Грянула война!

22 июня 1941 года страшная беда обрушилась на Советский Союз. Немцы напали на нас, загрохотала Великая Отечественная. Пришло время проверки страны и нас, русских. С первых дней неслыханной в истории человечества войны честь и достоинство мужчины определялись тем, что он делал для фронта, для Победы. Личная жизнь растворялась в военных усилиях громадной Страны Советов.

Современники и участники тех событий отлично понимали, что на их долю выпал славный жребий — внести посильный вклад в эпохальную борьбу. Уже тогда выделялись и отмечались те, кто стоял в первых рядах защитников Отечества. По ним равнялись тысячи и тысячи, каждый день встававшие под знамена Красной Армии. Рассказы о лучших, как правило, были адресными. Глубокой осенью, когда все мы жили в густой тени Сталинграда, "Вечерняя Москва" 31 октября 1942 года печатает очерк нашего замечательного спортсмена, заслуженного мастера спорта Платона Ипполитова о земляках-москвичах "Семья водителей". Главный герой очерка на тот день А. Н. Бучин. Итак:

"Александр стал водителем при штабе. В непогоду, по бездорожью и разъезженным путям, вброд и по оврагам, по пескам и вязкой глине с одинаковым искусством водил спортсмен свою машину, доставляя командира или приказ в предельно сжатые сроки на любой участок многоверстной линии фронта. Дорожных препятствий как бы не существовало, непроезжих путей не было. [23]

По заминированным полям, по горячей полосе наступления, ночью, на ощупь, с гоночной скоростью по мало-мальски твердой дороге мчал вездеход Александр Бучин, перекрывая все существующие рекорды спортивного кросса. Машина в руках спортсмена на вихревой быстроте выпутывалась из самых опасных и рискованных положений.

Однажды командир спешил, он был вызван командованием. Александр пустил машину по шоссе во весь бензиновый опор. Спидометр показывал 130 километров в час. Вдруг машина попала на загрязненный участок гладкого, прямого шоссе. Внезапно пропало сцепление баллонов с поверхностью дороги. Тяжелую машину швырнуло как щепку. Автомобиль прыгнул в обратную сторону, седокам угрожала неминуемая гибель.

Александр с неуловимой быстротой и непостижимой точностью перебирал руками руль, вращал штурвал то в одну, то в другую сторону. Укрощение строптивой машины произошло в доли секунды. Глазомер, точность, быстрота, хладнокровие гонщика вернули машине утраченное направление. Седоки продолжали мчаться с прежней скоростью.

Как-то, будучи в Москве, Александр забежал на часок к себе на квартиру. На гимнастерке фронтовика алел орден Красной Звезды. Он узнал все семейные новости. Брат Алексей — гимнаст и конькобежец — работает за рулем. Виктор — пловец, легкоатлет, мастер лыжного спорта — боец. Зинаида получила шоферские права. Александру передали печальную весть. Выполняя боевое задание, погиб старший брат Сергей".

Н. Я.: Александр Николаевич, вы бережно сохранили эту вырезку, за что великое спасибо от меня как историка. И долг историка обязывает меня добавить — в ту войну русские люди уходили в бессмертие по велению долга. Заслуженный мастер спорта СССР С. Н. Бучин погиб в звании красноармейца, рядового великой Красной Армии.

По многим причинам, прежде всего условиям военного времени, Платон Ипполитов не мог сказать ни об этом и ни о том, о чем шептались близко знавшие тогда вас, — Саша работает у Г. К. Жукова. Так как началась война для вас, почему вы стали основным водителем у генерала армии?

А. Б.: В то памятное, страшное воскресенье 22 июня 1941 года я с утра был в поле, тренировался к мотокроссу по пересеченной местности — первенство Москвы, открытие сезона. [24]

Мое дело решилось просто. Гараж военизировали, а меня через пару недель назначили водителем в охрану генерала армии. Оказалось — Георгия Константиновича Жукова. Видел его тогда не вплотную, водил "эмку" на "хвосте", то есть машину сопровождения. Вооружили до зубов — наган и финский нож. В машине трое ребят из охраны, у каждого автомат ППД. В Москве работа не пыльная, Жуков в то время ездил мало. Маршрут обычно Генштаб — Кремль и обратно. Квартира и дача, конечно.

