Глава 7.

Возвращение из Филипп

Новая эра. Послевоенная усталость

Возвращение из Филипп стало началом новой эпохи. Юлий был мертв, прах захоронен, его убийца понес кару; он принадлежал к прошлому, и время, в которое он жил, и дела, которыми он занимался, стали постепенно уходить в прошлое. Даже Марк Антоний растворился на востоке, готовясь к парфянской войне в долинах Месопотамии и в Аравийской пустыне. Новый Цезарь высадился в Италии с усталыми, потрепанными войной легионами. Ему едва исполнилось двадцать, однако на нем лежала задача переустройства мира, и он отдавал себе в этом отчет.

Все они вернулись из-под Филипп с ощущением, что мир устроен неправильно и его следует переделать. Римский мир испытывал такое чувство уже много лет назад, однако всегда находилась какая-нибудь неотложная задача, которая мешала людям заняться этим переустройством. Теперь последняя из неотложных задач выполнена, основание расчищено, пора браться за дело. Можно было все спокойно обдумать.

Среди пленных, захваченных в этой войне, был и Гораций Флакк, более известный нам как Гораций. Этот человек больше, чем другие, передает основные черты римского характера: здравый смысл, способность к строительной деятельности, чувственность, любовь к хорошему вину и красивым девушкам, чувство справедливости, простота и гуманность — это были качества, общие для большинства его сограждан того времени. Никто на свете не мог бы лучше рассказать об ощущениях человека, вернувшегося с полей сражения при Филиппах, — усталости от войны и борьбы, тоске по мирной жизни с мечтой о собственном участке земли — не для того, чтобы жить на доходы с него, но просто чтобы иметь дом, где усталый воин мог бы прикорнуть после обеда в тени плодовых деревьев, слушая звуки, доносящиеся с реки. За такую жизнь они сражались. Город Рим никогда не был так многолюден, как во времена Августа, и в то же время римляне устали от городской жизни (Гораций, «Послания», 1, XVI, 1–16; I, X). Пусть здесь суетятся правители, деловые люди и лавочники вместе с рабами; серьезный римлянин со всем этим покончил и соскучился по сельской жизни.

Воины, вернувшиеся после Филипп, не мечтали об огромных наделах с огромной за них ответственностью. Маленькая ферма, которую можно обойти за полчаса, полдюжины рабов, которые могли бы за ней ухаживать{25}, — вот, собственно, все, чего они хотели. На одного человека, подобного Горацию, который мог выразить свою мечту в прекрасных стихах, приходились десятки тысяч, которые мечтали о том же, но не могли этого выразить. И разумеется, были (как всегда в таких случаях) весьма серьезные трудности на пути реализации этих мечтаний возвратившейся армии. Никто не задумывался о том, что если трудным делом было сражение при Филиппах, то не менее трудным делом было обеспечить каждого воина наделом земли, причем так, чтобы не восстала остальная Италия.

Октавиан раскрывает планы. План Антония. Проблема экспроприированных. Необходимость разумного решения. Секст Помпей. Помехи. Армия диктует политику. Октавиан в опасности. Перед мятежом. Октавиан в роли примирителя. Его восхождение

Недуг, от которого Октавиан страдал на протяжении всей военной кампании, особенно обострился в Брундизии на пути домой. Порой он находился между жизнью и смертью, иногда распространялись даже слухи о его кончине. Однако Провидение еще в нем нуждалось, он остался жив. Он выздоровел, чтобы начать вторую главу своей долгой и успешной жизни. Как только позволило здоровье, он отправился на север к Риму, где изложил перед друзьями и сторонниками Марка Антония подробности соглашения, которое они заключили. Его приняли, и ни у кого не возникло возражений, однако Октавиану было ясно: они сделают все, чтобы не допустить усиления его власти в Италии и влияния, которое не устроило бы их вождя.

