Гимн летающему танку

О нем написано много: в официальных документах и в художественных произведениях, в воспоминаниях-мемуарах и научных исследованиях. Среди авторов — партийные и государственные деятели, видные ученые и прославленные военачальники, известные историки и писатели. Кажется, обо всем уже рассказано, все взвешено и оценено. Только назови: штурмовик — и все уже сказано. И все же я спросил у Михаила Петровича, что он думает о той боевой машине, на которой почти всю войну провоевал, крылья которой принесли ему две Золотые Звезды Героя.

Сразу оживился. Глаза загорелись.

— Обелиск... Нет, памятник по праву самый величественный этому самолету надо бы воздвигнуть, чтобы перед ним все проходившие голову обнажали.

Задумался и продолжил:

— И будь моя воля, я бы на Урале его соорудил и поставил там, откуда еще в декабре сорок первого поднялся в воздух первый штурмовик серийного производства, откуда ушел на фронт первый эшелон с «Илами», построенными в нашем крае... А впрочем, хотим мы того или нет, памятник ему уже самой историей воздвигнут... [42]

И повел он об этой грозной машине такой задушевный разговор, будто речь шла о живом разумном существе, верном фронтовом друге.

* * *

...Уже сам факт, что по количеству построенных экземпляров среди самолетов всех типов Ил-2 занимает ведущее место, о многом говорит. Тридцать пять с лишним тысяч их было создано за годы войны. Большой «тираж» в истории советской авиации!

Даже своим внешним видом он сразу покорил. Раскрашенный зелено-желтой камуфляжной рябью, весело поблескивая на солнце широкими крыльями, он создавал ощущение праздника и порождал чувство торжественной новизны. Стоит на крепких «ногах» с приподнятым к небу сильно удлиненным капотом мотора и будто просится в полет. Два свободно несущих крыла без каких-либо опор жесткости, фюзеляж, напоминающий веретено, трехлопастный металлический винт, увенчанный острым, как головка снаряда, обтекателем, придавали самолету какой-то особо стремительный вид, горделивую, бойцовскую осанку.

А сердце-мотор? Полторы тысячи лошадиных сил! И надежная, высокая живучесть. И сталь и стекло — броня. Броня привычная и новая, прозрачная, вызывающая одновременно восхищение и недоверие. Двигатель заключен в сплошную удобообтекаемой формы бронескорлупу, органически сливающуюся с самой конструкцией самолета. Округлые бока кабины отсека тоже из брони. За спиной сиденья летчика — вертикальная бронеспинка. Оба бензобака, водорадиатор, маслосистемы тоже защищены — расположены в бронекорпусе самолета. Соты масляного радиатора, выступающие наружу под мотором, можно прямо из кабины прикрывать перед атакой стальной заслонкой, чтобы не пробило их шальной пулей или осколком. [43]

Лобовое стекло фонаря кабины из сегментов особого пуленепробиваемого оргстекла. Это была впервые примененная «прозрачная броня». Дюраль, сталь и стекло.

Встретившись с «Илом» наяву, Одинцов убедился, что по схемам и цифрам не таким представлял себе этот самолет. Он осматривал боевую машину со всех сторон, ходил вокруг нее, щупал рукой, сидел долго в кабине, говорил с самим собой. Казалось, всего необычно много на одного летчика.

А вооружение? Две скорострельные пушки и два пулемета, установленные в крыле. Боезапас для пушек — 300-500 снарядов, для пулеметов — 1500 патронов. Самолет мог нести до 600 килограммов бомб в разных вариантах. Под крылом прикреплялись рейки-направляющие для восьми «эрэсов» — реактивных снарядов РС-82 или четырех более мощных — PC-132. Впервые закрыв над собой сдвижной фонарь кабины, Михаил почувствовал себя крылатым рыцарем, закованным в латы. Не самолет, а летающий танк и «катюша», вместе взятые. Воздушная бронированная крепость! Все это хорошо, рассуждал, а как со скоростью и маневренностью? Самолет, обвешенный броней, начиненный таким оружием, аппаратурой и приборами, с трудом должен сам себя возить. Напрасные опасения! Максимальная скорость до 450 километров в час — вражеский истребитель с трудом может догнать. Продолжительность полета при этом приличная — 2 часа 20 минут, дальность полета для самолета поля боя тоже отменная — около 800 километров.