Москва постепенно переходила на военное положение. С двадцатых чисел июля начались немецкие налеты. Ущерба особого не было, но грохот от стрельбы зенитных орудий оглушал, да к свисту осколков и стаканов снарядов, летевших вниз, нужно было привыкнуть. Иной раз бывали неприятные минуты, немцы целили в район Наркомата обороны, где мы стояли со своими машинами.

Внезапно распоряжение — ехать на войну. Жуков назначен командующим Резервным фронтом, штаб которого был в Гжатске. Генерал армии выехал на "паккарде", бывшей машине маршала Кулика. Как назло, моя "эмка" сломалась, а когда починили, определили мне постоянное место — глотать пыль от колес жуковского автомобиля за рулем машины сопровождения. Во время боев под Ельней сначала возили генерала Гриша Широких и Николай Каталагин.

Открытый "паккард" начальника Генштаба, который Жуков взял на фронт, прослужил нам всю войну, точнее, числился за нами. После Ельни "паккард" стоял обычно на автобазе Наркомата обороны в Москве. Довольно редко Георгий Константинович приказывал взять его на фронт, например, во время битвы под Курском. Какими соображениями он руководствовался при этом, не знаю. Скоро в августе 1941 года Жуков пересел на вездеход ГАЗ-61.

Намотались в то время до упаду, все в дороге, часто под огнем. Покрытый пылью, Г. К. Жуков выглядел как негр, мы того хуже. Решили повысить огневую мощь охраны — выдали нам противотанковое ружье. Бандура эта в "эмке", конечно, не помещалась. Так и ездили, ствол ружья с заткнутым тряпкой дулом высовывался из окна машины, вызывая недоумение и смех бывалых красноармейцев. Нам по положению надлежало сохранять невозмутимое выражение, начальник группы охраны Николай Харлампиевич Бедов был готов взыскать с каждого за малейшую провинность. Дисциплина!

Конфликтовать с ним никто не хотел, да и не решался. Хотя Бедов носил армейские знаки различия старшего [25] лейтенанта, все прекрасно знали, откуда он — из НКГБ. Впрочем, и мы формально проходили по этому ведомству. Черт его знает, какой у него был чин там, в органах. Он не отходил от Георгия Константиновича, прилип, извините, как банный лист. И все щелкал "лейкой". "Запечатлеваю для истории", — объяснял нам Бедов. На деле, наверное, документировал каждый шаг Жукова, который нередко морщился при очередном щелчке "лейки". Но молчал. Понимал, наверное, не хуже нас, что с этим Бедовым до беды недалеко.

Несколько недель я наблюдал Жукова издалека, из-за руля машины сопровождения. Наверное, никогда больше за всю войну Георгий Константинович не бывал чуть ли не все время на передовой и вблизи нее, как под Ельней. Оно и понятно — мы только начинали учиться воевать, а германская армия 1941 года производила сильное впечатление. Прежде всего безжалостностью и жестокостью.

Прохладный денек в конце лета. С запада беспорядочной стаей возвращались наши истребители И-15 и И-16. Машин с десяток. Наверное, они летали на штурмовку и израсходовали боезапас. А вокруг носились два "мессера", подбивавшие пушечно-пулеметным огнем наших по очереди. Особенно жалко выглядели бипланчики И-15; получив очередь, самолет клевал носом, входил в штопор и, как сорванный лист, устремлялся к земле. Из одного И-15 успел выпрыгнуть летчик. Над ним белым облачком развернулся парашют.

Георгий Константинович и мы, свидетели происходившего, с облегчением вздохнули: хоть этот спасется. Но в ту же секунду мелькнул "мессер", влепил в упор очередь в беспомощно качавшегося на стропах парня и ушел. Парашют как-то бережно опустил тело летчика на землю недалеко от нас. Подошли. Он был совсем мальчиком, в синем комбинезоне, кожаном шлеме, весь залитый кровью. Жуков отрывисто приказал — предать земле с почестями, повернулся и пошел прочь. Редко когда я видел такой гнев на лице генерала, глаза сузились и буквально побелели.

