходить, заклюют», — думает Анатолий. Решает атаковать. Кажется — безумное решение?.. Но оно спасло жизнь ему и его товарищу.
Выпустив по врагу последние патроны, какие еще остаются, Анатолий подает знак ведомому, и они оба, как бы готовясь к стрельбе, бросаются на врага. Виртуозно маневрируя, забираясь в хвост то одному, то другому фашисту, заставляя его поспешно уходить из [241] района обстрела, они не дают врагу ни времени, ни возможности занять более выгодное положение.
Наконец фашисты сдают позиции и, разлетевшись в разные стороны, скоро исчезают из виду. Видимо, узнали «почерк» Серова и решили ретироваться!
Один против тринадцати
Раннее утро. Вдалеке, переливаясь, блестит полоска моря. Край неба разгорается все сильнее. Внизу развертывается великолепная по очертаниям и краскам панорама. Но вот поднимается в своем царственном сиянии солнце и брызжет лучами прямо в глаза четырем летчикам, вылетевшим на поиски врага.
Как ни прекрасна картина солнечного восхода в этих удивительных краях, Серову стало не по себе. Солнце слепит, не давая наблюдать за воздухом. Между тем навстречу летит стая немецких самолетов. Вот она уже обрушивается на четверку республиканцев. Участник этой схватки М. Н. Якушин рассказывает:
— По знаку Серова мы развернулись и начали, как говорится, встречать огнем. Внезапно я услышал, как у меня в самолете что-то треснуло. Машина стала плохо слушаться управления. Я должен приземлиться.
Но перед тем как сесть, Якушин сбивает одного за другим два вражеских самолета. Серов также зажег два немецких истребителя, и они, объятые огнем, рухнули на землю. Фашистам удается зажечь один республиканский самолет, и он пошел на посадку. Серов с товарищем, оставшись один против шестнадцати, сбил еще три машины. Товарищ ранен! Он выходит из боя. Серов остается один. [242]
— Правда, мы, четверо, успели сбить семь самолетов противника, — вспоминает Якушин. — Но и три наших вышли из строя. Против тринадцати фашистов остался один — это был Серов. Он крутился один-одинешенек, не имея ниоткуда помощи, и все же уверенно и смело отражал нападавших на него врагов.
А вот и слова самого Серова:
— Двадцать шесть глаз и — два глаза! Положение незавидное. Противник обрушился на меня сверху, со стороны солнца, как гром среди ясного неба. Один вражеский самолет уже успел подобраться сзади и «сесть» мне на хвост. Резкий поворот на сто восемьдесят градусов — и первая опасность миновала, противник потерял возможность поразить меня сзади. Но наседают другие, и их немало. Мой истребитель уступает в скорости нападающим машинам, но зато обладает лучшей маневренностью. Пользуясь этим, я часто выскальзываю из-под удара и сам кидаюсь в атаку, забираясь под хвост то одного, то другого самолета.
Фашисты решили во что бы то ни стало свалить Серова. Нападают с нарастающим ожесточением. Серов, пилотируя в этом вертящемся огненном колесе, сохраняет хладнокровие, видит все, «упреждает» уловки врага, то и дело сам переходит в атаку. Он верит в победу. Сбит еще один самолет. Зажжен другой.
Фашисты давно уже поняли, с кем имеют дело. Но, надеясь на несоизмеримое численное превосходство, усиливают свои атаки и настолько входят в раж, что не замечают последнего приема Серова...
Он рассказывает:
— Вижу, что атакующие самолеты сыплются на меня сверху. Их атаки безрезультатны. Но ведь надо же успешно выйти из боя! Стряхивая противника с хвоста своей машины и атакуя его сам, я стал оттягивать [243] бой в сторону, чтобы постепенно перетянуть нападающих в зону расположения наших войск. Это мне удается. Вот уже я вижу линию своего фронта... Улучив удобный момент, резко пикирую почти до самой земли и благополучно сажаю свою машину.
