«И на Тихом океане...»
Свое тридцатилетие отец встретил в освобожденном от врангелевцев Крыму спустя две недели после дни 16 ноября 1920 года, когда Михаил Васильевич Фрунзе со станции Джанкой телеграфно доложил Председателю Совета Народных Комиссаров Республики: «Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован».
А вскоре и Владимир Ильич Ленин, дав в докладе на VIII Всероссийском съезде Советов высокую оценку необыкновенному героизму Красной Армии в завершающих боях с полчищами Врангеля, объявил уже всей стране, всему миру: «Таким образом, война, навязанная лам белогвардейцами и империалистами, оказалась ликвидированной»{91}. [117]
В конце 1920 года пришел долгожданный мир в города и села Республики Советов. Но ее защитникам рано было выпускать оружие из рук, и далеко не все из них сразу же зажили мирной боевой учебой. Отцу такая судьба, по существу, не была уготована до конца дней его.
В начале июня 1921 года начдив 51-й, одновременно исполнявший обязанности начальника Одесского гарнизона и всех войск губернии, срочно был вызван в Москву, в Центральный Комитет партии. Там состоялось решение о его назначении военным министром Дальневосточной республики и главнокомандующим ее Народно-революционной армией.
С той поры, за исключением двух-трех лет, проведенных на службе в западных военных округах, вся жизнь отца была неразрывно связана с Дальним Востоком.
Кто-кто, а командиры, политработники, да, пожалуй, и все бойцы уральских 51-й и 30-й дивизий, прибывших на Южный фронт из далекой Сибири, отлично знали, что это за Дальневосточная республика и во имя чего она создана.
После сокрушительного разгрома остатков армии Колчака в районе Красноярска и заключения перемирия с командованием белочешских войск стало очевидным, что восстановление Советской власти на всей территории Сибири — дело считанных недель. Однако Россия Сибирью не кончается, за нею на тысячи верст раскинулся Дальний Восток...
7 марта 1920 года полки 30-й дивизии вступили в Иркутск. Сразу же к Байкалу начали стягиваться и другие соединения 5-й армии. Но тот, кто думал, что эта концентрация диктуется задачами такого же быстрого освобождения Забайкалья и Дальнего Востока, глубоко ошибался — войскам армии был отдан строжайший приказ прочно закрепиться на рубеже озеро Байкал — река Селенга — граница с Монголией, оказав тем самым максимум содействия созданию под руководством большевиков Дальневосточного «буферного» государства, которому предстояло стать самостоятельной демократической республикой, тесно связанной с РСФСР и опирающейся на ее мощь.
Старшие командиры знали, с каким гневом обрушился Владимир Ильич Ленин на слепцов, не понявших всю мудрость этой политики партии на Дальнем Востоке. В телеграмме РВС Республики и Реввоенсовету 5-й армии [118] от 19 февраля 1920 года Председатель Совнаркома со всей категоричностью указывал: «Надо бешено изругать противников буферного государства... погрозить им партийным судом и потребовать, чтобы все в Сибири осуществили лозунг: «Ни шагу на восток далее, все силы напрячь для ускоренного движения войск и паровозов на запад в Россию». Мы окажемся идиотами, если дадим себя увлечь глупым движением в глубь Сибири, а в это время Деникин оживет и поляки ударят. Это будет преступление»{92}.
Дальневосточная республика была создана в апреле того же двадцатого года на территории Забайкальской, Амурской, Приморской, Камчатской областей и Северного Сахалина. Образование ДВР как государства по форме буржуазно-демократического, по существу, проводившего советскую политику, отвечало интересам РСФСР, стремившейся обеспечить себе длительную передышку на Восточном фронте и избежать войны с Японией.
Войска 5-й армии, восстановив Советскую власть на огромных просторах от Урала и до Байкала, закрыв на крепкий замок восточные границы страны и оказав эффективную поддержку формированию из партизанских отрядов Народно-революционной армии ДВР, вскоре в большинстве своем передислоцировались на западные театры военных действий. Первой на Польский фронт отбыла 27-я Омская. Следом полетели за Урал по «зеленой улице» эшелоны 51-й. В августе пришел черед распроститься с Прибайкальем 30-й Иркутской, и всю границу с ДВР и Монголией приняла под свою охрану одна 35-я стрелковая дивизия.
Но и в конце 1920 года, когда был заключен мир с Польшей и разгромлена армия Врангеля, присоединение к РСФСР Дальнего Востока, на окраинах которого еще находились войска японских оккупантов, не стало ближайшей задачей дня. В. И. Ленин, выступая с докладом о концессиях на фракции РКП (б) VIII съезда Советов, подчеркивал:
«...вести войну с Японией мы не можем и должны все сделать для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее, потому что нам она по понятным условиям сейчас непосильна»{93}. [119]
Однако контрреволюционные банды, окопавшиеся в Монголии и Маньчжурии, ждать себя не заставили. 26 мая 1921 года белогвардейцы при поддержке японских интервентов свергли Приморское областное управление Дальневосточной республики и поставили у власти Приамурское временное правительство во главе с фабрикантами братьями Меркуловыми. Одновременно в пределы ДВР, близ Троицко-Савска, из Монголии вторглись унгерновцы, нацелившиеся захватить и разрушить Кругобайкальскую железную дорогу, чтобы отрезать Дальневосточную республику от РСФСР, а затем и уничтожить в ней все завоевания трудового народа.
4 июня 1921 года Политбюро ЦК РКП (б) при участии В. И. Ленина обсудило положение в Дальневосточной республике{94}.
«Остатки российской контрреволюции при поддержке мирового капитала и содействии японского командования стремятся создать на территории ДВР главную базу своих дальнейших действий против Сибири и всей РСФСР... — говорилось в принятом решении. — Дальнейшее распространение на территории ДВР белогвардейщины может превратиться в серьезную опасность для РСФСР, стать угрозой возобновления гражданской войны, образования внешних фронтов и возобновления международным капиталом частичной или полной блокады РСФСР»{95}.
