Соратники, наставники, друзья
10 ноября 1944 года заместитель командира полка по политической части майор Котляров Федор Васильевич докладывал в политотдел дивизии:
«6 ноября, в 20 часов, в помещении школы весь личный состав собрался на торжественное собрание, посвященное 27-й годовщине Октября... Под бурные аплодисменты было встречено предложение капитана Шмелева об избрании почетного Президиума в [58] составе Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с товарищем И. В. Сталиным. Затем по предложению подполковника Шабунова в почетный Президиум с единодушным желанием был избран боевой коммунист — руководитель товарищ Мельников...
7 ноября после окончания митинга перед строем полка подполковник тов. Чернецов в честь памяти об одном из храбрейших летчиков части, боевом командире-воспитателе, большевике от имени командования части вручил его фотокарточку ветеранам полка, знавшим товарища Мельникова Сергея Фроловича по совместной боевой работе, с надписью на обратной стороне: «Любите свою Родину и наш народ так, как любил товарищ Мельников. Бейте врага так, как бил его товарищ Мельников. Будьте такими же патриотами части, каким был товарищ Мельников».
При получении фотокарточки Герой Советского Союза майор Кузнецов, сняв головной убор и обращаясь к личному составу, заявил: «Дорогие товарищи! Сергей Фролович был лучшим боевым летчиком нашего полка, храбрейшим воином, замечательным командиром-воспитателем, несгибаемым коммунистом. Поклянемся же отомстить за смерть Мельникова лютому врагу, гордо пронесем наше гвардейское знамя через Одер и Шпрее до Берлина!» Поцеловав фото, тов. Кузнецов стал в строй. Это произвело большое впечатление на весь личный состав полка...»
И по сей день хранит такую фотографию Михаил Петрович Одинцов.
Говорят: если судьба хочет сделать человека счастливым, она награждает его верными, добрыми и надежными друзьями. Уральцы-камнерезы утверждают: найденному алмазу суждено стать бриллиантом только тогда, когда отшлифуют искусно все его грани опытные мастера-гранильщики, ювелиры. Истина проста: без корней деревья не растут, не бывает рек [59] без истоков. Человек, учит Маркс, осознает себя, всматриваясь, как в зеркало, в другого человека. Чаще всего этим зеркалом становятся близкие люди, из ближайшего микроокружения.
Многие, начиная от семьи и школы до боевых однополчан, в той или иной мере причастны к судьбе и нашего героя. Потом пришло время ему отдавать «долги».
Рассказать о фронтовых буднях Одинцова невозможно, если особо не поведать о его храбрых и мужественных товарищах-соратниках, умных наставниках, верных боевых друзьях. Во всех его суровых житейских поворотах видны многие нити связей с ними, его фронтовая биография духовно скреплена с теми, кто оказался рядом. А это были прекрасные люди.
Сергей Фролович Мельников... С момента формирования полка, в котором воевал Михаил Одинцов, он был его комиссаром, а затем замполитом. Поистине безграничную силу влияния имел на бойцов и командиров, как безграничны были доверие народа к самой партии, ее авторитет в глазах широких красноармейских масс. Человек высокого партийного долга, он ближе всех стоял к массам воинов, делил с ними фронтовой паек хлеба, осьмушку табаку и — без меры и веса — всю тяжесть кровопролитных боев.
Из справки о боевой работе политсостава полка, хранящейся в архиве штурмовой авиационной дивизии, датированной 26 ноября 1943 года:
«Заместитель командира полка по политической части майор Мельников Сергей Фролович в 1937 году окончил Сталинградскую школу летчиков. В 1938 году он служил командиром звена истребителей в бригаде ПВО. Как лучший командир звена, коммунист тов. Мельников был направлен на учебу в Военно-политическую академию им. В. И. Ленина. В белофинскую [60] войну т. Мельников, как стажер академии, направляется в действующую армию, где ведет большую партийно-политическую работу с личным составом. Своим примером мобилизует летный состав на выполнение боевых заданий командования.
За период войны с белофиннами т. Мельников сделал 37 успешных боевых вылетов. За отличное выполнение боевых заданий командования и проявленные смелость и мужество был награжден Президиумом Верховного Совета СССР медалью «За отвагу». В июле 1941 года, успешно закончив академию, т. Мельников направляется в боевой полк Юго-Западного фронта комиссаром эскадрильи. Умело сочетая партийно-политическую работу с боевой деятельностью, он добился первого места эскадрильи в полку. В октябре этого года он был выдвинут на должность комиссара полка.
Тов. Мельников вместе с летным составом переучился на самолете Ил-2. В 1942 году он вместе с личным составом полка ведет боевую работу на Барвенковско-Изюмском направлении... Системой партийно-политической работы добивается высокого политико-морального состояния личного состава. Он проводит большую работу по обучению молодых летчиков, не участвовавших в боях, ходит с ними как ведущий группы на выполнение боевых заданий. В результате хорошей боевой работы на Калининском фронте полку первому в дивизии присваивается звание Киевского...
С перебазированием полка в марте 1943 года на Воронежский фронт тов. Мельников, выполняя указание товарища И. В. Сталина, готовит личный состав к напряженной боевой работе. В дни немецкого летнего наступления полк начал боевую работу преимущественно с молодым руководящим составом и летчиками. Тов. Мельников в первый же день, [61] 5 июля, дважды ведет в бой группы в составе по 12 самолетов молодых пилотов.
Командир первой эскадрильи Нестеренко в первый день был ранен. Мельников подолгу с ним беседует о маневренности в районе боевых действий, о заходе на цель и уходе с цели. После ряда таких бесед несколько раз вылетал с Нестеренко на боевые задания, показывал, как надо вести в бой воздушные группы. Свидетельством роста боевого мастерства капитана Нестеренко может служить проведенный им бой 8 октября сего года с 53 Ю-87. Группой 8 самолетов Ил-2 Нестеренко атаковал фашистов. В результате было сбито 8 самолетов противника. После этого группа успешно штурмовала 15 немецких танков и 10 автомашин. Вернулась без потерь на свой аэродром.