В самом начале сентября мы ехали в Калининской области. Погода дрянь — ветер, дождь, дорога еще хуже — скользкая глина. Вдруг вездеход ГАЗ-61, с Жуковым следовавший впереди, улетел в канаву. Остановились. Попытались вытащить машину, не удалось. Ко мне подбежал Бедов с криком:

"Выручай! Ты же гонщик!" Я сел за руль застрявшего вездехода, включил передний мост. Вперед, назад — и выскочил из канавы. Жуков не произнес ни слова, я вернулся в свою хвостовую машину. Проследовали дольше. [26]

Через пару дней генерал Кокорев, состоявший для поручений у Жукова, на моей машине отправился зачем-то в войска на передний край. Ехали проселком через лес и внезапно выскочили на поляну, а на ней паника — бегают, ополоумев, несколько десятков красноармейцев, мечутся в разные стороны, а над ними на бреющем полете развлекается "мессер" — обстреливает перепуганных ребят. Моя "эмка" камуфлированная, и немец, видимо, не заметил нашего появления, Я мигом загнал машину под дерево, в кусты. Кокорев ушел, мне пришлось еще какое-то время смотреть на кровавые похождения мерзавца. Даже морду ухмылявшегося убийцы запомнил, он, сволочь, был умелым летчиком и почти притирался к земле. Так что был виден через колпак М-109.

Потом Кокорев вернулся, повез его назад. В пути застала ночь. Кое-как сумел благополучно вернуться назад, без света, не включая фары. Потом я стороной узнал, что Кокорев доложил о моей "храбрости" Жукову. Дело было не в этом, трудно быть храбрым под ливнем огня "мессера", просто я хорошо водил машину и обладал отличной реакцией.

Результат оказался неожиданным — поутру Бедов сказал со значением: повезешь "самого". Самого так самого. Сажусь за руль ГАЗ-61, рядом Жуков, на заднем сиденье Бедов с адъютантом. Только выехали со двора избы, где ночевал Жуков, как машина встала. Широкая деревенская улица, солнышко светит, а автомобиль ни с места. Я взял ключ 14/12, поднял капот, отвернул бензинопровод, продул насосом, закончил операцию, и мотор затарахтел. Поехали. В машине никто не проронил и слова. Так началась моя служба у Г. К. Жукова.

В отличие от коминтерновских господ, да и наших отечественных шишек, генерал армии поразил своей обходительностью. В обращении ровен, спокоен, обращался на "вы" и по имени-отчеству, хотя я ему в сыновья годился. Расспросил, откуда родом, кто мать, отец. Поинтересовался моими спортивными делами. Рассказал и о себе, тогда преимущественно вспоминал Халхин-Гол. Объяснил, что японцы отважные, дисциплинированные солдаты. Драться с ними было трудно, но ведь победили... О войне с немцами не говорил, да что тут говорить, мы были в самом ее горниле.

Разговоры эти не были частыми. Но когда они велись, Георгий Константинович был учтивым собеседником. Не прерывал, внимательно выслушивал. Степенные беседы умудренных жизнью людей! Только я был мальчишкой. Бедов, слышавший эти разговоры, почему-то преисполнялся [27] недоброжелательством. Зависть, что ли? Наверное, что-то пытался наговорить Жукову обо мне не очень лестное. Но об этом дальше.

Кстати, я читал, что Жукова какие-то генералы упрекали (задним числом!) в резкости и даже грубости. Свидетельствую: это оговоры. Никогда в моем присутствии не было случая, чтобы он накричал на подчиненного. Сурово говорил — да, распекал — да, но крик и оскорбления — этого не было. Он всегда держал себя в руках, не опускался до брани.

В Георгии Константиновиче ничего не было показного. Он был открытым человеком, с широкой русской душой и, как каждый русский, любил ездить "с ветерком". Но быстрая езда только по делу, он терпеть не мог скорость ради скорости. Когда нужно было "нажать", Жуков давил ногой на мою ногу на акселераторе, а снизить скорость — говорил по-кавалерийски: "Короче!" Мне кажется, что Георгий Константинович избрал не очень удобный способ просить прибавить ходу, давя ногой на мою, из-за Бедова. Услужливый чекист, стоило генералу армии выразить желание ехать побыстрее, тут же начинал колотить меня по спине. Чтобы покончить с этим, Жуков и стал действовать ногой, незаметно для Бедова на заднем сиденье. Причем Жуков не терял своего серьезного, невозмутимого вида. Может быть, это была наша небольшая тайна?

Хотя Жуков не водил машину и не проявлял никакого интереса к тому, чтобы научиться править, он по-спортивному оценивал освоенные мною приемы преодоления препятствий. За рулем ГАЗ-61 пригодились навыки, приобретенные на мотокроссах. Например, впереди река, мост разрушен. Ехать в объезд нельзя, у Жукова каждая минута на счету. Искать брод? Бесполезно, опять потеря времени. На глаз прикину, где помельче, передок машины опускаю потихонечку в воду (места-то больше неизвестные, то ли есть брод, то ли нет), включаю первую передачу, даю обороты побольше, через воду как стегану и вылетаю на тот берег. Жуков коротко: "Ну, артист!" Нравилась ему некоторая лихость в езде. Отчаянный, должно быть, был кавалерист в молодости! Машина не конь, но все же...