Сделав на «Иле» несколько учебных полетов, уяснил, что и стрелять со штурмовика просто: опустил нос самолета, поймал цель на перекрестье, подвел машину пониже к земле, жми на гашетки — на твоих глазах вспыхивают помеченные мишени. Если же вдруг светящиеся дорожки трасс идут мимо, [44] то времени вполне хватает направить их куда следует.

Разумеется, от штурмовика вовсе не требуется выполнения фигур высшего пилотажа, однако на нем в совершенстве можно делать боевые развороты во все стороны, глубокие виражи. Пикирование самолет может производить под углом до 40 градусов. В штопор при некоординированных разворотах не срывается, по прямой летит устойчиво, даже без управления, на посадку просится сам. Хотя приборная доска от множества всяких приборов на иконостас похожа, но в управлении послушен, не сложен, собрать стрелки «в кучу» особого труда не требуется. И что еще было особо ценным — установлена приемно-передающая радиостанция РСИ-3, обеспечивающая устойчивую связь на дальностях 50-70 километров.

«Прост, как табуретка», — заговорили вскоре летчики об этом штурмовике. Техники и мотористы, полюбившие Ил-2 за несложность обслуживания, за его басовитый гул называли этот самолет «скрипочкой», «мурлыкой», «соловушкой». Часто в разговоре, когда надо было подтвердить правоту, можно было услышать: «Клянусь своим «Илом»...»

Это был специальный, качественно новый самолет, созданный впервые в мире. В практике мирового самолетостроения в штурмовике удалось осуществить наиболее оптимальные для того времени сочетания скорости, маневренности, огневой мощи и броневой защиты. Будучи трудно уязвимым, он стал могучим средством в борьбе против мотомехвойск врага, лучшим ближним бомбардировщиком.

Михаил Одинцов очень быстро «объездил» своего бронированного коня. У ближнего бомбардировщика, на котором он до этого летал, скорость отрыва от земли и приземления была примерно такая же, как у штурмовика, и он, учитывая все, несмотря на раненую [45] руку, особых сложностей при сем не испытывал. Потом даже кое-какие усовершенствования начал вносить. Достал хороший бронелист и положил его на пол кабины. На приборную доску, для себя нужные особо, визирные метки нанес.

Летчиков-штурмовиков часто называли «воздушной пехотой». И в этом была большая доля правды: они летали чуть выше человеческого роста, решая боевые задачи в тесном взаимодействии с сухопутными войсками, поддерживая их, поражая всей мощью штурмовика различную боевую технику и живую силу врага. Это было важно и для поднятия морального духа наших бойцов. Они видели, что не только земля горит под ногами фашистов, но и небо ставит им огненный заслон.

Бреющий полет (5-25 метров) для Ил-2 — дело обычное. Именно на этой высоте наши штурмовики, как правило, проносились над территорией, занятой врагом. И заметить летящий у самой земли самолет трудно, и для того, чтобы атаковать его, остается не полная сфера, как в небе, а лишь верхняя его половина. Потому и ходили почти на все задания на бреющем, часто под низкой облачностью, «ниже костыля», как говорили летчики. Бомбежка, штурмовка, поиск противника — все на малой высоте, с горки. На ней, этой родимой малой высоте, от атакованной цели уходили, противозенитный маневр и многие разнообразные, порой неожиданные тактические приемы использовали.