20 октября тов. Мельников ведет на выполнение боевого задания группу в составе 9 самолетов Ил-2. В районе боевых действий группа встретила 72 «юнкерса», прикрываемых 7 «мессершмиттами». Мельников принимает смелое и дерзкое решение — атаковать группу. В результате боя было сбито 9 Ю-87 и один Me-109. Вся группа без потерь вернулась на свой аэродром.
...Вышеуказанные примеры являются показателями высокой боевой воспитанности и сознания воинского долга летчиков полка, что вытекает из правильной постановки партийно-политической работы с личным составом, направленной на успешное выполнение боевых заданий.
Активную партийно-политическую работу в полку с личным составом ведут мастера воздушных ударов — командиры эскадрилий капитан Нестеренко, старшие лейтенанты Одинцов и Веревкин (все вскоре стали Героями Советского Союза. — П. Б.)
...Целеустремленность партийно-политической работы [62] подтверждается и следующим фактом. В полку воздушные стрелки — большинство молодежь. Чтобы знать, как ведут боевую работу комсомольцы, надо летать. Так была поставлена задача перед комсоргом полка сержантом Николаем Лушпаем. И он, изучив вторую кабину и пулемет, стал ходить на выполнение боевых заданий, сделал уже 10 боевых вылетов. Это подняло авторитет комсорга и позволило ему конкретнее ставить вопросы о боевой работе в полку...»
Спустя многие годы после войны Михаил Петрович Одинцов так напишет о действиях этого замечательного политработника, приходившихся ему особенно по душе: «Здесь хочется подчеркнуть слова «дерзость» или «дерзание». Испокон веков в русском языке под этими словами понималось что-то новое, необычное, неожиданное. Эти понятия, на мой взгляд, являются определяющими и в понимании тактических приемов, которые мы используем сейчас в поисках нового, неизвестного для противника.
Не могу не рассказать в этой связи о деятельности подполковника С. Мельникова в боях за расширение плацдарма на правом берегу Днепра... Он вел девятку на штурмовку переднего края фашистов. С пункта наведения передали, что с запада в район населенного пункта Пятихатки приближается большая группа бомбардировщиков врага. Быстро оценив воздушную обстановку, Мельников доложил по радио: «Решил сначала сорвать бомбовый удар врага, а потом выполнять боевую задачу».
Получив с земли информацию о месте, высоте и курсе полета противника, Мельников понял, что замысел его можно сорвать только атакой в лоб.
Командир группы довел свое решение до подчиненных. Обстановка складывалась чрезвычайно сложная. Идя в лобовую атаку, советские летчики хорошо сознавали, что победу обеспечат только крепкие нервы, [63] умение держаться в строю, плотный огонь по фашистам и дерзость. Стремительно и неожиданно врезались мужественные бойцы в армаду бомбардировщиков. Используя растерянность вражеских летчиков, наши асы беспощадно расстреливали с коротких дистанций их самолеты. Девять фашистских бомбардировщиков один за другим яркими факелами свалились на землю. Это ошеломило врага, заставило свернуть с боевого курса и сбросить бомбы где попало.
Позже выяснилось, что под бомбежку попали гитлеровские войска. А группа подполковника Мельникова наносила неотразимый удар по заданной цели. Отважная девятка без потерь вернулась на свой аэродром.
Дерзость ведущего группы базировалась не на безумной храбрости, а на глубоком и здравом расчете, подкрепленном знанием дела и тактических приемов противника, на вере в своих ведомых и понимании последними замысла командира».
И мертвый комиссар оставался в строю. Потому что он любил людей, жизнь. Любил деятельно и активно. Пройдет более трети века после Победы, и в одной из своих журнальных публикаций, будучи уже генерал-полковником авиации, заслуженным военным летчиком СССР, Михаил Петрович Одинцов напишет:
«Никакими формами, никакими предписаниями и правилами невозможно искусственно заменить влияние личности. Довелось, друзья, и мне за время службы в авиации встречать людей, оказавших огромное влияние на мое становление. Одним из них был заместитель командира нашего полка по политчасти гвардии подполковник Сергей Фролович Мельников, Умудренный большим партийным и жизненным опытом, тонкий психолог и отличный летчик, он учил нас словом и делом. Был немногословен и, когда [64] случалось оказываться в тяжелых условиях, говорил! «Знаю и вижу, что трудно. Но — надо! Будешь делать, как я. Полетим вместе...»
Гвардии подполковник С. Ф. Мельников не дожил до победы, но он жив в нашей памяти, в наших сердцах. Он и сегодня учит меня и других своих соратников-однополчан, ходивших с ним в бой крыло в крыло, учит жизни, службе, верности партийному и воинскому долгу».
Вот такими боевыми делами, думами-заботами и жил на войне этот человек. Летчик и политработник. Он любил повторять: «Когда я сам караю, наказываю фашистов, мщу им, это и есть моя политработа».
Надо ли говорить, как повезло всем авиаторам: рядом с их командиром полка оказался человек такой воли и мужества, такой партийной закалки и такого комиссарского таланта. С капитаном, а затем майором, подполковником Чернецовым Григорием Устиновичем (ставшем в конце войны Героем Советского Союза, а в мирное время — генерал-майором авиации. — П. Б.) они были друзьями, но никогда не были приятелями. Никакого панибратства, никакого взаимного попустительства — наоборот, самая высокая требовательность друг к другу, обязательная при настоящем товариществе. И — бескорыстность. Как у добрых хозяев, между ними не было никакой межи. Они понимали, что боевая работа и политическое воспитание раздельно не существуют.