Как читатель помнит, такую ситуацию Серов пережил в самом начале своего боевого пути в Испании. Тогда он еще не знал уловок врага, не имел боевого опыта, но проявил себя как замечательный мастер высшего пилотажа и, хотя получил множество пробоин, сумел уйти от врага и благополучно приземлиться. Но теперь в такой же ситуации это был испытанный и прославленный воздушный боец. Он не только не дал себя сбить, но поразил не одного врага.
— Противник уходит ни с чем, — заключает Серов. — Вывод ясен: летчик-истребитель должен с боем ретироваться, если не может уничтожить врага. Будешь смело драться, сочетая маневр и огонь, зорко следя за хвостом своего самолета, — с честью выйдешь из боя при любом превосходстве в силах со стороны противника.
Тут же после этой схватки он весело говорит своим товарищам:
— Видите, как можно угощать противника на наших «курносых»! Маневренный, верткий самолет — огромное преимущество в бою.
Конечно, залог победы заключается не только в качествах самолета. Решающим здесь являлась воля к победе и боевое искусство летчика. Сам Серов несколько позже говорил молодежи:
— Летчик должен быть дерзким, отважным, хладнокровным, всегда точно рассчитывать свои действия, безукоризненно знать боевую технику — свою и противника. Вот что требуется от летчика-истребителя. [244]
Если истребительная авиация ни на минуту не дает покоя вражеским самолетам, подстерегает их везде и всюду, на земле, и в воздухе, наносит короткие внезапные, ошеломляющие удары — значит, она действует хорошо.
Мысль о самом дорогом
Так Серов дрался один против десяти, один против тринадцати и во время неравного боя успевал поражать своих врагов, приходить на помощь товарищам. Все наши летчики, побывавшие с ним в боях, знали, что Серов — верный и самоотверженный друг и в самую тяжелую минуту всегда придет на помощь.
Однажды он и Петров попали в сложный «переплет», когда их было двое, а против них — десять неприятельских истребителей. Большая часть вражеских самолетов набросилась на Серова. Он отбивался от них со свойственным ему мастерством, когда заметил, что самолет Петрова подбит и должен идти на посадку. Сам обстреливаемый противником, Анатолий бросился на выручку друга.
«Его самого бьют, а он огрызнется против своих врагов и опять бросается на окруживших Петрова и бьет их. «Огрызался», конечно, бешеными пулеметными очередями», — рассказывает М. Якушин.
Летчик Петров был спасен. Анатолий остался невредим.
В эскадрилье Серова служил летчик Илья Финн. Они вместе работали в Научно-испытательном институте. Но лишь в Испании, в боевой обстановке, нашел [245] и нем Анатолий не только хорошего летчика и веселого, остроумного приятеля, но и верного друга. И русские, и испанцы ласково называли его Илюшей и любили его общество. Отважный воздушный боец, он был неутомим. Товарищи запомнили, как Илья в белом парусиновом костюме бежал в последний раз к своей машине по боевой тревоге, на бегу поправляя порыжевшую пилотку на кудрявой голове. Увидев Серова, который уже сидел в кабине самолета, Илья подмигнул ему и произнес любимые серовские слова:
— Ну, мы им сейчас покажем!
Бой был трудный. Пришлось сражаться с большой группой вражеских истребителей, которые сопровождали свои тяжелые машины. На каждого серовского летчика набрасывалось пять-шесть «мессеров». Удалось сбить несколько немецких самолетов. Бомбардировщиков отогнали.
В этом бою погиб Илюша Финн.
Смерть доброго и верного друга тяжело подействовала на летчиков. Когда вынимали из-под обломков «чатос» тело Ильи, Серов заплакал скупыми, трудными слезами воина. Не привелось Илье вернуться домой, на советскую землю. И, прощаясь с боевым другом, Анатолий и его товарищи мысленно и всем сердцем обращались к Родине, словно ища у нее поддержки для новых испытаний.
Илью хоронили вечером. Над темно-зеленой рощей сияло звездное небо. Внезапно над маленькой процессией появился силуэт самолета. Серов сопровождал друга в последний путь. Летя на малой высоте, он совершал на фоне звездного неба прощальный пилотаж в честь погибшего. Делал развороты почти у самой земли, и от вихрей, вздымаемых самолетом, шумела листва деревьев. Набрав высоту, Серов рассекал пространство [246] очередями трассирующих пуль, салютуя погибшему.
