Содержание
«Военная Литература»
Биографии

Александр Бондаренко Подлинная история «Майора Вихря» Портрет разведчика на фоне рассекреченных документов

Нашим дедам — участникам Великой Отечественной войны посвящается

Предисловие

Жизнь и служебная деятельность Героя России полковника КГБ СССР в отставке Алексея Николаевича Ботяна по большей части своей до сих пор остаются под грифом «Совершенно секретно». Только иногда, в доверительных разговорах с ветеранами или действующими сотрудниками разведки, приходится слышать: «Он ведь такие дела делал, о которых тебе никогда не расскажут!» Однако вопрос: «А когда делал?» — просто повисает в воздухе.

Между тем о боевой работе Алексея Николаевича в годы Великой Отечественной войны написано даже слишком много — вплоть до того, что он является стопроцентным прототипом легендарного майора Вихря, шагнувшего в нашу жизнь со страниц одноимённого романа писателя Юлиана Семёнова (и снятого по мотивам этой книги телесериала) в качестве спасителя древнего польского города Кракова.

Цель нашей книги — рассказать, насколько это возможно подробно, о подлинных боевых делах, подвигах, личности и судьбе легендарного разведчика. Достигнуть её нам помогли беседы с самим Алексеем Николаевичем, его родными, друзьями и сослуживцами, с действующими сотрудниками, ветеранами и историками спецслужб. Руководство пресс-бюро СВР России любезно предоставило в наше распоряжение ряд недавно рассекреченных источников; многие документы, воспоминания и экспертные оценки взяты нами из «открытой», но не очень «растиражированной» литературы.

Остаётся надеяться, что эта обобщённая и осмысленная информация поможет читателю не только понять, кто он такой — Герой России Алексей Николаевич Ботян, но и открыть для себя некоторые малоизвестные страницы Великой Отечественной и Второй мировой войн, а также — истории нашего государства.

Глава первая «Замечательный сосед»

Датированный 1939 годом документ, фрагменты из которого здесь представлены, в настоящее время хранится в Архиве Службы внешней разведки Российской Федерации. Герой нашей книги — разведчик Алексей Николаевич Ботян — не имел к его приобретению никакого отношения, но предложения, в этом документе изложенные, определили всю его дальнейшую судьбу.

А. Возможности захвата нынешней территории Польского государства

4. Раздел Польши между Рейхом и Россией на основании старых границ:

Это было бы возможно (желательно ли это или нет, это уже второй вопрос!) при абсолютном изменении внешнеполитического курса Советской России и тем самым при одновременном прекращении международной деятельности Коминтерна. Это единственная предпосылка возможного сотрудничества с Россией.

Поскольку благодаря этому решению России достанется немалая территория, то оно не представляется невероятным.

(Из предложения Главного управления полиции безопасности Германии по использованию Гестапо и службы безопасности Рейхсфюрера СС на случай захвата Польши.)

[Дата исполнения документа не указана]).[1]

Всё стало возможным, хотя советское руководство никому в угоду свою политику не изменяло. 17 сентября 1939 года Красная армия действительно перешла польскую границу. В официальном источнике того времени это решение обосновывалось с железной логикой: «Развал польского государства открыл путь для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Советский народ протянул руку братской помощи единокровным народам Западной Украины и Западной Белоруссии, брошенным незадачливыми польскими правителями на волю случая… Теперь в Восточной Европе восстановлен мир и порядок. Определена граница между обоюдными государственными интересами СССР и Германии на территории бывшего польского государства».[2]

Ввод советских войск на польскую территорию был произведён в соответствии с договором о ненападении между Германией и Советским Союзом, тем самым пактом Молотова — Риббентропа, который сейчас столь старательно предают анафеме. В секретном дополнительном протоколе, датированном, так же как и сам договор, 23 августа 1939 года, было определено:

«2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана».[3]

Так и произошло. В конце октября 1939 года народные собрания восточных областей Польши обратились в Верховный Совет СССР и в верховные советы УССР и БССР с просьбой о принятии их в состав Советского Союза — с включением в соответствующие союзные республики. Таким образом, к СССР возвратились территории, утраченные РСФСР в 1920 году после неудачной Польской кампании: 108 тысяч квадратных километров с населением 4 миллиона 800 тысяч человек в Западной Белоруссии и 88 тысяч квадратных километров с населением 8 миллионов человек на Западной Украине.

Секретным дополнительным протоколом к договору определялась и судьба прибалтийских республик, также принадлежавших ранее Российской империи:

«1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР…»[4]

СССР возвращал себе исконные российские территории, тем самым обеспечивая свою безопасность. Благодаря этому в начале гитлеровской оккупации Польши граница СССР с Германией — государством, война с которым представлялась советскому руководству неизбежной, — значительно отодвинулась от промышленных и прочих центров России, Украины и Белоруссии. Выгода для нашей страны казалась очевидной. К сожалению, по причине извечной российской расхлябанности и медлительности, а также из-за традиционной чиновничьей неисполнительности и бестолковости, Советский Союз не смог реально воспользоваться своими территориальными приобретениями и в кратчайшие сроки создать на возвращённых землях мощную оборонительную систему, способную если не остановить войска агрессора, то хотя бы нанести им серьёзный урон. Но это уже совсем иная тема.

Зато вполне уместно вспомнить, что в предвоенное время отношения между СССР и Польшей вряд ли можно было назвать добрососедскими. Говорить о таких давних событиях, как осада Пскова войсками Стефана Батория в 1581–1582 годах, разделы Польши в конце XVIII века, кровавые мятежи 1830 и 1863 годов и даже поход на Варшаву 1920 года, мы не будем, про них тогда не вспоминали. А вот относительно подрывной антисоветской деятельности польских спецслужб, разного рода эмигрантских и националистических организаций, располагавшихся на территории сопредельного государства, сказать необходимо — это действительно был камень преткновения.

Обратимся к документам. Вот выдержка из агентурного сообщения, ещё в 1935 году полученного ИНО ГУГБ НКВД «от серьёзного польского источника»:

VII. Террористические планы поляков в СССР:

Со слов Гонсиоровского[5] нашему агенту известно, что не позже 15-го февраля с. г. должно произойти покушение на т.т. Постышева[6] или Косиора.[7] Покушение должен произвести обязательно украинец (а не галичанин) и непременно на территории Украины. Такое задание уже дано и переслано Гонсиоровским на Украину.

Покушение должно быть совершено для следующих целей:

а) подорвать веру Франции в устойчивость положения внутри СССР;

б) поднять воодушевление среди украинских националистов в связи с тем, что поляками и немцами подготавливается всемирный съезд украинцев, который должен вынести резолюцию о борьбе за независимость Украины, об обращении в Лигу Наций, о защите украинцев перед Москвой и т. п.;

в) обратить внимание мирового общественного мнения на то, как Украина борется за свою независимость.

Гонсиоровский считает, что поляки отомстят большевикам; предстоящее убийство «большевики не смогут объяснить зиновьевской оппозицией»; всем будет ясно, что это есть борьба за независимость Украины….[8]


Копия этого сообщения также хранится в Архиве СВР России. Напомним, что название ИНО ГУГБ НКВД — то есть Иностранный отдел Главного управления государственной безопасности Народного комиссариата внутренних дел СССР — внешняя разведка носила с июля 1934 года до конца 1936-го. Ранее ИНО последовательно входил в состав ВЧК, ГПУ и ОГПУ, а с 25 декабря 1936 года стал «номерным» отделом НКВД. Но о том — в своё время.

Следует также уточнить, что определения типа «серьёзный польский источник» вполне официальны, так как подлинные имена агентов и источников информации — также как и разведчиков-нелегалов — известны лишь нескольким сотрудникам Центра, непосредственно с ними работающим. Само сообщение в комментариях вряд ли нуждается.

А вот ещё один документ по теме «традиционных польско-российских отношений». Он имеет гриф «Совершенно секретно» и датирован 10 февраля 1936 года. Есть смысл процитировать его более подробно:

Спецсообщение

О постановке вторым отделом польского Главштаба[9] работы против СССР при помощи национальных элементов белой эмиграции

1. Вся вышеуказанная работа сосредоточена в так называемом «реферате по делам национальных меньшинств» II отд. Плавштаба. Во главе этого реферата стоит бессменный уже в течение 10 лет офицер II отдела капитан Харашкевич, подчинённый непосредственно начальнику II отдела. Штат реферата — 27 офицеров и чиновников. Бюджет «национального реферата» составляет 1476 тысяч злотых (около 300 тысяч долларов) в год. Ввиду особого характера работы среди национальных меньшинств, половину сумм по бюджету на эту работу отпускает Главный штаб, а другая покрывается из специальных средств Министерства иностранных дел, однако участие Мининдела в этой деятельности ограничено и сводится лишь к даче общих директив и политического инспирирования национальной эмиграции. Всю организационную работу выполняет Главштаб.

Мининдел по вышеуказанным вопросам сносится с Главштабом через специально выделенное для этого лицо…

Мининдел Польши во всех прочих случаях во враждебной работе против СССР непосредственно не участвует, перепоручая все так называемые недипломатические функции Главному штабу. Последний вышеуказанную деятельность среди «национальных меньшинств» выделил из общей системы и законспирировал перед всем остальным аппаратом.


2. Работа «национального реферата», как сказано выше, ограничивается исключительно вопросами национальной эмиграции и сосредоточена в одном центре, известном под названием «Прометей». Этот центр охватывает следующие национальные элементы со своими субцентрами:


А. Украинцев петлюровского толка. Прежде всего так называемое правительство УНР[10] в Польше во главе с Левицким.[11] При правительстве — штаб во главе с генералами Сальским и Змиенко. Кроме того, Украинский институт и клуб, вокруг которых под руководством Смаль-Стоцкого организовано около 230 человек украинской молодёжи. Такой же украинский субцентр в Париже, во главе которого стоит Шульгин..[12]

Субцентры: в Праге во главе с Осовским, в Софии и Бухаресте (Трёпке, Геродот), а также в Харбине под руководством Шмидта. В Варшаве, в Париже и Женеве существуют петлюровские агентства прессы. Все эти организации, под влиянием польской инструкции, ведут пропаганду согласно петлюровским концепциям, поддерживают идейное и организационное единство среди петлюровцев и влияют на воспитание молодого поколения.

Нелегальная деятельность петлюровцев, ставящих себе целью создание своих организаций на территории УССР, была якобы приостановлена после подписания между СССР и Польшей пакта о ненападении.

Почти половина вышеуказанных бюджетных ассигнований идёт на субсидии для украинцев-петлюровцев. В прошлом году поляки произвели обследование их боевой и разведывательной деятельности и нашли, что среди петлюровцев-разведчиков много провокаторов. Среди последних произведены аресты, а «лучший» элемент передан польской разведке. Сам украинский штаб в Варшаве реорганизован: вместо организационного и разведывательного отделов учреждены: отдел контрразведки и отдел по изучению СССР.

В настоящее время по соображениям экономии намечается реорганизация всех украинских субцентров. Бюджет должен быть сокращён на 20 процентов.


Б. Татар и горцев, организованных в следующие группы: варшавскую из 12 человек (10 стипендиатов, обучающихся в университете, и 2 — служащих в Польской армии); парижскую во главе с Сунер Гиреем (горец); берлинскую, во главе которой стоит дочь известного татарского деятеля — Аяс Исхаки; парижскую — во главе с Чокаевым (приволжские татары); стамбульскую — во главе с Шамилем (горцы), М. Годжа (приволжские и туркестанские татары) и Сейдемат (крымские татары); маньчжурскую — во главе с Аяс Исхаки, состоявшей раньше руководителем татарского центра в Берлине.

Задача перечисленных организаций — такая же, как и вышеупомянутой украинской.

Маньчжурская организация Исхаки создана [1,5] года тому назад. Для неё отпускается 18 000 злотых (3600 долларов) в год. Цель этой организации — чисто разведывательная…


В. Грузинские группировки. Парижский центр во главе с Жордания, варшавская экспозитура, опекающая свыше 20 человек — стипендиатов.


3. Вся эмигрантская молодёжь, пользующаяся стипендиями от поляков, образует организации так называемых «молодых прометеевцев», воспитанием которых руководит созданный II отделом Главштаба так называемый «Восточный институт».


4. Что касается известной провокационной деятельности, проводимой среди украинских коммунистов (галичан), то таковая сосредоточена в отделе общественной безопасности Министерства внутренних дел Польши, помимо Министерства иностранных дел, но, очевидно, в контакте с контрразведкой главштаба.


5. По данным поляков, антисоветскую работу среди украинской эмиграции в Германии проводит специальное бюро при Министерстве просвещения (руководитель — советник Кюрей) с помощью так называемой украинской Академии наук и Педагогического института.[13]


Что это, как не откровенное и враждебное вмешательство во внутренние дела соседней страны и не подрывная работа с целью её развала? Понятно, что каждое государство старается знать о том, что делается у его соседей; посредством «специфических методов» могут решаться и какие-то «конфиденциальные вопросы». Но в данном случае это даже не пресловутая «борьба с большевизмом», а субсидирование сепаратизма чуть ли не по всем национальным территориям СССР — с использованием националистического отребья, наименее конструктивной, но весьма взрывоопасной силы, что уже неоднократно доказано.

И ещё документ в развитие темы. Это доклад, озаглавленный «Замечания по вопросу реорганизации «Прометея» в Париже», который в августе 1937 года подготовил сотрудник той же «двуйки» Владислав Пельц, отправляемый на службу в «Прометей». Доклад объёмный, но нам интересны лишь несколько его фрагментов:

«Эволюция «Прометея» пошла в сторону объединения всех народов, угнетаемых Россией, на идейно-независимой от руководящих центров эмиграции, общей платформе борьбы с Россией как «тюрьмой народов», а также признания права на независимость всех, без исключения, народов, даже тех, которые не имеют в эмиграции легальных представительств. Короче говоря, развитие «Прометея» явно пошло по линии превращения его в «интернационал угнетённых»…

То, чем в настоящее время в отношении политической динамики является «Прометей», возникло как результат воздействия польской политической мысли, этой «легенды над Вислой»,[14] о которой писали Крымский и Висневский. Теперешнее идеологическое состояние «Прометея» является доказательством того, что польское понимание разрешения комплекса восточноевропейских вопросов приобрело политический агитационный смысл и способно сконцентрировать вокруг себя не только непосредственно заинтересованные элементы, являющиеся представителями конкретных государственных или национальных интересов, но всякие эмоциональные элементы, имеющиеся у истоков великих национальных революций. «Прометей» вступает теперь на указанный и испытанный Пилсудским[15] путь, т. е. в борьбе за независимость берёт установку именно на эту революционно-национальную динамику.

Идеология клуба должна быть уточнена и должно быть установлено, что:

1) прометеизм является движением всех без исключения народов, угнетаемых Россией;

2) «Прометей» всеми силами содействует стремлениям, направленным к тому, чтобы вызвать национальную революцию на территории СССР…».[16]

Далее следует длинный перечень «установлений», но это уже не столь интересно, а потому пропустим их и коснёмся одного из последних выводов:

«Необходимо так руководить организацией, чтобы она сумела привлечь в свои ряды как можно более широкие массы самой активной молодёжи, а также, чтобы она сумела оказывать идейное влияние на отечественные страны. Из этих кадров, как из хорошей опытной среды, мы будем черпать наиболее ценные элементы для боевых организаций, создание которых предусмотрено в основном деле № 2859/36, раздел «Д».[17]

Это — официальный доклад сотрудника спецслужбы. А ведь ещё 25 июля 1932 года между СССР и Польской Республикой был подписан Договор о ненападении, в 1-й статье которого было указано:

«Обе договаривающиеся стороны, констатируя, что они отказались от войны как орудия национальной политики в их взаимоотношениях, обязуются взаимно воздерживаться от всяких агрессивных действий или нападения одна на другую как отдельно, так и совместно с другими державами.

Действием, противоречащим обязательствам настоящей статьи, будет признан всякий акт насилия, нарушающий целость и неприкосновенность территории или политическую независимость другой договаривающейся стороны, даже если бы эти действия были осуществлены без объявления войны и с избеганием всех её возможных проявлений».[18]

Нет смысла объяснять, что цели и задачи «Прометея» в корне противоречат второму абзацу этой статьи. Однако польское руководство не только само поддерживало и направляло деятельность подрывных антисоветских организаций (при этом оно явно переоценивало собственные силы и значение, подозрительно напоминая знаменитую лягушку, пытавшуюся раздуться до размеров вола), но и искало себе союзников в борьбе с Россией в лице «других государств», что противоречило уже первому абзацу той же статьи.

Вот документ, который генеральный комиссар госбезопасности и нарком внутренних дел Н. И. Ежов направил 25 марта 1937 года товарищам И. В. Сталину и В. М. Молотову. Стоит заметить, что и в этом совершенно секретном докладе, адресованном высшим руководителям Советского государства, источник информации назван «агентом, занимающим ответственное положение в Министерстве иностранных дел Польши» — то есть никакой конкретики, которая позволила бы вычислить «нашего человека в Варшаве». Хотя, может, и не в Варшаве, а в Берлине или в любой другой из столиц тех государств, где имелись польские представительства и дипломаты занимали «ответственные посты». Представленный документ — это заметка о беседе премьер-министра (так он именуется в «сопроводиловке» и в самом тексте) Геринга[19] с маршалом Рыдз-Смиглы,[20] прошедшей в Варшаве 16 февраля того же года. Присутствовали министр иностранных дел Польши Шембек и германский посол фон Мольтке.

«Премьер-министр Геринг: «…До прихода Гитлера к власти в германской политике был совершён ряд серьёзных ошибок. По отношению к России велась опасная политика Раппало.[21] В результате этой политики Германия вооружила большевистскую Россию, создала ей военную промышленность. В прежнем рейхсвере было много сторонников этой политики, но эти элементы были устранены из армии, и этим путём был положен конец такому положению вещей. Шлейхер[22] хотя и говорил, что хочет вести борьбу с коммунизмом внутри Германии, но вовне старался установить контакт с СССР. Это были серьёзные ошибки, которых повторять ни в коем случае нельзя. Гитлер всецело изменил положение и безапелляционно выдвинул тезис, что всякий контакт с коммунизмом, а тем самым и с СССР, исключается. Не следует забывать, что точно так же, как возникла новая Польша, возникла и новая Германия, которая уже никогда не вернётся к русофильской политике. Необходимо всегда помнить, что существует большая опасность, угрожающая с востока, со стороны России, не только Польше, но и Германии. Эту опасность представляет не только большевизм, но и Россия как таковая, независимо оттого, существует ли в ней монархический, либеральный или другой какой-нибудь строй. В этом отношении интересы Польши и Германии всецело совпадают. С германской точки зрения Польша может вести подлинно независимую политику только при условии взаимных дружественных отношений с Германией.

При таких условиях Польша может рассчитывать на помощь Германии, которая усматривает гораздо большие выгоды в ведении по отношению к Польше дружественной политики, чем наоборот…».

Маршал Рыдз-Смиглы подчеркнул, что он решил продолжать политику, начатую маршалом Пилсудским. По его мнению, польско-германские отношения неизменно развиваются в положительном смысле. Он надеется, что темпы этого развития будут постоянно возрастать. Он вполне разделяет мнение Геринга, что в случае возникновения каких-либо недоразумений их необходимо искренне друг с другом обсудить и ликвидировать и не давать третьим сторонам вмешиваться в них. Что касается отношений с СССР, то польский народ не склонен поддаваться коммунистическим влияниям. Он, так же как и Геринг, не предполагает, чтобы СССР в ближайшее время готовился к агрессивному выступлению, однако он не сомневается, что СССР в случае возникновения в Европе каких-либо осложнений воспользуется этим для того, чтобы вызвать социальные перевороты и революцию. В случае конфликта Польша не намерена стать на сторону СССР, и по отношению к СССР она всё более усиливает свою бдительность…».[23]

Интерес к созданному руками польской спецслужбы «Прометею», как возможному орудию борьбы против СССР, возник и на другом конце небезызвестной «оси»,[24] о чём в январе 1938 года также стало известно советской разведке:

«Польский Генеральный штаб получил сведения о том, что японский генерал Савада очень активно принялся организовывать свои связи с украинцами и с организацией «Прометей» не только в Польше, но и в Париже, Берлине, Праге, Бухаресте и Константинополе.

Майор Тарашкевич, польский специалист по этим вопросам, утверждает, что Савада делает это грубо и неумело, ищет не политический подход, а лишь материал для чисто диверсионной работы. В Варшаве он поддерживает контакт с Смаль-Стоцким, с генералом Сильским и грузинами-эмигрантами. Платит большие деньги.

Польский Генеральный штаб утверждает, что японцы мобилизуют также на Дальний Восток организацию Коновальца…[25]».[26]

«Организация Коновальца» — это ОУН, Организация украинских националистов. Этим-то чего было делать на Дальнем Востоке?! Тут одно из двух: либо японский генерал Савада не только ничего не умел, но вообще плохо соображал (что весьма сомнительно) и обращался за помощью к кому ни попадя, либо «бойцам за незалежность» пообещали заплатить столько, что они оказались готовы временно позабыть свои национальные интересы. На этот вопрос ответа уже не получишь: 23 мая того же 1938 года оуновский вождь был уничтожен в голландском Роттердаме.

Спецоперация советской разведки была проведена столь блестяще и так хорошо «прикрыта», что даже несколько десятилетий спустя бытовала версия не то националистической «разборки», не то устранения гитлеровскими «хозяевами» своих не в меру самостоятельных «слуг». Про «длинные руки НКВД» никто и не заикался! Даже признанный мастер отечественного детектива Юлиан Семёнов ничтоже сумняшеся писал в романе «Третья карта»: «Коновалец, разворачивая на улице Роттердама пакет, переданный ему портье, был разорван на куски бомбой… Комбинация нацистов с убийством Коновальца, рассчитанная точно и дальновидно, сработала…».[27]

«Высший пилотаж» разведки — сработать так, чтобы подумали на противника!

Но только не нужно сравнивать «ликвидацию» Коновальца — человека, активно работавшего против СССР, в том числе по линии террора, с планами убийства Постышева или Косиора — государственных деятелей официально «дружественной державы».

О том, как оно всё произошло на самом деле, рассказал в книге «Разведка и Кремль» Павел Анатольевич Судоплатов,[28] самолично уничтоживший Коновальца. На русском языке книга вышла в 1996 году, так что читатель сам имеет возможность ознакомиться с изложенным в ней материалом, а мы возвратимся к предвоенной Польше — к тому «замечательному соседу», который «поселился» в 1918 году у нашей западной границы.

Могло ли советское руководство, в ту пору весьма прагматичное, испытывать хоть какие-то тёплые чувства к «польским товарищам»? Могло ли оно сопереживать правительству Польши? В общем, воспользоваться результатами гитлеровской агрессии и возвратить исконные русские земли, оказавшиеся в руках нашего активного противника, нам, как говорится, сам Бог велел.

Есть такое понятие: «государственный эгоизм». Подобную политику — исходя из собственных интересов и в ущерб другим странам — проводили и проводят все «великие державы». Действия советского руководства — именно из этой серии. Примером тому с противоположной стороны может служить пресловутый «Мюнхенский сговор»,[29] когда государственные руководители Великобритании и Франции, дабы обеспечить собственную безопасность, предали союзную им Чехословакию, фактически разрешив Гитлеру её расчленение и оккупацию. Удивительно, но, подписывая предательское соглашение в Мюнхене, руководители «ведущих стран» утверждали, что они никого не боятся и в фашистскую опасность не верят. Причём подобные рассуждения не только предназначались для широкой публики, но и велись в кулуарах, в своём, так сказать, кругу.

В начале 1938 года 7-м отделом ГУГБ НКВД — тогда разведка именовалась так — был получен следующий документ министерства иностранных дел Франции:

«Г-н Иден[30] заявил нашему послу, что в депешах британских представителей сообщается о предстоящих в ближайшем будущем актах насилия со стороны Италии, Германии и Японии. Авторитарные страны держат себя таким образом, как будто они действительно решились вступить в войну и ищут лишь случая, чтобы её начать. В то же самое время британская разведка считает, что агрессивное поведение Италии и Германии представляет собой не что иное, как блеф и является только методом устрашения, так как положение этих стран ни в коей мере не разрешает им с достаточными на то основаниями надеяться на войну, из которой они выйдут победителями».[31]

И к этому выводу пришла хвалёная Интеллидженс сервис, считающаяся старейшей и опытнейшей разведкой в мире! Кстати, даже в цитируемом ранее Политическом словаре, применительно как раз к тому самому времени, сказано: «Располагая большими денежными средствами, Интеллидженс сервис имеет разветвлённый разведывательный аппарат, действующий в самой Англии, на территории английских колоний и проникающий во все страны мира».[32] Нет, всё же аналитический аппарат МИ-6, как ещё именуют британскую разведку, явно прихрамывал!

Как известно, оптимистичные прогнозы разведки не сбылись, а результат эгоистического предательства оказался более чем печальный: гитлеровские бомбардировки Лондона и оккупация Франции в 1940 году. Впрочем, это был редкий случай провала политики «государственного эгоизма» — чаще всего она всё-таки приносит желаемые результаты. Но именно для «великих держав»! Когда же примеру таковых пытаются следовать «невеликие», желая решить свои проблемы в ущерб другим, то это у них не очень получается. Причин тому много, но главная отражена в латинской пословице: «Quod licet Jovi…».[33]

В подтверждение — уничижительная оценка из сообщения «серьёзного польского источника», которое ещё 1 апреля 1935 года A. X. Артузов[34] направил И. В. Сталину:

«Официальные круги Лондона… относятся к Польше с недоверием. Они считают, что польское правительство ведёт детскую политику престижа, мешающую упрочению мира в Европе и не соответствующую ни политическому, ни военному и ни финансовому значению Польши…».[35]

Между тем польское руководство наступило на свои «традиционные грабли», в очередной раз обзаведясь «всемогущим» союзником, готовым отстаивать польские интересы чуть ли не в ущерб своим собственным. В 1812 году это был император Наполеон, теперь таковым оказался фюрер германской нации Гитлер. Но если в первом случае польские патриоты надеялись на возрождение своей «Ойчизны»[36] — в качестве, так сказать, подарка от императора, то во втором они надеялись «использовать» Германию «по полной программе». Вот выдержка из агентурного сообщения, полученного ИНО ГУГБ НКВД «от серьёзных польских источников» в том же 1935 году:

«Военный атташе во Франции полковник Блешинский в узком кругу говорил, что «польско-немецкий союз преследует более серьёзные цели, чем нормализацию польско-немецких отношений. Старый игрок, как назвал Пилсудского Блешинский, не даст себя обмануть молодому Гитлеру, и он его использует для крупной политической игры, о чём мы только в будущем узнаем». Эти слова Блешинского были поняты в том смысле, что польско-немецкие отношения скреплены военным союзом, за которым скрываются агрессивные планы обоих союзников по отношению к восточным соседям».[37]

Но вот «старый игрок» вскоре скончался, а «молодой Гитлер» не только не пошёл на поводу у польского руководства, но даже не признал в Польше партнёра. Отрезвление пришло слишком поздно, а пока Польша самозабвенно следовала в фарватере германской политики, фактически превращаясь в профашистское государство и теряя ощущение объективной реальности.

По сообщению разведки, например, — это было ещё до подписания Мюнхенских договорённостей, в начале 1938 года, — «Германское правительство просило полковника Бека[38] довести в категорической форме до сведения Франции, что в случае, если она нападёт на Германию, для того чтобы прийти на помощь Чехословакии, польское правительство будет считать себя свободным от обязательств, вытекающих из франко-польского союза».

Когда же Франция на Германию нападать не стала, верный гитлеровский слуга переключился на Советский Союз — на ту единственную страну, что была готова прийти на помощь Чехословакии, преданной западными союзниками. Конечно, «история не знает сослагательного наклонения», но исследователь обязан анализировать каждый возможный вариант развития событий. Думается, что удар советских войск по гитлеровским агрессорам, безбоязненно (в Мюнхене ведь разрешили!) вторгшимся в Судетскую область, мог если не предотвратить Вторую мировую войну, то хотя бы оттянуть её начало. А этого руководство рейха очень опасалось, что подтверждал источник разведки НКВД во французском МИДе: «…в виду усиления французских, британских, американских и советских вооружений, а также ввиду прогрессивного и непрерывного истощения сил Германии, Италии и Японии, время играет на руку странам, стремящимся к миру».

Но у польской стороны были другие устремления. В сентябре 1938 года итальянский посол в Варшаве сообщал в своё министерство иностранных дел: «С целью пресечения каких бы то ни было попыток СССР послать через Польшу войска в помощь Чехословакии, Польша с целью демонстрации начала 15 сентября манёвры на Волыни и под этим предлогом сконцентрировала там нужное количество войск».

Красиво — до невероятности! Так и представляешь, как гордые шляхтичи неколебимо встают на пути «московитских орд»; лихие уланы самоотверженно атакуют и обращают вспять советские танки Т-26 и БТ-7; в польских городах и сёлах вспоминают далёкие 1830 и 1863 годы, повсюду звучит гимн «Аще Польска не сгинела!» и раздаются патриотические призывы, главным из которых является требование не дать осквернить польскую землю ногой иноземного солдата!

О том же, что соседняя Чехословакия отдавалась на растерзание Гитлеру, в Польше ещё мало кто думал. Хотя кое-кто в тамошней «верхушке» не без оснований рассчитывал, что немецкие союзники отблагодарят Польшу за её «принципиальную» антирусскую позицию. Действительно, от гитлеровских щедрот Польше вскоре перепала Тешинская область фактически развалившейся Чехословакии. Правда, «подарок» этот был дан ненадолго — до сентября 1939 года. Но вряд ли кто в польском руководстве мог предположить, что принесёт Польше тот роковой сентябрь…

А ведь ещё Пилсудский, первый маршал Польши и начальник Польского государства,[39] признавал, что взаимоотношения польского и немецкого народов характеризовались как «тысячелетняя ненависть» (подчеркнём, данное чувство было взаимным!), и чтобы она оказалась забыта, должно пройти немало времени. Признавал он это с горечью, так как сам являлся сторонником сближения Польши и Германии. Однако расстояние между общественным мнением и польской внешней политикой было слишком велико, и «низы» трезвели гораздо быстрее «верхов», которые почему-то — везде и всегда — считают, что они лучше всех остальных знают и понимают, в чём именно состоит народное счастье и каким путём следует вести страну. Вот и вели — в кильватере германской политики. А ведь источник, находящийся в посольстве Финляндии в Варшаве, информировал свой МИД (а заодно и советскую разведку) о том, что «отношение польской общественности к Германии… до некоторой степени переменилось. Главная причина этого, несомненно, кроется в боязни того, что после Чехословакии наступит очередь Польши».

И она подошла — несмотря на весь прогерманский оптимизм польского руководства.

Вечером 31 августа 1939 года эсэсовцы инсценировали нападение поляков на радиостанцию приграничного города Глейвиц — со стрельбой у микрофона, ультиматумом на польском языке и расстрелянными немецкими уголовниками, переодетыми в польскую военную форму… Германия тут же дала «адекватный ответ».

«1 сентября 1939 года в 4 часа 45 минут немецко-фашистская авиация нанесла удары по аэродромам, узлам коммуникаций, экономическим и административным центрам Польши. Германский линкор «Шлезвиг-Гольштейн», заранее прибывший к польскому побережью, открыл огонь по полуострову Вестерплатте. Сухопутные силы вермахта перешли границу и вторглись в Польшу с севера из Восточной Пруссии, с запада из Восточной Германии и с юга из Словакии».[40]

Поляки обречённо сопротивлялись вооружённой агрессии — бывало и так, что лихие уланы, славная кавалерия времён Наполеоновских войн, в порыве безнадёжного и самоотверженного отчаяния рубили саблями и кололи пиками броню немецких Т-I I. 28 сентября пала Варшава, но ещё раньше Польша была уже разделена между могущественными соседями.

А ведь всего этого вполне можно было избежать, ибо в апреле того же 1939 года в Лондоне были подписаны англо-польский договор о взаимопомощи и секретный к нему протокол..[41]

В статье 1-й договора было недвусмысленно сказано:

«В случае если одна из Договаривающихся Сторон будет вовлечена в военные действия против европейской державы вследствие агрессии последней против этой Договаривающейся Стороны, другая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет Договаривающейся Стороне, ведущей военные действия, поддержку и помощь всеми силами…»[42] В протоколе следовало необходимое пояснение: «Польское правительство и правительство Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии договорились о следующем истолковании Соглашения о взаимопомощи, подписанного сегодня, как единственно достоверном и обязательном:

I. (а) Под выражением «европейская держава», употребляемом в Соглашении, следует понимать Германию…»[43] Так где же ваша обещанная помощь, джентльмены?! Впрочем, ведь и гитлеровцы со своими союзниками не церемонились, рассматривая их как некий «расходный материал». Давно ли они использовали в своих политических играх поляков — в частности, в тогда ещё скрытой своей борьбе против СССР, а теперь руками украинских националистов они стали работать против Польши.

«15 августа 1939 года абвером из членов ОУН было создано диверсионное подразделение под кодовым названием «Bergbauemhilfe». Общая численность подразделения составляла около 600 человек, которых возглавил один из членов Главного провода ОУН полковник Роман Сушко.

Задачей подразделения должны были стать организация антипольского восстания на Западной Украине и очищение территории от «нежелательных элементов». Согласно показаниям начальника 2-го (диверсионного) отдела абвера Э. фон Лахузена на заседании Международного военного трибунала в Нюрнберге, 12 сентября 1939 года соответствующее указание было сделано начальнику абвера адмиралу Канарису министром иностранных дел Третьего рейха И. фон Риббентропом. «Смысл приказа или указания, — рассказывал Лахузен, — был таков: необходимо было связаться с украинскими националистами, с которыми разведка имела уже соответствующий контакт в военном отношении, для того, чтобы вызвать повстанческое движение в Польше, которое имело бы своим следствием истребление поляков и евреев в Польше. Об этом говорилось Риббентропом лично Канарису. Когда говорили «поляки», то подразумевали интеллигенцию и те круги, которые выступали в качестве носителей национального сопротивления…».[44]

Есть ли смысл уточнять, что украинские националисты будут точно так же «использованы» гитлеровцами?

* * *

Стремясь дискредитировать Советский Союз, иные «историки» сегодня утверждают, что его руководство «под шумок» воспользовалось фашистской агрессией, чтобы быстренько «оттяпать» кусочек сопредельного государства, поставив затем фюрера перед свершившимся фактом. Отнюдь нет!

«В присутствии наркомов иностранных дел и обороны — В. М. Молотова и К. Е. Ворошилова — в 2 часа ночи 17 сентября 1939 года Сталин официально проинформировал германских дипломатических представителей в Москве о том, что подразделениям РККА отдан приказ через четыре часа перейти государственную границу. Их задача взять под защиту население Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно, во избежание нежелательных инцидентов, он потребовал, чтобы было остановлено наступление германских войск в восточном направлении, отвести вырвавшиеся вперёд, на линию Белосток — Брест — Львов, части вермахта и запретить германской авиации совершать полёты восточнее этой линии. Причём германским представителям ясно дали понять, что в случае невыполнения этих требований германские части могут попасть под бомбовые удары советской авиации».[45]

Руководитель великой державы говорил с позиции силы, и всем было ясно, что он поступит именно так, как обещает. Многословная суетливость наших последующих «вождей» была ему чужда.

Действительно, как и было сказано, «17 сентября 1939 г. части Красной армии вступили на территорию Польши и через несколько дней дошли до «линии Керзона» — линии, которая была в декабре 1919 г. рекомендована Верховным советом Антанты в качестве Восточной границы Польши».[46] Историческая справедливость была восстановлена.

Известно, между прочим, что тогда, в сентябре 1939-го, кое-где произошли первые боестолкновения между советскими и фашистскими войсками — подразделениями тех двух армий, которые спустя два года начнут многолетнее сражение не на жизнь, а на смерть.

Глава вторая Детство в деревне Чертовичи

Итак, теперь мы можем непосредственно обратиться к герою нашего повествования. Для начала — фрагменты из уникального документа, проходящего под грифом «Совершенно секретно»:

Анкета специального назначения работника НКГБ.

1. Фамилия, имя и отчество: Ботян Алексей Николаевич.

2….

3. Год, месяц и число рождения: 10 февраля 1917 г.

4. Место рождения: БССР, Молодечинская обл., Воложинский р-н, дер. Чертовичи.

5. Национальность, родной язык: белорус, белорусский.

6. Если ранее состоял в другом гражданстве или подданстве, указать, в каком именно, когда принят в гражданство СССР: до присоединения Зап. Белоруссии в состав Советского Союза имел польское подданство.

7. Социальное происхождение: из крестьян, служащий.

8-25…

26. Служили ли в белых или иностранных армиях, в каких частях, где и когда, последний чин и должность, участвовали ли в боях против Красной Армии, где и когда, какие имели награды, за что, от кого: служил в Польской армии в 3-м дивизионе зенитной артиллерии в гор. Вильно в чине унтер-офицера. В боях против Красной Армии не участвовал. (Данный ответ в анкете подчёркнут красным карандашом — единственный из всех ответов. — А. Б.)

27-52…

30 июля 1945 года.

Сделаем небольшое отступление. Сегодня, очевидно, уже мало кто знает, что в Белоруссии некогда существовала Молодечинская область. Неудивительно — даже в Политическом словаре 1940 года издания, где помещена отдельная статья «Западная Белоруссия», посвящённая территориям бывшей Российской империи, только что возвращённым в состав СССР, Молодечно среди тамошних крупных городов не значится, хотя известен он был уже с конца XIV века. В знаменитой энциклопедии Брокгауза и Ефрона, издававшейся на рубеже XIX–XX столетий, Молодечно именуется местечком Вилейского уезда Виленской губернии,[47] с населением 2393 жителя. Ну а к 1985 году количество таковых составляло 84 тысячи.

После крушения Российской империи Виленская область превратилась в «яблоко раздора» между Литвой и Польшей, которая её оккупировала, вопреки международным договорам, и только через 20 лет, в 1939 году, город Вильно превратился в Вильнюс, столицу Литовской Республики, которая вскоре войдёт в состав СССР. Тогда Вилейка обрела вдруг воеводский или областной статус, который сохраняла до самого 1944 года, когда Вил ейская область обратилась в Молодечинскую. Впрочем, не надолго — в январе 1960 года таковая была упразднена, а её территория вошла в состав Минской области. Оно и понятно: деревня Чертовичи, в которой родился Алексей Николаевич, располагалась в 78 верстах от Минска и в ту пору примерно в десяти верстах от линии фронта, где друг против друга окопались войска кайзеровской Германии и Российской империи, доживавшей свои последние дни.

Россия уже вступила в смутный 1917 год, но главные его события были ещё впереди, и тогда, в самом начале февраля, вряд ли кто полагал, что трёхсотлетняя царствующая династия Романовых доживает свои последние дни.

Но всё-таки Алексей Ботян успел родиться «в царские времена» и на территории Российской империи. Однако совсем скоро эти земли временно отойдут к Польше и только в конце 1939 года будут включены в состав Белорусской Советской Социалистической Республики, одной из союзных республик великой державы СССР — Союза, объединённого вокруг России, прямого наследника империи, рухнувшей по причине бездарности своего очередного правителя. (Кто бы знал, что подобная судьба ожидает, в конце концов, и великий Союз!).

Вот какая оказалась история с географией!

* * *

«Я считаю, что жизнь моя сложилась таким образом благодаря моему отцу, Николаю Николаевичу Ботяну, за что я ему очень признателен, — рассказывает Алексей Николаевич. — Ведь если бы он рассудил так, как думало подавляющее большинство в деревне: мол, пусть сын здесь живёт и работает, то я бы получил только начальное образование и остался бы в своей деревне, как все другие наши ребята, которые за всю свою жизнь никуда из родных мест ни разу не выезжали. А ведь время тогда было непростое, тяжёлое, к тому же образование в Польше было бесплатным только до седьмых классов, дальше нужно было платить, но отец все эти трудности преодолел. Для этого даже одну коровку пришлось продать — у нас их тогда две было. Овцы также были, куры… У нас ещё и лошадь была, очень хорошая, её даже хотели взять в польскую кавалерию, предлагали отцу за неё большие деньги, но он лошадь не отдал… Так что благодаря отцу я получил польское образование, и это мне очень помогло в дальнейшей жизни. Почему польское? Так все белорусские школы, которые были у нас в Западной Белоруссии, в 1925 году закрыли, и после того образование можно было получать только на польском языке. Лишь в одном каком-то городе, от нас не очень далеко, но не помню точно, в каком, была белорусская гимназия — и та националистического характера, антисоветского направления…[48] Сам же Николай Николаевич, мой отец, ещё до Первой мировой войны окончил приходское училище, поработал в Германии — наверное, батраком, потом добрался до Гамбурга, где сел на пароход и отправился в Аргентину. Там он тоже работал у каких-то хозяев — по-моему, и там это были немцы, потому что отец отлично выучил немецкий язык; он безукоризненно владел также ещё и испанским языком, не считая, разумеется, польского, белорусского и русского… Насколько я понимаю, у него были не только способности к изучению иностранных языков, но и большой к этому делу интерес — недаром же у нас дома, в нашей избе, были различные словари. Вообще, у него много книг было — он читал даже русские книги, в том числе Льва Николаевича Толстого. Иногда засидится дома за книгой, читает, а мать кричит: иди на двор, надо скотину кормить, то-другое, закрывай, мол, свои книжки! Что тут сделаешь? Он же был крестьянин, жизнь крестьянская всегда тяжёлая была…».

С Алексеем Николаевичем Ботяном мы не раз встречались в его московской квартире — в обыкновенном панельном доме, расположенном в одном из новых районов на юге столицы. Он много интересного рассказывал про свою долгую и бурную жизнь, при этом совершенно чётко зная, что говорить можно, а о чём — до сих пор нельзя. Собеседник горячий, увлекающийся, азартный, весёлый — говорит Алексей Николаевич быстро, порой сглатывая окончания слов, смеётся заразительно, — он ни разу в разговоре не перешагнул некую запретную черту, ни единожды не произнёс ту сакраментальную фразу, которой любят пощекотать нервы собеседника иные «посвящённые» люди: «А это не для печати!» И тут тебе могут такую информацию подбросить, что плакать хочется — ведь и опубликовать её нельзя, и обидно хранить втуне. Да, не зря говорят, что многие знания порождают скорби! Ботян, однако, к таким моментам в разговоре просто не подходит — не от какого-то беспамятства, которым он уж никак не страдает, и тем более не от недоверия к собеседнику. Ведь человека, которому нельзя верить, он раскусил бы сразу и на порог к себе не пустил. Просто имеются «табу», есть некие темы, которые трогать нельзя. Служба такая!

И ведь что поразительно: общаясь с людьми — сотрудниками той самой службы, которые по многу лет работали с Алексеем Николаевичем бок о бок и дружат с ним не одно десятилетие, — я постепенно понял, что знаю о его судьбе, точнее о работе, гораздо больше, чем каждый из них в отдельности. Любой из моих собеседников знал только «свой», так сказать, период, то время, когда они работали вместе, и имел представление только о том, чем они совместно занимались. Вести разговоры о том, что было раньше или позже, или в работе с другими сотрудниками, в этой среде просто не полагалось.

Впрочем, вернёмся к рассказу самого Алексея Николаевича.

Ничего потустороннего или мистического в названии деревни Чертовичи искать не нужно — нечистая сила здесь ни при чём! Так вышло, что это довольно большое поселение, стоявшее на лесной опушке, оказалось как бы чертой между дремучим лесом и полями. Дед Алексея, тоже Николай Николаевич, как и его сын, был объездчиком — вроде старшего лесничего, то есть какое-никакое, а для мужика начальство. Так что хозяйство у него было большое, и семья считалась зажиточной: был хороший участок земли, скот держали — лошадку и пару коров, даже прислугу нанимали, чтобы скот пасти и по дому помогать. Дед был заядлый охотник, имел ружьё, что в деревне далеко не каждому тогда приходилось по карману.

Да и тот факт, что жену он себе взял из не родных мест, а из довольно далёкого зажиточного села Журавцы, тоже свидетельствует о многом. Бабушку, насколько Алексей Николаевич помнит, звали Тереза — значит, была она католичка и, очевидно, полька, тогда как сам Николай Николаевич, белорус по национальности, был православным. Жили дед с бабкой лет до восьмидесяти, дружно и счастливо, и умерли в одном и том же 1910 году — кажется, ещё до женитьбы своего младшего сына и уж точно до рождения внука, который хотя и знал их только по рассказам, но регулярно навещал родные могилы на кладбище.

От деда и шла фамилия Ботян, которую несведущие люди считают то армянской, то молдавской — из-за того, что на «ян» заканчивается. Хотя фамилия это чисто белорусская и, как объясняет сам Алексей Николаевич, означает она «Аист», самую любимую в Белоруссии птицу, один из символов этой прекрасной республики.

Второй его дед, Роман, по фамилии Малявский, жил в селе Хордынове, что в полутора километрах от Чертовичей. Была у него такая странность — как выпьет, начинал кричать: «Я — пан! Остальные — холопы!» Почему? Внук этого не знал; семья у деда была простая, крестьянская, и над дедом за эти его выходки посмеивались. Хотя ещё до Первой мировой войны его сын, а потом и дочь уехали в Москву. Сын стал инженером на железнодорожном транспорте, в 1930-е годы участвовал в строительстве московского метро, а дочь работала в Министерстве финансов. Значит, он дал им хорошее образование — может, потому и чувствовал себя «паном»? Кстати, потомки Малявских пошли по научной линии, получили учёные степени… Алексей Николаевич до сих пор поддерживает с ними связь, хотя созваниваются они нечасто.

Несмотря на то, что отец Алексея поездил по миру, в совершенстве владел несколькими языками и к тому же неплохо разбирался в математике, был он не только книгочеем, но и хорошим столяром — делал двери и оконные рамы, столы и табуретки, чем в основном и зарабатывал на жизнь, — семья его жила небогато, при среднем достатке. Работников уже не нанимали — по хозяйству помогали подросший сын и две его младшие сестры, Мария и Зинаида, которые сами со всем вполне справлялись. Про то, что такое голод, Ботяны не знали, но зато трудились постоянно. Отец с матерью жили очень хорошо, дружно, никогда не ругались.

Детство для человека — лучшее, самое светлое время. Вот только, к сожалению, понимаем мы это с большим опозданием, уже тогда, когда вырастаем и уходим во взрослую жизнь. Конечно, остались в памяти Алексея Николаевича и какие-то печальные, даже страшные воспоминания о тех днях. Так, с 1920 по 1925 год в их края нередко наведывались разношёрстные банды из России — вплоть до недобитых махновцев, которые бесчинствовали и грабили приграничное население. Ботян помнит, сколько было разговоров после того, когда большой польский отряд во главе с местным комендантом гнался за бандой и сам попал в засаду — у поляков были немалые потери, погиб и комендант. Но в 1925 году польские власти как следует укрепили границу с Россией, и больше с тех пор никаких набегов не было. Да и на сопредельной советской стороне постепенно наводился порядок.

Рассказывать про детство можно много, но ведь мы (к сожалению или к счастью) пишем отнюдь не «Детские годы Багрова-внука», да и не дано нам, признаемся откровенно, расписать всё так, как в своё время сумел это сделать Сергей Тимофеевич Аксаков, повествуя о своём детстве. Вот, например, как у него было написано:

«С конного двора отправились мы на родники. Отец мой очень любил всякие воды, особенно ключевые; а я не мог без восхищения видеть даже бегущей по улицам воды, и потому великолепнейшие парашинские родники, которых было больше двадцати, привели меня в восторг. Некоторые родники были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у её подошвы, некоторые находились на косогорах и были обделаны деревянными срубами с крышей; в срубы были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной водою, что казались пустыми; вода по всей колоде переливалась через край, падая по бокам стеклянною бахромой…»[49]

Звучит, как музыка! Именно так и нужно описывать впечатления детства.

Ну а раз мы так не можем, то возвратимся к нашему сугубо документальному повествованию и ограничимся, выражаясь казённым языком, необходимой информацией по данному периоду. И в этой связи возник вполне логичный вопрос:

— Ваш отец побывал в различных странах, прекрасно владел несколькими языками… Как вы считаете, не мог он тогда сотрудничать с какими-нибудь спецслужбами, выполнять их задания — хотя бы на уровне курьера?

Ботян помедлил с ответом:

— По-моему, нет… Нет, не думаю! Тогда многие простые люди из Восточной Европы вот так же по миру ездили и без языка им было нельзя! А вот зато во время Великой Отечественной войны, когда на территории Белоруссии действовали различные партизанские формирования, он был связан с нашим омсбоновским отрядом Морозова. Это неудивительно — он ведь был членом компартии Западной Белоруссии.

Во-первых, обратим внимание на прозвучавшую здесь аббревиатуру: ОМСБОН — Отдельная мотострелковая бригада особого назначения. О том, что это такое, мы объясним немного позже, ведь именно в составе этого соединения Алексею Николаевичу придётся потом воевать.

Во-вторых, принадлежать к коммунистической партии Западной Белоруссии, которая находилась на нелегальном положении, а в 1939 году вошла в состав белорусской компартии, было очень опасно. Про отношение гитлеровцев к коммунистам уже и не говорим, но ведь эту организацию стремились уничтожить ещё и поляки, так что действовала она в глубоком подполье. Алексей Николаевич рассказал, что соседом у них был их однофамилец, тоже Ботян, соответственно, и он был коммунистом. Поляки внедрили в их организацию свою агентуру; сосед был арестован и отсидел лет пять в тюрьме где-то под Брестом. Там он заболел туберкулёзом, умер вскоре после освобождения… Всё же компартия продолжала борьбу, так что Николай Николаевич не раз прятал в своём доме товарищей, которые скрывались от поляков.

Завершая рассказ о старшем Ботяне, мы обязательно должны вспомнить один боевой эпизод — произошло это уже в годы Великой Отечественной войны, в то время, когда гитлеровские оккупанты развернули тотальную борьбу с партизанами, которых они, как известно, именовали «бандитами». При этом сами же гитлеровцы боролись с партизанами — точнее, против всего мирного населения — истинно бандитскими методами. Ведь, как известно, за годы войны немецко-фашистские оккупанты сожгли на территории Белоруссии порядка 9200 деревень, уничтожили более 1 миллиона 400 тысяч мирных граждан и свыше 800 тысяч военнопленных; около 380 тысяч человек трудоспособного возраста и детей было угнано на работу в Германию. Сегодня кое-кому хотелось бы про это забыть, однако все преступления гитлеровцев зафиксированы не только в людской памяти, но и в документах Нюрнбергского процесса!

Конечно, даже в этом бандитском истреблении мирного населения была своя жестокая логика: в первую очередь уничтожались деревни, расположенные по соседству с лесом, — то есть те, которые могли служить пунктами снабжения и перевалочными базами для партизан. Таким образом «партизанский край» как бы ограждался выжженными, опустошёнными землями, эдакой «полосой отчуждения».

Действовали гитлеровцы методично, так что вскоре очередь дошла и до деревни Чертовичи, до той самой «черты», что пролегла между полями и лесом. Каратели нагрянули затемно, когда деревня уже погрузилась в сон и все были на местах, каждый у себя дома, в кажущейся безопасности, обеспеченной тщательно запертыми дверями и наглухо закрытыми ставнями. Немцы быстро и тихо окружили Чертовичи плотным кольцом оцепления. Потом, внезапно и одновременно, со всех сторон вспыхнули фары грузовиков, в чёрном небе расцвели осветительные ракеты, озаряя землю своим мертвенным светом, загремели автоматные очереди, веерами рассыпая над крышами трассирующие пули, остервенело залаяли рвущиеся с поводков овчарки, а по дверям и по ставням загремели приклады винтовок, раздались отрывистые команды на русском и немецком языках: «Вставай! Schnell![50] Выходи!» Испуганные полуодетые люди — старики и старухи, женщины, в основном немолодые, и дети выскакивали из домов, торопливо шли и бежали в указанном карателями направлении; некоторые успевали прихватить с собой свёрточки и узелочки с каким-то добром и теперь смущённо прятали их за спину, большая же часть жителей выскочила из домов ни с чем… Поёживаясь от страха и ночного холода, люди сбивались в тесную кучу; кто-то тихо всхлипывал, кто-то молился, кто-то шёпотом пытался успокоить плачущих детей. Вопросов о том, что будет дальше, ни у кого не возникало: даже в этих отдалённых краях слухи и вести распространяются быстро, так что о судьбе других подобных деревень тут уже все знали. Те, кто хотел и мог, давно уже ушли в лес; кто не мог — уповали либо на милость Божью, либо на всемогущее «авось», памятуя, что «дома и стены помогают»…

Перед толпой, окружённой автоматчиками, появился немецкий офицер. Он повелительно поднял руку, и люди затихли; резкие голоса солдат в отдалении, чьи-то редкие всхлипывания только подчёркивали эту гнетущую, тяжёлую тишину, которая в любую секунду должна была разорваться выстрелами.

— Вы все — партизаны! Вы — бандиты! Если вы сами не партизаны, то вы помогаете партизанам! — заговорил офицер на довольно чистом русском языке. — А значит, всё равно, вы — бандиты и должны быть за это наказаны! Так?

Риторический вопрос подчёркивал неумолимую логику офицера. Хотя, возможно, глядя на жалких, перепуганных детей и стариков, плачущих женщин, немец в первую очередь убеждал себя самого, что это — сознательные враги, с которыми следует поступать в соответствии с жестокими законами военного времени, что жалеть их нельзя. Не нужно думать, что убивать себе подобных легко: библейская заповедь «не убий!» изначально заложена в сознании каждого из нас.

Минутная пауза должна была оборваться вынесением «приговора», неизбежного за риторическим вопросом, на который никто не мог или не смел ответить, а тем более — возразить. Но тут, поспешно раздвинув замерших односельчан, из толпы вышел невысокий, плотный мужчина шестидесяти с лишним лет, Николай Николаевич Ботян, и, остановившись в нескольких шагах от начальника карателей, обратился к нему на прекрасном, очень грамотном немецком языке:

— Herr Offizier![51] Я жил в Германии, я хорошо знаю немцев, я очень уважаю вашу замечательную культуру! Я никогда не думал, что вот так оно всё получится. Вы видите, господин офицер, что сейчас, когда вы пришли к нам и наставили на нас свои автоматы, — мы вам безропотно подчиняемся, мы не можем поступить по-другому! Но, господин офицер, подумайте, когда вот так же ночью из леса приходят… — Ботян запнулся, подбирая слова. — Приходят те самые люди… и у них тоже есть такие же автоматы и винтовки, то тогда мы точно так же подчиняемся им. И они сами забирают у нас всё то, что мы не смогли, не успели спрятать. А что можно сделать против вооружённых людей, господин офицер?! Мы простые люди, мы не солдаты, мы не бандиты, война для нас — большое несчастье! Поверьте! Чем мы виноваты, если наши дома стоят у самого леса? Ведь так их поставили ещё наши прадеды. Мы здесь живём, потому что больше нам жить негде! Так что же нам делать, чтобы ни те, которые приходят из леса, ни вы нас не убили?! Мы можем только подчиняться и молиться!

Немец внимательно, не перебивая, слушал этот взволнованный, несколько сбивчивый, но убедительный монолог, смотрел на человека, внешне никак не походившего на «народного мстителя», пособника бандитов. Это был самый обыкновенный белорусский крестьянин, но он так хорошо говорил на немецком языке! И ведь действительно были, наверное, в душе офицера какие-то сомнения, потому что терпеливо дождавшись, пока Ботян замолчал, он, ни слова не сказав ни ему, ни встревоженным, сбившимся в кучу крестьянам, явно не понимающим того, о чём говорил их односельчанин, отрывисто скомандовал своим солдатам строиться. Через несколько минут гитлеровская колонна покидала оцепеневшие от ужаса, но не тронутые карателями Чертовичи.

«Во второй половине июля с. г. немецкие отряды СС проводили очистку от партизан территории Воложинского района. При этом отрядами были заживо сожжены вместе с постройками жители деревень Першайской волости: Доры, Дубовцы, Мишаны, Довгалёвщина, Лапинцы, Среднего Села, Романовщины, Нелюбы, Палубовцы и Макричавщины.

Отряды СС никакого следствия не проводили, а только сгоняли жителей, преимущественно стариков, женщин и детей, в отдельные строения, которые потом зажигались.

В Дорах жители были согнаны в церковь и вместе с церковью сожжены».[52]

Чертовичи тогда находились в Воложинском районе и вполне могли войти в это донесение начальника «белорусских частей самообороны» Франца Кушеля[53] генеральному комиссару Белоруссии Вильгельму Кубе, написанное 6 августа 1943 года. И хотя автор этих строк — гитлеровский прислужник из белорусских коллаборационистов, но даже в его сухом докладе чувствуются боль и возмущение. Ведь как бы там ни было, но Кушель сам был по национальности белорус и это был его народ.

Сегодня в нашей памяти осталась только сожжённая Хатынь, а ведь таких деревень и сёл, повторим, были тысячи.

К реальной войне происходившее отношения не имело: это был геноцид.

«Прожил отец не так много — семьдесят пять лет», — вспоминает Алексей Николаевич, сам давно уже разменявший десятый десяток.

* * *

Как часто бывает, в рассказах разных людей какие-то события из жизни нашего героя получили свою интерпретацию, точнее — оказались немного искажены. Несколько человек с полной уверенностью говорили мне: «А вы знаете, что Ботян голыми руками зайцев ловил? Догонял и хватал! Представляете?»

Нет, не представляю, потому что на самом деле всё было не совсем так и поймать зайца ему прежде всего помогали всё-таки не ноги — погони получались короткие, стремительные, — а ловкость, реакция и точный расчёт, чтобы встретить косого в том самом месте, где он изо ржи выскочит, изловчиться и схватить. Туг ещё и про то забывать не следует, что заяц — всё-таки животное дикое, он сопротивляется, его ещё и удержать нужно. Было одно лето, когда у Ботянов на чердаке жили три зайца, в разные дни пойманные Алексеем на ржаном поле, и зайцы эти громким своим топаньем по ночам мешали людям спать. Ещё Алексей наловчился ловить уток на озере, осторожно подныривая к ним.

Зато с реализацией первого своего «коммерческого проекта» он тогда чуть было не погорел по-крупному. Было ему лет семнадцать, и он очень хотел завести себе велосипед. Алексей Николаевич, как известно, до сих пор человек очень спортивный, а тогда, в далёкой юности, когда он увидел людей, катавшихся на велосипедах, то буквально потерял покой и сон — в полной мере сказались азартность и нетерпеливость его натуры. Но ведь велосипед — удовольствие дорогое, так сразу им не разживёшься.

Хотя сейчас, как правило, подобные задачи решаются просто: молодой человек произносит волшебную фразу: «Папа, хочу, купи!» — и вскоре получает желаемое. А вот Ботяну на велосипед надо было зарабатывать самому, что в деревенских условиях оказалось совсем нелегко. Чертовичи жили бондаркой, то есть крестьяне делали на продажу бочки, вёдра и кадушки, но на этом много и сразу не заработаешь. Алексей также выучился от отца столярничать, но, опять-таки, деревенские жители совсем не часто меняли двери, рамы или мебель. В общем, стало ясно, что честным трудом быстро не разбогатеешь. Первый урок политэкономии, так сказать!

Вот тогда-то он и решился на реальное уголовное преступление: договорился с одним из своих приятелей, чтобы самогон гнать. Ведь в «панской Польше», как обычно называли страну в соседней Советской России, была на это дело государственная монополия — и для того, чтобы доходы от продажи алкоголя шли только в государственную казну, и затем, чтобы граждане всякую, как это у нас теперь называется, «палёнку» не пили, здоровье своё не гробили. Государственная монополия существовала и на табачные изделия, а потому если у тебя найдут табак-самосад, то наказывали очень строго. А уж за самогон — тем более! Но понимал Алексей, что иным путём на велосипед не заработаешь. Велосипед ему очень хотелось!

Хорошо зная, на что они идут, парни продумали всё до мелочей. Был у Ботяна двоюродный брат, который жил на хуторе, километрах в пяти от Чертовичей, там рядом пуща[54] была, места вроде и глухие, но уже облюбованные соседями-самогонщиками, там даже соответствующее оборудование стояло… К этому двоюродному брату Алексей и завёз необходимое сырьё. О том, где и как оно было получено, история умалчивает.

И всё, казалось бы, складывалось удачно, да только каким-то образом про их намерения узнала местная полиция. Может быть, кто-то из близживущих сельчан испугался конкурентов-чужаков и сообщил? Сложный вопрос!

«Была там такая небольшая возвышенность, вокруг — болото, пройти туда не так-то легко было, — с удовольствием вспоминает Алексей Николаевич. — Помогал нам сосед, он всё сделал, наладил, потом мы с братом бочки заправили; когда всё наладилось, брат ушёл, а я стал огонь поддерживать. И вдруг слышу — трещит что-то! Думаю: какого чёрта? Вдруг с двух сторон нападают на меня полицейские! Но я одного оттолкнул — прямо в грязь, он туда упал, а я убежал. Жалел потом здорово, что пистолет у него не отобрал, пока он из грязи вылезал! А второй выстрелил, то-другое, стой, кричит! Ну куда там, ночью-то кого-то ловить? Пробежал я по кочкам, прихожу к двоюродному брату, говорю: «Не повезло…» Они, полицейские, конечно, всё там забрали. Но это ладно — по-настоящему не повезло тому из соседей, который самогонку гнал постоянно, о чём все в округе знали. Раздосадованные своей неудачей полицейские пришли тогда к нему — и нашли бутылки с самогонкой, на продажу приготовленные! За эти запасы он тогда шесть месяцев и отсидел… Так что если бы меня поймали, то я, во-первых, тоже бы отсидел, а во-вторых, был бы мне ещё и штраф большой. Но я сбежал оттуда, потому что бегал я очень быстро — догнать меня было невозможно!»

Велосипед Алексей себе потом всё-таки купил — немецкий, подержанный. Исхитрился он как-то там, заработал, но своего добился, не отступил. Замечательная машина была, вспоминает Ботян, он на этом велосипеде потом всю округу объездил.

Вообще, судя по его рассказам, жизнь деревенская интересная была, гораздо разнообразнее, нежели в городе. Хотя тогда он завидовал своим городским соученикам — они-то летом могли отдыхать, гулять и даже куда-то ездили. Он же всегда оставался в деревне и помогал отцу: нужно было бондаркой заниматься, столярничать, в огороде работать, за скотиной ухаживать. На охоту также ходили — разумеется, браконьерским образом, рыбу ловили — да мало ли чего можно было летом придумать! Тем более что друзей-приятелей у него было пруд пруди, он ведь и до сих пор человек очень компанейский и притягательный для окружающих. Те, кто жил рядом — те между собой и общались, дружили, вне зависимости от национальности и прочих условностей. Отсюда, кстати, и прекрасное знание сразу нескольких славянских языков, на которых приходилось постоянно общаться. С друзьями-поляками Алексей нередко за компанию заглядывал в костёл и, обладая прекрасной памятью, быстро выучил наизусть многие молитвы, что очень пригодилось ему впоследствии…

…Можно без всяких натяжек утверждать, что деревенская жизнь была подготовительным классом той школы, которая превратила Алексея Николаевича в первоклассного диверсанта и разведчика…

Глава третья «Oni byli pierwsi»[55]

В 1935 году Алексей Ботян окончил педагогическое училище в городе Новогрудке, куда он поступил в 1932-м, после 7-го класса. В училище юноша получил специальность учителя начальных классов, однако в школе почему-то работать не стал, а вернулся в родные Чертовичи, где и трудился, как написано в той самой его анкете, что приведена в начале предыдущей главы, сельскохозяйственным рабочим. Точнее — работал на отцовском наделе, то есть у себя дома. Почему — Алексей Николаевич уточнять не стал, да и мы особенно не выспрашивали.

Через четыре года Ботяна призвали на военную службу в ряды Польской армии. Пусть не смутит читателя солидный возраст новобранца — 22 года, потому как в Польше тогда призывали после двадцати одного. Придумали это отнюдь не сами поляки: такое правило издавна существовало по всей Российской империи, в состав которой почти до самого 1918 года входила и по законам которой жила Польша.

Кстати, в этой связи нельзя не умилиться, читая «Воспоминания и размышления» Георгия Константиновича Жукова, где будущий прославленный советский военачальник с понятной печалью пишет о своём призыве в царскую армию: «В связи с большими потерями на фронте в мае 1915 года был произведён досрочный призыв молодёжи рождения 1895 года. Шли на войну юноши, ещё не достигшие двадцатилетнего возраста. Подходила и моя очередь».[56]

Легендарный «маршал Победы» словно бы позабыл, что в Великую Отечественную войну на фронт отправляли восемнадцатилетних ребят…

«Я вообще считаю, что это неправильно — в восемнадцать призывать, — рассуждает Алексей Николаевич, старый, опытный солдат. — Пацаны они ещё, никакого опыта не имеют, физически по-настоящему не развиты, должной сообразительности нет. Зато форсу и ненужной бравады — хоть отбавляй! Я ж по войне помню: как молодых привезут, так они сразу, по сути дела… — Ботян обрывает фразу, обречённо махнув рукой. — Соображают и реагируют на происходящее не так быстро, как необходимо, и даже прятаться как следует не умеют. Не знаю, почему у нас до сих пор призывают в армию с восемнадцати лет! Что это за солдаты?! Вот с чего бы военную реформу начинать надо!»

Итак, 10 февраля 1939 года Алексей скромно отпраздновал своё 22-летие, а уже 14-го родные провожали его на военную службу. К этому дню Николай Николаевич, мастер на все руки, изготовил для сына чемоданчик — вместительный, добротный и красивый, а Евдокия Романовна положила туда добрый кусок сала, ещё какой-то деревенской снеди, бельё — то есть всё самое необходимое для обычного солдата, вне зависимости от армии и национальности (за исключением сала, разумеется). Уехал он на следующий день, утром 15 февраля, и, как было предписано, вскоре самостоятельно прибыл в часть, что находилась неподалёку от города Вильно, теперь, как мы знаем, именуемого Вильнюсом, в каком-то местечке, название которого стёрлось из памяти нашего героя, потому как пробыл он там недолго. В местечке этом был расположен военный аэродром.

В тот же день Алексей Ботян был зачислен в Польскую армию.

Что запомнилось из первых дней в армии? В части встретили нормально, и земляки нашлись, а это всегда облегчает службу.

«Дедовщина», в нашем понимании, была и там. Солдаты старших призывов могли обидеть молодых, и порой очень даже серьёзно. Особенно доставалось тем, кто не был подготовлен к службе и с трудом одолевал азы армейской науки: не умел ходить в строю, не считал нужным как следует затягивать ремень и застёгивать все пуговицы, вечно куда-то опаздывал или что-то терял — этих гоняли в поте лица и командиры, и старшие сослуживцы, а то и их товарищи по призыву, которые сами страдали от таких нерадивых солдат.

Случалось, например, что вечером старшина даёт команду «отбой», и на то, чтобы её выполнить — раздеться, аккуратно сложить обмундирование и лечь в кровать, на набитый соломой матрас, — отводились считаные секунды. Все быстро ложатся, радуясь, что пролетел очередной день службы и наконец-то можно отдохнуть… Но тут многоопытный старшина идёт по проходу между кроватями и кое у кого из солдат приподнимает одеяло. И ведь не зря, потому как видит, что нерадивый боец лежит в носках — решил схитрить и сэкономить время при раздевании. Ну а дальше следует неотвратимое возмездие, причём не для одного только провинившегося. Старшина даёт команду «подъём», и всё подразделение, одетое, соответственно, по полной форме, выстраивается на плацу. Зимние ночи особенно холодны, но вместо того, чтобы спать в тёплой казарме, бойцы дружно маршируют по плацу.

— Равнение! Чётче шаг! Выше ножку! — Старшина, соответственно по-польски, подаёт «интернациональные» команды, хорошо знакомые каждому служивому. — Отставить разговоры в строю! — покрикивает он, слыша недовольное бурчание.

А чего солдаты бурчат? Объяснять вроде и не надо: прежде всего, они ругаются на старшину, который ни за что ни про что гоняет безвинных людей, тех, кому давно уже положено спать; во-вторых, они костерят своего нерадивого товарища, что так их всех подставил. Впрочем, его, который теперь изо всех сил отбивает на плацу строевой шаг, словно бы этим как-то возможно загладить вину перед товарищами, не очень-то и ругают, ему, кажется, даже сочувствуют, и это усыпляет бдительность несчастного…

Зато потом, когда маршировка заканчивается, вновь звучит команда «отбой» и старшина, не отказав себе в удовольствии опять пройтись по проходу в поисках самых хитрых, покидает казарму и усталый народ наконец-то засыпает, приходит долгожданный час возмездия. Ночную тишину вдруг разрывает вопль ужаса! Вспыхивает свет, и все видят совершенно ошалевшего, дрожащего крупной дрожью бойца — того самого увальня, что вечером улёгся спать в носках, — на него кто-то вылил ведро ледяной воды…

Такие вот были нетоварищеские методы «товарищеского воспитания».

Алексей Ботян в подобные «переплёты» не попадал. Несмотря на свой небольшой рост, физически он был очень хорошо развит, так что мог дать отпор любому. К тому же характером он обладал смелым, решительным, что называется — лидерским, сказывались и полученное образование, и природная смётка.

«Ну вот, например, выведут наше подразделение на плац за чью-либо провинность и гоняют бегом туда-обратно. Одни из кожи вон лезут, стремятся впереди быть и скоро выдыхаются, другие отстают, их старшина поторапливает, заставляет быстрее бежать, может даже взыскание объявить, — усмехаясь, вспоминает Ботян. — А я всегда старался быть посредине — так меньше бегать нужно было, когда команда «кругом» звучала! Вот это она и есть, та самая «солдатская смекалка»! Вообще, интересно у меня служба прошла…»

В коллективе Алексей явно выделялся, сослуживцы относились к нему с доверием и уважением, и всё это вскоре определит его дальнейшую армейскую судьбу.

Но вот о чём ещё нелишне сказать: каких-либо конфликтов на национальной почве у них в подразделении не случалось. Конечно, за всю Польскую армию мы говорить не будем, но в данном конкретном случае что было, то было. На военную службу в Польше призывали всех, вне зависимости от национальности. Вот и в его подразделении на равных правах служили не только поляки, но и белорусы, и украинцы, и евреи, без разницы, — разве что военную присягу каждый солдат приносил при посредничестве своего священника, в зависимости от собственных религиозных убеждений. У Ботяна, как и у других белорусов и украинцев, был православный священник, у поляков — ксёндз, евреи давали присягу на Торе, в присутствии раввина.

И вот, кстати, ещё доказательство того, что «национальный вопрос» большой роли не играл: прослужив буквально месяц, Алексей был замечен начальством и направлен на курсы младших командиров — это называлось «подофицерской школой» (по-русски бы её назвали «унтер-офицерской»). Там же, где есть приоритет «титульной» нации над всеми прочими, там любая командирская должность, от сержантской до маршальской, занимается исключительно её гордыми представителями.

Между прочим, не грех напомнить, что и в России, которую Ленин окрестил «тюрьмой народов», подобной «монополии» на чины и должности не было. Недаром же, вспоминая свою службу в Кавалергардском полку, первом кавалерийском подразделении Российской императорской гвардии, генерал-лейтенант Советской армии граф Алексей Алексеевич Игнатьев[57] писал в знаменитых мемуарах «Пятьдесят лет в строю»:

«Латыши, самые исправные солдаты, — плохие ездоки, но люди с сильной волей, обращались в лютых врагов солдат, как только они получали унтер-офицерские галуны».[58]

Нет смысла уточнять, что солдаты в своём подавляющем большинстве были русские и малороссы. Хороша «тюрьма» — с такими-то порядками! Но это информация, как говорится, для общей эрудиции читателя.

* * *

«Подофицерская школа», где продолжил службу Ботян, готовила младших командиров, говоря по-нашему — сержантов, для зенитной артиллерии. Курсанты проходили подготовку на 40-миллиметровых автоматических пушках «бофорс» («Bofors») — зенитных орудиях шведского производства образца 1936 года. Этим пушкам, которые тогда состояли на вооружении армий многих стран мира — вплоть до Великобритании и Соединённых Штатов Америки, вскоре суждено было стать в один ряд с самыми известными зенитками Второй мировой. Более того, они не только числятся среди наиболее удачных моделей зенитных орудий за всю историю войн, но даже и до сих пор кое-где ещё не сняты с вооружения, относясь таким образом к самым «долгоиграющим» ствольным артиллерийским системам нашего времени!

В школе служба у Ботяна пошла весьма успешным образом, так что ещё до окончания обучения Алексей досрочно получил первое унтер-офицерское звание — капрал — за реальную боевую работу и отличную выучку.

В июне 3-й дивизион зенитной артиллерии, в котором он числился, выезжал на полигон, километрах в пятнадцати-двадцати от Вильно, где проводились учебно-боевые стрельбы по воздушным целям. В любой армии такие учения — главное испытание для зенитчиков, они наиболее объективно показывают уровень их подготовки к действиям в боевых условиях. Каких-либо «беспилотников» или ракет-мишеней тогда, разумеется, не было, и стрельбы проводились простым, но достаточно рискованным способом: в воздух поднимался самолёт, который тащил за собой на длинном тросе мишень — большой матерчатый конус. По нему, соответственно, и надо было стрелять. Однако не всё было так просто, как кажется — это же не неподвижная мишень на удалении в полусотне метров, в которую можно неторопливо прицелиться и выстрелить. Чтобы попасть в воздушную цель, нужно произвести ряд расчётов: определить и учесть скорость и высоту полёта мишени, силу ветра и ряд иных параметров. А ведь самолёт летит высоко и на довольно большой скорости, так что противовоздушный бой всегда получается весьма скоротечен; разумеется, номера орудийных расчётов во время боевой стрельбы волнуются, к тому же выучка у солдат, как и уровень общего развития, реакция и сообразительность разные. Вот иногда и случалось, что поспешивший, растерявшийся, утративший взаимопонимание и запаниковавший расчёт вдруг открывал огонь не по буксируемому конусу, а по самолёту-буксировщику. Иногда даже весьма «результативно»… В общем, зенитные стрельбы — испытание серьёзное и ответственное.

Но тут всё прошло без сучка без задоринки. В том бою Алексей уверенно и хладнокровно руководил действиями орудийного расчёта, который под его командой работал дружно и слаженно: полное взаимопонимание, быстрота действий без суеты — ни одного лишнего движения. Уверенность волевого и жёсткого командира передавалась каждому из номеров, так что никого из них не обескуражило то, что два первых снаряда прошли мимо цели. А чего тут удивляться или расстраиваться, когда в реальном бою на то, чтобы сбить всего один самолёт, в среднем уходило порядка 450 снарядов? Зато осколки уже третьего снаряда (обычно снаряд зенитного орудия разрывается в воздухе, в непосредственной близости от цели, поражая её своими осколками) угодили точно в мишень-конус. Вот здесь-то и есть чему удивиться — расчёт молодой, по-настоящему «не сколоченный»! Ещё более удивительным было то, что и следующие снаряды точно поражали мишени.

Командир 3-го дивизиона зенитной артиллерии майор Блоцкий был очень доволен такими результатами и по окончании стрельбы тут же на позиции поблагодарил Ботяна и его расчёт. Через несколько дней Алексею было досрочно присвоено «подофицерское» звание.

* * *

Это было уже начало лета 1939 года — самый канун Второй мировой войны, которую в Европе как бы и ждали, но старались о ней не думать, уподобляясь тому милому ребёнку, что крепко зажмуривает глаза и считает, что он надёжно ото всех спрятался. Польское правительство очень рассчитывало на Францию и Англию — как уверенно говорили поляки, «английска крулева» поможет! России они не верили — точнее, не доверяли большевикам, которых боялись. Поэтому, как мы уже знаем, когда в 1938 году Чехословакия подверглась нападению Германии, то Польша не допустила прохода Красной армии через свою территорию. Высказывались сомнения: а вдруг русские, придя на помощь чехам, вздумают на обратном пути надолго задержаться на польской территории?

Хотя русских уважали. В 3-м дивизионе даже служил один русский офицер, из бывших белогвардейцев, который теперь был капитаном Польской армии. Большевиков же считали врагами — таково было народное настроение.

«Если я хотел человека оскорбить, — вспоминает Алексей Николаевич, — я мог ему сказать: ты злодий, вор… Но это было не то! А сказать: ты ж, курвин сын, большевик… Вот так было очень обидно!»

И это притом что к войне с Советским Союзом Польша не готовилась — по крайней мере, нападения восточного соседа никто здесь не ждал. Зато гитлеровская Германия уже представляла реальную опасность: в марте 1939 года немцы потребовали от Польши возвратить им так называемый «Данцигский коридор».

Сегодня, однако, мало кто скажет, что это за «коридор» такой, а потому откроем тот же Политический словарь 1940 года, в котором эта информация являлась весьма современной и, так сказать, животрепещущей:

«Данциг — портовый город в устье Вислы, близ её впадения в Данцигский залив. По Версальскому договору Данциг был отделён от Германии и признан в 1920 г. самостоятельным государством под названием «Вольный город Данциг»… Польше было предоставлено право преимущественного использования данцигского порта. Одновременно Польша получила территорию вдоль течения реки Вислы (см. Польский коридор), это открыло ей доступ к Балтийскому морю…»[59]

Что ж, это был весьма щедрый «подарок» для Польши (за какие такие заслуги в сражениях Первой мировой войны?!) и оскорбительная, более того — унизительная потеря для Германии! Можно ещё понять и как-то стерпеть, когда в 1919 году к победившей Франции отошли извечно спорные Эльзас и Лотарингия, но отдавать Данциг той самой Польше, которая давным-давно утратила своё былое величие, превратившись в европейскую приживалку, к тому же — сварливую и наглую?! Кажется, что кем-то очень коварным и расчётливым в условия Версальского мирного договора, завершившего Первую мировую войну, намеренно закладывались те положения, которые вскорости обязательно спровоцируют начало Второй мировой.

Посмотрим теперь статью «Польский коридор», хотя в наше время его обычно называют «Данцигским»:

«Польский коридор — узкая полоса территории Германии, отнятая у неё по Версальскому договору. Польский коридор предоставлял Польше выход к Балтийскому морю и отрезал Восточную Пруссию от остальной Германии… Польский коридор являлся предметом острой борьбы между Германией и Польшей…»[60]

Обе эти статьи заканчиваются информацией о том, что «весной 1939 года Германия потребовала от Польши возвращения ей Данцига, а также Польского коридора. Возникший в связи с этим конфликт привёл 1 сентября 1939 г. к войне между Германией и Польшей…».[61]

Заметим, как сдержанно написано о начале Второй мировой: «война между Германией и Польшей». Но дело в том, что, как указано в выходных данных, редакционная работа над Политическим словарём была закончена 2 декабря 1939 года. Так что фактически новый мировой пожар тогда ещё не разгорелся, хотя Англия, Франция, Австралия, Новая Зеландия, Индия, Канада, Южно-Африканский Союз и ряд других экзотических государств уже объявили Германии войну. Однако все боевые действия на тот период ограничились разгромом Польши, после чего Гитлер подписал декрет об упразднении Польского государства, да ещё в октябре немецкая подводная лодка потопила в шотландской гавани Скапа-Флоук британский линкор «Ройял Оук» — при этом погибло 833 человека… Вот и вся Вторая мировая война на тот исторический период!

Итак, когда весной 1939-го Германия потребовала возвращения Данцига, Польша решительно воспротивилась этим притязаниям, уповая на свои соглашения о взаимопомощи с Францией и Англией. Поляки были уверены в союзниках, искренне надеялись, что те не дадут их в обиду. И всё же, на всякий случай, в Польше был проведён призыв резервистов.

Хочется уточнить для современного читателя — без каких-либо далекоидущих выводов! — что город Данциг, давно уже именуемый Гданьском, то есть то самое «яблоко раздора», спровоцировавшее начало Второй мировой войны, до сих пор остаётся на территории Польши.

Алексей Николаевич вспоминает, что периодически, хотя и нерегулярно, офицеры проводили у них в подразделении что-то типа политинформаций на тему международного положения. К тому же многие солдаты и сами стремились получать сведения о событиях, происходящих в мире. Как он выразился: «Два еврейчика у меня были, они регулярно покупали газеты — и я читал вместе с ними». Забота о командире, всё правильно!

Обстановка в Польше тогда была такая, что чувствовалось — война на пороге. И она будет не с русскими, не с большевиками. Эх, пан Пилсудский — первый маршал, начальник Польши — до чего же ты доигрался, «старый игрок», куда завёл свою страну?!

«Поляки не трусливатый народ,[62] и патриотизм у них в крови! — рассказывает Ботян. — У них в школах всё преподают в патриотическом духе: с кем и когда поляки воевали, что завоёвывали, какая храбрость у них удивительная… Вот только гонору у поляков, скажем честно, излишнего много, так что в описании своей истории — а я знаю историю Польши, изучал её, как будущий школьный учитель, — они эту свою храбрость просто перебарщивают. Очень они любят вспоминать про Костюшко, который против России восстание поднимал, про других таких же своих героев, про короля Стефана Батория, который походами на Россию ходил. Помнят и про то, что Смоленск некогда входил в состав Польши…

Но только ведь и немцы также прекрасно помнили о том, что 20 лет тому назад, а также на протяжении многих веков до этого польский город Гданьск был немецким Данцигом.

Вот что писал в своих мемуарах, пафосно названных «Утерянные победы», гитлеровский фельдмаршал Эрих фон Манштейн, считавшийся лучшим стратегом Третьего рейха:

«Польша была для нас источником горьких чувств, так как она по Версальскому договору приобрела немецкие земли, на которые она не могла претендовать ни с точки зрения исторической справедливости, ни на основе права народов на самоопределение. Кроме того, этот факт для нас, солдат, в период слабости Германии был постоянным источником озабоченности. Любой взгляд на географическую карту показывал всю неприглядность создавшегося положения. Какое неразумное начертание границ! Как искалечена наша родина!»[63]

Далее автор утверждает, что «ОКХ[64] до весны 1939 года никогда не имело в своём портфеле плана стратегического развёртывания с целью наступления на Польшу. Все военные приготовления на Востоке носили до этого момента чисто оборонительный характер».[65]

Если было именно так, то нельзя не отметить оперативности действий гитлеровского командования. До весны оно не имело никаких планов, а уже к осени «для войны с Польшей Германия выставила основную и наиболее боеспособную часть своих сухопутных и военно-воздушных сил: 62 дивизии, в том числе 7 танковых и 8 моторизованных, и одну кавалерийскую бригаду, в которых насчитывалось более 1,8 миллиона человек, около 3200 танков, 6000 орудий и миномётов, до 2100 боевых самолётов».[66]

«Польша в ходе оборонительных сражений смогла противопоставить противнику 36 дивизий, 2 моторизованные, 3 горнострелковые и 11 кавалерийских бригад, общей численностью 1 миллион человек, около 600 танков, 4500 орудий и миномётов, примерно 400 боевых самолётов». Далее в этой же книге следует нелицеприятная оценка: «На состояние польских вооружённых сил отрицательно влияла общая экономическая отсталость Польши. Они уступали противнику не только в количественном, но и в качественном отношении. Подавляющая часть танков и самолётов, находившихся на вооружении, была устаревшей конструкции. В войсках не хватало транспортных средств, бронетанковой техники, средней и тяжёлой артиллерии, особенно зенитных и противотанковых орудий».[67]

Поэтому в августе 3-й дивизион зенитной артиллерии перебросили на западную границу — куда-то в район Познани, уже в качестве боевого, а совсем не учебного подразделения.