Деля полномочия с Октавианом, Марк Антоний не допускал и мысли, что тот собирается перестроить мир, или даже то, что он на это способен. Он разделил полномочия на условиях, очень выгодных для Октавиана. Причины такого его поведения никогда не озвучивались, но нетрудно догадаться, на чем они основывались. По его мнению, он оставлял Октавиана — несколько подрастерявшего свой престиж при Филиппах — бороться с неразрешимыми проблемами в Италии, в то время как он, Антоний, отправлялся за новыми свежими силами и новыми лаврами в такие области, которые сделали Лукулла знаменитым и заложили основы богатства и могущества Суллы и Помпея. Теперь он уже хорошо понимал, каким образом узкая окраина запада одержала победу над востоком при Филиппах. Очень небольшой шанс, даже для такого человека, как Марк Антоний, что этот баланс можно было исправить. Разумеется, когда он покончит с парфянами, он вернется, как некогда вернулся Сулла; и он одержит верх и подберет власть, которая упадет из рук этого мальчика, понятия не имеющего о трудностях стоящей перед ним задачи. Все действия Марка Антония подтверждают его рассуждения. Он поделился этими соображениями со своими полководцами и соратниками, чтобы они поддержали его. Но им еще предстояло победить парфян, что было отнюдь не легко. Прежде чем использовать богатства Востока, он должен его завоевать, а это оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Оставалось посмотреть, сможет ли он решить свои проблемы прежде, чем Октавиан решит свои.

На первый взгляд перераспределение земли для воинов было непосильной задачей для Октавиана. Ветераны требовали выполнения данных им ранее обещаний, что предполагало экспроприацию собственности восемнадцати италийских городов, а также компенсаций. Отказать в столь естественном требовании было нелегко, ведь могли возникнуть новые проблемы, потому что экспроприированные землевладельцы не были крупными собственниками, не были они также замечены и в том, что не обрабатывают свои наделы; они были мелкими собственниками, и это никем не оспаривалось. Но выплатить компенсации не представлялось возможным. Не существовало такого фонда, из которого ее можно было бы выплатить. Не было у Октавиана и ресурсов, которые он мог использовать, он не мог продавать собственность, конфискованную в результате проскрипций, не мог занять у храмов... Если бы он имел доступ к своим провинциям — Сицилии, Африке и Сардинии, — дело обстояло бы легче, однако путь к ним был блокирован Секстом Помпеем. Собственники, которым угрожала экспроприация, предлагали, чтобы эти тяготы распределили по всей Италии, а изъятие собственности происходило бы по жребию. Они вместе с семьями толпами прибывали в Рим, заполоняли общественные места, повсюду возражая и жалуясь. Вряд ли на свете было много двадцатилетних юношей, способных разрешить эту безвыходную ситуацию.

Одной из серьезных угроз в этой ситуации было наличие политической партии, все еще деятельной и ждущей момента, чтобы использовать недовольство людей в своих целях. Оптиматы с удовольствием указывали на беспорядки, ставшие результатом этой войны, хотя они действовали не в интересах общества, а своей партии. Они все еще держались за лозунг, выдвинутый Брутом, что раздача земли — это подкуп, чтобы сделать зависимыми от режима Цезаря людей, получивших наделы; Они будут жить в постоянном страхе, что землю отберут, поскольку она передана им незаконно. Это был действенный аргумент не для легионеров Цезаря, разумеется, а для бывших владельцев земли, которые пополняли ряды партии противников Цезаря. Объяснение Октавианом ситуации, в которой он оказался, не удовлетворяло ни одну из сторон. Легионеры намеревались требовать то, что заслужили по праву, и, не колеблясь, могли силой захватить все, что, как они полагали, им принадлежит. Они не одобряли попыток Октавиана их остановить.

Основной союзник оптиматов — Секст Помпей, главный пират того времени, — был на их стороне. Он останавливал все корабли с зерном, шедшие с Сицилии и из Африки. Его полная блокада Рима была очень действенной, поскольку из-за того, что большинство мужчин забрали в легионеры, плюс беспорядки, вызванные гражданской войной, наблюдался резкий спад сельскохозяйственного производства по всей Италии, а значит, страна нуждалась в продовольствии.

Подобные обстоятельства следовало встретить со всевозможной твердостью и единством всех цезарианцев; и, несомненно, таковы же были настроения в армии. Объединению партии, однако, препятствовали действия вождей Антония. Его брат Луций Антоний был в этом году консулом, и он использовал все свое влияние и положение, чтобы ограничить и свести на нет действия Октавиана номинально в интересах оптиматов, представителем которых он выступал, а на самом деле откладывая раздачу земли до той поры, пока вернется Марк Антоний. Манилий, сторонник последнего, способствовал этой деструктивной политике. Их идея заключалась в том, что, препятствуя раздаче земли Октавием, они укрепляют престиж Антония, и тот, возвратившись на родину, легко справится С этой задачей, которую не сумел решить Октавиан. Им, кажется, не приходило в голову, что для Антония это будет так же трудно, как и для Октавиана. Они, без сомнения, рассчитывали на баснословное состояние, которое Антоний привезет с Востока.