Решение обязывало Дальбюро ЦК РКП (б) «призвать партийные организации и все население ДВР к напряжению всех сил, необходимости новых жертв, дабы изгнать белогвардейщину из пределов ДВР»{96}.
При стечении столь сложных обстоятельств и был выдвинут на посты военного министра и главнокомандующего Народно-революционной армией ДВР первый краснознаменец Республики, герой Каховки и Перекопа. В. К, Блюхер должен был осуществить разгром белогвардейских войск на Дальнем Востоке, не допустив развязывания войны с Японией, во имя чего ЦК партии предоставил ему чрезвычайные полномочия: «Принять все меры по укреплению мощности армии... подчинив этой задаче все остальное»{97}. [120]
Мои школьные годы прошли своеобразно. Мама преподавала языки в Московской военной академии, а местом постоянной службы отца вновь стал Дальний Восток, и я на каникулы ездил к нему.
Порой отец определял меня в попутчики кому-нибудь из близких друзей. Помнится, довелось как-то ехать даже с самим начальником Главного политического управления РККА Я. Б. Гамарником, и у Байкала произошел такой эпизод. Как только за окном вагона открылась необъятная водная гладь, Ян Борисович в полную силу своего красивого голоса запел:
Славное море, священный Байкал...Ехавшие с ним товарищи подхватили песню, а я молчал.
— Почему не поешь со всеми? — строго спросил армейский комиссар 1-го ранга.
— Слов не знаю...
— Да это ж одна из любимых песен твоего отца, — тряхнул черной окладистой бородой Гамарник. — Как ты не слышал ее?
— Не слышал. Все выходило так, что Байкал проезд жали ночью, когда я спал...
— Ну, сейчас не поспишь. Учи песню, повторяй за мной. Не осилишь — высажу в Улан-Удэ и отправлю обратно в Москву.
Я принял эти слова всерьез и, конечно, постарался, чтобы Ян Борисович не привел их в исполнение. И после, при встрече с Байкалом, с кем бы ни ехал, всегда первым начинал знаменитую песню про славное море...
Во взрослую пору подобные поездки возобновились в середине шестидесятых годов, когда я стал начальником Главного управления ремонтных заводов и служб главного механика Минцветмета СССР. Прописка была московская, а поле деятельности — от Хибин до Магадана, от Норильска и до границ с Китаем. В то время объездил-облетал чуть ли не все города, в которых протекала боевая жизнь отца на востоке страны. Часто бывал в Иркутске и Чите, Хабаровске и Владивостоке, близко узнал и подружился там со многими былыми геройскими народоармейцами, со славными воинами Особой Краснознаменной дальневосточной армии.
С возвращением из Москвы в Свердловск, когда я принял обязанности генерального директора производственного [121] объединения Уралэлектротяжмаш, командировок на край земли, естественно, не стало. Но спустя десять лет родные с детства места нежданно-негаданно вновь вошли в мою, так сказать, рабочую зону.
В 1981 году Госкомитет СССР по профтехобразованию одобрил предложения о создании на Дальнем Востоке филиала Свердловского инженерно-педагогического института для обеспечения профтехучилищ Камчатки, Сахалина, Приморского и Хабаровского краев высококвалифицированными преподавательскими кадрами.
Потребовалось определить, в каком из дальневосточных городов быть нашему филиалу, и я, как ректор, провел эту далекую и столь заманчивую для меня разведку.
Поездка оказалась примечательной и тем, что совершить ее мне выпало накануне новых юбилейных торжеств — 60-летия полного освобождения Дальнего Востока от белогвардейцев и интервентов. Не изменив правилу, выработанному при освоении прежних военных дорог отца, отправился в завершающее путешествие в годы гражданской с багажом капитально пополненных знаний о Дальневосточной республике и ее армии, постаравшись во всех деталях изучить, какими путями шли народоармейцы к боям, ставшим, как говорил отец, «Рубиконом между недостаточно организованной партизанской борьбой за Советский Дальний Восток и зарождением новой регулярной армии», шли к своей волочаевской победе, названной в народе вторым, дальневосточным Перекопом.
Из Свердловска вылетели в час ночи по местному времени. Реактивный воздушный лайнер через каждые шестьдесят минут отщелкивает рубежи часовых поясов. Можно бы и вздремнуть, но сон не шел. То ли от волнения, то ли от того, что организм сам собой настроился на скоростную временную адаптацию.
Полчаса — и мы уже за Тюменью. Сказка. А в девятнадцатом? Четыре недели с боями пробивались красные полки от Екатеринбурга к «воротам Сибири» и потом еще три с лишним месяца колесили по лесам и топям, вырываясь из огненных мешков вражеского окружения и нанося неожиданные удары по тылам и флангам колчаковцев, пока не пробились к Иртышу и не помчали по снежным зимникам прямиком от Тобольска к Таре и Омску. Изо всех сил спешили, преследуя неприятеля, но опять на дорогу ушло три недели. [122]
Сейчас же еще полчаса — и Омск далеко позади. Где-то под нами тем же курсом на восток устремилась великая Сибирская железнодорожная магистраль. И снова мысли вернули прошлое, высветили лето 1920 года. Удивительно скоро для тех времен катили в эшелонах от станции Ангара на встречу с Каховкой и Перекопом воины 51-й стрелковой дивизии. Столь быструю их переброску с фронта на фронт обеспечили не только железнодорожники...
Дельный, что и говорить,вспомнился Василий Теркин. И не случайно. Ведь таким же «дельным стариком» в ту пору стал и начдив Василий Блюхер. Он распорядился при погрузке в вагоны не гасить топки полевых кухонь и продолжать, как и обычно, готовить в них щи да кашу. Никто прежде до такого, говорят, еще не додумывался. Пустяк вроде бы, но с кухнями, действующими, так сказать, на двойных колесах, ехалось всем сытно, весело, да и стоянки в пути делались лишь для дозаправки и смены паровозов.
Только представил эти картины, как в салоне прозвучал голос стюардессы: «Опустите откидные столики. Приготовьтесь к завтраку». После ранней трапезы, завершенной чашечкой обжигающего черного кофе, сон, разумеется, сняло начисто.