...Из справки, датированной 29 августа 1945 года, хранящейся в архивных делах 9-й гвардейской штурмовой авиационной дивизии:
«Лучшим полком в дивизии является 155-й гвардейский штурмовой авиационный Киевский Краснознаменный ордена Кутузова полк. За период Отечественной войны он совершил 8582 боевых вылета, вырастил 12 Героев Советского Союза, в том числе одного [65] дважды Героя, воспитал из молодых пилотов бесстрашных и смелых воздушных бойцов за честь и независимость нашей Родины, которые были не только отличными летчиками, но и новаторами в выполнении поставленных боевых задач. Так, например, одно время полк несколько отставал по бомбовой нагрузке. Перед коммунистами и комсомольцами в первую очередь была поставлена задача — увеличить бомбовую нагрузку на самолет до 500 и выше килограммов. И эта задача была решена. Полк стал передовым в дивизии и по этому показателю.
Такие летчики, как сам командир полка тов. Чернецов, его заместитель по политчасти тов. Мельников, дважды Герой Советского Союза тов. Одинцов, Герои Советского Союза товарищи Пургин, Куличев и Петров, воспитывали молодой летный состав путем передачи своего боевого опыта — мастеров штурмовых ударов и бесстрашных воинов. Благодаря опыту командира полка тов. Чернецова (в прошлом он сам политработник — комиссар эскадрильи) в полку хорошо поставлена воспитательная работа с командирами эскадрилий, звеньев, техниками эскадрилий и другими. Тов. Чернецов, опираясь на парторганизацию полка, умело мобилизует личный состав на выполнение стоящих задач. В ответственные дни боевой работы тов. Чернецов всегда обращался за помощью к партийному активу и парторганизации полка...»
Как графологи, знатоки почерков, безошибочно определяют характер, психофизические свойства человека по тому, как он пишет, так и по многим документам, воспоминаниям, наверное, можно определить стиль, почерк партийно-политической работы политработника Мельникова в полку. Ее идейный накал, эмоциональный заряд. А работа эта — человековедение — шла тем активнее и шире, чем сложнее и труднее складывалась обстановка. Доходила она до людей [66] молодых и пожилых, семейных и холостых, смелых до отчаянности и осмотрительных, осторожных.
Все было в поле его зрения: питание и обмундирование личного состава, транспорт и состояние боевой техники, оружия и, конечно же, прежде всего воспитательная и организационная работа в эскадрильях, звеньях, формы и средства политической информации, расстановка коммунистов, инструктирование и обучение партийного и комсомольского актива. И все это направлялось на образцовое выполнение боевых приказов командования.
Проводились партийные и комсомольские собрания, проходили занятия в школе молодых коммунистов, хотя время для них выкраивалось с неимоверным трудом. Коммунисты полка, например, в 1943-1944 годах собирались 26 раз. Регулярно проходили заседания партийного бюро. Вопросы обсуждали самые разные, но животрепещущие. И резолюции часто писали вот такие: «Лучше умереть в бою, чем возвратиться с позором, не выполнив задания, не прорвавшись сквозь огонь и не поразив цель».
Собрания коммунистов посвящались обмену мнениями о своей авангардной роли в воздушных боях, о вводе в строй молодого пополнения, о пропаганде уставов и наставлений, о мерах парторганизации по укреплению воинской дисциплины, о росте партийных рядов и воспитании молодых коммунистов, о повышении ответственности членов и кандидатов партии за политико-моральное состояние авиаторов, о задачах парторганизации по усилению идеологической работы, о выполнении Устава ВКП(б), о личном примере коммунистов в обеспечении безотказной работы материальной части. Все это зафиксировано в протоколах и донесениях.
Быть впереди! Этот лозунг был главным и в комсомольской организации. [67]
За период войны, мужая от боя к бою, парторганизация полка выросла в четыре раза. 130 лучших комсомольцев стали коммунистами, 85 молодых воинов приняты в комсомол. Люди хотели идти в бой членами партии, хотя и знали, что это не дает никаких привилегий, кроме одной: первым идти в огонь, первым погибнуть за Советскую Родину.
Коммунисты и комсомольцы цементировали ряды полка, своей кипучей энергией удесятеряли его ударную силу. Огромен их кропотливый труд по укреплению боевого братства и товарищества воинов, по воспитанию их в духе пролетарского интернационализма и дружбы народов.
— А в полку нашем, — пошутил как-то Михаил Петрович, — как в Верховном Совете, все национальности страны были представлены.
К январю 1944 года все коммунисты были удостоены правительственных наград, а шестеро из них стали Героями Советского Союза. Этим Сергей Фролович Мельников очень гордился, как и тем, что, когда он был политработником полка, часть стала гвардейской, получила почетное наименование Киевской.
В архивах сохранился «Боевой листок», выпущенный 15 апреля 1943 года. В нем помещена «Клятва летчика» — штурмана полка капитана Михаила Забненкова. Вот что в ней говорилось: «Я и мои два брата с первого дня войны с немецкими захватчиками стали на защиту горячо любимой Родины. Фашистские изверги одного брата убили, другого сделали навек калекой. Они навсегда разлучили меня с лучшими моими боевыми товарищами. Я мщу за братьев, за товарищей, за поругание Родины, за издевательство и насилие над мирным нашим народом. Пока видят мои глаза, а руки крепко держат штурвал — я клянусь матери-Родине, партии Ленина, что [68] отдам все свои силы, а если потребуется, то и. жизнь для скорейшего разгрома врага».
Сергей Фролович любил повторять командирам и политработникам слова В. П. Чкалова: «Бессмысленный риск никогда не заслуживал и не заслуживает название — геройство. По-настоящему смелый человек никогда не будет рисковать без смысла, без необходимости. Надо воспитывать в себе качество, которое всегда идет рука об руку со смелостью. Это — дисциплинированность».
Михаил Петрович вспоминает:
«Был такой воздушный бой зимой сорок второго года. Группе, в которой летал и я, предстояло нанести удар по узловой станции. Прорвавшись через зону заградительного огня, мы перешли в пикирование. Действовали и над станцией в сплошных трассах огня противника. Но удар нанесли точно. И вот в момент выхода из атаки прозвучал голос моего фронтового друга Степана Пошивальникова: «Руль высоты перебит. Иду в последнюю атаку. Прощайте!»