Там, на польско-германской границе, и началась для Алексея Ботяна война, которая продлится почти шесть лет. Воевать он начал капралом в польской зенитной артиллерии — кем-то и где будет ему суждено эту войну закончить?

Ответить на этот вопрос нашему герою не помогла бы даже его весьма богатая и дерзкая фантазия.

* * *

1 сентября гитлеровцы обрушили на Польшу всю мощь своего оружия.

«Вскоре после того как армии 1 сентября 1939 года на рассвете перешли границу, завязались ожесточённые бои, в ходе которых противник был сбит с занимаемых им позиций…

Решающее значение для боевых действий в первую неделю войны имели, по-видимому, два фактора, которые впервые выступили в этой кампании.

Первым из них был прорыв фронта противника нанёсшими глубокий удар в тыл танковыми соединениями, для одновременного следования с которыми, однако, пехотные дивизии должны были напрячь все свои силы.

Другой фактор состоял в том, что вражеская авиация в результате успешных действий немецкой авиации была почти полностью парализована, что относилось также и к управлению, связи и средствам сообщения…»[68] — вспоминал всё тот же Манштейн.

Отметим, что эта тактика, показавшая свою эффективность в самый первый день Второй мировой войны, впоследствии применялась германским командованием неоднократно. Военные теоретики считают, что выдержать подобный удар опытного и отлично подготовленного к боевым действиям агрессора, отразить его, а затем сразу же перейти в контрнаступление — невозможно. Подвергшаяся нападению сторона неизбежно будет вынуждена отступить, но в каком порядке она это сделает, как и насколько отойдёт — это уже в большей степени зависит от самой обороняющейся армии, а не от противника.

Так что Польская армия неизбежно отступала. Германская наземная операция сочеталась с воздушной: самолёты люфтваффе бомбили польские военные объекты и мирные города, колонны войск на марше и толпы обезумевших от ужаса беженцев. Бомбили безжалостно и страшно! Гитлеровцы стремились не только разгромить, но и психологически подавить своего противника. Это им удавалось: среди мирного населения была очень большая паника, люди бросали всё, что у них было, и бежали прочь от границы, от наступающих германских войск. Очевидно, в памяти у многих всплывали картины немецких зверств, совершавшихся во время Первой мировой войны, после которой прошло-то всего два десятилетия.

Под натиском невиданной ранее силы отступали и польские войска. Отходили в основном организованно, останавливались, пытались отразить наступление врага, нередко даже контратаковали, но снова вынуждены были ретироваться.

«Я воевал, как солдат, — вспоминает Алексей Николаевич. — Не разбирался, что я белорус, а там — бои за Польшу. Это была моя земля, моя страна, моя Родина!»

Зенитчики приняли бой в первый же день войны, когда в небе над ними внезапно появились немецкие бомбардировщики с чёрными крестами на крыльях и свастикой на хвосте. Орудия были немедленно установлены на огневых позициях, развёрнуты и подготовлены к стрельбе.

Тут уже Алексей выполнял обязанности не только командира орудия, но и наводчика — самые ответственные из всех номеров расчёта. Неподалёку от каждой батареи, метрах в двадцати пяти — тридцати, стоял ПУАЗО, прибор управления артиллерийским зенитным огнём, — кстати, немецкого, цейсовского производства, который определял высоту и скорость полёта боевой машины, у зенитчиков именуемой «целью». Солдат-дальномерщик, дежуривший у ПУАЗО, кричал: курс такой-то, высота такая-то, скорость такая-то! Наводчику нужно было моментально выставлять эти данные, проводить соответствующие расчёты — и стрелять.

Дело это знакомое, до автоматизма отработанное и в учебных классах, и на полигоне во время тренировок и учебно-боевых стрельб, однако теперь условия выполнения «упражнения» были совершенно другие. Самолёты, в отличие от мишеней-конусов, не пролетали где-то в стороне, а с громким, нарастающим воем пикировали прямо на батарею, пытаясь разбомбить зенитные орудия, поливали их пулемётным огнём. Конечно, поначалу было безумно страшно. Казалось, что каждая бомба летит именно сюда, на позицию, на твоё орудие, на тебя и что пикирующий самолёт так и будет падать до тех пор, пока не вобьёт тебя в землю, но в горячке боя этот страх исчезал довольно скоро. Откуда-то появлялось осознание, что если ты будешь делать всё быстро и правильно, то успеешь сбить этот проклятый самолёт раньше, нежели он разбомбит тебя. Такая вот простейшая, но жизнеутверждающая философия! Да и понятно было, что лётчику, по которому бьёт столько зенитных орудий — и одиночными выстрелами, и очередями, а потому буквально окружённому разрывами снарядов и пулемётными трассами, очевидно, ещё страшнее, чем солдату на земле. В неё, матушку, ведь спрятаться можно, зарыться с головой, забиться в траншею, земля всех укроет, а в воздухе у лётчика одна надежда на дюралевый самолёт, довольно хрупкий, который для зенитчиков — «цель», и они все вместе дружно лупят по ней с остервенением и боевым азартом.

Наверное, именно тогда Ботян и узрел простейшую, но столь необходимую для солдата истину: врагу в бою тоже страшно, и этим надо уметь воспользоваться.

Поначалу гитлеровские асы то ли недооценивали противника, то ли излишне уверовали в свою неуязвимость. Уж больно нагло они действовали, слишком низко и неторопливо пролетали над отступающими польскими войсками, над перепуганными беженцами, словно бы наслаждаясь мнимым своим всевластием. А может, им также не хватало опыта и боевого мастерства? Случилось же, о чём писал тот же фельдмаршал фон Манштейн, что во время проведения больших учений 15 августа 1939 года, то есть всего за две недели до начала войны, целая эскадрилья немецких пикирующих бомбардировщиков впечаталась в землю из-за неправильного расчёта высоты выхода из пике. Всё-таки та большая война, в первые годы которой гитлеровская армия казалась непобедимой, только ещё начиналась…

Итак, орудия установлены, развёрнуты и подготовлены к бою. Вот в направлении на позицию дивизиона появился очередной «юнкере». Дальномерщик прокричал данные летящего самолёта — курс, скорость, высота… Алексей бешено закрутил рукоятки прицельных приспособлений… Потом раздалась команда на открытие огня, и тут же загрохотали орудия, в небе вспыхнули разрывы зенитных снарядов. «Юнкерсов» было много, они неумолимо приближались к цели, но всё-таки Ботян был уверен — он это точно увидел, что именно снаряды его орудия встретили низколетящий, приближавшийся к позиции бомбардировщик, который вдруг вздрогнул, окутался чёрным дымом, попытался повернуть в сторону, чтобы выйти из зоны обстрела, но не смог и, резко снижаясь, полетел вперёд, к земле. Выпрыгнуть из самолёта с парашютом никто не успел. Почти сразу раздался взрыв разбившейся о землю машины, а затем — радостные крики зенитчиков и всех других очевидцев этого боя.

Так был открыт его боевой счёт. Конечно, радости предавались недолго, потому как на позицию «бофорсов» шли уже другие самолёты, и опять падали вокруг орудий бомбы, разрывали землю снаряды, впивались в неё пули крупнокалиберных авиационных пулемётов, а значит, нужно было отвечать огнём более плотным и частым, отражать воздушного врага. Потом, когда налёт завершился, поступила команда сниматься с позиций и продолжать отступление — приближались немецкие танки, возникла опасность окружения…

Нечто подобное наблюдалось каждый день: отходили, останавливались, стреляли по воздушному противнику, затем поступала команда, и опять надо было уходить. Да, они отходили, но не бежали. Они честно выполняли свой солдатский долг, а потому за время отступления зенитная батарея, в которой служил капрал Ботян, сумела сбить три немецких бомбардировщика. Алексей Николаевич уверен, что это — успех именно его орудия, расчёт которого считался в подразделении лучшим.

К ежедневным бомбёжкам и обстрелам, к ранениям и потере боевых товарищей привыкли довольно быстро. Но так вот сложилось, что хотя Алексей Ботян от бомбёжек и обстрелов никогда не прятался — у зенитчиков это вообще невозможно, ибо тогда нужно бросать орудие и оставаться беззащитным, — ранен он не был ни разу. Не только в эти самые первые дни, но и за всю свою долгую последующую войну, которая лично для него закончилась гораздо позднее 1945 года. Один только раз пуля его чуть-чуть задела, содрав кожу — и всё! От этой царапины на виске у Алексея Николаевича на всю жизнь остался шрам. А ведь место такое, что отклонись пуля всего на миллиметр-другой — и конец. Но повезло! Значит, так ему было на роду написано — воевать с первого дня, оставаясь живым и невредимым. Может и правду гласит поговорка, что «смелого пуля боится»? Хотя сколько по-настоящему отважных, бесстрашных людей не вернулось из своего первого и единственного боя!

Между тем 17 сентября, как было официально объявлено — «в связи с развалом Польского государства, ускоренным военным столкновением между Польшей и Германией, Правительство СССР… решило принять под свою защиту угнетённое единокровное население Западной Белоруссии и Западной Украины».[69]

В тот самый день и начался Освободительный поход Красной армии. Войска Белорусского и Киевского особых военных округов, превращённые в Белорусский и Украинский фронты, перешли советско-польскую границу, чтобы — это тоже официальная формулировка — «взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии».

Как мы уже говорили, подобные формулировки сегодня «модно» подвергать сомнению. Следуя логике таких сомневающихся, было бы лучше, если бы вся Польша оказалась тогда под сапогом «цивилизованного» немецкого солдата. Однако известно, что «…уже 8 сентября начальник абвера адмирал Канарис сообщил оберквартирмейстеру генералу Штюльпнагелю, что руководство СС похваляется тем, что ежедневно расстреливается не менее 200 поляков, причём никакого судебного разбирательства не производится. Жертвы в основном евреи, дворяне и священники…».[70] Вскоре вышеприведённая цифра увеличилась во много раз. «Историк Мартин Бросцат,[71] анализирующий немецкую политику в Польше, отмечал, что только за первые месяцы немецкого господства число жертв там достигло нескольких десятков тысяч человек».[72]

Хотя советские войска и вступили на реально вражескую территорию — вспомним документы, приведённые в первой главе нашей книги, и некоторые «перегибы» во взаимоотношениях как с польскими властями, так и с местным населением были неизбежны, однако подобных зверств, да ещё и в таких масштабах, не было и быть не могло. Но о том — несколько позже.

Когда стало известно, что на территорию Польши вошла Красная армия, то отступающим польским частям была дана команда уходить в Румынию. Хотя ближе, чем Румыния, была Венгрия, но она находилась под сильным влиянием Германии и Италии — ведь Гитлер даже пожаловал своему союзнику венгерскому диктатору Хорти[73] южные районы Словакии и Закарпатской Украины, с населением в миллион человек, ранее входившие в состав Чехословакии. Высоким «доверием» фюрера нужно было дорожить, а «подарок» следовало отрабатывать. Так что если бы польские войска только сунулись на венгерскую территорию, они были бы немедленно разоружены и превращены в военнопленных. Другой кратчайший путь в Румынию лежал через Чехословакию, но она ещё раньше была оккупирована гитлеровцами. Поэтому для отступающих поляков оставалась лишь одна дорога, по территории Западной Украины — через Львовскую область, в пределы которой уже вступили части Красной армии. Конечно, при встрече с советскими военнослужащими поляки подверглись бы всё той же участи разоружения и пленения, но думается, что советский плен для большинства польских солдат был предпочтительнее гитлеровского лагеря смерти. И всё-таки оставалась ещё надежда на то, что им удастся оказаться в Румынии, проскочив или просочившись между войсками двух наступающих навстречу друг другу армий. Ведь польское правительство успело заключить с румынами договор о взаимопомощи, новообретённые союзники обещали принять у себя польские войска.

Только на подходах к городу Львову зенитчики, в конце концов, увидели немцев уже в качестве не воздушного, а наземного противника. Гитлеровские сухопутные подразделения догнали отступающих и попытались их задержать, так что произошло несколько стычек, которые закончились не в пользу германцев. Несколько гитлеровцев были даже взяты в плен, но как-то не осознали своего недвусмысленного положения и повели себя так агрессивно и дерзко, что одного из них, для острастки всем прочим, расстреляли. Тогда же Ботян впервые встретился с агентурой противника: полякам удалось поймать одного «сигнальщика», который ракетами и карманным зеркальцем наводил на цель немецкие бомбардировщики — указывал, где проходила отступающая колонна, чтобы её бомбить. Не каждый знает, что безобидный «солнечный зайчик» заметен издалека, да и обнаруженное у кого-то в кармане зеркальце, в отличие от ракетницы, подозрений не вызывает, так что пока «сигнальщика» не возьмут с поличным, то есть в самый момент подачи сигналов, ничего не то что доказать, но даже и предположить невозможно. Но этого агента солдаты засекли на месте преступления, а потому, не раздумывая, расстреляли.

Вот так и шли, увозя свои орудия, из которых отражали нападения воздушного и наземного противника. Случайным образом польские зенитчики получали отрывочную информацию о том, что гитлеровцы повсеместно наступают и что уже с 8 сентября идут бои за Варшаву. Поляки спешили, очень надеясь достичь румынской территории. Однако не успели.

«Отступая, хотя вроде и не битые, мы дошли до Львова, где сдались Красной армии», — вспоминает Алексей Николаевич.

Когда до заветной цели, до румынской границы, оставалось не более полусотни километров, зенитчики наткнулись на красноармейские подразделения. Конечно, и русские, и поляки взялись за оружие и немного друг в друга постреляли — не то для острастки, не то просто для очистки совести. Одни — чтобы не сдаваться совсем без боя, другие — в ответ. Хорошо, что поляки не стали приводить в боевое положение свои зенитные орудия, понимая, наверное, что это неминуемо обернулось бы большой и напрасной кровью. Пробиться через окружившие дивизион советские воинские части реальной возможности не было.

К счастью, в скоротечном боевом столкновении с обеих сторон обошлось без убитых. В числе немногих раненых оказался командир дивизиона майор Блоцкий, который, кстати, уходил от немцев вместе со своей семьёй — с женой и дочерью. Ему, как и другим раненым, тут же оказали необходимую медицинскую помощь. Вообще, как вспоминает Ботян, никакой злобы, даже простого недоброжелательства со стороны красноармейцев польские солдаты не почувствовали — словно бы никто ни в кого и не стрелял. Будем считать, что именно поэтому в своей «Анкете специального назначения работника НКГБ», отвечая на вопрос пункта 26: «Служили ли в белых или иностранных армиях, в каких частях, где и когда, последний чин и должность, участвовали ли в боях против Красной Армии, где и когда, какие имели награды, за что, от кого», Алексей Николаевич с чистой совестью написал: «Служил в Польской армии в 3-м дивизионе зенитной артиллерии в гор. Вильно в чине унтер-офицера. В боях против Красной Армии не участвовал».

Действительно, можно ли считать «боем» эту в полном смысле слова формальную перестрелку? Хотя, как свидетельствует опыт, в несколько иных обстоятельствах кое для кого одного такого «боя» было бы вполне достаточно, чтобы считаться ветераном войны со всеми вытекающими отсюда льготами.

Итак, перестрелка быстро закончилась, окружённые польские солдаты побросали оружие, советские санитары оказали медицинскую помощь раненым, которых после этого отправили в лазарет, а всех остальных построили в одну колонну и под небольшим конвоем повели в наскоро оборудованный полевой лагерь для военнопленных.

Что можно рассказать о пребывании в подобном лагере? Ничего интересного. Алексей Николаевич запомнил только один эпизод.

«Два еврейчика, как я говорил, у меня были, ну мы все вместе в плен и попали, — усмехается он. — И очень скоро один из них пропал — нет его, как не бывало! Вдруг, на второй день, что ли, я вижу, что этот мой подчинённый уже стоит за забором. Он меня первым заметил, кричит: «Ботян! Хочешь хлеба?» — и бросает мне кусок хлеба из-за забора… Хороший человек! Но, я думаю, как же так?! Только что в плен вместе попали, оба мы польские военнослужащие, а он уже там ходит? Русского языка он точно не знал, ничем особым не выделялся — как же это?! А потом я всё понял. Подошёл к входу и вижу, что там, у ворот, стоит красноармеец той же национальности, с треугольничками на петлицах — сержант, значит. Вот как они друг другу помогают! Позавидовать можно! Нам бы так!»

Некоторое время пленные польские военнослужащие сидели в лагере, а потом их стали отправлять, как предполагали солдаты, в Советский Союз. Хотя куда именно, никому известно не было, но тут же пронёсся слух, что всех посылают в Сибирь… Сначала от лагеря шли пешком, колонной, потом на какой-то железнодорожной станции пленных стали усаживать в теплушки. При этом, как заметил Ботян, охрана была минимальной. Один красноармеец с винтовкой дежурил у дверей, другой находился где-то в конце вагона. Вскоре так и поехали.

«Э-э-э! — подумал Алексей. — Как-то бы бежать надо!» Перспектива убирать снег в Сибири его явно не привлекала — ведь повезли действительно на восток, что он понял по тому, как светила луна.

Мысль работала мгновенно и очень чётко; хитрости ему было не занимать. Дождавшись, когда поезд замедлил ход на очередном подъёме, Ботян подошёл к часовому у дверей, сказал негромко, испуганно оглядываясь в темноту вагона: «Солдатик, там дерутся! Успокой их! Пожалуйста!» Вид маленького польского солдата, говорившего по-русски, вызывал доверие, а потому встревоженный красноармеец сразу отошёл от двери, пошёл вглубь вагона; но только лишь он отвернулся от Алексея, как тот ловко выпрыгнул из вагона, каким-то чудом сумел удержаться на ногах и стремительно бросился в кусты, опасаясь, что могут стрелять вслед. Но всё было тихо. Вряд ли, конечно, побег унтер-офицера остался незамеченным — скорее всего, пленные польские солдаты особого интереса для Красной армии не представляли. Одним больше — одним меньше, что с того?

Пройдя километров пять — семь, он дошёл до какой-то станции. Спросил у железнодорожника, когда пойдёт поезд на Барановичи. «Садитесь скорее, сейчас пойдёт!» — махнул тот рукой в сторону состава, стоящего под парами. Радостный Алексей поднялся в вагон и застыл в оцепенении: большинство сидящих здесь пассажиров оказались красноармейцами. Появление польского унтера в полном, хотя и изрядно потрёпанном обмундировании для них также оказалось неожиданностью, но меньшей, а потому Ботян был тут же задержан вновь и бывший в вагоне командир поручил одному из солдат его охранять.

Однако великое дело — знание языков! Алексей не только говорил на родном белорусском языке, на государственном — польском, но ещё и свободно изъяснялся по-русски и по-украински. Немецкий язык, которому выучил его отец, тут, конечно, был не в счёт, в данный момент его вообще следовало забыть напрочь. А ведь известно, что человек, знающий твой родной язык, обычно вызывает доверие — вот и красноармейцы, такие же простые деревенские парни, как он сам, совсем скоро считали его за своего, охотно с ним разговаривали по-русски, дали чего-то перекусить.

Так что когда унтер сказал своему конвоиру: «Я схожу, водички напьюсь…», это не вызвало никакого подозрения. Ну а дальше — снова прыжок из поезда в ночную тьму.

На следующий день Алексей был дома. Нельзя не сказать, что в деревню он прибыл достойно, в полном своём солдатском обмундировании, с нашивками капрала. Мог бы, наверное, где-нибудь по дороге сменять мундир на штатские обноски, тогда и «приключений» было бы меньше, но какой уважающий себя «дембель» будет так позориться!

Уже дома Алексей узнал, что 28 сентября пала Варшава — её оборона продолжалась 20 дней, а 8 октября германский фюрер подписал декрет о ликвидации Польского государства… Таким образом, как тогда думалось Ботяну, и закончилась для него война.

* * *

А что же хвалёные союзники, на которых так уповало польское руководство? Куда подевалась Франция, давний «друг» поляков, не раз натравливавшая Польшу на Россию и даже в 1812 году водившая её солдат под своими наполеоновскими орлами[74] в Москву? Где была Англия, извечный европейский «кукловод», в апреле того же 1939 года подписавшая с Польшей договор о взаимопомощи и много чего обещавшая своему союзнику?

«В случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши, — недвусмысленно заявил 31 марта 1939 года в палате общин британский премьер Невилл Чемберлен, — и которой польское правительство соответственно сочтёт необходимым оказать сопротивление своими национальными вооружёнными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах».[75]

Однако война началась — и это, на самом первом её этапе, была именно «война между Германией и Польшей». Хотя события вполне могли повернуться совсем по-другому, и вот — оценка историков: «Польское правительство тщетно призывало западных союзников развернуть активные военные действия против Германии. В те дни 85 французским дивизиям, в составе которых насчитывалось 2200 танков, на западном фронте противостояла немецкая группа «Ц». В её состав входила 31 дивизия, из которых только 11 были кадровыми, а остальные — слабо обученными и плохо вооружёнными формированиями. В этой группе армий не было ни одной моторизованной части, ни одного танка. Наступление войск англо-французской коалиции при таком соотношении сил могло бы поставить Германию на край катастрофы. Однако этого не случилось. Согласно планам англо-французского командования, широкое наступление на Германию с запада должно было состояться лишь в отдалённом будущем, когда Англия и Франция сумеют заполучить себе в союзники США. Растрачивать силы ради спасения такого «малоценного» союзника, как Польша, они не были намерены».[76]

Зачем же тогда Париж обещал Варшаве, что в случае германского нападения на Польшу Франция уже на третий после того день начнёт наступление на фашистскую Германию ограниченными силами, а на пятнадцатый, если это не отрезвит агрессора, обрушится на гитлеровский рейх всей своей военной мощью?

Что ж, политика, как известно, дело грязное и лживое, и эти обещания так и повисли в воздухе, подобно многим иным «благим намерениям». А в результате «локальная» в масштабах Европы, как тогда ещё думалось многим, трагедия преданной своими союзниками Польши уже в первой половине следующего года продолжилась катастрофой Дюнкерка, захватом Бельгии и Нидерландов, массированными бомбардировками Лондона и парадом гитлеровских войск на Елисейских Полях в Париже…

* * *

…В далёком детстве, как многие мальчишки нашего времени, я собирал почтовые марки. Не знаю почему, но особенно мне полюбилась марка Польской Народной Республики 1958 года выпуска, посвящённая очередной годовщине начала Второй мировой войны: на сером фоне был изображён солдат с мужественным и решительным лицом, держащий в руке карабин. На марке дата: 1 сентября 1939 года и надпись «Oni byli pierwsi» — «Они были первыми».

Только сейчас, работая над этой книгой, я узнал, что марка была посвящена конкретному эпизоду: обороне здания польского почтамта в Данциге (Гданьске), служащие которого в течение пятнадцати часов вели бой против эсэсовцев. В этом бою погибли восемь почтовых служащих, шестеро (в том числе десятилетняя дочка почтамтского сторожа) скончались от полученных ран и ожогов — здание было подожжено безуспешно штурмовавшими его гитлеровцами; 37 человек были потом расстреляны торжествующими «победителями».

Эти люди не были солдатами, хотя и носили форму, схожую с военной, но жизнь свою они окончили достойно, по-солдатски — в боях за Родину. Точно так же сражались и умирали в первые дни самой большой и самой страшной в истории человечества войны многие другие польские граждане, как военные, так и штатские, — поляки и белорусы, украинцы и евреи — храбро и самоотверженно вставшие на пути безжалостной гитлеровской военной машины. Oni byli pierwsi — первыми солдатами, первыми жертвами и первыми героями начинавшейся войны, которая, как мы знаем, будет длиться ровно шесть лет — до 2 сентября 1945 года.

Никогда не думал, что судьба сведёт меня с одним из этих первых солдат Второй мировой войны! Ведь таковых-то и к 1945 году, наверное, уже оставалось совсем немного…

Глава четвёртая Директора забрали в НКВД

«Ну вот, приехал я домой и думаю, что же мне делать дальше? — продолжает рассказ Алексей Николаевич. — Дома у нас хозяйство нормальное, отец и мать здоровы, есть две сестры-помощницы, Мария и Зинаида. Лошадь у нас была, и весь скот… Можно было бы и мне опять хозяйствовать, но я решил поехать в район — посмотреть, что там такое творится. А там, как оказалось, набирали «новую советскую интеллигенцию». В частности, приглашали учителей на переподготовку. Так как у меня было польское среднее учительское образование, то я пошёл, записался — и меня приняли моментально».

Итак, уже в октябре того же 1939 года недавний польский военнослужащий был зачислен на курсы советских учителей, открывшиеся в городе Воложине. А ведь, казалось бы, если верить современным россказням о «зверствах НКВД на вновь присоединённых территориях», его должны были замучить проверками или, скорее всего, вообще возвратить в лагерь для военнопленных — он же не скрывал своего недавнего прошлого, в анкетах, как мы видим, всё было указано.

Кстати, на этот эпизод с созданием учительских курсов стоит обратить особое внимание. Сейчас на так называемом «постсоветском пространстве» иные политиканы очень любят порассуждать о некой «советской оккупации». Но хороши были «оккупанты», которые сразу же озаботились развитием образования, подготовкой учительских кадров на, так сказать, «оккупированных территориях»! Не сокращали количество учебных заведений «в целях экономии средств», не пытались перевести школы на самоокупаемость, делать учебные заведения платными, да и людям образованным не предлагали переквалифицироваться в какие-нибудь «челноки», чтобы обеспечить себе более-менее сносное существование. Наоборот, стремились к увеличению образованных, то есть — мыслящих! — людей, стремились обеспечить всеобщую грамотность населения.

Зато «цивилизованные» немцы, гитлеровцы, считали уничтожение местной интеллигенции одной из своих первых задач. Кстати, через два года подобное произойдёт на Западной Украине, в захваченном немецкой армией городе Львове, когда гитлеровцы, точнее, их украинские приспешники из батальона «Нахтигаль»,[77] расстреляют цвет интеллектуальной элиты этого старинного города — 45 выдающихся учёных и общественных деятелей, некоторые из них — с мировым именем… И это будет лишь первый шаг новой власти!

«Одной из наиболее известных акций уничтожения, проведённых формированиями ОУН, стала так называемая «Львовская резня», начавшаяся 30 июня 1941 года. События «Львовской резни» достаточно хорошо описаны историками; насколько можно понять, сформированная ОУН милиция в первую очередь приняла участие в уничтожении львовских евреев, тогда как убийства польской интеллигенции по большей части осуществляли боевые группы, выделенные из укомплектованного украинскими националистами разведывательно-диверсионного батальона «Нахтигаль».

События во Львове были только началом; убийства «враждебного элемента» проводились украинскими националистами повсеместно. В донесении начальника полиции безопасности и СД от 18 августа 1941 года ситуация описывается следующим образом: «Украинская милиция не прекращает разорять, издеваться, убивать… Поляки приравнены к евреям, и от них требуют носить повязки на руках».[78]

Но пока что был 1939 год, Львов отошёл к Советскому Союзу, и такой беды там конечно же не ждали. «Советские оккупанты», как любят сейчас называть воинов Красной армии и представителей той новой власти, что именовалась «народной», не делили мирное население по национальностям и никого не заставляли носить повязки на руках или шестиконечные звёзды на груди.

Недаром же Алексей Николаевич вспоминает, что его земляки встречали приход Красной армии с большой радостью.

«Некоторые сейчас утверждают, что, мол, тогда повыселяли многих, в Сибирь отправили, — говорит он. — Да, и это было, были такие случаи. Но не многих! Кстати, не тронули ни одного инженера, ни одного врача… Даже польских полицейских, которые у нас в районе были, и тех никого не арестовали. Зато забирали тех, которые были связаны с «двуйкой», то есть с контрразведкой польской; брали активных антисоветчиков, а также тех, кто воевал против советской власти в 1920 году — тех людей действительно повывозили отсюда. Может, это и правильно было, потому что не знаю, как бы повели они себя в начале будущей войны. Но никаких репрессий, расстрелов не было, абсолютно! Просто сажали людей в вагоны и отправляли. Куда именно, мне не известно. В общем, я вам так скажу: поверьте, органы знали, кого забирать!»

Действительно, в отличие от своих немецких «коллег», с которыми их так пытаются уравнять сегодня, советские спецслужбы не стремились создавать на вновь присоединённых территориях атмосферу тотального террора и ужаса. Выполняя нелёгкую свою миссию, они работали профессионально и конкретно, и это не вызывало особого противодействия местного населения.

И вот — подтверждение тому с достаточно неожиданной стороны:

«Доклад Белорусского НКВД от 12 сентября 1939 года о положении на бывших польских территориях показал, что единственная «партизанская» активность, которую они ожидали, происходила от батраков, которые пытались организовать группы с намерением громить помещичьи имения, кулаков и коммерческие учреждения. Каких-либо проявлений со стороны антисоветских националистических организаций, которые могли бы создать проблемы, сходные с теми, с которыми столкнулись на Западной Украине, вообще не было»,[79] — пишет в своей книге «Что знал Сталин. Загадка плана «Барбаросса» весьма объективный и вдумчивый исследователь, знаток истории советских спецслужб Дэвид Э. Мерфи, в прошлом — один из руководителей ЦРУ США.[80]

Далее автор уточняет, что к началу Великой Отечественной войны НКВД СССР всё-таки «смог в некоторых деталях описать историю и деятельность крупных антисоветских организаций в западных областях Белорусской ССР». Все они, начиная от самой большой организации — «Громада» («Товарищество»), уходили своими «корнями» на польскую территорию. Как раз «Громаду» и можно назвать самым показательным в этом смысле явлением: «Эта организация была создана в 1920-е годы польской разведкой, как прикрытие для вербовки агентуры из числа белорусов для засылки в Советскую Белоруссию. Но вопреки желаниям поляков, «Громада» выросла в огромную организацию с количеством более 100 тысяч членов, особенно из числа сельских жителей. Боясь потерять над ним контроль, польская разведка распустила общество».[81]

Вот она, изнаночная сторона любой «националистической оппозиции»! Недалёким, так скажем, патриотам-боевикам хочется «самостийности» со всеми вытекающими отсюда благами, но зарубежные «хозяева» беззастенчиво используют националистов в своих корыстных интересах, да ещё и «втёмную». При этом, однако, националистическое руководство, более осведомлённое, нежели его боевики, и пользующееся — по примеру иных наших «пламенных революционеров» начала XX века — зарубежной помощью и поддержкой, само стремится «кинуть» своих, что называется, «хозяев». Им ведь лишь бы до «кормушки» добраться, а там… Тому достаточно известно немало исторических подтверждений. И опять-таки «пламенные революционеры» в том не исключение…

События на возвращённых землях развивались настолько стремительно, что даже американское ЦРУ это развитие как следует не уследило:[82]

«К 28 сентября было возможно организовать выборы в Народное собрание, которое 2 ноября проголосовало за вхождение «освобождённых территорий» в Белорусскую ССР»,[83] — пишет в своей книге Дэвид Мерфи.

На самом же деле, ещё «29 октября 1939 г. Народное Собрание Западной Белоруссии, избранное на основе всеобщего, прямого, равного избирательного права при тайном голосовании, выражая единодушную волю освобождённого народа, провозгласило на всей территории Западной Белоруссии установление Советской власти и постановило просить Верховный Совет СССР и Верховный Совет Белорусской ССР принять Западную Белоруссию в состав Советского Союза и Белорусской ССР. Внеочередная V Сессия Верховного Совета СССР 2 ноября 1939 г. приняла закон о включении Западной Белоруссии в состав Советского Союза с воссоединением её с Белорусской ССР».[84]

Итак, 2 ноября 1939 года Западная Белоруссия, с населением 4 миллиона 800 тысяч человек (три миллиона белорусов, остальные, в подавляющем своём большинстве, — поляки и евреи), проживающих на площади 108 тысяч квадратных километров, уже де-юре вошла в состав СССР.

Новые власти делали всё возможное, чтобы жители возвращённых территорий как можно скорее почувствовали себя по-настоящему советскими людьми. Алексей Николаевич вспоминает, что по радио — у него был приёмник — из столицы Советской Белоруссии, Минска, велась очень серьёзная пропаганда. Пожалуй, её даже можно сравнить с последующей работой знаменитых «вражьих голосов» — Би-би-си и «Голоса Америки»: много привлекательной музыки, оптимистичная информация о родной стране и, соответственно, разоблачение идеологического противника, то есть, в данном варианте, «проклятых капиталистов».

«У меня просто тяга была к Советскому Союзу — и очень большая! — вспоминает Ботян. — Я интересовался тем, что там делается, был в курсе всего, там происходящего. Очень любил советские песни — песни ведь замечательные тогда были, согласитесь! И я просто почувствовал себя русским, советским… Всё-таки здесь, в Польше, определённые притеснения для белорусов были».

Разумеется, он был такой не один. Вот что засвидетельствовано в сообщении НКВД БССР об обстановке на сопредельной территории, то есть тогда ещё в Западной Белоруссии, переданном в союзный наркомат 12 сентября 1939 года — за неделю до ввода Красной армии: «Настроение белорусов и батрацко-бедняцкой части польского населения характеризуется выражением симпатий к СССР, нежеланием служить, воевать, стремлением сдачи в плен, бежать в СССР… В пограничных уездах Виленского воеводства, в Докшицкой, Парафиевской волостях отмечаем попытки организации партизанских групп с намерением разгрома имений, кулаков, учреждений».[85]

То есть почва была подготовлена, а реальные преимущества социалистического строя, каковые сразу же почувствовали трудящиеся люди, ещё более усилили эти симпатии. Да и отношение новых властей к местному населению было совсем иным, нежели у гитлеровских захватчиков на оккупированных польских землях — а ведь люди, безусловно, знали о том, что творилось за новой границей, разделявшей теперь Советский Союз и гитлеровский рейх.

Вот всего лишь один пункт из Директивы НКВД СССР, подписанной наркомом Лаврентием Павловичем Берией, — в целом она посвящена работе органов на освобождённых территориях, но в ней нашлось место и для следующего указания:

«16. Конфискации фуража и продовольствия у населения избегайте. Необходимый фураж и продовольствие покупайте у населения за наличные в советских рублях, объявив населению, что стоимость (курс) рубля равняется стоимости (курсу) злотого».[86]

Нет смысла объяснять, что для подавляющего большинства населения областей, присоединённых к Советскому Союзу, уже один тот факт, что продукты и товары, произведённые руками трудящегося человека, у него будут покупать, а не изымать, значил гораздо больше, нежели дарованное конституцией право «избирать и быть избранным». Да и многие иные так называемые «политические», «демократические» права и свободы вызывали реальную симпатию к новой власти.

* * *

Неудивительно, что у Алексея возникла идея создать на педагогических курсах, где он обучался, комсомольскую организацию. Он сделал это буквально в первые же дни после начала занятий и тотчас развернул активнейшую общественную работу, не дожидаясь официального оформления как своего членства в ВЛКСМ, так и регистрации самой первичной организации, обязанности секретаря которой он исполнял с огромным желанием. Энергия била ключом — её вполне хватало как для успешной учёбы, так и для активного участия в комсомольской работе. Благодаря своей общественной деятельности он, кстати, быстро сумел познакомиться со всеми районными властями.

Официально Ботян числился членом ВЛКСМ с мая 1940 года, но уже в праздничный день 1 Мая, во время демонстрации трудящихся, он, как опытный унтер, выстроил всех своих комсомольцев — слушателей педагогических курсов в колонну по ранжиру и, чётко вышагивая впереди, провёл их чуть ли не строевым шагом мимо трибуны, на которой стояли местные руководители и передовики производства. Известно, что обычно трудящиеся на демонстрации движутся «организованной толпой», так что парадное прохождение будущих педагогов, как, разумеется, и отменная выправка их руководителя были безусловно отмечены местным начальством, причём кое-кто всерьёз, как говорится, положил на Алексея глаз…

После этого «парада» Ботяна неоднократно приглашали на беседу к различным местным руководителям — к кому и зачем, он не знал, ибо в те строгие времена что-либо объяснять «нижестоящим» было не принято. А может, и специально не хотел знать: из того, что нами здесь уже рассказано, можно понять, что крестьянский сын Алексей Ботян был очень непростым парнишкой и чётко ориентировался во всём происходящем. Было бы иначе — сидел бы он, наверное, тогда в лагере для военнопленных польских солдат, если таковые к тому времени ещё оставались.

Первая официальная встреча, на которой ему что-то объяснили, произошла в Минске, в Управлении госбезопасности республиканского Наркомата внутренних дел. Разговаривали с ним строгие товарищи с «ромбами» на петлицах. Один «ромб» имел майор госбезопасности, а звание это соответствовало армейскому полковнику. Два «ромба» — старший майор, звание приравнивалось к генерал-майору. Уровень приличный, что свидетельствовало и о немалом интересе, проявляемом «компетентными органами» к скромному слушателю учительских курсов.

Ну, тут уж, в общении с большими воинскими чинами, Алексей продемонстрировал всю свою армейскую выучку: строевой шаг, чёткий доклад о прибытии, повороты строго по уставу. На все вопросы Ботян отвечал по-военному лаконично, но точно, ничего не утаивая — понимал, что любая ложь или недомолвка может слишком дорого стоить. Но ведь скрывать-то особо было и нечего: семья трудовая, воевал он только против немцев, даже три фашистских самолёта сбил; то, что из эшелона бежал — так ведь домой хотелось, да и глупо было бы не убежать, если такая возможность представилась из-за ротозейства сопровождающих; к тому же при побеге он физического сопротивления не оказывал, никому никакого вреда не принёс. Алексей говорил откровенно, не лукавя, что учиться на педагогических курсах ему нравится, что он мечтает работать в школе, обучать и воспитывать своих земляков — юных строителей коммунизма и что по выпуске ему уже обещаны неплохие перспективы на этом прекрасном пути…

Но руководящие сотрудники НКВД, которым приглянулся этот недавний польский унтер-офицер — уже обстрелянный, неплохо для того времени образованный, инициативный, толковый и сообразительный, решительный и смелый, привычный к тяжёлому крестьянскому труду, хорошо развитый физически, свободно разговаривающий на четырёх славянских языках (белорусском, польском, русском и украинском), да ещё и владеющий немецким языком, — определили для него совершенно иную судьбу.

Поэтому Алексей был направлен на соответствующую медкомиссию, очень строгую, после чего прошёл ещё несколько бесед с какими-то весьма ответственными товарищами и возвратился к себе в Воложин, с предупреждением, чтобы никому ничего о своём пребывании в Минске не рассказывал, а ждал и продолжал спокойно учиться. Чего именно ждать — не объяснили. Но он, думается, сам обо всём догадывался, только вида не подавал. Зачем? Пусть всё идёт своим чередом…

* * *

Каждому человеку жизнь постоянно предлагает альтернативы, и каждый из нас несёт ответственность за принятые им решения. Сейчас с полной уверенностью можно считать, что поступая на учительские курсы, Алексей Ботян избрал для себя совершенно верный путь — все последующие события его жизни идут как бы в развитие этого. Но ведь изначально были у него и другие возможности, о которых он сейчас просто не вспоминает. Подтверждая это, приведём документ, датированный как раз тем временем, о котором идёт наш рассказ, и подписанный опять-таки наркомом Берией:

«4 апреля 1940 г.

По делам ликвидированных в западных областях УССР и БССР контрреволюционных организаций польских националистов устанавливается, что наиболее активную и во многих случаях руководящую роль в этих организациях играет подофицерский состав бывшей Польской армии (капралы, плютуновые, сержанты и т. д.).

В связи с этим предлагаю:

1) Всех лиц из числа подофицеров бывшей Польской армии, проводящих контрреволюционную работу, арестовать.

2) Взять на оперативный учёт подофицерский состав бывшей Польской армии: капралов, плютуновых, старших сержантов, сержантов, хорунжих и подхорунжих, использовав для этого проходящую в западных областях УССР и БССР паспортизацию и учёт военнообязанных.

3) По мере выявления подофицерских кадров бывшей Польской армии сомнительный и подозрительный элемент из них обеспечить агентурным наблюдением.

4) О результатах сообщать в НКВД СССР».[87]

Очень интересный документ! «Проводящих контрреволюционную работу» — арестовать; «сомнительный и подозрительный элемент» — проверить. Всё чётко, всё конкретно — ничего лишнего и никаких перегибов. Любая нормальная спецслужба работала бы точно так же.

Но вот ещё какой важный для нас момент… Знал ли Алексей Ботян о существовании подобных подпольных организаций? Спрашивать его об этом бесполезно: разведчик умеет не только хранить тайны, но и забывать ненужное. Вполне возможно, что к бывшему капралу, человеку, которого товарищи уважали и любили, с кем вместе им довелось повоевать, предпринимались, что называется, «подходы» — то есть приходили недавние сослуживцы, могли с ним о чём-то разговаривать, что-то ему рассказывать, делать какие-то предложения. Причём довольно откровенно: понятие воинской чести и армейского братства для людей служивых значит очень много, а потому боязни, что товарищ донесёт, просто не было. В худшем случае он может сказать: «Ребята, я вас не видел, вы меня не знаете!» — и распрощается навсегда. Но в райотдел НКВД с информацией точно не пойдёт, хотя знает, что рискует головой, если о подобном визите к нему станет откуда-нибудь известно «компетентным органам»…

Было так или не было, но в том Алексей Николаевич никогда не признается. Не его это тайна! Не важно, что кости людей, ему доверившихся, давным-давно покоятся в какой-то близкой или далёкой земле.

Всё-таки предположим, что подобные контакты были, но разговор не получился, и бывшие сослуживцы навсегда ушли от него в ночную темноту. А наш герой спокойно продолжал свою учёбу на учительских курсах.

Учиться оставалось недолго: уже в августе Ботян окончил курсы и был назначен заведующим начальной школой (тогда нынешняя директорская должность называлась именно так) в село Ровковичи Воложинского района. И тут время его жизни буквально пустилось в карьер, настолько захватила и увлекла Ботяна новая работа.

«Не успел я приехать начальником в школу, как мне говорят — сдать школу и отправляться в Минск», — вспоминает Алексей Николаевич.

Но всё произошло совсем не так, ибо заведующим начальной школой Ботян стал в сентябре 1940-го, а сдал её только в мае 1941 года. То есть он отработал в школе полный учебный год, мгновенно, как видим, пролетевший. Кстати, отметим, с каким уважением относились в Советском Союзе к вопросам образования. Ведь директора школы не «сорвали» с места посреди учебного года — понятно, что в подобном случае ему пришлось бы искать срочную замену и перекраивать учебные планы, — притом что такая могущественная организация, как НКВД, вполне могла бы это сделать, не беспокоясь о последствиях.

Нет сомнения, Алексей Николаевич был бы прекрасным учителем, он мог бы стать и известным организатором народного образования, и знаменитым учёным, да только судьба в лице «компетентных органов» распорядилась иначе. Как мы уже сказали, в конце учебного года Ботян был вызван в Минск. Наверное, дети, его маленькие ученики, были этим очень расстроены и провожали своего директора со слезами: он ведь был такой весёлый, компанейский, спортивный, «заводной», для всех совершенно доступный — ничего «начальственного», и все они его за этот год очень полюбили и совсем не хотели его отпускать.

…Кто бы тогда мог подумать, что многим, очевидно даже — большинству из этих малышей оставалось жить на белом свете совсем недолго: то был май 1941 года, а уже в августе вся территория республики будет оккупирована немецко-фашистскими войсками.

Глава пятая «Москва за нами!»

В Минске Алексей получил предписание: прибыть в Москву, на учёбу в Высшую школу НКГБ СССР.[88] Явиться следовало немедленно, так что не успел ещё закончиться месяц май — и соответственно, в школе ещё не прозвенел последний звонок, а Алексей уже сам сидел за «партой» в «школе без вывески», располагавшейся в те времена в Кисельном переулке, неподалёку от площади и улицы, носивших имя основателя ВЧК Феликса Дзержинского,[89] поляка из родной Ботяну Виленской губернии. Земляка, в общем.

Причём поначалу слушателям пришлось усиленно заниматься именно «школьными» предметами: им преподавали русский язык, историю России, точнее — историю СССР, ну и историю уже, так сказать, «для взрослых» — историю ВКП(б), партии большевиков. Это делалось не для проформы и совсем не в соответствии с некими «образовательными стандартами», столь модными сегодня. Просто большинство слушателей приехали в Москву из вновь присоединённых к Советскому Союзу территорий: с Западной Украины и Западной Белоруссии, из прибалтийских республик и Молдавии. Для работы в территориальных органах необходимо было набирать и готовить кадры, знакомые с местной и национальной спецификой; ну а если насчёт кого-то у начальства были иные планы — к примеру подготовка к службе во внешней разведке, то об этом самих слушателей пока ещё не информировали. (Поэтому когда сегодня пишут, что Алексея Николаевича сразу же послали учиться «на разведчика», это не так.) Все поступившие, в том числе, разумеется, и Ботян, направлялись на учёбу от имени своих райкомов партии. Обучение должно было проводиться по сокращённой программе: оперативные сотрудники были необходимы на местах как воздух, да и о том, что приближается война, говорили в открытую, к ней в органах государственной безопасности готовились всерьёз.

Поэтому довольно быстро слушателей начали знакомить с «агентурной грамотой»: обучали, как подобрать нужный «объект» для разработки, как подходить к людям, как с ними знакомиться, вызывать их доверие, как узнать, что это за человек на самом деле. В общем, они начали получать оперативную подготовку… Однако занятия в школе закончились гораздо раньше, нежели это предполагалось учебными планами.

«22 июня началась Великая Отечественная война, и в этот же день у нас в школе, как, наверное, во всех воинских частях, военно-учебных заведениях и учреждениях, состоялся митинг, — рассказывает Алексей Николаевич. — Конечно, все сразу же попросились на фронт, и, разумеется, в ответ нам было сказано: «Подождите, ваше время придёт!».

Так, наверное, отвечали всем и везде. Это уже потом, несколько месяцев спустя, на фронт будут безжалостно бросать курсантов военных училищ — почти готовых командиров, чтобы они умирали в качестве рядовых, но остановили, задержали врага на последних возможных рубежах. А сейчас, в первые дни войны, отправлять на передовую чуть-чуть обученных, но хорошо проверенных и отобранных оперативных сотрудников НКВД было ещё слишком большой роскошью. К сожалению, пройдёт совсем немного времени, и некоторые даже опытные сотрудники областных управлений и районных отделов, офицеры внутренних дел и госбезопасности, уходящие с оккупированных территорий, окажутся в дивизиях НКВД на положении рядовых. Никто не проводил таких крамольных параллелей, но это было очень похоже на офицерские полки белой армии, в которых в солдатском строю шли поручики и штабс-капитаны, а ротами нередко командовали полковники и генералы. Такая же судьба ожидала и слушателей Высшей школы НКГБ, но этого пока ещё никто не знал и даже не мог себе предположить…

Между тем структуры наркоматов внутренних дел и государственной безопасности спешно и чётко перестраивались на военный лад. К начавшейся войне эти ведомства оказались гораздо более подготовлены, нежели вооружённые силы. Не прошло и месяца, как все структуры НКВД оказались сведены в единый «кулак»: в состав наркомата возвратились структуры, ранее выведенные в НКГБ, а военная контрразведка, в начале года разделённая между армией и флотом в качестве трёх управлений НКО и НКВМФ, опять стала единым Управлением особых отделов НКВД СССР.

Профессионалы считают: «В условиях начавшихся военных действий, наших неудач на фронте такая централизация функций по обеспечению госбезопасности страны и охраны общественного порядка была оправданной».[90]

Ну что ж, даже притом что образ тогдашнего наркома НКВД Лаврентия Павловича Берии принято рисовать исключительно чёрными красками, не будем забывать, что это было его ведомство, и, значит, в том есть его личная заслуга.

Некоторые важнейшие организационные решения принимались в НКВД и гораздо раньше июля.

«В первый же день войны мне было поручено возглавить всю разведывательно-диверсионную работу в тылу германской армии по линии советских органов безопасности, — вспоминал под конец своей долгой жизни генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов. — Для этого в НКВД было сформировано специальное подразделение — Особая группа при наркоме внутренних дел…

Главными задачами Особой группы были: ведение развед-операций против Германии и её сателлитов, организация партизанской войны, создание агентурной сети на территориях, находившихся под немецкой оккупацией, руководство специальными радиоиграми с немецкой разведкой с целью дезинформации противника».[91]

Но самые, безусловно, важные сведения относительно отбора сотрудников в эту группу Павел Анатольевич изложил не в первой своей книге «Разведка и Кремль», а в следующей, которая называется «Разные дни тайной войны и дипломатии»:

«Особая группа формировалась на базе Первого (разведывательного)[92] управления НКГБ — НКВД. Костяк её составляли оперативные сотрудники, имевшие опыт разведывательной работы за рубежом и партизанских действий во время гражданской войны в Испании».[93]

Тут, конечно, необходимо сказать о том, что в состав Особой группы вошли: легендарный разведчик Яков Исаакович Серебрянский[94] — он был спешно освобождён из тюрьмы, где ожидал расстрела по ложному обвинению; такие асы советской разведки, как Наум Исаакович Эйтингон,[95] Зоя Ивановна Рыбкина,[96] Станислав Алексеевич Ваупшасов;[97] впоследствии ставшие легендарными Николай Иванович Кузнецов,[98] Вильям Генрихович Фишер, более известный как Рудольф Абель,[99] Африка де Лас Эрас[100] и многие другие, в том числе те, чьих имён мы никогда не узнаем не потому, что они забыты, но потому, что они никогда не будут рассекречены.

Здесь мы и остановимся, ибо к нашему герою, которому тогда не восстановили даже польский унтерский чин, эти замечательные люди не имели абсолютно никакого отношения. Да, он служил вместе с ними в рядах Особой группы, но в совершенно разных её структурах, так что не только никого из них не мог увидеть, но даже ни о ком из них не слышал… Или — почти ни о ком. Но этот вопрос мы уточним несколько позже.

Итак, обещанное «время» пришло неожиданно быстро: уже 15 июля Алексей Ботян, как и его сослуживцы по Высшей школе, был зачислен в одно из войсковых подразделений, подчинённых Особой группе.

«Первоначально войска Особой группы включали в себя две бригады, состоявшие из батальонов, которые делились на отряды, отряды — на спецгруппы. В октябре 1941 г. были сведены в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН) в составе двух мотострелковых полков: четырёхбатальонного и трёхбатальонного со специальными подразделениями (отрядами спецназначения, школой младшего комсостава и специалистов, сапёрноподрывной ротой, авторотой, ротой связи)».[101]

Генерал Судоплатов в своём рассказе не совсем точен, но принципиального значения это не имеет. «Мы сразу же создали войсковое соединение Особой группы — отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН НКВД СССР), которой командовали в разное время Гриднев[102] и Орлов.[103] По решению ЦК партии и Коминтерна всем политическим эмигрантам, находившимся в Советском Союзе, было предложено вступить в это соединение Особой группы НКВД. Бригада формировалась в первые дни войны на стадионе «Динамо». Под своим началом мы имели более двадцати пяти тысяч солдат и командиров, из них две тысячи иностранцев — немцев, австрийцев, испанцев, американцев, китайцев, вьетнамцев, поляков, чехов, болгар и румын. В нашем распоряжении находились лучшие советские спортсмены, в том числе чемпионы по боксу и по лёгкой атлетике — они стали основой диверсионных формирований, посылавшихся на фронт и забрасывавшихся в тыл врага».[104]

Удивительно, но даже сам Павел Анатольевич не избежал в рассказе про ОМСБОН шаблонной оценки — хотя, скорее всего, тут виноваты литзаписчики и редакторы его мемуаров, к которым и без этого предъявляют немало обоснованных претензий. Можно назвать многолетней традицией такую практику, что когда говорили про ОМСБОН, то прежде всего вспоминали имена знаменитых спортсменов, воевавших в его рядах: заслуженного мастера спорта по боксу Николая Королёва, одного из сильнейших в то время штангистов мира Николая Шатова, рекордсмена страны по барьерному бегу Ивана Степанчёнка, легендарных легкоатлетов братьев Георгия и Серафима Знаменских… Мол, это и была основа бригады особого назначения.

Ботян рассуждает по-иному. «Да, действительно, были у нас знаменитые спортсмены, рекордсмены и чемпионы, — усмехается он. — Звучит это, конечно, здорово! Но жизнь, вообще-то, не на знаменитостях держится, а на мужиках, на тех, что из глубинки, из деревень, кто сызмала к труду и к лишениям привычен. Спортсмены, они что? То один в ночном зимнем лесу простынет, то другой на марше ногу натрёт — они ж, чемпионы разные, к такой жизни не были приучены… Так что, поверьте, лицо ОМСБОНа определял именно тот народ, который был попроще и к земле поближе! Хотя, конечно, без спорта там было никак нельзя… Тут нет никаких возражений!»

Нелепо было бы считать, что устами Алексея Николаевича глаголет какая-то зависть «чёрной кости» к «белой». Мы никоим образом не сомневаемся в подвигах выдающихся советских спортсменов, героически вставших на защиту Родины и отдавших за неё свои жизни. Но всё же и в ОМСБОНе, да и во всей Красной армии основную тяжесть войны вынесли на себе самые обыкновенные мужики от рядовых солдат до Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова, который также происходил из народных низов, именно от земли.

Кстати, в своей следующей, посмертной уже книге (собранной её составителями на основе дневниковых и магнитофонных записей Судоплатова уже после его кончины) автор выглядел не столь плакатно-категоричным: «При наборе людей мы пошли по пути, подсказанному опытом финской войны — задействовали спортивно-комсомольский актив страны. ЦК ВЛКСМ принял постановление о мобилизации комсомольцев для службы в войсках Особой группы при НКВД. Мы мобилизовали выпуски Высшей школы НКВД и разведчиков Школы особого назначения, а также молодёжь из органов милиции, пожарной охраны… В наше распоряжение по решению ЦК ВКП(б) перешёл весь резерв боеспособных политэмигрантов, находящихся на учёте в Коминтерне.

Кроме того, Особая группа пополнялась, что было очень важно, военнослужащими войск НКВД в ходе боевых действий».[105]

Заметим, что ни про какой «спортивный костяк» здесь уже нет ни слова.

И тут возникает вопрос: а почему такое подразделение пришлось создавать столь спешно? Ответ обескураживает: «К началу войны органы НКВД — НКГБ не располагали собственной разведывательно-диверсионной службой, единым руководящим центром этого профиля, не имели чёткого плана работы в тылу вражеских войск. Помимо этого, по известным причинам, органы госбезопасности к 1941 году остались без подготовленных кадров».[106]

Возвращаясь к принципам формирования ОМСБОНа, повторим слова генерала Судоплатова, что в ней оказалось немало сотрудников НКВД. Это были как молодые, подобные Ботяну и его однокашникам, товарищи, только начинавшие службу, так и опытные оперативники-территориалы, такие как, например, майор Евгений Иванович Мирковский, который вскоре станет командиром партизанского отряда имени Дзержинского и в 1944 году будет удостоен звания Героя Советского Союза. Были здесь и участники боёв с фашистами в Испании, с японскими самураями — на Дальнем Востоке, участники Освободительного похода на Западную Украину и в Западную Белоруссию, а также — участники Финской кампании. Ну а кроме этого «костяка», в бригаду были зачислены присланные по комсомольским путёвкам рабочие многочисленных в ту пору московских заводов и фабрик, студенты и прочий молодой народ, горевший желанием драться с фашистами, защищать Родину. Всех их, вне зависимости от предыдущих должностей, уже имеющихся воинских или специальных званий, зачисляли в ОМСБОН рядовыми.

«Званий у нас в этом дурацком ОМСБОНе никаких не было — все мы были рядовые красноармейцы, и всё!» — в сердцах говорит Алексей Николаевич.

Кто бы другой так обозвал легендарный ОМСБОН! Да его бы историки и ветераны спецслужб за это тут же съели бы вместе с… ну, с потрохами, так скажем! Ботян же имеет право на самые резкие оценки — он не только это право выстрадал, но и лучше, чем кто бы то ни было сейчас, знает предмет, о котором говорит. Если сегодня ветеранов ОМСБОНа можно перечесть буквально по пальцам, то Герой России Алексей Николаевич Ботян — вообще один-единственный, другого такого нет и быть не может. Признаем всё же, что человек он прямолинейный, в оценках резкий, порой грубоватый. Ну и замечательно! Не всем же миндальничать…

Наш собеседник так объясняет свою позицию:

«Представьте себе, тогда даже майор Мирковский попал в рядовые, без всякой на то своей вины! Но с ним потом скоро разобрались и звание ему вернули. А ещё я помню: хороший парень такой у нас был, Анатолий его звали, мой одногодок, до войны служил оперуполномоченным в Воронеже. Ходил он там с двумя «кубиками», назывался «сержант госбезопасности», что равнялось армейскому лейтенанту. Пришёл он в ОМСБОН и стал рядовым — да так почти всю войну рядовым и прошёл… Мне присвоили офицерское звание в августе 44-го года, и ему, по-моему, тоже примерно тогда. Потом, когда мы вернулись сюда, Судоплатов вручал нам награды — ордена Красного Знамени. И вот тут он Толянчика моего поздравляет ещё и с присвоением офицерского звания. Мол, вам высокая оказана честь — вы теперь офицер госбезопасности, а тот в ответ и говорит: извините, пожалуйста, товарищ генерал, но я ещё в 41-м году был офицером госбезопасности! И все про это забыли! Представляете?! Никому до этого дела не было! Ну, тогда ему сразу же дали старшего лейтенанта…»

Командирами подразделений — взводов, рот и батальонов — в ОМСБОНе назначили пограничников, как офицеров войск НКВД; к тому же большинство из них уже имели достаточно солидный боевой опыт, полученный при охране наших неспокойных границ. Недаром же в Политическом словаре 1940 года — в издании, позволяющем понять многие реалии тогдашней жизни, о службе пограничников было сказано так: «Чекисты-пограничники самоотверженно, в трудных условиях несут важнейшую и почётнейшую службу по охране границ СССР от шпионов, засылаемых иностранными разведками на нашу территорию, от вооружённых налётов банд и регулярных войск капиталистических государств».[107]

Свою высокую боевую выучку, отвагу и пламенный патриотизм пограничники успели показать и теперь, в самые первые дни Великой Отечественной войны, встретив и задержав на срок от нескольких часов до многих дней и даже недель наступающие гитлеровские войска ещё на самой линии границы. Кстати, для германского командования это явилось очень неприятной неожиданностью: по плану, на то, чтобы подавить сопротивление пограничников, германским частям отводилось около пятнадцати минут.

В то самое время, когда официально был создан ОМСБОН, Особая группа претерпела свою первую реорганизацию. Её бессменный начальник писал:

«В октябре 1941 года Особая группа в связи с расширенным объёмом работ была реорганизована в самостоятельный 2-й отдел НКВД…»[108]

В приказе НКВД СССР № 001435 от 3 октября 1941 года было указано:

«Для выполнения специальных оперативных задач сформировать 2-й отдел НКВД СССР с непосредственным подчинением народному комиссару внутренних дел СССР».[109]

Понятно, опять-таки, что нашего героя все эти изменения, происходившие в верхах, фактически не затрагивали. Он ведь в ту пору был занят повседневным солдатским делом: «учился военному делу настоящим образом», если вспомнить очень популярную в то время в вооружённых силах формулировку основоположника марксизма-ленинизма.

Конечно, программа подготовки бойцов «спецназа» — назовём их этим современным термином — существенно отличалась от курса обучения в Высшей школе НКГБ. Каждый день начинался пятикилометровым кроссом, да ещё и с преодолением препятствий. Основными учебными предметами были стрельба из различных видов оружия — этим делом бойцы занимались на стрельбище общества «Динамо», что находилось около Мытищ, инженерная подготовка — в основном подрывное дело и, разумеется, физическая подготовка. Не оставлены были без внимания и разного рода оперативные премудрости: бойцов готовили не просто к боям, но к разведывательно-диверсионной работе за линией фронта, на территории, временно оккупированной противником.

«Подготовка у нас была довольно хорошая, — вспоминает Ботян. — Вот диверсионная работа: нас учили, как подготовить взрывчатку, заряд, как туда капсюль вставить, как рассчитывать мощность заряда, как его закладывать, когда и как будет больший эффект от взрыва… Кстати, эта подготовка была у нас непосредственно в Москве. Но часто проводились и такие тренировки, когда мы уходили в лес с полной нагрузкой, взрывчатку с собой брали и за ночь проходили километров сорок, не меньше. Даже без привалов — редко, когда в тепле был какой-то привал. У нас, кстати, очень хороший физрук был, так его по-нашему называли, Соловьёв, даже помню его фамилию. Гонял он нас здорово, и это очень помогло: и опыт какой-то был, и выносливость. А когда человек тренируется, это в дальнейшем всегда пригодится! Вот так я попал в ОМСБОН, и с этого времени вся моя дальнейшая судьба оказалась связана с нашей службой…»

Связана она оказалась настолько прочно, что Алексея Николаевича давно нарекли «легендой спецназа». Как сказано в книге «Спецназ КГБ»: «Среди чекистов — асов разведывательно-диверсионной деятельности Алексей Ботян занимает особое место. Он один из немногих партизан с Лубянки, кто после окончания Великой Отечественной войны продолжил сражаться на тайных фронтах «холодной войны».[110]

Ну а насчёт «одного из немногих» можно и поспорить…

* * *

Не имеет смысла подробно рассказывать о том, как с каждым днём лета — осени 1941 года ухудшалась обстановка на советско-германском фронте. Особая группа — 2-й отдел НКВД одну за другой направляла в тыл противника свои оперативные группы. Да вот только — чего у нас долгое время почему-то старались не признавать — гестапо и абвер были более чем достойными противниками. А не просто дурачками из «шпионского» кино…

«Нас же в первые годы войны немцы переигрывали!» — рассказывает человек, которого мы можем назвать Валентином Ивановичем.

Друг и коллега Алексея Николаевича Ботяна, только лет на двадцать его моложе, профессиональный диверсант, «боевой пловец», обладающий уникальнейшим опытом, он сейчас преподаёт в одном из «закрытых» высших учебных заведений. С ним мы ещё не раз встретимся на страницах этой книги. Итак, Валентин Иванович рассказывает:

«Гитлеровцы по-настоящему подготовились к контрпартизанской борьбе, у них была прекрасно налажена контрразведывательная работа, а потому противник нас поначалу чётко переигрывал. Ведь и Кудря,[111] и Молодцов,[112] и Лягин[113] погибли из-за того, что немцы очень «красиво» сделали подставу или перевербовку. Мужественные они были люди, держались до конца, но…»

Как известно, отряды сотрудников внешней разведки Кудри, Молодцова и Лягина, поначалу успешно действовавшие в Киеве, Одессе и Николаеве, были раскрыты контрразведкой гитлеровцев. Их руководители, впоследствии ставшие героями Советского Союза (посмертно), казнены после долгих и мучительных пыток.

Боевой опыт оплачивался кровью. Пройдёт время, немало времени, и тогда уже советские спецслужбы будут начисто переигрывать гитлеровцев по всем фронтам. Пока же в Великой Отечественной войне всё чётче обозначался один главный фронт — тот самый, что всё ближе и ближе подходил к Москве. Вскоре рядовой Ботян окажется именно на этом фронте.

«К моменту подхода немецких войск к Москве Особой группе — ОМСБОН было поставлено задание: предпринять организационные действия по немедленному отпору врагу на наиболее опасных направлениях. Это означало, что следовало перекрыть и вести заградительные работы на танкоопасных направлениях — дорогах, ведущих к столице, на канале Москва — Волга, по реке Сетунь, в Переделкино и Чертаново. Здесь работали 300 отлично подготовленных сапёров.

На всём пространстве Московского сражения действовало 68 разведывательно-диверсионных групп ОМСБОН. Их работа — это 14 тысяч фугасов, 50 тысяч мин, 94 километра завалов, километры взорванного шоссе и 95 подорванных мостов…»[114]

Противник очень скоро почувствовал, как нарастает сопротивление в его тылу. Тому подтверждением — очень интересный приказ генерал-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау, командующего той самой 6-й германской армией, что «прославится» в Сталинграде зимой 1943-го. Но пока ещё шла осень 1941 года, приказ был отдан 10 октября.

«По вопросу отношения воинских частей к большевистской системе существуют ещё неясные представления. Основной целью похода против еврейско-большевистской системы является полный разгром их окружённых сил и искоренение азиатского влияния на европейскую культуру.

В связи с этим перед воинскими частями ставятся задачи, выходящие за пределы прежних солдатских задач. На Восточном фронте солдат является не только воином по правилам военного искусства, но и носителем народной идеи и мстителем за зверства, причинённые немцам и родственным им народам.

Поэтому солдат должен иметь полное понятие о необходимости строгой, но справедливой кары еврейским подонкам человечества. Дальнейшая задача — это уничтожить в зачатке восстания в тылу армии, которые согласно опыту затеваются всегда евреями…»[115]

Можно сказать, что это — ярчайший пример того, как идеология торжествует над здравым смыслом! Кто же и где, позвольте спросить, набрался такого сомнительного опыта?! Однако война эта в полном смысле слова была «идеологической», две общественно-политические системы столкнулись, чтобы уничтожить друг друга, а потому ряд изначальных «установок» представлялся незыблемым. Впрочем, для нас в этом документе всего важнее упоминание о «восстаниях в тылу армии». Понятно, что это не «восстание» в чистом виде — не революционное возмущение трудящихся или же захват немецкого концлагеря его взбунтовавшимися узниками. Тут имеются в виду или партизанские действия, или диверсионные акции, проводимые советскими оперативными группами за линией фронта.

«Где-то, наверное, в начале ноября мы начали проводить рейды по тылам противника в районе Яхромы. Ходили группами, по восемь-девять человек, — рассказывает Алексей Николаевич. — Хорошо было то — это у меня в памяти осталось, — что мороз был очень сильный, градусов за тридцать было. Но у нас были телогрейки, валенки, маскхалаты. Когда на задание ходили, то брали автомат и 200 или 400 патронов к нему, уже не помню. Взрывчатка была. С таким грузом никак не замёрзнешь! Тем более мы хорошо ходили на лыжах, а немцы окопались, мёрзли и никуда не выходили. Сидели они в блиндажах или окопах и только бросали осветительные ракеты, чтобы к ним не подошли. Ну, когда ракета горит, мы в снег ложимся, погасает — двигаемся. Заходили с тылу, незаметно к ним подходили, брали языков, пленных живьём забирали. А кого взять не получалось, тех убивали, как уж там выходило. Результаты хорошие были! Но я в то время был солдатом, не командиром, ничего особенного о себе рассказать не могу. Честно скажу, сколько раз вот так к фашистам в тыл ходили, уже и не помню. Не один раз, конечно, несколько — до тех пор, пока немцев не отбили».

Можно представить себе такую картину: морозная ночь, когда чёрное небо буквально усыпано огромными мерцающими звёздами и стоит пронзительная тишина. Это редкая ночь, когда почти совсем не стреляют — только расчёты дежурных пулемётов время от времени, для острастки, проходят по передовой противника очередью трассирующих пуль. Немецкие окопы, ломаными линиями прочерченные на какой-нибудь господствующей над местностью высоте, отгорожены, защищены от противника рядами заиндевевшей «колючки» и плотным минным полем. Над добротно сделанными блиндажами вьётся дымок «буржуек», конфискованных без возврата у местного населения. Солдаты, набившиеся в блиндаж, к раскалённой печурке, — благо сухих дров крестьянами соседней деревни было запасено предостаточно — заняты тем, чем обычно занимаются любые солдаты на постое: кто спит на нарах, заполнивших пространство в несколько ярусов, кто доедает остатки пайка, кто разговаривает с товарищами, а при этом, чтобы не сидеть без дела, чистит автомат или зашивает очередную прореху на обмундировании… Ругают русскую зиму и самих русских, которые до сих пор почему-то не сдаются, гадают, когда, в конце концов, будут дома… Если среди солдат есть ветераны, которые поучаствовали в боях на Западном фронте или входили в Польшу, то неизбежны сравнения прекрасного французского или польского климата с ужаснейшим здешним — ну и какие-то воспоминания о тамошней «весёлой жизни». Зато про то, что было здесь — например, про вынужденную остановку в районе Смоленска, когда гитлеровские войска оказались скованы боями на целых два месяца и понесли серьёзные потери, предпочитают не говорить. Ни генералов, ни тем более фюрера никто пока ещё не ругает…

В общем, большинство из тех, кто волей судьбы оказался собран в этом блиндаже, уверены, что война скоро закончится и для них это, очевидно, уже последняя остановка на русской земле. Как же они были правы, сами того не подозревая! Вот только вряд ли кто из них мог догадаться, что их война завершится уже в ближайшие минуты.

Часовой замер в углу окопа и с вожделением глядит на дымок, медленно вытекающий из трубы, выведенной в смотровую щель блиндажа. Смотреть в сторону противника не имеет смысла: там «колючка», там мины. Всё закрыто самым надёжным образом, без долгой артподготовки не пройдёшь. Со стороны тылов можно опасаться только начальства, но кто из больших штабных начальников решится гулять по позициям ночью и в такой мороз? Свои же командиры сидят по блиндажам на позициях и носа на мороз не кажут. Время от времени, через чёткие интервалы, в небо поднимаются шипящие ракеты, а затем медленно опускаются, разбрасывая вокруг себя гаснущие искры. Высота, лес в отдалении, полусожжённая деревня — всё озарено мертвенно-бледным светом и видно, как на ладони. Нигде ни движения, никаких признаков жизни… Солдат прекрасно знает, что если забиться в угол окопа и не шевелиться, то будет не так холодно. Одет он явно не по погоде: пилотка натянута на самые уши, под достаточно тонкую шинель поддета женская кацавейка, которую удалось прихватить где-то по дороге. Хуже всего ногам — сапоги от холода кажутся каменными и ступни, несмотря на газеты, которыми они обёрнуты поверх носков, давно уже болят от холода.

Часовой смотрит на светящиеся стрелки наручных часов — до смены остаётся ещё целых 24 минуты. Взлетела ракета, потрещала в чёрном небе и погасла, погрузив мир в темноту, которая всегда кажется более глубокой после яркого света. Глаза солдата ещё не успели привыкнуть к темноте, как вдруг на него обрушился сокрушительный удар, мгновенно вычеркнувший его из списков живых. Часовой уже не мог видеть, как белые призраки стремительно врывались внутрь блиндажа…

Как раз где-то в эти дни командующий 9-й германской армией генерал-полковник Адольф Штраус отдал такой «милый» приказ: «Даже если армия вынуждена будет всю зиму пробыть в обороне, то, учитывая ожидаемое весной возобновление наступления, нужно сделать всё, чтобы поддержать в войсках прежний наступательный дух. Частые разведпоиски, высылка дозоров и проведение незначительных наступательных операций с ограниченной целью по этой причине крайне необходимы. При всех обстоятельствах нужно не допустить того, чтобы войска впали в тупую зимнюю спячку…»[116]

Почему мы даём приказу такую оценку? Да заявочка про возможность «тупой зимней спячки» просто умилила. Как-то уж слишком недооценил тёзка фюрера своего противника. Обеспечить гитлеровцам спокойный сон бойцы ОМСБОНа, конечно, могли — но только уже в вечном плане.

Из вечернего сообщения Советского Информбюро 29 НОЯБРЯ 1941 г.

Получено сообщение о большом успехе партизан, действующих в оккупированных немцами районах Московской области. 24 ноября несколько партизанских отрядов под командованием товарищей Ж., К.,[117] П., В., объединившихся для совместных действий против оккупантов, совершили налёт на крупный населённый пункт, в котором расположился штаб одного из войсковых соединений немецко-фашистской армии. Ночью после тщательной разведки славные советские патриоты обрушились на ничего не подозревающего врага. Прервав сначала всякую связь немецкого штаба со своими частями, партизаны затем огнём и гранатами уничтожили несколько больших зданий, в которых расположились воинские учреждения фашистов. Разгромлен штаб немецкого корпуса. Захвачены важные документы. Отважные бойцы-партизаны перебили около 600 немцев, в том числе много офицеров, и уничтожили склад с горючим, авторемонтную базу, 80 грузовых машин, 23 легковые машины, 4 танка, бронемашину, обоз с боеприпасами и несколько пулемётных точек.

При подготовке этой операции разведкой партизанского отряда был разгромлен карательный отряд гестапо. Гитлеровцы потеряли при этом убитыми и ранеными около 40 солдат и офицеров. Разведка партизан расстреляла десятника лесничества Багана, сообщавшего гестапо о местах расположения партизан в лесах.[118]

Оперативные группы НКВД, действовавшие во вражеском тылу, партизанами не были и таковыми реально не назывались — разве что в сводках Совинформбюро да в официальных немецких документах. Поразительное единодушие по совершенно разным причинам! Вообще, кажется, для гитлеровцев партизаны становились уже истинным кошмаром. По крайней мере, фрагмент из приводимого ниже приказа рейхсфюрера СС и начальника немецкой полиции Генриха Гиммлера, подписанный 18 ноября 1941 года, буквально проникнут навязчивой «партизанофобией». Его 5-й пункт, озаглавленный «Общие выводы», гласит: «Особое значение для задержания партизан имеет установление и проверка личности. Необходимо проверять личность каждого встречающегося за пределами населённого пункта. Подозрительными являются все лица с коротко остриженными волосами, не имеющие личного удостоверения, так как они, как правило, являются служащими Красной армии. Подозрительными являются также лица, выдающие себя за политических заключённых. Они чаще всего бывают красноармейцами, имеющими задачу присоединиться к партизанским отрядам, действующим в немецком тылу, или образовать самостоятельные отряды. Внимания заслуживают также лица, которые согласно удостоверению личности являются «рабочими». В данном случае это чаще всего руководящие партийные работники, которые направляются для подпольной деятельности среди населения оккупированных областей. Особое внимание нужно уделять женщинам и детям, так как именно их предпочтительнее всего используют для передачи военных донесений. В их обязанности также входит поддерживать связь между отдельными партизанскими отрядами и извещать о готовящихся против них операциях».[119]

Если проанализировать этот текст, то получается, что подозрительными являются все коротко стриженные мужчины (а в СССР тогда патлатыми не очень-то ходили) плюс к тому — все рабочие и репрессированные. А также женщины и дети. Кто же оставался вне подозрения? Только крестьяне и служащие, если, конечно, они как следует обросли волосами. Можно бы назвать и священников (недаром же издавна было у служителей культа мужицкое прозвище «долгогривые»), И как это называть, если не «партизанофобия»?

А ведь для гитлеровцев на советской земле всё ещё только начиналось!

Вот ещё одна оценка происходящего — так сказать, «свидетельство с места», как раз всё того же времени. Это строки из письма немецкого солдата, старшего ефрейтора Хертшбека. Очевидно, до адресата оно не дошло: «…Обстановка на фронте всё сильнее накаляется. Роты слились в маленькие кучки, люди пали духом. Ко всему прочему ещё наступили страшные холода. Русские применяют современное оружие, что просто поражаешься».[120]

Правда, здесь не про партизан, а вообще про происходящее вокруг. Для немцев — ничего хорошего!

* * *

Обстановка под Москвой в ту пору оставалась очень сложной — гитлеровский меч ещё нависал над советской столицей.

«После захвата Клина и Солнечногорска враг сделал попытку развить свой удар северо-западнее Москвы. В ночь на 28 ноября ему удалось небольшими силами переправиться на восточный берег канала Москва — Волга в районе Яхромы севернее Икши… Ставка Верховного Главнокомандования и командование Западного фронта принимали срочные меры для ликвидации создавшейся опасности. В район Крюково, Хлебникове, Яхрома перебрасывались резервные соединения и войска с соседних участков…»[121]

«Спецназ действовал самоотверженно. Когда противник прорвался к Яхроме и начал переправлять танки на восточный берег, а разведывательно-диверсионные подразделения абвера (переодетые в красноармейскую форму, хорошо знавшие русский язык) захватили мосты, ситуацию удалось исправить только с помощью бойцов спецназа, которых бросили в бой у Дмитрова при поддержке бронепоезда № 73 войск НКВД. Спецназ отбил мосты у противника, подорвал их и тем самым заблокировал движение немецкой танковой колонны».[122]

В то же самое время подрывники ОМСБОНа минировали сначала ближние подступы к Москве — Ленинградское, Дмитровское и Волоколамское шоссе, а потом и важнейшие объекты и сооружения в самом городе на тот случай, если бы гитлеровцам удалось ворваться в советскую столицу. В такой ситуации бойцы ОМСБОНа должны были сражаться и умирать на московских улицах. Каждый из них получал тогда свою позицию, оставить которую он не имел права ни в коем случае.

Ветераны Управления «В» — о том, что это такое, мы подробно расскажем в своё время, — уверены, что омсбоновцам Алексею Ботяну и Евгению Телегуеву была отведена позиция на Красной площади — на самом Лобном месте, то есть как раз у ворот Спасской башни. Нам Алексей Николаевич про это не говорил, да и никому ничего подобного не рассказывал. Он ведь в то время был всего лишь одним из тысяч рядовых бойцов ОМСБОНа. Несомненно, из лучших бойцов, но и лучших там были многие сотни. Так что подходить к Ботяну с вопросом, было такое или не было, представляется просто наивным…

Но вот что вспоминал недавно ушедший из жизни генерал-майор Евгений Алексеевич Телегуев,[123] в прошлом — начальник управлений КГБ СССР по Амурской области и по Хабаровскому краю: «Ситуация на фронтах становилась всё хуже. Мы рвались в бой, но наши просьбы даже не рассматривались. В середине октября бригаду ночью привезли в город и расположили в центре Москвы. Наши подразделения стояли в Доме Союзов, на Малой Бронной, в ГУМе, у Белорусского вокзала.

Бригада стала готовиться к оборонительным боям, причём допускалась возможность и уличных боёв».[124]

Омсбоновцев тогда разбивали на «тройки», выдавали им десятидневный запас питания, немереное количество патронов и распределяли по пустующим квартирам в центре города, вдоль основных магистралей. Приказ был тот самый: «Ни шагу назад!» — по смыслу и словам, разумеется, потому как одноимённый приказ № 227 будет подписан наркомом обороны Сталиным 28 июля 1942 года. Но сути дела это не меняло: нужно было стоять насмерть — Москва была уже не позади, а вокруг.

По словам генерала Телегуева, его позиция находилась на верхнем этаже одного из домов неподалёку от Белорусского вокзала, на улице Горького, по направлению к центру, к Красной площади. Внизу стояли противотанковые заграждения, так что гитлеровцы неминуемо бы тут остановились и попали бы под огонь снайперов… В ожидании прорыва немцев бойцы дежурили здесь порядка недели, по очереди отдыхая и не имея никакой связи с внешним миром — переносные радиостанции тогда ещё были большой роскошью. Поэтому молодые солдаты ждали появления гитлеровцев буквально каждую минуту.

Точно так же дежурил где-то на ближних подступах к Кремлю и Алексей Ботян. Безусловно, его более молодым товарищам очень повезло — опытный воин заявил им без тени сомнения: расслабьтесь и не волнуйтесь, фрицы так сразу не появятся, услышим, другие наши ребята у них на пути встанут и ещё такой «фейерверк» устроят, что не проспим! Конечно же всяких разговоров, позволяющих скоротать время томительного ожидания, тогда у них велось немало и «баек» было много порассказано. Тем более что Ботян — человек словоохотливый, остроумный, увлекающийся, ему уже тогда было что вспомнить, о чём рассказать. Так что вряд ли бойцы просто сидели в напряжении, мучительно прислушиваясь к далёкой канонаде и гася в душе тайные свои страхи. Думается также, что Алексей непременно нашёл возможность как-то разнообразить скудный армейский паёк — на то она, солдатская смекалка, и существует, чтобы голодными не сидеть. Может, он и водкой где-нибудь разжился (центр Москвы, магазинов вполне достаточно; только не надо думать, что Ботян тогда выстаивал очередь к кассе, сжимая мятую «трёшку» в потном кулаке) — глоток перед боем, как подсказывает опыт, лишним не бывает; а если боя не будет, так это и вообще сам Бог велел, чтобы ожидание скрасить, напряжение сбросить, да и согреться в холодной квартире… Недаром говорят: «старый воин — мудрый воин»! И сам не пропадёт, и товарищам поможет.

Как же тогда, из чего возникла легенда, которая к тому же соединила двух прославленных ветеранов ОМСБОНа? Очевидно, из общей уверенности в том, что если бы Ботяну поручили позицию у самого входа в Кремль, то он бы и её удержал. Скажем так — из безоговорочной веры в Ботяна!

Людей, о которых при жизни рассказывают легенды, совсем немного. Даже хорошую сплетню о себе (такую, чтобы самому можно было втайне гордиться тебе приписываемым) услышит далеко не каждый. А вот Алексей Николаевич — человек легендарный, к тому же рассказы о нём охотно тиражируются пишущим братом. Например, к периоду одной только московской битвы относится целых три легенды. Первую мы уже знаем, вторая о том, что в то время он уже командовал разведывательно-диверсионной группой, ну а третья — что Ботян участвовал в историческом параде на Красной площади 7 ноября 1941 года, в день празднования 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

Нет, не участвовал и участвовать не мог! И не только потому, что, скорее всего, находился на боевой службе…

Если кто бывал на торжественном прохождении войск в каком-нибудь захолустном гарнизоне, то знает, какое радостное оживление в рядах зрителей вызывает прохождение самых последних шеренг. Только и слышно: «Ой, смотри, какой маленький! Гляди, как идёт, как старается! Забавный такой…»

Ничего подобного на параде 1941-го допустить было нельзя, а потому на Красную площадь отбирали самых высоких бойцов. Вот и весь сказ!

Ну, то, что Ботян не вышел ростом — не секрет, зато «отсутствующие» сантиметры он тысячекратно компенсировал многими другими своими качествами, а потому нимало по этому поводу не комплексует. Ведь именно про таких людей, как он, говорится в народе: «мал золотник, да дорог». И пословица «мал, да удал» — тоже как раз про него. В общем, не всем же правофланговыми на параде шагать, есть в жизни и иные приоритеты.

А легенды — так кто ж против? Пусть будут! Всё равно никто и никогда (кроме тех немногих, кому это официально положено) не узнает всей правды о жизни, службе и боевой деятельности Алексея Николаевича Ботяна.

Девизом Службы внешней разведки являются слова «Без права на славу, во славу державы». Жизнь Ботяна вполне этому девизу соответствует: от всей причитающейся ему славы Алексей Николаевич получил лишь маленький кусочек. Ведь, как известно, нереализованных представлений на присвоение ему звания Героя Советского Союза было несколько, за разные подвиги. Но… не судьба!

Вот, пожалуй, и всё, что можно рассказать об участии Ботяна в обороне Москвы. Сам же Алексей Николаевич подводит такой итог: «Я участвовал в боях в районе Яхромы. Как я мог тогда отличаться? Воевал, как все. Но не скажу, что я был из трусливого десятка, а самое главное — я никогда в жизни не терял самообладания. Это очень важно, потому что, когда моменты критические бывают, когда думаешь, что тебя убьют или захватят — то прежде всего не надо терять самообладания. Тогда всегда можно выйти из положения. Как понимаете, выходил. Так я и воевал. Как все…»

За свои тогдашние подвиги Алексей Николаевич был награждён скромной медалью «За оборону Москвы», которой очень гордится. А ещё он получил за это время громадный боевой опыт разведывательно-диверсионной деятельности.