Но на следующий день товарищи увидели Серова прежним — полным энергии, бодрым, сильным, как всегда. День снова прошел в частых боевых вылетах. Усталые, измотанные летчики собрались вечером за кружкой пива в маленькой столовой. Серов шутил то с тем, то с другим.
— Что за сила держит тебя? — удивлялись летчики. — Ты всегда в такой прекрасной форме!
Серов задумался.
— Верно, та же самая, что держит всех нас. Вот Илья сложил голову здесь, а у меня было такое чувство, что с ним были наши русские люди, работающие сейчас на Урале, в Москве, по всей стране. Мысль о ней, о Родине, жила в нем до последней минуты, до конца его жизни. Разве словами выразишь, какая это сила!
Товарищи удивлялись неутомимости Анатолия. В самые трудные дни, когда летчики худели и чернели от переутомления, Серов, напротив, казался особенно оживленным и бодрым. Он раздался в плечах, лицо и фигура дышали здоровьем и энергией.
— Наш Родриго Матео пять лет провоюет и в отпуск не попросится, — шутили летчики. — Ему бы драться и драться. Вот сильный парень!
Дело было, конечно, не только в здоровье и физической выносливости уральского богатыря, хотя и это являлось неоспоримым преимуществом его натуры. Эта цельная натура находила высшее удовлетворение в условиях борьбы, где с особенной полнотой выявлялись идейная целеустремленность, накопленные знания, опыт и искусство воздушного бойца и командира. Серов был в своей стихии, он жил ею. Когда же с Родины [247] приходила весточка, привет, сообщение, что народ одобряет его подвиг, он чувствовал, что силы его удесятеряются.
Неистощимая, бьющая ключом энергия Серова заражала его соратников. Она вызывала, например, такую же бодрость и жизнерадостность у Евгения Антонова. Это был высокий, светловолосый, худощавый летчик. Его золотистая шевелюра была счастливым дополнением к его веселому, тонкому лицу. Он любил и пошутить и вспомнить о родных местах так, чтобы это вызывало не грусть, а улыбку. Летчики нередко подсмеивались над его забавной привычкой вспоминать Лебедянь, где он родился.
— А у нас, в Лебедяни...
— А вот в Лебедяни, у нас...
Но последние недели боевой жизни в Испании были настолько насыщены смертоносной борьбой, неравными боями, постоянной опасностью, беспрерывными вылетами навстречу вражеским эскадрильям, сила которых умножалась благодаря помощи фашистской Германии и Италии, что даже такие жизнерадостные люди, как Антонов, иногда поддавались чувству усталости и тоски. И вот в эти-то минуты появлялся Анатолий с его милой шуткой, с дружеским участием.
— Так, что у вас в Лебедяни, Женя? Уборка закончилась, начались занятия в школе? Воображаю, сколько дома накопилось приветов тебе от твоих школьных приятелей... и приятельниц? Такая золотая голова! Ох, и бьется чье-то сердце, а?
Женя невольно улыбался.
Серову между тем приходилось тоже нелегко. С каждым днем все труднее было драться против превосходящих сил противника. Все больше чувствовался недостаток в людях, машинах, вооружении. Сильно [248] мешала и несогласованность в испанском военном руководстве, борьба партий, пагубное влияние анархистов. Порой эти неурядицы обесценивали победы, одержанные в воздухе над фашистами. Вражеская же авиация, беспрерывно получая подкрепление из Германии и Италии, наращивала свое превосходство.