Не раз мы так форсировали реки, а машины, которые сунутся по нашему следу в воду, застревали. Георгий Константинович оглянется, покачает головой и снова: "Артист ты, Александр Николаевич, артист!" Тепло становилось на душе — отеческое обращение на "ты" и в то же время по имени-отчеству. Ведь я, в сущности, мальчишкой был — 24 года, а [28] такой человек величает на равных. Да я с Георгием Константиновичем и за ним не только в воду, в огонь бы пошел. Удивляются, как это привязывались душевно к нему. Вот так и привязывались.

Н. Я.: Попадали ли вы в серьезные переделки из-за "некоторой лихости"?

А. Б.: По этому поводу нет, а на фронтовых дорогах едешь на третьей скорости, а опасность спешит на четвертой. Война есть война. За давностью многое позабыл, но кой-какие эпизоды запомнились. Они относятся как раз ко времени командования Г. К. Жуковым Резервным фронтом, то есть августу, началу сентября 1941 года.

Иногда Георгий Константинович подвергался опасности из-за желания увидеть все собственными глазами. Едем в ясную погоду, на дороге громадная воронка. "Стой!" — командует Жуков. Открыл дверь, встал на подножку, из-под низко надвинутого козырька смотрит на немецкие пикировщики, бомбящие совсем рядом. У меня, честно говоря, мурашки пошли по коже, а если немец немного, совсем немного довернет, что тогда? А бомбы свистят и оглушительно рвутся.

Жуков внимательно смотрит, молча, что-то соображает. Сел. Хлопнул дверью: "Поехали!" Нам он не объяснял, зачем и почему останавливались. Конечно, Георгий Константинович был храбрейшим из храбрецов. Обладал каким-то спокойным мужеством. Причем никак не подчеркивал, что он человек военный...

Н. Я.: Это как понимать?

А. Б.: Так и понимать. Он трудился, делал тяжелое дело. Профессия такая. Жуков, например, никогда не носил оружия. Иногда, правда, у него был с собой пистолет, который он держал в перчаточнике, ящичке на приборной панели машины. А вокруг офицеры и генералы в свободное время порой хвалились друг перед другом причудливыми пистолетами. Иной генерал возил с собой в машине автомат, в ногах ручные гранаты.

Нелепое противотанковое ружье Жуков во время битвы под Москвой приказал сдать. Отдать в часть, на которую наползали немецкие танки, а отбиваться особенно было нечем.

Если говорить о распределении опасности в нашей небольшой группе, то львиная доля приходилась на Георгия [29] Константиновича. Как-то приехали в штаб одной дивизии. Мы загнали машины в капониры, Жуков с сопровождающими ушел на передовую. Ждем. Тут немцы начали артобстрел. Когда стихло, взялся прибирать в машине. На сиденье порядочный осколок снаряда, пластмасса рулевого колеса отбита. Показал осколок по возвращении Георгию Константиновичу. Он скупо улыбнулся: "Вы, Александр Николаевич, сохраните на память". Не сберег фронтовой сувенир, потерял. Да что говорить, жили одним днем.

Или еще случай. Едем в другую дивизию. Еще не прибыли, как видим, что немецкие самолеты бомбят с каким-то особым остервенением небольшую деревушку, куда мы и направлялись. Там и стоял штаб. Почему такое внимание? Вскоре выяснилось, что немцы каким-то образом узнали, что должен был приехать комфронта Жуков. По этой ли причине или какой-нибудь другой Жукова отныне именовали как-нибудь иначе, обычно "Константиновым".

А Бедов, который со своими чекистами был в первую голову виноват в том, что чуть не подставил генерала армии под бомбовый удар, расширил свой бизнес на бдительности. Со значительным видом и зловещими недомолвками он рассуждал с нами о "большевистской бдительности". К сожалению, этим дело не ограничилось. Как-то Жуков в пути спросил меня между прочим:

— А вы, Александр Николаевич, хвастаетесь перед девушками, что Жукова возите?