Соглашение между Октавианом и Антонием предполагало, что Октавиан имеет право назначать на роль правителей новых колоний кого пожелает, и Антоний, пойдя на это, должен был понимать, что делает. Луций и Манилий, однако, настаивали, чтобы на эти должности назначили друзей Антония. Октавиан гордо уступил, однако назначенные таким образом люди интриговали в пользу Антония и намеренно ослабляли дисциплину в войске. В результате новые колонисты стали грабить соседей, что дало новый повод для возмущения: не только лишенные имущества, но и те, кто не был его лишен и жил по соседству с новыми колониями, были готовы поднять мятеж. Теперь Октавиан должен был либо отказаться от своего намерения, либо проявить необычную изворотливость и решимость, чтобы довести дело до конца. Если в нем была какая-нибудь сила, он должен был выказать ее сейчас.

Сколь мало было правды в утверждении оптиматов, будто легионеры Цезаря были подкупленными наймитами тирана, можно видеть в беспомощности так называемого тирана в руках легионеров. Безупречная дисциплина, делавшая их незаменимыми воинами на поле битвы, обращалась своей противоположной стороной, когда они действовали и думали в унисон. Сама армия ниспровергала политику и подталкивала к определенным поступкам. В отношении армии, во всяком случае, поведение Октавиана и отдаленно не напоминало действия тирана. Он обладал высшей властью, однако употреблял ее возможности только на то, чтобы удовлетворить требованиям этой армии. Речь шла о земельных наделах, обещанных им. Если встречались препятствия, он обязан был их устранить.* Они были его солдатами, а он их командиром, когда дело касалось сражения; но в делах политики они были его командирами, а он — подчиненным. Они понимали, что нужны человеку, который ими командовал. Без их защиты чего будет стоить его жизнь? Очень немного!

У него не было в армии столь непререкаемого личного авторитета, как у Юлия. Его позднейшее на них влияние было совсем другого рода. Несколько раз в эти дни его жизнь находилась в буквальном смысле в их руках. До нас дошел знаменитый рассказ о том, как некий солдат, войдя в театр в присутствии Октавиана, увидел, что все места третьего класса заняты. Тогда он сел на местах второго класса, предназначенных для всаднического сословия. Когда об этом сказали Октавиану, он, чтобы сохранить порядок, приказал нарушителю удалиться. Могли ведь и другие последовать его примеру; но к тому времени, когда представление окончилось, по рядам третьего класса стали распространяться разные слухи. Изгнанный зритель (так говорили) был взят под стражу и подвергнут пытке. Выходившего из театра Октавиана окружила возбужденная толпа солдат, требовавшая вернуть их товарища; его обвинили в убийстве этого человека; ситуацию спасло лишь появление виновника несчастья. Солдат отрицал в присутствии возмущенных товарищей, будто его взяли под стражу, пытали и казнили. Они обвинили его в подхалимстве к знати; однако, обменявшись ругательствами, как это бывает и в наши дни, толпа постепенно разошлась. Было очевидно, что они ошиблись. Но если бы из-за какого-либо промедления не нашелся человек, который и стал причиной неприятностей, это могло иметь серьезные последствия для Октавиана.

Он научился справляться с подобными тенденциями, как и все умелые командиры во все века, благодаря личному авторитету. На Марсовом поле было созвано огромное собрание по вопросам распределения земли. Собрание могло продолжаться лишь до тех пор, пока не наступила темнота, поскольку в те времена не было обычая освещать подобные собрания по соображениям дороговизны, и ветераны были на месте уже до рассвета. Октавиан опаздывал, что вызвало недоброжелательные толки. Тогда центурион по имени Ноний поднялся на возвышение и напомнил собравшимся, что Октавиан все еще не оправился от болезни и именно это, а не неуважение к присутствующим послужило вероятной причиной его опоздания. Эти разумные объяснения были встречены враждебно, Нония назвали подхалимом и лизоблюдом. Полетели камни. Наконец, его бросили в реку, затем вытащили и убили.

Убийцы оставили тело Нония на дороге, по которой должен был прибыть Октавиан, несомненно с целью испугать его. Друзья Октавиана, обнаружив тело и узнав, что произошло, отговаривали его продолжать путь, но он их не послушал. Выступая перед возбужденной толпой, он говорил спокойно, давая понять, что происшедшее не имеет к нему никакого отношения, это результат личной ссоры среди собравшихся. Он посоветовал им терпимее относиться друг к другу. Видя его самообладание, толпа постепенно успокоилась. Когда же он стал зачитывать им списки награжденных с дополнительными наградами honoris causa и некоторыми дополнительными подарками, чтобы умаслить зачинщиков, у собравшихся изменился настрой. Чувство справедливости и доброжелательность, всегда присущие римским гражданам, взяли верх, вынудили их покаяться, признаться в совершенном и пообещать наказать убийц Нония. Он спокойно ответил, что знает, кто они такие, но оставит их наедине с собственной совестью и на усмотрение их товарищей. Это удовлетворило собравшихся; им понравился его призыв к дисциплине и порядку. Собрание, так скверно начавшееся, закончилось единением между собравшимися и их лидером.