Какие-то другие итоги его тогдашней боевой работы мы подводить не будем, не станем и спрашивать, чего и сколько записано у него на личном счету. Настоящих бойцов такие вопросы раздражают. Зато скажем, что «общая оценка военного командования Красной Армии деятельности ОМСБОН в период разгрома немцев под Москвой с осени 1941 по февраль 1942 года [такова]: усилиями спецгрупп удалось замедлить темпы наступления фашистских войск на Москву».[125]

Дипломатические сношения будут восстановлены между обоими Правительствами по подписанию настоящего Соглашения и будет произведён немедленный обмен послами.

Оба Правительства взаимно обязуются оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в настоящей войне против гитлеровской Германии.

Правительство СССР выражает своё согласие на создание на территории СССР Польской армии под командованием, назначенным Польским Правительством с согласия Советского Правительства. Польская армия на территории СССР будет действовать в оперативном отношении под руководством Верховного Командования СССР, в составе которого будет состоять представитель Польской армии. Все детали относительно организации командования и применения этой силы будут разрешены последующим Соглашением…»[126]

Правда, при этом не обошлось без влияния англичан, откровенно надавивших на поляков, которым они дали у себя пристанище. Не надо, конечно, думать, что британцы сделали это из горячей любви к Советскому Союзу или потому, что были гораздо умнее поляков и более чётко оценивали обстановку и прозревали перспективы. Нет, они, как и всегда, искали свою выгоду, но всё же — «лёд тронулся, господа!».

Как обычно бывает, первым делом были розданы руководящие посты в новорождённой Польской армии.

«В качестве командующего польской армией на территории СССР главнокомандующий польскими вооружёнными силами г. Сикорский назначил генерала Андерса».[127]

Жесты были достаточно красивы с обеих сторон: генерал Андерс[128] некогда именовался Владиславом Альбертом Фридриховичем, служил штабс-ротмистром в 3-м драгунском Новороссийском полку и в январе 1917 года был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. То есть поляки поставили во главе своей будущей армии русского офицера — этакий жест уважения к союзнику, хотя и несколько двусмысленный.

Советское руководство, опять-таки из уважения к союзнику, «проглотило» тот факт, что «белогвардеец» Андерс служил ещё и в германской кайзеровской, и в Польской армиях. В 1939 году он командовал кавалерийской бригадой, был взят в плен войсками Красной армии и интернирован на советской территории.

14 августа представители советского и польского командования подписали в Москве Военное соглашение о формировании Польской армии на территории СССР. В преддверии этого, 12 августа, председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин подписал указ, в котором говорилось: «Предоставить амнистию всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на Советской территории в качестве ли военнопленных или на других достаточных основаниях».[129]

По официальным данным, уже 29 августа в Польскую армию было зачислено 8,6 тысячи польских граждан, до того пребывавших в тюрьмах и лагерях, через два дня, 31 августа, — более 20 тысяч, а 25 октября 1941 года — 41,5 тысячи солдат и офицеров.

Кстати, будь Алексей Ботян менее сообразителен, расторопен и предприимчив, то он вполне мог бы оказаться в числе этих бывших польских военнопленных.

Между тем эти четыре полнокровные стрелковые дивизии, которые вполне можно было бы направить на защиту Москвы под знаменитым лозунгом «За нашу и вашу свободу!»[130] — в данном случае он звучал бы очень своевременно, — так и остались в тылу. И вообще, под разными предлогами наши отношения с союзниками (не только с поляками) потихоньку стали пробуксовывать.

Главная причина этого была проста: в то время очень многие в мире не верили, что Советский Союз сумеет победить гитлеровскую Германию. А связываться с аутсайдером, разумеется, мало кому хотелось. Уж лучше потом на определённых условиях признать верховенство победившей стороны.

Можно добавить, что настоящего доверия между новоявленными союзниками не было. В подтверждение — несколько фрагментов из совершенно секретной Инструкции командующему Польской армией в СССР, датированной 29 октября 1941 года. Речь в этом документе идёт об организации «связи с Польшей с территории СССР» и о «посредничестве с территории СССР в разведывательной работе, проводимой СВБ[131] на родине и на территориях, занятых немцами».

В инструкции можно найти немало «пассажей» следующего рода: «Переброску курьеров на родину с территории СССР прошу производить в исключительных случаях. Будем стремиться к тому, чтобы переброску курьеров на родину в основном производить из Англии при помощи английских машин… Поскольку, однако, будет крайне необходима переброска на родину непосредственно с территории СССР, необходимо стремиться к тому, чтобы самолёт пилотировался польским экипажем. Если же, в крайнем случае, будет использован советский самолёт с советским экипажем, необходимо при этом принять все меры и средства предосторожности согласно разведывательной инструкции…»[132]

«Предполагается, что курьерские переправы будут созданы в границах возможности и в основном своими силами. Помощь НКВД в этом деле не может быть ни в коем случае настолько широкой, чтобы НКВД проникло в организационные ячейки в Польше. Тем не менее необходимо считаться с тем, что переброска людей, а вернее, их подвоз в пункты, находящиеся вблизи линии фронта, на практике без помощи НКВД будет невозможной или очень трудной.

Пользуясь помощью НКВД при переброске людей, необходимо принять максимальные меры для невозможности расшифровки со стороны НКВД заданий, адресов назначения, псевдонимов и т. д.».[133]

Ну и далее всё в том же духе… То есть, получается, работаем с советской территории, но Советам не доверяем. Хотя, как известно, все разведки хранят свои тайны не только от врагов, но и от друзей, а потому можно было бы и не обращать на эту инструкцию особого внимания, если бы она не имела очень любопытного приложения. В преамбуле документа указано: «При заключении военного договора с Советами мы взяли на себя обязательство создать разведку в тылах германской армии на территории России».[134]

Что ж, прекрасно, можно было бы только порадоваться, если бы польское руководство не ставило перед собой далекоидущие цели: «Организационную работу о разведке необходимо проводить с таким расчётом, чтобы не только обслужить потребности этой войны и будущего восстания в Польше, но и создать постоянные условия для нашей разведки на Восток и на послевоенное время…»[135]

Как видно, наш «замечательный сосед», ещё не возвратив свою оккупированную гитлеровцами территорию, вновь готовился приняться за старое. Ну а пока, наверное, чтобы не терять квалификацию, польская разведка продолжала работать против Советского Союза. Вот краткое изложение донесения, которое 15 октября 1941 года агент польской разведки отправил своему правительству в Англии откуда-то с Дальнего Востока:

«А) Объекты в Шанхае:

1. Наблюдение за немцами в Шанхае и Китае.

2. Наблюдение за деятельностью советских работников в Шанхае.

Какую информацию стараются получить:

1. О Сибирской железной дороге — от пассажиров.

2. О событиях в СССР — от японской разведки.

Посылка наблюдателей в Японию, Маньчжурию и Северный Китай.

Покупка паспортов всякого рода.

Источники:

Польские эмигранты из СССР.

Местная советская печать…

Украинская организация «Зелёный Клин»(ЗК)…

Радио-, телефоно- и телеграфные перехваты советских точек на Дальнем Востоке. Хорошо принимаются в Шанхае.

Б) Токио. Объекты:

Сведения от пассажиров, добываемые через поляка ЛАПКА, работника Генконсульства во Владивостоке.

В) Харбин:

Возобновил контакт с бывшим постом «Мандарин» в японской радиоразведке и с начальником японской разведки в Харбине (МИХАИЛОВ), он ранее собирал сведения об СССР».[136]

Как видно, шпионская работа была поставлена с большим размахом, широта интересов разведки несуществующего государства просто поражает. Но зачем так разбрасывать силы, когда Польша, повторим, ещё оккупирована гитлеровскими захватчиками, которые самыми кровавыми методами устанавливают там свой «новый порядок»? Не лучше ли сосредоточить все силы на работе по Германии и её союзникам? Нет ответа…

Зато далее в агентурном донесении находятся ещё и радиоперехваты сообщений германской разведки о волнениях на Кавказе вообще и в Азербайджане — в частности. Где Польша? Где Азербайджан?!

Впрочем, нет сомнения, что эта информация весьма интересовала наших ближайших союзников — англичан, ведь Кавказ — это традиционная зона их разведывательных интересов. Что ж, полякам надо было чем-то платить британским хозяевам за гостеприимство.

Глава шестая Предисловие к подвигам

Битва за Москву ещё продолжалась, можно сказать, по времени была в самом разгаре, — официальной датой её окончания считается 20 апреля 1942 года — когда структура, в которой служил Алексей Ботян, претерпела очередную реорганизацию. 18 января 1942 года нарком внутренних дел подписал приказ № 00145:

«Для проведения специальной работы в тылу противника, а также организации и осуществления мероприятий по выводу из строя и уничтожения промышленных предприятий и других важнейших сооружений на территории, угрожаемой противником, приказываю:

1. Организовать 4-е Управление НКВД СССР.

2. Расформировать 2-й отдел НКВД СССР, обратив его штаты и личный состав на укомплектование 4-го Управления НКВД СССР…»[137]

Это было то самое Четвёртое управление НКВД, которое вошло в историю Великой Отечественной войны как легендарное разведывательно-диверсионное управление генерала Судоплатова. Нередко оно также называлось «Партизанским управлением». Нередко — «Судоплатовским».

* * *

1942-й — тяжелейший год как для сражающейся Красной армии, так и для всей нашей страны. А ведь не только советские люди, но и наши союзники встречали его с огромным оптимизмом, вызванным разгромом гитлеровских армий под Москвой. Ещё и в первомайском приказе 1942 года Верховный главнокомандующий товарищ Сталин, чуть ли не извиняясь, обещал: «Ещё полгода, ещё, может быть, годик…»

Но вместо ожидаемой победы пошла череда поражений: оставление Крыма, провал наступления под Харьковом, трагедия 2-й ударной армии, прорыв гитлеровцев к Волге и Кавказу — и так, фактически, до самого 19 ноября 1942 года, когда под громовые залпы тысяч орудий Красная армия перешла в контрнаступление под Сталинградом…

Изо дня в день вся страна с волнением слушала сводки Советского информбюро — вести с фронтов. Линии этих фронтов многие отмечали на картах красными флажками-булавками. Но был и ещё один фронт, очертания которого никто и никогда обозначить не мог, а сводки с которого хотя также звучали в сообщениях Совинформбюро, но крайне редко, весьма скупо и очень неконкретно.

Это был фронт тайной войны, где полководцами были почти совершенно неизвестные народу генералы, причём не в самых высоких генеральских чинах: Судоплатов, Абакумов,[138] Ильичёв,[139] Пономаренко…[140] Пожалуй, «первую скрипку» среди них по роду и масштабам выполняемых задач играл тогда Павел Анатольевич Судоплатов.

Начавшийся 1942 год памятен для Четвёртого управления многими славными делами. Это бой у деревни Хлуднево 21–22 января, когда дрались и погибли в окружении 22 героя-лыжника (все они посмертно награждены орденами Ленина), а двадцать третий, комиссар отряда Лазарь Паперник,[141] последний оставшийся в живых, подорвал гранатой себя и гитлеровцев. Отряд «Неуловимые» уничтожил нефтебазу в белорусском Полоцке. Весной 1942-го началась операция «Монастырь», которая продлится до лета 1944 года. Каждый из этих боевых эпизодов достоин отдельного рассказа, но ведь их великое множество…

В Москве, на станции метро «Партизанская», открытой, что мало кому известно, в январе 1944 года (тогда она называлась «Измайловская», позднее стала «Измайловским парком», а в 2005 году обрела нынешнее название), есть символическая скульптурная композиция: могучий старик с автоматом, юноша в ватнике и солдатской пилотке с трёхлинейкой в руках — не то допризывник, не то «окруженец» из новобранцев, и немолодая женщина, тоже с ППШ. Именно такими мы изначально представляли себе «народных мстителей» (как называли партизан Великой Отечественной войны) того времени, когда на борьбу с гитлеровскими захватчиками поднялся, как говорится, и стар и млад.

Но ведь были у нас и совсем другие партизаны, о которых после войны почти ничего не говорилось, — партизаны из того самого «Партизанского управления».

«Всё это не совсем точно, — поправляет Валентин Иванович, который уже появлялся в предыдущей главе нашей книги. — Это были не партизанские отряды, а оперативно-боевые группы, нелегальные резидентуры… Хотя в обиходе и даже в официальной истории — они как бы и партизаны. У Четвёртого управления в этом плане было четыре, так сказать, основных направления деятельности, по которым оно работало до самого конца войны…»

Во-первых, как рассказывает Валентин Иванович, в тыл противника направлялись такие оперативно-боевые группы, которым разрешалось расти, то есть увеличивать свою численность за счёт приходящих туда людей. В составе группы обязательно был чекист, контрразведчик, отвечавший за фильтрационную работу, тщательно проверявший каждого приходящего. То есть всё было совсем не так, как показывают в иных фильмах, когда пришедшему в отряд добровольцу сразу же дают винтовку и бодро говорят: «Проверим тебя в бою!» В качестве примера такой группы, вскоре превратившейся в настоящее боевое соединение, наш собеседник привёл бригаду «Местные», которой командовал Герой Советского Союза Станислав Алексеевич Ваупшасов. Находясь за линией фронта, опергруппа увеличила свой состав до трёх с половиной тысяч человек, вошедших в 16 партизанских отрядов. На счету бригады 187 взорванных эшелонов с боевой техникой и живой силой противника, свыше 14 тысяч уничтоженных гитлеровских солдат и офицеров, 57 крупных диверсий…

Во-вторых, в тыл противника направлялись разведывательно-диверсионные группы. Такие, как, например, легендарная группа Героя Советского Союза Бориса Галушкина…[142] Четыре человека из состава подобных групп были удостоены звания Героя Советского Союза. В состав такого подразделения входило не более двадцати человек и принимать туда «чужих» было запрещено, эти группы берегли для особых заданий. С «инициативниками», то есть добровольцами из числа местных жителей, бойцов Красной армии и другого подобного народа, желающими поступить в отряд, общаться было можно, — а как иначе получать информацию? — но далее следовало переадресовывать их другим отрядам.

«Третьим направлением, — продолжает рассказ Валентин Иванович, — были нелегальные резидентуры. Все, наверно, знают: Герои Советского Союза Кудря, Лягин, Молодцов… И ведь знаем их потому, что они героически погибли. Ну а про тех, кто не погиб, рассказывать как-то не принято. Нелегальные резидентуры были в практически каждом занятом гитлеровцами областном центре. Только широкой, так сказать, публике про это неизвестно. Ну и последнее направление — индивидуалы. Думаю, тут не нужно объяснять, кто это такие. Семь человек из них получили звание Героя Советского Союза…»

Всего же по подсчётам Валентина Ивановича звания Героя Советского Союза были удостоены 24 сотрудника «Партизанского управления» — 11 из них посмертно. Двое, Алексей Николаевич Ботян и Юрий Антонович Колесников, стали героями России.

Герой Советского Союза Кирилл Прокофьевич Орловский[143] в 1958 году был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

«Могу сказать с болью, что большинство этих героев теперь незаслуженно забыты, — заканчивает рассказ Валентин Иванович. — А ведь какие люди были! Командир партизанской бригады «Дяди Коли» Пётр Григорьевич Лопатин[144] — он завербовал полковника Вернера, который дал информацию по подготовке гитлеровским командованием Курской операции. Николай Приходько[145] — разведчик и связной отряда «Победители». Был настолько здоровый парень, что под пальто носил пулемёт, так что когда попал в облаву, имея при себе те документы, которые никак не могли оказаться у гитлеровцев, то сразу же уложил порядка десяти карателей, а потом и ещё шесть. Но силы были очень неравны, и, понимая, что пробиться он не сможет, Николай успел уничтожить документы, а последнюю пулю направил себе в лицо, чтобы его не могли опознать. Мужественная Татьяна Мариненко,[146] выдержавшая нечеловеческие пытки, но не сказавшая, где находится отряд… Вот какие это были люди, какие герои! О каждом из них можно написать книгу, но у нас, к сожалению, устанавливается такая система: есть несколько известных персонажей, перечислив имена которых, обычно говорят «и другие…». А вот узнать, кто такие эти «другие», копнуть, что называется, дальше — никто уже и не удосуживается».

Сказанное историком подтверждают ветераны бригады. Первый командир ОМСБОНа полковник Михаил Фёдорович Орлов писал: «ОМСБОН, формируя для заброски во вражеский тыл оперативно-разведывательные и диверсионные отряды и группы, не называл их партизанскими. Мы говорили о них как о группах или отрядах специального назначения, присваивали им обычные кодовые названия, например — «Олимп», «Борцы», «Славный», «Вперёд».

В то же время в фашистском тылу в разных местах и разными путями партийные и советские органы создавали отряды, которые все называли партизанскими, а мы к такому определению добавляли ещё слово «местные». Зачастую эти местные отряды, особенно на первых порах, самым тесным образом взаимодействовали с омсбоновскими группами и отрядами, а иногда и сливались с ними».[147]

* * *

В одном из документов, который мы в более полном объёме приведём несколько позже, есть такая фраза: «Сами немцы говорят, что на одного партизана нужно 10–15 немецких солдат». Для человека непосвящённого, представляющего партизан теми самыми «народными мстителями» — дедами-ветеранами «Империалистической» войны и их внучками-пионерками, это утверждение кажется надуманным, некой, так сказать, «квасной» пропагандой. Но нам-то, уже кое-что знающим про легендарный ОМСБОН и про подвиги его бойцов, понятно, что это действительно было так. Спецназовцев, опять назовём их современным термином, готовили очень серьёзно.

Достаточно объективную оценку этой подготовке давал неприятель: «Немецкое командование было вынуждено издавать специальные директивы с указаниями по подъёму боевого духа в войсках. Одна из них была разработана в штабе 2-й танковой армии 14 апреля 1942 г. В документе довольно точно отражены причины, влиявшие на настроение военнослужащих Группы армий «Центр» весной 1942 г.: «Продолжительное пребывание в обстановке выжидания, изнуряющей партизанской войны, малой войны с ежедневными жизненными неудобствами без ярко выраженных успехов…».[148]

Не стоит, однако, думать, что создание войсковых партизанских формирований — это «придумка» генерала Судоплатова, наркома Берии или даже Верховного главнокомандующего товарища Сталина. Нет, это — творческое обращение к историческому опыту, который первоначально, вскоре после событий 1917 года, у нас, как и многое другое, постарались перечеркнуть и забыть. Насколько помнится, во время Гражданской войны в СССР термин «партизанщина» являлся ругательным словом, синонимом анархии и безвластия, так что комиссары всячески старались таковую искоренять. Разве что на Дальнем Востоке, как о том пелось в песне, «партизанские отряды занимали города». То есть там партизаны были подлинными народными героями, о них слагали стихи и песни. Но переиначим известные слова вождя пролетарской революции: «Дальний Восток край нашенский, но он далеко»[149] и признаем, что в тех землях были свои правила. Однако к концу 1930-х годов, когда в мире ощутимо запахло «жжёным порохом» — так некогда выразился знаменитый поэт-партизан Денис Давыдов, реабилитировали не только «партизанщину», но заодно и самого генерал-лейтенанта Давыдова (к сожалению, опять-таки посмертно), которого советские литературоведы уже изрядно потрепали за «гусарщину» и всякие прочие «нездоровые настроения», неизбежно присущие представителю «чуждого сословия». Это же и про него писалось: «Давно потускнел романтический ореол, прикрывающий «полководцев», занесённых в «анналы» русских военных побед 1812 г.».[150]

Но тут — слава тебе, господи! — встрепенулся тот самый «жареный петух», который точно знает, куда надо клюнуть мужика, чтобы наставить его на путь истинный. Тогда-то быстро вспомнили, что Денис Васильевич писал не только стихи про «саблю, водку, коня гусарского» и «службу царскую», но и был глубоким военным теоретиком. В частности, он, один из первых практиков партизанской войны в 1812 году (как известно, партизаны были и во многих предыдущих кампаниях), впоследствии разрабатывал теорию партизанских действий. Вот что писал Давыдов в статье «О партизанской войне»:

«Односторонний взгляд на предмет или суждение о нём с мнимою предусмотрительностью есть причина того понятия о партизанской войне, которое не престаёт ещё господствовать. Схватить языка, предать пламени несколько неприятельских хранилищ, недалеко отстоящих от армии, сорвать внезапно передовую стражу или в умножении партий видеть пагубную систему раздробительного действия армии — суть обыкновенные сей войны определения. И то и другое ложно! Партизанская война состоит ни в весьма дробных, ни в первостепенных предприятиях, ибо занимается не сожжением одного или двух амбаров, не сорванием пикетов и не нанесением прямых ударов главным силам неприятеля. Она объемлет и пересекает всё протяжение путей, от тыла противной армии до того пространства земли, которое определено на снабжение её войсками, пропитанием и зарядами, через что заграждая течение источника её сил и существования, она подвергает её ударам своей армии обессиленною, голодною, обезоруженною и лишённою спасительных уз подчинённости. Вот партизанская война в полном смысле слова!»[151]

Думается, что неустаревающий смысл этого рассуждения достаточно важен для понимания сути нашего рассказа. Вообще, когда бы в России научились искать ответы на злободневные вопросы современности в собственном нашем национальном историческом опыте, а не торопливо и бездумно перенимать какие-то зарубежные придумки или следовать курсу отечественных «реформаторов», стремящихся всё изменить по чуждым, опять-таки, образцам и незнамо для чего, то наша страна давно бы уже возвратила себе статус великой державы, а мы бы жили гораздо лучше, стабильнее и просто — достойнее.

Отметим, кстати, что книга Дениса Давыдова, по которой мы процитировали этот текст, была издана в Советском Союзе менее чем за год до начала Великой Отечественной войны. То есть — в преддверии. Не просто так!

Однако война закончилась, опыт был использован и развит, а потом, десятилетия спустя, уже легендарный советский «Диверсант № 1» Илья Григорьевич Старинов[152] с горечью писал: «Россия, которая в своей истории не раз имела развитое партизанское движение, к сожалению, пока не сумела обобщить свой громадный опыт в этом плане. Нужен центр с небольшим количеством глубоких специалистов, которые могли бы не только осуществить эту благородную миссию, но и готовить для руководства страны прогнозы, связанные с особенностями вооружённых конфликтов современности».[153]

Оставим эту мысль без комментариев, чтобы ненароком не сказать ничего лишнего…

А чем же в 1942 году занимался наш Алексей Ботян?

Учился. Проходил специальную подготовку. Возвратившись на базу сразу после того, как враг был отброшен от Москвы, он и его товарищи продолжали боевую учёбу, несмотря на все трагические перипетии лета — осени 1942 года, когда на фронт, чтобы остановить рвущихся к Волге и Кавказу гитлеровцев, вновь бросали в качестве рядовых курсантов военных училищ… Его время придёт потом. И придёт пока ещё не очень скоро.

* * *

А пока, наверное, самое время разобраться с событиями, разворачивавшимися тогда в мире — особенно с теми, которые в скором времени будут иметь самое непосредственное отношение к рядовому Ботяну. Это сейчас он один из тысяч таких же и даже не предполагает, что скоро окажется на острие политической борьбы и будет причастен ко многому происходящему…

Свой «политический экскурс» мы посвятим событиям, происходившим на Западной Украине — впрочем, не так давно это тоже была Польша. Начнём с событий, несколько отдалённых по времени:

«После заключения 18 марта 1921 г. Рижского мирного договора между Советской Россией, Советской Украиной и Польшей к последней отошли западные районы Украины… В этих районах главным образом и развёртывалось движение украинских националистов.

Руководили украинскими националистами четыре центра: Украинская военная организация (УВО) в Берлине, Гетманский центр также размещался в Берлине, Петлюровский — в Варшаве, Львове и Луцке, Эсеровско-эсдековский находился в Праге.

Наиболее активной была УВО, однако под влиянием внутренних противоречий она распалась в 1928 г. Уже в 1929 г. бывшие деятели УВО, а также «Украинской националистической молодёжи», «Легиона украинских националистов» и «Ассоциации украинской националистической молодёжи» образовали Организацию украинских националистов (ОУН)».[154]

«Для западноукраинского населения самым главным врагом являлись поляки, — вспоминает ветеран Службы внешней разведки и профессиональный литератор Георгий Захарович Санников. (Можно уточнить, что в далёкие теперь уже 1950-е годы он начал своё знакомство с теорией и практикой западноукраинского национализма в прикарпатских лесах, отслеживая его носителей через прицел автомата.) — Ведь поляки гнобили Украину целых четыреста лет! Украинцы для них были «быдло» и «хлопы». Даже на угольные шахты, на добычу нефти возили рабочих — поляков и украинцев — в отдельных вагончиках. Как в своё время в США негров. Простите, афроамериканцев! Западноукраинское население ненавидело поляков, и между ними в конце концов началась самая настоящая убийственная гражданская война… Россия для украинских националистов тоже была врагом, но как бы на вторых ролях».

Всё в жизни развивается в ту или иную сторону, и вскоре западноукраинские националисты, а вернее — их руководители, нашли себе хозяев.

«С приходом к власти национал-социалистов ОУН активизировала свои контакты с немецкими спецслужбами. Отныне вся деятельность ПУН[155] и ОУН на территории Германии финансировалась и контролировалась немцами. Абвер взял на себя подготовку военных отрядов из числа членов ОУН, координируя эту работу со специально созданным военным штабом ОУН… Военный штаб поставлял Абверу для обучения в разведшколах тщательно отобранные кадры. Вся деятельность ПУН и ОУН финансировалась и контролировалась Абвером».[156]

Ну а у гитлеровцев был свой серьёзный враг — Советский Союз. Была, конечно, ещё и Польша, не желавшая возвращать Германии её исконные земли — Данциг с прилегающим к нему коридором, но это, понятно, не враг, а так, непомерно самолюбивый вражонок. Претензий к руководству Англии и Франции, снисходительно взиравших на рост германского военного, экономического и прочего могущества, германское руководство, разумеется, тогда вообще не имело.

Как мы сказали, «ОУН финансировалась Абвером», то есть военной разведкой и контрразведкой рейха, ну а «кто платит, тот и заказывает музыку». Вернее — направление работы. С подачи «хозяина» — адмирала Канариса ОУН начала всё активнее работать по СССР.

Ох, зря они взялись за это неблагодарное дело! Недаром же в своё время Алексей Ботян пел такую очень популярную в советском народе песню: «Нас не трогай — мы не тронем! А затронешь — спуску не дадим!» И действительно, не дали…

«Укрепление антисоциалистических позиций ОУН за рубежом, проникновение на территорию Советской Украины с помощью немецких спецслужб с целью сбора разведывательной информации и создания националистического подполья для вооружённого восстания в будущем в случае войны вызывали серьёзное беспокойство Советского правительства. Необходимо было принимать меры по пресечению активной деятельности этой набирающей силу организации».[157]

НКВД ударил по самой верхушке ОУН. Как мы уже рассказали, 23 мая 1938 года будущий руководитель Четвёртого управления НКВД СССР Павел Судоплатов уничтожил в голландском Роттердаме руководителя ОУН Евгена Коновальца, бывшего офицера австро-венгерской армии и бывшего же командира корпуса «Сичевых стрельцов».[158]

Дальше произошло то, что и должно было произойти. Как метко подметил Юлиан Семёнов, «зверь рождает зверя. Гитлер как политическая личность породил в Европе целый ряд подражателей».[159] То есть, как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй. Вот и на вакантное место руководителя ОУН сразу же выискалось несколько новых «фюреров», вследствие чего пресловутая организация вскоре развалилась на несколько новых, всё под тем же самым названием, но с прибавлением ещё одной буквы. В результате ОУН-М возглавил Андрей Мельник, ОУН-Б — Степан Бандера, а кто встал во главе ОУН-Р (революционеры) — уже и не помним… Вместо сжатого кулака получалась рука, растопырившая пальцы. И всё же, если изначально ОУН состояла из несколько сотен членов, то перед Второй мировой войной их уже было порядка двадцати тысяч. В общем-то, немало.

Но вот что забавно: украинские националисты добровольно загнали себя в ту же ловушку, что и правительство Польши! Помните рассуждения польского военного атташе во Франции относительно переговоров маршала Пилсудского с германским фюрером: «Старый игрок… не даст себя обмануть молодому Гитлеру, и он его использует для крупной политической игры»! Вот так же и Коновалец, а затем и его преемники сами себя насадили на подобный «крючок», тоже считая, что они гораздо умнее немцев и видят их насквозь, зато немцы безусловно выделяют их — таких во всех отношениях замечательных, культурных и самых умных! — среди прочих восточных народов.

«Образованные, владеющие иностранными языками, в частности немецким, руководители ПУН и ОУН… не только читали, но тщательно изучали «Майн Кампф» Гитлера. Ну и что же? Это всё политические уловки, полагали оуновцы. Обыкновенная политическая игра на национальных чувствах немцев. Так надо. Это чётко продуманный ход фюрера. Мы сами такие. Не будет Гитлер уничтожать украинцев. Мы ему нужны как буферное государство между Новой Европой и разгромленной немцами Россией… Мы верим в расовую теорию немецкого фюрера. Мы хотя и славяне, но ближе русских к европейской культуре, западному духу. Мы ближе к западным ценностям. Нет, Гитлер будет не только нашим союзником в войне с Советами. Он станет нашим помощником в создании нужной ему, пусть на первых порах и условно суверенной, но возрождённой Украинской державы. Мы станем надёжной защитой от влияния русских. В любом случае, отбить от Советов Украину без помощи Германии не удастся».[160]

Правда, вскоре гитлеровцы окатили своих «близких к западным ценностям» западноукраинских «союзников» холодной водой.

«Неожиданные перемены в судьбу Западной Украины внёс советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 г. В секретном приложении к этому документу (называемом также «пактом Молотова — Риббентропа»…) предусматривалась передача Восточной Галиции в сферу интересов Советского Союза.

1 ноября 1939 г. Верховный Совет СССР принял решение о включении Западной Украины в состав СССР, с воссоединением её с УССР…»[161]

Получилось, что немцы просто проигнорировали своих преданных «союзников» или кем они их там считали. А ведь УССР — это совсем не та «самостийна» Украина, которой омоновцы грезили! И самое главное, ни для каких ихних (слово не литературное, но уж больно подходит в данном случае) бандер там руководящих постов не предвиделось!

Так что оуновцам только и оставалось ждать, когда новые хозяева начнут свой обещанный «крестовый поход» против большевизма и понесут свои «западные ценности» на территорию «варварской» России…

Прошло два года, и они, как известно, дождались! Почувствовав себя первыми если не после Бога, то уж точно после гитлеровцев, своих хозяев, и где-то даже им равными, омоновцы с дурьей башки ворвались во Львов впереди немецких войск и, подавив сопротивление разрозненных подразделений Красной армии, обеспечили беспрепятственное вступление в город передовых частей вермахта. Словно лакеи, открыли дверь и спешно выстелили перед господами ковровую дорожку…

Подобное сравнение можно бы назвать нетактичным, однако сами гитлеровцы весьма скоро указали своим «союзникам» на полагающееся им место.

А пока они это сделать не успели, оказавшиеся во Львове омоновцы тут же собрали своё так называемое «Национальное собрание», «делегаты» которого — активные члены ОУН и сторонники других близких им по духу националистических группировок — торжественно и радостно объявили о воссоздании независимого Украинского государства. Был, соответственно, составлен Акт провозглашения Украинского Государства. Особого интереса этот документ для нас не представляет, за исключением его третьего пункта:

«3. Восстановленное Украинское Государство будет тесно взаимодействовать с Национал-Социалистической Великой Германией, которая под руководством вождя Адольфа Гитлера создаёт новый порядок в Европе и мире и помогает Украинскому Народу освободиться из-под московской оккупации. Украинская Национальная Революционная Армия, которая создаётся на Украинской земле, будет бороться в дальнейшем с Союзной Немецкой Армией против московской оккупации за Суверенное Соборное Украинское Государство и новый порядок в целом мире…»[162]

Вдумайтесь в эти чеканные строки! Самозваное «Украинское Государство» решает «тесно взаимодействовать» с «Великой Национал-Социалистической Германией», а некая «Украинская Национальная Революционная Армия» ничтоже сумняшеся объявляет непобедимый вермахт своим союзником! В соответствии с этим документом «Великая Германия» имеет как бы две равнозначные задачи: «создавать новый порядок в Европе и мире» и… «помогать Украинскому Народу»!

Нет сомнения, что в этой связи германские знатоки украинской жизни (в абвере и VI Управлении[163] таких, безусловно, было немало) на все лады повторяли избитую плоскую шутку, что рогули[164] на радостях «горилки обпились и сала объелись»… Проще говоря, идея украинской «самостийности» гитлеровцам не слишком понравилась.

«В Берлине пришли в бешенство, и оттуда сразу же поступило указание оккупационным властям запретить самовольные действия ОУН. Созданное ОУН правительство немцы объявили незаконным и приказали распустить, сопротивлявшихся тут же арестовали, демонстрируя, кто здесь хозяин. Часть актива ОУН была расстреляна».[165]

Даже не смешно.

«Надежды украинских националистов на помощь оккупантов в деле создания «независимой Украинской державы» и при расправах с «враждебным элементом» не оправдались. В июле 1941 года немецкими властями были задержаны руководители ОУН-Б Степан Бандера и Ярослав Стецко. Им объяснили, что ни о какой «независимой Украине» речь идти не может, что Украина должна стать немецкой колонией… В августе 1941 года Абвер принял решение прекратить поддержку ОУН-Б. Об этом Бандере сообщил курировавший его сотрудник диверсионного отдела «Абвер-II» Эрвин Штольце. «Когда я на встрече с Бандерой объявил ему о прекращении с ним связи, он очень болезненно реагировал на это, так как считал, что его связь с нами рассматривается как признание его в качестве руководителя националистического движения», — рассказывал впоследствии Штольце. ОУН-Б, тем не менее, продолжала заявлять о поддержке нацистских властей. 1 августа 1941 года Ярослав Стецко призвал украинцев «помогать всюду Немецкой армии разбивать Москву и большевизм». Аналогичный призыв был издан им 6 августа».[166]

Видимо, лишь теперь омоновцы поняли, что сами себя перехитрили. С одной стороны, стало ясно, что все надежды, возлагаемые ими на Германию, были напрасны и что, более того, гитлеровцы объективно являются их врагами.

Но, с другой стороны, «бандеровцы понимали, что проводившаяся годами пропаганда среди западноукраинского населения о необходимости дружбы с Германией как гарантом борьбы за независимость может дезориентировать народ и показать несостоятельность политики ОУН, так неожиданно призвавшей к борьбе с немецкими оккупантами».[167] Ведь немцы совсем ещё недавно считались освободителями, сторонники «незалежности» и отделения Украины от России встречали их на границе хлебом-солью!

Есть версия, что борьбу с немецко-фашистскими оккупантами начали тогда организации ОУН на низовом уровне и что, по некоторым данным, за период оуновско-гитлеровского противостояния немцы потеряли убитыми около тысячи военнослужащих.

«В архивах вермахта не указано ни одного солдата, убитого украинскими националистами», — уверенно возражает Георгий Захарович Санников.

Впрочем, и это «противостояние» не будет таким уж долгим. Бойцы за «незалежность» довольно скоро сообразят, что без «хозяина» им нельзя и что строгие «хозяйские» требования надо выполнять неукоснительно. Да и гитлеровские «союзники», увидевшие впоследствии, что «блицкриг» не получился, решат «поослабить вожжи», коими сдерживали «патриотические порывы» своих верных холуёв. Но это произойдёт несколько позже.

Пока же «в октябре 1942 г. была создана Украинская повстанческая армия (УПА), начальником Главного военного штаба которой вскоре стал Роман Шухевич…».[168]

«В октябре 1942 года во Львове была собрана первая военная конференция ОУН-Б, по итогам которой было решено подготовить программу военной деятельности организации… Составление программы действий заняло у них около двух месяцев.

К настоящему времени военная программа ОУН-Б опубликована лишь частично. Судя по опубликованным отрывкам, в программе намечалась подготовка к вооружённому восстанию. В ходе этого восстания предполагалось радикально разрешить проблему «национальных меньшинств»:

«Главная военная команда требует от краевых военных команд: с началом военных действий за независимость ликвидировать любой ценой вопрос национальных меньшинств. А чтобы этот вопрос ликвидировать, нужно нацменов — врагов народа — уничтожить.

1. Русских нацменов вообще нужно оставить в покое, потому что они на Украине сжились с народом и не представляют никакой угрозы. Они вместе с украинским народом (главным образом крестьяне) переживают всякие политические события. Русских же активистов, борющихся против украинцев, необходимо уничтожать, предварительно взяв их всех на учёт, главным образом в маленьких городах, т. к. они являются врагами украинцев.

2. Евреев не следует уничтожать, но выселить их с Украины, дав им возможность кое-что вывезти из имущества. Считаться с ними нужно, потому что они имеют большое влияние в Англии и Америке.

3. Поляков всех выселить, дав им возможность взять с собой, что они хотят, так как их также будут защищать Англия и Америка. Тех же, которые не захотят уезжать — уничтожать. Активнейших врагов и среди них всех членов противоукраинских организаций уничтожить в день перед объявлением мобилизации. На учёт они будут взяты заблаговременно районными и уездными военными командами. Уничтожением будет заниматься жандармерия и в отдельных случаях «СБ».[169] Использовать для этого бойцов армии запрещается.

4. Мадьяр, чехов и румын не трогать, помня про ликвидацию Западного фронта.

5. Других нацменов СССР не трогать. Армян трактовать так же, как и евреев, учитывая, что они — преданные России люди».[170]

Вроде бы, по всей логике, вышеупомянутое вооружённое восстание должно было быть направлено против немецко-фашистских оккупантов. Однако хотя в тексте документа и обозначены многие нации, гитлеровцев — простите, немцев — там нет. В общем, можно с большой долей уверенности предполагать, что омоновцы представляли серьёзную опасность для всех народов, живущих на территории Украины или по соседству с ней. Кроме великого и сильного германского народа, разумеется.

В этой связи особо отметим, что «Военная программа» ознаменовала новый этап планов ОУН-Б относительно поляков на украинских землях. Идея насильственной ассимиляции поляков была отброшена как невыполнимая в ходе войны; на смену ей пришла концепция этнической чистки».[171]

* * *

Зато оказавшееся в изгнании польское руководство стало смотреть на жизнь гораздо более реалистично. Польский верховный вождь — как же они возлюбили громкие титулы! — генерал армии Сикорский, премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне, буквально наступил на мозоль союзникам, ребром поставив вопрос об открытии второго фронта. В своей записке министру иностранных дел Великобритании Идену от 9 марта 1942 года он честно и откровенно писал:

«С самого начала войны Германии против СССР я не разделял широко распространённого тогда мнения, что сила сопротивления Советского Союза будет крайне незначительной. Сегодня, однако, это не даёт мне права переоценивать последние успехи Красной армии в зимней кампании. У меня нет свидетельств, что Германии нанесено решающее поражение. Причина русских успехов кроется прежде всего в суровых зимних условиях, к которым германское командование оказалось не готовым. Кстати, в этой связи хочется заметить, что поджоги польскими подпольщиками германских складов с зимней одеждой, которую немцы уже собирались отправить на Восточный фронт, несомненно, оказали существенную помощь наступлению Красной армии.

Зима, однако, подходит к концу, и всё свидетельствует о том, что германские войска готовятся к новому наступлению…

Если открытие второго фронта на Западе Европы в настоящее время невозможно, то в целях оказания Советскому Союзу непосредственной военной поддержки необходимо расширить число диверсионных операций на континенте.

Относительно возможности открытия второго фронта в Европе, я хотел бы добавить следующее: опасения, что произойдёт новый Дюнкерк,[172] в настоящее время безосновательны. Четыре пятых всей германской армии находится сейчас на Восточном фронте, оставшаяся на Западе одна пятая её часть распределена на огромной территории. Более того, по своему боевому качеству германские дивизии, остающиеся сейчас на Западе, не идут ни в какое сравнение с теми, с которыми союзники столкнулись в период Дюнкерка. Они также намного слабее соединений, задействованных сейчас на Востоке. В основном на Западе остались сейчас одни резервные дивизии, личный состав которых составляют солдаты старших возрастов, не получившие должной военной подготовки…»[173]

«Верховный вождь» очень точно сказал о перспективах развития событий на Западном фронте, а заслугам отважных польских подпольщиков в деле разгрома гитлеровской армии под Москвой мы можем только громко аплодировать. Но в то же время представляется, что Польша предпочитала таскать каштаны из огня чужими руками, не подвергая своих сынов особому риску. Ведь именно в то самое время армия Андерса эвакуировалась из России на Ближний Восток. В марте — апреле 1942 года в Иран выехали 43 тысячи военнослужащих, в подавляющем своём большинстве сухопутчиков, так как лётчики и моряки отправлялись в Великобританию. В июле — августе 1942 года, когда уже началась битва за Сталинград, прошёл второй этап эвакуации. Всего уехало из России более 114,5 тысячи военнослужащих и членов их семей, так что к концу года армия Андерса была полностью выведена на Ближний Восток. Стоило кормить эту ораву нахлебников!

Между тем к концу того же 1942 года польское руководство несколько осмелело и вознамерилось ещё до окончания войны решить под шумок свои узкокорыстные вопросы — кажется, не слишком честным путём. Вот выдержка из письма, поступившего из НКВД в адрес высшего руководства СССР в самом начале 1943 года:

«Резидент НКВД СССР в Лондоне сообщил следующие агентурные данные:

«Министерство иностранных дел Англии предложило Галифаксу[174] обратиться в государственный департамент и непосредственно там выяснить, что именно Рузвельт[175] обещал Сикорскому во время их недавней беседы и на каких именно основаниях Рузвельт утверждал, что Советский Союз якобы согласился отказаться от Литвы, Вильно, Львова и Буковины в пользу Польши. Галифаксу было предложено также напомнить американскому правительству, что английское министерство иностранных дел рассчитывает на получение от США полной информации по поводу их обязательств перед теми или иными союзниками в отношении послевоенных границ.

В своём ответе Галифакс сообщил, что он беседовал по этому вопросу с Уэллесом,[176] который категорически отрицал, что Рузвельт в беседе с Сикорским якобы высказался в том направлении, как ему приписывает Сикорский. Сикорский видел президента только один раз, причём при этой встрече присутствовал Уэллес. Галифакс, ссылаясь на Уэллеса, отмечает, что Сикорский, вероятно, сам высказал предположение, что Советский Союз готов отказаться от Львова, Вильно, Буковины и Литвы. Рузвельт якобы в связи с этим только заметил, что существовавшее до войны положение с польским коридором и Данцигом было явно неудовлетворительным и союзники, очевидно, должны пересмотреть весь вопрос о Восточной Пруссии заново.

По заявлению Уэллеса, вполне возможно, что президент увидится с Сикорским снова после возвращения последнего из Мексики.

В отношении англо-американской консультации по вопросам послевоенных границ Уэллес заявил, что американское и английское правительства ещё ранее договорились не брать на себя во время войны никаких определённых обязательств в части пересмотра границ в Восточной Европе.

Галифакс со своей стороны отметил, что Ретингер[177] якобы заявил об отсутствии у Польши всяких надежд на готовность Америки и Англии когда-либо воевать с Россией из-за польских границ, но что англичане и американцы поддержат в Москве польские требования, которые они сочтут обоснованными. На это Уэллес сухо ответил, что, по его мнению, Ретингер, видимо, значительно ближе к Советскому правительству, чем это представляет себе Сикорский».[178]

Как видим, поляки, опять-таки без особых заслуг, готовились погреть руки на очередной мировой войне…

* * *

Только не подумайте, что за всеми этими грандиозными событиями мы можем позабыть нашего героя! Просто рассказывать о нём пока что особо нечего. Даже когда в апреле 1965 года ветераны Четвёртого управления в очередной раз обратились к руководству КГБ СССР с просьбой о присвоении Алексею Николаевичу Ботяну звания Героя Советского Союза, то весь 1942 год был уложен всего в один краткий абзац: «Гитлеровцы отброшены от Москвы, А. Ботян упорно готовится для борьбы с врагом в глубоком тылу. Наряду с изучением сил, вооружения, тактики противника, деятельности вражеской разведки и контрразведки, А. Ботян осваивает практику партизанской борьбы в современных условиях и минно-подрывное дело».

И вот — наглядное тому подтверждение:

Служебная характеристика[179]

Ботян Алексей Николаевич рождения 1917 года по национальности — белорус, по происхождению из крестьян-середняков, социальное положение — служащий. Кандидат в члены ВКП(б) с <мая> 1942 года. Семейное положение — холост. Уроженец Барановической области Воложинского района деревня Чертовичи. Образование среднее.

За время пребывания в группе т. Ботян показал себя примерным дисциплинированным бойцом, политически развит, идеологически устойчив, к службе и учёбе относится добросовестно, преданный делу партии Ленина — Сталина.

Имеет показатели в личной подготовке:

1. Политическая подготовка — отлично.

2. Стреляет из личного оружия — хорошо.

3. Тактическая подготовка (разведка) — отлично.

4. Военная топография — отлично.

5. Подрывное дело — хорошо.

6. Значение матчасти оружия — хорошо.

7. Физически развит — хорошо.

Тов. Ботян является групповодом политических занятий, со своими обязанностями справляется хорошо, сообразительный, инициативный, пользуется авторитетом среди личного состава группы, с товарищами общается, в обращении тактичен, принимает активное участие в партийно-массовой работе. Волевыми качествами владеет. Взысканий не имеет, имеет ряд поощрений.

В прошлом т. Ботян являлся слушателем ВШ НКГБ, школу не закончил в связи с войной, как разведчик т. Ботян вполне может быть допущен с группой для выполнения боевого задания.

Командир группы капитан Пегушин.

Характеристика эта датирована 25 августа 1942 года. Но время нашего героя ещё не пришло — продолжалось обучение.

* * *

Тогда же, а точнее 5 сентября 1942 года, нарком обороны СССР Сталин подписал приказ № 00189 — о задачах партизанского движения. Там были пункты, непосредственно касавшиеся сотрудников и бойцов Четвёртого управления НКВД СССР (разумеется, открытым текстом этот «адресат» не указывался, но было понятно всем, кому адресовывалось). В частности, пункт восемь гласил:

«8. Беспощадно истреблять или захватывать в плен фашистских политических деятелей, генералов, крупных чиновников и изменников нашей родины, находящихся на службе у врага. В этих целях постоянно наблюдать за генералами и крупными чиновниками. Выяснять, куда и по какому пути ездят, ходят, с кем ведут знакомство из местных жителей, какого поведения; кто и как их охраняет».[180]

Именно эту задачу Алексею Ботяну предстояло выполнять на практике.

Глава седьмая «Уходили в поход партизаны…»

В разведке спешить не принято. Бывают, конечно, исключительные обстоятельства, когда всё следовало сделать «вчера», но гораздо предпочтительнее, чтобы каждая операция была продумана заранее и подготовлена самым тщательным образом. Именно это обеспечит её успех и во время войны сведёт к минимуму потери. В мирное время потери вообще недопустимы.

«Прежде, чем перейти к массовой заброске отрядов и групп ОМСБОН в тыл врага, нужно было выяснить обстановку на оккупированной территории: как организована у гитлеровцев охрана тыла, какого рода поддержка нужна советским патриотам, ведущим борьбу с захватчиками. Отрывочных сведений, которые приходили из-за линии фронта, было явно недостаточно. Требовалась полная квалифицированная информация».[181]

Оперативная группа «Олимп», в состав которой был включён Алексей Ботян, готовилась к выходу на территорию Украины, на Волынь.

«Почему именно туда? — рассуждает Алексей Николаевич. — Когда немцы пришли в Белоруссию, то там моментально возникли очаги сопротивления. На Украине этого не было, здесь немцев на границе встречали хлебом-солью. Они хотели сразу же отделиться от России. Особенно — западники. Но немцам, как вы знаете, никакая «самостийная Украина» не была нужна. А наша задача была, скажем так, «оздоровить обстановку»…»

И действительно, уже «…к концу 1942 года оперативная обстановка на Волыни радикально изменилась. На территорию региона начали выходить советские партизаны…».[182]

В конце января 1943 года группа, которой командовал капитан госбезопасности Карасёв, прибыла в район Старой Руссы — старинного города в Новгородской области. Уточним, что специальные звания для сотрудников госбезопасности, когда сержант соответствовал армейскому лейтенанту, а майор — полковнику, к этому времени уже были отменены, так что приставка «госбезопасности» теперь обозначала лишь принадлежность к ведомству.

АНКЕТА[183]

1. Должность: нач. отделения УНКВД; подразделение УНКВД г. Москва и МО.

2. Воен. специальность: общевойсковой командир.

3. Ф. И. О. и военное звание: Карасёв Виктор Александрович — капитан.

4. Год, м-ц и число рождения: 26 марта 1918 г.

5. Месторожд.: г. Елец Орловской обл.

6. Национальность: русский.

7. Родной язык: русский.

8. Какие языки знает кроме родного (хорошо, слабо): нет.

9. Соцпроисхождение: рабочий.

10. Соцположение: в/служащий.

11. Партийность и стаж: кандидат ВКП(б) 1941 г., май.

Далее следуют вопросы о принадлежности к другим партиям, службе в белой армии и нахождении в плену — все ответы отрицательные.

21. Образование: а) общее — среднее

б) специальное — техн. ж. д. транспорта

в) партийное — нет

г) военное — норм, военное училище

д) чекистское — курсы чекистов.

22. Специальность основная: командир погранвойск.

23. Правительственные награды: орден «Ленина».[184]

24. Когда призван: 1935 год.

25. Каким РВК призван: Мичуринским РВК по спецнабору.

26. Участие в боях: Польская камп[ания], Финский фронт, Отечественная война.


Далее следуют вопросы о семейном положении и составе семьи; Карасёв на то время был холост — все ответы отрицательные.

В заключительном разделе анкеты — «трудовая деятельность» — наибольший интерес представляет последний пункт:

«1941–1942 гг. — командир истребительного батальона, командир партизанского отряда, начальник отделения».

Местом работы указано «УНКВД МО Угодскозаводского района (Угодский завод); 3-й специальный отдел УНКВД МО (Москва)».

Дата заполнения анкеты — 26 сентября 1942 года.

Даже по этой скупой информации можно понять, что Виктор Александрович был командиром обстрелянным, с богатым боевым опытом и немалыми заслугами. Ну а то, что он был награждён высшей государственной наградой, орденом Ленина, свидетельствует о том, что руководство его ценило. Впоследствии Карасёв будет удостоен звания Героя Советского Союза.

Алексей Николаевич охарактеризовал его так: «Замечательный парень, смелый, в военном отношении грамотный, принимал очень хорошие, правильные решения».

За время подготовки к заброске во вражеский тыл Алексей Ботян совершил не менее двадцати пяти прыжков с парашютом. Однако полученные навыки не пригодились: 20 января (по другим документам — 10 февраля; вряд ли кто сейчас решится совершенно точно отстаивать ту или другую дату) 1943 года отряд «Олимп», состоявший из трёх разведывательно-диверсионных групп, перешёл через линию фронта на лыжах и начал свой долгий и нелёгкий путь по оккупированной врагом территории.

Группой, в которую входил Ботян (десять человек, один из них — радист, ещё один — оперработник Иван Таранченко), командовал капитан-пограничник по фамилии Пегушин. Толковый, хороший мужик, по отзыву Алексея Николаевича, он встретил войну на западной границе и отступал с боями чуть ли не до самой Москвы.

Известный нам уже ветеран ОМСБОНа генерал-майор Евгений Алексеевич Телегуев вспоминал:

«Каждый боец при выходе за линию фронта нёс на себе личное оружие, 300 штук патронов, 5 гранат, финский нож, взрывчатку, запасную пару белья, кусок мыла, запас продуктов на десять дней и ещё с десяток мелочей, таких как котелок, фляга (полная), компас и т. п. В общей сложности это был груз килограммов в 25–30. И это на лыжах, по целине, часто ночью, по лесу.

Такую нагрузку могли выдержать только физически подготовленные люди. Мы выматывались до предела, особенно в первые дни, когда стремились побыстрее удалиться от линии фронта. И всё это при отсутствии нормального питания. Десятидневный запас мы растянули на двадцать дней, а затем голодали».[185]

Правда, Телегуев уходил в немецкий тыл в составе отряда специального назначения «Неуловимые», но никакой существенной разницы в действиях всех этих отрядов на первых порах не было. И экипированы все подразделения были одинаково, и задачу вначале решали одну и ту же: побыстрее удалиться от линии фронта, выйти в заданный район.

«Ботян ведь как ушёл в немецкий тыл в сорок третьем, в феврале месяце, так и оставался там почти до самого конца войны! — рассказывает опытнейший диверсант Валентин Иванович. — В доме, под крышей, на кровати с чистыми простынями, он, наверное, за всё это время ни разу не ночевал — только в лесу, в землянке, в каком-то замкнутом пространстве… Еда там была скудная, в лучшем случае на костре приготовленная. И так — целых два года! Я уж не говорю про постоянную опасность, про сложнейшие оперативно-боевые задания, которые следовало выполнять! Даже нам сейчас подобное очень трудно представить — по сравнению с ними, мы находимся в комфортных условиях!»

На наш вопрос, как ему удавалось выдерживать такие огромные физические нагрузки и жизнь в сложнейших условиях, Ботян отвечает с удовольствием — он очень любит вспоминать себя молодого: «С детства я был физически выносливым — не силачом из тех, что поднимали гири и другие тяжести, но я никогда не уставал. И не болел. Вот что интересно! Казалось бы, мокрый, простынешь, в снегу спишь — всё равно! Может быть, моя детская деревенская закалка сказалась? Детство у меня было не то что тяжёлое, но всё же в деревне и зимой босиком приходилось ходить, ну и всякое такое, что пригодилось в дальнейшем. Поэтому я за всю войну — хотя условия, как понимаете, были очень тяжёлые — ни разу ничем не болел. Не всем так удавалось! Наверное, я счастливым был…»

Вот уж действительно — ни разу не был ранен, ни дня не проболел — хотя пол-войны провёл не то что на передовой, а, скорее, на самом лезвии бритвы. И врагов он своими руками столько уничтожил, что так и хочется сказать Алексею Николаевичу словами из известного фильма: «Ты, Ботян, целого взвода стоишь! А может — и роты…» Правда, если легендарный товарищ Сухов скромно ответил: «Этточно!» — то легендарный товарищ Ботян вполне может возразить: «…или батальона!» — и будет вполне прав. Недаром же, напомним, его представляли к званию Героя Советского Союза за два различных подвига, совершённые в 1943 и 1945 годах. И при этом Алексей Николаевич, вполне знающий себе цену, относится к себе с определённой иронией, и сам над собой пошутить может, и чужую шутку в свой адрес спокойно примет, что дано далеко не каждому.

Они шли целый месяц, по многу дней не встречая людей, не видя жилья — разве что укрытые пушистыми снежными сугробами остовы сожжённых домов, над которыми возвышались печные трубы. От соседства с гарью снег казался ещё более белым, и на него было больно смотреть, даже слёзы наворачивались на глаза. А может, это были слёзы пока ещё бессильной ярости. Каждый боец отряда понимал, какие трагедии разворачивались здесь, в этих некогда мирных и тихих деревушках, где жили люди, растившие хлеб и никому не желавшие зла… Безумно хотелось не то что отомстить за этих людей — им-то уже ничем не поможешь, — а просто уничтожать врага, стирать его с лица земли, чтобы спасти от него других, так же ни в чём неповинных, как и те, погибшие от его рук. Смертная казнь — не мера воспитания, но самый надёжный способ защиты мирных граждан, всего общества, от разного рода нелюдей, насильников и убийц… Хотя, конечно, это и лучшее предостережение для тех, кто по каким-то причинам желал бы помогать оккупантам — таких прихвостней, к сожалению, тогда было немало.


Алексей Николаевич Ботян, капитан госбезопасности. 1950-е гг.
Педагог Алексей Ботян
Встреча А. Гитлера с министром иностранных дел Польши Ю. Беком. Оберхоф. 1938 г.
Страница из анкеты специального назначения работника НКГБ А. Н. Ботяна. 30 июля 1945 г.
Радиостанция в Глейвице
Части Красной армии на марше. Западная Белоруссия. Сентябрь 1939 г.
Жители города Вильно читают один из первых приказов советской власти. Сентябрь 1939 г.
Заседание Народного собрания Западной Белоруссии. Октябрь 1939 г.
Первый трактор на крестьянском поле. Западная Белоруссия. 1940 г.
Лаврентий Павлович Берия
Павел Анатольевич Судоплатов
Дом № 2. Вид со стороны Фуркасовского переулка. Вторая половина 1930-х гг.
Евгений Иванович Мирковский Начальник Четвёртого управления НКВД — НКГБ СССР
Николай Архипович Прокопюк
П. А. Судоплатов (в нижнем ряду первый слева) с командованием и бойцами ОМСБОНа
Алексей Николаевич Ботян. Октябрь 1941 г.
Виктор Александрович Карасёв
Самолёты люфтваффе бомбят Варшаву. Сентябрь 1939 г.
Сапёры минируют мост. 26 марта 1943 г.
Бойцы истребительно-диверсионной группы уходят на задание. Ноябрь 1941 г.
Партизаны готовят подрыв железнодорожного полотна
Немецкий патруль в зоне действия партизанских отрядов
Лжепартизанский отряд на Украине. 1943 г.
Краков. Почтовая открытка. 1944 г.
Кадр из фильма «Майор Вихрь». 1967 г.
Полковник А. Н. Ботян
Советские танки на улицах Праги. 1968 г.
Юрий Иванович Дроздов, начальник советской нелегальной разведки в 1979–1991 годах
А. Н. Ботян на огневом рубеже
Президент России В. В. Путин поздравляет А. Н. Ботяна с 90-летием и присвоением ему звания Героя России
В мастерской А. М. Шилова: художник пишет портрет А. Н. Ботяна
Герой России, разведчик А. Н. Ботян. Художник А. М. Шилов. 2011 г.

Однако бойцам «Олимпа» пока что следовало не воевать, а всё глубже и глубже уходить в немецкий тыл, по временно оккупированной территории, оставаясь незамеченными и неопознанными.

Они шли по незнакомой местности, но по маршруту, очень добросовестно обозначенному на карте кем-то другим. Их путь оставлял далеко в стороне вражеские гарнизоны, тщательно охраняемые противником железнодорожные узлы и крупные населённые пункты; не пришлось также пробираться через лесные буреломы или карабкаться по склонам оврагов. Главную трудность представлял глубокий нехоженый снег, и особенно тяжело приходилось первому, который прокладывал лыжню всему отряду по целине. Бойцы, идущие в голове колонны, менялись достаточно часто, но нет сомнения, что среди тех, кто прокладывал лыжню, нередко бывал неутомимый, не знающий усталости Ботян.

Пройдя незамеченным по территории оккупированных гитлеровцами Новгородской и Псковской областей, «Олимп» вышел на землю Белоруссии. Там уже произошло несколько стычек непонятно с кем — что за вооружённый народ по лесам скитается, поди пойми, — но всё ограничивалось краткими перестрелками, и потерь при этом отряд не понёс.

Читатель может задать вопрос: а что, если бойцы отряда перестреливались с партизанами? Ответ прост — ну и что? Хотя бы и с партизанами. Во-первых, «Олимп» ни перед кем не должен был себя обнаруживать. Во-вторых, в лесу не так просто разобраться, что это за партизаны. Партизаны тоже ведь бывали разные.

Тому подтверждением — ориентировка НКВД УССР № 172/сн об организации оккупантами лжепартизанских отрядов. Датирована она праздничным днём 8 марта 1943 года, то есть тем самым временем, когда «Олимп» приближался к назначенному месту:

«Отмечаются случаи, когда немецкое командование перед отступлением своих частей организует для подрывной деятельности на оставляемой немецкими частями территории лжепартизанские отряды из числа предателей, изменников и другого антисоветского элемента.

Так, по сообщению Особого отдела Воронежского фронта, в результате успешного продвижения частей Красной Армии в м. Красноуфимск Сумской области организовался партизанский отряд в количестве 400 человек. В составе этого отряда находилось много старост, полицейских и другого враждебного элемента…»[186]

Гитлеровцы не брезговали никакой сволочью. Так, например, одним из лжепартизанских отрядов в той же Сумской области благополучно руководил некий Семён Барановский-Блюменштейн (явно ведь не ариец!), который перед тем, при немцах, разумеется, даже возглавлял полицию тамошнего Краснопольского района. Сотрудники НКГБ попытались использовать его в последующей оперативной игре, для чего даже вывели на территорию Польши… Но предоставленным ему шансом реабилитироваться Барановский-Блюменштейн почему-то не воспользовался: он решил дурить своих новых «хозяев» и старался установить связь со старыми. В результате в 1945 году его расстреляли по приговору военного трибунала.

И вот ещё одно авторитетное подтверждение на ту же тему, записанное со слов Ильи Григорьевича Старинова: «Лжепартизанские формирования, создаваемые из уголовных и антисоветских элементов, пытались разведать места базирования партизан, занимались грабежами, убийствами, насилием, провоцируя местное население на враждебное отношение к партизанам. Чтобы разоблачить перед населением гнусную провокацию гитлеровцев, партизаны после ликвидации лжепартизанских отрядов предавали суду захваченных в плен пособников нацистов. Суды, как правило, проводили в селениях, где раньше бесчинствовали фашистские банды. Состав суда избирался общим сходом жителей. По решению этих судов все лжепартизаны предавались публичной казни. Такие суровые, но справедливые меры получали полное одобрение местного населения.

Подобным образом, — отмечал Старинов, — партизаны боролись с националистическими бандами, которые, сотрудничая с нацистами, причиняли немало вреда партизанам».[187]

Исходя из всех этих свидетельств — как бы в доказательство «от противного», — можно прийти к выводу, что партизаны очень здорово досаждали оккупационным властям. Недаром в то же самое время, 27 апреля 1943 года, Гитлер самолично подписал приказ о «противопартизанской войне»:

Русские всё интенсивнее развёртывают борьбу посредством бандитизма. Они назначают командирами банд генералов, организовали систематическую связь и снабжение с помощью курьеров, радио и авиации; члены банд даже вывозятся самолётами в отпуск.

В составе банд, функционирующих в районах боевых действий, насчитывается, по имеющимся данным, около 80 тыс. человек, исключая многочисленные отряды на Западной Украине, в Белоруссии и в Прибалтике.

В последнее время банды причинили серьёзный вред железнодорожному транспорту и сельскому хозяйству, нарушили сплав леса по рекам и т. д.

Исходя из этого, мы должны вести борьбу против бандитизма ещё более интенсивно и продуманно, тем более что в районах боевых действий для этих целей выделены крупные силы (приблизительно также 80 тыс. человек, в том числе 35 тыс. немцев).

Я приказываю:

1. Считать борьбу с бандитизмом равнозначной боевым действиям на фронтах. Ею должны руководить оперативные отделы штабов армий и групп армий. Эта борьба должна вестись систематически.

2. Все пригодные для данной цели силы должны быть использованы. Там, где таких сил недостаточно, необходимо, смотря по обстоятельствам, создавать сводные части, в течение определённого времени использовать их для борьбы с бандитизмом. Это послужит и целям боевой подготовки, повышению боеспособности вошедших в них подразделений…

8. В ходе борьбы с бандитизмом необходимо беспощадно карать его пособников. Бандитизм — это такой враг, который применяет в борьбе любые средства, и только такими же средствами при равнозначной ожесточённости он может быть разгромлен.

9. Необходимо использовать все средства обмана и маскировки. Оправдала себя организация лжеотрядов из местных жителей, находящихся на службе у немцев и действующих под их руководством. С помощью таких отрядов можно собрать важные сведения и накопить соответствующий опыт…

10. Я направляю особых уполномоченных, которые проверят проводимые на местах мероприятия по борьбе с бандитизмом и доложат о результатах проверки мне лично.

11. ОКХ будет систематически издавать «Сообщения о борьбе против бандитизма», которые будут содержать все данные о действиях банд, полученные из собранной информации…

Адольф Гитлер
Верно: Ратгенс, подполковник службы генерального штаба[188].

Читая этот документ, а особенно его преамбулу, понимаешь, что Гитлер не то что сильно нервничает — его состояние близко к истерике! Да, неспроста советская пропаганда окрестила Адольфа Алоисовича «бесноватым фюрером»… Между тем впереди оставалось ещё два года войны — что-то с ним будет к победному маю сорок пятого?!

Но, несмотря на всю «бесноватость» приказа, гитлеровцы предпринимали против партизан очень и очень серьёзные меры. Уж если борьбу с ними признали «равнозначной боевым действиям на фронтах», то значит, что в своих тылах немцам приходилось воевать по-настоящему. Народ-то они добросовестный.

* * *

«Почти месяц продолжался этот почти двухтысячекилометровый переход по территории, занятой врагом. Прошли его, не обнаружив себя, без боёв, без потерь. Выполнена первая главная задача. «Олимп» достиг заданного квадрата, полностью сохранив свою боеспособность.

Базу построили в вековом лесном массиве, невдалеке от сёл Москалёвка, Ничипоровка, Нижние Мальцы, Журба и Выступовичи. Местное население настроено к партизанам очень доброжелательно. В 35-ти километрах на левом берегу реки Норынь — город Овруч, где размещается гебитскомиссариат со всеми службами, карательными отрядами и полицейским управлением.

База — это семнадцать жилых и три больших землянки, в которых располагались штаб, столовая и санчасть».[189]

Только не надо думать, что оперативная группа спряталась в каком-то укромном месте, в соответствии с известной злой присказкой: «Чем дальше в лес, тем толще партизаны». Немцы превратили заштатный Овруч, про который и сейчас-то мало кто знает, в областной центр; Овручский район стал именоваться «гебитс», что значит область, и там был учреждён гебитскомиссариат — нечто типа «областной администрации», то есть оккупационные власти областного уровня. Естественно, при властях была и соответствующая охрана — оккупанты всегда очень беспокоятся за свою драгоценную жизнь и обожают «беспрецедентные меры безопасности».

Свидетельством тому разведывательная сводка, относящаяся к чуть более позднему времени, концу весны 1943 года: «По данным на 20 мая, численность гарнизона в Овруч — 10 тыс. чел. В том числе 4 полка мадьяр. Все части и штаб гарнизона размещены в казармах в районе аэродрома на с.-в. окраине города. На аэродроме базируются 7 самолётов».[190]

Солидно. К тому же хотя мадьяры и хорошие ребята, но во время войны они, как известно, были похуже немцев.

В общем, спокойным выбранное место назвать нельзя, но, значит, отряду следовало располагаться именно там — и это подтвердят последующие события. Вернёмся, однако, к нашему герою.

«В январе — марте 1943 года на 1500-километровом марше по тылам противника А. Ботян показал себя неутомимым, смелым, умело и правильно ориентирующимся в обстановке разведчиком. Мужество и отвага, проявленные в многочисленных схватках с врагом, готовность помочь товарищу в трудную минуту уже тогда вызывали у боевых друзей чувство уважения к А. Ботяну» — так писали ветераны Четвёртого управления, обращаясь к руководству КГБ СССР с просьбой о присвоении Алексею Николаевичу звания Героя Советского Союза.

Ну а сам он вспоминает так: «Как я сказал, задача наша была выйти на Украину и там создать очаги сопротивления. И вот в 43 году, в январе, мы доехали до Старой Руссы, а потом прошли через всю Белоруссию и вышли на территорию Украины, Киевской и Житомирской областей, и стык Украины с Белоруссией — в этих самых местах. Это был район так называемых Мухоедовских лесов — такие серьёзные, массивные леса. В феврале месяце мы перешли реку Припять, она уже стояла; организовали базу. Там, кстати, действовали некоторые небольшие местные группы… Начали мы с того, что стали ходить в разведку: что и как немцы, как местное население к Красной армии относится? Некоторые наши товарищи, которые оставались на оседание в ближайших населённых пунктах, пошли на связь — то есть на встречу с нашими людьми, но там предатели оказались, и они были арестованы… Командиром у нас назначен был Карасёв — смелый, толковый пограничник. Сколько я с ним был, он всегда, чуть что надо — «Ляксейка, со мной!»

Хотя у него ординарец был, но без меня он не обходился: я знал языки и польский, и украинский. А потому я делал разведку, принимал решения и, по сути, не ошибался…»

То есть рядовой Ботян изначально выполнял обязанности помощника командира оперативной группы «Олимп».

«Хорошо вооружённые группы партизан «Олимпа» стали наносить ощутимые удары по мелким гитлеровским гарнизонам и полицейским участкам».[191]

«По прибытии отряда в Мухоедовские леса (на границе Белоруссии и Украины) и создании базы А. Ботяну было поручено изучить участок сёл, создать там из местных патриотов силы сопротивления. С этой задачей т. Ботян успешно справился, порученный ему участок сёл стал подлинно партизанским» — так писали ветераны Четвёртого управления, обращаясь к руководству КГБ СССР.

Совсем скоро группы подрывников отряда буквально оседлали железнодорожные магистрали Житомир — Овруч, Овруч — Мозырь, Мозырь — Пинск, Олевск — Киев, Калинковичи — Гомель; диверсанты пожгли все деревянные мосты, располагавшиеся на шоссейных дорогах и реках Норин, Припять, Желонь, Словечно, Уж, Тетерев. Большая часть «неприятностей» для немцев происходила по ночам, так что в конце концов были отданы приказы, запрещавшие движение по шоссейным и железным дорогам в ночное время. И это несмотря на то, что охрана всех коммуникаций была усилена самым серьёзным образом.

А ведь именно тогда гитлеровское командование готовилось к реваншу за свой Сталинградский разгром! Местом для такового «реванша» был выбран Курский выступ — район южнее Орла и севернее Белгорода, который советские войска заняли в ходе прошедшей зимней кампании. «Выступ» этот, имевший протяжённость по фронту порядка 550 километров, вклинивался в немецкие боевые порядки на глубину свыше 150 километров. Оценив обстановку, гитлеровцы не удержались от очевидного соблазна попробовать нанести два сходящихся удара под основание этой дуги, чтобы отрезать и окружить вклинившиеся в их оборону советские армии, чтобы в итоге закипятить здесь огромный «котёл», почище Сталинградского.

Подобное вполне могло бы получиться в 1941-м, да только трагический этот год давно уже прошёл, и советское командование уже без особых трудов разгадывало гитлеровские планы. Прежде всего, о них сразу по нескольким своим каналам узнала советская разведка. Разведчики из отряда Петра Лопатина умудрились похитить немецкого полковника Курта Вернера, сообщившего о наступлении, намеченном на 4 июля. Легендарный Николай Кузнецов сообщал о том, что в этом наступлении будут в большом количестве использованы новые тяжёлые танки «Тигр» и «Пантера». Ценнейшая информация на тему готовящегося немецкого наступления пришла из Лондона, от агента «Карел» или «Мольер» — Джона Кернкросса, одного из представителей легендарной «Кембриджской пятёрки»…

Но и военные не дремали! В Оперативном управлении Генштаба давно уже были сделаны соответствующие выводы. Ведь после того, как в начале Второй мировой войны гитлеровцы в прямом и переносном смысле поразили всю Европу своими танковыми клиньями и тому подобными «новациями» с использованием возможностей современной техники, советские генштабисты постепенно поняли, что немцы воюют по шаблонам, по своим уже не раз апробированным «рецептам». Оценив стратегическую обстановку, в Генштабе пришли к однозначному выводу, что следует ожидать удара под основание Курского выступа, а значит — готовить оборону именно там. Откроем военную тайну: если бы тогда гитлеровские стратеги рискнули отойти от своего шаблона и просто, как сейчас говорится — «тупо» ударили бы в лоб, они могли бы иметь гораздо больший успех.

Но этого не произошло. Курская битва начнётся 5 июля, гитлеровцы, как и ожидалось, ударят под основание Курского выступа, но советские войска выдержат первый мощнейший удар противника, выстоят в обороне, а затем 12 июля перейдут в то наступление, которое в конечном итоге будет безостановочно продолжаться до самого Берлина…

Но всё это будет ещё впереди. А пока же для того, чтобы раскрыть планы немецкого командования, чтобы хоть как-то ослабить готовящийся противником мощнейший удар, трудились советские разведчики — как непосредственно за линией фронта, так и в далёком Лондоне; работали подрывники оперативных групп, стремящиеся, чтобы хоть сколько-то гитлеровских танков и самоходных артиллерийских установок не дошло до полей будущих боёв, чтобы у фашистов оказалось как можно меньше снарядов, патронов и горючего, чтобы как можно больше немецких солдат и офицеров обрели себе «вечные квартиры» задолго до решающего сражения.

* * *

Вообще, весна 1943 года — это время больших перемен как в наших сражающихся вооружённых силах, в спецслужбах, так и по всей стране.

Про вооружённые силы особенно распространяться не будем — тема в данном случае не наша, хотя можно рассказать про многое. Ограничимся тем, что, помимо всего прочего, Красная армия надела погоны и коренным образом изменила свой внешний вид. Всем стало понятно, что это уже совсем не те войска, которые гитлеровцы теснили аж до самой Москвы. НКВД вновь претерпел реорганизацию: во-первых, из него были выведены и переданы Наркомату обороны и Наркомату ВМФ органы военной контрразведки, превратившиеся в легендарный «Смерш» — лучшую спецслужбу Великой Отечественной войны; во-вторых, из состава НКВД вновь были выделены и опять превращены в самостоятельный наркомат подразделения, обеспечивающие государственную безопасность.

Понятно, что эта реорганизация не могла не коснуться ОМСБОНа.

«После разделения Наркомата внутренних дел на НКГБ и НКВД в апреле 1943 г. 4-е управление было передано в Наркомат государственной безопасности и под тем же номером просуществовало до октября 1946 г.».[192]

Вряд ли такое известие особенно взволновало нашего героя, тем более что ОМСБОНа такая «передача» пока ещё не коснулась, и до октября 1943 года он относился к войскам НКВД СССР. Но для полноты картины про это упомянуть надо.

Ну а про различные изменения в стране — вплоть до учреждения Патриархии — любознательный читатель вполне и сам сможет узнать из учебников истории.

Нет смысла объяснять, что многое менялось и в стане противника, который пока ещё не почувствовал, что военная удача окончательно переместилась на противоположную чашу весов и что боевой перевес уже на советской стороне. В частности, постоянно усиливалась контрпартизанская борьба. Партизаны, употребим этот обобщающий и общеизвестный термин, казались гитлеровцам гвоздём, вдруг вылезшим в подмётке их идеально начищенного сапога и очень болезненно их тревожившим. Требовались радикальные меры!

Вот выдержки из докладной записки НКВД Украинской ССР в НКГБ СССР, датированной 10 мая 1943 года:

«Контрразведывательные органы немцев… в массовом порядке насаждали свою агентурную сеть для вылавливания советской агентуры, партизан, коммунистов и вообще «неблагонадёжных» элементов.

Агентурно-следственными материалами, а также рядом захваченных нами немецких документов директивного порядка установлено, что немецкие контрразведывательные органы организационно значительно перестроили свою работу на оккупированной территории.

Вместо немедленного уничтожения выявленной нашей агентуры, коммунистов-подпольщиков и партизан, как это почти везде практиковалось в первый год войны, контрразведывательные органы немцев, перестроившись, стали рассматривать каждого разоблачённого нашего агента и коммуниста-подпольщика с точки зрения конкретного использования на определённом этапе своих интересов… Из этих агентов создавались шпионские резидентуры, действовавшие под видом партизанских отрядов или подпольных комитетов и организаций. Через них немецкая контрразведка проводила работу по вскрытию партизанских групп, партизан-одиночек, а также коммунистов-подпольщиков и осуществляла мероприятия по парализации попыток к каким-либо организованным действиям в тылу оккупантов.

При посредстве таких резидентур, функционировавших под вывеской подпольных партийных органов, контрразведка немцев принимала меры к продвижению своей агентуры в вышестоящие партийные и советские органы, а также в штабы соединений Красной Армии…»[193]

Кроме оперативных методов гитлеровцы использовали и карательные. Разумеется, на борьбу с нашими, то есть омсбоновскими, «партизанами» направляли не каких-нибудь полупьяных полицаев из числа уголовников, а по-настоящему серьёзные силы.

«Отметим и возросшее боевое мастерство омсбоновцев. Например, с 23 по 29 июля 1943 г. под г. Овруч отряд В. А. Карасёва, не насчитывавший и батальона, противостоял почти целой бригаде гитлеровцев, которой были приданы 3 самолёта и тяжёлая артиллерия. Постоянно маневрируя, организуя засады, выводя противника на ложные объекты и непрерывно атакуя его с тыла и с флангов мобильными группами, бойцы Карасёва победили превосходящие силы немцев. В результате боёв гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными 289 человек, 3 орудия и штабную машину. Потери отряда оказались минимальны — двое убитых и трое раненых».[194]

В том, что «отряд В. А. Карасёва не насчитывал и батальона», авторы совершенно правы — оперативная группа «Олимп» изначально равнялась взводу, а теперь, даже со всеми к ней приставшими людьми, тогда ещё вряд ли намного превышала численность стрелковой роты. Но, постепенно увеличиваясь, присоединяя к себе другие отряды, эта группа в каком-то обозримом будущем разрослась до целого партизанского соединения. По этой причине своё энергичное имя «Олимп», вполне подходящее для отряда спецназа, подразделение Карасёва в будущем сменит на «более солидное»: «партизанское соединение имени Александра Невского». Звучит, однако!

Какую роль сыграл в тех боях Алексей Ботян, сказать трудно, но нет сомнения, что он в них участвовал, и участвовал достаточно активно. Не тот это человек, чтобы в тылу прохлаждаться, если, как говорил уже другой герой всё того же упоминавшегося нами прекрасного фильма, — «стреляли»! Понятно и то, что первоначальное расположение, «семнадцать жилых и три больших землянки», давным-давно было оставлено и отряд вёл кочевой образ жизни, особенно долго на одном месте не задерживаясь.

Но ведь стреляли не только советские бойцы по фашистам и, соответственно, немецкие солдаты по красноармейцам. Разномастные мелкотравчатые «фюреры», проросшие на временно оккупированной гитлеровцами территории, также вели свою войну — и по преимуществу не с оккупантами.

«Одновременно украинские националисты воевали с поляками. Эта вражда отличалась особой жестокостью: только с 10 по 15 июля 1943 г. отряды УПА на Волыни убили более 12 000 человек мирного населения».[195]

Речь идёт о так называемой «Волынской резне», произошедшей летом 1943 года. Но это уже было в полном смысле слова «обострение».

«Кто начал эту драку — до сих пор неизвестно, — рассказывает Георгий Захарович Санников. — Поляки говорят: украинцы, омоновцы; украинцы говорят: поляки начали. Но была аллея — украинцы оправдываются, что это было сделано в ответ на польские зверства, — где к деревьям были прибиты гвоздями польские младенцы! Ещё и венки были повешены! Это сделала УПА, повторю — Украинская повстанческая армия. Во время всех этих украинско-польских «разборок» было убито, по свидетельству польской стороны, 60–80 тысяч их соотечественников, мирных граждан! Но по данным, которыми я располагал, убито было до 200 тысяч поляков! Но и поляки убили не меньшее количество украинцев…»

Перед приведёнными цифрами — даже в первом варианте — бледнеет всякая Катынь. Ведь, по официальным данным, там было расстреляно 22 тысячи польских офицеров. Вопрос, кем именно расстреляно, не прояснён до конца, как бы ни старались каяться перед польской стороной иные наши политические деятели, принимая на себя — точнее, навешивая на наше государство, — все подлинные и мнимые ошибки и преступления 1930—1940-х годов. Как говорится, заставь дурака Богу молиться…

Между тем вышеуказанные «недоразумения» между двумя нынешними суверенными соседними государствами, «ценой» от 60 до 200 тысяч жизней с одной только стороны, как-то не замутняют дружеских польско-украинских отношений. Не то потому, что только из России разные силы сегодня пытаются делать «козла отпущения», вот и ставят всякое лыко в строку; не то потому, что в первом случае речь идёт об офицерах — «белая кость» и «голубая кровь», цвет нации, так сказать, а во втором — о крестьянах, о мужиках… Да кто их, этих мужиков, когда жалел?! Кому они когда нужны были?! Тем более стоит ли из-за них портить добрососедские отношения? Это ведь только раньше любое государство на мужике держалось. А сегодня и непонятно, на ком держатся европейские страны. Но ещё держатся! Значит, всё нормально! Как-нибудь да проживём!

Однако не будем прятаться за модное словечко «толерантность» и несколько подробнее расскажем о произошедших событиях.

«Весной 1943 года на Волыни, оккупированной немецкими войсками, начались масштабные этнические чистки. Эту преступную акцию проводили не нацисты, а боевики Организации украинских националистов, стремившиеся «очистить» территорию Волыни от польского населения. Украинские националисты окружали польские сёла и колонии, а затем приступали к убийствам. Убивали всех — женщин, стариков, детей, грудных младенцев. Жертв расстреливали, избивали дубинами, рубили топорами. Потом трупы уничтоженных поляков хоронили где-нибудь в поле, грабили их имущество, напоследок поджигали дома. На месте польских сёл оставались лишь обгоревшие развалины.

Уничтожали и тех поляков, которые жили в одних сёлах с украинцами. Это даже легче — не было нужды собирать большие отряды. Группы оуновцев по нескольку человек проходили по спящему селу, заходили в дома поляков и убивали всех… Так было убито несколько десятков тысяч человек, вся вина которых состояла лишь в том, что они родились поляками и жили на украинской земле».[196]

В малоизвестной среди широкого круга читателей книге «Забытый геноцид. «Волынская резня» 1943–1944 годов. Документы и исследования» (а чего эту книжку знать-то? Разве можно сравнить изложенные в ней факты с «разоблачениями» пресловутого Виктора Богдановича Резуна, испохабившего фамилию Суворов?!) приведены архивные документы, подтверждающие всё вышесказанное.

Процитируем несколько представленных там документов, чтобы не было лишних вопросов о достоверности этого рассказа.

Из протокола допроса боевика УПА Ивана Гриня 1 марта 1951 года:

«…Будучи в бандбоёвке[197] ОУН бандгруппы коменданта Оранского С. У., я выполнял все приказания и распоряжения коменданта как непосредственного своего начальника, а именно: по заданию коменданта бандгруппы Оранского я участвовал с оружием в руках против мирного населения польской национальности. Начиная летом, примерно в начале июля м-ца 1943 года, я участвовал в массовом расстреле польского населения.

Было так, что в село Павловку приехала бандгруппа из леса Иванчевского р-на примерно до 40 человек, и местной боевки было до 12 человек, которой тогда командовал Оранский С. У., и соединились вместе. Имел тогда станковый пулемёт (русский) и два миномёта малого калибра. Ночью подготовились, и на другой день вся бандгруппа, в том числе и я, в дневное время напали на польский костёл, а в то время шло в костёле богослужение, где находилось граждан польской национальности до 200 (двести) человек старых и малолетних детей, костёл был окружён, и началось уничтожение граждан, был открыт огонь из пулемёта в центральные двери и в окна, после чего было много уничтожено тогда граждан и детей, а которым удалось убегать, то их догоняли и убивали на ходу.

Потом, после расстрелов в костёле граждан польской национальности, начался погром по селу Павловке отдельных семей бандбоёвкой Оранского, где я также находился в данной бандбоёвке и вместе выполнял все указания своего непосредственного начальника. Всё это длилось с лета 1943 года и до осени 1943 года…

Вопрос: Где закопаны трупы гр-н польской национальности, в расстрелах которых вы принимали непосредственное участие?

