Тегеран, 43. Трудные месяцы
Я уже год учился в академии, когда пришел приказ откомандировать меня в Москву. С чем это связано, я не догадывался. Уезжая из Ленинграда, знал только, что направляюсь в распоряжение Генерального штаба — приказ пришел оттуда.
Не внес особой ясности и разговор, состоявшийся в Москве: «Ты направляешься на спецзадание. Аппаратуру, которую получишь, следует установить в одном месте».
Аппаратура была подслушивающей. Ни о какой конференции речь не шла. Не знал я и о том, что летим в Тегеран. Даже что сели в Баку, узнал только на летном поле.
В Тегеран прилетел все с той же группой офицеров. На аэродроме расстались, и я до сих пор не знаю, кто и с какой целью летел в Иран. Больше мы не виделись.
Встречали нас несколько военных и людей в гражданском. Одного я узнал сразу. Это был специалист из спецлаборатории НКВД, радист. От него стало известно, что мне предстоит заниматься расшифровкой магнитофонных записей.
По дороге с аэродрома никто не говорил о деле, а спрашивать было не принято. Подъехали к какому-то зданию, прошли вовнутрь.
Я не предполагал, что могу встретить здесь, в Иране, отца. Специалисты лишь успели сказать, что аппаратура уже подключена, когда вошел незнакомый офицер:
— Вас вызывают.
Пройдя несколько комнат, я попал к отцу. Не виделись мы давно.
— Видишь, — говорит отец, — где встретились? Тегеран... Тебя уже предупредили, чем будешь заниматься? Иосиф Виссарионович лично потребовал, чтобы тебя и еще кое-кого подключили по его указанию к этой работе. Кстати, как у тебя с английским? Язык не подзабыл? Нет? Это хорошо. Вот мы тебя сейчас и проверим.
Пригласили одного из переводчиков. Перебросились мы приветствиями, пошутили.
— Да нет, — говорит отец. — Нормально поговорите.
Отец послушал нас и сказал:
— Нормально, не забыл.
Когда переводчик вышел, отец заговорил о деле:
— Только имей в виду. Это довольно тяжелая и монотонная работа.
С точки зрения техники вопросов у меня не возникало, а вот кого и с какой целью мы собираемся прослушивать, было любопытно. Но мы и поговорить-то толком не успели, как меня вызвали к Иосифу Виссарионовичу...
Сталин поинтересовался, как идет учеба в академии, и тут же перешел к делу:
— Я специально отобрал тебя и еще ряд людей, которые официально нигде не встречаются с иностранцами, потому что то, что я поручаю вам, это неэтичное дело... Выдержал паузу и подчеркнул:
— Да, Серго, это неэтичное дело... Немного подумав, добавил:
— Но я вынужден... Фактически сейчас решается главный вопрос: будут они нам помогать или не будут. Я должен знать все, все нюансы... Я отобрал тебя и других именно для этого. Я выбрал людей, которых знаю, которым верю. Знаю, что вы преданы делу. И вот какая задача стоит лично перед тобой...
Напомню читателю, что летом сорок первого обстановка в сопредельной стране обострилась до предела. Гитлеровцы стремились превратить Иран в плацдарм для нападения на СССР, готовили вблизи границ Советского Союза склады оружия, боеприпасы. Активизировала свою деятельность немецкая агентурная разведка. И тогда, упреждая дальнейшие действия противника, союзники приняли контрмеры. А уже через две недели после ввода союзных войск иранское правительство разорвало отношения со странами Оси.
Здесь, в Тегеране, и решили встретиться поздней осенью сорок третьего руководители стран антигитлеровской коалиции — Председатель Совета Народных Комиссаров СССР И. В. Сталин, президент США Ф. Д. Рузвельт и премьер-министр Великобритании У. Черчилль.