Я оторопел, потом вспомнил, что действительно сказал одной приятельнице, военнослужащей, с кем работаю, разумеется, не хвастаясь. В чем чистосердечно и признался. Жуков ничего не сказал, только, выходя из машины, бросил суровый взгляд на Бедова. Тот как-то съежился. Ясно. Бедов понимал "бдительность" как наушничество. А этого Георгий Константинович на дух не переносил. Есть претензии, докладывай, но, упаси Боже, не за спиной другого!

Н. Я.: Скажите, Александр Николаевич, вы провели бок о бок с Г. К. Жуковым сотни, если не тысячи часов. Правильны ли промелькнувшие в нынешней печати утверждения, что Жуков-де возил с собой в машине икону, обращал внимание на церкви и вообще был верующим?

А. Б.: Глупости! В мясорубке, в которую постепенно переросло сражение под Ельней, не только о Боге, собственное имя было забыть немудрено. Свидетельствую с чистой совестью — [30] никогда Георгий Константинович ни в чем не проявлял себя как верующий человек. Он был коммунистом, и этим все сказано. Об иконе в машине не могло быть и речи. Я уж бы знал. Вымыслы эти просто смешны. Георгий Константинович был великим человеком, и нечего приписывать ему того, чего не было.

Другое дело, он возмущался, когда немецкие варвары, отступая, уничтожали все, в том числе лучшие здания в небольших городках, какими тогда были церкви. Или в период оккупации загаживали храмы, приспособляя их для своих нужд. Повторяю: свидетельствую обо всем этом в том возрасте, когда русский человек не портит отношений с Богом.

Жуков полагался на собственные, а не на высшие силы. Он нередко повторял известную пословицу: "На Бога надейся, да сам не плошай!" На этом начинались и кончались его хлопоты о помощи высших сил.

Н. Я.: А как запомнился вам Г. К. Жуков в дни овладения Ельней, первой крупной победы Красной Армии в Великую Отечественную?

А. Б.: Бои под Ельней и за Ельню продолжались более пяти недель. Это было исключительно тяжелое сражение. Я не преувеличу, если скажу: комфронта Жуков все это время был с небольшими промежутками чуть ли не на линии огня, доходил не только до штабов полков, но и до траншей переднего края. Да иногда возвращался весь в пыли, а в непогоду с грязными подтеками на коленях, гимнастерке, особенно на локтях. Значит, опять ползал. Конечно, в любой момент мог быть убит. Передний край! В эти недели он был сосредоточен как никогда больше в годы войны, хотя потом последовали сражения много масштабнее, чем Ельнинская операция.

Мне после войны, особенно в последнее время, довелось много читать. Теперь я, конечно, понимаю причину сдержанности, суровости комфронта. Направленный Сталиным на Резервный фронт, он старался доказать, что Красная Армия может побеждать. Работать ему было трудно, в затылок комфронта буквально дышал на моих глазах Бедов из НКГБ. Он так, мелочь, а членом Военного совета был генерал Круглов, зам. наркома НКВД, в войсках фронта командовали другие генералы из той же организации — К. И. Ракутин, И. А. Богданов, И. И. Масленников. Не знаю, какими они там были военачальниками (судя по тому, что Жуков постоянно был в войсках, — никудышными), но комфронта обложили прочно. [31]

Высокомерия им было не занимать. Тогда это было видно мне, водителю, простым глазом. В мемуарах маршала артиллерии Н. Д. Яковлева я нашел эпизод — как Масленников учинил ему, начальнику ГАУ, скандал, требуя особого внимания по той причине, что "должен отправиться с такими-то частями НКВД к командарму Богданову". Что до Жукова, то в своих мемуарах он холодно заметил: "К. И. Ракутину был присущ тот же недостаток, что и многим офицерам и генералам, работавшим ранее в пограничных войсках Наркомата внутренних дел, которым почти не приходилось совершенствоваться в вопросах оперативного искусства". Вот они и "совершенствовались", посылая на смерть молодых ребят. Где было Георгию Константиновичу уследить за энкавэдэшниками, которым вверяли целые армии!

Последние дни перед взятием Ельни бои шли круглосуточно, так спланировал операцию Жуков. Круглосуточно он был на ногах. Мне, молодому парню, было легче — нет-нет, да и прикорну за рулем в ожидании Георгия Константиновича. Вот опять он появляется — "поехали", и снова по избитой дороге в другую часть. Признаюсь, что в те дни я иной раз побаивался Жукова, больно он был суров и неразговорчив. Он внезапно изменился, волшебно изменился, когда под натиском наших войск немцы ночью бежали из Ельни. Город был освобожден.

