Оборона Царицына
Жаркий июньский день. На пыльной площади в центре Тамбова идет обучение молодых бойцов — добровольцев Красной Армии.
В воздухе то и дело раздаются команды:
— Ать, два... Кругом! Ать, два... Рота! Бегом! Ать, два, три! Правое плечо вперед! Стой! Ать, два, три...
Поднимая пыль, лихо скачут на лошадях ординарцы и носятся очкастые мотоциклисты.
Возле здания, где разместился штаб Еланского полка, толпится народ.
Время от времени на крыльце здания появляется человек в военной форме с листом бумаги в руках. Его сразу же окружают, и он громко оглашает список красноармейцев, принятых в полк.
Штаб осаждают желающие попасть в ряды защитников молодой Советской республики. Беспрерывно трещит полевой телефон, стучит пишущая машинка. У каждого стола очередь. [178]
Попыхивая крепким самосадом, высокий человек в старой солдатской гимнастерке дает прикурить стоявшему за ним в очереди крестьянину.
— Повоюем, земляк?
— Да, без войны сейчас не обойтись, белые напирают...
Немного поодаль от очереди человек в рабочей спецовке и черной кепке на голове громко агитирует:
— Кто слаб духом — не суйся! Война, братцы, дело серьезное. Записывайся, кому жизнь новая дорога! Организуйся в общий поход! Или клади голову под шашку белоказацкую! Слыхали, что вчера говорил командир, товарищ Железняков? «Все за молодую свободу!»
От стола, покрытого кумачом, отходит молодой рабочий в лихо сбитой набок помятой железнодорожной фуражке.
— Ишь ты, ухарь какой! — дружески смеются кругом. — Такого только в кавалерию!
— На вид боевой, а на деле каковой?! — пошутил кто-то.
Писарь вызывает:
— Следующий! Фамилия? Имя?
— Соловей Иван.
— По батюшке как? Документ предъявляй! Каких мест?
— Нижнечирской станицы. Казак.
— Далеко залетела пташечка! — замечают шутливо стоящие в очереди.
— Куда не залетишь, чтоб не попасть к белякам!
— Имущественное положение? — спрашивает писарь.
— Это ты насчет чего?
— Ну кто ты, бедняк или середняк? — нетерпеливо уже говорит писарь. [179]
Очередь начинает шуметь:
— Поскорей! Не задерживай!
Снова раздается:
— Следующий!
Ивана Соловья обступают толпой:
— Ну вот и забрился.
— Не знаю, может, откажут еще...
— Нам не откажут, мы трудовой крови, — слышится реплика.
— Хорошо сказано, братцы! — сказал в это время вошедший в комнату Железняков. — Правильно! Мы все трудовой крови!
Писарь вскочил с места, вытянулся и отрапортовал:
— Сегодня записалось шестьдесят добровольцев.
— Отлично! — Железняков прошел в соседнюю комнату.
Десять дней, как Железняков с отрядом моряков в тридцать человек прибыл на Царицынский фронт, в дивизию Васо Киквидзе. Радостно встретил он Железнякова. Долго не размыкались дружеские объятия.
— Как дела сейчас на Балтике?
— Там все в порядке, Васо.
— А вот у нас... — Киквидзе не договорил, вздохнул тяжело и сразу подошел к карте, висевшей на стене. — Ты слышал о мятеже чехословацкого корпуса? Мятежники захватили Пензу, Самару... А здесь вот, у Астрахани, — показал он на карте, — лютуют дутовцы. — Водя пальцем по карте, Киквидзе продолжал: — Вот тут с Дона рвутся к Волге красновцы, хотят захватить Царицын, им нужно соединиться с Дутовым... Сейчас Царицын защищают рабочие-волжане и прибывшая с Украины 5-я армия. [130]
— А почему твои отряды не выступают к Царицыну? — спросил Анатолий.
— У нас своя задача. Мы входим вместе с отрядами Сиверса и Миронова в особую группу войск. Прикрываем Тамбов и обеспечиваем связь Царицына с центральными районами России. Сейчас у меня только два полка: 1-й Рабоче-Крестьянский и 6-й Заамурский конный. Твой будет третьим.