Ответ: Где я участвовал в расстреле польского населения, например, до 200 человек похоронили в селе Павловка Иванчевского р-на, возле польского костёла. На это мобилизовали местных жителей, выкопали большую яму с западной стороны костёла и туда сносили из костёла трупы. Их там закапывали всего на расстоянии от костёла до 25–30 метров. Также я участвовал в расстреле семьи Стажинских на хуторе Голяндерня с. Павловки, когда их расстреляли, то было также местным жителям приказано, чтобы трупы их закопали, но я сразу после расстрела оттуда ушёл, место, где похоронена семья Стажинских, я не могу указать, а также там расстреляли старика и старуху, я после расстрела ушёл оттуда… После мы с группой банды порасстреливали, в том числе и я принимал участие в расстреле, Бурчак Антонину и её мать-старуху, они были убиты на хуторе Михаловка с. Павловки».[198]

(Оригинал допроса хранится в Государственном архиве Службы безопасности Украины.)

* * *

Из спецсообщения Четвёртого управления НКГБ СССР:

«Агент группы КУЦ, возвратившийся из гор. Владимир-Волынска, сообщил, что 18-го июля с. г. [1943 года] был очевидцем массового истребления украинскими националистами-бандеровцами польского населения, проживающего в гор. Владимир-Волынске.

Во время богослужения в костёлах бандеровцами было убито 11 ксёндзов и до 2000 поляков на улицах города. Немецкий гарнизон, полиция и казаки в количестве до 600 человек не приняли никаких мер против расправы над поляками, и лишь после расправы немецкое командование вывесило объявление, призывающее поляков вступать в жандармерию для борьбы с бандеровцами.

Многие поляки, боясь репрессий, ушли на службу к немцам».[199]

(Оригинал документа хранится в Центральном архиве ФСБ России.)

* * *

Из протокола допроса командира четы[200] УПА Степана Редеши 21 августа 1944 года:

«Ответ: Я лично принимал непосредственное участие только в одной операции против польского населения, которая имела место в августе месяце 1943 года. В этой операции принимали участие более двух куреней[201] в составе 500 человек с оружием и более 1000 человек из подполья ОУН, вооружённых топорами. Мы окружили 5 польских сёл и на протяжении ночи и следующего дня сожгли эти сёла и всё население от мала до велика вырезали — в общей сложности более двух тысяч человек.

Мой взвод принимал участие в сожжении одного большого села и прилегающего к этому селу хутора. Мы вырезали около 1000 поляков.

Вопрос: Каким образом вы убивали поляков?

Ответ: Многих поляков — мужчин, женщин, стариков и детей — мы бросали живыми в колодцы, затем добивали их выстрелами из огнестрельного оружия».[202]

(Оригинал допроса хранится в Государственном архиве Службы безопасности Украины.)

* * *

Хватит? Или ещё не убедило? Тогда — последний документ, чтобы действительно по нервам ударило. Есть ведь такое очень жёсткое изречение, что смерть одного человека — трагедия, а тысячи — это уже статистика.

Из протокола допроса боевика УПА Владимира Дубинчука 6 августа 1951 года:

«Когда мы обратно возвращались в с. Свичев, то не помню, кто-то нам сообщил, что в доме Сошинского Антона укрываются его дети. Бандит Лупинка дал мне распоряжение убить этих детей. Когда соучастники находились около подводы, я вбежал в дом Сошинского Антона и расстрелял ребёнка примерно пяти лет. В комнате было ещё два ребёнка, но у меня оставшийся один патрон дал осечку. После этого я вышел из квартиры и доложил об этом Лупинке Иосифу, который дал мне два патрона и распоряжение убить этих детей. Я вторично зашёл в комнату и расстрелял второго ребёнка возрастом примерно два года. В это время зашёл в квартиру Лупинка Иосиф и в моём присутствии расстрелял третьего ребёнка, который был возрастом примерно 6–7 лет.

После расстрела детей Сошинского Антона я вместе с бандитами возвратился в с. Свичев, и мы сразу же проехали до усадьбы гражданки Ярмолинской Маевской. Я с Лупинкой Иосифом Маевскую обнаружили в соседнем доме, после чего привели на её усадьбу, где я лично и расстрелял её.

Этот труп мы также оставили на месте и поехали к зданию сельской управы. Бандиты Лупинка Иосиф, Василий Торчило, Голумбицкий, я и одного фамилию не знаю пошли на польское кладбище.

Там Лупинка и Торчило убили гражданку Добровольскую, труп которой также оставили на месте. Возвращаясь обратно, Лупинка зашёл в дом священника, взял домработницу, после чего завёл на соседнюю усадьбу и там же во дворе расстрелял её. После данного убийства все бандиты из Вл. — Волынского района сели на подводу и уехали в направлении колонии Божья Воля. На этом и был закончен погром поляков в с. Свичев».[203]

(Оригинал допроса хранится в Государственном архиве Службы безопасности Украины.)

* * *

Всякие события непременно имеют свою оборотную сторону, ибо каждое действие, как известно, рождает противодействие. Самостоятельно справляться с озверевшими бандеровскими бандами мирное польское население не могло, а никакие новоявленные бесстрашные и бескорыстные защитники угнетённой бедноты, современные, так сказать, Робин Гуды, объявляться не спешили. Вот почему эту благородную миссию взяли на себя бойцы подразделений особого назначения НКВД — НКГБ СССР.

В исследовании «Взаимодействие польского подполья с советскими партизанскими отрядами в обороне польского населения от действий отрядов украинских националистов на Волыни в 1943 году», опубликованном в книге «Забытый геноцид…», историк Оксана Петрушевич пишет: «С появлением на Волыни в конце 1942 — начале 1943 года крупных советских партизанских отрядов возникают условия для налаживания более массовых контактов с местным населением. В целом, отношение польской части волынян к пришельцам было позитивно нейтральным. Для них красные партизаны были очередным источником оружия взамен на разведывательную информацию или провиант, для польской самообороны — защитником от нападений украинских националистов и немецких карательных отрядов…»[204]

Далее автор рассуждает о тайной подоплёке этих событий:

«В конце 1942 года советскими директивными органами был разработан план становления на территории Западной Украины и Западной Белоруссии «польского по форме и большевистского по содержанию» партизанского движения. В апреле 1943 года в специальной директиве ЦК КП(б)У и УШПД[205] было приказано командирам советских партизанских формирований оказывать полякам всяческую помощь в организации отрядов и снабжать их оружием и амуницией. Тем самым было положено начало созданию просоветского польского партизанского движения и процессу превращения небольших отрядов, состоящих из поляков, в самостоятельное польское соединение «Jeszcze Polska nie zginela»[206]».[207]

Ну да, план был разработан — что ж тут плохого? Война, как мы уже не раз говорили, была «идеологической», и если советская сторона решала какие-то свои задачи, это было, в конце концов, её право. Право, оплаченное жизнями тысяч и тысяч наших бойцов, погибших за линией фронта в боях против гитлеровских захватчиков и местного бандитского подполья. Ведь ни комиссары, ни чекисты, которыми сегодня так любят пугать малообразованных или излишне нервных граждан, не сгоняли местных жителей в какие-нибудь «просоветские» «отряды самообороны», не заставляли их участвовать в боях, хотя бы на вспомогательных ролях. Нет, оперативные отряды сражались и с гитлеровцами, и с бандеровцами сами, в полном смысле — «За нашу и вашу свободу!», и притом ещё помогали в организации партизанских отрядов местным жителям. Да, таким образом они создавали себе союзников — но какой же идиот будет из «толерантных» соображений создавать себе противников? Хотя сегодня в Европе это достаточно распространённое явление.

Далее в своём исследовании Оксана Петрушевич поднимает очень интересный вопрос:

«Из документов видно, что советские партизаны не находили абсолютной поддержки в тех местностях, где рядом действовали аковские отряды. Местным полякам больше импонировало участвовать в антифашистской борьбе на стороне Армии Крайовой, их сдерживало лишь то, что лидеры АК не сразу перешли к методам активной партизанской борьбы и упустили инициативу возглавить национально-освободительную борьбу на волынских землях. Этим воспользовались советские партизаны, развернув широкую агитационную работу, и поляки, не найдя другого выхода, вступали в ряды советских партизан».[208]

Потрясающая информация! Значит, в тех самых местах, где разворачивались самые кровавые события, о которых мы только что рассказали, действовали и отряды Армии Крайовой. Но, как очень мягко констатировала автор, «… лидеры АК не сразу перешли к методам активной партизанской борьбы». Сложно сказать, чем именно занимались эти «патриоты» до своего перехода «к методам активной партизанской борьбы» — то есть как раз в то самое время, когда следовало сражаться и умирать, защищая мирных людей — тех же несчастных, невинно убиенных детей Антона Сошинского… Зато «широкая агитационная работа» советских партизан заключалась прежде всего и именно в том, что они сражались.

Относительно сущности Армии Крайовой мы имеем возможность предоставить достаточно объективный, хотя и излишне «щадящий» (это можно понять даже из того немногого, что нам уже известно о деятельности АК) по отношению к дружественной в ту пору Польше, комментарий советских историков:

«Армия Крайова (польск. Armia Krajowa, буквально — армия страны) — конспиративная военная организация, действовавшая в 1942–1945 гг. в оккупированной немецко-фашистскими войсками Польше; подчинялась польскому эмигрантскому правительству в Лондоне. В политическом отношении строилась на основе «надпартийности», теории «двух врагов», позволявшей пассивность в борьбе против оккупантов прикрывать установкой на борьбу против СССР, за восстановление польского буржуазного государства в довоенных границах. Исходя из этого, руководство АК стремилось ограничивать её деятельность накапливанием оружия, военным обучением, разведывательной деятельностью, созданием сети штабов и других организаций, призванных при крахе оккупационного режима обеспечить установление в стране власти эмигрантского правительства. По составу была неоднородна, охватывая как патриотически-демократические элементы, так и реакционные круги, направлявшие её деятельность. Однако между реакционным руководством АК и основной массой её бойцов, стремившихся внести свой вклад в разгром фашистской Германии, существовали глубокие противоречия. В целом АК (250–350 тысяч человек в 1943–1944 гг.) внесла неоправданно малый (по сравнению с её возможностями) вклад в борьбу против оккупантов…»[209]

А вот что говорит генерал-майор Леонид Георгиевич Иванов, ветеран военной контрразведки, во время войны служивший в отделе «Смерш» 5-й ударной армии, освобождавшей Польшу: «Польское правительство, во главе с Миколайчиком,[210] эмигрировало в Лондон — и Лондон их пригрел. Англичане были заинтересованы, чтобы прибрать Польшу под свой контроль, под своё влияние. Поэтому они давали массу денег, субсидируя и Миколайчика, и Армию Крайову. Так что там все были одеты и обуты, вооружение у них было нормальное. Аковцы преспокойно сидели себе в лесах, с немцами никаких боёв не вели — ни засад, ни подрывов, ни диверсий — ничего такого не было! На линии фронта аковцев тоже никогда не было. Поэтому и немцы против них ничего не делали. Гитлеровцам было достаточно Красной армии — так что пока Армия Крайова вела себя спокойно, они аковцев не трогали».

* * *

И последнее, о чём мы можем вспомнить применительно к этому времени, это принятое 6 мая 1943 года постановление Государственного Комитета Обороны о формировании в СССР первого польского регулярного соединения, получившего наименование «1-я польская пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко». Через неделю, с 14 мая, начнётся процесс формирования этого соединения, а 12 октября 1943 года дивизия примет свой первый бой — на белорусской земле, под селом Ленино, что юго-восточнее Орши.

Глава восьмая «Роковой день» — 13-е число

«Я был у Карасёва помощником начальника штаба, — рассказывает Алексей Николаевич. — Это что ж в результате получалось? Ребята ходили на операции, а я был при нём — сводки составлял… Я и говорю Карасёву: «Хватит мне… Дай мне возможность самому!» А был такой приказ — не знаю, гласный, не гласный, что при подрыве 25 вражеских эшелонов давали звание Героя Советского Союза. Объяснять не нужно? Хотелось бы! Конечно, звание зря не давалось — ведь подрыв, это же не просто так, что подойдёшь и взорвёшь. Немцы, они тоже не дураки были! И тоже учились. Теперь, когда они пускали поезд, то впереди паровоза ставили один-два вагона с песком. Мы это знали, поэтому пропускали первые вагоны, натяжной шнур был, стояли и ждали, когда пройдут… Подрывали, когда шёл второй вагон или третий, чтобы паровоз взорвать».

К этому времени в партизанском руководстве поняли, что «рельсовая война», как таковая, это, в принципе, была ошибка. Взорванные пути немцы научились восстанавливать часа за полтора: подъезжала дрезина, специальный такой путеукладчик, и меняли разбитые рельсы. Следовало взрывать паровозы — причём лучше всего это было делать не на насыпях, как эффектно показывали тогда в кинохронике, а, наоборот, в низинах, в теснинах, между двумя склонами. Тогда-то путь оказывался всерьёз забит искорёженными вагонами и движение поездов прекращалось надолго.

«Вот я попросил Карасёва: «Хватит мне сидеть при штабе, пусти меня!» Я знаю украинский язык, тем более — белорусский и польский, на Западной Украине ими также пользовались, вот потому я и находил людей, которые мне очень помогали. Вы знаете, что на Западной Украине жили польские семьи и украинские семьи, и у них между собой была очень большая вражда. Я воспользовался этим моментом — зная, где поляки живут, и зная, где украинцы живут. У нас один боец очень хорошо знал украинский язык, а я — польский, мы так и ходили: он — к украинцам, я — к полякам, и добывали сведения. Мы пользовались обстановкой, и результаты были очень хорошие».

Как увлекательно рассказывает Ботян! Как у него легко получалось!.. На самом-то деле всё было гораздо сложнее!

Ходить «на подрыв» можно было только ночью, в то самое глухое и мрачное время, когда оккупационные власти запрещали кому бы то ни было из местных жителей покидать свои дома и солдаты могли стрелять без предупреждения. Зато днём, когда каждого проходящего видно издалека и незамеченным не пройдёшь, немцы отдали населению строжайший приказ: встретив незнакомого человека, немедленно сообщать о нём в полицию. Как появился чужой человек — поспеши сообщить, иначе потом сообщат про тебя. Вот подрывники и ходили «работать» ночью, а днём, чтобы не болтаться где-то и не привлекать внимания, делали так называемые «днёвки». Для этого чаще всего находили надёжных людей, к которым обычно приходили в дом под покровом ночной темноты, чтобы не заметили соседи.

А в разных незнакомых местах волей-неволей останавливались на «днёвку» у людей случайных. Конечно, не так, чтобы сразу ломились в первый попавшийся дом — мол, принимай, хозяин, красных партизан! Наблюдали, присматривались, делали соответствующие выводы и только затем «шли на огонёк». Но тут уж хозяин если и не рад, но коли на пороге человек с оружием, то подчиниться изволь. Главное, что незваным гостям было нужно, это чтобы их накормили.

«Что можно от крестьян потребовать? — говорит Алексей Николаевич. — Молоко, яички и хлеба кусок. Нам этого достаточно, и мужика, крестьянина, не обидишь — не заберёшь последнего порося или корову. Мужики это понимали и такое отношение к себе ценили. Ну а там выясняешь, кто он сам такой; спрашиваешь его: кто у тебя знакомые есть, как к тебе люди относятся, кто у вас старшиной? Что это за человек? Всех же равнять под одну гребёнку нельзя: мол, старшина — ага, гад, немцам продался! Нередко ведь и так бывало, что немцы, особенно не разбираясь, назначали старшим того, кого предлагали сами крестьяне. А те выбирали своего самого уважаемого, самого толкового односельчанина и говорили ему: «Ты хороший человек, давай, будешь защищать наши интересы от немцев!» Ну и защищали, как могли… Я вам скажу, что и полицаи были разные! Сперва, в основном, в полицаях были те, которые с охотой служили немцам. Но вот как немцев отбили, то и настроение у людей стало другое. Многие тогда начали с нами сотрудничать, в том числе и полицаи, и те же старосты. Были и такие полицаи, которые потом к нам переходили, честно воевали против гитлеровцев. Ну а тех, которые действительно были с немцами, тех мы уничтожали. Расстрел делали прямо перед людьми, в назидание, так сказать… Так вот, искали мы, на кого из местных жителей опереться можно. И однажды я нашёл Григория Васильевича Дяченко — старшину Красной армии…»

Произошло это в середине лета 1943 года. В очередной раз отправившись на подрыв эшелона, группа Ботяна была вынуждена остановиться на «днёвку» в какой-то деревне, километрах в двенадцати от Овруча. Хозяином дома, в котором остановились, оказался молодой парень, на год моложе Алексея, Григорий Дяченко.

Чего у Ботяна никак не отнимешь, так это умения располагать к себе собеседника. Точнее сказать, профессионального умения. Во-первых, характер у него такой, располагающий, а во-вторых, не зря же он целый год учился не только мосты взрывать и стрелять из всего того, куда патрон входит, но и общению с людьми. Как человека к себе расположить, как у него доверие вызвать, как подтолкнуть его рассказать о том, о чём он рассказывать не очень-то и хочет и в разговоре с другими про это обязательно бы умолчал. Непростая это наука, надо признаться!

Вот и тогда, хотя время было тревожное и доверять незнакомым людям смертельно опасно, — кто у кого в лесу документы будет спрашивать, а если вдруг и покажут чего-то, то каким из предъявляемых документов можно верить? — Григорий вскоре со всей откровенностью выкладывал свою нехитрую биографию.

Сам он из здешних краёв, тут родился и вырос, отсюда его призвали в ряды РККА на срочную службу, а так как служил он хорошо, то сумел дослужиться до высшего солдатского звания — старшины. Отслужил, домой вернулся, женился — а тут вскоре и война. Гитлеровская армия продвигалась быстро, так что районный город Овруч был оккупирован ровно через два месяца после начала войны, 22 августа, так что Григорий, скорее всего, даже повестки из военкомата получить не успел. Почему сам не ушёл с отступающими частями Красной армии? Да как-то о такой возможности не подумал — не то потому, что в армию не позвали, не то от уверенности, что война, как обещали на политзанятиях, скоро закончится… Ведь как указано было в Политическом словаре, в статье «Красная Армия»: «В случае нападения на СССР Красная Армия будет уничтожать врага на той территории, откуда он посмеет на нас напасть».[211]

Вот так, иначе и быть не может!

А может, не захотел Григорий Дяченко дом и хозяйство бросать, ну и дал некоторую слабину… Впрочем, не суть важно!

Оккупировав Украину, немцы украинцев практически не трогали. Националисты в их краях тоже не слишком активничали, да и Григория такая пропаганда совсем не увлекала. Так что ни к гитлеровцам в услужение, ни к националистам в отряд он не пошёл, а продолжал жить также, как и раньше жил — работал на своём хозяйстве. Дел у крестьянина всегда предостаточно… Вот только на душе у старшины очень неспокойно было: не нравилось ему в оккупации жить, фактически под автоматным дулом, по указке новых «хозяев». Он ведь, по сути своей, оставался нормальным советским человеком, которых в нашей стране тогда было очень и очень много и которых та самая «советская» жизнь вполне устраивала. Где-то ограниченные в «демократических свободах», эти люди в полной мере использовали свои права на труд, на отдых, на бесплатные медицину и образование. Простые такие, немудрящие запросы у простых людей были!

Наверное, ощущая себя именно советским человеком, Дяченко, хотя его, как говорится, никто за язык не тянул, рассказал Ботяну, что в Овруче, который оккупанты сделали областным центром, живёт его дальний родственник, по фамилии Каплюк. Теперь он работает у немцев в гебитскомиссариате, причём занимает там известное положение. Понятно, что Григорий был не лыком шит, так что про родственничка рассказал не из хвастовства или просто, чтобы разговор поддержать. Старшина не мог не понимать, что его сведения являются «ценной оперативной информацией» и если эта информация вызовет интерес незваных гостей, то именно его, Григория, они попросят вывести их на своего родственника. Ну а если тот, паче чаяния, передаст партизан в руки гестапо, то отвечать придётся тоже ему, а может, и всей его семье. Не нужно объяснять, каков был бы ответ «по законам военного времени».

Полученную информацию Алексей принял к сведению, но ничего не предлагал и ничего не обещал. Когда стемнело, поблагодарил Дяченко за гостеприимство, крепко пожал ему руку, многозначительно сказав: «До скорого!» — была тогда такая манера прощаться. Тратить слова на предупреждения, что ты, мол, про наш визит никому не рассказывай, Ботян не стал: и без того было ясно, что старшина человек серьёзный и понимающий. Если же он вдруг работает на немцев, то тогда и подавно ни о чём предупреждать не надо. Такая возможность, безусловно, не исключалась — война есть война. Гитлеровские спецслужбы тоже тщательно готовили своих сотрудников и агентов, тоже учили их вызывать доверие, казаться искренними и правдивыми, привлекать к себе людей, тщательно разрабатывали «легенды», умело готовили «ловушки», куда порой попадались даже наши опытные оперативники, не говоря уже о людях неискушённых. Понятно ведь, что родственник в гебитскомиссариате — приманка знатная, на такую партизаны вряд ли могли не клюнуть.

Однако Ботян почти не сомневался в искренности своего собеседника. И не потому, что он такой доверчивый — всё как раз наоборот.

«У папы — звериное чутьё на опасность! Только потому он вышел целым и невредимым из всех своих передряг, — без всяких сомнений сказала нам дочь героя — Ирина Алексеевна. — Он всегда знал, где и что его может поджидать. Именно — звериное чутьё!»

«Он мог бы сотни раз быть убитым, а уж десятки, это точно! — подтверждает Георгий Захарович Санников. — Если бы не его врождённое чувство опасности, на каком-то генетическом уровне… Мне кажется, он кожей опасность чувствовал, спиной ощущал чужой взгляд. В общем, интуиция, основанная на опыте — и что-то врождённое, наверное. К тому же великолепная реакция — поэтому он всегда на долю секунды опережал того противника, который нажимал на спусковой крючок. Кстати, и сейчас у него очень хорошая реакция! И стреляет он до сих пор хорошо…»

Есть ещё и такой вариант, что Алексея Николаевича хранят некие высшие силы — и не надо тут скептически улыбаться!

Как раз Ирина Алексеевна рассказывала, как уже давным-давно после войны ехали они с папой куда-то к знакомым партизанам, по пути попали в жуткую грозу и заблудились. В конце концов Ботян остановил машину, чтобы узнать у гаишника дорогу. Тем временем к милиционеру кто-то подошёл… Но только Алексей Николаевич вылез из машины, как почувствовал, что у него развязался шнурок, и он, ругаясь, стал его завязывать. И тут вдруг в тех двоих шарахнула молния, и они, как сказала Ирина Алексеевна, просто развалились! Гаишник с тем вторым… А он подойти не успел. «Шестоечувство», судьба или действительно какие-то высшие силы?

В общении с Дяченко Ботян никакой опасности или угрозы не уловил, а потому по возвращении в отряд без всяких сомнений доложил обо всём Карасёву. Конечно, опытнейший Виктор Александрович понимал, что возможность нарваться на гитлеровскую «подставу» весьма велика, но, всецело доверяя Алексею, распорядился кратко: «Займись этим вопросом!»

В данном случае Ботян рисковал больше всех, хотя провал мог погубить и всю оперативную группу. А потому, хотя Алексей безусловно и поверил этому Дяченко — ну, или почти поверил, — он очень тщательно подготовился к следующей встрече. Через доверенных лиц в Овруче удалось кое-что узнать про Каплюка: нормальный мужик, не шкура, перед немцами не выслуживался, но работал на должности завхоза добросовестно и оккупанты ему доверяли. За домом старшины было установлено скрытое наблюдение, не давшее никаких результатов. Видели, что Григорий всё также трудился по хозяйству, никуда не уходил, никого у себя не принимал.

Но всё это ровным счётом ничего не значило! Ботян прекрасно понимал, что самая незначительная мелочь — стоящий на подоконнике цветок или закрытая занавеска — может быть тем сигналом, который «снимет» какой-нибудь неприметный сосед, десять раз в день торопливо проходящий туда-сюда мимо окон Дяченко, и сообщит о появлении партизан, допустим, пастуху… Ну и так далее, по цепочке, пока информация не дойдёт до того самого гебитскомиссариата, где честно трудится «родственник» Дяченко или кто он там. Что может быть дальше, оставалось только гадать.

И всё-таки через три дня, 18 августа, под утро, Алексей, скрытно расставив троих своих бойцов вокруг дома старшины, осторожно постучал в дверь. Поздоровавшись, не стал вдаваться в разговоры, спросил сразу:

— Как Каплюка увидеть?

— Поехали! — спокойно предложил Григорий, явно ожидавший такого вопроса. — Садись на повозку! Полицаи меня все знают, проедем.

Ничего себе! Ехать в самое «логово» с человеком… ну, скажем так, не совсем проверенным. Чтобы решиться на это, нужно быть либо бесшабашным авантюристом высшей пробы, либо отважным человеком, способным просчитать всё до мелочей. Ботян просчитал: «в залог» Дяченко оставляет молодую красивую жену и всё своё справное хозяйство. Как крестьянин, Алексей понял, что его жизнь получает более чем надёжное обеспечение, и отвечал с деланым легкомыслием:

— Ну что ж, поехали! Запрягай!

— Подожди, тебе переодеться надо, — остановил его Дяченко.

Вскоре Алексей был одет так, как ходили местные жители: в длинную рубаху, широкие штаны-шаровары. Такая одёжка была ему привычна и никоим образом не напоминала «маскарадную», что произошло бы, окажись на его месте городской житель. Григорий дал ему в руки какой-то кувшин:

— Держи вот это!

Вещь всегда как-то отвлекает внимание от самого человека, который её держит. Да и понятно: едет мужик на телеге, кувшин везёт — вопросов нет. А вот когда просто праздный мужик едет, то всякий невольно спросит: куда и зачем?

Каким-то путём у Григория даже оказался немецкий документ на имя некоего Роговского, жителя села Малая Черниговка, который он и передал Алексею.

Ботян подозвал одного из прятавшихся в кустах бойцов — пусть, заодно, старшина видит, что дом окружён, — и отдал ему свой автомат. Пистолет и гранату он засунул под рубаху, куда же без этого? Мало ли что может произойти — даже совершенно случайно…

«Ну, пришли мы к этому дядьке, познакомились, — вспоминает Алексей Николаевич. — Причём Гриша так прямо ему и говорит: «Это советский партизан!» Вижу, что Каплюк не испугался, ничего, глаза не отводит. Хорошо! Тогда я говорю: «Яков Захарович, ты что, с немцами собираешься уезжать?» — «А что мне делать? У меня двое детей, жена — мне жить надо как-то». Прав он, по-своему, конечно! Вы ж не забывайте, сколько людей оказалось на временно оккупированной территории и не по своей вине. У многих из них семьи, дети, родители-старики, хозяйство. Если человек один, то он запросто в лес уйти мог. Хотя тоже нужно было знать, куда и к кому, а то ведь ещё и в банду какую попадёшь или в отряд лже-партизанский. А таким, семейным, им-то, действительно, что делать? Даже если крепкий и здоровый мужик… Про это ж соображать нужно, когда с местным населением общаешься! Иначе ни ты их не поймёшь, ни они тебя. Говорю: «Давай подумаем, что тебе делать. У немцев ты пользуешься доверием?» — «Хожу во все места, ничем не ограничен. Мне немцы очень доверяют», — он мне честно признаётся. Он был теплотехник, заведовал всей отопительной системой здания гебитскомиссариата. Я быстро понял, что это нормальный, надёжный мужик, что немцев он не любит, а про советскую власть сохранил достаточно тёплые воспоминания. Наша с ним беседа продолжалась длительное время, и мы сразу же подробно обсудили и скорректировали предложенный мною план. «Всё, — сказал я на прощание, — не беспокойся! Мы вывезем и тебя, и твою семью. Только давай, помоги нам!»

Я вам сейчас так скажу: и он, Яков Захарович, и жена его, Мария, очень красивая женщина — это была семья хорошая, великолепная! Замечательные люди оказались!»

Об успешной вербовке Алексей не без гордости доложил Карасёву, который ответил, что он и не сомневался в результатах… Так ли было на самом деле, сказать теперь трудно. Когда постоянно играешь со смертью, вряд ли можно быть в чём-то уверенным на все 100 процентов.

Буквально на следующий день Ботян повёл по направлению к деревне Малой Черниговке целый партизанский «караван» — 15 бойцов, нагруженных взрывчаткой. Где-то на лесной поляне, подальше от посторонних глаз, взрывчатку упаковали в мешки и, вынеся из леса, уложили на телегу; поверх этих мешков уложили точно такие же, но наполненные картошкой. «Груз» принял Григорий Дяченко, который совершенно спокойно повёз взрывчатку, килограммов, примерно, 150, в Овруч, прямо на квартиру Каплюка.

После того как все мешки были перенесены в подвал — родственники, Каплюк и Дяченко, настолько неторопливо и уверенно таскали их на глазах у немцев, что их действия не вызвали никакого подозрения, — к Якову Захаровичу опять наведался Ботян.

«Составив схему здания гебитскомиссариата и уточнив квартиры, где проживает руководящий состав немцев, я решил подорвать здание при помощи детонации двумя зарядами на расстоянии друг от друга 25 метров. Указал по схеме Каплюку место укладки зарядов (схема вместе с материалами нашего отряда зарыта в лесу в р-не дер. В. Мальцы).

Проработав окончательно схему укладки зарядов, я приступил к обучению укладке зарядов и производства взрывов. Обучение происходило один день у него на квартире», — писал Алексей Николаевич в своём «Докладе по Овручской операции».[212] Уникальный этот документ теперь хранится в Архиве Службы внешней разведки.

«Гебитскомиссариат, где работал Каплюк, находился в четырёхэтажном здании старинных, ещё дореволюционных, полковых казарм, — рассказывает Ботян. — До войны там располагались наши красноармейцы, поэтому казармы стали называться «будённовскими». Теперь там немцы, всё областное руководство, так сказать, расселилось. Там же были и все их административные службы… Придя на квартиру к Каплюку, я научил его, как подсоединять детонирующий шнур, как установить туда капсюль, подсоединить часы, чтобы взрыв в нужное время был. Была составлена подробная схема здания и определено, куда именно закладывать заряды… В конце концов, мы заминировали казарму, её подвалы, в тех частях здания, где немцы в вечернее время находились, и ждали момента, когда гитлеровцев там соберётся как можно больше…

Можно говорить, что заминировать здание гебитскомиссариата было не так уж и сложно: заведующий теплохозяйством мог беспрепятственно ходить по подвалам, таскать с собой большую коробку с инструментом, и на него немцы просто не обращали внимания, как не обращают внимания на добросовестную обслугу, чётко выполняющую свои обязанности. В здании тепло, вода из кранов течёт, унитазы не подтекают — что ещё нужно? Гораздо сложнее было доставить взрывчатку в саму казарму. Тут уж её под видом картошки не пронесёшь, тем более что немцы имели обыкновение проверять всех входящих в здание местных жителей, как бы они им ни доверяли. Да это просто странно было бы, если бы кто-то из здесь работающих что-то с собой нёс в ту или в другую сторону. Чего ему было вносить или выносить? Все инструменты должны быть на работе, воровать отсюда ничего нельзя…

Выход нашёлся, но он был очень рискованный: проносить взрывчатку в здание взялась Мария, жена Каплюка. Каждый день, в одно и то же время, она, сопровождаемая двумя маленькими детьми — один был у неё на руках, другой держался за материнскую юбку, приносила своему мужу обед. Ведь если немцы обедали в столовой, то немногие работавшие в гебитскомиссариате украинцы — кто где придётся, столовая была не для них. Поначалу часовые пытались заглядывать в корзинку, где стояли какие-то горшочки и кастрюльки, но вскоре перестали. Или потому, что привыкли, или слишком смущали аппетитные ароматы различных кушаний украинской кухни, каких в немецкой столовой при всём желании не найдёшь…

Вот и таскала Мария свой во всех отношениях смертельно опасный груз под самым носом немецких часовых. Конечно, проносить взрывчатку небольшими «порциями» было гораздо безопаснее, но тогда увеличивалось количество дней этой «работы» и не было никакой гарантии, что какой-нибудь солдат-новичок не захочет в конце концов проявить бдительность. В этом случае вариант мог быть только один: и жену, и мужа немедленно бы арестовали, чтобы нечеловеческими мучениями вырвать признание, откуда, от кого они получили взрывчатку. После этих пыток — вне зависимости, признались бы они или нет, вся семья, вместе с детьми, была бы расстреляна. Признание могло только сократить мучения, но не спасти жизнь…

Чтобы как можно скорее выполнить свою задачу, Мария закладывала в корзинку столько взрывчатки, сколько могла нести, не привлекая внимания тяжёлым грузом… Ну а Яков, неторопливо отобедав, — спешить было нельзя, это могло вызвать подозрение, — старался поскорее разложить взрывчатку по укромным местам, чтобы она никому не попалась на глаза».

Смертельно опасная работа отважных патриотов Марии и Якова Каплюк продолжалась с 27 августа по 9 сентября. Долгие две недели!

В своём «Докладе по Овручской операции» Алексей Николаевич написал про 150 килограммов взрывчатки. Впечатляет, конечно! Но делаем элементарный расчёт и признаём сомнительным, чтобы женщина сумела незаметно проносить по десять килограммов взрывчатки в день. Да и Ботян теперь рассказывает, что взрывчатки было не меньше 100 килограммов. Но нам-то какая разница?! Главное — достигнутый эффект, а не затраченное количество «ВВ».

Ботян напряжённо следил за делами своих добровольных помощников: он каждый день получал информацию от Григория, который опять-таки ежедневно поддерживал связь с Каплюком.

Когда работа закончилась, Якову Захаровичу пришлось ещё несколько дней жить «на пороховой бочке», пока Ботян выбирал наиболее удачный день для взрыва.

«Узнав о готовности к взрыву через Дяченко, я решил подождать приезда гебитскомиссариата (так в тексте; очевидно — гебитскомиссара. — А. Б.) и руководящих лиц. Время совещания узнал через секретаря гебитскомиссариата «фольксдойч»[213] (фамилии не помню), — 13 сентября был намечен день взрыва. В этот день Дяченко передал Каплюку часовой механизм, подготовленный для взрыва на 2 часа ночи (по московскому времени)».

Признаем честно, что написано не очень толково, но сделаем скидку на то, что писалось в лесном лагере и более чем через полгода.

Сам же Алексей Николаевич рассказывает, что к нему поступила информация о том, что в Овруч приезжает команда для борьбы с партизанами — какие-то очень «крутые» специалисты чуть ли не из самого Берлина, которые должны будут навести порядок в области. Руководство гебитскомиссариата их очень ждало! С неменьшим нетерпением ожидала их и та группа, которой руководил Алексей. Не было сомнений, что хвалёные специалисты по контрпартизанской деятельности поселятся всё в тех же «будённовских казармах», где останавливались все «почётные» и прочие гости. Впрочем, вскоре и Яков Каплюк подтвердил, что места для них уже подготовлены.

Конечно, тут ситуация становилась рискованной до крайности. Одно дело, если бы приехали какие-то партийные функционеры, мастера красивых речей и звучных обещаний. Другое дело — реальные, опытные спецы по борьбе с партизанами, которые могли тут же устроить своим «периферийным» коллегам, говоря современным языком, «мастер-класс». Мол, господа хорошие, а вы когда своё здание проверяли? Так давно?! А нет ли у вас тут чего эдакого? Может, вы здесь, сами того не ведая, на партизанской мине сидите? А что, таких случаев — с «партизанскими минами» — было немало. Достаточно вспомнить, как ещё в сентябре 1941 года действовавшая в Киеве группа «Максима», сотрудника внешней разведки Ивана Даниловича Кудри, взорвала немецкую комендатуру и кинотеатр с вражескими солдатами…

Значит, во избежание неожиданностей, здание нужно было взорвать буквально сразу же после приезда «гостей». Как мы уже знаем, в гебитскомиссариате у Алексея был свой информатор, так что время прибытия долгожданных «дорогих гостей» он знал заранее.

Утром 13-го числа Дяченко передал Каплюку часовой механизм, сделанный из обыкновенного будильника, и повторил указание Ботяна: «Как пообедаешь, чтобы Марию и тебя все видели и пока ещё не искали, потом накручивай часы на одиннадцать и вывози семью…» По установленному здесь немецкому времени одиннадцать вечера, то есть двадцать три часа, соответствовали двум часам ночи по Москве.

С немецкой пунктуальностью «контрпартизанская команда» точно в срок прибыла в Овруч и расселилась в «будённовских казармах».

«К вечеру Каплюк с женой и детьми был в партизанском лагере, — с удовольствием вспоминает Алексей Николаевич. — А потом мы все вышли на окраину леса и смотрели, когда произойдёт взрыв. Ну и ровно в одиннадцать оно грохнуло! Такое пламя было! Результат был очень хороший — начальник местного гестапо был уничтожен, гебитскомиссар и человек около восьмидесяти немцев… Немцы сразу догадались, кто это сделал, моментально стали искать Каплюка, да где его найдёшь?!»

Обратимся опять к официальному докладу:

«13 сентября в 19 часов семья Каплюка была вывезена из города. В 2-х км от Овруча ожидала сопровождающая группа. В назначенное время вся группа, ожидая результата, слышала оглушительный взрыв, и пламя озарило всё небо. Я с 4 чел. остался в деревне Телятиче узнать результаты (со слов населения).

Через население и агентуру, имевшуюся в Овруче, установлено, что в результате взрыва было разрушено здание, где помещался гебитскомиссариат.

Убиты — гебитскомиссар и весь руководящий аппарат немцев в Овручской округе. Одновременно погибла оперативная группа гестапо под руководством Бокиша. Несколько трупов руководящего состава немцы самолётом отправили в Германию, остальные отправлены поездом в Житомир.

В городе и районах была поднята большая паника. Прибывшее новое руководство отобрало подписку с остальных немецких служащих о невыезде с города и продолжении работы. Мозырьская, Овручская и Житомирская округи три дня носили траур. Немцами было взято большое количество заложников. Немцами было выпущено обращение к украинскому населению по выявлению виновных (подлинник листовки приложен к докладу). Установлены некоторые фамилии погибших: гебитскомиссар — Венцель, заместитель — Шмидт и ряд других, фамилии которых поданы в радиограмме.

Сотрудник оперативной группы — Ботян».

На докладе карандашом написана дата: «11 марта 1944 г.» — о ней мы уже говорили. Дата эта смущает, но в то же время она свидетельствует в пользу следующей версии.

Как известно, за организацию подрыва Овручского гебитскомиссариата Ботян впервые был представлен к званию Героя Советского Союза. Известно также, что этого звания он не получил, несмотря на то, что операция, кроме своего впечатляющего результата, имела ещё и громадный пропагандистский эффект — партизаны смогли уничтожить целую команду «асов» по контрпартизанской борьбе, и вообще она была признана «классической». Как написано в одной из очень серьёзных книг по истории отечественного спецназа, «за эту операцию, которая входит в качестве примера в учебники по «дисциплине «Д». А. Н. Ботян представлялся к геройскому званию».[214] Что такое «дисциплина «Д», объяснять не будем — кто не знает, пусть догадывается сам. Зато Валентин Иванович говорит, почему эта операция изучается сейчас в соответствующих высших учебных заведениях: «Овруч — это была классика в вопросах проникновения на объект, в вопросах доведения до логического конца оперативного замысла — и затем вывоз исполнителей в партизанский отряд. Всё было сделано без сучка без задоринки — от самого начала и до самого конца».

Причину же неприсвоения звания принято объяснять тем, что Алексей Николаевич служил и воевал в рядах Польской армии. Объяснение это по сегодняшним меркам выглядит вполне логичным — мол, судьбы героев, замечательных людей решали бездушные бюрократы в Центре.

Однако один из генералов Службы внешней разведки, ныне пребывающий в отставке (не называю его фамилии, чтобы не переадресовывать к нему оппонентов) и очень давно знакомый с Ботяном, сказал, что в данном случае причина всему кроется в том, что был сбит самолёт, который вёз в Москву представление на звание героя, подписанное командиром отряда майором Карасёвым. О том, что случилось, в отряд из Центра могли и не сообщить. Зато и Ботян, и Виктор Александрович Карасёв, и все другие были уверены, что представление «пошло» и совершает свой непростой и долгий путь по кабинетам… Ну, никто, как говорится, и не дёргался — мол, всему своё время. Звонить в Центр, чтобы «ускорить решение вопроса», тогда было не принято. И у командира душа была спокойна: представление написал, отправил — то есть сделал всё, что мог. Кстати, это представление могло «перебить» дорогу и второму: он же уже представлен, подождём, пусть первое представление удовлетворят. В общем, всякое бывало! И далеко не всегда по какому-то злому умыслу. Хотя объяснять произошедшее именно «злым умыслом» будет всегда выигрышнее и надёжнее.

Конечно, этот самолёт вёз и многие другие документы, в том числе по Овручской операции. И вот, как оказалось, что-то из этих документов вдруг кому-то понадобилось — иначе зачем же вдруг Ботяну пришлось писать свой доклад задним числом, в марте 1944 года? Такие отчёты составляются сразу. Но, значит, такого отчёта просто не было в наличии. Потеряться документ с грифом «Совершенно секретно» не мог. А потому версия с погибшим самолётом подтверждается…

Как бы то ни было, но звание Героя Советского Союза Алексей Николаевич тогда, к сожалению, не получил, хотя вполне его заслуживал. Это признавали и его командиры военной поры, которые в 1965 году направили руководству КГБ СССР ходатайство о восстановлении справедливости — к этому письму мы уже обращались. В ходатайстве была подробно описана операция по подрыву гебитскомиссариата со всем, так сказать, его содержимым:

«Почти четверть века мы знаем Алексея Николаевича Ботяна. На наших глазах проходит его жизнь, жизнь, посвящённая беззаветному служению Родине на самых острых участках борьбы…

По мере развёртывания боевых действий А. Ботяну даются более ответственные поручения. Так, при возникновении замысла, а затем и плана взрыва здания гебитскомиссариата в гор. Овруч Житомирской области УССР, осуществление операции было возложено на группу во главе с А. Ботяном. В течение месяца А. Ботян и его группа вынесли с лесной базы и через привлечённых местных патриотов переправили и заложили в котельной зданий гебитскомиссариата свыше 200 кг взрывчатки. На последнем этапе была установлена мина с часовым механизмом. Привлечённые Ботяном участники подготовки взрыва (семья Каплюк, Г. В. Дяченко и др.) под благовидным предлогом были вывезены из города. Взрыв произошёл в обусловленное время, при этом было уничтожено до 300 человек съехавшихся на совещание немецких управителей городов и районов, палачей и душителей украинского и белорусского народов.[215]

Взрыв гебитскомиссариата вошёл в историю под именем «Овручской операции», ещё тогда командование сводных отрядов возбуждало перед руководством 4-го управления КГБ[216] вопрос о присвоении А. Ботяну звания Героя Советского Союза.

С уважением,

быв. командир оперчекгруппы,[217] б. командир партизанского соединения имени А. Невского, Герой Советского Союза В. А. Карасёв;
быв. командир оперчекгруппы, зам. командира партизанского соединения по разведке, подполковник в отставке П. Р. Перминов».

Ветераны — хотя к 47-летнему в пору написания этого письма Карасёву такое понятие применить довольно трудно, да и Перминов был где-то того же возраста — учли «начальственную психологию» и несколько завысили все цифры. Сотня (если не меньше) килограммов взрывчатки превратилась в два центнера, две недели работы по закладке взрывчатки — в месяц, а восемьдесят уничтоженных высокопоставленных чиновников, гитлеровских офицеров и карателей — в три сотни…

Получилась очередная легенда про Ботяна, которая нашла своё отражение не только в последующих газетно-журнальных публикациях, но и в официальных документах.

Вот, для примера, выдержка из справки по хранящемуся в Архиве СВР России архивному делу «Курган» №… «…о боевых операциях, проведённых руководителем группы разведки тов. Ботян А. Н. в тылу врага за период Великой Отечественной войны»: «По заданию командования соединения, в сентябре 1943 г. организовал и провёл подрыв здания гебитскомиссариата в г. Овруч, Житомирской области, где в это время проходило совещание управителей городов и районов оккупированной территории Украины и Белоруссии. В результате успешного проведения этой операции было уничтожено до 300 гитлеровцев и их прихвостней, в том числе три высших офицера».

А может, всё действительно так и было? Просто Алексею в своё время не удалось точно выяснить число уничтоженных им гитлеровцев — вот он и занизил количество потерь…

Однако вернёмся к письму Карасёва и Перминова. Они написали всё правильно, да вот только сделали это слишком поздно. Их ходатайство было датировано 6 апреля 1965 года, а уже через месяц страна впервые торжественно отмечала юбилей Великой Победы — её двадцатилетие.

В канун этой торжественной даты звание Героя Советского Союза было посмертно присвоено Маршалу Советского Союза Фёдору Ивановичу Толбухину, военному разведчику полковнику Льву Ефимовичу Маневичу («Этьену»), разведчице отряда «Неуловимые» Татьяне Мариненко, пионеру Марату Казею…

Отмечали также и живых, но… Если бы ходатайство было написано где-нибудь за год до торжественной даты, то вполне возможно, что Алексей Николаевич Ботян получил бы тогда заслуженную «Золотую Звезду». Известно, что в КГБ при Совете министров СССР действовали достаточно оперативно, очень быстро подготовив документы и передав их в соответствующие «инстанции», нотам, «наверху», сработали железные «чиновничьи правила»: не успели к юбилею — извините! Ждите следующего… Только не забудьте загодя начать всё по новой, а то опять вам, так сказать, «облом» будет!

* * *

За успешное проведение операции Яков и Мария Каплюк были награждены орденами Красного Знамени. Такой же награды примерно в то же время был удостоен и Алексей Ботян — не то за взрыв гебитскомиссариата, не то по совокупности заслуг, потому как судьба его представления на звание Героя Советского Союза оставалась, очевидно, неизвестной.

«Каплюки находились в лагере до прихода Красной армии, — рассказывает Алексей Николаевич, — а потом, когда прогнали немцев, они вновь возвратились в родные края. Я с ними после войны встречался…»

* * *

И ещё несколько слов — относительно того самого «звериного», «врождённого», или как там ещё, чувства опасности.

Однажды случилось так, что Алексей ходил в разведку с предателем. Вдвоём дошли до деревни, затаились близ околицы, понаблюдали, присмотрелись и поняли, что в деревне немцы. Ну, полежали, понаблюдали и, никем не замеченные, потихоньку ушли в лес и благополучно вернулись в отряд.

А ночью его напарник исчез — как поняли, ушёл к гитлеровцам, другие варианты тут вряд ли возможны, хотя есть некоторая вероятность, что он просто дезертировал.

«Наверное, мне просто повезло, — рассуждает Алексей Николаевич. — Он мог бы меня пристрелить ещё там, в лесу, или на подходе к деревне. Моментов-то у него для этого уйма была! И сразу бы показал немцам, кто он такой…»

Нам кажется, что Ботян тут немножко лукавит — не было у предателя такой «счастливой» возможности, не было даже таковых намерений, а потому Алексей и не почувствовал опасности. Возможно, его напарник «сломался» именно тогда, когда увидел буквально в двух шагах от себя вооружённых гитлеровцев и лежал в кустах, обливаясь от страха холодным потом. Противник рядом — это зрелище не для слабодушных, а потому он и решил ночью сбежать. А если он давно, как говорится, «вынашивал изменнические планы», то знал, что первым в Ботяна ему выстрелить не удастся, что Алексей опередит его хотя бы на доли секунды… Чего тогда дёргаться? Чтобы бесславно умереть предателем?

Вот потому и не сработал тогда у Ботяна «звоночек», потому и вернулись они оба из разведки живыми и невредимыми.

Глава девятая Спасти комиссара Филоненко

Удивительно, но даже в официальном документе, составленном людьми, которые всю жизнь писали не романы, рассказы или очерки, а оперативные отчёты, можно почувствовать литературный талант!

Карасёв и Перминов пишут: «Всегда в движении, всегда на задании. Таким был А. Ботян». Образно? Безусловно! Любой, знающий Алексея Николаевича, подтвердит, что это всё о нём. Или вот как в том же ходатайстве описан эпизод, к которому мы ещё вернёмся: «…в рядах партизан наступило замешательство и паника. Но ворвавшийся в их ряды А. Ботян приостановил отступление…» Видите? Не «прибывший», не «подоспевший», как обычно пишется в официальном отчёте о ходе боя, а «ворвавшийся». В одном этом слове весь наш герой! Стремительный, решительный, бесстрашный, шумный, азартный, горячий… И это далеко не все образные описания, увиденные нами в архивном документе.

Вот и гадай: то ли партизанские командиры были людьми такими талантливыми — то ли сама личность Ботяна «пробивает» людей на творчество?

* * *

Итак, подвиг был совершён, представление на присвоение звания Героя Советского Союза отправлено в Москву. В идеальных условиях нужно было бы как следует отдохнуть, в реальных же — забыть обо всех представлениях и подвигах и тянуть свою лямку…

«А ведь сколько я в боях был, и всё время вместе с людьми, — вспоминает Алексей Николаевич. — Сперва — обыкновенным солдатом, потом — командиром. И должен сказать, я пользовался у своих подчинённых большим авторитетом».

Что ж, Ботян себе цену знает, и то, что он говорит, не вызывает ни малейшего сомнения. Зачем кривить душой и скромничать? Что было — то было, и подтверждений этому можно привести немало.

Недаром же командиры «Олимпа» впоследствии писали:

«С особой силой развернулись незаурядные способности А. Ботяна как разведчика при выходе партизанского соединения в рейд на Запад. Владея польским, украинским и белорусским языками, А. Ботян, возглавляя группу разведчиков, легко находил и устанавливал контакт с местным населением, при их содействии получал ценные разведывательные сведения, данные о базировании и вооружении гитлеровцев и банд оуновцев. При активном участии А. Ботяна были разоблачены и расстреляны засланные в рейдирующее соединение два фашистских агента.

В октябре 1943 г. соединение на марше с ходу атаковало батальон противника в районе Яблоне-Костополь. А. Ботян успешно действовал на левом фланге, воодушевляя бойцов личным примером. Батальон был разгромлен, взяты богатые трофеи.

29 октября 1943 г. соединение вышло на реку Горынь против города Степань. А. Ботян под огнём противника нашёл место переправы, обеспечил переправу соединения, после чего проявил храбрость в уличных боях в г. Степани. После нескольких часов боя противник был выбит из города.

Смелость, отвагу, храбрость проявил А. Ботян в тяжёлых, кровопролитных боях в треугольнике Ковель — Сарны — Луцк».

Один из перечисленных эпизодов был даже включён в докладную записку, подготовленную для членов Государственного Комитета Обороны и руководства НКВД народным комиссаром государственной безопасности СССР Меркуловым:[218]

«Оперативной группой, действующей в Ровенской области УССР под руководством капитана Карасёва, пущено под откос восемь воинских эшелонов, разбито восемь паровозов, 50 вагонов, взорван один шоссейный мост, уничтожено 10 автомашин, убито и ранено до 480 солдат и офицеров противника. 27 октября группа Карасёва совершила нападение на две роты 202-го полицейского батальона, передвигавшегося из м. Березно в г. Костополь.

В двухчасовом бою противник потерял убитыми до 80 человек. Остатки батальона, побросав вооружение, скрылись в лесу.

Оперативной группой захвачен обоз в составе 30 подвод с вооружением и боеприпасами, документы штаба и канцелярии, дела гестапо, печати и разная переписка…»[219]

Впрочем, остальная часть этой докладной записки нам тоже достаточно интересна, так как она посвящена результатам диверсионной и боевой деятельности оперативно-чекистских групп в тылу врага в октябре 1943 года:

«В октябре текущего года в тылу противника действовало 124 оперативные группы НКГБ СССР общей численностью до 5800 человек.

Из них: оперативных групп НКГБ СССР — 43, оперативных групп НКГБ Белорусской ССР — 55, оперативных групп НКГБ Украинской ССР — 4, оперативных групп различных УКГБ — 22.

По данным, поступившим в октябре 1943 г., нижеперечисленными оперативными группами проведены следующие операции: пущено под откос эшелонов противника с живой силой, техникой и вооружением — 88; пущено под откос бронепоездов — 1; уничтожено и повреждено паровозов — 161; разбито вагонов, платформ и цистерн с горючим — 962; уничтожено автомашин — 98; уничтожено танков — 5; сбито самолётов — 2; взорвано различных предприятий местной промышленности (лесопильные, другие заводы, мельницы и т. д.) — 8; уничтожено различных складов — 6; взорвано железнодорожных мостов — 6; взорвано шоссейных мостов — 13; уничтожено телеграфно-телефонной связи — 15 350 м; взорвано железнодорожных рельсов — 1744 шт.

При крушении поездов и в боевых столкновениях с противником убито и ранено свыше 4400 солдат, офицеров и полицейских…»[220]

Вот уж действительно «земля горела под ногами у оккупантов». Причём не только у рядовой фашистской сволочи и их местных прихлебателей, но даже и у очень больших гитлеровских начальников.

В ночь на 22 сентября 1943 года в Минске завершилась полуторагодичная «охота»: был взорван генеральный комиссар Белоруссии гауляйтер Вильгельм Кубе. Из тех пяти оперативных групп, которые охотились «за генеральным», успех улыбнулся группе Ивана Фёдоровича Золотаря (или Злоторя). Непосредственным исполнительницам этой акции — Елене Мазаник, Марии Осиповой и Надежде Троян — было присвоено звание Героя Советского Союза. Иван Золотарь (запомним это имя, очень скоро мы с ним встретимся!) был награждён орденом Ленина.

«Вы знаете, читая какие-то документы, что-то просматривая и анализируя самостоятельно, я пришёл к такому выводу: у Павла Анатольевича Судоплатова был такой бзик — или это был бзику высшего руководства… — говорит Валентин Иванович. — На первом месте в работе 4-го Управления НКВД, а потом — НКГБ, должна была стоять ликвидация «первых лиц» германской администрации на оккупированной территории… То есть самым главным для наших «партизан» были «первые лица».

Отразилось это и на ОМСБОНе.

«В октябре 1943 г. бригада была полностью переориентирована на выполнение спецзаданий командования в тылу врага и переименована в Отдельный отряд особого назначения НКГБ СССР».[221]

О том же, но более подробно: «В октябре 1943 г. Отдельная мотострелковая бригада особого назначения НКВД СССР была передана в НКГБ СССР. Бригада была переформирована в Отдельный отряд особого назначения (ОСНАЗ) НКГБ СССР со штатной численностью 1650 человек: 1-й мотострелковый полк — в 1-й парашютно-десантный батальон, а 2-й мотострелковый полк — во 2-й парашютно-десантный батальон минёров».[222]

Одним из важнейших заданий, которое было поставлено в то время перед многими омсбоновскими подразделениями, была ликвидация бывшего генерал-лейтенанта РККА Власова,[223] перешедшего на сторону противника и возглавлявшего так называемую «Русскую освободительную армию».

Вот что говорилось в докладной записке НКГБ СССР, представленной в Государственный Комитет Обороны 27 августа 1943 года:

«Созданный немцами «Русский комитет», как известно, возглавляется изменником Родины бывшим генерал-лейтенантом Красной Армии Власовым А. А. (впредь именуемым «Ворон»).

«Ворон», проживая постоянно в районе Берлина, периодически посещает города Псков, Смоленск, Минск, Борисов, Витебск, Житомир и другие, где немцами организованы отделения «Русского комитета» и части «Русской освободительной армии».

В целях ликвидации «Ворона» проводятся следующие мероприятия:

(далее идут перечисления: I. По г. Пскову. II. По г. Смоленску. III. По г. Минску. IV. По г. Витебску. V. По районам Калининской области. — А. Б.)».

Затем под номером «VI» указано:

«Задания о подготовке необходимых мероприятий по ликвидации «Ворона» нами даны также следующим оперативным группам НКГБ СССР, действующим в тылу противника:

1. Оперативной группе тов. Лопатина, находящейся в районе г. Борисова.

2. Оперативной группе тов. Малюгина, находящейся в районе городов Жлобин — Могилёв БССР.

3. Оперативной группе тов. Неклюдова, находящейся в районе Вильно — Молодечно БССР.

4. Оперативной группе тов. Рабцевича, находящейся в районе Бобруйск — Салинковичи БССР.

5. Оперативной группе тов. Медведева, находящейся в районе г. Ровно, УССР.

6. Оперативной группе тов. Карасёва, находящейся в районе Овруч — Киев, УССР.

Руководителям перечисленных оперативных групп предложено изучить условия жизни и быта «Ворона», состояние его охраны, своевременно выявлять и доносить в НКГБ СССР данные о местопребывании и маршрутах следования «Ворона»…»[224]

Честно говоря, господин Власов вполне мог бы гордиться тем, какое значение придаётся его достаточно скромной персоне! Наркомат государственной безопасности СССР привлекал для его розыска и поимки 17 оперативных групп общей численностью свыше 2600 человек. (Можно отметить, что все вышеназванные командиры оперативных групп, кроме П. Г. Малюгина, были впоследствии удостоены звания Героя Советского Союза; впрочем, Малюгин не был обойдён другими высокими государственными наградами.) Но, к сожалению, все их старания были тщетны — Андрей Андреевич Власов оставался непойманным аж до самого конца существования германского рейха. Потом генерал пытался бежать к американцам, но был задержан своими соотечественниками — воинами Красной армии, судим военным трибуналом и закончил жизнь в петле 1 августа 1946 года…

Но это будет потом, а пока оперативные отряды продолжали своё активнейшее участие в боевых действиях. Только не нужно спешить с выводами, что «вольнолюбивые командиры партизанских отрядов» поступали так вопреки указаниям Центра, ориентировавшего их на ликвидацию высокопоставленных гитлеровских чиновников. Мол, это был их скрытый протест против «сталинизма», «тоталитаризма», «советской системы» и ещё невесть чего! А что, такую «историю» у нас сегодня вполне могут придумать! Приходится же порой читать, что партизаны 1812 года — это некие «военные либералы», «военная оппозиция», «военная богема, воодушевлённая презрением к официальному, бюрократическому духу армии».[225] Таким образом, автор ничтоже сумняшеся записал в число «либералов» блистательных партизан Отечественной войны 1812 года графа Бенкендорфа, возглавлявшего потом знаменитое Третье отделение и Корпус жандармов, и светлейшего князя Чернышёва, ставшего военным министром и председателем Государственного совета — в общем, виднейших «столпов» николаевской бюрократии.

Вот так же и сейчас иные наши исследователи буквально каждое лыко в строку вяжут, каждое неосторожное слово используют (с гораздо большей настойчивостью, нежели столь нелюбимые ими следователи НКВД!), чтобы увеличить число недовольных «системой» и противников пресловутого «сталинизма»… Кого в их ряды только не записывают! Ну да ладно, речь не о том.

Воевать было необходимо, потому что оперативным группам, находящимся за линией фронта, со всех сторон окружённым противником, — притом не только явным, как гитлеровские карательные отряды, — не воевать было нельзя…

«Отметим оставшийся неизвестным эпизод, характеризующий А. Ботяна. В ноябре месяце 1943 г. по приказу Центра производилось разоружение и арест лжепартизанского отряда Вуйка. В доме, когда был подан сигнал к обезоруживанию, один из подлежащих аресту успел выхватить парабеллум и нацелился на комиссара соединения. Ботян, рискуя собой, молниеносным движением отвёл пистолет. Раздавшийся выстрел не достиг цели. Комиссар был спасён», — писали в своём представлении бывшие командиры Алексея Николаевича в 1965 году.

На этом эпизоде следует остановиться подробнее.

О том, что такое лжепартизанские отряды, мы уже рассказывали…

«Попробуй, пойми в лесу, кто идёт тебе навстречу! — говорит Георгий Захарович Санников. — Идёт боец по своему маршруту — допустим, боковое охранение, и видит: такие же, как он, идут, один к одному! Тем более омоновцы любили звёздочку надевать, погоны наши, ордена — особенно активно они это делали после войны. Так что никогда не знаешь, кто идёт на тебя, с кем ты встретился. Это была колоссальная сложность — вроде бы все свои! Все грязные, все вшивые, все вонючие! Тут важно было определить и опередить, суметь выстрелить первым, что успешно делал Ботян».

Но это когда просто встреча. А когда идёт оперативная игра? Когда не просто какие-то отряды сталкиваются лоб в лоб — постреляли и разбежались, но когда перед опергруппой стоит конкретная задача уничтожить противника? Точнее, такая задача стоит перед обоими отрядами — и кто тут кого переиграет, когда и те как бы «советские партизаны», и другие как бы «советские партизаны», — огромный вопрос.

Первым начать стрелять совсем не сложно, но тогда можно просто спугнуть банду, в лучшем случае ликвидировав одного-двух боевиков. Гораздо сложнее успеть выстрелить первым в тот самый роковой момент, когда уже нет путей назад и враг, собрав все свои силы, готовится нанести упреждающий удар.

«Про этот случай я помню так, приблизительно, — рассказывает Алексей Николаевич. — Дело было где-то на Западной Украине. Там были бандеровские националисты — лжепартизанский отряд, как это называлось. Ну и встал вопрос: как их поймать? Главное, конечно, их руководство поймать! Не знаю уж, кто разработал такой план — Карасёв, начальник разведки Перминов или кто ещё, но было решено захватить их руководство. И тогда мы превратились во власовцев. В антисоветчиков! Это было совсем не сложно — там было достаточно один раз подойти к населению, себя, скажем так, показать, чтобы они уже все знали, кто есть кто. Мы постарались, и местные поняли: приехали власовцы. Шум пошёл — антисоветчики! Таким-то образом мы и установили связь с этими лжепартизанами. Они — лжепартизаны, мы — лжевласовцы. Ничего? А как убрать руководство можно было? Только при личном контакте, причём на высшем, так сказать, уровне, на командирском. Нам же их руководители были нужны, а те на встречу абы с кем не пойдут. В общем, договорились о встрече, чтобы о делах поговорить и знакомство отпраздновать. Сделали застолье — самогон и тому подобное. Но те-то тоже не дураки, они, конечно, пришли с охраной. Большие сидят за столом, а я стою у двери. Мне сказали: «Стой, и как только…» Знали, что я стреляю очень хорошо. Я безукоризненно стрелял — на 25, на 50 метров всё в точку попадал. Рука хорошая была, зрение хорошее, а потом и к пистолету привык, к его спуску. У меня был «Парабеллум», я его с собой всегда носил. Я и до сих пор стреляю неплохо!»

Ботян усмехается. Когда такое говорит человек в 96 лет, ему не очень верят — мол, ну, дед, ты даёшь! Вспомнил! Это ж когда было, если вообще было! Но из самых компетентных источников нам известно, что Алексей Николаевич регулярно бывает в тире и что результатам его стрельбы втихую завидуют иные достаточно молодые действующие сотрудники соответствующего ведомства. А что было 70 лет тому назад?! Ответ предельно прост: если бы он не умел стрелять без промаха, то и этой бы книги не было — за давним отсутствием в живых её героя…

Но как нам говорили многие, Ботян всегда успевал выстрелить чуть раньше, чем враг.

Вернёмся к рассказу Алексея Николаевича.

«Ну, все сидят, пьют, дым коромыслом, народ уже немного расслабился, как вдруг наш комиссар — Филоненко его фамилия была, говорит громко: «Самолёт прилетел!» Бандеровцы так удивлённо посмотрели, а мы-то знали, что это команда была: брать живьём! Роли наши были распределены, каждый знал, кого он хватать должен, но тут я вижу, что один охранник достаёт пистолет — и на Филоненко! Я увидел издалека — и хлоп! А ведь людей вокруг много было… И всё-таки я попал сразу, убил его!»

Вот и вся история. На этом, наверное, можно было бы и закончить рассказ об этом эпизоде, если бы не личность самого комиссара отряда — Михаила Ивановича Филоненко.

Можно вспомнить, что, когда мы говорили о легендарных людях, оказавшихся в рядах Особой группы, мы заметили, что Алексей тогда не слыхал почти ни о ком из них. Так вот, за этим словом «почти» и скрывался Михаил Филоненко.

Он вообще был личностью незаурядной. «Ещё во время учёбы в школе, а затем и в институте преподаватели предсказывали Михаилу, что своё истинное призвание он найдёт на поприще точных наук. А известные шахматисты не сомневались, что он станет гроссмейстером с мировым именем. Однако судьба распорядилась иначе: после института он пошёл во внешнюю разведку органов госбезопасности. Во время войны Михаил… служил в 4-м Управлении НКВД…»[226]

В том же управлении служила и другая незаурядная личность — Анна Фёдоровна Камаева,[227] о чём мы говорим без какой-либо иронии! Потом эти люди встретились и в 1955 году, став мужем и женой, уехали в далёкую Бразилию — в качестве разведчиков-нелегалов.

«Через год Михаил уже завоевал репутацию серьёзного и преуспевающего бизнесмена, часто ездил по континенту, заводил связи среди крупных чиновников, представителей военной и аристократической элиты Латинской Америки, в деловых кругах…»[228]

Казалось бы, чем могли помочь «преуспевающему латиноамериканскому бизнесмену», личину которого натянул на себя Филоненко, опыт «партизанской» деятельности, школа ОМСБОНа? А ведь именно этот опыт открыл для бывшего комиссара очень серьёзные оперативные возможности.

«Михаил подружился даже с парагвайским диктатором Стресснером. Будучи в прошлом офицером германского вермахта и знатоком стрелкового оружия, хозяин Парагвая однажды увидел, как метко стреляет элегантный коммерсант, и пришёл в неописуемый восторг. В дальнейшем он неоднократно приглашал Михаила поохотиться на крокодилов. В беседах с разведчиком был предельно откровенен. Подобной «чести»[229] удостаивались лишь избранные.

В результате хорошо налаженной разведывательной работы от нелегалов регулярно поступала актуальная политическая информация».[230]

К сожалению, весьма успешная и результативная работа супругов-нелегалов на южноамериканском континенте продолжалась не так уж долго: в начале 1960 года Михаил Иванович перенёс обширный инфаркт, что серьёзно сказалось на состоянии его здоровья. В июле того же года в Центре было принято решение отозвать его на родину, так что дальнейшую свою службу супруги проходили в центральном аппарате Первого главного управления КГБ СССР.

Можно без всякого сомнения сказать, что если бы не тот удачный выстрел Ботяна — никто бы никогда не узнал про замечательную пару супругов-нелегалов Филоненко и Камаеву.

Впрочем, тогда Алексей спас своего комиссара в первый раз — а ведь будет ещё и второй…

* * *

«Тем временем боевая работа IV Управления продолжалась. Разведчики В. А. Карасёва получили и сообщили в Центр сведения о системе немецких укреплений на правом берегу Днепра — так называемом Днепровском вале. Эти данные были учтены командованием Красной армии при наступлении в октябре — ноябре 1943 года на Киев (захват плацдармов на Днепре)».[231]

Кстати, проведением этой операции руководил Михаил Филоненко.

«Именно в такие напряжённые дни, когда диверсионные группы отряда пускали под откос фашистские эшелоны (только в сентябре 1943 года было подорвано 7 составов), комиссар отряда «Олимп» Филоненко М. И. выполнил одно из ответственнейших заданий Центра — с несколькими помощниками обследовал на значительном протяжении так называемый «Восточный вал», за которым гитлеровцы предполагали задержаться, отступая после поражения на Курской дуге. Как раз тогда и было обнаружено уязвимое место немецкой обороны, а эти разведсведения сыграли немалую роль при выборе плацдарма по освобождению Киева».[232]

* * *

«Менее чем через год борьбы в тылу возмужавшему и выросшему как боевой офицер А. Ботяну командование предлагает занять должность заместителя, а затем и начальника штаба крупного к тому времени соединения. А. Ботян предпочёл непосредственно боевую и разведывательную деятельность, независимо от должности», — писали в повторном представлении на присвоение звания Героя Советского Союза Карасёв и Перминов.

Действительно, Алексей Николаевич — не штабник и даже, как говорят близко знающие его люди, не ярко выраженный лидер — в смысле человека, который всегда «возглавит и поведёт за собой».

«Он — человек команды, человек коллектива, — рассуждает старый друг Ботяна генерал-майор, которого назовём Ростиславом Михайловичем. — Заметьте, он не пойдёт безоглядно вперёд, уверенный, что остальные двинутся за ним — нет, он всегда оглянется, что рядом с ним происходит, как коллектив? Вскоре потом проявляются его лидерские качества — но не сразу!»

Так не всем же играть «первые роли»! Ботян, как говорится, «по жизни» скорее «второй»: он тут же подхватит и разовьёт толковую идею, сделает всё, чтобы её выполнить. Причём не только сам выполнит, но и сделает так, что все будут выполнять сообща, он сумеет организовать вокруг себя людей. Скажем также, что он сумеет не только увлечь, но и даже воодушевить других. Как нам кажется, в коллективе Алексей Николаевич выступает в роли «вечного двигателя», эдакого perpetuum mobile, что неудивительно при его оптимизме и неиссякаемой энергии.

Вот и тогда, в годы Великой Отечественной войны, не примеривая на себя высоких должностей, Ботян воевал в качестве рядового бойца, потом — командира небольшой оперативной группы. Как мы уже знаем, воевал он очень хорошо, хотя рассказ о многих его подвигах ещё впереди…

«В октябре 1943 г. при форсировании реки Горынь, под сильным огнём противника, быстро и умело организовал переправу соединения, что обеспечило занятие местечка Степень и дало возможность успешно атаковать батальон противника в районе Яблонне — Костополь. Действия подразделения под командованием тов. БОТЯНА, воодушевляемого его личным примером, предопределили полный разгром этого батальона противника», — указано в справке по архивному делу «Курган».

Можно, конечно, постараться подробно описать, как бойцы отряда пытались под покровом предутреннего сумрака переправиться через реку, но были замечены гитлеровцами… Внезапно вспыхнула суматошная стрельба, над рекой зависли сигнальные ракеты, но наши бойцы всё равно бросались в холодную по-осеннему воду и плыли, держась за специально сделанные для этой переправы «поплавки»… Но ведь подробно, во всех деталях, про то сегодня вряд ли кто расскажет: для Алексея Николаевича эта переправа — один из многих десятков боевых эпизодов, подробности которых давно уже стёрлись из памяти. Других участников этого боя давным-давно нет на свете. А потому предоставим нашим читателям возможность самим, в меру их воображения, реконструировать впечатляющую картину ночного форсирования реки и последующего боя, завершившегося полным разгромом батальона противника.

В то время когда одни союзники сражались, другие спешили решить свои «наболевшие» вопросы, договаривались «против кого» дружить, размышляли о перспективах послевоенного переустройства мира.

Так, исследовательский департамент министерства иностранных дел Англии подготовил меморандум, в котором постарался спрогнозировать вероятные тенденции послевоенной внешней политики СССР. Очевидно, не без участия известного нам «Мольера», Джона Кернкросса, этот документ вскоре стал известен в Москве.

В шестнадцатом пункте меморандума довольно обоснованно предполагалось:

«Советское правительство будет настаивать на возвращении ему территорий, лежащих к востоку от границ 1941 года, которые находились под польским владычеством с 1920 по 1941 год, и будет, возможно, толкать Польшу на поиски компенсации за счёт Германии. Трудно предположить, чтобы он [СССР] вмешивался во внутреннюю политику Польши, если польская политика не будет недружелюбной к Советскому Союзу. СССР будет настроен против создания федераций на пространстве между Балтийским и Эгейским морями».

Ах, Польша, опять всё та же Польша! Как видно, не давала она покоя европейским политикам, и те заранее готовили её на роль «яблока раздора»… Или же она сама себя готовила, вновь занявшись плетением интриг? Причём основным противником оказалась не гитлеровская Германия — это было бы вполне логично, ибо в данный момент она оккупировала всю польскую территорию и планомерно осуществляла геноцид польского народа, — а Советский Союз, выдерживающий основную тяжесть борьбы с фашизмом. Конечно, определённые претензии к СССР польское правительство имело, но ведь не по вине советского руководства оно оказалось в Лондоне! Хотя согласимся, что Лондон — далеко не худшее место пребывания, тем более для «правительства в изгнании».

Тем временем отношения между нашим государством и «виртуальной» Польшей оказались настолько напряжены, что 25 апреля 1943 года были вообще разорваны. Причина в том, что польские воинские части формировались на территории СССР, после чего благополучно покидали гостеприимную русскую землю, никак не желая помогать «хозяину», который дрался с гитлеровцами в полном смысле «За нашу и вашу свободу!».

Польская разведка, о чём говорилось в одном из сентябрьских сообщений НКГБ СССР, вновь активно заработала против… чуть было не написал «против своего восточного соседа», хотя при отсутствии самой Польши как таковой (немцы не только оккупировали её территорию, но стёрли с географической карты даже само название «Польша», переименовав её в безликое «генерал-губернаторство») соседей она иметь просто не могла. Зато противников, как представлялось польским руководителям, спецслужбам или кому-то там ещё, это «виртуальное государство» имело. Точнее — одного противника.

«По данным НКГБ СССР, польские разведывательные органы за границей, в частности филиал 2-го (разведывательного) отдела штаба Польской армии в Иране, значительно активизировали свою деятельность против СССР.

Установлено, что находящиеся в Иране сотрудники «Двуйки» принимают меры к восстановлению связи с оставшимися на территории СССР резидентурами польской разведки, внедрению своей агентуры в формирующуюся в Советском Союзе польскую дивизию им. Костюшко, подготовке к организации террористических актов против руководства «Союза польских патриотов» и командования польской дивизии.

В июле сего года на одном из участков советско-иранской границы задержан эмиссар польской разведки, который показал, что на территорию СССР он был направлен 2-м отделом штаба Польской армии с задачей вступить в ряды польской дивизии им. Костюшко и установить связь с имеющейся там агентурой…»[233]

Напомним, что названные в этом тексте 1-я польская пехотная дивизия им. Костюшко и «Союз польских патриотов» имели своей задачей борьбу с фашизмом. В такой ситуации декларированная «подготовка к организации террористических актов против руководства» дивизии и союза объективно являлась помощью нацистской Германии.

Но дальше — больше. Уже 12 октября всё того же 1943 года закордонный агент советской внешней разведки сообщал о решении польского эмигрантского правительства начать вооружённую борьбу с Красной армией:

«Польский эмигрантский генеральный штаб с согласия правительства и президента направил уполномоченному польского правительства в Польше инструкции готовиться к оказанию сопротивления Красной Армии при вступлении её на территорию Польши. Польские вооружённые силы в соответствии с этими инструкциями должны вести беспощадную борьбу с просоветским партизанским движением на Западной Украине и в Западной Белоруссии и готовить всеобщее восстание в этих районах при вступлении туда Красной Армии. Для борьбы с партизанским движением и Красной Армией инструкциями предусматривается также использование польской полиции, ныне официально находящейся на службе у немцев.

Польское правительство и военные круги уверены, что Англия и США не согласятся на уменьшение территории Польши, а потому эти круги фактически готовятся к войне против СССР, рассчитывая на поддержку США и Англии. Допускают, что англичане знают об указанных инструкциях уполномоченному польского правительства и молчаливо одобряют их…

В Польшу послано указание скрывать от населения упомянутые инструкции, но всячески возбуждать население против СССР путём пропаганды, что СССР хочет захватить всю Польшу, закрыть католические костёлы, обратить поляков в православных, выслать всех несогласных в Сибирь.

Одновременно польский генеральный штаб принял решение переименовать польскую армию в «Армию национального освобождения» и, используя приёмы гитлеровской пропаганды, сделать главным лозунгом армии «Борьбу с коммунизмом и плутократией и раздел крупных помещичьих имений». Штаб рекомендовал обещать солдатам после их возвращения в Польшу земельные наделы в размере 12–20 гектаров».[234]

И ещё одно сообщение — очевидно, по данным того же источника. Теперь оно касается настроений руководства небезызвестной Армии Крайовой:

«Польская тайная военная организация восстановлена на базе довоенных пляцувок[235] во всей Польше. Большинство личного состава пляцувок составляют местные жители, прошедшие военное обучение.

Тайная военная организация «Войскова» на Западной Украине и в Белоруссии весьма обеспокоена продвижением Красной Армии на Запад и планирует восстание на Западной Украине и в Белоруссии с приходом туда Красной Армии. По словам уполномоченного, он заранее знает, что восстание обречено на неудачу, но тем не менее оно будет поднято исключительно с целью показать всему миру нежелание населения принять советский режим.

В отчёте отмечается, что на Западной Украине и в Белоруссии весьма сильно развито просоветское партизанское движение. До разрыва польско-советских отношений связь между польской военной организацией и партизанами была неплохая…»

О тех же намерениях — фактически, о подготовке вооружённого конфликта между Польшей и СССР (реально и со странами Антигитлеровской коалиции!) — пишут историки: «После разрыва в апреле 1943 г. отношений между СССР и эмигрантским правительством усилились приготовления последнего к прямому использованию АК в антисоветских целях. В октябре оно утвердило план проведения акции «Буря»: захват АК территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Виленщины в момент отхода оттуда немецко-фашистских войск».[236]

Конечно, польское руководство, изгнанное со своей территории гитлеровцами, не вело бы себя столь нахально, если бы не ощущало поддержки «старших» союзников — тех же британцев, их приютивших. Наивные люди! Английское руководство поддерживало Польшу — точнее, польское правительство в изгнании, но отнюдь не желало ссориться с руководством СССР. Красная армия только что победоносно завершила грандиозное сражение на Курской дуге, продолжала успешно развивать наступление на Запад, и с каждым днём становилось яснее, что это наступление Гитлеру уже не остановить.

Стоило ли ссориться с победителем из-за какой-то Польши?

Чтобы понять позицию английского правительства по отношению к «польскому вопросу», следует внимательно прочитать сообщение резидента НКГБ СССР в Лондоне, который агентурным путём получил следующую директиву для прессы, подготовленную не слишком известным широкой публике, но весьма действенным британским пропагандистским органом, именуемым «Исполнительный комитет политической войны»:

«В 1939 году русские армии вошли в восточную Польшу, и согласно русско-немецкому соглашению от того же года была установлена линия Риббентроп — Молотов,[237] которая, грубо говоря, шла посередине Польши[238] и являлась границей между Россией и Германией. В советско-польском соглашении 1941 года советское правительство признало, что советско-германский договор 1939 года о территориальных изменениях в Польше утратил свою силу.

На базе проведённого в 1939 году плебисцита, советское правительство претендует теперь на то, что польские территории, односторонне включённые в 1939 году в состав Советского Союза, являются советскими территориями.

Польское правительство в эмиграции не соглашалось на территориальные притязания Советского Союза. В своё время по случаю подписания советско-польского соглашения правительство его величества дало польскому правительству заверение, что оно не признает территориальных изменений, которые произошли в Польше с августа 1939 года. В результате разрыва дипломатических отношений между советским правительством и польским правительством, теперь, когда советские войска пересекут польскую границу, Польша, союзник Великобритании и США, окажется оккупированной недружественной страной, которая, однако, в то же время является союзницей Великобритании и США.

Есть надежда на то, что текущие переговоры могут повести к разрешению польско-русских проблем и достижению взаимопонимания по вопросу об исправлении границ после поражения Германии, однако нет уверенности, что дипломатические отношения между этими двумя странами будут восстановлены в ближайшем будущем.

Примечание: Вышеуказанная часть сообщается только для Вашего сведения и руководства, но не должна воспроизводиться в печати.

До получения дальнейших инструкций Вам надлежит строго придерживаться нижеследующих указаний:

1. Когда Красная Армия пересечёт линию, установленную Рижским договором, вы должны сообщать «пересекли границу 1939 г.», а не «вступили в Польшу».

2. Мы не должны делать каких-либо заявлений или предположений, которые будут противоречить тому, что граница, установленная Рижским договором, является ныне границей «де юре» между Россией и Польшей.

3. Мы не должны заявлять или предполагать, что какая-либо территория, находящаяся западней границы, установленной Рижским договором, является в настоящее время территорией, принадлежащей не Польше, а какому-либо другому государству.

4. Мы должны избегать выставлять какие-либо аргументы в отношении притязаний Польши или русских на свои границы или рассуждать о будущих границах между Польшей и Россией.

5. Мы должны, в крайнем случае, признать наличие разногласий между Россией и Польшей только по вопросу о границах и должны указывать, что правительство его величества делает всё возможное для того, чтобы эти разногласия были ликвидированы путём дружеской договорённости между этими странами.

6. Следует продолжать не только по-польски, но и на других языках давать фактические материалы об эффективном сопротивлении немцам со стороны польского нелегального движения, которое проводит свою работу в согласии с польским правительством в Лондоне и показывать, как поляки ведут борьбу против противника в течение четырёх лет в условиях жестоких репрессий со стороны врага.

7. Продолжать (избегая каких-либо намёков на русско-польский кризис) обращать должное внимание на деятельность польского правительства в других областях».

Из этого сообщения вполне можно понять, что в случае необходимости джентльмены без всякого сожаления «кинут» Польшу, как они уже успешно сделали это в 1939 году.

Честно говоря, насколько упёртыми (или бестолковыми?) нужно было быть, чтобы после того, как не сложился альянс с Гитлером против СССР, как англичане и французы отказали в помощи при нападении Германии, вновь быть уверенными в том, что «Англия и США не согласятся на уменьшение территории Польши».

Хотя определённую помощь в борьбе с советской властью англичане полякам всё-таки оказывали: «Ряд «аковских» структур работал в тесном контакте со спецслужбами Великобритании. Именно в Англии тогда готовились руководящие кадры, в том числе разведчики-диверсанты, для формирований АК в Западной Белоруссии. Оттуда был десантирован и Адольф Пильх.[239] А основные усилия Армии Крайовой были направлены против любых белорусских интересов, так как она считала Западную Белоруссию исключительно польской территорией».[240]

Но это, согласитесь, было «мелочовкой», чтобы интерес к теме не угасал. Аковцы во всё это верили, но скорее всего потому, что хотели верить. Известно ведь грибоедовское: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!»

Но в русском языке слово «блаженный» имеет также значение «юродивый», «малоумный» и «дурачок». Уточните в Толковом словаре Владимира Ивановича Даля.

Так вот, эти «блаженные» также продолжали верить ещё и в возможность восстановления партнёрских отношений с гитлеровцами!

Ещё в начале 1943 года представители польской Армии Крайовой провели переговоры с представителями абвера, полиции безопасности и СД. С польской стороны в них участвовали майор Александр Кржижановский, оперативный псевдоним «Вилк», и некто Запора, псевдоним «Савала». По тексту трофейного протокола можно понять, что эта встреча была далеко не первой.

«Вилк» вновь обвинил политику немцев в Виленской области, санкционировавших и оставивших в силе все введённые большевиками постановления: национализацию частной собственности, закрепощение и порабощение польского населения и превращение литовцев в хозяев этой исконно польской территории.