Рассвет встретили за Братском. Вот-вот и Байкал пересечем. Эх, грянуть бы давнюю песню! Но самолет — не поезд, распевать в нем не принято. И стихи вслух не выпалишь. Но сдержаться не мог, нашептал про себя:
Душа полна, как ветром парус,А потом достал из портфеля давнюю спутницу многих моих поездок — синюю книжицу со статьями и речами отца. Открылась она на первой странице его доклада в ЦК РКП (б) «О состоянии Народно-революционной армии Дальневосточной республики к лету 1921 г.». Открылась потому, что именно здесь оказалась бесценная для меня фотография, запечатлевшая боевых соратников отца, старых большевиков, ветеранов революционного движения и гражданской войны. Сделана она была в Москве 28 октября 1962 года, в день, когда этим славным товарищам в ознаменование 40-летия освобождения Дальнего Востока [123] от белогвардейцев и интервентов вручили ордена Красного Знамени.
Дальневосточники гордятся ими, этими геройскими людьми. В центре — Федор Николаевич Петров, член РСДРП с 1896 года, ученик В. И. Ленина. Отбывал каторгу в Шлиссельбургской крепости, был сослан на вечное поселение в Сибирь. После Октября устанавливал Советскую власть в Иркутске, сражался в партизанских отрядах против Колчака, член Дальбюро ЦК РКП (б), заместитель Председателя Совета Министров Дальневосточной республики. Слева от старейшины большевиков Моисей Израилевич Губельман, член партии с 1902 года, организатор первых забайкальских рабочих боевых дружин, политкаторжанин. В годы гражданской войны поднимал партизанское движение в Приморье, являлся членом Дальбюро ЦК РКП (б) и одновременно был членом Военного совета НРА Дальневосточной республики. Это с него, утверждают приморцы, Александр Фадеев писал известного героя Левинсона.
Позади седовласых стариков — Ольга Андреевна Лазо, большевик с 1914 года, участница подпольных организаций, боевая подруга легендарного Сергея Лазо, прошедшая с ним в партизанских отрядах все пути гражданской войны...
Счастлив, что судьба подарила мне не одну встречу с этими замечательными людьми, что слышал их живые, волнующие рассказы о днях, слава которых не смолкнет и не померкнет никогда.
Ветераны подарили мне несколько лет назад эту памятную фотографию, подробно представив незнакомых до той поры остальных участников торжественной съемки — В. А. Бородавкина и С. Г. Вележева — крупных партийных и партизанских руководителей Забайкалья и Приамурья, а также непосредственных организаторов Волочаевского боя А. В. Сухомлина и В. Я. Пляскина, ставших впоследствии видными военачальниками, генералами Советской Армии.
— Но все мы, — говорили ветераны, — с великой готовностью уступили бы тогда здесь свои места другим, куда более заслуженным товарищам. Кому? Конечно же, прежде всего Василию Константиновичу Блюхеру, а также Павлу Петровичу Постышеву, Степану Михайловичу Серышеву, Николаю Дмитриевичу Темину и Якову Захаровичу Покусу... [124]
В кругу таких друзей-сподвижников и довелось отцу исполнять повое ответственнейшее поручение партии. Тут кроме командирской воли, мастерства требовалась и мудрость государственного деятеля. А если так, надо уметь не только повелевать другими, но и самому учиться, учиться.
Свой первый доклад в Центральный Комитет РКП (б) вновь назначенный военный министр и главком всеми вооруженными силами Дальневосточной республики начал со слов: «Прибыв в Читу и ознакомившись с состоянием армии, нашел, что армия переживает катастрофическое положение»{98}.
О том же свидетельствовал и вошедший в состав Военного совета НРА член Дальбюро ЦК РКП (б) М. И. Губельман. Народно-революционная армия, вспоминал он, была в значительной мере настроена партизански, слабо дисциплинирована, плохо вооружена, исключительно плохо одета, с питанием дело было поставлено из ряда вон плохо, народоармейцы и командный состав армии долгое время не получали жалованья. Можно было только удивляться, что в этих условиях НРА благодаря героической работе Коммунистической партии сохранила революционный дух, преданность идеям социализма и волю к победе.
А вот как запомнилась первая встреча с новым военным министром республики большевику с 1909 года, командиру одного из партизанских отрядов Амурской области В. А. Бородавкину.
«Это было в 1921 году в Чите, — вспоминал он. — Там проходила работа дальневосточного Учредительного собрания. Нам сообщили, что вечером состоится заседание фракции большевиков, где будет делать доклад военный министр — главнокомандующий НРА товарищ Блюхер. Большинство из нас товарища Блюхера не знало, а также не знали мы о его боевых делах и заслугах.Открылось собрание фракции. Слово предоставляется товарищу Блюхеру. На трибуну вышел крепко сложенный, немного выше среднего роста человек и начал говорить:
— Товарищи, мы на Урале и в Сибири били колчаковскую армию как бойцы и командиры Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Здесь, в пределах ДВР — от берегов Селенги до вод Тихого океана, Камчатки, Сахалина [125] и Курил, — мы вместе с вами будем уничтожать врагов нового социалистического общества как бойцы и командиры Народно-революционной армии. Форма нашей армии другая — я имею сведения, что некоторые наши командиры не хотят носить форму командиров НРА, говорят: «Зачем мне этот синий ромб-тряпка?» Я знаю, вы здесь в большинстве своем партизанские командиры, партийный актив. Ничего не поделаете, товарищи, как бы вам это ни не нравилось, а форму НРА надо надевать.. Наша армия в ДВР должна быть такой же дисциплинированной, как и Красная Армия. Этого требует международная обстановка. Это — приказ Центрального Комитета партии, Владимира Ильича Ленина. А их приказы надо безоговорочно выполнять. Такой у меня выработался характер и любовь к выполнению приказов нашей партии.
Затем В. К. Блюхер начал говорить о стоящих перед нами задачах, вставляя «круглые» юмористические словечки, чем быстро расположил к себе буквально всю аудиторию... Сложилось общее мнение о Блюхере: парень свой, вояка, этот дело знает!»