Первое же распределение наделов вызвало новый прилив доверия к лидеру; те, кто ожидал очередного распределения, поверили, что они не будут забыты; обстановка нормализовалась.

И все произошло без всяких уступок оптиматам и без обращения к ним за помощью, что могло бы поколебать доверие армии. Октавиан оставался в их глазах несгибаемым и неподкупным наследником политики Цезаря.

Антоний на Востоке. Попытки его задобрить. Гибрей и Антоний

А что же происходило с Марком Антонием? В то время как события подталкивали Октавиана на путь, который способствовал полному раскрытию его характера, то же происходило и с Антонием. Судьба не могла удовлетвориться, пока не получила от каждого все, на что они были способны.

Однако усеянный розами путь Антония сильно отличался от трудного пути Октавиана. Марк Антоний был на пике своей славы, когда ехал через Грецию после сражения при Филиппах. Везде считавшийся истинным победителем сражения, он был обласкан восхищением, поклонением и готовностью услужить. Греки догадывались о причине его появления. До нитки обобранные изъятиями Брута и Кассия, они надеялись, что Антоний не так усердно будет их разорять. Для самой Греции он был почти умеренным правителем. Греция всегда оставалась для римлян страной, которой они восхищались. И как только он пересек Эгейское море по пути в Азию, начался период его триумфов. Все слои общества — и высшие и низшие по всей Азии — старались польстить, ублажить и задобрить человека, которого они так сильно и обоснованно боялись. В то время как цари (как это живо изобразил Плутарх) поджидали Антония у дверей его жилища, царицы сорперничали за его улыбку, музыканты старались понравиться ему, все знали о его любви к увеселениям. Он никогда не мог получить удовольствия от высокого искусства, но ему очень нравились легкая музыка, легкие танцы, легкие женщины, прекрасно обученные тому искусству очаровывать, которое древняя азиатская цивилизация довела до совершенства.

Лишь позже им пришло в голову, что они просчитались. Марк Антоний без зазрения совести запускал руку в царские сокровищницы и пользовался их очаровательными женами; он вымогал у беспомощной Азии те деньги, которые с таким энтузиазмом расшвыривал на музыкантов и танцоров. Он был из породы людей, которые денег не считают. Однако Азия располагала не только несравненными музыкантами и куртизанками, но и самыми острыми умами в мире. Оратор Гибрей — знаменитый в свое время, и в более счастливые времена мог бы войти в историю наравне с Мильтиадом и Фемистоклом — разгадал характер Антония. Лесть не была верным путем к его сердцу, для него она была лишь приятной. Мужской разговор с ним с верой в его доброту и чувство справедливости — вот он, правильный подход, и Гибрей это понял.

Между ними произошел удивительный разговор.

«Если ты можешь взыскать подать дважды в течение одного года, ты, верно, можешь сотворить нам и два лета и две осени!» Решительно и смело напомнив, что Азия уже уплатила двести тысяч талантов, он воскликнул: «Если ты их не получил, спрашивай с тех, в чьи руки эти деньги попали, если же, получив, уже издержал — мы погибли!» (Пер. С. П. Маркиша.)

Только так и можно было урезонить Марка Антония. Он выслушал Гибрея и оценил ситуацию, которую тот перед ним обрисовал. Он не ставил своей целью простое накопительство. У него была задача собрать средства на парфянскую войну и на раздачу воинских наделов. И он не желал довести Азию до крайности, особенно теперь, осознав ситуацию. После беседы с Гибреем он стал искать иные источники нужных ему средств.

Эти поиски стали для него судьбоносными, поскольку привели в Египет.

