Харьков — Киев — Карпаты

А. Б.: С победы на Курской дуге открылось наше почти безостановочное наступление, которое привело Красную Армию в Берлин. Мы за два года войны натерпелись и насмотрелись на деяния захватчиков на советской земле. Последний красноармеец отлично знал, с каким врагом имеет дело. Разговоры о классовом брате, немецком пролетарии, из-под палки поднявшем оружие против социалистического Советского Союза, давно угасли. Каждый в армии знал: лучший немец — мертвый немец. Убей фрица, иначе он погубит твою Родину и тебя. Каждый освобождаемый километр родной земли убеждал —иного не дано.

На войне разрушения неизбежны. Так поначалу решали мы, освобождая в 1941—1942 годах русские города, села и деревни. Впрочем, уже тогда поражал размах разрушений, бессмысленных и жестоких. Но с лета 1943 года виденное раньше померкло по сравнению с тем, что мы видели теперь. Немцы, если их не выгоняли стремительным ударом, методически разрушали и сжигали все. Они оставляли Красной Армии и русскому народу после себя обезображенную землю, без преувеличения скажу — пустыню. Теперь мы знаем — то была директива гитлеровского руководства: при отступлении следовать принципу "выжженной земли". Ужасающие последствия Жуков вскоре увидел собственными глазами. [84]

3 августа жуковские Воронежский и Степной фронты перешли в решительное наступление (операция "Румянцев"). Уже утром 5 августа Красное знамя водрузили в освобожденном Белгороде. Георгий Константинович объехал город еще тогда, когда продолжались бои на его окраинах. Он не уставал негодовать — немцы разрушали Белгород квартал за кварталом, не пощадив ни школ, ни детских садов. Они вызывающе повели войну на уничтожение всего русского достояния.

После Курского побоища накал вооруженной борьбы чудовищно возрос. Враг всегда упорствовал в обороне, теперь прояснилось — немцы стремились нанести нам максимальные потери, заставить истечь кровью.

Н. Я.: Видимо, не все наши командиры сразу поняли образ действия врага — обескровить Россию. Жукову пришлось снова и снова одергивать некоторых из них, в первую очередь Ротмистрова, умудрившегося добить вверенную ему танковую армию.

А. Б.: Жуков на моих глазах резко отчитывал командиров всех уровней за потери, требовал беречь людей. Войска, прошедшие через ужас Курского побоища, столкнувшись вновь с немецким неистовством, платили врагу той же монетой. Истребляли немецкие части в случае нужды до последнего человека. Беспощадны они были к пособникам фрицев. У Белгорода я увидел неприятное зрелище. На жарком августовском солнце покачивались прямо у дороги трое повешенных, судя по наплечному шеврону, пособники оккупантов. С ними, видимо, долго не разбирались, вздернули на телеграфных проводах вместо веревок. Ничтожное возмездие за тысячи и тысячи истребленных советских людей — женщин, стариков, детей! Страшные следы немецких зверств мы встречали на каждом шагу.

Наш поезд после Курского побоища постепенно передвигался к югу от станции Ржава, что вблизи Обояни, где состав простоял несколько недель. Уже сложилась и практика маскировки спецпоезда Жукова: ставили в лесу или в выемке, а иногда моментально сооружалась ветка-тупик, на которую его загоняли, изобретательно прикрыв маскировочными сетями бронеплощадки. Немецкие разведчики, облетавшие прифронтовую полосу, так и не смогли никогда обнаружить спецпоезд. Паровоз стоял под парами, что было очень удобно — всегда был кипяток. Можно было постирать белье или использовать горячую воду для каких-нибудь других надобностей. Из [85] поездок в открытом "виллисе" возвращались черные и грязные по глаза.

Георгий Константинович обычно ночевал в поезде, а с рассвета до темноты — в войсках. 23 августа Красная Армия освободила Харьков. Жуков потребовал от меня подготовить для объезда города "бьюик". К сожалению, потекла тормозная жидкость. О запасных частях и думать не приходилось. Я разобрал дефектный цилиндр, достал манжет. Подержал в бензине, резина размокла, и, когда собрал цилиндр, он держал тормозную жидкость. Указание Жукова выполнил.

Из Козачьей Лопани мы заехали в Лесопарк, район правительственных дач у Харькова. Там в чудом уцелевшей даче уже обосновался Хрущев. Этот ненасытный обжора и неописуемый наглец любил комфорт. Красная Армия вернула ему привычные удобства. "Вождь" возвращался.