Из воспоминаний Уинстона Черчилля: «Я был не в восторге от того, как была организована встреча по моем прибытии на самолете в Тегеран. Английский посланник встретил меня на своей машине, и мы отправились с аэродрома в нишу дипломатическую миссию. По пути нашего следования в город на протяжении почти трех миль через каждые 50 ярдов были расставлены персидские конные патрули. Таким образом, каждый злоумышленник мог знать, какая важная особа приезжает и каким путем она проследует. Не было никакой защиты на случай, если бы нашлись два-три решительных человека, вооруженных пистолетами или бомбой.
Американская служба безопасности более умно обеспечила защиту президента. Президентская машина проследовала в сопровождении усиленного эскорта бронемашин. В то же время самолет президента приземлился в неизвестном месте, и президент отправился без всякой охраны в американскую миссию по улицам и переулкам, где его никто не ждал.
Здание английской миссии и окружающие его сады почти примыкают к советскому посольству, и поскольку англо-индийская бригада, которой было поручено нас охранять, поддерживала прямую связь с еще более многочисленными русскими войсками, окружавшими их владение, то вскоре они объединились, и мы, таким образом, оказались в изолированном районе, в котором соблюдались все меры предосторожности военного времени. Американская миссия охранялась американскими войсками, находилась более чем в полумиле, а это означало, что в течение всего периода конференции либо президенту, либо Сталину и мне пришлось бы дважды или трижды в день ездить туда и обратно по узким улицам Тегерана. К тому же Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка раскрыла заговор, имевший место убийство одного или более членов «Большой тройки», как нас называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу. «Если что-нибудь подобное случится, — сказал он, — это может создать самое неблагоприятное впечатление». Этого нельзя было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение.
Сталин вызывал нас по одному. Я не знаю, кто из них был армейским офицером, как я, кто служил в разведке или Наркомате иностранных дел. Правило ни о чем никогда не расспрашивать друг друга соблюдалось неукоснительно. Я это хорошо усвоил еще в реальной разведке. И это правильно, конечно.
Помню только, что все эти люди были старше меня. И ни один, как говорил Сталин, официально не общался с членами делегаций США и Великобритании и вообще с кем-либо из иностранцев, приехавших на конференцию в Тегеран.
Вероятно, Иосиф Виссарионович такую же задачу поставил и перед моими новыми товарищами. А речь шла вот о чем. Все разговоры Рузвельта и Черчилля должны были прослушиваться, расшифровываться и ежедневно докладываться лично Сталину. Где именно стоят микрофоны, Иосиф Виссарионович мне не сказал. Позднее я узнал, что разговоры прослушиваются в шести-семи комнатах советского посольства, где остановился президент Рузвельт. Все разговоры с Черчиллем происходили у него именно там. Говорили они между собой обычно перед началом встреч или по их окончании. Какие-то разговоры, естественно, шли между членами делегаций и в часы отдыха.
Что касается технологии — обычная запись, только магнитофоны в то время были, конечно, побольше. Все разговоры записываются, обрабатываются. Но конечно же Сталин не читал никогда да и не собирался читать весь этот ворох бумаг. Учтите ведь, что у Рузвельта, скажем, была колоссальная свита. Представляете, сколько было бы часов записи? Конечно, нас интересовал в первую очередь Рузвельт. Необходимо было определить и его, и Черчилля по тембру голоса, обращению. А микрофоны, как я уже говорил, находились в разных помещениях.
Какие-то вопросы, вполне понятно, обсуждали и представители военных штабов. Словом, выбрать из всей этой многоголосицы именно то, что нужно Сталину, было, разумеется, не так просто. Диалоги Рузвельта и Черчилля, начальников штабов обрабатывались в первую очередь. По утрам, до начала заседаний, я шел к Сталину.
Основной текст, который я ему докладывал, был небольшим по объему, всего несколько страничек. Это было именно то, что его интересовало. Сами материалы были переведены на русский, но Сталин заставлял нас всегда иметь под рукой и английский текст.
В течение часа-полутора ежедневно он работал только с нами. Это была своеобразная подготовка к очередной встрече с Рузвельтом и Черчиллем.