Но что такое полеты, даже не боевые, на малой высоте? Задайте этот вопрос любому летчику, и он вам обязательно ответит: это особые полеты. Все внимание отдано земле. В таких полетах настолько обострены чувства, что, кажется, любой звук, любой шорох слышен. И все время огромное желание: набрать высоту, осмотреться, взять штурвал «на себя». А нельзя [46] — собьют. Напряжение — предельное, усталость — невероятная. Кое-кто из однополчан недолюбливал такие полеты. Молодые пилоты сгоряча часто сетовали: «Уж ниже некуда. Земля вместо помощника превратилась во врага: только и смотришь, чтобы не зацепиться. Ни маневрировать толком, ни прицеливаться нельзя». Одинцов понимал их, выступил сторонником варьирования высотами полета. Метров до шестисот, тысячи поднимался, но оставался все же в числе летчиков полка, умевших снижаться до самой земли и буквально ходивших по головам фрицев. И он поэтому всегда был участником выполнения боевых заданий, на которые оказывались способными только опытные штурмовики, например, таких, о которых рассказывала армейская газета «Советский пилот» в августе сорок четвертого года.

«...На одном из участков фронта немцы стали накапливать крупные силы, они готовили контрудар по нашим войскам. На железнодорожную станцию прибывали эшелон за эшелоном, переполненные техникой, живой силой, боеприпасами. Все это быстро разгружалось и уходило в сторону за 10-15 километров. Там, среди изрезанной складками местности, немцы прятали свежие силы в балках, оврагах, теснинах, поросших растительностью.

Наша разведка узнала об этом. Требовалось сорвать замыслы противника в самом начале их осуществления. Это могла сделать лишь авиация, и в первую очередь штурмовая, так как поразить врага, засевшего в естественных укрытиях, бомбардировщикам было трудно.

Десятки штурмовиков вылетели к объекту атаки. Низко прижавшись к земле, они подкрались к врагу и с бреющего полета обрушились градом бомб, очередями снарядов из пушек и крупнокалиберных пулеметов. В несколько заходов эти замечательные самолеты [47] «пробрили» чуть ли не каждую складку местности. Земля полыхала огнем, разбита была также и железнодорожная станция. Фашисты понесли большие потери и наступать не смогли».

Трудно даже перечислить все задачи, какие приходилось выполнять штурмовикам на войне. Ну, полеты на разведку, на бомбежку, штурмовку — дело обычное. Но были ведь нередко и «дымовиками». С помощью специально подвешенных приборов ставили дымовые завесы. Один Ил-2 мог поставить ее на высоте 75-100 метров, толщиной 25-30 метров, длиной 2-3 километра.

Приходилось задачи за истребителей решать. С августа сорок третьего стали применять зажигательные вещества — сбрасывали стеклянные ампулы «КС». С ними проще. А вот с «мочеными яблоками» мороки было немало. Это гранулированный фосфор — коричневые шарики величиной с небольшое яблоко. Хранились они в специальных металлических байках с водой — выливных приборах, которые подвешивали под самолет. Откроет летчик прибор над целью — на землю падает огненный ливень, от него все горит. Особенно эффективно это средство было при поджоге самолетов противника на аэродромах. Но приборы эти нужно было открыть на очень малой высоте, иначе огненный дождь погаснет, не достигнув земли, фосфорные шарики при падении быстро сгорают в воздухе. Вот тут-то и вся закавыка.

Бывало и так, что в бомболюки «Илов» заталкивали объемистые стопки листовок, напечатанных готическим шрифтом. Стало быть, и агитработу они выполняли. И боеприпасы, и сухари в тыл окруженным войскам возили.

Штурмовик Ил-2 зарекомендовал себя и как самый «проходимый» самолет. Бывало так: машина загружена до предела, едва слушается руля, а летчик [48] думает, хватит ли у нее сил оторваться от земли, Сидит весь в поту, и кажется, что поднимает тот груз сам, стрелка высотомера ползет так медленно. Однако в любую грязь с самой солидной бомбовой нагрузкой штурмовик всегда взлетал. И за это качество все авиаторы с благодарностью отзывались о его создателях. Истребители же при раскисшем грунте взлетали очень трудно: колеса увязали, а при даче полного газа легкий хвост поднимался, самолет низко «кланялся» и лопастями винта ударял в землю, выходил из строя.