Клеопатра, царица Египетская. Ее могущество. Клеопатра в Тарсисе. Корабль любви. Фейерверк. Проблема Антония

Одним из первых дел Антония по прибытии в Азию было приглашение египетской царицы Клеопатры для разбирательства выдвинутого против нее обвинения в сочувствии и помощи Кассию. В данных обстоятельствах приглашение было равнозначно требованию дани от Египта; и в то время он, без сомнения, не ожидал ничего иного, кроме как получить большую сумму (которую мог позволить себе Египет) для ведения парфянской войны. Он не очень верил слухам, что Клеопатра была на стороне противников Цезаря. Правительство, которое убило Помпея, и царица, которая очаровала Юлия и была матерью его сына Цезариона, вряд ли могли испытывать симпатию к Бруту и Кассию. Он знал царицу, хотя и не близко. Несколько месяцев она провела в Риме, который покинула только после убийства Юлия. Он знал ее еще раньше, когда командовал всадниками, сопровождавшими Габиния в Египет, тогда она его восхитила. Какой она стала теперь, он не знал. Юлий ценил женщин, время от времени оказывавших ему знаки внимания; он никогда не приглашал никого разделить их компанию — особенно с такими разбойниками, как Марк Антоний, — и Клеопатра уважала его склонности. Поэтому Антоний имел лишь общее представление относительно того, с чем ему предстояло столкнуться. Греческие женщины действовали быстрее.

Деллий, которого он послал в Египет, имел более ясное представление о предмете, чем его командир. Увидев Клеопатру и услышав ее речи, он понял, что могло скрываться внутри. Марк Антоний не мог позволить себе грубость по отношению к такой женщине. Ее чары таились не в физической красоте, а в очаровательном, мелодичном голосе, в тонком уме, в том впечатлении, какое она производила на окружающих; оно сказывалось даже в ее способностях к языкам, многими из которых она свободно владела. Деллий был настолько умен, что поспешил подружиться с этой нечестивицей. Он заверил ее в замечательной доблести Марка Антония, его мужественности, мягкости характера и щедрости. Он убеждал ее отправиться в Киликию на встречу с Антонием. Клеопатра сумела заполучить и удержать Юлия, когда была еще неопытной девочкой. Теперь она была зрелой женщиной, которая хорошо знала мир и мужчин, живших в этом мире. Она отлично поняла, каков мужчина, которого ей описал Деллий, и политику, к которой он ее склонял. Она приготовилась поймать и удерживать около себя преемника Юлия — человека, который в те дни был самым известным в мире. Она была хитра и уверена в себе, у нее были деньги. Едва ли какой-либо другой человек во всем мире имел доступ к казне египетских царей. Она завоевала Юлия всего лишь своим неотразимым очарованием, когда он обнаружил ее завернутую в ковер. Теперь у нее было гораздо больше возможностей, помимо ковра, чтобы завоевать Антония.

Пока Клеопатра готовилась к путешествию в Киликию, Антоний и его приближенные недоумевали, почему нет сведений от посланников. Они написали второй раз, и опять из Египта не было ответа. Затем, когда они пребывали в Тарсе, пришло известие. Антоний, восседая на рыночной площади, вдруг обнаружил, что толпа народа стала таять и наконец исчезла вовсе. Он остался на площади один! Кто-то, пробегая мимо, крикнул: «Прибыла Афродита на праздник Диониса!» Он не мог понять, что это значит.

Историки не рассказывают, остался ли Антоний восседать на рыночной площади или наконец поднялся и вместе с толпой направился к пристани на реке Кидн. Сам ли он это увидел или слышал подробный рассказ о том, как большие египетские галеры, блестя африканскими расцветками и отделанные золотом, с поднятыми парусами из тирского пурпура скользили под размеренные движения гребцов в сопровождении волшебных звуков флейт и свирелей; на палубе в золотых одеждах, в окружении празднично наряженных детей, полулежала Клеопатра. Насколько могли видеть люди, бежавшие вдоль берега и пораженные открывшейся перед ними картиной, корабль был полон красавиц, одетых в наряды нимф и граций, стоявших на палубе. Такой способ выбрала Клеопатра, чтобы прибыть в Таре.

Некоторые вещи, о которых современные поколения могут узнать только из книг, были обычны в век, когда жили Клеопатра и Антоний. Даже маленькие дети знали рассказы об Афродите и Дионисе, для них они были столь же любимы, как для современных детей истории Золушки или Синей Бороды. И любой человек в Тарсе мог всегда продолжить прерванный рассказ из истории Диониса или Афродиты. Антоний, столь неожиданно объявленный Дионисом, мог только посмеяться над таким комплиментом. В конце концов, он ничего для этого Не совершил. Он пригласил ее отобедать. Она ответила, что, может быть, он согласится отобедать у нее. Он был не прочь удовлетворить свое любопытство. Прием, устроенный ею, затмил все царские приемы, которые прежде ему оказывали в Азии. Это было незабываемо! Закончился прием несколько необычным для римлянина способом, чье знакомство с изысканным обращением было весьма поверхностным. Неожиданно весь корабль засиял огнями, приготовленными заранее; римлянин был поражен до глубины души; память об этом событии сопровождала все истории об Антонии и Клеопатре.