Он вообще очень тщательно готовился к любому разговору. У него была справка по любому обсуждаемому вопросу и владел предметом разговора досконально. Вспоминаю, как он читал русский текст и то и дело спрашивал:
— Убежденно сказал или сомневается? Как думаешь? А здесь? Как чувствуешь? Пойдет на уступки? А на этом будет настаивать?
Без английского текста, собственных пометок, конечно, на все эти вопросы при всем желании не ответишь. Поэтому работали серьезно. Учитывали и тот же тембр голоса, и интонацию.
Разумеется, такое участие в работе конференции было негласным. Видимо, о том, чем мы занимаемся в Тегеране, кроме Сталина, мало кто знал. Мы практически ни с кем не общались. Днем и вечером ведем прослушивание, обрабатываем материалы, утром — к Сталину. И так все дни работы конференции. Думаю, работой нашей Иосиф Виссарионович был удовлетворен, потому что каких-либо нареканий не было. А когда конференция закончилась, нас так же тихо вывезли, как и привезли. Меня отправили в Москву, а оттуда я уехал в Ленинград продолжать учебу в академии.
Как ни странно, но о том, что член Государственного Комитета Обороны Берия тоже выезжал во время войны в Иран, нигде ни строчки, хотя о самой конференции написано немало и у нас, и в особенности на Западе... Причины все те же... Ибо даже о том, что он был членом ГКО, сегодня никто не знает. Что уж говорить о Тегеранской конференции. Хотя он вместе со Сталиным выезжал и в Потсдам, до этого участвовал в международной конференции в Ялте.
В свое время те, кто писал о Тегеранской или других конференциях, просто не могли назвать даже имя Берия. Помните, мы говорили о поездке отца на Северный Кавказ. Очень правдиво написал о ситуации, сложившейся там, генерал Штеменко. Написал все, кроме того, что непосредственно на месте организацией отпора врагу занимался мой отец.
Из официальных источников: Сергей Штеменко. Генерал армии (1968 г.). В Советской Армии с 1926 года. Окончил Военную академию механизации и моторизации РККА, Военную академию Генерального штаба. С 1940 года в Генштабе; старший помощник начальника отдела, заместитель начальника, начальник управления, заместитель начальника управления. С мая 1943 года — начальник Оперативного управления Генерального штаба. Участвовал в планировании операций по разгрому вооруженных сил Германии и Японии. В послевоенные годы — начальник Главного управления, заместитель начальника, начальник Генерального штаба, заместитель министра Вооруженных Сил СССР, первый заместитель начальника Генштаба — начальник штаба Объединенных Вооруженных Сил государств — участников Варшавского договора. Скончался в 1976 году в возрасте 69 лет.
Как вспоминал много лет спустя генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко, в то время начальник Оперативного управления Генерального штаба, накануне Тегеранской конференции не было высокое начальство до конца откровенным и с ним: «Возьмите карты всех фронтов и прихватите шифровальщика. Куда и когда поедете, узнаете позднее».
Ехали, рассказывал Штеменко, по Можайскому шоссе, где-то за Кунцевом у военной платформы их ждал поезд. Сопровождающий провел генерала в вагон и коротко бросил: «Поедете здесь».
Литерный шел на Сталинград, затем проехали Кизляр, Махачкалу. О станции назначения Сергей Матвеевич не имел ни малейшего представления. Лишь однажды, пригласив Штеменко после очередного доклада о положении на фронтах пообедать, Сталин заговорил со своими спутниками о какой-то конференции, в которой должны были участвовать Рузвельт и Черчилль. Обедали часа полтора, и все это время разговор шел лишь о предстоящей встрече.
Периодически поезд останавливался, и тогда, вспоминал Штеменко, подключались к линии высокочастотной связи — Верховный требовал последние сводки с фронтов. Начальник Оперативного управления наносил обстановку на карты и докладывал Сталину о действиях 2-го и 3-го Украинских фронтов, 1-го и 2-го Прибалтийских. Именно в те дни тревожная ситуация сложилась на 1-м Украинском фронте. Овладев Киевом, Коростенем, наши войска с трудом сдерживали контрнаступление немцев в районах Житомира и Фастова. Противник накануне захватил Житомир. Здесь же, в поезде, Штеменко доложил Верховному об окружении Коростеня, где героически сражалась 226-я стрелковая дивизия 60-й армии, о тяжелых наступательных боях на кировоградском, криворожском направлениях.