— Неужели уж ни одного недостатка не имел этот самолет? — спросил я как-то Михаила Петровича.

Улыбнулся.

— Ну, почему же? Нет предела совершенству. По плавучести наш «илюха» второе место после утюга занимал. Но ведь и создавался он не для морских прогулок и увеселительных катаний по озерам и рекам. При разбеге, если в кабине задремлешь, мог станцевать вправо так, что хоть и крепкие шасси у него, сносил их подчистую. Мы знали этот его каприз и вовремя старались парировать левой ногой. А вообще об этом самолете надо сказать так, как Суворов о солдате говорил, что ему можно гордиться не только победами, но и теми тяготами, которые он испытал на пути к ним. Хорошую технику человек на войне делает лучшей, плохую — отвергает...

Первое время летчики при вынужденных посадках разбивали головы о коллиматорный прицел. Много неприятностей доставлял этот невинный на вид приборчик, нацеленный в лоб. Немало времени прошло, пока наконец, к великой радости летчиков, этот ПКИ сняли и вообще перестали устанавливать, Решение было найдено очень простое, но до обидного поздно: сетку прицела начали размечать прямо на [49] бронестекле. А вот с прицелом для бомбометания дело обстояло совсем иначе, труднее. Не нашлось человека, который бы его сконструировал. Так всю войну штурмовики и бомбили на глазок, по чутью, или, как летчики говорили, «по сапогу». Придумывали разные метки, изобретали и устанавливали всякие штырьки для определения ввода в пикирование, чтобы правильно установить момент, когда надо нажать кнопку сброса бомб.

Не от доброй жизни родилось выражение: «Будем рубить гадов винтами!» Расстояние от конца лопасти винта до земли при взлетном положении составляло всего лишь 20 сантиметров. И бывало так, что с боевого задания возвращались с погнутыми концами лопастей винта: увлекались атакой, низко выводили самолет из пикирования и чиркали о землю. И при вынужденной посадке Ил-2 на фюзеляж концы лопастей винта всегда оказывались погнутыми, искореженными. Запасных винтов не было — выравнивали кувалдой. Тяжелая была эта работа...

К концу сорок второго года становилось ясно, что слабым местом нового самолета является отсутствие оборонительного вооружения для отражения атак истребителей сзади. Гитлеровские пушечные «мессершмитты» безбоязненно атаковали «Илы» со стороны хвоста, где огневой защиты от них не было. С каждым воздушным боем все острее ощущалась нужда в стрелке.

У Одинцова по этому поводу состоялся даже разговор с главным конструктором «Илов» — Сергеем Владимировичем Ильюшиным, когда он приезжал в дивизию. Было это так.

Сергей Владимирович хитро построил разговор. Специально устроил «базар», чтобы побольше высказалось нетерпеливых, кто помоложе. Те говорили о неудачном расположении прицела, об уязвимости [50] самолета сзади. Когда «неорганизованный» разговор несколько приутих, главный конструктор добрался до командиров эскадрилий, звеньев.

— Вот вы, товарищ лейтенант, — обратился он к Одинцову, — как уже порядочно повоевавший человек, что скажете?

— Что думаю? Думаю, что Ил-2 никогда не будет маневрировать как истребитель, да еще с бомбами. К тому же мы больше смотрим на землю, на ней врага ищем. Поэтому можно и прозевать истребителя. А в бою побеждает чаще тот, кто раньше бьет. По-моему, если стрелка посадить с хорошим пулеметом, то это уже будет здорово. Потери будут меньше. А ПКИ убирать надо, чтобы он головушки пилотские не разбивал.

При прощании конструктор обещал учесть критику, замечания и предложения в самые короткие сроки. Одинцов тогда еще подумал: «Посмотрим, если доживем, какие это короткие сроки и усовершенствования будут»..