Харьков произвел тяжкое впечатление. Измученные, голодные люди — их было страшно мало для громадного, лежавшего в руинах города. Мы проехали по Харькову на четырех машинах. Наша и Хрущева, за каждой по машине сопровождения с охраной: четыре человека, включая водителя. Риск, конечно. Еще вчера немцы хозяйничали в городе. Теоретически они ушли, а практически? Несомненно, в городе прятались и немецкие прихвостни, озлобленные и одичавшие, им терять было нечего. Кто мог поручиться, что из руин не раздастся в упор пулеметная очередь. К чести Жукова, да и Хрущева, они с презрением игнорировали реальную опасность. Невольно встает перед глазами видение — наши машины буквально ощупью ползут среди развалин Харькова. И картину, которую видишь в сегодняшней Москве: сверкающая "иномарка" летит по мирному городу в окружении нескольких машин сопровождения.

Отнюдь не прячась от народа, Жуков и Хрущев выступили на митинге освобожденных харьковчан. Речь Хрущева — обычная партийная трескотня хамским голосом с неправильными ударениями и дикими оборотами. Сдержанное и веское слово произнес Г. К. Жуков, вызвав неистовые аплодисменты и крики. Не с этих ли времен возникла недоброжелательность Хрущева к маршалу. А что он хотел? Даже внешне низкорослый партийный бонза с отвислым животом, маленькими свиными глазками, неопрятный внешне и в словах отвратительно выглядел рядом с подтянутым маршалом, на котором мундир сидел как влитой. Кавалерийская стать остается на всю жизнь. Я гордился нашим маршалом. [86]

Н. Я.: Г. К. Жукову все же удалось на "подопечных" ему фронтах снизить потери. Выполнявшие стратегическую операцию "Румянцев" Воронежский и Степной фронты, имевшие 1144 тысячи человек, потеряли 255566 человек. Ширина фронта наступления 300—400 километров, глубина продвижения 140 километров. Одновременно Брянский, Центральный и часть Западного фронта выполняли стратегическую операцию "Кутузов". В ней было задействовано примерно столько же личного состава — 1288 тысяч человек, но потери достигли 430 тысяч человек. Почти такая же ширина фронта наступления — 400 километров и глубина продвижения 150 километров. Продолжительность операции "Румянцев" 21 сутки, "Кутузов" — 38 суток. Вот и вывод: выполняя аналогичные задачи равными силами, Жуков понес потери почти на 200 тысяч человек меньше. Вот что такое военный гений.

А. Б.: Помноженный на бесконечный труд Георгия-Константиновича. Он и только он двигал все.

Осень 1943 года запомнилась как непрерывное сражение — фронты пробивались к Днепру. Сражение не стихало ни днем, ни ночью. Георгий Константинович по большей части в войсках Воронежского фронта много времени работал с Ватутиным. Мне кажется, что он как-то любовно опекал славного генерала. Фронт Ватутина и вышел к великой реке в том районе, где на другом, высоком берегу стоит красавец Киев. Тогда Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский, а Степной во 2-й Украинский. Не буду говорить о форсировании Днепра, как раз об этом, по-моему, написано много. Это был какой-то ужас. Георгий Константинович на катерах и паромах много раз переправлялся на тот берег и обратно. Сначала на Букринском — южней, затем Лютежском — севернее города плацдармах. Мне пришлось много поездить с ним вдоль восточного берега Днепра. Саперы соорудили там дорогу в двести с лишним километров, которая, понятно, была сделана наспех и постоянно разрушалась танками и тяжелой техникой. По этой дороге прошла историческая перегруппировка с Букринского на Лютежский плацдарм, которую немцы прозевали. Не могли не прозевать, ибо Г. К. Жуков распорядился установить драконовские меры обеспечения скрытности передвижения транспорта.

Насколько я помню, операция по овладению Киевом готовилась так, что враг оказался в неведении, откуда последует решительный удар. Даже мы, находившиеся на расстоянии протянутой руки от маршала, поняли, кому брать Киев, [87] только тогда, когда войска, выступившие с Лютежского плацдарма, завязали бои на окраинах города. Приказы Г. К. Жукова о строжайшем соблюдении военной тайны выполнялись до точки.

Могучий удар вымел немцев из Киева, они побежали без оглядки. Еще не смолкли отдельные выстрелы в городе — вылавливали зазевавшихся фрицев, не успевших унести ноги, как Георгий Константинович через Дарницу и моментально наведенный понтонный мост въехал в Киев. Жуков служил перед войной в этом городе, а теперь, видимо, не узнавал его. За два с небольшим года оккупации немецкие варвары разрушили и опоганили гордый древний русский город. В воздухе отчетливо ощущался смрад тления, какая-то вонь, по которой мы уже привыкли судить — здесь побывал немец.