В этой фразе, которую до сих пор слышу, просто и спокойно, без панической скороговорки и нотки обреченности летчик докладывал обстановку и свое решение, но всех словно ножом кольнуло. Оглянулся и увидел самолет Степана. Пикируя под небольшим углом, его машина стремительно неслась к земле. Пошивальников решил вогнать ее, раненую, падающую, во вражеский эшелон. И вот тут пораженные происходящим летчики услышали в ответ резкий, властный голос командира «Не сметь! Запрещаю! Триммер! Выводи триммером!» Я сжался в комок. «Все! — подумал. — Нет друга и боевого товарища...» Триммер — это маленькая пластинка на руле высоты, облегчающая нагрузку на рули штурмовика. Управлять самолетом только с помощью триммера очень сложно. И вдруг голос Степана: «Понял. Попробую». [69]
У самой земли Пошивальников сумел вывести машину из пикирования, дотянул к своим. Мы вместе пришли на аэродром. И самолет с перебитыми, искореженными рулями мой друг благополучно посадил с помощью триммера. Когда же собрались на полковом командном пункте, командир полка спросил летчика: «Почему прощался? Почему сразу не воспользовался триммером?» Ответил: «Что же оставалось делать? Руль высоты не действует, самолет неуправляем. Вот и решил «довернуться» на другую цель... А о триммере не успел сообразить...»
Вот так. О триммере не сообразил, а вот о том, как нанести последний удар по врагу, он сообразил сразу.
Меня тогда особенно поразило, что сказано это было обыденно и просто. А ведь речь шла о том, чтобы «довернуться» и, как Гастелло, своей подраненной машиной, ценой жизни уничтожить как можно больше врагов. И все мы понимали: Степан, которому тогда только что исполнилось двадцать, сделал бы это наверняка, ибо в груди его билось горячее сердце патриота.
Он сумел бы погибнуть славно, геройски, но это было в тот момент совсем необязательно. Благодаря командиру он не только вывел самолет из критического состояния, но и дотянул до своих. Позже он стал мастером высочайшего класса, Героем Советского Союза. Погиб Пошивальников в конце войны, погиб как ас, рационально действующий в последние секунды жизни. Тяжело об этом вспоминать. Но тем и страшна война, что даже высокое мастерство, помогающее уцелеть в сотнях опаснейших ситуаций, порой не может спасти от гибели».
Замполит Мельников всегда поддерживал боевой дух у людей, своим оптимизмом возвращал уверенность начинающим терять силы. И сегодня, в минуты [70] размышлений над пережитыми событиями, многие бывшие однополчане спрашивают себя: как сложилась бы их судьба, не окажись рядом такого человека, как Мельников? И сумели ли они достойно ответить на его доброту и заботу?
Много лет спустя Герой Советского Союза А. И. Петров, прошедший сполна всю Великую Отечественную, на вопрос о том, кто из однополчан больше ему запомнился, ответил:
— Комиссар!
И потом рассказал:
— Пришло время, и не стало у него отличительных нарукавных звездочек, ввели погоны и общие для всего командного состава офицерские звания, а мы все продолжали называть его комиссаром — не по званию и должности. Он и не возражал, понимал, что называли так из-за особой веры в человека партии, связывали с этим словом самые лучшие надежды и помыслы. Люди рядом с ним добрели, примеряя к нему себя самих.
Чему особенному учил он нас? До конца понимать ответственность за свободу, честь и независимость Родины, чувствовать полную меру народного подвига и горя, хотя говорить красиво не умел и не любил. Я бы сказал, что словом он владел, как снайпер винтовкой, — стрелял редко, но уж наверняка. Ну вот, к примеру, на четвертом году войны, когда уже ощущалось дыхание победы, частенько говаривал: «Если все захотят дожить до победы, то до нее не доживет никто». Строго? Сурово? Но ведь и время-то было какое — небезмятежное!
Мы, командиры подразделений, знали: Сергей Фролович может многое простить, даже не так строго взыщет за неудачу в бою, как за равнодушие к подчиненным, за пренебрежение к их быту. Он старался, чтобы на победу работало все: и теплота в обращении [71] друг к другу, и письма из дома, доставленные без задержки, и песня, и танцы под баян с теми, кто завтра, а может, сейчас, через минуту получит команду: «По самолетам!» Хотя полк нередко сутками не выходил из-под огня и личный состав за годы войны сменялся несколько раз, всех людей знал наперечет...
Слушал я этот рассказ, а перед глазами стояли строки из донесений подполковника Мельникова в политотделы дивизии, корпуса.
12.01.44 г. «...Питание полка за последнее время значительно ухудшилось. Часто не выдают масла, чай и сахар, мясо, а младшим специалистам и хлеб. Этот факт я расцениваю как нежелание работников столовой способствовать выполнению боевых задач. Прошу Вашего воздействия на эти безобразия, которые творят работники БАО».
22.02.44 г. «Проведено два митинга полка в честь присвоения звания Героя Советского Союза гвардии капитанам Нестеренко и Одинцову и в связи с ликвидацией группировки противника в районе Корсунь-Шевченковский. На митинге были приняты и посланы письма матери Одинцова и жене Нестеренко».
26.04.44 г. «Плохо работает врач полка капитан медицинской службы Брандес. Ведет себя, как барин, не заботится о больных... В «шутку» порекомендовал местному населению попом адъютанта эскадрильи гвардии лейтенанта Шевченко. Ему поверили. Церковный староста пришел к Шевченко и обратился с просьбой служить в церкви на пасху. Ошибка Брандеса была тут же исправлена. С ним мною проведена беседа по приказам командования о поведении в Бессарабии».