На следующее утро Железняков вместе с Киквидзе поскакал в Елань. Там формировался новый полк.
Из окрестных волостей приходили мобилизованные 1896 — 1897 годов рождения, беспрерывно притекали добровольцы, бывшие солдаты старой армии. Из них Железняков подбирал отделенных и взводных командиров. Добровольцев — бывших унтер-офицеров Анатолий назначал командирами рот.
Железняков много беседовал с новичками, ободрял их, рассказывал о Петрограде, Кронштадте.
Многие новобранцы пришли в полк босиком — не было никакой обуви. Пришлось срочно организовать пошив ботинок и сапог. Плохо подвозили провиант, не хватало походных кухонь. Железняков созвал жителей Елани и договорился варить пищу для бойцов по домам. Молодые воины и старые солдаты очень быстро привязывались к своему заботливому командиру.
Благодаря энергичным мерам Железнякова Еланский полк был сформирован вовремя и подготовлен к боевым действиям.
Белогвардейцы неожиданно нанесли удар по самому чувствительному месту Царицынского фронта. Они хотели во что бы то ни стало перерезать железнодорожную линию Царицын — Поворино и этим самым [181] отрезать Москву и Петроград от донского и кубанского хлеба. А это значило задушить голодом два крупнейших центра России. Царицын замыкался в кольцо.
Надо было срочно принимать меры. Несколько суток гремела канонада над жаркими просторами края. Свинцовый дождь поливал раскаленную землю.
По распоряжению В. И. Ленина под Царицын выехала комиссия Высшей военной инспекции, возглавляемая Н. И. Подвойским.
Группа войск Киквидзе получила подкрепление. В бой был брошен Еланский полк. К станции Арчеда из Воронежа прибыли батарея Курземского полка, китайская рота, Интернациональный батальон. Из Борисоглебска прислали 500 человек. К станции Бударино было отправлено 3 бронепоезда и 250 стрелков.
Перед группой Киквидзе стояла задача — очистить от белоказаков станции Алексиково и Урюпино, удержать по линии железной дороги станции Арчеда, Серебряково и Филонове.
Враг дрогнул. Смятые героическими красными частями белые полки покатились обратно за Дон.
Но вскоре на группу, в которую входили 3 тысячи войск Киквидзе, 2 тысячи Украинской бригады Сиверса и около 2 тысяч дивизии Миронова, были брошены 32 тысячи казаков, возглавляемых генералом Фицхелауровым.
К 3 августа советские части под напором превосходящего по численности врага оказались оттесненными на линию Красный Яр — Елань — Поворино.
Стойко защищали Елань войска Киквидзе. Полки попеременно занимали окопы, держа круговую оборону. По балкам, руслам пересохших от необычайного зноя степных речушек ползком пробирались по ночам в Елань сотни бедняков и батраков, пополняя убыль в красноармейцах. [182]
С группой смельчаков из старых опытных солдат Железняков много раз совершал ночные вылазки в тыл противника.
Киквидзе, сам безудержно смелый человек, иногда пробовал удерживать иной раз уж очень рисковавшего жизнью Анатолия, но тот только посмеивался: «Я беру пример с тебя, Васо...»
В конце августа левый фланг группы Киквидзе, переименованный в 16-ю дивизию, обнажился. Соседняя дивизия Миронова отступила.
Казаки взяли 16-ю дивизию в полукольцо. 1-й Рабоче-Крестьянский, 6-й Заамурский и Еланский полки стойко отбивали атаки, медленно отходя на новые позиции. Трое суток Железняков не сомкнул глаз.
1 сентября его вызвали в штаб дивизии. Уже в дверях, по расстроенному лицу Киквидзе Анатолий понял, что что-то случилось.
— Читай, — протянул Киквидзе вскрытый пакет.
Анатолий быстро пробежал глазами документ, в котором командующий вновь формируемой 9-й армией приказывал немедленно перебросить в распоряжение штаба армии Еланский полк.
— В такое время, когда дивизия еле держится?! — вспыхнул Железняков. — Я не могу оставить...