Деллий совершенно верно просчитал результат их встречи. Антоний настаивал, что теперь его очередь оказать ей прием, и он сделал все возможное, чтобы поразить ее воображение; однако все его усилия настолько проигрывали перед роскошью и блеском окружения Клеопатры, что он первым рассмеялся и извинился перед ней. Она встретила его как раз в нужное время. Именно такой человек был ей нужен, и она твердо знала, что именно она способна его завоевать. Подобно царице Екатерине и королеве Английской Елизавете, Клеопатра была из тех правительниц, для которых секс — продолжение государственной политики, и из них троих Клеопатра, возможно, была самой опытной в этих играх. Она делала то, что пытались делать азиатские города, задабривая Антония, но она знала, как это сделать лучше всех. Она задумала использовать этого человека и все его могущество в интересах Египта. Она нуждалась в нем, чтобы восполнить свое несовершенство. И увлечь его можно было лишь силой, которая не уступала его силе. Было что-то такое в Марке Антонии, что соответствовало этому показному блеску и фантастическому изобилию; он любил побезумствовать, однако где-то в глубине души у него было то, чего нельзя было присвоить или удерживать из соображений высших государственных ценностей. Он мог неделями пить — это было делом обычным, — но, когда он приходил в себя, начинал думать о парфянской войне.

Клеопатра не только поняла характер Антония, но и могла точно рассчитать время и место, когда эти настроения сменяли друг друга. В нем была странная смесь: шутник и солдат, государственный деятель и рубаха-парень, искренний, эмоциональный человек. Если относиться к нему лишь как к одной из этих ипостасей, можно было запросто ошибиться и проиграть, но суметь предугадать, вовремя уступить — для этого требовался незаурядный ум. Клеопатра таким умом обладала. Остается посмотреть, обладал ли таким умом Октавиан...

Союз неподражаемых. Александрийские фантазии. Расточительство. Буйство и разум. Конец неподражаемой жизни

Итак, пока проблемы в Италии столь сильно волновали там оставшихся, Марк Антоний покинул Азию (которая вздохнула свободнее) и предпринял золотое и ароматное путешествие в Египет с Клеопатрой. А Фульвия? Он забыл о ней! С глаз долой — из сердца вон — так характерно для Антония, и мы вряд ли удивимся, узнав, что он вообще не вспоминал о ней.

Эта зима в Египте стала знаменитой и постоянно описывалась разными авторами. Можно сказать, что это был круговорот удовольствий, но можно сказать и так, что это была фантастическая пьеса, в которой Клеопатра была и автором, и продюсером, и исполнительницей главной роли. Настолько захватывающей была эта пьеса, что Марк Антоний (который, как мы уже упоминали, имел сильную склонность к актерству) инстинктивно принял предписываемую ему роль и стал ее исполнять. Временами наблюдателям она казалась комедией; в последующие века ее назвали романом; современные исследователи считают ее трагедией; но любая пьеса, в которой участвовал Антоний, имела тенденцию стать всем сразу.

У нее даже было название «Союз неподражаемых», которое выбрала Клеопатра; и неподражаемые жители были ее актерами. Участники касты неподражаемых увеселяли компанию по очереди неподражаемым способом — неподражаемость была единственным условием, ограничением и правилом, что нравилось Марку Антонию. Это представление не подходило глупому или жестокому человеку; Клеопатре не удалось бы очаровать, например, пропретора Верреса (который был в проскрипционных списках, как и Цицерон) или другого такого же римлянина; было что-то величественное в идее неподражаемости. Внутри самой идеи присутствовало разнообразие, ведь, когда они принялись исповедовать ее, они нашли так много занимательных способов быть неподражаемыми — от простой расточительности и далее.