28.04.44 г. «Сапог и ботинок у многих нет. Стало тепло, а часть стрелков и техников ходят в унтах. Гимнастерки порвались, БАО заменить их не может. Плохо стало с питанием... Девушки-оружейницы, [72] укладчицы парашютов, радистки, телефонистки и телеграфистки — ни разу не получали бюстгалтеров, трико, чулок, поясов, хотя по приказу им это и положено. Перешили портянки на бюстгалтеры, а с них требуют портянки...» И тут же: «Проведено 6 вечеров танцев. На этих вечерах выделяются дежурные офицеры, отвечающие за порядок».
....Документы, документы. Сколько в них суровой правды, горечи! Но сколько и того, чем мы будем вечно гордиться! Вот такой заботой о людях, о святом нашем воинском братстве (а это ведь тоже политработа — боеготовность, моральное состояние людей) замполит Мельников и закладывал в полк тот дух, который можно сравнить с луком и стрелой. Насколько хорошо натянута тетива, настолько точно и далеко полетит стрела.
20 октября 1944 года командир 9-й гвардейской штурмовой авиационной Кировградской Краснознаменной ордена Суворова дивизии генерал-майор авиации Филипп Александрович Агальцов (после войны ставший маршалом авиации, Героем Советского Союза) писал в Ростов капитану медицинской службы Валентине Федоровне Мельниковой:
«В соединении, которым командую я, в нашем боевом коллективе, в передовой шеренге бесстрашных сталинских соколов в течение двух с лишним лет в суровых и ожесточенных боях за освобождение нашей Родины и оказание помощи братским славянским народам в борьбе с немецкими захватчиками дрался Ваш муж и отец Сережи, а наш офицер-гвардеец, боевой друг и товарищ.
Я и мои подчиненные всегда учили летный состав ненавидеть врага, как ненавидел его Сергей Фролович, уничтожать врага на земле и в воздухе так, как уничтожал его Сергей Фролович, любить нашу Родину так, как любил Сергей Фролович. [73]
В нашем боевом коллективе Сергей Фролович своим образцовым выполнением боевых заданий и умением по-большевистски воспитывать личный состав завоевал непоколебимый авторитет.
Мне, как командиру соединения и личному другу Вашего мужа и отца Сережи, очень трудно писать эти строки о постигшем нас и Вас большом несчастье...
Валентина Федоровна, в ответ на потерю Вашего мужа, а нашего славного летчика, весь боевой коллектив дал клятву — беспощадно уничтожать фашистскую коричневую чуму в воздухе и на земле. Быть такими же несгибаемыми коммунистами, каким был товарищ Мельников. Нести так же гордо завоеванное в суровых ожесточенных боях с фашистскими извергами гвардейское ленинское знамя, обильно политое кровью лучших сынов нашей Родины, которые честно до конца выполняли свой воинский долг перед Родиной.
Я надеюсь, что и Вы отдадите все свои силы, работая в тылу для ускорения победы над фашистскими людоедами. Вы сумеете воспитать Сережу таким же славным патриотом нашей горячо любимой социалистической Родины, каким был его отец Сергей Фролович Мельников.
Родина, партия и весь наш боевой коллектив никогда не забудут боевой работы Вашего мужа и в трудную минуту всегда придут к Вам на помощь...»
Как самую дорогую реликвию хранят это письмо жена комиссара и его сын Сергей Сергеевич Мельников, ставший коммунистом, видным хирургом Донского края.
А к человеку, написавшему этот документ, Михаил Петрович Одинцов не раз обращался в трудные минуты за советом, представлял, как бы поступил тот на его месте в сложной обстановке. [74]
Пройдет сорок с лишним лет, и Одинцов с благодарностью вспомнит его суровую доброту:
«Молодости, не скрою, иной раз присуща самонадеянность... Я был старшим лейтенантом, командиром эскадрильи, а мне порой доверяли водить на штурмовку полк, даже два полка. Помню, в Кировграде генерал-майор авиации Ф. Агальцов, вручая мне первую Золотую Звезду, сказал:
— Спасибо тебе, мой ведущий.
Действительно, командир дивизии летал со мной не раз, не два. И мне в представлении к наградам писали: «Мастер вождения больших групп самолетов». Я как-то спросил полковника в штабе дивизии: «Почему такая обтекаемая формулировка? Почему прямо не написать — водит полк на штурмовку?»
Полковник ответил мне: «Нельзя так писать, Михаил. Прочтут где-то в верхах да и назначат тебя командиром полка. А тебе еще рано. Водить на штурмовку — это здорово, но это еще не командовать полком. Надо сначала научиться на земле людьми управлять».
С годами все больше ценю мудрость этого штабного офицера, а тогда даже обиделся на такой ответ. И считал себя некоторое время обойденным...»
Своими пословицами народ утверждает: «Вдруг не станешь друг», «Не узнавай друга в три дня, узнавай в три года». Для дней мирных, спокойных, обычных это, возможно, и правильно. А на войне?
— О человеке за один бой можно узнать больше, чем за всю жизнь, прожитую вместе, — уверяет Михаил Петрович Одинцов.
Герой Советского Союза, полковник в отставке Александр Иванович Петров в годы войны совершил более двухсот боевых вылетов. Добрую сотню раз он был ведомым у Одинцова. И на земле почти всегда их видели вместе: в штабной землянке, где получали [75] боевые задания, перед посадкой в грозные «Илы». Первыми в полку друзья отрывались от взлетно-посадочной полосы в самых сложных, необычных условиях и устремлялись на врага. Одна сковородка войны их и выпекала, и свела для длительной и прочной боевой дружбы. Как в хорошей песне породнились тогда их имена. Слились в сорок третьем и не расходились до самого конца войны их многотрудные трассы, по которым пронесли они самые чистые человеческие отношения.
Тянутся к Александру Ивановичу люди и сегодня. Любят его за степенность, спокойную прямоту и доброжелательность, идущую от житейской мудрости, глубокой образованности, душевного благородства. Часто встречается он с молодежью. Влечет к нему и ветеранов.