«Вилку» был дан ответ, что политические вопросы в настоящий момент решены быть не могут. Однако ему пойдут навстречу в плане организации бюро жалоб и консультаций в интересах поляков, в котором будут приниматься жалобы на литовцев и тех лиц, которые проявили особую враждебность в отношении поляков…

Следующим пунктом переговоров был вопрос о численности белопольских групп. При этом немецкая сторона констатировала, что указанная поляками цифра (18 пехотных батальонов численностью 800 человек каждый, 12 кавалерийских эскадронов, а также части связи и артиллерия) является прямо-таки ошеломляющей. Немецкая сторона может согласиться лишь на несколько тысяч человек. Это следовало бы сейчас обдумать особо, так как при такой численности формирований их можно скрывать, и они не представляют никакой опасности для немецких частей, а кроме того, маленькие группы могли бы действовать самостоятельно под польским командованием…

«Савала» возразил, что большевистские банды также насчитывают тысячи и немецкая сторона терпит их. Польские отряды не смогут действенно противостоять большевикам, если их численность будет составлять всего 2–3 тыс. человек…»[241]

Бедные поляки! Их все обижают — и литовцы, и немцы, и большевики…

А немцы — подумать только! — ещё и «большевистские банды» терпят! Получается, что полякам они не дают увеличивать численность собственных «белопольских групп» (не имеет смысла объяснять, что это формулировка из советского перевода протокола), зато большевики могут невозбранно «раздувать штаты» своих «большевистских банд», притом что гитлеровцы это терпят, хотя могли бы потребовать от комиссаров прекратить «безобразничать».

Интересно, что бы сказал Ботян, если бы в то время прочитал этот документ? Впрочем, какая разница! Что бы он ни сказал, таких слов в книгах всё равно не печатают! Мы же понимаем, какова была бы его реакция.

Это ведь только гордые поляки и свободолюбивые «западенцы», то есть западные украинцы, могли согласовывать с противником свои штаты. Советские чекисты сами сокращали штаты противника — разумеется, не за «столом переговоров», а в бою…

Ну а «все другие прочие» тем временем пытались наладить контакты как с гитлеровскими «хозяевами», так и между собой. Причина ясна: никакие «местечковые фюреры» в советскую систему не вписывались. Люди, достаточно долго и не без успеха боровшиеся за личную власть, вновь оказывались не у «кормушки». Ведь в чём глубинный смысл деятельности любого националистического лидера, вне зависимости от провозглашаемых им красивых лозунгов? В первую очередь в том, чтобы обеспечить «тёплые места» себе и своим «пассионарным» компатриотам, которые, опасаясь эти места потерять, будут поддерживать его в качестве «национального лидера»…

Вот и «западенцы», как мы сказали, решили «простить» гитлеровцев, которые не оправдали их чаяния сначала в 1939-м, а потом и в 1941 году.

«Сталинград и начавшееся летом 1943 года после Курской битвы наступление Красной армии создали, по мнению оуновского руководства, предпосылки для возобновления контактов с немцами и выдвижения своих условий. Немцы тоже были готовы прекратить преследование оуновского подполья и вновь объединиться для борьбы с общим врагом — Советским Союзом. Первый официальный контакт произошёл в августе 1943 года. Тема переговоров — взаимодействие в борьбе с советскими партизанами. Оуновцы согласились поддерживать немцев, возобновить бои с партизанами, охранять железнодорожные линии. Но немцы не приняли условия ОУН, по которым должны были выпустить из концлагеря Бандеру, снабдить УПА оружием и гарантировать после войны самостоятельность Украины под протекторатом Германии».[242]

«Более готовыми к сотрудничеству с немецкими фашистами оказались жители Галиции…»[243]

«Оуновцы после устранения немцами Бандеры и Стецько занимают антинемецкую позицию, однако, в ещё большей степени антисоветскую. Тайная военная организация[244] сотрудничает с ОУН по всем вопросам…»

«[При подходе войск Красной армии к Западной Украине] немцы наладили широкомасштабное снабжение отрядов УПА оружием и всеми необходимыми материалами для совместных действий против наступающей Красной армии и организации диверсионно-террористических акций в её тылах».[245]

Некоторое шевеление происходило в даже далёком и провинциальном Лиссабоне. Руководство советской внешней разведки в ноябре 1943 года передавало заинтересованным лицам следующее сообщение из Португалии: «Нами получены агентурные сведения о том, что резидент польской разведки в Лиссабоне полковник Ян Ковалевский в настоящее время ведёт переговоры с представителями немецкой разведки о совместной работе немецкой и польской разведки против СССР».[246]

В общем, говоря по-простому, вся сволочь, «былые распри позабыв», объединялась в борьбе против победоносной Красной армии и действовавших в тылах гитлеровской армии партизанских соединений и оперативных групп.

Но как бы ни старалась эта нечисть, пробудившегося русского богатыря было уже не остановить. Москва требовала от своих отрядов:

«1. По мере приближения фронта к базам наших групп командирам групп, не ожидая специальных приказаний или грузов, основной численностью отрядов двигаться на Запад, перенося свои базы возможно глубже в тыл…

5. Усилить диверсионную работу на коммуникациях противника, входящих в сферу влияния каждой группы, минируя железные дороги и шоссе…»[247]

* * *

И последнее — выдержка из справки об агентурно-оперативной и разведывательно-диверсионной работе органов НКГБ СССР в 1943 году:

«На оккупированной противником советской территории в 1943 г. в разное время действовало от 41 до 125 оперативных групп НКГБ СССР и его периферийных органов общей численностью 7200 человек…

В течение года оперативными группами ликвидировано 42 видных представителя германской администрации и командования.

В сентябре 1943 г. после полуторагодовой работы пяти оперативным группам НКГБ СССР, оперировавшим в районе Минска, удалось привлечь надёжную агентуру, успешно осуществившую ликвидацию генерального комиссара Белоруссии, члена германского рейхстага Вильгельма Кубе.

В ноябре 1943 г. оперативной группой НКГБ СССР, действовавшей в районе г. Ровно, возглавляемой подполковником государственной безопасности Медведевым, после агентурной подготовки был застрелен помощник рейхскомиссара Украины оберфюрер доктор Альфред Функ.

В марте 1943 г. оперативная группа, руководимая подполковником государственной безопасности Героем Советского Союза Орловским, получив агентурные данные о предстоящей охоте видных гитлеровских чиновников, ликвидировала с помощью засады заместителя генерального комиссара Белоруссии обергруппенфюрера СС, являвшегося одновременно главным комиссаром по Барановичской области, Фридриха Френча. Вместе с Френчем были убиты барановичский гебитскомиссар Фридрих Штюра и руководитель лесного управления Белоруссии обергруппенфюрер СС Фердинанд Засарнас.

Кроме того, помимо перечисленных убиты 8 генералов, 7 гебитскомиссаров и их заместителей, 6 руководящих работников немецкой администрации…»[248]

Хотя Алексей Ботян в этом тексте не упомянут (здесь названы только два имени, уже тогда ставшими легендарными), но мы точно знаем, что один из семи гебитскомиссаров — на его личном счету.

Глава десятая Спасти комиссара Филоненко-2

Сразу уточним, что название железнодорожной станции Львовской железной дороги, о которой идёт речь в этой главе, Мацеев. Однако в архивных документах мы оставляем оригинальное правописание.

«В особую заслугу А. Ботяна следует поставить его героизм и находчивость в бою при захвате станции Моциев. На участке, где должен был действовать батальон капитана Крючкова, немцы сосредоточили сильный огонь, в рядах партизан наступило замешательство и паника. Но ворвавшийся в их ряды А. Ботян приостановил отступление и личным примером увлёк в атаку, враг был смят, станция взята.

Здесь в Моциеве А. Ботян вторично спас комиссара соединения. Он вывез его, раненого, через опасную зону оуновцев-националистов, используя знание языка, пароль и пропуск врагов», — писали Карасёв и Перминов в известном нам представлении.

«3 февраля 1944 г. во время боя батальона партизан за овладение железнодорожной станцией Мациев сильный сосредоточенный огонь противника приостановил наступление и вызвал замешательство среди партизан. В этой сложной обстановке тов. БОТЯН проявил героизм и личным примером увлёк за собой партизан в атаку. Батальон разгромил противника и овладел станцией Мациев», — указано в справке по архивному делу «Курган», составленной в подтверждение вышеупомянутому представлению.

Однако самый первый отчёт, отправленный капитаном Карасёвым в Центр вскоре после этого боя, не только более подробен, но и в чём-то более точен. Свою неуверенность мы объясним чуть дальше, но предположим, что бой за Мацеев произошёл не 3 февраля, а несколько позже. Вот что писалось в упомянутом докладе:

«Руководитель оперативной группы, действующей в районе г. Ковель, капитан Карасёв сообщает, что в ночь с 7 на 8 февраля с. г. в результате внезапного штурма [группа] овладела городом и железнодорожной станцией Мацеев, западнее г. Ковель, разгромив гарнизон противника численностью до 300 мадьяр и немцев.

После этого опергруппа при поддержке авангардного кавэскадрона[249] Красной Армии блокировала железнодорожную станцию, произведя на протяжении пяти километров крупные разрушения на двухколейной железной дороге Ковель — Холм и установив мины замедленного действия.

Город Мацеев опергруппа держала в своих руках восемь часов. За это время были полностью разрушены: электростанция, мельницы, водокачки, здания гебитскомиссариата и жандармерии.

Противник потерял в бою около 80 человек убитыми. Опергруппа имеет незначительные потери убитыми и ранеными.

По выполнению задания опергруппа ушла по назначенному маршруту».

Но опергруппа тогда ушла не вся. Вообще, этот официальный рапорт представляется не только слишком оптимистичным, но и, честно говоря, малоправдоподобным. К примеру, тот же «авангардный кавалерийский эскадрон», уж больно он смущает — каким образом выскочил он за линию фронта, прорвав германскую оборону, и на сколько километров углубился в боевые порядки противника? А вот то, что партизаны «Олимпа» были на конях и у них самих всадников набиралось до эскадрона, это доподлинно известно, но откуда вдруг появились регулярные «красные конники» — большой вопрос.

Так что обратимся к предыстории и тем подробностям операции, о которых рассказывает Алексей Николаевич:

«Комиссаром нашего отряда был, как вы помните, Михаил Иванович Филоненко. И вот когда мы были там, на Западной Украине, он каким-то образом связался — он же сам украинец, хохол, — с неким местным деятелем, уж не знаю, с кем именно. Якобы он установил с этим человеком связь. Они тогда договорились о нападении на станцию Мацеев, что западнее Ковеля, недалеко от польской границы. Станцию обороняли мадьяры, то есть венгры. Тот человек заверил Филоненко, что настроение у мадьяр такое, что они уже готовы сдаться: только, мол, стоит провести против них какую-то небольшую операцию — и они враз сдадутся. Не знаю, как Карасёв поддался на это дело, но мы туда пошли, и штурмовали мы этот город, станцию эту, Мацеев… Даже день помню — 24 февраля 1944 года».

Ну вот, третья дата, так что теперь уж точно невозможно восстановить истину! Но не это в данном случае главное.

«Не понравилась мне тогда эта идея, ох как не понравилась! Кажется, и Карасёв тогда что-то недоброе чувствовал… Он мне вдруг говорит: «Лексейка, мы пойдём, а ты останься здесь, смотри, чтобы не было паники». А с чего паника должна была быть?! Странно даже. Ну, стали наши ребята штурмовать эту станцию, даже взяли её, а мадьяры-то и не сдались, продолжали упорно сопротивляться, мать их…»

Вот и получилось, что часть партизан продолжала вести бой с венгерскими солдатами, засевшими в здании железнодорожной станции и в казармах по соседству с ней, — ведь очень нехорошо получится, если противника не добьёшь, а он потом тебе в спину стрелять будет. Другие же стали наводить в Мацееве свой «порядок»: крушить жизненно важные объекты, начиная, как было написано в рапорте, от гебитскомиссариата (явно это была какая-то другая «администрация», так как «гебитсом» — то есть областью — Мацеевский район у гитлеровцев не был) до электростанции и водокачек. Понятно, что у местных жителей такая деятельность большого восторга вызвать не могла, но опергруппа оставляла город во власти противника, а значит, следовало создать ему невыносимые условия, чтобы потом быстрее убежал. Если честно, о местных жителях в ту пору не слишком задумывались, на первом месте всегда оставались интересы выполнения боевой задачи. Да и злость всех взяла: был расчёт на стремительную и лёгкую операцию, надеялись пленить ожидавших того венгров, а влезли в солидную заваруху. Потому теперь никого и ничего не жалели!

Заодно, как значится в рапорте Карасёва, бойцы опергруппы успели ещё и основательно «поработать» на железной дороге…

В общем, задача-то как бы и была выполнена, но партизаны здорово увязли в этом бою, не знали, как из него выпутаться — венгры тоже озверели и сопротивлялись, как обречённые! Но в это время к ним подошла долгожданная помощь.

«Оказывается, как только мы на них напали, они сообщили об этом немцам, — вспоминает Ботян. — И те прибыли. Была уже ночь, луна светит, всё видно — и тут подошли немецкие танкетки! Очень неудачная операция у нас вышла. Партизаны не должны воевать в городе, да ещё и с танками, не наша это задача! У нас тогда очень много людей погибло. Много было раненых — в том числе ранило комиссара Филоненко, да ещё и в мошонку! Ужас! Ничего, как потом выяснилось, не повредило, но боль-то страшная была! Да и неприятное такое ранение, согласитесь… В итоге от станции пришлось отступать — бежали стремительно, такой паники я у нас никогда не видел!»

Оно и неудивительно! Вот если бы в отряде были только омсбоновцы, подготовленные разведчики и диверсанты, то они сумели бы отойти организованно, прикрывая друг друга и нанося противнику максимальный урон. А так, хотя народ был хороший, боевой, однако без той выучки, которую Алексей и его товарищи получили за год с лишним специальной подготовки. Вот сейчас оно и сказалось — в той ситуации, которой реально не должно было быть.

На коне вместе с ещё одним парнем Ботян поскакал наперерез убегающим в панике бойцам.

— Стой, не беги, стрелять буду! — орал он, но партизаны всё равно бежали, их было ни остановить, ни задержать.

Алексей прекрасно понимал, что обнаружить здесь какого-то зачинщика, настоящего паникёра и труса, невозможно, так что в кого-то стрелять, как он угрожал, было бы бесполезно и просто глупо… Пока Ботян, сдерживая коня, стоял и орал, перепуганные бойцы пробежали мимо, исчезая в ночной темноте. Только тогда он оглянулся и вдруг понял, что они с товарищем теперь оказались одни посреди венгерских солдат, преследовавших убегающих партизан. И вокруг никого своих! «Что за чёрт? — промелькнуло в голове. — Неужели я попал в плен?!» Несколько мадьяр тут же окружили всадников, один из них схватил под уздцы ботяновского коня, да ещё и выстрелил в лицо Алексею. Но тут не то сработала его молниеносная реакция, и он успел отвести голову, не то строптивая лошадь дёрнулась прочь от стрелка, а может, вражеский солдат просто промахнулся, но пуля только обожгла висок всадника, оставив на нем тот шрам, что сохранился у Ботяна на всю жизнь…

Зато сам Алексей действовал мгновенно и не знал промахов — впрочем, стрелять пришлось в упор, так что пуля буквально отбросила венгра под копыта коня и, падая, он выпустил поводья. Тут же меткая автоматная очередь другого партизана скосила двух или трёх человек, к ним подскочивших… Прочие солдаты, бывшие вокруг, испуганно шарахнулись в стороны, а всадники, нещадно нахлёстывая лошадей, смели всех на своём пути, рванув галопом в ту сторону, куда бежали отступающие партизаны. В общем, каким-то чудом им удалось прорваться и вернуться в отряд…

В лагере Ботяна уже ждало новое задание. Сложное, очень ответственное и, в общем-то, смертельно опасное. Хотя какие задания за линией фронта могли казаться простыми, безответственными и безопасными?

Врач, которая была в отряде, сделала страдающему комиссару Филоненко перевязку, но это было всё, что она могла сделать. Поэтому Карасёв решил переправить раненого на базу находившегося неподалёку партизанского соединения, которое возглавлял первый секретарь одного из обкомов партии. Было известно, что там — хорошие врачи.

— Лексейка, бери его и отвези! Сам всё понимаешь, — сказал Ботяну командир.

Михаила Ивановича погрузили на повозку, и он повёз…

Сначала — в то большое партизанское соединение, что находилось неподалёку, а затем, по настоятельной рекомендации врачей, за линию фронта, чтобы там уложить комиссара в госпиталь. Разумеется, эту задачу опять выполнял Ботян, которому пришлось везти Филоненко через лесные дебри и неприятельские порядки — через те места, где хозяйничали бандеровские банды…

Не надо уточнять, что если бы кто узнал, что везут раненого партизанского комиссара, то участь и его самого, и его сопровождающего была бы, мягко говоря, незавидной. Что-что, а придумывать для своих жертв адские муки бандеровцы были мастера! Конечно, для обеспечения безопасности раненого лучше всего было бы выделить большой отряд, но где гарантия, что банда оказалась бы меньше? Да и чем больше отряд, тем он приметнее. Вот и выделили в сопровождение одного Ботяна, который, как мы уже говорили, «стоил» не меньше целой роты. И Алексей — где хитростью, прикидываясь «своим», причём он даже знал бандеровские пароли, где за счёт осторожности и своего «звериного» чутья — это ответственное задание выполнил, сумел доставить раненого за линию фронта, в посёлок Сарны, в расположение подразделений Красной армии. Вскоре туда прибыл и Карасёв с отрядом…

«Там нам всем было предложено: кто хочет воевать, оставайтесь здесь, в армии, — говорит Алексей Николаевич. — Ну а тех, кто пожелал оставаться в партизанах, перевооружили, отмыли, переобмундировали, дали всем нам немножко отдохнуть…»

Нет сомнения, что Ботян, не задумываясь, выбрал второй, партизанский вариант.

Таким образом, в его боевой жизни наметилась совсем недолгая «мирная передышка»…

* * *

Понятно, почему бой за станцию Мацеев освещён в рапортах столь путано и, скажем так, достаточно туманно. Комиссар в партизанском отряде, как и в регулярном воинском подразделении, всегда находился на особом положении, официально именуясь «представителем Коммунистической партии». А партия, если говорить тогдашним казённым языком, а не прибегать к «страшилкам» более позднего времени, «является руководящим ядром всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных, и обеспечивает успешное построение коммунистического общества».[250] Можно утверждать, что в своё время это был достаточно эффективный контролирующий орган, который, в частности, не давал воровать даже людям, занимающим очень высокое общественное положение. Наверное, именно поэтому её и постарались впоследствии развалить.

Как подсказывает опыт наших наблюдений, в нормальных воинских коллективах (их тогда любили именовать «здоровыми») командир и комиссар, которые почти в равной степени делили между собой ответственность за происходящее, жили дружно и, в общем-то, нередко сквозь пальцы смотрели на мелкие прегрешения друг друга. Были, конечно, идиоты-комиссары, готовые тащить командира на партийную комиссию за любую провинность, чтобы поставить вопрос о его пребывании в рядах ВКП(б); были и дураки-командиры, стремившиеся подчинить комиссара себе и очень мешавшие ему работать. Обычно и тех и других «поправляло» вышестоящее начальство. Но умные люди изначально предпочитали жить дружно и помогать друг другу, что в итоге приносило пользу как им самим, так и всему подразделению. Если, конечно, они не слишком зарывались и не начинали откровенно покрывать один другого в каких-то серьёзных грехах…

В случае со штурмом станции Мацеев командир отряда Карасёв решил «прикрыть» и комиссара Филоненко, явно переоценившего свои тогдашние оперативные возможности, и себя самого, пошедшего, в общем-то, на авантюру. Отсюда и эти путаные сообщения, и фантастические картины боя. В частности, про то, как Алексей Ботян «приостановил отступление и личным примером увлёк в атаку». К сожалению, тогда его личный пример не подействовал…

Но война есть война, и даже для самого замечательного героя она состоит не только из побед и блистательных подвигов. Хотя что на самом деле произошло и в чём состоит прегрешение Виктора Александровича Карасёва? Реально — в одном только нечётком докладе и, очевидно, в сокрытии понесённых потерь (он написал про «незначительные потери», тогда как Ботян говорит, что было очень много убитых). Однако скрывать подлинные потери — общекомандирский, можно так сказать, грех. Скрывать старались все, всегда и на любом уровне. Тем более что в данном случае — это партизаны, численность которых достаточно приблизительна и которые пополнений не требуют. А в остальном… Мацеев взяли? Взяли! Шороху там навели? Навели, да ещё какого, надолго запомнится! Потом оттуда ушли. Правда, не совсем так спокойно, как это следовало из доклада, но всё же…

Про то же, что ранен и вывезен за линию фронта комиссар, сообщить, наверное, и следовало, но в официальном рапорте, безусловно, нужно было описать характер и тяжесть ранения, а это казалось не совсем удобно — в первую очередь для самого комиссара. Ведь будь доклад с такими подробностями, то, признаем по-мужски, когда Михаил Иванович поправился бы и появился в своём легендарном Четвёртом управлении, то его бы там вопросами и сочувствиями так «задолбали», что ему, бедному, пришлось бы проситься у руководства за самую дальнюю линию фронта!

Вот из-за всех таких разных причин и возникла эта «легенда» про успешное взятие станции Мацеев. Так партизанщина — она «партизанщина» и есть! Думаете, прославленный Денис Давыдов не мог приврать о своих партизанских победах и подвигах? Ошибаетесь, милостивые государи!

Впрочем, возвратимся к нашему герою. Да, в том неудачном бою Алексей не сумел остановить запаниковавших бойцов и сам буквально чудом избежал плена. Но это ничуть, повторяем, не умаляет его героизма! Зато провезти через контролируемую бандеровцами территорию раненого комиссара — на это далеко не каждый отважный человек решится. Говорят, что «на миру и смерть красна», но таковой возможности в данном случае просто не было. Смерть стала бы долгожданным и благодетельным избавлением от нечеловеческих мучений, изуродованный труп героя был бы без следов растаскан по лесу дикими зверями, а конечным итогом всей его славной боевой биографии могла стать скупая и безразличная строка в «похоронке»: «Пропал без вести». Всё! Ни креста, ни погоста — ни даже фанерной пирамидки с жестяной звездой и троекратного ружейного салюта… Просто исчез — и всё.

* * *

А может, мы излишне драматизируем ситуацию и возможная встреча Ботяна с бандеровцами могла оказаться далеко не столь драматичной? Ведь как раз в то самое время германское командование проводило переговоры с руководством Украинской повстанческой армии и, по сообщению Главного управления контрразведки «Смерш» Наркомата обороны, между этими не очень высокими договаривающимися сторонами были достигнуты следующие соглашения:

«Члены УПА не будут совершать нападения на немецкие воинские части;

УПА систематически засылает в районы, занятые противником, своих разведчиков, преимущественно девушек, и сообщает результаты в «1-ц»[251] боевой группы;

Захваченные пленные Красной Армии, а также члены советских банд передаются в «1-ц» на допрос;

Лица, не проживающие в данной местности, доставляются в боевую группу для использования на работах.

Чтобы предотвратить помехи в этой для нас необходимой совместной деятельности, приказываю:

1. Агентов УПА, имеющих удостоверения, подписанные «капитан Феликс» или выдающих себя за членов УПА, — беспрепятственно пропускать, оружие не отбирать.

По требованию агентов, последних кратчайшим путём доставлять в «1-ц» боевой группы.

2. При встрече германских воинских частей с частями УПА, последние дают себя опознать условным знаком — вытянутая левая рука перед лицом. Такие части не подвергать нападению, даже в случае открытия огня с их стороны.

3. Со стороны УПА заявлена жалоба о том, что германские полицейские и воинские части систематически проводят самовольные реквизиции, особенно домашней птицы. В связи с этим напоминаю о приказе от 11 февраля 1944 года, согласно которому командиры частей должны пресекать всякого рода незаконные реквизиции.

Бреннер, генерал-майор и бригаденфюрер СС[252]».

Как видим, пленных советских военнослужащих и партизан националисты должны были передавать на допрос своим немецким хозяевам. Хотя мало ли кто из нас чего кому должен? И кто, скажите, любит отдавать свою законную добычу?

Вообще, из этого текста видно, что гитлеровцы на оккупированных территориях изрядно подрастеряли свою былую спесь. Иначе зачем было брать с бандеровцев обещание, что они не будут нападать на германские воинские части?! И вообще, как можно было допустить такую возможность, чтобы украинские «недочеловеки» могли безнаказанно открывать огонь по людям «высшей расы»?! Да и жалобу домовитых, прижимистых по натуре «западенцев» — что, мол, фрицы-освободители у них курей и гусаков тырят, германское командование теперь также не оставляет без внимания. Вот житуха пошла! Давно ли гитлеровцы, не задумываясь, бросали в тюрьму, а то и вообще расстреливали не в меру активных бандеровских главарей, а теперь бригаденфюрер СС приказывает, чтобы гусака «ихнего» не трогали! За что боролись, спрашивается?! Во имя чего Украину от большевиков освобождали?! Как жить-то дальше?! Да и зачем?..

Нет, «Vae victis!» — «Горе побеждённым!», как говорили древние римляне. Хотя гитлеровцы далеко ещё не были побеждены на поле боя, но их идеологические установки уже трещали по всем швам. Пришло время чуть ли не на равных договариваться с теми, о кого совсем ещё недавно можно было вытирать ноги, слыша при этом слова сердечной признательности и благодарности…

Ещё один тому пример — выдержка из протокола совещания руководителей полиции безопасности и СД[253] в Литве с представителями польской Армии Крайовой. Агент внешней разведки НКГБ СССР, передавший этот документ в Москву, сообщал, что данные переговоры велись с ведома и по указанию руководства РСХА.

Пункт 4:

«Предлагается:

а) гражданский мир между белопольскими бандами, с одной стороны, и германским вермахтом, немецкой и литовской полицией и административными учреждениями, действующими по поручению немецкого правительства, — с другой;

б) снабжение оружием, в том числе тяжёлым, при выполнении особых задач;

в) снабжение лёгким пехотным оружием, тяжёлым оружием, противотанковыми пушками, гранатомётами, пехотными орудиями и станковыми пулемётами, которые при выполнении особых задач, в случаях тяжёлых боёв или для предполагаемых боевых действий предоставляются замаскированным полицейским частям после предварительной договорённости относительно боевого плана…

г) снабжение боеприпасами в каждом случае на срок не более 1 месяца…»[254]

Ну вот, уже и поляки в «союзники» влезли, приходится заключать с ними «гражданский мир» и снабжать их банды оружием… Хотя это и не вызывало ни малейшего восторга у «истинных арийцев», но они, люди отнюдь не глупые, прекрасно понимали, что, как сказал британский премьер Уинстон Черчилль, «хуже союзников может быть только их отсутствие».

А вот что по поводу этих союзников и проводимых с ними переговоров писал начальнику полиции безопасности и СД «генерального округа Литва» оберфюреру СС Вильгельму Фуксу начальник полиции безопасности и СД «Остланд» оберфюрер СС Фриц Панцингер:

«С интересом прочёл Вашу телеграмму. Прошу сообщить мне решение Главного управления, если таковое поступит.

В принципе могу на основании моего опыта сказать следующее: однажды мы уже получали от Польши предложение о переговорах, это было после смерти Сикорского.[255] Однако рейхсфюрер СС после доклада фюреру отклонил тогда это предложение, обосновав отказ тем, что со славянами акт заключён быть не может.

Кое-что при существующем положении дел представляется мне не совсем ясным. Возможно, что советская опасность именно теперь толкнёт Польшу в наши руки.

Я стою на точке зрения, что для достижения примирения подойдёт всякое средство. Перевес должны получить мы. Следует постоянно иметь в виду польскую хитрость…»[256]

Можно сказать, что это были переговоры на низовом уровне, а ведь таковые велись и на более высоком… В Архиве СВР России хранится сообщение из Лондона — это письмо, очевидно, адресованное высокопоставленному британскому дипломату графу Александру Кадогану неким С. М. Лидцелом (скорее всего — высокопоставленным сотрудником британских спецслужб). В Москву оно было передано, как указано в тексте сообщения, «источником «Зенхен». Как известно, это был псевдоним Кима Филби.

В письме говорилось:

«Мы получили сообщения от исключительно хорошо осведомлённого источника в отношении того, что генерал Кукиль, министр обороны в польском правительстве, находится в настоящее время в непосредственном контакте с германским правительством и его представителями. Целью этого контакта является облегчение проезда представителей подпольного польского движения для установления связи в этой стране и других местах с Кукилем или его представителями. Политическая цель едина для обеих сторон, польской и немецкой, и корни её уходят к польско-русским разногласиям, к хорошо известному отношению Кукиля к этим разногласиям и к важной роли, которую в этом играют подлинные или фальшивые представители польского подпольного движения.

Не похоже на то, что мы получим доказательства или более полные подробности от нашего источника, который, очевидно, считает, что Швейцарию нельзя ставить под угрозу вовлечения в диспут, который сам по себе настолько сложен и до некоторой степени является внутренним вопросом для Швейцарии.

Наш источник, однако, заявил, что его выводы основаны на методе, при помощи которого поляки вели недавно свои переговоры со швейцарскими властями, особенно с Международным Красным Крестом, и на выводах, сделанных некоторыми членами этой организации.

Поскольку эта информация исходит от источника, сообщения которого в прошлом были исключительно правдивы (и… осторожность которого часто доказывалась…), и основывается на выводах швейцарских лиц, мировоззрение которых в основном антисоветское, её можно рассматривать как… надёжную.

В этой связи следует заметить, что…[257]

Спрошенный Эклером в отношении того, были ли отданы приказания не противостоять русским, когда последние подойдут к польской границе, Соснковский[258] сделал недавно сообщение, опубликованное в прессе, что он не находится в разногласии со своим правительством в его решении поощрять усиление сопротивления немцам при приближении Красной Армии…»

В истории параллели кажутся неизбежными, а потому нельзя не вспомнить Заграничный поход Русской императорской армии 1813–1814 годов, когда войска Александра I отправились освобождать покорённую Наполеоном Европу. Тогда, по мере приближения русских полков, союзники — точнее говоря, порабощённые французским императором страны — откалывались от Наполеона и переходили на сторону победителей. Теперь всё складывалось совсем наоборот: порабощённые Гитлером народы получали некоторую «свободу» и активно помогали своим угнетателям. Конечно, помогать стремились не все народы, а ранее упомянутые нами «фюреры», которые прекрасно понимали, что им можно существовать только в «мутной воде» оккупационного режима. А далее включался мощный рычаг национализма — той «философии», что привлекает далеко не лучшие и не самые развитые слои общества… Вот и получалось, что по мере продвижения на запад Красная армия внезапно обнаруживала на своём пути новых противников. Вернее, не на пути: обычно националистические банды избегали открытых столкновений с крупными воинскими соединениями и действовали исподтишка, «партизанскими» методами, а также терроризировали мирное население, в котором видели уже не своих соотечественников, но политических противников.

Конечно, националисты, со своими устремлениями, не могли не иметь и реальных политических противников.

В частности, в конце 1943 года Польская рабочая партия выступила инициатором создания Крайовой Рады Народовой — подпольного центра власти и антифашистской борьбы на территории оккупированной Польши. 1 января 1944 года была принята её «Программная декларация».

Для нас наиболее важно, что в этом документе отмечалось: «Крайова Рада Народова ставит перед собой в качестве главной и основной задачи объединение и мобилизацию всех сил народа и всех средств для борьбы не на жизнь, а на смерть с озверевшими оккупантами за освобождение Польши. Для достижения этой цели Крайова Рада Народова: создаёт Армию Людову как вооружённую силу народа, призванную сплотить в своих рядах всех желающих бороться за независимость Родины;

Крайова Рада Народова заявляет, что в освобождённой Польше должна господствовать социальная справедливость. Величие и мощь Родины должны опираться на обеспечение широким трудящимся массам города и деревни — рабочим, крестьянам, ремесленникам, работникам умственного труда и интеллигенции, — мирного и обеспеченного материального существования, образования, свободы, всех демократических прав и роли хозяина в возрождённой Польше. Такие задачи Крайова Рада Народова поставит перед временным правительством, которое она создаст в момент, когда этого потребуют интересы народа. Это правительство будет осуществлять власть в стране до момента создания в результате всеобщих, равных, прямых, тайных и пропорциональных демократических выборов Законодательного собрания.

В области внешней политики Крайова Рада Народова будет стремиться к поддержанию дружественных отношений со всеми народами, объединившимися в борьбе с гитлеризмом; она рассматривает это как условие государственной силы и прочности Польши, а также благополучия её граждан. Принципы этого сотрудничества должны основываться на:

• возвращении Польше всех польских земель на западе и на севере, которые были насильственно германизированы;

• разрешении пограничных проблем на Востоке путём дружественного соглашения Польши с Советским Союзом при признании права наций на самоопределение;

• быстрейшем установлении отношений прочной дружбы и сотрудничества между Польшей и Советским Союзом…»[259]

Что можно сказать по поводу этого документа? В нём чётко обозначены социалистические принципы дальнейшего развития Польского государства, а эти принципы, как известно, поддерживаются большинством трудящегося населения. Крайова Рада Народова считает своей главнейшей задачей борьбу с гитлеровскими оккупантами и возвращение захваченных Германией польских земель, в том числе и на севере, то есть Гданьска (Данцига).

В отношении территории Западной Белоруссии и Западной Украины, которые в 1939 году отошли к Советскому Союзу, таких категорических требований нет. И это отнюдь не потому, что спорные, в общем-то, земли должны стать «платой за освобождение», которую Польша отдаст своему могучему восточному соседу. Нет, проблему будущее польское правительство должно решать путём дружеского соглашения с СССР — и главное, что на основании признания права наций на самоопределение. То есть пусть решает сам народ, в которой из стран ему предпочтительнее жить. Очень достойная политика! Причём с большим самоуважением.

Глава одиннадцатая «Не до ордена, была бы Родина…»

Этот уникальный документ, озаглавленный «Справка о боевой деятельности оперативной группы со дня форсирования реки Западный Буг по 12.06.44» командир группы «Олимп» майор Виктор Александрович Карасёв адресовал начальнику Четвёртого управления НКГБ СССР генерал-лейтенанту Павлу Анатольевичу Судоплатову. Справка написана от руки не очень красивым, но чётким и разборчивым почерком:

«Ведя разведку на территории Западной Украины, немцам удалось узнать, что партизаны, согласно приказа Украинского штаба партизанского движения, должны продвигаться дальше на Запад, и сосредоточили дивизию галичан[260] гарнизонами по западному берегу реки Зап[адный] Буг, которые окопались и заняли оборону,[261] с заданием не допустить форсирования реки. Штаб дивизии находился в г. Холм.

04.04.44 мы прибыли и сосредоточились, заняв оборону у н. п.[262] Биндюга, что 40 км севернее м. Грубешув. Была произведена тщательная разведка р. Буг и гарнизонов, расположенных у реки. Мы связались с польским отрядом, который помог построить мост через р. Буг, длиной 45 м.[263]

С боем был спущен паром к месту переправы. На лодках переправили боевую разведку, создали сильное прикрытие переправы.

У н. п. Колемчице находился гарнизон немцев и галичан в количестве батальона пехоты. Мы завязали бой, и ураганным огнём с нашей стороны противник был выбит из окопов и рассеян. Немцы в панике бежали, бросая оружие. Мы овладели н. п. Колемчице, что в 4 км сев. — зап. н. п. Биндюга. В результате боя было взято в плен 3 немца, убито…[264] и ранено 10 немцев. Взяты трофеи — оружие.

В бою отличился помкомвзвода Осадчук.

Были минированы фланги: дорога Колемчице — Ухане и дорога Колемчице — Гусынно. Ставили мины тт. Винокуров, Утяпов, Котеленец, Акользин, Полещук, Семёнов, Киселёв и Сафонов. На минах подорвались 2 автомашины с немцами. Минированием руководил т. Ободовский Е. А. Прикрывал переправу отряд т. Ларютина М. П.

Главную роль в обеспечении переправы исполняли тт. Салимонов Б. А., Ботян А.,[265] Ларютин М. П., Таранченко И. М. и Готальский С. И.

После форсирования нами р. Зап. Буг немцы приняли нас за прорвавшиеся в тыл части Красной Армии. Местные власти и немецкие гарнизоны растерялись. Из г. Холм, Замостьского и Грубешовского районов стали эвакуироваться фольксдойчи. Немецкие части разбегались в страхе, бросая всё.

Против нас были брошены крупные силы пехоты, артиллерии и танков. Действия противника прикрывала и координировала разведывательно-бомбардировочная авиация».

Более подробно об участии Алексея Николаевича в этой операции командир отряда писал руководству КГБ СССР уже в 1965 году: «Весной 1944 года рейдирующее соединение свыше 1500 человек в ежедневных боях, преследуемое вражеской авиацией, вышло к Западному Бугу. Возникла проблема — переправа. Вновь А. Ботян отправился в разведку. Переправившись на другой берег, А. Ботян с группой дерзко нападают на противника, захватывают двух офицеров, пять солдат, получают от них ценные разведданные. Умело маневрируя, нашли место переправы, мобилизовали местные средства, быстро оборудовали понтонный мост. Когда началась переправа, А. Ботян и его группа прикрыли огнём переправляющихся. Это был подлинный подвиг А. Ботяна».

Да уж, громко, не по-партизански, то есть так, чтобы незаметно и тайными тропами, вышел «Олимп» на территорию Польши. Его бойцы с боем форсировали реку, прорвали оборону немцев и украинских эсэсовцев, которые в страхе разбежались. В воздухе над лесом очень низко проносились самолёты, пытаясь бомбить и обстреливать рассредоточившихся бойцов. Утыкаясь лицом в мокрую от недавно стаявшего снега землю, Алексей при воздушных налётах скорее всего вспоминал свой надёжный «Bofors», шведскую зенитную пушку, и то, как далёким уже летом 1939 года огнём его орудия было «завалено» три «юнкерса», с такими же точно чёрными крестами на фюзеляжах. Подкрутить бы сейчас прицел, да и шарахнуть по низколетящему самолёту почти в упор! Но так это было или нет, представлял ли он себе такие картины, сейчас Алексей Николаевич уже, конечно, не скажет, спрашивать смысла нет, потому как и времени прошло много, да и поди вспомни, о чём ты думал тогда, в минуту опасности. Тем более что опасность давно уже стала привычкой. Так что мысли, наверное, были прежде всего о том, что надо суметь оторваться от противника и исчезнуть, чтобы спокойно — если такое возможно за линией фронта — приступить к выполнению своих оперативно-боевых задач.

Между тем бой с прорвавшейся оперативной группой вели не только «галичане» и какие-то тыловые каратели. К участию в операции были привлечены регулярные части вермахта, которые в это время должны были выдвигаться на передовую, но гитлеровскому командованию пришлось задержать их в тылу для «борьбы с бандитами». Ну а каждому ясно, что чем меньше на фронте обороняющихся, тем наступающим лучше. Таким образом, бойцы подразделений особого назначения НКГБ реально помогали своим боевым товарищам-красноармейцам. Можно утверждать, что подобные группы и отряды тогда фактически превратились в авангард победоносно наступающей Красной армии.

«Весной 1944 г. на территорию Польши вышли 7 советских партизанских соединений и 26 отдельных отрядов. Правительство СССР усилило организационную и материальную помощь партизанскому движению на территории иностранных государств. Возникли условия для налаживания боевого сотрудничества партизан разных стран в борьбе за окончательный разгром нацистских поработителей».[266]

Все эти отряды насчитывали порядка семи тысяч человек; значительную часть среди них составляли омсбоновские формирования.

Противник был крайне обеспокоен происходящим. В «Обзоре состояния партизанского движения» германского Генштаба указывалось:

«В результате создавшегося положения на фронте, в северо-западной части полосы группы армий «Юг», сильные, имеющие на вооружении тяжёлое оружие и, видимо, включающие в себя часть регулярной армии, партизанские соединения вступили на территорию Польского генерал-губернаторства. Проводя многочисленные акты саботажа, особенно на основных путях подвоза, отряды «Наумов» и «Фёдоров» сумели пробиться до Сана вблизи Перемышля и Кетайска, где закреплялись в лесистой местности вокруг Билгорая. Отсюда они угрожают железнодорожным линиям Перемышль — Люблин и Люблин — Львов, а также ряду военных объектов и промышленных предприятий.

Отмечавшийся ранее крупный очаг партизанского движения у переправ через реку Буг вблизи Володава также свидетельствует о просачивании советских отрядов в направлении Люблина.

Активными боевыми действиями советские и польские партизаны дезорганизовали перевозки на железных дорогах Юзефов — Билгорай, Юзефов — Александров, Александров — Билгорай, Билгорай — Тарногруд, Тарногруд — Люблин — Белжец — Любашев, а железнодорожная линия Львов — Варшава (на участке Рава-Русская — Звержинец) была с 20 апреля 1944 года совершенно выведена из строя…»[267]

Отметим, что одновременно с «Олимпом» на территорию Люблинского воеводства Польши вышла и оперативная группа «Охотники» под командованием опытного разведчика Николая Архиповича Прокопюка. Чекист с 1921 года, он с 1935 года служил во внешней разведке, а в 1937–1938 годах выполнял специальные задания в охваченной гражданской войной Испании, за что был награждён орденом Красного Знамени.

Представляется, что последнее предложение приведённого ранее абзаца из «Истории Второй мировой войны» звучит уж слишком оптимистично, в духе, так сказать, кондового «пролетарского интернационализма». Документы свидетельствуют о несколько ином положении относительно тех самых «партизан разных стран». Вот, например, что указывалось в директиве НКВД СССР, подписанной буквально через месяц после описываемых событий, 18 мая 1944 года:

«На польской территории имеется организованная агентура и вооружённые формирования эмигрантского польского «правительства». Следует ожидать, что эта агентура будет пытаться оказывать активную помощь немцам своей подрывной работой, возбуждать население против нас, сеять панику и провокационные слухи, убивать бойцов и офицеров Красной Армии из-за угла и дезорганизовывать наш тыл.

Население, проживающее в районе боёв, собирает и хранит у себя большое количество брошенного и оставленного оружия и боеприпасов. Это создаёт благоприятные условия для роста бандитизма. Есть основания предполагать, что на вражеской территории, где останутся большие группы враждебных элементов и агентов врага, которых последний, отступая, специально снабдит оружием, вопрос может стать ещё острее…»[268]

Тоже ведь — «партизаны»! В общем, прогноз представляется не слишком оптимистичным… Хотя нет сомнений, что бойцы оперативной группы узнали обо всём вышесказанном на своём опыте, ещё до подписания этой директивы. Ну а пока что они сражались, пытаясь оторваться от гитлеровцев и их местных прихвостней, и Алексей был в бою вместе со всеми.

Майор Карасёв докладывал генерал-лейтенанту Судоплатову:

«06.04.44 мы подошли к шоссе Холм — Грубешов, с задачей перехода его. На пути встретили сильную засаду немцев в р-не н. п. Станиславув, что юго-восточнее г. Холм 25 км, с которой завязали бой.

В с. Станиславув наша разведгруппа вплотную столкнулась с немецкой конной разведкой в количестве 18 чел[овек]. Тов. Пич Константин] Ос[ипович] стащил с лошади офицера и уничтожил его. Остальные уничтожены были тт. Минаевым М., Зорембо В. и др.

Бой у н. п. Станиславув длился с 0.30 часов беспрерывно 4 часа до 4.30 часов 07.04.44. Была разбита отдельная камтания[269] пограничников, двигающаяся с н. п. Дубенка на помощь.

В результате боя противник потерял убитыми и ранеными до 70 солдат и офицеров; взято в плен 13 чел. и трофеи 18 повозок с боеприпасами и военным имуществом. В бою отличился т. Бочкарёв.

Установили мины на дорогах юго-восточнее Холм 20 км: Станиславув — Ростока и Станиславув — Жмудзь. Заминировали труп немца и лошади. Минированием руководил т. Тихонов В. А.; минировали тт. Баранов, Киселёв, Акользин, Семёнов, Сафронов, Утяпов».

Быть может, подобный «боевой дневник» и покажется кому-то скучным из-за отсутствия подробных описаний действий и каких-то литературных красот авторского изложения, но думается, что это для нас не главное. А вообще, скажите, где и когда рассказывалось о том, как оперативная группа — реально «партизанское соединение» по своему численному составу — так вот уходила за линию фронта? К тому же на территорию иностранного государства, пока ещё оккупированного гитлеровцами?

Впрочем, у нас есть и возможность несколько «расцветить» картину.

«Не одетый ещё как следует в листву, лес оказался ненадёжным укрытием. В первое же утро, как только взошло солнце, в небе появились вражеские воздушные разведчики, быстро обнаружили партизан, и с той поры началось: их бомбили с воздуха, подвергали ураганному обстрелу из многочисленных артиллерийских и миномётных батарей с земли, потом яростно бросались в одну атаку за другой крупные войсковые соединения. Бой затихал только с наступлением сумерек, когда враг отходил на отдых. Партизанам же, пока немцы спали, надо было отойти как можно дальше, скрыться, замести следы. Но разве по вязкой, расквашенной половодьем земле уйдёшь далеко? Усталые, изнурённые бессонницей, брели они по колено в воде и грязи, выбиваясь из последних сил. Даже лошади не выдерживали и падали, вконец измученные. А люди превосходили самоё себя: поднатуживались, поднимали жердями лошадей и, надрываясь, помогали им тащить повозки с боеприпасами, продовольствием, взрывчаткой, с тяжелоранеными, которых с каждым боем становилось всё больше. Но наступало утро, в небе появлялись ненавистные «костыли» и «рамы» — самолёты-разведчики, и всё начиналось снова: бомбёжки, артиллерийская подготовка, атаки. И так в течение двадцати суток! Поначалу партизаны отбивались от наседавших гитлеровцев в одиночку, потом бок о бок с другими советскими и польскими партизанскими отрядами.

Только в конце апреля соединению удалось вырваться из боёв и добраться до Яновских лесов, раскинувшихся в юго-западной части Люблинского воеводства, где можно было несколько дней передохнуть…»[270]

Так описал начало партизанского рейда Иван Фёдорович Золотарь (или Злотарь), который вскоре войдёт в число героев нашей книги. Впрочем, он уже известен читателю как руководитель оперативной группы, отправившей на тот свет — вернее всего, прямиком в преисподнюю! — белорусского гауляйтера Вильгельма Кубе. Осенью 1944-го он возглавит партизанское соединение и станет для Ботяна командиром. Ну а в послевоенное время старый чекист сменит маузер или парабеллум (не знаем, что он предпочитал) на перо и напишет несколько документальных книг о своей партизанской деятельности. Конечно, в строгих рамках тогдашней цензуры — слишком недавними были описываемые им события, а потому излишняя откровенность могла кому-нибудь навредить. Поэтому даже оперативная группа НКГБ трактовалась автором исключительно как «простой» партизанский отряд. Хотя и с некоторым присутствием чекистов.

Представленный выше отрывок из неоднократно переиздававшейся книги «Друзья познаются в беде» написан Иваном Золотарём по рассказам участников тех боёв и собственным представлениям. Сам он тогда находился совсем в иных местах…

Однако вернёмся к строгой документалистике.

Из Архива СВР России мы получили анкеты, заполненные некоторыми из бойцов отряда, и даже их краткие характеристики. Эти документы мы будем представлять по мере повествования. Ведь перед нами те люди, с которыми Ботян общался самым тесным образом — его сослуживцы, боевые товарищи, друзья. В разговоре Алексей Николаевич обязательно подчёркивает, что всё сделал он не один, а вместе с этими самыми людьми. Недаром же про него говорят: «человек команды».

Вот, например, в тексте доклада упомянут «т. Баранов», минёр. Кто же это?

«Красноармеец Баранов Василий Иванович, 1916 г. р. Место рождения — г. Ворошиловск, Ворошиловградской обл.; окончил ФЗУ, основная специальность — слесарь. Призван в 1939 г., член ВЛКСМ с 1941 г. Из служебной характеристики: «Т. Баранов показал себя дисциплинированным бойцом, к служебным обязанностям относился добросовестно, активно участвовал в общественной жизни. Передовик в боевой и политической подготовке. Взысканий и поощрений не имел. Баранов предан социалистической Родине и делу партии Ленина — Сталина».

Что тут скажешь? Надёжный рабочий парень, срочную служил — в общем, на такого вполне можно положиться. Ведь заваруха там, на польской территории, судя по рапорту командира опергруппы, такая шла, что слабодушные и неподготовленные люди никак бы не выдержали. Вчитаемся в эти строки:

«07.04.44 г. Отошли на север и заняли оборону у н. п. Ксаверув (в 25 км юго-вост. г. Холм). С 12.00 часов немцы начали наступление на нашу оборону, которую держали командиры отрядов тт. Ляпушкин и Салимонов, с южного и северного направлений, имея задачу нас окружить и уничтожить. После продолжительного боя, к 18.00 часам, немцы были разбиты и разогнаны. Противник применил авиацию. В этих налётах принимали участие 6 пикирующих бомбардировщиков и 2 самолёта типа Фокке-Вульф. Бомбардировка длилась до наступления темноты.

Огнём ручных пулемётов и ПТР, которым руководили тт. Готальский С. И. и Ободовский Е. А., были подбиты самолёты: 1-го типа Фокке-Вульф и Ю-87. Фокке-Вульф подбил из ПТР т. Кропивин и Ю-87 подбил пулемётчик Дорофеев.

При бомбардировке погибли ком[андир] отделения Алексеев, ветврач Травенко, радист Шумилов и боец Трифонов.

В ночь на 08.04.44 г. была выслана конная разведка во главе с командиром отряда т. Салимоновым Б. А. на шоссе Холм — Грубешув, которая обстреляла засаду немцев на шоссе в р-не юго-зап. н. п. Анджеюв.

В эту же ночь отряд расположился и занял оборону в лесу у н. п. Липинки, что 25 км юго-вост. Холм.

Днём, с 10.00 часов, немцы пошли в наступление, предварительно выслав на Липинские хутора разведку до 40 человек.

Отряд т. Салимонова, допустив немецкую разведку вплотную, открыл шквальный пулемётно-автоматный огонь. Разведка была полностью уничтожена. В дальнейшее наступление немцы пошли крупными подразделениями. Бой длился непрерывно до 11 часов, до ночной темноты. Немцы переходили в атаки в 3-х направлениях. На главных направлениях руководство осуществляли тт. Салимонов Б., Ботян А. и Таранченко И. М.

В бою отличились пулемётчики тт. Боритько, Черепанов, Грищенко и т. т. Пич, Минаев и Лапенко.

В результате боя немцы потеряли только убитыми свыше 100 чел. солдат и офицеров. Взято в плен 21 чел. и трофеи — большое количество снаряжения и обмундирования.

Наши потери — героически погибли тт. Румак и Афанасьев.

На шоссе Черниюв — Анджеюв — Побеловице, что юго-вост. Холм 15 км, установлены 4 мины и 1 фугас.

Минировали тт. Сафронов, Червяков, Велижанин, Колбасов, Винокуров, Латышев и Сергеев».


Анализируешь этот отрывок и просто поражаешься! За два дня опергруппа дважды была окружена гитлеровцами, но оба раза сумела прорваться, хотя силы ей противостояли нешуточные. Уж если в разведку враг посылает 40 человек, то сколько же остаётся позади? Про то, что лишь в одном бою было убито свыше ста офицеров и солдат противника, командир, может, случайно и немного преувеличил, ведь пойди сосчитай точно, сколько их там полегло, зато в том, что взят 21 пленный, никакого сомнения быть не может. По каждому из пленных информация сообщалась в Москву. Да и про два сбитых самолёта, истребитель и бомбардировщик, тоже никто бы сочинить не мог. Тем более что отважным бойцам товарищам Кропивину и Дорофееву, вышедшим победителями из поединков с утюжившими наши позиции крылатыми чудовищами, полагались ордена.

Обратим внимание на то, что имя нашего героя уже появляется в числе командиров, «ключевых фигур». «Звёздный час» Алексея Ботяна приближался.

«При сложившейся обстановке, из-за непрерывных, фактически, бомбардировок, нам приходилось идти ночью, — рассказывает Алексей Николаевич. — Наша задача была как можно скорее уйти от границы, вглубь польской территории. Проблемы возникали, когда кто-то из бойцов получал ранение. Приходилось обращаться за помощью к местным жителям, в основном — к священникам. Это, всё-таки, люди совестливые…»

Тогда Ботяну — а именно ему чаще всего приходилось общаться с местным населением — пригодилось не только его идеальное знание польского языка, но и тех католических молитв, которые он запомнил в детстве. Нет смысла уточнять, что когда говоришь с человеком на одном языке — и не только в прямом, буквальном смысле слова, — то взаимопонимания достигаешь гораздо быстрее и легче добьёшься того, чего тебе надо. Умение, необходимое для разведчика! А плюс к умению необходимо ещё и личное обаяние, чтобы сразу суметь расположить к себе любого собеседника. Этим качеством, как мы знаем, Алексей Николаевич наделён в самой полной мере. Пять минут с ним пообщаешься и чувствуешь, — ну прямо-таки родной человек! Очень доброжелательный к собеседнику, внимательный, откровенный, хотя это, последнее, до определённого предела.

Успехи отряда майора Карасёва поражают, но только до того момента, пока не познакомишься с общей оперативной обстановкой и не поймёшь, что это была всего лишь капля в море общих результатов.

«Только с декабря 1943 г. по апрель 1944 г. партизанские и диверсионные группы совершали в месяц от 6264 до 7070 различных акций, то есть более 200 в день. За пять месяцев партизаны убили и ранили 2312 немецко-фашистских солдат и полицейских».[271]

Хотя, прямо скажем, «капелька» сразу получилась весомой: два сбитых самолёта; за один только день — более 140 уничтоженных гитлеровцев и 21 пленный. А ведь это было только начало…

«В ночь с 8 на 9.04.44 г., обманув немцев, совершили манёвр и вышли в массив Стрелецких лесов, что южнее Дубенка 10 км.

После тщательной разведки, в ночь с 9 на 10.04.44 г. сбили заслон на шоссе Холм — Грубешув в районе н. п. Янки и перешли шоссе. Установили на шоссе близ н. п. Ухане 2 фугаса, на одном из которых подорвалась тяжёлая автомашина с 25 немцами. Машину и немцев разнесло на расстояние радиусом около 100 м. Минировали тт. Червяков и Сергеев».

Начинает казаться, что на фронте гитлеровцы чувствовали себя несколько спокойнее, чем в своём собственном тылу. По крайней мере, на передовой они хотя бы знали местонахождение противника…

Но и нашим партизанам было конечно же не легче. Гитлеровцы обкладывали их со всех сторон, атаковали крупными силами, даже используя тяжёлое вооружение и авиацию, устраивали засады на предполагаемом пути следования, делали всё возможное, чтобы определить маршруты их выхода в глубокие тылы врага. Немецкие подразделения буквально висели на хвосте уходящих спецназовцев…

«10.04.44 г. после длительного марша расположились на отдых, заняв оборону в лесу и у н. п. Тжещаны, что западнее н. п. Грубешув 12 км. Немецкие части, шедшие на фронт, продолжая преследование, двигались на нашу оборону из н. п. Тжещаны. Опять допустив немецкую разведку в количестве 50 человек вплотную — расстреляли её шквальным пулемётным огнём. С крупными немецкими частями бой начался в 12.00 и длился в течение 10 часов.

На главных участках руководили боем тт. Готальский С. И., Салимонов Б. А., Коваль H. X., Приходько В., Ободовский Е. А. и Тихонов В. Л.

Отличились в бою: отделение т. Червякова Д. И., пулемётчики Башкиров, Дорофеев и Шаронов.

Немцы потеряли только убитыми 73 чел. солдат и офицеров и пленными 12 человек, среди которых было 2 офицера. Взято большое количество вооружения и обмундирования. Наши потери: тяжело ранен пулемётчик Башкиров и легко ранены тт. Леонтьев и Кононенко.

В связи с предательством одного из местных жителей — фольксдойча, который указал противнику направление движения отряда, в ночь на 13.04.44 противник подготовил массированную засаду на протяжении 20 км у шоссейной и железной дорог Грубешув — Замостье. Немцы подтянули бронепоезд, большое количество бронемашин, подвезли на 300 автомашинах пехоту.

При нашей попытке перехода шоссе и железной дороги в районе южнее н. п. Горышув-Польский мы попали в эту засаду и завязали неравный бой с противником. Немцы, пропустив половину колонны через н. п. Горышув-Польский, открыли огонь с флангов и тыла, применяя миномёты, крупнокалиберные пулемёты и пушки. Для освещения места боя немцы зажгли н. п. Горышув-П[ольский] и применяли ракеты по всему фронту засады.

В результате боя потери противника, по словам местного населения, — 13 чел. Взят в плен комендант «СС».[272]

Наши потери — ранены тт. Осадчук, Стёпкин, Борисевич, Морковкин и Тедеев».

Остановимся, чтобы представить ещё одного из боевых товарищей Алексея Ботяна: «Красноармеец Тедеев Ясон Георгиевич, 1917 г. р. Место рождения — с. Цунари, г. Сталинир, Юго-Осетинская автономная обл.; из колхозников; образование высшее, окончил Московский институт физкультуры им. Сталина в 1941 г. — преподаватель физкультуры. Добровольно пошёл в армию в 1941 г., член ВЛКСМ с 1933 г. Из служебной характеристики: «Т. Тедеев проявил себя дисциплинированным бойцом. К учёбе и службе относился добросовестно. Аккуратно выполнял всякую порученную работу. Среди товарищей пользовался авторитетом. Принимал активное участие в общественной жизни. Имеет благодарность в приказе по полку за успешное участие в кроссе, благодарность командира взвода за образцовое несение службы. Взысканий т. Тедеев не имеет. Предан социалистической Родине и делу партии Ленина — Сталина».

Ну вот, как видим, коллега Алексея — тоже преподаватель, да ещё и его ровесник. Определённо, личные контакты между ними должны были быть…

А дрались наши бойцы здорово! Чего только немцы против них не бросали: самолёты, бронепоезд, бронемашины, пушки, танки… В донесении упомянуто 300 машин — это, считай, порядка семи с половиной тысяч автоматчиков. Между тем отряд майора Карасёва насчитывал всего порядка четырёхсот человек. Хотя каких человек! У них, без сомнения, не только Ботян целого взвода стоил. Вот и сражались ребята, себя не жалея… Хотя, конечно, все не железные были, а потому, в конце концов, и для той стороны, и для другой наступило время короткого отдыха. Виктор Карасёв тогда записал в своём отчёте: «13.04.44 г. отошли на отдых в Бонеикий лес, где, остановившись, заняли оборону южнее н. п. Бонча 3 км (юго-восточнее Красностав 25 км)».

На следующий день всё началось по новой:

«14.04.44 г. противник продолжал преследование. Собрав крупные силы немцев и фольксдойчев, подтянув миномёты, артиллерию и 3 «фердинанда», немцы пошли в наступление».

Оборвём текст, чтобы обратить внимание на слова про три «фердинанда». Если кто не знает, то уточним, что под этим наименованием значилась тяжёлая самоходная артиллерийская установка, оснащённая 88-миллиметровой пушкой — одна из самых сильно вооружённых и мощно бронированных немецких боевых машин. Хотя была в Красной армии традиция называть «Фердинандами» все подряд гитлеровские самоходки, но всё равно это солидно, когда на партизан три самоходки идут… Теперь вернёмся к описанию боя: «Бой начался в 10.00 часов. Немецкая разведка 50 человек была подпущена к лесу и уничтожена пулемётно-автоматным огнём и ручными гранатами. Крупные подразделения немцев подходили с южной, западной и юго-восточной сторон, стараясь окружить и уничтожить отряд. Подпустив роту противника на правом фланге в лощину — полностью уничтожили её миномётным огнём. Наша миномётная батарея, выпустив более 200 мин, разбила артиллерийско-миномётные батареи противника и уничтожила расчёты «Фердинандов». Противником была брошена 3-я конная группа «СС» — резерва главного командования, находящаяся на участке Холм — Грубешув. Группы «СС» упорно гнали галичан в наступление в лес, на нашу оборону, и сами пытались прорваться в лес, но все атаки противника были отбиты контратаками отделения т. Червякова и взводами т. Изотова и т. Абрамяна».

Приходится опять делать паузу. Во-первых, из приведённого выше абзаца становится ясно, что это точно были не «фердинанды». У тех-то экипажи были защищены такой бронёй, что никаким миномётом не возьмёшь… Во-вторых, стоит обратить внимание на то, как «конные группы «СС» упорно гнали галичан в наступление». Ведь явно хлестали они тогда «западенцев» своими тонкими форменными стеками в жёлтой оплётке, а то и трофейными казачьими нагайками, и гнали их вперёд, как стадо свиней на убой. Милая картинка, ничего не скажешь!

А в-третьих, у нас есть возможность познакомиться ещё с одним сослуживцем Ботяна:

«Сержант Изотов Иван Филиппович, пом ком взвода; 1920 г. р. Место рождения — д Николаевка, Пятихатский р-н, Днепропетровская обл.; окончил 6 классов, основная специальность — комбайнер. Призван в 1940 г., член ВЛКСМ с 1939 г. Из служебной характеристики: «Показал себя политически грамотным, идеологически выдержанным, морально устойчив, военную тайну хранить может. Дисциплинированный, требовательный к себе и подчинённым. Физически здоров, руководить своими подчинёнными может. Программу боевой и политической подготовки усваивает хорошо и отлично. Вывод: можно использовать в любых действиях, с поставленной задачей справится».

Интересный вывод в характеристике! И вообще, стоит отметить, как в этих боевых документах совершенно случайно оказались представители трёх классов тогдашнего советского общества: рабочий Баранов, крестьянин Изотов и Тедеев из, как это говорилось, новой социалистической интеллигенции. И все они на равных сражались за Родину в рядах спецподразделения НКГБ.

«Бой продолжался беспрерывно в течение 11 часов. В результате было взято много трофеев — вооружение, снаряжение и обмундирование. Противник потерял только убитыми 252 чел. солдат и офицеров, галичан и немцев. На главных участках осуществляли руководство гг. Салимонов Б. А., Готальский С. И., ОбодовскийЕ. А., Тихонов В. Л., Таранченко И. М., Ботян А., Пич К., Приходько В. И. и Ляпушкин М. А. Наши потери: ранены комвз[вода] Абрамян и т. Мойсейкин.

Под прикрытием темноты мы вышли в н. п. Майдан Кукавски, откуда наблюдали, как с утра 15.04.44 г. немецкая авиация в количестве 7 бомбардировщиков бомбила в течение дня пустой Бонецкий лес.

Нами были заминированы все пути в лес. Ставили мины гг. Акользин, Сергеев, Винокуров, Вилежанин, Киселёв и Колбасов. Минированием руководил Тихонов В. А.

Немцы подбирали трупы в течение 2-х дней, старательно скрывая от населения свои потери. В течение месяца Бонецкий лес был необитаем».

Заметим, что тогда вновь отличился Алексей Ботян. Читая документы, думаешь, что этот человек был не то что двужильным, но каким-то многожильным, что ли, не знающим усталости, страха и сомнений. А может, это он усилием своей воистину железной воли подавлял все прочие чувства?

Было похоже, что отряд всё-таки сумел оторваться от преследователей. Для того чтобы продолжить свой форсированный марш по тылам гитлеровских войск, необходимо было точно проложить маршрут. Кто мог это сделать? Конечно же неутомимый Ботян! У него ещё автомат после боя остыть не успел, а майор Карасёв не то что приказал — давать приказ, который реально невозможно исполнить, запрещено уставом, — но попросил:

— Алексейка, ты понимаешь, — надо!

— Ты меня агитируешь, что ли? — усмехнулся Ботян.

С Карасёвым они были ровесники, да и за линией фронта требования дисциплины были совсем не такие жёсткие, как во фронтовых войсковых частях. Поэтому там общались по-простому, без «щёлканья каблуками». К тому же во время этого похода Ботян исполнял обязанности начальника штаба, то есть фактически относился к руководству отряда, хотя и продолжал носить гордое звание рядового.

Об этом эпизоде его боевой деятельности свидетельствует архивное дело «Курган»: «Будучи некоторое время начальником штаба соединения, тов. Ботян умело организовал марш соединения по Западной Украине, а также умело организовывал боевые операции».

Но, несмотря на все свои успехи, Алексей не хотел официально занимать такую должность и постоянно просил освободить его от исполнения штабных обязанностей, в полном смысле слова рвался в бой, хотел действовать «в поле», как это называется у разведчиков.

Кстати, когда мы разговаривали с Валентином Ивановичем, он объяснял это так: «Ботян — диверсант до мозга костей! Он другой судьбы для себя не мыслил. Его учили в диверсионной школе по линии 4-го Управления, «натаскивали» в боях под Москвой, ну и так далее… Он ведь даже когда ушёл на пенсию, то ко мне приходил, спрашивал: «Ну, Валентин, когда мы чего-нибудь такое?..».

— Это что значит?

— Чего-нибудь… Вы лучше у него об этом спросите, — с загадочной улыбкой ушёл от ответа наш собеседник. — Всё равно не скажет!

Однако вернёмся в 1944 год, на территорию Польши, в тыл германских войск.

— Чего меня агитировать? — отвечал тогда командиру Алексей. — Нужно, так пойду!

В том же деле «Курган» о последующем написано предельно кратко: «14 апреля 1944 г. вышел с группой в глубокую разведку в район города Янов, обеспечивая продвижение соединения».

Можно сказать: ну и что? Ну, сходил… Но прочитайте ещё раз, после каких боевых дел возглавил Ботян разведывательную группу! Ведь после боя у всех было только одно желание: отставить в сторону автомат, сбросить с себя всё снаряжение, напиться воды, потому как в той напряжённейшей обстановке ничего другого позволить себе было нельзя, как бы того ни хотелось, затем рухнуть на землю и спать-спать-спать! А он ушёл в разведку…

Как это назвать? Повседневный подвиг, что ли? Ведь там, за линией фронта, в условиях почти что непрекращающегося боя, подвиг стал просто нормой жизни. Явлением не обыденным, но каждодневным.

Вот и про ту разведку, когда в ночь на 15 апреля Алексей увёл в неизвестность свою безумно уставшую маленькую группу, партизанские командиры Карасёв и Перминов написали руководству Комитета госбезопасности только 20 лет спустя:

«На территории Польши соединение попало в тяжёлые условия. В течение 12 дней шли изнурительные бои. Против партизан была применена авиация, артиллерия, брошены танки. Непрерывное маневрирование, бои обессилили партизан. А. Ботян, возглавлявший разведку, не знавши отдыха, в постоянных стычках с численно превосходящим врагом, сумел найти «окно» и вывел соединение по группам в район Яновских лесов. Одновременно он оказал помощь находившимся в тяжёлых условиях двум другим советским отрядам, Г. В. Ковалёва и М. Фёдорова, вывел их из зоны преследования».

Пожалуй, в том далёком 1944-м за этот «поход» Алексею и его бойцам следовало бы дать ордена, да вот только, как мы сказали, подвиги тогда совершались во множестве каждый день, так что времени писать представлений к наградам не хватало. Да и не до того было, никто о наградах не думал. Так что и Алексей Ботян, и любой другой из бойцов «Олимпа» могли бы с чистой совестью повторить вслед за поэтом: «Не до ордена. Была бы Родина…»

Кстати, в строке этой нет ни тени кокетства человека, обойдённого наградами. Автор стихов младший лейтенант Михаил Кульчицкий, командир миномётного взвода и прекрасный поэт, погиб в бою 19 января 1943 года на украинской земле, на пути к своему родному Харькову. Он был на два года моложе Ботяна…

Вот так воевали — не за награды, а за Родину.

Но, думается, на тот момент лучшей наградой для бойцов оперативного отряда стало получение следующей информации, изложенной майором Карасёвым в сообщении генералу Судоплатову:

«После этих боёв немцы боялись сталкиваться с нами. Бегство немцев и фольксдойчей усилилось. Немцы бежали из городов и районов Люблина, Красник, Замостье, Холм, Красностав.

Фольксдойчи наводнили Краков, где поднялась паника.

В г. Люблине был расстрелян зам. комиссара г. Люблин за допущение паники и отдачу приказа о эвакуации фольксдойчей Замойского и Красноставского районов.

Вся пресса, «Глос Любельски» и краковские газеты, стараясь прекратить панику, кричали, что прорвалась сильная и крупная банда, что она раздроблена на мелкие группы и уничтожается.

Вся польская подпольная пресса Варшавы и Кракова писала, восхищаясь героическими действиями отряда».

Эффект потрясающий! Особенно — с расстрелянным заместителем комиссара города Люблина.

Тем временем «сильная и крупная банда», как окрестила «Олимп» сервильная польская пресса, отнюдь не была «раздроблена» и, оторвавшись от противника, исчезла в лесах, следуя по маршруту, разведанному и проложенному Ботяном и его группой. Но, в общем-то, ненадолго — они же пришли сюда не в прятки с гитлеровцами играть.

«19.04.44. После длительного форсированного марша остановились, заняв оборону в н. п. Крачув, что юго-западнее м. Тышовце 12 км. Вооружённые немцы и фольксдойчи в количестве 30 чел. утром ехали на сахарный завод за продуктами. С нашей обороной завязался бой. В результате боя было уничтожено 4 немца, взято в плен 7 фольксдойчей и трофеи — 4 винтовки, 7 пистолетов, 15 парных повозок с лошадьми».

Такая неприятная неожиданность для немцев оказалась… Но это было только начало, потому как отряд приближался к месту предполагаемого своего базирования, откуда и планировалось активно «работать» по оккупированной гитлеровцами территории.

«21.04.44. После марша остановились и заняли оборону в н. п. Горецко-Костельна, что юго-вост. Билгорай 20 км. Немцы и литовцы в количестве 25 человек выехали на Горецко-Костельну с заданием разведки этого района. Подпустив их на близкое расстояние, мы окружили их и открыли огонь. Противник был полностью уничтожен. Оставшиеся в живых 5 человек были взяты в плен. Взяты трофеи — много оружия и 15 парных повозок с лошадьми. В бою отличился комвзвода Карпенко Григ. Руководил боем т. Приходько В. И.

Наши потери — ранен т. Вишневский.

Поле боя вошли в Билгорайский лесной массив. Немцы преследовали нас авиацией в количестве 12 самолётов. В лесу подверглись неоднократной бомбардировке, при которой была легко ранена т. Шага К. М. и разбита 1 повозка с продуктами».

Вот оно, выбранное место, Билгорайские леса, в которых майор Карасёв временно расположил своих людей. Только не нужно думать, что здесь у партизан наступило некое спокойное житьё, по принципу «чем дальше в лес…», ну, все помнят! Всё-таки гитлеровцы не отставали.

«26.04.44. В Билгорайском лесу у н. п. Луково мы подверглись 2-х часовой бомбардировке 5 самолётами. Погиб т. Борисенко Борис».

В лес каратели не совались… Зато бойцы отряда в лесной чаще не засиживались.

«27.04.44. Организовали диверсию на железной дороге Замостье — Львов. Минёрами тт. Латышев и Сергеев[273] были установлены 2 мины в районе с. Поары — южнее Замостья 36 км. В результате 28.04.44 г. вечером подорвался бронепоезд. Были убитые и раненые. Железная дорога не работала 2 суток».

Почти как в песне: мы мирные люди, но ваш бронепоезд пусть лучше стоит на запасном пути и к нам не суётся… Как-то так!

Далее в отчёте Карасёва Судоплатову — вереница подобных сообщений:

«2.05.44. Организовали диверсию на жел. дороге Рава Русска — Замостье в районе дер. Жаровница. Минировали тов. Солодовников и Винокуров. Подорван бронепоезд.

05.05.44. Организовали диверсию на железной дороге Краков — Люблин. Минёрами тт. Латышев (старший) и Акользин были установлены 2 мины близ Полыхна-Гурна, что на перегоне Жечица — Шастарка. В результате 06.05.44 г. в 7.00 час. подорван постовой поезд, шедший с Кракова на Люблин. Паровоз и 4 вагона пущены под откос. Дорога не работала в течение 3-х часов.

Организовали диверсию на жел. дороге Люблин — Рава Русска между ст[анциями] Рудка — Щебжегин. Минировали тт. Баранов и Винокуров. Был подорван эшелон с зерном. Дорога не работала 5 часов».

К происходившему Ботян имел самое прямое и непосредственное отношение. Он вспоминает: «Я владел польским языком — это очень хорошо было, потому что я мог договариваться с поляками…»

Уточним, что одного знания языка, пусть даже самого блестящего, всё-таки было мало. Разведчик умел так себя вести, чтобы не вызвать подозрение, и с первой же буквально минуты разговора так «в душу влезть», чтобы у собеседника не возникло желания поспешить сообщить в гестапо или ещё куда о появлении незнакомца.

«Обычно я там ходил в польской железнодорожной форме. По-польски железнодорожник будет «колеяж», а потому в отряде меня тогда так и прозвали «Алексейка-колеяж», — продолжает рассказывать Ботян. — Поэтому я спокойно приходил на железную дорогу, на станцию, разговаривал с железнодорожниками. Общаясь с поляками, я без труда выдавал себя за поляка, уроженца Вильно, вильнянина. Этот город я очень хорошо знал, потому как там учился и служил. В Вильне много поляков в своё время было — кстати, и сам Пилсудский был родом из Вильно, так что, может, «тень» знаменитого «земляка» где-то мне и помогала… Конечно, я всегда брал с собой двух человек, на всякий случай. У них были автоматы, они меня прикрывали, при том, что мои собеседники их не видели. Я же всегда носил с собой пистолет парабеллум. Как уже говорил, стрелял я безукоризненно!»

Так вот себе и представляешь: невысокий, симпатичный, разговорчивый, улыбчивый, глаза чистые и ясные, буквально лучатся добротой… Да у кого какие подозрения может вызвать этот маленький «колеяж», уроженец города Вильно? Разговор ведёт самый обыденный, ничего не выспрашивает, скорее сам про себя чего забавного расскажет и тем собеседника на ответную откровенность вызовет. Потом ещё и посочувствует искренне, когда ему пожалуются, что ночью опять не спать — мол, поезд с важными чинами пройдёт или какой эшелон с немецкой техникой к фронту проследует. А когда человека жалеют, то он может и больше пооткровенничать.

«Таким путём я и узнавал, какой состав чем загружён, когда и куда пойдёт. Они мне сами всё это рассказывали! Ну а я, всё выяснив, посылал в отряд одного из своих ребят: мол, эшелон пройдёт в такое-то время, имейте в виду.

Встретить его надо там-то. И результаты были очень хорошие! Да, было время…»

Знали бы простосердечные польские «колеяжи», что под форменной курткой — точно такой же, как у них — спрятан надёжный парабеллум, который их симпатичный улыбчивый собеседник готов был не задумываясь применить в любую секунду!

«Я вам скажу, что по моим соображениям, анализам его рассказов, — говорил нам один из друзей и сослуживцев Ботяна, — он ликвидировал порядка двухсот человек. Не в бою уничтожил — тех, наверное, вообще сосчитать невозможно, а именно «ликвидировал», казнил. То есть всяких предателей, гитлеровских прислужников, карателей и прочую нечисть».

Нет, недаром же абвер разрабатывал «Памятки по контрразведке» и тому подобные наставления!

«1. В качестве шпионов используются как мужчины, так и женщины. Их одежда не бросается в глаза, они являются часто в немецкой военной форме, женщины иногда появляются в одежде медицинских сестёр. Не нужно бояться хорошей одежды, имени, награждений орденами или безупречного и уверенного поведения агента.

2. Как работают шпионы:

а) они ведут разведку собственным наблюдением;

б) они прислушиваются к разговорам, задают между прочим вопросы в обычных разговорах;

в) они работают по нескольку человек вместе, причём часть группы отвлекает внимание от собственно шпионов.

3. где появляются шпионы и что они пытаются разведать?

а) в пунктах скопления войск, в крепостях и т. п.;

б) на железнодорожных узлах.

Они наблюдают за железнодорожными перевозками, что перевозится в поездах (род войск, номера полков, количество и система орудий). Они выспрашивают у солдат относительно цели переброски и принадлежности к высшим соединениям, относительно прошедших боёв, о потерях и настроении.

Они интересуются особенно железнодорожным, санитарным и низшим персоналом высших штабов, а также организацией этапной службы и службы снабжения.

4. Шпионы пытаются установить местоположение:

а) штаб-квартир, складов с боеприпасами, сапёрных и автомобильных парков, ангаров, радиостанций, зенитных частей и т. п.;

б) артиллерийских и пулемётных позиций, опорных пунктов, тыловых позиций, охраны мостов и железнодорожных обустройств, телефонно-телеграфных узлов…»[274]

А ведь если почитать этот текст внимательно, то видно, что многое в поведении Алексея подпадало именно под эти признаки, но…

* * *

Однако очень скоро непосредственное пребывание Алексея Ботяна в оперативной группе «Олимп» — или партизанском соединении имени Александра Невского — закончилось. Соединение получило распоряжение Центра выдвинуться на юг Краковского воеводства. В этой связи командир отряда майор Карасёв приказал Алексею возглавить самостоятельную оперативную группу, чтобы в качестве авангарда проложить маршрут для последующего выдвижения всего отряда. Некоторые пишущие уверенно утверждают, что задачей группы было также физическое устранение генерал-губернатора Польши (или же наместника генерал-губернаторства) Ганса Франка. Это совсем не так: подобные важнейшие задачи «также» не ставились.

Кстати, к этому времени Ботян наконец-то получил офицерское звание, стал лейтенантом госбезопасности.

В состав его группы определено было 28 человек. (Подругам версиям — 25 или 35.) В любом случае по армейским масштабам — это пехотный взвод; то есть, исходя из тех же масштабов, — немного, всего ничего. Хотя реально, как мы знаем, каждый спецназовец целого взвода стоил! Что вскоре вполне подтвердилось делами группы лейтенанта Ботяна…

«8 мая 1944 г., по заданию командования соединения, тов. Ботян с группой партизан вышел в район Кракова, где успешно провёл ряд сложных боевых операций и получил ценные разведданные, которые передавались в Центр», — говорится в архивном деле «Курган».

Итак, ожидалось, что основные силы соединения вскоре подойдут к своему авангарду. Но последующие события и решения московского руководства полностью изменили эти планы…

Глава двенадцатая Всё начиналось с Илжи

Как мы сказали, на войне планы порой меняются мгновенно. Вот и отряду Алексея Ботяна, который должен был скрытно и без потерь выдвинуться в район Кракова, пришлось задержаться в пути и даже «засветиться», участвуя в боевых действиях. Произошло это в старинном городке Илжа, который, несмотря на свои невеликие размеры, получил городской статус ещё в середине XIII века. Во время войны он входил в Радомское воеводство, а сейчас это одноимённый повят (нечто типа нашего района) Мазовецкого воеводства, крупнейшего в Польше.

Тогдашнее Радомское воеводство по ряду причин сравнивали с Брянской областью, легендарным лесным партизанским краем. Ну а в партизанских лесах, как нам известно, кого только не водилось! Вот и здесь были отряды Армии Крайовой, подчинявшиеся Лондонскому эмигрантскому правительству; отряды Армии Людовой, созданной подпольной варшавской Крайовой Радой Народовой; были так называемые «Батальоны хлопские», что значит «крестьянские», то есть вооружённые формирования Польского крестьянского движения, одни из них потом вошли в состав Армии Людовой, а другие явно тяготели к Армии Крайовой; были также отряды, почти полностью состоявшие из бывших советских военнопленных… И это, разумеется, далеко не всё, потому как с советской земли на территорию соседней Польши приходили не только оперативные группы НКГБ, но и разного рода лжепартизанские формирования, спасающиеся от победоносной Красной армии.

Прямо-таки не лес, а коммунальная квартира! Точнее, дачный посёлок, где вроде бы все заняты своими делами, никто на тебя не смотрит, ты никого не видишь, а всем всё про всех известно. В общем, по такому лесу незамеченным не пройти.

Вот и командир одного из партизанских отрядов Армии Людовой поручик Артур Вислич, планировавший провести в городе Илже, как он потом объяснил Алексею, «военную операцию», выяснил, что где-то в лесу находится отряд советских партизан, вооружённый автоматическим оружием… А отряд, пусть и небольшой, это не иголка в стоге сена. При желании и определённых условиях разыскать всегда можно.

Так что Ботян совсем не удивился, когда поручик Вислич вышел с ним на связь.

«Этот командир обратился ко мне с просьбой оказать помощь в налёте на Илжу, чтобы освободить подпольщиков, сидевших в тамошней тюрьме, — рассказывает Алексей Николаевич. — Что тут делать? Нам нужно было идти к Кракову, разведку производить, маршрут для нашего соединения прокладывать, при этом себя не показывать, но как тут не поможешь? Нельзя было не помочь! Тут тебе и тактика, и политика. Иначе скажут: мол, пришли советские партизаны и отказываются помогать своим братьям по оружию. Посоветовались мы у себя в отряде и решили — поможем! Конечно, для начала провели разведку, определили все наши маршруты; выяснили, что ближайший большой немецкий гарнизон расположен километрах в пятнадцати от города. В самой Илже немцев оказалось не так уж много, зато была местная польская полиция, служившая оккупантам верой и правдой… Днём 14 мая мы скрытно подошли к городу, под вечер обрезали провода телефонной связи, изолировав таким образом полицаев, а с наступлением ночи вошли в Илжу. Условленным местом встречи с польскими партизанами был школьный двор. Поляки показали нам немецкую казарму, определённый для нас объект. Говорю своим ребятам, которые с ручными пулемётами были: «Вставайте по углам. По команде дайте пару очередей по окнам! Станут выбегать — бейте!» Ну, наши и шарахнули, да так, что перепуганные немцы вообще не высунулись — заперли мы их в казарме своим пулемётным огнём. Ну а пока мы блокировали казарму, польские партизаны освободили из тюрьмы своих товарищей, разгромили почту и банк, как следует опустошили немецкие склады, забрав оттуда оружие и боеприпасы. Город на целую ночь оказался в руках партизан, так что мы там даже позавтракать успели. Потом мы пришли в немецкую аптеку, забрали у них медикаменты, бинты и всё такое прочее, после чего и покинули Илжу. Путь наш лежал на юг, в сторону Кракова…»

Этот бой за город Илжу оказался первым совместным боем и первой, как считают историки, общей победой советских и польских партизан. Поэтому где-то в 1960-е годы, если не раньше, в Илже, во дворе той самой местной школы, был установлен обелиск. На бронзовой его табличке начертано: «Отсюда в ночь с 14 на 15 мая 1944 года вышли в бой с немецко-фашистскими оккупантами отряды Армии Людовой и разведывательно-диверсионная группа «лейтенанта Алёши».

Как видим, и это отлито в бронзе, «Алексейка-колеяж» превратился в «лейтенанта Алёшу».

Несколько позже, в 1970-е годы, Алексею Николаевичу Ботяну было присвоено звание почётного гражданина города Илжи…

По пути, в 20-х числах мая, группа Ботяна должна была переправляться через Вислу — в этом им помогли партизаны Армии Людовой.

Потом ещё пришлось преодолевать крупную железнодорожную магистраль, связывавшую Краков и Львов. Кто-кто, а уж ребята из группы знали, как тщательно охраняют гитлеровцы свои стальные пути. Поэтому выбрали самое неожиданное для противника место, вблизи какой-то станции, куда обычные партизаны соваться не рискуют, и перебегали рельсы буквально перед носом у подходящего паровоза, то есть в тот момент, когда охрана смотрит уже не на пути, а на вагоны. Замысел удался — прошли незамеченными.

Нужно сказать, что на польской территории Ботян без труда «превратился» в поляка — так было гораздо легче общаться с местными жителями «коренной национальности». При этом, кроме исключительных случаев, он представлялся советским партизаном.