По настоянию посланца ЦК РКП (б) правительство ДВР принимает решение о создании Военного совета НРА, который становится высшим коллегиальным органом управления всеми вооруженными силами республики. Возглавив совет, отец, бывший три года назад главкомом уральских красных партизан, «со всей решительностью взялся за искоренение в армии духа партизанщины», ибо для него «было очевидно, что с таким партизанским формированием, которое было на Дальнем Востоке, говорить о серьезной войне за социалистическую Родину невозможно». Пошел на это и потому, что по опыту строительства РККА знал:
«Партизанские отряды необходимы для дезорганизации тыла противника, для его ослабления, но они не могут обеспечить победоносных наступательных действий»{99}.
Борьбу за укрепление армии председатель Военного совета начал с ее реорганизации и... резкого сокращения численности войск.
«Когда мы начали партизанские отряды превращать в регулярную армию, — вспоминал отец на слете участников волочаевских боев в феврале 1937 года, — это не [126] только сокращало тылы, но и обеспечивало повиновение, выполнение приказов. Наряду с этим, как вам известно, наша армия стала менять свой возрастной состав. В ходе реорганизации мы пытались сделать армию однородной по возрасту и по физической выносливости. До реорганизации в армии состояли бойцы в возрасте от 15 до 70 лет, что было явно ненормально»{100}.
В приказе № 3 от 30 июня 1921 года председатель Военного совета главком НРА В. К. Блюхер и член Военного совета М. И. Губельман указывали:
«Только хорошо обученные, идейно воспитанные, спаянные сознательной революционной дисциплиной бойцы смогут составить крепкие, надежные боевые ряды, способные на выполнение ответственных задач, и подготовка таких бойцов является нашей первой неотложной задачей»{101}.
В создании кадровой, строго дисциплинированной армии особое значение придавалось партийно-политическому аппарату, для укрепления и улучшения работы которого было образовано военно-политическое управление НРА,
Организационная перестройка протекала в обстановке продолжающихся боев с бандами барона Унгерна. И чисто боевые дела отец решал, действуя рука об руку с М. И. Губельманом, широко привлекая к этой работе и других членов Военного совета НРА.
А позже ему довелось длительное время трудиться в самом непосредственном контакте с Ф. Н. Петровым, и притом не в столице республики, а далеко за ее пределами — в китайском городе Дайрене. В 1921 году заместитель премьер-министра возглавлял на конференции с представителями Японии делегацию Дальневосточной республики. Когда переговоры зашли в тупик, Ф. II. Петров обратился к правительству с просьбой командировать в Дайрен военного министра ДВР и главкома НРА.
По свидетельству Федора Николаевича, В. К. Блюхер сыграл большую роль в ведении переговоров с японцами, твердо и решительно отвергнув все 17 пунктов их требований, принятие которых грозило превращением российского Дальнего Востока в колониальный придаток империалистов Страны восходящего солнца.
А вот что вспоминал в 1937 году отец о первой и своей жизни дипломатической миссии:
«Провожая меня с конференции, говорили (имеются в виду японцы. — В. П.): [127] «Желаем вам счастливо доехать до Читы, мы боимся, что вы опоздаете». А сказано это было потому, что если мы не захотим подписать договор, то они найдут другое правительство. Поскольку договор мы не подписали, а марионеточному правительству надо было создать территорию, японцы спешно подготовили наступление белогвардейских армий.Правда, я на проводах сказал, что «я не сомневаюсь приехать в Читу, а переговоры, если нужно будет начать, мы начнем во Владивостоке».
События же развивались следующим образом. Еще до отъезда военного министра ДВР из Дайрена, 30 ноября 1921 года, японские генералы впустили в «нейтральную зону» состав, в вагонах которого находились запломбированные ящики с надписями: «Груз потребительского общества». Их охрану до станции Шмаковка несли японские часовые, но при подходе к границе «нейтралки» хозяевами непонятного груза стали белоповстанцы, подошедшие сюда пешком и без оружия. В момент были сорваны пломбы. Во вскрытых ящиках оказались винтовки, пулеметы. Офицеры, проследив за вооружением подчиненных, собрали взводы и роты, а через некоторое время эти подразделения были сведены в батальоны и, приняв боевые порядки, вторглись на территорию ДВР.
2 декабря ударная белоповстанческая группировка сбила слабые заслоны HP А в районе станции Иман и стала, используя свое численное превосходство, быстро продвигаться вдоль линии железной дороги в направлении Хабаровска.
В Читу отец не опоздал — приехал 18 декабря, но отвести угрозу от Хабаровска не успел. На следующий день, наступая по фронту и широко применяя обход флангов через китайскую территорию, белоповстанцы вышли к столице Приамурья. Были отданы четкие распоряжения об организации прочной обороны города, однако командование вновь созданного Восточного фронта не сумело выполнить первейшее указание главкома о создании сильной группы войск в районе Казакевичево, и Хабаровск пришлось сдать.
В ночь на 22 декабря части НРА отошли на левый берег Амура, а пять дней спустя отступили на станцию Ин. Противник предпринял попытку окружить и уничтожить собравшихся здесь народоармейцев, но был разбит и отброшен к станции Волочаевка. [128]
Волочаевка... Совсем молоды были ее герои, а некогда глухая приамурская деревушка стала уже известной не только в нашей стране.
Накануне празднования пятнадцатилетия волочаевских боев отец почему-то завел с нами, детьми, разговор о Германии, куда он ездил еще в начале тридцатых годов, и припомнил такой эпизод:
— В Берлине я лучше всего чувствовал себя в Веддинге. Это пролетарский район, ну как Красная Пресня в Москве. Зашел в клуб. Там показывали советский фильм. И, знаете, просмотрев картину, рабочие сначала тихо, а потом полным голосом запели нашу знаменитую дальневосточную песню...
— «По долинам и по взгорьям», да? — сразу выпалил старший брат Всеволод.