Александр Иванович до войны учительствовал в начальной школе. До авиации был пехотинцем, связистом. Тридцать восемь лет после войны служил в Военно-Воздушных Силах. После увольнения в запас вот уже десять лет работает преподавателем второго Московского медицинского института имени Н. И. Пирогова.
— Как мы воевали с Петровичем? — на вопрос вопросом начал свои воспоминания Александр Иванович. — Лучше, чем он сам рассказал в своих «Записках летчика», не смогу. Так что давайте только назовем людей не вымышленными, как в книге, а своими именами, и все станет ясно.
На том и порешили, выбрав вот этот эпизод.
...Полк вылетел на задание рано утром. Эскадрилья Одинцова замыкала колонну.
В лучах низкого солнца показался вражеский аэродром. Голова полковой колонны как бы уперлась [76] в заградительный зенитный огонь. Одинцову показалось, будто ведущая группа увязла в полосе разрывов и от этого потеряла скорость. Позади идущие, чтобы не наскочить на передних, вынуждены были сломать строй, колонна распалась на отдельные клинья, а потом быстро собралась в змейку, получив в новом боевом порядке большую свободу для маневра.
Комэск подвел эскадрилью к рубежу зенитного огня. Но теперь внимание его все больше занимал не огонь врага, а нервозное шараханье ведомых. Маневрируя, они резко бросали машины из стороны в сторону, как бы уходя от выпущенной по ним очереди. «Илы» беспорядочно раскачивались по высоте и направлению, как лодки на мертвой зыби моря, а это грозило столкновением самолетов, мешало общему маневру.
Видя это, Одинцов решил по радио успокоить пилотов, прежде чем идти в атаку:
— Горбатые, я — семьсот тринадцатый, встать всем на место! Успокойтесь! Этот огонь не опасен. Маневр строю я! Через тридцать секунд пойдем в атаку. Цель на южной окраине аэродрома. Стоянку самолетов вижу. После атаки левый разворот.
Говорил, а сам смотрел, как его распоряжения возвращают самолеты на положенные места. И оттого, что голос его услышали, что ему подчинились, стало намного спокойнее. Посмотрев на рядом идущий самолет Петрова, Одинцов увидел в форточке фонаря его руку с оттопыренным кверху большим пальцем: мол, все в норме. Но было в этом жесте нечто большее — поддержка, одобрение молодого комэска. Михаил откликнулся на дружеский жест; перехватил ручку управления самолетом в левую руку, правую поднес к форточке и показал летчику сначала все пять пальцев, а потом сжал руку в кулак. [77] Этот немой разговор настроил комэска оптимистически, и он спокойно провел группу через рубеж разрывов. Убедившись, что все на своих местах, подал команду:
— Проверить готовность оружия. Работаем с одного захода! Стрелять самостоятельно! Сброс бомб по ведущему самолету! Пошли в пикирование!
Одинцов, как всегда, немного уменьшил обороты мотора и, переведя машину в снижение, стал наблюдать за ведомым. Удостоверившись, что в атаку пошли все, повел стрельбу по «юнкерсам», стоящим на земле, и определил точку прицеливания для сброса бомб. В это время стрелок Никонов сообщил:
— Командир, ведомые уходят вперед, обгоняют нас на пикировании. С нами лишь Петров.
Оторвавшись от прицела и посмотрев назад, Одинцов увидел, что подчиненные не следуют за ним. Сбросив бомбы без его команды, они вышли из пикирования и находились теперь значительно выше него.
Выход на заданную цель и бомбометание по ней еще больше оторвали Одинцова от эскадрильи. Заканчивая атаку, он напряженно искал решение, которое не усложнило бы обстановку. Он был уверен, что без управления, без твердой командирской руки, воли старшего эскадрилья может понести потери. Командир решил по радио вызвать на связь заместителя.
— Семьсот десятый, я — семьсот тринадцатый. Нахожусь позади, в трех километрах от вас. Ответьте, если слышите меня.
— Слышу хорошо.
Связь действовала, и комэск обрадовался ей.
— Семьсот десятый, бери на себя управление группой и веди ее домой. Передние самолеты видишь? [78]
— Вижу.
— Ну, тогда жми к ним! Я приду самостоятельно. Потом разберемся.
Передав управление и осмотревшись, Одинцов убедился, что они с Петровым остались вдвоем. Рассчитывать надо только на свои силы. Думая о случившемся, Михаил никак не мог поверить, что его сознательно решили бросить, и стал искать оправдание случившемуся. «Если ведомые ввели самолеты в пикирование на полных оборотах моторов из-за боязни отстать, то, конечно, им было сложно решить, как поступить. У них оставалось два выхода: или обогнать меня, или выйти раньше из пикирования, бросив бомбы куда попало. Кто сделал это первым: самый опытный, увидевший опасность проскакивания, или новичок, не разобравшийся в обстановке?»
— Командир! — послышался голос стрелка. — Два «сто девятых» догоняют нас.
— От них не убежишь. Патроны беречь! — И передал Петрову: — Два «мессера» подходят. Будем маневрировать. Держись хорошенько меня, не отрывайся. Если истребители справа, переходи левее. Если они слева — ты направо, чтобы оба задних пулемета могли стрелять.
— Заходят справа. Сразу парой! — опять передал стрелок.
Одинцов посмотрел в форточку: два желто-зеленых вражеских самолета шли в атаку так, что оба «Ила» сразу оказывались в створе одной очереди. Если самому не маневрировать, то Никонов не сможет стрелять. Михаил, прикинув расстояние, выждал немного и, когда, по его расчетам, фашисты не могли уже вести по-настоящему опасных действий в ответ на его задумку, когда до врага оставалось метров четыреста, скомандовал:
— Петров, быстро переходи на левую сторону. [79]
Правый разворот! Стрелки — огонь по ведущему! Наблюдая за «мессершмиттами», довольный Одинцов крикнул:
— Ну-ка, Дима, всыпь переднему, чтобы у него пылу поубавилось.