Там, на фронтах, где давно ждали открытия второго фронта, никто конечно же не знал о предстоящей встрече «Большой тройки», как и о том, что именно она приблизит Победу.
По словам генерала Штеменко, в Баку прибыли вечером. Вместе со Сталиным ехали Молотов, Ворошилов. О Берия, разумеется, ни слова...
Утром на летном поле стояло несколько самолетов Си-47. У одного из них прогуливались командующий ВВС, будущий Главный маршал авиации и дважды Герой Советского Союза Александр Александрович Новиков, он же заместитель наркома обороны по авиации, и командующий авиацией дальнего действия, тоже будущий Главный маршал авиации, Александр Евгениевич Голованов. У другого самолета генерал Штеменко увидел знакомого летчика В. Г. Грачева. Когда в восемь утра на аэродром приехал Сталин, Новиков доложил, что к полету готовы два самолета. Первый поведет генерал-полковник Голованов, второй — полковник Грачев. Верховному предложили лететь с Головановым. Сталин усмехнулся:
— Генерал-полковники самолеты водят редко, полетим с полковником...
Вспоминая об этом случае, генерал армии Штеменко упустил одну деталь — полковник В. Г. Грачев пилотировал самолет члена ГКО Лаврентия Павловича Берия...
Вместе они и прибыли в Тегеран — Сталин, Молотов, Ворошилов и мой отец. Этим же самолетом полетел и генерал Штеменко, доложив в воздухе руководителям страны обстановку, сложившуюся на фронтах за минувшие сутки. В самолете, который вел генерал-полковник Голованов, летели ответственные сотрудники Наркомата иностранных дел и охрана. Вслед за этими машинами курс на Тегеран взяли еще несколько самолетов.
В воздухе, вспоминал генерал Штеменко, речь шла об Украине. Сергей Матвеевич доложил Сталину, Молотову, Берия и Ворошилову, что противник рвется к Киеву, вот-вот наши части могут оставить Коростень.
После трехчасового полета полковник Грачев повел самолет на посадку. На аэродроме членов правительства уже ждал автомобиль. Первой на большой скорости в город ушла машина, в которой ехали Сталин, Молотов, отец и Ворошилов, за ней — машины с охраной.
Тогда, осенью сорок третьего, я побывал в Иране не впервые... Я уже рассказывал, что в сорок первом попал в спецшколу. Переброска нашей группы в Германию сорвалась. В составе этой же разведгруппы нас отправили в район Баку. Точнее, мы находились километрах в 30–40 от города. Не знаю, почему именно туда. С нами этот вопрос не обсуждался. Задачу, сказали, поставят на месте. Там, в разведцентре южного направления, дали нам новые исходные позывные и вместе с двумя группами диверсантов самолетами перебросили в иранский Курдистан. Две другие группы состояли из оперативников, которые подрывами могли заниматься, нарушением коммуникаций. А наша группа выступала в роли боевого сопровождения.
Базировались мы в горах иранского Курдистана. Надо сказать, что и в Иране, и в Турции разведсеть у нас была приличной. Линия связи проходила через курдские племена в Турцию, затем в Болгарию, а из Болгарии уже официально, с документами, наших разведчиков переправляли непосредственно в Германию. Часть людей просочилась в Германию уже не на парашютах. Я уже после войны узнал, что двое немцев, с которыми я должен был десантироваться в Северной Германии, так и добрались до цели. Один попал на заводы Мессершмитта, занимался реактивной авиацией. Впоследствии, кстати, американцы вместе с другими немецкими специалистами вывезли его к себе... А второй разведчик попал в группу фон Брауна, в ракетный центр «Пенемюнде».
Я был радистом, поддерживал связь с Центром, но информацию передавал не в Москву, а в Кавказскую группу связи.