— Приказ есть приказ, мой дорогой, — мягко сказал Киквидзе. — Я уже послал начальника штаба Медведовского в штаб армии. Пусть доложит обстановку, расскажет о положении в дивизии. Главная моя просьба — это оставить твой полк в моем распоряжении.
— Правильно, Васо. Там, в штабе, должны считаться с тобой, — сказал Железняков.
— Не знаю, не знаю, — задумчиво произнес [183] Киквидзе. — Боюсь, что... И так меня ругали в штабе, что я тебя самовольно назначил командиром полка.
— Кто ругал? — вспыхнул Анатолий.
— Да есть такие там. Особенно трепался Носович... этот старорежимник. Он говорил, как мне передавали: «Что понимает, мол, матрос, в сухопутных делах?»
Не помогло обращение Киквидзе к штабу армии. Еланский полк был переведен на другой боевой участок, недалеко от 16-й дивизии.
Намного стало тяжелее полку после перевода. Не всегда удавалось держать связь со штабом армии, находившимся в стадии формирования. Радовало только то, что Киквидзе недалеко был и часто полк действовал согласованно с дивизией.
Наконец полк получил отдых на двое суток. Железняков волновался. Несмотря на многочисленные рапорты, посланные штабу армии, в полк не прислали походных кухонь. Бойцы питались кое-как.
— Еду в штаб, — заявил Анатолий комиссару полка Черкунову. — Думаю, что справлюсь за день. До каких пор так будет продолжаться?
Командарма в штабе не оказалось. В кабинете распоряжался прибывший в армию помощник командующего Южным фронтом, бывший царский полковник Носович, впоследствии разоблаченный как пособник вражеской агентуры.
— Я вас слушаю, — холодно сказал Носович, вглядываясь в обветренное и усталое лицо Железнякова.
Анатолий подробно изложил цель своего приезда. Перечислил рапорты, посланные им совместно с комиссаром Черкуновым в штаб армии. Резко высказался о саботажниках и выразил уверенность, что бойцы его полка скоро смогут получить горячую пищу.
— Все? — спросил невозмутимо Носович.
— Все! Хватит и этого! — горячился Анатолий. [184]
— А почему вы бросили полк в такой ответственный период? — издевательски спросил Носович.
— Во главе полка оставлен мною комиссар. И я уже доложил вам, что сегодня ночью мы получили разрешение отойти в резерв на двое суток. Я снова возвращаюсь к своей просьбе. Прикажите, чтобы кухни для полка были немедленно высланы.
— Ничем не могу помочь вам, — сухо ответил Носович.
Железнякова не смутили ни холодный прием, ни слова относительно отлучки из полка. Но этот бездушный ответ его взорвал, и он повышенным голосом произнес:
— Я категорически требую...
Железняков не закончил фразу.
По тревожному звонку в кабинет стремительно вбежало несколько вооруженных бойцов. Растерявшийся от такого неожиданного оборота дела, Железняков сразу умолк. Он выбежал из кабинета и умчался обратно в свой полк.
Утром следующего дня был передан приказ об отстранении Железнякова от командования Еланским полком.
Густые грозовые тучи, с вечера закутавшие Елань, ночью проливным дождем обрушились на землю. Молния рассекала черный мрак. Канонада, не умолкавшая в окрестностях Елани несколько последних недель, прекратилась.
В маленьком деревянном домике собрались друзья по полку Железнякова. Они бурно обсуждали создавшееся положение.
— Я не понимаю, товарищи, чем вызвано такое отношение к полку, — недоумевал Анатолий. — Поведение [185] Носовича меня просто поразило. В том, что в штаб затесались какие-то сволочи, не может быть сомнения! Но ведь так действует помощник командующего фронтом!
Первым заговорил комиссар полка Черкунов:
— Положение на фронте тяжелое. И об этом надо помнить каждую минуту. В полку поднялось брожение. Надо срочно провести по всем ротам и батальонам беседы, разъяснить красноармейцам, что произошло... Бойцам надо сказать всю правду.
Прибывший вместе с Железняковым с Балтики матрос Наумов резонно заметил:
— Но как объяснишь солдатам, что их командир отстранен от командования за заботу о них? Снова заговорил Черкунов:
— Мы разъясним бойцам, что произошло недоразумение и в ближайшее время Железняков снова вернется в строй. А я уверен, что это именно так и будет.