Однако уже с января сорок третьего года Ил-2 стали выпускать только в двухместном варианте. И с прицелом, как было сказано, уладили. Теперь в задней кабине лицом к хвосту сидел второй член экипажа с турельным крупнокалиберным пулеметом для защиты задней полусферы — излюбленного направления вражеских «эрликонов» (автоматических скорострельных немецких пушек на истребителях), а потери от вражеских нападений резко сократились: фашистские пилоты шли теперь на сближение с опаской, чаще постреливали издалека, а значит, малоприцельно. Заимев сзади стрелка, летчик-штурмовик приобрел своего рода вторые глаза и мог теперь еще активнее вести наступательный бой, не опасаясь за свой хвост.

Одинцов, первым в полку испытавший новый двухместный [51] самолет с воздушным стрелком, сразу стал на сторону этого варианта. Нашлись, однако, и маловеры-скептики. Одни сомневались: понадеешься на стрелка, а он промажет. С «мессами» и «фокками» нельзя шутить. А со стрелками первое время было плохо. Их готовили на краткосрочных курсах из числа оружейников, механиков и даже пехотных пулеметчиков. Никто до этого не имел летной подготовки и не знал, конечно, сложных правил стрельбы по воздушным целям.

Другие предпочитали воевать на одноместных штурмовиках, заявляя: пусть лучше самого убьют, чем привозить мертвого друга. Они имели в виду то обстоятельство, что задняя кабина была защищена броней слабее, чем у летчика, самолеты стали нередко возвращаться с задания с ранеными или убитыми стрелками. Одинцов, оценив обстановку, пошел по иному пути: раздобыл несколько бронещитов от станковых пулеметов и обставил ими заднюю кабину. Обезопасил своего стрелка. Всякое бывало и у других, но как бы то ни было, а положение улучшилось.

Одинцов особенно «слетался» со старшим сержантом Дмитрием Никоновым, верил ему как себе. С осени сорок второго года совершил с ним не один десяток вылетов. Настоящим мастером воздушного боя сделал этого смекалистого парня. Семь истребителей и одного бомбардировщика врага сбил из своего пулемета Никонов. Подобного боевого счета очень немногие воздушные стрелки достигали. Даже командир дивизии, когда вылетал на боевые задания, просил Одинцова «одолжить» Никонова на один-два полета. С полуслова понимал летчика этот воздушный снайпер, когда находились над целью. Дмитрий был награжден орденом Красного Знамени, Славы III степени, многими медалями. Таких высоких наград [52] не очень многие воздушные стрелки удостаивались.

Штурмовик Ил-2 называли и противотанковым самолетом. Однако долгое время имевшиеся на самолете средства поражения не могли пробить все возрастающую по толщине танковую броню. Лишь во втором периоде войны были созданы специальные противотанковые бомбы — небольшие по калибру и весу, но прожигающие броню кумулятивным лучом. До этого ставка делалась лишь на «эрэсы» — оружие, хоть и мощное по ударному воздействию, но оказавшееся недостаточно эффективным из-за большого рассеивания. Одинцов в числе немногих летчиков приспособился хорошо бить танки реактивными снарядами. Он умел в какие-то доли секунды рассчитать поправки в прицеливании и метко пускать ракеты. Особенно любили «большие» — РС-132. Снаряд это мощный, траектория его полета совпадала с пулеметной трассой. Вначале очередь и потом — эрэс — танка нет. Были у летчиков своеобразные «нормы»: на один танк четыре самолета — задача решена. У Одинцова бывало нередко наоборот — на один самолет четыре танка. Для него стало важным только найти их, потому что маскироваться гитлеровцы, особенно под конец войны, научились.