— Постой же, неверно, — насупился отец. — Сколько твердил вам — не так! «По долинам, по загорьям...» — начинают ее бывалые партизаны и дальше поют иначе,
— Пап, а все-таки «нал ива лися знамена кумачом последних ран», — попробовал возразить старший брат, — звучит сильнее, чем... — и Сева запел:
Развевалися знамена,— Вот так и сильнее, и, главное, вернее. А ну-ка вместе:
И останутся как сказка,Этот же эпизод с песней, услышанной в Берлине, отец привел в своей речи 22 февраля 1937 года на собрании участников гражданской войны на Дальнем Востоке, заключив его словами: «Видите, как далеко за пределы горы Июнь-Корапь и нашего с вами Хабаровска выходит значение Волочаевки...»
В годы давних поездок из Москвы в Хабаровск, после того как за вагонными окнами неспешно проплывет сказочная Июнь-Корань с алым стягом и фигурой красного воина в длиннополой шинели на вершине сопки, отец, выдержав в строгости минуту молчания, твердо чеканил:
— Все. Считайте, мы — дома... [129]
Теперь и хабаровчане, и гости их, сокращающие посредством авиации сверхдальние расстояния, лишены возможности еще до встречи с городом воздать должное бессмертному подвигу геройских народоармейцев, которые в далеком двадцать втором сделали под Волочаевкой решающий шаг к окончательному освобождению от белогвардейцев и интервентов Хабаровска и всего Дальнего Востока.
Но есть у дней сегодняшних и неоспоримое преимущество перед нашим довоенным прошлым: чтобы встретиться с Волочаевкой, ныне можно и не покидать Хабаровска, она как бы сама переместилась в город и стала главным объектом священного поклонения всех, кто заходит в музей обширнейшего края, столь богатого своими революционными, боевыми и трудовыми традициями.
Наутро после вступления на дальневосточную землю я направился прежде всего сюда, на первую свою встречу с панорамой «Волочаевская битва». Это величественное (его размеры — 40 метров по окружности и 6 метров в высоту) творение искусства выполнено московскими художниками-баталистами С. А. Агаповым и А. А. Гор-пенко. Торжественное открытие панорамы состоялось в 1975 году.
Крутая винтообразная лестница словно бы ведет на сопку Июнь-Корань. Со смотровой площадки отлично прослеживается вся окружающая местность. Экскурсовод предлагает начать обзор панорамы с ее юго-западного сектора, откуда ведут наступление главные силы Народно-революционной армии — части Сводной бригады Якова Захаровича Покуса: Особого Амурского, 5-го, 6-го (пока еще не Краснознаменного и не Волочаевского) и 3-го Читинского полков. Кадровые бойцы в форменной одежде НРА, партизаны в крестьянских нагольных полушубках, в мохнатых малахаях.
Пристанционная деревушка Волочаевка уже занята народоармейцами. На одном из домов — красный флаг. В боевой действительности его, конечно же, не было. Это — явная демаскировка. Но простим живописцам их вольность, флаг им понадобился для того, чтобы мы, зрители, сразу же обратили внимание на то, где в завершающие часы трехдневной битвы находился штаб главкома В. К. Блюхера, его боевого комиссара П. П. Посты-шева и командующего Восточным фронтом С. М. Серышева. [130]
Вдали, справа, бронепоезд № 8 И. А. Дробышевского атакует броневик врага. Боясь тарана и видя позади охваченный разгорающимся пламенем мост, беляки уходят из-под удара. За линией железной дороги совершает маневр Троицко-Савский кавалерийский полк...
И вновь возвращаемся взором к западному сектору панорамы. Здесь завязалась жаркая рукопашная схватка. С нашей стороны ее ведут бойцы 5-го и Особого Амурского полков. В руках командира 7-й роты 5-го стрелкового полка Волынцева Красное знамя. Вскоре оно будет установлено на вершине Июнь-Корани...
На переднем плане в добротно оборудованных траншеях недавние каппелевцы, семеновцы, все больше офицеры. Они дерутся яростно, но в окопах толчея, смятение.
А там вон, севернее, лавою летят конники 4-го кавполка, партизанских отрядов Шевчука и Петрова-Тетерина. Своим лихим налетом они усиливают в неприятельском стане и без того начавшуюся панику. По дороге на Хабаровск — вереницы отступающей артиллерии, пехоты, санитарных повозок. Перед ними тает дымок уходящего поезда, в одном из вагонов которого трясется в злости проигравший битву за Волочаевку генерал Молчанов...
Как ни ярка, впечатляюща панорама, но покинуть Хабаровск без посещения «живой» Июнь-Корани я не мог. Священные места боевой славы нашего народа всегда будят много-много дум, которые не придут к тебе при знакомстве даже с самыми исключительными шедеврами искусства...
В тот же день выехал поездом в сторону Ольгохты. Надо сказать, что у нас в стране давно уже не одна, а две станции Волочаевки. Волочаевка 2-я появилась с началом строительства железнодорожной ветки к Комсомольску-на-Амуре. Можно было, наверное, дать новой узловой станции на великой трансконтинентальной магистрали и другое название. Но имя Волочаевки, пусть и 2-й, согласитесь, куда привлекательней всех остальных, тем более что строителям-железнодорожникам с места разветвления линий в погожие дни отчетливо были видны и алый стяг на дальней сопке, и воин-победитель с винтовкой над бруствером вражьего окопа.
Словом, истинно волочаевские места приблизились к Хабаровску еще на несколько километров, и вершина [131] Июнь-Корани, ставшая братской могилой павших героев, с величественно строгим памятником над ней, памятником, утверждающим победу трудящихся Дальнего Востока над белогвардейскими бандами и японскими интервентами, ныне оказалась на перегоне между двумя станциями с одним и тем же названием.
Несколько напряженных, торжественных минут, и я схожу на платформу Волочаевки 1-й. Здание вокзала новое, из стекла и бетона. Просторный зал ожидания. Из него широкие лестничные марши ведут на второй этаж. Здесь музейная тишина. По углам в окружении раскидистых вечнозеленых олеандр подняты на высокие постаменты бюсты С. Г. Лазо и В. К. Блюхера. В жизни им не довелось свидеться. Легендарный Сергей Лазо был сожжен белогвардейцами в паровозной топке ровно за год до приезда отца на Дальний Восток. А тут, на Волочаевском вокзале, они всегда рядом.