К сожалению, из группы, которая ушла через Турцию, меня исключили, хотя страшно рвался. Объяснили мне так: есть радист, немец, который уже находится на месте. А я остался еще на четыре месяца в Иране. Тогда же наша группа выявила некоторые немецкие резидентуры. Впоследствии их разработкой занимались уже другие люди. А нас отправили в Баку, потом на месяц в Тбилиси, на отдых. И в это время, и позднее в Иране работали другие группы.
Летом сорок второго я попал на Северо-Кавказский фронт, а позднее осенью был направлен в академию.
О том, что происходило накануне Тегеранской конференции, я узнал, когда вновь оказался в Иране.
Конечно же то, что Рузвельт остановился в советском посольстве, нам здорово помогло. Но то, что ему, как и Черчиллю, Сталину, угрожала опасность, не выдумки. Накануне конференции в Иране действительно были арестованы немецкие агенты. И их самих, и все материалы Сталин представил Черчиллю и Рузвельту. У тех была возможность убедиться, что советская разведка действительно разоблачила крупный заговор. Целью немцев был захват «Большой тройки» или уничтожение руководителей трех союзных держав.
Рузвельт согласился переехать в целях безопасности в советское посольство, Черчилль отказался. Но английская сторона согласилась на увеличение охраны с нашей стороны. Все эти меры предосторожности конечно же не были в той обстановке лишними.
Покушения не допустили благодаря нашей разведке. А уж какая именно разведка отличилась — стратегическая, военная, НКВД, думаю, не суть важно...
Из воспоминаний командира особого разведывательного партизанского отряда «Победители», действовавшего в 1942–1944 годах на территории Ровенской и Львовской областей. Героя Советского Союза полковника Дмитрия Николаевича Медведева: «Зиберт и фон Ортель встретились в казино на «немецкой» улице. И тогда фон Ортель сказал ему наконец, куда он собирается направить свои стопы. Он едет на самый решающий участок фронта.
— Где же тогда этот твой «решающий» участок?
— В Тегеране, — с улыбкой сказал фон Ортель.
— В Тегеране? Но ведь это же Иран, нейтральное государство!
— Так вот именно здесь и соберется в ноябре «Большая тройка» — Сталин, Рузвельт и Черчилль... — И фон Ортель рассказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он может сказать ему прямо: предполагается ликвидация «Большой тройки». Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, он, фон Ортель, походатайствует за него. Школа — в Копенгагене. Специально готовятся террористы для Тегерана. Разумеется, об этом не следует болтать.
...В этот день на очередной политинформации Стехов прочитал партизанам сообщение о провале гитлеровского заговора в Тегеране Разумеется, имя Кузнецова не было при этом упомянуто... Не могло быть сомнения, что гитлеровские агенты, о которых шла речь в телеграмме, в том числе, конечно, и фон Ортель, занимавший среди их не последнее место, вовремя найдены и обезврежены.
— Поздравляю вас, Николай Иванович!
— Ну, я-то, может, здесь и ни при чем, — ответил Кузнецов.
— Тут ведь, надо думать, десятки людей потрудились...» Все было именно так. Советская разведка не только сорвала заговор — а на него немцы делали серьезную ставку, но и в полной мере использовала пребывание американского президента в советском посольстве.
Не без любопытства прочли мы в нашумевшей на Западе книге Кристофера Эндрю и бывшего полковника КГБ Олега Гордиевского, осевшего в Великобритании, упоминание о той операции сорокалетней давности: «Успешно оборудовав самыми современными подслушивающими устройствами американское посольство в Москве, НКГБ разработало простой, но столь же эффективный способ подслушивания Рузвельта и его сотрудников в Тегеране. Молотов уверял, что имеет информацию о готовящемся немецком заговоре, и заявил, что американская резиденция, расположенная в миле от соседствующих советской и английской, недостаточно безопасна. Черчилль предложил Рузвельту жить в английском посольстве. Президент, не желая давать русским повода для подозрений в англо-американском заговоре, отказался и легкомысленно принял настойчивое предложение Сталина остановиться на территории советского посольства. Руководитель военного отдела секретариата совета кабинета министров генерал Исмей писал в своих мемуарах: «Мне хотелось узнать, были ли микрофоны установлены заранее в отведенном помещении».