Михаил Петрович одним из первых начал боевые полеты с бомбами кумулятивного действия. Какова вероятность попадания ими в такую цель, как танк, — у него вначале было смутное представление. Бомбочки маленькие, полтора килограмма весом, сбрасывались в большом количестве из кассет с малой высоты. Для того, чтобы кумулятивным лучом прожечь броню танка, требовался лишь прямой удар. Однако не сразу поверили в это новшество. Но вскоре в полку и дивизии заговорили: Одинцов и кумулятивной бомбочкой может в глаз воробью попасть. [53]

Сам он, вспоминая те боевые дни, напишет потом:

«Ранним утром вел свою эскадрилью на поиск танков. Нужны были только танки. В люках находились новые, маленькие, не внушающие на первый взгляд доверия бомбы — ПТАБы привезли на аэродром транспортными самолетами. И прилетевшие на Ли-2 люди сами показывали, рассказывали и загружали «Илы» своим новшествам. В ушах звучали слова: «Тыл и фронт на эти бомбы возлагают большие надежды». Значит, на эскадрилью легла особая ответственность за их первое применение.

За ночь небо остыло от вчерашних воздушных боев. Дым пожарищ осел, открыв взгляду далекую перспективу изломов линии фронта, обозначенную догорающими кострами боевого железа, деревень и перелесков.

Две шестерки «Илов», идущих в колонне, и десятка «Яков» этажеркой над ними были пока одни в воздухе. Видимо, им сегодня приходилось начинать в небе новый день войны. Кажущаяся тишина была обманчивой, ненадежной, поэтому заранее начал готовиться к встрече с врагом. Обеспечил себя высотой, набрав две с половиной тысячи метров. Потом высоту можно будет за счет снижения превратить в скорость. Скорость — это свобода маневра, уход от огня и другие преимущества. Минута отделяла от вражеской территории, а группа «Илов» начала уже разгон скорости, поплыла незаметно с курса в сторону. «Самое главное — увидеть первый залп разрывов. Не дать его сделать зенитчикам по-настоящему прицельно».

Докладывая на землю о задаче, еще раз осмотрел своих штурмовиков, истребителей прикрытия, воздух и землю...

«Пока все нормально. Сейчас должен быть первый залп... Где же он? Плохо, когда не стреляют. Не стреляют — значит, прицеливаются». [54]

— Рассредоточиться, горбатые! «Яки», линия фронта!

Плавно переложил самолет в другой, незаметный разворот, еще увеличил снижение.

«Почему не стреляете, фрицы?»

— Стрелок, как сзади?

— Все нормально...

Перед самолетом выросла стена заградительного огня.

«Вот теперь все понятно». Посмотрел на высотомер... Высоты еще больше тысячи метров. Еще вниз. Скорость больше.

Стену разрывов выше самолетов снесло назад.

— Стрелок, как?

— Разрывы выше за хвостами.

— Искать цель буду. Смотри лучше за воздухом... Пошли вверх...

Двухкилометровая карта, как хорошая фотография, точно копировала пролетаемую местность. Надо было не только найти танки, но и точно знать, где ты их нашел, чтобы не ударить по своим, чтобы дать потом разведданные. Карта... Местность... Разрывы.., Маневр... Разворот...

Наконец глаза нашли то, что годилось для эксперимента, для «оправдания надежд». Две параллельно идущие дороги по днищу неглубокой балки сплошь были заняты стоящими танками.

— Вижу танки! Как воздух?

— Одна зенитка... Спокойно.

— Горбатые, два захода. Я бью дальнюю дорогу, другая шестерка ближнюю.

Столько труда было затрачено на поиск цели. Разве теперь могли задержать или «отменить» атаку эрликоны и пулеметы? Обязан был донести до врага не только своих сто двадцать бомб «большой надежды». [55]

Последнюю высоту отдать для пикирования, превратить в скорость, в удар.

Беззвучно неслись по небу трассы, преграждая путь «Илам» к танкам. Но горбатые самолеты, прокладывая себе путь пушками и пулеметами, спикировали на дальность стрельбы «эрэсами» и с высоты сто метров высыпали на танки по две кассеты маленьких бомбочек... Снова вверх... Моторы и скорость затаскивали самолеты все выше.

Разворачиваясь, «Илы» лежали боком к небу и земле. Старались побыстрее развернуться, чтобы использовать испуг и панику в стане врага, обязательно порожденные первой атакой.