Женя Антонов рассказывал:
— Раз пришлось нам особенно тяжко. В тот день каждый из нас имел по шесть-семь и больше вылетов. Целый день дрались и все на одних и тех же потрепанных и продырявленных машинах. Фашисты бросали на нас каждый раз все новые и новые самолеты, у них был запас! И все же... Все же мы их били. Гнали прочь от Мадрида, от Барселоны, от Сарагосы. Возвращались на свой аэродром, не зная, дотянет ли «чатос», пробитый во многих местах, во многих боях!.. И вот, наконец... на нас напала такая усталость, что уж ничего нельзя было с ней поделать. Это могло показаться страшнее десятков фашистских эскадрилий. Люди измотались — и не за каких-нибудь два-три часа, а примерно за восемь-девять суток непрерывных тяжелых боев... В этих боях часто приходилось так, что на каждого из нас было по четыре, по пять машин противника, а на Серова и того больше... Да, сникли, немножко упали духом. И вот Серов... Он понял это. Собрал нас, завел дружеский разговор, рассказал смешной случай — мы даже заулыбались. Как бы ты ни устал, невозможно было устоять перед его открытой улыбкой, он словно светился внутренним веселым огнем и всех оживлял. Потом искренне похвалил нас. Для каждого нашел верное и ласковое слово. Волшебное слово жизни, силы! Хорошее слово Серова. И вот начал развивать планы на будущее, что будем делать, когда вернемся домой, какой опыт получили, как много сможем [249] сделать для нашей родной, советской боевой авиации! И мы встряхнулись, повеселели, появилась новая бодрость, новые силы поднялись из этого дорогого источника — любви к Родине. Усталости как не бывало...
И всегда-то Анатолий умел вывести нас из плохого настроения. То расскажет что-нибудь, то вовремя ободрит, то, хлопнув по плечу, позовет выпить с ним пивка и за кружкой успокоит тебя, заразит задором. После этого опять идешь в бой, как будто отдохнул и сил набрался. Серов таким всегда был. Я помню, в первое время нам не нравились машины, на которых пришлось летать. Мы уже летали у себя на Родине на быстроходных «ишачках» («И-16»), а здесь получили другую технику. И тут Анатолий доказал нам преимущества маневренных «И-15», вызвал стремление полностью овладеть этим их преимуществом в бою, и, действительно, под командой Серова мы на этих машинах одерживали только победы.
Летчики говорили о Серове:
— Это человек, у которого быстро рождается мысль, решение задачи, как только она возникла. Он видит все: противника, его силы и способности и свои данные, и использует все это в одно мгновение так, что противник не успевает за ним следить. Серов бросает силы в бой, таким образом оценивая обстановку, что мы разбиваем любого противника и ничего при этом не теряем. И мы понимаем своего командира, идем за ним и действуем в полной согласованности, как одно целое, и — побеждаем. Бывает так, что наших участвует в бою гораздо меньше, чем противников; мы бережем свои силы, но бьем врага. За весь период боевых операций на защите Республиканской Испании эскадрилья Серова одерживала одни победы, и очень большие победы, над врагом при самых минимальных потерях. [250]
Для товарищей Серова с каждым днем становилось ясным, как много они обязаны ему, его военному таланту. Евгений Антонов, например, вспоминая штурм вражеского аэродрома, рассказывал:
— Вот он получил задание: налет на аэродром противника. У него моментально все переварилось. Никто еще не успел подумать, а Серов уже разработал все в своем мозгу. Он говорит: мы летим так, другие летят так, а вот те охраняют — и все вышло по его плану. Мы имели хорошие результаты и все благодаря быстроте и ясности его решений... Серов прибыл в Испанию рядовым летчиком. Он с интересом присматривался к людям, уже получившим боевой опыт, восхищался ими, учился у них. Был скромен, но никогда не терял своего лица и своей инициативы. Не давал покоя людям, пока не добивался своего, то есть более результативной работы.
Е. С. Антонов, прибыв в Испанию еще молодым летчиком, видел, как многие из старых, опытных пилотов слишком спокойно относятся к общим задачам фронта, — мы, мол, делаем свое дело, а общие вопросы пускай решают без нас кому следует. А Серов бурно вмешивался во все, отстаивал свои мысли, преодолевал рутину и добивался того, что считал полезным. Он всегда бил «в точку», требовал решения насущнейших вопросов и не мог успокоиться на достигнутом. Он любил говорить нам: «Чтобы не очутился позади, надо идти все вперед и вперед». И еще: «Умей моментально решить задачу, и победа за тобой». Сам он решал задачу сразу при ее возникновении, и его решения были верными.