— А если не будет? — сказал Железняков.
— Тогда мы поставим вопрос перед ЦК партии, — ответил Черкунов.
На следующий день раненый Киквидзе пытался успокоить Железнякова, сидевшего у его кровати.
— Не горюй, Толья. Как-нибудь уладим. Черт возьми, и надо же было случиться такой истории, когда меня подстрелили! — Киквидзе взял руку Анатолия. — Я уверен, что все уладится, что виной всему твоя горячность. Ты правильно сделал, что выступил перед бойцами. Пусть они знают все. А теперь вот что, Толья: кати в Балашов к самому командующему фронтом Сытину. Попытайся поговорить с ним. Попроси его от моего имени. Поезжай...
— Попробую... [186]
В тот же день Железняков стоял перед адъютантом Сытина.
— Мне нужно поговорить с командующим.
— Не могу пропустить.
— Мне необходимо объяснить...
— Не могу, не приказано, — отвечал адъютант.
— Вы доложите командующему о моем приезде, тогда он и прикажет! Что вы отвечаете за него: «Не могу, не могу!»
— Нельзя ли повежливее? — возмутился адъютант. — Здесь вам не Кронштадт!
— Что-о-о?! — пораженный такими словами, протянул Железняков, делая шаг вперед. — Здесь не Кронштадт?! Что это значит?! — уже крикнул он.
Испугавшись угрожающего тона Анатолия, адъютант попятился назад:
— Хорошо, сейчас доложу...
Но к Сытину Железнякова так и не пропустили.
Адъютант, выйдя из кабинета, сказал:
— Командующий приказал передать, что если вам надо что-то сообщить, подайте рапорт...
В обстоятельном рапорте на имя командующего фронтом Сытина Железняков смело написал, что думал:
«Действия и решения, которые в последнее время принимаются вами и вашим штабом в отношении дивизии Киквидзе и, в частности, в отношении Еланского полка, напоминают мне линию поведения предателя русской армии генерала Сухомлинова во время мировой войны в 1915 году...»
Ответа на свой рапорт Железняков не получил. Через Киквидзе он узнал нерадостное известие:
— Мне сообщили, что из Балашова послан срочный рапорт о тебе... Что-то здесь неладно. Говорят, что к рапорту приложено специальное дело. Тебя обвиняют [187] в самовольном захвате вагона с медикаментами на станции Алексиково...
— С какими медикаментами? — удивился Железняков.
— Было дело такое. Но тут ты ни при чем. Когда еще формировали полк, мои ребята перед отступлением обнаружили в тупике вагон с медикаментами. Чтобы он не достался казакам, его быстро разгрузили и все роздали по полкам, — разъяснил Киквидзе.
— Что еще пишут эти провокаторы?
— Ты помнишь, когда приезжал к нам Подвойский?
— Конечно, помню. Мы тогда еще с ним говорили о Петрограде...
— А через два дня после отъезда от нас Подвойского на него было совершено покушение. При крушении дрезины ему перебило ключицу... Говорят, что Подвойскому написали, будто ты с группой каких-то анархистов виновник покушения...
Железняков настолько был потрясен, что в первый момент не нашелся даже, что сказать. И лишь после того, как понял всю чудовищность услышанного, гневно воскликнул:
— Собачьи головы! Да как же я мог совершить покушение на товарища Подвойского? Мы вместе с ним в прошлом году штурмовали Зимний! А потом вот еще что. Если покушение было где-то под Тамбовом, как же я мог попасть туда?! Ведь ты же знаешь, Васо...
— Знаю, все знаю. Никуда ты не отлучался из Елани. Я уже написал начальнику штаба фронта Ковалевскому о вагоне с медикаментами... и что ты ни в коем случае не можешь быть причастен к покушению на Подвойского.
Бои шли. Железняков рвался на позицию. Просился [188] рядовым. Но Киквидзе доказывал, что надо обождать. Неизвестность томила Железнякова.
— Черкунов советует мне ехать в Одессу. Украина сейчас поднялась на борьбу против немецких оккупантов. Там хватит работы... — говорил Анатолий, сидя у кровати Киквидзе.