Некоторые сведения мы узнаем из источников, которые можно назвать и истинность которых можно оценить. Плутарх передает истории, рассказанные врачом Филотом из Амфиссы, который был другом его деда. Филот, в то время изучавший медицину в Александрии, нередко обедал с Антиллом Антонием, сыном Фульвии, и однажды в дружеском споре за столом осадил не в меру разговорчивого собеседника. Антилл, довольный, «весело засмеялся и крикнул: «Все, что здесь есть, дарю тебе, Филот!» — и с этими словами указал на стол, тесно уставленный вместительными кубками. Филот горячо благодарил, но был далек от мысли, что такому юному мальчику дано право делать столь дорогие подарки. Однако спустя короткое время является один из рабов, приносит корзину с кубками и велит ему скрепить своею печатью расписку. Филот стал было отказываться и боялся оставить кубки у себя, но раб ему сказал: «Чего ты трусишь, дурак? Не знаешь разве, кто тебе это посылает? Сын Антония, а он может подарить и золотых кубков столько же! Но лучше послушайся меня и отдай нам это все обратно, а взамен возьми деньги, а то как бы отец не хватился какой-нибудь из вещей, ведь среди них есть старинные и очень тонкой работы». Эту историю, пишет Плутарх, говорил мне мой дед, Филот любил повторять при всяком удобном случае» (пер. С. П. Маркиша).

Это было одним из проявлений поведения неподражаемых.

«Тот же Филот познакомился с одним из поваров царицы, который уговорил его поглядеть, с какою роскошью готовится у них обед. Его привели на кухню, и среди прочего изобилия он увидел восемь кабанов, которых жарили разом, и удивился многолюдности предстоящего пира. Его знакомец рассмеялся и ответил: «Гостей будет немного, человек двенадцать, но каждое блюдо надо подавать в тот миг, когда оно вкуснее всего, а пропустить этот миг проще простого. Ведь Антоний может потребовать обед и сразу, а случается, и отложит ненадолго — прикажет принести сперва кубок или увлечется разговором и не захочет его прервать. Выходит, — закончил повар, — готовится не один, а много обедов, потому что время никак не угадаешь» (Плутарх, «Антоний», XXVIII. Пер. СП. Маркиша).

Римские и греческие представления о том, что же входит в понятие неподражаемой жизни, были довольно разными. Антоний и его друзья не дотягивали до греческих стандартов. Пьянство, охота, игра в кости, конные ристалища нравились им больше, чем просто пиры, богатые одежды и музыкальные услады; именно роскошь и расточительство, лежащее в основе всех удовольствий, привлекали их, стремление совершать такие поступки, несмотря на последствия, которые не удавались никому прежде. Клеопатра не возражала против легкомысленных развлечений римлян, которые, видимо, имели для нее очарование новизны. Она участвовала в охоте и играх; она переодевалась и сопровождала Антония в его «набегах» в грязные районы города, с присущими им доступными женщинами и дерущимися мужчинами, — обычное явление в свободных портовых городах. Она, возможно, была единственной правящей царицей и единственной из египетских правительниц, участвовавшей в подобных развлечениях, которые зачастую заканчивались тем, что Антония и его друзей выгоняли из питейных заведений и отвозили домой переодеться. Существует знаменитый рассказ о том, как закончился этот союз неподражаемых, когда царица завершила акт коронации, как никто иной ранее, бросив жемчужную серьгу в винный кубок, затем, проследив, как она растворилась, выпила содержимое кубка — самый дорогостоящий напиток, который когда-либо приходилось видеть Антонию. Так рассказывают. Но это могло быть и правдой! Через несколько лет Август, сохранив другую серьгу из этой пары, выставил ее в музее на Палатине.

Но все это преследовало единственную цель — привязать к себе и удержать Марка Антония. С наступлением весны она поняла, что больше не может держать его около себя, не стоило даже и стараться. Тогда она стала подстрекать его к отъезду. У него оставалась память, которую ничто не могло затмить. Он никогда не смог бы забыть дни, проведенные с ней вместе. Она всегда будет напоминать ему об этих днях. И здесь она была права. Она решила уехать. Неподражаемая жизнь подходила к своему завершению, сменившись простыми радостями отдыха и рыбалки в Ниле. Плутарх рассказывает: «Как-то раз он удил рыбу, клев был плохой, и Антоний огорчался, оттого что Клеопатра сидела рядом и была свидетельницей его неудачи. Тогда он велел рыбакам незаметно подплывать под водою и насаживать добычу ему на крючок и так вытащил две или три рыбы. Египтянка разгадала его хитрость, но прикинулась изумленной, рассказывала об этом замечательном лове друзьям и приглашала их поглядеть, что будет на другой день. Назавтра лодки были полны народу, Антоний закинул лесу, и тут Клеопатра велела одному из своих людей нырнуть и, упредивши рыбаков Антония, потихоньку насадить на крючок понтийскую вяленую рыбу. В уверенности, что снасть не пуста, Антоний вытянул лесу и под общий хохот, которым, как и следовало ожидать, встретили «добычу» все присутствующие, Клеопатра промолвила: «Удочки, император, оставь нам, государям фаросским и канопским. Твой улов — города, цари и материки» (XXIX, пер. С. П. Маркиша).