Короткими настойчивыми очередями заговорил пулемет. Казалось, Никонов старательно и методично вбивал железные гвозди в бронеплиту бензинового бака, который находился между кабинами стрелка и летчика. Семь — десять выстрелов в очереди воспринимались самолетом как удар, машина вздрагивала.
— Переднему не даю прицеливаться, а он мешает своему ведомому, так что ничего у гитлеровцев не выйдет, — докладывал стрелок.
— Вижу, вижу! Выходи на прямую. Переходи на правую сторону, — приказал он Петрову. — Разворот слева под противника.
Опять Одинцов и Петров опередили гитлеровцев.
Убедившись, что воздушный бой накоротке не получается, фашисты разошлись поодиночке и решили атаковать обоих летчиков сразу. Это требовало от Одинцова и ведомого более продуманных действий.
— Петров, как только «твой» «мессер» выйдет на прицеливание, Никонов поведет по нему стрельбу из пулемета. От другого я увернусь.
Прикинув, что фашистский летчик откроет огонь лишь через пятнадцать — двадцать секунд, Одинцов решил понаблюдать за вторым «мессершмиттом», чтобы при необходимости подсказать ведомому начало маневра. Он приоткрыл форточку и увидел: «Сашин» фриц выходил на дальность действительного огня.
— Петров, чего спишь? Быстрее разворот под меня! Вывод по команде!
Нырок самолета Александра под «Ил» Одинцова [80] открыл Никонову атакующий самолет врага, и стрелок успел воспользоваться выгодной обстановкой, выпустил по истребителю длинную очередь.
И сразу же Одинцов услышал напряженный голос Никонова:
— Командир, резко влево!
Памятуя о том, что под ним Петров, Михаил энергично положил машину в разворот. И тут увидел между «мессершмиттом» и своим «Илом» самолет ведомого, который, приняв очередь врага на себя, закрыл командирский самолет. Михаила обдало теплой волной благодарности. Глубоко вздохнув, он скомандовал:
— Выходи из разворота! Я рядом справа!
«Мессер», атаковавший Одинцова, проскочил над «Илами», набрал метров триста, отошел немного в сторону и вырвался вперед. Думая, что фашист играет роль приманки, предлагает атаковать его, Михаил забеспокоился: он знал, что подобный прием гитлеровцы используют лишь тогда, когда на хвосте у противника «висит» другой их самолет, и спросил Никонова:
— Дима, а где второй?
— Не видно. Может, упал, а может, подбитый, ушел к себе.
Атаковать «мессер» было соблазнительно, но, прикинув все «за» и «против», Михаил не захотел рисковать. «Если стрелки не видят второй самолет, то, прицеливаясь, уйдешь от земли, а в это время снизу в тебя вгонят очередь».
Пока Одинцов обдумывал, как поступить, фашист положил машину в крутой разворот и пошел в атаку.
— Дима, как сзади? — запросил Одинцов.
— Никого нет!
— Разворот под «мессер»!
Маневр оказался своевременным: очередь прошла [81] выше кабины. А гитлеровец опять стал занимать прежнее исходное положение, но с другой стороны, видимо, задумав стрелять так, чтобы оба «Ила» были у него на одной линии.
«Ну-ну, мы тоже не лыком шиты», — усмехнулся Одинцов и решил сам развернуться на него, рассчитывая упредить фрица в открытии огня.
— Дима, как сзади?
— Никого. Петров рядом!
— Атакую фрица! — предупредил Одинцов.
Фашист оказался умнее и опытнее, чем предполагал Одинцов. Не приняв дуэли, враг перевел свою машину в набор высоты, потом перевернул ее на спину и в таком положении разглядывал не поддающиеся на его хитрости «Илы». Михаилу казалось, что он видит посеревшее от напряжения лицо фашиста, его сузившиеся глаза.
— Дима, немец пошел назад, — передал он стрелку, когда «мессер» проскочил над ними.
— Наблюдаю. Уходит восвояси не солоно хлебавши. А другой пропал после третьей атаки. Видать, врезал я ему по первое число.
— Молодец, Дима! — И обратился к Петрову: — Как у тебя дела?
Саша в ответ покачал крыльями: мол, все в норме.
...Выключив мотор и встав на крыло, Одинцов подождал, когда Петров зарулит свою машину, и лишь тогда спрыгнул на землю, где его ждал адъютант старший эскадрильи.
— Летчики все пришли?
— Наши все. Раненых нет. Машины вернулись без повреждений и пробоин. А вы где задержались?
— Да так, немцы попались очень вежливые, не отпускали, пришлось выяснять отношения... Постройте летный состав у командного пункта эскадрильи.
Подошел Петров, доложил о полете. Выслушав [82] его, поблагодарив за помощь в небе, Одинцов приказал идти на построение, туда же пошел и сам, продолжая думать о том, что сказать подчиненным...
Он и по сей день хорошо помнит замкнутые и виноватые лица летчиков, их подавленность, боязнь встретиться взглядами с глазами командира. Только увидев это, Одинцов наконец утвердился в мысли; там, в воздухе, случилась ошибка. Она вполне поправима, благо все живы. Нашлись и нужные для такой минуты слова — правильные и справедливые, не унизительные и не оскорбительные:
— В том, что случилось, виноваты мы все. Первый наш совместный полет, как первый блин, вышел комом. Я не предупредил вас по радио, что уменьшаю обороты, а вы забыли о чем мы говорили, готовясь к вылету. Подробно разберемся в случившемся позже. А до того, как выработаем единое мнение, сор из избы не выносить. Как доложить командиру полка, я подумаю. Смотреть повыше и носы не вешать. Не все было плохо... Экипажу Петрова и Никонову выйти из строя. Их, товарищи, ставлю в пример. Мы провели бой с парой «Ме-сто девять». Никонов и Петров действовали отлично. Сержант сбил или подбил одного «мессера», а младший лейтенант своим самолетом закрыл машину командира от удара врага. К счастью, гитлеровец не сумел как следует прицелиться...