Н. Я.: Победа далась дорогой ценой. Резервный фронт: потеряно 45 774 человека, а с ранеными общие потери перевалили за 100 000 человек. Потери немцев — 45—47 тысяч человек. Они в основном на совести вояк из НКВД, "оперативно-тактическая подготовка" которых, по словам Жукова, была "явно недостаточной". С учетом этого Жуков и написал в мемуарах:

"Врагу дорого обошлось стремление удержать ельнинский выступ". Конечно, если бы не Жуков, буквально хватавший их за руку, они положили бы еще многие тысячи бойцов и командиров. Так мы начинали войну, сталинское руководство полагалось на НКВД. Из палачей не бывает хороших солдат.

А. Б.: Днем 6 сентября мы поехали в Ельню. На окраинах жуткое зрелище — траншеи, забитые немецкими и нашими трупами, на местности везде убитые. Было еще тепло, и над полями стоял густой тошнотворный трупный запах. От него в Ельне спасения не было. Смердило везде. Все мое внимание — на дорогу, я смертельно боялся нарваться на мину, мы въехали [32] в город, еще не разминированный саперами. К счастью, пронесло, фрицы так драпали, что не успели как следует заминировать дорогу. Сыграла свою роль самоотверженность лейтенанта из охраны Жукова, моего большого друга Коли Пучкова. Как только мы миновали траншеи при въезде в город, Коля пошел перед моей машиной, тщательно просматривая дорогу, и показывал, как объехать подозрительные места. Нам в машине была опасна противотанковая мина, а что случилось бы с Пучковым, если бы нарвались на противопехотную?

В воспоминаниях журналиста Е. З. Воробьева зафиксировано, как смотрелся въезд в Ельню победителя: "Из облака пыли вынырнул открытый "газик". Машина остановилась у кладбищенских ворот, генерал, сидевший на переднем сиденье за ветровым стеклом, легко, по-спортивному спрыгнул на иссушенный большак.

Серая фуражка, околыш в густой пыли и такой же матовый, бесцветный козырек. Генерал еще раз энергично отряхнулся от пыли, вытер платком лицо, шею.

В чертах лица, в волевом подбородке промелькнули смутно знакомые черты, но я не узнал бы генерала армии, если бы стоявший рядом фотокорреспондент не прошептал громко:

— Жуков!

Это был прославленный комкор, герой Халхин-Гола, командующий Резервным фронтом.

Жуков еще раз, сняв фуражку, отряхнулся, и тут стало очевидно, что околыш фуражки — алый, козырек — лакированный, галифе — с красными лампасами, галун на рукаве — с алым углом, а пропыленные сапоги — черные, хромовые".

Примерно так мы и ездили тогда, правда, верх в вездеходе ГАЗ-61 опускали редко, ибо возникала та картина, которую описал очевидец, — от пыли спасения не было. Георгий Константинович бегло осмотрел разрушенный и сожженный немцами при отступлении город. Картина была тяжелая. Единственная "новостройка" — немецкое военное кладбище, за которым под угрозой расстрела заставляли ухаживать завоеватели. Жителей, не торопившихся украшать цветами березовые кресты с немецкими касками, оккупанты убивали.

Разгневанный Жуков, обращаясь к группе командиров и местных жителей, отозвался об этом как о попытке унизить нас, русских, которые-де благодарят своих убийц. Он сказал, что история никогда не забудет злодеяний немцев. В то же время он бережно снял с креста немецкую каску, пробитую пулей, внимательно осмотрел ее, удостоверился по краям [33] отверстия, что пуля была бронебойная, и так же бережно повесил на место.

По оставленным немцами следам мы впервые представили подлинное лицо врага. Летний театр немцы приспособили под конюшню, лошадей ставили в ложах, а нечистоты стекали по полу в оркестровую яму, заполненную доверху. В селе Новоспасское под Ельней была усадьба композитора М. И. Глинки, а в самой Ельне класс в одной из школ был превращен в небольшой музей. Немецкая солдатня зачем-то разграбила его, у здания валялись нотные листы, книги. Жуков подобрал один листок с грязным отпечатком подошвы немецкого солдатского сапога, вручил его местному учителю со словами:

— Пусть история и это покажет нашим внукам.