О духовной силе Серова, проявлявшейся в тяжелые минуты, рассказывает в своей книге и Борис Александрович Смирнов. [251]
«Эскадрилья Минаева, в которой дрался Смирнов, вылетела на боевое задание...
Наступил момент, когда совершался как бы перелом в пользу фашистов.
Впервые минаевцы дрались в одиночку, еле успевая стряхивать с себя наседающих «фиатов». И вдруг — надежда! — сразу два «фиата» вспыхнули ярким пламенем, через мгновение взорвался третий. Мне почудилось, что я слышу, как со свистом посыпались вниз горящие обломки.
Серов! Это он с шестеркой своих «курносых» подоспел в самый критический момент. Он с такой силой и неожиданностью ворвался в бой, расшвыривая облепивших нас фашистов, что те, не сообразив, в чем дело, бросились врассыпную...»
После боя, узнав о героической гибели Александра Минаева, Серов неожиданно появился в его эскадрилье. Он вошел в общежитие летчиков в Мадриде...
— Еле разыскал вас. Вот это жилище! Но пусто очень, тихо. Идешь по коридору и слышишь самого себя...
Слова Серова звучат как-то странно, как-то некстати и, наверное, именно поэтому действуют на нас отрезвляющим образом. Панас оживает и не сводит с Анатолия взгляда. Бутрым, потянувшись за папиросой, забывает ее закурить.
Положив руки на стол и глядя прямо в глаза каждому, Серов говорит:
— Плохо, ребята, получилось. И вы виноваты. Больше всех ты, Панас, виноват. Ведомый же ты! Понимаешь?.. Как ты мог его потерять из виду! И вы все виноваты. Еще плохо взаимодействуете друг с другом. Вот урок, страшный урок... Какого летчика не стало!
Никто не отводит глаз под тяжелым взглядом Серова. [252] Анатолий откидывается назад ни стуле, упираясь руками в край стола.
— Самое главное: будем их бить. А за Сашу Минаева в три раза сильнее будем бить. Только не зазнаваться, не думать, что одни мы можем сбивать самолеты! И они могут. И еще как, если мы будем действовать разрозненно, недружно...
Он встает из-за стола и начинает расхаживать по комнате. Рассказывает нам о своих тактических новинках и замыслах, тут же руками показывает, как он их осуществит. И ему удается сломить наше подавленное настроение, заставить думать о будущем. Я замечаю, что Бутрым, отойдя в сторону, что-то чертит на бумажке, готовясь к спору.
Анатолий спохватывается:
— Ого! Времени-то сколько уже! Ну, мне надо гнать обратно.
Он останавливается на пороге:
— Проводите-ка меня. Освежитесь.
Мы спускаемся в вестибюль. Анатолий шагает по лестнице через две ступеньки. Еле поспевая за ним, я думаю о том, как вовремя он приехал!
Салют, Испания!
Уже многие в Испании знали о Серове. В фашистском лагере его ненавидели лютой ненавистью. Противники всегда со страхом узнавали его присутствие в групповых воздушных схватках и стремились избежать столкновения с ним. Зато друзья горячо любили Анатолия за его ум, беспримерную отвагу, скромность и душевную прямоту. Когда молодым [253] республиканцам говорили, что в Советской стране много таких людей, как Серов и его товарищи, испанцы верили этому. Они отвечали:
— Да! Русский, советский народ исключительно храбрый и мужественный. Но и у нас есть герои! Они выходят из самой гущи народа, и мы гордимся ими, как Советский Союз — Серовым.
Это была святая правда. Никогда не забудут подвигов сынов и дочерей испанского народа те смелые люди всех стран, боровшихся с ними рука об руку.
Также и сердце испанца забьется сильнее, когда назовут имена воинов интернациональных бригад, кто своей кровью полил испанскую землю, кто боролся за ее счастье и свободу.