Центр — Крещатик — сплошная груда развалин. Редкие прохожие поначалу инстинктивно шарахались от нашего автомобиля "хорьх", но, разобравшись, сбегались. Толпа густела и скоро окружила машину маршала плотным кольцом. Кое-где уже пламенели родные красные знамена. Пришлось Жукову держать речь. Он стоял, выпрямившись по-военному, на подножке "хорьха", с автомобильными очками на околыше фуражки, как всегда подтянутый, статный и, не боюсь этого слова, красивый. Орел! Жукову было всего лет сорок пять. Он бросал размеренные, уверенные фразы отчетливым громким голосом. "Большинство людей выглядели крайне истощенными... — заметил он в своих воспоминаниях. — Многие плакали от радости". Не помню, что он говорил, но помню безмерный восторг киевлян, в радостном изумлении видевших, кто привел Красную Армию в древний русский город.

Н. Я.: А где был Хрущев и политработники? Получилось так, что на импровизированном митинге Г. К. Жукову пришлось выполнять их работу.

А. Б.: Никита состоял членом Военного совета при Ватутине. Он доехал с нами до Киева, где и остался. Когда Красная Армия взяла Киев, Хрущев также проехался по городу, но не с нами. Видимо, он хорошо запомнил разницу между тем, как встречали его и Жукова в Харькове, и счел за благо не показываться рядом с Георгием Константиновичем.

Случайным выступлением Г. К. Жукова в Киеве закончились публичные появления маршала в освобождаемых городах. По-моему, за войну их было всего три — в Ельне, Харькове и Киеве. Чтобы их не было больше, конечно, [88] позаботились в первую очередь пламенные чекисты. Лицемерно толкуя о "безопасности" маршала, они свели свои хлопоты до минимума — не допускать его появления в людных местах на освобожденной территории. Наверное, так было им легче, чем обеспечивать подлинную безопасность, пресекая самую возможность покушения на жизнь маршала.

С ними заодно были политработники, хотя наверняка по другим причинам. Они, по-видимому, как огня боялись роста популярности Г. К. Жукова в народе и паучьими колючими глазами следили за ним. Это была, мягко говоря, странная публика. Например, отвратительный до омерзения некий Епишев, безуспешно пытавшийся копировать в манере одеваться и поведении Сталина. Получалась злая карикатура на "вождя и учителя". Не больше.

Н.Я.: Г. К. Жуков по должности должен был брать с собой политработников, во всяком случае генералов, членов Военных советов фронтов?

А. Б.: Да вы с ума сошли! За исключением битвы за Москву, где Булганин навязывал себя, Г. К. Жуков на дух не переносил присутствия этих во время поездок по фронтам. Лейтенанта медслужбы Лиду Захарову, ясное дело, всегда брали. От нее была польза — порошок дать, банки поставить, спину растереть, да и настроение исправить ласковым словом. А политработники? Чем они могли помочь Г. К. Жукову в многотрудном ратном деле? Так что оставим это.

А откуда бралось представление о политработниках-стратегах, видно хотя бы из текста мемуаров Г. К. Жукова. Откройте их третий том на 85-й странице (10-е издание, 1990). К фразам об участии политработников в "успешном выполнении этой операции" — взятии Киева — лаконичные и по тогдашним условиям робкие издательские ремарки: "Этого предложения в данном контексте в рукописи нет" или "фамилии А. А. Епишева в данном контексте в рукописи нет". Проворные руки задним числом приписали Г. К. Жукову утверждения, противоречащие всему его мировидению. Руки эти — политработников. Но мы опять отвлеклись.

Освобождение Киева ознаменовало, помимо прочего, прорыв "Восточного вала", системы укреплений, возведенных немцами на западном берегу Днепра. Противника отбросили порядочно на запад, освободив Житомир и другие города. 1-й-Украинский фронт становился острием всей Красной Армии, ибо его войска дальше всего продвинулись на запад. Рухнул [89] "Восточный вал" и южнее, где наступал 2-й Украинский фронт Конева. Враг не только бешено сопротивлялся, но и попытался восстановить положение. Немцы начали там, где, им казалось, есть уязвимые места — в полосе 2-го Украинского фронта, вышедшего на подступы к Кривому Рогу и Кировограду. Им с конца октября удалось потеснить наши войска, положение становилось критическим. .

Только-только разместились в Макарове (километров 60 от Киева), как Георгий Константинович приказал: едем "к Коневу". Это означало более 500 километров до места назначения — района Кременчуга. Там находился штаб коневского фронта. Думаю, что, поддавшись обычному желанию видеть все собственными глазами, Георгий Константинович на этот раз переусердствовал. Даже я с трудом выдержал дорогу. Спасло, пожалуй, только то, что ехали на "хорьхе". Ребята из охраны, следовавшие за нами на "Додже 3/4", когда мы добрались до штаба Конева, несколько минут не могли выйти из машины, так их намотало и укачало.