Только воодушевлением по поводу нашей победы я могу объяснить эти выступления, хотя и короткие, Георгия Константиновича перед бойцами, командирами и местными жителями. Он буквально светился радостью. Потом победы стали делом повседневным, и Жуков стал куда более сдержан, чем в том замечательном сентябре 1941 года под Ельней. В мемуарах Г. К. Жукова я прочитал: "Когда мне приходится касаться событий под Ельней, я невольно вспоминаю о своих личных переживаниях в те трудные дни. Ельнинская операция была моей первой самостоятельной операцией, первой пробой личных оперативно-тактических способностей в большой войне с гитлеровской Германией".

Немцев отогнали. Да, вот случай упомянуть о церкви. Мне попалась под руку книга английского журналиста А. Верта "Россия в войне 1941—1945 гг.". Он побывал в Ельне в первые дни после освобождения города. "Ельня была полностью разрушена, — писал он. — Все дома, в большинстве деревянные, по обе стороны дороги, которая вела к центру города, были сожжены: от них остались лишь груды золы до остовы печей. Раньше это был город с населением в 15 тыс. человек. Из всех зданий уцелела только каменная церковь. ...В ночь, когда немцы решили уйти из Ельни — так как части Красной Армии приближались, угрожая окружением города, — жителям было приказано собраться в церкви. Они пережили ужасную ночь. Сквозь высокие церковные окна пробивался черный дым и виднелось пламя. Немцы обходили дома, забирали все, что можно было найти в них ценного, а потом поджигали дом за домом. Советские солдаты ворвались в город по горящим развалинам и успели освободить оставшихся без крова пленников". [34]

Когда Г. К. Жуков посетил Ельню после освобождения, он, естественно, попросил меня подъехать к единственному зданию, возвышавшемуся среди сплошных развалин, — церкви, которая едва не стала могилой для наших соотечественников. Он оказался у храма по этой причине, а отнюдь не по той, которую надумывают ныне любители благостных сказок.

Н. Я.: Большое спасибо за эти разъяснения, кладущие конец рассуждениям о верующем Жукове.

Ельня поучительна во многих отношениях. В боях за город родилась наша советская гвардия. В Красной Армии появились первые гвардейские дивизии. В этом сражении была похоронена репутация частей и генералов НКВД, НКГБ и прочей чекистской дряни. Сталину был дан предметный урок — как в свое время Ивану Грозному, когда опричное войско не смогло отстоять Москву при татарском набеге, — каратели не воины.

А. Б.: Со взятием Ельни тяжелые бои не прекратились. Немцы контратаковали, кое-где потеснили наших. С рассвета 9 сентября Жуков задержался на весь день на наблюдательном пункте дивизии, отражавшей немцев в районе реки Стряны. Мы с машинами, как обычно, находились в ближайшем тылу. Грохот канонады, близкие разрывы снарядов. Все привычно. Неожиданно днем передали команду Жукова — быть готовыми к отъезду, машины осмотреть и полностью заправить. Ждем. К вечеру появился Жуков, стремительно сел в машину. Команда — в Москву! На этот раз он поехал с Колей Каталагиным, я вел машину сопровождения.

В Москву приехали уже в темноте. Небольшая задержка у въезда в Кремль, быстрая проверка документов, и наши машины подкатили к тому месту, которое позднее стали между собой называть "уголок" — дом, где работал И. В. Сталин. Жуков ушел. Мы, очутившись в непривычной, оглушающей после фронта тишине, провалились в тяжелый сон. Когда меня растолкали, я не сразу понял, где нахожусь.

Георгий Константинович съездил в Генштаб, и ранним утром 10 сентября мы проводили его на Центральном аэродроме. Самолет взмыл в небо и под эскортом истребителей исчез. Исчез в неизвестность, нам, естественно, не объясняли куда. Охрана улетела с генералом армии, а нам, водителям, приказ — в гараж, заняться приведением в порядок и ремонтом изрядно потрепанных на фронтовых дорогах машин. Гараж [35] нам определили — автобат Генштаба, что на Крымской площади. Туда мы и отправились.