Много отрадных перемен и в пристанционном поселке. Не мог не задержаться у недавно отстроенного двухэтажного каменного здания средней школы. В книжке об отце, изданной Дальгизом в 1937 году, приводится любопытный факт. После победного боя главкома остановили два старичка волочаевца и стали жаловаться, указывая на разбитую снарядами школу: «Где же теперь учиться ребятам?» — «Важно — белых выбили, — ответил главком. — Отгоним их дальше, разобьем до конца, тогда построим школу лучше этой...» И действительно волочаевская детвора вскоре же получила новую школу. Ну а теперь в ее распоряжении самая лучшая из всех прежних лучших.
Километр-полтора по шоссе к востоку — и поворот налево. Дорога к Июнь-Корани пролегла по улице, носящей имя командира знаменитого 8-го Тунгусского партизанского отряда И. П. Шевчука. В каких только переделках не бывал он! Иван Петрович Шевчук пал смертью храбрых на войне Великой Отечественной 30 октября 1942 года.
И вот я у подножия сопки. Знакомые с детства дубки, бегущие по склонам к вершине, стали выше, могучей, но сама Июпь-Корань на этот раз показалась ниже, приземистей. Видимо, потому, что невольно сравнивал ее с Извоз-горой, поднявшейся за тысячи километров отсюда, там, где кончается Азия и начинается Европа. Что и говорить, уральская Извоз-гора превосходит дальневосточную [132] сестрицу своими масштабами, за исключением, конечно же, масштабов славы.
И сразу подумалось: а помнил ли здесь отец в люто-морозные дни февраля 1922 года о знойном июле 1918-го? Не мог не помнить: ведь победа над врагом, вновь окопавшимся на вершине почти неприступной горы, была не просто удачной операцией, а событием, означавшим победу в боях 35 власть Советов.
На заснеженном плато Июнь-Корани прохожу по заботливо расчищенной хранителями Волочаевского филиала краевого музея дорожке к огромной чугунной плите с надписью:
ЗДЕСЬ ПОКОЯТСЯ СТО ВОСЕМНАДЦАТЬ БОРЦОВ ЗА ПОБЕДУ СОВЕТОВ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ, ПАВШИХ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ В БОРЬБЕ С БЕЛОГВАРДЕЙЦАМИ И ИНТЕРВЕНТАМИ ПРИ ШТУРМЕ ВОЛОЧАЕВСКИХ УКРЕПЛЕНИЙ 12 ФЕВРАЛЯ 1922 ГОДА...
Склоняю голову над братской могилой героев, которых изо дня в день осеняет алое полотнище стяга и которым так же изо дня в день салютует вскинутой ввысь трехлинейкой вечно юный народоармеец, взошедший еще в 1928 году на белокаменный бруствер-пьедестал своеобразнейшего Волочаевского мемориала.
А на правом его фланге такой же белокаменный памятник:
ГЕРОЮ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ ВАСИЛИЮ КОНСТАНТИНОВИЧУ БЛЮХЕРУ ОТ ТРУДЯЩИХСЯ ХАБАРОВСКОГО КРАЯ.
Ветераны-волочаевцы свидетельствуют:
«Блюхер бывал повсюду и своим присутствием вдохновлял бойцов я командиров, заражал своей уверенностью в победе, В горячие моменты боя они видели рядом с собою знакомую фигуру человека в коротком полушубке и в заячьей шапке-ушанке... [133]Блюхер пристально следил за ходом боя и тут же на ходу отдавал приказания»{102}.
Хорошо мне знакомый свердловский поэт Венедикт Стапцев в поэме «Главком» одну из ее глав — «Выстрел третий» — целиком посвятил героям штурма Июнь-Корани. Заключается эта глава так:
Взята ВолочаевкаДействительно, по горячим следам событий председатель Военного совета НРА издал приказ:
«Немедленно собрать тела всех, кто с беззаветной доблестью погиб в [134] жестоком бою под Волочаевкой, и схоронить их в общей братской могиле на вершине сопки Июнь-Корань и над этой могилой воздвигнуть достойный памятник»{103}.
О Волочаевской эпопее написано немало книг и научных работ, изданных в Москве, Новосибирске, Чите, Хабаровске и Владивостоке. Но особо среди них, как мне думается, должна быть выделена статья «О Волочаевском бое». Отец написал ее под самыми свежими впечатлениями для сборника «Борьба за Хабаровск», вышедшего из печати в Чите в том же 1922 году. Спустя десять лет эта статья была воспроизведена в другом сборнике — «И на Тихом океане...», который мне довелось впервые увидеть в Хабаровской краевой научной библиотеке. Позже эта статья нигде не публиковалась.
«После того, — писал отец во вступлении, — как целым рядом сокрушительных по силе и беспримерных по доблести ударов под Волочаевкой, Спасском, Казакевичевом и в других местах Народно-революционная армия опрокинула белоповстанческие банды, заставив их поспешно бежать из Хабаровска и отступать под защиту своих нанимателей-интервентов, является возможным более ярко и точно определить ту колоссальную боевую работу, которая выполнялась и выполняется нашими частями на фронте, и выяснить те тяжелейшие условия, при которых протекает их боевая деятельность».
Говоря о начале кампании, автор отмечал, что бело-повстанческие части неожиданным и быстрым наступлением потеснили малочисленные, слабо снабженные и совершенно не подготовленные к боевым действиям передовые отряды НРА, расположенные по Уссурийской железной дороге, и вынудили их сначала к отходу на Хабаровск, а затем и к оставлению последнего.
Этот первый успех вскружил голову противнику, и оп решил продвигаться далее по Амурской железной дороге, но уже под Ином в последних числах декабря оп получил от народоармейцев столь значительный удар, что перешел к обороне и начал с лихорадочной быстротой закрепляться на линии Ольгохта — Хабаровск.
По своему кадровому составу, сравнительно с Народно-революционной армией, все части белоповстанческих отрядов имели высокую специальную подготовку и опытных командиров, хорошо питались, были тепло одеты и [135] для сохранения боеспособности во время больших переходов перебрасывались на подводах.