Поистине железный человек, каким был Г. К. Жуков, немедленно отправился в штаб. Я получил небольшую передышку; Затем по понтонному мосту на правый берег Днепра, в войска, в огонь. Сейчас точно не помню — да и мудрено запомнить, дни слились в один, — Георгий Константинович пробыл у Конева неделю с небольшим, налаживая расстроившиеся дела. На войне так бывает — хвост вытянул, нос увяз. Пока Г. К. Жуков выправлял положение здесь, Ватутин остался без присмотра, и немцы дали как следует 1-му Украинскому фронту. Мы оставили Житомир. Ватутин растерялся. Потом мы узнали, что Сталин приказал Рокоссовскому помочь Ватутину советом. Тот приезжал в Макаров и т. д. Конечно, я не знал всего этого, когда Жуков коротко сообщил — он возвращается самолетом, а вы пригоните машины своим ходом в Макаров.

Тронулись в обратный путь с полными баками, сухим пайком и без карт. Опять тяжелая дорога. Которая едва не закончилась трагически. Откуда нам было знать, что немцы продвинулись у Макарова километров на 40. Коротко говоря, нас остановил грубый окрик простуженным голосом: "Куда прешь, к фрицам захотел?" В ночной тьме мы выехали на линию передового охранения, еще несколько минут — и... Не хочется и думать, что могло бы быть. Вот что значило ехать без нашего дорогого проводника Г. К. Жукова с его сверхъестественной способностью ориентироваться. [90]

Как всегда бывало на той войне, где появлялся Жуков, там нам сопутствовал успех. Немцев остановили и нещадно побили, когда они пытались снова сунуться к Киеву. 24 декабря мы двинулись вперед. Георгий Константинович расцвел — за день войска 1-го Украинского фронта рванули почти на сто километров. Хотя чему дивиться — в авангарде две — 1 -я и 2-я — гвардейские танковые армии. Мы вернулись на подступы к Житомиру, бои шли у Бердичева, Белой Церкви. Жуков не покидал войск, почти не бывал в штабе. От любимого занятия оторвал очередной вызов в Москву.

Прилетели на Центральный аэродром. Обычным порядком сел за руль "паккарда". Езды было мало, Жуков почти все время пропадал в Кремле у Сталина. Я расположился было встретить Новый год с родными. Буквально за день до праздника — в самолет и назад в Макаров, где встретили 1944 год. Жуков был настроен прекрасно, видимо, совещания в Кремле окрылили его. Глядя на его оживленное лицо, откровенно говоря, я немного обиделся: что стоило задержаться на день-другой в Москве и встретить Новый год по-людски, в семье. Война никуда бы не делась.

На нашем фронте бои не прерывались, войска наступали с небольшими паузами. Немцев гнали в хвост и гриву. Жуков все время находился в приподнятом настроении. Из разговоров штабных причины были ясны, намечалось новое окружение значительной вражеской группировки. Мы, 1-й Украинский фронт, далеко прошли на запад, а южнее немцы держали так называемый корсунь-шевченковский выступ, клин, врезавшийся в наши войска и доходивший вершиной до Днепра. Тут немцы попали впросак, они пялили глаза на Днепр, все мечтая отбить Киев, а стоило бы взглянуть по сторонам — в их тылу наш фронт, а с юга — 2-й Украинский.

24 января наши два фронта ударили под основание немецкого клина и в четыре дня замкнули кольцо окружения. Жуков ликовал, ему не сиделось на месте. Пожалуй, первый и единственный раз за всю войну доехать до войск оказалось невозможно. Совсем не вовремя наступила распутица, пошел дождь, лед на водоемах почернел и набух, дороги раскисли. Даже наши танки пробивались с трудом, немецкие вязли в тяжелом украинском черноземе. Пришлось Георгию Константиновичу несколько притормозить, ограничившись руководством операцией из штаба Ватутина.

Продолжалось, правда, это недолго, и Георгий Константинович обрел подвижность, "хорьх" в который раз показал, на что способен. Ликвидация окруженных заняла немногим [91] больше двух недель. Немцев согнали на небольшую территорию, где и добили. Там поля были завалены их трупами и разбитой техникой. Георгий Константинович, не упускавший ни малейшей возможности собственными глазами оценить обстановку, многократно ради этого подвергавший свою жизнь опасности, не поехал осматривать места, где окончательно уничтожили немецкую группировку. В этом отношении Жуков резко отличался от многих наших генералов, страдавших праздным любопытством.