Георгий Захарович Санников объясняет: «Ботян был своим среди поляков, и это один из элементов его выживания, его спасения, его успеха. Он прекрасно мимикрировал — ведь он актёр, он великолепнейший актёр! Поверьте, если быть нелегалом — шпионом, разведчиком — как хотите! — и не быть актёром, то из этого ничего не получится. Не важно, какое амплуа ты будешь представлять, трагическое, комедийное или ещё какое, но ты актёр, иначе невозможно! Он очень удачно это делал, спокойно, быстро и легко переходя с языка на язык. Это было его спасение…»

«Пoляк?» — спрашивали его по-польски. «Пoляк!» — уверенно отвечал он на знакомом с малолетства языке. «А почему ты в советской разведке служишь?» — «Потому, что не было наших, — уверенно говорил он. — Мы воюем против общего врага. Я всё равно патриот польский!»

Ему верили. Впрочем, он ведь никого и не обманывал: Алексей действительно любил Польшу, ту страну, где он вырос, за которую сражался в далёком уже 1939-м, на чьей земле был готов погибнуть сейчас. И какая разница, «пoляк» он теперь, белорус или русский? Когда в твой дом врываются бандиты, кто будет выяснять у соседей, плечом к плечу вставших на пути пришлой сволочи, какой они национальности? А Польша всё-таки была его домом…

Немецкие же бандиты очень старались напомнить своим жертвам о их национальной принадлежности — да ещё так, чтобы эти жертвы вспоминали взаимные претензии и обиды. Они же хитрые, они же ушлые, да и гораздо умнее националистически настроенных… какое бы тут слово помягче подобрать? Хотя тут и любое «немягкое» слово уместно, если только себе представить, как потешаются ворвавшиеся в дом бандиты, глядя на то, как хозяева-соседи валтузят друг друга, припоминая старые обиды! А ведь именно так всё и получалось — и вот тому подтверждения:

«Руководитель оперативной группы, действующей на территории Генерал-Губернаторства, майор госбезопасности Карасёв сообщает, что в Львовской и Люблинской областях немцы проводят карательные экспедиции против поляков, используя для этой цели украинскую полицию. В последнее время ряд сёл Грубешувского, Билгорайского, Холмского, Томашувского и Раворусского районов сожжён карателями.

В свою очередь польские вооружённые отряды производят нападения на украинское население. В последних числах апреля с. г. командир полка «Армии Крайовой» майор «Адам» с отрядом, насчитывающим 1500 человек, произвёл нападение на село Лашув, в 32 километрах юго-западнее Грубешува, где проживают украинцы.

Украинские организации, особенно в пограничных сёлах Галиции, вооружаются немцами…»[275]

«Руководитель нашей оперативной группы, действующей на территории генерал-губернаторства (майор госбезопасности Карасёв), сообщает, что в последнее время немцы заигрывают с польскими националистами, стремятся привлечь их на свою сторону и направить против польских патриотических организаций и советских партизан.

Имеются сведения, что немцы ведут переговоры с командованием польских отрядов и якобы уже добились некоторых результатов. Так, например, командир польского отряда, действующего в районе города Островец, по фамилии Шанец, после переговоров с немцами получил от них автоматическое оружие, боеприпасы, а также наградные знаки с изображением польского герба — белого орла с надписью на польском и немецком языках».[276]

Вот так! Даже польского орла вспомнили! И наградные знаки двуязычные сделали. Пожалуй, при таком отношении «хозяев» и поляки, и украинцы могли даже почувствовать себя людьми…

Ладно, пусть чувствуют себя кем угодно, всё равно основную тяжесть борьбы несла на своих плечах доблестная немецкая армия — именно так считали «хозяева», да так оно на самом деле и было. С точки зрения гитлеровского командования, омоновцы, аковцы и прочая шваль были хороши в роли «пушечного мяса», как помощники солдатам высшей расы (вспомните, как конные эсэсовцы весело гнали в атаку доблестных галичан!). А помощь была нужна — уж очень «достали» немцев советские оперативные группы и многочисленные партизанские отряды разной ориентации, действовавшие на польской территории. «Достали» настолько, что для организации борьбы с ними из Берлина в Краков прикатило высшее эсэсовское руководство.

«По полученным данным от руководителя ПЗП[277] Краковского дистрикта, округа № 2 (округ № 2 включает в себя районы Ланцугский, Жешовский, Тарновский, Нисский, Тарнобрудский), по кличке «Орач»,[278] прибывшего из Кракова 23 мая, нам стало известно о посещении г. Кракова Гиммлером.[279] На Краковском вокзале его встретил генерал-губернатор Франк и руководители центрального аппарата Генерал-Губернаторства. В сопровождении всей свиты Гиммлер направился в краковский замок — резиденцию Франка.

Эти данные проверены через нашего агента-маршрутника NN*** Яна,[280] жителя Вольки Таневской около Ниско.

В краковском замке Гиммлер собрал совещание руководителей центрального аппарата, гестапо, жандармерии и полиции генерал-губернаторства.

Руководители польских партий[281] и наша агентура, посетившая Краков, высказывали мнение о том, что после посещения Гиммлером Кракова должна начаться крупная карательная экспедиция на всей территории Г. Г.[282] и в особенности в Яновском и Белгорайском лесных массивах, которые к этому времени представляли место базирования крупных диверсионных отрядов и специальных групп».

Ну, пока гитлеровцы к этой операции готовились, опергруппа Ботяна преподнесла им весьма неприятный сюрприз.

«Разведчики «Олимпа» активно занимались получением информации военного характера в интересах командования Красной армии… 30 мая они добыли данные о наличии трёх действующих и одного строящегося военных аэродромов в районе Кракова, также было установлено количество и типы самолётов. Через два дня советские бомбардировщики нанесли удар по этим аэродромам».[283]

Как раз в районе того самого Кракова, близ резиденции наместника! Как это мило, какое внимание к господину генерал-губернатору! Нет сомнения, что гитлеровцы были в бешенстве.

Однако вскоре развернулись достаточно серьёзные события, непосредственно отразившиеся на судьбе Алексея Ботяна и его оперативной группы. Историк пишет:

«Наиболее крупные и тяжёлые бои на территории Польши начались после посещения 23 мая 1944 г. Г. Гиммлером Кракова. В Краковском замке на совещании руководителей центрального аппарата гестапо, жандармерии, полиции и генерал-губернаторства была поставлена задача уничтожения партизанских соединений в Яновских лесах путём крупной карательной экспедиции. Начавшаяся экспедиция затянулась почти до конца июня 1944 г. Для уничтожения партизан противник подтянул значительные силы. Здесь были не только многочисленные национальные формирования, но и немецкие армейские части и дивизия СС «Викинг».[284] Когда кольцо противника стремительно сжималось, партизаны совершили прорыв, из окружения было выведено 11 партизанских отрядов, 2 оперативные группы и другие отряды».[285]

Это была одна из самых крупных карательных акций за всю Великую Отечественную войну.

Вот что докладывал майор Карасёв генерал-лейтенанту Судоплатову:[286]

«С 6 июня на дальних подступах к Яновским лесам были сосредоточены крупные войсковые единицы для начала карательной экспедиции.

С запада и северо-запада действовала полнокровная немецкая эрзац-дивизия.[287] С юга прикрывал и держал оборону калмыцкий кавалерийский корпус и приданные ему для усиления два батальона «фолькс-дейтшей», сформированных и обученных в Краковском дистрикте в г. Дембе. С востока стояла пехотная дивизия,[288] прикрывающая шоссейную дорогу Билгорай — Фрамполь — Янов и большак Билгорай — Янов. В Билгорае и Янове сосредотачивались сильные ударные единицы для полного уничтожения партизанских отрядов.

По плану противника, окончательное уничтожение отрядов и групп, дислоцирующихся в Яновских лесах, должно было произойти в треугольнике Билгорай — Фрамполь — Янов.

С 9 июня противник активизировал свои действия. Наша разведгруппа под командованием Вронского Станислава Матвеевича, действующая 9 июня в районе Кшешув, Улянув, провела разведку боем в селе Вымыслув Зволяки близ Улянува. В результате 30-минутного боя разведкомпания[289] калмыцкого кавалерийского корпуса была рассеяна и обращена в бегство, оставив на поле боя 11 убитых и до 20 раненых. С нашей стороны один раненый.

В этих действиях особо отличились командир группы Вронский Станислав Матвеевич, Козак Василий Захарович, Цехан Алексей Иванович, Ступка Евгений Иванович.

11 июня наша застава в населённом пункте Шведы (что 18 км ю-з. Янова) под командованием гвардии ефрейтора Червякова Дмитрия Ивановича, обнаружив движущуюся колонну немцев в направлении заставы, подпустила немцев на 50 метров и в упор расстреляла из пулемётов и автоматов до 40 немецких солдат и офицеров.

В этом бою отличились Червяков Дмитрий Иванович, отличный пулемётчик гвардии рядовой Ступка Евгений Иванович и гвардии ефрейтор Суханов Прокопий Егорович.

Ввиду сильной концентрации противника вокруг нашей базы и баз остальных партизанских отрядов и угрозы полного окружения, мы были вынуждены сменить место дислокации, отойдя на восток в район населённых пунктов Флиссы, Мамоты Гурне, Шевцы, что близ Янова…»

И вот так день за днём, до 15 июня. Атаки, прорывы, подбитая и захваченная техника, уничтоженные гитлеровцы… Чтобы излишне не утомлять читателя, мы прерываем этот отчёт и сообщаем только о результатах беспримерных боевых действий:

«За весь период в открытых боях противник понёс [потери] только убитыми и пленными более 500 человек, не считая раненых.

Отряд имеет потери героически погибшими 17 человек, тяжело и легко раненными 25 человек.

Противник потерял на поле боя тяжёлую технику, большое количество боеприпасов и военного имущества».

Кстати, завершается этот текст на высокой патриотической ноте:

«Героические действия партизан в Яновском и Билгорайском лесных массивах стали известны всему польскому народу, о них говорит Варшава и ставка Гитлера. Пленные показывают, что немецкие офицеры и солдаты, идя на партизан, напиваются пьяными, боясь встретиться в трезвом виде лицом к лицу с партизанами. Сами немцы говорят, что на одного партизана нужно 10–15 немецких солдат».

А хорошо звучит, позитивно так, ничего не скажешь!

«Сложившаяся… тяжёлая обстановка заставила обороняющихся принять единый план обороны, по которому, с согласия командиров партизанских отрядов, руководство боем возглавили руководители оперативных групп НКГБ СССР тт. Прокопюк и Карасёв.

14 июня в 9 ч. 30 мин. немцы повели стремительное наступление на всех участках круговой обороны. Бой с противником длился без перерыва в течение 14 часов. Наиболее упорным наступление немцев было на участке обороны, занимаемом опергруппами тт. Прокопюка и Карасёва, куда противник бросил более двух полков, поддержанных лёгкими танками, бронемашинами, артиллерией и тяжёлыми миномётами. Бойцы и командиры оперативных групп НКВД СССР отбили 32 атаки немцев, 10 раз сами переходили в контратаки, уничтожив до 800 немецких солдат и офицеров, полностью разгромив штаб батальона, две автомашины, обоз с боеприпасами, захватив шесть 75 мм орудий, один полковой и два батальонных миномёта.

Всеми остальными отрядами было отбито 29 атак противника, и 3 раза отряды сами переходили в контратаки. В течение боя немцы три раза вызывали свою авиацию.

За время боя противник потерял только убитыми до 1500 солдат и офицеров. Потери опергрупп и партизанских отрядов составляют 95 убитыми и 71 человек ранеными. В оперативной группе тов. Прокопюка убито 41 и ранено 23 человека, в оперативной группе тов. Карасёва убито 7 и ранено 11 человек…

Прорвав оборону противника на основном участке наступления карателей, оперативные группы тт. Прокопюка и Карасёва проложили путь к выходу, и в ночь на 15 июня из вражеского кольца вышли все партизанские отряды, за исключением Галицкого и Чапыги, решивших самостоятельно выходить из окружения, так как они не имели возможности выйти со всеми отрядами одновременно…»[290]

«Карасёв — замечательный парень, смелый, в военном отношении грамотный, — рассказывает Ботян. — Бывали такие случаи, что немцы окружали нас, блокада была, но благодаря Карасёву мы выходили из такого положения, когда, казалось, выхода не было! Особенно в Польше. Там были не только наши партизаны, но и польские. Немцы собрали 30 тысяч, чтобы окружить нас и уничтожить. Но мы вышли!»

Как видно, и сейчас, 70 лет спустя, Алексей Николаевич не отделяет себя от других бойцов «Олимпа». Недаром же про него говорят: «человек команды»… Хотя тогда уже, как мы знаем, его в отряде не было. А всё — «мы», «нас», словно бы и он вместе со всеми пробивался из окружения…

«В ночь на 15 июня в результате удачного манёвра основной массе партизан удалось вырваться из окружения и сосредоточиться в Билгорайскихлесах, сохранив всю боевую технику. Советские самолёты сбросили им оружие и боеприпасы.

Новая попытка гитлеровцев окружить партизан была полностью сорвана минутным партизанским штурмом. Вражеские цепи были прорваны на двухкилометровом фронте. Все отряды партизан ушли в Немировские леса. Гитлеровцы были вынуждены снять блокаду лесов и ограничиться операциями отдельных крупных карательных отрядов…»[291]

Однако после всех этих боёв и маневрирования по тылам противника, продолжавшегося где-то до начала июля, в планы действий оперативной группы «Олимп» были внесены существенные изменения.

«В начале августа 1944 года советское партизанское соединение имени Александра Невского, действуя в тылу противника на коммуникациях немецко-фашистских войск, совершило глубокий рейд в полосу Карпат по южной польской границе и в районе населённого пункта Вишня-Комарник вышло на территорию Чехословакии», — говорится в справке о действиях отряда «в тылу противника на территории Чехословакии в 1944–1945 годах».

«Прощаясь» с героическим партизанским соединением, считаем нелишним сказать несколько слов об итогах его боевой деятельности:

«Отрядом А. Невского проведено 130 боевых операций в Белоруссии и на Украине, в Польше, Чехословакии и Венгрии.

Отряд «Олимп» действовал в тылу противника с 10 февраля 1943 г. по 15 февраля 1945 г., совершая глубокие рейды на территории Белоруссии, Украины, Польши, Чехословакии и Венгрии, прошёл путь протяжённостью более 11 тыс. 500 км, провёл в сложных условиях более 130 крупных боёв и столкновений с немецко-фашистскими войсками и различными формированиями: РОА, восточными легионами, калмыцким кавалерийским корпусом и бандами украинских националистов. На своём пути бойцы отряда разрушали коммуникации противника, уничтожали живую силу и технику, делали всё, чтобы жизнь оккупантов стала невыносимой».[292]

Стоит также уточнить для любознательного читателя, что напрямую расстояние между Москвой и Владивостоком составляет 9057 километров, а расстояние между Москвой и Петропавловском-Камчатским — 9992 километра. Отряд прошёл несколько больше, да ещё и с боями…

* * *

Таким образом, разведгруппа Ботяна по сути превратилась в самостоятельный отряд.

«В апреле 1944 г. товарищем] Ботян[ом] с группой в 35 чел. был создан на территории Польши по существу первый советский партизанский отряд, выросший до 170 человек…» — говорится в архивном деле «Курган».

В данной информации — ещё одно подтверждение того, что задачи по ликвидации господина Франка перед группой Ботяна тогда ещё не стояло. Группы, имеющие такие задания, не растут как на дрожжах. Они остаются в своём прежнем составе.

Но это — одна из тех легенд, которых о пребывании Алексея Николаевича на родной для него польской земле сложилось множество. Пожалуй, сегодня и сам Ботян вряд ли сможет «отделить зёрна от плевел», потому как незначительные, казалось бы, эпизоды, на которые тогда особенного внимания не обращалось — мол, сделали и забыли, теперь после последующего изучения и осмысления получают совершенно новое звучание.

Вот, например, рассказывают, что однажды днём, когда группа отдыхала на каком-то пустующем хуторе, над ними проревел огромный снаряд, оставлявший за собой огненный хвост. По траектории полёта разведчики поняли, что место, откуда он был пущен, находится не так уж и далеко. Пошли посмотреть, остановились у рядов колючей проволоки. Рисковать, пробираться на тщательно охраняемую территорию объекта не стали, так как выполняли другую задачу… Координаты по рации передали в Центр, и вскоре по объекту был нанесён бомбовый удар нашей авиацией. В это время оперативная группа уже находилась далеко отсюда.

Теперь известно, что это был испытательный полигон ракет «ФАУ-2», знаменитого, хотя и не слишком эффективного гитлеровского «оружия возмездия».

Вот только кто точно скажет, какая именно разведгруппа обнаружила этот полигон? Если одни авторы приписывают эту удачу группе Ботяна, то в ряде источников говорится, что группа Ивана Таранченко, несколько позже также вышедшая из соединения имени Александра Невского, обнаружила в районе реки Сан подземный завод, изготовлявший ракеты «ФАУ-2», и полигон для испытания «оружия возмездия».

Главное, что это было. Один подвиг, или просто один боевой эпизод из такого громадного общего числа, что и не запомнишь — было, не было?..

14 июня 1944 года оперативная группа Ботяна прибыла к месту назначения, расположившись лагерем у хутора Невцова, в трёх километрах восточнее горы Радзиевой.

Её появление на территории Краковского воеводства стало значимым событием, вызвавшим очень противоречивые оценки с разных сторон. Известно ведь, что оперативная обстановка на оккупированных гитлеровцами землях Польши была, мягко говоря, весьма сложной. Недаром же начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковник Малинин (войсками фронта командовал тогда маршал Рокоссовский) 16 июля 1943 года подписал такое распоряжение:

«Наши войска, действующие на территории западных областей Белоруссии и Украины, вошли в соприкосновение с польскими вооружёнными отрядами, которыми руководит польское эмигрантское правительство.

Эти отряды ведут себя подозрительно и действуют сплошь и рядом против интересов Красной Армии.

Учитывая эти обстоятельства, командующий войсками фронта приказал:

1. Ни в какие сношения и соглашения с этими польскими отрядами не вступать. По обнаружении таких отрядов немедленно личный состав их разоружать и направлять на армейские пункты сбора для проверки.

2. В случае сопротивления со стороны польских отрядов применять в отношении их вооружённую силу.

3. О ходе разоружения польских отрядов и о количестве собранных на сборных пунктах солдатах и офицерах доносить в штаб фронта».[293]

Такие вот «пролетарский интернационализм» и «славянское братство»!

Понятно, что в «коммунальном», как мы его назвали, партизанском лесу никакому отряду невозможно было оставаться совершенно незамеченным. Вот и подразделение Ботяна однажды натолкнулось на отряд аковцев. Но если в директивах действующим войскам можно давать указания «немедленно разоружать» такие отряды и «применять вооружённую силу», то в лесу необходима «толерантность». Там, знаете ли, нужно было либо сразу открывать огонь, либо вести переговоры. На этот раз всё обошлось переговорами.

Поляки встретили советских разведчиков очень недружелюбно.

— Зачем пришли? — жёстко спросил их командир. — Без вас обойдёмся!

— Что ж вы до сих пор не обошлись? — скептически усмехнулся в ответ Алексей. Услышав его речь, польский поручик Барабаш, он же — Мариан Солтысяк, никак не мог поверить, что Ботян не поляк, а белорус, и всё допытывался, за сколько злотых тот продался Советам.

Всё же как-то удалось с ним договориться, и смягчившиеся аковцы даже поделились с советскими партизанами — никто же не стал уточнять, что это оперативная группа особого назначения НКГБ — хлебом и сигаретами. Но порекомендовали побыстрее покинуть их края. На том и разошлись…

«Когда я появился там, в Краковском воеводстве, то вскоре узнал, что поляки очень встревожены, — рассказывает Алексей Николаевич. — Имеются в виду Армия Крайова, Лондонское правительство. Мол, советские партизаны здесь появились — что с ними делать? Представители и руководители всех этих эмигрантских сил, что тут были, собрались в Кракове на своё подпольное совещание. И там после долгих обсуждений было решено: уничтожить советскую группу. В том числе, разумеется, и меня. Но уничтожить как? Самим это делать было достаточно чревато неприятностями: тут находилось немало просоветских отрядов и наши бывшие военнопленные — как бы они к этому отнеслись? Да и Красная армия наступала неудержимо, а значит, потом перед ней пришлось бы ответ держать… Вот они тогда и решили подставить нас немцам. Немцы бы окружили и уничтожили нашу группу, а поляки потом выражали бы искреннее сочувствие».

Насчёт этого предательства аковцев также существует немало легенд — или вариантов. Например, что Ботяна якобы заманивали в какой-то сарай, который потом успешно взорвали, но только без него… Сам же Алексей Николаевич рассказывает о происшествии так: «Нашли они одного командира группы — фамилию его я забыл, хотя потом с ним встречался — и предложили мне сделать совместную операцию против немцев. Но они, по-моему, об этом немцев уведомили. То есть они хотели, чтобы мы пошли вместе, а они оттуда потом незаметно смоются. Но я об этом узнал, меня предупредили… Я им сказал: что же вы, сволочи, делаете? Всё получилось так, что мы туда не пришли — я подставил немцам поляков, а сам со своими ребятами ушёл… Вот такое было отношение у аковцев!»

В общем, как можно понять, польские «товарищи» вознамеривались повторить подвиг Ивана Сусанина. Вернее, в конце концов, взять за него реванш и завести русских партизан если не в непроходимые лесные чащобы, то хотя бы навести их на гитлеровскую засаду. Однако реванш не удался, потому что на полпути к месту засады опергруппа аккуратнейшим образом исчезла… Что после этого делали аковцы — большой вопрос. Хотя если Ботян командира этой группы впоследствии встречал, то, значит, наверное, и поляки уцелели, — впрочем, может, и не все…

Есть, кстати, и такая версия событий, описанная Иваном Золотарём в его документальной книге:

«Утром, как только рассвело, предатель Хованец и его непосредственный руководитель агент гестапо фольксдойч Ричард Лонгин — довоенный подофицер польской пограничной службы, а с приходом немцев военнослужащий немецкой железнодорожной охраны, — привели по еле заметным следам, проложенным советскими партизанами, крупный отряд гитлеровских карателей. Однако вместо того, чтобы накрыть советских партизан, они привели карателей, миновав посты, прямо в расположение отряда Завиши.

Застигнутые врасплох аковцы еле спаслись, оставив на месте схватки двоих убитых и всё своё продовольствие, так трудно достававшееся в горных условиях».[294]

Может, именно так всё и было, а может и нет. Хотя Иван Фёдорович писал о произошедшем почти что «по горячим следам», но тот период он знал ещё по чужим рассказам. И так как это не оперативный отчёт, а художественное произведение, то что-то можно было опустить, а что-то пересказать иначе…

«Народное настроение тогда было таково, что врагами всё ещё считали не так русских, как большевиков, — вспоминает Алексей Николаевич. — Вот, ко мне в отряд поляки попали, молодые ребята, очень хорошие — один, хороший парень, Пушник по фамилии, в дальнейшем он погиб… Он говорил: «Я вас, русских, очень уважаю и люблю! Но ты, курвин сын, большевик!».

Удивляться не приходится: большевики были той «страшилкой», которую власть активно предлагала населению. Мол, вам при нашем правлении плохо — так ничего, придут большевики, всех вас в колхоз загонят, всё имущество отнимут, даже жён «обобществят», костёлы позакрывают, ксёндзов — священников — поголовно отправят в Сибирь… В ту пору любой буржуазный режим очень боялся большевиков, которые предлагали трудящимся альтернативу иной жизни. Жаль только, что само большевистское руководство далеко не всегда следовало тем принципам, которые декларировало — отчего, в конце концов, наше государство и рухнуло. Однако не о том сейчас речь…

К счастью, тогдашнее советское руководство было гораздо умнее своих последующих преемников и отнюдь не желало «ломать через колено» население оккупированных территорий. Напротив, и в Польше, и в других освобождённых странах, а позже и в самой Германии, делалось всё возможное для того, чтобы привлечь народ на сторону освободителей.

Вот что говорилось в постановлении ГКО о задачах советских войск, вступавших на территорию Польши — это постановление было подписано 31 июля 1944 года:

«…3. Имея в виду, что вступление советских войск в Польшу диктуется исключительно военной необходимостью и не преследует иных целей, как сломить и ликвидировать продолжающееся сопротивление войск противника и помочь польскому народу в деле освобождения его родины от ига немецко-фашистских оккупантов, в районах, занятых Красной Армией, советов и иных органов советской власти не создавать и советских порядков не вводить. Исполнению религиозных обрядов не препятствовать, костёлов, церквей и молитвенных домов не трогать».[295]

Следующий пункт был несколько жёстче — но куда было деваться? Да и интересы «широких масс населения» он не затрагивал:

«…4. Установить дружественные отношения с органами власти, которые будут созданы на освобождённой территории Польским Комитетом Национального Освобождения… Никаких других органов власти и в том числе органов польского эмигрантского «правительства» в Лондоне, кроме органов Польского Комитета Национального Освобождения, не признавать. Иметь в виду, что лица, выдающие себя за представителей польского эмигрантского «правительства» в Лондоне, должны рассматриваться как самозванцы и с ними следует поступать как с авантюристами…»[296]

Вот и Ботян по мере возможности избегал контактов с аковцами. Зато русские чекисты-большевики успешно воевали вместе против гитлеровских захватчиков совместно с поляками из Армии Людовой и крестьянских «Батальонов хлопских». Взаимопонимание было налажено в предельно короткие сроки.

Был установлен контакт и с краковскими подпольщиками. Они, в частности, передали Ботяну информацию о расположенных в городе немецких военных объектах. Есть легенда (скорее всего, это именно легенда), что полученную информацию радисты оперативной группы передавали в Москву в течение двух суток.

Когда же вскоре в отряде «лейтенанта Алёши» вышла из строя переносная армейская радиостанция — полетели зубья на шестерёнке генератора, то её, проявив «пролетарскую солидарность», отремонтировали рабочие вагоноремонтных мастерских города Новый Сонч. Как известно, новую шестерёнку отливал рабочий — немец по национальности. Оно неудивительно: гитлеровская диктатура и в Германии очень многим не нравилась; а что говорить про «фольксдойче», зарубежных немцев «второго сорта»?

Конечно, для одних было смертельно опасно отдавать радиостанцию, для других — брать её и ремонтировать. Если бы немцы или полиция узнали про такой «левый заказ», то тут уж не помогли бы никакие отговорки. Кто поверил бы, что рацию «случайно нашли» и решили, что она «в хозяйстве пригодится»? Оккупационные власти давно уже отобрали у населения радиоприёмники — чего уж тут о передатчике говорить? Обнаружение такового обеспечивало «ремонтникам» верную смерть после мучительных пыток и почти наверняка грозило «расшифровкой» отряда…

Поломка радиостанции на некоторое время оставила оперативную группу без связи. Пока радисты сами пытались её починить, пока выходили на рабочих из мастерских, передавали им рацию, пока те подпольным образом осуществляли ремонт — в общем, получилось так, что командование «Олимпа» потеряло свою разведку. Карасёв принял решение направить на поиск Ботяна группу под командованием старшего лейтенанта Ивана Таранченко. Хотя вполне возможно, что в документах несколько смягчили ситуацию: судя по численности группы, это вполне мог быть «первый эшелон» переходящего в Краковское воеводство соединение имени Александра Невского.

Сейчас трудно сказать, почему группа Таранченко оказалась в треугольнике между рекой Сан и очень сильно охраняемыми шоссейной и железной дорогами. К тому же в этих местах было очень много немецких войск. Группа была обнаружена и, стремясь вырваться из «треугольника», трое суток маневрировала, ведя непрерывные бои с многократно превосходящими силами гитлеровцев…

О произошедшем говорится в письме командования соединения имени Александра Невского в адрес руководителей КГБ СССР:

«В июле — начале августа 1944 г. на базу отряда А. Ботяна прибыла вторая группа соединения под командованием И. М. Таранченко. Группа в пути следования понесла большие потери (из 110 чел. на базу прибыло только 12).

Отличительной чертой характера А. Ботяна является скромность. Обе группы (отряды) были объединены. Ботян, отдавая дань старшему по званию, много перенёсшему при переходе И. М. Таранченко, предлагает ему принять командование. Фактически всем руководит Ботян.

Так продолжалось до сентября 1944 г., до момента выброски к ним на базу майора Золотаря И. Ф. и подполковника Перминова П. Р.

В свете новых задач, при новом командовании сводными отрядами (вскоре переросшими в соединение), роль А. Ботяна была по-прежнему ведущей; [его] отличное знание местности, широкие связи и популярность среди польского населения способствовали выполнению соединением стоящих задач».

Что было дальше, мы расскажем в следующей главе.

* * *

Ну а пока несколько слов о событиях более глобального масштаба. Как нам уже известно, в первых числах августа соединение имени Александра Невского начало свой рейд в полосу Карпат — в Чехословакию.

Между тем обстановка в Польше накалилась до предела: в Варшаве внезапно началось восстание.

«Варшавское восстание 1944 г. — антифашистское вооружённое выступление 1 августа — 2 октября в оккупированной немецко-фашистскими войсками Варшаве. Было предпринято и начато руководителями Армии Крайовой (АК) в рамках разработанного польским эмигрантским правительством плана захвата власти до освобождения польской столицы советскими войсками. Командование АК предполагало овладеть Варшавой и обеспечить прибытие в неё эмигрантского правительства, чтобы противопоставить его демократическим силам, создавшим в июле 1944 г. временный исполнительный орган народной власти — Польский комитет национального освобождения (ПКНО). Решение руководства АК о восстании не было согласовано ни с советским командованием, ни с ПКНО и польскими демократическими организациями, действовавшими в варшавском подполье во главе с Польской рабочей партией и находившейся под её руководством Армии Людовой. Варшавское восстание началось без учёта обстановки на советско-германском фронте. Советские войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, пройдя с боями за 40 суток около 700 км, были вынуждены вести тяжёлые бои севернее и южнее Варшавы и не могли оказать повстанцам немедленной помощи».[297]

Вот что говорилось по поводу этого восстания в письме советского руководства в адрес британского правительства:

«Советское правительство сообщало уже Британскому правительству своё мнение о том, что за варшавскую авантюру, предпринятую без ведома советского военного командования и в нарушение оперативных планов последнего, несут ответственность деятели польского эмигрантского правительства в Лондоне…

Никакое командование в мире, ни английское, ни американское, не может мириться с тем, чтобы перед фронтом его войск было организовано в большом городе восстание без ведома этого командования и вопреки его оперативным планам. Понятно, что советское командование не должно составлять исключение. Несомненно, что если бы перед восстанием в Варшаве запросили советское командование о целесообразности устройства восстания в Варшаве в начале августа, то советское командование отговорило бы от такой затеи, ибо советские войска, прошедшие с боями свыше 500 километров и достаточно уставшие, не были тогда готовы, чтобы взять штурмом Варшаву, имея при этом в виду, что немцы к этому времени уже успели перебросить с запада свои танковые резервы в район Варшавы.

Никто не может упрекнуть Советское правительство, что оно оказывает будто бы недостаточную помощь польскому народу, и в том числе Варшаве…

Что касается Вашей попытки сделать Советское правительство в какой-либо степени ответственным за варшавскую авантюру и за жертвы восставших, то Советское правительство не может это рассматривать иначе, как желание свалить ответственность с больной головы на здоровую. То же самое надо сказать насчёт того, что позиция Советского правительства по вопросу о Варшаве будто бы противоречит духу союзного сотрудничества.

Не может быть сомнения, что если бы Британское правительство приняло меры к тому, чтобы [советское] командование было своевременно предупреждено о намеченном восстании в Варшаве, то дела с Варшавой приняли бы совсем другой оборот…»[298]

Как же, однако, старались наши союзники внести раскол между ближайшими соседями, которые к тому же считались их союзниками! А ведь понятно было, что Польша останется в зоне советских и российских интересов и что добрососедские отношения в данном случае просто необходимы. Но необходимы они самим соседям, а не тому далёкому от них островному государству, которое издавна руководствуется правилом «разделяй и властвуй».

Только поэтому англичане и возмущались неоказанием помощи Варшавскому восстанию и поддерживали ту определённую часть польского населения, которая боролась с «русской экспансией».

И ведь что интересно! Из предыдущего письма ясно, что «за варшавскую авантюру… несут ответственность деятели польского эмигрантского правительства в Лондоне» (и, соответственно, гостеприимно приютившие их хозяева), а из последующего документа становится понятным тот факт, что англичане прекрасно знают: СССР ничего лишнего при послевоенном переустройстве Европы себе не потребует! Советский Союз хочет вернуться к границам 1941 года — то есть возвратить себе те территории, которые входили в состав Российской империи ещё в славном «осьмнадцатом» веке.

Таковое понимание было отражено в докладе исследовательского отдела МИДа Великобритании «Некоторые исторические тенденции русской внешней политики». Этот секретный доклад стал достоянием советской внешней разведки:

«…3…Неизменной тенденцией в русской политике является желание занять на западе и укрепить стратегическую линию, которая в общих чертах соответствует границе 1941 г. и базируется на Западной Карелии, Прибалтийских государствах, Припятских болотах, Карпатах и Дунае и гарантируется на фланге уверенностью в том, что проливы никогда не будут находиться в зависимости от какой-либо другой державы. Эта линия (которая, за исключением Прибалтийских государств, примерно совпадает с этнографической западной границей России, Белоруссии и Украины) была завоёвана Россией и защищалась ею в XVIII веке (кроме Бессарабии, присоединённой в 1812 г.). Россия вышла за её пределы только после того, как европейское равновесие было нарушено Наполеоном, произведя неловкое присоединение Великого княжества Финляндского и так называемой «конгрессовой» Польши. Обе эти территории сохраняли полуавтономный статус в пределах русской империи на протяжении многих лет, никогда не были полностью освоены и если бы даже правительство Ленина было в 1918 г. сильным, а не слабым, оно, наверное, сочло бы благоразумным согласиться с их отделением.

Нет оснований полагать, что СССР захочет вновь присоединить к себе какую-либо из этих территорий после войны, если у него будут надлежащие гарантии против возрождения военной мощи Германии. С другой стороны, он будет настаивать на сохранении своей границы 1941 г., которая на всём своём протяжении на западе представляет не результат притязаний, а исторически обусловленную стратегическую и этнографическую черту. Граница 1941 г. с Финляндией приблизительно совпадает с границей, установленной в 1721 г. Граница 1941 г. с Польшей почти точно совпадает с границей, установленной в 1763 г. Граница 1941 г. с Румынией по Дунаю совпадает с границей, установленной в 1812 г. Кроме того, в дополнение к стратегическим соображениям, граница с Польшей и Румынией, установленная в 1941 г., включает в пределы Украинской ССР всех украинцев, за исключением проживающих в Прикарпатской Украине. Принимая во внимание попытки Франции после революции 1917 г. отделить Украину от СССР и аналогичные намерения немцев, высказанные в «Майн Кампф» и осуществлённые впоследствии, правительство Советского Союза, вероятно, будет считать политически важным для своей безопасности и неприкосновенности, чтобы за пределами его границ не оставалось значительной группы украинцев, могущей превратиться в очаг сепаратистской пропаганды. Наконец, сюда входят и соображения престижа. Советское правительство и пресса описывают население, присоединённое в 1939–1940 гг., как «освобождённое», а присоединение Прибалтийских государств и Восточной Польши представляется как основанное на народном голосовании. Поэтому им было бы чрезвычайно трудно оправдать в глазах своего собственного населения оставление этих территорий, даже если бы Советское правительство и было расположено по другим соображениям пойти на такой шаг…

4. Относительно этой стратегической линии можно утверждать, что русская политика на западе была исторически по преимуществу оборонительной, за исключением имевших место в XIX столетии на Балканах выступлений, которые имели целью отчасти противодействие продвижению Австрии к проливам, а отчасти — укрепление русского влияния…»[299]


Понимать-то они понимали, но недаром же ещё генералиссимус Суворов лапидарно характеризовал отношение Великобритании к России как «Англичанка гадит». А потому британцы не только не спешили поставить своего верного союзника на место, но тайком помогали ему в его «антибольшевистской» деятельности.

«В связи с дальнейшим продвижением войск действующей армии на запад, лондонское эмигрантское правительство дало указание Армии Крайовой всячески препятствовать Красной армии, до её подхода явочным порядком захватывать власть на местах, совершать диверсии, нападать на отдельные воинские части, уничтожать отставших военнослужащих. В августе — сентябре 1944 года в тылу советских войск действовали 20 подпольных «аковских» радиостанций, из них три на территории Белоруссии. Позже их количество стало неуклонно возрастать. Руководство этими подрывными «процессами» осуществлялось опытными сотрудниками английских спецслужб во главе с полковником Хадсоном, несмотря на то, что Великобритания являлась союзником СССР по антигитлеровской коалиции. Урон, причинявшийся тогда бандами «аковцев» войскам Белорусских фронтов, был существенным. Только во второй половине 1944 года ими были убиты 277 и ранены 97 советских военнослужащих, а за первые пять месяцев 1945 года убиты 317 и ранены 125 бойцов и офицеров. И если раньше противодействие АК и немецким спецслужбам осуществлялось прежде всего силами зафронтовой разведки и партизан, то теперь основную нагрузку на себя взял «Смерш».[300]

Такая вот тайная и подлая война между союзниками…

Глава тринадцатая …И НЕСКОЛЬКО СЛОВ о личной жизни

Итак, самостоятельным отрядом «лейтенант Алёша» руководил недолго. Поначалу он сам благородно передал командование своему старшему товарищу Ивану Таранченко, а затем из Москвы прислали нового командира. Иван Фёдорович Золотарь (или — Злотарь) был сотрудником органов безопасности с более чем двадцатилетним стажем, пришёл в ОГПУ семнадцатилетним пареньком в 1922 году, а к 1936-му дорос до начальника горотдела НКВД. Но в 1938 году, когда после назначения наркомом Берии в наркомате проводилась очередная «чистка», он был осуждён на пять лет, так что в начале войны находился в лагере. В январе 1942 года Золотарь был освобождён «по особому ходатайству НКВД СССР» и направлен в Четвёртое управление НКВД.

Хочется сделать небольшое отступление. В книге «Разведка и Кремль» генерал-лейтенант Судоплатов пишет, что в начале войны по его ходатайству был мгновенно освобождён из тюрем ряд бывших сотрудников разведки и контрразведки, направленных затем в состав возглавляемой им Особой группы. Смущает вывод автора: «Циничность Берии и простота в решении людских судеб ясно проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, виновны или не виновны те, кого мы рекомендовали для работы».[301]

Ясно, что этот вывод сделан редактором, ибо нет сомнения, что сам Павел Анатольевич прекрасно понимал: когда на первом месте стояли интересы обеспечения безопасности родины, всякие «политические игры», «перегибы» и прочая шелуха просто уходили в сторону. Какая разница, в чём именно были виновны опытнейшие сотрудники, «крутые профессионалы», которые реально могли послужить Отечеству? Не на курорт же их посылали отдохнуть после «отсидки» — им предлагалось воевать и искупить свою вину (реальную или «сфабрикованную») кровью.

Вот и Иван Золотарь через год после освобождения находился в Белоруссии, где руководил проведением сложнейшей операции по уничтожению тамошнего гауляйтера Вильгельма Кубе.

Учитывая это, кстати, можно сделать глубокомысленный вывод, что и в Краковское воеводство Польши, где находилась резиденция генерал-губернатора Ганса Франка, Золотарь был послан «совсем не случайно». Хотя говорят, что изначально перед Ботяном ставилась задача ликвидации генерал-губернатора, но очевидно, что возникла она только теперь. Только не надо думать, что «лейтенанта Алёшу» как-то «задвинули», лишив командования — его-то не задвинешь! Просто насчёт него у командования были свои планы…

России Юрия Антоновича Колесникова, очень хорошего и душевного человека, сотрудника Четвёртого управления НКВД в годы Великой Отечественной войны, исполнявшего обязанности начальника разведки в соединении Ковпака, а потом ставшего профессиональным литератором. Его книги «За линией фронта», «Земля обетованная», «Занавес приподнят» и другие выходили в СССР огромными тиражами (суммарный тираж одного только политического детектива «Занавес приподнят» — более пяти миллионов экземпляров), были переведены на многие иностранные языки.

В авторском активе Ивана Золотаря — книги «Записки десантника» и «Друзья познаются в беде», участие в ряде сборников. Конечно, верить написанному там на все 100 процентов нельзя, это же не оперативный отчёт, но очевидно, что многое рассказанное достаточно близко к истине.

Вот как описывает новый командир своё прибытие в отряд:

«…на юге Краковского воеводства, неподалёку от города Новый Тарг, на высокогорной поляне Явожина, стлавшейся по восточному склону горы Турбач, нас поджидало два небольших отряда советских партизан во главе с молодыми чекистами Алёшей Ботяном и Иваном Таранченко.

В разное время, разными тропами пришли они туда из Яновского леса, расположенного в юго-западной части Люблинского воеводства, с одной и той же целью: проложить в Западные Бескиды — северные отроги Карпат дорогу своему партизанскому соединению имени Александра Невского, которым командовал Виктор Александрович Карасёв.

Но случилось так, что по приказу с Большой земли это соединение ушло в Чехословакию, на помощь словацким повстанцам, а отряды Ботяна и Таранченко так и остались в Бескидах. На их базе решено было создать самостоятельное партизанское соединение для боевых действий на юге Польши.

Организовать и возглавить это соединение было поручено автору этих строк. В помощь мне были выделены опытные офицеры советской разведки и бывалые партизаны-омсбоновцы. В день вылета из Москвы наш руководитель генерал-лейтенант Павел Анатольевич радировал Ботяну и Таранченко:

«Вместе вашим новым командиром, — назвал мою фамилию, — вам вылетел капитан Пушков, назначенный заместителем командира по разведке. Заместителем по строевой части утверждён Ботян. Вопрос назначения Таранченко будет решён по прибытии командира на место» (Ивана Максимовича назначили замполитом)».[302]

Стоит обратить внимание на слова «наш руководитель генерал-лейтенант Павел Анатольевич». Фамилии генерала в тексте нет, «неподготовленный» читатель может прочитать «Анатольевич», этим и удовольствовавшись, не догадываясь, что именем и отчеством здесь обозначен необоснованно арестованный, полностью отбывший свой пятнадцатилетний срок, но ещё не реабилитированный легендарный генерал Судоплатов…

Известно, что поначалу новое соединение имело стоянку у «Орлиного гнезда», затем передислоцировались к «Салтыковой поляне». Из этих названий уже можно понять, что партизаны расположились в горно-лесистой труднодоступной местности где-то не очень далеко от Кракова.

Золотарь уточняет: «К моменту нашего прибытия отряд Алёши Ботяна насчитывал 70 человек, отряд Таранченко — 40. Большинство были вооружены винтовками самых разных систем и марок: русскими, немецкими, словацкими и другими, с очень ограниченным количеством патронов. А человек тридцать, недавно прибывших из немецких лагерей смерти, и совсем были безоружными».[303]

Если это так, то группа Ботяна успела вырасти вдвое или втрое (как помним, её изначальная численность не совсем понятна); отряд Таранченко увеличился в четыре раза — возможно, за счёт тех самых людей, что каким-то образом вырвались из гитлеровского концлагеря. Насчёт слабого вооружения отряда — по крайней мере основной его части, — это сомнительно. Судя по предыдущим документам, оружия себе бойцы доставали в избытке. Та же Илжа была совсем недавно.

Впрочем, согласно «законам жанра», автору следовало показать «заботу Москвы» о партизанах, а потому далее командир-писатель рассказывает, как «из грузовых мешков были извлечены и разложены в ряд десятки автоматов, пистолетов, пулемёты, противотанковые ружья, мины, гранаты, взрывчатка, десятки тысяч патронов» и с каким восторгом принимали все эти богатства партизаны. Что у них у самих было — это вопрос, но восторг, думается, не выдуман: они должны были воевать, а на войне, как свидетельствует опыт, лишних патронов и ненужного оружия быть не может…

Если говорить о боях и сугубо военных действиях, то «личный счёт» у Ботяна очень неплох. Точнее, не «личный», а «групповой» — недаром он постоянно подчёркивает, что сам в одиночку ничего бы сделать не смог и все его успехи — это заслуга отряда. Но вот как впоследствии были оценены итоги командирской деятельности Алексея:

«По сообщениям тов. Злотаря в боевых операциях, проведённых под личным командованием тов. Ботяна A. H., противнику был нанесён следующий урон:

1. Разбито два гарнизона противника.

2. Уничтожено путём подрыва три моста.

3. Подорвано два эшелона с живой силой и техникой противника.

4. Взорван немецкий артиллерийский склад в Новом Сонче.

5. Уничтожено фабрик, заводов путём подрыва и организации пожара — 3.

6. Уничтожено автомашин — 60.

7. Уничтожено мотоциклов — 3.

8. Уничтожено велосипедов — 10.

9. Уничтожено конных повозок — 110.

10. Убито немцев в боях на засадах до 2000 человек: из них офицеров — 40 чел., в том числе: полковников — 3, майоров — 2, капитанов — 3.

11. Взято в плен — 200 немецких солдат и 4 офицера, ранено около 4000 солдат и офицеров.

12. Захвачено трофеев: ПТР — 1, пулемётов — 17, автоматов — 20, винтовок — 200 и ценные штабные документы».

Информация эта представлена по архивному делу «Курган».

Про склад в городе Новый Сонч будет рассказано несколько дальше.

* * *

Скорее всего, именно в то время и поступило из Москвы указание ликвидировать фашистского генерал-губернатора Ганса Франка.

Как нам уже говорил Валентин Иванович, на первом месте в работе Четвёртого управления НКВД, а потом НКГБ, стояла именно ликвидация «первых лиц» германской администрации на оккупированной территории.

«Четвёртым управлением во время войны ликвидировано 87 «випов»,[304] — уточняет наш собеседник. — Из них одиннадцать «на совести» Героя Советского Союза Николая Ивановича Кузнецова. Уже через много лет после тех событий Ботян подтвердил, что основным его заданием была ликвидация гауляйтера Польши Франка. Подобраться к нему было очень непросто — по многим и различным причинам. Вот, смотрите, Илжа — это ж дальние подступы. Хотя и там Ботяна «поймали» партизаны Армии Людовой, отвлекли на свои дела… Но это — наши люди. А вы представьте, как гитлеровцы охраняли своего начальника! И если бы они поймали… Но ведь и наши охотились очень сильно — так же, как за белорусским гауляйтером Кубе, не меньше. Не подумайте, что поручили Ботяну — и всё. Там несколько партизанских отрядов работали — и ГРУ, и мы… Но исполнителя всё-таки нашёл отряд Ботяна».

Чтобы произвести «ликвидацию», нужно было подобрать соответствующих людей и искать тайные подходы к «объекту». Это ведь только в кино отважный герой-разведчик, преодолевая все мыслимые и немыслимые препятствия, в последний момент, оторвавшись от контрразведки, самолично и в гордом одиночестве пробирается в спальню (в кабинет, на дачу — ненужное зачеркнуть) «объекта», где сурово и торжественно произносит соответствующие патетические слова («Именем советского народа!», «Смерть немецким оккупантам!» или нечто подобное), а затем приводит приговор в исполнение. В реальной жизни нужна агентура, проще говоря — помощники. Ну, как был тот же Каплюк в городе Овруче…

О том, как происходит вербовка агентуры, каждый желающий может узнать в соответствующих учебниках, так что на излишние подробности мы отвлекаться не станем. Просто уточним, что довольно скоро по приходе в Краковское воеводство на связи у Ботяна оказался некто Генрих Мусилович, в прошлом — штабс-капитан Русской императорской армии. Хотя вот так подумать, поляк, белогвардеец — что общего может быть у него с советскими чекистами-большевиками?

Ответ прост: своей карательной политикой немцы и их прислужники сами делали всё возможное и даже невозможное, чтобы объединять своих противников, вне зависимости от их политических убеждений. Умные люди понимали, что реальной силой, противостоящей Гитлеру, является Советский Союз. А потому, если желаешь победы над нацистской Германией — забудь старые обиды и новые претензии и вставай под красные знамёна.

«Почему у нас были очень хорошие отношения с Мусиловичем? — вспоминает Ботян. — До войны он был инженером, жил во Львове. Вы знаете, что, когда немцы туда пришли, бандеровцы стали там всех поляков резать и убивать. Очень большая борьба была между поляками и украинцами — они друг друга даже семьями вырезали. Он тогда сам едва ушёл из Львова, еле живой оттуда вышел и приехал в эти места. Там лесничество было большое, и Мусилович устроился в него инженером по переработке дерева или что-то тому подобное. Здесь он выполнял очень важную задачу: если немцы кого имели в виду арестовать, а подполье об этом узнавало, то эти люди приходили в лесничество, и он их скрывал. Поэтому хотя Мусилович и числился в Армии Крайовой, но в форме он не ходил и в боевых операциях не участвовал. К тому же он высказывал более левые взгляды, нежели его товарищи, и не был националистом… Я ему сказал, что мы воюем против бандеровцев, как немецких помощников, что они для нас такие же враги. Он стал оказывать мне помощь на идейной основе и очень хорошо помог — в частности, нашёл хорошие, надёжные связи. Прежде всего — в Армии Крайовой, среди аковцев. Через него я знал всё, что делают аковцы, что они замышляют…»

Не надо думать, что знание это ограничивалось масштабами действующих в округе партизанских отрядов. Вот что писали в своём представлении Карасёв и Перминов:

«Заслуживают высокой оценки оперативно-чекистские мероприятия, проведённые при непосредственном участии и по инициативе А. Ботяна, например: проникновение в реакционную группу польской аристократии, укрывавшуюся в курортном местечке Щавница и связанную с Лондоном, осуществлявшую в Польше руководство АК. В названную группу входили: князь Чарторийский, псевдоним «Шпак», граф Тышкевич, граф Стадницкий, князь Свяжовский, помещик Главацкий и др.

Мы были в курсе дел этой группы. Такие участники группы, как, например, известный в Польше доктор Артур Вернер при участии А. Ботяна был вначале привлечён (по мотивам гуманности) для лечения советских партизан, позднее выполнял поручения серьёзного характера».

Конечно, весьма соблазнительно было бы описать, как Алексей Николаевич, переодетый в мундир штандартенфюрера[305] СС, сдержанный, молчаливый и невозмутимый, как Штирлиц, появлялся на тайных собраниях этой «реакционной группы» и осуществлял соответствующую разведывательную работу. Увы! Врать не будем, такого не было. Но, значит, был кто-то, кто доверительно рассказывал Алексею обо всём, что там происходило. Кто именно, мы не знаем, нам не сказали, потому что соответствующие документы не рассекречены. Есть у разведки такое правило: не рассекречивать своих нераскрытых противником агентов, пусть они даже давным-давно ушли в мир иной. Ведь у большинства из них остаются дети-внуки-правнуки, и это — большой вопрос, как отнесутся потомки какого-нибудь польского аристократа к тому, что их предок честно работал на советскую разведку. Так же неизвестно, как к этому отнесутся потомки других аристократов, предки которых верно служили англичанам, но так и не узнали, кто «заложил» их «Советам». В общем, не будем усложнять людям жизнь и задавать лишние вопросы!

А всё же как подумаешь, что нити из аристократического салона тянулись в глухой лес, к маленькому и грязному (объективная реальность, это вам не «курортное местечко» с морскими купаниями и эмалированной ванной в каждом гостиничном номере!) «лейтенанту Алёше» — гордость берёт за советскую разведку! Какие люди были, как классно, на каком высоком уровне они работали!

Между тем работа эта была смертельно опасной — как для агентов, так и для их руководителей. Вот какую информацию удалось получить советской разведке:

«Начиная с ноября 1944 года командование жандармерии объезжало территории и готовило свои боевые отряды для диверсий. Из вышесказанного необходимо обратить особое внимание на отряды жандармерии, так как их заданием является приведение в исполнение смертных приговоров, вынесенных на членов «АК» и «ПАЛ» за неподчинение их приказам, а также на членов демократических организаций. Раньше эти приговора[306] приводили в исполнение специальные карательные органы, а сейчас — жандармерия».

Хорошо служили польские жандармы — сразу двум хозяевам! И гитлеровцам, и лондонскому правительству… Кто бы из них ни победил, есть надежда остаться в выигрыше. Хотя, к сожалению, интересы оккупантов и «борцов» с ними по ряду позиций откровенно совпадали. В частности, как мы знаем, в отношении к представителям просоветски настроенного сопротивления.

Однако это сопротивление продолжало действовать, достаточно эффективно помогая войскам наступающей Красной армии. Наверное, не без помощи Мусиловича — а может, и другими путями — Ботяну удалось выйти на поляка Юзефа Путо, личного камердинера генерал-губернатора Ганса Франка, и завербовать его. В общем, договориться о содействии. Но это произойдёт несколько позже.

А пока всеобщее внимание по ту и по эту сторону линии фронта и даже на далёких Британских островах было приковано к сражающейся и погибающей Варшаве. Хотя всем было давно, если не изначально, понятно, что восстание обречено…

Вот что 23 сентября телеграфировал из Москвы в Вашингтон президенту США Рузвельту американский посол в Москве Аверелл Гарриман:

«Сегодня вечером я спросил у Сталина — насколько он удовлетворён сейчас ведущимися Красной Армией боями за Варшаву. Он ответил, что ведущиеся бои пока не принесли серьёзных результатов. Из-за сильного огня германской артиллерии советское командование не смогло переправить свои танки через Вислу… Сталин добавил, что восставшие всё ещё продолжают сражаться, но их борьба доставляет сейчас Красной Армии больше трудностей, чем реальной поддержки».[307]

И вскоре во всей этой истории была поставлена точка. Большая и кровавая.

«2 октября командование АК капитулировало. Немецко-фашистские войска жестоко расправились с участниками восстания и мирным населением. Большая часть жителей Варшавы была отправлена в концлагеря и на каторжные работы в Германию. В ходе боёв и от террора оккупантов погибло свыше 200 тысяч человек; почти полностью была разрушена Варшава».[308]

Политика дело весьма циничное, а нередко даже подлое. Союзники прекрасно понимали, что сейчас, когда война вступает в свою финальную фазу, ссориться из-за Польши не имеет смысла.

Поэтому в цитированной выше телеграмме были и такие слова:

«В первый раз Сталин высказал при мне свои симпатии в отношении восставших. Он сказал, что командование Красной Армии имеет контакты с каждой их группой, как по радио, так и через связных, пробивающихся в город и обратно. Причины того, почему восстание началось преждевременно, теперь понятны. Дело в том, что немцы собирались депортировать из Варшавы всё мужское население. Поэтому для мужчин просто не было другого выбора, как взять в руки оружие. Иначе им грозила смерть. Поэтому мужчины, входившие в повстанческие организации, начали борьбу, остальные ушли в подполье, спасая себя от репрессий. Сталин ни разу не упомянул при этом о лондонском правительстве…»[309]

План «депортировать из Варшавы всё мужское население» выглядит фантастически нелепо. Очевидно, фюрер вообще обалдел — иное объяснение подобрать трудно… Если, конечно, поверить вышесказанному.

А ведь раньше, как мы помним, в обращении советского правительства к британскому говорилось однозначно: «…за варшавскую авантюру, предпринятую без ведома советского военного командования… несут ответственность деятели польского эмигрантского правительства в Лондоне».

Но второй фронт в Европе был открыт, так что обижать союзников по пустякам не следовало. Да, цинично! А что делать?

При этом не будем забывать, что в боях за освобождение Польши от гитлеровских захватчиков Советский Союз потерял порядка 600 тысяч человек.

* * *

В своей книге Иван Золотарь пишет о том, что в принятом им отряде была радистка Галя Литвиненко: «Стройная и тоненькая, с двумя косами, она даже в мешковатом, полинялом комбинезоне была очень привлекательна и напоминала собой молоденькую ёлочку.

Многие молодые партизаны пытались добиться её благосклонности. Но из всех она предпочла одного Алексея. Когда им случалось бывать наедине, они с увлечением рассказывали друг другу о своём детстве, делились мыслями, мечтами. Постепенно их привязанность друг к другу переросла в любовь. И когда они поняли это, стали почему-то сторониться друг друга, то ли боялись осуждения товарищей, то ли их робость была им помехой».[310]

Итак, мы впервые касаемся личной жизни Алексея Ботяна. Неудивительно, он же не принадлежит к нашим так называемым «деятелям культуры», давно уже превратившим свою личную жизнь в «общественное достояние», интересующую публику гораздо больше, нежели их «творчество». Но мы, как люди от всей этой «культуры» достаточно далёкие, считаем, что личное — оно личное и есть, публично обсуждать эти вопросы не принято. Ну да, такой старомодный взгляд — так ведь и герой наш давно уже разменял десятый десяток. Поэтому о личной жизни мы Алексея Николаевича не расспрашивали, но кое-что, полученное из иных источников, рассказать можем… Кстати, там нет ничегошеньки по-настоящему секретного!

В частности, Валентин Иванович, когда в 1968 году побывал с ним в Польше (об этом визите мы вспомним в своё время), встречался там с полковником Висличем — тем самым, который был поручиком в 1944-м и вместе с группой Ботяна брал Илжу.

«Он мне тогда рассказывал про свою первую встречу с Ботяном, как они познакомились, — говорит Валентин Иванович. — Ему пришлось буквально пробиваться к Алексею, всем объясняя, что он — польский партизан из Армии Людовой и ему это крайне необходимо. И вот, последний, так сказать, этап — землянка, палатка, уже не знаю что, где находился Ботян, но тут поручика останавливает его ординарец — девушка Галя, и не пускает. Мол, командир отдыхает! Всё-таки Вислич сумел её убедить и прошёл. Он мне так рассказал: «И я вижу, как отдыхает командир… Ботян лежит на спине, на груди у него ППШ, палец на спусковом крючке — и он мирно себе спит…».

Мы с Валентином Ивановичем обсуждали всегдашнюю готовность Ботяна к бою, но факт присутствия ординарца Гали запомнился.

Как развивались дальше их отношения — это, опять-таки, сугубо личное дело нашего героя. Они были молоды, не жаловались на здоровье, но вокруг каждодневно свистели пули, и было очень понятно, что любой день может стать последним. Поэтому жизнь воспринималась гораздо острее…

Иван Золотарь пишет: «С правой стороны сарая, вдоль наружной стены, в двух палатках уютно устроились наши женатики: в одной Алёша с радисткой Галей, в другой Панфилов с Ганкой. Эту любовь, рождённую на трудных партизанских тропах и закалённую в тяжёлых испытаниях, берегли не только они сами, но и все партизаны. Я видел, как в то утро, проходя мимо их палаток, партизаны умолкали, чтобы не нарушить так редко случавшуюся в нашей суровой партизанской действительности идиллию семейного покоя…»[311]

Очевидно, они были счастливы — и это замечательно! Но об этом, повторим, мы с Ботяном не разговаривали — это его, сугубо личное, чего касаться не стоит. Поэтому и вопроса о том, что же было дальше, мы ему не задавали.

Зато генерал-майор Ростислав Михайлович, достаточно старый друг Ботяна, хотя и лет на двадцать его моложе, рассказал о таком случае: «Однажды, когда мы вместе работали в Берлине, Алексей Николаевич мне говорит: «Вот, книга вышла — там про меня написано!» Дал мне эту книгу «Друзья познаются в беде», я её с интересом прочитал, жена взяла почитать, и ей тоже понравилось… И вот как-то идём мы с женой и с маленьким ребёнком в знаменитом Карлсхорсте, гуляем. Навстречу идёт Ботян. Моя жена тогда ещё не была с ним знакома. Тут он сразу: «Ой, какой малыш!», пятое-десятое — он всегда такой внимательный, и уже кажется, что они давным-давно знают друг друга… Ну, жена и говорит: «Алексей Николаевич, я тоже прочитала книжку про вас, хорошая книжка! Я как увижу Галину Владимировну, ей обязательно скажу: «Как же у вас, оказывается, романтично всё было!»…

Галина Владимировна, жена Ботяна, работала зубным техником и, соответственно, в «русской колонии» её знали гораздо лучше, чем её засекреченного мужа.

«И вдруг Алексей Николаевич закричал, — продолжал рассказ Ростислав Михайлович. — Он закричал: «Ты что! Молчи! Не скажи Гале! Это другая Галя! Та Галя умерла, ту Галю убили!» Моя жена растерялась…»

Вот такая история, о которой, повторим, мы не стали расспрашивать нашего героя. Жизнь-то она по-разному складывается, и кто из двоих в чём оказывается виноват, об этом реально знают только те самые двое… О том, что радистка Галя погибла, в книге «Друзья познаются в беде» нет ни слова. Зато Ботян, выполняя задание Родины (сколь громко это бы ни звучало, но это так), в послевоенное время оказался как бы в совершенно другой жизни и превратился в совершенно иного человека. Быть может, они расстались именно поэтому. Не знаем… Гадать не будем, смысла нет! Но, судя по той давней реакции Алексея Николаевича на слова жены своего друга, эта душевная рана болела у него долго…

Кстати, вот как охарактеризовал Ботяна его давний сослуживец Герой Советского Союза капитан 1-го ранга Эвальд Григорьевич Козлов: «Это человек очень скрытный и малообщительный! Может быть, это он такой на службе, с определённым кругом лиц, и у него есть какая-то другая ситуация, где он раскрывается в совершенно ином качестве. Насколько я помню, он никогда и ничего не говорил про свою семью. Вообще! Ни слова! Знаете, как бывает? Придёт человек на службу раздражённый, пожалуется, мол, жена достала… дети не слушаются, учатся плохо, — ну, ему и полегчало. От него я ничего подобного ни разу не слышал! Никогда».

В 1970-е годы Ботян и Козлов отработали в одном кабинете восемь лет, сидели «лоб в лоб», за столами друг напротив друга, поддерживали «добрососедские отношения», но тем их общение и ограничивалось. Можно понять, что в свой «внутренний мир» Алексей Николаевич впускает далеко не каждого — даже из числа по-настоящему хороших и достойных людей.

Поэтому закроем «личную тему» и обратимся к боевым делам давно минувших дней.

* * *

Отряд Ивана Золотаря, в который постоянно поступали и бывшие советские военнопленные, и польские партизаны, теперь уже считался бригадой. Его подрывники, сотрудничая со своими «коллегами» из партизанских отрядов Армии Людовой и «Батальонов хлопских», фактически дезорганизовали перевозки на железных дорогах, связывавших населённые пункты Юзефов — Александров — Билгорай, а магистраль, соединяющую Львов и Варшаву, вообще вывели из строя…

Понятно, что и Ботян на месте не сидел, не ограничивал свою деятельность руководством агентурой — не такой у него характер, чтобы оставаться в лагере, когда другие воюют. Поэтому он участвовал в самых рискованных операциях.

«Однажды, это было под Краковом, приходят ко мне поляки, — вспоминает Алексей Николаевич. — Говорят: «Вот тут власовцы хотят перейти к вам в партизаны». Хорошее дело! Но я до этого слышал, что в Белоруссии был такой случай: командир одного из партизанских соединений или отрядов связался с власовцами и говорит: «Я вас возьму в отряд всех, но вам даю задание — уничтожить немцев, которые вас охраняют». Вот я решил, попробую и я такой вариант проделать, может быть и мне удастся… Я переоделся, как поляки ходят, только пистолет и граната с собой. Вместе с поляком спускаюсь вниз, с гор — там посёлок или пригород. Прихожу туда. Зашли в дом к польской семье. Я остался с хозяйкой, разговариваем, а поляк этот ушёл… И вдруг, ни с того ни с сего, во двор въезжают немцы. С лошадьми, с машинами. Неужели он, сволочь, предал меня?! Всё, думаю, отстреливаться буду — сколько есть патронов, столько буду стрелять! Немцы вошли в дом, а я сижу, уже за пистолет держусь. А они попросили пустое ведро — наверное, воду в машину залить. И ушли. Вот такое было переживание! Такие моменты были…»

Только подумать — какое мужество, какие выдержка и самообладание! Сидеть и до последнего выжидать, что же произойдёт дальше. И на лице — ни тени волнения или беспокойства, когда внутри всё кипит от возмущения — предали ведь, заманили в ловушку! — и когда сейчас ему понятно, что придётся принимать свой безнадёжный последний бой, который будет завершён разрывом гранаты. Если, конечно, раньше не свалят его на пол немецкие пули и он, израненный и беспомощный, не попадёт в руки врага. Единственный шанс к спасению — сразу же швырнуть гранату, открыть огонь и попытаться бежать, воспользовавшись неизбежным замешательством гитлеровцев, но ведь их много, слишком много. И он выжидает, ничем не проявляя охвативших его чувств, скрывая бешеную работу мысли, даже, кажется, сдерживая удары сердца…

Ботян с улыбкой — приятно же вспоминать молодость, пусть и не самые лёгкие её эпизоды — продолжает рассказ: «Уехали немцы… Вечером поляк приходит и ведёт меня к казарме. Смотрю, на плацу ребята сидят — человек тридцать было наших ребят. Я с ними поздоровался. Говорю: «Знаете, ребята, я понимаю, что вы здесь ни при чём и ни в чём не виноваты. Это от руководства всё зависело, а не от вас, солдат — что от вас могло зависеть? Я вас возьму. Придёте ко мне и будете в отряде. Но только даю вам задание уничтожить немцев, которые вас охраняют. Я вас буду ждать! Приходите с оружием». Ждал, ждал — не пришли.

Что-то у них не получилось, а что — гадать и судить не берусь. Но очень жаль, что я сразу же не взял этих тридцать человек с собой. Думал, так лучше будет, да и проверю их заодно… Но не получился у меня белорусский вариант!»

Без малого 70 лет прошло с тех пор, но видно, что Ботяну по-настоящему жалко тех парней, волею или капризом судьбы оказавшихся во вражеском лагере, которых он тогда понял своим солдатским сердцем, вот только спасти не сумел.

Когда-то один партизан, к сожалению, давно уже ушедший из жизни, сказал нам так: «Нельзя всех власовцев мерить одной меркой! Мерзавцев среди них было немало, но были и люди, попавшие туда достаточно случайно… Было, кстати, много бывших пограничников, оказавшихся в плену в первый же день войны — после короткого боя, после окружения. Они оказались в концлагерях и годами ничего не знали о том, что происходит на Родине! Поступить в РОА, в армию Власова, было для них единственным шансом вырваться из этого ада и призрачной возможностью вернуться к своим».

Ботян всё это прекрасно понимал, а потому настойчиво искал среди врагов тех людей, которые должны будут стать ему надёжными помощниками…

Глава четырнадцатая Краковская история

Несмотря на количество задействованных сил и огромную подготовительную работу, покушение на гауляйтера Франка сорвалось. Группе Алексея Ботяна удалось «подобраться» к генерал-губернатору ближе всех: завербованный партизанами камердинер гауляйтера поляк Юзеф Путо уже получил от них английскую мину химического действия, которую в назначенное время должен был установить на боевой взвод в спальне своего шефа. Однако сделать это он не успел: советские войска вновь перешли в наступление, у назначенного Гитлером «польского руководителя» не выдержали нервы, и Франк спешно сбежал из Кракова. Он рванул в сторону Берлина, а в итоге попал в Нюрнберг, на своём личном примере подтвердив народную мудрость: «Кому суждено быть повешенным, тот не взорвётся».

Ганс Франк был казнён по приговору Нюрнбергского международного трибунала в ночь на 16 октября 1946 года в числе главных военных преступников — руководителей Третьего рейха.

Между тем обстановка на советско-германском фронте изменялась тогда самым динамичным образом. В частности, в план разработанной советским Генеральным штабом Висло-Одерской стратегической наступательной операции по окончательному освобождению Польши и созданию благоприятных условий для нанесения решающего удара на Берлин вдруг оказались внесены существенные изменения. По плану операция должна была начаться 20 января 1945 года.

«Однако, учитывая тяжёлое положение союзников на Западном фронте (после контрудара немецко-фашистских войск в Арденнах в декабре 1944-го — январе 1945), советское Верховное Главнокомандование по их просьбе решило начать наступление 12–15 января».[312]

Значит, к началу операции следовало готовиться ускоренными темпами. В этой связи группа Ботяна получила новое задание: расчищать дорогу наступающей Красной армии. Такую же задачу выполняли и другие группы, действовавшие на территории Краковского воеводства. Для этого надо было обусловить порядок взаимодействия, скоординировать свои планы, чётко распределить объекты.

«Ещё с лета 1944 г. гитлеровцы готовили Краков к длительной обороне. Вокруг города было сооружено несколько круговых земляных укреплений, а на улицах установлено 240 железобетонных надолб, подготовлено большое количество блиндажей и баррикад. В последний момент многие важные промышленные и культурные объекты были заминированы. Даже замок Вавель — ценнейший памятник архитектуры, хранилище национальных реликвий и святыня польского народа, был подготовлен к подрыву».[313]

Думается, советская пропаганда несколько переоценивает озверелость гитлеровцев: проигрывая войну, спешно ретируясь от наступающих соединений победоносной Красной армии, они вряд ли развлекали себя подрывами архитектурных и исторических памятников. Не до того уже было! Немцам надо было делать всё возможное, чтобы хоть как-то задержать наступление советских войск и тем самым обеспечить себе более-менее комфортное бегство. А значит, в первую очередь нужно было уничтожать мосты и дороги, и все те объекты жизнеобеспечения, которые были нужны противнику: электростанции, водокачки, склады, ремонтные мастерские и тому подобное, но отнюдь не дворцы, музеи и театры. Хотя, конечно, при удачном расположении объекта и умелой работе подрывников какой-нибудь древний замок вполне мог превратиться в непроходимые противотанковые заграждения…

Кстати, Юлиан Семёнов в своём романе «Майор «Вихрь» предлагает такую логику гитлеровского командования — это как бы документ, адресованный рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру: «…в случае нашего стратегического успеха… акция уничтожения Кракова, как апофеоз нашей победы и поражения славизма, будет проводиться сапёрами, как обычная армейская операция. В случае же нежелательного и маловероятного поворота дел, Краков будет в течение ближайших месяцев готов к уничтожению. Всякая случайность, преждевременная команда сумасброда или паническое форсирование событий исключаются, поскольку… в специально оборудованном бункере будут находиться два офицера СС. Это позволит нам контролировать положение до последних секунд, это позволит нам впустить в город войска противника и уже потом похоронить Краков со всеми находящимися там войсками».[314]

В последнем абзаце текста — действительно стратегическое решение, а не просто «человеконенавистническая сущность» фашизма, главари которого якобы пытались всё разрушить перед своим уходом на тот свет. Мы, упаси господи, не оправдываем ни фашизм, ни его главарей, но не будем забывать хотя бы про национальный немецкий характер. Немцы — народ расчётливый и экономный. Уж если они сдавали «куда следует» трофейные советские ордена, сделанные из драгоценных металлов, а своих агентов, направляемых в тыл Красной армии, снабжали поддельными наградами, на чём эти агенты и «валились», то что говорить о взрыве культурных объектов оставляемого города — просто так, «из любви к искусству»? Очень уж это дорого получилось бы… Да они и сами на тот свет пока ещё не спешили.

По версии Юлиана Семёнова, это — относительно дороговизны — понимает даже Гитлер, заявляющий на совещании в Ставке: «Идея уничтожения очагов славянства, как некоторая гарантия против возможного возрождения, соподчинена нашей доктрине. Но, Кальтенбруннер,[315] я призываю не к декларациям, я призываю к разумному исследованию экономической подоплёки вопроса. Вы представили мне прекрасно продуманные планы и чёткие инженерные решения, я рукоплещу вашей скрупулёзной и вдохновенной работе. Однако позвольте мне поинтересоваться: скольких миллионов марок это будет стоить народу? Сколько вам потребуется для этого фугаса? Тола? Бронированных проводов? Вы занимались изучением этого вопроса?»[316]

Примерный ответ даёт, в конце концов, генерал-полковник Йодль:[317]«На проведение этих акций в Кракове, Праге, Братиславе нам необходимо столько тола, сколько выработает вся промышленность рейха в этом году».[318]

Неизбежен вопрос: почему мы обращаемся к художественной литературе?

Юлиан Семёнов назвал цикл своих романов «Альтернатива» «политическими хрониками», он писал их (также как и ряд последующих своих произведений) на основе документов, к которым был допущен с санкции высшего руководства Советского государства и КГБ СССР, а также — руководства Главного разведывательного управления Генштаба. То есть он знал многое.

Поэтому в данный момент для нас важны не «документы», «смоделированные» писателем, но логика человека, глубоко владевшего материалом. Сведём всё «сказанное» его «героями» до лапидарной формулировки: «Краков надо уничтожить с войсками противника, но это дорого» — и запомним её!

А пока что вернёмся к воспоминаниям, документам и трудам историков.

«К началу января гитлеровцы подготовили семь оборонительных рубежей, эшелонированных на глубину 300–500 км. Никогда ещё в ходе Второй мировой войны немецко-фашистское командование не создавало столь глубокой, насыщенной инженерными сооружениями обороны. Для повышения её устойчивости, особенно в противотанковом отношении, широко использовались реки Висла, Бзура, Равка, Радомка, Нида, Пилица, Варта, Нотець, Обра, Одер и другие. В систему оборонительных рубежей включались подготовленные к длительной обороне многочисленные города, такие как Модлин, Варшава, Радом, Кельце, Краков, Лодзь, Быдгощ, Познань, Шнейдемюль и другие, представлявшие мощные опорные пункты и узлы сопротивления… Предполагалось, что в случае вынужденного оставления позиций на Висле отходившие войска и выдвигаемые резервы будут последовательно занимать следующие оборонительные рубежи. Такой метод ведения обороны должен был по замыслу гитлеровского командования обескровить Советскую Армию и надолго затянуть войну».[319]

Валентин Иванович говорит: «Ботяну была поставлена задача расчистить дорогу наступающим войскам, и расчистить грамотно. Нельзя было взрывать то, что поможет двигаться Красной армии — нужно было взрывать так, чтобы принести наиболее существенный вред противнику. Понимаете? Вот тогда-то и появилось у него задание «не допустить взрыв плотины» на реке Дунаец, которая была в двадцати, что ли, километрах, в Новом Сонче, в Карпатах. Немцы хотели взрывать не сам Краков — мне думается, им просто не до того было, но вот эту плотину. А она, наверное, не только бы на какое-то время остановила наступление Красной армии, но и сам город бы затопила… Вот вам и «уничтожение Кракова»!»

Проведение операции начиналось, разумеется, с разведки. Так как времени для неё не было, то решили воспользоваться «информацией коллег». Как писал впоследствии Иван Фёдорович Золотарь, «наш неутомимый вездесущий Алексей Николаевич Ботян… был послан в Сандецкие Бескиды, чтобы установить контакты с командирами местных беховских отрядов и с их помощью собрать последние данные о немцах и договориться о следующей встрече».[320]

Уточним, «беховские отряды» — это уже известные нами «Батальоны хлопские».

«И с тем и с другим заданием Алёша справился отлично. Он связался с командирами беховских отрядов: Зиндрамом — Владиславом Сокульским и Юхасом — Мечиславом Холевой. Они отнеслись к Ботяну по-дружески и охотно поделились последними данными о гитлеровских гарнизонах в Новом Сонче, Старом Сонче и других населённых пунктах Сандетчины. В первом, по их данным, размешались два батальона — зенитной артиллерии и 1017-й охранный, — а также несколько вспомогательных команд. Личный состав гарнизона — 2500 человек. В Старом Сонче стояли две артиллерийские батареи, в пригородных сёлах Бжезна и Хомранице батальоны полевой артиллерии».[321]

Но главное, что в городе Новый Сонч находился старинный Ягеллонский замок, который начали строить ещё в XIII веке — все замки, как известно, перестраивались неоднократно. Гитлеровцы превратили его в склад взрывчатки и боеприпасов, для доставки которых к замку была даже проложена железная дорога. Работа по доставке боеприпасов заметно интенсифицировалась в последнее время, с приближением войск Красной армии. На этом складе было также и огромное количество фаустпатронов — очень эффективного средства борьбы с танками, особенно в условиях городских боёв.

Вывод был предельно прост: необходимо взорвать этот склад. Но как? Он же охранялся со всех сторон — и от наземного, и от воздушного противника. Значит, нужно приобрести агента на самом объекте.

Как обычно, версий и легенд вокруг этого эпизода немало.

Вплоть до того, что на воротах замка разведчики увидели объявление «Требуются грузчики», ну и сразу же внедрили своего человека, польского коммуниста. Но это более чем сомнительно — даже в начале 1945 года гитлеровцы вряд ли рискнули бы взять на такой объект непроверенного «человека с улицы».

Валентин Иванович, которому в своё время о произошедшем рассказывал не только Ботян, говорит так: «Там было два направления: во-первых, взяли хороших пленных. Во-вторых, тогда все уже как крысы с корабля бежали — поляки в том числе. Вот и пришёл один «инициативщик». Типа того, что я готов работать с вами…»

Первой удачей, о которой рассказал наш собеседник, было то, что в конце 1944 года во время одной операции партизаны захватили инженера-картографа Зигмунда Огарека. Это был поляк, служивший в вермахте. При нём оказались карты оборонительных сооружений, а на словах он рассказал о планах фашистов по взрыву плотины. Вскоре эти показания подтвердились: 10 января разведчики подорвали немецкую штабную машину. В портфеле одного из убитых оказался план минирования объектов в Кракове, мостов и плотины в Новом Сонче.

Второй удачей было то, что (то ли через «инициативщика», то ли через Мусиловича) Ботян встретился с немецким гауптманом, поляком по национальности. Когда в 1939 году немцы оккупировали Польшу, то часть польских офицеров они взяли к себе в армию.

«И вот когда этот «инициативщик» пришёл, — продолжает рассказ Валентин Иванович, — и сказал, что он готов работать с нашими, Алексей у него спросил:

— А что конкретно ты можешь?

— Ну, я работаю в замке, — ответил тот.

— А там что?

— Да ют, что-то подозрительное, — говорит. — Очень много сейчас туда всего везут…

Ботян сразу ухватился:

— А ты можешь помочь?

Вербовка в лоб — так это у нас называется! Алексей говорил, что тот побледнел, он сразу понял, что, если «помочь», так он оттуда не выйдет!

— Да ты что? Не волнуйся! У тебя пятнадцать минут будет! Ты сможешь убежать!

В общем, этот гауптман не мог не согласиться — любому понятно, что после такого предложения он бы от партизан живым не вышел… Ему дали подмётку от сапога, где находилось инициирующее устройство, которое сработает после того, как её поставят — через пятнадцать минут».

Агент, однако, оказался хитрее, чем думалось. Алексей Николаевич говорит: «Я ему дал мину, английскую, со взрывателем, чтобы он отнёс её туда, в зал, где было очень много снарядов. А гауптман дал команду своему подчинённому, чтобы тот мину в зал принёс… Скорее всего, подчинённый и не знал, что он принёс мину — ему было сказано: положи вот это туда-то, и всё».

Кстати, в документально-игровом кинофильме про Ботяна, который не раз показывали по телевидению, агент, согласившийся взорвать объект, получил аж целую пару начинённых взрывчаткой сапог. Жуть полная! Офицер с такой поклажей просто бы не пошёл — униформой в немецкой армии занимались денщики. А если бы, как в фильме, с сапогами на объект притащился простой патриот-работяга, так, в худшем для него случае, это сразу бы вызвало подозрение — в такие места с ручной кладью не ходят. В лучшем же случае сапоги у него «приватизировал» бы какой-нибудь унтершарфюрер,[322] который потом бы их радостно надел, чтобы через четверть часа в индивидуальном порядке разлететься на мелкие кусочки…

Но вот подмётка — она подмётка и есть. Незаметно вынуть её из кармана и засунуть в щель между ящиками совсем несложно. А после этого быстро-быстро, но так, чтобы не привлечь ничьего внимания, выйти прочь из замка и за его территорией, пользуясь темнотой, бежать как можно дальше от объекта! Если, конечно, исполнитель получил такую инструкцию. Но мог ведь так и оставаться в том зале, куда ему было сказано прийти, и тайна проведения операции поэтому оказалась скрыта самым надёжным образом…

18 января 1945 года в 5 часов 20 минут каменные стены старинного замка разметал мощнейший взрыв.

В представлении, написанном Карасёвым и Перминовым в 1965 году, об этом эпизоде написано как-то излишне скромно: «За период с сентября месяца 1944 г. по март 1945 г. по инициативе и при непосредственном участии А. Ботяна новое соединение… провело ряд важных операций: например, подготовку и взрыв артсклада в развалинах замка Ягеллонов в гор. Новы-Сонч. Был спасён от намечавшегося немцами разрушения город, имеющий 600-летнюю историю. Были спасены другие исторические для польского народа места».

При этом взрыве было уничтожено или получили ранения порядка четырёхсот гитлеровских солдат, офицеров и их прислужников из числа местного населения, работавших на складе.

Сам Ботян рассказывает об этой операции без всякого пафоса: «Результаты были хорошие — самое главное, что я смог взорвать склад и обезоружил немцев. Они бежали, как могли… И это дало возможность Красной армии беспрепятственно продвигаться: дороги остались целы, плотины и мосты не взорвали, и Краков остался целым. Вот заслуга партизанских отрядов, не моя лично, а просто советских партизан! Не я ж один был, нас группа была. — Тут Алексей Николаевич улыбнулся. — Хотя командовал группой я, она мне подчинялась…»

Ну а далее произошло то, что и должно было произойти в соответствии с законами военного искусства.

«В то время как войска ударной группировки [1-го Украинского] фронта вели бои по прорыву укреплений на старой польско-германской границе и подходили к Одеру, армии левого крыла преодолевали оборонительные обводы Кракова.

Благодаря стремительным действиям войск фронта, а также помощи советских разведчиков и польских подпольщиков оккупантам не удалось осуществить варварский замысел. 19 января 59-я и 60-я армии в результате умелого обходного манёвра в сочетании с фронтальной атакой освободили крупный политический и культурный центр Польши город Краков. Население восторженно приветствовало Советскую Армию».[323]

В тот же день отпраздновала эту победу Москва. В приказе Верховного главнокомандующего говорилось: «Войска 1-го Украинского фронта в результате умелого обходного манёвра в сочетании с атакой с фронта сегодня, 19 января, штурмом овладели древней столицей и одним из важнейших культурно-политических центров союзной нам Польши городом Краков — мощным узлом обороны немцев, прикрывающим подступы к Домбровскому угольному району.

В боях за овладение городом Краков отличились…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение Краковом, представить к присвоению наименования «Краковских» и к награждению орденами.

Сегодня, 19 января, в 20 часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Украинского фронта, овладевшим древней столицей союзной нам Польши городом Краков, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трёхсот двадцати четырёх орудий.

За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение Кракова.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины и союзной нам Польши!

Смерть немецким захватчикам!»[324]

А ещё в тот же самый день, только в 18 часов, Москва салютовала войскам 4-го Украинского фронта, «прорвавшим оборону немцев и овладевшим городами Ясло и Горлице», — но двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий. Потом, уже в 21 час, войскам 3-го Белорусского фронта, «прорвавшим оборону немцев в Восточной Пруссии», — также двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий. Следующий салют прогремел в 22 часа, в честь войск 2-го Белорусского фронта, овладевших городами Млава, Дзялдово (Зольдау) и Плоньском — то же количество залпов стольких же орудий. Завершился этот день салютом в 23 часа в честь войск 1-го Белорусского фронта маршала Георгия Константиновича Жукова, овладевших городами Лодзь, Кутно, Томашув, Гостынин и Ленчице — опять-таки 24 залпа, но из 324 орудий.