Сначала у крыла, потом у мотора вновь стала проектироваться перехваченная огнем и дымом дорога с танками... Опять все сначала: эрликоны, пикирование, пушки, пулеметы, «эрэсы», еще две кассеты бомб с каждого самолета... После сброса бомб ниже к земле и бреющим полетом — на север...

После линии фронта набрал сто метров высоты: «Пусть летчики отдохнут».

— Земля, я — семьсот тринадцатый, задачу выполнил. Бомбы хорошие. Примерно в десяти километрах от линии фронта на дорогах появляются войска ротами и батальонами, танки пока в колоннах. Похоже, резервы.

...На аэродроме новая пятерка Ли-2 из своих пузатых фюзеляжей опять выгружала ящики с ПТАБами. И так будет до тех пор, пока эти бомбочки не дойдут с заводов по железной дороге. Бомбы сразу заявили о себе во весь не по росту громкий голос. И теперь, когда их не будет на аэродромах, все — от командующего фронтом и до оружейника самолета — будут нервничать и ждать с нетерпением очередного транспорта, потому что, устремляясь сотнями штук из люков «Илов» к земле, они накрывали своим полем [56] разрывов большие площади. Попади в танк хотя бы одна, она могла справиться и с «тигром», и с «фердинандом».

...Сколько же тонн смертоносного груза перевез и сбросил на головы врага из-под крыльев штурмовик? Трудно подсчитать. Впрочем, давайте прикинем: за два с половиной года войны штурмовая дивизия Одинцова, как записано в ее истории, израсходовала разных бомб 63602, общим весом 5290 тонн, реактивных снарядов 38 813, снарядов 2 035 092, патронов 5 028 860. Средняя грузоподъемность железнодорожного вагона в годы войны — 25 тонн. Сколько же это эшелонов получается?!

«Шварцер тод» («черная смерть») — так со страхом и ненавистью стали называть немцы этот самолет. За каждый сбитый Ил-2 была установлена награда — две тысячи марок. А наши бойцы за его большую работу, за то, что он так много, трудяга, «горбил» на кровавой пашне фронта, — прозвали его «горбатым». Тут и форма этого великого труженика войны прозвищу способствовала — кабина над фюзеляжем горбом возвышалась.

Все авиаторы любили этот самолет и берегли его, как могли. В архивах есть один трогательнейший документ — политдонесение в авиакорпус начальника политотдела штурмовой дивизии. В нем так говорится об однополчанине Одинцова: «8.02.45 года самолет Героя Советского Союза т. Куличева был подбит истребителями противника, которые в количестве шести штук атаковали его группу и побили все приборы в кабине этого самолета. Тов. Куличев посадил самолет на своей территории, и, когда ему я и командир полка гвардии подполковник Чернецов говорили, почему не садил самолет на фюзеляж, убить же себя мог при посадке, то тов. Куличев ответил: «Жаль было ломать самолет, очень уж хороший. Еще новый». [57]

Михаил Петрович Одинцов, вспоминая обо всем этом, привел еще такой факт:

— За 202 боевых вылета на Ил-2 я потерял один самолет в 1942 году — оторвало хвост снарядом из танка. В том же году прилетел на аэродром на самолете, в котором было около четырехсот пробоин. Посадил его на колеса. Холодом по спине проскользило, когда техник притащил в пилотке и показал бронебойные сердечники и осколки снарядов, собранные в фюзеляже у задней бронеспинки. Около килограмма их было. По всем летным законам тот самолет ремонту не подлежал, но прилетел. И отремонтировали его, он потом долго воевал еще.

И такой итог разговору подвел Михаил Петрович, говоря об этой боевой машине:

— Прекрасный, удачный самолет штурмовик Ил-2 по многим показателям превосходил машины германских военно-воздушных сил да и наших союзников. Армии других воюющих государств вообще не имели штурмовиков, обладающих хотя бы примерно равными летно-тактическими данными. Наш первый в мире бронированный штурмовик, по тем временам, — последнее слово авиационной техники. На таком самолете просто нельзя было плохо воевать!