Позже Одинцов убедился, что тогда, построив подчиненных, он действовал правильно. Благодарность обрадовала героев недавних атак. Летчики подняли головы, заулыбались. В довершение всего комэск снял с руки часы и подарил их Петрову в память о первом совместном бое.
Прошел год, как Одинцов ходил в бой во главе своей эскадрильи, и за это время он ни разу в разговорах [83] не вернулся к тому первому, злополучному вылету. Не было причин для напоминания, и он знал: не будет. Не все остались в живых, но Саша Петров всегда был рядом. И хотя на его «Иле» потом установили передатчик, он по-прежнему воевал молча...
Придется, однако, несколько уточнить этот рассказ Михаила Петровича. Долго Петрову воевать с Одинцовым молча не удалось. Очень уж «полюбили» Одинцова-ведущего и фашисты. Его по голосу стали узнавать и охотились за ним очень рьяно, пытаясь сбить. Одно время по этой причине командование было вынуждено даже запретить Михаилу водить группы на штурмовку. Но разве мог он отсиживаться? Пообещал командиру дивизии, что за линией фронта команды подавать не будет, руководить боевой работой группы станет через своего ведомого. Голос Петрова враги пока еще не очень знали. Так и воевали почти до конца войны. Одинцов дает команду Петрову, а тот дублирует ее всем ведомым, принимая огонь на себя вместо ведущего.
Были и другие ведомые, кто запомнился на всю жизнь. Сергей Михайлович Бабкин, к примеру, как собственная тень ходил рядом в воздухе. И все же после одного из вылетов Одинцов очень крепко разругался с этим уральским парнем из города Касли. Заметил Михаил, что Сергей при подготовке к вылету на штурмовку не прокладывает на карте маршрут.
— Что это за шутки-фокусы? — спросил.
— Ведущий домой приведет. Я верю вам.
— А если меня собьют?
— Тогда и мне жизнь не нужна...
А сколько еще было в полку других коммунистов-единомышленников, для которых дружба и братство стали превыше всего. А как это важно — сознавать, что вокруг тебя люди, на которых можно положиться, которым ты веришь и которые верят тебе! Одинцов [84] очень ценил добрые дружеские отношения с ними, их помощь и поддержку — все то, что называется в авиации чувством крыла.
Служил в полку и храбро воевал мастер штурмовых ударов — заместитель командира эскадрильи гвардии старший лейтенант Мирон Самуилович Поперно. Музыкант-весельчак. Уже в Германии, незадолго до его геройской гибели (за три недели до окончания войны), начальник политотдела дивизии докладывал в политотдел корпуса: «В комнате, которая была отведена для отдыха летного состава, стоял рояль киевской фабричной марки. Летчик-агитатор старший лейтенант Поперно провел беседу с летным составом о дружбе народов нашей страны, рассказал о разрушениях, произведенных фашистскими варварами в его родном Киеве, и об ограблении ценностей этого города. Он на ряде фактов показал, что зажиточность фашистской Германии зиждется на грабеже, насилии, рабском труде порабощенных стран Западной Европы, и в первую очередь нашего Советского Союза».
Размышляя о роли партийцев в своей судьбе, Михаил Петрович еще вспомнил:
— Когда мы говорим о том, что партия была сражающейся, в памяти возникает и образ фронтового парторга Ивана Егоровича Шмелева. Он не был кадровым военным, призывался из запаса. Но какой это был прекрасный политработник! Он стоял в одном ряду с комиссаром, вместе с ним делал все, чтобы помочь бойцам в смертельных схватках с врагом. Настоящий правофланговый партии, вожак коммунистов полка. Свое воздействие на коллектив Иван Егорович оказывал не административной властью, не силой приказа, а пламенным партийным словом, доходящим до сердца каждого человека. Этот руководитель партийной организации добивался главного [85] — чтобы каждый коммунист ясно представлял спою роль и место в бою, не жалел ни сил, ни самой жизни во имя победы и увлекал на подвиг других.
Ковали высокую партийность Одинцова и многие другие соратники, для которых в жизни не было ничего выше верности делу коммунизма, счастья Родины и чести солдата ее. Неодинаковые были у них погоны — генеральские, офицерские, сержантские, рядовых, — но всех их объединяло одно: они были солдатами партии.
Это звание всегда было при них, ему они хранили святую верность.
Такими в его памяти остались командир штурмового авиакорпуса дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Василий Георгиевич Рязанов и парторг эскадрильи техник звена, гвардии младший техник-лейтенант Никифор Васильевич Мельник, член полкового партбюро майор медицинской службы Иван Иванович Матусевич и секретарь комсомольской организации подразделения, которым он командовал, мастер авиавооружения гвардии ефрейтор Любовь Петровна Стрижакова. Все они были и. на войне воспитателями, наставниками, и прежде всего политическими. Потому и место свое видели там, где труднее.
В канун 35-летия Победы, осмысливая «свою» войну, размышляя над обстоятельствами, которые помогли ему стать тем, кем он стал, Михаил Петрович писал:
«Без повседневной идейно-воспитательной деятельности партии, без этого самого острого, самого действенного оружия ничто бы нам победу не принесло.
Нам помогло выстоять сознание того, что мы боремся на стороне правды, на стороне справедливости. Еще и потому так яростно защищали мы наши [86] идеи, что были сильны ими. Они нас питали силой, как земля легендарного Антея.
У нас была такая вера в неодолимость именно нашего, единственного в мире социалистического государства, такая любовь к нашей молодой стране, к нашему образу жизни, что вряд ли смог бы выдержать такие тяготы и такие испытания, какие выпали нам на долю, другой какой-нибудь народ.
И главная роль в том, что возможности нашей победы превратились в действительность, принадлежит Коммунистической партии...»