Успокаивая своего друга, раненый комдив советовал:
— Подожди. Вот придет ответ на мой рапорт, тогда и решим, что делать дальше.
В это время вошел адъютант и вручил командиру дивизии секретный пакет.
С тревогой следил Анатолий за выражением лица Киквидзе, словно предчувствуя, что дело касается его.
— Толья, ты объявлен вне закона... — только и мог вымолвить комдив. — Немедленно добирайся в Москву!
— За что же, Васо?! — сразу не понял Железняков. — Объявили вне закона, как самого ярого контрреволюционера!
Понимая всю серьезность создавшегося положения, Киквидзе вызвал к себе адъютанта:
— Немедленно ко мне комиссара полка! И чтобы была приготовлена моя тачанка!
Как только адъютант вышел, Киквидзе сказал Анатолию:
— Немедленно поезжай в Москву. Ты еще успеешь на тамбовский поезд...
— Васо...
— Да, вот тебе несколько бланков со штампом моей дивизии. Могут пригодиться... Эх, жаль, что товарищ Ленин ранен и ты не сможешь попасть к нему... Но ты не отчаивайся, иди к Свердлову. Проси, чтобы выслали сюда надежного следователя. [189]
Стуча колесами, к крыльцу дома подкатила тачанка комдива.
— Спеши, Толья!
Железняков обнял Киквидзе, и они крепко расцеловались.
— Спасибо тебе за все, дорогой Васо. Прощай...
Анатолий подскочил к домику, в котором жила его любимая девушка. Он познакомился с ней в первые дни командования Еланским полком. После недолгого разговора они уже вдвоем направились в Тамбов. Там Анатолий разыскал на железнодорожных путях вагон комиссара снабжения фронта Петра Зайцева. Зайцев направлялся в Москву. Вместе с ним поехал и Анатолий со своей спутницей.
В Москве поначалу все складывалось не так, как рассчитывал Железняков.
— Удалось тебе поговорить с Подвойским?.. — допрашивал Анатолий Зайцева.
— Был я у Николая Ильича...
— Ну и что?
— Он говорит, что приказ о тебе подписан Троцким. И он ничего...
— А насчет дрезины? — перебил Железняков.
— Ну как тебе объяснить... — замялся Зайцев. — Ему прислали рапорт, в котором сказано, что ты организатор крушения дрезины...
— А письмо Киквидзе?! — уже с отчаянием в голосе крикнул Анатолий.
— Подвойский говорит, что никакого письма от Киквидзе он не получал.
— Как же так? Ведь Васо отправил целое послание начальнику штаба фронта Ковалевскому...
— Ковалевскому? Так ведь он оказался предателем, и его уже расстреляли... Напиши опять Киквидзе, пусть обратится непосредственно к Подвойскому. [190]
Анатолий писал:
«...И вот я в Москве, Васо. Пока надежды на быструю реабилитацию нет. Скрываюсь... Хотел идти к товарищу Свердлову — он в отъезде... Ждут его возвращения.За мое дело взялись несколько друзей-балтийцев. Если нужно будет, обратятся к товарищу Ленину.
Вот пишу тебе, а сердце ноет, будто в него гвоздь забит. Подумай, Васо! За революцию отдаю всю свою молодость, жизнь, а Носович и поверившие ему делают меня каким-то махновцем... На душе ураган. Но я не сдамся и не изменю революции. У меня хотят выбить оружие, которое она дала мне. Но я никогда не выпущу его из своих рук.
Если бы я изменил революции, я презирал бы себя и разбил бы голову о камни. И скрываюсь я сейчас только для того, чтобы сохранить себя для борьбы за счастье народа. Верю, что из этой борьбы выйду победителем, как выходил до сих пор!
Прими от меня, Васо, на память частицу моего горячего сердца. Может быть, еще увидимся с тобой. А пока прощай. Если ж не увидимся, если погибнем, я хотел бы, чтобы нас с тобой похоронили рядом...»
Скоро в Москве с делом Железнякова разобрались. Он был реабилитирован и получил новое ответственное назначение.