И ещё одно знаменательное событие произошло в тот же самый день: «19 января 1945 г. эмигрантское правительство заявило о роспуске АК. Созданная из её реакционной части подпольная организация занималась шпионско-диверсионной деятельностью в тылу Советской Армии, продолжала (до своего разгрома в 1947 г.) борьбу против народной власти».[325]

В архивном деле «Курган» говорится про «последний эпизод из боевых действий» Алексея Николаевича — всё тогда же, в январе 1945 года: «Находясь на выполнении специального задания А. Ботян с группой в 5 человек в районе села Пивничное Новосончского повята столкнулся с двигающейся по шоссе немецкой воинской частью, не растерялся, вступил в бой. Немцы, оставив 15 человек убитыми, отступили. Группа Ботяна захватила в плен 2-х офицеров и 35 солдат».

Ботян рассказывает об этом так:

«Шёл я один раз на встречу с одним нашим помощником из Армии Крайовой. Взял с собой четверых человек — а нас там, в отряде, всего было более трёхсот. Когда освобождали лагеря, то часть людей переправляли на восток, на фронт, а часть оставалась у нас. Ну и каждый день боевая работа: засады на дорогах, взрывы и т. д. Очень здорово помогли мы Красной армии! В ту пору немцы уже не шли по большаку, а стали ходить по мелким дорогам. Вот, только я стал подходить к назначенному месту, как поляки нам кричат: «Немцы!» Видим, их человек 40 или 50. Мы сразу же стали стрелять, может, кого убили — и немцы сдались. Поляки хотели их расстрелять, но я не дал: это не гуманно, раз они сдались, то всё! Потом, когда пришла Красная армия, я их передал Красной армии…»

Воинское благородство — пленный враг врагом уже не является.

Хотя, например, известен такой случай (вполне возможно, что подобное происходило не единожды), когда в отряде Ботяна допрашивали двух каких-то захваченных немецких офицеров. И как-то ужасно нагло, вызывающе они себя вели, и никакой информации от них получить, казалось, было невозможно.

Когда вскоре Алексею это надоело, он коротко, не повышая голоса, приказал кому-то из бойцов:

— Расстрелять!

Более наглого из гитлеровцев вывели на двор, раздалась короткая автоматная очередь, и боец возвратился обратно уже один, держа свой ППШ в руке, стволом в сторону оставшегося немца.

Ботян глянул на враз побледневшего офицера, спросил совершенно равнодушно:

— Ну?

Тот понял, что этот партизанский начальник, имевший, как видно, стальные нервы и железную выдержку, точно так же прикажет «вывести в расход» и его, и тут же потерял былую спесь и стал предельно словоохотливым.

Но это ведь не были пленные, сдавшиеся в бою! И это был партизанский отряд, воюющий «не по правилам». Соответственно, если кто-то из партизан оказывался в руках врага, то ни про какие Женевские конвенции не вспоминали — партизан, которых гитлеровцы именовали не иначе как «бандиты», даже не расстреливали, а вешали. Конечно, после того, как пытали.

Совсем скоро партизанская бригада Ивана Золотаря оказалась на территории, освобождённой войсками Красной армии.

«Нас уже поджидал старший радист Иван Николаевич Панфилов с радиограммой из Москвы. Генерал Павел Анатольевич поздравил личный состав нашего соединения с успешным окончанием партизанской борьбы и предложил передать всех товарищей призывного возраста, за исключением омсбоновцев, подлежащих возвращению в московскую бригаду полковника Орлова, в одно из фронтовых соединений Красной армии, расположенных поблизости.

Итак, наш боевой путь завершился».[326]

Вроде бы Ботяна тогда во второй раз представили к присвоению звания Героя Советского Союза. А может, начальники только сказали, что он этого звания достоин, но так как было известно, что первое представление всё ещё где-то «ходит» — как мы помним, про сбитый самолёт могли и не знать, — то второе представление могли просто и не делать. Мол, тебе ж вот-вот «Золотую Звезду» дать должны! Кто ж тебе сразу ещё одного «героя» присвоит?!

Вообще, как известно, дважды героев Советского Союза среди разведчиков не было…

* * *

Заканчивая рассказ о фронтовом (точнее — зафронтовом) периоде жизни Алексея Николаевича Ботяна, есть смысл подвести и некоторые итоги деятельности Четвёртого управления НКВД — НКГБ:

«За годы войны 4-м Управлением на базе ОМСБОН было подготовлено 212 спецотрядов и 2222 группы общей численностью до 15 тысяч человек (в том числе 7316 воинов-омсбоновцев). Их силами было проведено 1084 боевых операции…

При выполнении заданий командования на фронтах и в тылу врага погибло свыше 1000 бойцов и офицеров ОМСБОН…

В боевых столкновениях омсбоновцами уничтожено: 136 130 вражеских солдат и офицеров, 87 представителей германской администрации разного уровня, 2045 немецких агентов и пособников врага; заложено 49 252 минных поля, пущено под откос 1415 воинских эшелонов с техникой, живой силой, боеприпасами, горючим и продовольствием, взорвано 335 железнодорожных и шоссейных мостов, уничтожен 51 самолёт, 21 единица гусеничной техники, осуществлено более 400 других диверсионных актов».[327]

Война, однако, ещё не была закончена.

«Потом Красная армия прошла дальше, — рассказывает Ботян, — а я остался, сотрудничал со «Смершем»… У меня на связи много поляков было, я их передавал военной контрразведке для дальнейшей работы».

Работа спецслужб на освобождённой территории — тема, скажем так, весьма деликатная. Поэтому ограничимся рассказом одного из участников тех далёких событий, генерал-майора Леонида Георгиевича Иванова:

«Где-то в ноябре 1944 года мы получили команду: проводить разоружение подразделений Армии Крайовой. Как это осуществлялось? Когда мы выясняли, что в лесу есть какая-то аковская часть, то наши работники — обычно, зам. начальника контрразведки дивизии, представитель командования, ну и взвод автоматчиков с ними, выезжали на место, находили командира и объявляли, что по приказу Верховного командования Красной армии и Польского комитета по освобождению Польши вы подлежите ликвидации. То есть вам следует сдать оружие, а людей распустить по домам. Насколько я знаю, какого-либо сопротивления они при разоружении не оказывали. Но были случаи, когда некоторые аковцы возмущались: «На каком основании, мы армия народная, защитники польского народа, вы не имеете права нас расформировывать, мы должны остаться!» Но, несмотря на все эти заявления, приказ о разоружении они всё-таки выполняли. Количество людей было разное: иной день по 200 человек складывало оружие, а иногда и по 500. В какой-то период в декабре я собирал сведения из отделов контрразведки дивизий, сколько изъято оружия, сколько подразделений распущено, а потом вся эта информация передавалась во фронт, то есть в управление контрразведки «Смерш» нашего 1-го Белорусского фронта. Фронт, как мне говорили, ежедневно докладывал об этом Сталину. Сталин был обеспокоен наличием на польской территории Армии Крайовой и ставил задачу как можно скорее полностью её разоружить!»

Как можно понять, Ботян и его боевые товарищи помогали сотрудникам Смерша разыскивать блуждавших по лесам аковцев… Да и не только их одних, так что работы было достаточно. Но очень хотелось домой!

* * *

21 апреля 1945 года был подписан Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Польской Республикой. В этом документе, в частности, было сказано:

«Статья 2. Высокие Договаривающиеся Стороны, уверенные в том, что интересы безопасности и процветания советского и польского народов требуют сохранения и усиления в период и после окончания войны прочной и постоянной дружбы, будут укреплять дружеское сотрудничество между обеими странами в соответствии с принципами взаимного уважения к их независимости и суверенитету, а также невмешательства во внутренние дела другого государства.

Статья 3. Высокие Договаривающиеся Стороны обязуются и по окончании настоящей войны с Германией предпринимать совместно все меры, находящиеся в их распоряжении, для устранения любой угрозы повторения агрессии со стороны Германии или какого-либо другого государства, которое объединилось бы с Германией непосредственно или в какой-либо иной форме.

Для достижения этой цели Высокие Договаривающиеся Стороны будут участвовать в духе самого искреннего сотрудничества во всех международных действиях, направленных к тому, чтобы обеспечить мир и безопасность народов, и будут полностью вносить свой вклад вдело осуществления этих высоких целей».[328]

Именно на этих самых принципах отношения между двумя нашими странами строились на протяжении более чем сорока последующих лет.

* * *

Недавно мы наткнулись на газетные рассуждения одного польского историка, убеждённо (но не убедительно!) доказывающего, что, мол, Ботян, которого он на польский манер называет Боцяном, не мог быть «спасителем Кракова», так как склад в Новом Сонче был взорван 18 января 1945 года, а советские войска вошли в город 19-го.

Как видно, историк этот не понимает разницы между баталиями на шахматной доске, столь любимыми Алексеем Николаевичем, и реальными боями. Ведь если первые заканчиваются признанием поражения, то вторые могут продолжаться и после «объявления мата».

И вот тут-то мы, наконец, вспомним логику Юлиана Семёнова, фразу из придуманного им «документа»: «впустить в город войска противника и уже потом похоронить Краков со всеми находящимися там войсками».

В день 19 января 1945 года в Краков вошли авангарды, передовые подразделения советских войск. Конечно, можно было бы обдать их с порога «холодным душем», да только эффективность такой «встречи» была бы крайне невелика! Гитлеровское командование прекрасно понимало, что большой и неразрушенный (что особенно важно!) город и его ближайшие окрестности неизбежно станут местом хотя бы короткого отдыха наступающих войск, которых с каждым днём будет становиться здесь всё больше и больше. Что в начале двадцатых чисел в городе обязательно окажутся и непременно задержатся штабы 1-го Украинского фронта, 59, 60 и 2-й воздушной армий, а также штабы многих корпусов, дивизий, бригад и полков. О том, что они пришли, и даже о том, когда собираются уходить, своевременно сообщила бы находящаяся в Кракове агентура. И вот тогда, когда этого никто бы не ждал, только тогда высоко в горах должен был прогреметь взрыв, разрушающий Рожновскую плотину!

Не будем живописать картину удара чудовищной волны, сметающей краковские дворцы, дома и памятники, старинные крепостные стены, костёлы, а также боевую технику и людей, гибель штабов и войск, и то, как многочисленные немецкие и польские «фаустники» дружно расстреливают советские танки и грузовики, в панике удирающие прочь от города…

В том же газетном интервью польского историка мы прочитали следующие строки:

«Боцян, знающий польский язык и ориентирующийся в местных условиях, активно в этом участвовал.[329] Поэтому летом 1945 года подполье, борющееся за независимость, пыталось ликвидировать его как одного из наиболее опасных энкавэдэшников в Новом Сонче. Долгое время считалось, что это удалось. Лишь в последние годы стало известно, что Боцян не только уцелел, но и — переброшенный в своё время в Москву — жив до сих пор…»

Как видно, очень плохо работало аковское подполье! Нам известно, что Алексей Николаевич возвратился в Москву ещё 20 мая 1945 года.

А ведь, наверное, кого-то они вместо него летом грохнули, раз «считалось, что это удалось…». Или просто наврали?

* * *

И самое последнее к этой теме.

Алексей Николаевич не раз повторял, что в Кракове и его окрестностях он, во-первых, действовал в составе оперативной группы, то есть вместе со своими боевыми товарищами, и что, во-вторых, таких групп и отрядов в районе древнего города было немало. Чаще всего они не только не имели между собой связи, но и не знали о существовании друг друга.

Вот что говорит по этому поводу генерал-майор Юрий Иванович Дроздов, легендарный начальник советской нелегальной разведки в 1979–1991 годах: «То, что тогда получалось какое-то негласное соревнование между группами военной разведки, ГРУ, и теми, которые у нас, — это вполне естественно. Для того чтобы выполнить задание, иногда нужно было создавать какую-то дополнительную ячейку, может быть даже две-три, чтобы хоть какая-то из них добралась до цели. Если вспоминать историю, то из всех разведывательно-диверсионных групп, которые в годы войны забрасывались на территорию противника, в общей сложности погибло больше половины. Некоторые погибали в ходе проведения своих операций, а некоторые, наверное, в результате проникновения туда немцев, потому что лжепартизанские отряды немцы создавали удивительно интересно… Удивительно интересно!»

Пожалуй, наиболее известной среди находившихся в районе Кракова групп оказалась разведывательная группа «Голос», которая действовала по заданию разведотдела штаба 1-го Украинского фронта. Руководил этой группой Евгений Степанович Березняк, ставший впоследствии «главным прототипом» того собирательного образа, который писатель Юлиан Семёнов нарёк «Майором «Вихрем».

Это он — оперативный псевдоним «Голос», имевший тогда, кстати, звание рядового, и его радистка Елизавета Вологодская — оперативный псевдоним «Комар» — оказались, как описал Семёнов, в гестапо и потому, после их возвращения из-за линии фронта, долго проверялись контрразведкой Смерш. Удивляться не приходится: уж если разведчиков перевербовывают в мирное время, в самых «цивилизованных» странах, то что говорить о тех экстремальных обстоятельствах, когда жизнь человеческая стоила ничтожно мало? Не проверять зафронтовых разведчиков — тем более побывавших в руках спецслужб противника — было нельзя. Этим, по отношению к собственным разведчикам, занимались все, без исключения, контрразведки.

Ветеран ГРУ, писатель и доктор исторических наук, известный как «Владимир Лота», так оценивает работу группы Березняка:

«За период с 19 августа 1944 года по 23 января 1945 года группой была вскрыта краковская группировка противника, состоявшая из 371-й, 359-й, 544-й, 78-й, 545-й, 208-й и 96-й пехотных дивизий, 20-й танковой и 344-й гренадерской дивизий, расположение штаба 59-го артиллерийского корпуса и ряд других воинских частей противника, дислоцированных и действовавших в районе работы разведывательной группы.

Кроме того, созданный Березняком боевой отряд из советских военнослужащих, бежавших из плена, провёл ряд успешных диверсий на железнодорожных и шоссейных коммуникациях противника. За 156 дней пребывания разведгруппы в районе Кракова Березняк и его радисты направили в центр 140 радиограмм с разведывательными данными о немецких войсках и военных объектах.

В боевом задании разведывательной группы «Голос» не было задачи по спасению Кракова. Березняк узнал о чудовищном замысле фашистов от… Добытые данные позволили советским разведчикам и польским партизанам спасти древнюю столицу Польши от уничтожения».[330]

Это, фактически, всё. К написанному выше Валентин Иванович, историк спецслужб, добавляет: «Отряд Березняка уничтожил немецкий узел связи — и таким образом накануне прихода советских войск гитлеровцы в Кракове остались без оной».

…Герой Украины Евгений Степанович Березняк сейчас живёт в Киеве. В 2014 году ему исполнится 100 лет. Дай Бог ему здоровья!

По свидетельству дочери Ботяна, Ирины Алексеевны, Алексей Николаевич говорит, что, мол, Краков мы вместе с Березняком спасали. Ветераны же считают, что писатель Юлиан Семёнов фактически смешал судьбы двух героев: драматические обстоятельства деятельности одного и конкретные результаты деятельности другого… Конечно, во время войны Ботян и Березняк не встречались, да и в послевоенное время им также не довелось увидеться.

«Папа сейчас, то есть некоторое время назад, хотел съездить на Украину, чтобы встретиться с Евгением Степановичем, — говорит Ирина Алексеевна. — Но украинская сторона этому почему-то воспротивилась, не разрешила. До встречи с Березняком его не допустили — очень уж он там охраняется. Ну, не хотят, так не хотят, решил отец! Настаивать он не стал…»

Глава пятнадцатая Забытый нелегал

Страна демобилизовывалась. Уставшие от войны люди уходили в запас, снимали погоны, с удовольствием возвращаясь к мирной жизни. Армейские чекисты, бойцы оперативных отрядов, зафронтовые разведчики, сотрудники НКГБ и НКВД давали подписки с обещанием навсегда позабыть всё то, что было, и становились учителями, инженерами, рабочими и колхозниками. Сколько же захватывающих тайн, сколько интереснейшей информации унесли они с собой в могилу! Сегодня просто с болью сердечной вспоминаются некоторые из этих людей, с кем доводилось встречаться и даже хорошо их знать! Но они ни о чём не рассказывали, а нам, мальчишкам, очень многое было ещё непонятно, потому и неинтересно. Теперь это поколение фактически уже ушло.

Вернёмся в 1945-й. Ботян со службой расставаться не желал: за долгие годы войны он понял, что именно это — его дело, его судьба. А если так, то надо было и дальше двигаться по этой стезе, не останавливаясь на достигнутом. Сызмальства стремившийся к знаниям, он прекрасно понимал, что теперь ему надо получать соответствующее образование. В принципе, продолжать ту учёбу, которую он начал в таком далёком 1941-м.

«Когда я вернулся, то написал Судоплатову рапорт с просьбой, чтобы мне дали возможность получить высшее военное образование, — рассказывает Алексей Николаевич. — Но Судоплатов сказал: «А где я возьму людей для работы?» Его можно понять — ему были нужны результаты. Зачем ему была нужна моя учёба?»

Впрочем, учёба всё-таки потом была — но, скажем так, сугубо профессиональная, а не та, что привела бы его к получению столь желанного высшего образования. Алексея ждала иная и пока что совершенно незнакомая работа.

В то время органы государственной безопасности претерпевали вполне логичные (пока ещё!) и необходимые реорганизации, связанные с окончанием Великой Отечественной войны и переводом жизни страны «на мирные рельсы».

19 марта 1946 года на сессии Верховного Совета СССР был образован Совет министров — вместо Совета народных комиссаров, Совнаркома, история которого восходила к 1917 году. Тогда же в числе прочих министерств было создано Министерство государственной безопасности (МГБ) СССР, в состав которого вошли все структуры бывшего НКГБ СССР. Министром госбезопасности стал Виктор Семёнович Абакумов, руководивший во время войны контрразведкой Смерш Наркомата обороны в ранге заместителя наркома. Причём звание генерал-полковника ему присвоили только теперь.

Вскоре, как выполнившее свои задачи, было упразднено и Четвёртое управление НКГБ СССР.

«Ещё до его расформирования 4 мая 1946 г. в системе МГБ был создан отдел «ДР» — служба диверсий и индивидуального террора (начальник — генерал-лейтенант П. А. Судоплатов)».[331]

Звучит громко и пугающе. Однако, в общем-то, отдел работал на перспективу — готовился к активным действиям в «особый период», как на жаргоне спецслужб именуется военное время и подготовка к оному. Ведь в воздухе тогда изрядно пахло «жжёным порохом», и это был не только тот запах, который ещё не выветрился с полей недавней войны. Нет, наши недавние боевые союзники — те самые, с которыми советские воины по-братски обнялись на Эльбе 25 апреля 1945 года, уже разрабатывали планы новой мировой бойни. Точнее, они начали разработку этих планов как раз в преддверии исторической встречи союзных армий: так, в середине апреля 1945 года британский премьер Уинстон Черчилль поручил Объединённому штабу планирования военного кабинета Великобритании подготовить план экстренной операции «Unthinkable» («Немыслимое»), «В плане сформулированы цели, направления ударов западных союзников против Красной Армии и вероятные результаты операции».[332]

Правда, начальники штабов Великобритании вынесли по этому поводу не очень-то оптимистичное заключение: «…мы считаем, что, если начнётся война, достигнуть быстрого ограниченного успеха будет вне наших возможностей и мы окажемся втянутыми в длительную войну против превосходящих сил».[333]

Зато заокеанские союзники воистину излучали уверенность. «Заместитель государственного секретаря Дж. Грю писал в меморандуме правительству 18 мая 1945 года: «Будущая война с Россией очевидна, как может быть что-нибудь ещё очевиднее на нашей земле. Она может разразиться в ближайшие несколько лет. Нам следует поэтому поддерживать в готовности наши вооружённые силы».

Лёгкий, игривый стиль этого послания не может не вызывать восхищения!

Так что советской разведке следовало активно готовиться к «особому периоду»… Вот почему Ботян превратился в разведчика-нелегала.

«В 1947 году было заключено соглашение между СССР и Чехословакией, что чехи, проживающие на территории Киевской, Житомирской и Волынской областей, имеют возможность выехать в Чехию. Почему? Потому, что немцев выселили из Судетской области — и, так сказать, свободные места были, — вспоминает Алексей Николаевич. — Я познакомился с молодыми чехами и под видом чеха, в качестве репатрианта, поехал вместе с ними в Чехословакию. Звали меня теперь Алоиз Дворжак. Каким предлогом я объяснял своё решение «возвращаться на родину», уже и не помню, но я был молодой, мог придумать всё, что угодно. Причём у меня не было абсолютно никаких документов — ни по рождению, ни по образованию — ничего, никакой справки! Объяснял, что, мол, нас бомбили, все мои документы погибли при бомбёжке, всех своих родных я потерял в оккупации, остался на белом свете один-единственный. И эта «легенда» сошла, тем более что никто её не проверял. Я знал польский язык — это мне помогло, что не русский, так было гораздо проще. Отношения с Чехословакией тогда были самые дружеские, а людей без роду без племени после войны были многие тысячи».

Кстати, тут можно возразить — было широко известно, что между спецслужбами социалистических государств существовали договорённости не работать друг против друга. Но, во-первых, тогда такой договорённости ещё не существовало, а во-вторых, Ботян и не работал, как это называлось, «по Чехословакии». Там он должен был провести некоторый отрезок времени, «натурализоваться», почувствовать себя настоящим чехом, после чего эмигрировать в некую страну, откуда реально исходила угроза для Советского Союза. В какую именно страну? Ну откуда мы знаем?! Мало ли тогда таких стран было?

«Приехали мы в Чехию, там распределение было такое, что нас направили километров на сто западнее Праги: Судетская область, город Жатец, — продолжает Ботян. — А дальше кто куда. Как оказалось, у всех чехов, которые ехали отсюда, специальность была: кто был мясником, кто — столяром, кто ещё чёрт знает кем, но места они себе находили. А мне что делать, при моём слабом знании чешского языка? Учителем в школу не пойдёшь. Про другие мои навыки, как понимаете, на это время вообще надо было забыть… Вот и решил я идти работать на завод в город Хомутов, что неподалёку от Жатеца. Там было предприятие по производству бесшовных труб для нефтяной и газовой промышленности. Мне предложили работать слесарем. Ну ладно, пошёл, хотя я никогда не работал слесарем и даже никакого представления об этом деле не имел! Но я никогда не унывал — чего не знал, про то спрашивал. Мне говорят — я если не понимаю, то прошу повторить или показать… Люди там ко мне очень хорошо относились, очень любезно — понимали, что я реэмигрант, что никого у меня не осталось, поэтому сочувствовали и помогали. Для товарищей я был Лозико, Лео… Не хочу себя хвалить, но соображал я быстро, так что в скором времени стал там настоящим слесарем. Но я своим мастерством не гордился и в дальнейшем старался побольше спрашивать, чтобы как следует во всё вникнуть… Что ещё? Жил как все. Получил небольшую комнатку, ходил на работу, кормили сносно; сам себе носки штопал. Тяжело, конечно, жилось в послевоенной Чехословакии…»

Но самое сложное заключалось в том, что с Алексеем не было никакой связи. Ни связи, ни, соответственно, помощи, словно бы в далёкой Москве про него вообще забыли. Боевой офицер советской госбезопасности, кавалер двух орденов Красного Знамени превратился в чешского слесаря, и всё! Причём неизвестно — надолго ли? Ведь вполне могло статься, что и навсегда, до конца жизни.

Именно так получилось с одним из друзей Ботяна, тоже из омсбоновцев, входивших в группу Карасёва. Немногим старше Алексея, он до войны служил в НКВД, в одном из территориальных управлений, был оперуполномоченным. Хороший, толковый парень, но, как это порой случается с людьми, невезучий по своей природе. Как куда ни пойдёт, что ни начнёт делать — всё обязательно не так получается, как бы хотелось и было нужно. Он был направлен в Чехословакию одновременно с Ботяном, осел где-то под городом Пльзень, куда-то устроился на работу грузчиком, потому как иной специальности, кроме специальности опера, не имел. А потом у него вдруг резко ухудшилось здоровье, разведчик тяжело заболел. Возможно, сказались многие месяцы пребывания в лесах за линией фронта. Об этом сообщили в Центр; было принято решение вывезти его в СССР, но это почему-то не удалось, а может, и не успели, так как вскоре он умер и был похоронен под своей чешской фамилией…

Сотрудник этот был женат, его семья оставалась в Советском Союзе, и потом, уже довольно давно, к Алексею Николаевичу обратился сын этого товарища с просьбой помочь найти могилку отца. «Вряд ли найдёте…» — ответил Ботян, не только не знавший, где и на каком кладбище, но и давно уже не помнящий, под какой оперативной фамилией был похоронен его друг.

Подобная судьба вполне могла ожидать и его самого. Ведь не «Штирлицем» же он работал — в самом центре, «в логове», так сказать, у всех на виду, да ещё и с «радисткой Кэт» для постоянной связи с Москвой, а простым работягой на европейских задворках. Сгинет такой, так о нём здесь завтра никто и не вспомнит, а Москва долго ничего не узнает…

Между тем советские спецслужбы вновь лихорадили очередные преобразования. Генерал-лейтенант Судоплатов писал:

«Война показала, что политическая и военная разведка не всегда квалифицированно справлялась[334] с оценкой и анализом всей информации, которую она получала по своим каналам. И тогда Молотов, который перед Ялтинской конференцией несколько раз председательствовал на совещаниях руководителей разведслужб, предложил объединить их в одну централизованную организацию. Сталин согласился с этим предложением — так появился на свет Комитет информации, куда вошли 1-е управление МГБ[335] и Главное разведуправление Министерства обороны[336] (ГРУ). Что касается Министерства госбезопасности, то решено было также сохранить в его составе специальную службу разведки и диверсий — на случай возможной войны или локальных военных конфликтов на Ближнем Востоке, в Европе, на Балканах или на Дальнем Востоке. Аналогичное спецподразделение было сохранено в Министерстве обороны».[337]

И то — слава богу! То есть отдел «ДР» всё-таки оставался в системе МГБ.

Всё это — «информация к размышлению». А далее следуют выводы. К сожалению, большого энтузиазма не вызывающие: «Оглядываясь на прошлое, я вижу, что вполне здравая идея создания единого аналитического центра для обработки разведывательной информации была реализована на практике не так, как следовало. Оперативное руководство разведывательными операциями не надо было передавать в чужие руки. Что же касается нового Комитета информации, то его задачи надо было ограничить анализом материалов разведки».[338]

И ещё более печальные размышления: «Прежнее разведуправление НКВД — НКГБ, являвшееся основным инструментом обеспечения интересов госбезопасности за рубежом, по существу, превратилось в придаток Министерства иностранных дел, основная деятельность которого — дипломатия, а не разведка. Как и Комитет информации, министерство находилось под контролем Молотова…»[339]

Просто обрываем цитату, потому как больно! Но ведь давным-давно утвердилась в России такая традиция, что во все времена политики считали себя самыми умными — умнее профессионалов и профессоров, умнее писателей и художников, умнее всех широких народных масс. Всех они учили, как жить, всех наставляли, всем давали «ценные указания», перестраивая всё по своему разумению.

Понятно, что большим руководителям в Центре за всеми пертурбациями было уже совсем не до того, чтобы заниматься судьбой какого-то разведчика-нелегала в лейтенантском звании, только ещё готовившегося проникнуть в далёкую страну. Даже притом что эта страна представляла немалый оперативный интерес!

Но, как известно, «дело спасения утопающих — дело рук самих утопающих». В России давно это усвоили и, соответственно, поступают по обстоятельствам.

Вот и Ботян совсем не тот человек, который будет смиряться с обстоятельствами и покорно плыть по воле волн, тревожно ожидая: «Когда же это Центр обо мне вспомнит?!» Ведь жизнь, между прочим, даётся человеку один раз — и прожить её надо по-человечески.

«Ну, отправили меня наши туда, и плевать им на эту страну! Я понимаю!» — рассказывает, начиная горячиться, Алексей Николаевич.

Чувствуется, что некоторая обида на прежнее своё руководство у него всё-таки осталась. А может, это боль за нереализованные возможности? Ведь, к огромному сожалению, в послевоенном Союзе нате ответственные посты, которые совсем ещё недавно занимали герои войны, смелые, инициативные и решительные люди, вскоре стали приходить разумные и достаточно осторожные чиновники-тыловики.

Впрочем, Алексей пока ещё жил перспективами, не сомневаясь, что о нём вспомнят. Но и спокойно сидеть на месте — с его-то неуёмной кипучей энергией! — он не мог.

Всё ещё не до меня? Ну ладно, я сам найду, как скоротать время и получить пользу!

«Вот я и задумался, — рассказывает Алексей Николаевич, — сколько же я ещё буду слесарем работать? Не весь же век! Надо куда-то выходить. Оказалось, что в нашем городе можно получить среднее техническое образование — здесь находилась так называемая Высшая промышленная мотостроительная школа. Конструкторский факультет. Но для того чтобы туда попасть, надо было закончить ФЗУ,[340] а для поступления в ФЗУ следовало иметь минимально восемь классов. К тому же надо было иметь рекомендацию мастера — оттуда, где ты работаешь. Но это, как понимаете, для меня было самое простое… Кстати, мастером там, где я работал, был немец — они не всех немцев выселяли в Германию, в Чехословакии оставляли тех, у кого были смешанные браки. Очень хороший человек был и мне всё сразу сделал. Но ведь никаких документов об образовании у меня не было, не говоря о том, что никакого ФЗУ я не кончал. Ну, прихожу я туда, в эту самую школу, говорю, что я реэмигрант, приехал с Волыни — не из России, нет, нас так и называли «волынские чехи», и хочу быть полезным своей Родине, Чехословакии. Но директор, или кто там, говорит: «Надо вам ехать в Прагу, в Министерство высшего и среднего образования, чтобы нам дали команду!».

Известно, что чехи — формалисты, не хуже немцев. «Буква закона» для них на первом месте. Ботяну пришлось ехать в Прагу, а так как человек он решительный и горячий, то и рванул он туда буквально сразу же, не мешкая. Рвануть-то рванул, а в министерстве оказался неприёмный день. Но разве такие мелочи могли остановить Алексея?

«Сказал я дежурному, что я — несчастный человек! — рассказывает Ботян. — Мол, родители мои погибли, я сам приехал на родину — теперь хочу образование получить, а все бумаги мои сгорели… Дежурный по министерству мне посочувствовал и позвонил какому-то референту. Ладно, ответили дежурному, пусть подходит. Я поднялся наверх, на какой-то, не помню, высокий этаж, откуда вся Прага целиком была видна. Лето было, очень всё красиво! Вообще, Прага — это прекрасный город! Вошёл я в тот кабинет, куда мне было сказано, мне там всякие каверзные вопросы задавать стали, но я-то знал, как ответить: я приехал на родину своих предков, хочу быть полезным родной Чехословакии!»

Вроде бы ответы эти понравились. Но тут вдруг собеседник спрашивает у Ботяна, состоит ли он в партии. Вопрос этот совсем не так прост, как кажется. В Советском Союзе Алексей сразу и честно бы сообщил, что является коммунистом. Во-первых, это было так, а во-вторых, членство в ВКП(б) помогало открывать многие двери. Но в 1948 году в Чехии, где президентом только что стал коммунист Клемент Готвальд, такие признания были весьма рискованными — интеллигенция была, так сказать, старая, буржуазная и в основном занимала антисоветские позиции…

— И там я в партии никогда не состоял и здесь не состою! — уверенно и твёрдо отвечал Алексей.

Врать он умел профессионально. По выражению лица своего собеседника Ботян понял, что сказал именно то, что надо.

— Ну ладно, возвращайтесь к себе, я позвоню в техникум, дам команду, чтобы вас приняли с испытательным сроком, — с благожелательной улыбкой отвечал чиновник.

«Я пришёл туда, в эту школу, говорю, кто я таков. Мне отвечают, да, из Праги звонили — и с 1 сентября я стал туда ходить, заниматься, — вспоминает Алексей Николаевич. — Чешского языка я не знаю, только польский, так что поначалу на лекциях я лишь догадывался о чём-то… Представляете, как я жил? Занятия были с 8 утра до 14 часов. Шесть часов! А потом я с двух до шести на заводе работал, жить надо было с чего-то! Наши ведь про меня забыли, никакой материальной помощи мне ниоткуда не было. Затем я приходил домой и занимался… Мы изучали чешский язык и литературу…»

Именно здесь хочется сделать паузу в рассказе нашего героя. Подумать только — Чехословакия, 1948 год. Возрождающейся стране необходимы подготовленные технические кадры, однако драгоценное учебное время эти будущие кадры тратят, в том числе, и на изучение родного языка и литературы. Тех самых предметов, которые сегодня без всякого сожаления изгоняются из программ обучения во многих высших и средних специальных учебных заведениях возрождающейся России. Стоит принять во внимание!

Опять говорит Алексей Николаевич:

«Но я же никакой не чех, чего я там знал?! Надо было всё изучать с нуля — культура, традиции, быт, нравы, привычки… К счастью, там оказался профессор по чешскому языку и литературе, почти мой одногодок. Я ему рассказал, кто я такой и какой я такой несчастный… Он мне говорит: «Лео, я знаю, что если ты начнёшь писать — это кол. Но я тебе даю учебники. Выучи то-то, то-то. Ты должен знать, что именно писатель написал и что он этим сказать хотел…» Я хорошо натренировал за это время память, поэтому выучиваю необходимое и прихожу на занятие. Он мне: «Дворжак! Кто написал такое-то произведение?» Говорю. «Что он этим произведением хотел сказать?» Отвечаю. «Садись, отлично!» Так я и учился год. Тяжеловато мне было, так как языка, повторю, я не знал. Но всё-таки экзамены за первый курс сдал. А потом всё наладилось, и я закончил это училище чуть ли не на отлично — по крайней мере, у меня ни одной тройки не было. Я получил специальность конструктора, так что теперь любую конструкцию могу сделать: мосты, подъёмные краны, автомобили… Всё сам могу высчитать — какой материал нужен, что, как… Очень хорошее образование дают чехи! По окончании техникума меня направили в Иоакимовские урановые рудники — я там был механиком, на этих рудниках. Работал там отлично, зарплата великолепная была, а потом мне ещё и наши стали оказывать материальную помощь…»

Центр «нашёл» Ботяна уже тогда, когда он успешно перешёл на второй курс. Сначала кто-то из сотрудников вышел с ним на связь, а потом на конспиративную встречу с разведчиком — происходила она в знаменитых Карловых Варах — прибыл Герой Советского Союза Евгений Иванович Мирковский, начальник одного из отделов их подразделения.

Встреча имела «судьбоносный характер» — в самом полном смысле этого избитого понятия. Во-первых, Алексей получил соответствующие инструкции; во-вторых, Евгений Иванович подбросил ему денег, сказав: «Только имей в виду, чтобы никто не заметил, что у тебя деньги есть! Кушай что-нибудь, но так, чтобы никто не видел!» — так что Ботяну пришлось в полном смысле слова «хомячить под одеялом»; в-третьих, он получил одно небольшое поручение…

Вот это-то и была судьба!

«Мирковский мне сказал, что ему нужно встретиться с ещё одним нашим сотрудником, чехом по национальности, который раньше работал в нашем Житомирском управлении, — говорит Алексей Николаевич. — Я сказал, что съезжу и его вызову. Я его знал, потому как мы вместе в Чехословакию ехали. Ну, поехал я туда, а там у него были племянница и её подруга — это оказалась моя будущая жена. Подругу звали Галина Владимировна Фиксель, из наших советских чешек, недавно приехала с Украины. Такая красивая была! Работала она зубным техником. Как и почему я ей понравился — я не знаю».

Говорим в ответ, что вы, Алексей Николаевич, тоже мужиком симпатичным были…

«Ну да, в то время ничего был! — скромно соглашается Ботян и продолжает рассказ: — Вот так мы и познакомились. А потом я решил жениться. Как понимаете, для разведчика на нелегальной работе это решение ещё более сложное, чем для обыкновенного человека. С одной стороны, это укрепляет твою «легенду», не нужно заводить какие-то сомнительные связи… Но с другой, ты попадаешь под постоянное круглосуточное наблюдение. О своём решении я доложил Мирковскому. Сказал, что она наша, была в комсомоле. «Женись! — отвечает он. — Но имей в виду: если надо будет её бросить — бросишь!» Я потом понял, почему он это сказал: Чехия для меня была «трамплином», чтобы я, будучи настоящим чехом, перебрался в другую страну. Там-то и должно было быть настоящее оседание. А вдруг она не поедет?! Вдруг ещё что? В общем, была у меня свадьба — но кто я такой, она не знала до тех пор, пока не поехала сюда, в Россию. Думала, что за чеха вышла замуж. Там, в Карловых Варах, у нас родилась дочь…»

Семья Галины Владимировны была из тех самых «волынских чехов», которые приехали в Чехословакию на освободившиеся Силезские земли и поселились прямо на самой границе с Западной Германией.

Отец Галины хорошо устроился — он был заведующим гаражом, но именно это его в конечном счёте и погубило. Как и в России, всё шло «через это дело» — тогда же был огромный дефицит транспорта, товарищи приходили и «договаривались». Так что тесть был человек пьющий, и в доме, между старшим поколением, тестем и тёщей, порой случались скандалы… А в общем, как говорится, «жизнь налаживалась», и Алексей успешно входил в свою роль.

* * *

Зато в Москве, к сожалению, было далеко не всё благополучно.

«Реорганизация начала 50-х годов коснулась и отдела «ДР», отвечавшего за проведение диверсий за границей. Осенью 1950 г. отдел был упразднён, а на его базе, на основании постановлений Политбюро от 9 сентября 1950 г. были образованы Бюро № 1 (проведение диверсий и террора за границей, начальник — генерал-лейтенант П. А. Судоплатов) и Бюро № 2 (действия внутри СССР, начальник — генерал-лейтенант В. А. Дроздов). На том же заседании Политбюро была утверждена инструкция МГБ СССР, согласно которой в отношении «вражеских элементов» допускались меры по пресечению их деятельности «особыми способами по специальному разрешению». Оба бюро действовали на правах управлений и подчинялись непосредственно министру».[341]

Ну, это обычная реорганизация, и ничего плохого в ней, пожалуй, не было.

А вот то, что совсем скоро начались «разборки» на высшем уровне, уже было страшно, и не только для конкретных людей, но и для всего государства. Это же у нас только говорят «ничего личного», а на самом деле «личное» и «общественное» всегда сплетаются настолько сильно, что в определённые периоды «в верхах» только тем и заняты, что «режут по живому».

Не будем вдаваться в подробности, от которых был бесконечно далёк герой нашей книги, но приведём несколько фактов, коснувшихся в конечном счёте и его.

4 июля 1951 года от должностей министра госбезопасности СССР и председателя Коллегии МГБ СССР был освобождён генерал-полковник Виктор Семёнович Абакумов, а 12-го числа того же месяца он был арестован по обвинению «в государственных преступлениях».

Можно сказать, что с этого ареста начался очередной разгром системы государственной безопасности, который только усилился после смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Уже в марте 1953 года МГБ и МВД вновь были объединены в рамках одного ведомства — Министерства внутренних дел СССР, опять возглавленного Берией.

«Главные тенденции в этом процессе были направлены на сокращение штатов органов госбезопасности и упрощение их структуры. Только за три года (с 1953 по 1955 г.) общая штатная численность органов госбезопасности была сокращена на 52 %… Объективно Министерство госбезопасности нуждалось в реорганизации — достаточно отметить, что штатная численность личного состава ведомства в начале 50-х гг. превосходила его численность по сравнению с довоенным в три раза. Однако чёткая программа реформирования в этой области у лидеров партии и правительства отсутствовала. Руководство страны лишь интуитивно (а порой и просто произвольно) пыталось найти оптимальную структуру, которая бы эффективно обеспечивала безопасность Советского государства от внешних и внутренних угроз на новом этапе исторического развития СССР».[342]

Вот так… Всевластие дилетантов — наша хроническая болезнь. Можно сказать, «дурная болезнь», так как о ней стараются не говорить.

Неудивительно, что новое руководство страны спешило установить свой контроль над силовыми структурами, для чего первым делом было решено удалить «ставленников Берии», которого арестовали 26 июня 1953 года и расстреляли 23 декабря. В числе арестованных «ставленников» и даже «пособников» оказался и генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов. Его арестовали 21 августа 1953 года. Ни Судоплатову, ни Абакумову, ни ряду других высших руководителей госбезопасности никакие их громадные военные заслуги в зачёт не пошли. Счастье великое, что Павел Анатольевич «отделался» пятнадцатью годами заключения и вышел на свободу 21 августа 1968 года!

Естественно, что всё это сразу же отразилось на той «конторе», в которой служил Ботян.

«Приказом МВД СССР от 30 мая 1953 г. на базе Бюро № 1 МГБ СССР был образован 9-й отдел МВД СССР (проведение актов индивидуального террора и диверсий, начальник — заместитель начальника 2-го Главного управления МВД генерал-лейтенант П. А. Судоплатов). В июле 1953 г. 9-й отдел был расформирован; в сентябре 1953 г. при 2-м Главном управлении МВД был создан 12-й (специальный) отдел с теми же функциями…»[343]

13 марта 1954 года Указом Президиума Верховного Совета СССР был образован Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР, в состав которого вошли основные оперативные управления бывшего МВД.

«С образованием КГБ понизился статус нового ведомства до комитета при Совете Министров СССР. Это был шаг ЦК партии на пути к полному подчинению КГБ партийному аппарату и лишения органов госбезопасности какой бы то ни было самостоятельности. Несмотря на то, что в названии нового комитета фигурировала частица «при», предполагавшая ведомственную подчинённость органам исполнительной власти, на самом деле линия на усиление контроля со стороны ЦК КПСС существенно усилилась, а Совет Министров СССР окончательно потерял былое влияние на государственную жизнь в стране и соответственно руководящие позиции в сфере обеспечения безопасности государства».[344]

После создания КГБ при Совете министров СССР «12-й отдел МВД был расформирован. На его месте в составе 1-го Главного управления (разведка за границей) был образован 13-й отдел, получивший неофициальное название «отдел «мокрых дел». Его задачи были такие же, как и у 12-го отдела МВД — проведение диверсий и актов террора за рубежом, подготовка нелегалов и спецагентов…».[345]

«Сразу же после образования КГБ в нём начались кадровые чистки. За два года из аппарата было уволено 16 тысяч сотрудников, охарактеризованных Серовым[346] как «не внушающие политического доверия, злостные нарушители социалистической законности, карьеристы, морально неустойчивые, малограмотные и отсталые работники».[347]

* * *

«Если бы наше руководство, Эйтингон и Судоплатов, осталось у власти, то есть на своих местах, моя судьба сложилась бы совершенно по-другому, — вздохнул Алексей Николаевич. — Это я определённо точно знаю! Но их арестовали, пришли новые люди и объявили, что всё, что делали наши предшественники, — это никуда не годится, идёт во вред советской власти. После того меня, без всяких на то объяснений, отозвали. Это было в начале 1955 года. Я вернулся в Москву. Мои жена и дочь оставались в Чехословакии… Прихожу на Лубянку и узнаю, что меня сократили. Мне говорят: «Езжай в Белоруссию!» Говорю: «Что я там, колхозником буду работать, что ли? Я защищал Москву — дайте мне жилплощадь в Москве, и пошли вы к чёртовой матери!» Вот так я, честно, и сказал! «Я прожил среди чужих людей — не пропал, я и здесь не пропаду!» Так и получилось… Я был уволен по сокращению штатов».

А ведь если подумать — были дом, семья, хорошая работа и достаток в Чехословакии, гораздо более спокойной стране, чем наша. Если очень постараться, то можно было бы, наверное, туда и вернуться — ведь всё равно «отвоевался», отдал Родине всё, что мог. Пора бы пожить спокойно. Но нет, таких мыслей даже не возникало, несмотря на то, что с Лубянки он тогда отправился прямо в неизвестность. Один-одинёшенек и совершенно никому не нужный в огромной и, в общем-то, чужой для него Москве.

…Никто никогда не скажет, сколько людей — умных, образованных, талантливых и прочее-прочее — не сумели найти себе место в этом городе и, в лучшем случае, бежали отсюда, а в худшем — опускались на самое «дно», чтобы сгинуть там бесследно. Ботян, однако, не тот человек, чтобы пасовать перед трудностями, чувствовать себя жертвой и опускать руки… «Чекисты не сдаются!» — уж этот девиз он помнил свято.

А далее, как говорится, «на ловца и зверь бежит». Вышел Алексей на Кузнецкий Мост и возле самой приёмной встретил одного из своих боевых товарищей, уволенного не то по «делу о сионистском заговоре в МГБ», не то как «ставленника». Но не в этом суть! Главное, что у этого товарища были большие связи и он уже успел стать заместителем директора ресторана «Прага», одного из лучших московских ресторанов.

«Они как раз в это время подбирали контингент со знанием иностранных языков, — рассказывает Ботян. — А у меня — чешский, польский и немецкий. «Слушай, Алексей, если хочешь, иди ко мне работать!» — предлагает он. Конечно, я пришёл, и меня тут же оформили… Потом была подготовка, не то чтобы сразу работать — месяца два, наверное, меня обучали тому, как гостей встретить, как провожать, какие блюда предлагать. И так я стал там работать…»

Но эту свою деятельность, очевидно, достаточно денежную, Алексей Николаевич считал временной. Не потому, что трудиться в ресторане в те времена считалось «стыдным» — помнится, в одной из центральных газет была даже такая тёплая рубрика: «Рассказы о «стыдных профессиях», этими материалами старались заманить молодёжь в сферу обслуживания, — но потому, что это просто было не его делом. Разведчик, диверсант, он вынужден был встречать и провожать к столикам посетителей. Однако и эту работу, как и всякую другую, Алексей делал очень и очень добросовестно. В Архиве СВР России тому сохранились подтверждения:

«Работает в ресторане «Прага» с апреля 1955 года в должности администратора-переводчика. Проявил себя инициативным, исполнительным работником. В проведении ответственных обслуживаний проявил себя с лучшей стороны. Взысканий не имеет. Выполняет партийные поручения».

«За время работы в ресторане зарекомендовал себя с положительной стороны. С обязанностями метрдотеля справляется. Политически грамотный, морально устойчив. Систематически занимается над повышением своего идейно-политического [уровня]. С целью повышения деловой квалификации занимается на курсах метрдотелей».

«В работе инициативен, требователен к себе и товарищам. Среди коллектива пользуется заслуженным деловым авторитетом.

За хорошую работу в IV квартале 1956 года занесён на доску почёта Мосресторантреста».

Характеристики эти датированы 1956–1957 годами.

Вот в это время он действительно был похож на экранного Штирлица! Чёрный смокинг, накрахмаленная белая рубашка, вежлив, сдержан, предупредителен… Впрочем, «Штирлицем» он был не только внешне.

«Когда было нужно, — вспоминает Ботян, — я, как старший метрдотель, усаживал «нужных людей» за «нужный», подготовленный, столик… Включал технику, слушал разговоры… Я же поддерживал связь с нашими — со Вторым главком».

«Второй главк», то есть Второе главное управление КГБ, это, как известно, контрразведка. Алексей Николаевич не таил обид на ведомство, которому он вдруг оказался «не нужен», «не сжигал кораблей», «не плевал в колодец»… Он продолжал служить Родине, он доказал свою верность «конторе», и вскоре это было оценено по достоинству.

В 1957 году 13-й отдел Первого главного управления (или ПГУ, как тогда называлась внешняя разведка) КГБ при Совете министров СССР возглавлял один очень уважаемый человек, фронтовик. Вроде бы именно по его инициативе Ботяна пригласили, точнее, в соответствии с нравами тех времён, — вызвали на Лубянку.

— Ну как, назад пойдёте? — спросили без всяких околичностей.

— С большим удовольствием! — не задумываясь, ответил он.

Только тогда, по возвращении на службу в госбезопасность, он получил звание майора.

* * *

Поначалу Алексей возвратился в Советский Союз один, семья оставалась в Чехословакии.

«Чехию помню очень мало, — рассказывает Ирина Алексеевна. — Помню дом — у нас была половина двухэтажного дома, — помню, как я кубарем летела с лестницы! Помню, что у меня был самокат такой небольшой и то, что мне приносили пирожные из знаменитой кондитерской. У нас ещё был мотоцикл, папа катал маму, чего-то однажды очень резко затормозил — мама через него перелетела, а он так за рулём и остался! А так, наверное, я больше ничего не помню… Было там у нас, наверное, три комнаты — с нами жили дед и бабушка. Дом купили как бы на имя деда, поскольку дед был участник войны. Деньги были папины, а «крыша» дедова — там всё было очень хитро! Потом папа сюда уехал, а нас нелегально вывезли через год, нас троих — меня, маму и бабушку. Дед там остался. Как папа говорит, бабушке с дедом очень тяжело жилось, а потому они и решили, что пусть он там и остаётся. А они уехали. Но никто не думал, что это «уедется» навсегда. Но так случилось, что больше я деда никогда не видела…»

«Я приехал сюда один, а Галина Владимировна только и знала, что я поехал в Россию, — рассказывает Алексей Николаевич. — Но время идёт, а меня нет и нет! Где-то уже почти год прошёл — и она подняла шум: мол, муж уехал, и нет мужа… Где он?! Тогда к ней приехал мой товарищ, Михаил Антипов. Спрашивает: «Поедете за мужем?» — «Поеду!» — говорит, не спрашивая куда. «Тогда кидайте вещи — и поехали!» Она быстро собралась, оставив практически всё, кроме самого необходимого, взяла с собой мать и дочь, и Антипов привёз их на машине прямо в Чоп. Это была пограничная станция… Привёз он их, провёл куда надо и сам уехал. Не нужно ему было там долго «светиться». Тут я подъехал, сказал пограничникам, кто мне нужен… Пограничник говорит Галине: «Вот, приехал за вами такой Ботян…» Она отвечает: «Не знаю такого!» Я-то там Дворжак был, а не Ботян! И она меня только как Дворжака знала… Вечер, темно, она меня не видит… Но тут Ира, дочь, она маленькая — четыре года ей было, меня увидела. Она вырвалась от пограничников, кричит по-чешски: «Татинко! Татинко!» — «Папочка! Папочка!» Пограничник сообразил, пропустил… Приехали мы в Москву — квартиры не было, но хорошие товарищи, с которыми мы работали, на несколько дней у себя приютили, а потом мне дали комнату на Каляевской улице…»

«У нас была хорошая комната в коммунальной квартире в центре Москвы, — вспоминает Ирина Алексеевна. — А сначала, когда мы приехали, мы жили вообще у знакомых. Нас приютили папины друзья, в небольшой двухкомнатной квартире жили наша семья и их семья — нас было четверо и их было четверо… Бабушка, я так скажу, вообще ничего не поменяла: она там была домохозяйкой и здесь была домохозяйкой. Она у нас вела хозяйство: магазины, готовка… Мама работала, папа работал. Претензий в нашем доме никогда ни у кого ни к кому не было, слава богу! Они очень хорошо, дружно жили! Хотя всё у нас было подчинено папе, вся наша жизнь домашняя. К его приходу у бабушки всё было готово, всё на столе, свеженькое. Это было беспрекословно! Кухня была всякая, но и чешская в том числе. И мама делала все эти кнедлики, с бигусом и со свининой, это тоже делали, чему я не научилась, к сожалению. Мне всякие сладости — снежки, белки варёные в сливочной поливке — всё это делалось. Это то, что у меня осталось в памяти, по крайней мере. Мама потом уже перешла на упрощённый вариант — когда бабушки не стало. Было уже некогда. А бабушка умерла в 1981 году, в августе… Кстати, мама с бабушкой звали отца Лёней. Я потом удивлялась: почему не Алёша, а именно Лёня? Только потом я узнала, что в Чехии он был Лео Дворжак, и мама с ним познакомилась, как с Лео — поэтому он для неё так и оставался Лёней всю жизнь. Ей, как верной подруге, было всё равно — Алексей это или Алоиз. У неё никогда не проскальзывало ни малейшего сожаления, что она променяла Чехию на Советский Союз. Может, она в своё время была этим в какой-то степени удивлена — мне так кажется, но я знаю, что воспринимала она это нормально. Мне кажется, папа больше удивляется, когда говорит: «Надо же, уехала из СССР после войны, вроде бы там прижилась, всё хорошо — и обратно вернулась туда, где родилась!».

Глава шестнадцатая Опять — под каштанами Праги…

Теперь мы обращаемся к самому «закрытому» периоду биографии Алексея Николаевича Ботяна, и об этом времени можем говорить лишь весьма фрагментарно и приблизительно.

С одной стороны, жизнь в очередной раз налаживалась.

«Первое время в России было для меня тяжёлым, потому как я совсем не говорила по-русски, — вспоминает Ирина Алексеевна. — Может быть, дома, в Чехословакии, родители и говорили по-русски, но не при мне. Поэтому для меня язык родной был исключительно чешский. В России я приходила домой и плакала, говорила, что со мной дети не играют. Но потом всё очень быстро забылось — уже никто не поддерживал со мной тот язык — может быть, и зря. Сейчас я по-чешски ни бум-бум… Машина у нас в семье появилась года с 1957—1958-го, с тех пор папа всё время за рулём, и за это время, считайте, не имеет ни одной аварии. Разве что один раз, но это потом было, уже в ГДР, мы ехали на «фольксвагене», «жучок» такой маленький, за грибами или на рыбалку, и папа сел «на брюхо» в песке. Хорошо, рядом проходили наши ребята-танкисты и они на руках машину вынесли. У папы, конечно, нашлось, чем ребят угостить — он всегда возил в машине…»

Но это, повторим, будет ещё впереди. А пока что «мирная жизнь» продолжалась недолго.

«Году в 1958 или 1959-м они с мамой куда-то уехали в долгосрочную командировку… — продолжает рассказ Ирина Алексеевна. — Думаю, что на нелегальную работу — ведь если они нам с бабушкой звонили, то не из дома, а откуда-то ещё. Это я хорошо помню! А мы им не звонили ни разу. Потом они вернулись, а в 1965 году папа легально поехал в Берлин…»

Про предыдущую командировку в прессе приходится читать немало «интересного»: вроде бы Ботян сумел тогда проникнуть в какую-то западную спецслужбу и фактически парализовал её деятельность. Ой, не знаем, не знаем! Может быть, конечно, кому-то из авторов тех публикаций дали для работы несколько больше материала, чем нам… Но почему тогда нам не дали, если это уже «открыто»?!

Хотя есть совершенно иной вариант той самой командировки, о которой нам рассказал генерал-майор Юрий Иванович Дроздов:

«С Алексеем Николаевичем Ботяном я познакомился в 1957 году. До этого я его не знал никак. Знакомство наше состоялось на спортивной площадке, на задворках больницы Святого Антония — это в Берлине, где мы каждое утро собирались для игры в волейбол. Вместо физзарядки. Так он там был — подвижный, прыгающий живчик, который работал — вернее, служил в одном из отделов Берлинского аппарата… Там мы и познакомились. То, что он весельчак — это известно, и когда придёшь к ним туда, в подразделение, то голос его всегда был слышен. Живой, энергичный и очень хороший парень такой! Больше я какого-либо отношения в годы работы в Германии с ним не имел, потому как подразделения находились в разных местах, он занимался своим делом, я — своим…»

Ну что ж, Юрий Иванович — это не только тот человек, которому можно верить без всяких сомнений, но и тот, на чью память вполне можно положиться (пусть извинит нас Ирина Алексеевна, но это не смутные детские воспоминания!). Спрашивать самого Ботяна, был ли он тогда в Берлине и чем там занимался, — бесполезно, потому что он вроде бы и начнёт отвечать, но потом вдруг ужом уйдёт от ответа, а ты сразу и не заметишь, как он, говоря горячо и напористо, переведёт разговор в совершенно иное русло. «Старая школа» — приучен о своей службе не рассказывать…

Так что обратимся к последующим делам, тем более что теперь у нас появляется воистину уникальная возможность пообщаться с коллегами и сослуживцами Алексея Николаевича, с теми людьми, с кем он тогда вместе работал — ведь, к сожалению, то поколение фронтовиков, к которому принадлежит он сам, уже фактически ушло…

«Своих, по возрасту, друзей у него уже не осталось, — с горечью говорит Ирина Алексеевна. — Войну вспомнить не с кем…»

Кстати, Дроздов, который на восемь лет моложе Ботяна, во время Великой Отечественной войны был младшим лейтенантом, командиром взвода в противотанковой артиллерии. «Ствол долгий, а жизнь короткая» — так говорили про себя «противотанкисты». Но как-то о войне они с Алексеем Николаевичем ни разу не говорили, «боевых эпизодов» друг другу не рассказывали.

Зато нам генерал Дроздов рассказал об одном маленьком, но абсолютно неизвестном «рабочем моменте», произошедшем в промежуток между этими двумя командировками Ботяна:

«Где-то в 1959 году меня один раз вызвали к руководству. Там было несколько человек, и Ботян там сидел тогда… Начали меня расспрашивать: давайте поговорим на украинском языке, а какие песни украинские вы знаете, ну и так далее… Такой вроде бы лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор. Ко мне обратились потому, что я жил в Харькове и немного говорил по-украински. Ботян ничего не спрашивал, только смотрел на меня и внимательно слушал. Так мы посидели, побеседовали, затем мне говорят: «Ладно, иди, не подходишь!» И я спокойно возвратился к своим делам. Только через некоторое время мне стало ясно, что меня рассматривали как человека, который мог бы принять участие в операции по ликвидации Бандеры. Но не получилось! Ботян там присутствовал как специалист, как эксперт…»

Сам Алексей Николаевич про этот случай не помнит.

«Где-то что-то было, — говорит он. — Но в памяти это не очень осталось — я же в этом деле активного участия не принимал…

Можно только уточнить, что лидер ОУН Стефан Бандера был ликвидирован в октябре 1959 года. Но это нас уже мало интересует…

Итак, год 1965-й. Как раз в это время подполковники в отставке Герой Советского Союза В. А. Карасёв и П. Р. Перминов обратились к начальнику 13-го отдела генерал-майору Борису Семёновичу Иванову с ходатайством о присвоении Ботяну звания Героя Советского Союза: «Об Алёше Ботяне мы можем сказать, что он унаследовал лучшие качества, завещанные Ф. Э. Дзержинским… Теперь, в преддверии двадцатилетия со дня Победы над гитлеризмом, мы возвращаемся к мысли — не пора ли по-настоящему оценить подвиг Алексея Ботяна, присвоив ему заслуженное звание Героя Советского Союза!»

Красиво было сказано, но, к сожалению, как мы знаем, не сбылось.

Но характерно, что сейчас мы знаем о боевых подвигах Алексея Николаевича, а в то время его сослуживцы не знали абсолютно ничего!

Представление было отправлено, чтобы «залечь» в архиве почти на 50 лет (текст его, насколько нам известно, публикуется впервые), а Ботян, не задумываясь о наградах, преспокойно поехал себе в 1965 году на работу в Германскую Демократическую Республику.

Напомним, что советские разведчики, действовавшие в то время на территории ГДР, работали не «по Восточной Германии», но, в тесном контакте со своими восточногерманскими коллегами, против спецслужб и агрессивных устремлений стран НАТО.

Об этой работе писал в своё время руководитель — опять-таки хочется сказать «легендарный руководитель» — потому что так оно и есть! — внешнеполитической разведки ГДР Маркус Вольф:

«В начале деятельности нашей внешнеполитической разведки советники из СССР играли значительную, если не сказать доминирующую, роль. Это положение менялось по мере «взросления» нашей службы…

Позже меня не раз спрашивали: почему Москва создала себе в лице нашей службы немецкого конкурента, который вскоре обрёл чувство собственного достоинства и во многом превосходил советскую разведку в Германии? Я полагаю, что в Москве с полным основанием считали: немецкой службе будет в послевоенной Германии легче, чем русским, добираться до определённой информации, которую братская служба будет предоставлять советской стороне. Так дело и обстояло, по крайней мере, поначалу…»[348]

Нам также посчастливилось в своё время общаться с Михаилом Фёдоровичем, как традиционно называли Маркуса Вольфа советские товарищи, и вот что он сказал по этому поводу:

«— Как складывались отношения вашей службы с советской внешней разведкой?

— Говорю без преувеличений, что у нас были дружеские, партнёрские отношения. По-моему, это было и на разных уровнях — от руководителей до рядовых работников. Конечно, в личном плане происходило по-разному, но, главное, у нас не было чувства, что мы имеем дело с представителями «великой державы», которые относятся к нам, как к «младшим братьям». Прежде всего, между нами было взаимное уважение.

— Между вашими службами осуществлялся обмен оперативной информацией. Понятно, что происходить по принципу «вы нам — столько, мы вам — столько же» он не мог, однако можно ли назвать его адекватным?

— Я скажу, что этот процесс был не то что взаимовыгодным, скорее взаимополезным. Очень полезным! Конечно, мы давали больше разведывательной информации, чем получали сами, но мы полностью сознавали, что даём эту информацию нашему главному союзнику, который несёт большую ношу всех обязанностей, всех расходов на наше общее дело — защиту нашего союза».[349]

Вот в таких условиях работал теперь Алексей Николаевич Ботян.

Вспоминает бывший заместитель начальника Управления «С» (нелегальная разведка) ПГУ КГБ СССР, назовём его Михаилом Петровичем, который познакомился с Ботяном в 1968 году, когда только ещё выпустился из «101-й школы»:

«В том отделе Представительства КГБ при МГБ ГДР, как называлась наша «контора», куда я был распределён и где работал, работал и Алексей Николаевич. Детально я с его деятельностью не знаком, но в общем знаю, чем он занимался: он работал с семьями немцев, агентов-нелегалов, которые находились в Западной Германии. Они или «на оседание» туда уезжали, или в поездках различные задания выполняли — от недели до нескольких месяцев. А он опекал их родственников, членов семьи. Так что если у родственников в ГДР возникали вопросы, то он помогал их решать, а если у нашей службы возникали какие-то вопросы к родственникам, то опять-таки через него всё это делалось. Это довольно специфический участок был, и я не пересекался с ним ни разу. Так что более детально я не знаю…»

Более детально нам рассказал сам Алексей Николаевич:

«В Германии, в Берлине, я был с 1965 по 1972 год. Я работал с семьями тех молодых немцев, которых нелегалами тогда в Западную Германию отправляли. У меня с ними были очень хорошие отношения! Просьбы некоторые их выполнял — например, машину западную купить хотели, так я помогал деньги обменять. Нелегально, конечно! А как иначе? Вообще, у меня хорошие отношения были с немцами, а потому и работали хорошо, да и отдых хороший был…»

Можно, наверное, осудить Алексея Николаевича за то, что он чего-то там «химичил» в интересах своих подопечных. Но стоит ли? Разведка — это всегда игра «на грани фола», законопослушный гражданин в ней «победителем» не станет. Тем более что не для себя же он старался: не единожды побывав у Ботяна дома, прекрасно понимаешь, что это — нормальный человек, которому ничего лишнего не нужно, в роскоши он не живёт.

«Почему именно Алексей Николаевич этой работой занимался? — продолжает разговор Михаил Петрович. — Работа эта очень деликатная, и нужен по-настоящему душевный человек. У Ботяна есть такое золотое качество — на мой взгляд, он, пожалуй, с любым человеком может найти общий язык. Он не ко всем одинаково относится, я это знаю, но вот поддерживать контакт, быть интересным собеседником, это он может по отношению к любому человеку. А такое не всем дано! Иногда пара вопросов, и уже не знаешь, что сказать… Но Алексей Николаевич — нет, не такой. К тому же он сам обладает огромным боевым опытом и многое знает как бы изнутри. Наверное, поэтому ему и поручили такой участок. Почему ещё, сказать затрудняюсь. Но мне известно, что он очень многих немцев, наших агентов-нелегалов, знал и, соответственно, знал их семьи, которые жили в Берлине или где-то в ГДР. Не исключаю, что когда приезжали нелегалы и очередная поездка предстояла, — он участвовал в выработке задания, определении линии поведения и т. д. Ведь для этого нужно знать обстановку дома, характер человека — не только оперативные вопросы надо знать, но и составляющие человека, о чём у него душа болит. Так что не исключаю, но детально мне это не известно… Может быть, он и операции планировал, вот только гадать мы не будем!»

Сегодня всем, наверное, известно, что так называемые «легальные» разведчики — то есть те, кто не изображает из себя иностранцев, работают под каким-то прикрытием. Чаще всего — посольства или консульства, чтобы иметь дипломатический иммунитет, позволяющий в случае провала быть благополучно высланным из страны, а не оказаться в местной тюрьме. На территории дружественной ГДР подобные казусы советским разведчикам не грозили, но для контактов с местными жителями — семьями тех самых нелегалов — Ботяну была нужна «железная» крыша. Таковой стала для него роль представителя нашего Аэрофлота. И эту роль следовало «играть» с полной серьёзностью и самоотдачей.

А потому перед поездкой в ГДР Алексею пришлось пройти в Москве соответствующую подготовку. Его сразу предупредили, что представитель Аэрофлота должен быть коммерсантом и одной из основных его задач является привлечение туристических компаний…

«Приехал я в Берлин, стал представителем Аэрофлота, и дела там у меня пошли очень хорошо, — рассказывает Алексей Николаевич. — Хотя гэдээровцы — они же хитрые были! Между марками, то есть валютой, ГДР и ФРГ разница большая была, а потому они на свои самолёты сажали западных немцев, а на наши, аэрофлотовские, — своих граждан. Я это быстро разгадал, поехал в Западный Берлин и стал напрямую договариваться с их туристическими компаниями. Стал заказывать чартерные самолёты, а там по сто и более человек, и вот один самолёт отправляю, другой… Все западные компании, которые направляли сюда своих туристов на отдых, я перехватывал! А гэдээровцев сажал на их самолёты — у них же был Интерфлюг. Однажды произошёл случай, когда немцы на свой Интерфлюг не могли посадить свою правительственную делегацию! Всё было забронировано. Они обращаются ко мне, и я сажаю немецкую правительственную делегацию на свой Аэрофлот. А на свой они не могли! Всё очень хорошо получилось! Я всё время загрузки им давал — давал Аэрофлоту прибыль. Наверное, и везло мне, да я и соображал в этом деле — вот всё и пошло».

…Помнится, когда недавно в Москве праздновали очередной юбилей Ботяна, один из его коллег сказал так: «Ему бы там, в Берлине, спокойно сидеть, а он начал с коррупцией среди немцев бороться!» Очень интересная подробность, но вдаваться в неё не будем — незачем ворошить прошлое. Тем более что Алексей Николаевич говорит так:

«У меня с немцами были очень хорошие отношения, особенно с немками. Они «Алэксэй» меня звали. Жизнь была весёлая… Немки — интересные женщины! Они любили иностранные сигареты, а я всегда имел хорошие отношения с западными лётчиками — прошу, привези мне сигареты вот такие-то. Платил им гэдээровскими марками, это им тоже было выгодно. Ну а я сигаретами подкупал…»

В общем, всё было хорошо, весело и легко. По крайней мере, так казалось большинству окружающих. А ведь была у него и совершенно иная жизнь. Ботян чуть-чуть «приподнимает занавес»:

«Я с немецкими пограничниками, демократическими, установил такой хороший контакт, что если откуда-то прилетает наш человек и нужно, чтобы никто не знал, что он сюда приехал, то я его забираю и веду через служебный вход, через контрольный пункт — без проверки. Только говорю: «Со мной!» — и всё… Хорошая работа была! И у московского аэрофлотовского руководства ко мне очень хорошее отношение было. Мне даже предлагалось другое место — в другом государстве. Приехал из Москвы генерал из Аэрофлота и, видя, как у меня хорошо дела идут, сказал: «Я обращусь в ЦК, чтобы вас перевели на нашу работу». Не знаю, если бы не ввод наших войск в Чехословакию в 1968 году, то я, наверное, и пошёл бы дальше по линии Аэрофлота…»

Года через два после приезда Ботяна в Германию представительство возглавил генерал Иван Анисимович Фадейкин,[350] очень толковый начальник и вообще, опять-таки, легендарный человек. Судите сами: ровесник Алексея Николаевича и даже на полгода его младше, он, журналист по профессии, начал Великую Отечественную войну заместителем начальника политотдела стрелковой дивизии на Западном фронте, а закончил начальником штаба гвардейской стрелковой дивизии. (В своих изустных «легендах» разведчики — это неудивительно, «легенды» ведь создаются в любом коллективе, даже самом информированном, — превратили его в командира дивизии, которая брала Берлин.) В 1949 году, окончив Военную академию им. М. В. Фрунзе, полковник Фадейкин был направлен в Высшую разведывательную школу Комитета информации, после чего служил во внешней разведке и в военной контрразведке, которую возглавлял с февраля 1963-го по февраль 1966 года, а затем был направлен в ГДР.

«Фадейкин — толковый мужик, жаль, что он так рано умер! — сожалеет Ботян. — У нас хорошие результаты были. И сама работа была интересная…»

Отделом, в котором он тогда служил, руководил Мариус Арамович Юзбашян.[351] С Алексеем Николаевичем его сблизило, во-первых, то, что в 1944–1945 годах Мариус Арамович также находился за линией фронта, был заместителем командира партизанского отряда. Точнее — оперативной группы. Потом работал в территориальных органах госбезопасности, после чего приехал в представительство и в 1967 году возглавил отдел. Во-вторых, Юзбашяна и Ботяна сдружило то, что оба они были просто отчаянными волейболистами.

«Мы как-то очень сильно сблизились благодаря спорту, — вспоминает Михаил Петрович. — Волейбольную нашу команду возглавлял Мариус Арамович. Коллектив у нас был сильный, который, в том числе, участвовал и в соревнованиях с «друзьями», то есть с сотрудниками немецких спецслужб. Мы то в Дрезден ездили, то в Лейпциг, то здесь, в Берлине, время от времени играли. Было правило: каждую среду хоть умри, но… Если ты начальнику отдела говоришь, что не можешь пойти на волейбол, потому что занят по работе, то он говорил: «Как же ты планируешь свою работу, если знаешь, что в среду у нас волейбол?».

Говорят, что Юзбашян здорово «подыгрывал» Ботяну — не на волейбольной площадке, а в службе. Ну и что плохого? Думается, он был этого достоин. И вообще о работе разведчика, особенно — о её результатах, судить очень сложно.

Герой Советского Союза Эвальд Григорьевич Козлов говорил так:

«В нашем деле задавать лишние вопросы было просто неприлично. И обстановка конспирации была жёсткая: когда ты приходишь в кабинет к своему другу-товарищу, то он обязательно закроет папку с документами, с которыми работал. Но всё воспринималось как должное…»

Оно понятно: никто в нашей жизни не застрахован от предательства, от измены и вообще от каких-то чрезвычайных обстоятельств.

* * *

Между тем чрезвычайные обстоятельства не заставили себя долго ждать.

Вот что писал в своих воспоминаниях Маркус Вольф:

«1968 год был отмечен в США, во Франции и в Федеративной республике кульминацией студенческих волнений и движений протеста…

В начале 1968 года студенческие волнения в странах Запада приняли драматические формы. Это занимало моё внимание гораздо сильнее, нежели события у наших восточных и западных соседей, поэтому я и осознал критическое обострение ситуации в Чехословакии относительно поздно.

Годом раньше, во время государственного визита шаха Реза Пехлеви в Западный Берлин, полицейским был убит студент Бенно Онезорг,[352] что вызвало волну возмущений в западногерманских университетах. Едва она спала, как весной 1968 года неонацист совершил покушение на одного из лидеров внепарламентской оппозиции Руди Дучке, и за этим последовали новые волнения.

Восстание студентов во Франции дошло до уличных боёв с полицией. Профсоюзы объявили забастовку солидарности, имевшую следствием массовое стачечное движение. Рабочие и студенты занимали предприятия.

Для целого поколения события 1968 года являются историческим рубежом. Протест против дальнейшей эскалации вьетнамской войны перерос в выступления против существующих властей. Движение протеста в Федеративной республике вылилось в политическое противоборство с целью воспрепятствовать принятию бундестагом чрезвычайных законов…»[353]

Примерно такую же оценку обстановки дал и Герой Советского Союза генерал-майор Геннадий Николаевич Зайцев, легендарный (ну никуда от этого слова не деться, ибо речь идёт именно о таких людях!) командир легендарной группы «Альфа»:

«То был год, когда в разделённом Вьетнаме американцы пытались любой ценой добиться коренного перелома в затянувшейся войне, используя всю мощь своей армии, включая напалм, — однако им это, как известно, не удалось.

То был год, когда буржуазную Европу охватили бурные события, названные студенческой революцией 1968 года, прокатившейся по многим странам. У всех на устах был «Красный май» в Париже, где бунтовала не только молодёжь, но поднялась на дыбы буквально вся Франция…»[354]

Остаётся только удивляться тому, что именно в это время началась так называемая «Пражская весна» (или же «события в Чехословакии»), вызвавшая как по мановению дирижёрской палочки возмущение «прогрессивной общественности» в различных уголках земли. Тут же поугасли студенческие волнения, гораздо тише стали протесты против войны во Вьетнаме. Получился прямо-таки какой-то подарок судьбы — а может, прекрасно спланированная акция каких-то спецслужб? Скорее всего, этого мы никогда не узнаем…

Не будем, однако, давать политических оценок, в данном случае это не наша задача, но постараемся очертить ту обстановку, на фоне которой пришлось действовать нашему герою. Представить такую картину помогут нам воспоминания свидетелей и участников событий.

«На первый взгляд всё происходившее в Чехословакии было правильно и даже где-то красиво, — вспоминает генерал-майор Ефим Гордеевич Чикулаев, который в 1968 году был капитаном, старшим оперуполномоченным особого отдела КГБ СССР по 19-й мотострелковой дивизии, дислоцировавшейся в Группе советских войск в Германии. — В январе 1968 года первым секретарём ЦК Чехословацкой компартии стал Александр Дубчек, который объявил курс на решение экономических проблем. Потом чешское руководство перешло к либерализации в политическом плане: в частности, была декларирована свобода слова, которая вскоре вылилась в оголтелую критику КПЧ, требование роспуска органов безопасности и другие аналогичные решения. В общем, свобода была «односторонней» и имела очень чёткую антигосударственную, антикоммунистическую направленность. Реально, это была идеологическая обработка населения. И вот на этой волне к власти в стране фактически пришли правые: в апреле было сформировано новое правительство во главе с Черником. Вскоре «либералы» начали переходить от слов к делу, и чем дальше — тем решительнее. Под разными предлогами из всех государственных органов, в том числе — из госбезопасности, органов внутренних дел, контрразведки — было уволено порядка 300 тысяч человек, в основном тех, которые смотрели на восток, то бишь на Москву. Был ликвидирован Чехословацкий союз молодёжи. А вскоре уже дошло до лозунгов: «Тащи на виселицу всех, кто сотрудничает с русскими!»…»

Руководитель восточногерманской разведки писал примерно то же самое:

«Прочитав первые речи Дубчека, я остолбенел. Провозглашение «нового курса» с целью осуществления демократических реформ выражало именно то, чего ждали многие в ГДР. Но очень скоро рядом с Дубчеком стали появляться новые имена, и эти люди выдвигали требования, шедшие гораздо дальше его призывов. Это, как и студенческие беспорядки, о которых сообщалось из Варшавы, напоминало ход событий в Венгрии в 1956 году».[355]

Генерал-майор Зайцев вспоминает о материалах, впоследствии оказавшихся в руках советской госбезопасности: «В документе «Запись для председателя правительства Черника» содержатся сведения о том, что министр внутренних дел Й. Павел и заведующий отделом ЦК КПЧ генерал Прхлик «подготовили проект создания руководящего центра, который должен взять всю государственную власть в свои руки во время политической напряжённости в стране». Там же говорилось и об осуществлении «превентивных мер безопасности, направленных против выступления консервативных сил, включая создание трудовых лагерей». Иначе говоря, в стране проводилась скрытая, но вполне реальная подготовка к созданию концлагерей, куда должны были быть упрятаны все оппозиционные режиму «с человеческим лицом» силы».[356]

К чему это всё могло привести?

Подобный вопрос ещё весной 1968 года Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев задал командующему 38-й армией Прикарпатского военного округа генерал-полковнику Александру Михайловичу Майорову.[357]

«А, была не была!» — подумал командарм и, как пишет в своей книге, «выпалил то, что давно вертелось в голове»:

«В одно прекрасное утро, Леонид Ильич, под Чопом, Мукачево, Ужгородом могут быть выброшены 82-я и 101-я воздушно-десантные дивизии войск НАТО. А через всю Чехию и Словакию на максимальных скоростях пойдут к ним на соединение пятый и седьмой армейские корпуса США (а это 9—11 дивизий), первый и второй армейские корпуса ФРГ, это тоже 9—11 дивизий. Нам известно: манёвры войск НАТО намечены на начало сентября…

А в ночь перед выброской воздушных десантов будет сформировано марионеточное правительство Чехословакии. Оно объявит о нейтралитете, о выходе из Варшавского договора, обратится с просьбой к НАТО — защитить страну от советского вторжения…

Чехословакия может быть потеряна. Или большая война…»[358]

Это точка зрения военного профессионала. Советские военачальники умели думать стратегически.

Впрочем, и та и другая сторона хорошо помнила события 1956 года в Венгрии и не желала их повторения. При этом советская сторона не хотела повторения «первого действия» по тому «сценарию»: народное возмущение, переходящее в кровавый мятеж, когда партийных работников, сотрудников службы безопасности, а порой и случайных граждан просто убивали на улице. Чехословацкую сторону весьма беспокоила возможность повторения «второго акта»: подавление мятежа и наведение порядка силой советского оружия.

Про действия чехов мы говорить не будем — отметим только, что они старались быть сдержанными и не лезть на рожон, чтобы не спровоцировать то самое «вторжение», а вот советская сторона начала принимать превентивные меры, чтобы не допустить вполне возможного, в перспективе, кровопролития.

В этой связи Алексею Ботяну пришлось вновь наведаться в Чехословакию, причём — совершенно неожиданно для себя самого…

* * *

«Весной нам стало известно — и наши товарищи об этом информировали, и по другим линиям информация шла, — что в Чехословакии процветает антисоветчина, — рассказывает Валентин Иванович. — Тогда ещё не был отработан механизм «цветных революций», но контрразведывательный аппарату них стал антисоветским, полиция — то же самое, на ответственные посты в государстве потихонечку выдвигали людей, которые были против нашего блока… В общем, обстановка усложнялась. И тогда руководство наше — оно не с кондачка решало — поставило нам задачу: «Надо помочь». В мае наш отдел был поднят по тревоге, поступила команда: вылететь, находиться там и ждать распоряжений… Через день мы были в Берлине, где подхватили Ботяна, и на следующий день, через Мюнхен, выехали в Прагу на двух машинах с дипломатическими номерами. Ботян управлял одной из них. Он нужен был нам как человек, который знал язык, знал регион. Прага была ещё не «фронтовая», но отношение к русским было не очень хорошее…»

Чем занимались в Праге Алексей Николаевич и его товарищи? Конкретного ответа на этот вопрос мы не получили. Но можем сказать со стопроцентной уверенностью: никого не убивали, не похищали, ничего не взрывали — в общем, «ужастики» про КГБ рассказывать не надо. А то, что укрепили «агентурные позиции», так в этом нет никакого сомнения.

Вот и военный контрразведчик Ефим Гордеевич Чикулаев говорил, что у сотрудников советской госбезопасности была возможность приобретать (не поймите буквально, всё происходило только на идейной основе!) доверенных лиц из числа несправедливо уволенных сотрудников СТБ — чешской службы безопасности и других ведомств. Эти люди стояли на твёрдых социалистических позициях, реалистично оценивали происходящее, с ними было легко работать.

И вот ещё какая мысль прошла в одном из материалов, опубликованных в газете «Комсомольская правда» в те дни, когда вспоминалась 45-я годовщина чехословацких событий:

«Серьёзного кровопролития в Праге удалось избежать благодаря тому, что оружие чехословацкому «ополчению» не выдавалось до приказа. Советским разведчикам были известны адреса основных складов, и в ночь на 21 августа они были блокированы. В общей сложности было изъято несколько десятков тысяч единиц стрелкового оружия».

Возможно, именно за это нам следует поблагодарить Алексея Николаевича, Валентина Ивановича и их товарищей…

Всё же не исключаем появления среди наших читателей какого-нибудь буквоеда, который может заявить: «Спецслужбы социалистических стран не имели права работать по своим союзникам!» Ответим ему словами Маркуса Вольфа, которого нам довелось спросить о возможности подобного варианта: «В принципе, не работали, но в некоторых ситуациях, как, например, в Чехословакии в 1968 году или в Польше в 1980–1981 годах, проводились отдельные мероприятия, чтобы знать, какая там обстановка».[359]

А вот — совершенно конкретный эпизод из тех напряжённейших дней, о котором Валентин Иванович рассказал впервые:

«Игра в шахматы — это у Ботяна такая страсть, такой азарт! У нас была традиция, когда мы ещё на Лубянке сидели: в обеденный перерыв играть в шахматы. Но играли у нас всего три-четыре человека, остальные собирались вокруг и то ли помогали, то ли «болели»… И как же они играли! Это же артисты были, особенно если играл Ботян! Азарт его переходил все черты, все границы, он просто забывал — где он, с кем и как! Один наш новый начальник, который потом стал генералом, тоже оказался страстный игрок. Как понимаете, с начальством все разговаривают на «вы» и с положенным уважением. Но когда они сходились за шахматной доской, Ботян забывал всё на свете. «Ну ты! — кричал он. — Разве так ходят?! Гимно с брусникой!» (Это было его любимое выражение.) В общем, это было что-то! Вот и когда мы были в Чехословакии, наш командир тоже оказался большой и страстный любитель шахмат. Сидим в гостинице, ждём звонка, а командир с Ботяном играют в шахматы. И начинают обсуждать… Алексей Николаевич уже забывает, где он! Прага, «особый период», может быть, нас подслушивают, — а тут горячий спор и, конечно, мат идёт! Так они спорят, и в это время звонок. Надо ехать в посольство… Но они оба были настолько разгорячены, что Ботян предложил: «Давай возьмём шахматы в машину! Тут всего несколько фигур!» Он садится в машину за руль, всё ещё спорит, больше глядя на доску, чем на дорогу, и — вот этого я никогда не забуду! — выезжает на встречную полосу! Там гудят, руками машут, пальцами у виска крутят… «Да пошёл ты, гимно с брусникой!» — кричит он в ответ. И не остановишь его — настолько увлекающаяся натура! А знаете, в той обстановке это как-то успокаивающе действовало…»

Валентин Иванович сказал, что их командировка — может эта, а может и следующая, потому как в одном и том же составе они побывали в Праге два раза, в мае и в июне, и работали там очень активно, — завершилась для них довольно неожиданно. Руководство приказало срочно уезжать, немедленно покинуть Чехословакию.

Ну, надо так надо, поехали, как было решено, в Польшу.

«Доехали мы до Варшавы, — вспоминает Ботян. — Я там стал искать и нашёл людей, которые у меня в партизанах были. Только набираю телефон одного из них, говорю: «Дзень добрый, Сташю!» — он меня тут же узнал! «Алексей, где ты?!» — «В торгпредстве». — «Немедленно приезжай ко мне!» Он забрал меня — поездили по Польше. Он нашёл тех товарищей, с которыми я работал во время войны… Мне там такой приём сделали!»