Победа для 1-го Украинского фронта была омрачена тем, что в приказе Верховного Главнокомандующего наш фронт не был упомянут. Все лавры победы достались 2-му Украинскому фронту, хотя операцию мы провели совместно.

Н. Я.: Г. К. Жуков считал это "непростительной ошибкой Верховного". Он понимал, хотя ни словом не выдал этого, — решение Сталина было продиктовано его стремлением выделить Конева, который тут же получил звание Маршала Советского Союза, умаляя, разумеется, роль Г. К. Жукова. Все это, на мой взгляд, дела давно минувших дней. Много хуже то, что заложенное тогда Сталиным продолжили политработники. Сменивший Хрущева в качестве члена Военного совета 1-го Украинского фронта генерал-майор К. В. Крайнюков выпустил в 1971 году (!) мемуары "От Днепра до Вислы". Издательство объявило: "В книге тепло говорится о прославленных полководцах Н. Ф. Ватутине, И. С. Коневе, И. Д. Черняховском и других военачальниках, о руководящих политработниках". Г. К. Жукова как будто не было, хотя он руководил действиями фронта на месте как представитель Ставки, а вскоре стал его командующим.

Разумеется, по Крайнюкову, все планы готовил Ватутин с колхозом — со всеми членами Военного совета фронта. Ввел Крайнюков читателя и в творческую лабораторию комфронта. "Оперативные замыслы генерала Н. Ф. Ватутина, как и замыслы любого советского военачальника, — со всей серьезностью пишет этот партийный бонза, — разрабатывались на основе марксистско-ленинской теории о войне и армии. Несмотря на трудности фронтовой жизни и огромную занятость, Николай Федорович неоднократно обращался к трудам Маркса, Энгельса, Ленина". Заходит как-то Крайнюков к Ватутину, а тот "держит в руках томик сочинений М. Ф. Фрунзе". Поговорили. Ватутин зачитал "интересное суждение Фрунзе, имеющее отношение... к политработникам особенно... Высказывание М. В. Фрунзе о роли политработы в армии я хорошо знал. Но [92] мне вдвойне было приятно, что на этих словах акцентировал внимание и командующий войсками фронта, высоко ценивший политработу".

Вот так, по Крайнюкову, с томиком того или иного классика в руке комфронта Ватутин руководил войсками. Кстати, вы помните этого члена Военного совета?

А. Б.: Нет. В штабе фронта генерал-майоров не счесть, и все они тянулись и замирали при виде Жукова. Если бы Крайнюков не щелкал в такт с ними каблуками, я бы его запомнил.

Сразу после разгрома корсунь-шевченковской группы немцев Жуков слетал в Москву на несколько дней. Я получил возможность побывать дома, поговорить с мамой, сестрой. Помнится, еще шутил — Новый год с вами встретить не удалось, хоть посидим за столом в День Красной Армии 23 февраля. Куда там! Неугомонный маршал за день до славной годовщины вернулся на фронт. Разумеется, и я с ним.

С его прибытием в штабе у Ватутина засуетились — первый признак нового наступления. Георгий Константинович проводил непрерывные, чуть ли не круглосуточные совещания. Я коротал время у машины. Как-то забежал мой фронтовой приятель Саша Богомолов. Он возил Ватутина. Шофер был классный. Однажды мы с Жуковым ехали из Киева в Житомир на "хорьхе" за машиной Ватутина, у него был "форд". Внезапно на обледенелом шоссе Сашин "форд" буквально выбросило за кювет в поле. Каким-то чудом Богомолов удержал руль и вернул машину на дорогу. Цирковой номер! Теперь Саша сказал, что Ватутин выезжает на несколько дней на фронт, и попрощался.

На другой день к вечеру мы узнали о страшном несчастье — Н. Ф. Ватутин тяжело ранен. Вернувшийся Саша рассказал нам, что у какой-то деревни они увидели толпу, из которой их обстреляли. Саша дал задний ход и выехал из зоны огня. К сожалению, Ватутин был ранен пулей в бедро. Охрана генерала армии остановила огнем бросившихся было в направлении машины Богомолова людей. Потом выяснилось, что засаду устроили бандеровцы. Эти гнусные пособники немцев уже дали себя знать, нападая на наших бойцов и командиров, зверски расправляясь со своими жертвами, если им удавалось захватить их живыми.

За свой подвиг Богомолов был награжден орденом Красного Знамени. Это действительно был подвиг, достойный мастера-водителя, каким был Саша. [93]

Из прискорбного происшествия с генералом армии Ватутиным, который так и не оправился от раны и вскоре умер, Ставка сделала надлежащие выводы, прямо касавшиеся нас, водителей, возивших крупных военачальников или важные оперативные документы. Отныне, помимо машин сопровождения, за нашим "хорьхом" тащился бронетранспортер. Тяжелая американская машина.