«Нет, конечно, никаких сомнений, что микрофоны там установили, — делают предположение авторы мирового бестселлера. — Американская делегация на первой встрече в верхах жила на советской территории, обслуживалась сотрудниками НКВД, все ее разговоры немедленно становились известны русским. Так что, можно сказать, американцы на этой встрече осуществляли нечто подобное открытой дипломатии». Трудно не согласиться, когда слышишь утверждение, что на первой встрече «Большой тройки» в Тегеране Сталин получал значительно больше разведывательной информации, чем Черчилль и Рузвельт.
Нравственно ли было так поступать с союзниками? Сталин ведь сам ответил на этот вопрос: «Это неэтичное дело...» Но, как он сказал, другого выхода у него нет. А были у Сталина основания подозревать союзников в неискренности? Более чем достаточно. Вспомните предвоенные годы хотя бы... Например, Черчилль. Известно ведь, что в свое время он примыкал к группе консерваторов, ставящей своей целью уничтожение Советского государства. Да он и сам никогда не скрывал своих взглядов. Лишь после того, как немцы напали на Советский Союз, он счел возможным лишь на короткий период объединиться с нами. Но и тогда он исходил опять же из интересов Британской империи.
Почему Сталин должен был ему верить? Даже после того, как англичане заявили о поддержке Советского Союза в этой войне, полтора года союзники ничего не делали. Вмешались, когда поняли, что согнуть нас нельзя, да и то под влиянием американцев, насколько знаю, это произошло.
А как они вели себя на международных конференциях? Особенно показательна Тегеранская. И Черчилль, и Рузвельт пытались информировать Сталина вразрез друг другу — Черчилль заявил, что он очень симпатизирует Америке и наполовину американец, но полностью согласиться с позицией президента не может. Рузвельт, в свою очередь, говорил, что не имеет ничего против британцев, но не намерен отстаивать интересы Британской империи. Соответствующим образом, к слову, вели себя и разведслужбы.
Тут, видимо, следует вспомнить об операции «Дальний прыжок», которая, как утверждают некоторые источники, была поручена Гитлером своему любимцу штурмбанфюреру СС Отто Скорцени. Эта информация, насколько я знаю, не подтвердилась. А вот то, что он действительно руководил всей иранской агентурой немецкой разведки, это точно. Бывал Скорцени в Иране наездами, а в основном находился в Германии.
Наши полевые агенты, когда я находился в Иране, часть групп, которые работали на Скорцени, нащупали и даже внедрились туда. По всей вероятности, некоторые группы и англичане нам передали. Не официально, а через нашу разведку. Поэтому довольно полная картина гитлеровской агентурной сети к началу Тегеранской конференции была известна.
А вообще эта конференция должна была состояться не в Тегеране. И англичане, и американцы предлагали провести ее в Касабланке. Но Сталин на это согласия не дал. Он сказал, что это слишком далеко от Советского Союза и так как он является Верховным Главнокомандующим, то отлучаться на такие большие расстояния не может. Неизбежно возникнут проблемы связи с фронтами и тому подобное. Англичане и американцы вынуждены были согласиться.
О том, что немцы готовят покушение, Сталин отлично знал еще до приезда в Тегеран. А вот что ждет делегации союзников в Касабланке, сказать было трудно. Какие-то сведения, безусловно, у нашей разведки были, но разработаны они были меньше, чем в Иране. Дело здесь вот в чем. Когда все это организовывалось, Северная Африка в сферу интересов нашего государства не входила. А Иран входил. Этим и объясняется активность нашей разведки в сопредельной стране.
Когда впервые стал вопрос о Касабланке, как месте проведения конференции на высшем уровне, Алжир тут же заинтересовал и нашу разведку, и Генеральный штаб. Прежде всего необходимо было развернуть узел связи. Тогда я и попал в Северную Африку. Летели из Ирана на английском самолете — наши туда не летали. Возвращались тоже с английским экипажем. Очень сдержанные люди. А вот американцы больше на нас похожи.