«Когда приехали в Варшаву, где нас ждали, Ботян говорит руководителю группы: «Разрешите я позвоню?» — подтверждает Валентин Иванович. — Минут через сорок после того, как Ботян позвонил, приезжает машина, выходит полковник, говорит: «Мы уже наметили мероприятия, если время есть — поехали сначала в город Радом, это центр Радомского воеводства, а потом в город Илжу!» А мы ж ничего этого не знали! Вот до чего человек скромный! Про него уже книга была издана в Польше, которая называлась «Партизан Алёша». Эту книгу написал полковник Вислич, который был поручиком во время войны, в 1944-м, когда они познакомились… Когда мы с Алексеем Николаевичем были в городе Илжа, я своими глазами видел тот самый обелиск, где про Ботяна написано. У этого памятника был организован торжественный митинг, и мне было очень приятно слышать, когда все, даже маленькие пионеры, обращались к нему: «Дорогой партизан Алёша!» И ветераны, обращаясь к нему, тоже говорили не «Алексей Николаевич», а «партизан Алёша». Прилипло это к нему звание!»

А ещё Валентин Иванович вспоминал, что когда они были в Праге, то побывали на том кладбище, где похоронены герои Сопротивления. На одном из памятников были написаны по-русски слова, которые он запомнил на всю жизнь:

Ты спросишь — как не дрогнула рука?
Ты спросишь — как мы выстоять сумели?
Запомни! Крепким делает стрелка
Не сила рук, а благородство цели.

«Вот такие это были люди, у которых цель была», — говорит Валентин Иванович про то поколение, к которому принадлежит Ботян.

* * *

Как мы уже сказали, и та сторона, и другая боялась повторения венгерских событий 1956 года. Но не зря же говорят, что, во-первых, «история учит только тому, что она ничему не учит» и, во-вторых, «история плохо учит, зато строго спрашивает за невыученные уроки». Так, по свидетельству «дяди Миши» (как за глаза называли его советские коллеги) Вольфа, вскоре и «чешские товарищи» постарались позабыть «венгерский урок».

«Ободряемые симпатией народа и Запада, соратники Дубчека оставили без внимания опыт прошлых десятилетий. Чувствуя, что Москва колеблется, а другие партнёры по Варшавскому договору занимают противоречивые позиции, они полагали, что эксперимент с выбором «третьего пути» представляет собой осуществимый альтернативный проект по сравнению со сталинизмом, и, по меньшей мере, некоторые из них ожидали от США ультимативного требования к Советскому Союзу об отказе от любого военного вмешательства во внутренние дела ЧССР. В переводе на чёткий язык политики это означало, что США должны были бы объявить Чехословакию такой же важной для себя областью, как и Западный Берлин. Те, кто питал такие надежды, полностью игнорировали реакцию США на события 17 июня 1953 года, на венгерскую осень 1956 года и на строительство стены в 1961 году».[360]

Не кажется ли вам, что опять получается нечто до боли знакомое? Кто-то ждал помощи в 1938 году, кто-то — в 1939-м… И все, как заклинание, одно твердили: «Запад нам поможет!» Как же, поможет, ждите! А ведь не поумнели и через 30 лет. Странно даже…

Свидетельствует генерал-майор Чикулаев: «По некоторым данным — может быть, оперативным, — был интересный разговор накануне нашего вторжения. Между «верхами» нашей стороны и «верхами» той стороны (не чехов, конечно) была достигнута договорённость, как ни странно, о том, чтобы Запад «не вникал» в наши внутренние дела — в дела нашего социалистического лагеря. На них повлияло и то, что в течение четырёх часов мы Прагу взяли, а в течение суток контролировали уже практически всю Чехословакию. Поэтому они как стояли на границе, так и оставались. Но стояли. Присутствие натовских войск на границе имело место быть…»

То есть существовала — теоретически, гипотетически, как угодно — угроза или возможность начала войны между двумя блоками.

Не допустить такой возможности старались политики, но, очевидно, гораздо большая роль в решении вопроса принадлежала всё-таки спецслужбам. Просто об этом громко говорить не принято. Спецслужбы, как мы знаем, контролировали обстановку задолго до начала событий.

Замечательный человек — генерал-лейтенант Иван Лаврентьевич Устинов, который в 1968 году был заместителем руководителя военной контрразведки, а в 1970 году стал начальником Третьего управления КГБ СССР, так пишет в своей книге:

«Серьёзная политическая обстановка сложилась в Чехословацкой Социалистической Республике и дошла уже до крайнего предела — не исключалась попытка государственного переворота со всеми вытекающими из него негативными политическими последствиями. Чехословацкие события могли эхом пройтись по всем странам Варшавского договора.

Обстановка в Чехословакии ежедневно рассматривалась на всех уровнях высшего руководства с участием первых лиц министерств иностранных дел, обороны, КГБ СССР и некоторых других ведомств. В решении возникшей проблемы участвовали также высшие звенья руководства всех стран Варшавского договора и Штаба объединённых вооружённых сил стран-участниц этого договора.

В КГБ СССР был организован штаб во главе с генералом Семёном Кузьмичом Цвигуном[361] и моим участием.

Переговоры с чехословацкой стороной и другие меры, в том числе по линии спецслужб, не привели к ожидаемым результатам. Тогда высшим руководством СССР было принято тяжёлое, непопулярное в политическом плане решение, согласованное с правительствами стран-участниц Варшавского договора, о введении на территорию Чехословакии коалиционной группировки войск.

Для проведения спланированных мероприятий были командированы в Чехословакию по линии КГБ генералы Г. К. Цинев[362] и В. В. Федорчук[363] с группой оперативных сотрудников. Как известно, намеченная операция прошла с большими издержками, в сложных оперативных условиях, с накалом страстей в западноевропейском обществе и осложнением международных отношений».[364]

В начале этой операции Ботян вновь оказался в Чехословакии, правда, теперь уже не на машине с дипломатическими номерами.

«Вскоре после того, как наши войска вошли в Чехословакию, меня без ведома моего «официального» аэрофлотовского начальства забрали, и я туда поехал, — рассказывает Алексей Николаевич. — Меня тогда переодели в солдатскую форму, но тем людям, которые меня окружали, было сказано: имейте в виду, всё, что он прикажет, — выполняйте!»

…Один из тогдашних сотрудников представительства честно нам сказал, что Ботян после такого переодевания выглядел очень смешно. Солдатскую гимнастёрку ему выдали первую попавшуюся, так что она оказалась Алексею Николаевичу ниже колен. Но ему было абсолютно плевать на то, как он выглядел, — этого «маленького солдата» ждали очень большие дела. (Тот же сотрудник, который рассказал нам про гимнастёрку, сообщил также: «Он там нашёл склад с оружием! Никто не мог найти, а он — нашёл!» Хотя сам Ботян в разговоре с нами подобный факт отрицал. Но он много чего отрицает.)

«Приехали туда, — продолжает рассказ Алексей Николаевич. — Хорошо, что я знал чешский язык! Чехи перекрыли все дороги, все указатели были сняты, неизвестно, куда ехать. Ничего, разбирались! Хотя отношение к нам было враждебное, но я находил людей, которые понимали, за кем правда, ну и сотрудничали с нами. Я очень хороших людей находил, которые нам помогали! К тому же в Марианских Лазнях и Карловых Варах тогда отдыхали наши сотрудники, я ездил туда, мы всех забирали… Честно скажу, сколько я там времени пробыл — не помню. И как меня тихо взяли, также тихо и отпустили. Я возвратился в Германию, но моё место в Аэрофлоте оказалось занято. Что ж делать, нашли другое!»

Кстати, исключительно редкий случай, но, исходя из служебной необходимости, Алексей Николаевич прослужил в ГДР не пять положенных лет, а семь…

«Папа говорил, что когда начались все эти события, в Берлине было очень страшно, — вспоминает Ирина Алексеевна. — Оттуда на Прагу пошли танковые дивизии. В Берлине была брусчатка, а танки шли по ночам, шли мимо наших окон. К тому же мы жили на первом этаже — немцы кидали бутылки в окна, зная, что в этих домах русские жили. Мама даже опускала жалюзи, чтобы намертво закрыть окна — она тогда одна оказалась, я в 1968 году в институт поступала…»

Вот она, нелёгкая жизнь жены разведчика! А многим в те времена казалось — «заграница», все блага жизни.

События 1968 года можно долго описывать и по-разному оценивать. (В 1998 году в Карловых Варах мы видели самодельные листовки примерно такого содержания: «1938 год — немцы; 1968 год — СССР; 1998 год — США». Штаты тогда намеревались разворачивать в прекрасной туристическо-курортной Чехии свою пресловутую систему ПРО. За это боролись сторонники Пражской весны не только в Праге, но и Москве?) Но наш разговор не о «весне», а о судьбе человека, честно выполнявшего свой солдатский долг, верно служившего Родине, как это положено солдату, выполнявшему приказ. Поэтому заключим эту главу небольшим эпизодом, который нам рассказал Ефим Гордеевич Чикулаев:

«Наша дивизия, которая поначалу занимала центр Праги, потом была выведена на северную окраину чешской столицы… И вот наступил день 7 ноября — наш праздник, всё-таки! Как всегда: кашеварня, каша с мясом. Наши сверхсрочники на бэтээрах мотанулись в Германию, закупили, ну и мы праздновали… Вскоре к нам в лагерь пришло много молодёжи, студентов — как я понял из разговоров, это в основном были дети и внуки тех, кто пострадал от той «либеральной» публики… Поговорили они с нами, за столом посидели, по одному-другому стопарю пропустили, а потом радостно кричали: «Да здравствует Октябрьская революция!» и «Садись с нами пить чай!» — вместо «контрреволюционного» лозунга «Иван, иди домой!».

Примерно то же самое рассказывал нам и генерал армии Владимир Николаевич Лобов, последний советский начальник Генерального штаба, который в 1968 году был капитаном и командовал мотострелковым батальоном, также входившим в Прагу. После окончания самих «событий» очень многие чехи вели себя достаточно гостеприимно. Лобов вспоминает, как он также был приглашён на какую-то встречу с местным населением, когда советских офицеров не только хорошо угощали, но и в конце вечера растащили на сувениры все их звёздочки и знаки.

Думается, комментарии здесь излишни — нормальным людям хочется просто нормально жить. Ещё Талейран[365] говорил о том, что народ признает легитимным любое правительство, которое будет по-настоящему заботиться о народном благе… Но кто это помнит?

А нашим людям, которые не позволили тогда пролиться большой крови, — ещё раз огромное спасибо!

Глава семнадцатая Ботян остаётся в строю!

Итак, Алексей Николаевич Ботян возвратился в ГДР — аж до 1972 года. Он был, как мы сказали, одним из тех немногих сотрудников госбезопасности, для которого командировка в ГДР ввиду оперативной необходимости продолжалась целых семь лет. Из этого можно сделать однозначный вывод, что он являлся очень ценным сотрудником: известно ведь, что желающие съездить за рубеж тогда буквально «в очередь» стояли.

Но, к сожалению, о работе Алексея Николаевича в тот период рассказывать сложно. Зато обо всём остальном информации довольно много — нам посчастливилось встречаться с людьми почтенного возраста и в немалых чинах, которые в ту пору были молодыми офицерами госбезопасности, работали и жили рядом с Ботяном.

Рассказывает Михаил Петрович, бывший заместитель начальника Управления «С»: «В связи с вводом войск в Чехословакию меня срочно отозвали из отпуска, и я был распределён в Берлин, в Берлинский аппарат. Там, собственно, я и увидел впервые Алексея Николаевича — его тогда как раз в Чехословакию куда-то посылали. Запомнился он мне таким суетящимся, энергичным, непоседливым… А потом мы с ним в Германии года три параллельно работали. Честно скажу, что я тогда к нему особенно внимательно не присматривался. И фотографий у нас в разведке было мало: любителям сниматься говорили, что если вы хотите известности, то надо было в артисты идти. Но вот что очень запомнилось — так это Ботян на волейбольной площадке…»

Вот здесь мы просто должны остановиться, потому как на тему «Волейбол и Ботян»… нет, скорее «Ботян и волейбол» следовало бы написать отдельную книгу. Но эту возможность мы предоставим тем, кто профессионально разбирается в спорте, а сами ограничимся свидетельствами очевидцев.

Прежде всего, вот что в свои 96 лет говорит сам Алексей Николаевич: «Я спортом до сих пор занимаюсь — играю не только в шахматы, но и в волейбол. Да, обязательно, по несколько раз в месяц. И мяч могу принять, и отпасовать!»

Внучка Ботяна Елена доверительно рассказала нам про такой случай, не так давно произошедший на волейбольной площадке: «Дали там какой-то пас или подачу, и дедушка попытался её словить. Но в это время один его друг, такой большой «спецназер», тоже нацелился на этот мяч. И в полёте, в каком-то таком пируэте, он валится назад, и вся эта масса падает на деда! Игра тут же остановилась… Молчание гробовое. Что же там с ним сталось?! Ничего, вылез, встрепенулся: «Чего стоите? Давайте дальше играть!».

О ком говорит Елена — мы знаем. Это ветеран спецназа, мастер спорта СССР по самбо и много ещё по чему, из тех людей, которых уважительно-боязливо именуют «шкаф». Чаще всего — за глаза. Ладно, как говорится, — проехали. Хотя даже представить такое, зная обоих действующих лиц, страшно…

Вот как раз что говорит про Ботяна-волейболиста этот самый «спецназер», его большой друг, которого мы назовём Сергеем Александровичем:

«Никогда не чувствовалось, что он старик, он никогда не ноет на площадке, не говорит, что ему тяжело, или ещё чего — то есть всё нормально! Он всегда нормально пасовал, принимал, иногда и матерком пустить мог: мол, ты что мне не даёшь принимать, — когда его где-то подстраховывают. В этом деле, то есть в спорте, главное — открытость. Ты человека сразу видишь, он очень быстро раскрывает свои качества. У кого-то хитрости больше, у кого-то — бесшабашность. То есть всё натурально, не то, что человек хочет из себя показать, а он проявляет то, что в нём есть…»

«Даже когда я с ним познакомился, — рассказывает Михаил Петрович, — он был человек уже не молодой, но такой бравый. В особенности на волейбольной площадке. Были, как всегда, игроки посильнее, послабее. Одни играют, а другие сидят, ждут, когда их пустят или не пустят… Алексея Николаевича брали всегда! Не потому, что уровень его игры был выше всех — он, в соответствии со своим возрастом, играл, скажем так, неплохо, но ему никто не мог сказать «сядь, посиди!». Не потому, что боялись — из уважения. Как-то все к нему относились с пониманием… Потом, с ним просто интересно — он довольно заводной, на молодых он всегда так: «А ты чего здесь стоишь? Ты как мяч принял? Ты куда подал?» — и так далее… Хотя сам тут же мог испортить… Но это было у него такое немножко напускное, для того, мне так кажется, чтобы скрыть свою некоторую мягкость… Потом улыбнётся: «Ладно-ладно!» Дескать, живи! Или играй…»

«Мы с Ботяном и Юзбашяном лет пятнадцать на волейбол ходили, это наша команда была, — вспоминает Ростислав Михайлович. — На волейбольной площадке действительно человека очень видно. Вот Ботян… У него же энергии! Он неспокойный, физически развит бесподобно… К тому же ему всегда надо с кем-то поругаться! Он всегда ищет виноватого: «Это ты виноват!» — «Алексей Николаевич, это же ты мячик не взял!» — «Нет-нет-нет, это он! Я бы взял его…» Ему нужно вариться в этой каше, это человек коллектива. Общение с ним всегда интересно, потому что это живой человек, живчик. Он тебе 48 вопросов задаст и будет ждать ответа на все 49. Очень любит коллектив, ему нужен коллектив. Даже если в шахматы играть, то один на один ему неинтересно. А когда рядом стоят и ругаются — о, тут он может ругаться со всеми. Он обычно мне звонит: «Ты, сволочь, почему на волейбол не ходишь?» Один раз мой зять взял трубку, а он не разобрался… Нет, он не Теркин, он более сложный, хотя и гармошку приносил на волейбол. У нас была такая традиция: когда кто-то уезжал за границу, то после волейбола «виновник» приносил чего-то… А потом Ботян обязательно говорит: «У меня ещё самогон есть…» Вы знаете, что он и сейчас ходит на волейбол! Мы его дразним: «Алексей Николаевич, вы и в 40 лет на волейбол ходили и так же стояли в углу площадки…» Он — мне: «Я?! Да я тебе блок всю жизнь делал!» Вообще, я вам так скажу, что он — светлый человек. Но только если он в соответствующем настроении, потому что он часто замыкается в себе — столько пережить!..»

«Друзья папы на волейболе очень его оберегают, — говорит Ирина Алексеевна. — В любом смысле, не только физически… Когда мамы не стало, ребята его прямо забирали из дома, насильно увозили, чтобы он не был в своих мыслях — ему было очень тяжело. Его и зрители поддерживают. Помню, давно уже было, ему кричали: «Ботян, давай! Ботян, давай!», а сын одного из его сослуживцев, тогда ещё маленький, спросил: «Мама, а что такое ботян?» Волейбол для него не столько игра, сколько круг для общения…»

Всё-таки очень сложно писать о человеке, когда нельзя рассказывать о его главном занятии. Вот ведь так поглядишь — не жизнь у Алексея Николаевича в Восточной Германии была, а сплошной праздник. Одним из «составляющих» этого «праздника» была рыбалка, о которой также ходят легенды.

«Рыбак он сумасшедший! — рассказывает Ростислав Михайлович. — Наловит, а потом ходит и рыбу раздаёт. Он вообще добрый по натуре, не жадный!»

«Да, в нашей русской «колонии» он этим хорошо был известен, — соглашается Михаил Петрович. — У него там свои места были, на которых вообще-то нельзя ловить, но Алексею Николаевичу — можно. Потом наловит, звонит: «Выйди на минутку! Возьми пару карпов».

«Ловил он много, — говорит Ирина Алексеевна, — но не варварски, не сетями! На удочку, на спиннинг… Когда его спрашивали, где ловишь, на что? — он мне кулак показывал — только скажи! На подлёдный лов ездил, и мама с ним на подлёдный лов ездила! У него, когда он выезжал на рыбалку или охоту, всегда с собой были конфеты, кофе и шнапс. Потому что сидят они на озере, где рыбалка запрещена — подходит егерь или кто: «Нельзя!» Тут папа с ним знакомится, разговаривает, угощает — причём всё это с очень большим уважением, как немцы любят… В конце концов егерь говорит: «Ну ладно, лови!» Сколько они ездили на озеро Хонеккера, там становились — это было запрещено, а у нас всё запросто! В ГДР рыбалка у него была с большой любовью. Если вечером рано освободился — всегда на рыбалку!»

Остановимся и сделаем маленькую паузу. Тут ведь дело не только в том, что человек к себе располагает, но и сказывается его высокий профессионализм. Разведчик должен входить в доверие, вызывать у людей симпатию и — чего греха таить, служба такая! — заставлять их в той или иной степени нарушать правила, ненадлежащим образом, скажем так, выполнять свои служебные обязанности. А как же иначе разведчик добывает секретную информацию и вербует агентов? Прежде всего, располагает к себе интересующий его «объект», постепенно входит в доверие, а затем уже мастерски этим пользуется…

Вот и Ростислав Михайлович считает, что Ботян, как он выразился, «рыбак очень хитрый»: «Он, когда ездил в ГДР на рыбалку, всегда брал с собой пистолет. А там же очень много дичи. Он едет — и косулю хлоп! Бросит в багажник. Немцы спросят, говорит: «Да машина сбила, я же не мог не взять!» Юзбашян ему: «Ещё раз пистолет возьмёшь!..» Он: «Я для самообороны! На всякий случай…».

С тем, что её папа, скажем так, не прост, согласна и Ирина Алексеевна. Рассказывает, как недавно, когда они были в Белоруссии, ходили на рыбалку и Алексей Николаевич поймал немного какой-то мелочи. А на обратном пути встретили мужичка, который нёс хороших карасиков или чего-то там подобное. Ботян сразу сориентировался, купил у него всю рыбу и потом с гордостью говорил, что это он сам поймал.

А вот ещё одна легенда, которую рассказывает Ирина Алексеевна: «У него был друг из Питера, тоже заядлый рыбак. И они поймали щуку, метра полтора, старую-престарую, которую привезли домой, просто, чтобы показать. Она жила у нас в ванне дня четыре. Мама сказала: «Нет, я ничего с ней делать не буду», — и есть фотография, где они её выпускают. По представительству в Берлине тогда ходила шутка: «Как, Ботян выпустил рыбу?! Такого быть не может!» Иногда — и даже часто! — мама объявляла забастовку, говорила: «Чистить рыбу не буду! Я на неё смотреть не могу!».

В общем, как кажется, всё хорошо, легко и весело.

Но вот о чём стоит задуматься: если Алексея Николаевича «держали» в ГДР семь лет, свыше всяких сроков (и ведь понятно, что без всякого «блата»!), то, значит, работал он очень результативно. А если при этом о его работе нам ничего не известно, то, значит, и противник остался в полнейшем о ней неведении. Для разведчика — лучший вариант! Особенности этой профессии: как правило, известными становятся те разведчики, которые «проваливаются» по тем или иным причинам. А самые-самые лучшие даже награды свои надеть не имеют права…

Ирина Алексеевна говорит: «Там хорошая жизнь у них была! Конечно, работали много, очень много, но и отдыхать хорошо отдыхали. Друзья к нам часто приходили. Хорошо сочетали работу с отдыхом. Собирались на праздники всем коллективом… И вообще, они тогда ещё молодыми были!»

Впрочем, порой ведь и молодые ни работать, ни отдыхать не умеют.

В 1972 году командировка Ботяна в конце концов завершилась. Он считал, что должна завершиться и служба — всё-таки ему уже было 55 лет. Алексей Николаевич вспоминает: «Вернулся я сюда и сказал руководству, что мне пора на пенсию — мол, я оперативный работник, своё выслужил… «Куда тебе на пенсию? Пойдёшь в 13-й отдел. Отдел боевой!» — отрезало руководство. Вот и проработал я здесь ещё длительное время».

«Он вернулся и работал в том подразделении, которое соответствовало его фронтовому, военному опыту, — уточняет Михаил Петрович. — В основном там был народ, прошедший партизанское движение…»

Довольно скоро на месте 13-го отдела «был организован отдел «В» ПГУ КГБ при СМ СССР. Отдел «В», который в отличие от 13-го отдела имел более широкую организацию… В функции отдела, кроме непосредственного проведения террористических актов, входили сбор информации о военно-стратегических объектах НАТО, подготовка чрезвычайных планов, которые предусматривали диверсии в различных коммунальных службах, на транспорте, на объектах связи и управления в зарубежных странах в случае начала войны или возникновения кризиса, способного привести к войне…».[366]

Несколько позже, по известным обстоятельствам, о которых рассказывать можно долго, а информацию теперь найти несложно, в Центре произошла очередная реорганизация.

«В 1976 году функции отдела «В» были возложены на 8-й отдел (прямые действия, диверсии) управления «С» (нелегальная разведка) ПГУ КГБ… 8-му отделу подчинялась Группа специального назначения «Вымпел», созданная по решению Политбюро ЦК КПСС 19 августа 1981 г.».[367]

Кстати, просто умиляет оценка отдела «В», данная в книге «Первое управление» небезызвестным бывшим генерал-майором Олегом Даниловичем Калугиным: «…Одно из наиболее shadowy (это слово переводится как «тёмный», «смутный», «неясный», «мрачный», понимайте, как нравится! — А. Б.) подразделений КГБ — Отдел «В» — задачей которого была подготовка чрезвычайных планов террористических актов и диверсий на случай войны».[368]

Генерал-майор Дроздов, имевший ко всем этим подразделениям непосредственное отношение, гораздо менее категоричен:

«…Наше управление не решало каких-либо вопросов, связанных с террористической деятельностью. Всё, что опубликовано в последние годы за рубежом о причастности 8-го отдела Управления «С» к терроризму — не более чем свободный полёт фантазии авторов.

После окончания Великой Отечественной войны в течение ряда лет подразделения спецназначения бывшего IV Управления МГБ СССР, действовавшие в тылу противника и против оставшихся в живых бандитов и пособников нацистов, были свёрнуты.

8-й отдел Управления «С» сформировался к середине 1970-х годов из некоторых бывших сотрудников этих подразделений, был не чем иным, как информационной и научно-исследовательской разведывательной структурой, отслеживавшей оперативными средствами всё, что касалось сил специального назначения стран НАТО. Отдел, естественно, проводил подготовку спецрезервистов на случай возможных военных действий, как это делается в любом государстве».[369]

В общем, никакого «shadowy».

Ботян в этом подразделении занимался подбором «спец-резерва», то есть тех людей, которые во время «особого периода» должны были быть «призваны под знамёна». (Сейчас эта система изменена коренным образом.)

Именно тогда он познакомился с Сергеем Александровичем:

«Я работал в Управлении кадров КГБ СССР, где курировал Первое главное управление, то есть разведку, по военной, чекистской и физической подготовке. Познакомились, близких контактов тогда не было. Он казался мне человеком незаметным. Не выпячивался, ничего такого… Были гораздо более яркие какие-то личности: те, кто, например, побывал во Вьетнаме — тогда только закончилась вьетнамская война, они выступали, рассказывали… А он не рассказывал, и я к нему не подходил. Принцип у нас был один: не вылезай, если тебя не просят. Это потом уже я узнал, что он тот, тот и тот — но не от него, от других: кое-что о нём рассказывали, в допустимых пределах, конечно…»

«Ботян прошёл очень серьёзное испытание — уже и в послевоенное время, — рассказывает Михаил Петрович. — Его дважды представляли к званию Героя Советского Союза, представляли даже и в третий раз в 1965 году, но документы на политбюро поступили на день позже и снова не прошли… А такое испытание не каждый выдерживает достойно. Кто-то может начать ходить по кабинетам: да как так, да я такой! Иной может за поддержкой «в массы» обратиться. Но от него я никогда никаких разговоров на эту тему не слышал, хотя с 1968 года мы вместе очень много были. У Льва Толстого, по-моему, есть повесть: «Бог правду видит, да не скоро скажет». Вот так и у него получилось — сказали! Хорошо, что о нём вспомнили!»

«Мне кажется, для него Герой — это много больше, чем для других, — считает Ростислав Михайлович. — Когда человек совершает подвиг, а затем следует заслуженная награда, то это нормально, это замечательно, так и должно быть! А он эту награду выстрадал…»

«Знали, что Ботян ветеран войны, но он сам об этом молчал как рыба — и мы ничего не знали о его боевых деяниях, — рассказывает Герой Советского Союза Эвальд Григорьевич Козлов. — Он никогда на эту тему не распространялся. Хотя мы и работали рядом восемь лет, но у каждого был свой участок работы, и по этому участку, как правило, в нашей системе конспирации ты докладываешь только своему непосредственному начальнику. Со своими товарищами-друзьями ты делишься только постольку, поскольку находишь нужным спросить: «Запятую нужно в этой фразе поставить или не нужно?» Так что об успехах или недостатках его работы в отделе ничего абсолютно не могу говорить. Единственное, что могу о нём сказать — что он очень живой, жизнерадостный. Особенно эта жизнерадостность проявлялась в обеденный перерыв, когда играли в шахматы. Если он выиграет, то это была граница его радости! Были ли у него друзья — не знаю, мне кажется, у него были ровные отношения со всеми. Вообще, мы как там в отделе жили? Вот, нет его на месте какой-то период — ну, думаешь, он, наверное, в командировке. А может быть и в отпуске…»

Да, не прост наш Алексей Николаевич — хотя так глянешь, душа-человек, весь нараспашку и добротой аж светится! Однако профессия наложила на его характер серьёзнейший отпечаток.

Что там коллеги по службе! Родная дочь про Алексея Николаевича почти ничего не знала! Даже из того, что, кажется, вполне можно было бы рассказать…

«Кто он такой, я узнала, наверное, довольно поздно, — признаётся Ирина Алексеевна. — Потому что никогда дома это не оглашалось, не разговаривали на эту тему, — ну, работает папа и работает. Я знала, что он воевал — с Перминовым воевал, с Карасёвым — вот и всё. День Победы для нас святой был праздник. Но он никогда ничего не говорил о том, что он сам у нас такой легендарный человек. Абсолютно! Не рассказывал не только потому, что он разведчик — это черта характера у него такая, не выставлять себя напоказ. Он очень скромный человек. И когда о нём стали писать в прессе — вот тогда мы и удивились. Ничего себе! Ну, сейчас он немножко «прижился» к этому своему званию, а раньше — абсолютно ничего!»

Да, теперь, когда запреты сняты, Алексей Николаевич не отказывается порой «погреться в лучах славы». Но этому есть своё объяснение.

«Ему нужно отдавать себя людям! — считает Ростислав Михайлович. — Он наслаждается тем, что его слушают, что на него смотрят. Что он нужен, востребован! Я был как-то на его выступлении — Ботян, стоя, рассказывал два часа. Какое уважение к аудитории! Зато все и слушали его, буквально раскрыв рот… Он очень обаятельный человек».

Ботян и раньше мог «козырнуть» своими боевыми заслугами, но в исключительных случаях и не для себя самого.

«Когда я заболел и лежал в госпитале, Михаил Петрович сказал, что приедет с Алексеем Николаевичем, — продолжает Ростислав Михайлович. — Лежу я в палате, читаю книжку, вдруг в коридоре какой-то шум, появляется Ботян — грудь в орденах, за ним медики обалделые… Говорю: «Алексей Николаевич, зачем весь этот шум?» — «Нехай знають, кто до тэбэ приходить!» Заботливый такой мужик, переживающий…»

С ним полностью согласен и вышеназванный Михаил Петрович:

«После моей второй командировки мы встретились с Алексеем Николаевичем на каком-то приёме. Поговорили о жизни, о том о сём… Через несколько дней звонит: «Ты мне жаловался, что у тебя дачи нет? Так вот, есть дача!» И я, с его помощью, купил себе дачу. А это были те времена, когда на то, чтобы купить, допустим, кирпич, надо было записываться и ждать, когда открытку пришлют. Вскоре вдруг звонит Ботян: «Слушай, ты дачу купил? Тебе кирпич нужен? А то у меня открытка пришла, но мне он уже не нужен». Заметьте, не я звоню и спрашиваю, а он. Так мало того, что он мне открытку передал — мы с ним ездили куда-то в Подмосковье, на завод, и он тоже грузил, а потом приехал со мной на дачу разгружать… Такое отношение — абсолютно бескорыстное, ведь по службе у нас пересечений не было, — не могло не располагать к нему».

* * *

Как ни банально это звучит, но жизнь шла своим чередом, всё менялось и, как теперь уже точно известно, отнюдь не к лучшему.

«События в Афганистане заставили нас создать в 1978–1980 годах и послать туда укомплектованные спецрезервистами внеструктурные подразделения типа «Зенита» и «Каскада». Встретившиеся там трудности доказали ошибочность принятого в 1950-е годы решения о прекращении деятельности частей специального назначения…»[370]

Юрий Иванович Дроздов уточняет: «Фамилия Ботяна, когда мы готовили дополнительные «Каскады», ни разу не возникала: у него было достаточно работы здесь. Хорошей работы. И в его возрасте это было бы излишним…»

Впрочем, нам известно, что Алексей Николаевич выражал желание съездить «за речку»,[371] но эта инициатива, как видим, даже не рассматривалась руководством.

«На состоявшемся 19 августа 1981 года закрытом совместном заседании Совета Министров СССР и Политбюро ЦК КПСС высшее руководство страны приняло решение о создании в Комитете государственной безопасности СССР совершенно секретного отряда специального назначения для проведения операций за пределами СССР в «особый период». Его первым командиром стал участник штурма дворца Амина, Герой Советского Союза Эвальд Козлов, боевой капитан 1-го ранга из морских погранчастей КГБ. А потому назвали отряд «Вымпел», по ассоциации с адмиральским брейд-вымпелом на мачте. Официальное же наименование было скучное — Отдельный учебный центр КГБ СССР…

После того, как решение о формировании «Вымпела» было принято окончательно, передавая мне бумаги, Юрий Владимирович Андропов сказал: «Ну вот, на! Работай, создавай! И чтоб равных им не было!»

Равных им действительно не было. И по степени готовности пойти на риск, и по степени оперативной выдумки, разведывательной находчивости. Они доказали своё право на существование и доказали право гордиться своей профессией и своими навыками. Главная особенность «Вымпела» состояла в том, что это была сила думающая, умеющая самостоятельно осмыслить любую задачу, принять правильное решение и воплотить его в жизнь…

Мы прекрасно знали, что наша боевая подготовка в некоторых случаях превосходит американскую по своей напряжённости, остроте и, можно даже сказать, по результативности. Хотя возможностей для этого у американцев было гораздо больше.

Сразу же после создания отряда начала формироваться и учебная база по нескольким направлениям. Необходимо было полностью проанализировать и обобщить богатейший опыт диверсионной разведывательной деятельности на территории нашей страны во время Великой Отечественной войны и предшествовавших войн, опыт боевой подготовки наших военных, армейских подразделений специального назначения, опыт наших противников — американцев, израильтян, западных немцев…»[372]

Просим простить за излишне длинную, быть может, цитату, но это объясняется тем, что к подготовке отряда Алексей Николаевич Ботян имел самое прямое и непосредственное отношение.

Об этом рассказывает Сергей Александрович, который десять лет руководил КУОС (Курсы усовершенствования офицерского состава), вплоть до их «упразднения» в 1993 году:

«Ботян приезжал к нам на КУОС в роли посредника. Посредник — это, так сказать, представитель от головной организации, от заказчика. Он участвовал в учениях и занятиях, профессионально смотрел, как идёт процесс подготовки. При этом сам нередко мог что-то подсказать, посоветовать, научить… Вообще, на протяжении всех десяти лет, которые мы совместно в этой работе проводили, я получал от него только конкретные замечания и предложения, у нас было по-настоящему творческое сотрудничество. Обычно приезжали посредники помоложе — ведь проверяющим также приходилось переносить немалые физические нагрузки, но и Алексей Николаевич был у нас частым гостем».

Сергей Александрович вспоминает наиболее яркие моменты таких занятий:

«Был у нас марш, для слушателей. Зима, лыжи, полная боевая выкладка, практически все занятия проводились в ночное время. По ходу, уже перед самым выходом с маршрута, они должны были пять километров пронести раненого. Я с ними лично проводил занятия по медицинской подготовке…»

Заметим, что в числе нескольких высших образований у Сергея Александровича есть и медицинское.

«…по оказанию помощи, транспортировке, различные её виды: на палатке, на лыжах, и всё такое… Но практика показывала, что слушатели тоже умные. Зачем им кого-то тащить? Только перед самым концом маршрута они действительно несут своего товарища. Все улыбаются, всем всё понятно… Тогда было решено сделать следующее: на последнем этапе кладём борцовскую куклу, килограммов на 60–70, она уже сама не пойдёт, её надо транспортировать — правильно, грамотно, чтобы она не сваливалась, не мешала. И вот поступает радиограмма: «У вас появился тяжелораненый, нужно оказать помощь! Квадрат такой-то, такой-то, такой-то». Слушатели, повторю, народ умный и грамотный. Одна из групп посылает ответ: «Раненый умер. Мы его решили захоронить». Но и преподаватель соображающий, отвечает: «В связи с тем, что ему присвоили звание Героя Советского Союза, захоронение должно быть произведено на родине». Всё! Тем, кто хорошо слушал, грамотно сделал, тому транспортировать было легче. А тот, кто считал, ну что там такого, взвалю на плечи — ребята все здоровые, то пять километров проходили еле-еле, в мыле и в напряжении страшном. Докладывают: «Товарищ полковник, группа такая-то прибыла!» Говорю: «Всё, свободны!» Они бросают этого «раненого» на землю и с остервенением начинают избивать его ногами! Так в Японии снимают стресс, избивая палкой куклу начальника… Ботян всегда по достоинству оценивал подобную организацию занятий и докладывал, что всё проводится по-настоящему».

Сергей Александрович вдруг широко улыбается — такой хорошей, доброй улыбкой:

«Смешного на этих занятиях было много! Но это мы уже потом смеялись. Допустим, проходят дорогу… Нужно ведь не просто рвануть через дорогу, а слушатель должен проверить, чиста ли она, не может ли его кто-то зафиксировать и прочее. А мы ещё старались поставить там, где наиболее удобные места для перехода, так называемые имитационные мины. И вот — занятие, и вдруг на обочине появляется грейдер. Он зацепляет мины, которые начинают взрываться с ужасным воем и свистом! Водитель, бедняга, бросает свой фейдер — и бежать! Мы ж работали не посреди полигона, а «вживую». Таких эпизодов достаточно много… Вот, шестые сутки проходят учения. Переходы, так называемые рейды, когда нужно из одной местности переместиться в другую, преодоление водной преграды, встреча с агентами и прочее, прочее… Целый комплекс мероприятий. И вот у слушателей задача: просчитать, сколько транспорта пройдёт по шоссе, что за виды транспорта, что перевозят и т. д. и т. п., и всё это описать. Ну и, как нарочно, на трассе останавливается машина, и к кустам, где сидит замаскированный слушатель, подходит водитель и начинает в эти кусты писать. Причём очень долго! Этот не выдерживает, поднимается и говорит: «Ну сколько ж можно?!» Небритый, в маскхалате, с автоматом… Что могло быть с водителем? Да что угодно! Пришлось потом долго беседовать со слушателем: раз он тебя не видит, то всё, замри и терпи! Где гарантия, что «там» такого не будет?»

Наш собеседник объясняет, что Алексей Николаевич, выполняя обязанности посредника, должен был не только встречать группу по возвращении.

«Он осматривал места, изучал маршруты — фактически сам по ним проходил, определяя, чтобы была нормальная нагрузка на слушателей — чтобы им это запомнилось. Ведь хотя у нас и шла теоретическая подготовка, но важнее всего было именно закрепление практикой. Ботян оценивал, что это будет — имитация или действительно боевая деятельность. Можно понять, что его партизанский опыт вызывал у слушателей большой интерес. Задавали самые неожиданные вопросы, например: «Алексей Николаевич, а как вы в лесу спали?» И тут Ботян объяснял, что нельзя, например, прислоняться головой к сосне или к ёлке, потому что потом от смолы волосы еле-еле отдираешь… Много полезного он давал слушателям! Не только как партизан и диверсант, но ещё и как человек, который любит, знает и понимает природу… Такой информации, что они от него получали, ни в одном учебнике не сыщешь!» крылом» Службы, которая очень заботится о своём прославленном ветеране, всячески его опекает и очень ему помогает; в окружении родных, близких и друзей.

Среди тех, с кем он сегодня общается, — генерал-майор Юрий Иванович Дроздов, легендарный начальник легендарного Управления «С»: «Во времена нашей службы больших и частых контактов у меня с ним не было по одной простой причине: на моих плечах лежало всё-таки… подразделений…»

Какая досада! Юрий Иванович назвал точное количество, но мы не расслышали, а переспросить постеснялись. Продолжаем:

«Ботян — это интересная личность. Человек, который шёл на острейшие операции, чётко давая самому себе оценку происходящего в то время на том участке, где он работал в боевых условиях. Он давал себе трезвую оценку того, что с ним может произойти, того, что ожидает каждого, кто сталкивался с боевыми операциями. В связи с этим он умел: а) держать в руках лично себя самого; б) заражать своей энергией других; в) использовать имеющиеся навыки, языковые знания, физическую подготовку, свой опыт — в том числе службу в той же Польской армии, — в интересах выполнения задания. Это удивительнейшее умение, которое необходимо человеку, который находится на серьёзнейшем и опасном участке работы».

Юрий Иванович вздыхает:

«То, что нам пришлось по-настоящему узнать друг друга только после моего возвращения из Афганистана — ну, ничего не поделаешь, так складывается судьба. То, что мы познакомились, а потом опять встретились через добрых 15–17 лет, это тоже жизненная судьба, но в любом случае я знаю его как человека, который полностью и серьёзно посвятил себя защите интересов Родины. И когда он приезжает ко мне — иногда с кем-нибудь вдвоём, иногда даже втроём — мы всегда посидим, поговорим, вытащим бутылку вина или водки, если надо — поздравим друг друга, закусим, вспомним… Он обязательно добавит какую-нибудь интереснейшую прибаутку, и, я думаю, это говорит о том, что старая гвардия ещё продолжает жить и трудиться!»

«Нормально сейчас всё, — подтверждает Ботян. — Вот только уже четвёртый год, как мой зубной техник ушла из жизни… Но есть дочь, внучка, правнуки — жаловаться не могу!»

Можно, конечно, было бы рассказать о том, как живётся Алексею Николаевичу в отставке, да стоит ли? Это его личная жизнь, и без нужды в неё лезть просто нехорошо. Да, человек живёт на покое — но он нужен, он востребован, и стиль жизни у него весьма даже активный. Думается, что этой информации вполне достаточно…

А то, что Ботян никоим образом не забыт, подтверждается не только многочисленными публикациями о нём в прессе, но и прежде всего тем, что 9 мая в год его девяностолетия (2007) Президент Российской Федерации В. В. Путин подписал указ о присвоении Алексею Николаевичу звания Героя России. В конце концов, как принято говорить, «награда нашла героя».

В президентском указе № 614 написано: «За мужество и героизм, проявленные в ходе операции по освобождению польского города Кракова и предотвращению уничтожения его немецко-фашистскими захватчиками в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., присвоить звание Героя Российской Федерации Ботяну Алексею Николаевичу, город Москва».

Говорить, что «вот, если бы раньше…» — это уже общие слова и сотрясание воздуха. Что есть, то есть и ничего не исправишь.

Кстати, вспоминали Алексея Николаевича и польские товарищи. Уже давно он был награждён за свои подвиги в годы Великой Отечественной войны серебряным знаком польского ордена Virtuti Militari, а тут вдруг он чуть было не получил ещё и льготу от польского правительства.

«Когда-то, уже довольно давно, — вспоминает Алексей Николаевич, — я был в польском посольстве, и там мне сказали, что все те граждане, которые были призваны в Польскую армию и воевали в 1939 году, получают пенсии от польского правительства. Примерно 25 долларов за квартал. Мне сказали: «Заполните анкету…» Отвечаю: «Я советский офицер и не могу от вас пенсию получать — мне стыдно будет!» Отказался!»

Такая вот как бы мелочь…

А теперь — о более серьёзном.

Недавно работу над портретом Алексея Николаевича Ботяна завершил народный художник СССР Александр Максович Шилов, и теперь этот портрет выставлен в знаменитой «шиловской галерее» близ Кремля.

Рассказывает Александр Максович:

«Руководитель пресс-бюро Службы внешней разведки Сергей Николаевич Иванов мне признался: «По этому портрету мы Ботяна больше узнали, чем общаясь с ним». Он был удивлён, увидев портрету меня в мастерской, что Алексей Николаевич представлен там таким жёстким. Я ответил, что когда вы с ним общаетесь, то вы смотрите на него, так сказать, непристально. А ведь задача портретиста — при абсолютном внешнем сходстве выразить внутренний мир человека и его характер. Даже если просто взять его «трудовую деятельность», то уже ясно, что это может быть только человек очень смелый, решительный и жёсткий. Мягкий человек, нерешительный, каким бы патриотом он ни был, не смог бы совершить того, что делал Ботян во время Великой Отечественной войны! Так что он очень жёсткий человек. У него в глазах столько всего… Именно эти черты я и пытался выразить, когда писал его портрет. Хотя Алексею Николаевичу идёт сейчас 97-й год, но эти качества в его характере сохранились до сих пор. Вроде с ним разговариваешь, он улыбается — но за человеком надо смотреть тогда, когда он не видит, что на него смотрят. И тогда понимаешь, что это — горный орёл, который в любой момент готов сорваться со скалы и броситься на свою жертву. Конечно, ради Родины, для того, чтобы принести ей пользу, а не просто показать, какой он решительный и смелый. Я убеждён, что и сейчас, несмотря на свой возраст, он также прекрасно исполнит свой долг перед Родиной, как исполнял во время Великой Отечественной войны. А если будет нужно — он пожертвует собой ради Родины мгновенно. Его внутреннее состояние всё в глазах, во взгляде. Я его писал просто как горного орла — с вдохновением!»

Ну что ж, теперь Ботяна узнают в лицо тысячи и тысячи человек…

«Его в обыденной жизни не отличишь, не заметишь, — рассуждал Валентин Иванович. — Ну, идёт себе старичок — кто на него внимание обратит? А если бы знали, какой у него сильный стержень внутри! Что это за человек удивительный!»

И ещё в одном очень прав народный художник. Однажды, когда мы в очередной раз разговаривали с Алексеем Николаевичем, он сказал так: «В жизни у меня было всё, и всё было нормально… Жизнь сложная была, но я на неё обижаться не могу. Я честным был, никого зря не обидел, никому не завидовал — это самое главное. Я никогда не терял веру: думал, что всё хорошо будет! Так и было. Сегодня у меня никакой перспективы жизненной нет, так что я спокойно могу участвовать в любых острых мероприятиях. Если нужно — готов уничтожить какого-нибудь негодяя, предателя. Рука у меня не дрогнет. Если придётся защищать Родину — я снова готов!»

И ясно, что это вовсе не громкие слова…

Ботян остаётся в строю!

Примечания

1

Документы, опубликованные без указания источника, предоставлены автору Архивом Службы внешней разведки. (Здесь и далее — примечания автора.)

(обратно)

2

Политический словарь. М., 1940. С. 433.

(обратно)

3

Мировые войны XX века. Кн. 4: Вторая мировая война. Документы и материалы. М., 2002. С. 82.

(обратно)

4

Там же. С. 81–82.

(обратно)

5

Януш Гонсиоровский (1889–1949) — бригадный генерал, начальник Главного штаба Польской армии.

(обратно)

6

Павел Петрович Постышев (1887–1939) — секретарь ЦК КП(б) Украины в 1933–1937 годах.

(обратно)

7

Станислав Викторович Косиор (1889–1939) — генеральный секретарь ЦК КП(б) Украины в 1928–1938 годах.

(обратно)

8

Секреты польской политики 1935–1945 гг. Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации. М., 2010. С. 38–39.

(обратно)

9

Второй отдел Главного штаба Польской армии, так называемая «двуйка», занимался вопросами разведки и контрразведки. В 1920— 1930-е годы эта структура являлась одним из главных и наиболее серьёзных противников советских органов госбезопасности.

(обратно)

10

УНР — Украинская Народная Республика. Существовала в 1917–1920 годах; затем правительство УНР продолжало номинально существовать за границей на средства «спонсоров» — Франции, Польши, Чехословакии.

(обратно)

11

Андрей Николаевич Левицкий (1879–1954) — руководитель Государственного центра УНР (с 1926 года), который действовал в Варшаве под постоянным надзором польской полиции.

(обратно)

12

Василий Витальевич Шульгин (1878–1976) — один из лидеров правого крыла Государственной думы; белоэмигрант; после Великой Отечественной войны жил и умер в СССР.

(обратно)

13

Там же. С. 63–66.

(обратно)

14

Очередной политический прожект относительно возрождения «Великой Польши».

(обратно)

15

Иосиф (Юзеф) Пилсудский (1867–1935) — польский государственный и военный деятель; премьер-министр в 1926–1928 и 1930 годах.

(обратно)

16

Секреты польской политики. Сборник документов (1935–1945). М., 2009. С. 202–204.

(обратно)

17

Там же. С. 206.

(обратно)

18

Постановление СНК СССР № 1747/365с от 25.11.1932. Государственный архив РФ. Ф. 3316. Оп. 2. Д. 1226. Л. 1.

(обратно)

19

Герман Геринг (1893–1946) — председатель рейхстага; рейхсмаршал.

(обратно)

20

Эдвард Рыдз-Смиглы (1886–1941) — генеральный инспектор армии, фактический диктатор Польши; маршал.

(обратно)

21

Имеется в виду Раппальский договор, заключенный 16 апреля 1922 года; договор восстанавливал нормальные отношения между Советской республикой и Германией.

(обратно)

22

Курт фон Шлейхер (1882–1934) — рейхсканцлер Германии с декабря 1932-го по январь 1933 года — предшественник Гитлера на этом посту; последний глава правительства Веймарской республики.

(обратно)

23

Секреты польской политики 1935–1945 гг. С. 170–182.

(обратно)

24

Так называемая «ось Рим — Берлин — Токио».

(обратно)

25

Евгений (Евген) Михайлович Коновалец (1891–1938) — полковник армии Украинской Народной Республики; создатель и руководитель ОУН.

(обратно)

26

Секреты польской политики. Сборник документов (1935–1945). С. 293.

(обратно)

27

Семёнов Ю. С. Альтернатива. Кн. 3: Третья карта. М., 1977. С. 62–63.

(обратно)

28

Павел Анатольевич Судоплатов (1907–1996) — разведчик-нелегал, впоследствии — один из руководителей советской внешней разведки, генерал-лейтенант; во время Великой Отечественной войны — начальник Четвёртого управления НКВД СССР. В 1953 году был репрессирован, осуждён на 15 лет и полностью отбыл наказание. Реабилитирован в 1992 году.

(обратно)

29

Мюнхенское соглашение, подписанное 29–30 сентября 1938 года премьер-министрами Великобритании Н. Чемберленом и Франции Э. Даладье, германским фюрером А. Гитлером и итальянским дуче Б. Муссолини.

(обратно)

30

Антони Иден (1897–1977) — премьер-министр Великобритании в 1955–1957 годах, министр иностранных дел в 1935–1938, 1940–1945, 1951–1955 годах.

(обратно)

31

Агрессия. Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации. 1939–1941. М., 2011. С. 46–47.

(обратно)

32

Политический словарь. С. 216–217.

(обратно)

33

«Quod licet Jovi, non licet bovi» (лат.) — «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку».

(обратно)

34

Артур Христианович Артузов (Фраучи) (1891–1937) — руководитель внешней разведки в 1931–1935 годах.

(обратно)

35

Секреты польской политики. Сборник документов (1935–1945). С. 12.

(обратно)

36

Отчизны.

(обратно)

37

Там же. С. 19.

(обратно)

38

Польский министр иностранных дел.

(обратно)

39

Официальные титулы Иосифа (Юзефа) Пилсудского.

(обратно)

40

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 3. М., 1974. С. 13.

(обратно)

41

См. Политический словарь, выпущенный именно в то время. Подтверждается это и выступлением британского премьера Чемберлена в палате общин 31 марта 1939 года. Однако некоторые современные источники почему-то указывают дату подписания польско-британского договора как 25 августа 1939 года.

(обратно)

42

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 82.

(обратно)

43

Там же. С. 83.

(обратно)

44

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Забытый геноцид. «Волынская резня» 1943–1944 годов. Документы и исследования. М., 2008. С. 71–72.

(обратно)

45

Мартиросян А. Б. 200 мифов о Великой Отечественной. Кн. 1. На пути к мировой войне. М., 2008. С. 407.

(обратно)

46

Теория и практика западно-украинского национализма в документах НКВД, МВД и МГБ СССР. М., 2010. С. 10.

(обратно)

47

Точнее, там ошибочно написано «Виленского уезда Виленской губернии», но в статье «Вилейка» говорится, что Молодечно входит в данный уезд. Не всё так просто!

(обратно)

48

«Во всей Польше на 3 миллиона белорусов было всего несколько белорусских школ, в которых учились только 2 тысячи белорусских детей. Больше половины населения [Западной] Белоруссии было неграмотно» (Политический словарь. М., 1940. С. 195).

(обратно)

49

Аксаков. С.Т. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1986. Т. 1. С. 253.

(обратно)

50

Быстро! (нем.).

(обратно)

51

Господин офицер! (нем.).

(обратно)

52

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне Т. 4. Кн. 2: Великий перелом. М., 2008. С. 691.

(обратно)

53

Франц Викентьевич Кушель (1895–1968) — штабс-капитан Русской императорской армии, затем — офицер Польской армии, после 1939 года недолго пробыл в советском плену, затем жил в Минске; с 1941 года на службе у немцев, в конце войны — командир дивизии СС «Беларусь». Умер в США.

(обратно)

54

Лесные заросли, непроходимый лес.

(обратно)

55

Они были первыми (польск.).

(обратно)

56

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1990. Т. 1. С. 63.

(обратно)

57

Алексей Алексеевич Игнатьев, граф (1877–1954) — участник Русско-японской войны, военный агент (атташе) России во Франции в 1912–1917 годах, полковник; при Временном правительстве — генерал-майор; перешёл на сторону советской власти, генерал-лейтенант (1943).

(обратно)

58

Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М., 1986. С. 75.

(обратно)

59

Политический словарь. С. 155–156.

(обратно)

60

Там же. С. 432.

(обратно)

61

Там же. С. 156.

(обратно)

62

Как красиво сказано!

(обратно)

63

Манштейн Э., фон. Утерянные победы. М., 2010. С. 13.

(обратно)

64

О К X — от нем. ОКН (Oberkommando des Heeres) — главнокомандование сухопутных сил вермахта.

(обратно)

65

Там же. С. 15.

(обратно)

66

Мировые войны XX века. Кн. 3: Вторая мировая война. Исторический очерк. М., 2002. С. 70.

(обратно)

67

Там же.

(обратно)

68

Манштейн Э., фон. Утерянные победы. С. 39.

(обратно)

69

Политический словарь. С. 195.

(обратно)

70

Хёне X. Чёрный орден СС. История охранных отрядов. М., 2003. С. 267.

(обратно)

71

Современный немецкий историк.

(обратно)

72

Там же. С. 268.

(обратно)

73

Миклош Хорти (1868–1957) — фашистский диктатор Венгрии, контр-адмирал.

(обратно)

74

Орлами именовались знамёна армии императора Наполеона I.

(обратно)

75

Год кризиса. 1938–1939: Документы и материалы: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 350–351.

(обратно)

76

Мировые войны XX века. Кн. 3. С. 72.

(обратно)

77

Nachtigall — «Соловей»; батальон, сформированный из членов ОУН — Организации украинских националистов. Не входя в состав вермахта, получал полное довольствие по немецким военным нормам и носил форму военнослужащих германской армии с отличительной жёлто-голубой («жовто-блакитной») полосой на погонах. Имел двойное — немецкое и украинское — командование.

(обратно)

78

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 74–75.

(обратно)

79

Мерфи Д. Что знал Сталин. Загадка плана «Барбаросса». М., 2009. С. 61.

(обратно)

80

Дэвид Мерфи — кадровый сотрудник американской разведки; в 1963–1968 годах руководил советским отделом ЦРУ. Вышел в отставку в 1970-х годах; автор ряда книг по истории и практике работы спецслужб.

(обратно)

81

Там же.

(обратно)

82

Сразу уточним, что речь идёт о конкретной личности, представляющей ЦРУ и в настоящее время занимающейся исследовательской работой, а не о самой «конторе», созданной в 1947 году.

(обратно)

83

Там же. С. 55.

(обратно)

84

Политический словарь. С. 195.

(обратно)

85

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. С. 74–75.

(обратно)

86

Там же. С. 81.

(обратно)

87

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. С. 167–168.

(обратно)

88

НКГБ СССР — Народный комиссариат государственной безопасности СССР; существовал в феврале — июле 1941 года, после чего его подразделения вновь вошли в состав НКВД СССР; затем — с апреля 1943-го по март 1946 года, когда был переименован в Министерство государственной безопасности СССР.

(обратно)

89

В настоящее время — Лубянская площадь и улица Большая Лубянка.

(обратно)

90

Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии. Записки нежелательного свидетеля. М., 2001. С. 214.

(обратно)

91

Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996. С. 149.

(обратно)

92

Позволим себе чуть-чуть уточнить цитату, потому как в оригинале написано «первого разведывательного управления НКГБ — НКВД», что может ввести в заблуждение даже подготовленного читателя; можно решить, что в составе НКГБ — НКВД было несколько «номерных» разведывательных управлений.

(обратно)

93

Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии. С. 255–256.

(обратно)

94

Яков Исаакович Серебрянский (1892–1956) — разведчик-нелегал, полковник. Арестован и приговорен к расстрелу в 1941 году; арестован «по делу Берии» в 1953 году, скончался в тюрьме, на допросе.

(обратно)

95

Наум Исаакович Эйтингон (1899–1981) — сотрудник внешней разведки, генерал-майор, с июля 1941 года — заместитель начальника Особой группы НКВД СССР по организации разведывательно-диверсионной работы в тылу врага. В октябре 1951 года арестован по «делу о сионистском заговоре в МГБ»; с марта 1953 года — заместитель начальника 9-го отдела МВД СССР. 21 июля 1953 года арестован по «делу Берии». Освобождён в марте 1964 года. Посмертно реабилитирован в 1992 году.

(обратно)

96

Зоя Ивановна Рыбкина (Воскресенская) (1907–1992) — сотрудник ИНО ОГПУ с 1929 года; в послевоенные годы возглавляла немецкий отдел внешней разведки; полковник; известная писательница, лауреат Государственной премии СССР.

(обратно)

97

Станислав Алексеевич Ваупшасов (1899–1976) — в 1920–1925 годах находился на нелегальной работе в Западной Белоруссии, а в 1937–1939 годах в Испании — по линии военной разведки; с 1939 года — во внешней разведке. С конца 1941 года — командир отряда особого назначения, командир партизанского соединения. Герой Советского Союза, полковник.

(обратно)

98

Николай Иванович Кузнецов (1911–1944) — Герой Советского Союза.

(обратно)

99

Вильям Генрихович Фишер (Рудольф Иванович Абель) (1903–1971) — разведчик-нелегал, полковник.

(обратно)

100

Африка де Лас Эрас (1909–1988) — член компартии Испании, участница гражданской войны; в 1939 году вывезена в СССР. После Великой Отечественной войны — на нелегальной работе за границей. Полковник.

(обратно)

101

Энциклопедия секретных служб России. М., 2003. С. 368.

(обратно)

102

Вячеслав Васильевич Гриднев (1898–1991) — командир 1-го полка ОМСБОНа, с августа 1942 года — командир бригады; генерал-майор.

(обратно)

103

Михаил Фёдорович Орлов (1903–1983) — командир ОМСБОНа до августа 1942 года; полковник.

(обратно)

104

Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 149–150.

(обратно)

105

Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии. С. 218–219.

(обратно)

106

ОСНАЗ. От Бригады особого назначения к «Вымпелу». 1941–1981 гг. М., 2001. С. 5.

(обратно)

107

Политический словарь. С. 427.

(обратно)

108

Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 149–150.

(обратно)

109

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2. Кн. 2. С. 163.

(обратно)

110

Север А. Спецназ КГБ. Гриф секретности снят! М., 2008. С 363.

(обратно)

111

Иван Данилович Кудря (1912–1942).

(обратно)

112

Владимир Александрович Молодцов (1911–1942).

(обратно)

113

Виктор Александрович Лягин (1908–1943).

(обратно)

114

Максимов А. Б. Разведка Великой Отечественной. М., 2010. С. 288.

(обратно)

115

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2. Кн. 2. С. 549.

(обратно)

116

Мягков М. Ю. Вермахт у ворот Москвы. М., 2005. С. 223.

(обратно)

117

Буквой «К» в этом сообщении был обозначен Виктор Александрович Карасёв — запомните это имя!

(обратно)

118

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2. Кн. 2. С. 369.

(обратно)

119

Там же. С. 568.

(обратно)

120

Информационный бюллетень Ассоциации историков Второй мировой войны. 2003. № 8 (публикация Ю. А. Никифорова).

(обратно)

121

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 106–107.

(обратно)

122

Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии. С. 322–322.

(обратно)

123

Евгений Алексеевич Телегуев (1924–2012) — генерал-майор.

(обратно)

124

ОСНАЗ. С. 59.

(обратно)

125

Максимов А. Б. Указ. соч. С. 288.

(обратно)

126

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2. Кн. 1. С. 420.

(обратно)

127

Там же.

(обратно)

128

Владислав Альберт Андерс (1892–1970) — дивизионный генерал.

(обратно)

129

Там же. С. 477.

(обратно)

130

Исторический девиз польских восстаний.

(обратно)

131

СВБ — Союз вооружённой борьбы. Образован в ноябре 1939 года; СВБ — подпольная армия, интегральная часть Польской армии; включал в свой состав воинские формирования за рубежом, подчинялся польскому правительству в эмиграции. Был признан западными союзниками как союзническая армия, борющаяся с фашизмом. С февраля 1942 года — Армия Крайова.

(обратно)

132

Секреты польской политики. Сборник документов (1935–1945). М., 2009. С. 310.

(обратно)

133

Там же. С. 311.

(обратно)

134

Там же. С. 319.

(обратно)

135

Там же.

(обратно)

136

Там же. С. 325–326.

(обратно)

137

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 3. Кн. 1. С. 40.

(обратно)

138

Виктор Семёнович Абакумов (1908–1954) — начальник Управления особых отделов НКВД СССР (1941–1943), начальник Главного управления контрразведки «Смерш» НКО СССР, замнаркома обороны СССР (1943–1946); генерал-полковник (1945).

(обратно)

139

Иван Иванович Ильичёв (1905–1983) — с августа 1942 года исполняющий обязанности начальника, с августа 1944 года — начальник Главного разведывательного управления Красной армии; генерал-лейтенант.

(обратно)

140

Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко (1902–1984) — начальник Центрального штаба партизанского движения (1942–1944); генерал-лейтенант (1943).

(обратно)

141

Лазарь Хаимович Паперник (1918–1942).

(обратно)

142

Борис Лаврентьевич Галушкин (1919–1944) — младший лейтенант, командир спецотряда «Артур»; Герой Советского Союза (посмертно).

(обратно)

143

Кирилл Прокофьевич Орловский (1895–1968) — в ВЧК с 1918 года; в 1936–1937 годах выполнял задания внешней разведки в Испании; в 1942–1943 годах командовал отрядом особого назначения «Соколы» на территории Белоруссии. Звание Героя Советского Союза присвоено в 1943 году. В 1944 году вышел в отставку по ранению, работал председателем колхоза, который под его руководством стал одним из лучших в стране.

(обратно)

144

Пётр Григорьевич Лопатин (1907–1974) — Герой Советского Союза.

(обратно)

145

Николай Тарасович Приходько (1920–1943) — связной Николая Кузнецова; Герой Советского Союза.

(обратно)

146

Татьяна Савельевна Мариненко (1920–1942) — школьная учительница; разведчица и связная партизанской бригады «Неуловимые». По полученным ею разведданным партизанами был проведён ряд успешных боевых операций; ценная информация передавалась командованию Красной армии. Была захвачена гитлеровцами и расстреляна после зверских пыток.

(обратно)

147

ОСНАЗ. С. 52.

(обратно)

148

Мягков М. Ю. Указ. соч. С. 238.

(обратно)

149

Фраза В. И. Ленина: «Дальний Восток далеко, но край это нашенский». На Дальнем Востоке слова эти были очень популярны.

(обратно)

150

Давыдов Д. В. Полное собрание стихотворений. Л., 1933. С. 11–12.

(обратно)

151

Давыдов Д. В. Военные записки. М., 1940. С. 419.

(обратно)

152

Илья Григорьевич Старинов (1900–2000) — легендарный диверсант, участник многих войн, «профессор спецназа». Полковник, неоднократно представлялся к званию Героя Советского Союза и генеральскому чину.

(обратно)

153

ОСНАЗ. С. 39.

(обратно)

154

Теория и практика западноукраинского национализма… С. 10.

(обратно)

155

ПУН — Провод украинских националистов, «правительство ОУН в эмиграции».

(обратно)

156

Санников Г. 3. Большая охота. Участник событий рассказывает. М., 2008. С. 61.

(обратно)

157

Там же.

(обратно)

158

Бригада из галичан, входившая в состав австро-венгерской армии в Первую мировую войну.

(обратно)

159

Семёнов Ю. С. Альтернатива. Кн. 3: Третья карта. М., 1977. С. 62.

(обратно)

160

Санников Г. 3. Указ. соч. С. 60–61.

(обратно)

161

Теория и практика западноукраинского национализма… С. 10.

(обратно)

162

Санников Г. 3. Указ. соч. С. 71.

(обратно)

163

VI Управление Главного управления имперской безопасности (РСХА) — внешняя разведка.

(обратно)

164

Не очень уважительное прозвище западноукраинских националистов.

(обратно)

165

Там же. С. 71–72.

(обратно)

166

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 76–77.

(обратно)

167

Санников Г. 3. Указ. соч. С. 73.

(обратно)

168

Теория и практика западноукраинского национализма… С. 57.

(обратно)

169

Служба безопасности.

(обратно)

170

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 81–83.

(обратно)

171

Там же. С. 88–89.

(обратно)

172

Дюнкерк — город на северном побережье Франции, откуда 26 мая — 4 июня 1940 года происходила спешная эвакуация в Англию разгромленных частей французских, английских и бельгийских войск.

(обратно)

173

Мягков М. Ю. Указ. соч. С. 328.

(обратно)

174

Один из лидеров консервативной партии Великобритании.

(обратно)

175

Франклин Делано Рузвельт (1882–1945) — 32-й президент США (с 1933 года).

(обратно)

176

Заместитель госсекретаря США.

(обратно)

177

Джозеф (Юзеф) Ретингер (1888–1960) — польский и английский политик, основатель Совета Европы. Один из инициаторов первого собрания Бильдербергского клуба.

(обратно)

178

Прибалтика и геополитика. Сборник документов (1935–1945). М., 2006. С. 241–242.

(обратно)

179

Правописание подлинника. Документ написан от руки, на тетрадном листе в линейку.

(обратно)

180

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 256.

(обратно)

181

ОСНАЗ. С. 51.

(обратно)

182

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 88.

(обратно)

183

Анкета выполнена на стандартном бланке, с ярко выраженными особенностями в написании букв «н», «д», «к» и некоторых концевых гласных.

(обратно)

184

Так в тексте. «Орден «Ленина» — подчёркнуто.

(обратно)

185

ОСНАЗ. С. 61.

(обратно)

186

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 1. С. 255.

(обратно)

187

Попов А. Ю., Цветков А. И. Бог диверсий. Профессор Русского спецназа Илья Старинов. М., 2004. С. 226.

(обратно)

188

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 404–405.

(обратно)

189

ОСНАЗ. С. 99–100.

(обратно)

190

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 1. С. 600.

(обратно)

191

ОСНАЗ. С. 99–100.

(обратно)

192

Энциклопедия секретных служб России. С. 368.

(обратно)

193

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 1. С. 457–458.

(обратно)

194

Линдер И. Б., Чуркин С. А., Абин H. Н. Диверсанты. Легенда Лубянки — Павел Судоплатов. М., 2008. С. 720.

(обратно)

195

Теория и практика западноукраинского национализма… С. 58.

(обратно)

196

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 88.

(обратно)

197

Боёвка (бойовка) — отряд боевиков, «низовое подразделение».

(обратно)

198

Там же. С. 36–37.

(обратно)

199

Там же. С. 38–39.

(обратно)

200

Чета — взвод.

(обратно)

201

Курень — батальон.

(обратно)

202

Там же. С. 40.

(обратно)

203

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 29.

(обратно)

204

Там же. С. 104.

(обратно)

205

Украинского штаба партизанского движения.

(обратно)

206

«Ещё Польша не погибла».

(обратно)

207

Там же. С. 105.

(обратно)

208

Там же. С. 110–112.

(обратно)

209

Великая Отечественная война 1941–1945: Энциклопедия. М., 1985. С. 60.

(обратно)

210

Станислав Миколайчик (1901–1966) — премьер-министр правительства Польши в изгнании в 1943–1944 годах.

(обратно)

211

Политический словарь. С. 284.

(обратно)

212

Текст отпечатан на пишущей машинке; сохранены некоторые особенности правописания подлинника.

(обратно)

213

Фольксдойче — немцы, жившие вне пределов Германии.

(обратно)

214

ОСНАЗ. С. 59.

(обратно)

215

Здесь и далее — подчёркнуто в оригинале.

(обратно)

216

Так в тексте.

(обратно)

217

Оперативно-чекистской группы.

(обратно)

218

Всеволод Николаевич Меркулов (1895–1953) — генерал армии; нарком (министр) госбезопасности в 1941, 1943–1946, 1950–1953 годах.

(обратно)

219

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 2. С. 526.

(обратно)

220

Там же. С. 521.

(обратно)

221

Энциклопедия секретных служб России. С. 368.

(обратно)

222

Линдер И. Б., Чуркин С. А., Абин H. Н. Указ. соч. С. 721.

(обратно)

223

Андрей Андреевич Власов (1901–1946) — генерал-лейтенант РККА, командующий 2-й ударной армией; попал в плен и перешёл на сторону противника в июле 1942 года.

(обратно)

224

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 2. С. 292.

(обратно)

225

Эйхенбаум Б. М. Предисловие Ц Давыдов Д. Полное собрание стихотворений. Л., 1933. С. 43.

(обратно)

226

Антонов В. С., Карпов В. Н. Тайные информаторы Кремля: Волленберг, Артузов и другие. М., 2001. С. 168.

(обратно)

227

Анна Фёдоровна Камаева (1918–1998) — радистка партизанского отрада; с 1944 года — на нелегальной работе.

(обратно)

228

Там же. С. 173.

(обратно)

229

Кавычки в оригинале непонятны, ибо общение с «сильными мира сего» всегда считается высокой честью. По крайней мере, сами «сильные», так называемая «политическая элита», абсолютно уверены, что общение с ними может кого-то возвысить и осчастливить.

(обратно)

230

Антонов В. С., Карпов В. Н. Указ. соч. С. 175.

(обратно)

231

Линдер И. Б., Чуркин С. А., Абин H. Н. Указ. соч. С. 721.

(обратно)

232

ОСНАЗ. С. 100.

(обратно)

233

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 2. С. 399.

(обратно)

234

Там же. С. 431.

(обратно)

235

Пляцувка — сильные отряды самообороны, создаваемые из жителей нескольких сёл.

(обратно)

236

Великая Отечественная война 1941–1945. С. 60.

(обратно)

237

Так в тексте.

(обратно)

238

Сказано действительно слишком грубо, так как до середины Польши от пресловутой линии было слишком далеко.

(обратно)

239

Капитан, командир одного из отрядов АК; активно боролся с белорусскими партизанами.

(обратно)

240

Смирнов Н. И. Секретный узел. Тайная война в Беларуси (1939–1941). Минск, 2010.

(обратно)

241

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 2. С. 601–602.

(обратно)

242

Санников Г. 3. Указ. соч. С. 76.

(обратно)

243

Теория и практика западноукраинского национализма… С. 57.

(обратно)

244

Имеется в виду — польская.

(обратно)

245

Санников Г. 3. Указ. соч. С. 76–77.

(обратно)

246

Секреты польской политики 1935–1945 гг. С. 448.

(обратно)

247

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 4. Кн. 2. С. 465.

(обратно)

248

Там же. С. 673.

(обратно)

249

Кавалерийского эскадрона.

(обратно)

250

Политический словарь. С. 88.

(обратно)

251

Разведорган.

(обратно)

252

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 5. Кн. 1. С. 283.

(обратно)

253

СД — оперативная служба внутренней разведки и контрразведки.

(обратно)

254

Там же. С. 599–600.

(обратно)

255

Владислав Сикорский (1881–1943) — генерал брони, премьер-министр правительства Польши в изгнании (с 1939); погиб в авиационной катастрофе 4 июля 1943 года.

(обратно)

256

Там же. С. 608–609.

(обратно)

257

Текст в документе отсутствует.

(обратно)

258

Казимир Соснковский (1885–1969) — генерал брони; в 1943–1944 годах — главнокомандующий польскими вооружёнными силами.

(обратно)

259

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 470–471.

(обратно)

260

14-я пехотная дивизия СС «Галиция» («Галичина»), Сформирована в апреле 1943 года на Украине (около тридцати тысяч украинских добровольцев); проходила подготовку в Германии. В 1944 году действовала на советской территории.

(обратно)

261

Здесь, выше и на последующих страницах — подчёркнуто в тексте.

(обратно)

262

Н.п. — населённый пункт.

(обратно)

263

Так в тексте.

(обратно)

264

Прочитать невозможно.

(обратно)

265

Здесь указан только первый инициал.

(обратно)

266

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 8. С. 176.

(обратно)

267

Золотарь И. Ф. Друзья познаются в беде. М., 1973. С. 7.

(обратно)

268

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 5. Кн. 1. С. 426–427.

(обратно)

269

Так в тексте. Очевидно — «компания», то есть рота.

(обратно)

270

Золотарь И. Ф. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

271

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 8. С. 197.

(обратно)

272

Так в тексте — здесь и далее.

(обратно)

273

Так в тексте.

(обратно)

274

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 5. Кн. 2. С. 830.

(обратно)

275

Дюков А. Р., Яковлев А. М. Указ. соч. С. 54–55.

(обратно)

276

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 5. Кн. 2. С. 38.

(обратно)

277

П3П — «Польски Звензек Повстанчи» — подпольная организация.

(обратно)

278

В большинстве случаев сохраняется правописание подлинника, в том числе — использование прописных букв.

(обратно)

279

Генрих Гиммлер — рейхсфюрер СС.

(обратно)

280

Фамилия агента из текста удалена.

(обратно)

281

Имеются в виду подпольные отряды.

(обратно)

282

Генерал-губернаторства.

(обратно)

283

Линдер И. Б., Чуркин С. А., Абин H. Н. Указ. соч. С. 728.

(обратно)

284

5-я танковая дивизия СС «Викинг». Дивизия была сформирована в апреле 1941 года из полков СС «Нордланд» и «Вестланд». В России действовала на южном участке фронта: Тарнополь, Житомир, Черкассы. С конца 1941-го до весны 1942 года вела оборонительные бои по реке Миус. С июля по ноябрь 1942 года воевала на Кавказе, в начале 1943 года возвратилась в Ростов-на-Дону, с марта по сентябрь вела оборонительные бои на Украине, участвовала в боях за Харьков. В октябре 1943 года переформирована в танковую дивизию СС. Попав в окружение под Черкассами, дивизия потеряла половину личного состава. После доукомплектования воевала в Польше, а в конце 1944 года была направлена в Венгрию, где участвовала в боях за Будапешт. Боевой путь этой дивизии закончился 5 мая 1945 года. (Хёне X. Чёрный орден СС. История охранных отрядов. М., 2003. С. 511.)

(обратно)

285

Христофоров В. С. Органы госбезопасности СССР в 1941–1945 гг. М., 2011. С. 243.

(обратно)

286

На «сопроводиловке» этого отчёта — отметка: «Послано сообщение т. Меркулову, т. Кобулову» (В. Н. Меркулов — нарком госбезопасности, Б. 3. Кобулов — заместитель наркома госбезопасности).

(обратно)

287

То есть запасная дивизия.

(обратно)

288

Отметка на полях «213-я».

(обратно)

289

Разведрота.

(обратно)

290

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 5. Кн. 1. С. 560–561.

(обратно)

291

Там же. С. 563.

(обратно)

292

Христофоров В. С. Органы госбезопасности СССР в 1941–1945 гг. М., 2011. С. 242–243.

(обратно)

293

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне Т. 5. Кн. 2. С. 44.

(обратно)

294

Золотарь И. Ф. Указ. соч. С. 145.

(обратно)

295

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 5. Кн. 2. С. 102–103.

(обратно)

296

Там же. С. 103.

(обратно)

297

Великая Отечественная война 1941–1945. С. 120.

(обратно)

298

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 591–592.

(обратно)

299

Прибалтика и геополитика. Сборник документов (1935–1945). М., 2006. С. 337–339.

(обратно)

300

Смирнов Н. И. Указ. соч. С. 238.

(обратно)

301

Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 151.

(обратно)

302

Золотарь И. Ф. Указ. соч. С. 11–12.

(обратно)

303

Там же. С. 17.

(обратно)

304

«VIР» или «випы» (современное разговорное) — от англ. «very important person» — «очень важная персона».

(обратно)

305

Эсэсовский чин, равный армейскому полковнику.

(обратно)

306

Так в тексте.

(обратно)

307

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 595.

(обратно)

308

Великая Отечественная война 1941–1945. С. 121.

(обратно)

309

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 595.

(обратно)

310

Золотарь И. Ф. Указ. соч. С. 33–34.

(обратно)

311

Там же. С. 347.

(обратно)

312

Великая Отечественная война 1941–1945. С. 130.

(обратно)

313

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 10. С. 78.

(обратно)

314

Семёнов Ю. С. Альтернатива. Кн. 3: Майор «Вихрь». М., 1977. С. 412.

(обратно)

315

Эрнст Кальтенбруннер (1903–1946) — обергруппенфюрер СС, шеф Главного имперского управления безопасности. Казнен по приговору Нюрнбергского международного трибунала.

(обратно)

316

Там же. С. 415.

(обратно)

317

Альфред Йодль (1890–1946) — начальник штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта (ОКХ). Разделил судьбу генерал-губернатора Франка и Кальтенбруннера.

(обратно)

318

Там же.

(обратно)

319

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 10. С. 58.

(обратно)

320

Золотарь И. Ф. Указ. соч. С. 297.

(обратно)

321

Там же.

(обратно)

322

Унтер-офицерский чин в войсках СС.

(обратно)

323

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 10. С. 78.

(обратно)

324

Приказы Верховного Главнокомандующего в период Великой Отечественной войны Советского Союза. М., 1975. С. 299–300.

(обратно)

325

Великая Отечественная война 1941–1945. С. 60.

(обратно)

326

Золотарь И. Ф. Указ. соч. С. 411.

(обратно)

327

ОСНАЗ. С. 47.

(обратно)

328

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 523–524.

(обратно)

329

Речь идёт о борьбе против АК.

(обратно)

330

Лота В. И в XXI веке — майор «Вихрь» // Родина. 2012. № 10. С. 72.

(обратно)

331

Энциклопедия секретных служб России. С. 368.

(обратно)

332

Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 614.

(обратно)

333

Там же. С. 615.

(обратно)

334

Так в тексте. Внешняя разведка НКГБ и военная разведка ГШ ВС СССР в то время ещё были совершенно различными структурами.

(обратно)

335

Правильно — Первое главное управление МГБ СССР.

(обратно)

336

Правильно — Министерство вооружённых сил СССР

(обратно)

337

Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. С. 280.

(обратно)

338

Там же.

(обратно)

339

Там же. С. 281.

(обратно)

340

Школа фабрично-заводского ученичества в СССР — аналог ремесленного или профессионально-технического училища.

(обратно)

341

Энциклопедия секретных служб России. С. 368.

(обратно)

342

Пожаров А. И. «Хрущёвская оттепель» и КГБ // Труды Общества изучения истории отечественных спецслужб. М., 2006. Т. I. С. 180.

(обратно)

343

Энциклопедия секретных служб России. С. 368.

(обратно)

344

Пожаров А. И. Указ. соч. С. 180–181.

(обратно)

345

Энциклопедия секретных служб России. С. 368.

(обратно)

346

Иван Александрович Серов (1905–1990) — председатель КГБ при Совете министров СССР в 1954–1958 годах.

(обратно)

347

Там же. С. 259.

(обратно)

348

Вольф М. Игра на чужом поле. Тридцать лет во главе разведки. М., 1998. С. 45.

(обратно)

349

Бондаренко А. Ю. Разведка без вымыслов и выстрелов. М., 2009. С. 84.

(обратно)

350

Иван Анисимович Фадейкин (1917–1979) — генерал-лейтенант.

(обратно)

351

Мариус Арамович Юзбашян (1924–1993) — генерал-лейтенант. В 1972–1978 годах — заместитель начальника ПГУ КГБ; в 1978–1988 годах — председатель КГБ Армянской ССР; смещён с должности в 1988 году. Убит в 1993 году в Ереване.

(обратно)

352

Бенно Онезорг (1940–1967) — немецкий студент, пацифист. Присутствовал в качестве зрителя на демонстрации против визита главы Ирана шаха Мохаммеда Реза Пехлеви в Западный Берлин и ФРГ. Во время разгона демонстрации был смертельно ранен западноберлинским полицейским, которого впоследствии суд оправдал «за недостаточностью улик». Это убийство стало одной из причин активизации немецкой молодёжи, раскола немецкого общества и радикализации студенческого движения в стране.

(обратно)

353

Вольф М. Указ. соч. С. 169–170.

(обратно)

354

Зайцев Г. Н. Прага, август 1968-го // Спецназ России. 2008. Сентябрь.

(обратно)

355

Вольф М. Указ. соч. С. 171.

(обратно)

356

Зайцев Г. Н. Указ. соч.

(обратно)

357

Александр Михайлович Майоров (1920–2008) — генерал армии (1977); командующий Центральной группой войск, дислоцированной в Чехословакии, в 1968–1972 годах.

(обратно)

358

Майоров А. М. Вторжение. Чехословакия, 1968. Свидетельства командарма. М., 1998. С. 193.

(обратно)

359

Бондаренко А. Ю. Указ. соч. С. 87.

(обратно)

360

Вольф М. Указ. соч. С. 178.

(обратно)

361

Семён Кузьмич Цвигун (1917–1982) — генерал армии, первый заместитель председателя КГБ СССР.

(обратно)

362

Георгий Карпович Цинев (1907–1996) — генерал армии, первый заместитель председателя КГБ СССР.

(обратно)

363

Виталий Васильевич Федорчук (1918–2008) — генерал армии; начальник Третьего управления КГБ СССР в 1967–1970 годах.

(обратно)

364

Устинов И. Л. На рубеже исторических перемен. Воспоминания ветерана спецслужб. М., 2010. С. 116–117.

(обратно)

365

Шарль Морис Талейран-Перигор (1754–1838) — французский дипломат и государственный деятель.

(обратно)

366

Энциклопедия секретных служб России. С. 369.

(обратно)

367

Там же. С. 369–370.

(обратно)

368

Kalugin О. The First Directorate. New York, 1994. С. 131.

(обратно)

369

Дроздов Ю. И. Вымысел исключён. Записки начальника нелегальной разведки. М., 2005. С. 161–162.

(обратно)

370

Там же. С. 162.

(обратно)

371

«Речка» — пограничная река Пяндж на советско-афганской границе.

(обратно)

372

Дроздов Ю. И. Указ. соч. С. 163–164.

(обратно)

Оглавление

  • Александр Бондаренко Подлинная история «Майора Вихря» Портрет разведчика на фоне рассекреченных документов
  •   Предисловие
  •   Глава первая «Замечательный сосед»
  •   Глава вторая Детство в деревне Чертовичи
  •   Глава третья «Oni byli pierwsi»[55]
  •   Глава четвёртая Директора забрали в НКВД
  •   Глава пятая «Москва за нами!»
  •   Глава шестая Предисловие к подвигам
  •   Глава седьмая «Уходили в поход партизаны…»
  •   Глава восьмая «Роковой день» — 13-е число
  •   Глава девятая Спасти комиссара Филоненко
  •   Глава десятая Спасти комиссара Филоненко-2
  •   Глава одиннадцатая «Не до ордена, была бы Родина…»
  •   Глава двенадцатая Всё начиналось с Илжи
  •   Глава тринадцатая …И НЕСКОЛЬКО СЛОВ о личной жизни
  •   Глава четырнадцатая Краковская история
  •   Глава пятнадцатая Забытый нелегал
  •   Глава шестнадцатая Опять — под каштанами Праги…
  •   Глава семнадцатая Ботян остаётся в строю!
    Взято из Флибусты, flibusta.net