В короткий срок белоповстанцы укрылись за целым рядом проволочных заграждений. Наиболее сильно была укреплена перед деревней Волочаевкой сопка Июнь-Корань, где проволокой опутывались не только колья, ее окружавшие, но и весь окрестный кустарник. Да и сама местность здесь создавала для противника крайне выгодные условия и позволяла ему организовать исключительно плотную систему ружейно-пулеметного и орудийного огня.
Любопытно заметить, что накануне решающего сражения за Волочаевку народоармейцы-разведчики сумели раздобыть секретный приказ генерала Молчанова за № 572, подписанный им 5 февраля 1922 года. В нем, в частности, было сказано:
«Вопрос самого нашего бытия требует полного напряжения всех сил для достижения победы. С победой мы живем, неудача может лишить нас самого бытия, как антибольшевистской организации»{104}.
Ознакомившись с этим документом, главком НРА сделал вывод, что командование белоповстанческой армией прекрасно понимало, что нельзя было ограничиться только одним техническим оборудованием позиции, что для успеха, как никогда, необходима была стойкость и решительность частей, дабы, находясь за проволокой и нанося нам наибольшие потери, иметь возможность при удобном моменте перейти в контратаку и развить наступление на нас.
В то же время он давал себе полный отчет в том, какие огромные трудности выпали на долю его бойцов еще в дни подготовки к генеральному штурму сопки Июнь-Корань. Большая их часть состояла из только что мобилизованных и не обстрелянных по-настоящему народоармейцев. К тому же шесть суток до этого они находились под открытым небом, в снегу, на морозе, полуголодные. Но все, по примеру своих командиров, были охвачены единым революционным порывом, горели одним стремлением — победить. И победили!
«Много славных героев выбыло из наших полков, значительных жертв стоило для армии наступление, но столь страстно желаемая всеми победа венчала этот поистине [136] редкий подвиг Волочаевского боя, — писал отец в заключительных строках своей статьи. — Я затрудняюсь выделить доблесть какой-нибудь отдельной части, геройски боролись и самоотверженно глядели в лицо смерти все.Без ножниц, без каких бы то ни было приспособлений для резки проволоки бойцы собственными телами наваливались на проволоку и перекидывались через нее. Комсостав под бешеным огнем противника пробивал себе дорогу среди заграждений, разрубая проволоку и колья шашками.
Даже противник был восхищен подвигом наших частей. Полковник Аргунов, командовавший белоповстанческими частями района Волочаевки, убегая к Имапу, сказал, что он всем этим красным героям Волочаевки дал бы по Георгиевскому кресту...
Потеряв Волочаевку, противник потерял веру в возможность успеха; наши же части, овладев этой цитаделью каппелевцев, реально почувствовали силу своего революционного духа и то, что для них доступна окончательная победа над отборными офицерскими частями противника.
Такую беспримерную храбрость, какую проявили народоармейцы в бою под Волочаевкой, мне приходилось редко видеть даже в Красной Армии»{105}.
Небезынтересна и такая деталь: в то время, когда отец готовил статью для сборника «Борьба за Хабаровск», свои заметки о тех же событиях писал и некий подполковник В. Рустан-бек. Оа уже находился в Китае и, как видно, за неимением русских изданий пристроил написанное в английской «Пекин Дейли Ньюс». Минуло десять лет, и статья В. Рустан-бека в переводе с английского появилась среди других материалов в книге «И на Тихом океане…». Думаю, составители этого сборника поступили правильно, опубликовав вполне объективные признания человека из лагеря наших врагов. Они служат еще одним весомым подтверждением величия всего содеянного бесстрашными борцами за Советский Дальний Восток,
Вот какие откровения делал бывший русский офицер, оказавшийся в стане белоэмигрантов:
«Это было в суровую сибирскую зиму... Народная армия не имела теплой [137] одежды в достаточном количестве. Она не имела также избытка в нище, но зато она была насквозь пропитана революционным духом: люди решили или победить, или умереть.Их противник, который успел уже захватить Хабаровск, ни в коем случае не мог считаться слабым или одержимым упадком духа... Обманутые своими вождями, они (белые. — В. В.) бросались биться против своих же братьев, искренне веря, что они помогают воображаемым армиям, которые будто бы бьются на воображаемых фронтах и победоносно приближаются к Москве.
Лозунг белых был: «Вперед к Кремлю!» И они бились как львы. Бедные, ослепленные люди!
Но как велико было разочарование тех, которые остались в живых и которые должны были понять правду.
Первое наступление Народно-революционной армии было направлено на Волочаевку.
Главнокомандующий красными силами Блюхер делал все зависящее от него, чтобы избежать ненужного кровопролития. Его письмо, адресованное генералу Молчанову, предводителю белогвардейцев, было составлено в таких убедительно-трогательных словах, что едва ли история может указать на аналогичный прецедент. В письме к своему противнику главком Блюхер употреблял наиболее вежливый и выдержанный язык, взывая к национальному чувству русского генерала, но безрезультатно. Не получив ответа, Блюхер сдержал свое слово и начал атаку{106}.
...Горячий бой продолжался три дня. Белые дрались с необычайной храбростью. Одна часть, состоявшая исключительно из офицеров, потеряла почти всех своих бойцов, и только шесть человек остались в живых.
Несмотря на то, что белые потерпели сильное поражение, отступили они в полном порядке. Но тактическая обстановка сделалась неблагоприятной для белых, и они принуждены были покинуть Хабаровск.
24 февраля, то есть спустя 10 дней, боевой фронт продвигающихся вперед красных достиг Розенгартовки, станции, расположенной на 110 миль к югу от Хабаровска»{107}. [138]
За день до этого, 23 февраля 1922 года, председатель Военного совета, военный министр и главком НРА ДВР направил второе письмо генералу Молчанову, которое начиналось словами:
«Я еще раз, теперь уже в последний призываю Вас, генерал, к честному благоразумию и искреннему отказу от той жестокой роли, которую чужая воля навязала Вам в последней кровавой затее интервентов и чужеземных капиталистов»{108}.