Георгий Константинович был крайне недоволен, бронетранспортер связывал нас. Оторваться от него, прибавив скорость, мы не имели права, приказ Ставки! Сжав зубы, крепились, смирившись с тем, что машина с Г. К. Жуковым возглавляла, а бронетранспортер заключал нелепую процессию.

К счастью, долго это не продолжалось, такого рода приказы Ставки быстро изживали себя. Фронт не терпел несообразностей.

Н. Я.: Решение о роковой поездке Ватутина поддержал Крайнюков. Жуков, учитывая объем работы в связи с предстоявшим наступлением, был против отлучки комфронта. О чем и написал в своих "Воспоминаниях"; цензоры ГлавПУРа, оберегая честь мундира, изъяли упоминание об этом из их текста.

Крайнюков в своих мемуарах дал волю фантазии. Умолчав о своей роли в организации поездки, он в героических (для себя!) тонах описал обстоятельства ранения Ватутина. Оказывается, "факелом вспыхнул легковой автомобиль командующего, подожженный зажигательными пулями".

А. Б.: Это был тот самый "форд", на котором Саша Богомолов возил Ватутина, я потом видел машину. Никак не обгоревшую, правда, несколько пулевых пробоин, отнюдь не от зажигательных пуль. Откуда они у бандитов!

Н. Я.: Слушайте дальше: "Мы бросились к командующему и положили его в уцелевший "газик". Под обстрелом врага открытая машина проехала немного и остановилась. Видимо, был поврежден мотор. Тогда мы понесли Николая Федоровича на руках, спеша доставить его в укрытие".

А. Б.: Чушь! Повторяю: Саша Богомолов получил орден Красного Знамени именно за то, что вывез раненого из-под огня. Единственный намек на правду — "форд" слегка смахивал на "газик", и этот намек с головой выдает сочинителя небылиц — он уже успел "сжечь" автомобиль комфронта [94] ("факелом вспыхнул"!), а теперь на нем, уже несуществующем, вывозят раненого генерала.

Н. Я.: Ко всему этому честолюбие непомерное. О ранении Ватутина Крайнюков якобы докладывал по телефону и письменным донесением никак не меньше как Сталину, выслушивал его упреки и т. д. Тогда как по прискорбному инциденту со Сталиным говорил Г. К. Жуков, который принял командование 1-м Украинским фронтом. Сталин согласился с ним, но одновременно Ставка взяла управление 2-м Украинским фронтом на себя. Сталин продолжал опекать драгоценного Конева.

А. Б.: У нас любят обращаться к победной весне, как поется, "весна 45-го года", а по мне незабываемы март — апрель 1944 года на 1-м Украинском. Трудно выделить какую-нибудь одну причину, наверное, главное — молодость, избыток сил. Избыток сил и в армии. Как пошли 4 марта на запад, так не остановились, пока перед нами не выросли Карпаты.

Впервые в Великой Отечественной дорогу матушке-пехоте прокладывали три танковые армии. Перед бронированным тараном нельзя было устоять, тем не менее немцы попытались. Фронт дрался с нашим старым противником — генерал-фельдмаршалом Манштейном. Жуков, в единоборстве с которым уже потеряли лицо лучшие немецкие генералы, весной 1944 года добил репутацию последнего, оставшегося у рейха стратега Манштейна. Под бездонным куполом весеннего неба середины марта кипело грандиозное танковое сражение.

Георгий Константинович выезжал на наблюдательные пункты армий. Ему докладывали командиры-танкисты прямо с поля боя, они приезжали на НП как были, в комбинезонах, перепачканные маслом, иной раз кровью, пропахшие порохом. Докладывали повышенными голосами — от грохота орудий в тесных башнях танков мудрено было не оглохнуть. Г. К. Жуков был в своей стихии — шло наступление.

Мне, как водителю, не было времени любоваться голубым небом, все внимание — дороге. Казалось чудом, что они поддерживались в рабочем состоянии. Чудо творилось руками людей, простой лопатой. Население мобилизовали для ремонта дорог, восстановления мостов, иногда встречались обозы — на лошадях и волах местные жители везли ящики и мешки с военными грузами. Работали не из-под палки, с охотой, радостью. Красная Армия принесла конец фашистской ночи. Поближе к передовой крестьяне взваливали на плечи патронные [95] ящики и снаряды, помогали доставлять их войскам. Для проталкивания грузов к фронту использовалось все — бочки с дизельным топливом доставлялись даже на танках!