Итак, неподражаемая жизнь подошла к концу. Это была незабываемая зима!

Ошибка Клеопатры. Антоний и Октавиан. Фульвия ревнует. Порочный круг

Марк Антоний был не против исполнять роль и получать удовольствие. Он не был глуп, как впоследствии думали многие. Он конечно же тратил время, однако он и не торопился. В его намерения не входило возвращение в Италию, во всяком случае до тех пор, пока Октавиан окончательно не увязнет в тамошних делах. Мальчику однажды повезло с помощью Гирция и Пансы, повезло и во второй раз с помощью Антония. Вряд ли ему повезет в третий раз, во всяком случае, Антоний не собирался теперь ему помогать. В Египте было много времени и денег, так что Антонию не приходилось об этом беспокоиться. Плохо другое, он стал рассеянным. Он должен был интересоваться всем, что происходило той осенью и зимой, а он забыл обо всем. То же затмение, что прежде нашло на Юлия и заставило его на полгода забыть обо всем на свете, теперь нашло на Антония. Ему нужно было выработать план парфянской войны и добыть на оснащение армии средства у Клеопатры. Она не стала бы возражать. Она всячески потакала каждому его настроению, играя ими, предсказывая их, постоянно услаждая его всяческими способами; единственной ее целью было привязать его к себе, а не следовать его политике или его планам. Ее успех был столь полон, она столь сильно его околдовала и завоевала, что у нее не возникало никаких подозрений в правильности своей политики. И она действительно не ошиблась, если бы Марк Антоний, подобно Юлию Цезарю, был единственным человеком такого рода в мире. В этом случае все было бы так, как задумала Клеопатра. Разрушительным фактором, уничтожившим ее расчеты и замыслы, было существование Октавиана, о котором она едва ли много слышала, а также брата и жены Антония в далекой Италии. Пока она очаровывала Антония, ситуация катастрофически изменилась, но они об этом не догадывались.

Марк Антоний ошибся насчет Октавиана, так же как и Помпей Великий ошибся насчет Юлия, — он недооценил противника. Если бы он догадался об истинном характере этого человека, то ускорил бы подготовку к войне с парфянами. Если в Египте были средства на то, чтобы их транжирить, их, без сомнения, можно было использовать и для ведения войны Марком Антонием, каким он был сразу после победы у Филипп, — достаточно сильным и жестким, чтобы выиграть еще одну военную кампанию и в ореоле славы предстать перед Октавианом. В таком случае история могла пойти по-иному. Но он никогда не был предусмотрительным, и Клеопатра вряд ли могла ему дать совет. Она была очаровательной и умной женщиной, но не солдатом и не римским политиком. Она понятия не имела о подоплеке событий, происходящих в Риме.

Напряженность между Луцием Антонием и Октавианом усилилась в конце года. Луций открыто симпатизировал пострадавшим собственникам. Он не имел права так поступать, так как не мог возвратить им землю или выплатить компенсацию. Войска Антония были недовольны поведением Луция.

Отъезд Антония в Египет стал тяжелым ударом для Фульвии. Она довольно неосмотрительно отпустила его одного на Восток, хотя должна, кажется, была знать, насколько неодолима его тяга к женщинам. До сих пор она выступала против политики Луция, потому что это могло развязать новую гражданскую войну в то время, когда Антония не было в Италии. Когда Маний жестко, но убедительно высказал предположение, что ничто не может вернуть Антония в Италию, кроме гражданской войны, она поняла, как ей поступить. С этого момента три представителя Марка Антония объединились, и причиной их объединения стало пребывание Марка Антония в Египте.

Трудно поверить, чтобы Марк Антоний, если бы он общался со своими представителями, одобрил их политику или позволил ее продолжать. Особенно глупо с их стороны было игнорировать настроения армии, которая имела решающее значение и таковой и оставалась бы, если бы Антоний оказался на месте. Их полководец не был готов возвращаться в Италию, в которой отсутствовал уже два года. Они вполне могли самостоятельно оценить мощь парфян и время, которое потребуется на завершение кампании на границе Месопотамии. Но возможно, бездействие и неумение Октавиана во время филиппийской кампании теперь приносили странные плоды. У полководцев Антония, так же как и у него, сложилось впечатление, будто Октавиан не тот человек, которого следует бояться. И как мы только что видели, пребывание Антония в Египте и зима, проведенная с неподражаемыми, описали порочный круг, поместив Фульвию в число тех, кто подталкивал Италию к еще одной гражданской войне.