Н. Я.: Слушая ваш рассказ, откровенно говоря, я поражен. Довольно лихо разъезжали вы с комфронта, когда в небе господствовала немецкая авиация. Разве не было случаев, когда приходилось останавливать машину и укрываться в канаве от немецких самолетов? Я прочитал в книге американского писателя Эрскина Колдуэла "Дорога на Смоленск" (1942 г.), как он ехал в тот же район — к Ельне, и в те же дни, когда вы были там, — в первую неделю после освобождения города: "На полпути между Вязьмой и Смоленском наш водитель внезапно резко затормозил и крикнул, чтобы мы выскочили из машины. Мы высыпали наружу и кинулись в придорожный кювет. Наша машина, как и остальные в колонне (Колдуэл ехал с группой иностранных корреспондентов. — Н. Я.), была тщательно замаскирована пушистыми ветками и походила на огромную рождественскую елку. Но теперь мы оказались на открытом месте, и было ясно, что такой камуфляж не обманет пилотов низко летящих бомбардировщиков". Так оно и случилось: посыпались бомбы, к счастью, мимо, но достаточно близко, чтобы засыпать даже отползших от дороги людей землей и камнями. Самолеты ушли, "а мы, подвязав к машине еще несколько веток, сели и двинулись к передовой".

А. Б.: Американский прозаик точно описал то, что бывало на фронтовых дорогах. Точнее, то, что случалось с ротозеями. Угроза с воздуха на фронте существовала всегда, и от нее оберегали не столько ветки, "подвязанные" к машине, сколько глазомер, маневр, быстрота. Нельзя лишаться единственного преимущества, которое имеют находящиеся в машине, — подвижности. Нельзя останавливать ее, превращая автомобиль и спины попрятавшихся по канавам в застывшую мишень, а нужно дать газ и мчаться вперед, следя за воздухом, чтобы притормозить, а то и рвануть в случае нужды — если самолет сбросил бомбы, или "вильнуть" в сторону — если штурмующий самолет идет на тебя, и искать, искать глазами укрытия — деревья, кусты, строение, все, что угодно. Но только не лежать трусливо и пахать носом землю в ожидании бомбы или пулеметно-пушечной очереди.

Георгий Константинович был сторонником именно такого образа действия. Пришлось нам съездить в район Брянска, там Жуков побывал на передовой, отдавал какие-то распоряжения. Дел много, и он заночевал. Утром часов в пять [36] выехали назад (Жуков вообще вставал с петухами и любил выезжать рано). День пасмурный. Вдруг на дороге громадное стадо, их тогда от немца спасали, перегоняли в тыл. Над стадом облако пыли. Слышу тяжелый гул, идут немецкие бомбардировщики, целая армада. Жуков сказал: "Давай расталкивай стадо, а то поймут, что пехота идет". Я и давай расталкивать туда, сюда. Пронесло. Немцы не обратили внимания.

Н. Я.: Эрскин Колдуэл побывал на фронте под Ельней в середине сентября, и он еще написал в своей книге: "Проехали несколько километров по размытой сильными ливнями, перепаханной бесконечными колесами военных грузовиков, топкой, как трясина, дороге. В то утро мы раз двадцать увязали в грязи, и каждый раз нас вытаскивали проезжавшие мимо танк или тягач... Слева и справа от дороги тянулись густые березовые рощи, под колесами чавкала такая грязь, что, бывало, даже танки и тягачи застревали в пути". А как вы пробирались по тем же дорогам?

А. Б.: Повторяю: американец на редкость точно передает, как было. Он не немец, и ему нет нужды преувеличивать тогдашние тяготы фронтовых дорог. Лучше из всех известных мне машин шел на них отечественный вездеход ГАЗ-61. Он был сделан на базе нашей "эмки", имел стопятнадцатисильный шестицилиндровый двигатель, рессоры, раздаточную коробку. Среди этих машин больше известен вариант с закрытым кузовом. Наш, предназначавшийся для маршала С. К. Тимошенко, был с откидным тентом. Отопления тогда не делали. Тулуп, валенки с галошами, рукавицы заменяли печку.

По проходимости ГАЗ-61 не было равных. Вездеход в полном смысле слова. По грязи, снегу, гололеду свободно шел — только гудит передний мост. Трактора стояли — мы ехали. В самое тяжелое время мы на нем ездили, самые трудные дороги на нем прошли. А какие кроссы война шоферам устраивала! Как подумаешь теперь, через какую грязь, по какому бездорожью проезжали, так не знаешь: а смог бы сейчас так? Но тогда молодость и спортивная закваска особые силы придавали. Да и война по-своему человеческие возможности раскрывала, давала иной опыт.

Низкого поклона, самой большой благодарности заслуживают конструкторы ГАЗа, которые в конце тридцатых годов создали такой вездеход. Жаль, конечно, что фронтовой ГАЗ-61 Г. К. Жукова не сохранился. Поистине то была бы историческая машина. [37]