Как в калейдоскопе, мелькали названия городов и деревень, освобождаемых нашими войсками. Вопреки всему тылы не отставали, ибо быстро перешивалась железнодорожная колея и среди первых составов проталкивался жуковский спецпоезд. Хотя регулярного движения по советской колее еще не было, спецпоезд успевал продвинуться так, что мы обычно могли к ночи добраться до него. Г. К. Жукову обеспечивались сносные условия для работы, пусть на колесах. Сносные и потому, что немцы так и не сумели засечь наш состав, маскировать который на весенней голой земле было нешуточным делом.

В конце марта, когда штаб фронта перебрался к городишку Славута, пришлось расстаться с верным "хорьхом": машина выслужила все мыслимые и немыслимые сроки. Из уважения к ветерану я уговорил отправить "хорьх" в Москву на ремонт. Автомобиль погрузили в кузов грузовика, закрепили, и скоро машина с бесценным для меня грузом скрылась за поворотом. Я очень переживал расставание с "хорьхом", который воспринимал чуть ли не как живое существо. К глубокому прискорбию, "хорьх" сгинул в авторемонтных мастерских и следы его затерялись.

Тыловики предлагали Жукову другие машины для разъездов по фронтовым дорогам. Но одни не нравились ему, другие мне. На несколько дней задержался у нас "мерседес", однако машина оказалась непригодной для фронтовых дорог. В результате Георгий Константинович прочно оседлал "виллис". На юрком американском вездеходике мы уже наездились достаточно, но обычно на небольшие расстояния — уж очень он был тряский и неустойчивый, хотя с отличной проходимостью. Выбора не было, и "виллис" с самодельным кузовом из фанеры (погода еще не установилась) на много месяцев стал основным средством передвижения маршала по фронтовым дорогам.

Трагический случай с Н. Ф. Ватутиным еще был свеж в памяти, и, когда наша фанерная коробочка подскакивала на колдобинах и ныряла в ямы под носом у тысяч и тысяч местных жителей, ремонтировавших дороги, порой приходили невеселые мысли. Красная Армия вступила в земли, где под немцами получили свободу для расправ с народом украинские националисты. Они принесли много горя. Главари бандитов бежали с оккупантами, но они оставили агентуру. Хорошо [96] вооруженную и законспирированную. Кто мог поручиться, что какой-нибудь негодяй, для вида лениво орудующий лопатой, не стеганет очередью в машину маршала, разбрызгивающую грязь в метре-другом от него? Что успеет сделать бронетранспортер, шлепающий по колее позади?

В светлые недели нашего великого наступления к Карпатам, а в сущности, к госгранице, я почти не слышал о вылазках бандеровцев и прочей нечисти. Не считая трагедии Ватутина, конечно. Если припомнить их злодеяния на исходе войны и в первые послевоенные годы, это кажется удивительным. Разгадка проста: они были подавлены мощью Красной Армии, на их глазах бившей немцев. Поля загадили сотни подбитых и сожженных немецких танков. Батареи и дивизионы немцев, накрытые нашим артиллерийским огнем. Вдоль дорог выставка поверженной немецкой техники от штабных автобусов до громадных грузовиков и мощных тягачей. Среди остатков касок, винтовок, канистр, каких-то ящиков и прочего мусора войны — трупы, тысячи трупов немецких солдат, часто страшно изуродованных — прошли танки.

Как мы били захватчиков в тех самых местах, где три года назад они самоуверенно вторглись в нашу страну! Били и числом и умением. Уничтожали немцев в больших и малых "котлах". Куда им теперь было равняться по мастерству с нашими командирами. Немецких генералов переигрывали на каждом шагу, даже не давали отступать по дорогам, танкисты перехватывали их, и немецкая солдатня бежала по колено в грязи через леса и поля. Снова и снова я безмерно гордился тем, что сижу рядом с тем, кто председательствовал на великом празднике войны — маршалом Жуковым. Это его воля двигала танковые армии. Это он указывал, куда и как нанести удар, чтобы достичь максимальных результатов.