Пробыли мы в Касабланке дней пять или шесть, но поступила команда «Отбой!», пришлось возвращаться. Запомнились дома с внутренними двориками и очень высокими заборами.
Возвращались точно так же, не привлекая внимания. Все эти вещи, понятно, держались в секрете. Тегеран был позднее...
ВЗГЛЯД С ВОСТОКА Из «Истории Великой Отечественной войны»: «Основными на Тегеранской конференции были военные вопросы, в особенности — о втором фронте в Европе, срок открытия которого США и Великобритания переносили в 1942 и 1943 годах. Советский Союз продолжал нести основную тяжесть борьбы с фашистским блоком в Европе. В новой обстановке, сложившейся в результате выдающихся побед Советской Армии (Сталинградская битва, Курская битва, битва за Днепр), англо-американские союзники стали опасаться, что Советские Вооруженные Силы освободят Западную Европу без участия вооруженных сил США и Великобритании... Советская делегация отмечала, что наиболее эффективным было бы нанесение удара по врагу в Северной или Северо-Западной Франции с одновременной высадкой десанта на юге Франции. В результате дискуссии 30 ноября 1943 года союзники объявили, что операция «Оверлорд» намечается на май 1944 года и будет проведена при поддержке десанта в Южной Франции. Советская делегация в свою очередь заявила, что советские войска предпримут наступление примерно в это же время с целью предотвратить переброску германских сил с Восточного на Западный фронт. Участники конференции пришли к соглашению о необходимости принять меры для вовлечения Турции в войну на стороне антигитлеровской коалиции и об оказании помощи югославским партизанам... Тегеранская конференция способствовала укреплению антигитлеровской коалиции и подтвердила возможность сотрудничества государств с различным общественным строем в решении международных проблем во имя высших общечеловеческих интересов».
ВЗГЛЯД С ЗАПАДА Николя Верт, известный французский историк, научный сотрудник Национального Центра Научных исследований Франции в Париже, доктор исторических наук, сын знаменитого Александра Верта, автора книги «Россия в войне 1941–1945 гг.»: «На проходившей с 28 ноября по 1 декабря 1943 года Тегеранской конференции Черчилль, Рузвельт и Сталин, который согласился наконец выехать на несколько дней за пределы СССР, впервые собрались вместе. Уже на этой встрече, за пятнадцать месяцев до более известной Ялтинской конференции, началось определение будущего послевоенной Европы. Ловко играя на чувстве вины западных союзников по поводу открытия давно обещанного и постоянно откладываемого настоящего второго фронта и на разногласиях между США и Великобританией, Сталин добился нужных ему решений по ключевым вопросам:
— обещания англо-американской высадки во Франции не позднее мая 1944 года; — переноса границ Польши на запад до Одера и, следовательно, признания, пусть для начала неофициального, западными союзниками «линии Керзона» в качестве будущей восточной границы Польши; — признания советских притязаний на Кенигсберг, никогда в истории не принадлежавший России; — признания аннексии прибалтийских государств, как акта, произведенного «согласно воле их населения».
В обмен на эти уступки СССР согласился объявить войну Японии не позднее чем через три месяца после окончания войны в Европе. После этого дипломатического успеха Советский Союз, вооруженные силы которого отныне превосходили вермахт во всех отношениях, начал в январе 1944 года новое наступление...» Даже сегодня, спустя четыре десятилетия после той памятной встречи «Большой тройки», трудно переоценить всю значимость Тегерана для нашей общей Победы. И если согласиться с тем, что Сталин тогда, поздней осенью сорок третьего, переиграл союзников, вспомним добрым словом и тех, кто ему в этом помогал. Как бы мы ни относились к кремлевскому диктатору, в данном случае речь не о нем. В любом случае тогда, в сорок третьем, выиграл советский солдат, ждавший открытия второго фронта еще с жаркого лета сорок первого...