Благоразумия белый генерал опять-таки не проявил, и после очередных поражений у станции Розенгартовка и Бикпн воинственный дух его частей окончательно иссяк, их отступление стало беспорядочным.
19 марта народоармейцы подошли к городу Иману. Совершив маневр, они ударили во фланг противника с востока и овладели последним очагом вражеской обороны.
За станцией Уссури, где начиналась «нейтральная» зона, остатки разгромленной белой армии нашли защиту под штыками своих заморских покровителей. Во избежание развязывания войны с Японией главнокомандующий отдал частям НРА приказ остановиться на достигнутых рубежах. На несколько месяцев воцарилось затишье. Народно-революционная армия готовилась к новым боям за окончательное освобождение Дальнего Востока от белогвардейцев и интервентов.
Вскоре было принято решение ЦК РКП (б) об отзыве В. К. Блюхера в Москву. 4 июля 1922 года отец издал обращение к войскам Народно-революционной армии в связи с отъездом из Дальневосточной республики, а в пятницу, 7 июля, состоялось торжественное заседание Совета Министров ДВР, посвященное его проводам.
Местная газета писала об этом так: «Предсовмина горячо приветствует тов. Блюхера и, отмечая его необыкновенные труды, энергию и достижения на поприще создания военно-государственной мощи ДВР, указывая, что имя товарища Блюхера — незабвенно для бойцов холодной, голодной, но железной нарревармии и народа ДВР, вручает грамоту».
Грамота эта заканчивалась словами: «За Вашу работу на пользу революции и трудового народа Дальневосточной республики Совет Министров постановляет: зачислить Вас навсегда почетным бойцом Народно-революционной [139] армии с занесенном в списки первой роты шестого Волочаевского ордена Красного Знамени полка».
В октябре 1922 года внимание всей Советской Республики вновь было приковано к Дальнему Востоку, и командир 1-го стрелкового корпуса РККА — комендант Петроградского укрепленного района (таким было очередное назначение отца) особо пристально следил за новыми победами своего детища — Народно-революционной армии ДВР.
9 октября народоармейцы победно завершили «штурмовые ночи Спасска», 13-го в бою под селом Монастырище сбили последние заслоны белогвардейцев, а 20-го вынудили их и их хозяев — командование японских оккупационных войск — подписать на станции Седанка соглашение о полном очищении Владивостока.
Через два дня отец, как посланец питерцев во Всероссийский Центральный Комитет, выехал в Москву, на IV сессию ВЦИК девятого созыва, и в разгар ее работы с огромной радостью узнал о том, что 25 октября 1922 года части Народно-революционной армии вошли во Владивосток.
Газета «Правда» опубликовала ленинское приветствие освобожденному Приморью.
«К пятилетию победоносной Октябрьской революции, — писал Председатель Совнаркома РСФСР В. И. Ульянов (Ленин), — Красная Армия сделала еще один решительный шаг к полному очищению территории РСФСР и союзных с ней республик от войск иностранцев-оккупантов. Занятие Народно-революционной армией ДВР Владивостока объединяет с трудящимися массами России русских граждан, перенесших тяжелое иго японского империализма. Приветствуя с этой новой победой всех трудящихся России и героическую Красную Армию, прошу правительство ДВР передать всем рабочим и крестьянам освобожденных областей и города Владивостока привет Совета Народных Комиссаров РСФСР»{109}.
А 31 октября 1922 года В. К. Блюхер впервые видел и слышал Ильича. Ленин выступал с речью на заключительном заседании сессии ВЦИКа. Это было первое его публичное выступление после продолжительной болезни.
Сказав, что он ограничится лишь небольшими словами приветствия, Ильич заявил:
«Прежде всего необходимо, конечно, направить наше приветствие Красной Армии, которая [140] на днях показала еще раз свою доблесть, взяв Владивосток и очистив всю территорию последней из связанных с Советской Россией республик. Я уверен, что выражу общее мнение, если скажу, что мы все здесь приветствуем этот новый подвиг Красной Армии и приветствуем также то, что к окончанию войны сделай шаг, кажется, достаточно решительный: сброшены в море последние силы белогвардейцев. — Переждав взрыв аплодисментов, В. И. Ленин продолжал: — Я думаю, наша Красная Армия надолго нас избавила от всякого возможного повторения натиска белогвардейцев на Россию или на какую бы то ни было из республик, прямо или косвенно, тесно или более или менее отдаленно с нами связанных»
Далее Ильич говорил:
«Но вместе с тем мы должны также сказать, чтобы сразу же не впасть в тон чрезмерного самохвальства, что здесь сыграли роль не только подвиг Красной Армии и сила ее, а и международная обстановка и наша дипломатия.Было время, когда Япония и Соединенные Штаты Америки подписывали соглашения о поддержке Колчака. Это время ушло так далеко, что многие из нас, пожалуй, о нем совсем и забыли. Но оно было. И если мы добились того, что подобное соглашение уже невозможно, если мы достигли того, что японцы, несмотря на всю их военную силу, объявили о своем уходе и выполнили это обещание, то тут, конечно, есть заслуга и нашей дипломатии»{110}.
Конечно же, Блюхер вместе со всеми порадовался я этим словам Ильича. И вспомнился ему, может быть, в те минуты давний соратник Ленина по партии Федор Николаевич Петров, с кем так тесно сблизился он в дни Дайренской русско-японской конференции и кто приоткрыл дотоле неведомый ему мир дипломатии. Вспомнилась, быть может, и фраза, сказанная им японцам при отъезде из Дайрена: «Я не сомневаюсь приехать в Читу, а переговоры, если нужно будет начать, мы начнем во Владивостоке». Так ведь оно и стало, с той лишь небольшой поправкой, что японцы были вынуждены подписать свое заявление об уходе несколько раньше, когда части НРА находились на ближних подступах к Владивостоку. Но, разумеется, не знал и не думал тогда отец, что совсем скоро именно военно-дипломатическая работа станет на длительное время его главным партийным и государственным долгом. [141]