Как сейчас у меня перед глазами советский чудо-богатырь, солдат эпилога Великой Отечественной. В ладно пригнанной шинели или защитной ватной куртке повыше колен, кирзовых сапогах, еще зимней шапке, с ППШ, неизменным "сидором" за плечами и ложкой за голенищем. Идущий на первый взгляд неторопливо, не придерживаясь строя, со смехом или, целой группой оседлав танк, горланящий песни. Но внутренне собранный и настороженный. При первых выстрелах с вражеской стороны или в подозрительных местах моментально занимал место в цепи и вперед — сторожкой перебежкой, где нужно, по-пластунски. Вот только особенно молодые почти всегда без касок, не любили наши ребята тяжесть на голове. Оттого нередко напрасно гибли... [97]

Пока боевые части Красной Армии были рядом, бандит-бандеровец не только не смел поднять оружия, но и глаз, боясь, чтобы по ним не опознали волка в человеческом обличье. Поэтому кажущееся спокойствие в ближнем тылу наступающих войск. Любая вылазка была бы пресечена быстрым и беспощадным образом. Оуновец отнюдь не стремился пополнить собой горы трупов немецких хозяев, смердившие под весенним солнцем. Эта мразь хорошо понимала силу оружия и знала, что от бойцов Красной Армии пощады не жди. Уничтожат на месте.

Подсохла земля, зазеленели поля, покрылись молодой листвой придорожные рощи, и на горизонте наконец засинели Карпаты. Штаб фронта в двадцатых числах апреля перебрался из Славуты в село Токи, что за рекой Збруч. Это в Тернопольской области. Освободили Черновцы. Жуков без особого интереса объехал Черновцы, город, который он хорошо знал, когда до войны командовал Киевским Особым военным округом. В это весеннее наступление Георгий Константинович в разъездах по фронту нет-нет да бросал короткие замечания. Он узнавал и не узнавал места, которые помнил еще с довоенных времен. Немцы, где успевали, разрушали или предавали огню все. Но мы так умело шли вперед — с обходами и охватами, что враг был вынужден бежать, нередко даже не успев приступить к своему черному делу.

Я уже предвкушал побывать в Карпатах, гор в жизни не видел. Прикидывал, как водить машину по горным дорогам. Расспрашивал сведущих людей, среди солдат старших возрастов обнаружились воевавшие в этих местах еще в первую мировую войну под знаменами генерала Брусилова. Из их рассказов вырисовывалось — нам предстоят суровые испытания. Война в горах не шутка. Кое-кто из них недобрым словом помянул мадьяр, вояк никудышных, но злых и подлых в расправах с мирными жителями. Мы выходили к границе с Венгрией, и предстояла новая встреча и с ними в бою. Первые ласточки появились — в войсках смеялись: немцы погнали на нас венгров, которых наш фронт уже бил. В пору бессмертного Сталинградского сражения.

О многом переговорили в те дни мои товарищи по службе и я. Все были на большом подъеме — немцев и путавшихся под ногами мадьяр вышвыривали за пределы Отечества. Что Карпаты, подумаешь, горный хребет в Европе, мы были готовы штурмовать, образно говоря, Гималаи и Анды. В успехе не сомневались. Русский солдат с маршалом Жуковым пройдет везде, как в свое время Суворов прошел Альпы. В это [98] истово верили все мы без исключения, тогдашняя военная молодежь.

За неделю до 1 Мая я оказался не в Карпатах, а на московских улицах за рулем "паккарда". Жукова внезапно и срочно вызвали в Москву. Мы улетели с полевого аэродрома вблизи Токи.

Н. Я.: Жизнь была очень щедрой к вам, ибо вам довелось участвовать в эпохальном наступлении, одной из классических жуковских операций. В западной военной литературе подчеркивают: "Армии русских шли лавиной". Панический страх обгонял их. Гитлер вытолкал в отставку Манштейна из-за возмутительной в глазах фюрера истории — 200 наших танков разогнали две свежие дивизии вермахта. Взяли и разогнали! Просто сказать! Нужен был математически точный расклад: знать место и время, куда ударить. Жуков знал. За это наступление войска Жукова прошли 350 километров, а вступив в предгорье Карпат, разрезали германский фронт, создав невыносимые трудности для обеспечения его южного крыла.

1-й Украинский фронт лидировал в эпохальной операции освобождения Правобережной Украины. Во всем блеске в который раз заявил о себе полководческий дар Г. К. Жукова. Он был награжден вновь учрежденным орденом "Победа". Орденский знак за № 1. Крайнюков в мемуарах проскрипел: "Чего греха таить, порой и желаемое выдавалось за действительность. Маршал Жуков... слишком оптимистично смотрел на обстановку". Этот, вопреки известной русской поговорке, взялся судить победителей. Так кто же ответствен за громадный успех? "Наше весеннее наступление, — разъяснил Крайнюков, — увенчалось не только победой советского оружия, но в блестящей победой советской стратегии, советской военной мысли, основанной на ленинской науке побеждать". Вот так!

А. Б.: Не слышали мы на фронте о такой "ленинской науке". Это я как фронтовик говорю. Знали — к победе ведет великий полководец, народный герой — Г. К. Жуков.