«Салют, Испания!» — этот девиз звенел во всех бригадах республиканской армии. Он гремел даже в самые тяжкие дни, когда фашистская реакция схватила за горло молодую народную республику.
— Салют, Испания! — произносили молодые испанские летчики, впервые вылетавшие в смертельный бой с фашистскими разбойниками.
— Салют, Испания! — кричал в воздухе Анатолий Серов, когда сраженный им враг «гремел» на испанскую землю и горящие обломки машины исчезали где-нибудь среди ущелий Гвадалахары....
Прибыло пополнение — только что выпущенные из летных школ СССР и Испании летчики-испанцы. Анатолий вводил их в строй и неутомимо работал с ними.
Когда-то он признавался летчикам-»старичкам», что смотрит на них, «как на богов». Теперь такими же глазами испанская молодежь смотрела на Серова. Все знали — за весь год боевых действий авиагруппа Серова имела одни только победы. [254]
Точное число сбитых Серовым самолетов не поддается окончательному учету. На территории республиканских войск «показаны землей», то есть упали в расположение республиканцев, пятнадцать сбитых им самолетов. Немало уничтожено им над территорией противника. В целом эскадрильей Серова сбито «показанных землей» свыше семидесяти самолетов фашистов — число для того времени (с тогдашней авиатехникой и отсутствием радиосвязи) огромное.
Значительное число фашистских самолетов разных систем уничтожено и повреждено серовцами на аэродромах противника.
Приближался срок возвращения на родину.
За этот год, с каждым днем все больше, ратный труд и отдых были освещены для Серова и его друзей особым светом великой дружбы, опалены святым огнем пережитого.
Еще в детские годы — в пионеротряде, затем в пору юности — в среде уральской комсомольской молодежи, далее — в страду летной учебы в стайке будущих боевых соколов — закладывались и развивались в его душе семена высоких правил дружбы.
Беззаветная верность, строгая требовательность, милая сердечность в сочетании с твердой принципиальностью — эти черты укрепились в характере Анатолия в годы службы в Гатчине, и в особенности на Дальнем Востоке. Они великолепно проявили себя в год боевых испытаний на фронтах под Мадридом. Сарагосой, Барселоной.
О серовской товарищеской выручке в бою мы уже не раз говорили. Она пропитывала собою всю его работу в Испании. Когда товарищу приходилось плохо — бывал ли подбит самолет или враг захватывал его в кольцо, Анатолий принимал на себя огонь, давая товарищу [255] выйти из окружения и занять более выгодную позицию.
Мы говорили уже, как за гибель двоих товарищей он беспощадно отомстил врагам. Эта выручка проявлялась не только в отношении своих русских земляков, но безотказно действовала, когда попадал в трудное положение испанский летчик.
Подводя итоги перед отъездом, Анатолий говорил товарищам:
— Как могли, мы выполнили свой долг перед народом Испании. Но и опыт мы здесь получили немалый. Приедем домой, отдохнем и будем учить молодежь нашу, советскую, как воевать с немцами. Ребятушки! Мы не должны терять друг друга из виду. Будем работать вместе!
Серов и Якушин уезжали из Испании в числе последних летчиков-добровольцев.
Провожая русских героев, испанские патриоты откровенно плакали.
Механик Карлос, обнимая Серова, старался улыбаться, но слезы стояли у него в глазах, и на душе у него было невесело.
Анатолий и Михаил старались шуткой ободрить испанских друзей. Но им и самим было нелегко покидать эту землю, политую родною кровью... И жаль было расставаться с замечательной испанской молодежью, с которой связали их незабываемые боевые дни, когда они вместе, крыло с крылом, храбро дрались против ненавистного врага — черных стай фашистской авиации.
Полученный от республиканского правительства дружеский подарок — красивый мощный автомобиль системы «крейслер» — Серов тут же окрестил «королевой». [256]
Последние пожатия рук, последние объятия.
— До свидания, камарадос!
— Еще увидимся!
— Салют, салют!
— Наше дело не может не победить!
— Салют, Испания!
— Салют, Москва! [257]